Советское детство провинциала
(Отрывок из повести «Осенняя поездка в прошлое»
В канун своего семидесятилетия профессор Домов посетил маленький сибирский городок – свою малую родину, где прошли его детство и юность. На ночлег он остановился у дальних родственников, как и в предыдущие годы.
На следующий день, погожим и прохладным утром, Иван Петрович вышел из дома гостеприимных хозяев, чтобы пройтись по улочкам родного городка, посетить памятные места детства и юности, может встретить прежних знакомых – в общем, совершить всё то, зачем он и приехал сюда.
Вначале он пошел к дому своего детства – благо идти было всего два квартала сельских домиков.
Вот и дом его детства. Он стоит, как и прежде, на углу двух улочек и за прошедшие годы не покосился и не врос землю - как соседние дома. Новые хозяева подвели под дом новый фундамент из бетона, взамен деревянных столбов, и заменили нижние венцы сгнивших в земле брёвен, заодно и оштукатурив стены дома, чтобы лучше держалось тепло зимой. В остальном дом не изменился: та же крыша листового железа, покрашенная суриком, те же деревянные ставни с резным узором и даже столбы ворот остались прежние.
Не стало только старых дворовых построек: сарая и амбарчика - вместо них во дворе стоит рубленая баня и навес для дров.
Иван Петрович сел на лавочку у дома напротив, пристально вглядываясь в дом своего детства. В этом доме было две комнаты и кухня, половину которой занимала русская печь с лежанкой. По тогдашним меркам дом был большой, хотя сейчас и издали он казался совсем маленьким. Городскому жителю после многоэтажных домов все сельские дома кажутся маленькими и тесными, но это обман зрения: внутри таких домов достаточно места для всех – так ему казалось в детстве. В этом доме и начиналась его жизнь.
Рожден он был вне брака и с родителями никогда вместе не жил, а всё детство жил с бабушкой и прабабушкой.
Мать потом вышла замуж за - другого, здесь же, в городке, и переехала к нему. Через год у них родился сын, а отец Ивана Петровича в том же году уехал в Таджикистан, где и умер от туберкулеза лёгких в возрасте 36-ти лет.
Ребёнком он был слабым, болезненным и бабушка потом говорила, что они думали, не выживет, но как-то всё обошлось.
В тот год закончилась Великая Отечественная Война победой Советского союза - так называлась тогда страна, над фашистской Германией. Страна была полуразрушена, жили бедно, а иногда и впроголодь, но был у людей какой-то энтузиазм от одержанной победы и вера в будущее, которое всем казалось лучшим и, несомненно, близким. По крайне мере, как он себя помнит, никто не сетовал на тяжелую жизнь, люди были уверены в себе, спокойны и доброжелательны.
Это оставшиеся в памяти впечатления раннего детства, а помнит Иван Петрович себя, и то отрывочно, лет с пяти или даже старше. До школы, а учиться он пошёл в восемь лет, помнится только несколько эпизодов. Так в доме бабушки, в большой комнате на низеньком детском стульчике сидит мужчина и он – маленький ребенок, бежит к нему. Наверное, это был его отец, а ему не больше полутора лет, потому что отец вскоре уехал и позже он его видеть не мог. А если был не отец, то почему именно это осталось в памяти?
Ещё помнится, как в детском саду он проснулся ночью: был карантин от кори и все дети ночевали в саду, гремела гроза, лил дождь и в открытую форточку влетел светящийся шар, размером с детский мячик. Он встал и начал ловить его, но это не удавалось, а потом шарик вылетел в другое окно и раздался грохот: то ли гром, то ли от этого шара. Потом, уже вспоминая этот случай, Иван Петрович понял, что это, наверное, была шаровая молния, а может быть ему и померещилось от болезни, но шар этот он ловил вместе с приятелем.
Дальше, лет в шесть, они втроем убежали из детсада на речку, купаться. Хоть там и было мелко, но его приятель попал в яму и стал тонуть, Иван Петрович – а тогда просто Ваня, схватился за приятеля и вместе с ним пошел на дно, за ними и третий тоже, а плавать не умел никто. Каким-то образом, нащупав дно, им удалось выбраться, ну и конечно всем попало потом и в саду и дома.
Следующий отрывок в памяти - это Подмосковье, куда бабушка Анна Антоновна уехала погостить к дочери Августе и взяла Ваню с собой. Летний воскресный день, ему шесть лет и с двумя соседскими мальчишками они собрались за околицу посёлка в путешествие. Из дома выходят бабушка с внучками, тетей и дядей и говорят Ивану, что все идут на озеро, и он пойдет с ними. Несмотря на упрямство, пришлось идти.
Только пришли на озеро, а это в километре от дома, началась страшная гроза и они укрылись в какой-то заброшенной избушке. После грозы пришлось возвращаться домой. Смотрят, а все бегут за околицу - молнией убило двух мальчишек: как оказалось это были друзья Ивана. Их откачивали, засыпали землей, но ничего не помогло. Так он впервые увидел смерть.
Вот, пожалуй, и все воспоминания шестилетнего мальчика. И когда родные или знакомые начинают подробно рассказывать о каких-то событиях с ними в возрасте два-три года, Ивану Петровичу остается только удивляться их памяти.
А в шесть лет бабушка научила Ивана чтению. Она тогда работала учительницей начальных классов, и его обучение проходило само собой, во время вечерней проверки тетрадей её учеников. Как и школьникам, она давала Ивану какие-то задания, он их выполнял сидя рядом с ней, бабушка проверяла, объясняла, помогала и незаметно, к шести годам он научился бегло читать и коряво писать - всё-таки обучение не было систематическим.
Научившись читать, Иван тут же записался в городскую детскую библиотеку: покупать книги, прочитывать их и складывать в шкафы, тогда было не принято, да и не на что было эти книги покупать, однако, кое-какие книги в доме были.
В деревянном сундуке хранились детские книги его дяди напечатанные ещё дореволюционным алфавитом с буквой «ять» и другими незнакомыми буквами. Эти книги Иван тоже прочитал, с удовольствием прикасаясь к старине. И с этого времени и до окончания семилетней школы Иван всё своё свободное время посвящал чтению. Впрочем, и большинство детей тогда читало книжки. Это было основное развлечение: чтение открывало окно в мир, позволяло фантазировать и представлять себя на месте героев книг.
Кроме книг, в 50-е годы 20-го века, в маленьком городке с населением в десять тысяч жителей для ребятни были: кино, где детские фильмы показывались только по воскресеньям; детские передачи по радио из черного, в виде тарелки, репродуктора в углу комнаты, да ещё улица. Но в непогоду или зимние холода на улицу не сунешься, радио работало утром и вечером, когда включалось электричество, поэтому оставались только книги. Впрочем, свои книги читали и бабушка и прабабушка, хотя последней и было за 80 лет и образование 3 класса церковно-приходской школы.
Итак, с шести лет и до школы, в которую Ивана почему-то отдали в восемь лет, в памяти остался следующий уклад жизни.
Утром его будили, и надо было, при любой погоде, сбегать в туалет во дворе, потом умыться, затем приходила мать и отводила его в детсад, где и она работала воспитателем, но в другой группе. В детсаду день проходил по распорядку, с обязательной ложкой рыбьего жира утром - с тех пор он не переносил даже запаха его, но оказывается и в этом была забота о детях. При скудном питании, отсутствии фруктов и витаминов, рыбий жир очень помогал в развитии детей.
Вечером из детсада шли домой, когда в сопровождении матери, а иногда, если пораньше и летом, то и самостоятельно. Сейчас остаётся только удивляться, что ребёнку в шесть лет можно было одному из детсада вернуться домой. Но машин на улицах городка почти не было, а преступлений в отношении детей не только не было, но даже и не предполагалось, хотя несчастные случаи конечно случались.
Помнится, у соседских мальчишек отец приехал на грузовике на обед, ребятишки забрались в кабину, там ружьё, один схватил его и чтобы пугнуть брата, который рвался в кабину, нажал на курок. Ружье оказалось заряженным и дуплетом разворотило дверь кабины. К счастью заряд прошёл мимо и лишь оцарапал бок. Конечно, все потом получили порку, и Ивану досталось несколько подзатыльников.
Летними днями ребятня бегала по улицам без всякого присмотра, а вечерами, закончив домашние дела, взрослые выходили на улицу, рассаживались на лавочках у своего дома или собирались у соседей и вели беседы.
Детвора носилась по улицам, придумывая всякие игры, пока всех поздно вечером не загоняли в дом. Зимой катались на санках с горки на берегу речки, строили дома из снега, где прятались друг от друга и от студёного ветра, но в сибирские морозы на улице конечно долго не побегаешь, да и темнеет рано, вот тогда он и сидел дома, у топивщейся на ночь печи, и читал книжки.
И всё-таки летом было лучше, особенно если детсад закрывался на ремонт, который делали сами воспитатели, а дети были полностью свободны. До речки, которая когда-то протекала через городок, а в те времена была уже со стоячей водой и перегорожена дамбами, вернее насыпями, от его дома было метров сто. И конечно, в тёплый летний день все бегали на речку, там сами и с помощью подростков научились плавать и могли часами бултыхаться в тёплой воде, буквально до посинения.
Всё лето дети проводили на улице, кроме дождливых дней. Бегали босиком, с весны и до осени: в жаркие дни в одних трусах, чёрных, сатиновых, по пыли и грязи, потому что никакого асфальта в городке не было. От грязи в центре городка прокладывали дощатые тротуары, которые за лето ломались и на следующий год делались новые. Но на их улице, конечно, тротуаров не было, и босые ноги Ивана месили грязь и взбивали пыль.
Весной, когда снимали обувь, ступни ног были мягкие и часто ранились от осколков стекла или камешков, но к осени кожа роговела и эти «копыта» уже не брало никакое стекло. При порезах ноги посыпали рану пылью, она останавливала кровь, всё засыхало и этим обходились. Наверное, тогда ещё не было в уличной пыли всякой заразы, поэтому все раны заживали быстро. А бегали босиком, потому что удобно, а не потому, что нечего было обуть: были и сапоги кирзовые или резиновые и сандалии, но в обуви ведь неудобно - чтобы зайти в дом, её надо снимать или мыть, а ноги сполоснул в тазике у входа, вытер о половичок и заходи.
Детская обувь и одежда тогда стоили буквально копейки, но некоторые семьи, потеряв в войне кормильца, даже этого не могли себе позволить. Один приятель Ивана после четвёртого класса ушёл подпаском пасти коров, так как в школу ходить было не в чем (потом он окончил вечернюю школу и техникум).
Помнится, ещё при Сталине, каждый год в марте по радио передавали о снижении цен и перечисляли какие товары и продукты подешевели и на сколько. Это запомнилось - не потому что Ивану было интересно, а потому, что этот перечень зачитывали полдня, и радио бубнило о рублях и копейках. Но как он узнал потом, такое снижение цен за десять лет после войны составило 30-50% при росте зарплат, а отменили ежегодное снижение цен при Хрущёве, первом демократе. Сейчас такое снижение цен даже представить невозможно, но ведь было!
Таковы дошкольные воспоминания его жизни. Бывая в последние годы на своей родине, Иван Петрович не устаёт удивляться происшедшими в людях изменениях. Вернулась послевоенная бедность, кругом разруха и запустение, на улицах и днём и вечером, даже летом, не увидишь людей, особенно играющих детей. Вся жизнь переместилась за заборы, во дворы и огороды, и что там происходит, можно судить только по криминальной хронике местной газетки.
Люди стали раздражительны, злы и беспощадны даже к детям, сжигая всё человеческое в пьянстве и наркомании - явлении, которого никогда не бывало в России. Да и пьянство во время его детства не имело широкого распространения. Если люди и выпивали сверх меры, то как-то без остервенения и злобы, а чтобы валяться на улице - так это считалось неслыханным унижением и память Ивана Петровича не хранит таких примеров.
Выпивали взрослые обычно на праздники или в какие-то семейные события, а мужчины ещё и в день получки. В центре городка на площади и ещё на рынке, стояли палатки, в которых на розлив продавались водка и пиво. И вот в день зарплаты, после работы, мужики останавливались у этих палаток, заказывали водки в стакан, пиво и бутерброды с красной рыбой или икрой. Детвора крутилась рядом, и незнакомые люди покупали им леденцов или пряников, а мужики, выпив и степенно поговорив, расходились по домам. Это к вопросу о пьянстве и безысходности послевоенной жизни в российской глубинке.
В церковь, на окраине городка ходили только одни древние старухи. В семье Ивана верующих не было, как и среди взрослых, окружающих его детских товарищей. Люди верили в людей, а не в бога. Вообще в бога верят слабые люди, которые не видят выхода из своей убогой жизни. Ведь так легко переложить всё на плечи бога и покорно ждать своей участи, которую на самом-то деле человеку устанавливает он сам или окружающие его люди, или власть. Участь нынешнего поколения в стране: экономическое рабство и безысходность.
Потом началась учеба в школе.
Учёба в школе - это такой же труд, как и любая работа, поэтому трудовая биография любого человека начинается с учёбы в школе. В школу Ивана отдали в восемь лет. Так решили мать и бабушка, а почему они и сами не знали. Хотя семь лет ему исполнялось только в октябре, но нехватка месяца в возрасте к началу учёбы вполне бы компенсировалось умением читать и писать, да и бабушка была учительницей начальных классов. Но было сделано так- он потерял целый год и этого года ему всегда не хватало в последующей жизни.
1 сентября началась его учёба в первом классе начальной школы, а в ноябре учёба закончилась исключением из школы. Для нынешних мерзавцев у власти можно было бы сказать, что исключили Ивана как внука «врага народа». Сначала приняли в школу, а потом разобрались, что дед осужден Советской властью и сослан в лагеря, вот и исключили его внука из школы.
А исключили Ивана из школы за поведение. В те годы к школе специально не готовили и грамоте не учили, даже в детсаду, поэтому обучение в школе начиналось для всех с изучения букв и написания палочек, и лишь к концу первого класса школьники начинали читать по слогам и писать буквы. Ивану это было неинтересно, он два года уже читал книги и умел писать, и выход энергии находился через шалости, за которые он и был исключен.
Как это было оформлено ему неизвестно, но зиму он просидел дома, а на следующий год был принят в другую школу, где работала бабушка, сразу во второй класс. Через год бабушка оформила пенсию по возрасту, но осталась работать в школе библиотекарем, а года через два перестала работать окончательно.
Семь классов этой школы Иван и закончил с отличными оценками при удовлетворительном поведении.
Школьные годы вспоминаются Ивану Петровичу такие же, какие их вспоминают все. Это учёба и развитие, большие и мелкие события, дружба и вражда, взросление. Правда, в начале учёбы одноклассники впервые дали Ивану почувствовать отсутствие отца. По провинностям в школу вызывали родителей и у всех приходили или отец или мать, так как все одноклассники родились уже после войны, а у Ивана была только мать – она и приходила в школу, но чаще бабушка.
Об отце Иван тогда ещё ничего не знал, да по правде говоря, и не пытался узнать, но жители городка его отца знали и помнили, рассказывали своим детям, а те в школе давали свою оценку фактам и дразнили Ивана «немцем».
Это потом уже он узнал, что его отец был родом из немцев, которые ещё в прежние царские времена переселились в Россию. Он закончил мединститут, работал в городке врачом, притом хорошим врачом - потому его и помнили ещё много лет спустя. А в те годы после войны с немцами, кличка «немец» была оскорбительна и Иван, конечно, очень обижался, не понимал, и часто дело доходило до драк, которые сказывались и на поведении в школе.
Учёба давалась ему легко, изложение тем в учебниках было простым и понятным, без иностранных и заумных слов и отработано годами. Это сейчас каждый год: новый учебник по любому предмету, да ещё и не один и все написаны группой авторов, каждый из которых хочет показать свою ученость. В итоге, из учебника невозможно понять, о чём идет речь, тем более что-то запомнить. На взгляд Ивана Петровича это делается специально, чтобы понизить уровень знаний наших школьников и тех, кто будет учиться дальше.
Американцы, после наших успехов в космосе (запуск первого спутника Земли, полёт Гагарина - первого космонавта Земли и т.д.), попытались перестроить свою систему образования по нашему образцу, но у них ничего не получилось и они живут на привозных мозгах иммигрантов. Но наши «перестройщики» стали внедрять западные образцы «мозаичного» образования - это когда без понимания целого запоминаются отдельные сведения.
Учебники были лёгкие, компактные, каждый рассчитан на один год обучения. Эти учебники и тетради стоили копейки и носились в портфелях - ранцы почему-то не применялись. В портфель ещё ложились пенал с ручками и карандашами и чернильница с жидкими чернилами. На уроках писали деревянной ручкой с металлическим пером, которое надо было макать в чернильницу. Такими ручками не пишут уже лет пятьдесят. И конечно, если портфелем ударить неприятеля или скатиться на нём со снежной горки, то чернила выливались, хотя чернильница и называлась «непроливашкой». В итоге тетради и учебники пачкались чернилами, а это был повод вызвать родителей или поставить двойку за неряшливость.
На переменах носились наперегонки или играли в пёрышки. Игра заключалась в следующем: перо для ручки было продолговатое и вогнутое, чтобы вставить в ручку. Два игрока подбрасывали каждый своё перо, обычно на подоконнике, и у кого перо упало на рёбра, а не на брюшко, тот и начинал игру. Щёлкая своим пером - перо противника, надо было перевернуть его два раза - на брюшко и опять на рёбра, тогда это перо становилось твоим. Но если от щелчка перо не переворачивалось, то ход переходил к противнику. Проигравший подставлял следующее перо и т.д. У каждого из школьников в карманах были десятки перьев разных сортов, и игра часто доходила до драки с взаимными обвинениями в обмане. Впрочем, драки беззлобной. А чтобы выигрывать - надо было тренироваться, а где ещё как не на уроке? Опять замечания в дневник.
Беготня по коридору требовала мастерства. Помнится, в классе четвёртом, Иван бежал не глядя, и сшиб уборщицу. Это видел директор школы, элегантный мужчина, лет сорока, учитель истории. Он подозвал Ивана к себе и без слов у всех на виду пару раз хлестанул его по щекам перчаткой. Такое не забывается и вызывает уважение - это мужское воспитание, Иван потом даже гордился этими пощечинами. А то бабушки только покричат и всё, разве на мальчика крик подействует? Конечно, отсутствие мужчины в доме сказалось и на характере и на поведении - это было женское воспитание, которое потом ему пришлось преодолевать.
Надо сказать, что в те времена в школах было много учителей - мужчин. Хотя зарплата учителя была небольшой, но профессия учителя и врача была уважаема, это была местная интеллигенция, соответственно и квалификация этих врачей и учителей была высокой, чтобы соответствовать. Нынешним нищим положением учителей, тех педагогов, конечно, не сравнить - мужчин среди учителей теперь почти нет, да и престижа у учителей нет никакого.
Его первая учительница - Августа Степановна учила всему до пятого класса, а далее уже по каждому предмету был свой учитель. В начальных классах всё ещё заодно, классы были уже смешанные - мальчики и девочки, а до этого, за год до поступления Ивана в школу, было ещё раздельное обучение: мальчики отдельно, девочки отдельно. При смешанном обучении и уроки труда в начальных классах были уже общие: если учились шить, то все вместе, если делать скворечник - тоже все.
Но лучшее время - это летние каникулы. В восемь - десять лет они были уже вполне самостоятельные сельские мальчишки, что-то уже умели: можно и в лес или на речку купаться или с удочкой. В местной речушке и в ближних озерах водились только караси и гольяны – это такие маленькие рыбки, как килька или ёрш, но не колючие, а гладкие. Карась на удочку почти не ловится, поэтому мальчишки ловили гольянов.
Удочки мастерили сами. Взять нитку потолще - лески тогда ещё в их местах не было, потом пробка от бутылки – эту пробку проткнуть шилом туда вставить нитку со спичкой, к нитке привязать грузило: обычно небольшую гайку, потом крючок и всё - удочка готова. В огороде надо накопать дождевых червей в консервную банку, взять пустую бутылку из-под шампанского: оказывается и в те «страшные» времена в дальних городках и сёлах люди тоже пили шампанское, как и столичные жители, кусок хлеба с собой и мальчик к рыбалке готов. Ловить рыбу можно было в речке прямо у дома, но чаще ходили ватагой за город в березовую рощу- там вдали от людей клев был получше.
Тут же на берегу срезали березовую или ивовую ветку, очищали от коры – вот и удилище, к которому привязывалась подготовленная удочка и можно начинать рыбалку.
Летним утром или вечером, гольян жадно глотает наживку: успевай только забрасывать удочку да менять наживку. Пойманных рыбешек засовывали в бутылку с водой и, если повезло, наловив 100-150 штук гольянов, бутылка становилась полной. Улов обычно отдавался кошкам или, если было настроение у прабабушки, она выдавливала из рыбешек внутренности, промывала их и жарила на сковороде с подсолнечным маслом. Гольяны были удивительно вкусны. Много позже, Иван Петрович узнал, что гольян - это родич сига, ценной и вкусной рыбы, поэтому он и сам был вкусен.
Иногда на рыбалку ходили на ближнее озеро – там гольян был почему-то раза в два крупнее. Но чтобы добраться с берега до воды, надо было пройти по плавучим островкам сросшейся водяной травы – эти островки называли лавдами. Шли осторожно, чтобы не провалиться сквозь траву и не уйти на дно. Такие случаи бывали, но выручала удочка: если её бросить поперек и удержаться за неё, а остальные рыболовы помогут выбраться из провала.
Кроме удочек, каждый мальчик должен был иметь обязательный набор вещей. Во- первых: обязательно должна быть рогатка, сделанная самостоятельно, или лук со стрелами с наконечниками из консервных банок. Во – вторых: желательно иметь фонарик - это чтобы зимой читать на печи или светить в землянке, вырытой за околицей под березой. Да мало ли какие вещи жизненно необходимы мальчишке.
Рогатка или «прач», как его называли, являлся мощным оружием мальчишек и представлял собой деревянную рогатку, типа вилки, к двум зубьям которой привязывались упругие длинные резинки, другие концы, которых привязывались к куску кожи. В этот кусок кожи вставлялся небольшой камень, резина растягивалась, отпускалась, и камень летел метров на пятьдесят. От таких стрелков не было пощады птичкам, кошкам, а иногда и стёклам. При взаимной перестрелке мальчишки наносили ушибы и друг другу, вплоть до повреждения глаз, читайте «Тома Сойера» Марка Твена.
В это время у Ивана были уже и постоянные домашние обязанности. Зимой надо было расчищать двор и дорожки от снега, привезти на санках питьевой воды из колодца, убрать за коровой и дать ей сена. Летом надо было вскопать огород, обычно за неделю, в жару принести воды для полива - а это десять раз сходить на речку с вёдрами на коромысле, потому что мальчишке восьми - одиннадцати лет вёдра с водой в руках не донести, так же и с питьевой водой, которую он носил из колодца.
Вечером надо было выйти за околицу и встретить стадо коров, возвращавшихся с выпаса. Тогда и в городке многие держали коров как подспорье в питании. Корова обеспечивала молоком и его продуктами, но требовала кормов и ухода. Утром корову в стадо провожала прабабушка, а вечером была очередь Ивана встретить корову и пригнать её домой из стада.
Стадо коров формировалось весной: из соседних домов, где были коровы, собирались хозяева, нанимали пастуха, определяли взнос с каждой коровы на всё лето, что и составляло зарплату пастуха. И вот когда появлялась трава, коров утром выгоняли в стадо и пастух водил стадо по окраинам городка: по лугам и перелескам, где коровы и паслись. А вечером ребятишки, встречали стадо у околицы, каждый находил свою корову и гнал её домой. Прабабушка Дуня давала корове что-нибудь поесть и доила её. Потом наливала трёхлитровый бидон молока, и Иван относил молоко на приёмный пункт, который называли «молоканкой». Там молоко мерили на жирность и отмечали в специальной книжке сколько, от кого и какой жирности принято молока. Это был налог на корову. Такой налог он носил почти всё лето, но ещё ведро молока оставалось им каждый день.
В общем, с коровой жить было можно, но году в 1954 при Хрущёве налог сильно подняли, и держать корову, как и другую живность на подворье стало невыгодно, тогда и у них не стало коровы. Раз в неделю надо было сходить на базар за керосином в керосиновую лавку - летом всю еду готовили в сенях дома на примусе. Но основное время пропадало в очередях за хлебом: и зимой и летом.
Хлеба давали буханку в руки, на всех не хватало, поэтому очереди занимали заранее, даже с вечера на ночь и потом дежурили у магазина, сменяя друг друга. Запись не признавалась и нужно быть на виду и знать: кто впереди и кто сзади стоит, чтобы не исключили из очереди, и предупредить - сколько человек из семьи стоит. К привозу хлеба, а это был фургончик на телеге, запряженной лошадью, надо чтобы пришли и бабушки, тогда можно было купить три буханки хлеба и на следующий день не стоять в очереди. Но народ в очереди не злобствовал, все были равны и ребятишек не притесняли, а если кто и потерял свою очередь, то взрослые помогали найти. Эти хлебные очереди были только до 1952 года, потом хлеб продавали свободно.
Еда была достаточно скудна и однообразна. Это регулярно картошка: жареная или варёная, какой-нибудь суп, молоко или простокваша, конечно хлеб, иногда жареная рыба или отварное мясо. Кстати, продуктовые карточки, например в Англии, были отменены только в 1955 году, а в СССР в 1947 году. О колбасе, кроме самодельной, никто и не слышал, из сладостей: леденцы, конфеты - подушечки и пряники - всё это местного изготовления в райпищепромкомбинате - даже и не выговорить. Там же делались лимонад, квас и даже мороженое.
Примерно раз в месяц прабабушка затевала стряпню, обычно на воскресенье. С вечера ставилась квашня с тестом. К утру тесто было готово, растапливалась русская печь, готовилась начинка для шанег и пирожков - обычно это была картошка толчёная и тёртая морковь, иногда ливер, и начиналась стряпня. Ивана выгоняли из дома, чтобы не путался под ногами, стряпали прабабушка Дуня и бабушка Аня или, как он их тогда звал, баба Дуня и Бабаля. Когда всё было готово, его звали с улицы, на столе стоял и пыхтел самовар, горками лежали шаньги, пироги и плюшки, стояло блюдечко с растопленным сливочным маслом. Есть можно было сколько хочешь и даже одну - две плюшки разрешалось взять с собой на улицу, чтобы и соседи знали, что у них в этот день стряпали сдобу.
Со своей матерью в эти годы Иван встречался нечасто. Приходить к ней в дом, где она жила с мужем и младшим сыном ему не хотелось, да не приветствовались такие посещения её мужем и свекровью, а посадить Ивана за стол, и накормить можно было, но с упреками. Да и его шпыняли за то, что заходит в дом: уходи - матери нет или она занята. Поэтому, если уж очень было нужно, Иван посылал младшего брата позвать мать на улицу, где они и общались.
Иногда мать заходила после работы на несколько минут, навестить его и бабушку, а в основном Иван забегал к ней на работу в детсад, сказать, что её в очередной раз вызывают в школу за очередной проступок, или попросить два-три рубля на пряники или покупку понравившейся книги в книжном магазине. Детские книги стоили дешево: примерно два-пять рублей.
В школе, когда мать приходила выслушивать порицания за его шалости, завуч или директор выговаривали ей в присутствии Ивана, что он сделал что-то нехорошее, мать иногда всплакивала, Иван искренне расстраивался, испытывая жалость к ней, но проходило небольшое время и всё повторялось. А проступки заключались в плохом поведении на уроках или в школе. То он воробья выпустит в классе или в коридоре на перемене, то кинет резинкой на уроке в приятеля, то стрельба горохом из трубочки, то пустит бумажного голубя, да мало ли ещё какие проделки придут в голову мальчику восьми - одиннадцать лет? А наказание - это поставить в угол на уроке, выгнать из класса или вызвать родителей, чтобы они уже сами что-то придумали. Отцы иногда лупили своих сыновей – его одноклассников, а Ивана лупить было некому - бабушки только увещевали.
Но весной, когда уже начинало пригревать солнце, и набухали почки на деревьях, начинались и пропуски уроков. Надо было пускать кораблики в ручьях, текущих по улицам, или покататься на льдинах на речке, или пойти в поход в лес разорять птичьи гнёзда. Потом наступали летние каникулы, школа забывалась вместе с её проблемами и начиналась летняя уличная жизнь. Сходить на речку или на озеро искупаться, поиграть в войну, поохотиться на птичек с рогаткой, или сходить в лес.
Ещё раз в неделю по их улице проезжал старьёвщик на телеге, запряженной лошадью. На телеге стоял деревянный сундук, в котором были шарики, дудочки, игрушки и книжки. Надо было сдать старьёвщику металл, кости, бумагу или тряпки и взамен получить игрушку или деньги. В поисках макулатуры мальчишки обшаривали все углы и закоулки и тащили всё, что попадалось, иногда и ценные вещи, которые старьёвщик не принимал и говорил, что если это не нужно, то пусть принесет взрослый. Лето пролетало незаметно, а осенью опять школа.
Первая учительница выпустила их в пятый класс и взяла первоклашек, а дальше Ивана учили уже разные учителя, каждый по своему предмету. Каждый учитель со своим характером, который не спрячешь и то, на что один не обращает внимания, другой рассматривает чуть ли не преступлением. Это к тому, что теперь родительские объяснения за Ивановы проступки надо было давать каждому учителю, поэтому материнская тропа в школу не зарастала. Мать всё это воспринимала безропотно, как должное ей наказание за его безотцовщину, хотя понял Иван это, конечно, много позднее.
После окончания пятого класса на летних каникулах Иван в первый и последний раз съездил в пионерский лагерь, но не городской, а областной, за двести километров от дома. Большинство там составляли городские мальчишки из областного центра и к ним, сельским жителям они относились свысока, а иногда и просто жестоко. Вот например письмо Ивана из этого лагеря домой, дословно и в его орфографии: «Здравствуй мама баба Аня и баба Дуня Живем мы далеко от Иртыша 4 километра кормить стали плохо Мама приезжай ко мне скорей когда я приехал сюда я весил 34 кг300г я убавился на 2 кг приезжай скорей а то глядишь к концу сезона я стану вешать 25 кг овощей совсем не дают мама приезжай скорей а если не сможешь приехать пришли 30 рублей я сам уеду отсюда если денег не пришлёшь я уйду пешком лучше идти пешком чем оставаться здесь жить. До свиданья Ваня».
Мальчика двенадцати лет надо было довести, чтобы он написал такое письмо, правда причины не указаны и обиды не перечисляются. Но потом как-то притерпелось, и он уехал вместе со всеми по окончанию смены.
Начало учёбы в шестом классе чуть было не стало окончанием учёбы вообще. Занимаясь фотографией, Иван как-то отснял случку собак, а потом, по подсказке старшеклассников, сделал фотомонтаж собачек с головами завуча и директора школы. Это фото разошлось по школе, кто-то донёс до учителей - ябеды и доносчики были и тогда, иначе из кого бы выросли Ельцин и ему подобные? Большинство предателей вырастает из детства и только немногие становятся предателями в силу жизненных обстоятельств и по слабости характера. Скандал был страшный, хотели исключить из школы, но педагогика взяла верх над личным возмущением (оправданным!) учителей и Ивана условно оставили в школе. Хотя позднее это условие им неоднократно нарушалось.
В двенадцать - четырнадцать лет Иван с друзьями по улице или классу начали совершать, кроме баловства в школе, и более серьезные нарушения, над последствиями которых они почему-то не задумывались.
У Ивана появился хулиганистый приятель, живший по соседству и старше его на два - три года, что в этом возрасте имеет большую разницу. Звали его Толик, отец погиб на фронте и жил он с матерью. Их дружба продолжалась года два - три. Сначала они совершали весной походы в лес в поисках птичьих гнёзд, из которых забирали яйца для коллекции. В яйце делались две дырочки иголкой: на тупом и остром концах - через эти дырочки содержимое яйца выдувалось, а пустое яйцо нанизывалось на нитку или помещалось в картонную коробку с ватой. Яиц - от разных видов птиц у Ивана было более ста, но в поисках новых они и бродили по окрестным лесам. Коллекция также пополнялась новыми видами яиц путём обмена с другими мальчишками, но у Ивана была самая большая коллекция.
Яйца лесных птиц добывались не только в лесах , но и на местном кладбище, заросшем вековыми березами и кустарником – любимым местом гнездования птиц. Ранней весной, когда деревья стоят ещё голые с едва распустившимися почками, а в лесах ещё лежит снег и гнёзда ворон и сорок видны издалека, они шли на кладбище разорять гнёзда ворон, которые селились на самых верхушках берез. Обжимая ногами стволы берез, он и Толик карабкались до первой нижней ветки, а потом по ветвям уже спокойно поднимались к самой вершине двадцатиметровых берез, с трудом удерживаясь на тонкой верхушке в раскачивающейся высоте. Оттуда была видна даль на несколько километров вокруг, а посмотрев вниз, ощущалась взятая высота, и виднелись могильные кресты, торчащие из сугробов подтаявшего снега.
Вороны носились вокруг, крича об опустевших гнездах, потому что их яйца уже лежали в шапке, шапка в зубах, и он осторожно спускался вниз, оставляя гомон птиц в вышине. Обломись, тогда, весенняя, ещё хрупкая ветка и можно было загреметь с высоты прямо на кресты, так что и костей не собрать.
Зачем всё это было надо, сейчас остается только удивляться. Или вот ещё случай. Опять вдвоем, они по чердачной лестнице поднялись на крышу единственного в городке двухэтажного кирпичного здания старинной постройки, чтобы разорить гнезда галок поселившихся в печных трубах. Только они вылезли на крышу, как сторож их заметил, а это было здание райисполкома советской власти, и, думая, что это воры, сторож тоже вылез на крышу. Им с Толиком деваться некуда, выход закрыт сторожем, и они прямо с крыши дома прыгнули вниз с высоты восьми - десяти метров на недавно вскопанную клумбу. Иван упал и ударился о землю так, что отнялись ноги, и он, на четвереньках, уполз - в ближний сквер и спрятался там за деревьями, а Толик благополучно убежал. Из здания выбежали люди, поохали от таких прыжков и, убедившись, что никто не сломал себе шею, ушли. Отлежавшись, часок, Иван встал и пришел домой, однако хромал ещё несколько дней. Тоже юношеская дурость необъяснимая.
Потом летом, когда в огородах созревали овощи, Иван стал вместе с Толиком лазить по соседским огородам за огурцами, горохом, маком и т.д. Кажется, зайди в свой огород и нарви, чего хочешь, так нет, чужое вкуснее, тем более добытое с риском, так как хозяева могли и побить. Поэтому набег на огород совершался ночью, и они не столько брали, вернее, воровали, сколько ломали и вытаптывали в темноте.
Садов с плодовыми деревьями и ягодными кустарниками в те времена в городке еще не было. Это сейчас, приезжая, Иван Петрович видит яблони и груши, вишни и сливы, клубнику, малину и другие фрукты и ягоды. А в те времена местных сортов фруктовых деревьев ещё не было, а привозные вымерзали зимой. Видимо и зимние холода в то время были сильнее. Иван Петрович, например, не помнит, чтобы тогда в декабре - феврале были оттепели, а сейчас, пожалуйста. Тем не менее, несколько садоводов - любителей в городке было, им удавалось выращивать яблоки и сливы. Эти сады огораживались и охранялись хозяевами. Тем большим почётом среди мальчишек было умудриться в сад залезть, набрать яблок и убежать.
Иван с приятелем успешно чистили эти сады, пока однажды они не полезли днём, в саду оказался сторож, приятель успел перемахнуть через забор и убежать, а Ивану, как более мелкому, это не удалось, сторож схватил его и отвел к хозяйке. Хозяйка, женщина лет сорока, не позволила сторожу посечь его крапивой, а провела с Иваном беседу: мол, это делать нехорошо, мы ломаем деревья, а их так трудно вырастить, и если нужны яблоки, то можно зайти и попросить, она бы и так дала, ей не жалко. Иван, конечно, раскаялся, обещал больше так не делать и был отпущен, да ещё и угощён яблоками. И правда, к ней он больше не лазил, а вот к другим всё-таки случалось - им же Иван ничего не обещал, поэтому, по его тогдашнему представлению, своё обещание он не нарушал.
В эти годы было ещё одно занятие для мальчишек - игра на деньги. Жизнь к тому времени вполне наладилась, не стало очередей за хлебом, появились в свободной продаже продукты и товары, получаемых зарплат вполне хватало на текущие расходы, а крупные покупки, например шкаф или мотоцикл делались редко, путем накопления нужных сумм. Ивану, например, купили подростковый велосипед, на котором он гонял по всему городу и за его пределами. Если раньше на другой конец города - а это километра два, надо было идти полчаса, то теперь, на велосипеде, было делом минут.
А раз деньги были у родителей, то появились они и у подростков. Тут же образовалась и игра на деньги, которая называлась «игра в чику» и заключалась в следующем: на земле проводилась черта, каждый из играющих ставил на кон пять копеек одной монетой, деньги ставились в столбик на черте, отмеривалось шесть, семь шагов, проводилась другая черта - с которой надо было бросить биту, обычно это подшипник или круглая плоская свинцовая пластина, желательно, на стопку монет или как можно ближе к деньгам за чертой. Кто попал в деньги или ближе к черте, тот бьет по монетам первый - задача перевернуть монеты с решки на орла. Перевернул - монета твоя и так дальше, если не перевернул, то бьёт следующий игрок. Если твоя бита упала дальше, а ты хочешь бить первым, то выставляешь ещё пятак и снова бросаешь биту, соперник может также повторить, поэтому у кого больше денег, тот всегда может добиться первого удара, следовательно, и выигрыша.
Мальчишки ходили с полными карманами монет и играли целыми днями, но малышей не обыгрывали, а только между собой - ровесниками. Бывало, взрослые парни отбирали у игроков деньги, зная, что они не пожалуются родителям, которые эту игру не приветствовали. За день можно было, при умении, выиграть несколько рублей и потратить их на что-нибудь вкусное или нужное, на что родственники денег не давали. Был и ещё способ заработка - это собирать пустые бутылки в городском саду или у озера в зоне отдыха - мужики, выпив вина или пива, бутылку обычно оставляли, а сдав её в магазин, здесь же поблизости, можно было получить рубль двадцать - цена пустой бутылки.
За игру в деньги и на сборе бутылок Иван накопил денег на фотоаппарат «Смена» и дальше уже почти все доходы и что давала мать, тратил на фотопринадлежности, фотографируя всё, что попадалось на глаза, из-за чего однажды и попал в историю, описанную выше. Но это было потом, а пока для игры в деньги требовались хорошая бита, которая отливалась из свинца, а где достать свинец, Ивану подсказали - из аккумуляторов, в которых тогда был чистый свинец. Иван сказал приятелю Толику и тот решил вопрос, украв аккумулятор на автобазе. Разломав его и расплавив свинец на примусе в своём сарае, Иван отлил хорошую биту, с которой очень часто бывал в выигрыше.
Потом с приятелем они ещё несколько раз крали аккумуляторы, ломая их и расплавляя свинец, из которого отливали дробь для ружья, которое было у него, а также для самодельных пугачей. Пугач представлял собой бронзовую трубку, один конец которой сплющивался, загибался и заливался свинцом. Эта трубка примотавалась проволокой к деревянной рукоятке в форме пистолета. На трубке сбоку делался пропил, к нему прикреплялась спичка, внутрь трубки насыпалась сера от спичек или немного пороха, если его удавалось достать, потом забивался пыж, потом пуля. Чиркнув коробком по спичке, порох или сера поджигались, и происходил выстрел. Надо сказать, что пуля из удачно сделанного пугача пробивала сантиметровую доску насквозь, а иногда, при большой зарядке, пугач взрывался прямо в руке.
Пугачи делали многие его сверстники и как они друг друга не перестреляли и не изувечили, остаётся только удивляться. Но небольшие ранения или ожоги порохом всё же были.
Приятель Толик вместе с аккумуляторами брал и шоферские инструменты, так и у Ивана оказались наборы инструментов, паяльная лампа и прочее. К этому мародёрству присоединился и другой его знакомый. Так продолжалось лето и зиму, а потом милиция как-то вышла на Толика, затем и на Ивана и другого сверстника. Оказалось, что Толик совершал и другие кражи. Ему уже исполнилось шестнадцать лет: был суд и его отправили в колонию. Другому участнику было пятнадцать лет и его осудили условно, а Ивана даже не привлекли как соучастника - не было четырнадцати лет, а может быть ещё и сосед, капитан милиции, помог, потому что и его сыновья, ещё младше Ивана, тоже участвовали в нескольких эпизодах.
Так благополучно окончилось его участие в криминале и далее, чего-нибудь подобного уже не было. И когда Ивана спрашивали в то время: о чем он думал, когда совершал эти действия, то получалось, что ни о чём. Воспринимал свои похождения как приключение, чуть ли не геройство, но уж никак не преступление, да и его сверстники не очень -то задумывались над своими поступками. И сейчас, когда он читает или смотрит по телевизору криминальную хронику и благовоспитанные дамы и мужи рассуждают, что подросток в двенадцать - четырнадцать лет уже должен и обязан давать отчёт в своих действиях, а демократура стала выдавать паспорта в четырнадцать лет, то понимает: как они далеки от реальной жизни, эти психологи, выросшие в тепличных условиях благополучной городской жизни. Приятель Толик, попав в колонию, продолжил свой путь дальнейшими кражами, потом совершил убийство, был осужден к высшей мере и расстрелян, а его двое оставшихся соучастников удержались на краю и дальше уже жили, как говорится по чести и совести, а что это стоило их родным, знают только они.
И несколько слов о работе милиции в 50-е годы 20-го века. Как Иван узнал, уже позднее, после своего знакомства с милицией, в райотделе милиции было одиннадцать человек, из них четыре офицера, да ещё в крупных сёлах района было шесть или семь участковых, всего восемнадцать человек на район, в котором тогда проживало около 70-ти тысяч человек. И это в годы тоталитаризма, при Сталине или сразу после него.
Состав преступлений в то время Ивану Петровичу конечно не известен: были драки, несколько бытовых убийств за год. Наверное, были и кражи, типа его похождений, но чтобы кого-то обокрали на улице или залезли в дом - не припоминается, хотя замки на дверях домов были почти бутафорские, и их можно было сбить просто руками.
Для примера, как узнал Иван Петрович от своих знакомых при посещениях родного городка, в 2000 году в райотделе милиции уже было около двухсот человек, хотя население района уменьшилось в два раза, до 35 000 человек. При этом совершаются убийства по корыстным мотивам, распространение наркотиков, грабежи и многое другое, неизвестное в описываемое время.
Милиционеров тогда мальчишки знали всех в лицо, конечно обходили их, так как за каждым, почти, были какие-то мелкие проказы. Но милиционеров не опасались, тем более не ожидали от них провокаций, подвохов или каких-либо насильственных действий, что сплошь и рядом встречается сейчас.
Летом, после шестого класса, в четырнадцать лет, Иван впервые устроился на работу: подрос, требовалась одежда и обувь.
В те времена на работу брали только с шестнадцати лет, с укороченным на час рабочим днём. Допускалось принимать на работу школьников с четырнадцати лет во время летних каникул, при этом работа должна быть не тяжелой, а рабочий день на два часа короче. Вот под этот закон Иван и устроился на работу, временно, разнорабочим на кирпичный завод без оформления трудовой книжки.
Это был кустарный кирпичный заводик, где кирпичи делались практически вручную по следующей технологии: в смеситель насыпалась глина с песком, они перемешивались, смачивалось водой, и эта масса выдавливалась, как паста из тюбика, и от неё отрезались куски по толщине и форме кирпича. Этот кирпич - сырец немного подсыхал здесь же под навесом и потом они - разнорабочие грузили сырец на вагонетки, отвозили в сарай для окончательной подсушки, складывали его в штабеля так, чтобы сквозняком продувало каждый кирпич. Подсохший кирпич опять грузили на вагонетку и отвозили к обжиговой печи.
Печь представляла собой круглую яму в земле, глубиной метра три и метров шести в диаметре. Яма была выложена по краям тем же кирпичом, а с одной стороны делался подкоп для топки. В эту яму особым образом укладывался кирпич - сырец, вперемешку с каменным углем, потом верх ямы закрывался железными щитами и засыпался землёй. В топке разжигались дрова, огонь проходил по всем лабиринтам печи, и поджигал уголь, а дым выходил наверху в оставленное отверстие. Всё разгоралось, отверстия оставлялись совсем маленькие, и уголь горел примерно неделю. Внутри печь раскалялась и кирпич обжигался.
Когда всё выгорало, печь сверху открывалась и остывала примерно неделю. Потом остывший, но ещё горячий кирпич грузили на вагонетки и увозили на склад. Грузили кирпич по штуке в руку, а переносили для укладки по четыре - пять штук, прижав к животу и поддерживая снизу руками. Обожженный кирпич весит три килограмма, а сырец - пять килограмм. Вот такая «легкая» работа для подростка: погрузить штуку кирпича на тележку, перевезти, и уложить в штабель или в печь стоило одну копейку. Заработок за день пять - семь рублей.
Проработал Иван там два месяца, так что август оставался ещё и для каникул, а там опять школа: седьмой класс - выпускной в неполной средней школе.
К началу учёбы в седьмом классе, мать сделала попытку взять Ивана к себе в семью. Они получили отдельный дом и жили уже без свекрови, втроём: мать, муж и их сын – младший брат Ивана. И вот через год мать уговорила мужа, чтобы Иван жил с ними.
Дом был небольшой, примерно 6х4м, состоял из кухни и комнаты. Иван с братом спали на кухне, причём Иван на раскладушке, которая утром убиралась в сени. Пожил он там месяца три - четыре, со стороны отчима была откровенная неприязнь, и своё раздражение он срывал на матери.
Однажды он при Иване ударил мать, тот вмешался, началась ссора, отчим мог бы и Ивана избить, но если бы это получило огласку, то отчиму, как члену партии и руководителю, пришлось бы отвечать, причём серьезно. Иван пообещал, что убьёт отчима, если он ещё тронет мать, ушёл к бабушкам и там остался жить, иногда навещая мать, а отчим, кажется, больше не поднимал руку на мать.
В начале учёбы оказалось, что его 7-Б класс сильно изменился по составу. Тогда неуспевающих оставляли на второй год в том же классе, их двоечники остались в шестом классе, и вот таких отставших из седьмого класса в их седьмом классе из пятнадцати учеников было восемь. Эти вполне взрослые 17-18 летние парни и девушки, со своими интересами, ходили в школу только по воле родителей, и с 13-14- летними одноклассниками у них не было общих интересов. Они ходили на вечерние сеансы кино, на танцы в клуб, а Иван со сверстниками всё ещё носились по дворам да на каток, который сами и расчищали от снега на речке.
Впрочем, в кино на вечерние сеансы Иван иногда тоже попадал через заднюю выходную дверь, которая закрывалась на крюк изнутри. Когда сеанс начинался, они осторожно открывали дверь, отворив крюк снаружи железной полоской, и стараясь не шуметь, где и ползком, пробирались на свободные места. Дежурный сотрудник кинотеатра, конечно, выводил, кого успел заметить, но некоторым удавалось остаться и досмотреть «взрослый» фильм. Подобные проделки были и в школе, поэтому, весной, сдав выпускные экзамены, Иван получил свидетельство об окончании семилетней школы с отличными оценками по всем предметам при удовлетворительном поведении.
Встал вопрос, что делать дальше и на семейном совете, в составе матери и бабушек, было решено, что Ивану нужно поступать в местный сельскохозяйственный техникум. Там за четыре года обучения давалась специальность механика по сельхозмашинам и средне - техническое образование, с которым можно было поступать и в институт, правда после двух лет обязательной отработки по распределению. И главное: успевающим студентам платили стипендию 160 рублей в месяц. А если идти учиться в среднюю школу в восьмой класс, то за год обучения надо было платить 150 рублей - эту плату на следующий год отменили.
У Ивана каких-либо желаний «выучиться» на кого-то не было, и он пошёл в техникум: за стипендией и учиться на механика.
Сдал документы, приняли без экзаменов, как отличника, но чтобы уже без баловства на занятиях - под его обещание.
Так закончились детство и школьные годы Ивана Петровича и началась его юность.
станислав далецкий
2017-10-08 17:20:51
Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru