Мой первый пуск
“Неудача. Неудачник... Неудача. Неудачник...”, – набатом стучало в голове. Вдруг до одури захотелось есть, но больше всего упасть прямо здесь, в эту огромную траншею и уснуть...
Зашумела земля. Неорганизованные толпы народа бегом бросились от траншеи к своим машинам. Все наполнилось пронзительными сигналами и грозным ревом моторов на фоне истошных криков мечущегося среди машин человеческого стада.
А машины беспорядочно срывались с мест, стремясь поскорее выскочить на дрогу, мешая при этом друг другу и людям. Создавались и рассасывались огромные, грозно рыкающие и непрерывно сигналящие заторы. Несколько грузовиков рванули напрямик по степи. Часть из них мгновенно оказалась в траншее, встав дыбом и высыпав из кузовов грузы и людей. Мат-перемат. Ощущение полного хаоса.
– Еще ракеты взялись запускать. На земле какой бардак устроили, а туда же, – ворчал с досады мой сослуживец старший лейтенант Боря Афанасьев. Это был его третий неудачный пуск.
Наконец, ситуация стабилизировалась, мы смогли попасть на дорогу и вскоре были на площадке. Гостиница оказалась безлюдной. Поднялся к себе и не узнал свой номер. Дверь настежь, оконные рамы сняты и стоят у стены. Повсюду горы пыли и песка, нанесенного через зияющий пустотой оконный проем. Очевидно, это следы подготовки гостиницы на случай взрыва ракеты на старте, как случилось в прошлый пуск.
Закрыл дверь, вставил оконные рамы и принялся за уборку. Я слышал, как гостиница постепенно наполнялась голосами ее обитателей, прибывающих из эвакуации. Появилась администрация, узнать, все ли в порядке.
Закончив уборку, попытался уснуть. Не дали. Прибыла делегация за спиртом, которого у меня уже не было. После пятого по счету просителя, повесил на дверь табличку: “Спирта нет. Не стучать – спят уставшие люди”.
Не знаю, сколько мне удалось проспать, потому что был разбужен администрацией, которая, прочтя мою табличку, решила проверить, что за люди у меня спят. Табличку пришлось снять. Снова появились любители халявного спиртного. Окончательно понял, что высплюсь только ночью...
Как же я обрадовался, когда, наконец, объявили предполагаемую дату пуска летного изделия. Да и вся часть, уставшая от безделья, оживилась в ожидании всплеска активности. Но подготовка к долгожданной работе началась с серии так называемых смотров.
Начало положил строевой смотр. Кучу замечаний “устранили” тут же – с помощью емкостей со спиртом, “подаренных” проверяющим. А потом очередной цирк нас ждал уже на стрельбище. Спирт и здесь сработал безотказно. Наша команда “отстрелялась” лучше всех в части.
В спортивной подготовке мы тоже были первыми. К сожалению, мне не удалось увидеть, как произошло то знаменательное событие. В тот день дежурил на десятке. Но оказалось, я, как и все в нашей стартовой команде, тоже был в хорошей форме и добился высоких спортивных результатов.
Подобных смотров было так много в тот период. Спирт лился рекой. Но я уже во всем этом не участвовал. У нас, наконец, началась приемка летного изделия в МИКе.
Одновременно началась ускоренная подготовка молодых бойцов осеннего призыва, не имевших опыта работы с макетом. На мои занятия по специальности с неожиданной проверкой пришел начальник штаба части подполковник Заозеров.
– Покажите конспекты занятий, – попросил он.
– У меня нет конспектов. И никогда не было, – ответил ему.
– А как же вы ведете занятия? Как можно их вести без конспектов? Это же занятия по спецподготовке, – недоумевал начальник штаба.
– Занятия веду, как положено. Предмет знаю без всяких конспектов. Это моя специальность. Да и записывать ничего нельзя. Ни мне, ни бойцам. Материал совершенно секретный. Все надо запоминать. А, кроме того, обратите внимание на контингент. Некоторые бойцы по-русски плохо понимают. Так что ориентируюсь на ходу, как им изложить материал так, чтобы они хоть что-то поняли.
– Хорошо. Я побуду на вашем занятии. Говорите вы хорошо. Посмотрю, как исполняете, – подытожил Заозеров, и остался слушать мою речь на тарабарском языке.
Он просидел у нас часа два. Слушал, как мне показалось, с большим интересом. Чтобы усилить впечатление от моих занятий, опросил бойцов, которые, путаясь в словах, очень четко отвечали на все мои вопросы. Задал им несколько вопросов и Заозеров. Они так же четко ответили и ему.
– Не ожидал. Я даже сам понял, как работает ваш двигатель. Можете не писать конспектов, но пишите хотя бы план занятий. А то как-то не по правилам, получается, – дал указание довольный начальник штаба, – А как вы проводите политзанятия? Тоже без конспектов? Там же сплошные цитаты классиков, – спросил Заозеров в заключение.
– Тоже без конспектов. А цитаты выдаю по памяти.
– Оригинально, – удивился начштаба и, махнув с досады рукой, ушел...
Началась имитация бурной деятельности со стороны всевозможных проверяющих и в МИКе. Ночью, во время моего дежурства, в пролет, где готовили ракету, прибыл морской полковник, который сначала что-то громко выяснял у майора с установщика. Это сооружение, в ожидании завершения работ на ракете, пока стояло около МИКа. Затем полковник подошел ко мне и потребовал пропустить его к ракете. Он, якобы, член Госкомиссии и имеет полное право знать, что там творится.
Я проверил его пропуск, сверил со списком и сказал, что никакого такого права у него нет. Он бушевал минут пять. Требовал немедленной корректировки списков. Показал ему на часы и пояснил, что новый список может быть подан только утром, а сейчас люди, составляющие эти списки, отдыхают на десятке. Когда же решительно отказался немедленно вызвать всех в МИК, полковник вдруг успокоился и потребовал к себе руководителя работ. Сказал, что тот, возможно, к утру вылезет из отсека, и тогда он сможете с ним поговорить. Вызвать же его оттуда нет никакой возможности.
– Что он там делает ночью? – спросил полковник.
– Руководит установкой разрывных пироболтов, – ответил ему.
– Это же опасная работа. Ее положено делать днем, – возмутился “моряк”.
– В отсеке и днем темно, а потому можно работать ночью, раз так решило руководство, – разъяснил ему.
– Кстати, как у вас организована пожарная охрана изделия? – вдруг озаботился неугомонный полковник.
– За пожарную охрану изделия в этом здании я не отвечаю. Здесь своя пожарная охрана.
– Вызовите начальника пожарной охраны, – тут же затребовал он.
Позвонил дежурному и передал ему требование члена Госкомиссии. Через полчаса появился заспанный главный пожарный.
– Объявите пожарную тревогу. Горит изделие, – скомандовал полковник.
Пожарный попытался что-то возражать, но потом махнул рукой и куда-то позвонил. Минут через десять открылись ворота МИКа, и въехала пожарная машина. Пожарный расчет бодро раскатал рукава и застыл в ожидании дальнейших команд. Полковник дал отбой тревоге и приказал пожарным дежурить у изделия до утра. После чего, пожав мне руку, удалился.
– Вот гад, поспать не дал, – пожаловался мне главный пожарный, – У вас, военных, у всех так плохо с головой? – спросил он.
– Как у всех, но у нас идет постоянный селективный отбор. Начиная где-то с майоров, это уже становится заметным. А в полковники пробиваются самые одаренные. Когда уже совсем никаких мыслей, одни рефлексы. Да и то, в основном, хватательные, – вызвал я, наконец, у него улыбку.
– Представляешь, этот умник думает, что мы тут сможем что-нибудь потушить, если будет гореть ракета, – продолжил все же жаловаться пожарный, – Да тут от малейшего очага есть чему гореть. Даже полы будут полыхать. А от тепла сработает САС. Это тринадцать тонн взрывчатки. Все в щепки разнесет. А в объекте ядовитых компонентов под завязку. Объект то заправлен. Да тут убежать не успеешь. Не сгоришь, так отравишься. А он тушить. Чем тушить? У меня в машине бочка пустая, и рукава дырявые. Всего метров на десять-пятнадцать напора хватит. Придурок ваш полковник, – заключил главный пожарный.
– Он не наш. Он государственный, – с важным видом уточнил я, показав пальцем куда-то вверх, в небеса, где, очевидно, должно было находиться все, связанное с государством, – А что, действительно так плохо?
– Если не курить там, где не положено, и внимательно работать, чтобы не допустить возгорания, проблем не будет. А полыхнет, беги со всех ног. Как можно дальше. И не вздумай тушить. Хана... Я уже столько бумаг писал, но никому до этого дела нет.
Он молча покурил, стоя возле своей пожарной машины. С досады бросил непогашенный окурок на пол. Потом выдал какие-то команды. Пожарные быстро скатали рукава и заняли места в машине.
– Слушай, я, пожалуй, поеду. Не буду же по милости этого дурака торчать здесь до утра, – сообщил мне о своем решении главный пожарный, – Я тебе завтра с утра огнетушителей подкину, штук пять. Расставь их на видных местах. Появится этот гусь, покажи ему. От огнетушителей и то больше толку, чем от этой машины, – заключил пожарный, протянул мне руку на прощанье, и уехал спать дальше.
Утром гусь появился в сопровождении огромной свиты начальства всех мастей. Со мной поздоровался, как со старым знакомым.
– А где пожарная машина? – поинтересовался он.
– Только что уехала на дозаправку, – соврал, как учили, – Вот оставили вместо себя огнетушители, – и показал на расставленные повсюду приборы.
– Хорошо. А ваш расчет умеет ими пользоваться?
– Лучше, чем авторучкой.
– Почему лучше? Что они у тебя писать не умеют?
– Писать умеют, но не по-русски. А огнетушителем могут орудовать на любом языке.
– Сейчас проверим, – сказал морской полковник. Он тут же схватил за шиворот пробегавшего мимо бойца и скомандовал, – Пожар. Действуйте, товарищ рядовой.
– Где пожар, товарищ полковник?
– В той урне, – показал рукой полковник на урну в курилке. Боец тут же задействовал ближайший огнетушитель и мгновенно залил пеной всю курилку. Оттуда в панике, выдавая перлы отборного мата, повыскакивали забрызганные пеной курильщики. Полковник и сопровождающие радостно улыбались, наслаждаясь произведенным эффектом, а особенно – виртуозно скомпонованными оборотами речи разгневанных любителей табачного дыма.
– Ну, идиоты, – возмущался народ, – Где же мы теперь курить будем? Тра-та-та. Тра-та-та.
Вскоре появился мой начальник майор Липинский и рассказал, что недавно на заседании Госкомиссии с гневной речью выступил какой-то морской полковник. Он возмущен работой пожарных и полным неведением встреченных им старших офицеров о ведущихся на изделии работах. Положительно отметил только работу дежурного руководителя бортового расчета, который единственный знал обо всем и четко выполнял свои обязанности. И Липинский передал мне благодарность командира части.
– Он бы еще у уборщицы спросил, что творится в ракете, – рассказал я Липинскому о ночном визитере, – А то привязался к майору с установщика, который просто зашел в туалет.
И вот, наконец, наступил день вывоза летного изделия. В принципе, никаких отличий от обычных вывозов, в которых уже принимал участие, не было. Просто вокруг было гораздо больше людей, не занятых в работах. Белые халаты скрывали крупнозвездные погоны и дорогие костюмы высокого начальства. Эти любопытствующие сильно мешали перемещению занятого персонала, заполняя своей плотной массой и без того тесные проходы, которые еще оставались между установщиком и зданием контрольно-испытательной станции. Вскоре эту публику все же вытеснили за специально натянутую ленту. Но периодически то одна, то другая группа высоких чинов пыталась прорваться за это ограждение, громко выражая возмущение явным пренебрежением к своим персонам.
Мы завершили работу и перенесли наше оборудование на установщик. Сопровождать изделие поручили мне. Я поднялся на платформу установщика и уже “с высоты своего положения” стал с интересом наблюдать за лихорадкой приготовлений.
Наконец открыли ворота МИКа и подали тепловозы. Повеяло холодом, сильно запахло выхлопными газами, и гулкое помещение наполнилось шумом работающих дизелей. Публика за ограждением мгновенно рассеялась.
– В следующий раз надо сразу загонять тепловозы. Как тараканы разбежались. С утра работать не дают. Еле за ограждение упросил уйти, тра-та-та, тра-та-та, – пожаловался кому-то, невидимому мне сверху, очевидно, ожидая его сочувствия, пробегавший мимо по направлению к воротам начальник службы режима МИКа.
И вот установщик с ракетой медленно выехал из МИКа и остановился. Мгновенно возникло ощущение, что присутствую при историческом событии. Несколько операторов снимали процесс вывоза ручными камерами. Чуть поодаль, с разных точек работали несколько мощных стационарных кинокамер. В воздухе прямо над нами на небольшой высоте несколько раз пролетел вертолет, из которого тоже велась съемка.
Вокруг установщика выставили охрану из трех десятков бойцов, вооруженных автоматами. При вывозе макета ничего подобного не было.
Метрах в ста от установщика, справа от его магистрального пути, за ограждением стояла большая толпа работников МИКа в белых халатах. К ним присоединилось множество тех, кто, как и работники МИКа, напрямую или косвенно, были причастны к этому событию – вывозу на старт ракеты, которая в тот период была самым большим достижением нашей страны.
Слева от магистрали, метрах в пятидесяти, разместилась длинная вереница легковых автомобилей, преимущественно черного цвета. Преобладали “Волги”, но среди них затесались и несколько “Чаек”. У каждой машины стояло ровно по два человека: покрупнее – очевидно, начальник, помельче – водитель, а может и наоборот, хотя сомнительно, что наоборот.
Тепловозы, наконец, из положения “тяни” переместились в положение “толкай”, и гигантское сооружение с белеющей на нем фантастической ракетой медленно двинулось к стартовому сооружению. Снова засуетились операторы кинохроники. Пешком, сохраняя дистанцию, двинулась в путь вооруженная охрана.
Но уже минут через десять медленного движения установщика, увидел, как вереница машин с начальством дружно сорвалась с места и исчезла за МИКом. Еще минут через пять постепенно рассеялась толпа работников промышленности. Свернули свою аппаратуру и киношники.
Событие сразу приобрело привычный вид будничной работы.
Я вошел в кубрик установщика, занял место в мягком кресле, в котором обычно спал, когда дежурил в МИКе, и погрузился в дремотное состояние. Ехать было ой как долго.
Вечером, когда ракета уже была установлена на старте, произошло первое происшествие.
В пятидесятом сооружении, как всегда, шло подведение итогов первого дня работы. Обслуживающий персонал, который выполнял стыковку магистралей, уже оставил в покое тележки для обслуживания двигателей ракеты и спустился в подземное сооружение. Мы, вдвоем с часовым, стояли у покинутой ракеты и смотрели на гроздья труб большого диаметра, подстыкованных снизу. На макете такие работы не проводились, а потому этот необычный вид был для нас обоих в новинку.
Неожиданно раздался сильнейший шум, который обычно издает газ высокого давления, выходящий из крупной магистрали. Мы с часовым что-то кричали, но уже не слышали друг друга. Я бегом бросился в сооружение. Доложил майору Мирошнику, который тогда впервые был назначен руководителем работ от нашей части. Он тут же подвел меня к техническому руководителю от промышленности. Так я познакомился с легендарным человеком – Эмилем Борисовичем Бродским, который впоследствии долгие годы был моим начальником.
Я четко ответил на вопросы Бродского, и вскоре Мирошник, связавшись с кем-то по телефону, выдал необходимые команды. Нештатная ситуация была устранена. Начался разбор полетов. Нашли стрелочника. Оказалось, что боец из наземных служб случайно открыл вентиль подачи азота для предстартовой продувки хвостового отсека ракеты. Хорошо, что люди уже покинули отсек, иначе последствия для них могли бы быть необратимыми.
Чуть позже, увидев на моей руке красную повязку, подошел незнакомый майор. Он показал свое удостоверение работника госбезопасности. Его интересовало, насколько хорошо охраняется ракета. Я показал ему на часового, поводил вокруг ракеты, которую он разглядывал с большим интересом. Когда он, полностью удовлетворенный, хотел, было, уходить, решил немного повеселиться. И тут же набросал ему несколько планов, как бы я проник к ракете, если бы захотел. Комитетчик был в шоке. Мгновенно пост был усилен, пути “врагу” перекрыты. Часовым, да и мне, отныне стало веселей коротать время ночного дежурства. Нас стало трое.
Утром меня сменил старший лейтенант Шашев. Когда я вышел из сооружения, взяв свои вещи, увидел, что он окружен группой незнакомых офицеров, среди которых сразу узнал морского полковника.
– Всего три незаметные царапины чертилкой, и вся ваша работа коту под хвост. Ракета жахнет прямо на старте, как в прошлый раз. Это я вам, как специалист, говорю. Можете хоть кого спросить, – раздавался бодрый голос Шашева.
– А вы еще кому-нибудь об этом говорили? – спросил полковник.
– А меня никто и слушать не будет. Разве специалиста кто слушает? Нам только взыскания лепят. У меня их целых двенадцать... Да я вам столько способов расскажу, как угробить ракету, у вас волосы дыбом встанут, – жаловался Шурик на свою тяжелую долю непризнанного специалиста.
В это время полковник увидел меня и жестом подозвал к себе:
– А вы что здесь делаете? – спросил он.
– То же, что и в МИКе. Вот только что сменился с дежурства, – ответил полковнику.
– А кто этот сумасшедший? – спросил он, отведя меня в сторонку.
– Это мой сменщик, старший лейтенант Шашев.
– Вызовите ко мне руководителя работ, – выдал указание полковник. По громкой связи вызвал майора Мирошника.
– Немедленно уберите отсюда этого дурака. Чтобы духу его тут не было, – показал полковник Мирошнику на Шашева, – Он же сумасшедший. Всем рассказывает, как вывести ракету из строя. Я только в его глаза посмотрел, сразу понял, что этот и сам запросто прочертит нужные царапины, да не три, а для надежности, пять или шесть, – негодовал полковник.
– Кем же я его заменю? У нас двигателистов всего трое, – задумался Мирошник.
– Вот старший лейтенант есть, – подсказал полковник, показывая на меня.
– Да он уже больше суток у ракеты. Только что сменился.
– Ничего. Еще сутки отдежурит. Потом отдохнет. А этого убирайте немедленно, – приказал полковник и пошел к своей команде, увлеченно слушавшей громкие разглагольствования Шашева...
– Шура, ты что, ненормальный? Ты зачем эту публику небылицами развлекаешь? Они же все всерьез воспринимают. Тебе хихоньки, а у меня проблема, кем тебя заменить, – накинулся Мирошник на Шашева.
– А что? – кипятился Шура, – Я им правду говорил. Пусть думают. У них папахи большие. А я человек маленький. Что хочу, то и говорю. С меня спроса нет.
– Да ты и впрямь дурак, Шура. Дуй на площадку, доложи Липинскому, что тебя отстранили от дежурства навсегда. Понял? Навсегда! И не спрашивай меня больше ни о чем, иначе я взорвусь, – потихоньку выходил из себя Мирошник. Вид у него был достаточно свирепый. Огромная борода стояла дыбом. Эту бороду он отпустил после своего летнего отдыха, когда каким-то образом ухитрился получить ожоги лица. Борода ему шла. В ней Мирошник был очень похож на Фиделя Кастро. Он это понимал, и уже ни за что не хотел ее сбривать, хотя следы ожогов давно прошли.
– На чем я поеду? Мотовоз уже ушел. Я лучше здесь останусь. Покушаю на халяву, как участник предстартовой подготовки, – с важным видом продолжал гнуть свою линию Шашев.
– Вон отсюда! Бегом! По шпалам! По шпалам! – заорал, не выдержав, Мирошник. Шура медленно повернулся и с важным видом побрел с нулевой отметки.
– Шура, спирт оставь. Работать будет нечем, – крикнул я вслед.
– А вот хрен, – обернулся Шура, – Мне теперь свое горе надо чем-нибудь залить. А тебе еще подвезут, – весело проинформировал о своих планах Шура.
Как потом выяснилось, на площадку он так и не попал, а, перехватив по дороге машину, уехал прямо на десятку. Дня через два Шашев, наконец, появился в казарме, где получил свое очередное, тринадцатое, взыскание.
– Что мне с ним делать? – горевал Липинский, приехавший после обеда подбодрить меня и подвезти спирт для работы, – Попробую его сунуть в новую часть. Только не возьмут его туда с кучей взысканий. Придется их все снимать. Может он хоть там одумается? – рассуждал Липинский.
– Горбатого могила исправит. Шурика переделать невозможно. Он и там взысканий наберет. Да и не согласится он никуда переходить. Ему и здесь хорошо, – высказал ему свое мнение.
– А я его и спрашивать не буду. Подам в список и все. Не Борю же Афанасьева подавать. Вы теперь с ним вдвоем остались. А Шурика попробую соблазнить тем, что снимем ему все взыскания.
– Попомните мое слово, Эдуард Александрович, Шурик согласится. Но, как только снимете взыскания, сразу же откажется, – высказал я свое предположение.
– Ладно. Буду думать, как его от нас убрать, – пожал мне руку Липинский и уехал.
Шурик, отошедший от дел, удивительно легко согласился с предложением Липинского. Действительно, чтобы снять теперь уже тринадцать взысканий, ему потребуются годы нормальной работы. А нормально работать Шурик не любил.
И вот как-то вечером он зашел ко мне и объявил, что все взыскания с него сняты. Он теперь чист, как стеклышко. И завтра едет на новое место службы. А потому я должен его хорошенько угостить, поскольку наша совместная служба завершилась.
– Шурик, насколько мне известно, всегда выставляет виновник торжества.
– А у нас все будет наоборот. Я вот вам с Борей место освободил. Теперь у вас конкурентов нет. Так что бутылка с тебя. А завтра я к Боре на десятке зачешусь. Пусть и он мне выставит, – веселил меня своей наглостью Шурик. “Скучно будет без него”, – подумал, доставая с антресоли заветную бутылку водки.
Как же я ошибался, думая, что наши с Шуриком пути разошлись. Его пыл первооткрывателя окончился ровно в день получки. В тот день он пришел в команду и объявил, что с завтрашнего дня выходит на работу к нам.
– Как это? – удивленно спросил Липинский, – Тебя же приказом перевели в другую часть.
– Деньги я, где сейчас получил? – улыбаясь, спросил Шурик, и сам же ответил, – В своей родной части. Тот приказ – фикция. Мне один знакомый сказал. Тот приказ еще никем не утвержден. А новая часть только формируется. Знаете, сколько там работы? Мне все это не подходит. Поэтому я остаюсь здесь. Туда я больше ни ногой. Там пусть ежики работают.
– Шурик, тебя завтра же будут разыскивать по всему полигону, и накажут за самовольные действия, – негодовал Липинский.
– Да они будут рады от меня избавиться. Все равно работать они меня не заставят. Пусть работают дураки, а я деньги буду получать. Ишь, дурачка нашли. Лучше пусть взыскание дадут. Кстати, оно у меня будет первым за годы безупречной службы, – в свою очередь возмутился Шурик. Он так больше и не попал в ту часть, бросив там все решительно и бесповоротно. Как ни странно, ему это сошло с рук без всяких последствий.
Это была странная подготовка к пуску. После того, как ракету установили на старт и состыковали все ее коммуникации, дальнейшие работы вдруг прекратились. Вот уже несколько дней шли постоянные совещания специалистов.
Я же превратился в штатного экскурсовода. В день проводил по десять-пятнадцать экскурсий. Состав делегаций – самый разнообразный. От членов ЦК КПСС и главных конструкторов ведущих предприятий до совершенно случайных людей, которые, как оказалось, были просто хорошими знакомыми Мирошника.
Вскоре начались работы, подобные тем, которые все время проводились на макете – доработки изделия. И жизнь вошла в привычную колею. Сутки на старте, сутки на площадке. Постепенно пропали многочисленные экскурсанты. Все стало обыденным, подобно привычным для меня многомесячным работам с макетом.
Вместе с нарастающей усталостью, постепенно накатывало общее подавленное состояние. Иногда навещал Липинский, или Шурик. Липинский обычно привозил спирт для работы, а Шурик прибывал с явно противоположной целью.
– Отлей немного, а то мне теперь спирт не выделяют, – жаловался Шурик, – Говорят, бери в той части, куда тебя определили. Нашли дурака. Так я туда и поеду.
Если спирта было достаточно, отливал ему немного в заранее приготовленную им фляжку. Но чаще Шурик тут же выпивал выделенную ему дозу, чтобы, как он говорил, не терять спирт на стенках фляжки, и уезжал на обед, на первый черпак.
– Ты мне дай ключ от номера. Я у тебя немного посплю после обеда под музыку, – радовал меня своей непосредственностью Шашев.
– Шурик, ключ на вахте. Тебе его все равно не дадут. Так что твой отдых отменяется... Мне что ли сотворить что-нибудь, чтобы от работы отстранили. Надоело все... Шурик, ты от отдыха не устал?
– Кто же от отдыха устает? Скажешь такое. Ладно, работай. Работа дураков любит. А я поехал. Завтра подъеду, а ты свой ключ не сдавай, – выдал ценное указание Шурик и уехал. Я остался один на один со своими невеселыми мыслями.
Доработки изделия, наконец, завершили. Начались комплексные проверки систем ракеты. Обнаружилось, что пока ракета стояла на старте, от проливных дождей, таких редких в здешних местах, но, как нарочно, выбравших это время, отсырела кабельная сеть. И поиск неисправностей превратился в постоянный кошмар для управленцев. Устраняли неисправность в одном месте, она появлялась в другом. И так по кругу до бесконечности.
Совершенно случайно выявили крупный дефект, из-за которого вообще встал вопрос о съеме изделия и отправке его в МИК. Выход все же нашли. И целую неделю на старте шли круглосуточные работы по замене агрегата.
Наконец, снова приступили к комплексным проверкам, которые все так же проходили с отрицательным результатом. Мне это напоминало маниакальные попытки начинающего автолюбителя завести автомобиль, в баке которого нет ни капли бензина.
А однажды, прямо с утра у ракеты появилась представительная делегация. Из общей массы выделялся очень крупный человек странного вида. Жарко. А потому все были одеты по-летнему. На этом товарище были смешные клоунские брюки, едва ниже колен. А дальше, как их продолжение, яркие пестрые носки, закрепленные на ноге специальными креплениями, и огромные сандалии, не меньше сорок седьмого размера. Товарищ шумно давал указания своей свите, и был явно всеми недоволен.
Подошел Липинский. Он, конечно, всех давным-давно знал и постепенно их мне представил. Шумный товарищ оказался министром общего машиностроения Афанасьевым. Он действительно был здесь самым главным. В делегации были и Главный конструктор Мишин, сменивший на этом посту Королева, и Главный теоретик Келдыш, и, наконец, заместитель Главного конструктора – Борис Аркадьевич Дорофеев, который был непосредственным начальником Бродского. В свое время Дорофеев был самым молодым заместителем Королева. Рассказывали, что СП по-своему любил своего молодого зама, но и отчитывал его постоянно, по поводу и без повода.
Бродский тут же подозвал Эдика, и тот включился в общие разговоры. Вскоре делегация покинула нулевую отметку. Липинский подозвал меня и познакомил с Дорофеевым.
Было принято решение сушить кабельную сеть ракеты. И я должен был обеспечивать эти работы спиртом и сжатым воздухом.
Вскоре были сняты обтекатели, сеть расстыкована, и пошла долгая и нудная работа.
– Держи шланги! – крикнул я с верхней площадки и сбросил вниз одну за другой несколько бухт шлангов, – Ну и раззява, – похвалил я управленца, неуклюже поймавшего первый, но получившего затем несколько неслабых ударов концами разворачивающихся в воздухе шлангов, которые он не успевал ловить.
– Извините, ловкость уже не та, – буркнул управленец, глянув вверх. Это оказался Дорофеев. Я поскорее исчез за щитком. Мне было неудобно. Вскоре наблюдал, как он руководил процессом, лично показывая управленцам, что и как делать.
Сеть сушили, состыковывали, проводили испытания, которые по-прежнему не шли. Сушка продолжалась. И когда все уже вроде бы стало получаться, хлынул проливной дождь, похоронивший все результаты, достигнутые с таким трудом. Но путь был намечен и он вроде бы давал положительные результаты. Работы были продолжены.
Вскоре подошел очередной пакет доработок изделия. Электроиспытания были приостановлены. Вновь появились бригады работников промышленности. Начались многодневные работы в отсеках ракеты...
И вот, наконец, наступил долгожданный день, когда очередные испытания изделия прошли без сбоев до самого конца. Управленцы ходили, как помешанные, буквально не дыша, и с нетерпением ожидая результатов обработки телеметрии. Я, передав дежурство Боре Афанасьеву, тоже остался ждать. К обеду поступила команда приступить к подготовке ракеты к пуску. Ориентировочное время пуска – завтра в шесть утра.
Ясно, что мой отдых пропал. Мы двумя расчетами начали снимать с ракеты все съемное оборудование, устанавливать стабилизаторы, готовить аварийный инструмент, формировать боевой расчет и многое другое. В суете день пролетел незаметно.
На жилой площадке началась эвакуация. С башни обслуживания видел, как огромные колонны машин начали выдвигаться с площадки куда-то далеко в степь. Потом подъехали несколько мотовозов, которые, загрузив толпы людей, тоже вскоре покинули площадку. А машины все шли и шли. Эвакуировали соседние площадки. В наступившей темноте вилась непрерывная лента из света фар и габаритных огней потока машин.
Вскоре началась эвакуация персонала стартовой площадки. На площадке остался только боевой расчет. У каждого оставшегося была повязка с номером расчета. На моей повязке была цифра “152”. Эту повязку, как и осколок ракеты, кусочек парашюта системы аварийного спасения и флажок съемного изделия, который случайно не сдал, – все это до сих пор храню, как память о том пуске.
Ракета стояла ярко освещенная, и оттого зрелище было просто фантастическим. Оказалось, что включили специальное телевизионное освещение. Зайдя на командный пункт по вызову десятого номера, которым по-прежнему был майор Мирошник, увидел множество телевизоров, каждый из которых показывал свою картинку. Я мог видеть все площадки башни и все оборудование на них, вплоть до мельчайших подробностей. В то время подобное зрелище вряд ли можно было увидеть где-нибудь еще, кроме телестудий.
Где-то невысоко над стартовой площадкой кружил невидимый в темноте вертолет кинохроники.
Вскоре поступила команда на эвакуацию расчета в сооружения, и старт обезлюдел. Началась заправка ракеты. Это была многочасовая операция, и мне, наконец, удалось немного поспать, примостившись на брезентовом чехле за каким-то электрическим щитом.
Разбудили меня новым вызовом к десятому. Мирошник показал мне на экран телевизора и спросил, что это за дым и насколько он опасен. Я увидел, что вся первая площадка окутана дымовой завесой. Телевизионщики, как ни пытались мне помочь, рассмотреть что-то было невозможно. Сказал, что надо смотреть на месте. Другого выхода нет.
Заправка была прекращена. Я надел специальную обувь. Взял бойца с аварийным набором. И мы вдвоем пошли к ракете. Было видно, как все триста метров нашего пути за нами поворачивались видеокамеры. Мы поднялись на площадку. Установили связь с десятым. Оставив бойца на связи, прошел на площадку.
Это был не дым. Это были пары испарявшихся сжиженных газов. Каких именно? Явно не кислорода, потому что цвет был далек от голубого. Значит, это азот. Но откуда здесь жидкий азот? И тут я обнаружил место, где, очевидно, была слабая теплоизоляция, а по трубопроводу подавался переохлажденный жидкий кислород, что стало причиной сжижения азота прямо из воздуха. Опасность состояла в том, что жидкий азот тек прямо по обшивке ракеты и попадал на механизмы наземных систем. В любой момент гигантские силы, вызванные большим местным перепадом температур, могли разрушить конструкцию механизмов, повредить ракету.
Я передал информацию десятому, предложив вызвать заправщиков с лотками, чтобы отвести струи жидкости от опасных мест. Вскоре мы все быстро сделали. Теперь азот испарялся прямо на лотках. Нас стало видно телевизионщикам, и они быстро скорректировали наши действия так, что стало возможным наблюдать за процессом из бункера.
В это время на площадке появились полковник Яшков, капитан Кольцов и несколько штатских. Они, похоже, вернулись с ужина, и их срочно направили мне в помощь. Мой начальник был в норме, но полковник был настолько хорош, что еле держался на ногах.
Он тут же попытался сунуть палец в жидкий азот, чтобы таким странным образом подтвердить, что это не кислород. Кольцов еле успел перехватить его руку. Хорошо, все происходило вне зоны видимости камер слежения. Я предложил всем покинуть башню и остался один на связи. Вскоре возобновили заправку. Поток азота на лотках увеличился, но на процесс это не влияло. Я вернулся в бункер за свой электрощит.
Меня разбудили, когда еще было темно, но уже появились первые признаки приближающегося рассвета. Заправка уже завершилась и нам предстояла смешная операция. Необходимо было снять защитные чехлы с люков азотной продувки хвостового отсека. Каждый чехол имел длинный фал из парашютной стропы. Свободные концы двадцати четырех строп были привязаны так, что казалось, будто бы этими хлипкими веревочками ракета привязана к земле, чтобы не улетела. Всю эту систему в шутку называли автоматикой завода “Прогресс”.
И вот мы с Кольцовым снова преодолели путь в триста метров и оказались у заправленной ракеты. Неожиданно сработал дренажный клапан одного из баков. Шум был такой силы, что пришлось закрыть уши руками. Но самым неприятным был начальный момент, когда в полной тишине раздался взрыв открываемого клапана. Наконец, клапан закрылся. Мы отвязали стропы и сдернули чехлы.
На входе в сооружение нас уже поджидал майор Липинский с ножницами, которыми он быстренько отрезал стропы так, что чехлы остались лишь с небольшими хвостиками. У нас долго отказывались принять эти чехлы без строп, но мне так до сих пор неизвестно, чем закончилась эта борьба военных и штатских за очередную “халяву”.
Началась эвакуация боевого расчета стартовой площадки. До пуска осталось полчаса. Уехали последние машины с людьми. На нулевой отметке нас всего четверо. Мы с Борей Афанасьевым, радист для связи и водитель “Волги”, на которой мы последними будем уезжать со стартовой площадки в район эвакуации. Наша задача – контроль расстыковки коммуникаций и контроль начальной стадии отвода башни обслуживания.
А ракета уже жила своей автономной жизнью. Она, как фантастический спринтер, готовилась к своему стремительному сумасшедшему броску. Ее организм уже почти набрал требуемую силу и сейчас, казалось, был сконцентрирован лишь на том, чтобы оказаться в полной готовности к моменту старта. Словно кровь по артериям и венам, по трубопроводам ракеты с шумом циркулировали компоненты топлива и сжатые газы. То в одном, то в другом месте коротко жужжали электроприводы агрегатов и со звонкими щелчками срабатывали многочисленные клапаны систем, приводимых в исходное положение для старта. А мозг ракеты уже сосредоточился для управления ее сложнейшим организмом и напряженно ждал лишь одной команды – “Пуск”.
Мы с Борей распределились по площадкам и, спускаясь от площадки к площадке, проконтролировали закрытие всех бортовых клапанов и отвод коммуникаций от ракеты. Мы спустились с башни и доложили по рации. Башня медленно двинулась в стартовое положение. Когда ракета оказалась полностью вне зоны башни, мы доложили и сели в машину. До пуска оставалось двенадцать минут. Я в последний раз взглянул на это чудо техники, и мы на большой скорости помчались как можно дальше от ракеты, готовой к пуску.
Когда до пуска осталось около минуты, остановились в степи, так и не доехав до района эвакуации боевого расчета. Связавшись с десятым, узнали, что дана десятиминутная задержка пуска. Неужели отбой и еще сутки аварийных работ на заправленной ракете?
Мы снова сели в машину и уже не спеша, добрались до места. Я увидел расставленные в определенном порядке спецмашины и автобусы для перевозки людей. Отдельно стояли легковые машины. Там же виднелся флажок командного пункта. Люди стояли вдоль специально вырытой траншеи, которая могла бы, в случае необходимости, стать им убежищем.
Отсюда стартовая площадка была видна, как на ладони. Солнце еще не взошло, но было уже совсем светло. Все замерли в ожидании...
Наконец, под ракетой полыхнуло. Мгновение, и в полной тишине ракета медленно пошла вверх. Все. Процесс необратим. Аварийных работ, к которым мы готовы, но проводить которые вовсе не хотелось, точно не будет.
Ракета уже поднялась метров на двести, а яркий факел газовых струй ракетных двигателей все еще “подметал” нулевую отметку. Я живо представил себе, что сейчас творилось там, где минут двадцать назад мы с Борей следили за отводом башни. Как удивительно было видеть в воздухе такую громадину, которую, казалось, не оторвать от земли никакими силами!
На высоте триста метров ракета резко отклонилась от вертикали и пошла по пологой восходящей траектории. Это сделали специально для того, чтобы она, в случае аварии, как можно дальше ушла от стартовой площадки.
Наконец, с полуминутной задержкой, до нас добралось звуковое оформление старта ракеты. Как по команде, раздалось дружное “Ура”. Под эти крики гигантская белая ракета стремительно разгонялась, необычайно быстро набирая высоту и удаляясь от места старта по горизонту.
Но в небе уже начинала разворачиваться трагедия неудачного пуска. Я вдруг заметил примесь черноты в ярком бело-синем факеле реактивных газов.
– Какое “Ура”. Все. Конец, – вырвалось у меня с нескрываемой досадой.
– Что случилось? – озабоченно спросил Боря, но мой ответ ему уже был не нужен. Черный дым в следе ракеты был уже виден всем. Крики стихли. Все замерли...
Сработала САС, уводя объект от носителя. Но парашют, похоже, так и не раскрылся. Объект, как и носитель, уже не летел, а падал. Носитель вдруг разломился на две части, которые, объятые ярким пламенем, стремительно неслись к земле по разным траекториям. Панорама зрелища катастрофы уже занимала четверть небесной сферы. По яркости красок она затмевала даже цвета восходящего солнца, хотя, конечно же, все сливалось воедино.
Мы с ужасом видели, что самый большой кусок ракеты падал на одну из жилых площадок. Вряд ли там есть люди. Наверняка их эвакуировали. А вдруг?..
И вот начались взрывы падающих частей ракеты уже на земле. Мое объемное зрение бывшего летчика сразу представило все, как на карте. Я видел огромные столбы наземных взрывов. Они были выше многоэтажных зданий жилой площадки, которая, конечно же, была намного ближе к нам от места падения ступеней ракеты...
И вот грохот катастрофы стих. Наступила мертвая тишина...
Что-то горело на старте. Пожарные, похоже, еще туда не добрались. В воздухе почти по всей траектории полета и падения ступеней ракеты траурной бахромой висели черные дымы. С земли, где упали обломки ракеты, поднимались к небу светло-серые клубы продуктов горения. Все это постепенно подкрасилось ярко-красным солнечным светом.
Картина была необыкновенно красочной, если бы это ни была трагическая картина разрушения и гибели нашей ракеты, нашего многолетнего труда и наших надежд...
Лишь на следующий день после пуска попал на стартовую площадку. Как-то странно было видеть нулевую отметку без ракеты, с башней, которая все еще была в стартовом положении.
Вся площадь нулевой отметки была удивительно чистой, словно ее подмели гигантским веником. Бетон был слегка оплавлен, и на его глазурированной поверхности ходить было немного скользко, как по льду. Гораздо сильнее был оплавлен бетон газоходов, а непосредственно под ракетой были видны застывшие следы бетонных потоков. Все металлические детали были оплавлены, а кое-где искорежены. В проемах висели оплавленные и обгоревшие остатки металорукавов и электрокабелей.
В принципе, стартовая площадка имела обычный вид после пуска ракеты, и ее несложно было подготовить к следующим пускам. Только когда они теперь будут?
На место падения обломков ракеты мы с Борей не поехали. Морально мы не были готовы увидеть останки того, что совсем недавно было для нас чем-то вроде живого организма, имеющего свой непростой характер и свою трагическую судьбу.
Резвился Шурик. Он приехал оттуда веселый и довольный. Рассказал о гигантских воронках, на дне которых они целый день отыскивали несработавшие пиропатроны и отстреливали их.
– Ну, Шурик, ты теперь хоть стрелять научишься, – грустно пошутил я.
– Мне уже новый пистолет выдали, так что мы еще посмотрим, кто лучше стреляет, – неожиданно обиделся Шурик.
– Конечно, новый ПМ стреляет лучше, – успокоил Шурика, – Зато с моим ТТ спать удобнее. Он плоский.
Анатолий Зарецкий
2017-08-12 18:26:53
Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru