За что, Господи?

                                                      Часть первая

                                                         ПОЖАР

 

                                                                                    …Не прелюбодействуй. Не укради.

                                                                                        Не желай жены ближнего твоего…

                                                                                                          (Пятая книга Моисея)

 

Глава первая

   КИРИЛЛ

Он сидел на лавочке перед крыльцом пятиэтажки в трусах и потерявшей свой первоначальный цвет майке,  с незастёгнутыми сандалетами на голых ногах, и курил сигарету. Тело обдувало предрассветным, шаловливым ветерком. Лавочка пропиталась ночной прохладой и приятно холодила зад.  Сигаретный дым, словно назойливый комар, пытался залезть в глаза, заставлял щуриться и отмахиваться от него рукой. По какому-то наитию Кирилл приподнял голову и увидел, как первые лучи солнца, появившиеся над крышей соседнего дома, отразились «зайчиками» от     огромных,    витринных зеркальных     стёкол,     почему-то    закрытого сегодня «SUPERSHOPa».

 Почему «SHOP»? – удивлённо пожал Кирилл плечами, да ещё и «SUPER». Ну, скажите на милость, какой нормальный человек назовет обыкновенный продовольственный круглосуточный магазин смешанных товаров, или попросту «ГАСТРОНОМ», каким-то там «SHOPом»? Мы же в Казахстане живём, а не за границей какой-то там! Причём здесь "Опа, опа, Америка, Европа?"

Нет, ребята, я вот, что вам скажу - вёл он мысленный спор с невидимым собеседником - хоть и болит у меня голова с похмелья, но всё равно, я этого не понимаю. Ну, совершенно не понимаю, и… не принимаю.  Я всё же считаю, должен быть «Дукен», «Азык-тулик», или «Коконис-жемис», то есть, всё на казахском языке, или…, дополнительно, на моём родном -  русском,  высказал своё мнение невидимому собеседнику Кирилл. А то, что же это получается...

 Предлагаешь, к примеру,  девушке свидание и говоришь ей, так это, знаете, культурненько: «Сегодня погода плохая, дождик моросит, а у тебя зонтика нет, а мне, понимаешь, пока не на что купить, видишь ли, до получки  ещё, как  до  Африки  пешком!   Давай  встретимся  в  семь  ноль-ноль  в SHOPe». А вдруг она не так поняла, или у тебя, допустим,  дефект речи? Так недолго и по физиономии заработать, и подругу любезную навсегда потерять. Не-ет, что ни говори, а нет у заграничного языка той красоты и напевности, как у нашего…. Нет.... О-хо-хо! Грехи наши тяжкие!

 

                                                     *     *     *

 Пешеходы и автобусы ещё спали. Не слышался всегдашний железный скрежет бегающих туда-сюда трамваев. Голуби, по всей видимости, тоже спали. Во всяком случае, они не бродили по двору, выискивая только им видимый корм.

 На деревьях, под мягким дуновением ветерка,  пошевеливались - то один, то сразу несколько ещё не успевших опасть по случаю осени жёлтеньких листочков. А то, вдруг, как зашумит всё дерево - так и казалось, что оно встряхивалось, снимая с себя остатки ночного сна.

Хлопнула входная дверь, и мимо Кирилла проскочил сосед Максим, на ходу дожёвывая пирожок. На бегу  кивнув  приветственно головой, он помчался на свой  утренний, дежурный автобус.

Весь город ещё спал, набираясь сил перед новым трудовым днём. Никто и ничто не мешало Кириллу сидеть на лавочке и впитывать в себя, по капелькам, утреннюю прохладу. Она разливалась по всему телу, впитывалась в кровь и мозг, наполняла свежестью забитые сигаретным дымом лёгкие.

Ах, как хо-ро-шо то…, если бы не болела голова….  Хорошо, что у нас с Нинкой первый этаж - еле переваливаясь, ворочалась в голове тягучая, словно асфальтовая смола, мысль. Как-то приятней, когда земля рядом - падать ближе, а если и упадёшь - не так больно, посмеялся он про себя.

Голова продолжала разламываться от похмельной боли. И если ею пошевелить, хоть чуть-чуть, где то внутри, глубоко-глубоко, возникал звон колоколов, а сама она готова была, так казалось Кириллу, разорваться как граната, и разлететься на мелкие-мелкие кусочки….

 И чтобы этого ненароком не случилось, Кирилл, так, на всякий случай, обхватил её ладонями.

Во рту было горько от попавших табачных крошек дешёвой сигареты и никотина.

Голова кружилась от выпитой вчера бутылки водки, да ещё с такой «закуской» – четверть буханки зачерствевшего хлеба, и банка кильки в томате на четверых.

Ну, скажите люди добрые, почему в магазине не продают кильку в масле, а только эту, как её – кошачью радость? – подумал Кирилл, и перед его взором, откуда-то издалека, выплыла открытая банка с килькой в масле «Провансаль». Килька в ней была вся золотистая, уложенная ровными плотными рядами и залитая, янтарного цвета, прованским маслом. Казалось, он даже почувствовал его запах, а во рту ощутил упругость золотистых рыбок…. Ооо!

От такого наваждения ему стало даже обидно, что это не настоящее, а лишь химера, его желание, и в животе моментально заурчало от голода.

«Эх, ма – была бы денег, тьма!» - пробормотал он, и даже попытался покачать головой.

Мысли еле-еле, словно так и застряли в жидком гудроне, продолжали тяжело ворочаться в болевшей от глубокого похмелья, голове.

Гос-по-дии! До какого состояния может довести себя человек, если даст слабину своей воле…, чуточку расслабится, да к тому же ещё… «раздавит» бутылку «Зелёного змия»,  считай без закуси.  Тогда… всё – туши свечи! - как-бы чуточку, ну…, самую-самую малость, пожалел себя Кирилл.

Ёлы-палы, и надо было мне пить эту чёртову водку? Ну, расстроился! Ну, вышел из себя! Так, что! Обязательно водка? – в который раз казнил себя Кирилл. Хотя – поначалу, она, чертовка, конечно, ой, как здорово помогает. Притупляются обиды, забываются разные жизненные неприятности…, ну, вот взять... хотя бы мою, вчерашнюю…

Кирилл потёр, массируя, лоб, чтобы легче было вспоминать.

 И ведь вспомнил, оказывается.

 Наверно массаж помог, с иронией подумал он, и чуть заметная улыбка искривила его рот: нёс, вчера,  к прилавку этой… сварливой карге, ящик помидоров…, ну, споткнулся обо что то и, как в фильме…, как же он называется-то…? Пожалуй, сразу, без напряга, и не вспомню даже…, а может быть, и вспомню…. Что-то там о бриллиантах… кажется, и… ещё какой-то там руке…. Ага-ага! Вспомнил, ёлы-палы! Как говорили мы раньше-то, в детстве -  « Моряк с печки бряк, растянулся, как червяк».

Нет, опять не то…. Вот чёрт, так недолго и совсем отупеть. Ах, дааа!.. Вот теперь, точно, вспомнил! «Бриллиантовая рука» - вот, как он называется. Нет, ты только посмотри…, оказывается, помню ещё кое-что, ей богу помню. Не совсем разум-то  растерял, не совсем…. Вот «Молодец, солёный огурец!»

…Ну, знамо дело, шлёпнулся вместе с помидорами на пол, чёрт побери. Господи, делов-то…, ну, с кем не бывает? Так Васька-буржуй коршуном налетел, клекочет: «За весь ящик помидоров вычту!» А почему, спрашивается, за весь ящик…? Я, когда отсортировал, так там, килограммов пять-шесть целёхоньких осталось. Помыть – и весь базар. Вот живоглот, чтоб ему ни дна, ни покрышки!

А, вот, когда примешь на грудь пару-другую стаканчиков «лекарства от горя», всё становится – о, кэй! Даже жена – о, кэй!

Кажется, я Нинке так и брякнул с пьяни: «Ты у меня, Нинка - о, кэй!

Вчера…? Или позавчера?

 Чёрт! Опять забыл что ли?

Так она, дура, нет, чтобы поблагодарить за ласковые слова, высказалась, типа - пить надо меньше! Ещё и губы брезгливо скривила - сволочь!

 Конечно, у кого неприятностей не бывает? У всякого человека они есть: даже, у самого-самого крутого, а уж у мелких людишек (таких, как я теперь) – вагон и маленькая тележка. Этто точно!

Ох, Господи, как голова-то болит…!

Это, конечно, магазин виноват, решил Кирилл перефутболить своё пьяное состояние с себя на магазин. Почему допоздна работает?  Не работал бы - я бы водки не купил. Не купил бы водки - не напился бы. Не напился бы – не болела бы голова…

Даа…. Философия…. Так можно до чего угодно додуматься – проползла гусеницей мысль в голове. Неет…, так дело не пойдёт. Срочно нужно бросать курить и, конечно же, столько пить…. Вот! Вот возьму, и прямо сейчас брошу! Что, в конце-концов, не мужик я, что ли?! – захорохорился Кирилл, и даже попытался выпрямить спину, но в голове от предпринятого движения тут же что-то стрельнуло, и он охнув, вновь сгорбился…

Посидев в такой позе какое-то время, Кирилл хотел было поплевать на потухший окурок, но во рту было сухо, как в пустыне Сахара, так сухо, что нёбо и язык показались ему двумя наждачными шкурками. Если ими потереть друг о друга, усмехнулся он про себя, то раздастся скрежет трущихся друг о друга песчинок.  

И тут же мысль, как-бы не желая покинуть продолжавшую болеть голову, нечаянно зацепилась за… Сахара: это что же, в ней вместо песка сахар лежит и ветром туда-сюда перегоняется? – съёрничал он. Вот бы всех алкашей туда на исправление послать…. Это ж надо,  сколько самогону нагнали бы «Чистейшего», словно девичья слеза. Чем не прибыток государству.

От такой мысли Кириллу стало так весело, что он даже попытался засмеяться, но смог только криво улыбнуться.

«Ну, мужик, ты даёшь!» - сам себя похвалил Кирилл.… А голову всё-таки здорово «ломит», со вздохом решил он.  Может, попросить Нинку сходить за кефиром? Хотя нет, с такой болью в голове кефир не справится. Сейчас  лучше бы пивка! Да не пойдёт ведь… зараза упё-ёр-тая. Сейчас, поди, без задних ног дрыхнет и во сне видит, как от мужа-алкаша избавляется!

 Ей что, у неё голова с похмелья не болит. Не-пью-щая! Тьфу! Ну, что за человек такой неполноценный - даже пиво не употребляет…

Пойти всё-таки, разбудить что ли? Или не стоит?

Кирилл, вперив взгляд себе под ноги, хмуро задумался, а мысль черепашьими шагами всё двигалась и двигалась, и конца-краю ей не   было видно.

…Опять же, разбудишь её на свою голову…. Она, как всегда в таких случаях, заведёт бодягу - «Денег нет, хлеба нет, а ты даже те копейки несчастные, что на своём рынке зарабатываешь и те пропиваешь. - Посмотри на себя – во что ты превратился? Найди работу… нормальную. Вон, сосед… Максим, шоферит  -  так  и  живут  себе…  обзавидуешься,  не  то,  что  мы  с  тобой!»  

Тьфу! Достала! Хоть домой не появляйся. И денег в кармане…, Кирилл полез было в карман за деньгами, но тут вспомнил, что сидит он на лавочке в трусах и майке и, что народ скоро начнёт просыпаться, а он, дипломированный инженер-механик…, то есть, совсем-совсем бывший начальник отдела…

Так и не додумав мысль до конца, он, поддерживая разламывающуюся от боли голову рукой, медленно стал подниматься на крыльцо.

 

Глава вторая

  НИКОЛАЙ

Он всегда просыпается в одно, и тоже время, словно в голову у него встроен будильник. И сегодня произошло точно так же: только он поднял веки, как в глаза брызнуло ранними солнечными лучами - значит, день будет погожим и, по-осеннему прохладным.

Осторожно выбравшись из-под одеяла, чтобы не потревожить спавшую рядом жену, Николай подошёл к окну. Над деревьями и домами куполом застыло чистое, голубое небо, ещё не закрытое от глаз автомобильным смогом. Ярко светило, чуть поднявшееся над проснувшимся городом, солнце. За окном, на деревьях уже копошились неугомонные воробьи. Они подняли  такой гвалт, что своим щебетанием заглушили шум просыпавшегося города, и только изредка, в редкие перерывы, можно было расслышать сигнал проезжающего автомобиля или стук каблучков спешащей по своим делам женщины, или «стреляющей»  по сторонам глазками, красавицы-девушки.

Налюбовавшись  на  воробьиные  скоки-перескоки, и послушав их, казалось, сумбурное щебетание, Николай пошел в ванную.

Пока он умывался и чистил зубы, в голову лезли разные приятные мысли. Настроение было отличное и, Николай, смотря на себя в зеркало, весело щурил глаза. А тут ещё память подкинула ему проведённый дома с женой вчерашний вечер - за бутылкой шампанского, и приготовленного ею, прекрасно сервированного ужина.

Где она только научилась этому? - ласково подумал он о кулинарных способностях жены. Наверное, у своей матери. В институте такого предмета, как правильно сервировать стол для мужа, нет. По своей учёбе помню. Это вам не институт благородных девиц…, а, в общем-то, жаль конечно. Могли бы ввести такой предмет, чай, не в каменном веке живём. За окном уж третье тысячелетие народилось…

 Потом у них была восхитительная ночь любви. Ах, какая это была ночь…!

 Всё-таки у него прекрасная жена, и он её очень любит. Света-светлячок…!  Повезло ему с ней! Надеюсь, и ей со мной тоже?  И, вообще, они прекрасная пара, и смотрятся – дай бог каждому!

Когда они входят в фойе театра или в зал ресторана:  она - в вечернем платье, он - в элегантном костюме....

Николай частенько ловил брошенные в их сторону завистливые взгляды мужчин и, оценивающие – женщин. Даа…, они всегда обращали на себя внимание присутствующих.

Уже завязывая галстук на белоснежной рубашке - современная прачечная, это вам не то, что лет десять-пятнадцать назад – он услышал, как в спальне завозилась жена: по-видимому, она проснулась, когда Николай готовил себе завтрак. Он мгновенно представил её себе… всю: проснувшуюся, на пахнущей фиалкой простыне, в неглиже, розовую после сна, и тёплую….

Ооо…!

Возникшее мгновенно «желание» заставило замедлить движение рук, тело напряглось и, ему нестерпимо захотелось к ней. Захотелось вновь прижаться к её, такому тёплому, такому нежному, и такому желанному телу. Захотелось прикоснуться к её нежным губам поцелуем, а потом, целовать, целовать, целовать всю её…

 От представшей  перед  глазами  картины любви,  он  даже  застонал  от  возникшего  желания!

Чёрт с ней, с работой! - мелькнула мысль. Обойдутся. И, на ходу срывая галстук, рубашку и брюки, разбрасывая их по прихожей, он ворвался в спальню…

А, она, словно почувствовала его желание, или  какими-то, неведомыми ему волнами передалось его состояние ей, уже ждала его лёжа на спине с раскрытыми для объятий руками…

 Её светло-розовое тело, с тёмными вишенками сосков и тёмно-русым треугольником волос в низу живота, лежало на простыне постели, и притягивало его взгляд, словно магнитом…

Их руки и ноги переплелись в страстном порыве желания и любви…

Они часто и прерывисто задышали…, а затем пришло то, что всегда приходит - из её уст он услышал тихий стон, потом ещё один…

 - Тебе было хорошо со мной? – прошептал Николай, лёжа на боку и смотря в Светкины огромные зелёные глаза.

- Да,  - в ответ, чуть слышно, прошептала она и, повернувшись, прижалась к нему всем телом.

- Ты любишь меня? - ещё тише    спросил    он    с    надеждой    и    волнением.  

- Даа. Очень-очень.

 

                                                             *    *    *

В офисе Николай появился с опозданием часа на два. Встретив удивлённо -вопросительный взгляд секретарши Зиночки, он чуть покраснел.

Что подумают сотрудники о своём шефе, никогда не опаздывавшем и строго наказывающем за опоздания? - мелькнула у него мысль, но он отмахнулся от неё. Ааа, пусть что хотят, то и думают, могу я хоть разок опоздать в конце-концов, мало ли какие у меня дела.

- Зина, пожалуйста, принесите сводку поступлений от продажи проездных билетов за прошлый месяц, поздоровавшись, попросил он и, проходя в свой кабинет, хотел добавить, и…

- Николай Александрович! Вас…, там…, в кабинете, ожидают… двое…, давно, – перебила  чуть смущённо секретарша. Я…, я не разрешала им заходить в ваш кабинет, но они не послушались…, они сказали, что вы ничего против иметь  не будете…

- Надеюсь. - Зина, Вы им чаю предложили?

- Да, но они отказались, - почему-то шёпотом проинформировала своего шефа, Зина. Они какие-то…. И, поджав скорбно губы, замолчала.

- Хорошо, Зина, - я разберусь. – Пока ко мне никого не пускайте, и… не забудьте принести сводку, попозже, уже открывая дверь в свой кабинет, добавил он.

В мягких креслах, у журнального столика, сидели двое и, покуривая сигареты, о чём-то весело переговаривались. Увидев вошедшего Николая, поднялись.

В глаза бросилось: пепельница полна окурков, и две, почти одинаковые, тёмно-коричневые кожаные папки с застёжками «молния» в руках у ожидавших его людей. В кабинете сизым «коромыслом» повис сигаретный дым.

Поздоровавшись, Николай прошёл к окну и открыл одну створку, при этом, краем глаза заметил непроизвольное движение этих двоих в свою сторону, как-бы хотевших помешать ему подойти к окну.

Сев в своё любимое кресло за столом, он вопросительно посмотрел на этих, неизвестных ему людей и, насторожился. Что-то в них ему не понравилось. Мгновенно не понравилось. То ли как они одеты, то ли, уж очень пристально-изучающие его, взгляды. Но, что-то не понравилось. Что-то здесь было не так! И это «что-то» начинало беспокоить его.

Беспокойство медленной волной поднималось откуда-то снизу, от пупка и, поднимаясь вверх, заставляло в тревоге сжиматься сердце. Он не знал зачем они пришли, что можно ожидать от этих…

Затянувшуюся паузу, пока они изучали друг друга, прервал тот, что поменьше ростом и поплотнее. В тёмно-сером костюме и белой рубашке с расстегнутым воротом,  мощной загорелой шеей - он больше напоминал хорошо накачанного борца, чем детектива.  Может, бывшего борца, но не потерявшего ещё своей физической формы. И пострижен он был, как борец. Короткие, с небольшой проседью на висках волосы, обрамляли его крупную голову  с  непропорционально  маленьким,  круто  срезанным  подбородком.

Интересное лицо, мелькнула мысль в голове Николая: судя по строению черепа – слабоволен, но…внешность  бывает обманчивой. Посмотрим, посмотрим…

- Позвольте представиться…

Поднявшись с кресла, произнёс «борец» с лёгким казахским акцентом, и небрежным жестом достал из внутреннего кармана пиджака какие-то красные корочки с гербом, очень похожие на удостоверение личности сотрудника полиции.

…Старший следователь следственного отдела УВД, капитан полиции – Акишев Ерлан Абзалович, - представился он. - А, это - старший лейтенант, Васильев Евгений Вячеславович, мой помощник, - показал он на поднявшегося вслед за ним из кресла, и вставшего рядом, сухощавого брюнета, внимательно смотревшего на Николая.

А вы, насколько я понимаю,  э-э…   директор  автобусного  парка?

- Да. Патин Николай Александрович…

…Вы по какому вопросу ко мне? Если Вы хотите заказать автобус, так это не ко мне, это к заместителю по эксплуатации. Я этим не заним…

- Вы не могли бы предъявить нам удостоверение личности? - перебил его борец. Затем, мы продолжим наш разговор, - дополнил он, провожая напрягшимся взглядом руку Николая, полезшего во внутренний карман пиджака.

Изучив удостоверение, он как-бы нехотя вернул его.

- Присаживайтесь, я Вас слушаю, - Николай показал на стоящие в чинном порядке стулья возле стола заседаний.

«Борец», отодвинув ближний к Николаю стул, сел, положив перед собой папку. Второй, которого он представил старшим лейтенантом Васильевым, остался стоять, но чуть переместился к двери кабинета, словно преграждая путь.

Наблюдая за странными действиями пришедших, Николай терялся в догадках. Что может быть нужно полиции от него, директора автобусного парка средней величины? Какие нарушения допустили его сотрудники, вызвав интерес полиции?

- Скажите, где вы были…, сегодня…, примерно в пять-пять тридцать утра?

Перебил ход его тревожных мыслей, поинтересовался капитан.

…Хорошо подумайте, прежде, чем отвечать…. Хорошо подумайте, - повторил полицейский, смотря Патину прямо в глаза.

Казалось, он надеялся, таким образом, прочитать ответ прежде, чем успеет Николай ответить, или что-либо придумать в ответ.

 

Глава третья

   КИРИЛЛ

Кое-как поднявшись на крыльцо, Кирилл, с трудом, поминутно хватаясь за голову и постанывая, открыл дверь в подъезд. Перешагнув порог, он тут же получил сильнейший удар под зад. «Твою мать!» - падая на грязный пол, успел выматериться он: в голове словно что-то взорвалось, а в глазах от адской простреливающей боли в голове, сначала появились огненные всполохи, затем, потемнело.

«Чёртовы работнички!»  - зашипел он от боли. А увидев свою окровавленную коленку, помянул «не злым, тихим словом» всю родню до седьмого колена того, кто поставил такую, чудовищно тугую пружину, на входную дверь.

"Бедные старушки и старички! - проскользнула в голове неожиданно-жалостливая мысль. То-то их меньше стало на лавочке сидеть. Попробуй, справься с такой бессердечной дверью! Не дверь, а зверь!»

Красивая рифма у меня получилась! - сжав зубы от боли, похвалил себя Кирилл. Нет, ну, надо же, как под зад поддала!.. Найду, кто поставил пружину, руки и ноги поотрываю…

 Он хотел улыбнуться от такой, пришедшей в голову, здравой мысли, но в голове в этот момент что-то стрельнуло, и лицо его перекосилось от боли, превратив улыбку в болезненную гримасу.

Вот, чёрт! – опять подумал  он с  непонятным  для  себя  чувством  -  надо  же,  как  поддаёт!

Нинка спала. Кирилл прошёл на кухню и, открыв холодильник, поискал, чего бы пожевать. Не найдя ничего съедобного, кроме полупустой пластиковой бутылки с подсолнечным маслом, буханки хлеба, пачки вермишели и сырой картошки, он сделал пару глотков прямо из горлышка бутылки…. Мгновенная тошнота подступила к горлу и он, придерживаясь рукой за стену, поволокся в туалет.

Его хорошо «прополоскало».

Кое-как отдышавшись, напился воды из-под крана, затем, подставил голову под холодную струю. Стало чуть легче голове, и язык начал ворочаться во рту, словно наждачную бумагу заменили промокшей, изжёванной газетой.

Пойду, посплю немного, решил Кирилл. Во сне не так жрать хочется, а Нинка  встанет, так чего-нибудь сообразит поесть - на то она и жена.

 

                                                             *    *    *

Он проснулся от тряски. Казалось, его везут в телеге по булыжной мостовой, а он  лежит  на голых досках. Огромные колёса, стуча по неровно мощёной булыжником улице, раскачивают телегу и бросают его из стороны в сторону. Потом пошёл дождь и,  чтобы спрятаться от него, он стал закрываться руками… и, проснулся.

- Ты встанешь когда-нибудь, чёртов алкоголик? – услышал Кирилл «любезный»  голос  жены.  Мне  на  работу  пора,  Кирилл,  и  тебе  –  тоже.

Так, это не телега и не дождь! – замедленно стал догадываться Кирилл. Это «любящая» жена трясла меня и поливала водой…  - Ах, ты, стерва! Ах, ты, змея подколодная! – наливаясь злобой и, всё более и более ожесточаясь, ощерился он на жену. Ну, я тебе!

С трудом открыв глаза, первое, что он увидел - жена, стоящая с чайником в руке, и катящиеся по её щекам, крупные слёзы. Что-то ухнуло у него в груди, оборвалось. Дышать стало тяжело, а сердце заныло от непонятной жалости к ней, и он окончательно проснулся.

Кое-как сев в кровати, Кирилл виновато посмотрел на жену, и жалобно попросил: «Ты уж, Нина, не обижайся на меня, а! Я и сам себя казню за эти пьянки-гулянки, но пока ничего не могу поделать с собой. Но постараюсь. Ей Богу, обязательно постараюсь. – Поверь мне, Нина!»

- Кирилл, я просто не знаю, - сквозь слёзы проговорила она, -  ты столько раз клятвенно обещал мне бросить пить, что я уже перестала тебе верить.

- А ты, всё-таки, поверь, родная - взмолился он, ну, пожалуйста, поверь!

- В последний раз, Кирилл…, в последний раз! – и она вновь, заплакала.

- Господи,  Боже  мой,  Нина,  радость  моя,  ну…  хочешь,  я  поклянусь?

- Нет, Кирилл, - произнесла она с болью в голосе, а затем добавила, – ну, ладно…, мне пора,  я и так опаздываю на работу…. Ты, между прочим, тоже.

Осторожно одеваясь, чтобы не очень трясти всё ещё болевшую голову, Кирилл думал: о прожитых и потерянных впустую годах жизни; о своей жене – Нинке, отдавшей ему, неудачнику, свою любовь и молодость; о детях – выросших, и давно ставших самостоятельными…

 Их любимица Светка даже замуж успела выйти, а ведь только-только окончила Семипалатинский медицинский институт. Правда, с мужем её, Николаем, они ещё не успели познакомиться.

Эхх! Даже на свадьбу не смогли поехать. Он тогда в загуле был. Соображалка вообще не работала. А Борис - их младшенький – студент-третьекурсник в Москве. Учится в автодорожном. Пошёл по стопам отца. Наследник! Продолжатель рода Соколовых!

 

                                                               *    *    *

Мысли, не слушаясь, потекли сами собой. За мыслями - память. Вначале всё было прекрасно. Он закончил строительно-дорожный институт в Усть-Каменогорске. Пригласили работать в автобусном парке. Работа нравилась. Переход от теории к практике не доставлял больших затруднений, тем более, что старшие, более опытные работники, всячески помогали. Потом в его жизни появилась Нина…

Познакомились они случайно. Он торопился на автобус, подошедший к остановке и, нечаянно толкнул стоявшую девушку. Она стала падать и он, подхватил её за талию, но так неаккуратно,   что   она   чёрт   знает,   что   подумала   про   него   и,   мгновенно влепила  звонкую  пощёчину.

От неожиданности Кирилл разжал руки, а она, пытаясь не упасть и удержаться на ногах, всё-таки схватилась за него. Не удержав равновесия, оба грохнулись посредине остановки, на радость стоявшей здесь же детворе. Автобус, конечно же, ушёл без них. Она опоздала в педагогический институт на лекцию, а он, конечно же, на работу, в автопарк.

Это были счастливейшие дни их жизни. Они встречались, чуть ли не ежедневно. Вечерами бегали в кафетерий на углу – пить кефир с булочкой, а потом бежали на танцы, или просто гуляли по дорожкам парка, пугая своим появлением таких же влюблённых. И… целовались!

Они целовались везде: в парке на скамейке, в кинотеатре во время киносеанса, и даже в автобусе…

Им было так хорошо вместе!

У Кирилла на лице постоянно блуждала счастливая улыбка.

Утром, бреясь перед зеркалом у себя в квартире, и видя эту свою улыбку, он говорил: «Ну, до чего же я глупо выгляжу!» И старательно делал серьёзное лицо. Но оно, не подчиняясь, опять становилось счастливым-счастливым,  глупым-глупым…!  

Ах,  какое  это  было  неповторимое  время!

Забывшись, Кирилл стал совать правую ногу в уже занятую штанину и, потеряв равновесие, сверзился на пол, ударившись локтем и спиной. Зашипев от боли как змея, он стал подниматься, но запутавшаяся в штанине нога, не хотела помочь ему. Разозлившись, он, лёжа на спине, задрыгал в воздухе ногами, стараясь выдернуть запутавшуюся ногу и, громко, на чём свет стоит, ругаясь. Хорошо, что никто не видит меня в таком смешном положении, подумалось ему. Особенно, Нинка! – «Допился! – сказала бы она, уже штаны самостоятельно одеть не можешь. - До чего ты докатился, Кирилл! Посмотри на себя в зеркало! На кого ты стал похож!   Мне стыдно  за тебя!..»

 Штаны, наконец-то, слезли и упали на пол бесформенной кучей, похожей на коровью лепёшку.

Кирилл поднялся вначале на четвереньки и, уподобившись шимпанзе, медленно выпрямился. Разбитая утром коленка саднила. Подсохшие было ранки, вновь начали кровоточить.

Медленно, покряхтывая, как семидесятилетний, или даже восьмидесятилетний старик, он пошёл в ванную приводить себя в порядок.

Всё болело:  голова болела, и тело болело, как побитая тренировочная груша.

Только он не знал – болеют груши после тренировок боксёров или нет? А ему так хотелось верить, что болеют…. Вместе, за компанию, болеть легче.

Глаза от дневного света резало, казалось, в них бросили горсть песка.

Приду на работу – выпрошу у кого-нибудь опохмелиться – мечтал он, совершенно позабыв своё обещание Нине - больше не пить.

В коридоре,  обувая старенькие, потрескавшиеся, и давно не чищеные сандалеты, Кирилл, как наяву, увидел в своих руках стакан с вожделенной жидкостью, и даже почувствовал её запах. Кадык сам собою задвигался и, Кирилл, непроизвольно сделал глоток. Ах, чёрт! Что же это я вытворяю! – спохватился он. Я же Нинке дал обещание больше не пить и, сокрушённо покачав головой, вышел, захлопнув за собой дверь квартиры.

 

Глава  четвёртая

   НИНА

Господи! Как я устала от этой беспросветной жизни, думала Нина, сдавленная со всех сторон пассажирами автобуса. Ну почему в моей судьбе всё так сложно? Почему? Только судьба поманит счастьем, и тут же - бац! Опять трудности жизни!

 С  первым  браком  пролетела - ну,  это бывает  со  многими:  неопытность, влюблённость, желание иметь рядом поддержку на все случаи жизни…, а в результате? В результате – слёзы и незаслуженные оскорбления.

Обведя взглядом пассажиров, она не увидела ни одного знакомого лица, зато у всех на лицах отражались свои заботы. Да и немудрено было не встретить знакомых. В их, ранее престижном жилом районе, не жили теперешние её сослуживцы. Аптека, в которой она уже несколько лет работала провизором, находилась у чёрта на куличках, практически на задворках. Добраться до неё было очень сложно - сущее мучение: на двух автобусах, с пересадкой у центрального рынка.

…Мысли медленно продвигались по давно уже наезженной колее: скоро нечего будет надеть на себя, думала она, последние платья донашиваю, а сколько раз я их перешивала, перелицовывала…?

Кирилл одет как бомж, продолжала катиться мысль.  Последний свой, более-менее выглядевший костюм, он, паразит, кому то подарил. Сказал: «Человеку на свадьбу сына одеть нечего». А сам? А сам в чём ходить будет, скажите, пожалуйста? Хоть бы зарабатывал прилично. Получит на «своём» базаре копейки и в тот же день половину пропьёт… Эхх, дожился! Кем был, а кем стал? Грузчик с высшим техническим образованием…!

Господии,  подскажи как жить дальше-то? За что, Господи, ты наказуешь нас? За какие грехи?

Горечь жизни жгла её израненное сердце. В последние годы она совсем стала падать духом. Нервы не выдерживали, и она стала всё чаще подумывать о…

Ах, Кирилл, Кирилл - плакала она в душе, почему же ты на поверку оказался таким слабым? Почему так быстро сломался…, или что тебя сломало? А казался таким сильным и надёжным. Что же с тобой случилось, Кирилл?

…Столько лет прожили в счастье, мире и согласии, вырастили и воспитали прекрасных детей….  Я была полна тобой, Кирюша, полна твоей любовью и лаской. Я так тебя любила, Кирюша…, нет, я так тебя люблю, Кирюша, поправила она себя. Сейчас бы жить и наслаждаться жизнью…, а, ты? Ты за каких-то пять-шесть лет всё изломал, всё исковеркал, Кирюша…

 Господи, опять взмолилась она, помоги моему Кирюше выбраться из этой, засосавшей его трясины! Дай ему, Господи, силы вновь стать человеком!  Подскажи, Господи, где  мы  так согрешили, что так жестоко наказуешь нас?!

Слёзы, постепенно накапливаясь, были готовы прорвать плотину и побежать рекой. Хорошо, что сейчас будет моя остановка, мелькнула у неё мысль, а то бы я не выдержала, разревелась при всём «честном народе». 

Войдя в дверь аптеки ровно в девять часов, она лицом к лицу столкнулась с хозяином.

- Вы опаздываете, Нина Владимировна! – попенял он ей, уступая дорогу и демонстративно смотря на кварцевые часы, висевшие на стене аптеки, у окна.

- Извините, Жомарт Естаевич, - проходя мимо него, покаялась Нина. Автобус по дороге сломался, - попыталась она объяснить причину опоздания. Вот я и…

- Мне не нужны Ваши оправдания! – взъярился он. – Мне нужно чтобы Вы в девять часов ноль-ноль минут находились на своём рабочем месте и занимались клиентами! Понятно?!

Посмотрите, какая очередь выстроилась, - и собрался было указующим жестом показать, как плохо она поступила, придя на работу с опозданием. Но вовремя остановился, поняв свой промах…

Э-э, постарайтесь в будущем вовремя приходить на работу, - сбавил он обороты…

Возле витрины стоял одинокий покупатель, и о чём-то мило беседовал с Люсей – молоденькой провизоршей, только в этом году окончившей медицинский колледж.

- Я постараюсь, Жомарт Естаевич! – пообещала Нина, и прошла за перегородку.

- Люсь! Чего это он такой взъерошенный? – прошептала она, украдкой посматривая на хозяина. Как-будто не в себе…! Или что случилось тут без меня?

- Налоговики приходили, - ответила Люська. Уйдёт Жомарт - расскажу.

Нина влезла в белый, похрустывающий от крахмала халат, и принялась за работу: проверила журнал продаж за истёкшие сутки; наличие остатка денег в кассе. Открыв сейф, проверила по ведомости наличие лекарств запрещённых к продаже без рецепта.

Всё было в полном ажуре, как говорит в таких случаях Люська – жизнерадостная, пышноволосая блондинка с голубыми глазами и талией, как у «осы».

С Людмилой Новиковой, или просто – Люсей, они работали «на доверии». За те несколько месяцев их совместной работы они, не смотря на большую разницу в возрасте, подружились, и полностью доверяли друг другу.

Люська щебетала как воробышек, ни на минуту не умолкая. Делилась всеми своими девчачьими секретами и называла её Ниной, а не Ниной Владимировной. Она  чем-то  была  похожа  на их  с Кириллом дочь  –  Светлану. Такая же неугомонная, чистосердечная и красивая…, только наша Светлана не такая болтушка…  

«Как она там, моя Светочка? – захлопывая журнал, почему-то забеспокоилась она.  В письме написала, что вышла замуж и постарается с мужем приехать в гости, но когда не указала. Надо будет перезвонить ей, хотя…, что узнаешь из сбивчивого разговора по межгороду? А так хочется увидеть её, да и с зятем, вновь приобретённым, познакомиться. Узнать, что за человек? Какой у него характер, как на жизнь смотрит, и вообще, какой он?»

- Нина! Я побежала, - прощебетала Люська. – У меня сегодня свидание! Мы с Игорьком идём смотреть боевик…

И, не сбавляя «скорости», пронеслась стрелой мимо хозяина - однако, не забыв дурашливо пропеть: «Прощайте, дорогой Жомарт Естаевич!»

А ещё через мгновение за  ней  захлопнулась  входная  дверь.  Только  её  и  видели!

На лице хозяина аптеки отразились обуревавшие им эмоции - от удивления, до растерянности, затем, перешедшей в улыбку во весь рот. Но увидев, что Нина смотрит в его сторону, тут же перестроился в сплошную строгость и неприступность.

- Нина Владимировна, нам необходимо поговорить о текущих делах, - строго произнёс он, подойдя к ней. – Новикова, вероятно, сообщила вам, что у нас была неожиданная проверка     сотрудниками налоговой инспекции?

- Да…

- Вообще–то, серьёзных нарушений в нашей отчётности они не нашли. Надеюсь, и дальше так будет. – Вы добросовестный работник, Нина Владимировна, и я вами доволен…. Собственно, какие могут быть нарушения у Вас, с вашим-то опытом работы в системе здравоохранения.

Насколько я помню, Вы работали заместителем начальника торгового отдела областного аптечного управления в нашем   городе. Надеюсь,   я не   ошибаюсь,   Нина   Владимировна,   не так ли?

- Даа...

«Что ему от меня надо? – тревожная мысль змеёй заползла в её голову. Какую гадость он мне припас, подслащивая пилюлю? От него слова доброго не дождёшься, а тут, надо  же,  распелся  курским  соловьём…. Не  иначе,  как  решил  уволить без выходного пособия…»

…И, вы, насколько я помню, награждены знаком - «Заслуженный работник здравоохранения?»   –   продолжил хозяин, и бережно взял её за руку…

- Простите, какое это имеет значение в настоящее время? – спросила она, и попыталась осторожно высвободить руку. - Ну, да! Но… с тех, приснопамятных времён, прошло никак не меньше семнадцати лет, и-и-и… я не понимаю…?

Она начала пугаться этого разговора, этого, как бы вежливого, но, как  показалось её испуганно затрепетавшему сердцу, всё же допроса.

…Сейчас я вам всё объясню, и вы сразу  всё поймёте, - улыбнулся хозяин. Вы в курсе, что мы с партнёром, давно приспосабливаем  в центре города, у площади, большую аптеку?

- Да. Я слышала об этом от вашей жены. Она, месяца два назад, говорила, что…, ноо… я всё-таки не понимаю…, причём тут я? Каким образом Ваше, Жомарт  Естаевич,  строительство  касается  меня,  ведь  я  же  не  ваш  партнёр?

- Касается, касается. Ох, ещё как касается, Нина Владимировна! Так вот! Строительство аптеки завершено. Максимум через месяц мы открываем её, и мы, то есть партнёр и я,  предлагаем  вам должность исполнительного директора…, с подчинением Вам  остальных  наших,  не  только  городских,  но  и  периферийных  аптек. Об оплате за Ваш труд мы поговорим отдельно. - Сейчас мне необходимо ваше принципиальное согласие…

 И после небольшой паузы, спросил: «Так как, Вы согласны принять наше предложение?» – и вопросительно заглянул ей в глаза.

Такого поворота в их многолетних отношениях, она не ожидала. Не ожидала, и всё! Этот сухарь, который вечно брюзжал, вечно был всем недоволен, которого боялись все, в том числе и она, предлагает ей стать чуть ли не партнёром в его бизнесе…

 Честно говоря – в первую минуту она растерялась и не могла сообразить, что же ей ответить на столь  лестное предложение.

Пауза затягивалась. Хозяин ждал конкретного, она это понимала, ответа на конкретно     поставленный, правда, не совсем  корректно, вопрос.

- Нина Владимировна, вы что, отказываетесь, или вы не поняли меня? – с каким-то растерянно-удивлённым выражением на лице воскликнул хозяин.

- Не-ет! – и Нина медленно покачала головой. – Я…, простите Жомарт Естаевич, очень… удивилась, иии… растерялась от неожиданности такого предложения… Яаа, согласна…

Она немного помолчала, затем, более уверенно ответила: «Да, Жомарт Естаевич, я согласна   принять Ваше предложение! - Когда   приступать?»

- Вот и чудненько! – сразу повеселел он и, продолжил, -  поздравляю Вас, Нина Владимировна с новой должностью! – Надеюсь, у нас и в будущем будут такие же прекрасные отношения, - закончил он, и с энтузиазмом потряс ей руку.

«Ага, с твоим-то характером» - взволнованная до глубины души упавшим на неё так  неожиданно,  и так вовремя, предложением, подумала она о своём шефе.

 

        Глава  пятая

НИКОЛАЙ

…В пять утра я спал, как сурок – подумал про себя Николай и непроизвольно пожал плечами, но вслух этого не произнёс. Нужно было что-то отвечать.  Вопрос задан, и требует ответа…. В молчанку с «этими» не поиграешь, продолжала дальше продвигаться  мысль - ишь, как смотрят! Ленин на буржуазию так не смотрел. И, всё же! Какого ответа они ждут? Знать бы, что произошло в это время. Как говорится - «Знал бы, где упадёшь, так соломки бы подстелил».

Но он не знал. Не знал, и всё тут!

…Всё-таки, что же произошло утром…, в пять утра или около этого…, что? Насколько я понял, вопрос касается лично меня, а не кого-то другого….   Надо отвечать, пауза слишком затянулась. А то подумают, чёрт знает что…. Но, что же всё-таки произошло? – продолжала метаться в мозгу пугливая мысль.

Николай был чист и безгрешен перед Законом, насколько это возможно в наше, такое непростое и нестабильное время. Был чист и безгрешен, как агнец божий перед закланием. Но, как все, или почти как все люди на земле, в первое мгновение встречи с блюстителями Закона он растерялся. Скорее всего, даже не растерялся,  а  испугался! Да! Просто, по-человечески, позорно испугался!

- В пять утра… я находился дома, в своей комнате…, в своей постели..., спал…, - ответил  он, волнуясь, на  заданный  ему  нескромный,  по  его  разумению,  вопрос.

- В котором часу вы вышли из дома? – Куда пошли? – не давая ему опомниться, поинтересовался старший лейтенант, - или, куда поехали? На чём?

- Вышел я  (Николай посмотрел на свои наручные часы) приблизительно в девять тридцать, девять сорок пять, - он слегка покраснел, вспомнив, чем занимался до этих девяти сорока пяти, - затем…, затем…, сел в машину и…

- У вас что, машина во дворе стояла, а не в гараже? – мгновенно последовал вопрос      «борца».   Вы   всегда   оставляете   машину   во   дворе?   Почему?

- Я часто оставляю машину возле дома. Сейчас не зима. Мне так удобнее, - пояснил  слишком  любопытным полицейским  Николай.  Не  зима  ведь, - повторил он.

- Автомобиль, какой марки…,  модели у вас? – быстро спросил старший лейтенант. - Какого цвета? У входа в административное здание его нет? Где он стоит? – добавил он,  и  пристальным, изучающим взглядом, заглянул Николаю в глаза.

Ишь, как буравят глазами, с неприязнью подумал Николай, и быстро ответил: «Он в автобусном боксе. Я сразу проехал туда…, - и, через мгновение, добавил, – у меня «Фольксваген Гольф», тысяча девятьсот девяносто восьмого года, красного цвета».

- С цветом машины и её маркой всё ясно… – Сейчас ещё немного поговорим, уточним некоторые детали, а затем сходим в гаражный бокс, посмотрим вашу машину…, - добавил старлей.

- Вы не обратили внимания, когда садились в машину - она стояла на том же месте, где Вы её оставляли? – теперь уже капитан заглянул в глаза Николаю, и быстро задал новый вопрос, - Вы помните, где поставили машину? – Кстати! Когда Вы её поставили?

Вопросы так и сыпались со скоростью пулемётной очереди. Николай не успевал ответить на один вопрос, как тут же раздавался следующий.

Что же случилось? - неотступно вертелась у него в голове мысль. – Что случилось?!

И  это  постоянное  верчение  мысли мешало  ему  сосредоточиться на вопросах и своих ответах.

- Вы всё-таки объясните, почему такой повышенный интерес к моей персоне и моей машине? – успел он в короткую паузу между  перекрёстными вопросами полицейских вставить свой животрепещущий вопрос, господин…

- Ерлан Абзалович. Вы можете называть меня – Ерлан Абзалович, – милостиво разрешил капитан.

- Так поясните мне, Ерлан Абзалович, откуда у полиции такой повышенный интерес ко   мне и моему автомобилю?

- Я отвечу на ваш вопрос, когда мы осмотрим «Вашу» машину. - Так  вы говорите, - ушёл  от  ответа полицейский чин, - что поставили свой Фольксваген...

Николая начала раздражать эта нарочитая, или, настоящая, бесцеремонность полицейских. Что я им, мальчик, в самом-то деле? И, немного повысив тон, он повторил:

- Я же вам говорил - он в автобусном боксе. Может Вам ещё раз, как непонятливым, повторить для ясности и  показать дорогу?

- Вы, Патин, не зарывайтесь! Показывайте дорогу, - лаконично произнёс капитан, и поднялся из-за стола.

Проходя мимо сидевшей за печатной машинкой секретарши, Николай сказал ей, что, если его будут спрашивать по телефону - он в боксе.

И, в сопровождении двух полицейских в штатском, направился к выходу…

Покидая приёмную, он приостановился и, смотря на ожидавших приёма сотрудников, произнёс: «Да! Прошу  извинить!  Минут  через  пятнадцать,  максимум  двадцать,  я  освобожусь и приму всех».

Желающие попасть к нему на приём посетители удивлённо переглянулись между собой и недовольно заворчали: «Столько времени потеряно и, опять ждать».

У каждого, здесь присутствующего, были свои срочные дела и заботы.

Зина начала их успокаивать, и даже предложила по стакану чая.

 

                                                                 *    *    *

Осматривающие автомобиль полицейские были серьёзны и, по поводу или без повода, так казалось Николаю, задавали вопросы и требовали на них обстоятельного ответа. Каждая замеченная царапина на машине привлекала их внимание. Особенно их заинтересовала небольшая вмятина на облицовке радиатора и правом крыле.

 Удивлённо заморгал глазами и Николай. Этих вмятин раньше не было. Во всяком случае, он совершенно не помнил, чтобы они были вчера или позавчера.

 Да, нет, чушь какая-то – всё ещё пытался вспомнить он. Их же вчера… точно не было! Я же вчера фары протирал,  заволновался он.

И тут же последовал вопрос от бдительных полицейских: «А это откуда?» – показал пальцем старший лейтенант на небольшие вмятины на крыле и облицовке…

- Ей Богу, не знаю, - Николай  растерянно  развёл  руки, - по-моему…

- Где и, когда, вы помяли облицовку радиатора и крыло? Видите, вмятина свежая.

- Я…, я понятия не имею! – выдавил из себя Николай. Во всяком случае…, вчера вечером вмятин вроде бы не было…

Николай опять лихорадочно стал вспоминать свои поездки за вчерашний день, затем, отрицательно-удивлённо покачал головой - нет, не было.  

- Послушайте! Может кто-то из моих водителей сегодня задел. Я разберусь.

Но он знал! Он точно знал, его водители этого сделать не могли. Он их хорошо знал, своих водителей - опытных, дисциплинированных. Лучших,  из лучших! Он выбирал их вместе с начальником отдела по безопасности дорожного движения и начальником отдела кадров. Выбирал по крупицам из всех приходящих водителей к ним устраиваться. Значит!

Что это значит - он уже предвидел! Ничего хорошего для него лично и для Светланы - для них обоих! Капитан и старший лейтенант были угрозой их благополучию, их счастливой жизни: всему тому, что они со Светланой так бережно лелеяли - их любви!

- Я вынужден Вас задержать до выяснения обстоятельств!

Капитан говорил отрывисто, тихо и зло. Широкие скулы его покраснели, а глаза, то упрямо вонзались  в  Патина, то сползали вниз, как у школьника со шпаргалкой в руке на экзамене, застуканного неожиданно  подошедшим учителем.

- Понятно…, - согласно кивнул Николай.  А если я всё-таки ни в чём не виноват?

А в душе  с горечью подумал: «Как быстро меняется отношение к человеку со стороны полицейских. Ещё неизвестно, виновен человек или нет, а на нём уже поставили клеймо преступника…. Так не должно быть! Это неправильно! В конце-концов, это же совершенно несправедливо! – кричало всё у него внутри.

- Вы проедете с нами в отделение полиции. Там, без помех, мы поговорим. Да, автомобиль мы тоже забираем на экспертизу, -  продолжил жёстко капитан.

- Вы, что, наденете на меня наручники? - уже окончательно разозлившись и, в то же время страшно испугавшись, поинтересовался Патин. И… в чём Вы меня обвиняете? Что такого страшного, противоречащего Закону, я мог натворить, находясь у себя дома, и…  лёжа в собственной  постели?

- Я почти твёрдо уверен, - капитан перевёл взгляд  на «Фольксваген», затем, опять вернул на Николая и, смотря ему в переносицу, продолжил, - что этот автомобиль сегодня утром совершил наезд на человека…, со смертельным исходом.

У Николая всё оборвалось внутри и поплыло перед глазами. Такого и в страшном сне не придумаешь, охнул он. Бедная Светланка! – Какой удар!

 

 

 

Глава  шестая

 СВЕТЛАНА

Светлана, напевая незамысловатый мотивчик из какого то, почти забытого телевизионного фильма, выбирала во что одеться, в чём пойти на  работу. Настроение было прекрасное, а вспомнив её с Николаем утреннюю «джигитовку» в постели, она даже немножечко зарделась от смущения. Хотя смущаться было не перед кем. Дома она была одна-одинёшенька. Настроение прекрасное.

Ярко светило, по-осеннему прохладное солнце и, проникая через тщательно вымытые окна, отражалось от натёртого паркета. Воробьи, всё утро возившиеся и чирикавшие во дворе, куда-то улетели по своим, только им известным, птичьим делам. 

 Выглянув в окно, Светлана увидела знакомую, так нравившуюся ей картину - за окном их дома, метрах в четырёхстах, возвышались купола православной церкви, и её маковки с позолоченными крестами блестели на солнце. Ей нравилось, когда в церковные праздники оттуда раздавался мелодичный перезвон колоколов, и от этого перезвона на душе её становилось тепло, радостно и светло, как после умывания в горном ручье.

За окном чуть слышно шумел город. Город, в котором она провела шесть с половиной незабываемых лет. Пять с половиной лет студенчества, и чуть больше года практики в городской больнице.

Она, Светлана Патина, в девичестве – Соколова, любила этот не очень большой, но насыщенный студентами, город. Город – стоящий на обоих берегах реки Иртыш. Город – где она встретила свою первую, всеобъемлющую, и такую сладкую, любовь!

Светлана, стоя нагишом, потянулась до хруста в косточках, до сладкой боли в мышцах, и громко засмеялась от счастья и полноты любви.

Взглянув на часы, она, прихватив трусики и халат, валявшиеся в кресле, босиком шмыгнула в ванную.

Она очень любила понежиться в горячей воде с пеной до подбородка, и ещё, чтобы  воздух в ванной комнате и вода пахли хвоей. Тогда, погрузившись в воду и закрыв глаза, она представляла, что находится в лесу, а вокруг только ёлки и сосны. Воздух напоен хвойным ароматом. Она идёт по тропинке усыпанной хвоей, и земля мягко пружинит под ногами...

Между ветвями пробиваются тонкие лучики солнца, чередуясь на стволах деревьев и земле, светлыми и тёмными пятнами. И вокруг неё только это великолепие, и первозданная, никем и ничем не нарушаемая, божественная тишина…

Набрав воды в ванную и плеснув хвойного экстракта, Светлана забралась в горячую, пахнущую хвоей, зелёного цвета воду, и блаженно вздохнула. Затем, взбив пену, полежала, расслабившись, несколько минут. Она даже, кажется, задремала, и в этой полудрёме, как в замедленном кино, стала прокручиваться вся её, ещё такая короткая, но такая безоблачная прошлая   жизнь.

Родилась она в  Усть-Каменогорске, тоже стоящем на Иртыше. В городе с развитой промышленностью, с день и ночь извергающими дым, трубами. В городе, хоть и небольшом, но каком-то домашнем и уютном, где с утра и до поздней ночи, весело перезваниваются трамваи и, где много построенных в старое время зданий.

Когда она родилась, её отец – Соколов Кирилл Владимирович работал заместителем генерального директора в крупном объединении, а мать – Нина Владимировна, в областном аптечном управлении. Через три года родители подарили ей брата – Борю.

Семья жила дружно, помогая друг другу не только советом, но и делом.  

В их семье процветали любовь родителей к детям, и детей к родителям. Не в каждой семье встречаются такие тёплые отношения и взаимоподдержка. И она, и её брат Борис, и отец с матерью - вся семья дорожила любовью и дружбой, и всячески старались сохранить их.

Светлана, или, как звали её в семье – Светлячок, росла жизнерадостным и в меру шаловливым  ребёнком. Сколько себя она помнит, её ни разу не наказали родители. Считалось – она достаточно благоразумна, чтобы не наделать глупостей. И она старалась! Старалась оправдать  доверие родителей.

Пришло время начать учится в школе. И вот - она первоклассница!

 Она помнит этот, свой первый день в школе номер двадцать девять. Их рассадили парами - мальчишки с девчонками и, на первом же уроке они с соседом разодрались. Разодрались из-за сущей безделицы. Он взял у неё без разрешения карандаш.

Как же его звали…? То ли Саша, то ли Серёжа…, а возможно и Женя? Нет! Не вспоминается его имя. Но что они подрались – это она помнит хорошо.

Их рассадили. Её отправили на последнюю парту (на камчатку), а его оставили на прежнем месте.

От такой несправедливости она долго плакала от обиды. Вины за собой Светлана не чувствовала. Она привыкла к тому, что дома всегда во всём разбирались и, прежде чем наказывать, если было за что, старались максимально-доступными словами всё объяснить, а тут…

 

                                                                 *    *    *

Шли годы. Светлана взрослела. Хорошела не по дням, а по часам, превращаясь  из  гадкого утёнка в прекрасного  лебедя - с волосами цвета зрелой пшеницы, и зелёными, огромными глазами. За ней уже бегали два мальчика. Папа подшучивал: «Посмотри Нина, говорил он с улыбкой маме, Светланка-то наша, двумя женихами обзавелась».  

Она краснела, надувала губы. и обижено шмыгала носом. А Борька – тот, вообще дразнил, когда видел её в сопровождении «почётного» эскорта: напевал фальшивым ломающимся голосом – «Тили-тили тесто, это два жениха и невеста». Она гонялась за ним, чтобы надрать ему уши, но он, хитрец, сразу залезал на дерево. Куда ей, девчонке, было за ним, сорванцом, угнаться, тем более, залезть на дерево.

Закончила она школу не отличницей, а хорошисткой: в аттестате зрелости пятёрки перемежались с четвёрками. Родители не «шпыняли» её за это. Папа даже как-то высказал  крамольную мысль - «Теория нужна, но практика важнее!» А вот родители Таськи, её соклассницы и близкой подруги, заели ту до того, что она готова была утопиться в Иртыше.

Конечно, то, что Светлана не отличница, несколько затрудняло поступление в ВУЗ, тем более медицинский, но по здравом размышлении, она ведь могла за лето поднаверстать упущенное - чем она и занялась.

Ежедневно, с раннего утра и до позднего вечера, она сидела и штудировала учебники, особенно химию. Она совершенно забыла, что есть телевизор и есть друзья. Она твердо решила стать врачом - хорошим врачом. Быть врачом - голубая мечта  её  детства!

Светлана не бросилась очертя голову поступать в столичный ВУЗ, а решила стать студенткой, хорошо зарекомендовавшего себя, Семипалатинского медицинского института.  Втайне она надеялась, что конкурентов в студенты будет поменьше и, главное, она будет недалеко от родителей, по которым будет очень-очень скучать.

Светлана про себя знала, что она всё-таки «домашняя кошечка», и отсутствие рядом родителей и брата, усложнит её жизнь.

Ей, наверное, повезло, а возможно дали себя знать ежедневные занятия с учебниками. Она смогла поступить в ВУЗ с первого захода, набрав необходимое количество проходных баллов и, даже химию, за которую очень боялась, сумела сдать на «хорошо».

Окрылённая успехом, она позвонила домой. чтобы порадовать переживавших за неё родителей и, в конце разговора по межгороду, не сдержав эмоций,  закричала в трубку: «Урраа! Урраа! Я студентка!»

 

                                                  *     *     *

Пролетели годы учёбы с их студенческими буднями, сессиями, курсовыми. Отошли в прошлое студенческие строительные отряды с поездками на уборку урожая, - то зерна, то хлопка. И за всё время учёбы Светлана, в отличие от своих сокурсниц, почему-то ни в кого не влюбилась.

Её приглашали на свидания мальчики со своего курса и более старшие, но, после двух-трёх встреч она понимала – это не тот, кто может составить ей «пару» на всю жизнь. Они, все, не были похожи на её отца - умного, весёлого и, очень-очень доброго.

Наверное, это было ошибкой с её стороны - сравнивать претендентов в мужья с отцом, но она ничего не могла с собой поделать. Отец  для  неё был, и оставался, идеалом  настоящего  мужчины! Таким, каким должен быть мужчина - глава семьи и её защитник!

При распределении Светлану не направили в село или аул, как молодого специалиста, а оставили в городе. Ещё будучи студенткой, она уже подавала надежды стать хорошим врачом.

Ей предлагали остаться на кафедре и продолжить учёбу в аспирантуре, но она отказалась. Отказалась, чтобы воплотить в жизнь ещё школьную мечту, лечить людей, а аспирантура придёт в своё время, в свой срок, так решила она.

Родители, когда она поделилась с ними своими планами на будущее, подумали, и, уважая её решение, согласились.

На кафедре учли её желание, и направили в терапевтическое отделение городской больницы.

 

                                                                       *    *    *

За прошедшие половину года после окончания института, Светлана многому научилась. В душе она, конечно, понимала, что до звания настоящего врача ей, как до "Африки пешком", шутила она втихомолку, когда оставалась одна, но терпения и настойчивости ей было не занимать. Она проводила в терапевтическом отделении не только свои рабочие часы, но и часть свободного от дежурств, времени.

Так, капля за каплей, она набиралась опыта, а к опыту, так уж в жизни заведено, добавлялось уважение окружающих её сослуживцев и больных. Если на первых месяцах практики  её называли просто - Светочкой, то к концу года стали уважительно обращаться – Светлана Кирилловна.

Это, конечно,  льстило самолюбию Светланы, но… в то же время заставляло как-бы сдерживать свои девчоночьи эмоции: «В мои-то годы! Не дай бог, превратиться в  «классную даму»» - говорила она себе, посмеиваясь.

В конце концов, могла она чуть-чуть…, ну… самую-самую  малость  пококетничать, когда никого не было рядом,  а  в  доме  её  хозяйки  квартиры,  стояла  первозданная  густая  тишина.

У Светланы был ровный, не вспыльчивый характер - как у мамы, и твёрдая воля - как у отца. Целеустремлённости ей тоже было не занимать.

Всё это о себе она знала прекрасно, и умела, в нужную минуту, в соответствующей ситуации, применить. Нет, она не была законченным, расчётливым  прагматиком, просто она знала, чего хочет добиться в жизни, и упорным, заложенным с  детских  лет  воспитанием,  кропотливым  трудом  добивалась  желаемого.

Света встретила последние минуты второго тысячелетия, находясь на дежурстве (ей «повезло!»). Из палат раздавался тихий шорох, словно стая тараканов (шур-шур-шур) бегала наперегонки и, чьё-то бормотание. Она прекрасно понимала, больные не спят, а «втихую», готовятся к встрече Нового года в новом тысячелетии. Они находились здесь, в больничных палатах, оторванные от своих семей, а родные и близкие  дома, возле украшенных ёлок и заставленных разной снедью столов - детишки, постарше, с нетерпением ждали, когда можно будет забрать подарки, а взрослые – боя курантов и салата «оливье».

Так уж заведено у нашего народа, и не мне этот порядок  менять,  думала Светлана, заполняя очередную карточку «своего» больного.

Буквально за пять минут до Нового года, медсёстры позвали её к нехитрому угощению в честь праздника. Выпив по бокалу шампанского, закусив «чем Бог послал», даже спели потихоньку пару песен из домашнего, праздничного репертуара, а закончили новогодней песенкой: «В  лесу  родилась  ёлочка, В лесу она росла…»

Суточное дежурство прошло относительно спокойно. Больные, немного пошумев в полночь, часа в два, наконец-то угомонились, и ей удалось часа полтора подремать в ординаторской на диване.

От пришедшего ей на смену Виктора Тимофеевича чуть-чуть попахивало алкоголем и дорогим парфюмом. Ему было лет тридцать пять-тридцать семь и, небольшой пивной животик украшал его талию. Света, в начале ординатуры,  не могла понять, как это – «пивной живот». Потом, месяца через два, когда неожиданно зашёл разговор на эту тему среди персонала отделения, старшая медсестра, Ирина Михайловна, популярно ей объяснила – Виктор Тимофеевич любитель пива. Он может за один присест выпить литров пять, вот живот  бочонком  и  выпирает, посмеялась  она.

Насколько Света знала (сарафанная почта, это вам не детская игрушка и не интернет - работает безотказно), он развёлся со своей женой года три тому назад. У него двое (тринадцати и пятнадцати лет) ребятишек, и он в них души не чает, но вот беда – Виктор Тимофеевич был великим любителем женского пола, попросту говоря - «бабник», каких свет не видывал! Это его и сгубило. Его бывшая жена терпела-терпела его «гульки» (она так называла его похождения) и, в конце-концов, выперла из квартиры, выставив чемодан на лестничную площадку.

Он был хорошим специалистом – опытным, смелым в принятии решений, и его, вначале, прочили в заведующие, но беспорядочная половая жизнь и частые приходы на дежурство с, мягко говоря, лёгкого угара, всё разрушила, и заставила главврача больницы повременить с назначением. Место заведующего терапевтическим отделением было вакантным...

Как могли уживаться в одном человеке – опыт, ум, большое знание жизни, и… лёгкость поведения, Светлана, в силу своей жизненной неопытности, своей девичьей невинности, не могла уразуметь.

В самые первые дни  прихода её в отделение, он старательно за ней ухаживал. Делал он это умело – пытался дарить  букеты цветов, приглашал на свидания, угощал шоколадом, развлекал анекдотами, в общем - разносторонне и настойчиво её обхаживал.

 Светлане было приятно, что за ней ухаживает такой интересный, умный мужчина. Ей было легко с ним. И, однажды, она чуть не согласилась пойти с ним в ресторан. Но Ирина Михайловна, взявшая её под свою опеку, видя, что девочка может пропасть не за грош, всё ей про него выложила. Да и сама Светлана была не настолько глупой, чтобы не замечать кое-какие несуразности в его поведении.

Мягко отказавшись от приглашения в ресторан, она посоветовала ему оставить её в покое, объяснив - она де, ещё не готова к серьёзным отношениям с мужчинами, и не хочет портить ему жизнь. Он, дескать, ещё найдёт себе достойную девушку. На том и закончился их «служебный», не очень длительный по времени, роман.

По его, в дальнейшем, отношению к ней не чувствовалось, что она нанесла ему слишком уж большую сердечную рану.

Она-то, по наивности, думала, что он начнёт её преследовать, устраивать скандалы и каверзы на работе. Ничуть! Он всё также был вежлив с ней, любезен, и частенько помогал советом в сложных врачебных диагнозах.

У него было чему поучиться. И она училась. Училась добросовестно и упорно.

 

                                                     *    *    *

 Сдав дежурство, Светлана оделась и, выйдя на крыльцо приёмного покоя, залюбовалась представшим перед ней видом: солнце ярко светило; небо, без единого облачка - ярко синего цвета. А вокруг белым-бело! Ночью выпал небольшой снежок и выбелил всё вокруг, накрыв дорожки, газоны и больничные скамейки белым покрывалом.

На стройных тополях, важно выстроившихся  вдоль  дорожек  больничного  парка,  белыми  облачками,  как- будто зацепившимися за ветви, лежал снег, а  вокруг тихо-тихо, и только где-то высоко-высоко в ветвях замёрзшего  тополя, цвикала какая-то пичужка.

Она вдохнула свежий морозный воздух…, и чуть не закричала от счастья, молодости и здоровья. Проходи в это мгновение какой-нибудь пешеход, посмотри на её чуть зардевшееся от мороза, счастливое, молодое лицо, конечно же, залюбовался бы ею. Она была похожа на снегурочку из детских сказок - тоненькая, стройная, одетая в белую шубку и такую же белую, меховую шапочку.

Вся, без остатка, отдавшись наслаждению жизнью, она не заметила сидевшего чуть в стороне, на скамье, мужчину, внимательно и с удовольствием наблюдавшего за ней. Лишь только когда он поднялся, она обратила на него внимание, и мгновенно отчего-то страшно, до   слёз, смутилась.

- Простите! Девушка, вы, случайно, не в терапевтическом отделении работаете?  –  вежливо  обратился  он  к  ней,  приближаясь  всё  ближе  и  ближе. Вы не могли бы мне подсказать, где я могу найти Светлану Кирилловну… Соколову? - продолжил он, явно любуясь ею. Моего заместителя в это отделение…, терапевтическое, поправился он, положили… со страшным гриппом…

- Как фамилия больного, то есть, простите, вашего заместителя?

- Костин... Иван….  Иван  Иванович Костин! – повторил он, и почему-то густо покраснел. Она  удивлённо, и в то же время заинтересованно, посмотрела на подошедшего к ней мужчину, и ещё она подумала -  все люди сейчас отдыхают после встречи Нового года, а этот…. Странно. Совершенно трезвый. У него, что – ни кола, ни двора, ни семьи, ни друзей, и даже товарищей?

- Да, есть такой, Костин. Он лежит во втором этаже, в седьмой палате.

Светлана неожиданно почувствовала, как какая-то тёплая волна начала покачивать её, а в груди появилась истома. Этот мужчина странно воздействовал на неё. Он не был писаным красавцем – не выше среднего роста, темноволосый, с голубыми чистыми глазами и не совсем правильными чертами лица, но что-то привлекало в нём - то ли мягкая улыбка, то ли… Может быть голос? Она коротко, для профессиональной практики, заглянула в его глаза и… утонула, а утонув, поняла - всё!

Она влюбилась в этого мужчину! Совершенно незнакомого ей, но такого…. Такого…! Влюбилась с первого взгляда, и… навсегда. Женат он или холост, ей не было до этого дела. Она чувствовала, нет, она знала, теперь это её мужчина, а она… - она его женщина!

Что это он так смотрит на меня? - испуганно подумала она, и лёгкая краска смущения покрыла её лицо. По-че-му он так смотрит на меня?!

Мысли, как вспугнутые воробышки, проносились в её головке. Она растерялась от неожиданно нахлынувших чувств, от той, сладостной истомы, поселившейся в её груди, что затрудняла дыхание…

Она слышала от подруг в институте, что такое иногда случается в жизни, но не верила, считала это досужим вымыслом, девчачьим хвастовством. И вот - это случилось с ней!

Мамочка моя, помоги мне! Спаси! Я не знаю, что мне делать с этим чувством, как с ним справиться, чтобы он не заметил. О, Боже!

Светлана готова была упасть в его объятия, чтобы он прижал её к себе, поцеловал. Её губы вспухли от желания поцелуя, груди налились, а соски стали твёрдыми и, казалось, бессовестно стали выпирать  из бюстгальтера. Она почувствовала,  как её тело покрылось испариной и ей стало даже жарко…

Господи! Что же это со мной творится?! – спрашивала она себя, и сама тут же отвечала: «Я влюбилась сразу и бесповоротно!!! И, я люблю этого незнакомого мне мужчину, даже не зная, как его зовут! Я лю-бб-люю!!!» – хотелось ей закричать во весь голос, чтобы все вокруг об этом  узнали.

Но вокруг никого не было - только он и она! Только этот, незнакомый ей мужчина, неизвестно откуда появившийся в её жизни, и она – Светлана Соколова! Господи! Какое счастье – любить! Ах, если бы еще и быть любимой!!!       

 

   Глава  седьмая

      НИКОЛАЙ

Они вышли из бокса - впереди капитан, за ним Николай со старшим лейтенантом. Несколько водителей, стоявших у ворот и о чём-то беседующих, равнодушно посмотрели в след вышедшим. Для них это была привычная картина, когда с хозяином кто-то ходит по территории автопарка и выбирает автобус для заказа. Их парк не только обслуживал городские маршруты, но и часто поступающие, индивидуальные заказы. И никто из них даже не заподозрил в поведении этих троих   «неладное». Они полностью доверяли своему хозяину, уважали его и, в случае какой-либо просьбы с его стороны, отвечали - «Надо? Сделаем!»

Сидя на твёрдом стареньком стуле перед капитаном, сидевшим за столом, Николай вновь отвечал на вопросы.

Кабинет, в котором они находились, ничего интересного собой не представлял: небольшая комната; окно, выходящее во двор; два стареньких стола; три, или четыре, тоже старых, расшатанных стула и покосившийся шкаф для бумаг, приткнувшийся в углу.

Николай, никогда в своей жизни не бывавший в кабинетах следственного управления, был несколько удивлён более чем скромной обстановкой. Работники ГИБДД (он иногда бывал у них) имели в своём распоряжении куда более комфортабельные кабинеты, а этот…

Как предупредил его капитан - это ещё не допрос, а предварительная беседа с целью уточнения некоторых деталей. Поэтому, «если господин Патин не захочет отвечать на какой-нибудь вопрос – это его право».

Николай вновь повторил то, о чём рассказывал ранее и, с возрастающим волнением поинтересовался: «Вы меня, что, сразу арестуете? А как быть с моей машиной, Она, что,  так  и  останется  в  боксе…,  или  вы  её  доставите  сюда,  в  УВД?»

- Ваш автомобиль уже здесь. Его осматривают наши криминалисты. А с вами мы поступим так: сейчас мы запишем всё, о чём говорили…

- Ерлан, у тебя сигаретка найдётся? – раздался из открывшейся двери чей-то голос, - а то у меня закончились.

В комнату вошёл полицейский чин в звании майора и, подойдя ближе, в упор, с интересом посмотрел Патину в лицо.

– Ты за этим муд…м, что ли ездил?

По-видимому, капитану не очень понравилось поведение майора и он, чтобы поскорее выпроводить его, тут же подал пачку сигарет, произнеся  при этом: «Игорь, ты мне мешаешь».

-  Ну,  ну!  –  взяв  сигарету,  проговорил  невоспитанный  майор  и  вышел.

- Так… на чём мы остановились? – спросил Николая капитан.

- На записях, подписях, на моём автомобиле и…, сигарете для майора.

- Ага..., значит, уловили суть нашего разговора! Сейчас я заполню протокол допроса, вы – подпишете, а дальше..., дальше подумаем. Может, вместе подумаем, как с вами поступит? - словно не поняв ерничества Николая, поинтересовался капитан.

Николай, прочитав заполненный бланк протокола, достал из кармана авторучку, расписался, и вопросительно посмотрел на капитана.

- Курите! - следователь пододвинул ему открытую пачку сигарет «Казахстан».

- Спасибо, не курю. Да и сами поймите, до сигарет ли мне сейчас.

- Похвально.... Похвально....  А я, вот, поверите ли, никак не могу отказаться от этой чёртовой, пагубной привычки, хотя всеми силами стараюсь...

В кабинете повисла тяжёлая, прямо осязаемая пауза.

Капитан курил сигарету, задумчиво посматривая на Николая. Вероятно, в его голове крутилось – арестовать? Не арестовать?

У Николая тоже мысли бежали скорым поездом: как там в автопарке? Что сказать Светлане? Арестуют его, или не арестуют? Кто же наехал на человека, воспользовавшись моей машиной? Чтобы я ещё когда-нибудь оставил на ночь машину вне гаража…!

В кабинет, прервав затянувшуюся паузу, вошёл молодой полицейский и, подав следователю какой-то бланк, тихо, на ухо, прошептал:

- Всё точно, Ерлан. Заключение экспертизы подтверждает. Этот Фольксваген сбил сержанта ГИБДД.

У Николая, внимательно прислушивавшегося к шёпоту полицейского, от этих слов чуть не остановилось сердце. Он, сильно побледнев, вскочил со стула и, перегнувшись через стол, закричал в ненавистное с первой  минуты  их  встречи, лицо  следователя:

- Не делал я этого!!! Я никуда ночью не выезжал, я же объяснил! Я был дома!

- Сядьте! – жестко приказал капитан. – Вы, гражданин Патин Николай Александрович, задерживаетесь до выяснения обстоятельств  наезда на сержанта ГИБДД, неоказание помощи пострадавшему при дорожно-транспортном происшествии, и скрытие с места дорожного происшествия. Всё!  –  сухо  добавил  он.  На  этом  наш  сегодняшний  разговор  окончен.

И, повернув голову в сторону полицейского, принёсшего заключение экспертизы, попросил: «Вызови врача и охрану».

Николай, как выпустивший воздух шар, безвольно опустился на стул. В голове образовалась какая-то пустота, а потом появился шум. Этот шум всё увеличивался и увеличивался, превращаясь в грохот идущего на всех парах грузового поезда, а в сердце запульсировала боль. Стало трудно дышать…

 «Только инфаркта мне не хватало!» - где-то глубоко, наверное, в подсознании, промелькнула неприятная мысль. Потом боль утихла, поезд медленно остановился, и только в ушах продолжало потихоньку шуметь…

 …Патин! Патин…! Что с вами? – откуда-то издалека,  как  сквозь  вату,  услышал  он  встревоженный голос следователя.

- Ничего, - приходя в себя, тихо ответил он, и задумался, вновь переживая случившееся с ним.

Опять открылась дверь и в кабинет вошли двое: женщина - по-видимому, врач, потому что была в белоснежном халате и с каким-то прибором в руках, и молодой сержант, вероятно охранник.

Охранник остался стоять у дверей, а врач попросила Николая подуть в трубку прибора.

Поколдовав кнопками и рычажками, она внимательно посмотрела ему в лицо и, повернувшись к капитану, произнесла: «Есть  алкоголь …, правда, в небольшом количестве». И, Николаю: «Дайте ваш палец. Я должна взять кровь на анализ».

 Закончив возиться, она, собрав какие-то провода и тонкую трубку прибора, не попрощавшись, вышла из кабинета.

Николай в полной растерянности, и с продолжающимся шумом в ушах, услышал, как капитан приказал охраннику увести его, а затем последовал не очень громкий, или так показалось ему, приказ охранника: «Встать! Руки за спину!»

- Вы же знаете, я не совершал наезда! - в последней надежде, что его поймут и поверят, поднимаясь, проговорил он. Вы делаете огромную ошибку! Вы делаете ошибку, ещё раз прошептал он осипшим от волнения голосом.

 

 Глава  восьмая

     КИРИЛЛ

 Появился он на территории рынка почти вовремя. Ну, опоздал, даже не опоздал, а чуть-чуть задержался. Подумаешь, велика беда, не умерли же без него все торговцы, подумал он. А отъевшаяся морда его хозяина вон, за прилавком торчит…. Ишь, косит глазом! И земляной…, тьфу, ты! - земной, поправил он себя, шарик  не перестал вращаться в моё персональное…, преперсональнейшее отсутствие.

« Крутится, вертится шар голубой,

 Крутится, вертится над головой...»

Вспомнились ему слова давнишней песни. А как там дальше-то? Ей Богу не помню…. Хотя… там же…, кажется, повторяются слова…. Ааа, вроде бы так:

 «Крутится, вертится, хочет упасть,

   Кавалер  барышню  хочет  украсть...»

Дальше у него застопорилось. Ну, никак не хотело вспоминаться, и всё! Ну, никак, хоть убей! А ведь раньше…! Раньше он помнил слова этой песни. Они с Ниной частенько её напевали  сидя на берегу Иртыша, или потихоньку плывя на катере по течению реки, всё дальше и дальше от города. Эх! Какое это было время…

- Эй, друг, ты что, уснул? – прервав воспоминания, раздался хриплый голос его напарника. - Давай, тащи ящик с помидорами. Гля, Васька-буржуй зырит на тебя во все свои  лупоглазки - того и гляди накостыляет по шее.

Кирилл с трудом поднялся с пустого ящика, на котором сидел, и поплёлся в подсобку за помидорами. После вчерашнего застолья у Лёньки было невмоготу шевелиться. Даже утренний душ дома  не снял до конца похмелье. Хотелось лечь и не шевелиться, так он был разбит.

Кое-как дотащив хлипкий ящик до прилавка, Кирилл совсем выдохся. «Даа… старею я что ли?» - отрешённо подумал он, и поплёлся,  еле  переставляя  вдруг ослабевшие  почему-то  ноги  назад,  в  подсобку.

- Эй! Кирилл! – опять привязался к нему напарник, - ты чего такой смурной?  С  бодуна  вчерашнего, или дома жена, что ли на тебя наехала? Так мы же, вчера, одинаково пили, и похвастался - смотри, я как тот огурчик! - Ты подожди, подожди, - в его голосе слышалось явное волнение, -  я сейчас, я картошку отнесу вон той старой грымзе и дам тебе опохмелиться. У меня немного осталось в заначке….  Я  не  жадный для друга.

Кирилл прилёг на мешки с картошкой. Сердце билось барабанной дробью, а слабость навалилась такая, что пошевелить рукой было невмоготу.

Даа… укатали сивку крутые горки, как-то замедленно подумал он. Это ж, сколько мне годков? Так…,  давай посчитаем, пересиливая слабость стал он дальше рассуждать - если я родился в тысяча девятьсот сорок третьем, а сейчас две тысячи первый, то, дай бог правильно сосчитать и не ошибиться…

Он начал считать в уме, но что-то с этим делом, то есть  с этой чёртовой  арифметикой, у   него  не  заладилось.

Даа, что-то у меня голова совсем перестала варить…, и вообще… - с горечью сделал он заключение по поводу своих умственных и физических способностей: скоро от этой ежедневной пьянки два плюс два не смогу сложить.

Так, в сорок треть…, тьфу ты! От две тысячи первого отнять одну тысячу девятьсот сорок три – это что же получится? Это получится…

Кирилл напряг мозг и даже закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало его от умственной работы.

 …Ага, это значит… мне сейчас… пятьдесят семь лет, почти пятьдесят восемь. Ну, себе ничего! - мысленно воскликнул он. Вот это да!

И чтобы не ошибиться в подсчётах, он ещё раз пересчитал.

Смотри-ка, а ведь точно – полных пятьдесят  семь  лет  иии…

От  полученного результата подсчёта он  даже  поскрёб у  себя  затылок.

Тут ему, неожиданно, вспомнились их с Ниной уже взрослые дети - Боря и Светлана, вышедшая в этом году замуж, и на свадьбе которой они с женой так и не побывали. Вот помру, подумалось ему, а зятя так и не увижу.

Да и сынок, Борис, как он там? В Москве? Конечно, он парень, ему легче в жизни пробиваться, но…без родительской поддержки тоже, знаете ли, не мёд. По себе, детдомовскому шалопаю, помню. Сколько тумаков заработал, пока школу закончил…, сколько тумаков и царапин!

Тут он, сам не ожидая, ударился в воспоминания о прошлой жизни в Никопольском, что в Украине, детском доме.

 

                                                                  *    *    *

Как он попал в детский дом - он не помнит. Как-то воспитательница на его вопрос о родителях сказала, что его совсем маленького принесли в детдом люди, нашедшие его в кроватке умирающим, а на диване лежала давно умершая пожилая женщина. Принёсшие его люди сказали, что это его бабушка. Больше она ничего не знает. Может быть,  ещё что-нибудь в документах есть? Так это в архиве, а ключ у директора. Просто так туда не забраться.

Шли годы. Кирилл совсем забыл о своём желании что-либо узнать о своих родителях, и стал таким же, как все, детдомовцем – вороватым, драчливым, и с речью больше состоящей из нецензурных слов. Их, детдомовцев, все боялись и сторонились, как  прокажённых, потому что они всегда ходили ватагой, и чуть что, защищая друг друга, сразу кидались драться.

Весь мир для него делился на своих ребят и маменькиных сынков – чистеньких, наглаженных и накормленных. Считалось большой честью отобрать у «маменькиного сынка» домашний пирожок или булочку, а если, вывернув у него карманы находили деньги, то и деньги, выдаваемые родителями ему на обед. А, если…, а если быть до конца честным, подумал Кирилл и вздохнул, то они где-то в глубине своей  пацанячьей души просто завидовали этим чистеньким,  хорошо одетым домашним ребятам.

У этих ребят было всё, чего не было в детдоме – папа, мама, коньки, санки, абрикосы, арбузы, школьная форма,  и даже фуражки с красивой кокардой, а у некоторых велосипеды и даже … собаки. А в детдоме всего этого не было, и в ближайшем будущем не предвиделось. Значит, чтобы это заиметь нужно было или отобрать что-то у маменькиного холёного сынка, или украсть!

Как сейчас помню, тянулась дальше мысль Кирилла, мне так хотелось покататься на настоящих коньках, а не на самодельных деревяшках с проволокой, но где их взять? Настоящие железные коньки тогда у меня даже перед глазами стояли. Такие, с загнутыми носами, блестящими лезвиями и креплениями из свиной кожи. Их…, их, если я не запамятовал, «Снегурками» называли. И ещё мне нравились эти..., как их…, нуу, пацаны называли их, то ли "ледянки", то ли ещё как-то.... В общем - остроносые такие. Я бы за них даже свой самодельный ножик - гордость детдомовца - отдал!

Такие коньки были, но не у меня, а у двух братьев, живущих не так далеко от нашего детского дома, совсем рядом, метрах в ста-ста пятидесяти вниз по переулку.

И однажды я решился! Решился отобрать у них коньки! Их блестящие, хромированные коньки, сам, в одиночку, чтобы владеть ими одному, без-раз-дель-но!

Выследив, когда они выйдут на улицу покататься-покрасоваться, я подбежал к ним и, вытащив ножик из  кармана, приказал: «А ну, снимай коньки! Быстро!»

Старший брат, я видел это по его глазам, на какое-то мгновение растерялся и, наверное, отдал бы коньки, а вот младший (я даже не ожидал такой прыти от него) неожиданно ударил меня коньком прямо по ноге.

Адская боль пронзила меня и  я, со слезами на глазах, упал на колени, а они убежали домой.

Это была моя первая, и последняя,  в жизни попытка грабежа средь бела дня. Не знаю почему, но я больше их не выслеживал и не трогал. Та, так плачевно закончившаяся для меня встреча с ними, отрезвила меня что ли, сняла с глаз пелену зависти. Не знаю, честно говорю, не знаю! Объяснения у меня и сейчас нет, почему я перестал отбирать вещи у других, более слабых и незащищённых.

А вот в ночных налётах на соседские сады я участвовал. Ещё как участвовал.

Как только фрукты или овощи начинали поспевать в садах и огородах я, собрав ватагу из десяти-пятнадцати мальчишек и девчонок (да, девчонки тоже иногда участвовали в наших набегах), ночной порой налетал на приглянувшийся мне сад-огород.

Мы, всем скопом, опустошали  его, выдирали  с  корнем,  ломали и крушили всё, что попадалось нам на глаза. Мы набивали животы ворованными абрикосами, вишней, яблоками, морковью,  огурцами,  помидорами,  так,  что  они  трещали  от  переизбытка  пищи.

И опять же не пойму, по какой такой причине я не делал налётов на сад двух братьев, хотя абрикосы в их саду, между прочим, были то, что надо – крупные  и,  наверное,  очень  сладкие,  а  на  грядках  росла  всякая  всячина.

Можно   было   подумать,   что   на   их   сад-огород   кто-то   наложил   табу для меня…

Кирилл, вспомнив свою жизнь в детдоме, даже усмехнулся. К чему бы эти воспоминания, дёрнув плечом, подумал он? Не иначе, как расслабился, вот и потянуло на далёкие, полуголодные  детдомовские воспоминания.

…Это ж надо, какие горы пришлось преодолеть, чтобы школу без троек закончить, сколько труда вложить. Одним словом – детдомовский!  Ни от кого помощи, ни от кого доброго слова. Но ничего, выдержал, не сломался. По кривой  дорожке,  как  некоторые  мои  одногодки,  не  пошёл.

А когда в институт поступал, сколько нервов потрепал. Вы только подумайте люди добрые - сдать экзамены, набрать на два балла больше, чем количество проходных и, не увидеть себя в «списках» зачисленных в студенты. Считай, целый месяц, тридцать дней,  пришлось обивать пороги деканата и ректора. Упёрлись – «Вы не сдали письменную работу – сочинение, по русскому языку и литературе». Нет, каково, а?  В конце-концов пришлось пригрозить – если не найдёте моё сочинение,  иду   в  прокуратуру,  а  затем подаю  в  суд.

И-и… что вы думаете? На второй день сам декан нашёл моё сочинение в архиве, а ещё через полчаса мне выдали студенческий билет…

 

                                                            *    *    *

- Кирилл, держи! - прервав   воспоминания, подал ему полупустую бутылку с дешёвеньким вином, напарник, с которым он вот уже считай три года работал здесь, на этом чёртовом рынке.  Работал в «высокой» должности - принеси-подай!

…Выпей, мне для друга не жалко, добавил он, примостившись рядом на мешки с картошкой, капустой и редькой.

Кирилл, ни слова не говоря, приложился к бутылке и забулькал горлом, вливая в себя дрянное, дешёвое  винцо. Не выпитый остаток он протянул напарнику.

- Что-то я, Стёпа, сегодня не в норме. Что-то душа томится, и мысли разные в   голову   лезут.  Может  детишек  давно  не  видал, а?   Господи, как они там?

- Ты про кого говоришь-то? Про Светку, что ли? Так сам говорил - замуж она недавно вышла за очень хорошего и богатого человека.

- Говорить-то, говорил. Да сам-то не видел… Пропил я свадьбу-то дочери.

- Ну, так чего? Возьми и съезди. Тут же всего ничего. Подумаешь, каких-то двести километров. Можно… сегодня туда – завтра обратно. Я тут как-нибудь без тебя эти дни… один поработаю. Ничего, справлюсь, я жилистый…

-  Хороший,  нет,  замечательный ты у меня друг, Стёпа. Душевный…

- Да чего там…

Они сидели и молчали, думая каждый о своём. Сделали ещё по глотку из уже  почти  пустой  бутылки,  и  Степан,  что-то  буркнув  себе под нос,  поднялся.

- Пошли к Ваське-буржую, и подал Кириллу руку. - Отпросишься на два дня  по  семейным  обстоятельствам.  Попроси у него заработок за неделю. Даст,  не  обеднеет, добавил  он.  Не  даст - у старой  грымзы  попросим.

Хозяин недовольно скривился, услышав просьбу Кирилла. Но после поддержки того Степаном, и его согласием поработать за двоих, с грехом пополам согласился, посетовав напоследок на свою доброту, и умением некоторых несознательных и ленивых, вить из него верёвки.

И он бы ещё долго изощрялся  в  «красноречии», если бы Степан не увёл Кирилла,  потянув его за руку.

- Ишь, боров ненасытный, разжирел на чужом труду, - ворчал он, таща за собой Кирилла. Эксплуататор! Капиталист! Какой он предприниматель, продолжал он возмущённо? Обыкновенный махровый спекулянт! Купил дешевле – продал дороже…   «Казённый дом» по нему, живоглоту, давно плачет. Ждёт, не дождётся…

- Ладно, Стёпа, угомонись. Не трепи нервы! Плетью обуха не перешибёшь.

- Чего угомонись, чего успокойся? Трахнули нас капиталисты и в хвост и в гриву. А ты, угомонись…, да успокойся...

Я понял бы его, если бы он сам, со своей семьёй, вырастил  эти овощи-фрукты, а потом вывез на продажу. Тогда, да - это честный труд! А так - обыкновенный спекулянт! На чужом горбу в рай хочет въехать! - продолжал кипеть-возмущаться Степан, провожая Кирилла на автобусную остановку.  И въедет сволочь, жирная морда спекулянтская…. Чтоб он сдох, не сейчас, так завтра! И такие же как он все передохли!

- Послушай, Стёпа, хозяин будет ругаться, что тебя долго нет на месте.

- Подождёт, не сдохнет! - Могу я друга до автобуса проводить. Ты же чуть живой, - не согласился он с Кириллом. Вон, какой бледный…

 

 Глава  девятая

  СВЕТЛАНА

…Она видела – он неотрывно смотрит ей в лицо, как-будто что-то хочет прочесть на нём. А, что он может увидеть или прочесть? Только любовь и желание  принадлежать  этому  мужчине.  

Она  попыталась  овладеть  своими чувствами и, сдвинув брови, постаралась придать лицу выражение холодной неприступности. Любопытно, подумала она со страхом, заметил он её состояние, или нет и, опять почувствовала, как лицо начало полыхать от внутреннего жара. Да что же это такое!  Ну-ка, прекрати немедленно краснеть, - попыталась она приказать себе. Я что, девочка пятилетняя, не умеющая владеть своими чувствами?

Мысленно встряхнув себя за плечи, она, почти спокойно, посмотрела на него, но опять испуг охватил её тело.

Он смотрел на неё, не отрываясь, словно хотел вобрать её всю в себя.

Светлана опять затрепетала, как пойманная в сети лань. Мне необходимо бежать от этого человека,  подумала она трепеща, и даже лихорадочно попыталась заставить себя сделать это, но не могла сдвинуться с места.

Так, скованная по рукам и ногам невидимыми кандалами,  кандалами вихрем налетевшей любви, она покорно отдалась этому сладостному чувству. 

Как сквозь плотный туман она увидела, и услышала:

…Его лечит Светлана Кирилловна Соколова, говорил он, заглядывая ей в глаза. Так она здесь? Не подскажете? Как мне встретиться и переговорить с ней? Куда пройти?

- Вы, знаете, - наконец-то почти придя в себя, почти спокойно ответила она, - она здесь и вы вполне можете поговорить с ней…, если… это конечно очень срочно, -  добавила она, и     вновь залилась жарким румянцем.

- Я…, я… очень хорошо понимаю - Новый год и всё такое.... Вероятно, я не вовремя…

Светлана видела, он пытается оттянуть время расставания с ней. Правда, делал это неуклюже, по-мальчишечьи смущаясь, но ей почему-то это нравилось, и она, также не  желая  скорого расставания,  наслаждалась его попытками.

- Представьте себе, действительно не вовремя, - нисколько не помогая ему выйти  из  затруднительного  положения  и,  в  то  же  время, любуясь  им, почти прошептала она.

Тут она снова смутилась: как это можно - любоваться мужчиной? Да! Он очень ей нравится. Но он же не красивая игрушка, в самом-то деле? Он – муж-чи-на!

Она окончательно запуталась в своих эмоциях, в своих чувствах и, чтобы, так ей казалось, выбраться из лабиринта сравнений и неувязок, она сказала себе: «Я женщина, и мне присуще всё женское!», а чтобы больше не затягивать его мучительную попытку выбраться из  сложившейся  ситуации, она  всё же решила  помочь ему:

- Я, Светлана Кирилловна Соколова - лечащий врач вашего Иван… Иваныча. Ему  необходимо ещё полежать. У него вирусная форма гриппа…, с осложнением, добавила она,  и, простите, мне необходимо идти.

- Ну, хоть на несколько минут я могу навестить его и кое-что спросить?

- Увы. Нет! В больнице карантин.

И, желая смягчить свой резкий ответ, она продолжила: «Не переживайте так за своего заместителя. Он, в настоящее время, уже неплохо себя чувствует и, через два-три дня, то есть, после праздника, мы его выпишем»…

Так…, сейчас он, как все мужчины (до чего же они неоригинальны), начнёт напрашиваться проводить меня, решила она.  И, со страхом…, и некоторой надеждой, что он именно так и поступит, стала ждать этого волнительного момента.

Но он промолчал, он не предложил. Он почему-то не пред-ло-жил! Такого не должно быть! Ну не должно же быть такого, в смятении подумала она. Не долж-но-о!

Она стояла, не шевелясь, и смотрела, как он уходит, сказав лишь –  «До свидания», и в знак подтверждения сказанному, коротко кивнул головой. Уходит! Уходит всё дальше и дальше от неё по заснеженной дорожке, а затем, завернув  за  угол больничного корпуса, и вовсе исчезает из виду…

Глаза Светланы вдруг что-то защипало, и непрошеные слёзы туманом застлали всё вокруг.

«Улетел мой сокол ясный, улетел», пришли на ум откуда-то запомнившиеся слова. Господи…! Ну почему в жизни так получается? Вот только что было счастье – она могла потрогать его руками и, вмиг его не стало. Оно растаяло, словно туманная  дымка в  летнее прохладное  утро, оно растаяло под нежаркими утренними лучами солнца.

Спустившись с пандуса, она медленно побрела, опустив голову и вытирая катящиеся по щекам  слёзы. Грустные мысли теснились в голове, навевая печаль и тоску… «Вот тебе бабушка и Юрьев день» - вспомнилось ей и, вослед «Как встретишь Новый год - так и проведёшь его».

Даа… уж чего хуже можно придумать - не придумаешь. Видно судьба у меня такая, продолжали бежать мысли в голове, как она хочет, так и вертит человеком. Вот захотела она поманить меня счастьем - поманила, да тут же и отобрала…. Не раскрывай рот широко, Светка - этот сладкий кусочек может не попасть в него, а только губы помажет…. Вкус почувствуешь, а съесть не съешь…. Так-то, девочка!

Почему так, я не  понимаю? - обиженно спросила она у того, кто распоряжается нашими судьбами?

Но он не ответил ей, он промолчал.

Вокруг, от ярко светящего солнца, всё блестело. Каждая снежинка, отражая свой неповторимый свет, нет-нет да зацепит, как-бы играя, своим лучиком Светлану. То пройдётся по щеке, то пощекочет её хорошенький носик, а то, вдруг, как брызнет всеми цветами радуги прямо в глаза….  Тогда Светлана щурилась, отворачивалась, но слепящие лучики и тут находили её.

Она понарошку сердилась, закрывалась от них рукавичкой, но лучики не отставали, продолжая свою весёлую игру и, Светлана не выдержала. Она сдалась на милость победителей, как крепость сдаётся смелому, храброму рыцарю.

Слёзы постепенно высохли. На щеках опять заиграл румянец, а на чуть полноватых, розовых, нежных  губках,  появилась  едва  заметная,  как  раннее  солнышко,  улыбка.

Навстречу стали попадаться редкие ещё, прохожие. Город пробуждался и, набирая скорость жизни, готовился к трудовым будням.

В права вступал Новый Век! Век надежд и разочарований, встреч и разлук, горя и радости!

Я тоже вступаю в этот новый, неизвестный ещё никому, загадочный век, и каким он будет для меня, я не знаю - утверждая и спрашивая, шептала Светлана. Ах, как хочется, чтобы он оказался для меня добрым, и чтобы меня полюбил тот мужчина с голубыми глазами.

Затем, её мысль перекинулась на более глобальный вопрос - «А что же он даст, этот Век? Чем наградит всех людей?» - размышляла она, идя по улице и всматриваясь в лица встречных. И не находила ответа. Да и как его найти – «ответ», на совсем, совсем не простой вопрос? Ответ, который ищут люди со дня своего рождения и до глубокой старости. Ответ, скрытый за семью замками или, как будет более правильно - печатями?

Она шла по улице…, по улице, на которой ей был знаком каждый дом, каждая дверь во двор и, даже каждая кошка, греющаяся на солнышке, на подоконнике за стеклом. Она ходила по этим улицам, по этому городу вот уже шесть с лишним лет: пять с половиной лет студенческой жизни, и почти год работы в больнице…

…Шесть, нет, почти семь незабываемых, прекрасных по-своему, лет её жизни. И вот, среди покоя и неги пришла гроза в её девичью жизнь! Она налетела неожиданно, необузданным ураганом, ломая всё на своём пути, вырывая с корнем деревья и завывая…

 Так думала Светлана, вспоминая преподнесённую ей, казалось, самой судьбой, встречу с тем человеком, с человеком, в которого она сразу и безоглядно влюбилась, и, с которым готова была пройти рядом всю свою жизнь.

Где же ты сейчас? - спросила она шёпотом у пространства. Что делаешь?

 

Глава  десятая

   НИКОЛАЙ

Он шёл по коридору, опустив голову и заложив, как ему приказал охранник, руки за спину, а позади громыхали армейские ботинки со шнуровкой. Коридор был длинный, а пол, проплывающий у него под ногами, был застелен грязного цвета линолеумом с, кое-где, рваными проплешинами.

Всё это проплывало мимо, не задевая его сознания. В голове мелькали обрывки мыслей, казалось, что это калейдоскоп крутится у него в голове: мелькнула и тут же пропала мысль о работе - что подумают о нём сослуживцы, узнав о его неприятностях? И тут же - где его машина, которую он приобрёл совсем недавно? Говорят, в полиции частенько «банкуют» автомобили. А может, врут люди?

Обиделся какой-нибудь бедолага на «беспредел», вот и пустил слушок. А там, глядишь, пошло-поехало. Долго ли снежному кому превратиться в лавину? Кто-то добавил, кто-то убрал…

- Стоять! - словно удар в спину раздалось сзади, затем, последовала новая команда - «Лицом к стене!»

Николай послушно остановился и, приподняв голову, повернулся лицом к стене.

Перед его глазами находилась покрашенная грязно-зелёной масляной краской, облупленная, с нацарапанными вероятно каким-то металлическим предметом, скабрезными словами, стена.

В тишине коридора раздался звон ключей, затем, со  скрежетом  и  каким-то душераздирающим  визгом,  как-будто пальцем                  провели по мокрому оконному стеклу, открылась железная дверь, которую Николай только вот сейчас заметил рядом.

- Входи! – опять приказал  тот же голос.

Николай перешагнул через небольшой порог и, очутился в камере.

Сзади опять повторился тот же скрежет с визгом - дверь захлопнулась!

В полутёмной, небольшого размера, комнатушке, стояли две двухъярусные кровати, на одной из которых, внизу, сидел человек. Между кроватями стоял накрытый клеёнкой столик, а у самой двери, что-то похожее на унитаз. Из-за плохого освещения, Николай не очень-то хорошо всё это рассмотрел. Но он ясно увидел толстую металлическую решётку за окном, и наклонный деревянный козырёк за ним. Этот козырёк закрывал вид за окном, и даже встав на стол ничего нельзя было бы увидеть.

- Проходи, занимай коечку внизу - своё новое место горя и печали, - пригласил его сидящий человек, показав на противоположное место. Будь как дома, невесело пошутил он, привыкай.

Николай осторожно прошёл между кроватями и сел на табурет. Садиться на застеленную неопределённого цвета одеялом, с двумя  парами поперечных, вроде бы сине-зелённых полос, кровать, он побрезговал.

- Давай знакомиться, мил человек, - предложил сидевший на кровати сокамерник. Меня зови попросту - дядя Юра. А тебя как звать-величать, попавший в юдоль скорби и слёз, сокол ты мой ясный?

Только сев на табурет, Николай смог рассмотреть говорившего с ним человека:  

Кряжистый дедок лет под  семьдесят-семьдесят пять, с бородой лопатой и весь обросший буйным седым волосом, он чем-то напоминал портрет, написанный художником А. А. Васильевым - его  (портрет) Николай видел в музее В.А.Тропинина будучи проездом в Москве. И даже его взгляд чуть прищуренных, с хитринкой, глаз, был похож на тот, написанный художником, вероятнее всего с оригинала.

Такое сходство лица и. предположительно, речи, поражало. Так и хотелось спросить: «Вы, случайно, не близкий родственник того самого, который в музее …,  на портрете?»

- Николай, - ответил он.

- Ну, вот и ладненько, - согласно покачал головой дедок, и продолжил, - человек не может быть без имени. Даже животные и птицы, которые рядом с человеком живут, имена свои имеют. Имена энти, правда, даёт им человек и, как сам понимашь…, не всегда правильные. В имени, данном при рождении, ежлив оно, скажем, дано конешно человеку, а не бессловесной скотине,  заложона судьба человека. И, к примеру, вот, ежлив твоё            имя…

Николай постепенно сообразил: по-видимому, его сосед по камере давно не имел возможности поговорить «с чувством, с толком, с расстановкой», или был из тех ещё говорунов, которых хлебом не корми, а дай высказаться «по поводу и без повода». Но поддерживать с ним разговор не было ни сил, ни желания. Поэтому, он просто сидел на табурете и,  молчал,  а  мысли его были далеко-далеко.

Как сквозь вату пробивался говорок дяди Юры, который, кажется, всё развивал и развивал тему  присвоения имени и, этот говорок, казалось, убаюкивая Николая, покачивал его на словах-волнах. Иногда в сознании появлялось небольшое просветление, казалось, форточка открывалась в наглухо закрытом окне. Тогда он улавливал некоторые слова: жизнь человеческая, божественная сила, или - Бог наш заступник и утешитель….  И ещё  что-то в этом роде, но их смысл, смысл слов, не доходил до его сознания…

Слух и понимание происходящего вернулись к нему от звука вновь издавшей скрежет и визг, открывшейся металлической двери в камеру.

- Тризна! – раздался когда-то слышанный голос от двери.  На выход!  Да поживее, нечего копаться, как разомлевшая на солнцепёке курица!

- Чай, с вещами, мил человек? – поинтересовался дядя Юра. А то я уж засиделся тут, и баушка меня, чай, заждалась-от домой.

-  Нет!  Не  сегодня,  посидишь  ещё  немного. На  допрос  к  следователю пригласили… персонально, - пошутил конвоир.

-  Так  я  же  был  у  него,  -  поднялся,  расчёсывая  пятернёй  бороду,  дед.

- Давай-давай, пошевеливайся! – построжел молодой конвоир, -  и не забудь руки за спину заложить.

Вновь заскрежетала, завизжала, дверь - Николай остался один.

От сидения на жёстком деревянном табурете, да ещё и в неудобной позе, заболела спина. Он посмотрел на тюремную, теперь «свою», кровать, потрогал одеяло, матрас и, тяжело вздохнув, лёг поверх одеяла…. «Даа, это не у родной мамы на пуховой перине», подумалось ему, когда он начал приспосабливать под голову всю из ватных комков, небольшую подушку. У нас в детдоме, помнится, постель была намного лучше, с иронией подумал он о тюремной постели.

Как только тело немного расслабилось, тут же головой опять завладели мысли.

Странно, подумал он, неужели от положения тела в пространстве зависит мозговая деятельность человека? В таком случае, небезызвестный литературный Обломов должен быть великим умницей. Это ж надо, всю жизнь пролежать на диване…! Что-то верится с трудом. Может быть, присочинил писатель для большего эффекта?  

От Обломова мысли повернулись опять на себя, на  своё - такое незавидное,  такое  несуразное положение.

В сотый, тысячный раз он спрашивал неизвестно кого - кто взял его Фольксваген и, зачем?  Может быть, какой-то пьяный решил прокатиться…? Но… в таком случае, почему не сработала противоугонная сигнализация? На кой чёрт, позвольте спросить, я отдал за неё такие бешеные деньги…?  Брелок с ключами есть только у меня и у Светланки: мы их не теряли…. Светланка сказала бы мне обязательно, если бы она их потеряла…. А я-то точно не терял! Ничего не понимаю!

Перед его мысленным взором, словно морская дева из пучины морской, появилась его молодая,  красавица жена…. Память Николая мгновенно перенесла его в прошлое, в тот первый Новогодний день, когда увидел её. На душе потеплело, словно рядом зажгли небольшой костерок, и этот костерок отогрел замерзающую душу.

«Снегурочка моя! Родная моя…, как ты там?» - прошептал он. «Ты же ещё ничего-ничего не знаешь. Не знаешь, какая огромная беда обрушилась на нас!»…

И мысли, словно прорвавший запруду весенний ручеёк, побежали, побежали, разматывая и разматывая виток за витком, клубок памяти…

 

                                                                   *  *  *

…Она стояла у дверей приёмного покоя: тоненькая, в белой шубке и такой же белой шапочке, освещённая  яркими  лучами  утреннего  солнца  -  вся  такая  светлая-светлая, с огромными зелёными глазами, похожая на снегурочку. Он как-то сразу, даже не задумываясь, назвал её снегурочкой.

Подойдя к ней, он в первое мгновение даже как-то растерялся, хотя раньше…. Раньше он был смел и изобретателен при встречах и знакомстве с девушками - я не хуже других, говорил он себе, и добивался своего!  

Перед его напором не могла устоять ни одна из них, но все они, эти знакомства, рано или поздно заканчивались тихо и мирно, переходя в бескорыстную дружбу. В них не было главного – любви! Да, именно любви, которую он искал, и ждал, и не мог найти, а была только страсть.

Он прекрасно понимал это, но… не евнух же он в конце-концов.

Ноо… чтобы вот так! Сразу и наповал из двух стволов…, дуплетом…! Из-ви-ни-те! Такого с ним ещё ни одна девушка не позволяла….  Да, но здесь…!

Здесь, наверное, был совершенно другой случай. Здесь он сам, как осаждённая крепость сдаётся на милость победителей, так и он, захотел пасть перед этой, неземной девушкой. Он сразу и бесповоротно утонул в её зелёных глазах-озёрах, раз и навсегда! Эта девушка, стоящая у дверей больницы…, такая…, вначале радостно-счастливая, а затем растерянно-взволнованная, была его судьбой.

Он, нечаянно встретясь с ней взглядом, почувствовал какую-то духовную, что ли, связь с ней, словно они много-много лет тому назад были связаны между собой родственными узами.

Он испугался этого чувства, и в то же время не мог уйти, не сказав ей ни слова. Промямлив что-то о своём госпитализированном заместителе, он быстро попрощался и, стараясь не оглянуться, чтобы не показаться смешным, быстро ушёл.

Не прошло и двух дней, а Николай совсем извёлся от желания видеть Светочку - Светлячка, как стал он называть её про себя. При вспоминании её образа, её голоса, журчащего весенним ручейком, лицо его принимало какое-то растерянно-ласковое выражение.

На второй день после встречи со Светланой Кирилловной, когда он появился на работе, Зиночка, увидев выражение его лица, удивлёно-обеспокоено спросила: «Николай Александрович, с Вами всё в порядке,  Вы, случаем,  не заболели?»

 Не ответив на её вопрос, надев на себя, маску - маску строгого хозяина (если бы она знала, какого неимоверного труда стоило ему это перевоплощение) он, предупредив её, что поехал по делам, и неизвестно когда будет назад, помчался в больницу.

 

                                                                *    *    *

С этого дня они начали встречаться.

Каждую свободную минуту они проводили вместе. Шли на каток и, взяв напрокат беговые коньки - «норвежки», так их все называли за длинные лезвия - они под громко льющуюся из динамиков музыку носились друг за другом. Или, взявшись за руки, плавно скользили не обращая внимания на окружающих, совершенно забыв, что вокруг них существуют ещё и другие люди. А, затем, устав и проголодавшись, шли в ближайшую пиццерию, заказывали пиццу и кофе «глиссе».

Ему было очень хорошо с ней. Так хорошо, что он  обо всём на свете забывал, забывал даже о любимой работе.

И вот однажды дьявол - чёрт завистливый, желая испытать их взаимные чувства, устроил им проверку. Очень жестокую проверку:

Они стояли рядышком на берегу Иртыша, и смотрели на катавшихся на расчищенном льду, ребятишек.  Возможно, ничего бы и не случилось, не начни они, дурачась на скользком берегу, толкать друг друга. Не иначе как это были козни нечистого!

 После  очередного  Светкиного  толчка  Николай,  поскользнувшись,  упал,  и в считанные секунды съехал к краю прорубленной в этом месте проруби. Пытаясь удержаться и не соскользнуть в воду, он расставил руки, но скорость скольжения была велика, и задержаться ему не удалось. Пробив тонкий ледок - это Светланка потом пошутила, рассказывая - он тюленем нырнул в воду.

Ему необыкновенно повезло – в этом месте не было течения!

Он вынырнул и, хватаясь за кромку льда голыми руками, попытался вылезти. Руки соскальзывали, намокшая одежда тянула вниз…

Николай краем глаза увидел, как Светка, сев на зад, заскользила с горки к нему на помощь, но он также увидел: она скользит прямо на него, и понял - сейчас они будут уже вместе в проруби…

Расставив руки и напрягшись, он попытался, как на «кольцах» в спортзале, удержаться на поверхности и не дать ей влететь в прорубь, и ещё раз окунуть его в холодную воду…

 У него получилось! Он смог удержаться сам и удержать её на поверхности.

Потом, помогая ему, она долго тащила его из воды - оскальзываясь, падая, обламывая ногти и плача, а вокруг стояли ребятишки и звали на помощь.

Они сумели выбраться сами, и этот эпизод в их счастливой, безоблачной жизни, ещё больше сблизил  их.

Сушились они в его квартире, а потом, как-то так получилось, она осталась ночевать у него…. И больше он её уже не отпустил.

В конце мая месяца они зарегистрировали брак, а ещё через неделю - обвенчались, благо церковь была в двух шагах от его дома…

 

                                                                  *    *     *

Когда вернулся дядя Юра, Николай не заметил. Просто в его воспоминания постепенно стали вкрапляться какие-то посторонние звуки - вздохи, хриплое покашливание, поскрипывание кровати и, приглушённое бормотание. А затем и вовсе кто-то затряс его за плечо.

Николай открыл глаза и непонимающим взглядом обвёл окружающую его обстановку.

В помещении было полутемно, и он не сразу сообразил, где находится. Над ним нависала чья-то лохматая седая голова, и беззвучно шевелила губами. Кажется, эта голова что-то говорила, но что, он понять не мог…

Постепенно сознание начало проясняться и, сев на койке, он расслышал:

 …вот я ему и говорю, нельзя, мил человек, хотя ты, конешно, полицейский чин и представляшь власть, так ведь  инструкция не дозволят…. Инструкция!

А он не слушат, одно трындит: «Я пару кругов прокачусь и всё. –     Тебе, старый хрыч, жалко самолётов, что ли.»

Наконец до Николая дошло: он же арестован, и закрыт как убийца кого-то в тюремной камере, а этот лохматый дед - его сосед по камере, и что-то обиженно ему рассказывает, пытаясь то ли его, то ли себя, в чём-то убедить.

Дядя Юра, вспомнил Николай имя лохматого дедка. Вроде бы так он просил его называть, когда знакомились, или я ошибаюсь…?  Да, нет, не ошибаюсь.

- Я что-то не пойму, вы о ком говорите, дядя Юра? - рискнул назвать его этим именем Николай, и заодно пытаясь понять, о чём, собственно, или о ком, идёт речь.

- Так ты, чай, совсем не слушал меня, мил человек. Я тебе, значит, всё в подробностях  описую - за что в кутузку попал - а ты, навроде как, не слушаешь…, в своих мыслях застрял, тоись, я хотел сказать…, как-бы вдушевном расстройстве находисся…

- Похоже на то,  дядя Юра, похоже на то, - сокрушённо признался Николай, и для убедительности даже развёл руки. - Вы не могли бы рассказать всё… с самого начала, - попросил Николай, чувствуя, что деду ой, как хочется поделиться своим горем с соседом.

Вероятно, дед принял меня за благодарного слушателя, подумал Николай и, по простоте душевной  решил поделиться своими делами-заботами. Да и куда мне деваться? Из камеры не убежишь, и от соседа не отгородишься...

Он знал таких людей. Пока не выложат всё – не выпустят из своих цепких рук. Им крайне необходимо довести свою мысль до конца.

…Так,  я  ему  и  говорю,  -  послушай  мил  человек,  хучь  ты  и  власть, не прерываясь, продолжил сосед…

- Подождите, дядя Юра, - не дал он деду докончить  фразу. - Вы с самого начала постарайтесь, а то я могу чего-то не понять…. - Потом вы начнёте на меня обижаться…

-  Так  я  и  пытаюсь  в  подробностях  тебе  всё  доложить,  как  было-то…

- Дяядя… Юра…, да подождите вы, я же не отказываюсь вас послушать, давайте с самого-самого начала, с того момента, как Вы сказали…

- Ага. Так я ж с самого-самого начала и хотел. А ты, мил человек, всё дядя Юра, да дядя Юра! Только мысль перебиваешь, - обиделся старик. - Ты лучше  не  перебивай  и  не  лезь  «Поперед  батьки  в  пекло»,  ты  слушай!

…Так вот, значит, дежурство у меня проходит в Центральном парке Культуры и Отдыха, вновь начал он свой рассказ, я давно там работаю - сторожем. Всё какая-никакая прибавка к пензии. Ну, чай, сам знашь! На молочко там… с мягкой булочкой, на сметанку…

 Ну, вот. Заступил я, неделю тому назад на смену, ну, тоись, принял инвентарь по описи…

-  Какой  инвентарь  у  сторожа? - удивлённо  поинтересовался,  Николай.

- Тоись, как это, какой? Ты что, Коля, в парке нашем никогда не был? - подозрительно покосился дед на него. Какой, какой?

- Да был я в парке! Много раз был.

- А, что же тогда спрашиваешь, какой инвентарь? Обнаковенный инвентарь: колесо обозрения – раз, - и дядя Юра стал загибать искривлённые артритом пальцы, -энтот, как его…, ераплан - два, горки разные значица, качели -двух сортов, и ещё много чего. – Ка-ко-й инвентарь…? - опять оскорбился дядя Юра…. Скажешь тоже…. Ты, слушай, да не смей перебивать…

...Зашёл я, значица, к себе в сторожку, почаёвничать с устатку, продолжил дядя Юра свой рассказ-быль, откуда ни возьмись – полицейский. Ты, говорит, сторож здешний? Ну, я – отвечаю. Вот, говорит, хочу я на самолёте прокатиться…, испытать, как оно там, наверху, в воздухе? Не могу, говорю я ему, инструкция не позволят. Какая-такая инструкция? - заругался он.  

Ну, я ему и говорю: «Билет надоть приобресть».

Так ты бы, дед, сразу так и сказал, опять говорит он, и достаёт из карманов непочатую бутылку…

- Вот ты скажи, Николай, - могу я в таком разе отказать хорошему человеку? Он меня уважил? Уважил! Должон я ему тоже уважение оказать? Должон…

На мгновение дед прервал свой рассказ и взял Николая за руку.

Подержав секунду-другую, отпустил и, продолжил:

…Пришли, значица, мы к ераплану,  садится он в энтот самый ераплан и приказывает: «Давай, запускай мотор на полную мощь! И смотри, чтобы ветер у меня в ухах свистел! А    то пожалеешь, чёрт нечесаный, что со мной связался!»

Ну, я чего? Я, конешно, маненько испужался - государственный человек ведь приказывает, при погонах, не какая-нибудь там вошь мелкая, вроде тебя или меня скажем, но понимашь какое дело – у меня инструкция!

- Не, не могу, - говорю я ему, - извини, не положено! Ты меня не пужай!

- Как так не могу? - закричал он мне с ераплана. Я тебе за билет заплатил? Заплатил! Так что, давай, включай свой «ераплан» и не морочь мне голову.

- Не  могу, - опять я ему говорю. Не  могу  и  всё, хучь  режь  меня  на  мелкие-мелкие  кусочки…

Николаю стало интересно, чем же закончится экспериментальный полет на самолёте, охочего до дармовщины мелкого полицейского чина? И он стал слушать более внимательно.

...Ты, говорю, инструкцию нарушашь, продолжил свой рассказ дядя Юра. Надобно ремнями пристебнуться, а то выпадешь невзначай, разобьёсси, а мне отвечай? Нетути. Мне отвечать за тебя не хочется, мне ишшо пожить охота, да и старуха моя ругаться будет...

Ну-к, застебнул он, значитца, всю портупею - я за ним наблюдал строго: в нашем деле, Коля, соблюдение инструкции  – главное дело, не  то што как у некоторых других…

Николай уже еле сдерживал смех. Ситуация складывалась трагикомическая.       Он чувствовал – добром эта полицейская затея не кончится, а дед был краснобай, каких поискать.

...Включил я, значитца, моторы на полную мощность, дальше вёл свой рассказ дядя Юра, он, значитца, сделал два круга. Слышу – кричит и рукой машет, навроде как, ты иди себе, иди, а я ещё покручусь малость.

Я сразу здагадался – пандравилось ему шибко летать. А то што лицо зелёное, так энто могет с непривычки к полёту, а могет быть луна  своё  отражение  имела,  ну,  хучь  бы  от  ераплана,  или  дерев.

Ну, раз он доволен, я, знамо дело, пошёл к себе в сторожку…, не буду же я спорить,  ежели за билет заплочено сполна, и он сам меня отпустил.

Ну, выпил я маненечко, не пропадать же честно заработанному угошшению-то, огурчиком закусил....: у меня ещё с прошлого дежурства два штуки солёненьких припрятано было. Потом…, ишшо маненечко приголубил…, потом…, кажись, уснул, не помню...  

Проснулся я от какого-то шума на моей территории. Дай, думаю, погляжу, кто это на моей подотчётной территории буянит? Выхожу и, что ты думаешь, вижу? А вижу я Коля настоящие страсти Господни…, куды там в кине!  Представляшь, стоят две полицейские машины, а чуть подале скорая помощь – красно-синие огни так и мигают, так и мигают, будто на ёлке новогодней, а вокруг народишшу, не сосчитать…!

Што за наваждение такое у меня перед глазами, никак не пойму?

Подхожу я, значитца, к народу и спрашиваю: «Што такое могло случиться на моей, строго охраняемой, территории?» Один парнишка, такой лохматый, и до того рыжий, што страсть, оборачивается на моё вполне законное недоумение и так, знаешь, со смехом, отвечат: «Да, тут, дед, кино! Один полицейский решил бесплатно на самолёте полетать....  Вот и полетал!»

Ну, тут мне ка-а-к вдарит в голову! Господи! Так это ж мой полицейский! Я же про него совсем забыл! Ох, божеж ты мой, вот напасть-то на мою седую голову!

Пробираюсь я, значитца, поближе, чтобы рассмотреть "дело рук своих" - лежит сердешный, то ли живой, то ли совсем мёртвый, не шевелится. Врачи брезгуют к нему прикасаться – с ног до головы облёванный и дерьмом    обгаженный, ажно до меня евоная вонь дошла…

Николай долго сдерживал смех, а тут не выдержал, захохотал во всё горло. Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ха-ха-ха!

Он хохотал так, как никогда в жизни до этого, не хохотал! Хохотал до колик в боку! Хохотал так, что обо всём на свете забыл, и по его небритым щекам  от неудержимого смеха градом катились крупные слёзы.

Прекратить шум в камере! - послышался из-за двери окрик, и тут же заскрежетал ключ в замке.

 

 Глава одиннадцатая

          НИНА

Хозяин ушёл, и больше никто не мешал ей работать. Как говорят - «Без хозяина перед глазами, работается легче». Начался обыкновенный, будничный  рабочий  день.  Перед  её  глазами  проходили  молодые люди  и  старички-пенсионеры, добрые и злые, смешливые - любители по поводу и без повода позубоскалить и, зацикленные на своих болячках нытики.

С «последними» - работать было намного сложнее. Они капризничали, не воспринимали полезных советов и считали, что -  все и вся должно крутиться вокруг их персон. С такими покупателями ухо нужно было держать востро. Того и гляди нарвёшься на неприятности: пойдут жалобы, а то и оскорбления, но Нине не привыкать к такой работе.

За свой долгий срок работы в аптечной системе, она привыкла ладить с ними. Это Люське непривычно и тяжело. Нина частенько видела слёзы на её глазах после "разговора" с такими вот горе-покупателями. Она как могла утешала её, говорила о сложном характере больных, короче – учила профессии.

К концу смены (аптека работала в круглосуточном режиме) Нину начали томить какие-то нехорошие предчувствия. Вот, казалось, придёт она домой, а там ждёт её что-то – ну, совсем нехорошее. Даже повышение в должности с приличным  добавлением  к  зарплате,  не  могло  заглушить  охватившего её,  тревожного чувства …

Может, Кирилл, опять пришёл домой пьяный, или у Светы что-то не так…? Как там она – в замужестве? Пишет, что всё хорошо, и муж, Николай, её очень любит, а верно ли это?.. Возможно, она скрывает от родителей свои нелады в семье....  

А, Боря? Уже месяц от него писем не получали. Как уехал со своим строительным отрядом в какую-то там Тмутаракань….

 Господи, спаси и помилуй нас! Избавь нас, Господи, от неприятностей! - просила она ЕГО, вздыхая и украдкой вытирая повлажневшие от набежавших слёз глаза. Хорошо ещё, что в этот час посетителей в аптеке не было.  - Господи,  спрашивала с тревогой она, когда  же  моя сменщица-то придёт?  

От волнения она не находила себе места. Вот так всегда в жизни, шептала она - когда не очень нужно – всё идёт как по прямой асфальтированной дороге, а вот когда…

 

                                                                        *    *    *

Нина запыхалась, пока быстро, через ступеньку, поднималась к своей  квартире. Позвонила раз, потом ещё раз, но почему-то Кирилл не открыл дверь.

Она отперла дверь своим ключом, а войдя в прихожую, услышала лишь звенящую тишину. Только в кухне одиноко тикали настенные часы-ходики.

Квартира была пуста.

Значит, Кирилл опять, как он всегда говорит в своё оправдание - слегка задерживается. Господи! – с болезненной тоской в сердце подумала она - опять придёт пьяный и лыка связать не сможет. Ну, до каких пор это будет продолжаться?!

Разувшись, прошла в кухню, не сразу обратив внимание на белеющий листок бумаги, лежащий на углу стола, а когда увидела, в груди что-то оборвалось. Быстро схватив, поднесла к глазам, а узнав почерк Кирилла, расслабленно вздохнула. Сердце чуть отпустило. Раз   смог написать записку, значит не всё так плохо. Хотя…!

Прочитав, Нина задумалась. С какой такой стати, ни с того ни с сего, его понесло в Семипалатинск, к дочери? Объяснения не находилось. Нужно позвонить ей, решила она, уже набирая межгород. После нескольких томительно-длинных гудков, в трубке, словно человек находился совсем рядом, раздалось:

- Алло! Кто звонит? Говорите, я Вас слушаю. Это ты, мамочка?

Услышав спокойный голос дочери, Нина сразу узнала эту её привычку сразу начинать  разговор  с  вопроса - «Кто  звонит?  Говорите, я вас слушаю».

- Да, это я, мама. Как у тебя дела, доченька? - поинтересовалась она, - всё в порядке?

От волнения горло, казалось, перехватило спазмом, и от этого ей трудно было  произносить  слова.

…Доченька…, папа  у  вас…,  уже  приехал?  Дай…  ему  трубку.

- Ой, мам, ты чего? Откуда тут папка? Ты чего звонишь-то? Случилось, что? - зачастила Светланка…

В трубке, словно горох, посыпались беспокоящиеся о родителях вопросы.   

- Света, он записку оставил, что поехал к тебе, - выдавила из себя Нина, - а ты   говоришь,  что  его  нет.   Может,   случилось   в   дороге   что?

- Мама, ну что ты, как маленькая. Посмотри на часы. Он же выехал, скорее всего, последним рейсом....  Ещё целый час до прихода автобуса, а потом…  пока  доберётся  на  городском автобусе - минимум ещё полчаса.

- Ладно, доча! Говоришь, у тебя  всё хорошо? Муж не обижает?

- Ну, что ты мама такое говоришь! Он любит меня, и в больнице у меня всё – о, кэй!

- Ну, слава Богу, что у тебя всё нормально, а то, знаешь, что-то на сердце тревожно. Так и ноет, так и ноет. – Ты, доча, как только папа появится, сразу мне  перезвони.  Ладно?  А  то  я  волнуюсь  за  него…. И чего это он поехал…?

- Мамочка,  ну,  конечно,  я  перезвоню.  Ты  не  беспокойся. Как  только…

- Свет, а твой Николай дома? Дай,  я с ним парой слов перекинусь.

- Мам, он ещё не приехал с работы. Я сама никак его не дождусь. Ужин готовлю…

- Ладно, не буду тебя отвлекать. Раз у тебя, Света, всё нормально, я отключаюсь. – Но ты не забудь, как только папа появится, обязательно перезвони мне. - Ты,  доча,  поняла?

- Хорошо,  хорошо,  мамочка.  Конечно, позвоню. Ой! Что-то подгорает!

Нина немного успокоилась, но полностью тревога не ушла. Она знала это состояние - как перед летней грозой: всё в природе вдруг затихает, на деревьях не шелохнётся ни один листочек, всё живое прячется. В воздухе появляется одуряющий аромат цветущих  трав - воздух, казалось, густеет, и дышать становится тяжело. Такое ощущение, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, так и кажется, воздух превратился в жидкое, бесцветное, пахучее желе.

А вверху, низко над головой, тёмно-синие тучи, медленно-медленно переваливаясь с одного бока на другой,  стреляют стрелами-молниями. А затем, где-то далеко-далеко, вдруг послышится глухое ворчание, как-будто огромная собака, оскалив зубы, предупреждает - не подходи! Укушу!

И это рычание, всё ближе и ближе приближаясь, постепенно переходит в удары по огромному барабану, оглушая всё вокруг. А затем, разразится таким треском, словно одновременно разорвали не меньше сотни простыней, заставляя людей закрывать уши  обеими руками, и приседать от ужаса и страха к земле…

И вот стихия набрала полную силу, иии… разбушевалась во всей своей неуправляемой красоте! Сверкают молнии, гремит гром, ветер со свистом гнёт деревья, походя обламывает ветки, а иногда и валит сами деревья. Тучи над головой несутся со скоростью курьерского поезда, а небо полыхает от всполохов ярких молний…  

Так и у Нины сегодня. Она всей душой чувствовала приближение грозы, но только одного она не знала – с какой стороны она придёт. И это ещё больше заставляло её тревожиться. Она, в смятении, мысленно, направляла лучи-поиски в разные стороны, чтобы определить направление прихода грядущей опасности, но всё напрасно. 

Был бы дома Кирилл, продолжала, тревожась, думать она - с ним она, несмотря на его частые появления с работы нетрезвым, она бы чувствовала себя более уверенной, более защищённой. Она была уверенна – он всё ещё любит её как раньше, и готов защитить её и детей от любой опасности.

Зачем он поехал к Светлане? - спрашивала она себя, зачем?  Или у него тоже появилось предчувствие опасности? Какой… опасности? Откуда? …Почему именно к Светлане, а не к Борису…?

Она металась по квартире, и не находила себе места. С тревогой и волнением ожидала звонка от Светланы,                   от кого угодно, лишь бы прекратилось это её душевное переживание…. И думала, думала!

В начале девятого вечера, когда она совсем уж извелась, позвонила Светлана – папа приехал, сказала она, добрался нормально, сейчас он принимает душ. А вот Николая почему-то до сих пор нет и, знаешь мамочка, я начинаю волноваться. Диспетчер автопарка ничего не смогла ответить - она недавно на смене…

Мама, может  мне  в  полицию  позвонить? - с тревогой в голосе спросила она.

Нина не знала, что посоветовать дочери, и чем, какими словами её утешить.

- Света, скажи, он, что, в первый раз так задерживается на работе, или нет?

- Нн-ет! Ты знаешь, мамочка, у него такая трудная-трудная работа…. Он так устаёт.

- Тогда подожди тревожиться. Может у него, действительно, на работе что-нибудь стряслось…, ну, авария там, или ещё что-нибудь? Ты же сама говоришь, что он не в первый раз так задерживается…. Придёт, объяснит.

- Хорошо. Но я, мам, волнуюсь за него…. Раньше не волновалась, а сегодня...

В трубке послышался щелчок, а затем частые, короткие гудки. Светка отключилась.

Ну, Слава Богу, Кирилл доехал. С ним всё нормально…. С этой стороны опасность не угрожает - высчитывала она, отбрасывая известные элементы, как выводящий новую формулу, математик.

Но… всё-таки, зачем, и… главное, почему так неожиданно помчался он к дочери? Он раньше никогда так не поступал. Если появлялась необходимость какой-нибудь поездки, он всегда ставил её в известность заранее, а к дочери они вообще собирались вместе съездить..., нагрянуть, так сказать, нежданно-негаданно на Новый год. То-то переполоху наделали бы!

Очень уж хотелось им с Кириллом на зятя поглядеть, продолжала она перебирать возможные причины своей тревоги. Светка, по её словам, души в нём не чает! Так уж она его расхваливает, так расхваливает…. А, он..., как он к ней относится?

Господи, Боже, ты мой! Ну, почему у меня на душе так скверно? Почему?

Нина, не разбирая постели, не раздеваясь, легла сверху на покрывало. Мысли  продолжали тревожно роиться в голове словно пчёлы, то перелетая с одного цветка на     другой, то…, и совершенно неожиданно «провалилась» в тяжёлый сон…

 Ей снилось, как они с Кириллом впервые познакомились на автобусной остановке. Как он налетел на неё, и как они упали под общий смех стоящих вокруг людей…

Она совершенно случайно оказалась в том месте. Просто у неё в кармане лежал пригласительный билет на лекцию в пединституте, и она ждала автобус.

…После их, такого курьёзного знакомства, они стали  проводить вместе много времени. Кирилл, встречаясь с ней, часто повторял: «Знаешь, Ника, нас свела сама судьба».

Он с первых часов их знакомства не называл её Ниной, или Нинкой, он называл её Никой - богиней победы! Почему?

Он не объяснял ей - просто называл, и всё. А ей нравилось, что он так называл её.

А затем сон перенёс её в другое время. Время, когда они уже поженились, и он, посмеиваясь иногда, говорил: «У нас, Нинок, папаша, наверное, один был. Ну, сама посуди – ты Владимировна, я Владимирович. А? Каково! Интересно, где это мой, никогда не виденный мной папочка, тебя нагулял?»

Нина за словом в карман не лезла, на шутку отвечала шуткой: «Это тебя мой папенька с кем-то нагулял!» И они вместе  весело смеялись.

А затем, продолжая «задирать» друг друга,  вдруг замолкали на полуслове от внезапно нахлынувшей, всё затопившей страсти.

Кирилл подхватывал её на руки и нёс в спальню. Лихорадочно сбрасывая на пол одежду, падали на кровать и долго, с наслаждением, занимались любовью…

Нина, закрыв глаза, часто дыша и постанывая, млела от      счастья и удовольствия…

Разбудил её какой-то ненормальный водитель автомобиля, решивший среди глубокой ночи отрегулировать сигнал. По-видимому, там  что-то замкнуло, и на весь квартал раздавался душераздирающий рёв. Вот, придурок! - решила она.  Время  три утра,  люди  спят,  а  он…  вздумал с машиной ковыряться.

Вставать было ещё рано и Нина, раздевшись и разобрав постель, легла досматривать  сон.  

Но вместо сна её  опять одолели мрачные, тревожные мысли. Чтобы избавиться от них она решила как-бы продлить сон, вспоминая последующие события, но память, самостоятельно, не подчиняясь её воле, сделала скачок и перенесла её на сорок с лишним лет назад, в то далёкое, смутное прошлое, о котором она почти начала забывать…

 

                                                *    *    *

«Сознательно»  помнила она себя с момента, когда вместе с мамой, стоя на крутом берегу Иртыша, напротив дебаркадера, впервые в жизни увидела пассажирский пароход, подходивший к причалу. Ей он очень понравился: весь-весь белый и с красными спасательными кругами. Из высокой трубы клубами валил чёрный густой дым…, а потом пароход как загудит - ууу-гу-гу! Нина очень испугалась. Она спряталась за маму и прижалась к её ноге.

«Глупенькая, ласково сказала мама, чего испугалась – это он здоровается с тобой. Посмотри, никто не боится».

Нина выглянула одним глазком и, правда, никто не боялся. Все махали руками и ждали, когда пароход причалит к дебаркадеру и совсем остановится. Огромные красные колёса, огромные-преогромные, сначала стали медленно крутиться, а потом Нина услышала, как пароход, сказав напоследок «Чоп-Чоп, уф-ф-ф», остановился.

И все, кто был на берегу и на дебаркадере, бросились бежать к пароходу.

Особенно быстро бежали дяденьки с бидонами и вёдрами. Нина очень удивилась - неужели у них дома нет воды? Вот же речка, совсем рядом,  и водопроводная колонка, если надо, тоже близко, на "Стрелке". Странные какие-то эти дяденьки….  И, словно это ей ответили, услышала, как мама пробурчала: «Вот чёртовы алкаши, всех растолкали!», а соседка, тётя Люба, добавила: «Паразиты! Ты только глянь, Верка, как наши деревенские мужики за пивом попёрли! На работу бы так торопились»

Прошло немного лет и Нину повели в детский садик. Ничего особенного ей, из всей детсадовской жизни, не запомнилось. Они пели какие-то песни, скакали вокруг ёлки, но… вот один эпизод врезался в память надолго, навсегда…, до конца жизни...

Им дали на обед макароны с маленькими мясками (через год или два, она узнала название – «макароны по-флотски»), и вкусный-превкусный компот, её любимый, с сушёными грушами.

Ей очень понравились макароны.  Она всё съела и попросила добавку. Рядом с ней сидел Ромка и ковырялся в тарелке, а из носа у него текло. Воспитательница отобрала у него тарелку и, сказав: « Не хочешь, есть?» – подсунула ей. Нина очень обиделась на воспитательницу и, выскочив из-за стола, убежала из детсада.

Она бежала, спотыкалась и падала, слёзы обиды заливали глаза, а за ней гнались и воспитательница, и нянечка, и даже сама заведующая.

Нина побежала не по главной улице, а более короткой дорогой, по тропинке, идущей вдоль берега Иртыша. Перебегая по хлипкому, из двух досок, пружинившему под ногами мостику, перекинутому через ручей, бегущий с гор и впадавший в реку, она не удержалась и плюхнулась в ледяную, даже в середине лета, воду.

Вытащил её из ручья, сосед – дядя Вова, случайно оказавшийся здесь.

Потом Нина почти месяц болела. У неё признали менингит. Вылечившись, она вернулась в детский сад, но обида на воспитательницу, подсунувшую, от жадности,  чужие объедки, осталась, и Нина никогда-никогда не смогла её простить. Ну не могла и всё!

Даже сейчас, находясь далеко-далеко от того злосчастного дня, она помнила всё до мельчайших подробностей, как-будто это произошло вот только сейчас, только что.

И ещё один небольшой эпизод из того времени, но не связанный с детским садом, запомнился ей.

Как-то мама пошла в районный клуб «посмотреть» художественный фильм, и Нина напросилась взять её с собой. Она первый раз в жизни шла смотреть взрослое кино, и очень гордилась этим. Нина до того загордилась, что даже не стала показывать язык повстречавшейся им на пути подруге, Наташке, а важно прошествовала мимо, держась за мамину руку.

Место досталось им в третьем ряду. Мама посадила её к себе на колени, и Нина стала ждать начала фильма. Пока фильм не начался, Нина с интересом стала осматриваться вокруг: столько людей в одном месте она ещё ни разу в жизни не видела.

Вокруг все разговаривали, а потом она увидела, как тётя-контролёр, держа за ухо знакомого ей мальчика, повела его к выходу. Он вырывался и что-то говорил тёте, но Нина, из-за стоящего вокруг шума, не расслышала, а мама, посмотрев туда же, равнодушно сказала: «Зайца повели».

Нина огляделась вокруг в поисках зайца, но не увидела, и страшно удивилась - откуда в кино могут быть зайцы? А потом поняла, о ком говорит мама. «Какой же это заяц?» - удивлённо спросила она, и решила исправить мамину ошибку, исправить несправедливость. «И вовсе это не заяц, сказала  она, это Гриша Пирогов – братик Наташкин, моей подружки!»

Они ещё немного посидели. Она уже начала было скучать, как вдруг услышала, как соседка сказала маме: «Неудобные у нас с вами места, очень близко от экрана – глаза будет резать».

Тут Нина, по-настоящему, испугалась. Ей было жалко своих глаз и, маминых тоже. От испуга она заплакала, и стала просить маму пойти домой, но тут свет выключили, и началось кино…

На экране пошли какие-то закорючки, большие и маленькие - она даже не успевала их рассмотреть, и ей стало совсем скучно. Она ждала картинок, а их всё не было и не было. Так и не дождавшись картинок, она нечаянно уснула.

Разбудила её мама. В зале было светло. «Мама, а когда же будут показывать кино?» – спросила она. «Кино ты, доча, тихо, мирно, проспала. Вставай, соня, пошли домой…»

 

                                                  *    *    *

Закончив десятый класс Предгорненской средней школы, она уехала поступать в Семипалатинский геологоразведочный техникум - как тогда говорили, по зову души. Сдала все экзамены, но не прошла по конкурсу. Мальчишек, с таким же количеством баллов, всех зачислили на третий курс, а она - девчонка - так сказала всё знающая соседка по комнате в общежитии.

Соседка, более уверенная в себе, объяснила ей, почему произошла такая несправедливость - их не приняли из-за «половой» дискриминации, и предложила: чтобы год напрасно не пропадал, отнеси документы в медицинский техникум. В нём, в это время, должны были сдавать вступительные экзамены абитуриенты второго потока.

Они пошли вместе в приёмную комиссию, и сдали документы. Нина, по какому-то внутреннему наитию что-ли, вложила в документы экзаменационный лист геологоразведочного техникума, с очень даже приличными отметками.

И случилось неожиданное для неё событие: на следующий день её пригласили в канцелярию медучилища и выдали, даже без сдачи вступительных экзаменов, студенческий билет, объяснив, что её зачислили на фармацевтическое отделение, так как на «лечебном» – полный комплект.  А ещё ей сказали, если она пожелает, то при первом же освободившемся месте на лечфаке, её переведут на лечебное отделение.  

Нина согласилась и, впоследствии, нисколько  не жалела, что стала фармацевтом, а не плохим врачом…  

Закончив учёбу и получив диплом, она, по направлению, как молодой специалист, вернулась в село Предгорное, и стала работать в местной районной аптеке.

Вероятно, ей повезло. Она была рядом со своими подругами и друзьями, а главное – рядом была мама! Мама, такая добрая и заботливая!

Они продолжали жить вдвоём в однокомнатном, старом деревянном домике на "Стрелке", почти рядом с пристанью. Мама работала на местном молокозаводе. И, частенько, утром, собравшись, они вместе выходили из дома, и шли на работу - она в аптеку, а мама в свой цех – делать сыр и сметану.

Прошло лето, затем, осень, а там уж и первый снег прикрыл землю.

 

                                                                     *     *     *

Как-то Нина пришла в гости к своей подруге по работе, та её настойчиво и неоднократно приглашала к себе, говоря при этом заговорщическим тоном: «Я тебя познакомлю со своим братом, у меня отличный брат, не пожалеешь. Он только что вернулся из армии, и у него нет девушки, я тебе гарантирую».

И так уж она его расхваливала, так расхваливала, что…, Нину, в конце-концов, одолело любопытство, и она согласилась прийти к ним, ну и… познакомиться с демобилизованным солдатом.

Так уж получилось, что Пётр Кайгородов понравился ей с первого взгляда, и они начали встречаться, тем более, что все вокруг нашёптывали - «какая вы замечательная пара! Ты будешь как сыр в масле кататься. У него родители богатые, и дом у них «Дай Боже всем такой иметь»».

Мама тоже уговаривала - «Выходи замуж, да выходи замуж, а то потом поздно будет.  Холостых-то парней у нас, в Предгорном, раз-два и обчёлся…»

В общем, совместным хором-приговором Нину сосватали.

Пётр устроился работать шофёром на молокозавод, а через полгода они сыграли богатую свадьбу.

Нина перешла жить к своему мужу, то есть, вошла в их семью. Но с первых же дней её появления в его, вернее, его родителей доме, какое-то странное отношение возникло у новой  родни к ней. Ни свёкор, ни свекровь, не сказали ей ни одного ласкового слова. Только и слышала она – «Ты, почему не приготовила ужин? Петя вот-вот придёт с работы, а у тебя нечем его накормить. Или - «Ты плохо ухаживаешь за своим мужем, он пошёл на работу в неглаженной рубашке…»

Нина крепилась, старалась  угодить и мужу и свёкру со свекровью, крутилась белкой в колесе по дому и в огороде, бегала на работу, но ничего не помогало. Особенно ей стало тяжело и обидно, когда она поняла, что беременна, и у них с Петром будет ребёнок.

Я ведь тоже работаю, говорила она себе, а его родители целыми днями сиднем сидят дома, палец о палец не ударят и, вместо того, чтобы помочь…

Однажды, доведённая до отчаяния, она пожаловалась Петру, а он…, он презрительно посмотрел на неё, и грубо ответил: «Это мои родители, изволь уважать их», а через день пришёл домой пьяный, и избил её ни за что, ни про что.

 От неожиданности, боли и обиды, она даже не могла уразуметь, за что же он её так жестоко избивает, и только старалась прикрыть руками уже заметно увеличившийся живот.

Начались ежедневные издевательства со стороны мужа. Родители только поощряли его в этом. Потом она узнала, у него всё это время была любовница и..., что оказалось самым страшным - до ухода в армию он здорово пил, а его сестра это от неё скрыла.

Его родителям и старшей сестре срочно нужно было женить Петра, чтобы он вновь не запил...,  и они выбрали её - молодую, образованную, но совершенно не разбирающуюся в людях, девушку.

Маме она ничего не рассказывала, боясь причинить той боль, да и стыдно ей было. Как могла, прятала синяки. Это оказалось не трудно. Пётр знал как бить, и бил умеючи.

Она жила словно в аду, в вечном страхе перед пьяным мужем и возможностью обнародования её горькой жизни.

А Пётр опускался всё ниже и ниже, скатываясь до алкоголика. Его родители во всём винили её, приписывая ей даже те грехи, о которых она - «Ни  сном,  ни  духом»…

После очередного запоя на Петра напал приступ ревности. Он, выпив, пришёл к ней в аптеку и, увидев, что она разговаривает с покупателем, устроил скандал…

Потом это начало повторяться чуть ли не каждый день.

Оставалось одно – начать лечить его от алкоголизма, но тут появилось препятствие со стороны его родителей. Они категорически были против его лечения, говоря: «Он не алкоголик. Подумаешь, выпил! Все пьют! Будь поласковей с ним, и он не будет пить».

 Всё же она смогла, в минуту его просветления, уговорить пойти лечиться. Его родители, узнав, что он согласился,  запретили ему ложиться в стационар. Тогда она сама повела его в больницу, а потом, каждый день сопровождала его на медицинские процедуры.

Кажется, помогло - обрадовалась она.

Продержался он месяца полтора после лечения, а затем всё началось вновь. С работы его уволили два месяца назад, и даже разнорабочим никто не хотел его брать. Село – это не город. Здесь все, о всех - знают. Выплыла на всеобщее обсуждение и их с Петром жизнь.

Начались суды-пересуды кумушек, и досужие вымыслы всех без разбора - интересная же тема, чужая семейная жизнь! А тут ещё, от беспросветной жизни с мужем-алкоголиком и его бездушными родителями, от нервного истощения, у неё случился  выкидыш, и она не знала –  радоваться ей или плакать.

Она настолько была забита и унижена, что ни на какие эмоции у неё уже не хватало сил: она перестала обращать внимание, когда вслед ей оглядывались и говорили: «Видишь вон ту, аптекаршу, довела мужа – запил!».

 Сплетни, сплетни, и опять сплетни, разносимые по райцентру, передаваемые вслух и на ушко. Даже сильный человек от такой жизни иногда ломается, что же взять от хрупкой, слабой женщины, совсем недавно начавшей семейную жизнь. Нина – совсем ещё молодая, жизнерадостная девушка, широко распахнутыми глазами смотрящая на мир, и ожидающая от жизни счастья и любви, получила совершенно противоположное!

 Каждый день, избиваемая мужем-алкоголиком, и постоянно третируемая его родителями, она в конце-концов не выдержала. Нет, она не стала травиться, резать вены, или кончать жизнь каким-либо другим способом, нет, её разум ещё не настолько помутился. У неё хватило сил, чтобы молча собрать вещи и, сказав ему и его родителям: «Прощайте», навсегда уехать из района в город Усть-Каменогорск.

 

Глава двенадцатая

    КИРИЛЛ

Он не сразу уехал в Семипалатинск. Билеты были только на последний рейс. До отхода автобуса была ещё уйма времени. На рынок возвращаться ему совершенно не хотелось, поэтому он, не долго думая, пошёл домой, благо жили они неподалёку от автовокзала. Несколько шагов и – дома. Повалялся на диване, попил водички, а потом решил написать Нине записку, чтобы напрасно не волновалась.

Взглянув на часы, Кирилл ужаснулся - до отхода автобуса оставалось не более двадцати минут. Быстро выскочил из квартиры и помчался на автостанцию, успев по пути купить несколько  пирожков.  

Пересекая  улицу  перед  автовокзалом,  ему  нечаянно вспомнился давно произошедший с ним случай. Он тогда тоже переходил на другую сторону улицы, и вдруг услышал резкую, непрекращающуюся трель звонка трамвая. Не понимая, что могло случиться, он оглянулся и…, на мгновение замер с удивлённо раскрытым ртом. А ещё через мгновение…, бросился сломя голову в бега...

За ним, надрываясь звонком, мчался трамвай, и не по рельсам, а прямо по улице. И ещё он увидел в кабине трамвая вагоновожатую, машущую ему обеими руками и что-то кричавшую ему через лобовое стекло. Казалось, она пыталась сказать ему: «Уйди с дороги придурок, не видишь что ли, трамвай едет!» Тут, как назло, он споткнулся и упал…

А трамвай всё ближе и ближе!

Тогда Кирилл, совсем потерявшись от страха, не вставая, на четвереньках помчался от него...

Страшная по своей красоте картина, усмехнулся Кирилл, вспомнив этот случай: он, тогда, быстро работая руками и ногами, на четвереньках, словно заяц от легавой, мчался вдоль по улице, а за ним чесал трамвай, и верещал. Народу собралось…, как на цирковом представлении. Все, раскрыв рты, с огромным удовольствием глазели на его                    «спринтерский бег на четвереньках» от трамвая.  

Когда трамвай всё же остановился, он поднялся, а к нему, вся зелёная, как лягушка на болоте, подбежала вагоновожатая, и давай его костерить: «Идиот ненормальный, ты что совсем ослеп, трамвай пропустить не можешь?!» А он, весь побледневший от страха и непонимания происходящего, ей отвечает: «Так, трамвай же должен по рельсам бегать. Они воон где», и показал пальцем, где должен ездить трамвай. А она, вдруг, как зарыдает и…, говорит: «Третий день самостоятельно езжу. До сих пор всё хорошо было, а тут он как взбесился, когда увидел тебя: я его останавливаю, а он не слушается, за тобой гонится.... Ты, наверное, часто без билета ездил, вот он и узнал тебя, зайца-безбилетника, решил наказать…».

Извините, говорю ей, дамочка (а у самого губы от непрошедшего ещё страха были, наверное, белые и тряслись), я женился недавно, так что, нечего за мной гоняться, хотя бы и на трамвае…

Тут она опять, как  зарыдает, как закричит: «Дурак! Дурак! Настоящий дурак!

Кириллу повезло. Нет – дважды повезло! Во-первых – автобус, который его вёз, был венгерский «Икарус», во-вторых – место было у входной двери. Здесь было посвободнее ногам, прохладнее, и Кирилл, с удобством разместившись,  откинул  голову на  подушку  подголовника, и почти сразу же уснул.

Проснулся он только при подъезде к Семипалатинску, выспавшийся и отдохнувший.

Зайдя на автостанции в туалетную комнату, он умылся и тщательно почистил зубы, убирая запах перегара. Не дай Бог, Светка унюхает!

Они с Ниной тщательно скрывали его загулы. И ещё раз ему повезло - остановка нужного ему автобуса, в сторону  православной церкви, располагалась рядом с автовокзалом.

Так, на полосе везения, он впервые нажал кнопку электрического звонка нового Светкиного дома, теперешнего её дома - дома её и Николая, их зятя.

 

                                                                         *    *    *

На следующее утро, войдя в огромную залу, первое, что он увидел - зарёванную Светлану, примостившуюся на мягком диване, и вытиравшую слёзы кулачком.

Да, среди белой с позолотой прекрасной мебели, освещённая утренними лучами солнца, сидела его ласковая, нежная дочь, похожая на жемчужину в раковине, и плакала. Слёзы текли по её щекам, и падали-падали, капля за каплей, а она не успевала их вытирать.

В таком состоянии Кирилл ещё никогда не видел свою любимую дочурку, и это выбило его из колеи, заставило гулко забиться и сразу же заныть, сердце.

Что-то часто у меня стало пошаливать оно - мелькнула тревожная мысль и, не дождавшись её окончания, он бросился к дочери, обнял, и стал нежно гладить по голове, как в детстве,  успокаивая:

- Светочка, дочка, что случилось, маленькая моя? – совсем разволновался, Кирилл. Скажи папе! Какое горе у тебя приключилось? Может муж обидел? - почему-то сразу подумал он.

- Пап-поч-ка…. Мил-ленький…, - сквозь слёзы, заикаясь, пыталась говорить она. Ник-ник-колая…, - она опять громко зарыдала, так и не  закончив говорить, что же случилось с её мужем.

- Да что случилось-то с твоим Николаем? Ну, успокойся, доча, перестань плакать, а то я так ничего не пойму, - уговаривал он её, продолжая гладить по голове.

Но объяснения так и не дождался - Светлана продолжала рыдать.

Больше не задавая вопросов, он тихо сидел приобняв её и ждал. Ждал, когда  его  дочь,  его любимица, его светлячок, хоть немного успокоится.

Постепенно слёзы перестали литься по её щекам, и она, пошмыгав носом, более-менее связно смогла поведать о случившемся.

То, о чём она рассказала, было как гром среди ясного неба:

Она уснула под утро, так и не дождавшись Николая, или хотя бы звонка от него. Разбудил её какой-то посторонний звук, ворвавшийся в совершенно кошмарный, тяжёлый сон. Вначале она не поняла, что это так настойчиво трезвонит рядом с ней.

Потом, пробившаяся в ещё затуманенное сном сознание, мысль, подсказала – телефон…. Рядом с ней надрывался телефон. Казалось, он пытался достучаться до неё, разбудить её сознание - он говорил, он кричал: «Послушай меня, послушай, я хочу сообщить тебе очень важную весть!»

Она схватилась за трубку, как утопающий хватается за соломинку, но та выскользнула из её, сразу повлажневших от волнения и откуда-то появившегося страха, рук. Наконец она подобрала её и, севшим от волнения голосом, спросила:

- Коля, это ты?

И зачастила, зачастила, захлёбываясь словами, и торопясь сразу всё сказать своему Коленьке, не давая ему вставить хоть одно слово.

…Коля, ты где? Ты, почему не приехал домой? Что случилось? Я вся испереживалась и переволновалась! Что-нибудь случилось на работе? Ты не заболел? У тебя всё в порядке? Когда придёшь?

- Мне, папа, не было дела, до какой-то там, грамматики и правил построения речи – мне необходимо было знать, что случилось с моим любимым  человеком? Не угрожает ли ему какая опасность и, могу ли я, вот прямо сейчас, в данный момент, помочь ему? –  рассказывала она отцу. - Пойми меня правильно…

…Да, папа, мне, действительно, звонил Николай, продолжила она, всхлипывая. Его голос я бы узнала из тысячи голосов. То, что я поняла из его слов, повергло меня в неописуемый ужас. На какой-то миг я даже потеряла дар речи, и только могла беззвучно шевелить помертвевшими от волнения, губами…

Её Николай, её кровиночка, сидит в тюремной камере за какой-то наезд на человека…. Но, папа, этого не может быть!!! Это какая-то ошибка полиции! Она сейчас, вот только чуть-чуть успокоится и приведёт себя в порядок, поедет к самому главному начальнику, и объяснит ошибочность их обвинения! Да она поднимет весь  народ в автопарке и защитит мужа!

- Света, дальше-то, что? Что говорил твой муж, объяснил что-нибудь?

- Дальше?

Казалось, дочь не сразу поняла вопрос отца и, подняв покрасневшие от слёз глаза, замолчала...   

- Ааа… дальше...  Что, папа, дальше?

- Что сказал тебе Николай? Ведь он же говорил что-то, не молчал?

- Аа-а... Николай рассказал мне, что с ним случилось, и попросил принести смену белья и…, позвонить в автопарк, Зине, это его секретарша, чтобы она отложила намеченные на сегодня встречи, и попросила его зама, прийти к нему в полицию для разговора. Не переживай, сказал он прощаясь, я ни в чём не виноват. Верь мне!  

Папа, я ему верю. Верю, как… самой себе. Верю безоглядно, ни на секунду не сомневаюсь в его невиновности. Мой Коля не может совершить ничего плохого…! Вот почему я плакала, папа.

И крупные, величиной с горошину,  светлой и чистой девичьей души, слёзы,  вновь  безудержно, словно  два ручейка, потекли из её изумрудных глаз.

- Даа…, только и смог произнести Кирилл, выслушав рассказ дочери.

- Ну, что мне делать, папа?! Я так волнуюсь!.. Даже представить себе не могу, сквозь рыдания, прерываясь на каждом слове, спрашивала и просила совета она у отца. – Николай…,  мой Николай среди преступников!

- Света, посиди тихо, успокойся, ладно? Мне нужно… подумать.

Они сидели рядом, молча, отец и дочь, и каждый думал о Николае, о так неожиданно посетившем этот прекрасный дом горе и, что может их ожидать в будущем.

Кирилл, не зная подробностей дела, не мог предложить какой-либо план действий. Для его составления необходимо знать подробности, которые дочь поведать ему не могла. Значит?  Значит, нужна встреча с Николаем - это, во-первых. А во-вторых…, желательно, ознакомиться с материалами дела.

Далее…. Я совершенно забыл расположение и направление улиц города, тем более, что город, за тридцать с лишним лет, здорово изменился. Поэтому, что? Поэтому, необходимо приобрести карту города и, поможет мне в этом Светка…

Мозг, много лет бездействовавший из-за отсутствия умственной работы, и почти ежедневного отравления алкоголем, медленно просыпался. Кирилл чувствовал, как от напряжения начало ломить в висках, и даже показалось ему на какое-то мгновение - извилины мозга зашевелились.

Давай…, давай! Шевелись! Работай! - стал подгонять он мозг. Хватит, побездельничал! Видишь…, у дочери… вон какое горе-несчастье. Может вообще без мужа остаться.

Так, в тишине, и при общем молчании, только изредка прерываемом тяжёлыми вздохами всхлипывающей дочери, они просидели минут десять-пятнадцать.

- Света, ты сначала в больницу сходишь? - поинтересовался Кирилл, когда дочь немного успокоилась, или сразу поедешь… в тюрьму, к мужу?

- Я отпросилась у заведующей до обеда. Она меня подстрахует. - Папа, поедем сразу к Николаю, а то я умру от беспокойства. Я только приведу себя в порядок, и соберу  кое-какие вещи для него…, ну, что он  просил. Ты подожди, я быстро.

 

                                                      *     *     *

Кирилл, а следом и Светлана, вышли из дома. Уже находясь на крыльце их догнал настойчивый  зуммер телефона.

Светлана бросилась назад, чуть    не споткнувшись об порог.

- Алло! Кто звонит? Я слушаю    вас!      

Донёсся до Кирилла взволнованный голос Светланы.

…Говорите же! Я вас слушаю…

 Некоторое время Кирилл ничего не слышал, затем, до него донеслось возмущённое:  «Да, как вы смеете!» И через мгновение в дверях дома показалась дочь. Лицо её было бледно и сердито.

- Света, в чём  дело? Кто звонил, если не секрет? Николай?

- Знаешь! Знаешь…, - она на мгновение замолчала, - звонил какой-то тип, по голосу мужчина….  Его голос мне совершенно не знаком…. Во всяком случае, я его не узнала. Это совершенно чужой человек. Он…, он…

- Не тяни, Светлана, говори толком, что он тебе сказал?

- Ой, папочка! Сначала в трубке была тишина, а когда я повторила вопрос  «Кто   звонит?»  - он начал говорить такие…, такие…, странные… слова…

- Я рассержусь, Светка! Чего мямлишь? Быстро всё рассказывай!

Кирилл не на шутку встревожился. Что могли сказать его дочери по телефону такого, что так возмутило её.  Вон, как рассердилась, аж вся побледнела.

- Он, папа, спросил: «Ну, как, красавица-недотрога, весело тебе…? То ли ещё будет!».

- Больше он тебе ничего не сказал? Он                 тебе не нагрубил?

- Нет. Я подождала,   может он ещё что скажет, но он только дышал в трубку, и… молчал.

- Странно…. У тебя, что, появились личные враги? - обеспокоился Кирилл.

- Ну, что ты папа такое говоришь.  Откуда? В моём-то возрасте и, враги.

- Свет! А, может…, что-то у Николая? Ты случайно ничего такого не слышала? – на всякий случай, поинтересовался Кирилл. Или…, он что-нибудь рассказывал?

- Не зна-ю-ю! Коля ничего такого не говорил. Если бы что-то было, он обязательно мне бы рассказал. У нас с Колей друг от друга секретов нет.

- Ладно, разберёмся! …В какую сторону нам топать?

Кирилл взял дочь под руку и направился к воротам.

 

                                                    *    *    *

Свидания с Николаем им пришлось ждать больше часа. Кирилл почему-то не имел права на свидание, поэтому по кабинетам пришлось бегать Светлане. Наконец, Николая привели.

В несвежей рубашке и помятом костюме, да к тому же ещё и не бритый, он выглядел уставшим и намного старше своих лет. Под глазами, несмотря на его возраст (что такое тридцать семь лет для мужчины), набрякли тёмные мешки. Сейчас ему можно было смело дать все сорок пять, но увидев в кабинете Светлану, глаза его повеселели и он даже, казалось, помолодел.

Вот, что делает с человеком любовь, подумал Кирилл.

Кирилл смотрел, как Светлана бросилась к мужу, как начала его целовать, и у него защемило сердце от жалости к дочери, и пока ещё незнакомому ему, зятю. Ах, моя доченька! Девочка моя…! Не успела насладиться жизнью и, такой удар…

Нет, продолжала виться мысль дальше, не могла наша дочь выбрать себе в мужья плохого человека, не могла. Она всегда умела разбираться в людях. Наверное, поэтому и выбрала она трудную профессию врача – престижную, но трудную профессию, если к ней относиться добросовестно.

- Светлана, может… ты прервёшься на время, и представишь меня своему мужу? – решил напомнить о себе Кирилл, и сделал несколько шагов в их сторону.

- Ах, да. Извини папа. - Коля, -  Светка, с трудом оторвавшись от мужа, протянула в сторону отца руку,  -  это мой папа. Познакомьтесь!

Кирилл и Николай, одновременно протянув навстречу руки, испытующе поглядели друг на друга.

Рукопожатие, как определил Кирилл, у Николая было энергичным и твёрдым. Сильный характер, решил он. Такой не сломается. Надеюсь, выдержит временные трудности, если, конечно, не виноват.  Ничего, что сейчас неважно выглядит, в конце-концов, кого тюрьма красила?

- Здравствуйте, Кирилл Владимирович. Рад с Вами познакомиться…, давно хотел…,  только  вот… не здесь конечно,  и…  не в таком непрезентабельном виде.

- Здравствуй, Николай! Светлана много о тебе рассказывала, жаль только - по  телефону.  Ну, да, ничего. Надеюсь, всё образуется в вашей жизни.

- Я тоже очень на это надеюсь…, очень!

- Сколько времени тебе дали на свидание? – поинтересовался Кирилл у зятя.

- Минут пятнадцать, не больше, - ответил он, и опять     посмурнел.

- Света, ты посиди тихонько минут пять-десять, - попросил Кирилл дочь, мне  нужно  переговорить с твоим мужем, а потом я вас оставлю наедине. Хорошо?

- Да, папа. Я могу отойти, чтобы вам не мешать. Но даже не пошевелилась, чтобы разжать руки и выпустить мужа из объятий.

- Расскажи мне, Николай, всё, о чём говорил следователь, какое выдвинул обвинение….  Коротко, но, не упуская ключевых моментов. Сможешь?

- Да.

И Николай приступил к рассказу.

Кирилл внимательно слушал, изредка поглядывая то на него, то на дочь, а потом неожиданно, как всегда раньше делал, пристально, заглянул зятю прямо в глаза. Этот приём сбивал человека с подготовленной заранее речи и, если человек лгал, заставлял отводить взгляд.

Николай выдержал взгляд, ничуть не теряясь, и не теряя нити повествования.

 Не врёт, решил Кирилл, но нужно ещё Светку более подробно расспросить. Может, ещё что-нибудь выужу.

Эти мысли, идущие параллельно слушанию, ничуть не отвлекали его, а только помогали выстраивать логическую цепочку последующих действий. Наконец Николай замолчал, вопросительно поглядывая то на него, то на жену, как бы спрашивая - ну, что скажете, особенно вы, тесть? Видок то у вас, наконец-то объявившийся тесть, не ахти какой респектабельный. Ехал-то к дочери с зятем знакомиться, мог бы и поприличнее одеться, ведь первая  встреча всё-таки…

Кирилл всё это читал у него на лице, в его глазах, словно в раскрытой книге, и понимал – сейчас, в такой ситуации, у зятя нервы натянуты как гитарная струна. Не стоит обижаться, да и место не располагает. Нужно держать себя в узде, и не обращать внимания на некоторую недоверчивость и критичность ко мне. Придёт срок –  выйдет отсюда, тогда и поговорим за чашкой «чая».

- Не помнишь фамилию следователя,  ведущего твоё дело? - поинтересовался Кирилл, когда зять закончил своё горькое повествование.

- Кто будет вести дело, не знаю, а первый допрос проводил Акишев Ерлан Абзалович.

- А номер кабинета, где тебя допрашивали, случайно, не запомнил?

- Не пойму, зачем вам все эти подробности? – пожал плечами Николай.

- Коленька, - вступила в разговор Светлана, - папа не из праздного любопытства  спрашивает.  Может, он сможет каким-то образом помочь нам…

Как же, так и читалось в скептическом взгляде зятя, в таком-то виде? Да кто его слушать будет? Но всё же решил ответить: «Во втором этаже. Кабинет… номер… шесть.

- Николай, до свидания, - попрощался Кирилл, пожав руку зятю. Крепись! Не буду вам мешать. – Света, я тебя  снаружи подожду.

Выйдя на свежий воздух, Кирилл огляделся, ища куда бы примоститься, но вокруг ни одной лавочки! Казалось, полицейские специально их не поставили, чтобы посетители, не дай Бог, не вздумали здесь задержаться.

Остановившись у угла здания, Кирилл задумался…. Если исходить из рассказанного Николаем, то… машину угнал человек, знающий секрет отключения противоугонки, или… имеющий навык вскрывания автомашин такой марки, то есть, «специалист».  И, третий случай – у угонщика был комплект ключей: или украденный, или скопированный. Николай говорит, что ключи он не терял, они у него всегда с собой…

Я, ему склонен верить. Он показался мне человеком правдивым и достаточно смелым, чтобы признавать свои ошибки. Думаю, нужно трясти Светлану…

А она, как говорится, «легка на помине». Из дверей следственного изолятора показалась Светлана. Вид у неё был расстроенный, а в глазах стояли слёзы. Видно было, какого труда ей стоило их удерживать, чтобы они не полились ручьём.

Ему было очень жаль её, но что он мог поделать? Только успокоить, по возможности. Тёплая волна любви к своему ребёнку…, к такому беззащитному и, незаслуженно обиженному жизнью, накрыла его, и он несколько раз тяжело вздохнул.

-  Света, я здесь! – позвал он дочь чуть охрипшим от волнения голосом.

- Папа, ну как такое могло случиться? Кто это мог сделать? Я знаю, это не Николай, я в этом твёрдо уверена….  Если бы это сделал он – он бы сразу признался, даже не сомневайся, он порядочный человек. Я же его всего-всего знаю.

- Постараемся быстро разобраться, Света. – Ты сейчас куда, в больницу?

- Да. Как я буду с больными разговаривать, ума не приложу…?

- Крепись. Всякое в жизни случается - и хорошее, и плохое…. Надеюсь, в полиции разберутся. - Кстати! Ты ходила  к следователю насчёт свидания..., он расспрашивал тебя о Николае? Ну…, вроде…, выходил ли он из дома…, или куда ездил…?  Или ещё  какие-нибудь каверзные, уточняющие вопросы, он тебе не задавал?

Светлана, вспомнив проведённую с мужем ночь, чуть покраснела, а чтобы отец не заметил её смущения, быстро ответила - он только спросил, где был Николай в ту ночь? – А, где же он мог быть, кроме дома? – я так и сказала. – Ой, пап! Мне нужно бежать, я опаздываю и, чмокнув отца в щеку, убежала.

 

                                                        *     *     *

Кирилл, смотря вслед дочери, ещё немного постоял, а потом отвернулся, и решительно зашагал в следственный отдел, благо он располагался неподалёку. Подойдя к окошку дежурного, он попросил пропустить его к следователю Акишеву, в шестой кабинет.

Дежурный – стареющий сержант, долго, изучающее рассматривал его.

Кирилл  прекрасно понял столь пристальное внимание со стороны полицейского к своей персоне. Ну, какое впечатление может производить человек с трёхдневной щетиной на лице, к тому же в не очень свежей рубашке? Да добавьте к полноте картины ещё и помятые тёмные брюки и, не чищенные  несколько дней, старенькие сандалеты?

«Ваше удостоверение!» - потребовал дежурный с таким видом, словно надеялся, что у Кирилла его не окажется и он, с полным на то основанием, пошлёт его куда подальше.

«Порядок, есть порядок», согласился в душе Кирилл  и, достав из нагрудного кармана пиджака, предъявил удостоверение.

А дежурный вновь стал пристально рассматривать Кирилла, словно до этого,  он, в течение пяти или больше минут, не делал то же самое.

- По какому вопросу? – «рублеными» фразами продолжил допрос дежурный.

- По поводу наезда на пешехода.

- По поводу наезда на пешехода? По-нят-но…, по-нят-но…,  протянул сержант и, подняв трубку телефона, проговорил  по-казахски несколько фраз. Затем,  выслушав ответ, возвратил  Кириллу удостоверение.

- Проходите!

Кирилл поднялся во второй этаж и, подойдя к кабинету, на двери которой красовалась цифра номер шесть, а чуть пониже была прикреплена металлическая табличка  с надписью сделанной серебром на тёмно-синем фоне "Ст. следователь Акишев Е.А", постучал в дверь. А услышав в ответ на свой стук «Войдите!», открыл.

В кабинете находились двое. Один - в полицейской форме - сидел за столом. Судя по количеству маленьких звёздочек на погонах и по одному просвету – старший лейтенант. Другой – в костюме, и с расстегнутым воротом рубашки, стоял у окна и что-то внимательно вычитывал в папке.

 - Я бы хотел поговорить с капитаном Акишевым по поводу наезда на пешехода, - произнёс Кирилл, и посмотрел на стоявшего у окна человека в костюме.

 - Вы, свидетель? – заинтересованно спросил  тот, что у окна, и даже, как показалось Кириллу, вытянул шею в его сторону.

- Нет. Я тесть Николая Александровича Патина, обвиняемого в наезде.

Интерес к нему со стороны полицейских тут же пропал, и на лицах их появилось равнодушие, казалось, говорившее – ходят тут всякие, только работать мешают.

- Так, что же вы хотите от нас? - вновь спросил стоявший у окна, и представился:  «Я капитан Акишев». Затем, продолжил: «Знаете…, следствие по факту наезда пока ещё в «производстве», и мы ничего не можем сказать по поводу расследования», и пожал  плечами….  А, что, собственно, вы хотели?

- Я бы хотел, с вашего позволения, - перебил его Кирилл, - взглянуть на схему ДТП и заключение экспертизы по автомашине. Николай… мой зять, у него сейчас не то состояние, чтобы адекватно реагировать на происходящее. Я полчаса  назад  с  ним  беседовал  –  он  не  помнит  подробностей  экспертизы…

- Простите… э-э…, э-э…, господин…, как вы сказали Вас зовут?

- Кирилл Владимирович…. Кирилл Владимирович Соколов, - назвал себя Кирилл.

- Так вот, Кирилл Владимирович…  Я не имею права знакомить с материалами дела посторонних лиц, а вы лицо для меня постороннее, хоть и говорите, что  вы тесть господина… Патина Николая Александровича.

- Но я действительно тесть Николая, а моя дочь, Светлана Соколова, за ним замужем. Я надеюсь,  это вы отрицать не будете? И потом, я же не прошу вас показать мне все материалы. Мне достаточно взглянуть одним глазком на заключение экспертизы и схему ДТП, - уже начиная раздражаться, чуть резче, чем он хотел бы, проговорил Кирилл. А чтобы вы не сомневались, что я настоящий тесть Николая и отец Светланы – вот моё удостоверение.

- Нет, нет, что вы! Я совершенно не сомневаюсь, что вы отец Светланы Кирилловны и тесть Патина Николая,  но поймите и вы меня правильно…

- Капитан. Не всё, и не всегда, возможно подогнать под требования инструкции.  У  вас под следствием мой зять…, и я верю ему.

- Так все говорят, - сыронизировал старший лейтенант, вступив в разговор. - Ерлан, да дай ты человеку посмотреть «одним глазком» эти две бумажки…

Кирилл заметил, как он заговорщицки подмигнул капитану, казалось, он этим хотел сказать - это же тюфяк, он всё равно ничего не поймёт. Уважь деревню.

Кирилл мысленно усмехнулся - «Ах, как иногда излишнее самомнение может  сыграть с человеком злую шутку».

Капитан, немного поразмышляв, открыл стоящий в углу несгораемый сейф,  и достал оттуда папку, на которой было написано – «Дело №».

 

Глава тринадцатая

   СВЕТЛАНА

Она прибежала в больницу, успев к окончанию утреннего обхода. В ординаторской, за своим столом, сидел и что-то писал Виктор Тимофеевич: её наставник, бывший воздыхатель и, вообще - очень даже «ничего», человек.

-Здрасьте, Виктор Тимофеич, - она слегка наклонила голову. Что новенького?

- И ты здравствуй, Красота Кирилловна! - шутливо поздоровался он, и поднял сжатую в кулак руку в знак приветствия.

С опозданьицем Вас, Светлана! Чай, спали сладенько на своей пуховой постельке с молодым-то  муженьком? –  и пытливо посмотрев на неё, с улыбкой, и немного коверкая слова,  продолжил, - что-то ты, сегодня, бледненьки…, и глазки у вас красненьки…. Или  случилось  что?

- Случилось, Виктор Тимофеевич, такое случилось…, - и, спохватившись, что чуть не проговорилась своему наставнику о Николае, замолчала.

- Светочка, ну, сколько раз просить тебя, не называть меня по имени и отчеству – обижаете! Я, для тебя – просто Витя. - Так, что случилось, радость моя?

- Ну, Виктор… Тимофеевич, – не называйте, пожалуйста, меня так. Я не ваша радость, а… папина и мамина, и…. Она чуть было не произнесла – Николая.

Повисла неопределённая пауза, и чтобы как-то прервать её, Светлана, не смотря в сторону коллеги, проговорила: «Папа приехал. Пока то, да сё…, вот и задержалась. Но я… предупредила заведующую, что  задержусь.

Почему она не назвала истинную причину задержки? - она и сама не поняла. Просто, неожиданно, что-то внутри неё сказало - не говори!

Надев халат и переобувшись, она села за свой стол, и стала просматривать истории болезней «своих» больных. У неё, слава Богу, сейчас не было «тяжёлых». Держа в руках историю больной Комковой она, собственно, не видела, что в ней написано, она была далеко отсюда, она была рядом с мужем…

Что же это за напасть такая, откуда она взялась?  Они были так счастливы вместе, так счастливы и, на тебе! Всё кувырком. Коля в тюрьме…. Хорошо хоть он там вдвоём, с забавным дедом, а не с какими-то там, ворами и убийцами…. А, я? Одна в пустой квартире, без Коли…. Хорошо, что папа приехал, как чувствовал, что у нас с Колей неприятности….  Господи, спаси и помилуй нас!

Мысли, одна другой грустнее, наполняли голову, не давали сосредоточиться на записях  сделанных её же рукой, и слёзы опять навернулись на глаза.

Чтобы скрыть их от постороннего взгляда, и не дать повода к досужим вымыслам, она вышла во двор.

Был октябрь месяц. На удивление - не моросило. День стоял погожий, тёплый день бабьего лета. Ещё не все деревья сбросили пожелтевшую листву, и лёгкий прохладный ветерок, как-бы шаля, нет-нет да тревожил  их. А потом, увидев грустное личико Светланы, приблизился к ней, и коснулся ласковой ладошкой щеки: казалось, он хотел сказать - не плачь, всё плохое когда-нибудь заканчивается в жизни.

Светлана, несмотря на горе, поселившееся в её груди, улыбнулась в ответ на ласковое прикосновение шаловливого ветерка. Слёзы, готовые вот-вот пролиться, постепенно высохли и она, чуть успокоившись, вернулась в ординаторскую, к своим анамнезам и кардиограммам.

- Что это вы, Светочка, выбежали, как угорелая? – ненавязчиво поинтересовался Виктор Тимофеевич. А увидев её повлажневшие щёки и глаза, спросил, как показалось ей, с ехидцей: «От счастья плакали…, дорогая? Везёт же некоторым! Не то, что нам "сирым и убогим"», и состроив несчастное лицо, вернулся к своим бумагам.

Впервые  Светлана прислушалась, как и, что, говорит её коллега, её наставник. Может быть, сказалось её высокое эмоциональное напряжение, или сегодняшняя повышенная чувствительность к любой фальши, но  ей очень не понравилась фамильярность его слов и тон, которым он говорил с ней. Только сегодня, только сейчас, она подумала - как же это я раньше не замечала, какой он противный и злой.

Но чтобы он не решил, что его слова как-то её задели, она, чуть усмехнувшись, ответила:

- Не знаю, не знаю! Вам ли, Виктор… Тимофеевич, - она специально сделала ударение на его отчестве, - обижаться на судьбу. Вокруг Вас женщины так и вьются, так и вьются, и в отделении…, - она постаралась придать сарказм своим  словам, - Вас так… уважают! Ну,  все,  все - и медсёстры, и больные.

И неожиданно для неё он промолчал, он не ответил.

Неужели он не почувствовал сарказма в моих словах - неужели он настолько глуп? – спросила она себя, или…. А вот это «или» её очень насторожило. Она точно знала – он не глуп. Тогда…, почему он промолчал? Почему не ответил ей в своей всегдашней манере человека остроумного, не лезущего за словом в карман…? Почему…?

 Не может же под маской доброты и участливости, вечных шуток-прибауток и обезоруживающей улыбки на лице, скрываться злой, мстительный человек? Нет, нет! Не может такого быть, решила она. Я, всего-навсего, ошибаюсь по молодости и отсутствия жизненного опыта. Да, точно – я ошибаюсь! - успокаивала она себя.

Какая же я дура, чтобы так плохо думать о хорошем человеке, о своём руководителе….  И она бы ещё долго продолжала казнить себя, если бы её не прервал скрип открывшейся двери и голоса: в ординаторскую входили закончившие врачебный обход своих палат её сослуживцы.

Послышался чей-то смех в ответ на кем-то рассказанный анекдот, зазвенела посуда –  подошло время обеда. А Светлана всё никак не могла прийти в себя от своего открытия, и то, что происходило в ординаторской проходило мимо её сознания. Она слышала и не слышала. Она, слышала, но сознание её не воспринимало окружающее пространство. Она была далеко!

 

                                                               *    *    *

Глубоко в подсознании, сначала неуверенно, а затем всё настойчивее и настойчивее,  стала пробиваться какая-то мысль. Она, казалось, была похожа на подземный ручеёк, готовый вот-вот пробиться на поверхность земли и разлиться полноводным потоком.

И она пробилась, и выплеснулась на поверхность сознания широким, всё сметающим на своём пути, потоком.

Как я могла? Как могла я так плохо  поступить со своей свекровью? Со своей второй мамой? Бог накажет меня за такое упущение! Я словно моллюск забралась со своим горем в раковину себялюбия, и совершенно забыла сообщить ей о Коле, казнила она себя.  А ведь она его мама. Она родила и вынянчила его…. Она… благословила нашу любовь!

Надо  немедленно написать ей, сообщить, что случилось с Колей…. Но, как я напишу ей о том, что произошло? Это убьёт её, у неё такое слабое сердце…

Мысль, зацепившись за слово «мама», как якорь корабля за дно моря, крепкой хваткой удерживала её, не давала отвлечься.

А моя мама! Она ведь тоже ничего-ничего не знает о случившемся со мной и Колей. Ну, хорошо…, своей маме я сообщу по телефону, а Колина мама? Господи! Это ж страшно подумать через сколько дней она получит моё письмо!

И в расстроенных чувствах, она совершенно забыла, что пристань Иртышск находится в ста-ста двадцати  километрах от Семипалатинска, что письмо идёт туда максимум двое-трое суток.

Как через казни египетские, страдая и кровоточа, проходила душа Светланы, и никто не утешил её, не помог ей в эту трудную для неё минуту. Не помог, потому что окружающие её люди, заражённые вирусом равнодушия, и имеющие души покрытые коркой чёрствости, не видели её страданий, не чувствовали….  Да если бы даже видели, если бы чувствовали, всё равно прошли бы мимо, отделались бы дежурными фразами.

А ей так хотелось, так нестерпимо хотелось, чтобы кто-нибудь погладил её по голове, как в детстве мама, и сказал ласковые слова утешения.

Находясь среди множества людей, она чувствовала себя одинокой и беззащитной от ударов судьбы…, беззащитной и одинокой. Она была одинока, как одинок оторванный от дерева во время грозовой бури листочек, и лишь мысль о муже, о Николае, согревала её душу.

За эти несколько тяжёлых для неё минут в душе Светланы произошёл огромный переворот. Она повзрослела на добрый десяток лет, и мыслить, и рассуждать она стала соответственно своему новому возрасту.

Она стала Женщиной! Женщиной с большой буквы!

С этого момента она сознательно вступала в борьбу за свой мир, за свой кусочек счастья, подаренный ей судьбой в лице её любимого мужа. Она готова была горло перегрызть тому, кто встал бы на её пути, чтобы разрушить её, пока ещё маленькую, семью!  Она готова была бороться против всех, кто захотел бы отобрать у неё мужа, её Коленьку! 

Сжав кулачки, она суровым взглядом обвела присутствующих и, на миг, на короткий миг, её взгляд задержался на наставнике.

- Светлана Кирилловна, вы будете обедать? - расслышала она голос Виктории Ивановны – пожилой, слегка полноватой женщины-врача, со смешным курносым носиком на широком, несколько одутловатом лице…

- Что? Нет, спасибо! Что-то мне не хочется. Я плотно позавтракала дома.

…Напрасно отказываетесь, Светочка, продолжила сослуживица, вот смотрю я на вас, что-то вы бледноваты сегодня…. И, с хитроватой улыбкой на губах, как грязным кирзовым сапогом по натёртому до блеска паркету, ляпнула: «Уж не беременны ли вы, милочка?»

Шокированная такой бестактностью, Светлана даже опешила вначале, а увидев устремлённые на неё, жадно-любопытные и словно обшаривающие взгляды своих коллег, совсем растерялась. Густо покраснев, она, отрицательно покачав головой, пояснила:

- Нет, нет! Что вы! – Просто… у меня сильно разболелась голова…

Так неуклюже оправдываться может только студентка-первокурсница, застуканная профессором за списыванием со шпаргалки, а не дипломированный врач, окончательно расстроилась она. Но слово, словно воробей из гнезда, вылетело – назад не вернёшь. И, чтобы как-то избавиться от назойливых взглядов коллег, она, сославшись на необходимость посмотреть одну из больных, вышла из ординаторской.

В четыре часа после полудня, закончив обход  больных, Светлана отправилась домой. Уже сидя в автобусе, она вдруг встрепенулась: а как же папа? Без обеда, без ключей от входной двери её дома? Ну, растеряха! - выбранила она себя, и добавила - пустоголовая дурёха, могла бы хоть денег дать отцу, на обед в столовой!

 

Глава четырнадцатая

      КИРИЛЛ

 Выйдя из здания следственного управления, Кирилл направился на автобусную остановку, на ходу решая, ехать к Светланке на работу, чтобы взять у неё ключ от дома, или  всё же поехать на место Дорожно-транспортного происшествия. Пропустив пару автобусов и порасспрашивав людей, стоящих на остановке, он, наконец, дождался своего, идущего в нужную ему сторону - автобуса с цифрой №1 за лобовым стеклом.

Место ДТП находилось недалеко от старой пожарной каланчи. Выйдя из автобуса, Кирилл внимательно осмотрелся, и… вспомнил - он вспомнил её! Он вспомнил её - эту пожарную каланчу, мимо которой частенько проходил в бытность свою здесь, в Семске.

Это ж надо, сколько лет прошло!– подумалось  ему, возвращаясь памятью в далёкие годы юности своей. Да, в этом городе прошла часть его жизни! В этом городе он когда-то учился в Речном училище и бегал с друзьями на танцы в центральный парк. В этом городе он ходил на свидания с девушками - работницами чулочно-носочной фабрики и студентками медицинского института…. Господи, как давно это было…! Как давно…

Он немного прошёл по тротуару вдоль чугунной ограды парка поближе к каланче, и увидел лавочку, приткнувшуюся спинкой к одному из столбиков ограды. Лавочка была пока никем не занята. Наверное, из-за рабочего времени, решил он, а ребятишки вырвутся на волю попозже, после уроков.

 Присев на неё, Кирилл стал попеременно смотреть, то  на приблизительное место наезда на пешехода, то на схему ДТП, срисованную им на листок бумаги в кабинете следователя

Да ты только посмотри, как тщательно всё зафиксировали, в очередной раз взглянув на схему, подумал он. Это вам не на простого смертного наехали, здесь корпоративная завязка чувствуется. А привязок то сколько…! Фу ты,  ну ты, ноги гнуты!

 Это ж надо так расстараться со схемой. Видно рисовальщик не один раз вспотел, пока схему на бланк наносил, или же начальство своим зорким оком за ним наблюдало.

Нарушений в начерченной схеме Кирилл не нашёл. Прицепиться было не к чему, а он так надеялся найти хоть маленькую ошибку, но, увы!

Он ещё немного посидел, прокручивая в голове так и сяк схему происшествия. И, решив, что больше здесь ничего нового не узнает, собрался уж было уходить, как голову пронзила мысль, а что если…

Он ещё раз осмотрелся вокруг: дома, как дома - с окнами и балконами…, а в домах..., в домах-то люди живут, чёрт побери! Вот, что ему нужно…. Ему нужны люди! Свидетели!

Конечно, по здравому размышлению, полиция всё здесь уже прошерстила – не такие уж они дураки…. Работать, если захотят, умеют…

Кирилл, сказав себе «С богом!», решительно направился во двор, ближайшего от места происшествия,  дома. Обойдя все квартиры, и поговорив с жильцами, конечно с теми, которые открыли перед ним дверь, он понял - ещё один дом он осилит, но не более того. Он очень устал. От голода слегка подташнивало, и  кружилась голова. Слабость накатывала на каждой осиленной им лестничной площадке.

Для развязывания языка у потенциальных свидетелей, которых он надеялся найти, Кирилл воспользовался самым действенным способом – он представлялся отцом водителя,  что, отчасти, было правдой. Люди, открывавшие ему двери своих квартир, вначале недоверчиво, затем, всё более откровенно, разговаривали с ним. Но не все.

Были и такие: узнав, кто он и  зачем пришёл, начинали ругать водителей, называть их убийцами на колёсах, а ему прямо в глаза говорили - твой сыночек наехал на человека, осиротил чью-то семью, а ты отмазать его хочешь? В тюрьме ему место! И захлопывали перед ним дверь.

Во втором доме повторилось всё то же самое, с небольшими вариациями.

Затея с поиском  свидетеля себя не оправдала, решил Кирилл, падая духом, и теряя последние остатки сил. А добравшись  до третьего этажа, и нажимая звонок очередной двери, в очередную квартиру, из-за которой чуть слышно доносился счастливый детский смех,  он, прямо у двери, потерял сознание…

Очнулся он на чьём-то диване, в совершенно чужой квартире. Над ним склонилась молодая, довольно таки симпатичная женщина, а рядом с ней стоял сухонький старичок неопределённого возраста…

Встречаются иногда такие…, вечные старички. О них в народе говорят – «Маленькая собачка - до старости щенок», не в обиду им, конечно, будет сказано. А рядом с ними вертелся, путаясь под ногами, карапуз лет трёх-четырёх, в штанишках до колен и рубашонке яркой расцветки.

- Простите! Я вас, наверное, очень напугал? - полувопросительно, полуутвердительно, проговорил медленно Кирилл. Извините, я сейчас уйду…. Не знаю, как это со мной случилось? Раньше такого со мной не происходило.

- Вы лежите, лежите. Вам сейчас нельзя вставать, - стала успокаивать его женщина. Хотите водички? И через мгновение, - меня зовут Валентина…, а вы зовите меня просто - Валя. А это мой папа – Пётр Иванович,  - продолжала щебетать она.

Затем, показав на карапуза, добавила, а это самый главный в нашей семье - Михаил Сергеевич, мой сын-баловник. Мы с ним и дедой сказку рассказывали про Красную шапочку. Это наше общее, семейное развлечение.

-  Мне так неудобно перед  вами. Столько хлопот я вам доставляю, - опять начал извиняться Кирилл.

- Что вы, что вы! Никаких хлопот. С каждым может такое случиться, пожалуйста, не    принимайте так близко к сердцу, не переживайте…

Кириллу доставляло удовольствие слушать говорок словоохотливой и, по всей видимости, очень доброй женщины, но приличия – есть приличия, подумал он, пора и честь знать.

Он приподнялся, чтобы встать, но голова вновь закружилась, и он бессильно отвалился на подушку: вот незадача! – пронеслась в голове беспокойная мысль, не хватало только заболеть в чужой квартире.

- Вы ещё полежите, пока вам полегше не станет, а мы в другую комнату пойдём,  сумел вставить и своё слово, с ударением на «О», сухонький старичок. Если, что понадобится, зовите нас…

Кирилл от удивления чуть рот не открыл – у Петра Ивановича был не голос, а «Иерихонская труба». Каким образом в таком тщедушном теле смог вместиться такой мощный голос? – восхитился Кирилл.

Полежав ещё минут десять-пятнадцать, он решил всё-таки встать. Голова уже не так сильно кружилась. На шум, поднятый им, в комнату заглянул карапуз с любопытно-распахнутыми, цвета спелого ореха, глазёнками: и тут же раздался его тонкий голосок - «Мама…, деда…, дяденька проснулся!»

- Ну, как вы? – спросила, входя в комнату, женщина. – А то может всё-таки скорую помощь вызвать? Я сбегаю к соседке – у них телефон недавно поставили…

-  Спасибо Вам  огромное! Не стоит так беспокоиться. Я сейчас уйду..., мне уже получше.

- Знаете, что? А давайте вы с нами чаю попьёте! Мы только-только собрались. У меня  сегодня такие замечательные пирожки с курагой получились!

И таким доброжелательным тоном это было предложено, с такой теплотой в голосе, что, казалось, откажись сейчас Кирилл от её предложения, и у неё тотчас из глаз польются слёзы обиды.

И Кирилл сдался.

 

                                                                *     *     *

Кухонька - оказалась маленькой шестиметровкой, как их называют в народе – «хрущёвкой», но очень опрятной и чистенькой. На столе стояло блюдо, доверху наполненное свежими, румяными пирожками, издающими такой чудный аромат, что у не имевшего с раннего утра ни крошки во рту Кирилла, рот наполнился слюной и он, непроизвольно сглотнул.

На газовой плите пыхая паром и погромыхивая крышкой, уже пел победную песню, разукрашенный  петухами и красными цветами, эмалированный чайник.

- Будьте добры, присаживайтесь, - пригласил его к столу Пётр Иванович своим бесподобным голосом,  -  не стесняйтесь. Будьте, как дома.

Раньше всех к столу, конечно, успел «хозяин» - карапуз, Михаил Сергеевич. Взгромоздившись на табурет, он стал, подражая взрослым, дуть в чашку, а затем, зачерпнув  ложкой из чашки чаю, выразил своё мнение о нём - «галяций!»

И так это у него получилось непосредственно и смешно, что все, выслушав его высказывание по поводу чая, невольно рассмеялись.

- Вы, к кому-то приехали, или ищете кого? – поинтересовалась Валя, прихлёбывая чай. - Мы тут с самого начала живём: почти всех знаем. Может, сможем  чем-нибудь помочь? Вы спрашивайте, не стесняйтесь.

И Кирилл не удержался. Он всё рассказал этим добрым, отзывчивым людям: и про Светлану, и что случилось с Николаем и, что он ищет свидетелей наезда на полицейского…. Затем, тяжело вздохнув, добавил: «Но, пока у меня ничего не получается».

Валя и Пётр Иванович притихли, слушая его исповедь. Даже «хозяин» молчал – скорее всего, увлёкшись сладким чаем с пирожком и вареньем.

- Да…, положеньице…. Говорите – вчера поутру? Интересно…, очень интересно! Валя,  а  это  не  тот  случай,  о  котором  ты  мне  вчера  рассказывала? - чуть повернул голову к молодой женщине Пётр Иванович.

Кирилл насторожился. Неужели, после стольких трудов и переживаний, его, наконец-то, посетила удача, и так неожиданно. Хотя, почему неожиданно? Судьба иной раз бывает достаточно милостивой к страждущим. Ну, скажите на милость, зачем Богу наказывать  не виновных людей? Ему что, грешников не хватает? И боясь неосторожным словом или движением спугнуть удачу, он  вопросительно  посмотрел  на  жующую пирожок, Валентину.

- Не знаю, - пожала она плечами, -    может тот, а может и не тот…

- Валя, пожалуйста, - взмолился Кирилл, - расскажите! Что вы видели? Когда? Где? В какое время? Я вас очень-очень прошу, просто умоляю! Помогите мне! Человек же, совершенно невиновный, может ни за что пострадать…!

От охватившего всё его существо волнения, он стал даже чуть заикаться.

Вначале медленно, неуверенным голосом, казалось, вспоминая далёкое прошлое, Валентина начала рассказывать:

Она…, утром…, где-то в начале пятого часа, проснулась, потому что её разбудил плач Мишеньки…..  Взяв его на руки, чтобы успокоить, поняла - он… опписялся. Поменяв простынку и одеяльце, уложила его в сухую постель…

Боясь поторопить Валентину,  и спугнуть своим нетерпением её память, Кирилл сидел и молча подгонял её. А она, обстоятельно и подробно излагая вчерашнее утреннее событие, большую часть рассказа уделяла своему сыну, а не происшествию.

Он понимал её - она мать! Для неё сын – главное! Всё остальное – второстепенное!

Какое, например, ей дело до каких-то там аварий, разных там наездов на пешеходов – это побочное, это совершенно не относится к её сыну, его мокрой простынке и рубашонке. Главное в её жизни – сын, этот живчик с умными глазёнками!

Поэтому Кирилл не торопил её, жевал пирожок с курагой, прихлёбывал чай, и ждал, стоически ждал, когда она приступит к рассказу о самом происшествии. Ждал, надеясь на удачу, и боясь разочароваться. Всё его нутро, начиная от пяток, и до самой макушки головы, дрожало от нетерпения.

- Валентина! Человек ждёт от тебя, что ты расскажешь о том, что видела, - перебил её   Пётр  Иванович, а ты…,  всё  про  пелёнки да рубашонки.

...Вышла я на балкон повесить бельё на просушку, продолжила она, словно не услышав реплику отца, а там, смотрю…

 И она рассказала обо всём, что увидела на противоположной стороне улицы: значит, смотрю я, стоит легковая машина, а на краю дороги лежит человек, не шевелится. Мне его хорошо с балкона видно. У него почему-то одна нога разутая, а на другой туфель надет, а возле него…, ну, этого, лежавшего, стоит человек, наклонился так, ну… словно рассматривает того, который лежит.

Я подумала - это пьяный лежит, а тот, который с машиной, остановился, чтобы на него посмотреть – живой или нет…

 Ну, пьяный и пьяный. Подумаешь, невидаль какая в наше-то время.

…А потом тот, что с машины, взял пьяного и оттащил его с дороги.

Я ещё подумала, какой молодец, доброе дело тому пьянчужке сделал. От дороги подальше  уволок, чтобы другим ездить не мешал. А потом он сел в машину и уехал, а я пошла на Мишутку взглянуть.

- Вы не помните, как он выглядел, тот человек, с легковой машины?  

- Вы думаете, это он наехал?  Да,  ну…,  что вы…, совсем не похоже. Нет-нет, совсем на него не похоже, - повторила она убеждённо.

- Всё-таки, Валя. Вы запомнили, как он выглядел?  Во что одет? Ну, хоть что то вы о нём можете рассказать? Не могли же вы ничего не запомнить, - попытался ещё раз Кирилл выудить у Валентины, хотя бы какую-то дополнительную подробность.

- Валюша, давай вспоминай, - решил помочь Кириллу, Петр Иванович. Может и правда это он, убивец. – Действительно, что это за добрый дядя такой нашёлся: пьяным помогает, с дороги убирает, чтоб не дай Бог…

- Вы чего на хорошего человека напали? – заступилась за водителя Валентина. Может, лежал этот пьяный на дороге, и мешал ездить машинам – другие, значит, его объезжали, а  этот… сердобольным оказался.... Убрал с дороги, чтоб не наехали случайно…

- Валя! Раз он такой добрый и хороший, - перебил её, Кирилл, - так почему он скорую   помощь  не вызвал, или…  хотя  бы в полицию позвонил?

- Вот видишь, Валюша, вполне резонный вопрос задал тебе Кирилл.

- Резонный…, резонный…. Ну, вроде… куртка на нём болоньевая – сама такая синяя, а рукава жёлтые…. Теперь такие  куртки в моде. Я своему Сергею такую же хочу купить…. Сергей – это мой муж, - пояснила она. Он скоро с работы должен прийти.

- А цвет волос у него, какой? - пытался как можно больше узнать Кирилл. Может,  цвет глаз запомнили, или ещё какие-нибудь приметы?

- Вы смеётесь? Как я могла цвет глаз увидеть? Ещё ж рано было! Да и далековато всё-таки. А вот волосы у него, богатые! Знаете, такие светлые, и… волнистые. Длинные. До  плеч. -Красивый мужчина…, представительный.

- Я тебе покажу… красивый мужчина! Не посмотрю, что ты моя дочь! У тебя  своих  двое,  красивых. Правда, Мишутка?  Ишь ты…,  красивый…

- Плавда, дедуська. – Мама, мы с папой, плавда, самые класивые?

- Конечно, мой хороший. Вы с папой самые-самые   красивые у меня!

- Валя. Может, вы машину запомнили? Какая она? Какой марки? Какого она цвета? - всё более и более возбуждаясь, словно ищейка, идущая по свежему следу, продолжал выпытывать Кирилл.

- Какой марки, какой марки…?  Да откуда же я знаю, какой марки! Я в них разбираюсь, что ли? – чуть-чуть обиделась она. Легковушка красная, иномарка – это точно. Красивая…! Не Жигули и не Волга - их я знаю…. Нам бы такую машину, а то копим, копим..., нет, подождите! Она не красная! Нет, нет..., она… тёмно-красная, скорее даже, чтобы не соврать - вишнёвая.

Кирилл, дослушав последние слова Валентины, чуть не запрыгал от радости, и не запел. Ну, надо же! Ну, надо же! Кажется, он нашёл свидетельницу, и… опять заволновался - ааа…, почему же нет её показаний в материалах дела? Куда они подевались? Странно…

- Скажите, Валя, вы это всё…,  ну, всё, что  сейчас мне рассказали, - осторожно, боясь потерять вдруг возникшее понимание произошедшего, - вы…, вы  всё это рассказали полиции? Они Вас спрашивали об увиденном вами?

- Да, нет, откуда. Нас никто, ни о чём, не спрашивал. Мы утром: папа, я, и Мишутка, уехали на дачу, а вернулись домой поздно вечером…, темно уж было.

- Вот как! Тогда понятно. Валя, а вы могли бы всё, о чём сейчас рассказали, если  вас    пригласят  в полицию, повторить им всё-всё, о чём сейчас рассказали?

- Конечно, - пожав плечами, согласилась она. – Папа, ты, как на это смотришь?

- Наверное, надо дочка. Раз видела, почему не рассказать, если надумают пригласить.

- Вот спасибо! А пирожки у вас замечательные! - похвалил Кирилл стряпуху. Я давно таких вкусных не  ел…. Да и  пора мне, вон сколько времени у  вас отнял.

- Ну, что вы. Не стоит беспокойства. Приходите ещё к нам в гости – будем рады вас с дочерью и зятем у себя видеть. Чаю попьём, про жизнь поговорим.

Попрощавшись, и ещё раз извинившись за доставленное беспокойство, Кирилл, сопровождаемый всей семьёй, направился  к двери. Надевая куртку и застёгивая ремешки на сандалетах, он всё думал о рассказе Вали…, но какая-то мысль постоянно не давала ему покоя. Что-то я забыл спросить, но что?  

Господи! - наконец-то дошло до него, я же не спросил ни их адреса, ни даже фамилии. Вот голова дырявая!

- Простите меня великодушно Валя, от радости, что это не мой зять совершил наезд, я совершенно забыл спросить у вас адрес и фамилию.

Записав на листочек всё необходимое, Кирилл ещё раз попрощался, и покинул гостеприимную семью.

 

Глава пятнадцатая

    СВЕТЛАНА

… Зайдя по пути в продовольственный магазин, и сделав необходимые покупки, она, придя домой, стала готовить ужин.

«Куда же это отец запропал?» – подумала Светлана, и посмотрела на часы: ого, уже половина шестого!  И потянулись, разматываясь, как клубок ниток, мысли – грустные, невесёлые, подстать настроению: как бы чего не случилось с отцом? Маме надо позвонить, свекрови, Ларисе Степановне, письмо написать и отправить…. А, как там дела у бедняжки, Коли…? И  опять горькие слёзы навернулись на глаза, повисли жемчужинами на ресницах, а потом, и вовсе закапали.

Поток мыслей прервал звонок домофона – наверное, отец вернулся, решила она.

Светлана быстренько вытерла слёзы и вышла его встретить. По глазам его, искрящимся радостью, догадалась – что-то хорошее произошло у него. Не зря видно так долго отсутствовал.

Сгорая от любопытства и нетерпения – что могло так обрадовать его, поцеловала в щеку, и тут же, прямо в коридоре, не дав ему раздеться,  заинтересованно, с волнением в голосе, спросила:

- Пап, ты, где так долго был? Что-то произошло? У тебя глаза, так и светятся. Можешь мне рассказать, или нет? Ты, что-нибудь узнал об аварии?

- Дочурка, у меня, я так считаю, очень хорошая для тебя, новость. Только дай мне отдышаться и водички попить, а то в горле пересохло.

- Папа, у меня ужин почти готов. Ты иди, помой руки и проходи к столу. За ужином ты мне расскажешь - где был, с кем встречался, о чём говорил.

- Отлично! Знаешь, Свет, я голоден как волк, поэтому, как в народе говорят - «Что есть в печи – всё на стол мечи!». Можешь даже стопочку подать – конечно, токмо для успокоения нервов и…, ничего иного. Можешь такое организовать?

- Я тебя «вкусненьким» накормлю, а вот насчёт… «успокоения нервов», извини папа, у нас в доме не водится. Не держим мы этакое добро в доме, понимаешь?

- Чтоо? Совсем-совсем? Ни беленькой, ни красненькой…? Вы что, больные?

- Нуу, ты тоже скажешь, папа. Совсем мы не больные, - чуть обиделась дочь.

- Ну,  а  если,  к  примеру,  к  вам  гости  нагрянут? Как  выкручиваетесь?

- Пап, честное слово, ты, как маленький, ей Богу. Все наши гости, как и мы с Колей, кофе пьём, и, в шутку рассердившись, добавила, - ты будешь  руки мыть, в конце-концов,или… так, не умывшись, с грязными руками за стол сядешь?!

 

                                                       *     *     *

Утолив немного голод, отец и дочь  налили по чашке кофе и, расположившись в мягких креслах, продолжили прерванный ужином, разговор.

- Папа, я сгораю от любопытства. Ты же обещал мне рассказать всё-всё и, кстати, где ты побывал после того, как мы расстались? - Папочка, миленький, не тяни, у меня душа не на месте, рассказывай скорее, - заканючила Светлана.

-  Ладно, ладно, не канючь. Вот последний глоточек сделаю, и тогда…

Светлана даже ахнула, услышав рассказ отца, и сердце её забилось от радости   и надежды на скорое освобождение мужа из тюрьмы.

- Папочка, родненький, ты у меня «Папа из всех пап!». Дай я тебя поцелую.

Она совсем уж решила, что всё завтра же закончится, но услышала вопрос, который её насторожил и заставил вновь задуматься. А вопрос, по сути, был простой. Получала она повестку от следователя или нет.

Как это я забыла в почтовый ящик заглянуть! – спохватилась она. Ведь мимо же шла…

- Пап, я забыла, я сейчас, я быстро, - вскрикнула она, и бросилась вон из комнаты.

Корреспонденции было много – газеты, несколько журналов, и среди них она нашла повестку в полицию.

Любопытно, почему они повестку бросили в почтовый ящик, а не вручили под роспись? –  Хотя…  меня же дома не было.

Её приглашали к девяти тридцати до полудня в УВД, к следователю Акишеву Е. А.

- Папа, утром меня приглашают прийти к следователю. Что ему говорить?

- Просто отвечай на вопросы. Вам с Николаем, по-моему, скрывать нечего. Да, Света, попроси у следователя, чтобы тебе отдали машину. Чего ей там стоять. Дома,  в  гараже -  надёжнее…. Да и  ты  сможешь  ею пользоваться.

- Как же, надёжнее! Угнал же кто-то….  Человека задавил и назад поставил, а ты говоришь – надёжнее. Куда уж надёжнее….  Интересное дело – сигнализация даже не пискнула. Ты не находишь это странным?

- Света, машина стояла во дворе, а не в гараже. Чтобы взять машину из гаража нужно знать код замка - надеюсь, у вас кодовый замок? Да, Света, ещё, что я тебя хотел попросить: ты всё-таки прикинь, кто может подходить из ваших знакомых и незнакомых, под описание угонщика? Я всё-таки больше, чем уверен, там, у каланчи, была ваша машина. И не забудь, пожалуйста, следователю дать координаты свидетельницы…

 

                                                                  *    *    *

Улёгшись в постель, Светлана ещё долго не могла уснуть. Растревоженная рассказом отца, она перебирала в уме всех их с Николаем, общих знакомых. Все были, на её взгляд, порядочными людьми, и не могли совершить недостойного поступка, тем более - угнать их машину.

Но какая-то назойливая мысль всё же пыталась пробиться наружу, мешая спокойно думать. Она не давала покоя, тревожила. Казалось, вот сейчас, ещё немного усилия…,  ещё чуть-чуть, и Светлана поймает её за хвост…. Но, не тут то было!

 Поманив своей доступностью, она, показав язык, тут же исчезала в неизвестность. Так и не поняв, что она, мысль, хотела сказать ей, или предупредить о чём, она пропала, а Светлана забылась, не дающим отдыха ни душе, ни телу, сном.

Ей приснилась свекровь, Лариса Степановна. Лицо её выглядело сердитым, и в то же время, обиженным. Казалось, всем своим видом она пыталась сказать: «Ты потеряла связку ключей и, из-за тебя мой сын находится в тюрьме. Ему там плохо и одиноко…

Неправда…, неправда, возражала Светлана, я ни разу в жизни не теряла ключей – спросите у мамы. Коля мне, правда, дал комплект ключей от машины и гаража, но они у меня всегда в сумочке. Я, Лариса Степановна, всего несколько раз брала машину, чтобы поездить за покупками по магазинам и то, с Коленькиного разрешения…

И тут же, словно по волшебству, она оказалась в камере Николая.  Он не спит, а просто сидит на табурете, и разговаривает с каким-то человеком, очень похожим на домового из детской сказки - таким же маленьким и лохматым-лохматым, таким же домашним и добрым.

Они смеются над чем-то, а за их спинами, ими не видимый стоит какой-то призрак, и злобно улыбается. Он кого-то ей напоминает…. Только вот кого?

Светлана пристально всматривается в его очертания, пытаясь понять, насколько он опасен для Николая…. И всё- таки…,  до чего же знакомые черты лица, думает она. Почему я не могу вспомнить, кому они принадлежат?

 Она пытается представить себе лицо, по всей  вероятности знакомого ей человека, перебирает в уме давно знакомые и незнакомые, хоть один раз увиденные лица…, но… нет! Память не может, а, возможно, и не хочет ей помочь.

Призрак перевёл взгляд на неё, улыбнулся и подмигнул. Казалось, он хотел сказать ей - вспоминай, вспоминай, возможно, что и вспомнишь, но вряд ли - глупенькая ты.

Светлана, от такой наглости с его стороны, рассердилась, и послала в него из-под нахмуренных бровей, испепеляющий взгляд. Она ещё хотела сказать ему, что нисколько не боится, и всё равно вспомнит его лицо, но тут картина начала расплываться, и… Светлана, с колотящимся от увиденного и пережитого во сне, сердцем, проснулась.

 

                                                   *    *    *

За окном ранний рассвет. Вылазить из-под одеяла совершенно не хотелось, и она решила ещё чуть-чуть поваляться в постели, а заодно и разобраться в только что увиденном сне. Со свекровью, с одной стороны, для неё всё было понятно. Хотя…, чего это она налетела на меня с этими ключами? Причём тут ключи? Не понимаю! – рассуждала она.

С другой стороны, в детективных романах плохие люди делают с них копию, и пользуются ими в своё удовольствие. Но, я то,  какой,  и  кому  –  враг?

  А Коля?  Он  то  кому  дорожку  перешёл?

Да, ну…! Чушь всякая лезет в голову!

 Но тут перед глазами предстал злобно улыбающийся призрак, и её мысли совершили крутой поворот в сознании.

И опять она задумалась - кого же напоминает ей призрак? Вот чувствует она, прямо кожей чувствует, всем естеством своим чувствует – знает она этого человека, и стоит только чуть-чуть, самую малость приоткрыться малюсенькой щелке в её сознании, она тут же его узнает.

Но, нет! Даже самой-самой, малюсенькой-малюсенькой, величиной с остриё иголки дырочки не открылось. Тайна призрака оставалась за семью замками!

Голова от умственного напряжения стала немного побаливать.

Этого ещё не хватало, возмутилась Светлана: ну-ка! Я тебя! – пригрозила она голове, и строго приказала себе - дай отдохнуть голове, и тогда…, с новыми силами…!

А что с новыми силами? – усомнилась она. Я, что, найду на кого похож этот чёртов призрак?

Светлана ещё немного полежала с закрытыми глазами ни о чём не думая, как-бы совершенно отключив мозг. Дождавшись, когда немного приутихнет боль в голове, вновь начала анализировать свой сон:

Я где-то читала, или мне рассказывали, об одном сыщике…, не помню, как звали его, но некоторые преступления он смог раскрыть во сне. Может быть и мой сон, если хорошенько в него вдуматься, что-нибудь да значит?  Например, Лариса Петровна указывает на потерю ключей, а я их  не теряла. Затем…. Стоп! Дайте подумать! Ага! Затем, появляется ухмыляющийся  знакомо-незнакомый призрак, и совершенно нахально подмигивает мне глазом…

  Вот идиот! Я тебе подмигну! Так подмигну, что до конца жизни будешь меня помнить! – не на шутку рассердилась Светлана. И всё же, где я его видела? – опять задумалась она.

 

                                                  *    *    *

Так и не решив, что же ей хотел подсказать сон, она стала собираться к следователю. Отец ещё не вставал, и Светлана решила не тревожить его, пусть поспит подольше, отдохнёт. Вон, вчера, сколько набегал, но зато до чего же приятную весть ей принёс!

Ой! Чуть не забыла, вскинулась она, мне же в больницу позвонить надо, что задержусь немного. Пусть не беспокоятся.

Хорошо, что никто в больнице не знает о моих неприятностях, а то разговоров  не оберёшься. Узнают – пойдёт-поедет! Каждый будет косо поглядывать, и за спиной у меня говорить - «Что, красавица-недот…»  

Светлана даже икнула от неожиданно выскочившей из какого-то закоулка сознания мысли. Так ведь…, так ведь…, так меня…, неет! Господи! Неет! – чуть не закричала она от вспыхнувшего в мозгу озарения. Нет и, нет! Он меня называет «Красавица-Кирилловна», а тот, в телефоне – «Красавица-недотрога». Это же две разные вещи…, и голос… - конечно голос совсем другой.

Не ври сама себе – попеняла она. Всё сходится. Но…,  как же с ключами-то быть? Ведь у него нет, и не может быть ключей. Да и зачем это ему надо, притом, что, он живёт не в нашем районе. Где же он живёт…? Дай Бог памяти – нет, не помню!

 Да, он как то приглашал меня к себе, но я тогда отказалась посмотреть его бунгало, как он называет свою квартиру...

Да, вроде бы всё сходится, но… я не верю, а если быть честной до конца - я боюсь поверить…

 Тут она непроизвольно взглянула на часы:  Боже мой, я катастрофически опаздываю к следователю и, быстро накинув поверх английского жакета ветровку, выскочила из дома.

 

                                                      *    *    *

У следователя Акишева вопросы к ней были те же, что и в прошлый её приход: где стояла машина? Не выезжал ли Николай куда-либо ночью, а может он вообще дома не ночевал? И так далее, и так далее…

Светлана на все вопросы отвечала обстоятельно и, как просили, со всякими мелкими подробностями, на её взгляд совершенно не имеющими отношения  к делу.

Она  напряглась только, когда её спросили - не подозревает ли она кого-нибудь?

Вот тут она заволновалась. Ну, не станешь же рассказывать им о приснившемся сне, о подозрениях, возникших у неё по поводу человека, может быть совершенно не виновного…

Но следователь, есть следователь, тем более, она это почувствовала сразу, при первых же вопросах - опытный следователь….  И мгновенно последовал вопрос:

- Так всё-таки, может быть, вы… подозреваете кого-нибудь? – спросил Акишев и посмотрел на неё, как тигр на антилопу. Давайте будем откровенны Светлана Кирилловна - вы хотите видеть вашего мужа дома, или в тюрьме?

- Да как Вы смеете! – возмутилась она. Я вам принесла адрес свидетельницы, а кого… подозреваю – это совершенно не ваше дело! Ясно?

- Наше, наше, уважаемая. Вы, что, Светлана Кирилловна, хотите подпасть под статью «Об укрывательстве преступника»? Так я могу вам в этом поспособствовать.

Она испугалась. А вдруг этот жестокий полицейский и правда посадит её в тюрьму. Как она потом поможет Николаю выйти на свободу? Знала бы я законы, сокрушённо подумала она, а  так….  И она рассказала полицейскому о своих подозрениях.

- Вот видите…, совсем другое дело, - мягко пожурил он её. И нам хорошо, и вам легче на душе стало. А то, чего ж такую тяжесть в себе носить. И, повернувшись к напарнику, записывающему её сбивчивые, показания, приказал:

- Слава, дай Светлане Кирилловне протокол допроса, пусть прочитает и подпишет.

Светлана, расстроенная донельзя тем, что, может быть, подвела под тюрьму хорошего человека, почти не читая, расписалась в протоколе, и вернула  молодому полицейскому, с  явным интересом разглядывающего её.

- Свет-ла-а-на Кирилловна, ну что же вы…. Нужно на каждой странице расписаться, - мягко попенял  ей Акишев, и продолжил, - а машину можете забрать, криминалисты  с  ней  закончили работать, только оплатите за охрану.

- Аа…, как же мой муж? – подняв глаза на капитана, и с волнением ожидая ответа, спросила она. Его вы сразу отпустите? Можно, я его у вас в коридоре подожду, или сначала мне   машину забрать со стоянки?

- Ну, что вы, Светлана Кирилловна, у нас так быстро дела не делаются, - поддерживая её под локоток, и провожая к двери, попенял ей старший лейтенант.  Я… провожу вас к машине, а то, не дай Бог, заблудитесь в наших лабиринтах.

Нашёл время увиваться, как кобель возле сучки, со злостью подумала она. У людей горе, а он…. Но все-таки приятно, призналась она себе. И вопреки только что промелькнувшей мысли, новая мысль - какая же я безнравственная! И резко выдернула локоть из руки молодого полицейского.

Она даже на мгновение приостановилась. Господи, муж страдает ни за что, ни про что в тюрьме, находится среди бандитов и воров и, может быть, они мучают его, а ей, видите ли -  при-ят-но….  Бессовестная! – укорила она себя.

Забрав Фольксваген с полицейской стоянки, Светлана поехала в больницу.

 

 Глава шестнадцатая

        НИНА

…Не выспавшись, «разбитая» какой-то  усталостью, с тёмными кругами под глазами, она появилась в аптеке. Смену принимала у Ольги, опытной провизорши не один год проработавшей в этой аптеке. Аптека вначале принадлежала государству, то есть областному аптечному управлению, а затем, в связи с перестройкой, стала переходить из рук в руки, часто менять  хозяев и названия.

И всё это время Ольга была при ней. Как уж она умудрялась ладить с часто меняющимися владельцами аптеки, Нина точно не знала…, но догадывалась.

Просматривая список лекарственных форм, входящих в группу  «Б»,  и  сверяясь  с  их  наличием в сейфе, она неожиданно услышала: «Ниночка, золотце, это правда, что тебя прочат в директора нашей сети? Вот радость-то, вот радость-то всем нам! Мы с такой надеждой ждали твоего назначения на эту  должность…:  наш  шеф такой умница. Он так хорошо разбирается в людях…

Нина удивлённо посмотрела на неё. Разговор с хозяином был вчера вечером. Ольга при этом не присутствовала. Кто ей успел нашептать новость?

 Получается…, получается…, человек ещё только думает чихнуть, а эта уже лезет  с поздравлениями. Нуу, проныра…!  То-то она со всеми ладит.

А Ольга говорила, говорила, зажмуривая поросячьи глазки и, казалось, захлёбываясь от посетившего её счастья видеть директором Нину, и продолжала:

…Ты такая умница, такая умница! Кого же ещё и назначать на это место, как  не  тебя. Не  меня же? Конечно, никто из нас так этого не достоин, как ты, Нина...

Она ещё минут двадцать распиналась о достоинствах Нины и о своём с сослуживцами ничтожестве по сравнению с ней, при этом не забывая искоса поглядывать за Нининой реакцией на её слова, на дифирамбы в её сторону, и сторону партнёров по аптечному бизнесу.

А Нина давно уже погрузилась в свои переживания, и совершенно не слышала, что та ей  говорит…

Пришла она в себя от наступившей, вдруг, тишины.

- Вы, Ольга, что-то сказали? Простите, я…, кажется…, отвлеклась, - и посмотрела на неё.

А посмотрев, успела поймать, не успевший спрятаться за всегдашнюю маску доброжелательности, злой,  завистливый  взгляд  маленьких  глазок.

Поняв, что ненароком выдала себя с головой, Ольга тут же попрощалась, пожелала спокойной смены, и быстренько скрылась за входной дверью.

Только этого мне не хватало! - расстроилась Нина. Не успела я в кресло директора сесть, а уже появились враги..., а может они и были у меня всегда? Любопытно,  а как воспримут её назначение в других аптеках - лояльно, по-дружески, или также, со слюнями восхвалений в глаза…, и в штыки за глаза?

Ох, люди-люди! Человеки! Зависть, корысть, ненависть…, или всё же любовь движет Вами и вашими чувствами? И чего больше в Вас? Или всё это смешалось в единую массу - для каждого человека в отдельности и в своей пропорции…?

Такие, или очень похожие, размышления одолевали Нину, настраивали её на минорный лад. А ещё она думала о себе, о Кирилле и детях…, и почему-то ей было очень грустно.

Глаза, нет-нет, да затуманивало непрошенной слезой. Редкие, сегодня, покупатели, увидев выражение её лица, даже не начав скандалить или возмущаться, забирали свои лекарства и, расплатившись, тихо, чуть ли не на цыпочках, покидали аптеку. А выйдя на улицу, покачивали головой и шептали: «Такое лицо бывает у человека, прощающегося  с  близким  родственником, или в предчувствии собственной смерти».

Кое-как отработав до конца смены, Нина поехала домой.

 

                                                  *    *    *

Поднимаясь в свою квартиру, она заглянула в почтовый ящик. В нём, вместе с газетой «Рекламный дайджест», лежало письмо. «От кого бы это?» – удивилась она. В ближайшие дни мы вроде бы ни от кого не ожидаем писем, кроме, как от Бори. Взглянув на обратный адрес, она заволновалась. Письмо было из села Предгорного, но не от мамы, а от соседки, Лиды.

Странно, мы же с Кириллом вот только, как месяц назад, были у мамы – было всё нормально, вспоминала она. Собственно, не совсем конечно нормально. У мамы уже в течение лет пяти-семи "подскакивало" кровяное давление, и она  вынуждена была принимать: то адельфан, то пить травяные отвары.

Что же такого срочного могло произойти у неё?

Нина, здесь же, на лестничной площадке, надорвала     конверт и пробежала глазами   по Лидиному письму.  Как писала соседка, мама была плоха! Она заболела дня через два-три после отъезда  Нины с Кириллом, но не захотела их тревожить - надеялась, что всё само собой образуется.

Письмо писала соседка по просьбе матери, и просила, чтобы она срочно, не задерживаясь  ни на минуту, приехала…

Маме только вот исполнилось семьдесят девять лет, и она чувствовала себя достаточно хорошо. Нина с Кириллом в прошлый раз и ездили на её день рождения. Поздравили, вручили небольшой подарок, посидели за скромно накрытым столом. Гостей было немного, только её, ещё оставшиеся в живых подруги, да пара ближних соседей.

Надо было срочно ехать. Жаль, что нет у мамы телефона. Хорошее изобретение – телефон. Имея его можно было бы позвонить ей и узнать, что случилось...

Сегодня Нина уже не успевала на пригородный автобус, поэтому, отложив сборы на потом, она стала названивать своему работодателю. На удивление, трубку поднял сам хозяин, а не его жена или дети (ну, хоть тут повезло - мелькнула мысль), а вот дальше разговор не получался.

Жомарт Естаевич начал с того, что: вот де, ей оказывают такое доверие, назначая её директором, а она с первых же дней начинает злоупотреблять его, и его партнёра, доверием. И что недолго решение о её назначении пересмотреть, если она будет настаивать на своём…

Выслушав его тираду, Нина спросила:

- Скажите, Жомарт Естаевич, а если бы это была ваша мать, а на моём месте оказались  вы - как бы вы поступили, получив такое известие?

- Я бы всё немедленно бросил и поехал к маме, даже… без разрешения.

- Ну, вот видите, Жомарт Естаевич, а я, всё-таки, отпрашиваюсь у Вас.

- Стоп! Стоп, Нина Владимировна, не ловите меня на слове. Я же ещё не отказал вам… категорически.  Дайте секунду-другую подумать. – Скажите, а как нам быть со сменами? После Вашего отъезда полетит к чёрту весь график..., кто выйдет вместо вас? Нуу…, Вы же сами прекрасно понимаете…

- Я сейчас позвоню Людмиле - она составит новый график, и предупредит всех об изменении выходов. Думаю, особых препятствий не будет. К тому же,  все  мы  можем  оказаться  в  сходной, или даже худшей ситуации.

- Нн-у-у… хорошо! Только под Вашу ответственность, Нина Владимировна. Пожалуйста, под вашу ответственность. Смотрите не подведите меня!

- Я поняла, шеф. А насчёт графика     выходов вы, пожалуйста, не беспокойтесь, я всё сделаю.

Её хозяин, между прочим, любил, чтобы его называли «шеф». Она знала эту его «маленькую слабость», и  решила чуть-чуть, самую малость, потешить его самолюбие, поэтому и назвала его «Шефом».

Следующий звонок она решила сделать в Семипалатинск. Откликнулись и здесь на удивление быстро. К телефону подошла Светлана. По её голосу Нина поняла – что-то случилось.

Первой её мыслью было – Кирилл напился и что-то натворил, и сердце её непроизвольно сжалось. Но то что она услышала от дочери - повергло её в ужас.

- Как же так, доченька, ты же говорила, что он хороший человек, а он…?

- Да нет, мама, он не виноват, - перебила её дочь, - его кто-то подставил. Мы с папой почти нашли угонщика. Мы всё в полиции рассказали, и даже адрес свидетельницы им сообщили.

- Ну, слава Богу! Ты Николая видела… в тюрьме?

Слово «тюрьма» она, казалось, с трудом выдавила из себя. Оно несло в себе такой заряд ужаса и беспросветной тьмы, что внутри у неё всё похолодело. Бедная доченька, девочка моя, такая молодая, а жизнь уже начала бить её. За что, Господи? За что? - сокрушённо подумала она.

Выслушав рассказ Светланы  о  посещении  полиции и Николая,  она  стала  успокаивать  её:

- Ты, доча, крепись, не падай духом. Надеюсь, у вас всё наладится.

- Да я, мама, и так держусь, -  и слегка похвасталась, - у нас в больнице никто-никто не догадывается о моей беде. Я никому-никому, мамочка, не рассказала.

Ох, дочка, дочка! Какой ты ещё ребёнок у меня, жалость сдавила ей сердце.

- Чем папа занимается? - поинтересовалась она. Позови его к телефону, пожалуйста.

Когда Кирилл взял трубку, она, поздоровавшись, спросила, как его самочувствие, а когда он сказал, что всё нормально, Нина, пожелав ему здоровья, рассказала о  предложении, сделанном ей хозяином аптеки, и о полученном письме.

Под конец разговора Нина предупредила Кирилла, что завтра утром постарается первым же рейсом выехать в Предгорное. На какой срок, она ещё не знает. И ещё высказала просьбу: пока она будет отсутствовать, чтобы он, и добавила: «Уж, пожалуйста!», побыл у дочери…, поддержал её, как он может и, главное, не оставлял бы её одну надолго…. Помоги ей! - сказала она. И немного замявшись, закончила! «Ты уж, пожалуйста, не пей, хотя бы там. Не позорься перед дочерью.

- Ты что, Нина, да я…, да ни в одном глазу!

- Ну, пока! Целую! - немного успокоившись, попрощалась она с мужем.

 

                                                  *    *    *

Увидев лежавшую в постели мать, Нина, в первое мгновение, даже не узнала её, казалось, перед ней лежит совершенно чужой человек. Даже не человек – мумия, так она усохла и сморщилась, и лишь открывшиеся при её появлении до боли знакомые глаза, всё так же смотрели на неё - с любовью и лаской. А ведь прошёл всего лишь только месяц с последней встречи, испугалась Нина, увидев в таком состоянии мать, и не смогла удержать слёз.

Бросившись к своей, такой родной и доброй мамочке, она упала перед ней на колени, и плача, стала целовать и гладить её ставшие совсем худыми, покрытые морщинами, руки.

- Родненькая моя, мамочка, что у тебя болит?! Ты только скажи. Я всё-всё для тебя сделаю! – Какой нужен врач? Мамочка, ты только не молчи…

- Не суетись, дочка…, я умираю, - прошептала старушка. Только и держалась, чтобы… посмотреть на тебя хоть одним глазком….  Спасибо тебе, Господи, исполнил мою просьбу!

Нина, слушая прерывистый шёпот матери, увидела, как из её глаз выкатились две слезинки, и покатились по её старенькому, сморщенному, но такому дорогому для Нины, лицу -   очень изменившемуся за прошедший месяц, лицу.

- Ну, что ты, мамочка, родная…

- Не перебивай… меня… дочка, - всё также шёпотом, с длинными паузами, продолжала мать, - открой нижний ящик комода, и возьми там связку бумаг, перевязанную голубой ленточкой из твоего бантика…. Помнишь свой бантик…?  Это твоё…

- Потом возьму, не к спеху, - перебила шёпот матери Нина. Может, тебе водички подать, а? Ты хоть что-нибудь ела? – спрашивала Нина, а у самой слёзы всё продолжали катиться из глаз, и сердце было наполнено болью и любовью к дорогому ей человеку, давшему ей жизнь. И теперь, неожиданно, покидавшему её, и как видно, навсегда.

Казалось, мать уже не слушала дочь. Она лежала закрыв глаза, и лишь хриплое, прерывистое дыхание, говорило - в её теле ещё теплится жизнь.

Да, она была уже почти полностью в другом мире, видела его…. Он звал её в свои, райские кущи и, казалось, говорил - не сопротивляйся, ты выполнила свою задачу на Земле!  

Её лицо выглядело совсем отрешённым от этой жизни, и только какой-то долг, или, не до конца выполненная задача, всё ещё удерживали её сознание.

Нина, сквозь пелену слёз застилавших её глаза, видела, а может быть чувствовала? - мама ещё что-то хочет ей сказать и, прижав её руку к своим губам, ждала: молчала и ждала.

- Дочь, - вновь услышала она прерывистый шёпот умирающей матери, - у тебя… есть брат…, близнец. Никополь….  Детдом…, всё в бумагах. Я…, не родная… мать – приёмная. Я тебя… удочерила, взяла из детдома…  в  Никополе…, на Украине…. Найди его…. Найди!

Нина слушала хриплый шёпот матери, и ничего не могла понять: какой детдом…? Почему детдом…? И ещё более странными показались ей слова – приёмная мать.

 Она лихорадочно пыталась вникнуть в смысл этих слов и, наконец, поняла – это горячечный бред больной мамы. Не стоит обращать на них внимание, а нужно просто успокоить её, постараться облегчить её страдания.

Отвлёкшись, она не заметила, что мама уже долго молчит, что не слышно её хриплого дыхания…. А, когда до её сознания дошло случившееся – завыла по-бабьи, во весь голос. Затем, схватилась за голову и, качая ею, всё повторяла: «Мамочка…. Мамочка…!»

Она выла так надрывно и жалобно, как воет волчица, потерявшая своих детёнышей, и не слышала, как в унисон её вою завыли соседские собаки, почуявшие рядом смерть.

 

                                                                 *   *   *

…Нина, словно зомби, не понимая и не вникая, делала всё то, о чём просили люди: выполняла какие-то их просьбы, расписывалась в каких-то бумагах…. Но больше сидела у гроба, и смотрела на родное, теперь совсем неулыбчиво-строгое лицо умершей матери. Она всё надеялась, что мама, как прежде, улыбнётся ей, и скажет: «Я пошутила доча, прости меня». Но сколько она ни ждала, мама продолжала молчать, и Нина окончательно поняла - мамы больше нет, мама умерла!

После поминок, дня через два, она постепенно начала оттаивать, и смогла потихоньку, не торопясь, заняться разбором небольшой пачки бумаг, перевязанных ленточкой и оставленных ей матерью. Ей ещё трудно было достаточно чётко вникнуть в смысл написанного, но «главное» она уловила.

И это, главное, повергло её в неописуемый ужас: они с братом-близнецом родились в одна тысяча девятьсот сорок третьем году, в городе Никополе, что на Украине. Мать их забеременела после изнасилования её немцем-деньщиком, стоявшим у них на «постое» со своим капитаном во время оккупации. При родах скончалась от большой потери крови и родильной горячки.

Остались они на руках у бабушки - матери мужа своей мамы, ушедшего на фронт и погибшего в первом же своём бою при защите Киева – Соколовой Варвары Артёмовны.

В сорок пятом году, бабушка, простудившись, серьёзно заболела и скончалась, оставив малюток одних в доме. Только через три дня малюток нашла соседка, случайно зашедшая к ним с какой-то просьбой.

Их поместили в детский дом, вновь открытый после оккупации. Вот там-то и удочерила девочку, работавшая там няней, её теперешняя мама – Вера Яковлевна Туманова, оставив малютке имя и отчество, данные ей при рождении.

У Веры Яковлевны все родственники жили в Казахстане и, когда она получила письмо о смерти своей матери, то, не долго думая, уволилась с работы, и уехала на Родину своих предков: её муж тоже погиб в одной из многочисленных схваток с противником. Поэтому, её больше ничто не удерживало на Украине.

 

                                              *    *    *

Они жили в маленьком домике, доставшемся по наследству. Вера оказалась однолюбкой - все претенденты на её руку и сердце получали «от ворот, поворот». Постепенно женихи оставили её в покое, и они с Ниной зажили себе тихо и мирно - радуясь весне, первому снегу, первым победам в школе,  а иногда и плача над полученными Ниной двойками в дневнике, и… синяками.

Перечитывая по несколько раз отдельные места в письме мамы, Нина сопоставляла факты известные ей, и факты, подтверждённые документами, приложенными к прощальному письму.

Вырисовывалась страшная «картина», и разобраться в ней она могла только поговорив с мужем – Кирюшей. Но даже сейчас она боялась признаться себе, насколько она боится этого разговора.

В голове её не один раз мелькала мысль – а вдруг это просто случайное совпадение, а вдруг это какая-то ошибка?

И таких «вдруг» она старалась найти всё больше и больше, выискивая их, вылавливая, искусственно прилепляя к своему случаю, и… понимала - нет, всё это надуманное, а настоящее только то, что в письме и документах.

В голове мельтешили какие-то дикие образы. Её бросало то в жар, то в холод. Нина чувствовала, ещё немного, и от мыслей, заполонивших её голову, она вот-вот завоет по–бабьи, на всю деревню, или же просто сойдёт с ума.

«Мамочка! Что же ты раньше, когда я ещё маленькой была, не показала мне эти документы, или, когда я школу заканчивала?» - качая головой и издавая стоны, вопрошала она. «А потом, потом-то, когда я собралась замуж за Кирюшу, почему не остановила меня? Или не догадалась…? Не поняла, кто он? Господи, ты-то куда смотрел, почему не вразумил её? Сколько ошибок было бы нами предотвращено..., сколько ошибок!

Какой грех! Какой грех! Как людям смотреть в глаза? Остаётся только одно – умереть! Да, это единственный выход, который ещё возможен в моём положении…».  

И не дав закрепиться этой мысли, молнией пронзила голову другая - аа…, как же…, дети…? Что им-то, сказать…?  Как? Какими словами всё это донести до них? Гос-по-ди…! Поймут ли они меня?

Её терзания ни на мгновение не оставляли её, они были бесконечны, они не давали ей возможности расслабиться.

«Господи, взывала она к нему, к тому, кто  даёт нам жизнь - что мне делать? У меня сейчас голова разорвётся от боли…, ууу…, уу… и, не отрывая полубезумного взгляда от фотографии матери…, потеряла сознание.

Очнувшись, она не сразу поняла, где находится - в глазах её горел огонь безумия, а в мозгу мелькали сцены судилища…!

…Она была привязана к столбу, а вокруг безумствовал народ. До неё доносились крики - «Сжечь грешницу! В огонь её, в огонь! Только огонь очистит её грешную душу!»

Она обводила взглядом  беснующуюся толпу, надеясь найти, хотя бы один понимающий, жалеющий, поддерживающий её взгляд, но нет! Вокруг только разодранные в злобном крике и проклятиях рты! А потом…, потом кто-то бросил в неё камень, за ним полетел другой…

Не выдержав боли, она закричала в эти распахнутые рты, и злобой горящие глаза: «За чт-о-о…?! Нет на мне ви-н-ы…! Так сложилось в моей судьбе! Будьте милосердны, лю-ди-ии…!

Она ещё  хотела  что-то  крикнуть, но следующий камень,  брошенный чьей-то злобной рукой, разбил ей  губы.

И Нина поняла – ей не переубедить толпу, не переубедить этих смеющихся  и издевающихся над ней людей…!

Она, разбитыми в кровь губами, лишь смогла тихо прошептать: «За что вы так со мной, люди…, за что? По какому праву? Я не виновата…. Это так  распорядилась судьба».

 И от беспросветной муки, подняв взор к небу, закричала: «За что, Господи?!»

В последней надежде на их милосердие, на милосердие этих, близких когда-то ей людей, с которыми она прожила бок  о, бок, не один десяток лет, превозмогая боль разбитого рта, она опять закричала: «Лю-д-и-и! Да, простит вас ВСЕМИЛОСТИВЫЙ БОГ ЗА ВАШЕ НЕРАЗУМИЕ…, и… за ВАШУ ЖЕСТОКОСТЬ!!!»

В воспалённом мозгу Нины начала зреть какая-то, совершенно для неё новая мысль. И эта мысль заставила её неожиданно вспомнить - в сарайчике мама хранит бидон с керосином, «на всякий случай, вдруг электричество отключат!»

 Как была босиком, она бросилась во двор, и стала искать его. Она перевернула всё вверх дном, даже слазила в погреб, но он не находился. Тогда она вернулась в дом, и… увидела его: он стоял у печки, совсем на виду, словно ждал её, ждал, когда она возьмёт его в руки...

 

Глава семнадцатая

      ПОЖАР

……………………………………………………..................................................................

…..............................................................................................................................................

............................................................................................................... ...................................

...........................................Люди поняли, что на улице что-то неладно, только когда в их окнах начали отражаться отблески пламени. Выскочив из домов, они, вначале, были заворожены  развернувшейся перед ними сказочной картиной - огромное, высотой почти до неба, пламя, бушевало, вырвавшись на свободу!  Что-то трещало внутри него, и утробно гудело. Оно, как живой организм чудовищного размера, изгибалось, покачивалось, закручивалось спиралью и, казалось, иногда, на какое-то короткое время, уменьшалось в размерах.

  Затем, вдруг, в одно мгновение, резко распрямившись, устремлялось вверх, разбрасывая вокруг горящие головни и рассыпая искры…

Внутри огненного столба пламя было ярче, чище, и только контуры этой разбушевавшейся огненной стихии, были окаймлены чёрными вкраплениями дыма.

Это горел Веркин, построенный ещё до Октябрьской Революции, деревянный дом - дом их соседки!

Некоторые очевидцы, присутствовавшие при бедствии, и видевшие пожар воочию, видевшие эту буйную пляску огня, впоследствии утверждали, что видели, как внутри огненной стихии плясал какой-то человек, очень уж похожий на Веркину дочку, Нину...

И добавляли, крестясь: «Царство ей небесное!»

 

Часть  вторая

 

 РАСПЛАТА

 

                                                                  …Проклят, кто ляжет с сестрою своею,

                                                                   дочерью отца своего, или дочерью

                                  матери своей!

                                                                                      (Пятая книга Моисея)

 

Глава первая

   ЛАРИСА

Пока стояли погожие дни затянувшегося бабьего лета, Лариса решила заняться огородом. Нужно было собрать оставшуюся картофельную и помидорную ботву, сложить её в компостную яму, да и вообще, навести какой-никакой порядок на подворье.

 Главное же – срезать оставшиеся вилки капусты, чтобы не ушли, не дай Бог, под снег. Она не трогала их до сих пор – тянула время, чтобы заквасить в благоприятные для этого дни. А  тут,  как  на  грех,  синоптики  пообещали  резкое  изменение  погоды в виде дождя и мокрого снега.

Чем чёрт не шутит, подумала она, вдруг они  на  этот  раз  не  ошибутся,  и  действительно  погода  испортится?

Выйдя из дома, она увидела над собой ярко-голубое, чистое, даже без маломальских тучек, небо. Солнце, без единого пятнышка, похожее на раскалённую конфорку печи, светило ярко, как летом. Вот только грело не так сильно. А так, действительно, почти лето! Даже паутина пролетела над огородом, слегка зацепившись за Ларисину щеку, казалось, она хотела этим сказать - смотри, народная примета не ошибается, будут ещё погожие дни, а синоптикам не верь - соврут и полтинника не попросят.

 Провозившись почти до обеда, Лариса вымоталась основательно. Зато капуста была срезана, а огород, без валявшейся там и сям ботвы, принял более-менее приличный вид. Не стыдно будет перед соседями - подумала она. Э-эх, был бы мужчина в доме!

 В прежнее время, когда рядом с ней был сын, было намного легче. Он, хоть и не очень был силён физически, но большую часть мужской работы выполнял исправно. Во всём старался ей помочь, понимал, как ей трудно одной – работа, огород, куры. Они ещё и коровку держали. Молоко и яйца всегда были на столе. Ну, а что не мог сделать - просили соседских мужиков о помощи. Никто пока ещё не отказывал.

Отношения с соседями построились давно - на взаимопомощи и поддержке. Иначе нельзя!

В наше, столь бурное и неустойчивое время, отгородившись каменой стеной ото всех, не выживешь…

Даа…, тяжело одной!

 Надо, наверное, дом продавать и переезжать к Коле со Светой – давно зовут. Коля всё время знай себе, твердит - что тебе, мама, одной в таком огромном  домище жить. Переезжай к нам. Места у нас много и, так это, с тонким намёком, а вдруг внук появится. Как без бабушки жить-развиваться будет?  Кто  ему  занимательную  сказку  на  сон  грядущий  расскажет?

Внуки – это хорошо. Особенно, если внучка.

При этих мыслях Лариса совсем расслабилась, даже нечаянно набежавшую слезу рукой смахнула. Рада она за сына. Вырастила одна, без мужа. Сколько пришлось перенести, пока он рос. Ночей не досыпала, особенно когда болячка какая-нибудь к нему прицеплялась. Не обходили его болезни стороной, не обходили.  Переболел он всеми детскими болезнями: коклюшем, скарлатиной, и даже корью переболел. Но ничего…. Слава Богу – обошлось.

Может и правда продать дом и переехать к нему в город, вновь закрутилась в голове мысль. Отдохну на старости лет. Вон сколько забот сразу отпадёт – огород, живность, печь не нужно будет топить… и, задумалась…. А Герду куда?

Да и привыкла я здесь. Жаль с домом расставаться - родной он, как-никак. В нём же отец с матерью меня на свет выпустили, деда с бабушкой мне сказки рассказывали.

Этот дом ещё прадед наш построил. Я же коренная казачка. Как я оторвусь от своих корней…? Срослись мы с домом душой и телом. Кровью предков приросла я к этой земле…

Так, наверное, в сотый, или в тысячный  раз, решая, что же дальше-то делать, она вернулась в дом.

 Прошло не более получаса как Лариса, уютно устроившись, села смотреть вечерний сериал по телевизору. На экране разыгрывалась нешуточная драма между родителями и детьми, желающими вырваться из-под опеки ретроградов-родителей…

 У нас такое редко встретишь, решила она. Не тот у нас менталитет, не тот…, хотя….

Тут она отвлеклась, вспомнив свою утреннюю мысль: что-то давно не было письма от Николая и Светланы…! И в тайне пожелала, чтобы раздался скрип калитки, и она услышала - «Мама, вот и мы!»

И так ей это ясно привиделось, что она даже глаза зажмурила, чтобы подольше сохранить свою мечту.

Она бы, наверное, не услышала стука в калитку из-за развернувшегося страстного диалога в работающем телевизоре, но Герда так залилась лаем, что не услышать её было просто невозможно. Её лай ни с каким  другим лаем не спутаешь. Гав! Гав! – как удары в большой барабан. Она своим лаем мёртвого из могилы поднимет, говорили, посмеиваясь, соседи.

Коля её щенком маленьким на автостанции подобрал и, вот, пожалуйста, выросла такая умная собачка. Правда постарела сильно…. Это сколько же ей…? Лет пятнадцать, наверное? А может больше…? Или нет…?

Нет, пожалуй, не больше. Это было…, это было…, дай бог памяти, когда Коля институт закончил…. Верно, однако!  Как раз в то время он защитился, и домой приехал дипломом похвастаться…

 Э-эх, молодо-зелено! Как она за него радовалась! Как радовалась!

Лариса тяжело поднялась с дивана и, подойдя к окну, выглянула во двор. С той стороны ворот маячила стройная женская фигурка, она сразу узнала её - Галка – почтальонка местная: молодая, красивая девушка, почти соседка. Живёт  со своими  родителями через два дома от неё.

Шаркая домашними тапочкам со стоптанными задниками, Лариса отправилась во двор.

 

*    *    *

Последние года полтора ноги что-то стали плохо служить,  подумалось ей, пока она медленно бредя к калитке. Эхх, то ли старость, то ли болячка какая-то прицепилась…? Надо будет со Светочкой посоветоваться, а то, что же это, ещё не совсем старуха, а передвигаюсь как древняя арба, поскрипывая и покачиваясь. Хорошо ещё хоть на поворотах не заносит – посмеялась втихомолку она над собой.

- Цыц, Герда! Хватит брехать! – погрозила  она собаке, проходя мимо. Уже подходя к калитке, она услышала, как Галка пытается разговаривать с Гердой, беснующейся   на   цепи. Она,  пытаясь её успокоить ласковыми словами, наговаривала:

- Герда, фу! Фу, Герда! Ты что, не узнаёшь меня собачка? Хорошая собачка. Хо-ро-шая…. Перестань лаять. Это же я, Галя…. Я твоей хозяйке письмо принесла, а ты лаешь на меня.

Письмо, действительно, было от Светы с Колей, да ещё и заказное к тому же.

Расписавшись в получении, Лариса решала – открыть сейчас, или уж в доме, без посторонних глаз?

Вертя конверт в руках, она изредка бросала короткие взгляды на Галину и, сравнивая её со Светланой, думала - повезло Коленьке с женой, а мне со сношенькой: и умница, и красавица. Все в Иртышске только и говорят о них, когда разговор заходит о молодых семейных парах.

Соседи, так, те… вообще…, чуть что сразу - повезло тебе Лариса Степановна, ох, как повезло! Сын директор, свой автопарк имеет, а сноха молодая, да ещё и врач к тому же…

Не иначе, как завидуют, услышав соседские слова, сразу решила Лариса. А вспомнив разговоры и пересуды односельчан, она покачала головой, и лёгкая улыбка легла на её лицо.

Галка-почтальонка письмо отдала, а сама стоит, не уходит, топчется, видимо спросить о чём-то хочет. Ясное дело, не о чём, а о ком! Все вопросы у неё только о Николае – как, да что?

Она раньше за Колей бегала, ещё со школы всё норовила за него замуж выйти, но видно не судьба. А вообще-то девушка хорошая, ничего  не скажешь…. Бедная, до сих пор в девках сидит.

Её мать как то при встрече пожаловалась - не хочет Галка замуж ни за кого идти, говорит, дождусь Колю. Я ей, так мол, и так, Николай себе городскую фифу нашёл, не чета тебе, чего ждать! Вона сколько парней вокруг тебя увивается. Так она, представляешь, Степановна, отвечает - нет! И всё тут!

Как я её ни уговариваю – и слышать ничего не хочет. Дома сидьма сидит, ежлив не на работе, всё книжки разные читает…

Сдвинулась она на твоём Николае! Честное слово, сдвинулась!

- Галя, а чего это письмо заказное? – оторвавшись от неожиданно посетивших  её  мыслей,  поинтересовалась Лариса, и повертела конверт в руках.

- Так, наверное, что-нибудь серьёзное, Лариса Степановна…. Или…, может документы какие, чтобы, значит, случайно не затерялись в дороге, или на почте?

- Понятно…. Ты, Галя, маме привет передай от меня.  Кстати, как её здоровье? Не болеет?

Она спрашивала, и всё пыталась искривлёнными подагрой пальцами открыть конверт. А он, казалось, сопротивлялся её попыткам, не давался, всё  старался  выскользнуть из её, теперь  не таких уж гибких, пальцев.

- Нет, мама, Слава Богу, не болеет. Привет с удовольствием передам. Спасибо! - ответила Галка.

Не справившись с упрямым конвертом, Лариса, от нетерпения, поспешно надорвала его, и вытащила листок.

Письмо, как всегда, написала Светлана.

Ох, уж эти мужчины! – слегка возмутилась Лариса. Для них написать две строчки – мука мученическая. Всё норовят на жён свалить. И её Коля такой же  «любитель» письма писать. Как же, дождёшься от него!

К почерку снохи, такому же неразборчивому, как и у большинства врачей, Лариса уже давно приноровилась, научилась разбирать её каракули. Поэтому, быстро пробежав глазами содержание, она вначале ничего не поняла. Пришлось читать второй раз, но уже медленно, вдумываясь в смысл каждого прочитанного слова. А когда смысл написанного дошёл до её сознания, больные ноги её подкосились и она, глухо застонав, словно срезанная острой косой трава, грузно осела на землю.

Но слёзы ещё не пришли. Глаза были горячечно сухи, и только в голове звонко стучали молоточки.

Они, слёзы, придут потом, когда объединятся вместе боль сердца и тоска по сыну, когда она останется одна в доме…, без посторонних, хотя и  участливых, но таких чужих глаз.

- Что с вами, Лариса Степановна? – забеспокоилась Галина, увидев побледневшее лицо её, и пытаясь понять причину случившегося. - Давайте я помогу вам подняться. Вы, Лариса Степановна, только чуток подсобите.

Герда, не переставая хоть изредка взлаивать на Галину,  на мгновение замолчала, а затем, присев на задние лапы, заскулила, словно ей тоже что-то такое передалось. Передалось по каналу неведомой внутренней связи, по неизученной до конца людьми, связи человека и домашнего животного. Связи животного с человеком, длительное время находившимся рядом, живущими бок о бок на одном подворье.

Лариса не потеряла сознания от такого страшного известия, но ноги, вдруг сделавшись ватными, не хотели держать её отяжелевшее тело. Чтобы подняться с земли, нужно было принять постороннюю помощь, не показав при этом своё, так неожиданно подступившее горе.

- Помоги. Помоги, золотко, - прошептала она. Что-то голова закружилась.

- Вы, Лариса Степановна, обхватите меня за шею руками. Не смотрите, что я тонкая, и с виду слабая. Я очень даже сильная, честное слово.

Кое-как, с помощью девушки, Лариса встала на дрожавшие ноги, но чувствовала – сама дойти до дома, а потом ещё и подняться на крыльцо, не сможет.

А Галя, казалось, это тоже чувствуя, положила её руку себе на плечо и, приобняв, смело повела через весь двор, мимо злой собаки, в дом. Что собака может её покусать, она даже не подумала…

Человек в беде – вот всё, чем она руководствовалась, забыв на время  и  свой  страх  перед  собаками,  и  свою  почтальонскую  сумку!

Герда, казалось, понимала своим собачьим сердцем, что с её хозяйкой происходит что-то неладное и, следя своими умными глазами за Галиной, лишь изредка скалила зубы и утробно взрыкивала, как бы предупреждая – мол, смотри у меня, не обидь мою хозяйку!

Кое-как добрались до дивана. Галина сбегала в спальню, принесла подушку и, взбив её, подложила Ларисе под голову.

- Ну, как вы, тётя Лариса? – с тревогой в голосе поинтересовалась она. Может всё-таки сбегать скорую помощь вызвать…? А? Мало ли, что!

- Спасибо тебе, милая. Ничего…, полежу немного…, вот всё и пройдёт, - слабым голосом поблагодарила она душевную девушку. Ничего, не беспокойся…

 Ой! - спохватилась вдруг Галина, я же сумку со всеми письмами и деньгами у ворот оставила! Хоть бы никто не «увёл»! Можно, я побегу? А вечером, после работы, я заскочу вас проведать, и поесть что-нибудь приготовлю - то,  что  Вы  особенно  любите.  Вы только  скажите,  ладно, я много чего умею готовить - меня мама научила.

- Беги! Конечно, беги! Со мной уже все в порядке. Маме не забудь привет передать,  и  скажи, что у неё очень хорошая, даже замечательная, дочь выросла.

Зардевшись от похвалы и смущения, Галка выскочила из дома, совсем не подумав о злой, огромной собаке во дворе.  Она была так охвачена тревогой за свою сумку, что, пробегая мимо собаки, даже не обратила на неё внимания. А та, шокированная таким неуважением к себе, только обиженно проводила её взглядом, и запоздало несколько раз гавкнула.

 

*    *    *

Как только Лариса осталась одна, из глаз её потекли долго сдерживаемые слёзы - слёзы жалости и обиды за сына, такого умного и ласкового. Как у всех матерей, её ребёнок, её сын, был лучше всех и, рыдая, она награждала его всеми ласковыми словами, какие только знала.

Наплакавшись  и  чуть  успокоившись, она принялась составлять план на завтра.

Таак, сегодня не смогу, а завтра, завтра обязательно надо ехать в Семипалатинск, решила Лариса, вытирая мокрые глаза. Ну, что за напасть такая? Какой паразит подстроил такую каверзу моему сыночку? За что, Господи? За что так наказываешь его?

 И, не сдержавшись, она вновь зарыдала во весь голос…

 За что, Господи? - шептали её поблёкшие от времени губы. Лучше меня накажи, Господи! Я всё приму от тебя, только сыночка моего избавь от тюрьмы и от сумы…

Так, рыдая, она просила ТОГО, кто властен над нами и всем живущим на Земле, просила для сына!

Даже у женщин слёз не бездонный колодец, и не вечная полноводная река. Так и у Ларисы - они перестали бежать. Постепенно «колодец» иссяк, и лишь редкие слезинки изредка скатывались по её щекам.

Она подумала о Светлане, о своей любимой сношеньке, которая стала для неё вторым ребёнком, таким же любимым, как Кирилл. Она полюбила её всей душой, и совершенно не представляла женой Коленьки другую девушку…

Как она одна, без Коли, будет жить, если, не дай Бог, его посадят?  - тревожилась она о снохе. Будет жить одна, или всё же вернётся к своим родителям? Ааа…, как же я? Как я останусь одна на белом свете? Нет и нет. Я хочу, чтобы она жила со мной. Нам вдвоём будет легче перенести разлуку с Колей.

Лариса ещё немного посидела, вспоминая письмо Светланы. О чём-то она ещё написала…,  о чём…? Никак не могу вспомнить…. Ах, дааа…, что-то о своём отце…

 Где же это письмо…? Куда оно могло запропаститься…? Может, я его у ворот оставила, когда грохнулась…? Вроде бы нет. Я его всё время в руке держала…. Аа-а, вот оно куда завалилось, а я-то сослепу и не видела!

Она нашарила рукой завалившееся между спинкой дивана и подушкой письмо.

Оказывается, Светлана писала, что к ним приехал её отец и, что он уже познакомился с Колей. Вроде бы они понравились друг другу, думает она…

Ну, Слава Богу! - порадовалась Лариса, вздохнув, хоть одна радостная весть.

И ещё писала она, он нашёл свидетельницу наезда на человека, и Колю скоро отпустят. А мама не приехала, потому что бабушка сильно заболела. Как только бабушка  выздоровеет,  мама сразу же приедет к ним, так сказал папа.

Да, нужно срочно ехать. Заодно познакомлюсь с родителями Светочки. А то, что же это получается? Считай, уже полгода, как Коля со Светой поженились, а мы до сих пор не познакомились. Не хорошо это…. Не по-людски это как-то.

 

Глава вторая

к-н АКИШЕВ

…Так ты, Женя, предлагаешь материал по Патину передать в суд? И у тебя никаких-никаких сомнений не возникает? Не кажется ли тебе, что…, продолжал капитан допытываться у своего подчинённого.

- А, что! Заключение экспертизы есть? Есть. Что в нём сказано? – и по слогам продолжил, - авто-мо-биль мар-ки Фольксваген, госномер такой- то…. Дальше читаем: в результате проведённой технической экспертизы…

- Что написано в заключении я знаю, - перебил его Ерлан, - читал как-никак. А, вот, куда ты денешь алиби Патина? Его жена…, как её? Светлана Кирилловна? Утверждает, что он всю ночь был дома и никуда не отлучался.

- Ох-ох-ох! Скажите, пожалуйста! – засмеялся, покачивая головой помощник. Нашёл, кому верить. Да любая жена…, любящая конечно, горой за своего мужика встанет…. Как Александр Матросов, грудью защитит, добавил он, и плотоядно улыбаясь, закончил, - а грудка у неё ничего…. Я бы с удовольствием её помял…. Очень даже аппетитное вымечко…. Так бы и присосался…

- Ну, ты! Жеребец, некастрированный! – возмутился Ерлан. Всё бы тебе мять, да трахать. Ты понимаешь, Женя, Патин произвёл на меня очень хорошее впечатление. И он, и его жена – не лгут. Я это нутром чувствую. Кто-то его здорово подставил, или…

Значит так! – построжел он, - господин старший лейтенант, властью данной мне вышестоящим начальством, а также собственной совестью…, - и не выдержав тона, рассмеялся. – Женя, съезди к этому…, Виктору Тимофеевичу - врачу больницы, в ко- торой работает Патина и, так это, аккуратненько, не напрягая, постарайся всё о нём узнать. Незачем тень на человека понапрасну наводить. Ну, а если…, тогда действуй по обстановке. Короче, сориентируешься на месте.

- Слушаю и повинуюсь, господин капитан, -  и, дурашливо прикрыв голову ладонью, Женя отдал честь. Ааа…, на чём я поеду? Опять на автобусе?

- У тебя, Женя, должность маловата для персонального транспорта. Дослужишься до начальника отдела, тогда…

А я, пожалуй, возьму на себя свидетельницу…  Валентину, - задумчиво произнёс Ерлан…. Ну, всё, по коням! Надо поспешать, а то начальство уже начинает грозно хмурить брови и рыть копытом землю.  Как управишься – возвращайся. Ещё разок проанализируем ситуацию. – Давай-давай, не стой столбом, выметайся!

Ерлану повезло - Валентина Селюженкова, со своим чадом, была дома. Она открыла дверь почти сразу, вероятно находилась рядом. Представившись, и показав служебное удостоверение, он попросил разрешения поговорить.

- Входите, только о чём поговорить? – стоя в дверях и загораживая вход,  поинтересовалась она и, ещё не закончив спрашивать, крикнула в глубину квартиры: «Миша! Сынок, ты слышишь маму? Не лезь к стиральной машине, уши надеру!»

- Я по поводу рассказанной вами Кириллу Владимировичу утренней ситуации, той – с водителем на вишнёвой иномарке, и пьяным на дороге.

- Аа-а…, так вы из полиции? - казалось, до её сознания только сейчас дошло – кто он и откуда. Ну, проходите…. И, опять: «Мишутка! Ах ты, проказник, сколько  раз  повторять,  не  лезь к машинке, током ударит!».

Ерлан понял – пришёл он не вовремя но, быстро прикинув, решил - не уходить же  «не солоно, хлебавши», и галантно поинтересовался – «Куда прикажете?»

- Проходите, - показала в сторону открытой в конце коридора двери, хозяйка. - Я бы вас в зал пригласила, но там не убрано, да и стирка у меня, - извинилась она, и её щёки чуть порозовели от смущения.

- Ничего, ничего. Ещё раз прошу прощения за беспокойство, но служба, понимаете ли.

Валентина, время от времени прерываясь, уходила проверять стиральную машину, но Ерлан её рассказ прекрасно понял и запротоколировал. Осталось только расписаться…

- Ой! Я же совсем забыла…,  вот дурёха, - воскликнула Валентина и слегка хлопнула себя по розовой щёчке. Он…, ну тот, шофер, когда пьяного оттащил от дороги, достал из машины  газету и, свернув её кульком, поднес к лицу пьяного, а потом…,  мне показалось, или  нет,  понюхал кулёк. Я как-то раз видела – полиция так делает…

Ерлан, слушая рассказ свидетельницы, всё более и более убеждался в невиновности Патина. Всё складывалось как кирпичик к кирпичику, без щелочки, ровными, стройными рядами.

Во-первых, со слов свидетельницы или, почти свидетельницы, явствует - водитель, сбивший сержанта ГИБДД,  совершенно не похож на господина Патина. Во-вторых, время, указанное в протоколе, полностью подтверждается ею же и, наконец, в третьих…

Ерлан призадумался. Что-то заставило  его приостановиться в перечислении своих, таких логичных выводов. Это, что-то – были слова Валентины  Селюженковой  о  газетном кульке.

Зачем водителю, совершившему наезд, проверять  – пьян или нет пострадавший…? Тем более, что сам уехал с места  происшествия. Не-по-нят-но,  очень  непонятно…

Записав дополнение свидетельницы, он попросил её расписаться в протоколе допроса и, выйдя в коридор, попрощался, не забыв пожать Мишкину, протянутую для прощания, руку.

 

*     *     *

Ерлан заполнял бланк Постановления об освобождении Патина, когда в кабинет ввалился сияющий, словно тульский самовар после полировки, запыхавшийся Женя Васильев.

- Ну, что я тебе говорил? – возбуждённо проговорил он, плюхаясь на стул, - не участвовал Виктор Тимофеевич в этом происшествии!  Не уча-ство-вал.

- Не веселись, лучше рассказывай, как ты допёр до этого  «Великого» открытия? - приказал Акишев своему помощнику, и отодвинул в сторону бланк Постановления. - Что ты там откопал такого, что повлияет на судьбу Патина?

- Докладываю, шеф, - раскрыв папку, начал Женя. После разговора с сотрудниками больницы, у меня сложился портрет нашего подозреваемого: он, такой же, как я, дамский угодник, то есть, любитель поволочиться за каждой симпатичной мордашкой и, если получится – трахнуть…. Любитель пива и ресторанов, вообще – весёлой жизни. Классный врач. Можно сказать – врач от бога, но… не продвигают, потому что ветренник.

Однако, все характеризующие его, сходятся в одном мнении – он никогда, никого, не подставлял и не подставит, а иногда, даже может взять чужую вину на себя. Вот так-то! Поэтому, шеф, я предлагаю Виктора Тимофеевича не тревожить.

- С тобой всё ясно. Ты, Женя, поверил людям на слово. А, что ты узнал по поводу его катания на чужом автомобиле? Есть у тебя какие-нибудь предположения?

- Не только предположения, а очень, очень даже весомые факты.

- Представьте, будьте добры, эти свои, «весомые», как Вы их называете, факты. Хотелось бы, господин старший лейтенант, их услышать, или пощупать.

- Ну, Ерлан, ты же меня знаешь. Я, как тот бульдог, уж если вцепился, то не выпущу из зубов, - и, самодовольно улыбаясь, продемонстрировал это на своей фуражке. Почему не верите, господин капитан? - обиделся он.

- Ох, и хвастун ты, Васильев, - засмеялся Ерлан, - теперь понимаю, почему к тебе девушки не равнодушны. Ты их уши героическими поступками наполняешь. И во всех расследованиях и преследованиях, ты главный герой…

- Да ладно тебе, Ерлан. Как говорят в Одессе - "Лучше слушай сюда". – Решил я встретиться с Виктором Тимофеевичем, и очень жёстко с ним поговорить - да так жёстко, чтобы из него пот выступил.

- Так он тебе на блюдечке с голубой каёмочкой всё и выложил? - сыронизировал Ерлан. Что-то я сомневаюсь. - Если он преступник, а ты пока не доказал обратного, то…

- А вы, господин капитан, не сумлевайтесь, - скорчив обиженное лицо, засопел носом Женя. Мы, во всяком разе, завсегда стараимси до глубины энтого, как его…, вопроса, дойтить…. И, не выдержав тона, расхохотался.

Ерлану смешная выходка Женьки понравилась, и он тоже заулыбался.

- Женька, перестань кривляться, ты же не клоун! Давай, дальше повествуй, как Ваша «дружеская» беседа прошла….. Ты с него всё вытянул?

Посерьёзнев, тот опять заглянул в свои записи, и продолжил: заглянув в ординаторскую, я представился налоговым инспектором, спасибо, никто не поинтересовался удостоверением личности, и потребовал: «У кого есть легковые автомобили, а если таковые имеются, то предъявите квитанцию об оплате налога на транспорт».

Авто оказалось только у Виктора Тимофеевича. Автомобиль, на моё и, особенно, на его счастье, оказался во дворе…,  а квитанции об оплате техосмотра и транспортного налога у него, как у всех лопухов, прости меня Господи, вместе с документами на машину, лежат в бардачке…. Вроде бы умный мужик, а… придурок!

- Ну, дальше, дальше, - поторопил его, внимательно слушавший, Ерлан.

…А дальше…? Дальше  "Ларчик просто открывался", улыбаясь, продолжил Женя: он владеет, согласно предъявленным документам, тёмно-вишнёвым Опелем, ннадцатого года выпуска. Короче - старее поповой собаки, но вылизан, дай Бог каждому так содержать машину.

Я, не привлекая внимания, как вы и приказали господин капитан,  Женя сделал шутовской полупоклон в сторону Ерлана, аккуратненько его осмотрел - никаких следов! Представьте себе, даже царапин нет!

- И, что? Ты так и не спросил, где он был три дня назад, и куда, в такую рань, ездил? Я удивлён Вашей несообразительностью господин старлей.

- Обижаете, господин капитан! Почему это… не спросил? Очень даже спросил. Мы с ним по-приятельски по сигаретке выкурили, а с сигареткой, как и с бутылкой, ты же знаешь, разговор быстро завязывается.

-  И, что? Он в порыве доброжелательности к тебе, всё выложил?

- Не перебивайте, господин капитан. Был, был он на том самом месте. Был! И пьяного с проезжей части убрал. Ты представляешь, он кулёк из газеты свернул и под нос тому сунул, чтобы значит определить, пьян тот, или болен?

И что самое интересное, он уехал с места происшествия, примерно, минут за пять-десять до самого происшествия. Я у него спросил: «А что же Вы не вызвали скорую помощь?» Так он ответил - «Не было с собой «Мобилы», но из больницы, как только приехал и вошёл в ординаторскую, сразу  же позвонил».  Во,  дела!

- Даа, де-ла-а…. Женя, ты звонок проверил? И что, может и свидетель есть?

- Есть, - вздохнув, ответил Васильев, - девушка с ним была…, и звонок был. Вот, все её реквизиты. Потом сокрушённо добавил, - я тоже не верю в виновность Патина, но… как видишь, все улики против него… 

Да, я ещё заскочил в ГИБДД, и на всякий случай взял справку о принадлежности автомобиля.

Ерлан очень расстроился, выслушав доклад помощника. Всё-таки он надеялся, что сможет быстро снять подозрение с Патина, и отпустить его восвояси, но оно, подозрение, как говорят в народе - "Человек располагает...", нет, не так. Он задумался, вспоминая..., ага, вспомнил: «Человек предполагает, а Бог располагает». Даа…, вот как всё нехорошо повернулось для Патина…

 

*    *    *

Взяв, почти полностью оформленное Постановление об освобождении, он медленно разорвал его, а потом ещё раз, и ещё…. Рвал до мелких кусочков, а затем, выбросил в корзину для мусора. Да, господин Патин, подумал он с жалостью, по-видимому, надолго придётся вам задержаться у нас. Силён враг ваш, силён! Вон как здорово всё спланировал…

Но чёрт меня задери, уже начиная злиться, Ерлан хлопнул  рукой по столу, мы тоже, в конце-концов, не "Лаптем щи хлебаем", разберёмся и накажем виновного!

- Ты, что, Ерлан, так расстроился из-за моего доклада? Так я не виноват!

- Да, так. Ничего. Это я про себя, Женя. Ты, посиди пока, покури. Я подумаю.

…А, может быть, всё обстоит гораздо проще? – продолжал размышлять Ерлан - может же, например, господин Патин, не уступить дорогу такому же скоробогатому, и тот решил…?   Или…, да в конце-концов, всё может быть!

- Женя, давай-ка ещё раз пошевелим мозгами, проанализируем ситуацию с наездом. Какие ещё версии возможны? – обратился он к помощнику, вальяжно развалившемуся на стуле. – У меня несколько версий: Первая - Патин, действительно, сбил ГИБДДешника, хотя это, на мой взгляд, маловероятно. Вторая - кто-то, угнав первый попавшийся автомобиль, решил свести счёты с полицейским, по мнению угонщика незаслуженно наказавшего его. И, наконец, третья – кому-то Патин здорово насолил, и таким образом, угонщик, повязав его убийством, решил навсегда избавиться от него…

Ответь мне, Женя, такие версии имеют право быть?

- Имеют Ерлан, имеют. У меня в мозгу давно крутится одна, на мой взгляд, очень даже разумная мысль, - выслушав шефа, медленно, делая паузы, вступил в полемику Евгений. - Почему бы не предположить, что автомашину, свободно и без охраны стоявшую во дворе, тем более, что там даже маломальской собачёнки нет, какой-то шалопай угнал, нуу…, чтобы просто покататься? Или, допустим на мгновение…, для форса покатать девочек на крутой иномарке?

А ещё, предположим - он пьяный, и девочки не в себе…

- Пьяный? Женя, ты сначала пошевели мозгами. Как может пьяный угонщик вернуться   назад, и машину поставить на прежнее место?

- Не кипятись, Ерлан. - Предположим, ты совершил наезд. Какова твоя, первая же, реакция на это…? Давай пр-о-осто предположим: как бы ты поступил?

- Ну, я бы…, я бы сразу избавился от машины: бросил где-нибудь подальше за углом, или… угнал её вообще куда подальше, к примеру, угнал бы в сторону Кордона…. Но… лучше  утопить в реке…, пусть поищут.

-  Вот, вот! Уже горячее! Но ты рассуждаешь как полицейский, - усмехнулся Васильев, - а ты прикинь…

«Постой, подожди, ты меня не покидай…», фальцетом запел Ерлан от неожиданно  мелькнувшей в голове мысли: ааа…,  что, если….  Что, если…

- Ерлан, ты случайно головкой не повредился от умных мыслей? - ёрничая, спросил Женька.

- Ты понимаешь, Женька! Ты очень даже, ну очень хорошую версию подбросил…

- У меня этих версий, господин капитан, полна голова, только вот…

- Но… понимаешь, Женя, ты не до конца продумал версию, а надо бы…

- На то ты и шеф, чтобы за подчинённых додумывать, - слегка обиделся Васильев.

…Женя, представь свою версию в несколько расширенном варианте, не обратив  внимания на реплику подчинённого, продолжил Ерлан…

- Ну, ну! Давай, выкладывай свой расширенный вариант, - чуть скептически, но уже с появившимся интересом, проговорил, всё ещё обиженный Женя. Интересно послушать, Ерлан, как ты расширишь мою версию.

…Так вот. Я подумал, а что…, если объединить твою версию с моей – третьей?

- И, что? - Женька вдруг заволновался, как абитуриент на экзамене. Ооо, я понял…

…Вот для этого и имеется в штате начальство, чтобы подчиненными руководить, и, как   говорится - направлять их на путь истинный.

- Ох, ох! Вы только посмотрите, какие мы стали важные, - съехидничал Женька, и заинтересованно продолжил, - что будем делать, Ерлан?

- А делать мы будем вот что - ты, Женя, уж коли сам подал такую мысль, займись версией с пьяным угонщиком, но присоедини к ней наезд на полицейского…. Короче, смотри по обстоятельствам.

 Даю тебе полную свободу действий. Как только закончишь отрабатывать свою версию…

- Понял я. Понял. Я только с виду дурак-дураком, а так, очень даже сообразительный, - не удержался Женька, чтобы не пошутить.  

Когда думают, что ты дурак - легче работать с людьми, они, понимаешь, расслабляются.   А затем, уже серьёзно спросил: «А ты, ты чем займёшься?»

- Яаа? Я займусь третьим вариантом. Он, по моему мнению, тоже перспективен…

 Затем, строгим голосом приказал: «Ну, ладно, давай… по коням!» И уже просто, добавил: «Пока! Ни пуха…»

- К чёрту! – ответил Женя и, сложив кое-какие бумаги в папку, вышел.

 

                                                              *     *     *

Оставшись один в кабинете, Ерлан немного посидел, прикидывая, а не ошибся ли он с третьим вариантом. Может, действительно, никаких таких врагов, у Патина нет? И он, капитан полиции, опытный следак (надеюсь, чуть улыбнувшись, подумал он), всё усложняет…?

Нет, интуиция меня ещё никогда не подводила. Носом чую, у вас, господин Патин, хоть вы и убеждаете нас в противоположном - завёлся, таки, враг. Ох, завёлся! Исподтишка кусает, но больно. Ничего…, доберёмся мы до вашего врага…. Доберёмся…! Пока не знаю как, но доберёмся!

Итак, за работу, немного погодя  приказал  он  себе!  Нечего  прохлаждаться. Для начала  набросаем план действий. Таак…, начнём с автобусного парка:  первое - заняться отделом кадров. Необходимо прошерстить все карточки - принятых водителей и не водителей на работу, и уволенных (особенно уволенных). Может, в причине увольнения что-нибудь нарою? Второе – поговорить с людьми. Они иногда замечают то, мимо чего мы проходим не обращая внимания, и…

Прервав мысли, залился начальственной трелью звонок внутреннего коммутатора.

 Вот дъявольщина! -  чертыхнувшись,  Ерлан поднял  трубку: «Слушаю,  капитан Акишев. Да. Сейчас зайду».

Вызывало начальство. Ничего хорошего этот звонок Ерлану не обещал. Почему-то звонки начальства (так он, да и не он один думал), всегда раздаются не ко времени. Раздаются именно в тот самый ответственный момент, когда в голову приходит очень хорошая мысль, и эту, очень даже распрекрасную мысль, необходимо, в конечном счёте - обмозговать.

 

Глава третья

  КИРИЛЛ

 Прошла уже почти неделя, как Кирилл жил у Светланы. Очень суматошная неделя. Ему пришлось после стольких лет мозгового застоя, заставить свои серые клеточки шевелиться. И побегать пришлось порядочно, а ещё, сколько предстоит побегать,  сокрушённо подумал он. Быть бы мне моложе…, или хотя бы не пить последние годы, а так…

Сидя за чашкой крепкого ароматного чая в просторной светлой столовой, Кирилл и Светлана вели неспешный разговор. Сегодня Светлана заступала на ночное дежурство в отделении, поэтому можно было расслабиться, и спокойно поговорить, подбить, как  говорится, итоги.

Время  позволяло.

…Послушай меня, Света, ты напрасно хочешь перевестись в кардиологию. Тебя в отделении  все уважают, ты сработалась с коллегами, сама же говоришь. Ну, скажи на милость, чего ты бежишь от несуществующей проблемы? - качал непонимающе головой Кирилл.

- Как ты не поймёшь, папа, мне стыдно смотреть в глаза Виктору Тимофеевичу. Что он обо мне сейчас думает? Ни за что, ни про что, такое наговорить на человека. Да меня совесть   замучает до смерти, в конце концов!

- Глупенькая ты, дочь! – Тебе что в полиции сказали? Разговор с Виктором Тимофеевичем вёлся как бы беспредметный, никаких конкретных вопросов ему по поводу дорожного происшествия не задавали. Чего тебе ещё?

- А почему он вчера, когда мы одни остались в ординаторской, как-то так посмотрел на меня, а потом спросил: «Что это вы Светочка в последнее время бегаете от меня, как от чумы?»

Значит, знает обо всём, или догадывается.

- Господи, Светлана! Да ничего он не знает, а ты ведёшь себя как маленький ребёнок. У тебя развилось богатое воображение. Ты, как-бы чувствуя свою вину, которой и в помине нет, своим поведением сама провоцируешь человека на такие вопросы. Успокойся, дочь! Выбрось ты эти страхи из головы.

- Ага! Выбросишь тут…. Но я попробую, папа…, постараюсь.

- Постарайся, постарайся. Надеюсь, ты заявление о переводе из отделения ещё не написала? - перебил её Кирилл. Не сделала такой глупости? И, немного подумав, глядя ей в глаза, поинтересовался, - тебе нравится твоя, теперешняя работа? Подумай хорошенько, дочь, прежде чем ответить. Я жду от тебя только честного ответа.

- Да тут и думать нечего, папа. Я очень люблю свою профессию. А терапия – это моё! А, если выразить высокопарным «штилем» - моё призвание! Но…

- Вот это «НО», доченька, - невежливо, воспользовавшись правом родителя, перебил её Кирилл, - совсем не к месту - забудь о нём. Забудь навсегда! Договорились?

- Даа...

- Вот и умница. Подлей-ка мне горяченького, а то за разговором я совсем о чае забыл.

Успокоив дочь, Кирилл, наблюдая за поднимавшимся из чашки паром, вновь задумался.

Как видно в полиции дело Николая опять застопорилось. Необходимость подключения к поиску виновного в происшествии, вновь вышла на первый план из-за состояния дочери.

Дочь и раньше не была в теле, а тут, за несколько дней совсем подусохла, даже с лица спала: со стороны  посмотреть  – мальчишка и мальчишка. Ну никакой тебе женственности…

- Пап! Ты, почему замолчал? Что-то не так…?  Может, чаю подлить?

- Всё, так…, всё, так…. Вот думаю, - со вздохом заговорил он, - где этого угонщика искать? Насколько я понял из твоих слов, полиция, в лице капитана Акишева, "пока" не собирается вешать этот наезд на твоего мужа… - во всяком случае, в ближайшее время. Значит, наша  задача сделать, что…?

- Что?

…Значит, возникла необходимость…, срочная, обрати на это внимание, опять подключиться к поискам свидетелей. Видно мало я поработал над этим вопросом.

- Папа, но ты же не полицейский! К тому же, прошлый раз ты нашёл свидетельницу, и…, что? Только оскандалились на всю Европу.

- Оскандалились…, оскандалились…. Ничего мы не оскандалились! Мы помогли полиции. Как говорится - «Лучше перебачить, чем, не добачить». Разве это помеха для расспросов  живущего поблизости населения? А, вдруг?

- Ну, пап! Ты даёшь! Хочешь стать новым отцом Брауном?

- Ничего подобного! Просто, я хочу помочь своей любимой дочери.

- Какой ты у меня замечательный папка! Я так тебя люблю, так люблю…, и маму. Вот Колю освободим, дождёмся маму, она к тому времени вернётся от бабушки….

Да, папа, а может она с бабушкой приедет? А, пап? И закатим мы пир, на весь мир…

А вдруг ещё и Лариса Степановна сможет к нам приехать, - размечталась Светлана, - я ей два дня назад письмо заказное отправила.

Тогда вообще будет красота…. Вы увидите Колину маму…. Она хорошая.

Ты знаешь, папочка, она мне сразу понравилась, с первой встречи…. Мы с ней дружим…

- Это хорошо Света, что вы дружно живёте. Редко у кого складываются добрые отношения со свекровью…. Ты, знаешь – я очень рад за тебя.

- Спасибо папа. Дай я тебя поцелую.

 

*    *    *

То ли от поцелуя дочери, то ли от горячего чая, Кирилл совсем размяк. Ему представилась вся их сплочённая семья, когда они были вместе и, когда он ещё не пил. Вспомнились ему и совместно проведённые праздничные дни: сколько было радости и веселья, шуток и розыгрышей…. Даа, у них была очень дружная семья!

 Куда это всё ушло? За каким, таким поворотом их с Ниной жизни, они всё это растеряли? Когда? Может быть, тогда, когда его сократили, и он с горя впервые напился до состояния скота? А потом, потеряв веру в будущее, не смог, как некоторые, приспособиться и войти в новую, такую непохожую на прежнюю, жизнь…?

Или, когда растерялся, потеряв почву под ногами, и не смог сразу найти для себя твёрдую основу, и запил…?

 А Нина так верила ему, так надеялась на поддержку его твёрдого мужского плеча в это, очень даже неспокойное время. А он? Он оказался хлюпиком и неврастеником. Только благодаря Нине до сих пор не развалилась их семья, и дети ни о чём не догадываются. Эх, да что сейчас ворошить прошлое!

Время безвозвратно ушло, и его не вернёшь назад. И все мои ошибки не исправить…, а может всё-таки можно хоть как-то поправить, изменить…?

Вот приедет Нина, стоя на коленях буду просить у неё прощения.  Я всё сделаю, чтобы она простила меня! И пить – ни, ни!  Зарекаюсь…. Вот уже неделя, как ни в одном глазу…. Могу же, чёрт подери!

- Папа, ты чего пригорюнился? Пей свой чай, а то он совсем остынет.

- Ничего, Света. Ничего…. Так… вспомнилось кое-что. Не бери в голову. И спасибо  за  чай! Где это ты так научилась его заваривать…?  Ну, ладно…, пойду я.

-  Ты забыл. Это же по твоему рецепту.  И вдруг спросила: «А скажи-ка, и куда это ты  собрался?»

- Мой рецепт? Однако, правда, забыл. А собрался я…, - Кирилл на мгновение замялся, словно обдумывая, говорить дочери о своём намерении, или не говорить.

Затем, по-видимому, придя к окончательному решению, сказал: «Пойду искать вашего угонщика».

- Пап, может не стоит, а? Ты вон, совсем с лица спал. Похудел даже как-то.

- Стоит, Света, стоит. И потом – ты уйдёшь на дежурство, а мне что делать в четырёх стенах?

 

*     *     *

Было часов девять утра, когда Кирилл вышел со двора. На небе светило по-осеннему прохладное солнце. Лёгкий ветерок слегка пошевеливал кое-где задержавшиеся на ветвях деревьев одинокие листочки - цвета пурпур. И они, подставляя то один бочок, то другой, казалось, наслаждаясь, млели от его ласкового прикосновения. А затем, вдруг, прилетал одинокий ветерок-шалунишка, более резвый, чем его собратья, и начинал играть с листочком на ветке.

«Игрун», то заворачивал его кверху, то крутил на ножке, казалось, он хотел оторвать его от ветки. А может он только делал вид, что хочет оторвать? Затем, наигравшись с ним, неожиданно бросал его, и набрасывался на другой листочек.

А этот, другой  листочек не выдерживал, и отрывался…. Затем, как на парашюте, лишь слегка плавно-плавно покачиваясь, словно лодка на волнах, опускался на землю, чтобы под выпавшим когда-нибудь снегом, уснуть до весны…  

Даа… осень нынче золотая, с удовольствием подумалось наблюдавшему игру природы, Кириллу. Это ведь надо же – конец октября, а погода стоит – прелесть!

Поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, и всматриваясь в выстроившиеся вокруг дома, Кирилл всё не мог решить, как ему лучше приступить к своему, столь щепетильному и хлопотливому делу.

В бытность свою, когда он работал начальником отдела по Безопасности Дорожного Движения, ему приходилось заниматься подобными вопросами, но сейчас, после стольких лет отсутствия практики…. И тут же выскочил, как чёрт из шкатулки, вопрос, а как же ты, вот, совсем недавно, разговаривал с Валентиной? Неужели забыл…?

Ааа, была-не была! - наконец решился он, начну вот с того, выпирающего из-за угла дома.  Он ничем не лучше и не хуже других. Сколько можно стоять столб-столбом? Надо же с какого-нибудь дома начинать, а то, так и простою до «морковкиного заговенья», любуясь пятиэтажками, словно картиной Репина.

 

                                                            *     *     *

Кирилл посетил уйму квартир в пяти, или шести домах, переговорил с массой людей. Счёт он уже давно потерял, но результат был один – ноль! У него, от этого великого «Хождения в народ», всё, словно в калейдоскопе, кружилось в голове – дома, люди, какие-то кошки, и собаки рычащие на него…

Потом выплыло откуда-то из глубины подсознания видение – старушка сидит на лавочке и вяжет носок…, или шарфик?  Он прошёл мимо неё, сидящей, целиком углубленной в своё занятие, и неожиданно подумал - вот сидит себе божий одуванчик, и ни что её не тревожит, кроме вот этого носка, или шарфика.

Он даже не очень то и обратил внимание на её вязание - вяжет себе, и вяжет. Подумаешь! Все бабушки что-нибудь вяжут - или великовозрастным детям, или внукам с внучками.

Но сейчас, когда это видение появилось в его голове, он задумался, а потом вдруг решил, а почему бы не поговорить с этим божьим одуванчиком, может она что-нибудь видела или слышала? Ну, а если не видела…. Ну, что ж,  не видела, так не видела –  меня не убудет. Всё же пойду-ка я, и поговорю с ней - всё равно день пропал впустую…

Тяжело переставляя гудевшие от долгого хождения ноги, Кирилл направился к дому со старушкой. Но, увы! На лавочке никого не было.

Неужели я перепутал? И, где же мне прикажете искать этот божий одуванчик? - в сердцах чертыхнулся уставший донельзя Кирилл. От невезения он хотел уж было закурить сигарету, чтобы спокойно обдумать свои дальнейшие действия,  и даже похлопал себя по карманам, но поняла - все выкурил и…, огорчился.

Во рту, от вставшей перед глазами, дымящейся сладко-горьким дымком сигареты, появилось ощущение её вкуса, а ноздри уловили запах ароматного дыма. Попросить что ли у кого-нибудь  сигаретку, поскрёб он в затылке?

Нет, неудобно. Вдруг  «отбреют»…!  Скажут - дядя, свои сигареты надо иметь, не маленький мальчик! Стыда не оберёшься.

Присев на стоящую невдалеке,  обшарпанную, всего с одной, каким-то чудом не выломанной доской, лавочку, Кирилл блаженно вытянул ноги….  Даа…, а курить хочется. И чтобы отвлечься от мысли о сигаретах, он вновь подумал о старушке:

Да где же мне её искать, в конце-концов? Опять что ли по квартирам  «шастать»? Вот наказание господне! Как я так опростоволосился? - огорчённо думал Кирилл.

Но по квартирам «шастать» Кириллу не пришлось. «Божий одуванчик» сам вышел из следующего подъезда!

 Кирилл, не смотря на огромное желание сидеть на лавочке и не шевелиться, вскочил, и чуть ли не трусцой отправился на такую, может быть судьбоносную, как в душе он охарактеризовал её, встречу. Присев на лавочку рядом со старушкой, он, чтобы как-то завязать разговор, для начала решил познакомиться, и назвал своё имя.

- Ась? – приложив сухонькую ладошку к уху, переспросила старушка.

Кирилл повторил своё имя, и спросил: «Вы тут не слышали…

- Ась?

Он всё понял. У этой старушки ничего не узнаешь. Она глуха, как тетеря. Вот не повезло, так не повезло, подумал он огорчённо. Это был мой, вероятнее всего, последний шанс, чтобы как-то помочь дочери. Жаль…, и собрался было уходить, но, даже не успев оторвать задеревеневший зад от жёсткой лавки, услышал:

- Что-то я тебя не помню, милок, ты не здешний? – поинтересовалась чистым, совсем не старушечьим голосом, пожилая женщина. И, продолжила, - наших жильцов,  почитай,  я  всех  знаю. Ошибиться я не могу, так-то милок.

- Нет, бабушка, не в этом. Я, воон в том домике живу, - и показал рукой на дом дочери.

- Ась? Ты мне в ухо погромчее кричи. Я в последнее время плохо слышать стала, старею, однако.

Кирилл повторил вопрос, но теперь уже громко, почти крича.

- Какая я тебе бабушка! – неожиданно взъярилась старушка, тоже мне внучек выискался!  Это ж надо - бабушка! Зови меня Зинаида Семёновна.

- Хорошо ба… Зинаида Семёновна. Я вот, о чём хотел спросить вас, громко,  не  обращая  внимания  на  редких  прохожих,  оборачивающихся  на  их «разговор», начал он. Вы, случайно, не видели, как из вон того дома украли легковую машину? Такую, знаете,     красную иномарку, седан…

- Какой-такой Седан. Это хто? У нас, кажись, Седаны не живут. Нет, не видела.

Кто-то из жителей дома, не выдержав их с Зинаидой Семёновной «тихого разговора»,  приоткрыл окно и возмущённо попросил: «Нельзя ли потише орать?»

Кирилл, чуть поубавив громкость, в последней попытке хоть что-то выпытать у старушки, вновь спросил:

- А, может, слышали что-то похожее от кого-нибудь? Ну, хоть что-нибудь?

И, столько было надежды в его глазах, что старушка тихонько вздохнула. Она    даже забыла о вязании, и с жалостью посмотрела       на Кирилла.

Медленно покачивая головой, Зинаида Семёновна, казалось, о чём-то хотела вспомнить, но это «что-то» никак не вспоминалось…

Кирилл, не отрываясь, смотрел на неё и ждал. Ждал, надеясь на чудо. Ждал, как ждёт приговорённый к казни, боясь её, и надеясь, одновременно, на помилование…

- Сынок, дня три назад я слышала, как мой квартирант разговаривал со своим другом. Что-то такое он вроде бы видел, - и, посмотрев на Кирилла, продолжила, -  ты Кирилл поговори с  ним. Он расскажет, если я его попрошу.

Удивлённый донельзя, как это глухая старушка могла что-то слышать, а тем более, запомнить его имя, он только захлопал ресницами, и в удивлении открыл рот.

Поняв его реакцию на свои слова, Зинаида Семёновна, так это, хитренько улыбнулась и, придвинувшись к нему поближе, казалось, она хотела посвятить его в свой секрет, прошептала: «У меня слуховой аппарат есть. Только ты никому не говори. Ладно?  И заговорщически подмигнув, заулыбалась.

- А, где он, ваш квартирант? – спросил, совсем сбитый с толку, и раздумывающий, верить  или не верить хитрой старушонке, Кирилл.

- Скоро придёт… с учёбы. Он студент. Если хочешь с ним поговорить - дождись.

А то, хочешь, пойдём в дом – чайку попьём? У меня даже конфекты есть. Сын на днях посылку небольшую прислал. Он у меня на Дальнем востоке живёт. Вот видишь, - показала она на вязание, - внучеку шарфик вяжу.

Кириллу так понравилась эта добрая, чуть-чуть хитроватая старушка, что он с каким-то даже умилением в душе, подумал - почему у меня в детстве не было          такой удивительной, такой доброй бабушки? Эх, детдом, детдом!

 

*     *     *

Они уж давно закончили пить чай с «конфектами», как называла их Зинаида Семёновна, а квартиранта, Толи, всё не было. Кирилл, нет-нет да посматривал на часы. Время неумолимо приближалось к пяти вечера.

Разговаривая с гостеприимной хозяйкой, он иногда даже забывал, что она глуховата, так ловко она пользовалась слуховым аппаратом. И он только удивлялся, почему это квартирант до сих пор не догадался о его существовании? Но, как говорится - «На то воля божья».

Они о многом переговорили. Старушка оказалась мудрой и проницательной. Поделилась она с Кириллом и сыновними проблемами. По-видимому, давно у неё не было благодарного слушателя, а Кирилл умел быть таким. А может, хотела излить давно накопившуюся боль материнского сердца о сыне? Кто знает?

…Как-то она была у него в гостях, медленно, с перерывами, рассказывала она, ажно… у самого Тихого Океана, так не выдержала и неделю. Жена сыну попалась - из ленивых женщин. В квартире вечно не убрано, всё раскидано как попало, кругом пыль. Цветы сохнут… Спрашивается – зачем заводили? 

В своей комнате она, практически, вообще не убирает. Ни у чего нет своего места.

Поесть готовит редко, и на все просьбы и замечания твердит одно и то же – я работаю, устаю. Короче – грязнуля, каких свет не видывал. По-моему, у неё есть какой-то пунктик, или сдвиг по фазе - Кирилл, как думаешь? 

Ты представляешь, она за день раза три в ванную бегает, всё намывается. А по моему мнению, так - будет чисто в квартире, так и не надо по несколько раз в день в ванную бегать…

Ты понимаешь, Кирилл, продолжала жаловаться она ему, у других жёны, как жёны, тоже на работу бегают, но у них-то – в квартире всё блестит, муж и дети накормлены, всё кругом чистенько и на своих местах.

Ох, не повезло моему сыну, ох, не повезло!

Слушая жалобный рассказ Зинаиды Семёновны, Кирилл вспомнил свою Нину -  умницу и аккуратистку. Дети, тьфу-тьфу, тоже с детских лет были приучены к порядку. Да вот, чего далеко ходить за примером: Светлана – любо-дорого посмотреть, какой у неё в доме порядок и чистота, а ведь тоже работает.

 

*     *     *

Отвлёк  их  от  душевного  разговора  стук  открывшейся  двери.  По-видимому, пришёл квартирант.

Зинаида Семёновна выглянула в коридор, быстренько сняла и спрятала в карман свой чудо-аппарат, и шустренько уселась на своё, по-видимому, давно закреплённое ею, место хозяйки.

В дверях кухни появился молодой человек выше среднего роста, на взгляд Кирилла, сантиметров под сто семьдесят пять-сто восемьдесят. В элегантном костюме и с кейсом в руке, он больше походил на дипломата, чем на студента.

 «Футы-нуты, ноги гнуты» - вспомнив детскую поговорку, ахнул тихонько  Кирилл…. Вот  это фрукт! Ну ничего себе… сту-де-нт.

- Ооо! Да у вас гости, Зинаида Семёновна! - произнёс приятным сопрано, вошедший молодой человек, и с любопытством посмотрел на Кирилла, сидевшего с чашкой чая в руке. Может, и меня угостите чашечкой ароматного чая?

Ну и хлюст!  Что это он о себе возомнил? - рассердился Кирилл.

- Знаете, молодой человек, - и больше не сдерживая негодования от бесцеремонного обращения студента, воскликнул, - молодой человек! При входе в помещение, в котором находятся незнакомые Вам люди, а тем более, старше вас по возрасту, принято, например, здороваться! Вас, в ваших университетах, обыкновенной вежливости при обращении к людям разве не учат?

- А я думал вы такой же глухой, как Зинаида Семёновна.

 Кирилл, услышав  в ответ неожиданно грубые слова студента,  в первое мгновение даже не нашёлся,  что сказать, а только «крякнул»….  И, возмущённый до глубины души  наглым и высокомерным поведением мальчишки-студента, он вышел из-за стола и, вежливо  поблагодарив хозяйку за чай, направился к выходу…

Зинаида Семёновна без слухового аппарата, действительно, почти ничего не слышала, и непонимающе переводила взгляд с Кирилла на своего постояльца и обратно.

И поняв по выражению лица Кирилла, что тот чем-то возмущён, достала слуховой аппарат, быстренько подключила его и, смотря вслед выходившему гостю, воскликнула: «Кирилл, что произошло? Вернитесь».  И, Анатолию: «Толя,  как  ты  можешь?  Ты  что  себе  позволяешь?»

А, Анатолий, ничуть не смутившись от своей нетактичности, вначале широко заулыбался,  а затем, посерьёзнев, вежливо обратился к присутствующим:

- Простите меня, Бога ради, я совершенно не хотел никого обидеть, просто я сознательно создал такую обстановку, чтобы Зинаида Семёновна наконец-то раскрыла свой секрет Полишинеля.

Все уже давно знают, что она приобрела слуховой аппарат и, замаскировав его платочком, притворяется, что не слышит.

Вы знаете, тяжело удержаться от смеха, когда видишь её хитрости...,  а сейчас…, сейчас  подвернулся идеальный случай. Ещё раз прошу прощения!

Кирилл, приостановившись, обернулся, удивлённый словами Толика. В начале, он только переглядывался с Зинаидой Семёновной, а потом они рассмеялись.

Зинаида Семёновна грозила пальцем Толику, и сквозь заливистый, совсем не старческий  смех всё повторяла:

- Ах, ты изверг. Ах, ты изверг. До чего довёл, а? Ну, надо же – секрет Полишинеля. Ха-ха-ха!  А, я то - всё сторожилась. Обманул ведь старушку не за "Понюх табаку". Нет, Вы только посмотрите на него, Кирилл, каков студент, а?

Отсмеявшись, старушка посмотрела на Толика и Кирилла, а затем, уже серьёзно, поинтересовалась:

- Толик, ты познакомился с Кириллом, а потом, видимо вспомнив разницу в возрасте, добавила – с Кириллом Владимировичем? – и вопросительно посмотрела на квартиранта.

Когда нам было знакомиться, подумал Кирилл, вон какой спектакль разыграл…, вполне даже современный,  не лезущий в карман за словом, молодой человек.

- Нет ещё. Простите за неуклюжую шутку. Меня зовут Анатолий, - церемонно представился студент. А вас Кирилл Владимирович, я правильно понял?

- Да.

- Кирилл, Толя, присаживайтесь к столу. Посидим мирком, да поговорим ладком, а заодно и почаёвничаем, -  и, после небольшой паузы, – люблю грешным делом, посидеть в хорошей компании, да за разговором…. И, повернувшись к Анатолию, попросила: «Толя, расскажи Кириллу Владимировичу о том случае…, с машиной».

И принялась разливать чай.

- Какой, случай, и... с какой машиной? Я что-то вас не совсем понимаю.

- Разве не помнишь?  Ты своему другу рассказывал, что видел, как утром, когда  ещё  не  совсем рассвело, со двора директора автопарка кто-то выехал…

- Вот, вы полюбуйтесь на эту хитрую хозяйку, - рассмеялся Анатолий, - всё-то она замечает, всё-то она видит, всё-то ей нужно знать.

- Толечка, ну, не обижайся, мне же скучно одной. За целый день не с кем, словом перемолвиться. Вот я и стараюсь, по-своему, наверстать… упущенное.

- Да я…, я совершенно  не обижаюсь. С чего  вы взяли? – улыбнулся тот.

- Толя, видишь, человек от нетерпения совсем извёлся, - показала она на Кирилла, сидевшего нахмурившись за столом, - давай рассказывай.

- Аа-а это…, вы о том случае, что я видел несколько дней назад и Вадиму рассказал?

- Нуу.

- Да ничего интересного: я возвращался от своей подружки. Иду, значит, это я, мимо дома директора, смотрю - двое в машину садятся. Я ещё подумал - куда это он в такую рань? И на часы посмотрел – без двух минут пять. Тут, так получилось, они из ворот выезжали задним ходом, а я как раз к воротам подошёл. Ну, смотрю, значит, за рулём девушка сидит – хорошенькая такая…, прямо бутончик розы. Я ещё подумал, а жена у директора ничего себе, красотка!  Жаль, что она замужем…

- Анатолий, а вы директора в лицо знаете, ну и… жену его, конечно? – быстро спросил, взволнованный  рассказом Анатолия, Кирилл.

- Ну, если честно, жену его я до того дня ни разу не видел, а вот директора… несколько раз встречал. Я его хорошо запомнил. У меня, между прочим, хорошая память на лица, - почти по-ребячьи похвастался он, и улыбнулся…

- И, что? Это был он? Вы его узнали?  Кирилл от волнения даже перешёл на Вы, хотя до  этого Анатолий просил обращаться к нему -  «Ты».

- Знаете, - немного задумавшись, продолжил он, - вначале мне показалось, что рядом с девушкой сидит сам директор, а потом, пройдя немного, я усомнился. Что-то в нём было  не так. Меня как-то насторожила его поза.

- Что не так? – сделав ударение на «так», спросила Зинаида Семёновна, по-видимому, тоже заинтересовавшаяся рассказом Анатолия о директоре.

- Ну…, не знаю. Даже объяснить, наверное, не смогу. Понимаете…, вроде бы он, но… что-то было в его фигуре не то….  Я словами не смогу объяснить. Просто почувствовал, и всё. У меня интуиция хорошо развита.

- Интуиция – большое дело, - высказала своё мнение хозяйка стола, подливая  всем  чаю.  Вы не стесняйтесь Кирилл, вы совсем не пьёте чай.

- И вы, Анатолий, хорошо рассмотрели девушку за рулём? - заинтересовался Кирилл, не обратив внимания на слова Зинаиды Семёновны. - Сможете её узнать? - он даже о чае забыл. Тот так и стоял, нетронутым, остывая.

- Я её, если встречу, сразу узнаю. У меня глаз, как алмаз, - опять чуть похвастался Анатолий. У меня хорошая зрительная память на лица – особенно девичьи.

- И что? Ты сможешь описать её внешность, - загорелся сыщицким зудом Кирилл.

- Кирилл Владимирович, я же на последнем курсе строительного колледжа учусь. Не   только описать, я даже нарисовать смогу её портрет.

- Как… нарисовать? – изумился Кирилл, - прямо… вот сейчас и… нарисуешь?

- Конечно. У нас – строителей, предмет на курсе – рисование, а у меня к этому…

Кирилл не дал ему закончить это  невинное любование собой.

- Пожалуйста,  Толя, нарисуй! Это так важно, так важно!..

- Да, Толя, будь добр, хоть ты и устал, наверное, после занятий, - стала помогать Кириллу старушка, но помоги человеку. Понимаешь, этот директор – зять Кирилла, то есть, его дочь замужем за директором… 

Ой! Совсем я, старая, зарапортовалась. Короче, Толечка, помоги. Из-за этого случая, ну, когда ты видел, как машина выезжает – директора, то есть, зятя, посадили за наезд на человека. А тот… возьми и помри после этого.

- Директор… помер…? – удивился Анатолий. То-то я давно его не видел. И машину не  видать. Сколько дней уж прошло. Его уже похоронили?

- Типун тебе на язык! Балаболишь, что не попадя! Нет, не директор помер, а тот помер, на которого наехали!

Старушка, кажется, даже вспотела от желания хоть как-то помочь Кириллу, и он был благодарен ей за это.

- Ну, ладно. Сейчас принесу бумагу и карандаш…

 

                                                                              *    *    *

Портрет получился замечательный!

Девушка с карандашного эскиза, словно живая, внимательно смотрела на Кирилла. И Кирилл запоздало даже одёрнул себя за недоверие к Толиным способностям в рисовании. У парня, действительно, был талант рисовальщика.

Черты лица девушки на эскизе, были хорошо выписаны, особенно глаза. Чуть раскосые, широко поставленные, они притягивали своей необыкновенностью и хлещущей, как брызги шампанского, разудалостью, если Кирилл хоть что-то понимал  в искусстве…

 Даа! - только и смог он сказать, выразив своё восхищение талантливому парню.

- Дайте и мне посмотреть, - заволновалась Зинаида Семёновна, - сейчас…, только очки найду. А посмотрев, высказала своё мнение – красивая девушка!

- Но… это не моя дочь, - подвёл итог Кирилл и, всё ещё сомневаясь, вновь посмотрел на карандашный рисунок. Толя, а это действительно та девушка? Ты ничего не путаешь? Она же, ты сам говорил, была в машине.

- Ну, что вы! Я  её очень хорошо рассмотрел, и я не путаю, - чуть обиделся Анатолий, - особенно, если это касается девушек.

- Ты не будешь возражать, если я отдам рисунок полиции? Ты не сомневайся – я оплачу  твой труд, если хочешь. Во что ты оцениваешь этот портрет?

- Ну, не обижайте вы меня, - возмутился Анатолий, - я гостям Зинаиды Семёновны подарков ещё не дарил. Пусть это будет первый, - произнёс он, - и протянул Кириллу. Я себе сколько угодно могу нарисовать, - опять чуть прихвастнул он.

Чтобы не показаться неблагодарным и невоспитанным, Кирилл решил ещё задержаться, и немного поговорить с Анатолием о его жизни, тем более, что паренёк ему всё больше и больше нравился. Вот тебе и первое впечатление! - пожурил себя Кирилл.

- Анатолий, ты сам-то, откуда будешь? Из каких краёв пожаловал?

- Я-то? Я из Железинки. Может, слышали когда-нибудь о таком месте? Наш райцентр ниже по Иртышу, на границе с Россией, недалеко от Омска.

- А сюда, каким ветром тебя занесло? Или здесь родственники живут?

- Никаких родственников у меня здесь нет. У нас, в районе, строителей не хватает - вот я и подался сюда. Отец с мамой немного помогают деньгами, да я подрабатываю…

- Он правду говорит, - вступила в разговор хозяйка. Иногда возвращается домой такой усталый, такой усталый, а грязный-то – не приведи Господь! Вообще он хороший мальчик. Очень хороший. Не пьёт, не курит, и друг у него хороший, - похвалила парня Зинаида Семёновна.

Анатолий, на такой хвалебный отзыв о себе, даже покраснел от смущения.

- Ну, вы, Зинаида Семёновна, скажете тоже. Но, спасибо вам!

- Где же ты подрабатываешь? – поинтересовался Кирилл, - у тебя какая-нибудь специальность есть, или… ты на подхвате - подай то, принеси это?

- Нет. Я с другими ребятами грузчиком на железной дороге подрабатываю. Мы вагоны разгружаем. Нас четверо подобралось, - немного смущаясь, начал он рассказывать о своей жизни. К нам, четвёртым, присоединился один артист, безработный. Здо-ро-вый,  как  бык.  На  что  я – вон какой, так он ещё здоровее.

А… насчёт заработка…. Так, если правду сказать, ну, мы все так считаем, нас здорово там обманывают…

 По-видимому, у Анатолия накипело на душе, потому  что,  то,  о  чём  он  рассказал,  действительно, было верхом несправедливости.

…Ну, вот… посудите сами, волнуясь, продолжил он рассказывать дальше: всё время нам дают вагоны только с лёгким, но объёмным грузом, а ведь оплата идёт за вес, а не за объём. Штатные грузчики от такой работы отказываются, а нам куда деваться? Один-два раза откажешься, вообще работать не дадут.

Потом, смотрите - дают нам под разгрузку или загрузку, как правило, легкобъющийся груз: посуду, лампочки электрические…, ну и похожий товар. В таком товаре  всегда много боя, а потом с нас же и высчитывают, говорят - это мы разбили.

А зимой? Зимой заставляют выковыривать из-под снега разные «железяки», но платят, опять же – кот наплакал…. Штатные грузчики сидят в тепле, не работают, смеются над нами. А, когда приходит расчёт за работу, они тысячи получают, а мы - копейки...

Закончив горькое повествование, Анатолий тяжело вздохнул,  и даже пригорюнился.

Конечно, обидно терпеть такую несправедливость, пожалел Кирилл парнишку.

- Ничего, касатик, - пожалела его и старушка, - будет и на твоей улице праздник. Потерпи   чуток - маненько до окончания учёбы-то осталось.

Даа, дела…. Сколько ещё несправедливости вокруг - сожалеюще покачал головой Кирилл. В моё время тоже не сладко студентам было. Не всем конечно. Были и такие, что с жиру бесились. Ну, да ладно - «Перемелется – мука будет!».

- Спасибо тебе Толя за помощь: очень ты меня выручил, - стал прощаться Кирилл, - и вам, Зинаида Семёновна, спасибо за чай и приветливость. Засиделся я, от дел отвлёк. Пора и честь знать. А тебе, Анатолий, вот что посоветую - «Ты обратись к моему зятю, когда он на работу выйдет, он обязательно поможет».

- Ну, что вы, Кирилл, - засуетилась старушка,- заходите в любое время, мы всегда будем рады вам. Заодно расскажете, чем дело закончилось с кражей.

Ещё раз попрощавшись, и пообещав заглянуть как-нибудь в гости,  Кирилл, с чувством выполненного долга, направился к дому дочери.

 

Глава  четвёртая

 к-н  АКИШЕВ

…Рабочий день подходил к своему логическому концу, а результатов его настойчивых поисков не было и в помине. Их не было видно даже за горизонтом! Ну, даже малюсенького лучика не проскальзывало! А, он так надеялся, что ему сразу улыбнётся удача.

Сидя в душноватом помещении отдела кадров, Ерлан перебирал папки с личными делами сотрудников автобусного парка - одну за другой, одну за другой. Всматривался в лица на небольших, кабинетного размера, фотокарточках, читал автобиографии…, по современной моде - резюме.

Какой придурок поменял русскую автобиографию на иностранное резюме? - подумалось Ерлану. Автобиография – это  краткое, по-сле-до-ва- тель-ное, описание твоего жизненного пути, начиная от дня рождения и кончая сегодняшним днём, а резюме? Насколько я понимаю, резюме, это – вывод, это итог твоего жизненного пути на сегодняшний день, это как сумма для  двух слагаемых двоек, то есть  - четыре….  Это, это…, как  слово  –  смерть! Смерть - она и есть смерть! Это итог жизни! То есть, уже ничего нет – ни впереди, ни сзади!

 Не понимаю! - подвёл итог своим рассуждениям Ерлан…, а раз не понимаю, тоо… не будем заморачиваться…

…Нет, вы только подумайте, опять  «заворчал» он, ну надо же было в такие дебри полезть. И так голова разламывается от боли, а тут ещё – резюме, автобиографии…, смерть…

Тьфу-тьфу-тьфу! – сплюнул он - не вовремя будь помянуто! Сходить, по гаражу пройтись, что ли? И куда это, скажите, пожалуйста, кадровичка запропастилась так надолго…? Между прочим, симпатичная  женщина - плотоядно почмокал губами Ерлан, ничего не скажешь - персик!

Я то, грешным делом  думал, что все женщины-кадровики сплошные «сухари» и зануды, а оно, вон как получается. Оказывается, я глубоко ошибался. Эта, ничего из себя…, совершенно не похожа на «сухаря», и, между прочим, разговорчивая…. Главное, всех работников автопарка хорошо знает…. Настоящий начальник отдела кадров! Молодец!

Умеет Патин себе помощников выбирать, умеет. Не отнять этого качества у него…, не отнять. С кем ни поговоришь - первоклассный специалист своего дела!

А секретаршааа…, как её - Ерлан заглянул в, как его прозвал юморист и зубоскал, его напарник, Женька Васильев, поминальник…, Зинаида Эдуардовна Кучеренко, вообще «ас» своего дела. Кра-си-вая…, чёрт её задери! Глазищи – во какие! И Ерлан, уподобившись хвастливому рыбаку, сам себе показал комбинацию из сложенных в букву «О» пальцев. А посмотрев на «комбинацию», засмущался, как застигнутый в туалете с дымящейся сигаретой в руке, школьник…

Неет, моя Гульнара всё же красивее, решил он. Она одновременно и, как цветок и, как птичка: с утра, словно нераспустившийся бутон - губки алые, брови чёрные, и до вечера щебечет….  Ну а если прикоснёшься к ней рукой, обнимешь - распустится прекрасной розой…. И такой становится желанной, такой…

Стоп! Стоп! Так дальше дело не пойдёт! Не о том, господин капитан, ваши мысли, не о том! Как бы это правильно выразится – «не в ту степь!»  А у нас, казахов, говорят - "Ваш табун почему-то оказался на чужом джайлау".

Тогда, о чём?

О секретарше, конечно, о секретарше…

…Почему, например, такая девушка, как Зина, не может влюбиться в своего шефа, Николая Александровича Патина? – задал себе каверзный вопрос Ерлан. Или… та же кадровичка? Даже вполне могут….  И…, что из этого следует…?

А из этого следует, что для улучшения мозговой деятельности, как говорит наш полковник, необходимо, что? Необходимо - или выпить, или закурить. Так как выпить я не могу и, собственно, нечего…. Что ж – тогда перекурим это дело.

 

*    *    *

Вытянув, сколько позволяло место под столом, ноги, и вольготно откинувшись на спинку стула, Ерлан расслабился и, покуривая сигарету, стал выпускать изо рта дым колечками, стараясь сделать их как можно круглее. А из головы никак не хотела уходить навязчивая мысль о девушках, находящихся в окружении Патина. И между прочим, очень даже красивых, добавил он ради справедливости.

Ну - влюбилась и, влюбилась. Так, что, из-за этого угонять авто и давить человека? Нелогично…!

Так, так, постой…, где же эта чёртова папка с её личным делом…? И, где же эта чёртова, кадровичка? - возмутился Ерлан. Вечно, когда нужно, нет её на рабочем месте! Ррас-пусти-лись без зоркого ока шефа! Рра-спус-ти-лись…! А она, кадровик, сейчас так нужна Ерлану!

Нужно было её знание персонала, и ещё кое-какая информация по Зине-секретарше. Вот нужна была…, и всё, нужна до зарезу! 

После выкуренной сигареты у Ерлана, казалось, открылось второе дыхание. Появился нюх, как у ищейки, долго идущей по следу и, то теряющей его, то вновь находящей.

Запах следа был так силён, что его уже невозможно было потерять, и нельзя было спутать с другим следом и…, он вёл к добыче.

Вёл к заслуженной награде за долгий и трудный путь, за ночи без сна и втыки от начальства и, казалось, не хватало самой малости – начальника отдела кадров, чтобы распутать клубок до конца.

В возбуждении Ерлан метался по кабинету и, думал, думал, думал. Выстраивал цепочку событий так, как он её представлял и, тут же отбрасывал, находя в ней изъяны, находя не вписывающиеся звенья, им же самим построенной цепочки событий…. Добавлял, исправлял, и с нетерпением ожидал женщину, которая поможет ему поставить все точки над «И».

А пока её не было, он не находил себе места от нетерпения, как столяр, собравший почти весь гарнитур, и не находящий запропастившуюся куда-то одну единственную дощечку, чтобы закончить дело рук своих.

Он курил сигарету за сигаретой, и пристраивал, приклёпывал, приваривал, последние элементы созданной им цепи.

Этот труд называется - вдохновение, прозорливость, опыт, и чёрт его знает, сколько ещё можно подобрать разных слов, когда у тебя «вытанцовывается».

Не выдержав одновременно охвативших его азарта «погони» и ожидания, он посмотрел на часы. Ого! - удивился он, уже семнадцать ноль-ноль, а где же хозяйка кабинета? Вот тебе, бабушка, и «Юрьев день»! Неужели она забыла обо мне? И, как поступить мне, капитану полиции, в сложившейся ситуации? Оставить кабинет не запертым, приперев дверь полешком? Или… остаться ночевать, примостившись на жёстком столе, и подложив под голову «Зинаиду Эдуардовну»?

 От такой мысли ему стало даже весело. Да меня жена съест с потрохами, за отсутствие в родных пенатах в положенное время! - и хитроватая улыбка набежала на его лицо.  И, главное, костью не подавится! - добавил он. Она у меня, иногда, бывает – ну, очччень строгой!

 

*    *    *

Но ему не пришлось: ни ночевать с  папкой под головой, на которой написано - «Зинаида Эдуардовна Кучеренко», ни подпирать дверь чурбачком: запыхавшись, словно она только что пробежала длинную дистанцию, быстро вошла хозяйка кабинета.

- Извините, Ерлан Абзалович, задержалась на производственном совещании, - скороговоркой произнесла она. Затем, чуть улыбнувшись, добавила: «И…, ещё раз извините, но у нас приёмный день. Я не могу не присутствовать при приёме новых работников - это моя прямая обязанность. Так, что, пожалуйста, извините за задержку, но я уже должна запереть кабинет».

Ерлан, даже не успев сообразить, что к чему, как оказался выдворенным за дверь, и стоял моргая, с курткой в руке.

Здорово меня вышибли, даже восхитился он. Вот, что значит «специалист по кадрам», не то, что мы – сермяжники и, всё ещё продолжая обескуражено улыбаться, прошёл в приёмную автопарка.

Там стояло и сидело человек десять, желающих устроиться на работу. Ах, да, сегодня же пятница, приёмный день – вспомнил Ерлан.

Зина что-то печатала на машинке, и одновременно успевала отвечать на вопросы.

Мужская половина присутствующих, а их было подавляющее большинство, окружив её стол, как кобели сучку, так и липли к ней, так и липли, пытаясь обратить на себя её благосклонный взгляд.

Она, избалованная вниманием мужчин, находилась в своей стихии! Она, в компании мужского пола чувствовала себя словно рыбка в воде, и только опытный глаз полицейского сумел поймать искоса брошенный в его сторону, злой и ненавидящий взгляд.

Красивая, стерва! – решил Ерлан. Не может такого быть, чтобы у директора…, у Патина, с ней ничего не было - мимо «таких» не проходят! Да и она, я думаю, за просто так свою добычу не выпустит…

 Смотри-ка, как зыркнула! Могла бы, так взглядом и убила бы. Ох, и злая стерва! Только тронь – загрызёт до смерти…!

…Похоже, отсюда не позвонить, не пробиться мне до стола Зины-секретарши, расстроился Ерлан. Неприступным бастионом окружила её мужская часть населения земли и, хоть из пушек пали, не пропустят они его к телефону.

Может, в диспетчерской получится? Да, как там, у Женьки? Продвинулось что-нибудь, или нет? Вдруг я не прав, и моя ниточка, так, на стадии расследования и оборвётся…?

Васильев, чёрт не мытый, мог бы в конце-концов, догадаться и мне позвонить! Эх, молодо-зелено, молодо-зелено! – вздохнул Ерлан - всё девочки да сыщицкая романтика в голове. Уж до старшего лейтенанта дослужился, а всё…. И опять тяжело вздохнул.

В диспетчерской, тоже не удалось воспользоваться телефоном. Только он собирался поднять трубку, как телефон громко и нудно начинал пикать, прося связи с диспетчером. Несколько его попыток не принесли успеха: Ерлан на какую-то долю секунды всегда опаздывал.

Пойду к механику, решил рассержено он. Если и оттуда не дозвонюсь – поеду домой. Имею я право, хоть раз в неделю, прийти домой, как порядочный муж - во время: с детьми увидеться, поговорить с ними.

Они скоро забудут, что у них отец есть. Ухожу – они спят, прихожу – они уже спят. Что за работа такая? Врагу не пожелаешь.

В прокуренной комнатке дежурного механика наконец-то удалось позвонить в свой кабинет.  Слушая  длинные  гудки  телефона,  Ерлан  чертыхался  от  бессилия хоть как-то помочь в вызове.

Васильев, мысленно просил он, чёрт патлатый, подними трубку, но в трубке слышались только длинные гудки, а потом и они прервались. По-видимому, им надоело бесполезно тратить свою энергию, и они перешли на короткие и злые. Телефон, казалось, пытался втолковать ему: ты, что, не слышишь что ли – нет никого по вызываемому тобой номеру….  Не хулигань, уступи место более счастливым.

Может, вышел куда, решил Ерлан, или ещё не вернулся со своего поиска «пьяницы-угонщика»?

Не сумев переговорить со своим подчинённым, Ерлан совсем расстроился.

Ну, надо же, подумалось ему, сейчас самое время скоординировать наши действия, а тут, «извольте бриться» - связи нет. Когда, наконец, снабдят нас портативными рациями? Ведь дело страдает, время драгоценное теряем в поисках телефонов, часто неработающих телефонов-автоматов, будь они неладны.

 

                                                             *     *     *

Шагая в сторону автобусной остановки, он мечтал о том времени, когда у них будет своя связь. Пусть через центральный узел, но будет. Тогда, в любое время он сможет вызвать себе оперативную поддержку, или вызвать скорую помощь пострадавшему. А то, вот, так и не поговорил я с Женькой…

Хорошо ГИБеДеДешникам, у них свои, настроенные на определённую волну, рации. В любое время суток есть возможность поддерживать связь, а у нас…? Как мне, например, прикажете, старшему следователю, вот именно сейчас, срочно, переговорить со своим подчинённым? А ведь начальство требует - давай-давай, не сделаешь в срок, голову оторвём, а то… и чего посущественнее…

Моя любимая жёнушка первая воспротивится такому наказанию - для себя ведь будет стараться, разулыбался Ерлан, для себя…

Идущие навстречу прохожие, увидев его улыбающееся лицо, наверное, думали - выпил мужик, вот во хмелю и расползается в счастливой улыбке лицо.

А может просто завидовали! Кто знает?

 Он внутренним взором представил Айгуль, храбро защищавшую дорогое ей «хозяйство» при помощи скалки или поварёшки и, как она ястребом налетает на полковника...

А зная её характер не понаслышке, он мысленным взором увидел, как она, размахивая скалкой бросается на его начальника, одновременно прикрывая разносом его хр…н.

В  этот,  драматический  момент жизни,  его  воображение  нарисовало  та-ку-ю коми-че-скую ка-рти-ну, что он, не удержавшись, расхохотался на всю улицу.

Прохожие, завидев беспричинно смеющегося, хорошо одетого мужика, старались обойти его стороной, вероятно решив – ну его к лешему, будешь подальше, авось   обойдётся. Может у него крыша того - поехала, или выпустили его из сумасшедшего дома, забыв в справке указать, что этот имярек не до конца вылечился?

Так, на волне хорошего настроения, ещё не успев убрать весёлой улыбки с лица, он и заявился домой, чем очень удивил Айгуль, которая предположила чёрте что - вплоть до квартальной премии. А, когда он рассказал представшую перед его глазами картину, да ещё и в лицах, она так смеялась, так смеялась, что он даже испугался - не придётся ли ему отливать её водой. Но ничего – обошлось.

Всё-таки хорошая у меня жена, с нежностью подумал он.

 

*    *    *

Это был один из лучших, теперь очень редких, совместных вечеров в их жизни. Ребятишки – два мальчишки, два маленьких хулигана и проказника, на удивление, вели себя пристойно.

Ерлан поиграл с ними в нарды, выслушал нехитрые мальчишеские истории…. И даже признание «по секрету» Ерлана младшего, что ему нравится девочка из параллельной группы в детсаде, выслушал не перебивая. Правда, он пока не знает, как её зовут, сказал карапуз.

Пап, как узнать её имя, подскажи? - затеребил он отца.

Ерлан разомлел от семейного тепла и уюта.

Он уж было, из-за своей работы, начал забывать, что в жизни, кроме воров, грабителей, и всякой другой нечисти, есть ещё и тихое, семейное счастье. Счастье быть вместе, всей семьёй…

Даже совместный неприхотливый ужин, оказывается, уже счастье! И он, всеми порами своей изголодавшейся по семейному уюту, души, впитывал в себя тепло семьи.

Он чувствовал, нет, он знал – завтра работа опять зажмет его в свои жёсткие тиски, и она же не даст ему ни минуты на расслабление. Она выжмет его всего, до капельки, не оставив ничего для семьи – жены и детей.

В эту минуту ему хотелось сказать - «Люди, будьте милосердны к себе, не губите себя! Ведь кроме работы, работы, и ещё раз - работы, есть жизнь, дарованная нам Богом. А в ней – театр, кино, непрочитанные книги, возможность побыть с детьми на рыбалке…, и многое, многое другое, чего мы лишены, уподобившись бессловесным тягловым волам.  Мы не видим жизни! Мы лишены жизни! Она проходит мимо нас! Остановитесь хоть на секунду люди, оглянитесь вокруг ЛЮДИ, и ВЫ увидите, какого Божественного бытия вы себя лишаете!»

 

*    *    *

Утром, придя в управление отдохнувшим и в хорошем настроении, он застал  Васильева за разбором папок. Тот чертыхался, и обиженно сопел, а вокруг него витала пыль.

- Привет! Чем занимаешься?  «Дела пытаешь, или от дела лытаешь»? - словами из русской народной сказки, поприветствовал его Ерлан.

- Ну, шеф, ты даёшь! Где ты только такие слова подхватил? Неужели в школьном коридоре такому учат? А я, грешным делом, и не знал. Пойти что ли, и тоже в школьном коридоре постоять, а? Шеф, дашь месячишко отпуска с оплатой?

- Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, - продолжал ёрничать Ерлан, наслаждаясь  Женькиным  изумлением.

Напарник, в изумлении вытаращившись на Ерлана, лишь недоумённо «хлопал глазами», а затем, состроив скорбную мину, поинтересовался: «Ерлан, ты случаем не заболел? Может у тебя температура? Дай, я твой «умный» лобик потрогаю. А то, подожди, я сейчас сбегаю к полковнику, он тебе примочки пропишет. Быстро вылечишься…».

…Продолжая  подтрунивать  друг над другом, они, усевшись за свои рабочие столы, приступили к «работе».

Дел было невпроворот, особенно «любимой» для всех оперативников - письменной.  

Ерлан давно уже завёл обычай – если не было очень уж срочной оперативной работы, час-полтора уделять, как он её называл - чистке «Авгиевых конюшен», и приучил к такому же распорядку своего помощника. В результате, у них был относительный порядок в документации и сроках отчётности, и они, таким образом, всегда, или почти всегда, избегали карающей длани полковника.

Фуу… наконец-то, откладывая в сторону очередную, исписанную бумагу, и расправляя плечи, произнёс Ерлан. Можно и покурить для отдохновения.

- Васильев, ты как на это смотришь? Могём мы с тобой… покурить?

- С одобрением-с, шеф, смотрю, с одобрением-с…. Подождите минуточку, сей секунд  «домараю» очередной опус, сиречь шедевр сыщицкого искусства и…, я к вашим услугам.

- Старайтесь, старайтесь, молодой человек. Ваше трудолюбие будет замечено грозным начальством и вознаграждено стократно, ежлив, конечно, не проштрафитесь до момента своего вознаграждения. А уж коль проштрафитесь, то не обессудьте - вам придётся сказать прощай… награде.

- Вашими молитвами, вашими молитвами, - как бы в покорности, произнёс Женька, - тружусь, аки пчёлка на ниве поддержания законности и порядка…

Вообще, у Ерлана, отношения с Васильевым, сложились своеобразные. Одновременно,  дружеские, и в то же время официальные. Женька никогда при посторонних не позволял себе фамильярности по отношению к шефу. Держал себя - согласно «Уставу».

Оставаясь одни, они переходили на язык  дружбы и доверия. Иногда шутейно «пикировались», чтобы размять мозговые клеточки - Женькино выражение.

Это облегчало им жизнь и помогало в работе. Может поэтому у них была хорошая раскрываемость, а может им благоволила сама богиня правосудия - Фемида! Но факт оставался фактом, они были лучшими следаками в городском управлении. Их ценило и уважало руководство городского управления. Да и в областном Управлении они были не последними.

Женька, закончив писать, выполнил упражнение – «мы писали, мы писали, наши пальчики устали» - сопровождая свои действия голосом и, выйдя из-за стола, выполнил несколько наклонов, а затем вопросительно воззрился на Ерлана.

- Жду ваших разъяснений и ценных указаний, господин капитан - не прекращая скоморошничать, сказал он, - чего изволите приказать-с?

- Что у Вас, господин младший следователь, с ранее предложенной версией - есть какие-нибудь сдвиги?  - строго  нахмурив брови, поинтересовался Ерлан, Хоть какая-никакая зацепка  имеется, или Вы целый день изволили прохлаждаться?

- Нет. Глухо, как в танке, - сразу посерьёзнев и перейдя на деловой тон, стал докладывать Васильев. Я вчера все ноги сбил, пока искал хоть маленькую зацепку. Пришлось сызнова обойти все возможные адреса, переговорить с людьми, даже своих осведомителей поднял…. Ничего! А у тебя, наклюнулось хоть что-то?

- У меняяя…, у меня что-то завязывается - следя за голубем, примостившимся на подоконник, проговорил Ерлан.

И, он рассказал о своих наблюдениях и размышлениях. Но…, чтобы это всё срослось…, понимаешь, нужен свидетель. Без свидетеля мы ничего не докажем, если, конечно, мы не применим к подозреваемой пытки средневековой инквизиции. А это, сам понимаешь, неприемлемо…

- Ерлан, а если её задержать по подозрению…, на разрешённые нам Законом семьдесят два часа…. Может она расколется? Как думаешь?

- Судя по её характеру, считаю…, да-нет, я в этом уверен, она не расколется - даже не мечтай. Только…, если сама нечаянно проговорится… от усталости.

- А, если сблефовать? Мы же один раз такое провернули…

- Как это?

- Помнишь, Ерлан, прошлогоднее дело с ограблением универсама, то есть…,  супермаркета? Тьфу! Никак не привыкну к новым названиям…

- Ты, Женя, не отвлекайся, не отвлекайся. Рассказывай дальше. Ин-те-рес-но.

- Ты, что, совсем забыл? Ну, когда мы прибор для проверки на алкоголь шутки ради, назвали «определителем  лжи»….. Вспомнил, наконец?

- А вы, товарищ старший лейтенант, случайно не вспомнили, какой втык мы получили от начальства за это, придуманное, кстати, тобой же, надувательство?

- Ну и что? Пережили ведь. Зато, какое дело раскрыли. Пальчики оближешь!

- Неет, - вздохнул Ерлан. Не могу. Буду дальше копать, может, какая ниточка и появится.  Правда, начальство уже косо посматривает…

Их разговор прервал звонок внутреннего телефона. Дежурный старшина спрашивал - может Ерлан принять Соколова Кирилла Владимировича?

Слышавший разговор Васильев, поморщился: «Опять этот горе-сыщик что-то в клюве   принёс, да Ерлан? Гони его в три шеи! Надоел, честное слово».

- Нет, Женя, давай послушаем, с чем явился к нам тесть Патина, не согласился Ерлан - может, принёс дотошный мужик ходатайство о послаблении режима содержания, неожиданно заболевшему гриппом, любимому зятю?

Так он и так содержится, считай один, словно нувориш, в четырёхместной камере. А говорливый  дедок, что с ним сидит, так это для развлечения, вместо телевизора. Ни одного уголовника в окружении…. На прогулку водят отдельно от других задержанных, чтобы, не дай бог, кто ненароком не обидел… 

Меня, Женя, начальство скоро съест за него: только и слышу - создал тепличные условия убийце, чего тянешь? Подготовь материал в суд, хватит валандаться…

 Ладно, пропусти, - легонько вздохнув, приказал он дежурному.

 

*    *    *

Вошедший Соколов, не произнеся ни слова, положил на стол перед Ерланом выполненный в карандаше портрет, с очень знакомым лицом и, только потом, поздоровался.

Если сказать, что Ерлан был ошарашен – значит, ничего не сказать!

 Он заворожено рассматривал портрет, и молчал, прекрасно понимая, насколько неловко он выглядит в своём молчании, но ничего поделать с собой не мог.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем он пришёл в себя и задал глупый вопрос: «Это кто?» Хотя, с первого взгляда на портрет, прекрасно понял, кто это!

Но такова уж природа человека, что иногда случаются в жизни моменты, когда самый-самый умный человек задаёт глупые вопросы. Вероятно, такой момент настиг, как пуля из автомата Калашникова, Ерлана, и он повторил: «Это кто?»

Вставший из-за стола Васильев, подошёл к ним, и тоже уставился на портрет.

Посмотрев несколько секунд, он взял его в руки и, поднеся к глазам, проговорил - красивая девушка, ничего не скажешь. Я где-то встречал её…, иии, не так давно…. 

Вы зачем нам его принесли? - всё ещё пытаясь вспомнить, спросил он.

- Эта девушка украла машину моего зятя, - перебил его, находящийся в возбуждённом состоянии, Кирилл Владимирович. Я нашёл свидетеля, который всё видел, продолжил  он. Анатолий, то есть, свидетель, готов подтвердить…

- Вы, случайно, не подговорили этого «свидетеля»  дать  ложные показания - естественно, за соответствующую мзду, чтобы выгородить своего зятя? А то, как же, дочка без мужа останется? - ехидно спросил Женя, и продолжил, полиция, значит, ищет и не может найти, а вы… раз-два и готово.

У вас, то один свидетель, то вдруг, появляется, как чёрт из шкатулки – другой. Как-то… всё это нехорошо попахивает…. Вам не кажется?

- Мне, не кажется! Не сидели бы, да штанами стулья не протирали…, глядишь, и вы бы, кого-нибудь нашли. А то                    сидите, покуриваете…

Разобидевшийся на несправедливый упрёк, Женька, возмущённо оборвал тираду Соколова: «Много вы знаете о                     нас, полицейских!»

- Всё! Прекратите немедленно! – оборвал их начавшую накаляться перепалку, Ерлан, - кто работает, а кто штаны или стулья протирает – давайте не будем сейчас выяснять, -  и, подняв глаза на Соколова, спросил, - откуда к вам попал этот портрет? Он нарисован хорошо, но дилетантом. Я разбираюсь.

- Я же объясняю, наверное, в сотый раз…. Вы, что, совсем меня не слышите?

- Давайте не будем считать, в который раз – сотый или тысячный. Расскажите ещё раз, по порядку и, желательно подробно – где, когда, и как, попал к вам в руки этот портрет? А потом приказал помощнику, - лейтенант, дайте стул Кириллу Владимировичу.

Пожалуйста, присаживайтесь! - и, приглашающим жестом руки, показал на стул.

Дождавшись, когда посетитель усядется и немного успокоится, произнёс: «Ну, вот и хорошо. А теперь, рассказывайте».

 

*    *    *

Внимательно слушая Соколова, и уточняя некоторые детали, Ерлан понял – его нюх, а главное, его опыт, вновь не подвели его. Не напрасно, как утверждает этот, в общем-то, симпатичный ему пожилой человек, отчаянно борющийся за своего зятя, он «просиживал штаны» в отделе кадров, и вёл беседы с работниками автопарка.

И ещё…, он хорошо запомнил тот её взгляд, брошенный в спину своему шефу, когда они, втроём, выходили из «предбанника», как сейчас частенько стали называть приёмную руководителя любого ранга. Ерлан тогда случайно поймал этот взгляд, когда по какому-то наитию обернулся и посмотрел в её сторону. В нём были лютая злоба и торжество победителя.

Почему он обернулся? Ерлан, нет-нет, да задавал себе в эти суматошные, заполненные до отказа работой дни, этот вопрос. Может быть, лицо девушки с не совсем правильными чертами, но очень привлекательное, заставило обратить его внимание, и он хотел ещё раз посмотреть на неё? А, может….

Этих «может» найдётся не менее сотни. Суть дела это не меняет. Он обернулся - вот и всё! А, по какой причине обернулся, разве это главное? Наверное, это всё же интуиция.

Именно в тот, первый день знакомства с ней,  у него и легло подозрение на секретаршу. А этот посетитель с её портретом, или правильнее – фотороботом, только ускорил их расследование преступления и, ещё раз подтвердил аксиому – верь своему шестому чувству! Верь! Для успеха в оперативном  расследовании оно занимает  не последнее  место.

Но, каков молодец, этот тесть Патина! - увидев устремлённый на него вопрошающий взгляд  Соколова, в душе похвалил он его. Не успокоился, не испугался прошлой накладки с Валей. Хотя…, была ли это накладка?

Всё зависит от того, с какой стороны посмотреть. Если есть хоть малейшая возможность перепроверить поступившие сведения, то это не накладка… для нас. Отбросить лишний, никуда не ведущий след в расследовании, тем более, перед этим тщательно проверенный - тоже не накладка…. Так, что, молодец этот Соколов! Мо-ло-дец!

- Спасибо вам огромное!- поблагодарил Ерлан, Соколова, и протянул руку для рукопожатия. Вы здорово нам помогли и, я бы сказал, очень вовремя пришли к нам, и принесли этот фоторобот. Честное слово, спасибо от всей души!

Ну, и коль решили нам помочь, то, не посчитайте за труд, занесите студенту повестку. – Я надеюсь, вы подождёте несколько минут, Кирилл Владимирович, пока я заполню бланк?

Подождав, когда за уходящим посетителем закроется дверь, Ерлан, очень довольный состоявшимся разговором и, особенно, его результатом, потёр руки и, посмотрев на Женьку, поинтересовался:

- Ну, что скажете, молодой человек? Достаточно ли нам улик против Кучеренко? Теперь можем мы, с Божьей помощью, это дело довести до конца?

- Что скажу…, что скажу…?

И, немного подумав, неожиданно, даже для Ерлана, выдал: «Я поражён энергией этого мужика. Как он борется за своего зятя. Это ж надо, столько домов и квартир обойти…! Мне, собственно говоря, Николай Патин тоже нравится (да я тебе уже говорил), и тестю, вероятно, пришёлся по душе…

А вообще-то, думаю, мы это дело в ближайшие  дни… завершим. Верно, Ерлан?

- Возможно….  Конечно, при условии - если студент, действительно, всё видел и ничего не сочиняет…. Чёрт! Да мало ли где он, в конце-концов, мог встретить эту девушку: в кафе, например, или в автобусе. Взял и, не по злому умыслу, конечно, перепутал события.

Чёрт тебя забери Васильев! - вспылил Ерлан, - не тревожь ты мою душу, пожалуйста! И сам не расслабляйся. Дорабатывай свою версию до конца! Знаешь ведь, какие коленца иногда подкидывает нам нечистый…

Тьфу! Тьфу!  Тьфу! - чтобы   не  сглазить.

- Ерлан, да не менжуйся ты так. Всё будет тип-топ, вот увидишь! - стал успокаивать, Женька. В первый раз, что ли? Придёт студент, запротоколируем показания, потом устроим очную ставку свидетеля и подозреваемой…, да что я тебе объясняю. Сам знаешь, дальше - дело техники.

- Дай-то Бог, нашому тэляти, та вовка зъйисты! - попросил удачи у судьбы, Ерлан, высказав вслух, неожиданно пришедшую на ум, украинскую поговорку, и добавил, специально для напарника, - за точность текста не отвечаю.

 

Глава  пятая

  ЛАРИСА

Вот уже вторые сутки за окном сыпал, как через сито, занудливый осенний дождик. До того мелкий, до того занудливый - глаза б мои не смотрели на этот жидкий кисель – морщилась Лариса, вспоминая совсем другие дни.

На улице резко похолодало, и всё вокруг стало каким-то… серым и неприветливым.

Изредка выглядывая в окно, Лариса видела только одиноко стоящую, почти посредине двора, и опустившую голые, как бы скрученные артритом ветки,  яблоню,  окутанную  какой-то  мутно-серой мглой.

Яблоня стояла, одинокая, старая, и вконец озябшая в этой мокрети, вся какая-то сморщенная и пожухлая, как и её хозяйка в доме.  Казалось, она была похожа на старую-старую ворону, которую долго трепал холодный, промозглый ветер, а затем по ошибке забросил в этот старый двор…

 Бедненькая, пожалела её Лариса.

Скажите, пожалуйста, кому может нравиться такая – «Осенняя пора, очей очарованье»? Тьфу! – в сердцах плюнула Лариса. То ли дело два дня назад – солнышко, теплынь, паутина пролетала….  Вот наказание господне с паутиной-то - обманула ведь, подвела, продолжала ворчать она, потихоньку протирая влажной тряпкой накопившуюся за дни болезни пыль.

Но всё-таки я молодец! - ненароком вспомнив огородный аврал, похвалила она себя: вовремя с огородом управилась, вовремя,  как-будто  «Сверху» кто надоумил.

Так, медленно передвигаясь из комнаты в комнату, она, продолжая, как, наверное, многие миллионы пожилых людей живущих одиноко брюзжать, потихоньку  выполняла  свою  неприхотливую,  повседневную  женскую  работу.

Всё-таки скучно и одиноко жить одной - тянулась нить раздумий - особенно в старости. Во всём доме тишина, как в могиле. Даже сверчок, недавно приблудившийся откуда-то, сегодня, из-за непогоды что ли, не издаёт своё всегдашнее – скрип-скрип, пожаловалась она неизвестно кому…

Замедленными движениями протёрла пыль с подаренной Колей свадебной фотокарточки в затейливой рамке. И, в миллионный, наверное, раз вглядевшись подслеповатыми глазами в дорогие ей черты сына и невестки, вспомнила свою, казалось, такую далёкую-далёкую, молодость.

А если подумать, такая ли я старая? - спросила она себя и. повернувшись к стоявшему на комоде небольшому зеркалу, заглянула в него: 

Даа…, молодостью и не пахнет…. Совсем старухой стала, и огорчённо покачала головой.

 

                                                             *     *     *

По какому-то стечению обстоятельств – предопределённому свыше, что ли, отца невестки тоже зовут, как и давно пропавшего из её жизни, единственного, и навсегда любимого мужчину - Кириллом. Может, это совпадение имён говорит о чём-нибудь? Может, оно хочет напомнить ей, чтобы она не забывала о своей любви?

Так это совершенно необязательно: она через всю свою жизнь, не очень-то, если честно, счастливую жизнь, пронесла любовь к Кириллу – отцу Коленьки. В Коле она всегда видит Кирилла и, может быть, поэтому, с такой страстностью и болью в сердце она любит его.

Она воспитывала сына так, как воспитывал бы его Кирилл, или, во всяком случае, она надеялась, что так.

Она все свои поступки и решения пропускала как-бы через точку зрения Кирилла. Главное же её жизненное кредо было – как на это посмотрит Кирилл?  Подспудно, где то глубоко-глубоко, она, наверное, хотела, чтобы её…,  нет, их с Кириллом сын, был его точной копией, но он уродился больше в деда, то есть, в её отца.

…Ну и что? Всё равно это наш с тобой Кирюша сын, говорила она, представив, что он рядом с ней, и внимательно слушает.  И если ты жив Кирюша, а я молю Бога, чтобы это было так, то знай – у тебя есть сын! Очень хороший сын – я смею так думать, потому что он не только мой, но и твой сын….  И я молю Всевышнего, чтобы ты, Кирюша, хоть когда-нибудь встретился с ним и увидел, как он вырос, и каким добрым я его воспитала, мечтала она.  Увидев сына, ты будешь гордиться им! Он такой же, как ты.

А ещё, любимый мой, наш сынок женился на очень милой девушке. Зовут её Света. Она работает врачом в больнице. Мама её, Нина Владимировна, работает в аптеке, а папа – я не совсем поняла, где и кем он работает.

Да, знаешь Кирюша, её папу, вот чудо-то какое, тоже зовут Кириллом. Плохо только то, что я так и не познакомилась с её родителями. Они, по какой-то серьёзной причине не смогли приехать на свадьбу, но надеюсь, что они милые люди, и мы вскоре встретимся, потому что, Светланин папа в настоящее время  находится  у  них  в  гостях…. Он совсем недавно приехал  проведать дочь и зятя.

Да, не хотела тебя до времени расстраивать, Кирилл - у нашего сына очень большая неприятность: его обвинили в наезде на человека и, в том, что он скрылся с места наезда. Но я в это не верю, не верю, потому что наш сын, даже совершив наезд, не смог бы бросить человека в беде.

Сейчас он сидит в каком то «СИЗО», так написала Светлана, и ведётся… то ли следствие, то ли расследование, я в этом не разбираюсь…

Как бы было хорошо, Кирюша, если бы ты был рядом с ним и помог: ну, хотя бы поддержал морально, поговорил, успокоил.  Всё-таки  родной  отец лучше поймёт сына, кровь-то одна…!

Страдая от одиночества и тоски, Лариса уже готова была заплакать, но удержалась. Её слёзы как бы пресекла мысль - мне же завтра выезжать в город, а я ещё не собралась, и Герда не пристроена. Придётся опять Галю просить, чтобы она за ней присмотрела, и пару раз в день покормила - они, более-менее, знают друг друга.

Раньше ведь тоже оставляла на неё.  Других людей Герда и близко не подпустит. И ключи от дома надо ей отдать – мало ли, что. Вдруг мороз ударит, так печку протопить.

Ох, совсем забыла! А цветы? Лучше всего я их в одну комнату соберу. Гале меньше работы будет.

Давай-давай, шевелись - подгоняла она себя. Время-то идёт, а у тебя и половины дел не не сделано…

 

*    *    *

Сидя в  автобусе,  который  двигаясь  в  сторону  Семипалатинска,  увозил  её  всё дальше и дальше от родного дома, от родной земли, и от всего того, что с детских лет было так дорого ей, она решала, что вот, съездит к сыну и снохе, проведает их, и вернётся назад.

Разве могла она предвидеть, как сложатся обстоятельства её жизни после приезда в город? Да и все мы…, разве можем мы предугадать, что с нами будет в данную минуту, секунду, или мгновение? И, наверное, прав тот, кто сказал - «Человек предполагает, а БОГ располагает!».

Может быть, какой-нибудь экстрасенс или ясновидящий сможет увидеть наше будущее, пробившись сквозь какие-то, пока нам неизвестные преграды, но не мы.  Мы живём в коконе, который, охватывая нас, закрывает нам возможность видеть наше будущее.

 Ну, а если бы мы всё-таки смогли его увидеть - наше будущее? Что тогда? Мы, что, стали бы, обгоняя друг друга, толкаясь локтями и спотыкаясь, бежать назад, чтобы изменить наше прошлое, в котором МЫ натворили, чёрт знает, что?

Мы, что, как в прокручивании фильма в обратную сторону, стали бы сами выбирать «точку», после которой возникает необходимость направить нашу жизнь по другому, более правильному пути?

Нет, и ещё раз – нет! 

Во-первых - нам это, изначально, не дано, а во-вторых – сможет ли человек со стопроцентной уверенностью определить, что это именно та точка отсчёта, от которой необходимо менять наш жизненный путь? Не сможет! Потому что всегда существует вероятность вновь ошибиться.

Жизненный путь человека – это бесконечный бег по кругу. Вначале – ошибка, затем, попытка исправления этой ошибки, и так, до бесконечности!

Но и это ещё не всё. Не каждый человек способен признаться – да, я ошибся! И причин в неприятии признания – десятки, если не сотни. Здесь, и слабость характера, и инертность и, конечно же, упёртость, в самом грубом её понимании, то есть, в нежелании признавать свои ошибки.

И, если ты хочешь прожить жизнь не совершая ошибок – живи, как заповедовал нам Иисус Христос            в своих десяти заповедях: Не убий! Не укради! Не лги…

Такие мысли, а может и не совсем такие, но очень похожие, теснились в голове Ларисы, пока она ехала в город к сыну и невестке. А ещё вспомнилось ей, как она впервые познакомилась с Кириллом.

 

*    *     *

Она хорошо помнит тот первый день, и от одного воспоминания о нём, тёплая волна наполнила и согрела её душу. Она даже непроизвольно улыбнулась, вспомнив, как они столкнулись на пассажирском трапе, переброшенном с парохода на причал.

И пароход она помнит хорошо, и их нечаянное столкновение…  Каждую мелочь их встречи  помнит  она,  и  никогда-никогда не забудет. Да разве можно забыть первую встречу с любовью?  

Белоснежная красавица «Роза Люксембург» должна была увезти её из Иртышска в Семипалатинск, на учёбу.

В то время, время её молодости, основной транспортной магистралью соединяющей людей - была река Иртыш. По этой, тысячекилометровой водной артерии, с чудными по  красоте своей берегами, и разбросанными вдоль неё городами, деревнями и сёлами, ходили пассажирские пароходы, и таскали баржи буксиры…

Река перемещала людей и грузы!

Тысячи пассажиров и миллионы тон различных грузов, вплоть до нефти и бензина из России, и изделий лёгкой промышленности из Китая, перевозилось по реке. Река была артерией, питающей жизнь миллионов людей!

Команда парохода, как она впоследствии узнала от Кирилла, из-за отсутствия докеров на пристани, сама взялась выгрузить груз из Омска и загрузиться попутным до Семипалатинска и Усть-Каменогорска.

Кирилл тогда нёс на заплечной подушке два мешка с сахаром на берег, в склад, расположенный метрах в пятидесяти от реки, а она, торопясь приобрести билет на пароход, чуть ли не бежала по трапу. Вот тут-то, на трапе, вероятно, подсуетился нечистый, а может наоборот, кто-то специально позаботился в создании ситуации - они и столкнулись.

Она ударилась об Кирилла и сшибла его с ног. Мешки полетели в воду, а он упал на колени. Выматерив её и, назвав слепой тетерей, а в придачу пообещав оторвать ей голову, он прыгнул в реку, и попытался спасти хоть что-то из своего груза.

 Боясь остаться без билета и места в пароходе, она не остановилась, чтобы посмотреть на «дело рук своих», или как-то помочь прыгнувшему в воду грузчику, а лишь краем глаза увидела, как на помощь бросились стоявшие на вахте матросы.

Лариса всё же успела приобрести билет в салон третьего, самого дешёвого класса, и от нечего делать принялась наблюдать за жизнью парохода.

Пароход простоял около пяти часов, подрёмывая и попыхивая дымом, и лишь изредка, внутри него, где-то в глубине, как-бы ненароком очнувшись ото сна, раздавался дробный, похожий на пулемётную очередь, металлический перестук, а потом, всхрапнув, как застоявшаяся лошадь, вновь засыпал.

А иногда, вспугивая тишину, раздавался одинокий свисток, или несколько свистков подряд, и Лариса видела, как, то один, то другой матрос, бежали наверх, вероятно в рулевую рубку к вахтенному начальнику, или что-то начинали делать по приказу этого, командовавшего ими, свистка…

Ни одного человеческого слова команды она не слышала: слышала только свистки, и видела беготню кого-нибудь из матросов после свистков. Любопытно, подумала в тот день Лариса, у  роботов из фантастических фильмов и романов тоже вот так - без человеческих голосов, а только по команде свистка или по радиоволнам?

…А из чрева парохода, гуськом, словно муравьи из муравейника, или, как говорят на флоте - держа «марку», продолжали выходить с грузом на спине люди, и направляться в склад. Затем, освободившись от груза, они, опять-таки, друг за другом, не опережая и не меняясь местами, возвращались в трюм парохода, чтобы вновь взвалить себе на спину новую порцию груза.

Бедненькие, пожалела она их – это ж надо, столько ходить, спускаться в трюм и подниматься с грузом, чтобы всю эту массу товара переместить с одного места на другое. Кошмар! Я бы ни за что не выдержала такую монотонную, изнурительную работу.

Лариса, облокотившись на ограждение  пассажирской палубы во втором ярусе, наблюдала за работой десятка людей и, даже не за одним каким-то человеком, а за всеми сразу. Она в спешке не запомнила с кем, всё-таки, столкнулась на трапе, и кто, по её вине, уронил груз в реку. Она также не боялась, что её найдут и заставят возместить стоимость испорченного по её вине, груза - попробуй, найди её среди толпы пассажиров, решила она.

 К тому же в пароходе, битком набитом пассажирами, с галдящей и бегающей детворой, вряд ли, так она думала, найдётся кто-то, пожелавший её разыскивать.

Как она ошибалась! Ох, как она ошибалась по молодости и глупости!

Команда парохода, знавшая своё судно как свои пять пальцев, изучившая каждую пядь территории, на которой она находилась почти половину своей жизни, ориентировалась, в казавшемся ей беспорядке, очень даже преотлично, и чувствовала себя словно рыба в воде.

Прошёл час с лишним после отхода парохода от пристани. Он, шлёпая плицами по воде, медленно поднимался вверх по Иртышу, преодолевая быстрое течение реки.

 

*    *     *

Лариса, удобно устроившись в салоне третьего класса, перелистывала книгу. Пристань осталась позади, где-то за одним из поворотов русла реки, и она забыла, или почти забыла о случившемся инциденте при посадке.

Устав от полуторачасового сидения с книгой, она, попросив соседку присмотреть за вещами, вышла к борту парохода и, обдуваемая лёгким встречным ветерком, стала            любоваться проплывающей перед глазами природой на берегу реки.

Ей было на что посмотреть, чем полюбоваться!

 Прямо перед её изумлённым взором, метрах в десяти-пятнадцати, мимо неё тянулся высотой в два, кое-где даже в три-четыре метра, весь испещрённый гнёздами птиц, яровой берег. Сотни, а может быть, даже тысячи стрижей летали вокруг, издавая невероятный писк, заглушая шум колёс движущегося парохода и, то мгновенно скрываясь в норках, то вылетая из них, они создавали, казалось, живую, непрестанно меняющуюся картину, чёрно-белую живую мозаику.

Лариса так увлеклась этой, переменчивой в своей красоте игрой природы, что не услышала, как к ней кто-то подошёл. Она лишь тогда обратила внимание на человека, стоящего рядом с ней, когда тот осторожно прикоснулся к её локтю.

Она не знала его, не знала этого человека, и не догадывалась, почему он потревожил её!

Перед ней стоял невысокий, худощавый юноша, с несколько бледным лицом аристократа, и в безукоризненно выглаженной форме речника. Пуговицы, на форменном кителе, кокарда на мичманке, и даже курсантские нарукавные шевроны, слепили ей глаза своим горячим золотым блеском. И она ничего не видела вокруг, кроме этого блеска.

Лариса недоумённо взглянула на него, как бы говоря - вы ошиблись, я не та, кто вам нужен.

Но он не уходил!

Тогда она испугалась! Испугалась, что её поймали за то, прошлое столкновение с грузчиком, и потребуют с неё деньги, которых у неё и так было «кот наплакал». Или, как она однажды прочитала в «Морских рассказах», посадят в трюм к крысам, и ещё будут бить её линьком…

 Что такое линёк она совершенно не представляла, но понимала, раз будут бить – то это больно!

И тогда… 

Что вы хотите от семнадцатилетней, только что окончившей школу, деревенской девчонки? Тогда она ещё больше испугалась, и от испуга у неё даже показались слёзы на глазах. Она настолько потеряла себя, что зашептала: «Дядечка, миленький, вот все мои деньги, возьмите, и стала совать ему в руку десятку, что дала ей мама на прожитьё. У меня больше нет, но когда я  заработаю, я всё вам верну – всё, всё…. Честное слово!»

И столько, вероятно, в её взгляде было доверчивости и мольбы, что этот, блестящий речник, соизволил произнести: «Да ладно, чего там. Я заплатил своими, заработанными сегодня, деньгами. Конечно, часть денег мне дали ребята…. Между прочим, у нас  хорошая,  дружная  команда». «Мы же флотские!» - гордо добавил он.

Она слушала его голос, как зачарованная, не совсем даже понимая смысла сказанного. Она только поняла, её наказывать не будут и, что у него очень симпатичная, когда он говорит, щербинка между передних зубов.

Счастлив будет в жизни, непроизвольно подумала она в это мгновение, вспомнив, как девчонки в классе говорили об этом, подготавливая её к жизни в городе, и одновременно завидуя ей. Завидуя, что она вырвалась из села в город!

Через несколько минут, когда Лариса, оглушённая навалившимся на неё событием, немного успокоилась, она вспомнила, что он назвался Кириллом. И чтобы не показаться совсем уж неблагодарной «деревней» она, протянув ему руку, назвала себя - Лариса.

Вот и хорошо, сказал он, в ответ легонько пожимая её руку и, улыбнулся. А то я уж было подумал, что тебе при рождении забыли дать имя.

Она даже немного возмутилась тогда, в душе, конечно, что значит - при рождении забыли дать имя? Смотрите-ка, какой самоуверенный нахал! Подумаешь, за каких-то там пару мешков сахара заплатил, так теперь нос задирает! Но потом одёрнула себя - не какие-то пару мешков сахара…, а большие деньжищи, между прочим, выложил,  вспомнив два утопленных по её вине мешка, призналась она себе самой. Но, всё же, не простив его, ответила: «Я не тёлка, чтобы без имени быть!» - и тут же густо покраснев, осеклась: она вспомнила, как мальчишки её класса некоторых девчонок называли тёлками.

Вот сморозила, так сморозила, казнила она себя за промах. Надо же быть такой дурой беспросветно-безмозглой…!

 Лариса, искоса посмотрела на Кирилла – кажется, он не заметил её промаха. Ну, Слава Богу! – слегка отлегло у неё на душе, а то ещё посчитает меня дремучей деревней.

Они, слово за слово, как всегда бывает у молодых, психически здоровых людей, постепенно разговорились.

Она рассказала о своей жизни в деревне с матерью и отцом, а он сказал, что сам из детдома, что на Украине. Приехал сюда, чтобы поступить в речное училище. У них с этим намного сложнее – училищ раз-два и обчёлся, а желающих работать на пароходах и теплоходах много.

Вначале, в ней проснулась к нему жалость – как же, всю жизнь прожил в детдоме, не зная отца и мать, не имея братьев и сестёр…

 Она, выслушав его исповедь, ещё подумала - жалко-то его как, бедненький!

С этого дня они стали встречаться в свободное от его вахт время, и постепенно подружились.

Приехав в Семипалатинск, она поступила учиться на медсестру - для них в Иртышске профессию - очень нужную.

 

*     *     *

С Кириллом они встречались почти каждые десять дней. Всё зависело от графика рейсов его парохода, и от его вахт. Когда он не мог прийти к ней, она прибегала к нему на пароход. И, наконец, наступил день, когда она уже не могла прожить без него ни одного дня.

Она влюбилась! Влюбилась до помрачения рассудка! Её тело млело от одной только мысли о нём, а перед глазами её неотступно был его образ…

 Это произошло так неожиданно, что она, в начале, даже не поверила. Это было, как гром среди ясного неба! И она, словно птица в голубом-голубом небе, летала от счастья, и частенько напевала так нравившиеся ей слова песни в исполнении Леонида Утёсова из старого, но знаменитого кинофильма «Весёлые ребята» - «Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь. И  каждый  встречный  понимает…»

А через неделю, при очередной встрече, изнемогая от любви к Кирюше, она призналась ему в любви и, плача от счастья и боли, подарила ему себя.

Всё тело её горело от желания его, а в душе бушевал пожар любви. Она призналась, что любит его безумно, и будет принадлежать только ему одному, и любить только его, его одного - до самой-самой смертушки!

Они встречались до последнего дня её учёбы. Он жил в общежитии курсантов, а она на частной квартире, деля её  со знакомой девчонкой с курса, приехавшей из одного из районов по направлению.

Подступила зима. Кирюшин пароход поставили на «Отстой», и у него вскоре  начались занятия. Встречаться им, практически, было негде, да и холодно. Ни у него, ни у неё зимней одежды не было.

В одну из своих поездок домой, она хоть привезла себе валенки и тёплое пальто, а у Кирилла – только «подбитая на ветру» курсантская шинель, да летние туфли.

Постепенно их свидания  становились всё реже, всё короче. Она начала нервничать, плакать, и сохнуть от любви. А однажды, у неё случился пропуск месячных. Лариса заволновалась и, порасспросив более опытных в этом деле девчонок, поняла – она «залетела». Девчонки посоветовали сходить к врачу и сделать аборт, но она не решилась, а возможно - просто побоялась.

Кириллу она решила пока не говорить о своей беременности. Она ещё надеялась, что это случайность, но когда и во втором месяце она не дождалась месячных, всё стало ясно окончательно!  

А тут ещё с Кирюшей произошла неприятность. Их свидания на морозе закончились для него плачевно. Он подхватил жестокую простуду, и его положили в больницу…

 Всё складывалось для неё, как нельзя хуже.

Через две недели после всех этих неприятных событий, Лариса окончила курсы медсестёр и получила удостоверение.  Пора было возвращаться домой.

Без работы, без денег, она не смогла бы жить в городе. А в Иртышске её ждала работа в  больнице, и отец с матерью.

Разрываясь между любовью к Кириллу, родителями, и долгом перед людьми, она словно сомнамбула бродила по городу, ничего не замечая вокруг, и ни на что не обращая внимания.

Однажды, находясь в таком состоянии, она чуть не попала под грузовик. Хорошо ещё, за рулём находился опытный водитель, и он смог отвернуть  от неё, но всё же врезался машиной в дерево, растущее на обочине.

Её хотели наказать за нарушение правил, но поняв, в каком она состоянии, пожалели.

Ей здорово повезло! Могло бы закончиться куда хуже.

Чувствуя, что жизнь в городе может обернуться для неё огромными неприятностями, она решила всё же вернуться в Иртышск.

Взяв обещание с Кирилла, что при первой же возможности он приедет к ней, она со слезами на глазах, плача чуть ли не навзрыд, как будто предчувствуя, что расстаётся с любимым навсегда, попрощалась, и на следующий день уехала домой.

 

*    *    *

Лариса ждала Кирилла всю зиму. Писала ему письма полные любви и тоски, но ответа ни на одно не получила. Поехать к нему тоже не могла. Зима выдалась на редкость снежная, суровая, дороги часто заносило снегом, и поехать в город – значит рисковать жизнью…

 Нет - теперь уже… двумя жизнями!

  И всё-таки она бы рискнула, если бы…, если бы не то живое существо, которое сидело у неё внутри, и которое уже начало давать о себе знать. Она его любила, ласково называла – «моя крошка» и, нежно поглаживая живот, разговаривала с ним.

Когда скрывать беременность стало уже невозможно, она во всём призналась матери и суровому отцу.

Что ж дочка, сказал отец, услышав «новость»: не остереглась, нагуляла ребёнка без замужества – наверное, наша с матерью вина. Не нужно было отправлять тебя в город на учёбу. Затем, немного подумав, продолжил: «Будем растить ребёнка вместе - мы тебе поможем. А может, встретится хороший человек, и возьмёт тебя замуж с “подарком”».

Но Лариса знала – ни о каком замужестве не может быть речи. Хоть и не венчанная, но она жена Кирилла, и будет его женой до конца своей жизни…. Видно так ей определенно судьбой. А, что Кирилл не едет к ней и своему малютке, чтобы проведать их, и не прислал ни одного письма, так виновата зима, с её морозами, снежными буранами, и заносами на дорогах.

Она выискивала одну причину за другой, чтобы оправдать молчание Кирилла, и ждала, ждала, ждала.

А, однажды, ночью, лёжа без сна, с трудом сдерживая вот-вот готовые пролиться горькие слёзы одиночества, она вдруг испуганно подумала, а что, если у Кирюши нет её домашнего адреса, и он не знает, куда отправлять письма? Но тут же отвергла эту мысль. Она ведь пишет ему письма, и они не возвращаются. Значит, у него есть её почтовый адрес.

Когда она была уже на шестом месяце беременности, ей пришла в голову мысль, а не попросить ли бывшую сокурсницу, жившую на Кордоне, съездить в училище, и узнать, что с Кириллом, почему не приезжает?

Через полмесяца та написала, что Кирилл Соколов закончил учёбу и уехал неизвестно куда. Никаких данных о его местопребывании ни у кого нет…

 И Лариса поняла - она осталась одна, без Кирилла! А если родится ребёнок, то ей придётся жить уже не одной, а с ребёнком на руках…

Почему-то только теперь, после получения письма из Кордона, до неё дошло, какую огромную ошибку она совершила, не сказав Кириллу о своей беременности. Кто знает, как бы  сложилась её жизнь, если бы она не побоялась выложить ему правду?

 

Глава  шестая

К-н АКИШЕВ

Вызванный полковником на доклад  по «Делу о наезде на полицейского», Ерлан прихватил составленный им план мероприятий и, как говорится – во всеоружии, с защищёнными тылами в виде различных справок, на всякий там пожарный случай, он отправился на приём к всегда недовольному начальству.

В приёмной полковника, на счастье Ерлана, других, желающих попасть на приём - не наблюдалось. Лишь  бессменный  секретарь полковника, Татьяна Ивановна, грузно восседала за своим столом и что-то стучала на машинке.  И он, решив, что счастье окончательно повернулось к нему лицом, прошёл прямо к двери кабинета. Он уж было взялся за  дверную ручку, как сзади, в спину ему, как выстрел из пистолета, раздалось: «Назад!»

Проскочить мимо бдительного секретарского ока ему не удалось. Сколько он помнит, на его веку ещё никто не смог свободно пройти к полковнику мимо этого цербера в юбке. Она оберегала полковника, как курица оберегает своих  цыплят  от  коршуна,  и  была  неприступней крепостного бастиона.

Вот старая грымза, как это она успевает печатать и за дверями шефа следить? - промелькнуло в голове Ерлана.

Подойдя к окну и, наблюдая, как мелкие дождевые капли сползают вниз по стеклу, он пытался вспомнить хоть один случай слабости Татьяны Ивановны и, не находил...

В начальный период её появления на секретарском месте, некоторые самоуверенные и пробивные молодые офицеры, пытались подкупить её, даря шоколадки и цветы. Шоколадки ложились в стол, а букеты ставились в вазы, но заветная дверь так и оставалась закрытой.

Через полмесяца или месяц, поняв тщетность своих поползновений, любители брать «бастионы с шашкой наголо», давление на неуступчивую секретаршу прекратили, и как все, чтобы предстать «Пред светлые очи, начальства», ждали своей очереди.

Не просто так рыкнула на Ерлана, Татьяна Ивановна, не просто так. Ему пришлось простоять у окна минут десять, когда из дверей кабинета вышли прокурор и генерал из смежного управления в сопровождении полковника.

Ерлан был знаком с обоими. Ему неоднократно приходилось бывать у прокурора, а вот у генерала он был всего один раз, когда расследовали тройное убийство на территории Кордона. Он в то время был ещё старшим лейтенантом и просто следователем, и был прикомандирован к его ведомству.

Освободившись от гостей, полковник пригласил Ерлана в кабинет. Не вовремя я пришёл, догадался Ерлан, увидев нахмуренное чело своего шефа, не вовремя! Быть нагоняю, если чего не похуже!

- Доложите капитан, что у вас с делом Патина? Есть, наконец-то, хотя бы какие-нибудь сдвиги, или всё ещё продолжаете топтаться на месте?

- Есть, товарищ полковник, есть. Вот, посмотрите документы, - Ерлан пододвинул к полковнику папку.

- Документы я и без вас посмотрю, капитан. Доложите устно о проделанной вами работе. Заканчиваются третьи сутки, - недовольно посмотрел на Ерлана полковник, - а у вас до сего дня не «Пришиты к шубе рукава»! - застрожился шеф.

Здорово, по-видимому, шефу хвоста накрутили, пожалел его Ерлан, даже не предложил мне стул. Так, стоя, он стал рассказывать о состоянии дела, а в заключение доклада добавил: «У нас, товарищ полковник, все материалы готовы. Осталось получить добро в прокуратуре и, мы едем за Кучеренко Зинаидой, а Патина, извинившись, придётся выпустить. Я, господин полковник, сам перед ним извинюсь.

Помолчав и побарабанив пальцами по столу, полковник рыкнул: «Нет! Патина не выпускать, пока не докажете вину Кучеренко. А…, с остальными вашими мероприятиями я согласен. Действуйте!»

И, вернув папку с так тщательно подобранными справками Ерлану, добавил: «Свободны».

Вернувшись к себе, Ерлан попал под вопрошающий взгляд напарника.

- Что,  здорово попало? Неужели начальство недовольно нашей работой?

- Полковник не в духе…. У него прокурор был с генералом из смежной конторы, что-то произошло.

- Любопытно, зачем это они пожаловали…? - задумчиво произнёс Васильев.

- Да я-то, откуда знаю! - подняв взгляд на Евгения, резко ответил Ерлан. Видишь ли, забыли мне доложиться! - не сдержав своего недовольства приёмом у полковника, резче, чем хотел, ответил он.

В кабинете разлилась, словно весенняя вода в половодье, тишина, лишь в дальнем углу раздавался зуммер попавшей в паутину мухи, да за окном чиркала по асфальту метла пятнадцатисуточника.

Ерлан ещё раз взялся проанализировать свои выводы по наезду, а Евгений стал зачем-то разлиновывать лист бумаги, и делал это с таким видом, что, казалось, оторви его от этой, такой серьёзной работы, он тут же умрёт.

Случайно бросив взгляд на Васильева, Ерлан понял – тот обиделся на невольную его грубость, и будет молчать, пока Ерлан сам не заговорит с ним.

- Женя, съезди в прокуратуру и возьми санкцию на арест Кучеренко. Вот документы. По-моему, не должны нам отказать, как думаешь?

- Да, вроде бы не должны, - снизошёл помощник до ответа.

И, перестав чертить полоски, быстро поднялся из-за стола, схватил фуражку и, буркнув: «Я мигом!», выскочил за дверь.

Женьку словно ветром сдуло,  как-будто его и не было в кабинете.

Ерлан знал, в прокуратуре у Женьки есть зазноба из архивного отдела. Поэтому он, надо или не надо, стремился заполучить поручение в прокуратуру.

Ох, уж эта молодежь! - покачав головой, позавидовал Женькиной прыти Ерлан. Мне бы твои годы. Потом, потянувшись до хруста в косточках, принялся обдумывать план допроса Зинаиды Кучеренко:

Чует моё сердце, придётся повозиться с ней - крепкий она орешек, не сразу разгрызёшь, поморщился он. Но, ничего, припрём тебя, касаточка, фактами, которых у нас с гулькин нос, если честно. Додавим свидетелем и…, никуда ты, голубушка, не денешься. А там, глядишь, в ходе допроса ещё что-нибудь новенькое выплывет. И не такие зубры здесь ломались. Хорошо бы ещё одежду, в которой она была одета в день наезда, найти, и на экспертизу её - совсем размечтался он.

 

*    *    *

Васильева всё не было и, чтобы время не пропадало попусту, Ерлан решил заняться бумагами. Их накопилось опять «Вагон и маленькая тележка». И откуда они только берутся? Сами родятся что ли? – от этой мысли у него совсем испортилось настроение. К тому же он волновался за Женьку: дадут ему ордер на задержание секретарши, или не дадут?

 Могут ведь и не дать - особенно, если попадёт к помощнику прокурора, Иваньковской. Знает он (уже проходили - вспомнил Ерлан своё первое посещение прокурорши), попав к ней, Женька может получить, как говорится  «От ворот поворот». Она баба ушлая. Её на мякине не проведёшь!

 Найдёт какую-нибудь неправильную формулировку, тогда только держись. Как она в таких случаях, говорит? - «Вы, молодой человек, посмотрите вот здесь и, вот здесь» и, так это ехидно посмотрит на тебя, что куда там, будто ты олух несусветный или ещё, что похуже.

 А, чтобы окончательно показать, какой ты юридический неуч, ещё добавит: «Формулировочка, у вас, батенька, подкачала». И, чтобы окончательно добить и показать какой ты перед ней ноль, ткнёт своим красивым пальчиком, с наманекюренным ноготком в твою, ни в чём не повинную бумагу.

Ну, было бы ей лет сорок, так ещё можно было бы стерпеть, а так…. Перед глазами Ерлана предстала, словно и правда вошла в кабинет, двадцатисемилетняя пигалица с рыжими волосами и конопушками на носу. Господи, всего-то "От горшка, два вершка", а корчит из себя, возмутился он.

Но, чтобы до конца быть справедливым, признал – а всё-таки умная, зараза! А, потом, ещё припомнив её вечные неудачи с любовниками, решил - даа…, тут станешь стервой, коль в этом плане полный звиздец!

Посидев ещё с полчаса над бумагами, Ерлан, взглянув на наручные часы, чертыхнулся - где носит… этого, но закончить не успел.

Открылась  дверь и в кабинете, словно чёртик из шкатулки, появился Васильев.

- Где тебя черти носят? Можно десять раз туда и назад смотаться!

- Я не виноват, Ерлан. Пришлось ждать возвращения прокурора города. К рыжей прокурорше я не пошёл - ведь докопается до чего-нибудь! Доказывай потом, что ты не верблюд и у  тебя на спине нет горба…. В общем - всё  тип-топ! - как всегда прихвастнул он. Можно ехать за Зинаидой Кучеренко.

Я, между прочим, шеф, подсуетился и добыл служебную Волгу. Сам  полковник  на радостях выделил.

- Молодец, ничего не скажешь! - на всякий случай решил похвалить подчинённого Ерлан, и добавил, то ли в шутку, то ли всерьёз: «Любое рвение, особенно в службе, будет обязательно вознаграждено, но не сейчас, а как-нибудь… попозже.

- Преогромное вам спасибо, господин капитан. Рад стараться! - и став во «Фрунт»,       Женька щёлкнул каблуками запылившихся туфель. - Хотелось бы Ерлан Абзалович, чтобы вознаграждение меня… побыстрее нашло.

Конечно, ехать в служебной «Волге», да ещё и с надписью «полиция» - это вам не в автобусе трястись, да ещё битком набитом пассажирами!

Минут через двадцать они, с комфортом, прибыли на место…

 

*    *    *

В приёмной, на их счастье, посторонних  не было. Зинаида, увидев вошедших, насколько мог заметить Ерлан, слегка побледнела, и несколько растерявшись, засуетилась, но быстро придя в себя, тревожно огляделась вокруг. Казалось, она искала взглядом какую-нибудь норку, щель, куда она могла бы спрятаться от них. Но норок поблизости не было, а заветная дверь из «Приёмной» в коридор была перекрыта блюстителями Закона.

Поняв, что укрыться от полицейских не сможет, она «надела» на себя маску высокомерной неприступности и, с холодной вежливостью поинтересовалась: «Вам что-то       угодно, господа полицейские?», и продолжила с сарказмом: «Исполняющий обязанности директора в отъезде, а директор…, простите, у Вас, в бессрочных гостях…»

Ерлан видел - она боится! Но как всякая женщина с сильным характером, старается не показать этого…, всеми силами пытается не поддаться страху и растерянности. 

 Да, сложно нам с ней придётся, ещё раз за этот день подумал он, перехватив её  взгляд. И стараясь, ради справедливости, отдать должное характеру этой девушки, решил - Снежная королева! Настоящая Снежная королева - бледна, неприступна и горда! Не захочет, так даже разговаривать не будет, а уж, если решит, что её обидели - туши свечи! Такое выдаст - мало не покажется!

- Зинаида Эдуардовна Кучеренко? - официальным тоном спросил Ерлан и, после её утвердительного ответа, вынул из папки Постановление на арест, и показал ей.

Не давая ей времени на подготовку правдоподобного ответа, приступил к своим служебным обязанностям:

- Вы подозреваетесь в угоне автомобиля, наезде на пешехода, неоказание пострадавшему   при наезде помощи, и скрытие с места происшествия.

- Докажите! - бросила она ему в лицо.

 И такой яростный огонь полыхнул в её изумительных глазах, что на мгновение Ерлану показалось - ещё чуть-чуть, и он, и Васильев, и воздух, и персидская дорожка на полу кабинета, и даже телефонный аппарат, вспыхнут неугасимым пламенем.

Вот это характер! - восхитился он. С таким характером не в канцелярии сидеть, а в космос летать, или, по крайней мере, в горячей точке служить. Вот там бы она в полной мере реализовала себя, глядишь, и орден бы заработала.

Не показывая своего восхищения ею, он «казённым голосом» продолжил: «Прошу следовать за нами!».

 

*     *    *

…Два напряжённых дня, словно рыцари на ристалище, бились они с ней. Она была тверда в своих ответах, и ни в какие расставляемые ими ловушки не  желала  попадаться.  Даже  на  слова  Васильева,  как  бы  брошенные вскользь, что есть свидетель, видевший её утром, за рулём патинского Фольксвагена, не  поколебали её выдержки и хладнокровия.

На все предоставляемые ей факты и утверждения она отвечала – Нет! Не знаю! Не была! Это всё ваши инсинуации.

Даже в том, что у неё в течение нескольких месяцев были достаточно близкие отношения с Патиным, она призналась только на второй день допроса, и то,  после очной ставки с ним.

Даа, сильная девушка, в очередной раз признал Ерлан! С таким противником не зазорно и проиграть, но мы не можем себе этого позволить – поправил он себя.

Сделав перерыв, Ерлан решил чуть изменить тактику допроса, потому что сейчас, именно сейчас, собственно и наступил кульминационный момент в нашем противоборстве с нею, сказал он себе. И если мы с Васильевым не сможем, при поддержке свидетеля - Толика, уличить её во лжи, то грош нам цена, как следователям! Тогда, господин капитан Акишев Е.А. – пишите рапорт об освобождении Вас от следовательской работы…, и вообще, уходите из полиции. Делать вам здесь больше нечего, коль не смогли справиться с преступницей, рассердился он.

Ерлан поставил для Зины стул так, чтобы видеть её глаза, а она видела входную  дверь  кабинета. Он надеялся, что увидев свидетеля, она чем-нибудь выдаст себя -  действием ли, взглядом…. Он был уверен, человек, находящийся вторые сутки под прессингом и пристальным взглядом следователя, в конце-концов не выдержит и….

Введите задержанную, приказал Ерлан охране!

И вновь начались вопросы-ответы. И вновь Зинаида продолжала упорствовать!

Но вот всё-таки наступил переломный момент в пикировке следователя и задержанной, когда…

Всё так и получилось, как задумал Ерлан, готовясь к сегодняшнему допросу. Зинаида, увидев входившего в кабинет Толика, сразу узнала в нём раннего пешехода, виденного ею у ворот патинского дома, и непроизвольно вздрогнула. А затем её взгляд заметался, ища хоть какого-нибудь объяснения своей минутной слабости.

- Что и требовалось доказать, - тихо произнёс Ерлан, глядя ей прямо в глаза.

Поняв, что всё для неё закончилось…, что она проиграла битву с хитрыми и опытными следователями, Зинаида, так долго державшаяся, заплакала злыми слезами.

Ерлан очень хорошо понимал её состояние, и ему даже было её чуть-чуть жаль - так долго держалась, но увидев свидетеля, не выдержала - нервы сдали!

- Ну, что, будем и дальше упорствовать, или начнём нормальный разговор?

 Он специально не произнёс – «признаваться», щадя эту сильную, но уже сломленную девушку, которой…, он это предчувствовал, с её характером - ой, как несладко придётся на «зоне», среди отторгнутых от общества женщин.

- Да, - шёпотом произнесла она, и тяжело вздохнула.

За какую-то долю секунды Ерлан, всё ещё находясь под впечатлением её согласия на «разговор», успел окинуть взглядом весь кабинет, и увидеть: как Женя, затаив дыхание в ожидании признания, сидит напряжённо, не шевелясь, а дождавшись его,       наконец-то вздохнул свободно.

А свидетель Анатолий, ожидая её ответа, широко распахнул глаза, и даже непроизвольно  раскрыл рот, как-будто так он мог слышать лучше.

Да и сам Ерлан, следя за Кучеренко, ожидая её реакции на подготовленную им встречу (подозреваемой и свидетеля), и находясь в состоянии натянутой струны, наконец-то смог чуть расслабиться.

Но он понимал - это ещё не всё, это не окончание допроса. Им с Васильевым ещё придётся  много поработать, прежде чем они распутают клубок до конца.

- Лейтенант, подайте Зинаиде Эдуардовне стакан воды, - этой, заезженной до дыр, фразой, он попытался снять напряжение с присутствующих на допросе.

Когда Кучеренко сделала пару глотков и отставила стакан, Ерлан, посмотрев на Анатолия, произнёс: «Вам, спасибо! Дайте ваш пропуск, я подпишу. Вы свободны, как птица в полёте…»  и, осёкся…. Вот идиот, нашёл время веселиться!

- Теперь… с вами, Зинаида Эдуардовна. Вы не устали?

И, дождавшись, когда она отрицательно покачала головой, продолжил:

…Хорошо! Значит, вы готовы дать признательные показания?

И опять он ждал её ответа - «Да», или согласного кивка головой, а дождавшись, повернулся к напарнику:

- Лейтенант, вы будете, как всегда, записывать, что расскажет нам Зинаида Эдуардовна.

Итак, приступим…

Слушая повесть о жизни этой, в общем-то, достаточно умной и красивой девушки, Ерлан не переставал удивляться разнообразию ситуаций, в которые      попадала она, в силу своего незнания жизни. Можно было подумать, что выходя из школьного возраста, она совершенно не была подготовлена к реальной жизни. И всё то, что давала ей школа, родители - проходило стороной, проходило мимо её сознания…

Как и большинство других девушек её возраста: из века в век, из поколения в поколение, наступавших на одни и те же грабли, совершавших одни и те же ошибки, и только чудом остававшихся  в живых… - она тоже через всё это прошла. И только, наверное, мать-природа оберегала их, девушек, таких нежных и слабых, от полного исчезновения с лица земли, рассказывала Кучеренко…

Правды ради надо сказать, что среди, как говорится, слабого пола, нет-нет да попадаются  особи - сильные физически и духовно.  Но, такие, на взгляд  Ерлана, встречаются  редко, или я ничего не понимаю в женщинах, или я ошибаюсь в своих выводах, подумалось ему.

Конечно, он может ошибаться, но вокруг столько несчастных, неустроенных в жизни, женщин. Взять хотя бы ту же Зину…

 Она сильна духовно, красива. Мимо неё не пройдёт ни один мужчина, чтобы не обернуться и посмотреть её вслед. Она имеет аналитически развитый ум, а толку? В принципе, Зина повторила тот же путь, что и многие другие девушки её возраста.

Конечно, редко кто из них заканчивает свой девичий путь в тюрьме как она, но, видимо, так было предназначено ей судьбой.

 

*     *     *

Выписка из протокола допроса от 27 октября 2000 года.

Фамилия, имя, отчество: Кучеренко Зинаида Эдуардовна.

Число, месяц, год рождения: 19 июля 1973 года.

Место рождения: РК, ВКО, гор. Семипалатинск.

Образование: средне-техническое.

Домашний адрес: ул. Пушкина, дом 23 кв. 9

Семейное положение: не замужем, детей нет.

Место работы: автобусный парк «Иртыш».

Должность: офис-менеджер.

По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее:

21 октября 2000 года я была приглашена своей подругой Гороховец Татьяной, проживающей в районе пос. Гавань, по ул. Островского 17 кв. 3, на день рождения её двухлетнего сына. Отмечая день рождения, мы немного выпили. Через некоторое время пришёл ещё один гость – сослуживец мужа Татьяны. Он принёс подарок ребёнку и бутылку коньяка. Нас познакомили, и мы весь вечер провели вместе.

Разошлись под утро, часа в три…, а возможно в половине четвёртого. Автобусы уже не ходили, и я пошла пешком. Мой новый знакомый, Геннадий, пошёл меня провожать. Фамилии его и где живёт, я не знаю - можно спросить у Татьяны, или у её мужа.

Я очень устала, да и плохо мне было от выпитого коньяка и вина. Я понимаю, не нужно было смешивать, но… так уж получилось.

Когда мы дошли до церкви, я совсем «обезножела», и мне уже было всё равно: я могла лечь на землю и не вставать.  Но тут я вспомнила, в этом районе живёт мой бывший любовник – Патин Николай Александрович, и у него есть машина. Я знала его домашний адрес, знала, где стоит его дом, так как несколько раз была у него в гостях.

Я позвала Гену с собой, и сказала, что дальше, если повезёт, мы поедем на машине.

 Мы подошли к дому, и я сразу увидела - машина припаркована во дворе, а не стоит в гараже. Вначале я хотела разбудить Николая, и попросить отвезти нас ко мне домой, но потом передумала…

ВОПРОС: Почему передумали?

ОТВЕТ: Я вспомнила, что у меня есть копия ключей от машины и гаража. Они у меня всегда с собой. Как память о любви.

ВОПРОС: Кто вам сделал копию ключей? Патин Николай Александрович?

ОТВЕТ: Нет! Примерно год назад я как-то ночевала в доме у Николая, и пока он спал, я сделала слепок на пластилин.

ВОПРОС: Зачем вы сделали слепок?

ОТВЕТ: Так, на всякий случай.

ВОПРОС: На какой, всякий случай?

ОТВЕТ: Ну, мало ли что! Николай мог потерять ключи, или… где-нибудь забыть, а я - вот, пожалуйста!

ВОПРОС: Как вы дальше поступили?

ОТВЕТ: Я подумала – зачем будить Николая – ведь неизвестно, что подумает его жена, если мы с Геннадием вот так, запросто, попросим отвезти нас. К тому же, не забывайте, я была пьяна и… очень устала. Но всё-таки решила – доеду на его машине до своего дома, и оттуда позвоню Николаю, что она у меня.

ВОПРОС: Как вы смогли отключить сигнализацию?

ОТВЕТ: Ничего нет проще. Я знала, где расположен дополнительный выключатель. Николай при мне не один раз им пользовался. А то, что сигнализация пару раз «вякнула», так это ничего - Николай же не услышал.

- ДАЛЬШЕ.

Геннадия за руль я не пустила, а села сама. Мне не впервой.

Когда выезжала со двора, увидела парня, он с открытым ртом «глазел» на меня, но у меня и в мыслях не было, что он живёт где-то рядом, что он выкопает для меня могилу…, и будет последним, кто забьёт гвоздь в крышку моего гроба.

- ПРОДОЛЖАЙТЕ.

До дома оставалось проехать всего ничего, каких-то три квартала, как перед самым бампером появился какой-то му…к, я не успела затормозить, и он ударился об машину…

Я уже ничего не могла сделать.

Остановив машину, я вышла и подошла к пострадавшему. Насколько я поняла – он был мёртв. Я, несмотря на то, что перед этим была пьяна – быстро отрезвела. А когда отрезвела, то сильно испугалась и растерялась...

ВОПРОС: Что вы предприняли, когда поняли, что сбитый Вами человек мёртв?

ОТВЕТ: Я вернулась в машину – машина была пуста. Гена куда-то быстро слинял. Что делать? – подумала я, что делать?

Так, в полной прострации, я просидела минуты две, а может быть и больше….

Я не могу точно сказать - сколько? Не могу, потому что не знаю.

ВОПРОС: Что вы предприняли потом?

ОТВЕТ: Я решила: уж, коль такое случилось, что человек мёртв и к жизни его уже не вернёшь, то нужно спасать себя…

Я подала машину немного назад и, объехав лежащего на земле человека, помчалась назад, к дому Николая, чтобы поставить машину на старое место. А потом…, потом сразу поехала на работу.

ВОПРОС: Мне не понятен ваш поступок, Зинаида Эдуардовна? Вы могли бросить машину на месте наезда, или спрятать её в каком-нибудь переулке, а вместо этого, извините, гоните её на прежнее место стоянки. Зачем? Не скрывалась ли в ваших действиях месть отвергнутой женщины?

 ОТВЕТ: В начале, нет. Я действовала по наитию. Только, когда я загнала машину во двор, и поставила машину почти на прежнее место, у меня понемногу начало проясняться в голове. До меня дошло, что машину будут искать и, конечно же, найдут. А кого, в первую очередь, обвинят в наезде? Конечно же, владельца автомобиля.

Вот тут я и подумала – «Вот тебе, подлец! Теперь ты пострадай так, как я страдаю!» И ещё я решила: пусть «Отольются кошке, мышкины слёзы».

А, уже выходя со двора, я, не сдержав обиды и навернувшихся на глаза слёз, со злобой сказала: «Будешь знать, Коленька, как обижать влюблённую в тебя девушку!»

ВОПРОС: Вы говорите, что любили Патина, так зачем же подводить любимого под уголовную ответственность, то есть, попросту – сажать на скамью подсудимых?

ОТВЕТ: Я же говорила вам. Вначале не хотела, а потом, когда вспомнила - он спит дома, в своей постели с молодой женой, которая заняла моё законное место…  

Вот тут, такая злоба меня разобрала, такая лютая злоба, что…: «Раз мне не достался, так и тебе Светка не достанется!» - решила я.

ВОПРОС: Скажите, кто позвонил в дежурную часть ГИБДД? Дежуривший в тот день офицер говорит, что звонила женщина.

ОТВЕТ: Позвонила я, с работы. Я так устала…, так устала…. И, от всего случившегося со мной была так озлоблена на весь белый свет, и на свою несчастливую судьбу, что, не задумываясь, взяла и позвонила.

ВОПРОС: Что ещё можете добавить по существу дела?

ОТВЕТ: Я вам всё рассказала. Больше мне добавить нечего….. Отведите меня в камеру, что ли. Я больше не могу, я так вымоталась за эти дни.

ВОПРОС: Ответьте на последний вопрос, Зинаида Эдуардовна:

- Кто позвонил утром, на следующий день после наезда, Светлане Патиной?

ОТВЕТ: Я позвонила, конечно, изменив голос.

 

*    *     *

По окончании допроса Ерлан посмотрел на своего напарника: «Всё записал?»

 После утвердительного кивка головой, обратился               к Зине:

- Зинаида Эдуардовна, у Вас есть, что добавить к сказанному…? Нет…? 

Тогда прочитайте, что здесь написано, а в конце текста напишите: с моих слов записано  верно, и мною прочитано. А ниже - распишитесь, пожалуйста, на каждой странице, и поставьте      сегодняшнее число. Это обязательная процедура.

Когда все формальности с составлением протокола допроса были закончены, Ерлан вновь обратился к Зинаиде:

- Гражданка Кучеренко, мы с Вами ещё не один раз встретимся. Необходимо будет уточнить некоторые моменты дорожного происшествия, а потом выедем для проведения следственного эксперимента.

- Конвой! - позвал Ерлан из коридора охрану.

Когда Кучеренко Зинаиду увели, Ерлан несколько минут, задумавшись, сидел неподвижно, а затем, вынув неначатую пачку сигарет из стола, закурил…

- Женя, напиши бумагу об освобождении Патина…, и вызови его сюда с вещами. Надо отпускать человека.

 Короче, сделай всё необходимое, а я пойду наверх, докладывать начальству.

 

Глава седьмая

  КИРИЛЛ

Водя глазами по корешкам книг на книжных полках, чтобы выбрать, какую из них почитать и убить время до прихода Светланы, он восхищённо подумал: всё-таки молодец Николай, что собрал такую богатую библиотеку. Книга, написанная на бумаге и отпечатанная в типографии, пахнет своим неповторимым запахом, не то, что книга электронная, в интернете.

Книга, напечатанная на бумаге, излучает тепло солнца, которое вобрало в себя дерево за десятки, а может быть, за сотни лет своей жизни, и ты ощущаешь его своими пальцами, а через них, это тепло наполняет твою душу…

Даа, то ли дело настоящая книга: удобно устроишься в кресле, возьмёшь её в руки, и начнёшь перелистывать страницы….  А они, так нежно, так с детства знакомо, зашелестят в твоих руках. И вот, читаешь текст, а перед глазами встают, словно живые, образы, и ты сопереживаешь им. А, если описывается природа, тут уж твою фантазию ничем не ограничишь. Прочитаешь немного, закроешь глаза и, пожалуйста, ты уже там, вместе с ней, на природе...

Эх, красота!

Позавчера Светлана показала, как пользоваться компьютером, и он попытался немного, ради, как говорится, спортивного интереса почитать электронную книгу…

Куда там…, никакого удовольствия не получил! Не ощутил он того тепла и наслаждения, что ожидалось от прочитанного рассказа. Сам текст был, по-своему, интересен, ноо, не ощутил он его, и всё! Интернетовская книга показалась ему холодной, и какой-то мёртвой, что ли.

На второй полке, сверху, его глаза увидели давно не перечитываемую книгу братьев  Стругацких  –  «Трудно  быть  Богом». Сняв её с полки, он прошёл к креслу и, пододвинув его поближе к окну, устроился читать.

Увлёкшись, он не услышал стука открываемой двери, и непроизвольно вздрогнул, услышав раздавшийся со стороны прихожей мужской голос, спросивший: «Есть кто дома? Почему меня никто не встречает с объятиями и поцелуями?»

- Есть! - поднявшись из кресла, подал голос Кирилл. - Николай, ты что ли?

- Да.

И через мгновение, опять услышал голос Николая:

- Света дома, или на дежурстве в больнице? Скоро придёт?

- Дома её нет, - ответил Кирилл и, посмотрев на часы, уточнил, - должна вот-вот подойти.

Спустившись по широкой лестнице в вестибюль, он встретил вопрошающий взгляд Николая: казалось, этот взгляд хотел спросить - ну, как вы тут, без меня?

И, отвечая на этот молчаливый вопрос, негромко ответил: «У нас всё в порядке. Не беспокойся…».  Затем, протянув руку, поздоровался.

Оглядев зятя, и увидев, насколько тот измучен, поинтересовался:

- Как ты? Всё ли закончилось благополучно, или ещё будут «таскать»?

- У меня всё нормально, Кирилл Владимирович, но я такой грязный, такой грязный…. Представляете, неделю на нарах провалялся. Сейчас бегом в сауну, косточки попарить, а потом - в чистое бельё и переодеться.

Кра-со-та…. Если бы вы знали, как я об этом моменте мечтал…! Уф!

- Беги, беги. Не буду задерживать. А Светлана придёт, ты нам всё расскажешь, надеюсь. Ты уж меня не обессудь, потребуем полного отчёта - как, да, что?

- Конечно, конечно, - уже поднявшись по лестнице во второй этаж, ответил Николай, и скрылся в своей комнате.

Прошло не более минуты, как за Николаем закрылась дверь, а у входной двери раздался звонок домофона.

Любопытно, кто это может быть? – подумал Кирилл. У Светланы свой ключ есть…. Николай, тоже дома. Странно…

Подойдя к домофону, спросил: «Кто там? Вы, случайно, не ошиблись адресом?»

- Коля, это я, мама, - с небольшой задержкой и несколько удивлённо прозвучал чуть хрипловатый, с одышкой, голос из динамика.

Казалось, человек, говоривший по домофону, пробежал не менее километра без отдыха, и  теперь тяжело дышит, восстанавливая дыхание.

Такое дыхание, припоминая, подумал Кирилл, бывает у людей с нарушением функций дыхательного тракта…, а потом, как-то сразу вспомнил: Светлана говорила, что её свекровь,  Лариса Степановна, страдает астмой…

 Так вот это кто…

- Проходите, - пригласил он, и нажал на кнопку автозапора.

В открывшуюся дверь вошла грузная, с одутловатым лицом астматика, женщина.

Кириллу она показалась ниже среднего роста, и на его взгляд - «упакованная» в какую-то дорогую, но безвкусно выбранную одежду.

Так одеваются женщины из глубинки, имеющие достаточно средств для приобретения столь дорогой одежды, но не следящие за требованиями моды, или считающие…, что и так сойдёт, быстро оценил её внешний вид Кирилл.

- Давайте помогу, - предложил он, увидев в её руках приличного, на его взгляд, веса, сумку. И ещё он догадался, в ней обязательные гостинцы из своего сада-огорода: закатанные металлическими крышками банки с разными солениями, и прочей зеленью.

Он оказался прав, так как тут же услышал - «Осторожнее, в сумке банки… стеклянные!»

В вестибюле было по-вечернему сумеречно, и может поэтому, женщина, близоруко щуря глаза, пристально посмотрела на Кирилла. А он, от такого бесцеремонного разглядывания своей персоны, даже как-то смутился.

 И, чтобы скрыть своё смущение, он произнёс первое, что пришло в голову:

- Снимайте пальто, и проходите в кух…, - и тут же исправился, – проходите в комнату.

Но мать Николая, продолжая всё также близоруко щурить глаза и, казалось, прислушиваться к каждому произнесённому им слову, даже не сдвинулась с места.

 Кириллу даже показалось, что её лицо стало принимать пепельно-серый оттенок и, боясь, что с женщиной вот-вот станет худо, он позвал Николая. Благо, тот ещё не успел пройти  в    сауну…

И неожиданно он, к своему неописуемому удивлению, услышал шёпотом произнесённые  слова, повергшие его в величайшее изумление:

- Это… т-т-ы-ы…, Кирюша? Это…, правда, т-ты…? Я не ошибаюсь…?

Кирилл стоял столбом, ничего не понимая в происходящем, и только «хлопал» глазами.

Что эта женщина, несомненно, мать Николая, хочет сказать такими странными для него словами? - лихорадочно металась мысль в голове. Почему таким тоном, и с таким волнением она произнесла его имя? Откуда она меня знает?

А что она его знает, он начал догадываться по её словам.

Странная женщина – мать Николая, решил он. Уж не больна ли она психически?

И, чтобы как-то выйти из создавшегося, непонятного для него положения, он вежливо произнёс: «Я, Кирилл Владимирович, отец Светланы. И для уточнения, добавил - отец жены вашего сына.

Насколько я понял из Светланиных слов, вас зовут Лариса Степановна и, не дав возникнуть паузе, продолжил - вот, наконец-то, мы и встретились. Извините, я без жены. Она уехала к своей матери…, в деревню, но обещала приехать, как только позволят обстоятельства»…

Что-то здесь было не так. Он это чувствовал всеми фибрами своей души. И что-то было не так во взгляде Ларисы Степановны. Она смотрела на него, как на восставшего из гроба мертвеца, и глаза её готовы были вот-вот заплакать, то ли от горя, то ли от счастья…

 Кирилл так и не понял, что было не так с этой женщиной.

Неловкое положение, в котором оказался Кирилл, разрядил вышедший из своей комнаты, Николай.

-  Ооо, мама! Приехала? Как перенесла дорогу? Не очень устала?

И, повернувшись к Кириллу, произнёс:

- Познакомьтесь, Кирилл Владимирович. Это моя мама, Лариса Степановна.

- Мы знакомы сынок, - непонятно ответила женщина. 

Затем, продолжила:

- Ты лучше скажи сынок, как у тебя дела? С тобой всё в порядке?

- Да, что со мною сделается. Я… только сейчас…. Меня только час назад, как выпустили из…, из… СИЗО. И я… сразу домой. А Светы нет, она на дежурстве.

 Мама, да что же ты стоишь? Проходи в комнату. И вы, Кирилл Владимирович,  проходите. Что это вы вздумали у порога толкаться?

Кирилл следовал за матерью Николая несколько позади, и всё думал - почему эта, совершенно незнакомая ему женщина, так отреагировала, увидев его…. Почему она сказала, что они знакомы…? Он же точно знал – с ней он никогда ранее не встречался. Во всяком случае, в ближайшие лет пятнадцать-двадцать пути их не пересекались.

 

*    *     *

Вечером, после прихода Светланы, они сидели за столом, пили чай, и вели неспешный разговор. Николай рассказывал о своём «сидении» в СИЗО и допросах у следователя.

Они с интересом выслушали его повествование о его соседе по камере - немного смешном, чуть-чуть наивном, но, в общем-то, совершенно безобидном и добром человеке.

О себе Николай только сказал, что ему необычайно повезло.  Благодаря помощи Кирилла Владимировича, он  не попал в тюрьму и быстро освободился и, что он считает, что так мог поступить только родной отец для своего сына, и никогда не забудет его заботы.

Лариса Степановна, услышав его последние слова, слегка побледнела, во всяком случае, так показалось Кириллу, изредка бросавшему любопытный взгляд на неё.

Кириллу было приятно слышать это от Николая и, хотя знал он его малое время, сам к нему привязался, как к родному человеку. Но, что удивительнее всего, он заметил, с какой любовью и нежностью Лариса Степановна смотрела на своего сына и на… него - чужого, незнакомого ей человека.

Так смотреть на сына – это понятно…, это он понимал. А на него…, почему она так смотрит на него? Тут Кирилл терялся в догадках. И, чтобы разрешить эту головоломку, он решил, когда молодёжь отойдёт ко сну, поговорить с ней.

Конечно, молодёжь быстро угомонилась. В десять часов вечера они уже сбежали от них, пожелав доброй ночи и оставив допивать чай вдвоём.

На некоторое время, после ухода Николая и Светланы, в столовой воцарилась тишина. Кирилл не знал с чего начать разговор, а Лариса Степановна, изредка поглядывая на него, тоже почему-то молчала.

Когда среди них находились их дети, разговор вёлся свободно, и не было необходимости напрягаться, чтобы что-то сказать. А сейчас…, чувствуя себя как-то неловко перед матерью Николая, словно двоечник перед строгой учительницей, делавшей замечание, Кирилл, помешивая чайной ложкой в бокале, тупо молчал.

- Кирю…, Кирилл, ты так и не узнаёшь меня? – услышал он вопрос, заданный ему тихим голосом. Неужели совсем-совсем  не узнаёшь?

Он, приподняв голову, удивлённо посмотрел на соседку за столом, и отрицательно покачал головой: откуда он мог знать эту, совершенно незнакомую ему, грузную, с несколько одутловатым лицом, женщину! Да ниоткуда!

И вообще, как он может узнать её, ни разу в жизни не встретив? И он вновь отрицательно покачал головой.

- Кирилл, вспомни тысяча девятьсот шестьдесят второй год. Пристань «Иртышск». Тебя сбивает с ног девушка, и ты роняешь в воду мешки с сахаром…

С каждым сказанным словом, Кирилл всё пристальнее всматривался в лицо сидевшей напротив него, матери Николая. 

 …Даа, и горько вздохнув, она добавила, конечно, трудно узнать в этой, постаревшей, и расплывшейся бабе ту, тоненькую и стройную сельскую девчонку, с  которой ты целовался и… делил постель.

Вот только после её последних слов, сказанных с такой горечью и обидой, до Кирилла, наконец-то, дошло - кто перед ним.

И он, правда, с некоторым трудом, вспомнил всё! А вспомнив, удивился - как мог он не узнать её, свою киску-Лариску! Свою любимую девочку!

 А затем ещё раз, уже более внимательно и открыто посмотрев на сидевшую перед ним женщину, подумал - не мудрено. Она так сильно изменилась, что…

- Вспомнил, да? - спросила она и, столько любви и нежности было в её взгляде и голосе, что Кирилл смутился и, кажется, покраснел от волнения.

- Вспомнил, Лариса Степан…, прости…, Лариса. Теперь я могу представить, как я за эти прошедшие десятки лет изменился, - пробормотал он еле слышно.

- Нет, Кирюша, ты не изменился. В моих глазах, в моём сердце, ты совсем не изменился. Ты для меня остался всё тем же… блестящим речником. Я, как только  увидела  тебя, как только услышала твой голос, сразу тебя узнала…

И, сидя за столом в доме своих детей, они, перебивая друг друга, перескакивая с одного на другое, вспоминали, и рассказывали, о своей прожитой, прожитой так по-разному, жизни…

Время уже перевалило за полночь, а они всё сидели и вспоминали – им, конечно, было, что вспомнить. Ведь прошло столько лет с их последнего дня совместной жизни, и вот, наступил момент, очень сложный для них обоих момент….  И они оба оттягивали, оттягивали, может быть совершенно непроизвольно, момент выяснения причины их расставания…

Кирилл понимал - каждая пара людей расстаётся по-своему. Как нет одинаковых судеб, так и нет одинаковых причин для расставания. И каждая сторона, в этом нагромождении причин, считает пострадавшей именно себя, и никого другого.

Меня и Ларису чаша сия тоже не минует, решил он, вздохнув и, как мог, приготовился к трудному моменту их, такой неожиданной встречи, к разговору - тяжёлому и трудному, хотя бы потому, что, выяснение причин – это всегда трудно и тяжело! Особенно, когда уже нет взаимной любви связывающей двух людей…, когда остыли, превратились в пепел, чувства!

Кирилл, при разговоре с Ларисой, не один раз замечал, нет, он нутром чувствовал, она, при упоминании детей, казалось, пыталась что-то сказать ему, или… признаться в чём-то, но, потом, пересилив себя, быстро переводила разговор на другую тему.

Это интриговало его, но прямо спросить, он не насмеливался. Мало ли какие секреты о своей жизни может хранить женщина в своей голове и, если она не хочет поведать о них другому человеку то…. 

И решил, стоит ли пытаться разгадывать их!

- Знаешь, Кирилл, я тебе писала письма каждую неделю. Ни одной не пропустила, и ждала, если не твоего приезда то…, хотя бы привета от тебя…

- Чтоо? – перебил он её. Какие письма, когда? - удивлению его не было предела. Я никаких писем от тебя не получал! – и добавил - никогда!

И по мере озвучивания своего полувопроса, полувозмущения, заметил в глазах Ларисы испуг и огромное-огромное удивление.

- Как же так, Кирилл? Ты ничего не путаешь? Я писала…, - и из глаз её закапали слёзы. Я писала, шептала она, относила на почту, я….

И уже больше не удерживая горьких слёз, зарыдала, обхватив голову руками …

Слёзы всё текли и текли по её уже не молодым, морщинистым щекам, капали на грудь, всё увеличивая и увеличивая мокрое пятно на платье из дорогой материи…. А кто-то, стоящий позади них с перекошенным от злобы лицом и холодным, испепеляющим взглядом, провожал каждую её слезинку, и потирал руки от удовольствия.

Кто это был – они не знали, но это был её, или его злейший враг. Враг ещё из той, прежней жизни, когда они  оба были молоды, и так безоглядно счастливы. Этот враг, даже сейчас, глядя на её слёзы, наверное, потирал руки и похохатывал. Он добился своего, он разрушил чужое счастье!

Кириллу до боли стало жалко её, жалко эту, когда-то любимую им и, как он понял, пронёсшую свою любовь и преданность ему через все невзгоды жизни, женщину, что он поднялся из-за стола и, подойдя к ней, прижал к себе. А она, плачущая, но счастливая от этой, запоздавшей на десятки лет ласки, прикрыла глаза и затаила дыхание, чтобы не спугнуть, и насколько возможно долго, продлить это мгновение…

 Кирилл и прижавшаяся к нему Лариса, долго молчали. Он не шевелился, держал её в объятиях, но он чувствовал – у него ничего не шевельнулось в груди при этом, а была только жалость.

Его, когда-то страстная любовь, давно перегорела, и даже пепел этой любви был холодным…

 

*       *      *

На следующий день, проснувшись чуть свет, он стал собираться в дорогу, а вставшая тоже почему-то рано, Света, пыталась отговорить его от поездки:

- Папа, побудь ещё… хотя бы дня два. Николай только вернулся из тюрьмы, и с Ларисой Степановной ты хорошо не познакомился. Посидите вместе, поговорите.  Сходите с Николаем к нему в автопарк…. Ну папочка, не уезжай так  быстро, уговаривала она его. Скоро мама приедет, отдохнёте.

Но он чувствовал, как-то подсознательно чувствовал, его миссия здесь, с этими, родными, и очень дорогими для него людьми, подошла к своему логическому завершению. А, может быть, всё было как-то  связано с мистикой, с космосом, или космической энергией, он этого не понимал, но он чувствовал - он выполнил свой долг перед ними до конца!

Он должен прямо сейчас, немедленно, возвращаться в свой город, к своей жене, которая ждёт, не дождётся его. А не звонила она, и не посылала ему писем, потому что знала, здесь у него есть важные дела и, как только он управиться с ними – немедленно, не теряя ни одной  минуты, вернётся к ней, потому что она любит его и ждёт…

 

*    *    *

Но… дома Кирилла никто не ждал. В квартире было пусто и тихо, только слой пыли покрывал всё вокруг, да изредка слышался шум, нет-нет, да проезжавшего рядом с домом автомобиля.

Ему стало грустно от одиночества, от пустоты квартиры, от отсутствия рядом жены. Ему было грустно ото всего, что его окружало. Казалось, жизнь покинула это, так любимое им жизненное пространство, и только потому, что в нём не было Нины.

 Оказывается, она для него значила очень-очень много, а он так бездарно, так, непростительно бездарно, профукал возможность быть рядом с ней. Променял её любовь на водку…

 Да будь она проклята, эта водка! Будь она трижды проклята!!!

А сколько счастливых часов и минут он мог бы провести с женой вдвоём, наслаждаясь любовью, и обществом друг друга. Вместо пьяного угара и блевания в туалете, он мог бы сводить её в парк, или вывезти поближе к природе на их катере….

 Как много в жизни он потерял из-за пьянства, как много….  И, всё из-за неё проклятой, из-за водки! Будь, ты трижды проклята, змея подколодная!

Так, казня себя за слабость к водке, и одновременно проклиная её, он взялся перебирать, захваченную по пути из почтового ящика, корреспонденцию.

Среди газет и журналов он нашёл письмо и телеграмму. Но оба они, и письмо и телеграмма, были не от Нины и не от Бориски.

Повертев в руках телеграмму со штемпелем обратного адреса – «МАДИ», и письмо от какой-то женщины из села Предгорное, где проживает его тёща и куда уехала Нина, он почувствовал неожиданное волнение…

И непонятно откуда взявшийся страх пронизал всё его существо! И страх этот холодом обдал его душу, заставил барабанной дробью забиться сердце, задрожать руки, а тело покрыться холодным потом.

Сейчас он просто панически боялся вскрыть хоть одно из этих посланий.

Кое-как заставив себя унять дрожь пальцев, он вскрыл телеграмму из Москвы, надеясь, что в ней, ничего страшнее, чем – «Ваш сын отчислен из института за академическую задолженность», не найдёт. Но в ней было совсем не то, в ней было:

Он прочёл наклеенные на бланк ровные полоски типографской ленты.  А, прочитав – не поверил. Не поверил глазам своим.

В телеграмме чёрным по белому, сухим, канцелярским языком, было напечатано: «Ваш сын, студент третьего курса МАДИ, Соколов Борис Кириллович, скончался двадцать четвёртого октября сего года от электрического разряда молнии».

Похороны состоятся 27 октября 2000 года в селе Иваньковка, Алтайского края.

По факту смерти прокуратурой возбуждено уголовное дело.

                                                                                          Декан Подгорнов А. И.

 

От страшного известия в глазах Кирилла потемнело, а сердце бешено заколотилось. Грудь сдавила адская боль, и он, прижав руки к сердцу, уже уходя из этой, одновременно, такой прекрасной и такой паскудной жизни, только успел прошептать - а, как же, Нина?

 

Глава  восьмая

  СВЕТЛАНА

Сегодня она проснулась с большим опозданием. Вторую ночь они с Николаем проводили вместе в постели после его освобождения из тюрьмы. Лёжа с закрытыми глазами, она наслаждалась теплом прижавшегося к ней мужа, боясь пошевелиться и нарушить его сон.

Совершенно не хотелось вставать.

Всё-таки есть в нас, женщинах, что-то от кошек, промелькнула мысль в голове, и эта мысль  поразила её своим неожиданным открытием. Мне нравится, когда меня ласкает муж, и его крепкие руки нежно поглаживают моё тело. В такие моменты мне хочется, как цветку в раннее утро, раскрыться навстречу солнышку, и впитывать его ласковое тепло. И, если бы я могла, то, наверное, начала бы мурлыкать от наслаждения.

Представив себя мурлыкающей и изгибающей, словно кошка спину, она, всё ещё не открывая глаз, слегка улыбнулась. Какое счастье вот так лежать, прижавшись к любимому, и слышать  рядом его дыхание….  И, не успев до конца насладиться покоем и негой, мгновенно открыла  глаза, словно что-то,  или  кто-то,  неожиданно вспугнул  её  мечты.

На неё смотрел Николай. В его взгляде было: и немое восхищение ею, и ласка, и ещё что-то такое, что всегда так притягивало её к нему.

Они жили под одной крышей, спали в одной постели вот уже полгода, а Светлана до сих пор не могла понять, что же за «магнит» таится в его глазах. Но он, наверное, есть, решила она, улыбаясь - есть, потому что, когда он на неё смотрит, она начинает медленно погружаться в глубокий омут его любящих глаз. А может это и есть магнит и омут любви, одновременно? - неожиданно мелькнула у  неё мысль и, как освещённая ярким светом прожектора, мысль подтвердила – да, это магнит любви! Это омут любви!

А поняв это, она засмеялась нежным воркующим смехом – смехом счастливой обоюдной любви между женщиной и мужчиной, любви между  любовником и любовницей…, и, одновременно, призыва к телесной любви и наслаждению…!

Но её смех неожиданно прервался, потревоженный вновь разбушевавшейся за окном метелью, почему-то так рано в этом году пришедшей зимы.

И ей подумалось, ведь только сутки прошли, как уехал папа и погода вчера днём, была замечательная, а затем, к вечеру, случилось что-то невероятное - резко похолодало. Откуда-то набежали тучи: тёмные со свинцовым отливом и по виду тяжёлые-тяжёлые, затем подул ветер, и вокруг быстро потемнело…

А через некоторое время пошёл снег, и начался первый в этом году буран, хотя в это время года его не должно быть. 

Но он был! Он бушевал!

Вот и сейчас, из-за порывов злого, холодного ветра, слегка подрагивали оконные стёкла. И Светлана даже представила себе, как они изо всех своих стеклянных сил, сопротивляются  ненастью, пытавшемуся забрать тепло дома, и нарушить уют их приюта любви. Они, казалось, словно живые, понимают своим хрупким сердцем, что поддайся они хоть на мгновение, не выдержи, и злая, такая же холодная как смерть, непогода, разрушит, искромсает без жалости здесь всё: отнимет у неё Николая, и такую хрупкую, но такую прекрасную на самом деле, жизнь!

Как Вы ни сильны, наверное, думали они о людях, продолжая сопротивляться бурану, но Вы в то же время слабы - тоже мне Цари Природы!

И ещё, так казалось Светлане, говорили стёкла, конечно, если бы могли говорить как люди - мы о многом могли бы ещё рассказать Вам. Но мы этого не можем, и поэтому защищаем Вас двоих, так нежно любящих и преданных в своей любви человеков, не произнося ни слова, своими, доступными только нам силами и средствами…

 

                               *    *    *

Светлана накрывала стол к позднему  завтраку. Николай был в ванной – приводил себя в порядок. Обоим необходимо было идти на работу. Они и так проспали до безобразия долго – он, наслаждаясь домашним уютом, чистотой белья и постели, а она…, радуясь присутствию рядом с собой любимого   мужа.

Раскладывая ложки и вилки на столе, Светлане вспомнились их первые минуты близости после недельной разлуки и, от счастья и смущения, чуть-чуть порозовела:

 Он был неутомим в ласках. Она – вся, как бутон розы, раскрылась ему навстречу и, обхватив его тело руками и ногами, прижалась к нему так, словно хотела вобрать его в себя всего, целиком, чтобы стать с ним одним целым, объединить в своих объятиях не только тела, но и души.

После первых взрывов страсти, наступил волшебный момент плавного покачивания на волнах наслаждения. Николай вёл её в ритме волшебного вальса, а она, вся подчинившись ему, отвечала всеми клеточками своего, пылавшего в жаре любви тела на каждое его движение, и  млела от наслаждения…

Как это упоительно и прекрасно, когда телом и душой владеет любовь!

Как мне было хорошо, не удержавшись, прошептала она, как хорошо…

- Ты что это так загадочно улыбаешься? – услышала она позади себя голос.

Она, отдавшись воспоминаниям, даже не услышала, когда Николай вошёл в столовую. Повернувшись к нему, она сразу попала в ласковые и нежные объятия его рук. Прижавшись к нему всем телом, она нежным голоском прошептала ему прямо в ушко: «Коленька, я так тебя люблю, так люблю! Ты даже не представляешь, как я тебя люблю! Без тебя в этой жизни – только смерть…»

- Ну, что ты такое говоришь, Светлячок! Какая смерть! Мы молоды, и у нас вся жизнь впереди, - добавил он, и при этом, найдя своими тёплыми губами её ушко, нежно поцеловал.   

Ей было чуть щекотно и приятно.

Ах, как она любит его нежные поцелуи! - как сквозь туман, проносились мысли в её голове.  Его горячие ласковые губы дарят такое наслаждение, что ей кажется - ещё чуть-чуть дольше продлись этот поцелуй, и она умрёт от счастья, от нежности, от любви к Коленьке…

- Чем это вы тут занимаетесь? – услышала она голос свекрови. – Опять целуетесь?

Светлана, смутившись, что их застали в такой момент, хотела отпрянуть от мужа, но он не разжал рук, а только ещё крепче прижал её к себе.

- Пусти, неудобно ведь…, - прошептала она, краснея. Что мама скажет?

- Мама, Светка говорит, что ей неудобно в моих объятиях. Ты ей веришь? - повернул голову Николай к матери.

- Нет, сынок – не верю! - чуть усмехнувшись, ответила Лариса Степановна, и с ласковой улыбкой посмотрела на своего сына и сноху.

Красивая пара! - мысленно произнесла она, хотя и раньше знала  об этом.

- Вот так-то, жёнушка. Не обманывай мужа. Слышала, что моя мама сказала? - прошептал Николай на ухо жене, и вновь поцеловал.

Светлана, чувствуя, что лицу стало жарко, осторожно освободилась из объятий мужа и, повернувшись к плите, быстро сняла сковородку с яичницей, готовой вот-вот превратиться в угли.

- Ну, вот…, всё пропало, придётся выбросить, - всё ещё с пунцовыми щеками, огорчённо прошептала Светлана. Если бы ты, Коля, вошёл на минуточку попозже, мы бы наслаждались вкусным омлетом. Ты же знаешь - это моё, почти  коронное  блюдо. Другие-то у меня не так  хорошо получаются как у твоей мамы…

За спиной Светланы раздался двойной смех – молодой и задорный - Николая и, чуть хрипловатый – Ларисы Степановны. Смех был добродушным, ласкающим, и совершенно не обидным.

- Смейтесь, смейтесь. Будете теперь всухомятку завтракать - колбасой и сыром.

- А чай или кофе, подадут?           – игриво поинтересовался               муж.

- Для вас сэр, всё что угодно, - в тон ему, с тонким намёком ответила она.

Одновременно с ответом Светланы, раздался  наигранно обиженный голос свекрови:

- А, как же я? Мне сухую пищу врачи категорически запретили употреблять! Дай-ка мне, Светочка, что-нибудь кроме колбасы и сыра…. И продолжила шутливо-строгим голосом - «Где тут моя большая кружка?»

 - Да, жена, что есть в печи, всё на стол мечи! - тоже приняв строгий вид и подбоченившись, приказал Николай.

Пикируясь словами, с шутками и прибаутками они сели завтракать…

 

*    *    *

По пути на работу, сидя рядом с мужем в тепле салона, остановившегося перед светофором фольксвагена, Светлана смотрела, как стеклоочистители ритмично очищают стёкла от начавшего идти с утра снега, и вдруг вспомнила отца, мать, брата Борю, и ей стало грустно. Откуда пришла грусть, она не поняла, но придя, она заполонила  всю  её  душу, и больше уже не отпускала:

Папа, по какой-то, одному ему понятной причине, вдруг, так поспешно, так беспричинно поспешно, засобирался домой. Но она не почувствовала его беспокойства, она лишь решила - от мамы давненько не было звонка, вот он и решил уехать. И ещё мелькнула и пропала мысль – неужели так соскучился по маме? Наверное, так! - решила она, увидев его печальные глаза. И ещё как-то так отстранёно подумала - это же сразу видно, что соскучился.

Но ведь он обещал нам, что сразу по приезде в Усть-Каменогорск отзвонится! Почему не позвонил? Что-то произошло…?

Что могло произойти такого, что он даже забыл позвонить дочери? Или не смог? Странно! – и грустно покачала головой. Как только приду с работы обязательно позвоню, иначе места себе не найду.

- Коля, как ты думаешь, почему папа не позвонил? – спросила она, когда они отъехали от светофора на приличное расстояние.

- Не знаю, Света. Может с телефоном что, или как у нас…, - и, при этом игриво покосился на неё.

Кстати, не забывай – они тоже живые люди, и им «ничто земное не чуждо…». К тому же они всё-таки давно не виделись…. Нуу…, то, да сё….  Да мало ли, что?

- С телефоном…? Неет! – немного подумав, ответила она, совершенно проигнорировав его слова насчёт «земного». Телефон у нас всегда был в исправности - папа в них хорошо разбирается…. Нет-нет, телефон у нас всегда работал…

- Светуль, тогда я не знаю, что ответить на твой вопрос. Ей Богу, не знаю.

- Коль, я вчера не волновалась, и сегодня с утра тоже, но пойми меня правильно, сейчас у меня такое…, такое…, нуу, вдруг появилось такое чувство, такая…, какая-то непонятная тоска окутала мою душу…

Коля, я чувствую - у нас дома не всё благополучно. Что-то случилось с моими родителями, иии… братом.

- Ты думаешь…? Вообще-то, не должно бы такого быть. Я не чувствую.

- Это ты так говоришь, потому что мои родители - не твои родители, - высказала, чуть обидевшись на мужа, своё мнение Света.

И, развернувшись всей своей грациозной фигуркой в его сторону, продолжила: вот, если бы с твоей мамой что-то случилось, ты бы почувствовал? Конечно, почувствовал, я же знаю, и в знак своей правоты, утвердительно  покивала  головой. Обязательно бы почувствовал, повторила она.

Не дождавшись от Николая ответа, отвернулась, нахохлилась, став похожей на маленького одинокого воробышка.

Не меняя позы, Светлана, смотря на налетающий порывами, и закручивающийся перед лобовым стеклом автомашины  снег, до самой больницы просидела, больше  не проронив ни слова.

- Света, я сегодня задержусь, - остановив машину у подъезда больницы, - сказал Николай, - мне необходимо разобраться с накопившимися в моё отсутствие делами. Ты не возражаешь? – спросил он в тот момент, когда погрустневшая Светлана уже открыла дверку автомобиля.

В ответ жена только согласно кивнула головой, а вылезши из машины, опять, не проронив ни слова, закрыла её за собой.

Смотря вслед красным огонькам удаляющейся от неё и, пропадающей в снежной круговерти, машины с Николаем, она грустно подумала: как было бы хорошо, если бы мы работали вместе в больнице…, или у него в автопарке - не пришлось бы расставаться или прощаться…

А когда огоньки фольксвагена совсем закрыла снежная круговерть, пожаловалась неизвестно кому: «Мне так, почему-то до слёз грустно и тоскливо, как-будто я на похоронах…, только я ещё не знаю, чьих».

 

*    *     *

В её отделении почти всё было – как всегда. Проходя по коридору в ординаторскую, она лишь обратила внимание на изменившуюся расстановку столов в вестибюле: вероятно, старшая медсестра решила несколько видоизменить достаточно поднадоевший интерьер отделения, решила Светлана. Да ещё отсутствие в коридоре прогуливающихся для моциона больных, несколько задержало её внимание, но она вспомнила – сейчас время обхода врачами закреплённых за ними палат и принятие больными        лечебных процедур.

В ординаторской было пусто. Только кенарь, сидя на жёрдочке, попискивал - вероятно, разминался перед выдачей очередной порции «концертной программы».

Его подарил им, в знак благодарности за успешное лечение, больной, со смешной хохлатской фамилией - Недуйвитер.

Сняв демисезонное пальто, подарок Николая перед его неприятностью с наездом, Света, надев белый халат и достав папки с историями болезней, пошла к «своим» больным. И первое, что она услышала войдя в палату - «Светлана Кирилловна, вам  плохо?»

Пришлось, сделав усилие над собой, чуть улыбнуться в ответ, и спокойно ответить столь наблюдательным больным:

- Нет-нет, что вы…, со мной всё в порядке. Просто я задумалась, - и добавила шутливо, -  всё девочки, тишина в палате, обход, - и  опять  через силу улыбнулась.

Девочки – больные, возрастом от тридцати до семидесяти пяти лет, разом заулыбались. Им было приятно, что у доктора, так они её называли, всё нормально, а раз у неё нормально, то и у них будет всё хорошо.

И ещё им было приятно, что докторша называет их девочками, как бы приравнивая их к себе, к своему возрасту.

Да и воспринимали они её, как свою дочь. Поэтому с такой заботой относились к ней, и между собой называли - наш Светлячок.

 

                                                         *     *     *

Ещё будучи студенткой, она усвоила – никогда не показывай больному, что тебе плохо или у тебя неприятности в семье - больные очень внимательно наблюдают за твоим состоянием здоровья и поведением и, хорошее оно или плохое, тут же неосознанно переносят его на себя.

Психологическое состояние лечащего врача – Залог быстрого или замедленного выздоровления больного.

Это правило она усвоила на всю жизнь, и старалась неукоснительно ему следовать!

Закончив утренний обход больных, Светлана, войдя в ординаторскую, первым делом позвонила домой, чтобы узнать у Ларисы Степановны – не звонил ли отец, а получив отрицательный ответ, ещё сильнее забеспокоилась: Ну, что могло случиться? Почему папа не звонит? Что, делать?

И, немного поразмышляв, решила нарушить запрет – не вести междугородние переговоры по больничному телефону! 

Она набрала домашний номер телефона родителей с надеждой, что кто-нибудь из них поднимет трубку, но в ответ услышала только длинные гудки вызова, раздававшиеся до тех пор, пока автомат не сообщил ей – «Набранный вами номер, не отвечает».

Положив трубку на рычаг, Светлана, подойдя к окну, вперила в него ничего не видящий взгляд.

Постояв некоторое время, она,  прикинув свои и Николая возможности, вновь взялась за телефон.

Кто-то, на другом конце провода, женским голосом ответил - «Николая Александровича нет на месте», а на вопрос - «Когда будет?» - ответили что-то такое невразумительное, что она совсем не поняла.

За окном, завихриваясь под порывами ветра, продолжал сыпать, теперь уже мелкий снежок…

Когда прекратила выть метель Светлана не заметила, наверное, решила она, когда я была  на «обходе», а возможно прямо сейчас, пока я стояла у окна.

Ранняя нынче зима, и так неожиданно, подумала она с грустью, даже как-то странно, после столь тёплого лета и осени видеть снег. Интересные всё же выкрутасы позволяет себе природа – вчера на колёсах, а сегодня… на санях! Но ехать нужно. Обязательно.

Жаль, до Николая не смогла дозвониться, а то бы часа в четыре могли выехать.

Так, сколько же часов езды до Усть-Каменогорска…?  А вспомнив рассказы сослуживцев, ездивших туда, сама и ответила - да часа за три, максимум за четыре, доедем…

...Да куда же, в конце-концов, запропастился Николай? – нервничая, спросила она неизвестно кого. Как это – выехал на маршруты и, где в настоящее время находится, никто не знает! – «завелась» она, и удивлённо пожала плечами.

Хотелось бы знать, нашёл заместитель Николая, как его…, Иван Иванович, офис-менеджера на место секретарши Зины, или нет? С секретарём всё-таки легче, решила она. Секретарь осведомлён обо всех передвижениях шефа в любое время суток.

Не сумев добиться быстрой реализации своего плана - поездки к родителям, Светлана расстроилась окончательно.

Ладно, чего уж там, она с грустным видом на лице покачала головой. Видно не судьба сегодня выехать. Вечером с Николаем поговорим, а утром, пораньше, выедем. Может оно и к лучшему. Чего на ночь глядя-то, да ещё в такую непогоду, выезжать.

 

Глава  девятая

  НИКОЛАЙ

Расставшись у больницы со своей женой, он сразу позабыл всё, о чём с ней разговаривал,  и полностью переключился на свои дела. Конечно, заместитель у него, дай бог всякому, но свой, хозяйский, глаз всё же надёжнее, думал он, подъезжая к автопарку.

А приехав, и проходя в свой кабинет, он обратил внимание на пустующий стул секретаря. Жаль девушку, мелькнула мысль - такой нелепейший поворот судьбы! По-видимому, Иван Иваныч, ещё не подыскал на её место человека.

Нажав на кнопку селектора, Николай по громкой связи попросил весь инженерно-технический персонал через двадцать  минут  собраться  у  него  в  кабинете  для  отчёта….  И,  закрутилось…

 Лишь через два часа закончил он разбираться с назревшими вопросами. Их было так много: ремонт и техническое обслуживание автобусов; закуп и цены на горючесмазочные материалы; личный состав, и многое-многое другое, что в повседневной размеренной жизни предприятия не так бросается в глаза.

А вот сегодня…. Сегодня прошло более недели его отсутствия!

Но, что порадовало его, так это – стабильная работа всех служб. Даже вопрос с безопасностью движения в его автопарке обстоял сравнительно благополучно,  конечно… не отлично, но… достаточно стабильно.

Вот, что значит крепкий коллектив! - с гордостью подумал он. Не пропали втуне его забота о людях и индивидуальный подбор кадров…. Хороший у него начальник отдела кадров. Просто молодец! Надо будет обязательно поощрить… хотя бы премией.

Оставались не решёнными пару вопросов, решение и согласование которых потребовало его посещения городского акимата.

В кабинетах  разного ранга чиновников, он провёл несколько часов, и потребовавших от него выдержки, напористости и красноречия.

День клонился к закату. Николай был голоден как волк, но свободного времени было в обрез. Оставался ещё один вопрос, который мог решить только он – электроэнергия. Эти пиявки, сосущие деньги его предприятия, находили любой предлог, чтобы попугать его прекращением подачи электроэнергии.

Ведя свой красный Фольксваген по улицам города, он непроизвольно вспоминал  все  разговоры, ведущиеся среди потребителей на эту тему, и тяжело вздыхал.

Все потребители электроэнергии возмущались созданным искусственно промежуточным звеном. И все задавались вопросом, почему нельзя платить за электроэнергию напрямую производителю, а не этим…, и матерно ругались.

Себестоимость киловатта электроэнергии обходилась производителю в несколько раз дешевле, чем платили потребители. Они, приобретая у производителя электроэнергию напрямую, без этого дурацкого посредника, даже за двойную, тройную цену, имели бы ощутимую экономию финансовых средств. Как говорит народная мудрость - «И волки были бы сыты, и овцы целы», и государству было бы выгоднее за счёт налогообложения. А при существующей системе, посредник, ничего не производя, только рассылал бумаги и качал деньги в свой бездонный карман.

 

*    *    *

Домой Николай вернулся где-то около десяти вечера. Светка не вышла встречать его в прихожую, как обычно это делала, а сидела в столовой и нервно постукивала  кулачком  по  столешнице.  Мамы тоже не было видно, по-видимому, она уже легла.

Вообще, как заметил он, мама в последние дни, после отъезда Кирилла Владимировича, что-то была грустна, и только редкая, какая-то неуверенная улыбка, изредка появлялась на её лице, и то, только тогда, когда она смотрела на него или Светку.

И что более всего тревожило Николая - было в этом взгляде и такой несмелой улыбке, что-то такое тревожное, такое больное, казалось, она пыталась определить для себя, или спросить у себя, как ей поступить? Она, сколько он помнит мать, никогда не была в таком состоянии. Что-то тревожит её, думал он, но понять «ЧТО» не мог.

Николай терялся в догадках, но прямо спросить не насмеливался.

И ещё более странно, мелькнула у него в голове мысль - это состояние появилось после встречи матери с Кириллом Владимировичем…  

Даа, она очень изменилась….  Стала какая-то задумчивая, и даже отрешённость появилась в её взгляде.

И жена сегодня сидит за столом какая-то задумчиво-молчаливая, и нервно постукивает своим милым, с тонкими «музыкальными» пальчиками, кулачком…Что, в конце-концов, происходит в моей семье? Что происходит в моём доме последнее время…? - спросил он себя, но ответа не было, или он не знал его.

После приезда мамы у нас в доме как-будто поселился покойник,  и… Кирилл Владимирович, толком ничего не объяснив, что-то быстро уехал… 

Непроизвольно ему вспомнился утренний разговор со Светланой, об отце…, и вообще, о её семье . Видимо и его любимая жёнушка что-то почувствовала. Но, что? Хотя…, она же пыталась утром что-то сказать, но он слушал её вполуха, был занят своими надвигающимися заботами по автопарку.

Пока в ванной комнате он приводил себя в порядок после трудного рабочего дня, у него не выходил из головы вопрос – что случилось у него в  семье такого, что так повлияло на душевное состояние родных ему людей? Почему в его доме, где всегда была радость, вдруг появилось уныние?

И показалось ему на мгновение, как на чистое небо с ярким солнцем в вышине, набежала неведомо откуда появившаяся тёмная, грозовая туча, поглотив в себя солнце, его дом, и его самого со Светкой и мамой.

От промелькнувшей перед глазами картины его пробрала холодная дрожь, и чтобы поскорее избавиться от неё, он выскочил из ванной комнаты и даже дверь придавил коленом.

Фуу, привидится же такой кошмар на ночь, глядя - всё ещё не придя в себя, пробормотал он. И только сейчас заметил стоявшую вблизи ванной, тревожно смотревшую на него, жену.

- Свет, ты чего? – спросил он, и заглянул в её зелёные, такие родные и любимые глаза.

В них Николай увидел тревогу за него, страх потери, и огромную, безоглядную любовь.

При виде её состояния у него почему-то защемило сердце.

- Ты долго не выходил из ванной, - обхватив руками и прижавшись, прошептала она, - вот я и решила посмотреть, не случилось ли что с тобой?  И добавила, опять почему-то шёпотом, - Коля, мне страшно!

От этих, произнесённых шёпотом слов, слов, произнесённых его такой прекрасной, такой любимой, такой слабенькой на вид, но такой сильной одновременно, жены, у него перехватило дыхание.

- Не боись, радость моя! - поцеловав её глаза, храбрясь, проговорил он. Пойдём. Я от голода умираю. Представляешь, за целый день  во рту ни крошки.

И приобняв её за плечи, повёл в столовую комнату.

Когда он уже пил свой любимый, крепко-заваренный зелёный чай, Светлана, перегнувшись к нему через стол и заглядывая в глаза, попросила:

- Коленька, давай завтра, с утра, поедем к моим родителям. Что-то у меня душа не на месте. Я чувствую, вот здесь чувствую, - она показала на свою красивую, идеальной формы,  грудь,  и повторила, - вот здесь чувствую, понимаешь меня? Коля - у нас Беда…, большая Беда!

И столько в её взгляде и голосе было просьбы и надежды на его согласие, что он, не выдержав такого накала тревоги, согласился. Согласился, несмотря на обещание присутствовать завтра на собрании коллектива. Согласился, не смотря на кучу, запланированных на завтра дел. Согласился… потому что…, потому что её тревога передалась ему, и ещё потому, что он очень любил свою жену, свою Снегурочку, и как он часто повторял - свой путеводный светлячок. Она  досталась ему по какому-то необъяснимому, но счастливому для него, как он думал, капризу  судьбы! Той судьбы, в которую все верят, и ждут от неё подарка!

Утром, выпив по чашке утреннего кофе, они попрощались с Ларисой Степановной, почему-то смотревшей на них с огромной тревогой, и отговаривавшей их от поездки в такую, говорила она, не устоявшуюся окончательно погоду.

Даже замок двери сегодня почему-то заел при открывании. 

Выехав со двора, выскочили за город, и помчались в сторону другого города - города, где жили Светланины родители и, где прошло её детство.

 

*    *    *

На трассе было ещё по-утреннему пустынно и Николай всё прибавлял и прибавлял скорость. Стрелка спидометра подползла к отметке – сто пятьдесят километров в час, и в этом положении, казалось, замерла.

Вокруг всё было белым-бело от выпавшего за сутки снега. Только потемневшая змейка трассы, да километровые столбы, выстроившиеся, словно часовые вдоль дороги, то исчезая в ложбине, то вновь появляясь на взгорье, всё уводили их дальше и дальше от родного дома, от тепла и уюта привычного семейного гнезда.

Незаметно проскочили Чарск, а затем и Георгиевку. Всё чаще стали попадаться встречные КАМАЗы, везущие свои грузы в разные районы области.

Светлана всё это время провела в полудрёме, не мешая Николаю вести машину.

Он видел, она расстроена, и под глазами залегли тёмные круги, поэтому не тревожил её, молчал, и даже не включил приёмник, чтобы как-то развлечь себя в дороге.

Они были уже в сорока, а может быть, даже меньше, километрах от Усть-Каменогорска, когда вновь начался буран. Впереди, чуть левее, сквозь редкие просветы снежной пелены, замаячили три верхушки небольших гор - это были «Монастыри» с их озёрами. Так назвали их местные жители за их действительную похожесть, конечно, издали, на три башенки-луковки церкви.

Спускаясь по трассе в ложбину быстро приближающихся «Монастырей», Николай, вглядываясь в дорогу сквозь разгулявшийся буран, подумал - осталось проехать тридцать километров пути, и мы…

Он успел только крикнуть - ДЕРЖИСЬ! - когда из снежной пелены, как туша морского чудовища из глубин океана, показалась огромная кабина КАМАЗа…

 

Глава  десятая

  ЛАРИСА

 Лариса, в тревоге, вся измучившись от непонятного молчания детей, или хоть  какой-то  весточки из Усть-Каменогорска,  не находила  себе места. Странный город, иногда думала она – кто бы из дорогих моему сердцу людей не уехал туда –  почему-то пропадают без вести. Уж не мистика ли это? А может это Кара Небесная за какой-нибудь мой грех? Разве властны мы понять деяния Господа, Бога нашего!

От постоянной тревоги за близких ей людей, и связанной с ней душевного волнения, у неё всё чаще стали отниматься ноги и появилось  заикание. Лариса передвигалась по пустому дому словно в сомнамбулическом сне.

На третий день, опять не получив весточки, Лариса решила пойти в полицию и подать заявление о пропаже своего сына и невестки. Заявление приняли, и пообещали приложить все усилия к розыску.

Из автопарка тоже несколько  раз  звонили  на  домашний телефон и интересовались, когда же приедет Николай Александрович из Усть-Каменогорска и выйдет на работу.

Услышав звонки из автопарка, она сделала вывод – Коля, прежде чем уехать, звонил кому-то, что несколько дней не появится на работе.

Наконец, совсем измучившись от неизвестности, она решила поехать на розыски сына с невесткой сама. Приобрела билет и десятичасовым автобусом  выехала.  

Сидя на сидении в третьем ряду от водителя, она краем уха услышала разговор водителей-напарников между собой, и этот разговор сильно встревожил её. 

Пробравшись вперёд, поближе, она поняла – говорили о какой-то аварии на трассе. Говорили о столкновении иномарки с выехавшим, по причине плохой видимости, на встречную полосу движения, гружёным КАМАЗом…

Легковушка и КАМАЗ сгорели. Правда, водитель КАМАЗа остался без ног, но живой, а вот в легковушке…, водитель и пассажирка погибли, сгорели. Спасти их не смогли.

Услышав страшные слова, Лариса почему-то сразу поняла – это её сын Коленька и Светлана!

 Окаменев от горя, совершенно не способная произнести хоть одно слово, она стояла рядом с говорившими об аварии. Слёзы ручьём катились по её щекам из её уже давно поблёкших, исплаканных глаз. Кое-как справившись со слезами, она попросила водителя высадить её там, где столкнулись машины.

Удивлённый водитель, посмотрев на заплаканную бабулю, в ответ покачал головой, но странную просьбу старушки выполнил.

Остановив автобус у места аварии, он попросил: «Вы только недолго бабушка», но в ответ услышал - «Езжай сынок, я здесь побуду…».

 - «Вы замерзнете здесь одна, - забеспокоился водитель, - до города ещё тридцать километров»…

…………………………………………………………………………………………….

…………………………………………..

 

*    *    *

В стороне от дороги, метрах в десяти, рядом с полузанесённым остовом разбитой до неузнаваемости и сгоревшей дотла легковой машины, сидела совершенно белая от холода, седая старуха. Подходившие к ней с проезжающих автомашин люди, слышали, как она, плача, всё повторяла - «Сыночек мой, сыночек мой…. За что, Господи, за что?

Кровь, смешанная со слезами, покрывала её исцарапанное лицо. А от холода оно превратилось в гротескную маску.

 

*    *    *

Вечером, часов в шесть, в психиатрическую больницу кто-то из сердобольных водителей привёз сумасшедшую старуху, замёрзшую до такого состояния, что врачи даже не надеялись её спасти, но она выжила, выжила вопреки прогнозам врачей.

Дня через два, она, увидев медсестру – маленькую, белокурую смешливую бестию, обратилась к ней: «Светочка, а где наш Коленька?» – и замолчала.

Других слов от неё до самой смерти уже никто не услышал. Она, сидя на кровати и беспрестанно покачиваясь, вперив взгляд безумных глаз в дверь, казалось, ждала кого-то. И только, когда в палату входила светленькая медсестра в белом халатике, она оживала, и задавала всегда один и тот же вопрос - «Светочка, а где наш Коленька?»

Умерла она через два месяца. Врачи, делясь между собой впечатлениями, говорили друг другу: «Тихая была пациентка. Царство ей Небесное! Да упокоится её душа в РАЮ!»

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Галя-почтальонка всю зиму приходила в опустевший без хозяйки дом Ларисы Степановны, протапливала его, а иногда даже оставалась ночевать. С Гердой они стали большими друзьями. А однажды Галка задержалась в доме на целую неделю, а потом ещё на одну, и ещё….

Ближе к осени она, наконец-то встретила хорошего парня и вышла за него замуж. И после свадьбы молодые ушли в Ларисы Степановны дом праздновать медовый месяц, вначале на время, а затем так и остались в нём навсегда.

 Капитан Акишев и старший лейтенант Васильев, получили по звёздочке на погоны и премию. Теперь Васильев, состроив почтительную рожу, говорил: «Гаспадин майор, паазвольте обратиться?».  На что получал не менее почтительный ответ: «А не пошли бы вы господин капитан…», и так далее.

Не смотря на столь странные отношения, они были закадычными друзьями и, после того как Васильев наконец-то соизволил жениться на девушке из прокуратуры, стали дружить семьями.

Зина…, А вот у Зинаиды Эдуардовны Кучеренко  не сложилось. Суд, учитывая её молодость, а также отсутствие прежде судимостей, приговорил её к восьми годам лишения свободы, с отбыванием срока в колонии общего режима, но…то ли из-за её непокорного нрава, то ли по какой другой причине, вскоре нашли её повесившейся в камере, на собственной простыне.

Расследование этого случая комиссией, ни к каким результатам не привело. Все заключённые  в один голос твердили одно и то же – это она сама.

Хотя, впоследствии,  среди «зэчек» ходил слушок, что её убрали из-за независимого характера, и строптивости по отношению к воровке, имевшей в общей сложности, лет двадцать-двадцать  пять  «отсидки» с двумя, а некоторые шепчутся - тремя  побегами. И, по иронии судьбы, с таким  же именем  – Зина.

Как-то, разговаривая с напарником, майор Акишев выразился так - «Женя, ты обратил внимание на аббревиатуру Зинаиды - на её фамилию, имя и отчество, нет? Напрасно-напрасно. Прикинь - Зинаида Эдуардовна Кучеренко, или – З.Э.К. Это тебе ни о чём не говорит? Можно подумать, что тюрьма самой судьбой, хоть я и не очень-то в это верю, была заложена для неё с дня рождения.

А вот Виктор Тимофеевич, узнав о гибели Светланы, внезапно прекратил волочиться за каждым смазливым личиком в женской одежде, вообще перестал употреблять спиртные напитки, и превратился в добропорядочного солидного врача. Не прошло и полугода, как его  назначили заведовать терапевтическим отделением. И, что удивительнее всего, его бывшая жена, выгнавшая ранее Виктора Тимофеевича с позором из квартиры, попросила его вернуться обратно в семью, простив все его прежние «гульки».

 

                                                     Часть  третья

 

                                                  НАСЛЕДНИКИ ПРОШЛОГО

 

 

…Анджей склонился к её лицу:

- Хорошо  ли тебе, панна Александра?

- Хорошо, - ответила она, располагаясь

поудобнее в санях и пряча руки в тёплую, норковую муфту…

      (Г. Сенкевич  «ПОТОП»).

 

Глава  первая

    АНЯ

…Она приехала из этой чёртовой Тмутаракани  вся разбитая, с опухшими от слёз глазами и покрасневшим, совсем некрасивым носом. Хорошо ещё, что мама согласилась с ней поехать, а то бы ей одной совсем там пропасть от горя. На похоронах она постоянно плакала и сознание её было на пределе. Она всё никак не могла уразуметь, как так могло получиться, что её Боренька, весёлый и такой милый, лежит в гробу и лицо его закрыто чистым полотенцем.

Она попросила, чтобы ей позволили в последний раз поцеловать его, но мама сказала, что не стоит этого делать -  тебе будет больно. Лучше пусть он в твоей памяти останется   таким же, каким ты его помнишь.

Из-за слёз, катящихся по щекам ручьём, приходилось всё время склонять голову, чтобы окружающие  поменьше оглядывались на неё, и потому, всю процедуру похорон она видела как сквозь оконное, омываемое струями осеннего дождя, стекло. Но даже в таком состоянии Аня всё искала среди пришедших проводить в последний путь Бореньку,  родителей его, и не находила. Она знала их лица по фотографиям, он  часто ей показывал  при встречах в общежитии, и отсутствие его родителей на похоронах, её настораживало, обижало, а порой и    возмущало.

Почему они не приехали на похороны сына? - не один раз задавала она себе вопрос. Почему? Какая, достаточно серьёзная, причина помешала им преодолеть  двести-двести пятьдесят километров отделявших Восточный Казахстан от места гибели  сына?  И не находила  объяснения поступку его родителей.

Мама, на её вопрос о родителях Бори, в ответ лишь отрицательно качала головой, и скорбно поджав губы, шёпотом отвечала: «Аня, ну не знаю, я!» И после небольшой паузы добавляла - «Потом доченька разберёмся. Не сейчас».

Среди провожающих Борю в последний путь, были только студенты его отряда, декан факультета, да местное Районное руководство. Бориных  товарищей она знала, а некоторых, даже очень хорошо. Все они, или почти все, были на их свадьбе, которую устроили её родители за два дня до отъезда Бори со строительным отрядом…

На какой-то короткий  миг её сознание отключилось, и перед ней, как в документальном чёрно-белом кино, пронеслись последние дни их совместной с Борей, жизни…

Честно говоря, он был против свадьбы. Он говорил:

 - Мы с тобой, Анютка, зарегистрировали брак? Зарегистрировали!  А что нужно, чтобы быть счастливыми?  

И, целуя  её в губы, отвечал: 

- Любовь, Анютка! Любовь! 

А закончив целовать, опять спрашивал свою молодую жену:

- Ну, ответь мне, положа руку на сердце, может свадьба что-то изменить в наших отношениях? Только хорошенько прежде подумай, когда будешь отвечать?

- Нет, Боренька! - улыбаясь, и чувствуя, как от поцелуев начали гореть губы и пунцоветь щёки, соглашалась она с  ним.

- Вот видишь. Только любовь, понимаешь, только взаимная любовь скрепляет брак. Ты согласна со мной?

- Да, Боря, - опять согласилась она,

- Вот и скажи  мне, причём здесь свадьба? – вновь задавал он вопрос. Кому она нужна – мне, тебе? Нет, дорогая - только родителям! А зачем?

И повторил раздумчиво: «Только родителям…»

Она, слушая Борю, соглашалась с его доводами, понимала – да, он прав. А, когда слушала доводы родителей, то тоже понимала – они, по-своему конечно, тоже правы.

Особенно возмущалась мама, даже в запальчивости выдала: «Как это можно отдать замуж единственную дочь, и не сыграть свадьбу, как положено у нормальных людей? Мы что, неандертальцы какие-то?»

Вот эта, последняя  мамина фраза и сломила Борино сопротивление. Посмотрев сначала на Аню, потом на будущую тёщу, он, сокрушённо вздохнув, сказал:

- Делайте, как знаете. И махнув рукой, добавил: «Мои родители на свадьбу не смогут приехать…»

Господи, ну какие мысли лезут в голову в минуты просветления, сквозь заглушаемые рыдания, думала она. Зачем? Моего мужа, моего Бореньку сейчас опустят глубоко в землю, засыпят землёй, а я, что мне-то делать, как жить после этого…?

Оторвав взор от земли, она увидела, что возле могилы уже никого нет - они с мамой одни. И только декан, стоя возле неё, что-то продолжал тихо говорить.

Но она ничего не слышала, а только смотрела, как его рот, то открывается, то закрывается. А, потом, и он, кажется, выразив ей соболезнование, попрощался и ушёл.

И вновь слёзы ручьём полились из её глаз…

 

*    *    *

В институте уже давно начались занятия, а она всё не могла прийти в себя после похорон: сидела на лекциях и думала, думала, думала…

Видя её отрешённый, направленный в пространство взгляд, преподаватели и подруги, вначале, пытались растормошить её вопросами и разными рассказами с шутками и прибаутками. Она что-то отвечала, но смысла задаваемых вопросов не понимала, а потом вновь замыкалась в себе. Промучившись с ней несколько дней, они,  поняв тщетность своих усилий,  оставили её в покое.

А она даже не заметила этого.

Всё, что окружало её, совершенно не задевало её сознания. Она, своим видом и своим поведением походила…, вернее, постоянно находилась в каком-то сомнамбулическом сне.

Дело начинало принимать скверный оборот.

Ей грозили - или полный провал сессии, или даже отчисление из института. И чтобы этого не произошло, мать с отцом стали уговаривать её взять академический отпуск на год.

Она равнодушно выслушала родителей, и также равнодушно дала согласие.

Ей было всё равно! Её чувства притупились, а жизненная энергия медленно, постепенно, вытекала из её души и тела.

Аня не жила, а лишь существовала. Она часто забывала, встав утром, умыться или расчесаться, и могла за целый день не съесть ни крошки. И если бы мать не усаживала её насильно за стол, не ставила перед ней тарелку с супом или котлетой, не вкладывала в руку  ложку, она, наверное, и не почувствовала бы, что голодна.

Аня чахла день ото дня, и стала похожа на тень. Платья висели на ней, как на вешалке -  обвиснув некрасивыми складками, а однажды, она проходила целый день в платье, вывернутом на изнанку, но и этого она не заметила.

Она безмолвно бродила по комнатам, ничего не замечая и ничего не чувствуя, или сидела в кресле, опустив голову и вперив взгляд в пол.

Продлись такое состояние ещё немного времени, и она, скорее всего, тихо отошла бы в мир иной вслед за погибшим мужем.

Все усилия родителей спасти Аню от депрессии оставались втуне, и они вынуждены были пригласить на дом психиатра.

Поговорив с Аней и осмотрев её, он посоветовал им увезти её куда-нибудь подальше от Москвы, от дома. Ей необходимо сменить обстановку и немедленно, сказал он, покачивая лысой головой..

Вопрос оказался настолько серьёзным, что родители, услышав совет психиатра, вначале даже растерялись. Одному из них приходилось отказаться от работы и заняться только Аней, и на какое-то, совершенно неопределённое время, уехать из города.

Но всё изменил счастливый, а может быть и несчастливый случай. Смотря, с какой стороны на него  посмотреть.

 

                                                            *     *     *

Как-то, уже в середине декабря, задумавшись, она стояла у окна, и сквозь наполовину замёрзшее стекло увидела во дворе двух резвящихся спаниелей. Время было не до собачьих свадеб, но один из них стал выделывать та-ко-ее, что Аня, неожиданно для себя, смутилась,  а затем покраснела.

Ей вспомнилось, как они с Борей занимались тем же в постели….

 А, когда же это было…? – вдруг всполошилась она, и попыталась вспомнить, и даже наморщила лоб от попытки вспомнить - и вспомнила:  Ах, да! - она ещё больше  смутилась, и у неё, она это почувствовала, даже что-то заволновалось в груди, совсем чуть-чуть.

Это же было сразу после свадьбы, вспомнила она, они приехали к ней домой, и мама постелила им постель                          в её девичьей комнате на двоих …

Вначале было очень больно, и она чуть не закричала, но вспомнив, что они в квартире не одни, что в другой комнате находятся родители и, может быть, даже ещё не спят….  Она, вспомнив о них, крепко сжала зубы и  кое-как удержалась от крика. А вот во второй раз, этой же ночью, она тоже испытала боль, но уже совсем другую, такую, которую ей захотелось испытать ещё раз…. И она, немного смущаясь, попросила Борю ещё её поласкать, и если получится, то продлить наслаждение…

Откуда-то появившаяся мысль, словно чёртик из подарочной шкатулки, выскочила из подсознания – это же было два с лишним, почти три месяца назад, а у меня…, у меня…, уже два раза подряд не было месячных…. Боже! Неужели я беременна…?!

Врасплох захваченная  мыслью о беременности, она, из-за слабости и неожиданно сделанного ею открытия, кое-как добралась до кресла, и почти упала в него. И эти же мысли, помимо её воли, как в детском калейдоскопе закружились в её склонившейся головке…

Если она беременна,  то, как сказать родителям…? А вдруг она забыла, или, находясь в таком неадекватном состоянии, просто не заметила, что у неё это было. Господи! Господи!    Подскажи, как мне правильно поступить! Что мне делать-то, Господи-и…?!

И охваченная тревогой, она, вся съёжившись в кресле, стала думать о своём будущем... Что же можно, и нужно, предпринять в этой ситуации? Как мне быть-то…? Как поступить…?

Если она родит, то станет матерью-одиночкой. Родители первое время, конечно, будут помогать ей, не бросят на произвол судьбы, а потом? Что ей делать потом…, одной, да ещё и с ребёнком на руках…?

И совсем неожиданно в голову полезли мысли об институте.

С ним-то, что делать? Совсем бросать, или как?!

Обуреваемая неожиданно нахлынувшими мыслями, она просидела в кресле несколько часов, почти не двигаясь, до самого прихода родителей с работы.

Первой в квартиру вошла мать и, не успев раздеться, бросилась в комнату к дочери. А увидев её  потерянное состояние, встревоженным голосом спросила: 

- Что с тобой, доченька? Тебе  опять  плохо? Потерпи родная, скоро мы с тобой уедем.

- Нет, мамочка, нет, - волнение сквозило в голосе Ани. Но мне нужно с тобой очень серьёзно поговорить…, очень серьёзно.

- Не пугай меня, кровиночка моя! – и мать, побледнев, схватилась за сердце.

- Мама, мама, ты что?! - Аня, испугавшись за мать, бросилась к ней.

- Со мной…  всё…  в порядке, только…

Но мать, есть мать, увидев глаза дочери, и услышав тон её голоса, она ещё больше встревожилась:

- Да, что же случилось-то, рыбка моя?! Скажи! Не томи! Не пугай меня!

- Мам, ты иди  переоденься, а потом…, потом….  Мам, давай в другой комнате поговорим…, без папы, а? – и повторила просительно, и чуть порозовев, - только без папы, ладно?

- Хорошо, доченька, - согласилась, ничего не понимающая мать, - хорошо. Как скажешь.

Затем, всё ещё продолжая волноваться, скороговоркой зашептала:

- С тобой, правда, всё в порядке, Аннушка? 

А потом, продолжая всё тем же голосом, полным заботы о дочери и волнения: 

- Ты сегодня какая-то не такая, доченька. Какая-то странная, я бы сказала, - и пытливо заглянула  дочери в глаза.

- Мамочка, мне будет нужен твой женский совет…, понимаешь…, женский!

- ?!

Мать, от непонимания слов дочери, и  всё нараставшего беспокойства за неё, совсем растерялась, и не знала, как воспринять странные, настораживающие слова Ани. Что она хочет сказать словом «женский»? Почему «женский»?

В голову лезла всякая пугающая всячина, вплоть до рака груди у дочери.

- Ну, что ты делаешь такие удивлённые глаза, мама? С онкологией у меня всё в порядке, так что по этому поводу можешь не волноваться.

Но Аня видела – вместо того, чтобы успокоить мать, она ещё больше взволновала её.

И чтобы положить конец её беспокойству и волнению, и боясь, что у матери случится сердечный приступ, она, взяв мать за руку, прошептала:

- Я, мамочка, кажется беременна.

Уфф! - вздохнула бледная от тревоги мать, словно свалила со спины тяжелый груз. А затем, чуть спокойнее, чем раньше, и уже не такая бледная, спросила:

- Аня, с чего ты решила, что беременна?

- У меня, кажется…, двухмесячный пропуск месячных. Вот я и подумала…, что беременна…

Мать, услышав от дочери о предполагаемой беременности, надолго замолчав, задумалась. Ей было, о чём подумать, поразмышлять: конечно, о столь неожиданной беременности дочери; о состоянии  её здоровья; о…, если действительно дочь беременна, то появлялась целая куча проблем, таких как - учёба дочери, кто будет с ребёнком сидеть дома, отсутствие отца ребёнка, да и много-много других забот… 

- Мама, ты почему молчишь? - прервала возникшую паузу Аня.

Мать, оторвавшись от размышлений, погладила дочь по голове, и уже более спокойным и ровным голосом, произнесла:

- Я думаю, сначала надо убедиться, что ты беременна. Затем, поговорить с папой…, посоветоваться…

 

*     *    *

На следующий день, в четверг, Аня, под руководством  мамы, сделала  экспресс-анализ. А, ещё через день, она, в сопровождении мамы, посетила женскую консультацию. Диагноз подтвердился – она беременна уже почти три месяца.

Дома  устроили  семейное  совещание,  предварительно  посвятив  отца, в  двухдневные, тихие её шушукания с мамой.

Казалось, он не был уж очень-то и удивлён этим «открытием» и, даже выразился по этому поводу, примерно в таком  роде - «А, что ты Надя, хотела? - сказал он, переведя взгляд с дочери на жену. Дочь, вполне взрослая девушка, замужем, а раз замужем – то жди на днях или раньше, внуков. Вот, тоже мне, секрет Полишинеля  открыли! Я уж давно ждал этого разговора, так  что,  совершенно не удивлён».

Ждал, не ждал он, а от этой новости, всё же призадумался.

Аня видела, как отец, вновь посмотрев на дочь, нахмурил брови, и даже издал звук, похожий на – «Гм-м!»

Решали долго. Приводили друг другу примеры из жизни других людей, дальних и близких  знакомых. Отец даже привёл в пример похожий случай из давно читанного им, наверное, ещё в молодости, решила Аня, какого-то романа.

Аня всё это выслушивала, поворачивая голову то к одному, то к другому, но больше прислушивалась к себе, к своим ощущениям.

Пошёл уже третий день, как она думала о своей беременности, и она хотела понять, а что же ей-то, самой, нужно? Что она чувствует, какие ассоциации возникают у неё от слов – «Я беременна»? И под тихий разговор отца с матерью, она, казалось, отключилась от внешнего мира и ушла в своих мыслях далеко-далеко.

Проникая в самую глубину своей души, Аня всё больше и больше убеждалась в том, что она хочет этого ребёнка. Хочет иметь хоть что-то от своего Бори. От Бори, которого она полюбила с первой встречи, от Бори, которого она любит и сейчас.

Это решение зрело у неё подспудно, независимо от её воли или желания. Это решение зрело у неё с того самого момента, когда она окончательно убедилась, что беременна.

И ещё она поняла, наверное, каким-то подсознанием поняла, а возможно это была мистика, но она поняла - её Боря хочет,  чтобы она продолжила  жить, и выпустила его наследника на свет Божий.

В противном случае, она ушла бы за ним туда, куда он звал её всё это время, а потом, по неизвестной ей причине, почему-то перестал звать.

А, теперь? А теперь у неё есть смысл жить…, жить ради зародившейся в ней жизни!

- Аня, ты где? – услышала она голос мамы и почувствовала, как тёплая мамина рука стала гладить её руку. Вернись к нам дочка из своих мыслей.

- Простите, я, кажется, немного задумалась, - тихо ответила она, возвращаясь в реальность окружающей её жизни. Простите меня - я разговаривала с Борей.

Отец и мать удивлённо, и несколько растерянно посмотрели на неё, но в считанные доли секунды их лица изменили выражение, и стали привычными - заботливо-любящими.

- Знаешь, Аннушка, мы с папой решили, что тебе нужно родить этого ребёнка, - высказала мнение мать, - и, заглянув в глаза Ани, полувопросительно-полуутвердительно поинтересовалась, - ты, как на это смотришь, или ещё не решила, да?

Аня видела: и папа и мама с волнением ждут её ответа. Они, казалось, даже дышать перестали, и смотрели на неё так, как смотрят на человека, в руках которого находится основное решение.

Она уже знала, что ответить дорогим для неё людям, но, по всегдашней своей застенчивости, чуть промедлила с ответом.

- Аня, ты слышишь нас? Мы с папой хотим, чтобы у нас был внук, или… внучка. У нас уже такой возраст, когда хочется, чтобы в доме слышался детский смех, -  и, чуть усмехнувшись, спросила, - ты, надеюсь, не подумаешь, что мы впадаем в детство?

Затем, она обняла дочь и, погладив по голове, продолжила:

- Ты не беспокойся, мы поможем тебе вырастить ребёнка.

- Нет-нет, что вы! У меня даже мысли такой не было! – поспешила Аня успокоить родителей. Я вас, папа и мама, очень-очень люблю!

- Так, что же ты ответишь нам, дочка? – подключился к разговору отец, и ласково, чуть касаясь волос, тоже погладил её      по склонённой голове.

Аня, приподняв голову,  посмотрела сначала на мать, потом на отца, а затем уверенно ответила:

 - Я буду рожать! Я хочу этого ребёнка!

И, вновь, смотря в глаза матери, добавила: «Так хочет Боря!»

И столько в её взгляде было уверенности и твёрдости, что родители только переглянулись.

После произнесённых ею слов «Так хочет Боря», в их глазах Аня прочла тревожное беспокойство и молчаливый вопрос: «А, всё  ли  в  порядке с психикой нашей дочери? Может не стоит ей обзаводиться ребёнком?»

- Не беспокойтесь, мама, папа. Со мной всё нормально, - поспешила она успокоить родителей. Я, правда, хочу, чтобы Борин ребёнок появился на свет, и поспешно добавила, - я справлюсь! 

Но в глазах родителей продолжало жить опасение за её рассудок.

Тогда она, взяв отца и мать за руки, ласково заглянула в глаза, и сказала, твёрдо, уверенно:

- Не бойтесь, я со всем справлюсь: и ребёночка рожу, и воспитаю…. Я сильная!

Родители внимательно выслушали её, а затем, как-то так получилось, одновременно кивнули головой в знак понимания.

Отец, соглашаясь с принятым ею решением, сказал: «Мы поможем тебе, дочка». А, посмотрев на жену, добавил - правда, Надя!

-  Да, Илья! Конечно, мы поможем! Аня, можешь не сомневаться в нас, - подтвердила она слова мужа.

- Какие вы у меня хорошие.

 Шёпотом поблагодарила Аня и, прижавшись к маме, заплакала, не зная почему. Но скорее всего, заплакала потому, что её папа, и её мама, поняли её желание, и не осудили дочь, и ещё она заплакала от любви к ним.

 

Глава  вторая

   ЭРВИН

День всё тянулся и тянулся, и не было ему ни конца, ни края. Покупатели почему-то не торопились посетить их магазин, а ведь сегодня суббота. А по субботам, как правило, покупатели, и просто любопытные, пёрли с раннего утра и до позднего вечера.

 Если сегодня мы не продадим ни одной автомашины, расстроено подумал Эрвин, то директор автосалона, герр Вилли Краузе, не смотря на мой диплом Боннского университета и родственные отношения, задаст мне хорошую трёпку. Скорее всего, поправил себя Эрвин, именно как родственник, хотя и дальний-дальний, он не будет стесняться в выражениях.

Кем же я ему прихожусь? Эрвин задумался на какое-то время, но в голове был такой ералаш, что туши свечи. Даа, не разбираюсь я в разных там родственных отношениях, но что я его родня, уж в этом сомневаться не приходится. Main grossfater как-то говорил мне на досуге, кто я ему….

Ааа! Вспомнил, вспомнил! Ich bin – внучатый племянник  herrа Кrauze. O, main Got! Какое далёкое родство, и… сколько требований к бывшему бедному студиозусу! Это ж какой-то кошмар! А ещё родственник…

Подойдя к огромному окну салона, он взглянул на проходивших мимо с поднятыми воротниками пальто и плащей пешеходов,  и представил, как сейчас неуютно на улице.

А за окном, действительно, картина была не радостная.

Было пасмурно. С низко нависшего над Москвой свинцового неба постоянно сыпался мелкий снежок.  Этот  белый, похожий то ли на крупу, то ли на муку, холодный снежок, падая на тротуар и проезжую часть дороги, тут же превращалась в жидкую серую кашицу. И эта, разлетающаяся под колёсами проезжающих мимо автомобилей  и  ногами,  торопливо  спешащих  по  своим  делам пешеходов, кашица, обрызгивала и автомобили, и пешеходов и даже стены домов.

Эрвин, казалось, даже почувствовал,  как  промозглая  сырость  проникает  ему внутрь, через костюм и рубашку. Бр-рр! Его даже передёрнуло от неприятного ощущения.

Почти к самому закрытию, когда   все продавцы-консультанты пошли переодеваться, чтобы поскорее убежать домой, а он уже собирал бумаги и заталкивал их в сейф, во входном тамбуре дверного блока, придерживаясь за стеклянную створку, появилась молодая женщина. Глаза и, хоть и небольшой, но опыт Эрвина. сумели подсказать ему, что это не пожилая а, именно, молодая женщина.

С того места, где находилась конторка Эрвина, невозможно было хорошенько расслышать, что она говорит, и поэтому он, поправив жилет и галстук, пошёл ей навстречу…

Она была хороша собой, Эрвин это сразу заметил, но какая-то синюшная бледность покрывала её лицо. А затем он ещё заметил, что она поддерживает правой рукой, уже достаточно большой живот. А подойдя к ней, и помогая войти в салон, он ещё и услышал её протяжные стоны.

Господи, Боже мой! – воскликнул про себя Эрвин, да она беременна, и собралась, кажется, рожать!

Мысли лихорадочно заметались в его голове - что делать…? Что делать…?!

И ничего лучшего не смог придумать, кроме как позвать своего родственника:

- Herr Krauze! Herr Krauze! Com gehr! Schnell! - и уже по-русски, возмущённо добавил, - да чёрт возьми, дядя! Господин Краузе!    Вы что, оглохли?

С огромным, выпирающим из-под жилетки животом, лысый, герр Вилли Краузе, семеня короткими ножками, выкатился из своего кабинета. Он в это время, да и всегда, наверное, был чем-то похож на надутый воздухом, и гонимый ветром шар. На ходу вытирая потную лысину большим, клетчатым носовым платком, он привычно-грозно поводил выпуклыми рачьими глазами, и весь его взъерошенный вид спрашивал:

- Was?! Was?! А увидев стоящую в дверях, бледную, беременную женщину, оторопело произнёс: «O, main Got!», и даже всплеснул короткими, пухлыми ручками.

Но, вероятно, в силу своего многолетнего жизненного опыта, сумел быстро сориентироваться в сложившейся ситуации.

- Schnell, telefon! In hospitaliten! – и глянув на растерянно хлопающего глазами Эрвина, по-русски, но с сильным акцентом «понёс его по кочкам»: «Чего застыл, как соляной столб? Быстро, слон неповоротливый, вызывай скорую помощь, видишь, дамочка рожать собралась!    Мог бы и сам, балбес великовозрастный, догадаться!»

Вот, что значит иметь за плечами жизненный опыт под руководством моей тёти! – подумал про себя Эрвин, увидев и, главное, услышав, как его дядя начал распоряжаться, быстро разобравшись в создавшейся обстановке.

 И он, делая огромные шаги, почти побежал к телефону, схватил трубку и, набрав номер скорой помощи, дождался ответа, а услышав - «Скорая помощь, слушаю Вас», закричал:

- Жена рожает! Но тут же поправился: «Женщина рожает! Что…? Как фамилия…? Фамилия Рольф!

Назвав свою фамилию, он даже не подумал о том, что спрашивают не его, а фамилию собравшейся рожать женщины, и так не к стати потревожившей покой автосалона.

Затем, его заставили отвечать  ещё на какие-то вопросы, но он был так растерян, что потом, пытаясь восстановить ситуацию, он не смог даже приблизительно      вспомнить, что же он отвечал на самом деле, и о чём его спрашивали.

Скорая помощь приехала на удивление быстро. Медбратья, здоровые как бугаи, положив стонавшую  женщину на носилки, быстро унесли её в машину.

А мужчина-врач, чуть задержавшись, посмотрел на Эрвина, а потом, голосом, не терпящим возражения, приказал:

- Быстро в машину! Муж должен в такие моменты быть рядом с женой.

Эрвин хотел объяснить врачу, что он вовсе не её муж, а просто здесь работает, и эта женщина случайно оказалась здесь, но не успел - тот подтолкнул его к машине и, они поехали!

Всю поездку от их салона до больницы женщина стонала и, во время вероятно более сильных приступов, хватаясь за живот, вскрикивала, и всё приговаривала – «Ой, мамочка, ой, мамочка!»

Эрвин, широко раскрыв глаза, не отрываясь, смотрел на незнакомую ему, лежавшую на носилках, и  метавшуюся  молодую женщину, и при каждом её стоне, что-то болью отдавалось в его груди.  И при каждом её вскрике, что-то заставляло сжиматься его сердце, и молить Бога о даровании этой прекрасной женщине облегчения в её предродовых страданиях.

Её тёмные, волнами ниспадающие волосы, разметались вокруг совершенной формы головы, а бледное, с тонкими аристократическими чертами лицо, было покрыто потом. В голубых глазах плескалась боль, но всё равно Эрвину она показалась прекрасной, почти воздушной, словно ангел, слетевший с небес.  

И никогда не влюблявшийся в девушек, он, неожиданно для себя, влюбился в эту, совершенно незнакомую ему, мечущуюся от боли, беременную молодую женщину. Женщину, скорее всего замужнюю. Женщину, вышедшую, наверное, совершить вечернюю прогулку перед сном, и которую сейчас, волнуясь, разыскивает любящий муж.

Но он не хотел знать – замужем она или нет, разыскивает её кто-нибудь или нет, он просто, от всей души, со всем жаром молодости молил Бога помочь ей…, избавить её от страданий! И, если угодно, молил он Того, кто над всеми нами властен, то он готов принять   всю её боль на себя!

Возможно, она что-то почувствовала, или боль, терзающая её молодое тело, немного отпустила её, но она вдруг повернула голову и заглянула Эрвину прямо в глаза. В её взгляде чередой промелькнули, и благодарность и удивление…. А, он - он почувствовал, что неудержимо, как пятилетний мальчик, застигнутый Grossmutter у полки с банкой украденного варенья, краснеет.

Врач, всю поездку уговаривающий её дышать глубже, и показывающий на себе, как это делать, с облегчением вздохнув, пробормотал: «Ну, вот и молодцом! Продержись ещё чуть-чуть, совсем немного ехать осталось…. Уже близко».

Пару кварталов проехали без разговоров, молчаливой группой, только женщина, изредка хватаясь за живот и издавая короткие стоны, со смущением взглядывала на Эрвина.

- А апрель-то нынче…, какой слякотный выдался, - нарушил тишину один из  медбратьев. Уже, считай, середина месяца и, на тебе, снег пошёл.

- Да, в прошлом году в эту пору тепло было, - поддержал его другой медбрат, - я как сейчас помню, в костюме гулял по городу.

- Долго ещё ехать? – перебил их равнодушный трёп, Эрвин, - тоже мне - медики! Видите, женщине хуже становиться от болей, помогли бы лучше…

- Всё, всё – приехали! – засуетились «бугаи».

И в оправдание, что ли, один из них пробормотал: «За неё ж не родишь! Ей самой придётся».

И, действительно, карета скорой помощи стала въезжать в какой-то двор, А затем, по пандусу, подъехала к самым дверям приёмного покоя.

Эрвин, вылезая из машины, успел прочитать, прикреплённую к стене, написанную золотом на голубом фоне, вывеску – Родильное отделение 7-й городской больницы.

Ну, Слава Богу, вроде бы успели, подумал он, заходя вслед за каталкой с беременной женщиной, в длинный светлый коридор.

Медбратья, словно породистые рысаки, бегом покатили каталку с непрерывно издающей стоны женщиной, и Эрвину пришлось ускорить шаг, а потом и вовсе побежать за ними.

У второй, по счёту, двери, Эрвина дальше не пустила какая-то белобрысая фифа в белом халате. Окинув его быстрым, оценивающим взглядом и сказав: «Папаша, вы подождите в коридоре. Сюда нельзя!», закрыла перед ним двустворчатую, покрашенную белой краской, дверь.

И, он остановился! Не мог же он….

 Хотя, мгновением позже, он, разозлившись на себя и на «фифу», собрался уж было, невзирая на запрет, войти в закрывшуюся перед его носом дверь: что-то звало его туда, прямо притягивало магнитом, но он ещё не понимал этого.  И, не зная, что же предпринять в сложившейся ситуации,  он, чтобы чем-то занять себя, стал  бесцельно бродить по коридору, воздух которого был насыщен специфическими запахами больницы.

Вышагивая вдоль и поперёк коридора, он с волнением ждал! А чего ждал, он совершенно не мог понять. Пытаясь разобраться в своих предыдущих и настоящих поступках, он покачивал головой, издавал ни на что не похожие звуки, что-то бормотал, вроде - «Как она там?».  И, наконец, сев на стоящую в коридоре конструкцию, напоминающую диван, опустил голову и задумался.

Его начало тревожить то чувство, которое он стал испытывать при виде женщины, так неожиданно появившейся в их салоне. Он, Эрвин, всегда, во всяком случае, всю свою сознательную жизнь, стесняющийся даже посмотреть на девушек, оказался способен на чувства, доселе неведомые ему…

 Что же это творится со мной? - растерянно спрашивал он. Это что, это и есть та самая, любовь? Или это что-то другое…? Почему, именно эта женщина, а не другая…? Почему она, эта незнакомка…? Что такого есть в ней, что мгновенно потянуло мою душу к ней, и не отпускало? И почему он ещё здесь, а не ушёл сразу? Ведь он вполне может подняться с этого неудобного дивана прямо сейчас, и пойти домой?

Не сдвинувшись с места, даже не попытавшись приподняться с неудобного дивана, Эрвин сжал голову руками - ох, сколько же этих «почему?», и все они требуют от меня немедленного ответа.  И потом, к ней завтра, в крайнем случае, послезавтра, придёт гордый и счастливый от сознания, что у него появился наследник,  или… наследница, любящий муж….

Ааа, что же я? Я-то, как? Мне то, что делать, как поступить…?

Чужая жена…, чужая жена… Неет! Надо немедленно забыть её, пока не поздно!

Но Эрвин чувствовал, нет, даже знал – ему не уйти от любви к этой  незнакомой  женщине и, вздохнув, посетовал - ах, Эрвин, Эрвин!

Приподняв голову, он осмотрелся вокруг. В коридоре всё также было пустынно и тихо.  Висевшие над дверью электрические часы показывали, что он находится здесь уже добрых полтора часа.

Как медленно движется время! - с тревогой подумал он. Почему я сижу здесь и не ухожу, чего жду? - вновь спросил он себя, но ответа не было: была лишь тишина и он - он один в коридоре приёмного покоя родильного отделения, и застывшая, словно уснувшая тишина.

Дядя уже, наверное, потерял меня…, пора уходить… - решал он каждые пять минут, но продолжал сидеть, поглядывая на дверь, за которой находилась, так неожиданно появившаяся в его жизни женщина.

И всё же он дождался: из распахнувшейся двери, той, куда увезли его незнакомку, вышла женщина в халате какого-то болотного цвета и, найдя его глазами, направилась в его сторону. Он вскочил с места и пошёл ей навстречу, пытаясь по её глазам прочесть, какую весть она несёт ему.

- Вы… Рольф? Поздравляю папаша! - сказала она. У вас сын, вполне приличный карапуз! Для семимесячного ребёнка… очень даже тяжёленький - два килограмма девятьсот граммов.

Ещё раз поздравляю! - улыбнулась она. И, вы знаете, он очень похож на вас, ну, точная копия - такой же светленький и глазки голубые…

Эрвин окончательно растерялся и, не зная, как вести себя в подобном случае, спросил первое, что пришло в голову: «Как они себя  чувствуют?»

- Вы знаете - достаточно хорошо. Вы вовремя вызвали скорую помощь. Правда,  роды были трудные, но всё закончилось благополучно…. Это у вас первый ребёнок?

- Да, наверное, - растерялся Эрвин.

- То есть, как, наверное? Вы, что, не знаете, сколько у вас детей? - удивилась докторша, и испытывающе взглянула на «молодого папашу».

- Я…, я…

- По-нят-но, - снисходительно улыбнулась докторша, - такое от счастья случается.

- Я могу на них посмотреть, хотя бы издали? Разрешите, доктор!

- Пока нет, сейчас нельзя. Приходите завтра. Нет, лучше… послезавтра.

- Вы же сказали, что роды прошли удачно, вдруг заволновался Эрвин…

- Конечно, удачно, но пусть ваша жена отдохнёт и наберётся сил.

- Хорошо, доктор! Извините меня, это же впервые! Спасибо и…, до свидания!

Врачиха опять удивлённо посмотрела на Эрвина, но, наверное, решила, что молодой папаша просто зарапортовался от волнения.

«Да не волнуйтесь вы так, папаша. С «вашими» всё будет хорошо!» - уже подходя к выходной двери, услышал он слова добросердечной докторши.

Почему я не сказал, что я не её муж и, тем более, не отец её ребёнка? Может быть, от растерянности? Да не лги ты хоть самому себе! – упрекнул Эрвин себя  в душе. Тебе же было приятно, когда тебя называли папашей! Так что нечего придуриваться!

И с этой приятной мыслью в голове, он зашагал к станции метро.

 

*    *    *

На вопрос дяди, где он так долго пропадал, Эрвин последовательно рассказал обо всех событиях, свидетелем и участником которых он был. Единственное о чём он не рассказал, так это о том, что его приняли за мужа той  женщины и отца её ребёнка - то ли постеснялся,  то ли специально скрыл.

Да и зачем дяде Вилли об этом знать, решил он. Это только моё и, пусть это останется  только моим!  Незачем дяде знать такие подробности.

Когда в столовую вошла тётя Эльза, за столом разговор на эту тему сам собою прекратился.

Поужинав, и поднявшись из-за стола, Эрвин сказал, что пойдёт в свою комнату и там почитает,  в ответ на его желание уединиться,  фрау Эльза заметила: «Эрвин, ты уже вполне взрослый мужчина, и вместо того, чтобы уединяться с книжками в своей комнате, лучше бы сходил в парк прогуляться, или посетил театр….. Кстати! Я что-то не видела в твоём окружении ни одной девушки, или ты скрываешь их от нас?

- Ну, что вы, тётя! Какие девушки? Я ещё совсем молодой, и у меня много работы в салоне дяди Вилли. Некогда мне на девушек заглядываться. Потом, как-нибудь, потом.

- Ну, да! ну, да,  «молодой»! – съязвила тётя. Тебе уже двадцать шесть стукнуло. Я, в твои года, только ты, пожалуйста, не проговорись дяде Вилли…

- Вы о чём тут секретничаете в моё отсутствие? 

Окинул их пытливым взором, выходивший на пару минут, и возвращавшийся к столу, дядя. «Чувствует моё бедное старое сердце, опять мои косточки перемываете?

- Ну, что ты, Вилли! Я говорю Эрвину, что он уже достаточно взрослый, и пора ему уже девушкой обзавестись, и…

- Эрвин, не слушай её. Успеешь ещё хомут на шею надеть. Гуляй – пока молодой!

- Вилли!!! - И тётя Эльза, посмотрев на мужа, грозно сдвинула брови. Не мешай мне  разговаривать с мальчиком! А ты, - повернулась она к Эрвину, - не слушай этого… старого развратника! Он тебя ничему путнему  не научит.

Герр Вилли Краузе в ответ только ухмыльнулся и, попыхивая ароматным дымком  из  коротенькой трубочки-носогрейки, с назидательной интонацией в голосе, сказал:

- Знаешь, Эрвин, пожалуй, твоя тётя права. Найди хорошую девушку, женись на ней, и  ты обретёшь стабильность в жизни и уважение, как я!

- Вот видишь, мой мальчик, - тётя Эльза при этом лукаво прищурилась, - дядя Вилли      тоже иногда может умные слова говорить.

- Да ладно вам!- как-бы рассердившись, воскликнул дядя, и погрозил пальцем-сарделькой. Знаю я вас, хитрецов!  Меня не обманешь, я тёртый калач.

- Спокойной ночи, тётя! Спокойной ночи, дядя! Спасибо за совет. Я обязательно, при случае, воспользуюсь им, - и Эрвин направился в свою комнату.

Он долго ворочался в постели. Разные мысли, не давая уснуть, вертелись в голове: то появлялась мысль-ответ на слова тёти Эльзы, что пора ему жениться, и тут же перед глазами начинали проходить, как на подиуме, все когда-либо встреченные им девушки.

То, покачивая покрытым рыжим волосом пальцем перед самым носом у Эрвина, дядя Вилли говорил: «Не вздумай  жениться, мой мальчик, пропадёшь!»

То вновь он видел строгую тётю Эльзу с вязанием,  и назидательно говорившую - «Если не женишься – пропадёшь! Мужчина без жены – не мужчина, а только половина мужчины. Бог велел парами жить!» 

 И вновь появлялся со своей неизменной трубкой во рту дядя Вилли Краузе, и грозя волосатым пальцем, предупреждал - «Не слушай женщин, мой мальчик, от женитьбы в твоём возрасте происходят только одни неприятности. Поверь мне, мой мальчик!»

А затем появилась, и не отпускала до самого рассвета, мысль о той молодой женщине. Он словно наяву видел устремлённый прямо ему в глаза, вопрошающе-удивлённый, затянутый лёгким туманом боли, взгляд её голубых глаз, и терзался вопросом: «Почему она так на меня посмотрела? Что такого увидела во мне эта красивая молодая женщина, стонущая от непрекращающейся боли, и мечущаяся     на больничных носилках?       Чт-о-о?»…

Проснулся он от назойливого пипикания будильника. По укоренившейся многолетней привычке, Эрвин сделал утреннюю зарядку, затем, приняв контрастный душ, спустился  к завтраку. Его родственники уже были в столовой и ожидали только его прихода.

- Guten Morgen! – по очереди поцеловав, пожелал он доброго утра тёте и дяде.

- Guten Morgen! Setzen sie sich, - пригласила тётя мужчин к  столу.

По окончанию завтрака, Эрвин попросил дядю отвлечься от чтения утренних газет и уделить ему немного времени. Я хочу Вас кое о чём попросить, сказал он:

- Дядя, ты не будешь возражать, если я в обеденное время съезжу по своим делам?

Дядя Вилли поднял очки на лоб, медленно опустил газету на журнальный столик и, смотря на племянника, поинтересовался:

- Разве у тебя появились  дела помимо салона, Эрвин?  Когда же это? Почему я не знаю?

- Ну, ты же помнишь вчерашнюю женщину, дядя Вилли. Ту, для которой мы вызывали скорую помощь? Я хочу съездить в больницу и  проведать её.

- Какую женщину? - немедленно вклинилась  в разговор тётя, - почему мне  ничего не    рассказали? У тебя, Эрвин, оказывается, есть девушка, о которой я не знаю? Странно…,  оказывается, у вас появились от меня секреты? - попеняла она мужу и племяннику.

- Ну, что вы, тётя! Какие могут быть от вас секреты? Просто мы забыли вам рассказать,   тем более, что не было причины. Правда, дядя?

- Угу.

Эрвину ничего не оставалось, как подробно изложить вчерашнее событие, а затем   вновь попросить у дяди разрешение, чтобы отлучиться.

- К этой женщине? - воззрился на него сквозь очки дядя Вилли. Что с тобой Эрвин происходит? За последние сутки я тебя совершенно не узнаю…

- Ничего, дядя, не происходит! Просто…, просто  я хочу узнать – всё ли у неё в порядке? Я же привёз её в больницу.

- Что ты пристал к мальчику, Вилли! Пусть проведает. Это очень даже человечно и вполне по-христиански! – вступилась за него тётя.  Христос учит нас милосердию и заботе о ближнем своём! Тем более о, страждущих.

- Тоже мне, «ближняя», - буркнул себе под нос дядя, и пыхнул дымом.

- Мальчик мой, раз ты отвёз её в роддом,  то конечно съезди, проведай, – посоветовала тётя.

Дядя Вилли никак не прокомментировал её слова. Он мог перечить руководству компании «Фольксваген» и ещё десятку разного ранга руководителям, но изучив за многолетнюю семейную жизнь характер жены, никогда бы не насмелился спорить с ней.

 

*    *    *

Сидя за рулём «Ауди», Эрвин подумал, как-то неудобно будет явиться в гости к только что родившей женщине без цветов и, по пути заскочив в приличный цветочный магазин, приобрёл огромный букет.

Дежурная медсестра подсказала, в какой палате лежит его жена, и назвала её имя и фамилию, а потом, приняв неприступно-строгий вид, упрекнула  его за путаницу, произошедшую по его вине при регистрации роженицы.

- А, что могло  случиться? - удивился он. Причём здесь, я? Не понимаю!

- Вы назвали фамилию роженицы – Рольф, а её фамилия вообще другая – она Соколова…

- Да не называл я её фамилию! Я свою фамилию назвал, когда меня спросили. Откуда     я мог знать, что спрашивают её фамилию? - возмутившись от упрёка, решил внести ясность в путаницу с фамилиями Эрвин

- Понятно. Вы, молодой папаша, подождите немного – ей только что принесли ребёнка для кормления, -  и показав ухоженным пальчиком с тёмно-синим с блёстками ноготком на сооружение, напоминавшее диван, добавила, - присядьте вот там. Когда она покормит ребёнка, ей сообщат о вашем приходе, и она выйдет к вам…  

Ждите, не волнуйтесь, с ними всё в порядке.

- А, не рано ей выходить из палаты? Может…, лучше… мне зайти к ней?

Медсестра, услышав его просьбу, мило улыбнулась, и тихо промурлыкала: «Какой вы… заботливый. Мне бы такого мужа!»

Произнеся первую половину монолога, она быстро перестроилась и, приняв неприступный вид, строгим, официальным тоном, громко сказала: «В палаты вход запрещён!»

 Эрвин прождал почти час, и  уже начал нервничать - он катастрофически опаздывал на работу. Дядя, точно, закатит ему порядочную головомойку, вспомнил он строгого родственника. Здесь, обыкновенным  «Простите!»  не  отделаешься.  Придётся  отрабатывать сверхурочно.

Когда он совсем уж извёлся от ожидания, и начал терять терпение, дверь открылась, и вышла она…

 Он её сразу узнал! Он узнал бы её, даже будь здесь тысяча женщин!

Он вскочил с дивана и, держа в руке букет, бросился ей навстречу…, затем, вдруг засмущавшись, и чувствуя, что катастрофически краснеет, остановился.

Она, по-видимому, тоже сразу узнала его, он это понял по выражению её глаз, и пошла навстречу.

Так получилось, что они встретились в центре приёмной, напротив стола дежурной медсестры.

Краем глаза Эрвин увидел, как строгая, но симпатичная, медсестра, широко раскрыв глаза, наблюдает за ними, и тогда… он совсем растерялся.

Не зная, как поступить и что сказать, не произнеся ни слова, протянул навстречу руку, чтобы пожать её, протянутую для знакомства, и… впервые услышал, не прерываемый болью и стонами, чистый, звонкий голос:

- Здравствуйте!  Я Аня, - первой назвала она себя.    А вас  я очень хорошо запомнила…, только вот, не знаю как вас звать…

 Спохватившись, что ведёт себя не очень вежливо по отношению к  даме, Эрвин, чуть заикаясь, представился:

- Ааа, меня зовут Эрвин…. Эрвин… Рольф!

И продолжил, совершенно расстроившись от неумения разговаривать с незнакомыми девушками:

 - Простите мою неловкость, я…, честно признаться…, немного растерялся, и чувствую себя… 

А увидев на её, ещё несколько бледноватых щеках две милые ямочки, вообще впал в ужас: «Main Got, что я несу! Что я несу!!! – чуть не закричал он. Да меня надо четвертовать…!»

А она, казалось, не замечала его состояния, и продолжала:

- Я очень вам благодарна за помощь… Эрвин! – и чуть покраснела. Если бы не  вы  и тот мужчина, я не знаю, что бы со мной было.

И столько благодарности было в её словах и взгляде, что Эрвин постепенно стал приходить в себя. Он даже насмелился взглянуть на неё, но опять засмущавшись, быстро отвёл взгляд.

А чтобы выйти из неловкого положения, в котором он чувствовал себя с начала их встречи, и не стоять  дурак-дураком перед красивой девушкой, решился предложить ей расположиться на диване:

- Пойдёмте, присядем на эту конструкцию, по ошибке названную диваном, - и хотел показать на него рукой, но рука была занята позабытым им, букетом.

- Ох, простите! Это вам! – Эрвин, покраснев ещё больше, совсем сконфузился, и неловко подал девушке цветы.

- Какой прекрасный букет, - поблагодарила она парня. Спасибо!

 

*    *    *

Он стал приходить к ней каждый день, принося то букет цветов, то коробку шоколадных конфет. Рассказывал о себе, интересовался её жизнью и, конечно же, интересовался здоровьем её ребёнка.

Она не сердилась на него за ежедневные посещения.  Он тоже перестал смущаться при виде её, и разговаривал с ней легко, почти свободно. Постепенно их встречи переросли  в настоящую дружбу.

А её муж, всё не приходил! Эрвин ни разу не встретил его, хотя в тайниках своей души он надеялся посмотреть на него, и чего уж тут греха таить - сравнить с собой.

 Эрвин терзался непониманием, но прямо спросить Аню, почему не приходит муж, стеснялся, да и воспитание не позволяло – как можно лезть в чужую жизнь без разрешения. Если Аня захочет, оправдывал он свою нерешительность, то сама расскажет о своей жизни.

Но была и тайная, всё чаще посещавшая его, мысль – пусть всё будет так, как есть сейчас.

Он радовался каждой минуте встречи с ней, он наслаждался возможностью заглянуть в её глаза, увидеть милые ямочки на щеках, и вообще, он был безмерно счастлив - он любил Аню!   

И только одна мысль нет-нет, да нарушала  это счастье – вдруг появится её муж! Вдруг он появится?

Эрвин настолько стал эгоистом, оберегая свою неожиданную любовь, что даже подумывал - пусть её муж умрёт, пусть так случится, что она окажется матерью-одиночкой, и тогда я женюсь на ней, и она будет только моей…!

Её не выписывали почти неделю. Врачи решили подержать её ребёнка некоторое время под наблюдением.

В одно из своих посещений, он неожиданно встретился с её родителями, и Аня познакомила их. Потом он встречался с ними ещё пару раз. Они ему понравились, а вот, как восприняли они дружбу своей дочери с ним, Аня не говорила, а он не насмеливался её спросить.

Зато его ежедневные просьбы отпустить на часок-другой  с работы, насторожили дядю Вилли и тётю. Эрвин прекрасно это чувствовал, и ждал серьёзного разговора. Он ожидал, что дядя, с всегдашней своей напористостью, насядет на него прямо в салоне, но был удивлён безмерно, когда на третий или четвёртый вечер он, вернувшись часов в девять от Ани, застал тётю Эльзу и дядю Вилли сидящими в зале с серьёзным выражением на лицах.

Он, пожелав им доброго вечера, решил сразу же подняться в свою комнату, но был остановлен голосом тёти:

- Эрвин, нам нужно с тобой очень серьёзно поговорить! - начала первой она. Твой дядя сказал мне, что ты стал часто, то есть ежедневно, манкировать своими обязанностями в автосалоне. Я и сама стала замечать, что ты, в последнее время, очень изменился. Не скажешь ли ты, мой мальчик, что произошло в твоей жизни?

Ты ведь знаешь, мы тебя любим, как своего сына и нам больно чувствовать, что ты, что-то скрываешь от нас. Твои родители доверили нам заботиться о тебе, так, пожалуйста, не ставь нас в неловкое положение…

Эрвин не знал, что ответить на обращённые к нему слова таких достойных людей, тем более, родственников. Лгать ему не хотелось, а говорить правду…. Собственно, какую правду? Он ещё и сам не очень-то разобрался, что с ним происходит.

Да, ему очень нравится Аня. Он её безмерно любит. Он и часа не может прожить, чтобы не повидать её, а она? Что думает  и чувствует она? Потом…, где её муж? Он ни разу не пришёл в больницу - во всяком случае Эрвин до сих пор ни разу не встретился с ним, хотя приходил к Анне в различное время. Он, что - отец невидимка? Или Аня мать-одиночка? Непонятно! А спросить у неё прямо, в лоб, Эрвин считал некорректным действом, вмешательством в её личную жизнь.

Она, такая нежная и ранимая, такая… красивая-красивая, что у Эрвина от одного воспоминания о ней замирало сердце, могла обидеться на него, и послать к чёрту. Конечно же,  она будет права, если пошлёт меня куда подальше! Так считал, и так думал Эрвин…

 Вот и попробуй всё это объяснить чужим, ну, не совсем конечно чужим, людям, когда и сам ещё ни в чём не разобрался, и не знаешь, чем может закончиться его любовь.

Пауза затягивалась. Дядя Вилли даже про трубку свою забыл, и она лишь дымила в его руке, так напряжённо он ожидал ответа от Эрвина. А тётя Эльза, ожидая от него разъяснений, лишь  покачивала  головой, словно говорила  -  Ах, Эрвин, Эрвин!

И он решился!

 Он всё им рассказал - и, о своих чувствах к  Анне, и о самой Анне, во всяком случае, всё, что успел узнать о ней, с её слов, конечно.

В огромной зале повисла тишина, лишь одинокая муха, попавшаяся на липкую ленту, одиноко, с перерывами, зуммерила.

Родственники, услышав его откровения, наверное, переваривали новость, так думал Эрвин, посматривая то на одного, то на другого в ожидании их мнения обо всём, что происходит с ним.

И это, действительно, было так.

Его родственники с задумчивым видом долго молчали.

- Даа… заварил ты кашу, - наконец отреагировал дядя Вилли. Не сразу и разберёшься, - и начал с усилием раскуривать свою, почти потухшую трубочку.

А тётя Эльза молчала. Долго молчала.

Эрвин с тревогой ожидал её слов. В этом доме все важные - семейные, и не только семейные, дела решала она. Она была последней инстанцией, третейским судьёй - как она решит, так и должно было быть исполнено.

Даже дядя не осмеливался ей перечить, а что уж говорить обо мне, думал Эрвин, обо мне, живущем в их доме на правах бедного родственника, и родственника не  очень-то  близкого. Что-то она решит? – обеспокоенно, то потирая руки, то поглаживая мочку уха, думал  он…

По-видимому, она, действительно, пришла к какому-то решению. Это было видно по её, устремлённому на Эрвина, оценивающему взгляду.

И своим поведением, и  внимательным  взглядом она, казалось, хотела сказать, что пришло время для серьёзного разговора. И он не ошибся.

Тётя, смотря прямо в глаза Эрвина, заговорила:

 - Эрвин, ты знаешь, нам не безразлична твоя судьба, и то, как ты ею распорядишься, окажет влияние и на нас: на меня – твою тётю и на твоего дядю. Поэтому, мальчик мой, выслушай  мой совет с должным вниманием и, если тебе он покажется не совсем приемлемым, что ж, мы поймём тебя, и не будем настаивать на следовании ему.

Мы дадим тебе возможность решить свою судьбу так, как ты посчитаешь «правильным» для себя. Но выслушать нас ты должен. Плохого совета мы тебе не дадим, потому как, у нас уже есть кой-какой… жизненный опыт.

- Тётя, дядя! Я глубоко вас уважаю и, конечно же, готов выслушать вас. Тем более, что знаю, вы никогда не дадите мне плохого совета. Я в этом не один  раз убеждался.  Вы  же  для меня как отец и мать, поверьте мне, - с глубоким волнением ответил Эрвин на предложение совета и помощи.

- Спасибо, Эрвин! – отозвалась на его слова тётя, и глаза её увлажнились.

- Молодец! – подытожил дядя Вилли, пожимая руку Эрвина. Ты, говоришь и поступаешь, как зрелый муж! Я доволен тобой, и горжусь своим племянником.

Совет тёти состоял в том, что Эрвин, должен будет ближе познакомиться с девушкой, узнать всё о её родных, а также, где же всё-таки её муж и, главное, не торопиться, чтобы этим не совершить роковую ошибку.

В заключение, тётя, подняв на него любящий взгляд, с нескрываемым волнением  произнесла:

- Эрвин, я надеюсь на твой здравый рассудок и, знаешь, я мечтала, что уж тут скрывать, что ты приведёшь к нам в дом девушку без ребёнка и… из нашей среды, - глаза тёти Эльзы увлажнились.

Но Богу видней. Поэтому, раз уж так получилось, что твоя любовь упала на эту загадочную женщину, пусть свершится то, что должно свершиться.  И не нам изменять предначертания Всевышнего! Аминь! - и тётя осенила его крестом.

- Спасибо, тётя! Я никогда не забуду вашего тёплого отношения ко мне, - ответил с глубокой благодарностью Эрвин, - и поцеловал её в щеку.

 На этом «Семейный Совет» в доме тёти Эльзы закончился, и все разошлись по своим комнатам.

 

Глава  третья

   АНЯ

 Она знала,  родители любят её, и в любом случае, чтобы ни случилось с ней, помогут не только советом, но и делом. Она стала чаще выходить на улицу, чтобы пройтись и подышать свежим воздухом. Хотя, какой сейчас в Москве воздух. Одно название.

Новый год они решили встретить на даче, расположенной почти на берегу речки Сходня, неподалёку от садового участка. Там у них был небольшой деревянный домик из двух комнат и кухни.

Аня, сколько себя помнит, у них всегда был этот домик, доставшийся им по наследству от бабушки с дедушкой. И, если родители проводили свой летний отпуск на даче, а это, практически, было всегда, Аня с соседскими ребятишками целыми днями пропадала на берегу безымянной речушки.

Она знала, сейчас, зимой, там тоже было красиво. Всё вокруг белое и чистое, не то, что в Москве, и Аня с радостью согласилась на предложение родителей, встретить Новый год  на даче.

На четвёртый или пятый день после встречи Нового, две тысячи второго года, родители собрались возвращаться в Москву, а Аня решила остаться здесь, пожить ещё немного на природе. Родители сначала отговаривали её, а потом, подумав, согласились, но с условием, что она останется здесь не более, чем на месяц. И ещё попросили: в любом случае звонить им не менее одного раза в неделю.

Аня наслаждалась одиночеством. Вечерами читала книги, смотрела сериалы по старому, давно вышедшему из моды «телику», а днём бродила по округе до изнеможения.

За месяц, проведённый на свежем воздухе, она окрепла и даже набрала вес. Её щеки покрылись румянцем, и на них появились две премиленькие ямочки. Аня, смотря на себя в зеркало, решила, что они, между прочим, очень даже идут ей, придавая лицу несколько шаловливый, девчоночий вид. И это ей понравилось!

Беременность проходила вполне нормально и, смотря на начавший округляться животик, Аня счастливо улыбалась.

Иногда, во сне, она видела Бореньку и говорила с ним о всяком разном, но однажды…, он появился перед ней очень радостным, и сказал: «Бог решил простить ему старые грехи - грехи, которые преследовали его семью. И его сын, рождённый Аней, освобождается от наказания. Аня спросила - «От какого наказания?», но Боря, ласково посмотрев на неё, промолчал, а затем и вовсе исчез из её сна.

Утром, проснувшись, она, вспоминая его слова, не могла понять, о каких-таких грехах он говорил ей, и почему Бог должен прощать его. Чтобы всё это значило, задавалась она вопросом, но ответа не находилось.  Она ещё  немного поломала голову над тем, что сказал ей Боренька, но так и не придя ни к какому выводу, увлечённая новым, интересным романом, благополучно забыла свой сон. За чтением книги пролетел короткий, зимний день.

Но на следующую ночь, во сне, Боря вновь появился перед ней. Он был чем-то очень расстроен, и неохотно отвечал на её вопросы.

Ластясь к нему и целуя, она смогла растормошить мужа. И он признался, что грустен и расстроен, потому что знает - она выйдет замуж за наследника того человека, из-за  которого  пал на его семью этот грех. И за этот грех Бог наказывал их, поколение за поколением.

На что Аня сказала, что никто не может знать, как сложится судьба человека, а Боря, ласково обняв её и поцеловав, ответил - «Бог всё знает, и ни одна пылинка не упадёт на человека, если Он не захочет этого! Поверь, он простил меня!»

Аня немного подумала, а потом решила – Боре виднее…!

Потом, несколько ночей подряд он не приходил к ней во сне, и она уже стала привыкать, что его подолгу не бывает. У неё  даже как-то мелькнула мысль, что он постепенно приучает её к своему отсутствию…

 Ну, что же, решила она, значит так  надо - Боря знает,  что  делает. Он всегда был серьёзным и умным…

Теперь, ложась спать, она уже не настраивала себя на встречу с ним, а просто засыпала, и спала крепким молодым сном без всяких сновидений.

 

*    *    *

Отбыть из деревенского райского уголка в Москву, Аня решила на следующей неделе, на "Валентинов день”.  И уже ближе к полудню она сходила на почту, и отправила родителям телеграмму о дне своего возвращения домой.

Возвращаясь потихоньку по узкой улочке дачного посёлка, она увидела двух соседок, которые, жестикулируя руками, вели оживлённый разговор. И, не дойдя до них ещё метров пятнадцать-двадцать, расслышала, как одна из женщин говорила:

...Нет, ты только подумай, Филипповна, Тамарку опять обокрали. Вот, не везёт  бедолаге! Уже третий раз за месяц! Кто к ней привязался?

- И фто? - шепелявя, перебила её, Филипповна. Подумаеф, украли два батона варёной колбасы и килограмм конфетов! Не обеднеет! К нам приехала, почитай, голая да босая, а тут, смотри-ка ты, ходит по посёлку вся расфуфыренная, вся из себя…. При встрече даже не поздорофкается! То же мне, цаца маринованная!

- Ань, ты слышала? - обратилась к ней, повернувшись расплывшимся корпусом, первая, и взяла за рукав, - про наш супермаркет слышала, или не слышала…?

-  Нет,  не  слышала...

 Как же её звать-то, эту упитанную болтушку?  -  попыталась вспомнить Аня, и не смогла. Вот чёрт, как-то даже неудобно…, соседка ведь!

…Ты, Ань, представляешь, - продолжила скороговоркой тараторить та, - замки целые, пломбы целые, на окнах решётки толстенные, у задней двери волкодав, а супермаркет обчистили в который раз. Ну, подчистую обчистили, представляешь, всё забрали, как есть!

- Да не балабонь ты почём зря! Ты, Аня, её не слушай. Вжяли-то шамую… малость…

Перед глазами Ани предстал их, так называемый, супермаркет "ВАЛЕНТИНА": домик в одну комнатушку, шесть на четыре, и полки вдоль двух стен с различным товаром - начиная с мыло-моющего и кончая колбасой с хлебом…. И, конечно же, обязательная подсобка, в виде небольшой кладовки.

Тоже мне "Супермаркет", поморщилась Аня - обыкновенный сельский магазинчик смешанных товаров. Ох, как любят  некоторые наши люди пустить пыль в глаза: то название  какое-нибудь мудрено-заковыристое придумают, какого и в жизни не существует, то наденут на себя модные джинсы да туфли тысячи за три, и выступают, и выступают нос задравши, а у самих куска хлеба нет на обед, даже мышей покормить нечем….  Ну, люди! Ну, человеки!

- Ань, ты что, не слушаешь меня? - тронула её за плечо говорливая соседка…

- А? Ох, простите, я задумалась..., вспоминала, чем торгуют в нашем магазинчике.

…Так на чём я остановилась? – продолжила соседка. Ах, да, вспомнила…. Теперь, значит, в магазине засаду устроят..., прямо внутри магазина два милиционера ночевать будут. Как только воры туда залезут, так их сразу за шиворот, и-и... в КПЗ!

Заберут их голубчиков, и посадят, чтоб не воровали.

- Да ты то, откуда фсё жнаешь, балаболка? Прямо так тебе и доложились. И не милиционеры там будут сидеть, а полицейские…, отшталый ты человек.

- И ничего не балаболка, - возмутилась толстушка, и продолжила, - я подслушала, как её сын, Петька, моему Генке хвастался позавчера вечером…

Аня вспомнила: и Петьку – угрястого, четырнадцатилетнего сына хозяйки «Супермаркета», и Генку, и даже как зовут эту болтушку…

Господи! Да ведь Степановна она…. Сте-па-нов-на…!

Не дослушав до конца разговор соседок, Аня попрощалась, и потихоньку отправилась к себе. Вечером, сидя у телевизора, она, чтобы дать работу своим мозгам стала рассуждать:

Интересно, поймают или нет этих воров? И, почему они берут только продукты? Налёт бомжей, что ли? Не похоже... Их в нашем посёлке "Днём с огнём не отыскать" Тогда, кто…?

И, странно все-таки - все запоры на месте и целёхонькие, собака не лает, а товар исчезает... Не волшебство же в самом-то деле здесь! Может, это сама хозяйка, Валентина, так пыль в глаза пускает, на всякий там случай? Вроде как - ах, ах, меня обворовывают, я терплю убытки, бедная я, бедная! Пожалейте меня люди добрые!

Порассуждав таким образом, Аня решила попробовать себя на сыщицкой стезе.

Аа…, почему бы и нет! - размечталась она, - вот возьму и раскрою "Ограбление Века!".   А то, куда ни кинь, всюду засилье мужиков, кроме старушки Марпл, конечно. А тут нате вам, пожалуйста - "Великий и непревзойдённый сыщик, Анна Ильинична Соколова!" Несмотря на женское содержание  её тела и души - сыщик всех времён и народов! Уу-р-а-а, господа! И ещё раз, Ура!

Ане так понравились её мечты, что она даже рассмеялась от удовольствия, а затем, посерьёзнев, сказала себе самой: "А, правда, почему бы, да не сходить завтра, да не посмотреть, что и как…?»

Приняв такое «Глобальное» решение, она разобрала постель и легла спать. Всю ночь ей снились погони, стрельба…. А однажды, при одной из очередных погонь и перестрелок, её даже ранило в руку. Рука так ныла, так ныла от боли, что Аня проснулась. А проснувшись, поняла – никто её не ранил, никаких погонь со стрельбой не было, а только было неудобное положение руки – вот она и заныла.

Нет, ну надо же, подумала она, что только не приснится во сне! И опять уснула крепким сном молодости.

Утром она проспала. На будильнике было уже половина девятого, а она только глаза раскрыла.  Ого! - спохватилась она, пора бежать реализовывать свою мечту.

Наскоро перекусив чашкой растворимого кофе и бутербродом с маслом, она помчалась в супермаркет на своё первое, сложное «Сыщицкое дело»!

 Она не один раз ходила в магазин за продуктами, и ничего нового увидеть не надеялась. Так и оказалось: полки с товаром, пара покупателей, да десяток мух летающих под потолком.

Совсем не так, как у Владимира Маяковского в  поэме «Хорошо».  Как там?  Ааа… -  «Окна  разинув,  стоят  магазины. В окнах продукты: вина, фрукты. От мух кисея. Сыры не засижены. Лампы сияют. Цены снижены. Стала оперяться моя кооперация…»

Смотри-ка ты, помню ещё стихи певца Революции, похвалила она себя, и улыбка самодовольства легла на её лицо.

Аня обошла, на всякий случай, вокруг магазина: те же двери, те же решётки на окнах, и та же собака - то ли дворняжка, то ли овчарка, а может быть всё вместе.

Она не очень-то разбиралась в породах собак. Знала только, что есть – дворняжки, овчарки и эти, как их…, ну, что в сказке про Буратино…. Господи, да у Мальвины же, стриженные такие и  кудрявые…. Нуу, как их…?

Да пудели же! - наконец-то вспомнила она. А вспомнив, облегчённо вздохнула, словно сняла с себя очередную сложную задачу. Даа, вот, что значит вовремя пошевелить мозгами -  похвалила  она ещё раз себя, и ей показалось, что у неё нос чуть задрался кверху, морковкой. А представив себе свой нос морковкой, она рассмеялась.

Ничего не обнаружив примечательного снаружи, она решила сделать заход внутрь магазина: может там, что-нибудь раскопаю? - подумалось ей.

Войдя в «Супермаркет», она быстро окинула взглядом всё малюхонькое помещеньице - нет, всё было то же, и также на прежних местах! Ничего нового не появилось у неё перед глазами.

Аня, чтобы ничего плохого про неё не подумали, вроде – ничего не покупает, а всё чего-то высматривает и высматривает - купила небольшой кусочек сыра. Она очень любила сыр, особенно «Костромской». Сделав покупку, она поблагодарила Валю, и покинула «продуктовый  рай» под значимым названием «Супермаркет».

Загрустив, что у неё ничего не получилось в сыщицком деле, ну, совершенно ничего, и что, оказывается, сыщик она никакой, поплелась домой, в свою «Избушку на курьих ножках», как в шутку она называла своё жилище.

Тоже мне, сыщик! – укорила она себя, и надула полненькие, розовые губки. Тебе не воровские дела распутывать, а-а… 

Так и не решив, что же делать ей при отсутствии детективных способностей как у Шерлока Холмса или Эркюля Пуаро, от обиды на себя, на своё неумение, надулась словно Сыч.

Ну, что ж, не смогла сразу решить головоломку с пропажами в магазине, укорила опять себя Аня, так думай, и не просто думай, а думай хорошенько.

Умостившись с ногами в кресло, вновь мысленно стала рисовать себе внутреннее  расположение  Супермаркета  и,  где,  что, находится….

 Аня, рассуждай логически! – мысленно «подстегнула» она себя для начала. Давай «Начнём плясать от печки» - как говорят в народе…

Итаак… - здание супермаркета!

Если верить  словам  старожилов,  то  это  обыкновенный  деревянный сруб из кругляка, конечно впоследствии облагороженный листами ДВП и покрашенный…

Далее…. Как во всяком доме, где живут люди, и долго живут, должен быть погреб…. Аа-а… чтобы попасть в погреб, должен быть лаз, который закрывается крышкой, и лаз этот расположен в доме, потому что за домом его нет…

Так, так, таак…! Какой мы можем сделать вывод, принимая во внимание вышеизложенное? А вывод такой – вор, днём, когда магазин откроют, быстренько забирается в погреб, а ночью, набрав продуктов, вновь прячется в нём. А  затем, при открытии магазина на следующий день, уходит…

Ну, и нагородила же ты, дурёха, огород - упрекнула она себя. Там же полно народу, и Валентина эта, никуда не уходит - целый день там вертится…. Господи, какой там погреб! Там пройти-то негде!

Сейчас ваш «Ход мыслей неверен», - как говорит профессор Неверов в таких случаях, когда хочет поправить студента, полезшего «Не в ту степь».

Тогда, как же вор попадает в магазин, затем, выходит оттуда с товаром, и никто, совершенно никто, его не видит…?  Он же не невидимка в конце-концов!

Анна, напряги мозговые извилины! Ты же когда-то была умненькой девочкой, приказала она своей голове, и заодно вспомни свои способности к анализу…

Она ещё немного подумала, покусала карандаш, неизвестно как попавший ей в руки, и чуть не вскрикнула от озарившей её мысли: 

Да я же чуть не забыла! Товар-то берётся специфический и, понемногу. И плюс ко всему: вор всегда берёт колбасу - любую, конфеты - не обязательно шоколадные, и пирожные…

Так, так, так, что же он ещё берёт? А ничего больше не берёт! Он даже спиртное не берёт почему-то! Так? Да, так…. Значит? Значит он сладкоежка!

 А раз сладкоежка… - то он, или ребёнок, или женщина! Мужчина не будет всё время трескать конфеты и пирожные, если, конечно, у него «все дома».

Впервые, за всё время её логических раскладок на тему «Кто же мог воровать, так скрытно?»,  забрезжил, хотя и узенький, еле видимый, лучик света.

 Первый шаг сделан! Молодец! – за отсутствием болельщиков, она была вынуждена похвалить себя сама, а чтобы ещё больше доставить себе удовольствия, ещё и похлопала в ладоши.

Остался последний, не менее важный вопрос: как же он, этот ребёнок, или женщина, забирается в магазин? И, когда?

 Вот на вопрос «когда?» - наверное, легче всего ответить. Вор, скорее всего, проникает в магазин после закрытия  его на все мыслимые и немыслимые запоры и, естественно, в тёмные безлунные ночи.

А вот на вопрос, как он, то есть вор, туда забирается, ответить сложно…. Но не будем бояться трудностей! – подбодрила себя Аня. Решим! Не зря же я три года училась на архитектора. Должны же мои, хоть и скудные познания в строительстве на что-то пригодиться…

Итак! Во-первых – стены дома, или скажем здания, опираются на фундамент. Во-вторых – между полом и грунтом оставляется просвет… для вентиляции…

 Баа, до чего же всё, до безобразия, просто!

Заимей небольшую дыру в фундаменте, или  под фундаментом, в которую ты сможешь пролезть и всё! Затем, бояться уже некого, проследуй в погреб, подними его крышку, иии… ты в магазине - гуляй, не хочу! Пей, ешь колбасу и закусывай конфетами!

Стоп! Стоп! Не торопитесь, Анна Ильинична…. Вы о злой собаке случайно не забыли? С ней-то как? Её то, куда девать? Она же злая и кусается! Она же чужого человека не подпустит, а если тот полезет, то она будет брехать, то есть, простите, попросту гавкать…. А она почему-то не гавкает…

Парадокс?

Аня, чтобы легче было соображать, даже наморщила лоб, иии…

Баа, всё очень даже просто! – словно озарив всё вокруг, вдруг пришло решение, и оччень даже простое решение к Ане.

Что вор постоянно умыкает? – Кол-ба-су! Подкорми собачку колбаской, и она станет навечно твоим лучшим другом. При твоём появлении, она даже хвостом начнёт вилять и умильно скалить грозные зубы. Ур-а-а!!!

Аня вскочила с кресла, и пошла, и пошла, выделывать коленца танца. У неё получилось что-то среднее между цыганочкой и джигой, или украинским гопаком, а может быть, и то и другое вместе.

На следующее утро, одевшись как можно теплее, вновь ударил мороз градусов под двадцать пять, она пошла в магазин и, отозвав Валентину в сторону, рассказала ход своего расследования. Та, немного поразмышляв, согласилась проверить, и открыла крышку погреба.

Спустившись с фонариком вниз,  действительно обнаружила  следы ползания человека со стороны собаки в погреб.

- Ну, ты, девочка, молодец! – похвалила она Аню, и в благодарность,  от щедрот своих вручила ей маленькую, двадцатикопеечную шоколадку, сказав при этом: «Вот тебе Аня Презент за труд!»

А четырнадцатого февраля, в день Святого Валентина, Аня уже ехала домой, в Москву, по которой она, оказывается, очень соскучилась.

 

*    *    *

На второй день после прибытия в Москву, она пошла в женскую консультацию. Врач, осмотрев её, сказала, что с плодом всё в порядке, но необходимо ежемесячно приходить на консультацию, а не тогда, когда вздумается. Что это за дело - выговорила она Ане - никакой дисциплины у вас нет, мамаша. Нельзя же, в самом-то деле, так безответственно относиться к будущему ребёнку.

 Аня согласно кивала головой на замечания старой врачихи и всё ждала, когда же та перестанет читать ей мораль. Она считала, что это её, и только её дело, ходить на консультации или нет? И пусть эта врачиха сколько угодно брюзжит, она будет поступать так, как посчитает нужным. Она же знает, у неё всё будет хорошо.  Так  чего  же  ноги  сбивать  в  угоду этой,  этой…, и не найдя слова, которым можно было бы обозвать старую врачиху, она докончила – зануды!

Вечером, мама, придя с работы, уже от порога, засыпала её вопросами:

- Ну, как, доченька, сходила в консультацию? Что сказали? Всё нормально, отклонений нет?

- Да, всё хорошо мама. У меня здоровья на двоих хватит…, и на меня и на Борисика!

- К-к-а-ко-го  Бо-ри-си-ка? – удивлённо смотря на дочь и даже заикаясь, спросила мать. С тобой всё в порядке? Боря же, Боря же…. - Так и не закончив говорить, она застыла с открытым ртом. А потом, спохватилась, - ну, рассказывай, рассказывай.

- Ты это чего, ма, так испугалась? Аа-а, это ты о Борисике, да? Так я, мама, психически совершенно здорова. У меня даже справка с печатью есть, мне её в сумасшедшем доме выдали – слегка пошутила Аня.

Ты, мама, не подумай ничего плохого. Знаешь, я решила сына назвать Борей. Твоего внука будут звать – Борис Борисович  Соколов! Ну, как?

Снимая пальто и вешая его на вешалку, чуть успокоенная мать, спросила:

- Ань, а всё же, почему Борис? Почему не Лена, или… Даша?

- Мам, да ты что? У меня же сын будет! Понимаешь, сы-ы-н!

- Ну, а почему, собственно, Борис? Разве мало других, красивых мужских имён?

- В память о Боре, мама! В память о Боре! Ии-и, он просил так назвать своего сына.

Мать опять внимательно взглянула на дочь, словно хотела всё-таки понять - всё ли у дочери в порядке с головой и, ничего не сказав, принялась снимать пальто и шапку.

Сняв верхнюю одежду, она поправила на себе кофту, привела в порядок волосы перед зеркалом, и лишь потом негромко произнесла:

- Не вечно же ты, Аня, будешь одна. Однажды тебе встретится человек. Ты его полюбишь. У вас будет своя семья….

 А теперь представь себе - твой будущий муж, услышав имя твоего сына и посмотрев на него, приревнует тебя к прошлому. Что тогда? Ему же он всегда будет напоминать, что…

- Мам…, ну, мам, если он полюбит меня то примет и моего сына, независимо от того,   как его зовут и на кого он похож. Так ведь?

- Так-то, оно, так…, - проговорила мать раздумчиво, - только беспокоюсь я о тебе.

- Ну, что ты мама раньше времени панихиду справляешь. Не собираюсь я замуж! И добавила, - во всяком случае, в ближайшем обозримом будущем. Мне ещё родить надо!

 

*    *    *

Дни тянулись  за днями, разматываясь как клубок нити. Аня много гуляла по улицам, правда, не уходя далеко от дома. Перезнакомилась со всеми молодыми мамами, вывозящими своих чад на свежий, слегка морозный воздух, а потом, где-то в первой декаде апреля, решила удлинить свой обычный, уже достаточно поднадоевший маршрут. Захотелось чего-то новенького.

Они жили в девятиэтажном доме на улице Малышева, и она решила восстановить свой прежний студенческий путь, и сходить в Парк культуры и отдыха – «Кузьминки», а заодно посмотреть на пруд - она давно там не была.

В последний раз, Аня это хорошо помнит, они с Борей встретились сразу после лекций в её институте, перед самой свадьбой, и вечером поехали в парк. Они купили её любимое шоколадное мороженое и, сидя на берегу пруда, любовались, закатом…

Что-то погоду я выбрала не очень-то пригодную для гуляния в такую даль, перестав вспоминать прошлое, подумала она, и беспокойство за жизнь находящегося в её чреве ребёнка, медленно стало заползать в душу. Наверное, надо возвращаться домой, опять подумала Аня, вон как погода портится, и она, мелко перебирая ногами, чтобы не поскользнуться, потихоньку побрела по тротуару, но теперь уже в обратную сторону.

С тёмного, свинцового цвета неба, сыпал мелкий снежок и, падая на землю, тут же таял, превращаясь в жидкую кашицу. Было скользко. Ноги разъезжались в разные стороны.

Я, как та корова на льду, подумала она, но я не трус и домой вернусь жива-здорова,     продекламировала она негромко и почти в рифму. Главное сынок, обратилась она к ребёнку, словно он слышал, что она говорит, нам нельзя упасть!

Я сильная женщина, и нам с тобой, Борисик, дойти до дома – раз плюнуть! Правда, сынок? - спросила она, представив, что он слушает её и со всеми её словами соглашается…

 И посреди её разговора с сыном, она почувствовала, как правая нога, поскользнувшись, поехала в сторону, и она, Аня, неудержимо приближается к земле…

Я падаю! – мелькнула в голове мысль. Но нам же сынок, нельзя падать, чуть не закричала она! Нам же нельзя падать! Она попыталась хоть за что-то ухватиться руками, но её руки хватали только воздух…

Затем, она почувствовала боль внизу живота, и в глазах её на короткий миг потемнело от боли. Господи, да что же это? – испуганно прошептала она и, опираясь руками в раскисшую  снежную жижу на тротуаре, стала медленно подниматься.

Только бы не выкидыш! – взмолилась она, и оглянулась вокруг. Бывают же в жизни такие ситуации, с обидой в голосе прошептала она – пустая улица, ни одного пешехода вокруг, а я так нуждаюсь в помощи.

Чуть не плача, она, опираясь об стену какого-то здания, сделала один шаг, потом другой…

Впереди, метрах в пятидесяти-семидесяти, светилось большими окнами двухэтажное здание салона по продаже автомобилей. Мне бы до него дойти, прислушиваясь к подступавшим болям в животе, уговаривала она себя и, опираясь руками, перебирая ими по стене,  делала один шаг, за ним другой....

Там люди, там телефон! Там, обязательно, помогут! - говорила она себе и сыну. Иначе…. Что будет иначе, она старалась не думать и, поддерживая одной рукой живот, а другой, придерживаясь за стену, она всё шла и шла.

И лишь когда её пронизывала особо острая боль, она останавливалась, и пережидала. А как только боль чуть отступала, она продолжала свой трудный путь по покрытому слякотью, тротуару.

Когда, и как она вошла в салон, Аня уже не помнила. Сознание почти покинуло её, и более-менее ясно она помнила события только с момента, когда кто-то, она не знает кто, стал забирать её боль на себя, давая ей облегчение. Ане казалось, что этот кто-то, давая её измученному телу возможность чуть передохнуть от болей, успокаивал её, и  даже, а может это  привиделось ей, поглаживал её по голове…

Да, решила она, это мне показалось в бреду, потому что этого не может быть.

Ей, действительно, стало немного легче, и боль внутри неё стала слабее. Вот тогда-то  она и открыла глаза, и увидела того, кто помогал ей в эту трудную минуту.

Сбоку, почти у самой её головы, сидел светловолосый молодой мужчина, скорее юноша, и пристально, как ей показалось, но с любовью и участием в голубых глазах, смотрел на   неё. Она ещё, кажется, спросила у него: «Вы,   ангел?»

Не получив ответа, Аня заглянула ему прямо в зрачки – да, это он всё время помогал ей! Но, кто он? И почему он здесь, в этой машине, рядом с ней, и почему так смотрит на неё?

А потом она увидела, как он неудержимо, по-мальчишески краснеет. Смотри-ка ты, какой! Он ещё, оказывается, и краснеть не разучился! – подумала Аня, а затем, женщина всегда остаётся женщиной, решила – до чего симпатичный! Наверное, у него девчонок пруд пруди!

И ей даже стало как-то обидно за себя: вот лежит она перед ним, с большим животом, растерзанная болью…, но додумать не успела. Новый приступ боли скрутил её жгутом, и она опять застонала, пытаясь хоть стоном подавить, рвущийся из горла крик, рвущийся из самого-самого нутра.

Потом её привезли в какое-то помещение, и не успела она осмотреться, как новый приступ боли, боли, до потемнения в глазах, разорвал её почти пополам и захватил её меркнущее сознание.

Она совершенно не помнит, кричала она или нет, но затем, боль вдруг отпустила её, а ещё через мгновение, придя в себя, она услышала совсем рядом,  плачь ребёнка.

Аня поняла – она родила! Она стала матерью! Матерью Бориного сына!

И  совершенно неожиданно, глубоко-глубоко в подсознании возник вопрос - интересно, дождался ли окончания родов тот, светловолосый, что сидел рядом с ней, и забирал её боль?

 

Глава  четвёртая

 АНЯ + ЭРВИН

Из роддома Аню выписывали шестнадцатого и Эрвин, заранее отпросившись у дяди, помчался покупать цветы. Хорошие цветы. Ему повезло только в третьем цветочном магазине на проспекте Вернадского. Там ему подобрали изумительные свежие розы разных расцветок - белые, красные и даже, кажется, лиловые, и обернули красивой лентой поверх блестящей плёнки.

А затем, он ещё заехал в супермаркет и купил три больших коробки шоколадных конфет для медсестёр и нянечек - так посоветовали ему бывалые папаши, не один раз побывавшие в сходной ситуации.

Всё это стоило уйму денег, но для Ани, моей Ани, как втайне мечтал он, ему ничего не жаль. Тем более, что с его заработками и отложенными накоплениями…

Когда Эрвин подъехал к роддому, Анины родители уже были там. Поздоровавшись с Ильёй Романовичем за руку, а с будущей тёщей, как он в глубине души надеялся, кивком головы, он остановился у самой лестницы и стал ждать.

Минут через десять Аня вышла с Борисиком на руках. Он был завёрнут в белый, кружевной «конверт» и перевязан голубой шёлковой лентой. Лицо Ани осветилось счастливой улыбкой, когда она увидела встречающих её родителей и Эрвина.

Не успели родители сделать хотя бы шаг навстречу молодой матери, а Эрвин уже взбежал по ступеням к Анне, держа в одной руке цветы, а в другой коробки с конфетами. Он быстренько сунул конфеты медсёстрам, за что они неимоверно наградили его, сказав: «Ваш Борисик, папаша, ну, точная копия вы! Так похож, так похож!»

Затем, он потянулся за ребёнком, одновременно протягивая Ане цветы.

Подошли родители, и начались, как всегда бывает в таких случаях – «ахи и охи» и сюсюканья с ребёнком, который уже был на руках у Эрвина.

Аня отдала ребёнка ему в руки, нисколько не задумываясь. Она чувствовала, Эрвин не причинит вреда её ребёнку, и в случае чего будет защищать его даже ценой своей собственной жизни.

Когда все разместились в машине, Эрвин передал Борисика в руки бабушке. Он видел, она прямо таки готова выхватить из его рук ребёнка. Наконец-то, получив «желанное», она от удовольствия даже зарделась. По прибытии домой, устроили небольшой праздник, с обязательными поздравлениями и любованием  младенца.

Эрвин видел Борисика третий раз, два из них в роддоме, и всё удивлялся таким неимоверным сходством ребёнка с собой маленьким, которого он помнил по своим детским фотографиям. Со светленькими волосёнками на голове и большими, голубыми глазёнками, он был точной копией Эрвина.

Родители Ани тоже, нет-нет, да бросали исподтишка взгляд то на него, то на ребёнка, и  Эрвин чувствовал, они хотели бы задать законный вопрос - откуда ты, так неожиданно появился в нашей жизни? Может, вы с Аней давно знакомы и этот ребёнок плод вашей любви? Хотя нет, это невозможно по той простой причине, что их Аня скромная, каких поискать, целомудренная девушка.

Эрвин и сам, не меньше её родителей, был ошеломлён таким внешним сходством, и только Аня, кажется, ничего удивительного в этом не находила. Казалось, она знала секрет этого сходства и втихомолку, про себя, поглядывая то на родителей, то на него, Эрвина, наслаждалась их недоумением…

Впоследствии, когда они уже поженятся, и он усыновит Борисика, Аня расскажет о своих снах и о том, что она была предупреждена Борей о его, Эрвина, появлении в её жизни. И, что её Борисик и он, наследники…, только чего… – она так и не поняла. И сколько она ни пыталась разгадать эту тайну, говорила она – ей     это не            удалось и, наверное, никогда не удастся.

Пока сидели за праздничным столом, Аня пару раз убегала в свою комнату к сыну, лежащему в детской кроватке, купленной Эрвином. Родители её, особенно Надежда Юрьевна, долго не соглашались брать от него что-либо, но по настоянию Ани, смирились.

Вообще-то, Эрвину не очень-то нравилось, что Аня принимает его как своего давнего друга, и смотрит на него как на друга, но пока он ничего изменить в их отношениях не мог. Он надеялся на время. Втайне, лёжа ночью у себя в комнате, он мечтал, как обнимет её, приласкает…

- Эрвин, ты о чём задумался? - поинтересовалась Аня, удивлённая его молчанием.

- Так…. Ни о чём…, - и помолчав, добавил, -  просто задумался…, бывает же такое.

- Эрвин, ты меня не обманешь! Колись! Просто так ничего не бывает.

- Ну, хорошо…

Он увидел, как родители её, любопытствуя, повернули головы в его сторону.

Я вот, о чём подумал, чуть помедлив начал он:

 - Ты сейчас в академическом  отпуске…,  верно? И… ты можешь заниматься сыном,  верно?

- Даа...

- Через четыре месяца нужно будет приступить к учёбе. С кем останется сын?

- С нами! - почти хором воскликнули Надежда Юрьевна и Илья Романович.

- Вы же работаете! Вам некогда будет заниматься внуком, да и тяжело - работа, Борисик…

- Ну и что! Я уволюсь. Мы с Ильёй Романовичем уже обсуждали этот вопрос, и приняли решение. Так, что, никаких затруднений, я буду домохозяйкой…

- Подождите, подождите! Не рано ли вы завели этот разговор? Прежде у меня спросите, что по этому поводу думаю я! – загорячилась, Аня. А ты Эрвин, тебе-то какое до этого дело?  Ты, что о себе возомнил! Ты только друг, и не более того, понял? А это наше внутреннее, семейное дело!

- Простите! Я думал…. В общем…, я надеялся, что… раз я… твой… друг, то могу    принять участие в решении твоей и Борисика судьбе.

- Вот именно, только друг, и ничего более! Друг, понял! Но не…

Эрвин не дал ей закончить. Он побоялся, что в запальчивости она наговорит лишнего, и тогда, тогда назад ничего уже не вернёшь.

- Простите, - поднялся он из-за стола. Мне давно пора уже быть на работе. Я и так задержался на непозволительно долгое время!

 

*    *    *

Аня, зачем ты так? – попеняла ей мать после ухода Эрвина. Обидела ни за что, ни про что хорошего человека, друга, можно сказать. Он же, наверное, хотел что-то предложить…

- Мама, - и сама расстроенная неожиданным уходом Эрвина, начала Аня, - ну, я не    хотела его обидеть. Он хороший, но… понимаешь…

- Понимаю Аня, ты его не любишь! Так? Или я ошибаюсь?

- Мам, мы с ним знакомы всего то, ничего. Какая любовь?

- А он тебя любит! Мне даже удивительно. У него любовь с первого взгляда, что ли? Он, как тот принц… из сказки про «Золушку», помнишь сказку?

- Так это только в книжках, да сказках…, - протянула Аня. А в жизни… такого не бывает.

- Не скажи, дочка, не скажи! Иногда жизнь такое коленце завернёт…. Не успеешь оглянуться, как уже попал в «капкан безумной любви!»

- Ну, ты даёшь, ма! – рассмеялась Аня.  Эрвин-то здесь, причём?

- А, при, том! - разделяя слова, возмущённо заговорила Надежда Юрьевна. Ты, что, совсем слепая? Ничего не видишь? Да он готов на тебя, как на икону молиться! Дурочка ты доча, ненормальная дурочка!

-Ма-ма-а!!!

- Что, мама? Я, Слава Богу, жизнь повидала, и разбираюсь в ней лучше тебя! Не отталкивай Эрвина! Подумай о своём будущем, дочка, чем он не муж.

- Во-первых, мам – я совсем недавно похоронила любимого мужа. Во-вторых, у меня на руках крохотулечка, сын. Мне ли думать о каком-то там, замужестве!

- Тебе, дочка, тебе! Не век же ты будешь «куковать» одна с ребёнком на руках. Ему нужен отец. Так что подумай ещё раз хорошенько, дочь! А Эрвин…? Эрвин нам, мне и твоему отцу, очень понравился! Он хороший человек.

- Мама! Давай отложим этот разговор на потом. Я только выписалась из больницы, и….  Слышишь, Борисик заплакал, мне к нему надо бежать.

- Но ты всё-таки подумай Аня над моими словами. Мы с отцом тебе ничего дурного не желаем, мы…

Аня, не дослушав совет матери, убежала к плачущему сыну, а Надежда Юрьевна, прерванная, как она считала, на самом серьёзном совете, ушла в кухню.

Перепеленав и покормив сына, Аня уложила его в колыбель и, покачивая её, задумалась над словами, сказанными матерью. С одной стороны, мама права - если рассуждать здраво, то ей, одной, в такое сложное время ребёнка не вырастить. Сколько смогут, родители, конечно, будут помогать ей, а потом…?

Как она будет справляться одна – без образования…, без работы…?

Вот она - сермяжная правда жизни!

А с другой стороны? С другой стороны – как можно выйти замуж без любви, даже за такого прекрасного, по словам мамы, человека, как Эрвин?

А, действительно, любит ли он меня? – спросила Аня у самой себя. Наверное. Она же не совсем уж непроходимая дурочка чтобы не замечать, какими глазами он на неё смотрит. Так на неё даже Борис не смотрел!

Ладно! – решила Аня, поживём, увидим. Если любит, подождёт.

 

                                                *     *     *

С того приснопамятного дня Эрвин исчез из её жизни, как говорят - «О нём не было ни слуху, ни духу». Занимаясь сыном, Аня, нет-нет, да вспоминала его, а он вот уже дней шесть не подавал о себе вестей.

Ни звонка, ни самого! – стала как-то непроизвольно обижаться она. Что, неужели тяжело набрать номер телефона и спросить - как, мол, ты там с ребёнком справляешься? Так нет! Гордость у него, видите ли! - хмурила она брови.

Аня понимала, конечно, что она сама виновата в сложившейся ситуации, но….

И сердясь на Эрвина за его молчание и долгое отсутствие, мысленно начинала вести с ним разговор: «Я не женщина, что ли? Могут, в конце-концов, у меня быть маленькие женские причуды?» И, секунду-другую подумав, отвечала: «Могут, могут!» А потом, вздохнув, добавляла: «Я по нему так соскучилась…»

На седьмой день, когда Аня совсем уж извелась, ожидая вестей от Эрвина, раздался длинный, настойчивый звонок межгорода. Дома, кроме Ани, никого не было, и она, поднимая трубку громко звонившего телефона, подумала - интересно, кто это звонит? А услышав голос Эрвина, она так обрадовалась, так обрадовалась! И от счастья слышать его голос, у неё даже сердце в груди затрепыхалось.

- Алло, Эрвин, это ты? – зачастила она, - ты, куда пропал так надолго? У тебя всё в порядке?

И чуть не выдала себя словами - «Я по тебе так скучаю», но вовремя удержала себя, тихо прошептав - ещё чего, не дождёшься!

- Да, да, у меня всё хорошо! Извини, что не успел тебя предупредить! Я в Германии. Понимаешь, пришлось срочно выехать…, ночью. Пробуду ещё дней десять…

- Как, в Германии? Почему, в Германии? У тебя неприятности?

- Нет-нет, что ты! Не беспокойся! Это… командировка по работе.

Сердце Ани перестало бешено колотиться в груди, поуспокоилось, а когда она услышала на прощание от Эрвина – «Я тебя люблю!», оно вновь затрепыхалось в груди, как пойманная птичка.

Услышав его слова, поняв их смысл, она перевела дыхание, и в ответ лишь прошептала: «Я… знаю…, Эрвин. Приезжай скорее»

Целый день у неё было прекрасное настроение, и Аня, мурлыкая под нос незамысловатый мотивчик из какого-то сериала, переделала кучу бесконечных домашних дел.

Вот как много значат для женщины красивые и, главное, вовремя сказанные слова! - подумала она в конце уборки, нанося последние «мазки» в убранстве квартиры.

И совсем не подумала она о том, что красивыми, и вовремя сказанными могут быть лишь те слова, которых ждут, и которые надеются услышать! В противном случае – это, как оскомина на зубах! Говоривший их, может получить в ответ лишь – «Ну, ты достал(а) меня!», или ещё чего похуже.

 

*    *    *

Вернувшись из командировки, Эрвин, даже не поговорив как следует с дядей и тётей, не отчитавшись, привёл себя в порядок после дороги, и помчался к Ане. Он так соскучился по ней, что, как говорят у русских - «Спасу нет!» А увидев её в открытых дверях в лёгком домашнем халатике, с широко распахнутыми глазами, и… такую, такую… красивую, такую желанную, что не удержался и, сжав её в объятиях, стал целовать лицо, губы, глаза…  

В  этот, столь эмоционально-напряжённый момент в его и её жизни, из комнаты Ани донёсся обиженный плачь,  проснувшегося не вовремя Борисика.

 - Подожди, - прошептала она, задохнувшись от поцелуев,  - отпусти! Слышишь, Боря плачет! - и попыталась отстраниться от Эрвина…

А он, ещё на какое-то краткое мгновение крепко прижал к себе любимую, и лишь только потом медленно, с неохотой разжал руки.

…Проходи, раздевайся, - только успела сказать она и, как птичка-синичка, упорхнула.

Сняв полупальто, он пошёл в комнату Ани, чтобы посмотреть на ребёнка…, но в ту же минуту услышал строгий голос Ани: Не входи! Сначала руки вымой!»

Эрвин быстро прошёл в ванную комнату, а когда вышел, увидел в открытую дверь её комнаты - она уже сидела на стуле, и кормила ребёнка.

Он, обхватив её полную грудь маленькими, пухлыми ручонками, смешно чмокал губами. Они, мать и её ребёнок, были чем-то похожи на картину «Мадонна, кормящая младенца», виденную им два года назад в Третьяковской галерее. И сейчас, как и тогда, Эрвин был поражён тем чувством, которое вызвала в нём увиденная живая картина.

В его чувстве было: и умиление увиденным, и восторг, и понимание, что ничего не может быть прекраснее и целесообразнее в жизни, чем продолжение рода человеческого.

Он стоял, боясь  пошевелиться, и смотрел на них до тех пор, пока Борисик не насытившись, оторвался от груди и, сонно закрыв глаза - засыпая, засопел.

Как прекрасно выглядят они, подумал он, когда животворящая сила жизни наполняет ребёнка через молоко матери!

Эрвин так расчувствовался, что глаза его увлажнились.

Чтобы скрыть свою, как он думал, слабость, он тихо вышел из комнаты, и направился   в кухню заваривать крепкий чай.

 

*    *    *

Они сидели в кухне, пили чай, и разговаривали. Он рассказывал ей о своей, такой неожиданной для него командировке, а она, немного смущаясь, рассказала, как сердилась на него за долгое молчание, и что ещё бы немного…

Не закончив говорить, Аня вдруг прижалась к Эрвину и заплакала.

Он обнял её, такие покорные, такие хрупкие плечи, и стал нежно целовать её, и гладить по голове, при этом говоря ласковые успокаивающие слова.

Аня, склонив голову ему на грудь, наслаждалась его голосом, его прикосновениями губ, и огорчённо думала, как давно она не была так счастлива.

Постепенно, то ли от поглаживаний его рук, то ли ещё от чего-то, но она успокоилась.

Они, не произнося ни слова, сидели прижавшись друг к другу, сидели до тех пор, пока не послышался щелчок дверного замка.

- Оо, Эрвин, здравствуй! Давненько тебя не было видно, - услышали они голос вошедшей в кухню Надежды  Юрьевны. –  Где пропадал? Случилось, что?

Эрвин поднялся со стула, и чуть наклонил голову, приветствуя будущую тёщу.

- Здравствуйте! Аня, наверное, вам говорила, я в командировке был. Сегодня  только  прилетел. Вот забежал вас проведать. Как Ваше здоровье?

- Спасибо. У меня с Ильёй Романовичем всё в порядке, а у Ани…, сам видишь.

Ответив, Надежда Юрьевна подошла поближе к Эрвину и, с ноткой заботы в голосе спросила:

- Ты скажи-ка, дома хоть смог побывать? Отца с матерью повидал?

- Да, спасибо, Всё нормально! Передают вам привет, очень хотят познакомиться.

И начал прощаться.

- Вы извините, но мне пора. Я ещё не отчитался, как следует, за свою поездку. Дядя Вилли мне шею…, как это… напенит!

 - Не напенит, а намылит, засмеявшись, поправила его Аня. Пошли, я провожу тебя.

Она тоже поднялась, и направилась следом за ним. А выйдя в коридор, прошептала ему на ухо:

  - Приходи завтра. Я буду ждать. Слышишь Эрвин, очень ждать!

Когда за Эрвином закрылась дверь, и она вошла в кухню, мать домывала чашку.

- Что случилось, Аня?

И, оглядев дочь, развела руками.

- Ты, сама не своя.

- Это ты о чём, мама? – притворилась дочь, что не поняла вопроса матери.

- Ань, не притворяйся. Я же по твоим, светящимся от счастья глазам вижу, что вы объяснились! Объяснились, да, Ань?

А когда дочь в ответ на её вопрос согласно кивнула головой, произнесла:

- Ну и, Слава Богу. Давно пора.

Аня, зардевшись от смущения,  тихим голосом призналась:

- Знаешь, мама, я до сегодняшнего дня не знала, что люблю Эрвина. Только сегодня, когда я увидела его, и услышала его голос, я поняла, как скучала без него все эти дни, и как он нужен мне!

 И, окончательно смутившись, прошептала: «Я люблю его, мама!»

- Ну, вот и хорошо! Я рада за тебя, дочка! Ты поступила очень мудро.

- Спасибо, мама!

 

*    *    *

Прошло три месяца. Жара в Москве стояла неимоверная. Под колёсами автомобилей плавился асфальт. Ходить по тротуарам на каблуках-шпильках было невозможно. Такой жары давно не было.

Голуби ходили, раскрыв клювы, а люди - облившись потом.

 Аня старалась выходить на улицу не так часто, и то, вечером, когда хоть чуть-чуть спадёт дневная жара.  Борисика она всегда брала с собой, рассудив - ребёнку нужны прогулки на свежем воздухе. Но и вечером было так душно, что она приходила с прогулки вся мокрая от пота и, отдав матери внука, быстро бежала в ванную, под душ.

Тогда-то Эрвин и предложил познакомить её со своими родственниками, объяснив, что у них, даже в самое страшное пекло, прохладно в квартире от постоянно работающих кондиционеров.

Сам Эрвин продолжал жить у дяди, и он, конечно же, хотел, чтобы Аня и Борисик жили с ним.

Переговорив на эту тему с дядей и тётей, и заручившись их согласием, он позвал Аню с собой, чтобы познакомить её со своей роднёй. Он только не сказал ей о тётиной, немного грубоватой шутке.

Тётя Эльза, когда он просил у них разрешения на проживание Ани с сыном у них, ответила:

 - Ну, что ж, заодно и смотрины устроим. Так что пусть к нам перебираются.

Когда родственники познакомились с Аней, и дядя Вилли показал "козу" Борисику, от которой тот пришёл в совершеннейший восторг, и от смеха, и в благодарность, написял дяде Вилли на рубашку, вопрос был однозначно решён: Аня с сыном будет жить у них, сколько захочет.

Эрвин с Аней и Борисиком заняли две комнаты во втором этаже дома семьи Краузе.

 

 

                                                 *     *     *

Тётя Эльза боготворила Борю и, нянчась, не отпускала его с рук.

Однажды Аня нечаянно подслушала, как тётя Эльза спросила у своего мужа: «Послушай Вилли, так ли уж твой племянник непричастен к появлению этого карапузика на свет?» На что дядя Вилли благодушным голосом, ответил: «Не знаю, не знаю! Но чует моё старое сердце - есть в нём наша кровь, есть!»

Не дослушав до конца их разговор, Аня ушла в другую комнату и, хотела уж было обидеться, но поразмыслив, решила не обращать внимания на их досужий вымысел. Она-то отлично знала, чей Борисик сын. Он сын Бори старшего! В метрике так и записано - Борис Борисович Соколов.

Она, когда официально выйдет замуж за Эрвина, станет госпожой Рольф, а Борисик…? И задумалась…

Она пока ещё не решила, какую фамилию будет носить её сын. Эрвин, правда, настаивает, чтобы при регистрации брака, Борисика сразу же записали на его фамилию, но... посмотрим, подумаем.

Борисик не его сын, и будет ли он любить его, или, как когда-то сказала мама, имя моего сына будет резать его слух? Будет ли оно неприятно напоминать ему о Борисе, моём первом муже?

Но она и сама, смотря на своего сына, всё более и более убеждалась в несомненном сходстве её сына с Эрвином, и ломала над этим голову.

Откуда такое сходство? - не один раз задавалась она вопросом.  Как так могло получиться? Что за мистика, что за каприз природы человеческой в самом-то деле?!

Свадьбу решили сыграть в середине августа, а сейчас, собравшись все вместе в доме дяди Вилли, составляли списки для приглашения на свадьбу.

По подсчётам тёти Эльзы и Надежды Юрьевны, набиралось человек семьдесят-семьдесят пять.

В общем-то, как выразилась тётя Эльза - "Совсем даже, не плохо!"

Эрвин и Аня в процедуре составления списков участия не принимали, полностью положившись на родителей и родственников. Они занимались Борисиком.

Как-то,  в  один  из  вечеров,  Аня  решила  напомнить  Эрвину о его давнем обещании,   рассказать о своём воинственном и строгом деде.

- Послушай, Эрвин, ты обещал, как только будешь посвободнее, рассказать нам о своём дедушке. Ты, говорил, что он у вас строгий, не забыл?

Её просьбу, тут же поддержал Илья Романович. Он тоже хотел узнать о родственниках Эрвина, побольше. Ни разу не побывав за границей, он хотел услышать о жизни и обычаях другого народа, тем более, что им пришлось породниться.

-  Почему,  забыл?-  пожал  плечами  Эрвин.  Пожалуйста,  хоть  сейчас!

- Ну-ка, ну-ка, Эрвин, посмотрим, что ты за рассказчик! – шутливо  воскликнула Аня. И, чтобы подзадорить его, добавила, - давай, начинай, мы ждём!

Эрвин, приняв позу мыслителя, строго оглядел присутствующих...

Аня, увидев его в таком виде, прыснула в кулак: «Эрвин, не смеши людей! Лучше начинай рассказывать, видишь, все уже расселись и ждут только твоего рассказа»

- А, что собственно рассказывать? - Мой Grossfater, Johan, воевал во Франции, затем, по его рассказу, в России и заметьте себе - не на передовой. Ему, наверное, здорово повезло, во всяком случае, больше, чем другим солдатам. Он, почти всю войну проходил в денщиках у одного армейского гауптмана,  ну... это... у одного капитана-снабженца,  с которым исколесил почти половину Европы...

Последнее место, где он побывал – это Украина. Небольшой, как он сказал, городок… Никополь. Особо он ничего о своей службе не рассказывал, но я помню, как он говорил, что стояли они на постое у каких-то двух женщин, украинок. То ли, свекрови со снохой, то ли ещё как-то, он, дед, не очень-то вдавался в подробности. А рядом с домом, на взгорке, располагался двухэтажный госпиталь. Правда, раньше, ещё до войны, там был этот, как его, Эрвин пощёлкал пальцами, ну, где живут дети без родителей…

- Детский дом, - подсказала Надежда Юрьевна и повторила, - детский дом.

...  Вот,  вот,  -  детский  дом.  -  Ну,  потом,  вы  знаете,  что  произошло…

- А, что произошло? - перебила его Аня. Ты мне этого не рассказывал!

- Ань, ну, ты, как маленькая. Что, произошло? Да, что произошло? – чуть смутившись, упрекнула дочь Надежда Юрьевна. То и произошло…

- Да то произошло, Аня, что немецкая армия стала отступать, а Ваши, наступать!

- Ааа!

…При отступлении, деда ранило в ногу осколком разорвавшегося снаряда, продолжил Эрвин, и он стал инвалидом. Из-за этого его, как это?.. А! Комиссовали и отправили назад, в Германию. С тех пор он стал хромать. Подлечившись, он открыл лавочку и стал торговать одеждой. Потом женился.

Вот, в принципе и всё, что я знаю… да, у деда было много детей, но все, кроме моего отца, почему-то умерли, кто от болезни, кто… ну, по разным причинам. У меня тоже были два брата и сестра, они старше меня, но тоже… сестра умерла от чахотки, а братья -  братья, погибли в автокатастрофе. Их автомашина столкнулась с другой, встречной фурой и они погибли…

 На некоторое время в комнате  воцарилась  тишина,  а  потом,  дядя  Вилли,  вновь  раскурил   свою неизменную трубку и задумчиво сказал: «Что было, то было, и быльём поросло! Слава богу, сейчас мир и, надеюсь, надолго, так ребятки? - и посмотрел на Эрвина  с  Аней.

- Конечно,  дядя  Вилли!  –  одновременно  подтвердили  они.

«Бог – он добрый и всепрощающий!» - поддержала мужа тётя Эльза. Не будем забывать об этом и, перекрестившись, добавила: «Прости господи, грехи наши!»

- Аминь! – закончил за всех, дядя Вилли.

 

Конец  романа

 

Лев Голубев
2017-10-02 08:26:43

---

Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru

Выйти из режима для чтения