ВРЕМЯ ШАКАЛОВ

Шакал: хищник семейства псовых, мелкая разновидность волка; (переносное) – низкий, подлый и жестокий человек

        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I
«По бескрайней заснеженной степи в предрассветных сумерках двигались две тени – это были антилопа и старый шакал. Антилопа сайгак, прихрамывая, ковыляла на юг, направляясь к горам, вершины которых виднелись в неимоверной дали на фоне светлеющего неба. Антилопа отстала от стада из-за своей хромоты, когда на бегу попала ногой в нору суслика, повредила ногу и теперь медленно шла по следам стада, надеясь соединиться с ним у подножия гор на зимних пастбищах.
Антилопу сопровождал старый степной волк, именуемый людьми шакалом. Он встретил сайгака три дня назад, тоже отстав от своей стаи, которая бросила старого шакала на произвол судьбы, устремившись за стадом антилоп. У шакала не было сил броситься на антилопу, повалить её одним ударом и, вцепившись в горло, загрызть хромую антилопу для своего спасения от голода. Шакал несколько раз пытался догнать сайгака, чтобы вгрызся ему в горло, но хромая антилопа умело увертывалась от одряхлевшего хищника. Так они и двигались по степи рядом уже три дня: шакал заметно ослабел и сопровождал антилопу без всякой надежды на успех.
Вдруг сайгак споткнулся и упал, в очередной раз, попав хромой ногой в рытвину, скрытую под снегом. Шакал из последних сил бросился к антилопе и, сомкнув челюсти на её шее, рывком разорвал горло. Горячая кровь толчками полилась в пасть шакала, наполняя дряхлое тело живительной силой, а сайгак забился в смертных судорогах…».
Сонное видение исчезло, и Михаил Ефимович Рзавец проснулся ранним утром от возбужденного чирикания воробьёв на крыше своего временного летнего жилища. Этим жильём являлся угол чердака старого, ещё царской постройки, трехэтажного краснокирпичного дома на территории заброшенной парфюмерной фабрики на окраине Москвы.
- Снова приснился старый шакал: к чему бы это? – вздохнул Михаил Ефимович и, тяжело привстав с самодельного тюфяка, выглянул в слуховое чердачное окно. Стайка воробьёв отбила кусок белого хлеба у одинокого голубя и жадно расклевывала этот кусок, перебрасывая его друг другу при попытках голубя снова завладеть своей добычей.
 – Всё как у людей, - подумал Михаил Ефимович, - одному не справиться против сплоченной стаи, даже если каждый из них в отдельности значительно слабее тебя.
Он снова опустился на тюфяк под шум и гвалт птиц на крыше, бьющихся за кусок хлеба, и огляделся. Полумрак чердака слабо освещался утренним светом через мутные стекла маленького слухового окна, ведущего с чердака наверх крыши из листового железа, покрашенного суриком.
 Обрешетка чердака в два слоя досок: горбылем и обрезной доской с плотной зашивкой карнизов, создавала спокойствие, без сквозняков, воздуха, пропитанного сухим запахом голубиного помёта, толстым слоем, вперемежку с остатками гнезд из сухой травы, покрывающего весь чердак.
 По-видимому, голуби издавна гнездились здесь, покрыв весь чердак отходами своей голубиной жизни, но теперь только помёт напоминал о многих поколениях голубей, живших на чердаке до появления Михаила Ефимовича. Одинокий голубь на крыше, бьющийся с воробьями за кусок хлеба, был представителем другой стаи и, вероятно, случайно залетел на этот пустырь, или, может, был болен и здесь решил закончить свою жизнь: с воробьями он дрался как-то без напора и страсти, присущих здоровой птице этого племени.
Шум и гвалт воробьёв на крыше прекратился - они доклевали хлеб и улетели. В наступившей тишине слышалось только слабое царапание голубиных коготков о железо крыши: голубь остался в одиночестве и осторожно прогуливался по карнизу, наверное, возмущаясь жадности воробьиной стаи, отнявшей его законную добычу с мусорной свалки, и от этого изредка воркуя.
- Ворону бы напустить на этих воробьёв - это вам не одинокий голубь, может и заклевать воробья, - подумал Михаил Ефимович, продолжая осмотр своей обители.
Справа от лежака, в ногах, у самого ската крыши стояли три большие, картонные коробки из-под бытовой техники, которые он подобрал в мусорном контейнере около вновь построенного высотного жилого дома, огороженного решетчатым железным забором.
 В этих коробках находилось имущество Михаила Ефимовича и нехитрые припасы еды на чёрный день. Две банки консервов кильки в томате и три упаковки лапши «Доширак»: всё это он приобрёл неподалеку на рынке, по случаю неожиданного получения сто рублей от водителя авто, который сбил его на переходе к рынку, проезжая на красный свет. Михаил тогда упал, задев за машину, но не ушибся и не считал себя пострадавшим, однако водитель, выскочив из дорогой машины и убедившись, что машина не поцарапана, сунул ему эту сотню в руку и поспешно уехал.
 - Есть все же порядочные люди и среди обеспеченных,- именно на таких,- как считал Михаил Ефимович,- и зиждется демократическое общество равных возможностей, установившееся в России после победы над тоталитаризмом Советской власти. Ведь хозяин дорогой машины мог просто переехать через него, и ехать дальше по своим делам, куда так торопился, не обращая внимания на светофоры, но он остановился, вышел и дал денег сбитому человеку, - размышлял Михаил Ефимович, продолжая осматривать свой чердак.
В коробке с едой лежали ещё два зачерствевших батона хлеба, подобранных в мусорном контейнере всё у того же нового дома с зажиточными обитателями. Теперь стало принятым: бытовой мусор из квартиры не спускать в мусоропроводы, конечно, имеющиеся в новых домах, а упаковывать мусор в пластиковые пакеты и выбрасывать их в контейнеры около дома. Так жильцы избавлялись не только от мусора, но и от крыс и тараканов, плодящихся в мусоропроводах.
 Отходы людской жизни, упакованные в пакеты, были удобны для сортировки обитателями городских трущоб, каким стал и Михаил Ефимович: чистый снаружи пакет, можно было взять в руки, внимательно рассмотреть содержимое на свет и, если там нет ничего нужного и полезного, то не распаковывая, аккуратно перебросить этот пакет в соседний контейнер, чтобы не мусорить, и не раздражать проходящих мимо жильцов. Если же в пакете виднелось что-то привлекательное, то этот пакет подвергался более тщательному досмотру: нужное и полезное извлекалось из него, а остальное, также аккуратно, перекидывалось вслед за ненужным мусором.
Таким образом, легко и просто, без грязи и запахов, за полчаса можно было исследовать содержимое полного мусорного контейнера и спокойно, с достоинством, покинуть мусорку, унося добытые вещи и провиант в таких же пластиковых пакетах.
В коробке с едой лежало ещё полбанки домашнего варенья – старого и засахаренного, а также, полпачки сливочного масла, которое было куплено кем-то и выброшено хозяйкой из-за непонятного вкуса и качества.
В двух других картонных коробках находилось летнее имущество Михалыча – так называли Михаила Ефимовича коллеги по мусоркам в редкие минуты совместной работы по сортировке содержимого контейнеров у домов, видневшихся из слухового чердачного окна в километре отсюда: за пустырем, зарослями ивняка, железной дорогой и переплетением опор линий электропередач разбегающихся в разных направлениях.
Имущество, в виде одежды и обуви, доставалось Михалычу сравнительно легко: весной и осенью жильцы новых домов выбрасывали вещи и обувь целыми мешками, которые обычно ставили рядом с контейнером, и не было нужды рыться и сортировать пакеты – знай только вынимай вещи из мешков и подбирай под себя: всего-то и дел.
 Осени Михалыч ещё не застал, как новичок, но весной вполне успешно пополнил свой гардероб. Одеться и обуться, можно было вполне прилично, главное - оказаться первым у контейнера, где прислонен мешок. Обычно, вещи выкидывались жильцами в выходные дни – тогда и коллеги Михалыча подтягивались к контейнерам и вещи делились вполне пристойно, без скандалов и драк, потому что хватало всем.
Рядом с имуществом располагалась хозяйственная утварь Михаила Ефимовича: одноразовая посуда из пластика, нож с подломленной рукояткой, несколько кусков мыла, безопасные бритвы «Жиллет», электрический чайник и пара кастрюль без крышек – всё это было добыто тоже из мусорных контейнеров. Здесь же стоял и пятилитровый баллон с чистой водой для питья.
В углу, на листе пластика валялись кое-какие предметы не нужного назначения: никелированная полоска стали, очешник с темными очками, сувенирные знаки с видами зарубежных курортов на магнитиках, какие-то пластиковые фигурки, брелок для ключей и прочий хлам. Вещи не нужные, но ярких цветов, радуют глаз и создают уют даже в сумраке чердачной жизни.
Справа и слева от тюфяка стоят стопки книг, перевязанных бечевкой, а над ними висят два костюма с рубашками и галстуками, подвешенные на вешалках, закрепленных за гвозди, торчащие из обрешетки крыши.
 Эти костюмы, вполне приличного вида, но несколько большего, чем нужно для Михаила Ефимовича, размера он обменял у мусорного коллеги на две банки кильки в томате. Кильки приобретались им регулярно, по наличию денег: дешево, питательно и навевает воспоминания о студенческой жизни в общежитии. Вот и в тот день он опоздал к сортировке мусорных контейнеров, поскольку зашел в магазин за этими кильками, а когда подошел к мусорке, то увидел, как неизвестный ему бродяга сворачивает эти костюмы, добытые из мешка, прислоненного к контейнеру.
 Михаилу Ефимовичу показалось, на глаз, что костюмы его размера, и он попросил примерить вещи, в чём ему было отказано.
- Хочешь, бери, но дай что-нибудь взамен, я костюмы не ношу, а мерить не дам – здесь тебе не примерочная, не ателье или салон, - ответствовал бродяга. Тут-то Михаил Ефимович и предложил бродяге две банки кильки, которые и были приняты в обмен на костюмы. Два костюма, почти новые, но чуть великоватые – это была удача дня.
 Костюмы нужны были ему для работы, которая заключалась в продаже книг – тех самых, что стояли стопками в изголовье. Книги были основным источником и средством существования Михаила Ефимовича в его нынешней непростой житейской ситуации.
Как уже сказано, с одеждой у него проблем не было, с жильём Михаил Ефимович временно устроился на чердаке, а вот с едой были проблемы. Объедки в мусоре вызывали брезгливость и, как правило, были испорчены, а чтобы купить еды - нужны деньги, которые тоже надо как-то приобрести или заработать. И Михаила Ефимовича, ещё в самом начале его нынешней бездомной жизни, осенила идея торговать книгами, которые частенько выбрасывались жильцами при ремонтах или переездах в новые купленные квартиры.
Однажды, увидев у контейнера стопку книг, Михаил Ефимович стал их перебирать и обнаружил много популярных и читабельных книг: как новых, так и издания прошлых, ещё советских, лет. Он тогда собрал и увязал в стопки найденные книги, принес их на людную остановку автобусов – троллейбусов и разложил книги на тротуаре на расстеленный, предварительно, рулон полиэтиленовой пленки.
 Люди, ожидая транспорта, разглядывали книги и, вскоре, объявился первый покупатель. Михаил Ефимович наугад назвал цену в 50 рублей, и книга была продана, а на эти деньги можно купить еды на целый день. Так он стал продавцом книг и заметил, что если одет прилично – в костюм с галстуком, торговля идет лучше: вот для чего ему и понадобились те самые костюмы, что висели сейчас в изголовье его лежбища.
  Правда, места торговли приходилось постоянно менять: два-три дня подряд на одном месте и жди милиционера с объяснениями о том, что ты здесь только в первый раз и больше торговать не будешь. Приходилось, иногда, расстаться с выручкой, перекочевывавшей в карман милиционера, чтобы не угодить в отделение милиции для выяснения причин и обстоятельств торговли без лицензии.
 Своей свободой Михаил Ефимович весьма дорожил, даже в нынешней бездомной жизни. Он считал свободу личности высшим достижением российской власти и общества в целом.
Стопки книг заканчивались у ширмы, которую Михаил Ефимович соорудил из рекламной афиши, снятой рабочими с рекламного щита: они называли эту рекламу баннером. Ну, баннер, так баннер, а из плотной пленки этого баннера получилась вполне добротная ширма, отгородившая угол чердака от остального пространства, так что получился вполне приличный жилой уголок.
 Как и большинство людей, Михаил Ефимович не мог спокойно уснуть на открытом пространстве – этот инстинкт сохранился, наверное, ещё от древних людей, которые жили в пещерах. На баннере был изображен добротный особняк на фоне леса и озера и надпись: « Элитный поселок Райские Кущи. 10 км от МКАД – купи и живи» и номер телефона продавца.
Содержание рекламы отвечало потребностям Михаила Ефимовича, но не соответствовало его возможностям. По справедливости, именно он и должен бы жить в таком особняке, учитывая его заслуги перед демократией, но не сложилось, и в итоге он имеет только этот чердачный угол, самовольно занятый им у неизвестного владельца заброшенной парфюмерной фабрики. Впрочем, и это жилище надо считать большой удачей.
Закончив осмотр своего жилища, Михаил Ефимович решил вставать, чтобы отправиться в дальний угол чердака, где он устроил туалет из пластикового ведра, потом сполоснуть руки и лицо холодной водой из самодельного рукомойника, перекусить, и отправиться с книгами, добывать средства на хлеб насущный.
 Вдруг по крыше гулко застучали капли дождя. – Всё! Выход в люди отменяется, - подумал он, - в дождь торговли не будет, да и книги могут подмокнуть. Надо переждать непогоду, даже в сталинских лагерях в дождь не работали.
Пройтись по ближайшим мусорным контейнерам в поисках выброшенных книг тоже не было резона: день будний, а книги обычно выносились жильцами в выходные дни, когда и совершались переезды, начинался или заканчивался ремонт квартир.
 Именно тогда люди и решали, что много книг в квартире не нужно в современной жизни, книги увязывали в стопки или укладывали их в пакеты от продуктов из супермаркетов и выносили к контейнерам, где они и доставались Михаилу Ефимовичу, если он успевал забрать книги до утренней отгрузки мусора на свалки Подмосковья.
Торопиться было некуда, и Михаил Ефимович снова задремал на своём тюфяке, укрывшись теплым пуховым одеялом, добытым там же, где и остальные вещи.

II
Надо бы сразу сказать, что Михаил Ефимович в данное время являлся бомжом: лицом без определенного места жительства. К какому классу относятся бомжи в нынешнем бесклассовом обществе России определить достаточно трудно, потому что никаких упоминаний о классах, как категориях людей, населяющих страну, нигде не встретить: ни в печати, ни по радио и телевидению, ни в речах руководителей.
 Иногда, упоминается какой-то средний класс, который якобы обеспечивает стабильность существующего строя, но что это такое никто не знает: просто средний класс и всё. За попытки разделить людей на классы могут привлечь к ответственности за экстремизм – разжигание классовой розни. Поэтому, людей сейчас разделили по профессиям: бизнесмены, торговцы, менеджеры, охранники, и прочие бесполезные обществу паразиты и где здесь место для бомжей неизвестно – ведь бомж это бездомный образ жизни, когда неизвестны ни профессия, ни адрес места жительства человека.
        С другой стороны, богатые и очень богатые нынешние россияне, имеющие несколько квартир и особняков, тоже являются лицами без определенного места жительства и вполне подпадают под определение бомжа - пойди, угадай, где сейчас находится Абрамович: на одной из своих яхт или в каком-то особняке, какой-то страны – натуральный бомж. Поэтому, сохраняя аббревиатуру бомж, более правильно понимать под ней человека без определенных занятий, не имеющего средств существования и, соответственно, не имеющего собственного или снимаемого жилья.
       В советские времена, начиная с 60-х годов, бомжей, как социального явления не существовало вовсе. Взрослый человек не мог добровольно или принудительно лишиться жилья, ни при каких условиях - даже попадая в тюрьму по решению суда за совершенные преступления. При разводе супругов, жильё делилось между ними с учетом детей и, даже если пара с детьми проживала в одной комнате, то за одиноким супругом после развода сохранялось право проживания, конечно, если он не дебоширил.
 Другое дело, как люди уживались между собой в коммунальной квартире, где в каждой комнате могло ютиться несколько человек, но всегда можно было съехать на съемное жильё, сохраняя за собой право проживания, а вот выселить человека на улицу было нельзя. Можно всегда найти работу с предоставлением общежития – безработицы в стране – СССР не было.
 Жильё, полученное бесплатно от государства, нельзя было продать никаким способом – можно только обменять, даже на другой город, хотя собственный дом или купленную квартиру можно было и продать, не ущемляя интересов детей
 Конечно, отдельные люди, по слабости характера или с нарушенной психикой и тогда спивались или бросали работу и подавались бродяжничать, но такое поведенчество быстро пресекалось и властями и обществом.
 Алкоголиков принудительно помещали в ЛТП – лечебно – трудовые профилактории, где их лечили и принуждали к труду: результат не всегда бывал положительный, но по улицам они не бродили, в подвалах и по чердакам не жили.
 Бродяг тоже отлавливали и наказывали за бродяжничество или тунеядство – т.е. уклонение от работы более трёх месяцев подряд: штрафом, принудительными работами по месту жительства или ссылкой на поселение с обязательным трудом, а в редких случаях давался срок отбывания в лагерях. И всё это делалось по суду: скорому, но не всегда справедливому.
 Опустившемуся человеку всегда давался шанс наладить свою жизнь, получить работу и какое-никакое жильё. Как пелось в популярной песне 40-х годов: «Нынче всякий труд почетен, где какой ни есть – человеку по работе воздается честь», и это были не пустые слова, а направленная политика государства.
 Некоторые, бродяги по призванию, даже в тех условиях умудрялись вести кочевой образ жизни, но и они вынуждены были, время от времени устраиваться на работу, чтобы немного подзаработать, прежде чем пуститься в очередное странствие. Таких называли «бичами». Да и бродяжничать по призванию, в стране-СССР, можно было только летом: зимой в морозы далеко не уедешь и в теплых подвалах не спрячешься – Россия по климату это не Франция и не Америка.
 Единственное кочевое племя тех времен – это цыгане, но как они кочевали, где и на что жили, кроме мелкого воровства, гаданий и попрошайничества - Михаилу Ефимовичу было неизвестно и неинтересно. Так было при тоталитарном советском строе – в социализме.
 Потом, борцы за демократию, к которым принадлежал и Михаил Ефимович, разрушили ненавистный им советский строй всеобщего равноправия и обязательного труда для всех здоровых взрослых людей, разрушив, заодно, и саму страну и наступили времена свободной демократии и всеобщих рыночных отношений.
 Обязательный труд сразу же был отменен, как и ответственность государства за обеспечение права людей на оплачиваемый труд – всё стало продаваться и покупаться, в том числе и жильё. Дорогие россияне, как говорил отец российской демократии Ельцин Борис Николаевич, в просторечии – «Беспалый», поскольку у него не хватало пальцев на левой руке, получили возможность продавать вполне благоустроенное жильё и уходить жить куда угодно: на улицу, в подвалы и чердаки – хоть в лес или на тот свет – это собственный выбор свободных людей.
 Тут же появилось множество мошенников и уголовников, помогающих гражданам избавиться от жилья и от денег за это жильё. Вот такие обманутые, вольно или невольно, люди и составили общность граждан, называемых бомжами, которая состоит из двух групп: скрытые и уличные бомжи.
 Скрытые бомжи не имеют собственного жилья, но имеют работу, которая обеспечивает им возможность снимать в наем платное жильё или же проживают вместе с собственником жилья, находясь с ним в родственных или дружеских отношениях. Например, бывший мэр Москвы Лужков, постоянно твердил, что у него нет собственной квартиры в Москве, и он проживает на служебной квартире или у своей жены – миллиардерши. Он скрытый бомж.
Уличные бомжи не имеют ни собственного жилья, ни работы, позволяющей снимать жильё, ни родственников у которых можно бесплатно пожить. Их кров: небо голубое или хмурое и всякие закутки для ночлега, как у Михаила Ефимовича.
 Он стал вспоминать свой жизненный путь, пытаясь снова и снова разобраться: как такой борец за демократию, как он, оказался на чердаке заброшенного дома и считает, что ему ещё повезло.
III
Михаил Ефимович родился и вырос в небольшом поселке на Кубани, вдали от центра, куда его родители переехали с Урала в начале 50-ых годов двадцатого века. Как говорил его отец, переехать предложила сестра матери Миши, оставшаяся одинокой после войны - в чудом уцелевшем доме родителей мужа, погибших, как и её муж, во время войны. Немалую роль в переезде родителей сыграл и фильм «Кубанские казаки», где показывалась счастливая жизнь на Кубани после войны.
Действительность оказалась не такой радужной, как в кино, но климат здесь значительно лучше уральского и жизнь родителей наладилась вполне приличная для тех лет.
 Его отец и мать из-за войны не смогли получить образование, а потом уже и не стремились к нему. Отец работал шофером на местной автобазе и целыми днями был в разъездах, а мать, окончив какие-то курсы, стала работать бухгалтером в местном промкомбинате, который обеспечивал быт сельчан и выпускал простые потребительские товары и продукты.
 Первое время родители жили у сестры матери, но через два года у них родился сын – Михаил Ефимович, единственный ребенок, и родители получили от автобазы двухкомнатную квартиру в домике на две семьи, но с отдельным входом и небольшим участком земли, который засадили плодовыми деревьями и вполне обеспечивали себя фруктами и овощами.
 Мать, оставив работу по уходу за ребенком, несколько лет была домохозяйкой, о чём потом неоднократно сожалела, но тогда шоферской зарплаты отца вполне хватало на семью из трёх человек и они жили безбедно, как и их соседи по дому, по улице и в поселке.
До четырех лет Миша растился дома, а мать хлопотала по хозяйству: стирала, готовила еду, работала летом в огороде, где сажала и выращивала овощи и картошку в благодатном кубанском климате и выполняла ещё множество домашних дел сельской женщины пятидесятых годов прошлого века.
 Не всегда ей удавалось присесть и отдохнуть, а Миша возился с игрушками: на полу в комнате зимой или летом во дворе у сарайчика, где родители огораживали ему загончик, и стелили там старое покрывало с кровати, на котором он и занимался своими игрушками. Игрушки эти, в основном, машинки из жести или дерева, привозил отец из своих рейсов по району, но иногда и из Краснодара, если его посылали туда за грузом.
В сарайчике возился и похрюкивал поросенок, которого брали весной на откорм в совхозе. К поросенку давался центнер комбикормов, часть кормов привозил отец, прихватывая их по дороге из рейсов, к ним добавлялась картошка с огорода и поздней осенью откормленная свинья в 6-8 пудов весом, сдавалась назад в совхоз. Родителям выдавалось мясо этой или другой туши свиньи из расчета половины от веса сданной живой свиньи.
 Во дворе бродили летом с десяток кур, которые поклевывали всяких жучков-червячков, траву с сада-огорода и остатки еды с хозяйского стола. Куры неслись на соломе, в сарайчике, у входа, и мать каждый день собирала там три-четыре яйца, свежих и теплых и частенько кормила Мишу по утрам омлетом.
Отец уходил на работу рано утром, а возвращался, обычно, поздно вечером, иногда на своей машине ГАЗ, чтобы завтра утром, не заходя на базу, отправиться в рейс. Изредка он приходил и на обед, если ремонтировал машину или проезжал мимо из рейса.
 В субботу отец возвращался с работы часа в три дня, обедал, переодевался и отправлялся в поселковую баню – это был его банный день. Иногда он брал с собой и Мишу, если не было ветра и холода.
 К их приходу, в бане, в общем входном зале, толпились мужчины и женщины, занимая очередь для входа в банные отделения: мужское и женское. Прождав с час, отец и сын попадали в раздевалку мужского отделения бани, где стояли скамейки и шкафчики для одежды. Отец раздевался сам, раздевал Мишу, доставал свой веник, брал оцинкованный тазик, стоявший наверху шкафчика, с нарисованным номером, что и на шкафе, брал у входа в мыльную ещё один тазик без номера - для Миши, и они входили в саму баню.
Это было большое помещение с каменными лавками на железных ножках, на этих лавках сидели голые мужики и стояли тазики с водой, которая набиралась здесь же из кранов, торчащих из стены.
 Отец находил свободную лавку, ополаскивал её горячей водой, чтобы смыть остатки мыла и листья от веников предыдущих посетителей, наливал теплой воды в тазики и начинал мыть Мишу. В обычные дни мать мыла его дома в оцинкованной ванночке, которая ставилась на пол в кухне, но ванночка небольшая, не поплещешься, да и мать ругалась, если Миша разливал воду, а здесь в бане, можно было плескаться в своё удовольствие, и никто не ругался.
 Помыв Мишу, отец наливал ему тазик с теплой водой, в которой он и начинал плескаться, а отец, тем временем, мылился сам мыльной мочалкой, потом смывал мыльную пену, обливался теплой водой, потом запаривал веник в кипятке и, подождав немного, брал веник и шёл в парную, наказав Мише не вставать с лавки.
 Дверь в парную открывалась, и отец исчезал в клубах пара. Отец как-то взял в парную и Мишу, но там было очень жарко, из трубы вверху с рычанием вырывался пар, мужики хлестали себя и друг друга вениками, словно дрались, Миша испугался, заплакал и отец больше его с собой в парную не брал.
 Из парной отец возвращался красный и горячий, покрытый прилипшими листьями от веника, обливался холодной водой из тазика, потом, немного посидев и сменив воду в тазике у Миши, снова уходил в парную. Вернувшись, он отдыхал, прополаскивал веник, собирал мочалки и мыло и они отправлялись в раздевалку: вытираться и одеваться.
Отец ставил тазик наверху шкафчика, тогда банщик открывал шкафчик большим ключом, висевшим у него на цепочке у пояса. Отец обтирал Мишу досуха, одевал, но не до конца, чтобы он не вспотел, потом вытирался и одевался сам, укутывал Мишу, и они выходили в зал ожидания и отдыха.
 Там в углу стоял буфет, в котором продавался лимонад, пиво, конфеты и пряники. Отец брал себе кружку пива, Мише стакан лимонада и леденец на палочке, они садились на скамейку и отдыхали после бани, попивая свои напитки.
 Закончив, покидали баню, направляясь к своему дому – не спеша, если было тепло и тихо; по-быстрее, если к вечеру похолодало или поднялся ветерок: тогда отец брал Мишу на руки и торопился к дому, хотя идти было недалеко – всего с полкилометра пути.
Вернувшись домой, они ожидали мать, которая следом за ними тоже уходила в баню, а иногда, они вместе уходили и вместе возвращались из бани.
 Мать быстро собирала ужин, они садились за стол, кормили Мишу, отец выпивал стакан водки и мать принимала пару рюмок, они ужинали и укладывали Мишу спать, вынося его кроватку из спальни в комнату. Миша быстро засыпал, и родители уходили в спальню.
Однажды, в такой банный день, Миша проснулся отчего-то. За окном было темно, а из спальни доносились стоны матери. Миша вылез из своей кроватки, пошел к спальне и открыл дверь.
 В комнате тускло светил ночник. Отец подмял мать под себя и как бы душил её, а мать стонала и тихонько вскрикивала, как будто прося о помощи. Миша испугался, заплакал и закричал: это были его родители, и он не понимал, почему они так дерутся.
Мать тут же вскочила, нагая подбежала к нему и стала успокаивать ребенка, виновато поглядывая на отца. Мишу с трудом удалось успокоить и снова уложить спать, но с тех пор он уже постоянно спал в другой комнате, отдельно от родителей, а дверь в спальню всегда закрывалась на задвижку, которую привинтил отец.
Тем не менее, больше детей у его родителей не появилось, и Миша рос единственным ребенком, что в те времена было большой редкостью.
Летом, по воскресеньям, отец выводил свой мотоцикл с коляской из сарайчика, мать садилась в люльку, брала Мишу на колени, и отец вёз их к ближнему пруду, в километре от поселка.
 Этот пруд образовался на месте оврага, который перегородили земляной дамбой, за которой и скопилась вода. Берега пруда заросли ветлами, здесь было тихо и безлюдно. Мать стелила скатерть, доставала из корзины еду, и вся семья спокойно проводила несколько часов у воды. Родители сидели или лежали под деревьями, а Миша носился вдоль берега, гоняя бабочек и стрекоз или кидая камешки в пруд, но в воду не заходил – родители не велели, а он приучился слушаться их и не капризничать.
 Однажды, он с отцом был в сельском магазине и, увидев паровозик с рельсами, попросил купить игрушку, но отец ему отказал. Тогда Миша устроил плач и рёв, отец увёл его домой и там раза три стеганул Мишу своим солдатским ремнем, оставшимся после службы в армии. Этого было достаточно, чтобы Миша понял, что родителей лучше слушаться и просить, чем самовольничать и требовать, потому что, позже, успокоившись, отец купил ему этот паровозик.
 Так Миша потом и поступал в жизни: преклонялся перед старшими, к которым относились все его начальники и просто люди, от которых он зависел или хотел добиться чего-нибудь.
К вечеру они возвращались домой с пруда, ложились спать и, засыпая, Миша иногда слышал из спальни уже привычные стоны матери, но не пугался: ничего плохого для него между родителями не происходило – это такая их взрослая жизнь.



IV
В четыре года Мишу отдали в детский сад, и мать снова пошла работать на прежнее место бухгалтером. Детский сад и детский дом – эти названия появились при советской власти и обозначали детские воспитательные учреждения для детей от трёх до семи лет из семьи; и детей без семьи - до их совершеннолетия.
 В царской России подобные учреждения именовались пансионом и приютом или сиротским домом. В доме дети живут, в саду - расцветают, в приюте - ютятся, в пансионе – кормятся: в этом и заключалось разное отношение к детям при царизме и при советской власти.
Дома Миша был предоставлен сам себе, пока мать хлопотала по хозяйству. Выходы из дома в поселок бывали редки, детей его возраста по соседству не было, поэтому не было и опыта общения со сверстниками и в детском саду он поначалу дичился и не мог привыкнуть к жизни по распорядку, который заключался в следующем.
Утром мать приводила его в садик, раздевала и переобувала и отправляла в группу, несмотря на его насупленный и понурый вид. В группе его встречала воспитательница и усаживала за столик, пока все дети не соберутся.
Дождавшись положенного времени, воспитательница командовала детям идти мыть руки к завтраку. Ребятишки гурьбой бежали в комнату, где на стене висели рукомойники, под ними тянулся жестяной желоб, куда стекала вода после умывания, перетекая потом в большое помойное ведро, которое быстро наполнялось.
 Приходила нянечка и меняла это полное ведро на пустое, стоявшее рядом, а полное ведро выносила во двор и выливала воду в выгребную яму, располагавшуюся в углу заднего двора садика.
Вымыв руки, дети возвращались в общую комнату, где на столиках уже стояли тарелки с кашей, рядом с тарелкой лежал кусок хлеба с маслом, и стояла кружка с чаем. Это был обычный завтрак в детсаду, менялась только каша в тарелке: манная, перловая, гречневая или рисовая, овсяная, ячневая или пшенная, а то и вовсе неизвестного названия.
 Перед завтраком няня обносила всех детей рыбьим жиром, который она наливала из бутылки в ложку и давала каждому ребенку выпить из этой ложки. Иногда, если в группу заходил кто-то посторонний, нянечка наливала рыбий жир каждому ребенку в его ложку, лежащую рядом с тарелкой каши, и ждала, чтобы ребенок выпил и проглотил этот противный рыбий жир. Миша выпивал свою ложку рыбьего жира безропотно – старших надо слушаться.
После завтрака, воспитательница Мария Николаевна, рассаживала детей на стульчиках вдоль стенки и читала им сказки, пока нянечка – тётя Нина, убирала посуду со столиков. Потом все одевались и выходили гулять на участок возле садика или сидели на веранде – если шёл дождь.
 Ребятишки бегали друг за другом, ловили жучков и бабочек или нюхали цветы, которые росли на клумбах вдоль забора, отгораживающего детский мир садика от улицы взрослых людей. Миша тоже играл, как и все, но только если его звали, а поймав бабочку он, иногда, отрывал ей ножки, сажал снова на цветок и смотрел, как она пытается улететь, но не может.
Вернувшись с прогулки, дети играли игрушками, которые были сложены в большой ящик в углу комнаты. Чтобы взять ту игрушку, что хочется, надо было быстро раздеться и переобуться и первому подбежать к этому ящику и выбрать свою игрушку. Там лежали жестяные машинки, пирамидки, кубики, куклы, деревянные паровозики с вагончиками, плюшевые мишки и собачки и ещё какие-то зверушки непонятного вида.
Расхватав игрушки, дети разбивались на стайки и, объединив игрушки, затевали коллективные игры, а Миша обычно катал по комнате машинку, если она ему доставалась, и изображал из себя шофера, как и его папа.
Наступало время обеда. Дети снова шли в умывальник и мыли руки, а нянечка расставляла тарелки на столах и наливала в них суп, щи или борщ и снова давала по куску белого хлеба.
 Надо было съесть первое и тогда, в опустевшую тарелку ложилась котлета или кусок омлета с картошкой, или макаронами и рядом ставился стакан компота. Всё это съедалось без напоминаний, и воспитательница вела детей в туалетную комнату и рассаживала всех на белые эмалированные горшки, стоявшие там вдоль стен.
 Сделав дело, дети вставали, приходила няня и вытирала им попки мокрым полотенцем, а воспитательница уводила детей обратно в комнату, где уже стояли кроватки в виде раскладных козлов, с натянутой на раму парусиной, поверх которой лежали матрац с простыней, подушкой и одеялом – всё это успевала расставить няня.
 Дети раздевались и ложились спать: наступал тихий час дневного сна. Если кому – то спать не хотелось, то можно было просто лежать, но разговаривать нельзя – за этим следила Мария Николаевна, которая садилась в углу комнаты на стул и читала какую-то свою книгу.
Няня, тем временем, сливала отходы детской жизни из горшков в ведро, выносила это ведро во двор и сливала нечистоты всё в ту же выгребную яму: никакой канализации в поселке не было.
 Был недавно построенный водопровод, две нитки которого закопали вдоль улиц поселка, поставив водоразборные колонки на перекрестках, так что за водой можно было пройти не больше квартала.
 За нечистотами детсада один раз в неделю приезжал золотарь на телеге, которую тянула пегая лошаденка. В телеге стояли две железные бочки. Золотарь – неопрятный мужичонка с всклокоченной седой бородёнкой, подгонял телегу из проулка к выгребной яме, открывал дощатую крышку и большим черпаком на длинной деревянной ручке переливал содержимое ямы в бочки на телеге, под взглядами детей, смотревших из окон.
 Опорожнив яму, он закрывал её и уезжал со своим грузом на край поселка, где сливал содержимое бочек в овраг, выполняющий роль полей орошения. С той поры, Миша, когда ему бывало трудно в жизни, всегда вспоминал этого золотаря, как пример падения человека, что иногда помогало ему преодолевать житейские трудности, однако, он никогда не предполагал, что окажется совсем рядом с этим золотарем по образу и способу существования.
Детский сад был таким же насыпным домом, как и тот, где жил Миша, только побольше. Групп в нём было три, у каждой группы всего одна комната, где дети ели, играли и спали, а для подвижных игр был общий зал, куда группы детей ходили по очереди.
После дневного сна дети одевались, снова играли в комнате, потом был полдник из стакана молока с хлебом, затем прогулка на участке, откуда детей и забирали родители, возвращаясь с работы.
Мишу обычно забирала мама, но иногда подъезжал отец на своём грузовике, сажал сына в кабину рядом с собой и они подъезжали к своему дому, где отец и оставлял грузовик на ночь, чтобы завтра с утра отправиться в рейс прямо из дома.
 Миша очень гордился, когда уезжал из садика вместе с отцом на автомобиле: мало кого из детей увозили на автомобиле - личных легковых авто тогда на весь поселок было два или три, а на мотоциклах, которых было уже достаточно, совсем не то – нет кабины!
Постепенно Миша привык к посещению детсада и воспринимал это как желание родителей, которое надо выполнять. Таких детсадов на весь поселок было два, и большинство детей оставались дома, где, при работающих родителях, за ними присматривали бабушки или старшие дети, пусть даже семи – восьми лет.
 Преступности в отношении детей тогда не было и никому в голову не могло прийти, что чужие взрослые ворвутся в дом, узнав, что дети остались одни. Иногда и соседские бабушки брали детей под присмотр совершенно бескорыстно.
Месяца через три, воспитательница Мария Николаевна, присмотревшись к тихому и покладистому мальчику, который безропотно выполнял все её команды, стала поручать Мише роль старшего по группе, если ей надо было ненадолго отлучиться.
 Обычно она говорила так: - Дети, сейчас я выйду на минутку, вы сидите смирно за столиками и играйте своими игрушками, а Миша потом расскажет мне, кто здесь баловался в моё отсутствие, - и уходила. Миша очень гордился поручением воспитательницы и по её возвращению добросовестно и подробно рассказывал, кто и как себя вёл, примерно так: - Мария Николаевна, а Лена Осипова без вас плевалась на Костю Мурзенко, а Костя Мурзенко сказал ей плохое слово «сука». Витя Грач снял штаны и побежал босиком в туалет, а Оксана и Оля отнимали друг у друга куклу и оторвали ей руку.
Воспитательница хвалила Мишу и делала замечания непослушным, а иногда и наказывала провинившихся, ставя их в угол, и Миша знал, что это по его словам наказали детей – вот что значит доверие взрослых.
 Постепенно он стал считать себя ответственным за порядок в группе и докладывал воспитательнице обо всех шалостях детей, даже когда его и не просили. Дети знали, что Миша всё расскажет о них воспитательнице и называли его ябедой. Мальчики, иногда, пинали его сзади, исподтишка, на прогулке, а девочки просто толкали в грязь, если прогулка была после дождя, но Миша не обижался и с ещё большим усердием служил воспитательнице, будучи её глазами и ушами в группе.
Дома Миша рос тихим и послушным мальчиком, настолько послушным, что отец иногда вспыхивал: - Пусть бы что-нибудь сломал или набедокурил, а то не поймешь – есть в доме ребенок или нет!
 На что мать неизменно отвечала: - Вот и хорошо, что тихий – не будет хулиганом, когда подрастёт, и не будет попадать в плохие истории и связываться с плохими людьми.
Впрочем, отца Миша видел изредка, в выходной день и то не всегда: такова жизнь сельского шофера – сегодня здесь, а завтра там, в постоянных разъездах по краю. Осенью в уборочную страду, отец вообще жил в совхозе, куда его направляли с грузовиком в помощь. По окончанию уборочной дома, он грузился в товарняк и поездом уезжал в Сибирь или Казахстан на уборку их урожая.
Мать Миши была женщина болезненная от рождения и от голодных военных лет, пришедшихся на её детские годы и ребенком занималась мало: одеть и накормить – все материнские заботы, поэтому характер Миши формировался в детсаду, где с помощью воспитательницы он осваивал азы доносительства и подхалимажа - и осваивал вполне успешно.
Будучи дома предоставленным сам себе, он листал детские книжки с картинками, играл машинками, изображая себя шофером, как отец, или слушал детские передачи по радио, а с пяти лет уже ставил и слушал детские пластинки на радиоле, которую купили родители и поставили в углу комнаты, где играл и спал Миша.
Иногда, когда мать ненадолго выходила из дома по своим делам, Миша подносил стул к буфету, стоявшему в комнате, залезал на стул, открывал верхнюю дверцу буфета, дотягивался до полотняного мешочка, где лежали шоколадные конфеты, брал две конфеты, закрывал буфет, отодвигал стул на место и торопливо съедал конфеты в своём углу - пока не вернулась мать.
 Конфеты были дома всегда, но только карамельки, а шоколадные конфеты покупала мать в дни зарплаты или привозил отец из своих поездок. Мать ставила эти конфеты по выходным дням на стол, когда все вместе пили чай, но Мише хотелось отведать их мягкой сладости всегда – вот и приходилось брать их украдкой, когда отца и матери не было дома. Родители может и замечали, что конфет становилось меньше, но ничего не говорили ему: ведь он брал понемногу и не каждый день, а прямого запрета на конфеты ему никто не давал.
Примерно в таких деяниях Миши дома и в детсаду незаметно прошли три года и в сентябре, семи лет от роду, он пошел в школу, так и не обретя друзей ни в саду, ни по соседству и его смиренность перешла в робость и застенчивость перед незнакомыми ему ровесниками и взрослыми людьми.


V
Миша пошел в школу, которая находилась неподалеку от его дома на соседней улице и располагалась в старом двухэтажном здании, где раньше была купеческая лавка, а на втором этаже жил сам купец с семьёй.
 Школа была начальная и классов в ней всего четыре – по одному на каждый год обучения. В его классе оказались почти все дети из их детсадовской группы и несколько детей из окрестных домов, которые не ходили в детсад. В саду детей обучили чтению по слогам и счету до десяти, а в школе всё начиналось заново, чтобы и другие, кто этого не умел, могли обучиться чтению и счету. Учились дети шесть дней в неделю по четыре урока в день, так что времени свободного оставалось много.
После уроков, Миша один возвращался домой, разогревал еду на газовой плите, которую недавно установили родители на кухне, в углу которой теперь стоял большой красный баллон с газом.
 Сельский мальчик в семь лет это уже вполне самостоятельный человечек, способный накормить себя той едой, что оставили ему родители – проблем здесь не было.
 Проблемы появились у Миши в школе и в классе. Детсадовские одноклассники помнили его доносительство там и опасались того же в школе, а потому стали настраивать всех остальных против Миши. Он попробовал искать защиты у классной учительницы Нины Ивановны, пожаловался на ребят и одновременно доложил ей, что двое ребят курили в туалете папиросы, просто пуская дым. Учительница неодобрительно выслушала его и сказала, что доносить на других нехорошо, так делали предатели, во время войны с фашистами и у неё из-за этих предателей погибла мать. Надо дружить с ребятами и в его доносах она не нуждается.
Потом Нина Ивановна так и сказала перед всем классом: - Вы теперь уже не дети, а ученики в школе – школьники. За учебу в классе отвечаю я, за свой внешний вид отвечает ученик и родители, а за порядок в классе отвечает дежурный и все вопросы дисциплины ученики должны решать сами , между собой, а не доносить мне на других, как пробуют некоторые, - и мельком взглянула на Мишу. Он понял, что учительница ему не заступница, но всё равно, надо было найти себе поддержку в классе, и он нашел её в однокласснике Юрке, который жил неподалеку, в детсад не ходил и был крепким разбитным мальчишкой, почти на год старше других.
Миша приносил из дома конфеты или пряники, делился с Юркой бутербродами, которые ему давала мать - потому что в школе никаких завтраков не было. Воды можно было попить только из железного бачка, который стоял на табурете у входа в раздевалку, а рядом висела на гвоздике жестяная кружка, привязанная цепочкой к ручке бачка.
Юрка охотно поедал всё, что Миша приносил из дома и взял его под свою защиту, да и ребята из сада убедились, что Миша больше не ябедничает на них и стали относиться к нему по дружески – обиды в детстве прощаются быстро.
После уроков, Миша шёл домой, обедал тем, что находил на плите, и, если была хорошая погода, бежал к Юрке. Тот жил один с матерью в покосившейся избушке - мазанке с глиняным полом. Его мать работала уборщицей в магазине, отца не было, и куда он девался, Юрка не говорил, а Миша не спрашивал. Жили они с матерью бедновато, поиграть в избе было нечем, и ребята обычно шли на речку, которая протекала за околицей вдоль поселка. Впрочем, это была даже не речка, а скорее ручей, но протекал он в ложбине, промытой талыми водами и заросшей по берегам ивами и тополями, Местами ручей разливался в вымоинах, образуя омуты и заводи. Там водилась рыба, которую Юрка наловчился ловить на удочку и стал учить этому делу и Мишу. За пару часов они выуживали несколько рыбешек, иногда достаточно крупных: плотва, окуньки, щурята, а изредка попадались и сомики.
Рыбешку Юрка уносил домой всю: пойманную им и ту, что поймал Миша и его мать, потом, варила уху или жарила эту рыбу, угощая и Мишу, если он был у них. Мишина мать не одобряла эту дружбу сына с безотцовщиной, как она говорила, и не разрешала Мише приводить Юрку домой, где ребятам было чем заняться. Но нельзя, значит нельзя, и Миша покорно выполнял волю матери.
 По воскресеньям мать давала Мише денег на билет в кино и на мороженое и он, забежав за Юркой, отправлялся в клуб, находившийся в середине поселка в барском доме, к которому сзади пристроили зал для показа кино. Детский билет на дневной сеанс стоил десять копеек, так что маминых денег вполне хватало на два билета, но без мороженого.
В школе Миша учился вполне успешно, был твердым хорошистом, хотя иногда и проскакивали в отметках дневника и троечки. Нина Ивановна говорила, что Миша может учиться лучше, но нет у него внутреннего огонька и задора в учебе, нет самостоятельности: скажут ему – он сделает, не скажут – инициативу проявлять не будет.
Своё место Миша нашел в общественной работе. В четвертом классе их всех приняли в пионеры и Мишу, как спокойного и уравновешенного ученика выбрали звеньевым отряда – это была небольшая, но власть над одноклассниками и возможность услужить более взрослым руководителям пионерской дружины школы, хотя дружина и состояла всего из одного класса – отряда.
Пионерская организация СССР была составной частью коммунистического воспитания людей, начиная с детского возраста и далее: пионер – комсомолец – член партии. За основу воспитания были взяты христианские заповеди, из которых убрали заповеди по почитанию бога и добавили борьбу за мир, интернационализм и построение коммунизма.
Пионер – значит передовой, первый: именно с пионеров должно было начинаться воспитание человека – честного, бескорыстного, самоотверженного по отношению к другим и патриота страны – СССР. Были ещё и октябрята, в которые вступали ученики первого класса, но что это такое малыши не понимали, а в пионеры принимали с десяти лет – вполне сознательный возраст. Сейчас демократы хотят ввести уголовную ответственность детей с 12-ти лет, полагая, что к этому возрасту ребенок уже может и должен отвечать за свои проступки.
Задача пионерской организации была отвлечь детей от уличной подворотни, приучить к товариществу и коллективизму. Товарищество – это помощь отстающим в учебе, а коллективизм – это совместное проведение досуга: походы в лес, в кино, занятия спортивными играми и прочие детские увлечения. Подросших пионеров с 14-ти лет принимали в комсомол, который должен был продолжать воспитывать порядочных юношей и девушек и, затем, наиболее добросовестные из них вступали в коммунистическую партию.
 Такая ступенчатая подготовка должна была обеспечить и воспитание всего общества. И действительно, в начальные годы революции на волне всеобщего энтузиазма охватившего людей, освобожденных от власти денег и рабского унижения привилегированными сословиями, наиболее честные и передовые люди, в том числе юные и подростки, активно включились в построение передового бесклассового общества.
 Основы этого общества были заложены уже к 40-вым годам 20-го века, но началась Отечественная война с немецкими фашистами, честные и принципиальные партийцы и комсомольцы ушли добровольцами на фронт и там погибли, а их места в тылу и после войны заняли приспособленцы, которые как плесень стали душить всё живое, навязывая обществу свои представления о жизни, где личное благосостояние всегда стоит на первом месте.
К 60 – ым годам эта людская плесень охватила уже и комсомол и пионерию, где формализм победил созидание, а отчетность стала важнее результатов. Именно в такую среду пионерии и попал Миша Рзавец.
Пионерские обязанности Миши были несложны, как и у всех пионеров того времени. Чаще всего звеном обсуждали плохую успеваемость пионера или какой-нибудь проступок по поведению. Остальные пионерские дела были скорее развлечением, чем обязанностью. Собирали металлолом и макулатуру, чтобы отличиться, в воскресенье иногда ходили в поход на целый день за околицу поселка на пруд или речушку, где играли в разведчиков. В мае участвовали в прополке свеклы на совхозных полях, а в сентябре помогали убирать эту свеклу и картошку. Участвовали всей школой, но Миша обязательно указывал в школьной стенной газете, что именно его звено совершало эти пионерские дела.
И обычные ребячьи игры легко представлялись пионерскими делами, если вовремя и правильно рассказать о них взрослым. Так Миша понял ещё в детстве, что важно не сделать дело, а правильно отчитаться за него, тогда само дело можно и не делать. Именно в годы его детства зарождались формализм и показуха, под напором которых через четверть века рухнула народная власть, а исполнители ещё только подрастали и одним из них становился Миша.
Но пока, он вместе с одноклассниками из своего пионерского звена ходили в школу, собирались ватагами на пруду, играли в казаков – разбойников, ходили в кино по воскресеньям и неохотно помогали родителям в домашнем хозяйстве на огороде и по уходу за живностью на подворье.
 Мать Миши держала теперь только кур, которые не требовали ухода, но многим его одноклассникам приходилось рвать траву для кроликов или чистить загон, где хрюкали свиньи – так делал его друг Юрка: они держали свиней. Мать Юрки весной брала трёх поросят в совхозе, получала на них корм и после откорма осенью сдавала обратно двух свиней, а третья оставалась им за работу.
 Поздней осенью она приглашала забойщика, тот резал свинью, разделывал тушу и уходил с окороком в руках. Юркина мать продавала половину туши, а вторую половину оставляла на пропитание. Это было большое подспорье к её небольшой зарплате, что позволяло Юрке учиться в школе и быть обутым и одетым не хуже остальных ребят. Надо сказать, что держать коров, свиней и прочую живность на подворье в поселке разрешили года два назад, а до этого, по указке Хрущева, который возглавлял тогда страну – СССР, животноводство в поселках и городках запрещалось, в деревнях облагалось большим налогом, и разводить скот было невыгодно. Хрущева скинули с поста его товарищи по партии и снова разрешили вести подсобные хозяйства – главное, чтобы соседи не жаловались.
За модой тогда особенно не гонялись и потому ребята одевались просто, дешево и практично: зимой полупальто, кирзовые сапоги и шапка или фуражка – благо, что зима в тех местах без сильных морозов, а летом – брюки, рубашка и сандалии или кеды: прототип нынешних кроссовок, но попроще – х/б материя и резина.
Друг Юрка мог бы получать пособие от школы, как из малообеспеченной семьи: бесплатно одежду и учебники, но он стеснялся своей бедности и был как все. Не стесняясь, впрочем, отнимать, иногда, у более слабых ребят их карманные деньги, зная, что родителям они никогда не пожалуются: это была бы ябеда, а ябед тогда не любили и презирали.
 Потому и Миша перестал ябедничать учителям, а дома он этого никогда не делал, даже когда ходил в детсад. Однажды он начал рассказывать отцу, что один мальчик в их группе ругается и плюётся, так отец шлепнул его ладонью по губам и сказал что выпорет, если ещё услышит, как его сын ябедничает.
Четвертый класс Миша закончил без троек: вообще-то одна тройка по арифметике должна быть, но ему, как звеньевому пионерского отряда, учитель дал легкое контрольное задание и потом поставил четверку за четверть и за год. Так Миша ещё раз понял, что быть на виду и помогать взрослым – это хорошо и выгодно.
Лето шло быстро и незаметно. В пионерский лагерь он не поехал: не захотел, и родители не возражали, хотя и опасались его приятеля Юрки: как бы он дурно не повлиял на Мишу. Но в тот год, в СССР, впервые ввели минимальную заработную плату в 60-т рублей, с которой не брали налоги и ввели пенсии для колхозников, чего раньше не было. Юркина мать тоже получила прибавку к зарплате, плюс 5-ть рублей, как матери одиночке и потому Юрка стал жить намного лучше, успокоился и перестал хулиганить.
 Это успокоило и родителей Миши, которые перестали возражать против его встреч с Юркой. К тому же, Миша придумал сказать родителям, что он, как пионерский звеньевой, взял шефство над другом, чтобы он учился и вёл себя лучше. На том все и успокоились.
Ребята бегали на пруд купаться, мастерили во дворе луки со стрелами и рогатки для охоты на птичек и бегали за околицу в рощу играть в войну и стрелять птиц из рогатки. Миша с Юркой тоже делали вылазки в городской сквер у кинотеатра, где охотились на воробьёв и собирали пустые бутылки.
 Взрослые после работы присаживались компанией на скамейки в сквере, выпивали немного водки и пива, а пустые бутылки оставляли – вот с утра эти пустые бутылки и становились добычей мальчишек. Собранные бутылки они несли в приемный пункт стеклотары, где приемщик проверял горлышки бутылок на отсутствие сколов и расплачивался по 12 копеек за каждую бутылку. Этих денег ребятам вполне хватало на посещение кино и мороженое, а больше им ничего и не было нужно: одеты, обуты и накормлены они были так же, как и их сверстники.
 Главным были не сами деньги, а то, что они как бы заработаны и не выпрошены у родителей. У Юрки была мечта купить велосипед, чтобы гонять по поселку, как и Миша, но велосипед стоил 40 рублей, которые на бутылках не соберёшь, а потому друзья ездили вдвоём на Мишином велосипеде, крутя педали по-переменке.
В те, шестидесятые годы, говорить и мечтать о деньгах, как средстве хорошей жизни, было не принято ни среди взрослых, ни среди детей. Зарплата, хотя и была разная, но отличалась не сильно: так, отец Миши, работая шофером, получал больше двухсот рублей. Юрина мать, работая уборщицей, получала 70 рублей, но зависти или злобы по отношению к родителям Миши у неё не было – так сложилась её жизнь после войны, в которой она потеряла обоих родителей. Люди рабочих профессий зарабатывали больше, чем местная интеллигенция: врачи и учителя, но не намного.
 При желании, всегда можно было подработать: Юрина мать работала по совместительству на полставки уборщицы в сберкассе и в итоге зарабатывала почти как начинающий учитель. Рабочему токарю или слесарю достаточно было начать работать с огоньком без долгих перекуров, как его заработок возрастал в полтора – два раза.
 Но и учитель, и врач тоже могли работать на полторы ставки, только многие не хотели: зачем пропадать целыми днями на работе, если зарплаты вполне хватает на приличную, по тем понятиям жизнь: одеваться; есть-пить; покупать кое-какую мебель и товары; ездить в отпуск раз в год на курорты или в пансионаты по профсоюзным путевкам, почти бесплатно - только проезд платный.
 Например, проезд по ж/д от поселка до Москвы стоил 11 рублей в плацкартном вагоне. Все остальные потребности людей: медицина, учеба и обеспечение жильем были бесплатными для всех, но жилья надо было ждать в очереди – после войны прошло только двадцать лет, и в полуразрушенной стране ощущалась острая нехватка жилья в виде отдельных квартир, однако на улице никто не жил.
 Многие семьи имели только комнату в общей квартире или комнату в общежитии. Поэтому, деньги в советском обществе тех лет не имели особой роли, человек пользовался уважением за труд, а не за количество денег и жадность к деньгам была у немногих.
 Знакомые односельчане, встречаясь случайно, обычно говорили между собой о здоровье, о работе, лишь мельком упоминая о зарплате, зная, что зарплата зависит от качества и количества труда: хочешь больше заработать – работай лучше, повышай свою квалификацию и твой заработок увеличится. Можно было перейти на другую работу, где твоя квалификация будет соответствовать зарплате: рабочие руки требовались везде – у станка, в школе, в больнице – безработицы, как понятия, не существовало вовсе.
Летние каникулы закончились, и началась учеба Миши в пятом классе средней школы.

VI
Новое трехэтажное здание средней школы построили в поселке два года назад, в центре, недалеко от кинотеатра. От дома до школы Мише теперь надо было проходить с километр, поэтому выходить из дома приходилось раньше, чтобы не опоздать к урокам. А опаздывать ему было нельзя: их класс перешёл в новую школу, но не полностью и к ним добавили учеников из другой начальной школы, а потому, Миша – как единственный оставшийся в классе пионерский звеньевой, был назначен председателем совета отряда: этот совет состоял из трёх человек – его и двух звеньевых.
 Должность председателя была почетна и необременительна: нужно вовремя отчитываться о работе пионеров класса, и важно не сделать что-то полезное, а правильно отчитаться о якобы проделанной работе.
 Например, сходили классом в кино на новый детский фильм – тут же заметка Миши в стенгазете пионерской дружины о коллективном походе пионеров отряда в кино. Попросил Миша одноклассников принести из дома ненужные газеты и книги – в отчет отряда о сборе макулатуры и прочих подобных мероприятиях. Так живые детские поступки оформлялись как организованная пионерская деятельность отряда.
 И, как потом убедился Миша, точно также поступали и в комсомоле, и в партии – КПСС, которая руководила государством – СССР. В итоге, через много лет, выросшие из пионерских активистов члены партии и комсомольцы привели к власти в стране беспринципных проходимцев и стяжателей, которые развалили и уничтожили страну, а начиналось всё с тихих и послушных пионерских вожаков – таких как Миша Рзавец.
Уже в самом начале учебы в пятом классе, заполняя дневники, кто-то из учеников обратил внимание, что если Мишины имя и отчество сократить до инициалов, то получиться слово «мерзавец», чему Миша очень расстроился и даже спросил отца: почему у них такая нехорошая фамилия. Отец обругал его, сказав, что это обычная украинская фамилия, и она случайно совпала с его именем – отчеством. Пусть Миша не расстраивается: не имя красит человека, а его дела и поступки – будешь хорошим человеком, и никто не вспомнит о фамилии, а будешь плохим человеком, тогда и с хорошей звучной фамилией тебя никто уважать не будет.
 Вот он, Ефим Михайлович, живет с этой фамилией и матери и сыну дал её и никто о нём плохого слова не скажет, а Миша назван в честь деда – Михаила, достойного человека, который погиб на войне, защищая Родину. Недалеко живет сосед по фамилии Шахрай, что по-украински означает: плут, мошенник, но никто его не называет так, и все уважают – простой, отзывчивый и работящий человек.
 – Расти и ты, сын, человеком и всё будет у тебя в жизни хорошо, если будешь поступать честно и бескорыстно, - заключил отец свои воспитательные слова и пошел смотреть телевизор, который они с матерью недавно купили и поставили у себя в спальне - чтобы не мешать Мише делать домашние уроки.
 Миша выслушал отца, но решил, что если его пионерская должность дает некоторые послабления в учебе: ему никогда не ставят двойки за невыученные уроки, потому что всегда можно сказать, что не успел занимаясь пионерскими делами, да и тройки ему ставили редко по той же причине – то не след отказываться от этих привилегий.
 Ребята в классе, однако, не забыли его фамильных совпадений и стали называть его «Мерза», если Миша что-то делал, на их взгляд, нехорошее. В будущем, взрослея, Миша всегда старался, по возможности, подписывая документы ставить инициалы после фамилии, чтобы не вызывать ненужных ассоциаций.
Учеба шла в привычном руле, как и пионерская работа и школьные годы замелькали один за другим.
После пятого класса Миша пробыл одну смену в пионерском лагере, но ему там не понравилось: пионервожатая поставила своих знакомых ребят во главе отрядов, и потому Миша оказался там обыкновенным рядовым пионером, а подчиняться он уже не умел, почувствовав себя в школе небольшим, но руководителем.
 На следующую смену и в следующем году он в пионерский лагерь больше не ездил.
Приятель Юрий, который продолжал покровительствовать Мише в конфликтах с соседскими ребятами, напротив, охотно уезжал в лагерь на все три смены.
 Мать Юры к тому времени из уборщиц перешла работать продавцом в продуктовом магазине и их жизнь вполне наладилась: все продукты она приносила из магазина и зарплаты, хоть и небольшой, вполне хватало на всё остальное – даже велосипед Юрке купила и телевизор в дом, куда они переехали из своей избушки – квартиру, такую же как у Миши, она получила от местного управления торговли.
Бывая у Юры в гостях после уроков, они вместе смотрели телевизор, и пили чай с конфетами, которые были всегда. Миша как-то спросил мать Юры: не опасно ли носить продукты из магазина, на что получил убедительные разъяснения, что гораздо опаснее иметь излишки товаров в магазине.
-Понимаешь, Миша, - объясняла Юрина мама – мы продаем продукты: сахар, муку, крупу и прочее и всё это надо упаковать в бумажные кульки, чтобы не рассыпалось. У нас в магазине стоит рулон упаковочной бумаги, весом почти триста килограммов и мы его расходуем за месяц. Я не обвешиваю и не обсчитываю покупателей, но за счет этой бумаги каждый месяц получается излишек продуктов на триста килограммов. Если этот излишек обнаружит ревизия, получится, что мы обманули покупателей и тогда нас накажут.
 Вот почему продавцы и берут излишек продуктов себе домой, чтобы не оказаться ворами. Да, мы кладем бумажку на весы с другой стороны для равновесия, но кулёк всё равно тяжелее. Ещё есть усушка, утряска и списание подпорченных товаров, которые мы не имеем права продавать, но они вполне съедобные: ты же ешь конфеты у нас, а это списанные конфеты, у которых закончился срок годности. Так и другие товары.
Поэтому, для нас, продавцов, лучше небольшая недостача товаров, чем излишек. Недостача – это ошибка продавца в пользу покупателей и её можно просто восполнить, что мы иногда и делаем, сообща внося в кассу недостающую сумму, а излишек - это обман покупателей, за что могут привлечь к уголовной ответственности.
 Так что Миша, можешь смело есть эти конфеты – они не краденые. Плохо, когда в коллективе магазина заводится продавец, который украдкой от остальных начинает таскать домой товары без меры – тогда при каждой ревизии оказывается крупная недостача и продавцов могут уволить за воровство денег из кассы, которого на самом деле не было, - закончила мать Юры свои объяснения.
 Мог ли Миша подумать тогда, что через много лет, в этой стране, но при другой власти, он – человек с высшим образованием, будет бездомным и безработным отщепенцем, вынужденным питаться, в основном, списанными продуктами, добытыми из мусорных контейнеров на рынке и у магазинов, но до этого была ещё целая жизнь.
 А пока, Миша понял, что и без обмана вполне можно получать выгоду – надо только грамотно выполнять правила и инструкции на работе, а в жизни руководствоваться только личными интересами, говоря при этом, что заботишься об интересах коллектива.
Юркина мама завела себе друга – так она называла приходившего к ней мужика по имени Пётр, с неизвестной Юрке фамилией: мать говорила ему, что неважно какая фамилия – главное, чтобы человек был хороший, точь-в-точь, как отец говорил Мише об их фамилии.
Этот хороший человек любил выпить водочки вдвоём с Юркиной мамой – именно поэтому Юрка и проводил всё лето в пионерлагере, чтобы не мешать матери в её жизни.
 Она не раз говорила при Мише, что если бы не было Юрки, то она давно бы устроила свою жизнь. Юрка говорил Мише, что когда они жили бедно, они жили лучше, чего Миша никак не мог понять: как это – бедно, но лучше?
Бутылки в парке у кинотеатра они больше не собирали: Мише, как председателю совета отряда этого никак делать было нельзя, А у Юрки тоже отпала нужда в копейках за сданные пустые бутылки.
 В кино друзья ходили на каждый новый фильм, на который пускали подростков, а в свободное время смотрели телевизор: все передачи подряд по единственной программе, которую ловили антенны телевизоров у жителей поселка. Была ещё одна программа, но телевизоры в их поселке, несмотря на все ухищрения со строительством индивидуальных антенн, вторую программу ловили только изредка, в хорошую морозную погоду, которая бывала в этих краях всего несколько дней зимой.
В начале учебы в восьмом классе, всех учеников из Мишиного класса, кому исполнилось 14 лет, приняли в комсомол. Процедура приема в комсомол была хорошо отработана и занимала всего несколько минут для каждого ученика: надо сказать, что с уставом ВЛКСМ знаком и обязуюсь его выполнять и ещё ответить на пару простых вопросов о задачах комсомола – вот и весь приём.
 Двое учеников из Мишиного класса не стали вступать в комсомол: сказали, что не готовы и от них отстали, предлагая вступить позже.
Мишу, по привычке, избрали комсоргом класса, против чего остальные ученики не возражали: Миша уже научился организовывать свою деятельность так, чтобы угодить вышестоящим товарищам и не испортить отношения с одноклассниками.
Восьмой класс в те годы был выпускным: после него часть школьников продолжала учебу в девятом классе, чтобы получить среднее одиннадцатилетнее образование, а другие шли учиться дальше в техникумы или профессиональные училища, которые тоже давали среднее образование, но одновременно давали и специальность: рабочую или средне-профессиональную.
 Но после училища или техникума необходимо было отработать два года и только тогда можно поступать в институт, за исключением отличников, которым институт разрешался сразу. Родители Миши мечтали о высшем образовании для сына, и потому он продолжил учебу в девятом классе, тогда как многие его одноклассники продолжили учебу в сельхозтехникуме соседнего городка или в училищах механизации сельского хозяйства, строительном и педагогическом, которые находились в поселке.
Приятель Юрка, который был старше одноклассников на год, и ему исполнилось 16-ть лет, пошел работать учеником слесаря на автобазу, где работал шофером отец Миши, а доучиваться решил в вечерней школе рабочей молодежи – ШРМ, как её называли для краткости.
 К шестнадцати годам Юрка вытянулся и выглядел вполне взрослым парнем, к тому же, его мать говорила, что устала тянуть лямку за сына – пусть идет работать: она тоже начала работать с 16-ти лет и ничего, не пропала, стала продавцом – уважаемым и вполне обеспеченным человеком.
Надо сказать, что карьерный рост матери Юры от уборщицы до продавца, пагубно сказался на её характере: из спокойной и уравновешенной женщины она быстро превратилась в крикливую бабу, постоянно озабоченную приобретением вещей, и думающую только о приходящем к ней приятеле – муже выходного дня, как она его называла при сыне и Мише.
Года через два, мать Юры уличили в крупной недостаче товаров и посадили в тюрьму, после которой она осталась где-то в Сибири. Приятель Юра закончил ШРМ, затем, заочно - сельхозинститут, работал в совхозе, неподалеку от поселка, дорос до директора этого совхоза и в начале 90-ых годов трагически погиб, разбившись на автомобиле.
 Все говорили, что его убили, потому что мешал мошенникам продавать земли и имущество совхоза, который он не позволил развалить, а преобразовал в товарищество с общей собственностью на землю. Но это было потом, а тогда, после восьмого класса, их пути разошлись навсегда.
На летние каникулы отец свозил Мишу в гости к своему брату, жившему в Свердловске, нынешний Екатеринбург. Это был первый дальний выезд Миши из поселка. Предыдущим летом они ездили втроём, по бесплатной путевке отцу, отдыхать в Сочи, но это было неподалеку – всего триста километров от поселка, а здесь дальнее путешествие на поезде.
Лёжа в вагоне на верхней полке, он смотрел в окно на мелькающие леса, реки и горы, поселки и города, поражаясь бескрайним просторам своей страны.
 Пребывание в гостях ему не понравилось, Семья брата отца из пяти человек, проживала в трехкомнатной квартире и, потеснившись, они выделили гостям маленькую комнату.
 В городе каких- либо достопримечательностей не было. В выходные дни съездили к брату на дачу, которая представляла собой небольшой летний домик на участке земли чуть больше, чем участок у Мишиного дома, но там росли фруктовые деревья: абрикос, слива, яблони и груши, а здесь только картошка и ягоды: смородина и малина, которые ещё не поспели. Брат отца предложил им остаться пожить на даче, но они отказались из-за прохладной погоды и, погостив неделю, уехали к себе домой. Как сказал отец: «В гостях хорошо, а дома лучше».

VII
Учеба в девятом классе началась с работы на полях подшефного совхоза по сбору урожая помидоров и картошки. Первого сентября старшеклассники собрались в школе, ознакомились классом, потому что класс оказался сборным из трёх восьмых классов. Мишу привычно избрали комсоргом класса, а уже второго сентября началась их работа в совхозе.
 Утром к школе подъезжали автобусы и развозили школьников по полям близлежащих совхозов и колхозов. С девяти утра начиналась работа, в час дня был перерыв на обед: их кормили бесплатно в совхозной столовой, потом два часа работы и отъезд домой.
Сначала школьники собирали зрелые помидоры и складывали их в кучу посередине поля. Приезжали машины с пустыми ящиками: в эти ящики укладывали помидоры, грузили ящики на машину, которая увозила эти помидоры в неизвестном направлении.
  Машин не хватало и куча красных помидоров посередине поля начала оседать, помидоры потекли, и через несколько дней на месте этой кучи образовалась лужа помидорного сока. Тогда из совхоза приехал трактор с плугом и запахал помидорное поле, хотя на стеблях оставалось ещё много красных помидоров – план совхоз выполнил, и эти помидоры были ему не нужны.
Ребят перебросили на уборку картошки: работа точно такая, что и уборка помидоров – собирать по полю выкопанную трактором картошку и ссыпать её в кучу.
Однажды, во время передышки, они сидели всем классом на краю поля под зелеными ещё тополями, и ребята перебрасывались шутками с девочками.
 За лето девочки заметно подросли, их формы округлились, и они превратились в вполне взрослых на вид девушек, а ребята заметно отстали от них и выглядели ещё мальчишками. Тема взаимоотношения полов интересовала всех, и разговор незаметно перешел про любовь.
 Одна девочка стала рассказывать о прочитанной книге, про юношескую любовь и её внимательно слушали. Вдруг Миша ни с того ни с сего сказал громко: «Я недавно читал в одном журнале, что если мальчик занимается онанизмом, то у него на ладонях растут волосы».
 Все ребята машинально посмотрели на свои ладони, а Миша подленько рассмеялся. Ребята покраснели, девушки засмущались, отошли в сторонку, и наступило неловкое молчание. Мальчик из прежнего Мишиного класса возмущенно сказал: - Ну и гад же ты, Мерза! Зачем при девушках это сказал! Я тоже читал, что в нашем возрасте почти все здоровые подростки занимаются этим делом, потому что созрели уже, а доступных женщин нет.
 В нашей стране нет публичных домов и проституток тоже нет. У нас в поселке есть женщины, которые за деньги? Нет таких. Есть женщины, как говорит моя мать, непутевые, которые сегодня с одним мужчиной, а завтра с другим, но мы до них ещё не доросли, потому и случается иногда этот самый онанизм.
 Я читал, что отец писателя Чехова в пятнадцать лет сводил его в бордель, где Чехова обслужила проститутка, нанятая отцом. И потом, отец давал иногда Чехову денег, чтобы тот посетил бордель, снял юношеское напряжение и спокойно занимался учебой. Чехов стал хорошим писателем, и мы изучаем его в школе. Вот так. Но ты, Мерза, сказал про это при наших девушках из класса, у них тоже гормоны играют, но им нельзя даже этого, а ты опозорил всех нас в их глазах. Нам же учиться дальше вместе. Подло это.
Миша понял свою ошибку и стал оправдываться, что сам не знает, к чему сказал про это, но ребята обиделись и несколько дней с ним не разговаривали.
 Много позже, в 11-ом классе у них образовалась пара, которая поженилась сразу после школы и будущий жених, рассказывая ребятам о своей победе над будущей женой, упомянул, что после их связи девушка, однажды, спросила его: лучше ли ему с ней, чем этот самый онанизм, о котором говорил в девятом классе Миша Рзавец? Значит, девушки не забыли про выходку Миши и, наверное, обсуждали своих одноклассников, застигнутых врасплох его коварством.
Мише и тогда, и позднее нравилось ставить людей в неловкое положение – это как бы возвышало его самого, потому, что возвыситься своим трудом или поступками у него не получалось.
Через неделю после этого случая, работа на полях закончилась и школьники вернулись за парты, чтобы наверстать упущенное время: программу обучения никто сокращать не разрешал.
Учились тогда в школах по единым учебникам для всей страны. Учебники эти не менялись по много лет, были написаны просто и понятно, а потому обучение давалось легко, почти всем, кроме закоренелых лентяев и тех, кто учиться не хотел вовсе.
 Такие досиживали в школе до 16-ти лет, чтобы пойти работать – здесь в поселке или уехать в большой мир, где им представлялась жизнь в розовом свете: все их ждут, все им будут помогать и отсутствие школьных знаний нисколько не повредит. Конечно, это было не так, но убедить подростка в его заблуждениях почти невозможно – только сама жизнь покажет ему ошибки и иногда слишком поздно.
Ещё два года обучения в школе прошли, как и прежде, без особых и запоминающихся событий. В десятом классе Миша вошёл в состав комитета комсомола школы и секретарь комитета – молодая учительница, пообещала Мише дать направление от райкома комсомола на учебу в институте: надо только определиться в какой именно.
Учеба в одиннадцатом классе началась как обычно с трудовой повинности в совхозе: опять ученики собирали помидоры и картошку – только ребята превратились в парней, у многих пробивались усики, а двое из них, южных кровей, давно уже брились.
 Девушки тоже полностью оформились фигурами, и было видно, что они ждали и жаждали любви: но не запретной интимной связи, а полноценных супружеских отношений с любимым мужчиной, который обязательно должен появиться по окончании школы и никак не позднее.
 Ребята шутливо приставали к одноклассницам, но те считали их не доросшими ещё до серьезных отношений. Одна пара всё же образовалась в их классе, но они вели себя уединенно, в стороне от одноклассников – даже сидели вместе за одной партой уже с десятого класса.
Работа в совхозе завершилась без происшествий, и начался последний учебный школьный год. Миша привычно вёл комсомольскую работу, заключающуюся в написании всяких справок и отчетов о проделанных в классе и в школе добрых делах.
 Учителя старались не загружать выпускников домашними заданиями, сосредоточив все усилия на подготовке учеников к экзаменам по выпускным предметам, основными из которых были математика и литература.
 Считалось, что математика является основой всех точных наук, а литература необходима любому образованному человеку в обществе развитого социализма, как тогда стали называть общественный строй, сложившийся в СССР.
 Утверждалось, что социализм победил в стране полностью и окончательно: внутренних врагов уже нет, а внешние враги не страшны, при той военной мощи, которой обладала страна.
К сожалению, большинство людей верили, что врагов у страны нет, тогда как внутренние враги подбирались уже к самой вершине власти: все эти горбачевы, ельцины и их последыши, которые через годы уничтожат страну и тот справедливый строй, который обеспечивал спокойную и благополучную жизнь всего населения, а не только отдельных избранных слоёв общества. Но до этих трагических событий было ещё далеко и люди жили привычной жизнью.
Отец Миши купил автомобиль «Жигули», который ему выделили как хорошему шоферу – профессионалу, награжденному орденом и не имеющему аварий уже много лет.
 Отец обустроил гараж, в котором раньше стоял мотоцикл и поставил туда автомобиль. Вот только ездить на нём было некуда. По поселку по своим делам можно пройтись пешком, в баню тоже пешком – иначе после бани отцу нельзя было выпить кружку пива, а больше и ездить некуда.
 Втроем, после покупки авто, они съездили на выходной день в Краснодар, Пятигорск и Сочи и отец, поставив авто в гараж, выезжал только в выходной день, проехаться по поселку и проветрить автомобиль, чтобы не ржавел.
 Выезжая за околицу поселка, он научил Мишу вождению, заставил выучить правила дорожного движения, но учиться на права не разрешал, чтобы Миша не отвлекался от учебы в выпускном классе.
Отец Миши и не подозревал, что мысли и мечты его сына были далеки от школьных уроков и выпускных экзаменов: его остро интересовали женщины. Интерес к женщинам, конечно, ровесницам, уже давно пробудился у Миши, но никак не находил практического воплощения: одноклассницы и их подруги считали ровесников ещё не созревшими для серьезных отношений.
 Сходить в кино или в клуб – это можно и на прощание позволить иногда легкий поцелуй, пожалуйста, но на большее рассчитывать не приходилось, даже если и обещать любовь до гроба.
 Женщин, торгующих своим телом за деньги, тогда тоже не было в их поселке. В крупных и портовых городах объявлялись проститутки, обслуживающие иностранцев, но власть жестко наказывала их, высылая в отдаленные районы страны на поселение, где им негде и не с кем было заниматься древнейшей профессией.
В начале 70-ых годов, в СССР, всё ещё не было секса, как на западе. Была любовь, заключались браки, завязывались романы и отношения, но секса, как простого физиологического процесса соития мужчины и женщины в стране не было.
 Нельзя было, познакомившись с девушкой, предложить ей секс, даже если она и слыла девушкой легкого поведения – прямое предложение вступить в интим, было бы с негодованием отвергнуто. Мужчине необходимо было пройти через процедуры ухаживания, сближения, встреч и поцелуев и только потом получить желаемое - если девушка до него имела связи и этот мужчина ей хотя бы чуточку импонирует.
 Конечно, бывали и случайные и беспорядочные связи, но все они происходили по причине алкогольного опьянения или вследствие физиологической потребности женщины в интимных отношениях, при отсутствии у неё постоянного приятеля или неудовлетворенностью его возможностями.
 В любом случае, краткая или долговременная связь с девушкой была возможна только после утраты ею невинности: случайно или обманом. В деревнях и поселках, в те далекие времена, девушки вели себя осторожно и вступали в интимные отношения только при полной уверенности в дальнейшем оформлении брака.
 В городах всё было проще – там человек оторван от родных и знакомых: его личная жизнь может быть неизвестна даже близко живущим родственникам, а потому девушки более легко расстаются с невинностью, особенно приехавшие из деревень и поселков на работу или учебу, которые быстро попадают в руки городских ловеласов, обещающих им золотые горы: прописку, брак и все прочие блага – всё, что приезжие провинциалки желают слышать.
 Часто обманутые девушки, обжегшись в городе, возвращаются назад домой и здесь уже более легко уступают домогательствам парней, всё ещё надеясь на супружество или делая вид, что надеется и, полагая, что если дело сделано, то почему бы не отдаться природе, пока не появился суженный.
 Такие девушки водились и в поселке Миши, но опять- таки мешал его юный возраст: они все были постарше. Пусть на год – два, но с жизненным опытом, а потому искали и соответствующих им мужчин. Бывшие одноклассники Миши, которые пошли работать или доучиваться в училищах и техникуме, считались вполне взрослыми и уже обзавелись подругами: кто постоянной, а кто и временной, но Миша был школьником и считался недорослем в глазах девушек.
Почти весь одиннадцатый класс Миша так и оставался девственником, сжигаемым страстным желанием девушки, но весной наступило и его время: он случайно, в компании, познакомился с девушкой из училища, которая приехала на учебу из деревни и жила в общежитии.
 Миша пару раз сводил её в кино, а потом, когда отец уехал в дальний рейс на несколько дней, и мать была на работе, он, договорившись с этой девушкой по имени Маша, подъехал к ней на отцовских Жигулях и прокатил её на машине за околицу. Этого было достаточно, чтобы покорить девичье сердце, и она отдалась ему прямо в машине.
 Миша, несмотря на свою неопытность, понял, что он у Маши не первый, но его это нисколько не озаботило а было даже на руку: он её не совратил и потому не имел перед ней никаких моральных обязательств.
-Им вместе было хорошо и не более того, - думал он, высаживая Машу из машины у общежития и торопясь поставить машину в гараж пока не вернулась мать с работы.
Конечно, потом при встречах с Машей, он говорил ей о своей любви, стараясь при всяком удобном случае уединиться с ней в укромном месте и насладиться девичьим телом – душа Маши ему была уже не нужна.
Так прошли март, апрель и май и наступило время выпускных экзаменов, которые прошли вполне формально: на письменных экзаменах учителя подсказывали ученикам, если они затруднялись, а на устных экзаменах задавался ряд несложных вопросов, и ставилась отметка, не ниже той, которая вышла по итогам учебы за год.
 Такой подход к экзаменам не напрягал учеников и учителей, считавших, что знания оцениваются не результатами разового экзамена, а по результатам всех лет обучения в школе. Мише, как комсомольскому активисту, оценки частенько завышались и он получил аттестат зрелости без троек, но почти и без пятерок, как говорится, «хорошо то хорошо, но ничего хорошего».
Получив аттестат, надо было решать, где учиться дальше, но Миша устроил себе двухнедельные каникулы по случаю окончания школы. Каждый день он домогался Маши, иногда днем или вечером в укромном уголке под ветлой на берегу ручья, а Маша покорялась ему, тоже войдя во вкус интимных отношений.
 Она часто спрашивала Мишу, что будет у них дальше, на что тот отвечал: - Сначала ему надо поступить в институт, закрепиться там, потом Маша окончит своё училище, а там видно будет. Женским чутьем она поняла, что потом у них ничего не будет, но смирилась, с ещё большим азартом отдаваясь плотским утехам.
 Учебный год закончился и у неё и Маша уехала домой в свою деревню на каникулы, оставив Мише свои адреса дома и общежития, а он пообещал написать ей, как только определится. На том они и расстались навсегда.
На семейном собрании, где решалось, куда Мише идти учиться дальше, он настоял, что поедет поступать в Москву, в сельхоз академию на агрохимика. Химия ему нравилась в школе: все эти превращения жидкостей в твердое и наоборот, изменения цветов растворов завораживали его, но чистым химиком он быть не хотел, а агрохимик – он и сельскому хозяйству нужен и в науке может работать.
 Отец возражал: зачем ехать так далеко в чужой город, если можно учиться здесь в Краснодаре – вон его приятель Юрка работает у них в автоколонне, закончил вечернюю школу и уже поступил учиться заочно в сельхозинститут и Мише надо поступать туда же, только учиться очно, слава богу они не нуждаются и могут выучить единственного сына. Но Миша настоял на своём, сказав, что комсомол поможет ему поступить, а он, окончив институт в Москве, будет, как специалист цениться больше.
Отец, в конце концов, согласился с его решением, сказав однако, что человек ценится не по образованию, а по знаниям и умению и что из Миши получится ещё не известно: работать – это ему не девушек из училища совращать и ушел в свою комнату смотреть телевизор. В поселке ничего не утаить и его родители знали о любовной связи Миши с девушкой из училища.
После отъезда Маши он занялся устройством своего поступления в институт: собрал все необходимые документы, а комсомольский секретарь из школы оформила ему рекомендацию от райкома комсомола на поступление в институт вне конкурса.
 В райкоме Мише объяснили, что рекомендация эта не имеет обязательного характера, но он должен обратиться в комитет комсомола института, они знают, как оформить поступление и пока ещё ни одному из рекомендованных комсомолом не отказывали в приеме. Обнадеженный комсомольскими деятелями, Миша стал собираться в Москву.
В те годы, во все институты страны, вступительные экзамены начинались с первого августа: сдавать документы можно было только в один ВУЗ на конкретный факультет и, если не наберешь нужных баллов, то уже никуда не поступишь, даже если этих баллов хватает для поступления на другой факультет или в другой ВУЗ.
 Попытку поступления в ВУЗ можно повторить на следующий год, если юношу не призовут в армию на два года срочной службы.
 Собрав чемодан с вещами и документами, Миша за две недели до экзаменов выехал из дома покорять Москву.
По приезду, Миша сдал документы в приемной комиссии и попросил общежитие, в чём ему было отказано, потому что общежитие для поступающих предоставляется только за десять дней до начала экзаменов, то есть со следующего дня – так Москва негостеприимно встретила своего очередного посетителя, желающего остаться в ней на жительство.
 Миша собрался провести ночь на вокзале в зале ожидания: тогда документы, у ожидающих, никто не проверял, вход на вокзалы был свободный без досмотров и о терактах никто не слышал и не предполагал их умысла советскими людьми.
 Но идти на вокзал ему не пришлось: оформлявшийся рядом с ним абитуриент, сказал Мише, что в общежитие можно легко устроиться и без направления – достаточно попросит какого-нибудь старшекурсника переспать ночь на свободной кровати и предложить за услуги бутылку портвейна, что они и сделали.
 Миша переночевал в свободной комнате, рядом с которой, старшекурсник, поселивший их, в своей комнате вместе с товарищами распивали доставшиеся им бутылки портвейна. Наверное, вина студентам не хватило, потому что ещё несколько раз кто-то из них бегал в магазин за добавкой.
 По половине стакана портвейна было предложено и абитуриентам: напарник Миши выпил, а он отказался, сославшись на аллергию к алкоголю, что было сущей правдой, но воспринято с недоверием. Студент так и сказал: - Первый раз в жизни встречаю человека, у которого аллергия на вино! Но Миша, ещё в школе с одноклассниками, несколько раз пробовал пить вино, и всякий раз покрывался какими-то красными пятнами, голова наливалась свинцовой тяжестью, а вместо ожидаемого веселья и эйфории его сознание угнеталось до головной боли.
 Ребята дивились такой его реакции на выпитое вино и расспросили взрослых, в чём тут дело, на что один выпивоха со стажем пояснил, что есть люди, правда их очень мало, которым алкоголь противопоказан и действует на них как слабый яд. Этим людям нельзя пить спиртные напитки, как некоторым нельзя пить молоко: ничего хорошего это не дает – одни только расстройства здоровья и психики.
 Так Миша не стал пить вино, что, наверное, помогало ему в будущем избегать многих неприятностей, особенно с женщинами, но и ставило его вне компании выпивающих приятелей и тех же женщин, подозрительно относящихся к трезвенникам: уж не развратник ли, какой-то, готовый воспользоваться минутной слабостью слегка выпившей девушки?
 Поэтому, сближение с девицами легкого поведения Мише никогда не удавалось: ни в кампании, ни наедине. Но трезвость помогала ему в его комсомольской работе и при общении с разбитными комсомольскими активистками, активно ищущими связей с подобными им активистами когда при завязывании близких отношений не обязателен стакан портвейна или водки – достаточно комсомольского значка на лацкане пиджака, чтобы тебя считали своим и достойным жарких объятий комсомолки где-нибудь в уединенном уголке.
В те времена, комсомольский значок носили исключительно, и только активисты, и потому этот значок служил своеобразным пропуском в среду комсомольских работников. Миша постоянно носил этот значок дома, не забывая о нём и в Москве.
На следующий день, получив направление в общежитие, Миша зашел в комитет комсомола института и передал секретарю своё направление на учебу от райкома комсомола. Секретарь – молодой человек, предельного для комсомола возраста, в строгом костюме, посмотрел направление и объяснил Мише, что официально они не могут зачислить в институт по комсомольскому направлению.
 Сейчас не двадцатые годы, когда рекомендация комсомола на учебу была обязательна к исполнению, но его проведут к зачислению как подающего надежды спортсмена – достаточно сдать экзамены на тройки и даже в этом случае экзаменаторы будут предупреждены. Взамен, Михаил после зачисления должен будет продолжить комсомольскую работу в качестве комсорга курса.
 – Сам знаешь, что случайного человека мы поставить не можем, да и отказываются все от этой деятельности, а зря: через комсомол – к партийной работе, а там и в руководящие кадры прямой путь, – сказал секретарь. Миша, конечно, согласился с предложением и обнадеженный, пошел устраиваться в общежитие уже на легальных основаниях.
Обещать, не значит жениться, - как говорил его приятель Юрка, а потому Миша перед экзаменами ещё раз перечитал учебники, ходил в институт на консультации для абитуриентов и начало экзаменов встретил вполне уверенный в своих способностях и знаниях. И зря: вступительные экзамены в столичных вузах были шире школьных программ по учебникам, москвичи готовились к ним на подготовительных курсах и у репетиторов, и приезжим абитуриентам было сложнее сдавать экзамены, чем подготовленным москвичам.
Миша сдавал экзамены не очень удачно, но комсомольская поддержка чувствовалась и в вопросах и в оценках преподавателей, и он был зачислен в число студентов первого курса.
 Позднее, работая в комсомоле, Михаил узнал, что каждому экзаменатору давался перечень номеров экзаменационных листов абитуриентов, которые должны быть зачислены по спортивной, комсомольской линии или по прямому указанию из ректората и принимая экзамены, преподаватель сверял номера из списка с номером листа абитуриента и если номера совпадали, то ставил соответствующую оценку, достаточную для зачисления в институт.

VIII
Михаил стал студентом московского ВУЗа, сделав первый шаг на пути к благополучной, яркой и интересной столичной жизни – так он думал и верил.
После зачисления в студенты, Михаил съездил на пару дней домой, собрал свои личные вещи, снабдился родительскими деньгами и вернулся в Москву к началу учебного года, устраиваться в общежитие уже на постоянной основе.
 Первокурсников расселяли на освободившиеся места выпускников, а поскольку, выпускники обычно проживали вместе, то и комнаты освобождались целиком и первокурсников тоже поселяли вместе, по четыре человека в комнату метров двадцати.
 Судьба свела Михаила жить в комнате с ребятами из разных уголков страны, но все они были посланы на учебу по направлениям из колхозов – совхозов, куда и должны были вернуться, закончив обучение и получив диплом агронома.
Устроившись с жильем, Михаил посетил институт в первый учебный день, познакомился со своей группой, которую уже на следующий день послали в подмосковный совхоз на уборку картошки.
 Дело это было привычным для ребят из сельской местности, и они успешно проработали там целый месяц, получили за работу небольшие деньги, за вычетом питания, и вернулись в Москву начинать учебу.
В первые дни, студенты получили студенческие билеты и, к удивлению Михаила, стипендию за месяц, проведенный в совхозе. Оказалось, что стипендию тогда государство платило почти всем, даже с тройками, а кто учился по направлениям, тем предприятия доплачивало ещё небольшую сумму, чтобы хватало на проживание в Москве или любом другом городе, поскольку цены на всё были одинаковыми по всей стране-СССР.
 Через сорок лет, будучи бомжом, Михаил вычитал в газете «МК», подобранной на скамейке, что в 1975 году студент мог купить на стипендию 150 литров молока, а через 35 лет только 30 литров – почувствуйте разницу, как говорил его тесть Семен Ильич, родом из Одессы.
Михаила вызвали в комитет комсомола, зам секретаря поговорил с ним и уже через несколько дней на общем собрании комсомольцев курса их факультета он был избран комсоргом курса.
Первый семестр прошел в суматохе привыкания к студенческой жизни в общежитии и учебным занятиям, совмещаемых с комсомольской работой – несложной, но требующей времени на оформление всяческих отчетов и бумаг по воспитанию студентов в духе идей очередного съезда партии.
Зимнюю сессию Михаил сдал успешно с помощью комсомола, поскольку уже примелькался в деканате как активист и преподаватели, чуть спросив его, быстро ставили зачет или четверку в зачетную книжку.
 Михаил был доволен таким положением дел, но, в последствие, иногда сожалел о легкой учебе, которая не позволила ему стать настоящим специалистом, понимающим изучаемые дисциплины и их взаимосвязь между собой.
 Через много лет, с введением платного образования, все платники, стали учиться примерно в таком же режиме наибольшего благоприятствования, как в студенческие годы Михаила учились только спортсмены и общественные активисты.
Зимой в сессию, Михаил простудился с непривычки к промозглому московскому климату и домой на зимние каникулы не поехал, а провел их в институтском пансионате, где и лечили, и бесплатно кормили.
К окончанию первого курса, Михаил вполне освоился и с учебой, и со столичной жизнью студентов и даже речь свою успешно перестроил под московский говор. Только слабый акцент выдавал в нём приезжего, но это замечали лишь коренные москвичи, которых было сравнительно мало в быстрорастущем городе, переплавлявшем разнородные массы людей в единый сплав обитателей столицы.
Михаил приноровился использовать привилегии комсомольского активиста в личных целях, иногда пропуская занятия со ссылкой на общественную работу, а при общении с преподавателями всегда упоминал, что он комсорг курса и занят общественными делами.
 Преподаватели входили в его положение, проставляя ему зачеты и экзамены в зачетную книжку формально, без надлежащей проверки знаний. Был один неприятный эпизод с преподавателем химии, который проверив знания Михаила, оценил их на двойку, но Михаил подключил комитет комсомола, на преподавателя надавили, тот упёрся, говоря, что учеба студента должна быть на первом месте, а уже затем общественная работа и потому он хорошую оценку Михаилу поставить не может.
 – Пусть учит лучше, а не слоняется по комитетам, - сказал он. Тогда этого преподавателя просто обошли, и более покладистый заведующий кафедрой, поставил нужную отметку. Так Михаил понял, что при желании можно не учиться вообще, а только заниматься общественной работой и успешно закончить институт.
Сельская порядочность не позволяла ему превратиться в законченного паразита, и он разделил свои заботы об учебе и общественной деятельности пополам, занимаясь и тем, и другим и оставляя достаточно свободного времени на свои личные нужды.
Личная жизнь студента и составляет тот смысл и содержание, которые и делают студенческие годы лучшими годами жизни образованного человека.
 В студенчество юноша вступает в начале взрослого возраста, когда юность уже миновала, а повседневные заботы взрослой жизни ещё не наступили и потому есть время, желание и возможность приобретать знания и опыт, постигать искусство, находить любовь, ошибаться и исправлять эти ошибки, не обращая внимания на быт и материальную сторону человеческой жизни.
 Все трудности и препятствия кажутся преходящими и временными, неудачи – пустяковыми, несчастья – поправимыми, а жизненные перспективы - отрадными.
Материально Михаил был вполне обеспечен: получал стипендию, ещё столько же присылала ему мать, за общежитие он платил один рубль в месяц.
 Через комитет комсомола иногда выдавались талоны на бесплатное питание в студенческой столовой как спортсменам, а потому расходы на повседневные нужды компенсировались этими доходами и оставались средства на культурно - развлекательные мероприятия.
 Эти мероприятия включали посещение кино, театров, музеев и ресторанов. Рестораны Михаила не привлекали ввиду его аллергии на спиртное, музеев он не понимал, и оставались кино и театры.
 Театры надо посещать с девушками, которых у Михаила ещё не было: ни постоянной, ни временных, из-за отсутствия жилищных условий в общежитии для интимных встреч, а прочее его не интересовало, и оставалось единственное развлечение – кино, как говорил Ленин, чьё имя носил комсомол, важнейшее из искусств.
В кино можно было сходить и одному в свободный вечер, которые бывали у Михаила почти всегда, потому что учебой он себя не изнурял, надеясь на помощь комсомола, но чаще студенты ходили в кино группами из нескольких человек.
 Эти группы формировались по интересу посмотреть определенный фильм. Кто-нибудь обходил комнаты общежития на этаже, предлагая пойти посмотреть этот фильм, и из желающих образовывался коллектив, выбирали у ближайшей афиши кинотеатр, где этот фильм демонстрировался, и группа уезжала прямо к сеансу, добывая последние билеты, если фильм пользовался успехом.
По окончанию первого курса и месячной практики в подсобном хозяйстве института, Михаил приехал домой на летние каникулы.
 В знакомой обстановке быстро, с натиском столичного жителя и упорством изголодавшегося самца, Михаил совратил соседскую девушку и, проведя с ней медовый месяц, вернулся в Москву, оставив девушку с обманутыми надеждами и осуждаемый отцом и матерью за этот неблаговидный поступок, порицаемый всем сельским обществом.
 Но Михаил уже усвоил быстрый темп московской жизни, где нет места долгим переживаниям и угрызениям совести за проступки, а есть голый рационализм и стремление к достижению цели, которая оправдывает всё.
Такой первоочередной целью для него стало улучшение своих бытовых условий в общежитии, где в комнате на четырех человек не было никакой личной жизни.
 Можно было бы снять комнату, но даже на двоих это было дороговато, тем более, что отец, после инцидента с соседской девушкой, запретил матери баловать Михаила большими переводами: мол, из-за денег Михаил распустился в Москве, а потому и дома вёл себя нехорошо.
Проблема решилась через комсомол: Михаил пожаловался, что в общаге нет условий заниматься общественной работой, и по ходатайству комитета его переселили в комнату на двоих – той же площади, только на две кровати. Соседом оказался спортсмен – волейболист, который входил в профессиональный клуб «Спартак» и постоянно бывал на играх чемпионата страны или на тренировочных сборах и комната фактически оставалась в полном распоряжении Михаила.
 Он организовал новоселье и тотчас, сокурсница с другого факультета осталась ночевать у Михаила, позволив ему утолить мужское желание и своё женское тоже.
С этого времени началась настоящая столичная студенческая жизнь Михаила. Учебе он отдавал столько времени, сколько необходимо, чтобы оставаться на плаву, используя комсомольскую работу как спасательный круг.
 Занятия он посещал только те, где требовалось присутствие: по лабораторным и практическим работам, а большинство лекций пропускал, ,считая их посещение пустой тратой времени – всегда можно взять чужой конспект и подготовиться к экзамену или зачету.
 Выручали и учебники, которыми обменивались комсомольские активисты между собой для самоподготовки. Комсомольские обязанности Михаил усвоил ещё в школе: главное - отчитаться о проделанной работе, провести собрание грамотно, организовать какой-нибудь сбор или коллективное посещение театра или музея, желательно по бесплатным билетам в театр, через комитет комсомола, а музеи и так были все бесплатные для студентов.
Свободное время Михаил проводил с однокашниками или с комсомольскими активистами, а лучше с комсомольскими активистками, без вредной привычки набиваться в жены, и тренирующихся в сексе, в ожидании своего суженного.
 Имея в распоряжении свободную комнату в общежитии, Михаил устраивал вечеринки для ребят из своей группы или знакомых по общежитию, или для комсомольских активистов с других факультетов и курсов.
 Девушек в институте училось значительно меньше, чем ребят, поскольку не все специальности годились для женщин. В основном, девушки учились на экономическом факультете, а экономика считалась тогда никчемной и малопривлекательной специальностью, и именно для женщин: с их усидчивостью и педантичностью, требуемых при финансовых расчетах.
Но студентки – москвички хотели замуж, а студентки – приезжие тоже хотели замуж, но за москвичей, чтобы после учебы остаться в Москве. И тем, и другим, такие как Михаил, желающие секса, но не желающие связывать себя брачными узами, были не нужны – разве что для сексуального здоровья: потому что женщины, без употребления ими мужчин, портятся быстрее, чем при мужчине.
        Михаил, в силу своего умеренного темперамента, не зацикливался на этих проблемах и перебивался женской близостью от случая к случаю, охотно уступая свою комнату однокашникам, даже москвичам, для свиданий.
        В таких случаях, он переходил ночевать к знакомым в другие комнаты, где имелись свободные кровати, хозяева которых были на работе в ночную смену, в отъезде или женились и переехали к женам – москвичкам, сохраняя на всякий случай свое место в общежитии - почти бесплатное.
          Уступчивость Михаила высоко ценилась, что помогало ему и в учебе - по чужим конспектам, и в организации редких комсомольских мероприятий, необходимых ему для поддержания имиджа комсомольского активиста.
          В таких заботах время текло незаметно, домой на каникулы он больше не ездил, чтобы не слушать осуждающих слов отца: справедливых, а потому ещё более неприятных.
         Каникулы зимние он проводил обычно в институтском профилактории, а летом комсомольские и профсоюзные активисты выезжали на бесплатный отдых в крымский институтский пансионат.
          В те времена, проклинаемые сейчас демократами, все крупные учебные и исследовательские институты имели свои санатории – профилактории в своем регионе и на берегах Черного моря. Потом, при развале страны и раздаче имущества предприятий в частные загребущие руки, эти оздоровительные учреждения были распроданы или просто разграблены и разрушены: также, как детские сады, пионерские лагеря, заводы и фабрики и прочие, ненужные новой власти, предприятия и учреждения.
        К окончанию четвертого курса, Михаил получил телеграмму от матери о гибели своего отца в автокатастрофе. Телеграмму он получил с опозданием, уже после похорон.
         Студенческая почта хранилась на вахте у входа в общежитие: Михаил получал почту редко, а потому и не следил за поступлением писем, отслеживая только денежные переводы от матери, и никто из его знакомых не обратил внимания на эту телеграмму.
        Получив скорбное известие, Михаил сильно расстроился: с отцом отношения у него не складывались, но по-человечески ему было жаль своего молчаливого и замкнутого отца, да и мать с его гибелью оставалась одна.
        Михаил заказал телефонный разговор с матерью, объяснил, почему не смог приехать на похороны отца и что не сможет приехать летом на каникулы из-за практики в институте. Эту практику Михаил выдумал, чтобы не расстраивать мать. На самом деле он собирался отдохнуть в Крыму в институтском пансионате, тем более, что вместе с ним ехала знакомая студентка с экономического факультета, с которой он сожительствовал весь четвертый курс.
        Мать, выслушав объяснения сына, расплакалась, что он оставил её одну в трудную минуту, слезы матери его расстроили, но менять свои планы на летний отдых Михаил не собирался и, как мог, успокаивал мать обещаниями навестить её в ближайшем будущем. На том и договорились. Мать сказала, что пойдет собирать поминки по отцу на девять дней, а Михаил пошел договариваться со своей пассией насчет отъезда в Крым.
        Отдохнул он хорошо, к матери, конечно, не поехал, сославшись на подготовку к окончанию института, и выпускной курс провел достаточно беззаботно, изредка посещая занятия, но часто посещая комитет комсомола и выбивая для себя льготы и поблажки.
        Смерть отца имела одно неприятное последствие: мать стала высылать ему меньше денег на поддержку обучения сына в столице, поскольку получала небольшую зарплату бухгалтера, а большие зарплаты отца прекратились с его гибелью.
         Недостаток денег Михаил компенсировал разовыми подработками вместе с другими студентами, плюс материальную помощь оказывал институт, как осиротевшему студенту. Это позволило Михаилу окончить институт в привычном образе жизни одинокого столичного студента, располагающего отдельной комнатой в общежитии, где проводились встречи с сокурсниками и студентками, вкусивших запретного плода общения с мужчиной и желающих продолжать это общение со всяким, имеющим уголок для уединения и такой уголок у Михаила имелся.
         К окончанию института встал вопрос о дальнейшей судьбе Михаила. Уезжать на работу в село он не хотел, а оставаться в Москве не было оснований: ни для работы, ни по жилью. Разделяя свои заботы по учебе и общественной деятельности поровну, Михаил не получил ни крепких знаний, ни места работы профессиональным комсомольским вожаком: даже удачно жениться на москвичке у него не получилось ввиду отсутствия подходящей кандидатуры в жены.
        Перед выходом на диплом, Михаил подключил к своей судьбе профессиональных комсомольских вожаков, которым неоднократно уступал свою комнату на ночь, для свиданий с комсомолками – половыми активистками, и вопрос решился в его пользу устройством в аспирантуру для дальнейшего обучения на профессионального ученого. Конечно, по своим знаниям Михаил не годился в ученые, но знакомства оказались важнее знаний.
        Защитив диплом, Михаил прошел формальную процедуру зачисления в очную аспирантуру и сохранил за собой своё место в общежитии уже в качестве аспиранта.
         Аспирантура – это как бы дополнительное образование выше высшего, когда в течение трёх лет аспирант изучает более глубоко свою специальность, проводит научные исследования, учится преподаванию в ВУЗе и, наконец, защищая диссертацию по своим исследованиям, становится кандидатом наук, то есть дипломированным ученым.
        Удовлетворенный благополучным исходом дела и устроив все формальности, Михаил поехал на лето к матери, как и обещал год назад. Мать обрадовалась приезду сына: жить в одиночестве после гибели мужа она ещё не привыкла и не подозревала, что остаток жизни длиною в тридцать лет она будет жить одна, ожидая редких приездов сына.
        Михаил показал матери новенький диплом об окончании института и сообщил, что остается в Москве, чтобы учиться еще три года. Мать неожиданно расстроилась:
        - Что же ты, Мишенька, будешь учиться всю жизнь что-ли? – спросила мать, не понимая, как можно учиться ещё после института.
        – Пора начинать работать, заводить семью и детей. Вон твои одноклассники, почти все переженились и есть дети, у некоторых даже по двое, а ты до седых волос всё будешь учиться? Я думала, вернешься домой, женишься, я при вас буду, рядом доживать вдовий век, а ты опять учиться хочешь! Мы с отцом не учились много, война помешала, но ничего, прожили вместе ладом, работали, тебя растили – больше господь не дал детей, а теперь единственный сын учится и учится без остановки и без семьи: куда это годится? – сказала мать, обиженно.
        – Сейчас надо долго учиться, чтобы стать человеком стоящим, - объяснял Михаил, - и аспирантура почти как работа: стипендия уже в два раза больше и комната в общежитии отдельная, - приврал немного Михаил, чтобы успокоить мать. – Но потом, я буду уважаемым человеком, с большой зарплатой, может стану преподавать в институте или работать в науке, а чтобы всего этого добиться придется ещё поучиться.
       – Это хорошо, что зарплату будешь получать, - согласилась мать, - я больше не смогу помогать, сам знаешь какая у меня маленькая зарплата бухгалтера, а сбережения отцовские уже потрачены на твоё обучение.
       – Ничего, мать, – доучусь, и я тебе помогать буду, - пообещал Михаил.
       – Не надо мне твоей помощи – зарплаты вполне хватает. Не хватает сына рядом, твоей заботы не хватает, внуков не хватает, а всё остальное наладится: жаль, что долго ждать придется, но потерплю, деваться некуда, – закончила мать. На том и сговорились.
IХ
             Летний отдых Михаил провел вполне благополучно. Мать ходила на работу, а Михаил оставался дома: спал - сколько хотелось, потом ходил на пруд, где загорал вместе с мальчишками, поскольку все взрослые в будние дни были на работе, а в свободные от работы дни занимались приусадебным участком или домашними делами, которых всегда достаточно в сельском доме.
           Из развлечений было вечернее посещение кино, куда стекался весь поселок, освободившись от дневных дел и забот. За месяц отдыха Михаил просмотрел столько фильмов, сколько в Москве не осиливал и за год.
        Отдых закончился, и Михаил вернулся в московскую толчею, продолжать непонятное матери, доучивание в аспирантуре. Учеба в аспирантуре только называется учебой: на самом деле, дважды в неделю аспиранты учились философии и иностранному языку, а всё остальное время аспирант должен был заниматься самостоятельно, пополняя знания под присмотром научного руководителя.
        Таким руководителем Михаилу был назначен ученый из НИИ – Семен Ильич Фалис, который составил Михаилу план обучения на первый год и исчез из поля зрения заниматься своими научными, преподавательскими и личными делами.
        В свободном режиме Михаил пробыл полгода, болтаясь на кафедре, к которой он был прикреплен и выполняя разовые поручения профессоров и преподавателей кафедры и иногда наведываясь в комитет комсомола для участия в общественной работе по воспитанию студентов в духе беззаветной преданности идеалам социализма и коммунизма, оставаясь сами потребителями и приспособленцами.
         Именно из комсомольских активистов, в последствие, образовались самые проворные, наглые и беспринципные проходимцы, разрушившие страну социализма и присвоившие всё её достояние, обездолив честных тружеников.
         Время шло, сдвигов в научной работе у Михаила не наблюдалось и он, связавшись по телефону с научным руководителем, запросил помощи. Семен Ильич, ссылаясь на большую занятость, пригласил Михаила навестить его вечером, дома, где и можно будет обсудить дела и уточнить планы научной деятельности Михаила.
         Вечером следующего дня, Михаил позвонил в дверь квартиры, по указанному Семеном Ильичом, адресу. Дверь открыла пышная дама, представившаяся Адой – женой Семочки. На звонок выглянул и Семен Ильич в халате и, увидев Михаила, представил его жене и дочери, как своего аспиранта.
        – Проходите, Михаил, раздевайтесь, - пригласил гостя Семен Ильич, - мы как раз садимся ужинать и вы с нами. Я сам был студентом и аспирантом и знаю, как хочется домашней еды и уюта. Вот и дочка моя, Сана, навестила нас, вместе и поужинаем, а потом и обсудим твои творческие планы.
        Ужин затянулся. Семен Ильич вспоминал свои студенческие годы, его жена Ада потчевала Михаила, похохатывая над рассказами мужа, а дочь Сана молча слушала отца, изредка поглядывая на Михаила оценивающим взглядом женщины, изголодавшейся по мужчине. Эти взгляды были знакомы Михаилу и обещали более близкое знакомство в недалеком будущем. Он и сам, уже несколько месяцев не знал женщины и был не против - как говорили студенты, справить нужду.
        Ужин закончился запоздно, Семен Ильич пригласил Михаила в свой кабинет, расспросил его о предполагаемой теме исследований и, поняв, что ничего определенного Михаил не имеет, сказал, что он подумает и подберет Михаилу подходящую тему: полегче и попроще.
       – Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан, - так говорят у нас в НИИ, - обнадежил он погрустневшего Михаила.
        Михаил собрался уходить, Сана вдруг тоже засобиралась и они, попрощавшись, вышли вместе на улицу. Сана сразу сказала, что живет неподалеку и попросила Михаила проводить её и помочь открыть дверь, в которой замок иногда заедает.
        Михаил понял, какой замок заедает у Саны, и охотно согласился её проводить. Дверь квартиры открылась легко, они вошли, Сана сказала, что эта двухкомнатная квартира ей досталась от родителей, которые переехали в более просторную квартиру, полученную от государства совершенно бесплатно, так же, как и квартира Саны.
         Прямо с порога, Сана впилась Михаилу поцелуем в губы и через пару минут они уже лежали в кровати, занимаясь естественными отношениями между мужчиной и женщиной, живущими в одиночестве.
        Сана оказалась страстной и охочей до плотских утех женщиной, и Михаилу пришлось остаться ночевать у неё, благо следующий день был выходным. Утром они позавтракали бутербродами с кофе, потом Сана снова попросилась в постель, и Михаил вернулся к себе в общежитие только под вечер, совершенно измученным, и отсыпался весь следующий день.
        С этого времени, он дважды в неделю стал навещать Сану по вечерам, снимая взаимные желания. Оказалось, что Сана работает в школе учителем иностранного языка после окончания пединститута. У неё есть сын Илья, трёх лет, который ходит в садик на продленку, а в день их первой встречи Сана, на всякий случай, отвела его ночевать к подруге, когда её пригласил к себе отец, обещая познакомить со своим аспирантом. Так Михаил оказался в капкане, расставленным Семеном Ильичом для поимки жениха дочери.
        По научной части, действительно, Семен Ильич подобрал Михаилу подходящую тему исследований для диссертации и рекомендовал несколько книг, изучение которых поможет Михаилу вникнуть в тему.
        Михаил почитывал эти книги, и навещал дочку Сану. Через пару месяцев, посещения Саны начали его тяготить – безудержная страстность Саны изнуряла его умеренность, раза три – четыре он пропускал свидания.
        Неожиданно его навестил на кафедре Семен Ильич и прямо спросил о намерениях Михаила в отношении своей дочери. Намерений у Михаила никаких не было, о чем он и сказал Семену Ильичу. Тот возмутился: - Я ввел тебя в свой дом и свою семью, а ты злоупотребил моим доверием и совратил мою дочь и теперь смеешь говорить мне, что никаких намерений у тебя к Сане нет?
        - Помилуйте, Семен Ильич,- оправдывался Михаил, - как я мог совратить вашу дочь, если у неё уже есть ребенок! Мы взрослые люди, вступили в отношения и разойдемся, если эти отношения прекратятся.
         - Нет, так не пойдет, - отвечал Семен Ильич, - у нас так не принято, чтобы сошлись – разошлись. Если вы, Михаил, не женитесь на моей дочери, я позабочусь, чтобы вас исключили из аспирантуры и езжайте тогда из Москвы в отдаленную деревню работать агрономом. Это будет вам наукой за своё вероломство к моей дочери.
       – Но у нас с Саной даже и разговора не было о браке, - оправдывался Михаил.
       - У вас, может, и не было, а у меня с Саной такой разговор был, и она согласна выйти за вас замуж. У неё есть своя квартира, Илью мы заберем к себе, будете жить вдвоем в отдельной квартире. Вы, Михаил, станете настоящим москвичом, а я помогу вам по научной части. Так что решайте Михаил – ваше будущее в ваших руках.
          Михаил обещал подумать, навестил Сану и рассказал ей о беседе с отцом и его предложениях. Он спросил Сану, откуда её отец знает об их отношениях, но Сана не растерялась и ответила, что об их отношениях Семену Ильичу рассказали соседки по подъезду, которые много раз видели Михаила и Сану вместе. Мол, отец и её спрашивал об отношениях с Михаилом и ей пришлось рассказать всё честно и замуж она согласна.
       Михаил примерялся и так, и эдак, и получалось, что иного выхода у него нет, как жениться на Сане. Это своё предложение он и сказал Сане, та согласилась, известила отца и вскоре они зарегистрировали брак, отметили его в семейном кругу – даже мать Михаила не пригласили и Михаил переехал на жительство к Сане, покинув общежитие навсегда.
        За этими делами закончился первый год обучения Михаила в аспирантуре и его тесть и научный руководитель Семен Ильич предложил ему перейти на работу в НИИ, где научной деятельностью заниматься более подручно, а в аспирантуре продолжать учиться заочно. Михаил вынужденно согласился, потому что уже полностью зависел от Семена Ильича и его дочери.

X
Семен Ильич Фалис – тесть Михаила, работал начальником отдела в НИИ агрохимии, одновременно и по совместительству подрабатывая доцентом в сельхозинституте, как кандидат наук.
 Вообще-то такое совместительство разрешалось только докторам наук, но для своих людей всегда делаются исключения, а у Сифа, как звала Семена Ильича его жена Ада, свои люди имелись везде и всюду. В этот НИИАХ Сифа и устроил своего зятя Михаила младшим научным сотрудником лаборатории гранулированных удобрений к своему приятелю Арнольду Вагиновичу Рею – начальнику этой лаборатории и тоже кандидату наук. Чем ему предстояло заниматься на новой работе, Михаил представлял достаточно смутно, но по уверениям Сифа, работа предстояла не обременительная и с перспективой самостоятельной научной деятельности в будущем.
Так оно и оказалось: в смысле необременительности – никто к нему потом не приставал с заданиями и поручениями, каждый занимался своим каким-то делом, стараясь не привлекать к этому делу других, что создавало впечатление самостоятельности работы и незаменимости каждого сотрудника лаборатории.
В лаборатории было два научных сектора – так положено в любом НИИ: сектор из нескольких сотрудников, потом отдел или лаборатория из двух – трёх секторов, а затем отделение или направление. Такое устройство НИИ было придумано в СССР, чтобы творческим людям предоставлялась научная самостоятельность и возможность карьерного роста с повышением зарплаты: уже начальник или завсектором имел полную самостоятельность в работе и существенную прибавку в зарплате по сравнению с рядовыми сотрудниками, особенно при наличии ученой степени.
 Советская власть, по предложению Сталина, ввела в 50-е годы существенные надбавки к зарплате сотрудникам НИИ, ВУЗов и даже на заводах и фабриках, имеющим ученые степени.
 Когда Михаил перешел работать в НИИ, его оклад младшего научного сотрудника был 130 рублей в месяц, но если бы он имел ученую степень кандидата наук - неважно каких, его оклад составил бы 180 рублей; а при наличии 10-ти лет научного стажа работы - и все 250 рублей: то есть почти в два раза больше нынешней его зарплаты.
Соответственно, зарплата докторов наук – профессоров, была ещё в два раза выше и работники науки и профессура ВУЗов были одними из самых высокооплачиваемых категорий работников: больше зарабатывали только шахтеры, металлурги, да ещё, пожалуй, летчики, но у них был тяжелый и опасный труд, а в науке можно было просуществовать всю жизнь, не создав ничего полезного для страны – просто защитив диссертацию и пристроившись в НИИ или ВУЗе или и там и там, одновременно, как сделал Сифа. Именно поэтому, в НИИ и ВУЗах было много лиц ученой национальности – так называли сотрудников - бездельников с учеными степенями: здесь можно было не зарабатывать, а получать, и весьма неплохо.
Шел 1981-ый год и коммунизм в науке для лиц с учеными степенями и званиями уже наступил, как и обещал двадцать лет назад Никита Хрущев: он же не говорил, что коммунизм наступит для всех и навсегда.
  Потом, после переворота 1991-го года, очередной коммунизм в России наступил уже для воров, проходимцев и спекулянтов всех мастей, а работники науки стали нищими – как говорится в сельском хозяйстве: каждому овощу своё время.
До смены приоритетов было ещё более 10-ти лет, и работа в НИИ оставалась престижной, а при указанных условиях и хорошо оплачиваемой.
 Устраиваясь на работу в этот НИИАХ, Михаил подписал заявление о своём приеме на работу у замдиректора по науке, который ходил с палочкой, сильно прихрамывая. Затем, в отделе кадров, документы приняла женщина с протезом левой руки, а направляясь с молодым сотрудником лаборатории к своему рабочему месту, они встретили в коридоре пожилого мужчину на костылях.
– Что-то много у вас инвалидов работает, - заметил Михаил своему сопровождающему.
– Это ещё не всех ты встретил, - весело отвечал молодой парень, - у нас в АХе, как мы называем свой НИИ, работает более 20-ти сотрудников со справками из психдиспансеров об отклонениях в их психике. Они когда-то обзавелись этими справками, чтобы не служить в армии, а теперь не могут от них избавиться – диагноз был поставлен раз и навсегда, потому что эти болезни не лечатся, даже если их нет. Будь осторожен – такой укусит тебя и потом справку покажет, что он ненормальный – закончил проводник, открывая дверь комнаты, где Михаила ждал его рабочий стол.
В комнате стояли четыре письменных стола, за двумя из которых сидели женщины: лет сорока и двадцати пяти – сотрудницы сектора. За третий стол уселся его проводник – Николай, работающий техником, а четвертый стол был свободен и предназначался Михаилу.
Он представился сотрудникам, познакомился и сказал, что является аспирантом сельхозинститута, но решил работать и учиться или учиться и работать, в общем, как получится.
- Да ладно нам мозги втирать, - сказала женщина постарше, Мария Николаевна, или как она представилась – просто Мария, - ты зять нашего соседа Сифы, как его называет жена Ада. У нас в институте всё про всех известно, ничего не скроешь.
Ты будешь здесь пытаться сделать диссертацию вместо аспирантуры, но на своего тестя не рассчитывай: он не даст тебе защититься и ускользнуть от дочки Саны, если ты об этом мечтаешь. А потому, располагайся здесь надолго и основательно. Место здесь неплохое, работа по желанию, если захочешь, то будет много командировок во все концы страны, кроме тундры. Посмотришь страну и людей.
 А сейчас давайте пить чай – проставляться Миша будет с первой получки, – закончила Мария своё приветствие, и пошла включать чайник, стоявший здесь же на столике в углу комнаты, отгороженным книжным шкафом от взглядов посетителей и от двери.
За чаепитием с печеньем и конфетами, Мария продолжала вводить Михаила в курс институтских дел.
 – Наш завлаб Арно, как мы его называем между собой, появляется здесь нечасто и занимается ещё какими-то делами, как и твой тесть Сифа. Вообще, нахлебников в АХе больше, чем в среднем по стране – как и везде в науке. Есть даже стишок такой:
Гоняет крепкие чаи
Народ ученой нации
По кабинетам НИИ
Агрохимизации.
Мне эти ученые так и не дают защитить диссертацию уже несколько лет, но ты, Миша, кажется, будешь своим среди них по своей жене Сане и тестю Сифе, а потому, может тебя и пропустят в очередь на защиту, если ты что-нибудь нацарапаешь. Только помогать тебе делать диссертацию, никто не будет: здесь каждый сам за себя, как в джунглях из мультфильма про Маугли.
Наш начальник сектора Дмитрий Устинович Раков, диссертацию не пишет, а крутится при парткоме, выполняя всякие поручения секретаря, являясь партийным активистом и приятелем этого секретаря. С людьми он приветлив, но при случае, продаст с потрохами. Держись с ним тоже приветливо и будь отзывчив на его просьбы, например, подежурить дружинником в пункте содействия милиции.
 Зря тебя взяли на работу без его согласия, но он сейчас в командировке и будет недели через две: он в командировке на Кубани, в Сочи сейчас бархатный сезон и хорошо отдохнувший Дима будет без обиды на тебя. Но если будешь делать что-то против его воли, то может затаиться и тогда сживет тебя со света – мстительный и злопамятный он человек. Пожалуй, хватит с тебя для первого раза, - заключила Мария, допивая чай.
 - Кстати, институт наш был основан в 30-е годы, когда такие НИИ открывались десятками и сотнями по всей стране, чтобы помогать развитию промышленности и сельского хозяйства. Сначала он назывался НИИ химических удобрений и ядохимикатов и, говорят, что Сталин, подписывая распоряжение об его учреждении, усмехнулся и спросил министра: - А вы подумали, как этот институт будет называться в сокращенном виде? Вижу, что не думали или нарочно дали такое название. Пусть так и остается. Сначала будут писать название полностью, а потом, когда заработают авторитет в сельском хозяйстве, мы этот институт назовём как-нибудь иначе.
 – Такая вот притча про наш НИИАХ придумана или была на самом деле, теперь неизвестно. Давай, Михаил, обживайся на новом месте. Николай тебе всё расскажет и покажет. Он работает техником после армии и учится заочно в нашей академии и тебе ровесник – можешь подружиться, он парень надежный.
- Рядом с тобой сидит инженер Ольга, она окончила институт и полгода работает здесь. Успела выйти замуж за сотрудника института и, наверное, скоро уйдет от нас в декретный отпуск, не так – ли, Оля? – спросила Мария, но Ольга покраснела и стала отнекиваться, а Мария, не слушая её, продолжила: - В соседней комнате сидит наш начальник сектора с двумя приближенными к нему сотрудниками. С ними ты познакомишься попозже,- закончила Мария.
Пару недель Михаил бродил по институту, осматривал лаборатории, где сотрудники что-то химичили, растворяли и отвердевали, грели и охлаждали, проводя какие-то опыты и эксперименты. В теплицах и на полях, примыкающих к корпусам НИИ, уже на растениях проверялись и испытывались новые удобрения и ядохимикаты, прежде чем перенести эти опыты для проверки на полях колхозов и совхозов и в опытных хозяйствах, подчиненных НИИ.
Мария посоветовала ему почитать научные труды их НИИ и последние диссертации, защищенные сотрудниками, чтобы составить впечатление о направлениях научной деятельности отделов и лабораторий и уровнях их научных разработок, что Михаил и начал изучать, прежде чем из командировки появился их начальник сектора: загоревший и хорошо отдохнувший мужчина, лет 55-ти, Дмитрий Устинович.
Знакомство с начальником сектора произошло в натянутой обстановке, потому что Михаила приняли на работу без согласования с ним. Но Михаил сразу проявил угодливость, извинившись, что так получилось: он здесь ни при чём.
 Многолетняя привычка Михаила, уважать любого своего начальника помогла ему и сейчас и Дмитрий Устинович, убедившись, что новый его сотрудник, по-видимому, не приставлен к нему, чтобы следить, интриговать и наушничать, отпустил Михаила восвояси – входить в курс дела и посоветовав составить список книг, которые необходимо прочесть, прежде чем приступать к самостоятельной работе.
С помощью тестя, Михаил составил план своей подготовки к работе и приступил к изучению материалов исследований лаборатории за предыдущие годы. Два месяца пролетели незаметно, и Михаил вполне мог приступить к работе, только никто его не привлекал.
 Начальник сектора любил бывать в командировках с кем-нибудь из своих приближенных, в институте занимался общественной деятельностью – как и Михаил раньше, и конкретных заданий ему не давал.
Сотрудница Мария давала Михаилу мелкие поручения, которые он выполнял, не сближаясь с ней, поняв, что Мария не в чести у начальства и дружба с ней может навредить ему наладить контакты с руководством.
К исходу третьего месяца пребывания в институте, Михаил сам подошел к начальнику сектора и попросил прикрепить его к кому-нибудь из старших сотрудников сектора для практической работы. Дмитрий Устинович, удивившись просьбе, немного подумал и сказал, сидевшему напротив него старшему сотруднику Федору Федоровичу: - Давай Федор, бери молодого Мишу на прицеп, в помощь по своим делам – и тебе легче, и парень будет пристроен.
Федор Федорович, или, как его называли за глаза – Фэфэ, мужчина предпенсионного возраста, принял пожелание начальника к исполнению и стал давать Михаилу задания на неделю, которые легко можно было выполнить и за один день. Так началась работа Михаила в НИИАХе.
Через месяц Фэфэ взял Михаила в командировку на Алтай, где Михаил своей услужливостью завоевал расположение и признательность, за что Фэфэ взял его под своё покровительство.
Таким образом, работа Михаила в институте вполне наладилась, и он полностью вписался во внутриинститутские взаимоотношения и интриги. В комсомольской работе он уже участия не принимал: комсомольцев в НИИАХе было немного и теплые места в организации все заняты, а вступить в партию – КПСС было невозможно, по причине отсутствия квоты на прием интеллигенции в ряды местной партийной организации.
 Михаил вступил в профсоюз и предложил председателю профкома своё участие в работе профсоюзной организации, за что был избран профоргом лаборатории.
Началась рутинная институтская жизнь. Михаил скоро понял, что к самостоятельной научной работе он малопригоден: нет твердых знаний, потому что в учебе он пользовался комсомольскими привилегиями; нет самостоятельности мышления, потому что с детства приучился выполнять пожелания и указания всех от кого зависел - родителей, учителей и руководителей по учебе, работе и комсомолу.
Но оказалось, что способности к научной работе в НИИ совсем не обязательны, Дай бог, чтобы один из десяти сотрудников их НИИ имел склонность и способности к науке: все остальные имитировали научную деятельность, в том числе и его тесть Семен Ильич.
 Именно на таких единичных сотрудниках и держался НИИАХ как научная организация, успешно отчитываясь за выполнение планов исследований и разработок, а иногда, даже создавая что-то полезное для сельского хозяйства страны, за что руководители и их приближенные получали награды и премии.
 И таких НИИ по всей стране были сотни и тысячи, в них работали на своё благо миллионы сотрудников и все они получали хорошую зарплату, жильё и прочие заботы от государства, у которого на всех псевдоученых хватало средств, чтобы содержать эту прожорливую рать вечно недовольных деятелей науки, искусства и культуры.
Кажется, сократи количество этих деятелей в 10 раз, оставив только способных, и никто не заметит отсутствия остальных, но такое положение устраивало и действующее руководство страны, которое видело в интеллигенции опору для своей ренегатской деятельности по уничтожению или деформации основ социалистического строя страны – СССР.

XI
В личной жизни Михаила наступили сумерки. Прожив с Саной в браке всего полгода, он понял, что они несовместимы к жизни вдвоем, как несовместимы огонь и вода, земля и небо, не любящие друг друга мужчина и женщина. Его брак с Саной был с самого начала браком по расчету с обеих сторон.
Сане – молодой женщине с внебрачным ребенком, брак нужен был по настоянию отца для прикрытия грехов юности и уверенного положения замужней женщины в женском коллективе школы, где она работала учителем английского языка.
Для Михаила так и осталось загадкой, как Сане с ребенком, рожденным на втором курсе, удалось закончить институт без перерыва в учебе – видимо помогли вездесущие связи её отца.
Михаилу брак был нужен для получения московской прописки и дальнейшего продвижения, как он надеялся, к успеху и благополучию. Жизнь в общежитии для взрослого мужчины порядком надоела, хотелось домашнего тепла и уюта, а двухкомнатная квартира Саны, пусть и с ребенком, казалось, вполне отвечала его пожеланиям.
 Квартира эта досталась Сане от отца. Семен Ильич, защитив диссертацию, стал бороться за улучшение своих жилищных условий. Используя, опять- таки свои связи, он исхитрился получить от НИИ трехкомнатную квартиру, но, непонятно как, сумел оставить дочь Сану проживать в прежней квартире, которую он должен был освободить по закону – видимо и тогда закон был не для всех писан. В этой квартире Сана, оставшись без родительского присмотра, и прижила, неизвестно с кем, ребенка, названного Ильей.
Оформляя брак, Михаил предложил сыграть свадьбу и пригласить на неё свою мать, но ему было отказано и в свадьбе, и в приезде матери. Мол, женщине с ребенком ни к чему играть свадьбу, да и матери Михаила жить будет негде: квартира-то двухкомнатная всего.
Надежды Михаила на домашнее тепло и уют тоже развеялись очень быстро. В быту Сана оказалась неряшливой и не умеющей вести домашнее хозяйство женщиной. Сына Илью она отправила на постоянное жительство к родителям. Её мать, Ада, не работала и могла воспитывать внука без особых хлопот. Сана днями была занята в школе, подрабатывала репетиторством, а потому питались они полуфабрикатами, пельменями и бутербродами – как и в прежней студенческой жизни Михаила.
Но в интимных отношениях Сана не знала меры и постоянно требовала от Михаила мужского внимания, особенно перед сном. Михаил, как мужчина умеренной сексуальности, довольно скоро стал тяготиться супружескими обязанностями, но Сана неукоснительно требовала своего.
 Занимаясь с ней сексом, фактически по принуждению, Михаил частенько пытался представить, вместо Саны, свою соседку по поселку, девушку Надю, которую он совратил, приехав домой на летние каникулы после первого курса института.
 Почему именно образ Нади помогал ему отвлечься от Саны, Михаил не понимал: может из-за беззаветной преданности девушки, отдавшей ему первое чувство или из понимания того, что Надя, которой он был нужен сам по себе, и должна быть здесь, вместо Саны.
 Иногда, такая мысленная подмена Саны на Надю ему удавалась и тогда супружеские отношения с Саной заканчивались к взаимному удовлетворению, но чаще Михаилу не удавалось отвлечься – мешал резкий запах пота, исходивший от Саны, тогда взаимности не получалось и Сана злобно отворачивалась к стене, обзывая его неумелым и никчемным мужчиной.
Михаил однажды сказал Сане, что прежде чем ложиться в супружескую постель, женщина должна зайти в ванную, чтобы быть свежей и благоуханной, чем вызвал взрыв ярости.
 – Ты что, хочешь сказать, что я грязная жидовка? – Нет, я говорю, что женщина должна соблюдать гигиену в отношениях с мужчиной, - отвечал Михаил, - так и в журналах пишут.
 – Вот со своими журналами и сношайся, а меня учить не надо – тоже мне, деревенский гигиенист выискался. Небось, у себя в поселке или в общежитиях ты мылся раз в месяц, пока чесаться не начнешь, а мне указываешь!
 Мне для женского здоровья нужен регулярный и полноценный секс. Не нравится – можешь уходить, держать не буду. Только куда ты пойдешь со своей зарплатой? Так что помалкивай и делай своё дело, если вступил в брак и женщина хочет, - закончила Сана своё выступление.
- Пойми, Сана, я не против секса, - пытался оправдаться Михаил, - только ты, по- моему, хочешь всегда и всюду, а я умеренного темперамента и потому, мои потребности в этом деле не ежедневные. Пару раз в неделю мне вполне достаточно, а после твоих требований я чувствую себя разбитым, как будто прошел пешком километров двадцать по проселочной ухабистой дороге.
 – Ничего, пока живёшь здесь, будешь шагать и шагать по этой дороге не сворачивая и не оглядываясь, а иначе ты здесь не нужен совсем, - подвела Сана итог той беседы.
Чтобы оправдать свой брак, Михаил как-то предложил Сане завести ребенка, но был зло и беспощадно высмеян.
 - Ты совсем сдурел, -прошипела Сана, - у меня уже есть сын и второй ребенок мне не нужен. И этот-то был не нужен, но так получилось по моей глупости и неопытности, пусть живет у родителей, а там видно будет. Но чтобы второго завести – нет, увольте, больше я, дурой не буду. Да и тебе ребенок ни к чему: ты и себя прокормить не можешь – аспирант фиговый. Если лет через десять будешь начальником отдела, как отец, и доктором наук или хотя бы кандидатом и сможешь меня содержать, чтобы я не работала, как и моя мать, тогда и обсудим твоё предложение о ребенке, если мы ещё будем вместе - в чём я глубоко сомневаюсь.
 Если бы не квартира, то и ты бы уже сбежал, и я бы от тебя ушла, но пока фамилия Рзавец звучит лучше, чем Фалис, мы будем считаться мужем и женой и жить в моей квартире, которая, к сожалению, стала нашей общей жилплощадью.
Все эти выяснения отношений Саной случились в первый год из брака, а дальше его чувства стерлись, хорошие и плохие, и остались только привычки: привычка приходить сюда с работы; привычка спать рядом с женщиной, которая так и осталась совсем чужой; привычка исполнять супружеские обязанности; привычка наводить порядок в квартире; привычка по праздникам ходить в гости к родителям Саны, изображая там благополучную пару и ещё много бытовых и повседневных привычек из которых и сложилась бессмысленная жизнь Михаила в стольном городе Москве.

ХII
Такой жизни прошли два года. Михаил условно закончил аспирантуру. Так и не начав писать диссертацию, но пересидев в аспирантуре призывной возраст в армию. На работе в НИИАХе он вполне освоился, и наловчился писать отчеты о проделанной работе, списывая и компилируя результаты из аналогичных работ прошлых лет.
 Он освоил, также, искусство поездок в командировки, как дополнительный оплачиваемый отпуск и даже завел пару любовных интрижек в отдаленных краях страны с местными агрономшами, польстившихся на заезжего столичного научного сотрудника. Пока ещё младшего, но с ближайшей перспективой стать старшим: его куратор - Фэфэ, уходил на пенсию и место с.н.с., по - справедливости, должно было достаться Михаилу.
Неожиданно, в их секторе появился новый сотрудник – Борис Олегович Шенник, кандидат наук, около 50-ти лет, который выскочив неизвестно откуда, занял освободившееся место Фэфэ, вопреки желанию начальника сектора Ракова.
 Берись, как его окрестил техник Николай, успевший окончить институт и рассчитывавший занять место Михаила, установил свой распорядок рабочего дня. Утром он приходил в положенное время, вешал пиджак на спинку стула и тотчас исчезал в неизвестном направлении. Минут за двадцать до окончания рабочего дня, Берись появлялся на своем месте, одевал пиджак и, сказав всем «до свиданья», покидал стены института на глазах своего непосредственного начальника – Ракова.
По стране, в это время разгоралась борьба за дисциплину, которую инициировал тогдашний руководитель Андропов. В местах отдыха, в кинотеатрах, кафе и просто на улице, милиционеры могли проверить документы, справиться о месте работы, проверить эти сведения и, если этот человек в данное время числился на работе, то посылалось письмо на работу с предложением наказать сотрудника и его начальника и сообщить о принятых мерах по наведению дисциплины.
Начсектора Раков, опасаясь за себя, предложил Шеннику отпрашиваться у него с работы, если нужно, и записываться в журнал местных командировок, чтобы избежать неприятностей. На это предложение Берись ответил отказом: он кандидат наук и сам планирует свою деятельность, а всякие неучи, типа начсектора без ученой степени, ему не указ.
Ответ был дан при посторонних, авторитет Дмитрия Устиновича был растоптан и он, полный жаждой мщения, начал методическую облаву на своего непокорного сотрудника.
Каждое утро рабочего дня, он давал Берисю задание на день – под расписку. Если тот уходил, привычно повесив пиджак на спинку стула, Раков составлял протокол отсутствия с подписями ещё двоих сотрудников, одним из которых всегда был Михаил.
 Набрав несколько протоколов, где Берись отсутствовал более трёх часов подряд, Раков организовал ему выговор по институту, потом строгий выговор, за которым должно было последовать увольнение.
 Почувствовав неладное, Шенник спрятался на лечение в клинику неврозов: там лечили слабые душевные расстройства и, за деньги, врачи прятали бездельников. И тут отличился Михаил: через сотрудников отдела он узнал, что в институте есть группа людей, которые в выходные дни подрабатывали в турагентстве - сопровождающими авиа- экскурсии по городам и республикам СССР. Оказалось, что в этой группе подвизался Шенник, сопровождая экскурсию в Самарканд и одновременно находясь на излечении в клинике, откуда он отпросился домой на выходные дни.
 Михаил доложил о своем открытии Ракову, тот взял справку в турбюро о поездке Берися в Самарканд, потом поехал в клинику и там, прижав лечащего врача, взял справку о том, что Шенник самовольно покинул клинику и его бюллетень аннулирован.
Когда Берись появился в НИИ после клиники и предъявил бюллетень к оплате, Раков подал рапорт на его увольнение за прогулы в дни лечения. Начлаб Рей и прочие лица ученой национальности, просили Ракова отпустить Шенника по собственному желанию. Но Раков был непреклонен: в то время, когда партия борется за дисциплину на предприятиях, он не намерен покрывать прогульщиков и напишет в министерство, если руководство института не наведет порядок в НИИ.
Шенник был уволен за прогулы, подал протест в суд, но потерпел поражение при «железных» доказательных документах, представленных Раковым. Это был первый и единственный случай в жизни Михаила, когда изворотливый представитель научного племени был одолен методическим напором неуча.
В итоге этой борьбы и за содействие в победе, Михаил был назначен на освободившуюся должность старшего научного сотрудника с окладом в 190 рублей, что по тем временам и для его возраста было совсем неплохо.
 Впереди через несколько лет светилась должность начсектора: Раков должен был уйти на пенсию в 60-т лет – тогда научных сотрудников не имеющих ученой степени отправляли на пенсию в установленный срок, чтобы продвигать вперед более молодых, однако, ученые со степенями могли работать сколько пожелают, пока окончательно не выживут из ума.
Михаил был молод, услужлив и предупредителен к начальству и при поддержке тестя вполне мог претендовать на должность начсектора, когда она освободится естественным путем: то, что Михаил слабо разбирался в научных проблемах и не имел собственных идей, не имело в те далекие времена уже никакого значения – в СССР 80-ых годов в науке, стараниями лиц ученой национальности, зарплату платили за место, а не за знания и достижения, приносящие пользу стране.
К заслугам Михаила относилась и его активная работа в профсоюзе: он возглавлял профбюро отдела, организовывал сотрудников для работы на овощных базах, участия в спортивных мероприятиях и чествовании юбиляров, распределяя бесплатные путевки в санатории, дома отдыха и пионерские лагеря.
 Особенно ему удавались дежурства в милиции дружинником, когда он с удовольствием подписывал протоколы о хулиганстве подвыпивших людей. С особым рвением он помогал милиции в выявлении молодых людей, уклоняющихся от службы в армии. Сам, уклонившись от армейской службы в аспирантуре, он непримиримо выявлял уклонистов. Частенько, сказав Сане, что идет патрулировать дружинником, Михаил приходил в своё отделение милиции, где его хорошо знали, брал адрес призывника, который не явился на сборный пункт, и часами дежурил в подъездах, ожидая появления уклониста. Когда тот, наконец, появлялся и заходил в квартиру, Михаил звонил по таксофону в милицию, сообщая о появлении призывника.
Подъезжала милиция, забирала уклониста, а Михаил удовлетворенно наблюдал со стороны, как растерянные родители умоляли отпустить единственного сына домой: в то время шла война в Афганистане и многие боялись потерять единственного ребенка.
Но уговоры не действовали, парня увозили на сборный пункт и Михаил, довольный выполненным делом, возвращался домой к Сане, ожидающей исполнения им своих супружеских обязанностей – несмотря на все их разногласия, в этом вопросе Сана была непреклонна.
 После удачного отлова призывника, Михаил ощущал прилив энергии, и его общение с Саной проходило комфортно и в хорошем ритме.
Борьба за дисциплину закончилась со смертью Андропова – очередного престарелого руководителя страны и жизнь предприятий и организаций вернулась в привычное русло борьбы за выполнение производственных планов и оформление итогов этой борьбы.
Трудовую деятельность в должности с.н.с. Михаил планировал уже сам, изредка докладывая начсектору об итогах этой работы. Всю текучку он поручил своему преемнику на прежней должности – Николаю, который вполне успешно прикрывал безделье и научную импотентность Михаила.
 Лаборатория Михаила, как уже говорилось, состояла из двух секторов: научного и экспериментального. Экспериментальный сектор представлял собой химическую лабораторию, где химудобрения смешивались, растворялись и снова отвердевались, превращались в пыль или гранулы и потом вносились в землю на опытных делянках неподалеку от корпусов НИИАХ, где проверялась эффективность этих удобрений, после чего писались методики их применения для различных сельхозкультур и для различных регионов страны. Так вот, экспериментальный сектор находился в другом корпусе и, сказав начсектору, если он присутствовал, что завтра будет работать в лаборатории, Михаил мог спокойно заниматься домашними делами или, например, съездить на ближайший городской пляж и отдохнуть в своё удовольствие поглядывая на ладные фигурки девушек – если, конечно, было лето и позволяла погода.
- Да, НИИ это хорошее место работы, - думал иногда Михаил, лежа на пляже и провожая взглядом проходящих мимо девушек с округлыми формами. Фигура Сани преждевременно оплыла после рождения ребенка, а потому стройность девичьих тел была особенно привлекательна при их сравнении с Саной и, конечно, не в её пользу.
Своим браком с Саной он давно уже тяготился. Завести любовную связь в институте, как это практиковалось среди сотрудников, он не решался, зная, что это будет мгновенно известно его тестю, а искать приключения на стороне не имело смысла по причине отсутствия у Михаила уединенного жилого уголка для тайных встреч и расставаний.
Насмотревшись на пляже на стройных девушек, и вернувшись домой в положенное время, Михаил с ещё большим неудовольствием исполнял супружеские притязания Саны, проклиная в душе тот день и час, когда свою свободу он обменял на квартиру Саны и московскую прописку.
- Стал я москвичом, ну и что? – думал иногда Михаил, удобно устроившись на диване перед телевизором в отсутствие Саны, - смотрю телевизор, как в поселке мать смотрит ту же программу. В театр или кино почти не хожу – с Саной не хочется, а без неё нельзя.
 Друзей нет и не будет здесь никогда, а приятельские отношения на работе нельзя считать дружбой. Дома постылая жена по расчету, и избавиться от неё никак нельзя – тогда весь расчет и прожитые годы напрасны. Даже работа, вроде бы вполне благополучная, зависит от расположения тестя: избавлюсь от Саны, наверняка, лишусь и работы. Если бы получить ученую степень, тогда можно и взбрыкнуть, но тесть помогать в этом вопросе мне не хочет – видно чует, что со степенью я уйду из-под его опеки, а сам я ничего путного в науке сделать не смогу, это факт, как ни обидно признавать это.
И на решительный поступок я не способен – это тоже факт. Так что лежи Миша на диване и не рыпайся, пусть всё идет своим чередом, может как-то само собой и образуется хорошая жизнь – надо только подождать, - успокаивал себя Михаил и прекращал эти бесполезные размышления, заслышав стук двери от входящей Саны.
Жили они по-прежнему вдвоем: Илья – сын Саны, постоянно проживал у её родителей, с тех пор как Сана вышла замуж за Михаила. До этого времени Сана самостоятельно растила сына, и её родители даже на выходные дни не брали внука к себе, опасаясь, что Сана, оставшись без забот о ребенке, не дай бог, приживет ещё дитя от появляющихся в её квартире мужчин, заботящихся только о сексуальном здоровье Саны.
С появлением Михаила в квартире Саны на постоянной основе, положение изменилось, и родители Саны полностью посвятили себя выращиванию внука в лучших интеллигентских традициях. В детсад Илья ходить перестал: зачем, если бабушка Ада не работает и не обременена другими делами, кроме забот о внуке. Когда Илья пошел в школу: не простую, а физико-математическую с углубленным изучением английского языка, в доме появились репетиторы по математике и языку, а одновременно, Илюша стал посещать музыкальную школу, осваивая игру на скрипке.
 Принято считать, что отпрыски интеллигентов имеют повышенные способности к научному логическому мышлению и музыке, а потому, родители Саны всячески старались развить во внуке эти способности.
Конечно, дети в ученой семье точно такие же, как и в других семьях, но методичное воспитание усидчивости и послушания дает свои результаты, а развитие способностей к абстрактному мышлению дает способность во взрослой жизни к абстрактному труду в науке и искусстве, где, зачастую, невозможно получит или оценить результаты труда без профессиональных толкователей – оракулов, которыми являются, конечно, такие же выходцы из интеллигенции.
 Именно поэтому, выходцы из интеллигентных семей в любом обществе и государстве занимаются, преимущественно, не материальным производством, а абстрактной деятельностью в науке и искусстве или торговле, также требующей математических расчетов и расчетливого обмана. Поэтому, Илья рос под плотной опекой дедушки и бабушки, называя их по именам: Сёма и Ада, и обращаясь к своей матери, когда она появлялась у родителей, исключительно на «вы».
К Михаилу сын Саны относился вполне равнодушно, как к постороннему человеку, и подчеркнуто вежливо. Сана иногда водила Илью в цирк или театр на детские представления, но всегда без Михаила, да и он не стремился сблизиться с мальчиком и завоевать у него авторитет отца. Отцовским авторитетом у Ильи пользовался дедушка Сёма и пользовался вполне успешно и безоговорочно.
Михаил, проживая вместе с Саной в её квартире, приспособились не замечать и не раздражать друг друга без необходимости: спали они в разных комнатах, завтраки и ужины, обычно, собирал на стол Михаил, не обременяя Сану домашними женскими обязанностями, к которым она относилась тоже неприязненно – это касалось и стирки и уборки квартиры.
Смотреть телевизор тоже было удобнее врозь: хотя программ ТВ и было всего четыре, но каждый из них стремился смотреть что-то другое, и два телевизора в разных комнатах решили и эту проблему.
 Иногда, но уже не каждый вечер, Сана приходила в комнату к Михаилу, чтобы поправить своё женское здоровье, что тот и делал исключительно из чувства супружеского долга. Зная темперамент Саны, он вскоре почувствовал, что у неё имеется какая-то связь на стороне, но это его нисколько не огорчило, а напротив принесло облегчение в обязательствах перед Саной за жилье и прописку, о чём она частенько напоминала ему – чтобы не забывался, примерно так:
 - Закончив аспирантуру без защиты диссертации, ты бы давно уже прозябал преподавателем сельхозинститута: где-нибудь в провинции, по распределению, - говорила Сана всегда, при очередных вялых их перебранках из-за какого-нибудь пустяка. Если супруги равнодушны друг к другу, но проживают вместе в небольшой квартире, вынужденно общаясь между собой по бытовым вопросам, то любое разногласие есть повод для бытовой ссоры с перечислением постоянного набора аргументов.
 На этот аргумент Саны, он неизменно отвечал, что своей женитьбой прикрыл грех Саны, взяв её в жены с ребенком неизвестно от кого. На этом их ссора обычно заканчивалась, и каждый уходил в свою комнату, плотно закрыв двери, а супружеская постель в эти вечера не образовывалась.
Михаил помнил, как примерно через год после своего брака с Саной, он случайно, в её отсутствие, обнаружил на трюмо конверт с письмом Сане от какой-то Инны, и прочитал его. Компьютеров тогда не было, и снять копию не представлялось возможным, но содержание письма он запомнил почти дословно. Вот это письмо:
«Здравствуй Саночка! Сколько мы не виделись? Больше 4-х лет, наверное. Как ты знаешь, мы с Изей три года назад уехали в Израиль и живём теперь в Тель-Авиве. Вернее, Изя уехал в Израиль и утащил меня за собой.
Пару лет мы здесь пристраивались по-удобнее. Сначала были сложности, и мы жили на пособие, но сейчас всё наладилось. Живем в арендованном доме, где три спальни и ещё три комнаты.
Изя устроился преподавателем в университете: читает лекции и ведет занятия, а во второй половине дня едет в лабораторию какую-то, где подрабатывает по научной части.
 Целыми днями он на работе – устает страшно и мне его жалко, но здесь, чтобы жить прилично, надо работать: вокруг такие же ловкачи и халтура не проходит как в Москве.
 Изе уже за сорок, работает на двух работах, поэтому насчет секса у нас очень редко бывает. В основном, по выходным, когда ездим к морю отдохнуть. Здесь всегда жарко и поэтому лучше сидеть дома под кондиционером, чем куда-то ездить.
Изя купил машину в рассрочку – иначе ему невозможно быть на двух работах в разных концах города. Он хочет ребенка – наверное, придется уступить: здесь на детей платят хорошее пособие.
 А пока я время провожу так: утром отправляю Изю в университет, потом посплю ещё немного, приходит ассистент Изи – ему двадцать пять лет, мы позанимаемся сексом, затем он везёт меня в магазин за покупками или на рынок за овощами – фруктами, а сам отправляется в университет помогать Изе.
Я схожу в бассейн в нашем квартале, поплаваю и отдохну потом дома. После обеда, обычно заходит Абрам, ты его знаешь – мы с ним бывали у тебя, когда ты кувыркалась с Ильей, который сделал тебе ребенка и смылся. Но об этом потом.
 Абрам работает на госслужбе – это самое выгодное здесь занятие: платят хорошо и много свободного времени. Мы с ним тоже позанимаемся сексом, он уходит, а вечером возвращается с работы Изя совсем уставший – жалко его до слёз, наверное, буду рожать ребенка: только бы не ошибиться от кого он будет.
Да, чуть не забыла. Пишу я тебе, Сана потому, что недавно и случайно, встретила здесь твоего Илью – оказывается он раньше нас уехал в Израиль, потому и исчез от тебя. Я ему сказала, что у тебя ребенок от него и зовут Ильей. Он чуть не заплакал от радости – лет-то много, а детей, как он сказал, нет. Илья говорил, что свяжется с тобой и обсудит, как ему помогать своему сыну. Так что ты не теряйся и проси у него по максимуму: он, видно по всему, живет хорошо и обеспечен.
Пожалуй, всё. Как видишь, и в Израиле умная женщина может устроиться при муже достаточно комфортно.
Целую. Инночка.
P.S. Часто вспоминаю, как мы кувыркались у тебя в квартире: ты с Ильей, а я с разными, пока не появился Изя. Помнишь, как Илья привел с собой друга: такого здорового, звали Саша? Ох и здоров он был до секса! Я иногда вспоминаю его – так даже стонать хочется, как под ним.
Пока, пока».
Михаил, прочитав письмо, хотел устроить скандал Сане, но передумал: Сана устраивала эти свидания ещё до него, подруга Инна была далеко в Израиле, там же был и прежний любовник Саны – отец её ребенка, а потому, всё это в прошлом и его не касается. Но часто потом, страдая от зверского темперамента Саны, он вспоминал это письмо и понимал, что его жена Сана такая же неутолимая в сексе, как и её далекая и развратная подруга Инна.

XIII
Прошло два года. На работе у Михаила случились давно ожидаемые перемены. Начсектора Раков ушел на пенсию вместе со своим приближенным сотрудником и Михаил, при поддержке профкома, занял должность начальника сектора с окладом в 240 рублей. Конечно, не бог весть что, но ему едва минуло тридцать лет, и это был хороший результат для приехавшего на учебу из провинции в столицу и не имеющего связей, одинокого молодого человека.
На освободившиеся в секторе вакансии, он пристроил своего сослуживца Николая. Взял молодого специалиста – выпускника академии и взял переводом, по протекции директора, сотрудника соседнего отдела, хотя такие переводы внутри НИИ не поощрялись и даже запрещались: легче было перейти в другое подразделение через увольнение, чем переводом по согласию начальников отделов.
 Хорошего и грамотного сотрудника его начальник не отпустит, а плохого никто не возьмет в другое подразделение. Цена каждого сотрудника была хорошо известна в НИИ всем начальникам.
Проведя комплектацию и подбор сотрудников, Михаил имел теперь возможность заняться написанием своей диссертации: не самому, конечно, а с помощью сотрудников, которым можно было поручить разработку темы, подбор материалов и их оформление взамен на данное им повышение в должностях и зарплатах. Такая практика была принята в столичных НИИ: заняв начальствующее место заставить своих подчиненных работать на себя за счет государства.
В каждом столичном НИИ ответственность за работу и её результаты возлагалась на исполнителей, которые так и назывались: ответственный исполнитель, а если результаты работы оказывались удачными, то поощрения в виде премий и наград доставались директору и начальнику ответственного исполнителя, хотя кое-какие крохи перепадали иногда и рядовым работникам, обеспечившим успех дела.
Михаил с помощью тестя, который наконец-то решил помочь зятю в науке, составил план своей диссертации и, распределив задания между своими подчиненными, уехал в отпуск на родину к матери, одиноко проживающей в поселке.
 Отца не было в живых уже много лет, сестра, которая и позвала мать сюда на жительство, умерла тоже одинокой, а больше никаких родственников у матери в поселке не было.
Решение Михаила съездить к матери было связано с его повышением в должности. Теперь можно и прихвастнуть среди знакомых посельчан своим московским положением, конечно, без подробностей. Как и все посредственные люди, Михаил был тщеславен, но скрывал это.
Сана, как всегда, в отпуск с ним не поехала, да он и не предлагал. К этому времени, они окончательно обособились в личной жизни – даже перестали вступать в отношения: по-видимому, Сана нашла утешение где-то на стороне, что при её занятиях репетиторством учеников английскому языку было совсем нетрудно.
 Она говорила, когда считала нужным, что идет на дом давать уроки, а если ученику лет сорок, то это детали и ещё вопрос: кто из них и чему учит на этих уроках. Но Михаил и не интересовался такими подробностями – положение брошенного мужа его вполне устраивало, и он надеялся, как и Сана, завести связь на стороне, но так, чтобы не узнал тесть.
 Однако, и для тестя у него теперь были аргументы: с год назад, Сана вступила в переписку с отцом своего ребенка, который проживал в Израиле. Михаил случайно увидел письмо, вынимая газеты из почтового ящика, и догадался, что это тот самый Илья, о котором писала Инна, боевая подруга Саны по московским годам их разгульной жизни.
С тех пор, он неоднократно видел письма из Израиля в почтовом ящике, но не забирал их, а обыскав квартиру в отсутствие Саны, нашел целую пачку этих писем и узнал, что отец ребенка Саны приглашает её приехать: погостить вместе с сыном или, если это невозможно, то пусть она даст ему вызов и он сам приедет в Москву, чтобы увидеть своего сына и обговорить своё участие в его судьбе.
Михаил знал, что тесть ничего не ведает об этой переписке Саны с Израилем, потому что у него могли быть из-за этого неприятности на работе. В те годы, евреям разрешалось уезжать на постоянное жительство за границу с лишением их советского гражданства, но связь с уехавшим наказывалась, особенно в научных учреждениях и, особенно, для руководителей, а тесть был и ученым и руководителем.
Поиски разумной женщины для постоянной связи на стороне, Михаил отложил на потом – после отпуска.
Поселок встретил Михаила привычной тишиной и размеренным образом жизни его обитателей. Внешне, поселок сильно изменился: построили новый кинотеатр в центре, главные улицы покрылись асфальтом, хорошие дороги связали поселок с райцентром и далее, а потому, жители поселка могли легко добраться на автобусе или личном транспорте и в район и в край, как здесь говорили.
 Из благоустройства, новым было наличие канализации, благодаря чему в центре построили несколько пятиэтажек, да и в домах на две квартиры - подобных квартире матери, их жители стали обустраивать ванные, приспосабливая и утепляя для этих целей чуланы или делая пристройки к дому.
 Одинокой матери Михаила, сделать подобное благоустройство было не по силам, и Михаил твердо обещал, через год – два сделать матери ремонт квартиры с обустройством ванной и, конечно, не исполнил своего обещания.
Его мать – Мария Ивановна, год как вышла на пенсию и одиноко коротала время: зимой у телевизора, а летом копаясь в огороде, разбитом на небольшом приусадебном участке, где, бывало, любил поработать и отец.
В первые дни приезда, мать сводила Михаила на поселковое кладбище, на могилу отца. Могила отца была тщательно ухожена, с железной пирамидкой, вместо памятника, крашеной суриком, которую изготовили второпях в автоколонне такие же шофера, как и отец. Мать хотела настоящий памятник из камня, но средств на его изготовление и установку у неё не было, а к Михаилу мать даже не обращалась, зная его непростое положение в Москве.
Михаил положил пару цветков на могилу отца и твердо пообещал матери, вскоре установить хороший памятник, что исполнил, но много позже и неожиданно, даже для себя.
 В этот свой приезд, Михаил много похвалялся матери о своих успехах в Москве, много обещал, а мать молча и грустно слушала своего сына: она ждала внуков и хотела жить вблизи сына – но именно этих обещаний мать так и не услышала от Михаила за всё время его проживания на родине.
Михаил же, воодушевленный своим успехом в Москве, бродил по поселку, навещал своих бывших одноклассников, из тех, кто ещё оставался в поселке и даже навестил своего приятеля Юрия, который окончив заочный институт, работал в ближнем совхозе уже в должности главного инженера хозяйства.
 Впрочем, встреча друзей была краткой: Юрий был занят подготовкой техники к осенней уборочной страде, а дома его ждали жена и двое маленьких сыновей. Юрий просил Михаила остаться до вечера, когда он освободится и сможет спокойно посидеть с другом, поговорить и вспомнить детство, а переночевав у него, Михаил сможет утром вернуться в поселок – машину ему Юрий обеспечит. Но Михаил не захотел остаться и, побеседовав с часок, он маршрутным автобусом вернулся в поселок.
Приехав к другу детства похвалиться своими столичными успехами, Михаил увидел взрослого уважаемого человека, целиком поглощенного работой и имеющего хорошую семью с детьми, авторитет у подчиненных и твердое положение в крупном совхозе, где трудилось более тысячи человек. А у него в Москве всего пять человек в подчинении с непонятными обязанностями, и он приехал сюда хвастать своими успехами, что было совсем неуместно.
Днями стояла жаркая погода, и Михаил проводил время на пруду, одиноко загорая под солнцем на расстеленном у самого берега покрывале, которое, как он помнил, в детстве брала с собой мать: в их приезды на пруд вместе с отцом в выходной день на мотоцикле на это самое место. Сейчас, в будние дни взрослых на пруду не было – люди занимались работой и усадьбой, а стайки ребятишек прибегали на пруд, купались и убегали, как и он в детстве, по каким-то своим и, безусловно, важным делам.
Повалявшись у пруда, он возвращался домой, где мать потчевала его на обед окрошкой на домашнем квасе и каким-нибудь мясным блюдом: чаще всего котлетами с картофельным пюре на гарнир. Послеобеденный отдых он проводил на диване в бывшей своей комнате, где мать поставила телевизор, который уже много лет заменял ей домашнее общение с родственниками, которых не было.
Полежав пару часов на диване и переждав дневную жару, Михаил обычно, шел прогуляться в центр поселка городского типа, как он именовался по статусу в официальных бумагах, в том числе и в его свидетельстве о рождении.
 Мать поручала ему сделать кое-какие покупки продуктов, которые можно было сделать и в ближайшем магазине, но Михаил шел в центр поселка в универсам, вспоминая, как он гонял в детстве по поселку на велосипеде, упиваясь скоростью и ветром. Однажды, он так разогнался, что не справился на повороте и с размаху врезался велосипедом и головой в телеграфный столб на обочине.
 От удара головой он потерял сознание: к нему подбежали прохожие, приподняли и посадили на скамейку у дома, а он, обводя их помутневшим взглядом, бормотал что-то о сломанном велосипеде и чтобы не говорили его родителям об этом происшествии. В итоге, всё обошлось: он не получил серьезной травмы головы или сотрясения мозга, а погнутое велосипедное колесо ему отремонтировал старший брат соседского приятеля, с которым они и гнали на велосипедах в тот день.
Сейчас среди мальчишек, велосипед стал не так популярен, как в его детстве, а взрослые предпочитали мотоциклы и автомобили, которые были, наверное, в каждой второй семье их поселка.
Покупая продукты по заказу матери и в небольших количествах, Михаил обратил внимание, что цена многих товаров здесь была выше, чем в Москве, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Мать пояснила ему, что большинство товаров здесь реализуется через местную потребительскую кооперацию, которая свои товары продает с наценкой около 25% к розничным государственным ценам. Но в магазинах бывают и товары по государственным ценам, только их надо застать, потому что большинство жителей стремятся купить именно по государственным ценам, а не потребительским.
Так, сельские жители, которые кормят горожан, сами приобретают продукты питания, в основном, по повышенным ценам через кооперацию. Такая же ситуация была и с промышленными товарами, но заработки сельчан вполне компенсировали их неравенство с горожанами относительно цен на потребительские товары и продукты.
Дело в том, что в стране СССР все годы его существования проводилась политика единых цен для всех регионов и республик страны, с небольшими наценочными коэффициентами для отдаленных районов Дальнего Востока и Крайнего Севера, где применялись наценочные коэффициенты и для зарплаты всех категорий работающих.
 Поэтому, все работающие были в равных условиях, кроме сельских жителей, где единственный магазин на деревню принадлежал потребительской кооперации и, соответственно, торговал по ценам этой кооперации.
 Михаил, не обращая внимания на цены покупал продукты потребительской кооперации, чем вызывал неудовольствие экономной матери. Она привыкла жить долгие годы, после смерти мужа, на небольшую зарплату бухгалтера автобазы, куда перешла из кооперации, и где работал шофером отец Михаила, до нелепой гибели, врезавшись на своей легковой машине в трактор, который управлялся пьяным трактористом.
 В итоге, мать стала сама ходить в магазин до конца пребывания Михаила на родине, к которой, впрочем, он не испытывал особенной привязанности, считая себя москвичом.
Вечерами Михаил ходил в новый кинотеатр, который построили после его отъезда на учебу, неподалеку от старого кино, куда он бегал мальчишкой и подростком в воскресенье на детские и юношеские фильмы.
Посещение кино оставалось традицией посельчан на протяжении многих лет. Телевизоры были в каждом доме и квартире, но ТВ ещё не застило свет в окошке и не стало единственным средством досуга людей здесь в поселке, а потому, большинство жителей регулярно ходили в кино на все новые фильмы.
 Особенным успехом пользовались индийские фильмы с песнями и плясками и всегда благополучным завершением мелодрамы для её участников. Такой фильм шел два – три дня или больше, пока все желающие не посмотрят его. Сеансов было три: в пять, семь и девять часов вечера. На пятичасовой сеанс ходили подростки и пожилые, на семь часов – молодежь, а на девять часов, в основном, семейные пары.
 Перед каждым сеансом площадь перед кинотеатром заполнялась людьми, прогуливающимися в парке и угощавшимися мороженым и лимонадом, которые продавались в двух киосках, а после сеанса зрители не торопясь расходились в разные стороны, иногда обсуждая с попутчиками – соседями просмотренный фильм.
Но ТВ сериалы уже отвлекали часть сельчан от посещения кино: в восьмом часу, обычно, начиналась очередная серия, а поэтому, и на семь и на девять часов нельзя было сходить в кино, не пропустив сериал. Так ТВ, постепенно отучало людей от кино, рассаживая их по диванам в домах и квартирах перед экранами телевизоров.
Во время отпуска Михаила, сериалов на ТВ не наблюдалось и в теплые летние вечера, народ, как и прежде, во времена его юности, толпился вечерами у кинотеатра, а молодежь в субботний вечер, выйдя из кино, устремлялась в парк на танцплощадку, где местный ансамбль играл и пел модные песни.
 Михаил зашел как-то вечером на танцплощадку, постоял в сторонке и убедившись, что он практически единственный здесь взрослый среди подростков, и юных пар, потихоньку ретировался с этого места развлечений юных сельчан.
 Иногда, прогуливаясь перед кино, Михаил встречал своих одноклассников и знакомых с которыми вступал в короткие беседы о житье – бытье здесь и у него в Москве. Оказалось, что местная жизнь сельчан более насыщена, чем у него в Москве различными мероприятиями: кино, клуб, стадион и гости.
В новом кино, как называли сельчане кинотеатр, был просторный зал с большим экраном и можно было, удобно расположившись, посмотреть фильм не одному у экрана телевизора, а среди сельчан, многих из которых он помнил в лицо, позабыв их имена и обстоятельства знакомства, кроме, конечно, одноклассников, оставшихся жить в поселке после окончания школы.
Михаил зашел, однажды, в гости к однокласснику, по его приглашению, и это посещение вызвало смутное ощущение неполноценности его собственной жизни в Москве.
Одноклассник по имени Сергей, жил в просторном доме – особняке, построенном с помощью родителей собственными силами. В усадьбу входили: баня, сарай с мастерской и гараж, выходивший воротами на улицу, в котором стоял автомобиль «Жигули». В особняке из четырех комнат, кухни, подсобного помещения с подвалом и обширной веранды проживала семья Сергея, включавшая жену и двух мальчиков погодков: пяти и шести лет. Жена Сергея работала учительницей, окончив педагогический институт, а сам Сергей не имел никакого образования, кроме школы, и работал слесарем – ремонтником на автобазе, где когда-то работал шофером и отец Михаила.
Пригласив Михаила в гости, Сергей истопил баню, в которой они с удовольствием попарились, хотя с непривычки, Михаил потом долго не мог отдышаться от жару, постоянно покрываясь потом и вытираясь полотенцем на веранде, где жена Сергея приготовила обширный и вкусный ужин.
 Угостившись и попивая холодный домашний квас, Михаил вкратце рассказал о своей жизни в Москве и из его рассказа, без опущенных им деталей, получалось, что он живет благополучно, достигнув больших успехов и в работе и в её оплате.
Сергей же, неторопливо, как и принято здесь в поселке, рассказал, что не захотел никуда поступать учиться, отслужил армию, где получил специальность водителя машины пехоты – БМП и, вернувшись в поселок, стал работать автослесарем: это спокойнее, чем шоферская жизнь, а оплачивается почти одинаково, если работать с головой и не выпивать – это главное условие благополучной сельской жизни.
 Жена Сергея поставила, конечно, на стол бутылку водки, но Михаил отказался, объяснив причину, а Сергей, выпив пару рюмок, не проявил дальнейшего интереса к водке и тоже перешел на квас.
Жена Сергея – спокойная и доброжелательная женщина неброской русской красоты, вышла с веранды, чтобы не мешать разговору мужчин, и занималась во дворе с детьми, которые возились на асфальте с машинками, как в детстве и Михаил, сопровождая свои игры громкими спорами.
 Глядя на эту спокойную и сплоченную семью, живущую обычной и вполне обеспеченной жизнью, Михаил особенно остро ощущал бестолковость и пустоту своей московской жизни в погоне за успехом и мещанской зажиточностью.
 – Что толку в моих продвижениях по службе и зарплате, если нет семьи, нет друзей и нет даже увлеченности работой – как пишут в книгах об ученых, художниках и людях редких и отважных профессий, например, летчиках, - думал Михаил, вытирая пот, выступающий после бани и холодного кваса и глядя на жену Сергея, играющую с детьми под окнами веранды.
Сергей сидел, развалившись на диване, и было видно по всему, что он вполне доволен жизнью, которая ему удалась без погони за образованием и должностями, здесь, на родине среди знакомых спокойных и благожелательных односельчан.
Разговор однокашников, незаметно и как всегда, перешел на политику. Весной этого года к власти в стране пришел молодой и энергичный генсек Горбачев и, первым делом, ограничил продажу водки.
 Сергей был малопьющий, но теперь, при всяком удобном случае, покупал водку и складывал бутылки в подвале, похвалившись перед Михаилом, что накопил уже два ящика этого русского напитка.
Михаил, как всякий непьющий, уже давно нашел аргументы в свое оправдание трезвости перед застольными компаниями и объяснил Сергею, что никаких традиций употребления водки среди русских не было и этот напиток стал распространяться в стране при царе Петре 1, который сам беспробудно пьянствовал и приучал к пьянству своё окружение, а через них и прочий люд – вот откуда пошло пьянство на Руси и правильно сделал Горбачев, что ограничил продажу водки.
-Может оно и правильно, только мужики на работе стали подолгу отлучаться, чтобы, постояв в очереди у магазина, взять две бутылки водки, что продают в одни руки – они стоят в очередях и их работа тоже стоит.
 Горбачева у нас зовут «Меченым» из-за родимого пятна на лбу. Бабки говорят, что Антихрист пришел и отметина на лбу – это черт копытом ударил, а мужики толкуют между собой, что не с того конца взялся Меченый управлять страной: царь Николашка в Империалистическую войну тоже ввёл сухой закон и страна развалилась: как бы сейчас такого не случилось.
 Меченый из комсомола пролез в партию и добрался до власти, а сам никогда реальным делом не занимался. Ты, Михаил тоже в школе комсомолом правил и знаешь, что там одни проходимцы сейчас собрались.
- Нет, нет – я не согласен с тобой, - возразил Михаил, - Горбачев молод и энергичен, встряхнет страну после правления стариков, и мы все станем жить ещё лучше, чем прежде. Стране нужны перемены, как говорит Горбачев, ускорение, чтобы двигаться вперед, да и сам Горбачев начинал работать не в комсомоле, а на комбайне в колхозе и даже орденом был н6агражден за эту работу, - закончил Михаил, вспоминая, что он тоже, как и Горбачев, поступил в институт через комсомол.
- Брось ты о работе Меченого говорить, - возбудился Сергей, - знаем мы, как он орден получил: папа - председатель, похлопотал, чтобы сынку за месяц работы помощником комбайнера дали орден.
 Он же со Ставрополья, здесь неподалеку, потому люди и знают этого Меченого, как пройдоху и подхалима и знают, как он лез наверх и как пролез к власти в Москве. Человек, который никогда не занимался реальным делом, не сможет, при всём своём желании, стать хорошим руководителем, потому что опыт работы на производстве нельзя заменить ничем: ни учебой, ни прилежанием.
 Возьми, например, русских царей или зарубежных – ведь никчемные людишки, а отсутствие опыта заменяли самодурством или безумными идеями, как тот царь Петр 1.
 У нас, при Советской власти, только Ленин и Сталин справлялись с управление государством, а после них, начиная с Хрущева, какие-то идиоты у власти: сплошные метания и шараханья в разные стороны, потому что не понимают они, что и как надо делать, чтобы жизнь людей налаживалась и государство крепло.
Вот и Меченый начал борьбу с алкоголем, а надо бы начать бороться с уравниловкой в оплате труда – я слесарь высшего разряда, но получаю зарплату немного выше, чем выпускник ПТУ, который ещё ничего не умеет. Надо платить за сделанное, а не за должность и стаж работы и без всяких ограничений в зарплате, тогда будет интерес сделать больше и лучше.
 Старики говорят, что так было перед войной и сразу после войны, потом, при Хрущеве, стали платить за должность и корочки о квалификации, а если где и оставалась сдельная оплата, то если сделал много и хорошо, зарплата ограничивается, чтобы хороший работник не получал много больше, чем плохой и никудышный. Вот многие и стали работать спустя рукава.
 Я тоже могу сделать, например, работу за день, но делаю три дня, потому что больше мне всё равно не заплатят. Нет, не понимает Меченый, проблем простых работяг, на которых и держится вся страна.
 Убери половину начальников – никто и не заметит, а убери слесарей и токарей половину и страна остановится: ничего не будет, всё поломается. – так я думаю о нынешнем положении дел в стране, - закончил Сергей и, с расстройства от сказанного, налил себе ещё одну рюмку водки и выпил поморщившись: не то от водки, не то от сказанного.
Михаил хотел сказать Сергею, что и у них в науке, оплата идет тоже от должности и ученой степени и совсем не зависит от дела, но передумал: тогда придется объяснять чем и как он занимается и кому это его занятие нужно, а он и сам представлял это достаточно смутно, пребывая, однако, в полной уверенности нужности и необходимости своего дела.
 На расспросы Сергея он давал уклончивые ответы о своей работе и семье, без подробностей, сказав, что женат и есть ребенок, но умолчав, что этот ребенок достался ему в приданое от жены – вернее, от её веселого времяпровождения до него.
 И про квартиру он сказал, что получена от работы, не уточняя, что получена она была ещё его тестем, а от него досталась дочери, явившись, фактически, приданым, из-за которого он и женился на Сане. Когда, в разговоре, Михаил назвал имя своей жены, Сергей удивленно вскинул брови, но промолчал.
Потом начались воспоминания об их далеких уже школьных годах и, проговорив до позднего вечера, Михаил попрощался с одноклассником и пошел домой, чтобы никогда больше не посетить гостеприимного хозяина этой усадьбы, где мирно и ладно проживала обыкновенная семья.
 Это было на закате советской эпохи, о котором ещё никто не знал, но мудрые сельские жители с тревогой наблюдали за первыми действиями нового руководителя страны – Мишки Меченого, оказавшегося, в итоге, полным негодяем и предателем этих простых людей.
Незаметно, отпуск подошел к концу и последний вечер перед отъездом Михаил провел вместе с матерью. Мать, наслушавшись его рассказов об успехах в Москве, смирилась со своим одиночеством, уже не надеясь пожить вместе с сыном, но желая ему хороших семейных отношений со снохой Саной, которую она так никогда и не увидит.
 Может быть, надеялась она, появятся внуки, и когда подрастут немного, они будут приезжать к ней на лето в гости, освободив родителей от их важных дел московской жизни.
Насчет своих пожеланий о внуках она опасалась расстраивать сына, но сказала ему, что одной ей уже надоело сидеть дома и она, по-видимому, опять пойдет работать, чтобы быть при людях: вот если бы внук был, то она охотно посидела бы с ним, что в Москве, что здесь в поселке, добавила мать.
Михаил, сделав вид, что намека не понял, одобрил желание матери ещё немного поработать, а он потом, когда ещё больше укрепится в Москве, обязательно возьмёт мать к себе, в новую квартиру, которую он непременно получит, став настоящим ученым, когда сделает и защитит диссертацию.
Мать как бы поверила сыну и весь вечер они провели в разговорах, вспоминая отца и то время, когда Миша жил и учился здесь в поселке.
Утром мать проводила сына до автовокзала, он сел в автобус и отъезжая, видел фигурку матери, которая проводив сына и сразу сгорбившись, смотрела вслед автобусу, увозившего её сына в большой город, где ей так и не нашлось места. Автобус, как оказалось, увозил Михаила на несколько лет, в течение которых он не нашел времени навестить мать, стремительно стареющую от одиночества.

XIV
Вернувшись в Москву, Михаил беззлобно поругался с Саной, которая всё же заставила его выполнить супружеские обязанности, что и было исполнено обоими без взаимного удовлетворения.
Выйдя на работу, Михаил узнал новость, которая ошеломила и обрадовала его: он был включен в состав делегации НИИ на поездку в США для изучения там опыта химизации сельского хозяйства. В такие поездки за границу, от института ездил обязательно директор, кто-нибудь из замов и парочка приближенных лиц.
        Оказалось, что пока согласовывали сроки и цели поездки, замдиректора, планировавшийся в поездку, эмигрировал в Израиль, никого не предупредив. На вакантное место партком и профком рекомендовали его, Михаила, чтобы разбавить состав делегации этим обычным сотрудником и избежать упреков и критики от рядовых сотрудников в условиях начинающейся компании за гласность и открытость руководителей.
       Михаил же, не будучи членом партии, охотно выполнял поручения парткома и был профсоюзным активистом, что и сыграло решающую роль в одобрении его кандидатуры. Поездка в США была чрезвычайным событием даже для маститых ученых, а такие как Михаил, и не мечтали об этом.
       Возвратившись с работы домой, Михаил победно объявил Сане о своей поездке в Америку, на что Сана, почти равнодушно, сказала что давно знает об этом и Михаилу следует благодарить за это её отца, который выдвинул его кандидатуру и убедил руководство в правильности такого выбора. Вообще-то, должен был ехать её отец, добавила Сана, но руководство не осмелилось послать еврея в США, взамен еврея, уехавшего в Израиль.
        Неважно, что и как делается – важен результат и Михаил стал деятельно готовиться к поездке в США, собирая всяческие справки и оформляя загранпаспорт, благо, что поездка планировалась только через три месяца на позднюю осень.
       Михаил был однажды в командировке в Болгарии по служебному паспорту, но эта страна считалась почти в составе СССР и, по слухам, даже хотела вступить в СССР, но помешало отсутствие общей границы.
        А здесь, поездка в самое логово империализма – в США, прикладывающих отчаянные усилия в борьбе с СССР везде, где это можно, по всему миру и разлагающим народ СССР передачами по радиоголосам, о чем Михаил читал, и слышал, и видел: из газет, радио и ТВ.
       Инструктаж перед поездкой был многодневный и обширный, и Михаил чувствовал себя вполне подготовленным к любым неожиданностям и даже провокациям во время поездки в США в штат Айова.
       Наконец все формальности были закончены, наступил день отъезда и Михаил с кожаным чемоданом, специально купленным для этой поездки, с загранпаспортом, вежливо простившись утром с Саной, отбыл в аэропорт Шереметьево, откуда их делегация улетала в город Нью – Йорк.
      В аэропорту Михаил присоединился к другим членам делегации, в том числе из министерства сельского хозяйства и других НИИ: всего оказалось десять человек, страстно желающих изучить сельское хозяйство США и применение в нём химии, обеспечивающей небывалые для СССР урожаи.
        Их четверка из НИИ держалась вместе и сплоченно вокруг директора, который отвечал за своих сотрудников. Совсем недавно случился скандал, когда артист балета Большого театра остался в США после гастролей и не вернулся в СССР, а потому, директор был особенно бдителен и осторожен.
        Здесь, в аэропорту, Михаил, как и остальные, получил от руководителя делегации невероятную, по его понятиям, сумму командировочный денег в долларах США.
       Они прошли регистрацию, таможню и в два часа пополудни, самолет Ил-62 взмыл в небо и понес Михаила в загадочную страну – Америку.
XV
В своей жизни, Михаил летал самолетом всего несколько раз, чувствовал себя в небе неуютно и опасливо, а потому пытался задремать, откинувшись в кресле и напряженно прислушиваясь к мерному гулу двигателей, замирая, когда этот гул менялся и самолет делал какие-то непонятные ему покачивания и наклоны.
В тщетных попытках заснуть прошли все долгие часы полета с двумя обедами, которые он, к своему удивлению, съел охотно и без остатка. Надо сказать, что у него в чемодане, который он сдал в багаж, была прихвачена с собой кое-какая еда, а именно: два батона сухой колбасы, которую где-то раздобыла Сана по подсказке опытных в путешествиях за границы своих соплеменников, две баночки красной икры, две бутылки водки и две банки лососевых консервов. Всё это можно было выставить на стол, если будет приватная встреча с американцами или съесть самому, если такой встречи не будет.
Досмотра багажа тогда ещё не производилось, и везти в чемодане можно было что угодно: хоть пирожки с капустой, хоть какую-нибудь бомбу или бриллианты, если они были необходимы для целей поездки и задач командировки. У Михаила вместо бриллиантов была колбаса, которая потом весьма пригодилась для вечерних чаепитий в гостинице. Чаю он не взял, но была банка растворимого кофе и кипятильник – вечный спутник командированного советского человека.
Наконец, долгий и мучительный полет закончился посадкой самолета в Нью-Йоркском аэропорту. Михаил вместе со спутниками вышел на перрон и поразился громадности зданий аэропорта, множеству самолетов и людей, а когда они вошли внутрь аэровокзала, он был оглушен шумом и гамом напряженной аэропортовой суеты пассажиров. Пройдя длительную процедуру таможенных формальностей прибытия иностранцев из СССР в Америку, они сплоченной, но растерянной группой, вышли в зал прибытия, где их встретил представитель консульства, который, как оказалось, будет сопровождать их всю поездку, вплоть до посадки в самолет до Москвы, потому что никаких турагентств, организовывающих поездки советских людей за границу, тогда не было.
Имелась одна государственная организация «Интурист», которая занималась экскурсионным сопровождением туристов из СССР и в СССР, но по служебным делам, особенно в капиталистические страны, советских людей обычно сопровождали сотрудники консульств, да и сами эти поездки были редки, особенно в Америку. Михаил не уставал удивляться: как это им, вернее его руководителям НИИ, удалось пробить командировку в США, якобы для изучения каких-то перспектив развития сельского хозяйства, а Америка согласилась их принять и что-то показать.
Он, конечно, и не догадывался, что планы уничтожения СССР уже вступили в завершающую стадию и поездки советских людей за границу били частью таких планов. У власти в СССР уже находился Горбачев, как оказалось, впоследствии, предатель и пустозвон, поставивший целью разрушение страны, и этому предателю нужна была поддержка людей.
 Такими становились многие советские люди, побывавшие за границей в США и Европе, увидевшие фасад западной жизни - фасад яркий, красочный и привлекательный, и пожелавшие такого же устройства жизни в СССР, не разглядев, что за этим фасадом скрывается жестокая действительность несправедливой и морально убогой жизни для многих обитателей этих стран.
 Так вот, многие советские люди, побывав за границей, становились поклонниками этих стран, вернее сказать, бытового устройства жизни обеспеченных людей в этих странах и, вернувшись домой, в СССР, они начинали пропагандировать зажиточность и комфорт жизни людей в этих странах, как они думали, всех, а от пропаганды до прямого предательства всего один шаг.
 Именно такие люди и организовали поддержку Горбачеву в его разрушительной деятельности по развалу СССР, а потом и уничтожению советского устройства политической жизни общества.
И, чтобы таких, восторгающихся Западом, людей было больше, сразу после прихода Горбачева к власти, Америка и Европа широко открыли двери для поездок советских людей. Под эту кампанию открытости и попала поездка Михаила и других членов их группы в США.
 В борьбе с врагом нет мелочей, и американцы в полной мере использовали поездки советских людей для формирования, впоследствии, из этих ренегатов сплоченной пятой колонны своих пособников для разрушения СССР.
Михаил, как и почти все советские люди, ничего не слышал о грядущем разрушении своей страны, в том числе и с его участием, поэтому с восхищением и интересом наблюдал за открывшейся перед ним незнакомой и малопонятной пока американской жизнью.
Кроме своей громадности, аэропорт поразил его яркой рекламой, которой были покрыты все сколь-нибудь пригодные места на стенах и крышах зданий и многочисленных щитах вдоль дорог.
 Что и зачем рекламировалось, было непонятно, но привлекательно, в сравнении с унылым рабочим обликом международного аэропорта «Шереметьево», откуда он вылетал несколько часов назад.
У здания аэропорта их ждал небольшой автобус, на котором, как сказал сотрудник консульства, они прямо из аэропорта и не заезжая в Нью-Йорк отправятся к месту назначения в город Вустер, штата Огайо.
 В автобусе уже находился представитель встречающей стороны из научного центра сельского хозяйства, расположенного в этом городе. Испытав некоторое разочарование от того, что не увидят Нью-Йорк, они погрузились в автобус, успокоившись обещанием сопровождающего из консульства, показать им город на обратном пути, когда у них будет целый свободный день.
За окнами автобуса замелькали городки, поля и леса, похожие на окрестности Киева, где Михаил бывал неоднократно в служебных командировках, но дома были добротнее, на первый взгляд, красочно раскрашенные, а дорога почти везде уставлена рекламными щитами вдоль обочин – вот и все отличия.
Автобус, мерно покачиваясь, мчался по широкому шоссе, изредка вздрагивая на неровностях: - Оказывается и здесь на дорогах случаются небольшие выбоины и щербатости, как и в Москве, - думал Михаил, сквозь одолевающую его дрёму.
 Солнце стояло высоко и в погоне за ним самолета прошло уже много часов: в Москве стояла глубокая ночь, а здесь день был в самом разгаре.
Задремав, как и его спутники, Михаил очнулся от толчка: автобус остановился у придорожного ресторана на фасаде которого виднелась надпись в виде округлой буквы «М» на красном фоне, а у входа стояла кукла в человеческий рост в одежде клоуна. Как объяснил сопровождающий, это был ресторан быстрого питания «Макдональдс», где они пообедают, а заодно и передохнут с дороги.
Все направились в этот ресторан, который внутри был устроен, как и московские столовые самообслуживания: набираешь себе на поднос понравившиеся блюда, заказывая их раздатчице, и расплачиваешься на кассе.
 Они помялись, не зная цены блюд и не желая тратить свои командировочные доллары зря, но их сопровождающий, поговорив с представителем по-английски, которого, как оказалось, никто из членов их делегации не знал, сообщил, что обед оплатит встречающая сторона и можно, без опаски потратиться, выбирать любые блюда.
 Действительно, выбрав блюда, у кассы их встретил представитель, по имени Уильям, который и оплатил обед за всех, но не деньгами, а сунув кассирше какой-то кусочек пластика, который оказался банковской картой, позволяющей, безналично, оплачивать любые покупки, пока на этой карте отмечено компьютером наличие денежных средств.
Подивившись американскому прогрессу, Михаил съел выбранный им обед, который оказался обильным, но удивительно невкусным и если бы не томатный соус, стоявший на всех столах, то эти блюда, наверное, вообще невозможно было есть.
Так, с оплаты обеда начался их мелкий подкуп американцами, что продолжалось вплоть до отъезда и позволило сохранить часть командировочных долларов на покупку подарков себе и родственникам.
Автобус двинулся дальше, и человек из консульства, по имени Сергей, сказал, что сопровождающий их американец Уильям, приставлен следить, чтобы они никуда не свернули с маршрута, потому что на пути много промышленных зон, закрытых для посещения иностранцами, особенно из СССР и связанных с ним стран.
 Американцы, как и мы, во всех иностранцах видят шпионов и даже он, с дипломатическим паспортом, не может свободно ездить по Америке, а должен предварительно согласовывать маршрут поездки и, например, в штат Огайо ему бы разрешения на поездку не дали, поскольку там много военных баз и заводов.
К вечеру, автобус и его пассажиры прибыли в пункт назначения, которым оказался небольшой город. Михаил и другие члены делегации разместились в небольшой гостинице, где для них уже были забронированы номера, для каждого отдельно: оказалось, что здесь, в Америке, вообще не принято жить в гостинице вместе, кроме супружеских пар или с детьми.
Михаил бросил свой чемодан, принял душ после долгой дороги и, отказавшись от ужина в ресторане,, куда всех пригласил Уильям, лёг спать: перелет и переезд заняли почти сутки и он, не умевший спать в самолете, очень измучился.
Проснулся Михаил утром от стука в дверь: сопровождающий Сергей, которому он открыл дверь, пригласил поторопиться на завтрак, после которого они поедут в Научный центр – цель их командировки.
 Наскоро побрившись и умывшись, он присоединился к спутникам и вместе с ними прошел в ресторан, оказавшийся довольно большим залом, в центре которого на столах стояли лотки и подносы с едой: как объяснил директор НИИ, который неоднократно бывал в командировках за рубеж, эта система питания называется шведский стол – берешь тарелку и накладываешь, что тебе нравится и сколько хочешь, потому что завтрак оплачен вместе с гостиницей.
В зале уже ходили несколько человек с тарелками, выбирая кому, что нравится из имеющегося в судках, лотках и подносах ассортимента блюд, впрочем, не очень большого.
Михаил взял себе омлет, пару сосисок, хлеб, масло, сыр, кекс, стакан апельсинового сока, яблоко и кофе с молоком и уселся вместе со знакомым сотрудником их НИИ, которого, как и его самого, послали в эту поездку по ходатайству парткома, и приступил к завтраку по-американски.
Плотно позавтракав, они поднялись назад в номера, чтобы собраться вновь через полчаса у выхода из гостиницы – там их будет ждать автобус, чтобы отвезти в Научный центр, расположенный на окраине городка.
Собравшись вновь, члены делегации погрузились в автобус, ожидающий их у входа в гостиницу, и вместе с приставленным к ним американским сопровождающим и консульским работником поехали изучать американские достижения в области сельского хозяйства.
Исследовательский центр размещался в нескольких зданиях современного типа. Их провели в конференцзал, где появившийся заместитель директора Центра, в течение получаса рассказывал им о задачах и достижениях этого исследовательского центра.
Рассказ американца вёлся через переводчика Сергея и по содержанию напомнил Михаилу лекцию в планетарии, который он случайно посетил однажды: такой же общий разговор просветительского характера – интересно, но использовать и применять эти знания нельзя в силу их неконкретности и недостаточности для практического приложения.
Из лекции выяснилось, что данный американский Научный центр занимается вопросами сельского хозяйства, далекими от агрохимических задач НИИ Михаила и трёх его спутников – здесь работали над генной модификацией растений, а не разработке удобрений и защите растений от вредителей.
Таким образом, их командировка превращалась в бесполезную туристическую поездку за счет государства и виноваты в этом были те, кто выбирал цель и маршрут поездки – люди из министерства, может быть, даже двое их спутников из научно – технического управления министерства.
Эти люди спланировали поездку в США за государственный счет, возможно, выбрав место поездки по справочнику или рекомендациям консульства СССР в Нью-Йорке, которое ничего не понимая, предложило и согласовало с американцами эту поездку.
 Поняв, что для дела здесь ничего полезного и интересного нет, Михаил и другие члены делегации их НИИ направили все свои усилия на изучение американского образа и уровня жизни, чему охотно способствовали и американцы, и сопровождающий их консульский работник по имени Сергей.
После лекции они посмотрели рекламный фильм об успехах американских коллег в повышении урожаев за счет применения модифицированных сельхоз культур, не боящихся вредителей, особенно помидор, которые Михаил в свежем виде не употреблял, по причине аллергии на них.
 Затем, хозяева встречи пригласили их на обед в институтском ресторане: этот ресторан напоминал столовую самообслуживания в их НИИ, с более широким, конечно, выбором блюд, но по существу оставаясь столовой. Так Михаил узнал, что в Америке любая забегаловка называется рестораном или, на худой конец, кафе.
 Русское слово «столовая», то есть место где кормят, лучше отвечает назначению таких заведений, но для рекламы конечно не годится: в Америке, как позднее убедился Михаил, всё направлено на рекламу.
После обеда их провели галопом по лабораториям и отделам исследовательского центра, где работали более тысячи человек, из которых только пятая часть были исследователи и инженеры, а все остальные – это вспомогательный и обслуживающий персонал.
Научные отделы располагались в корпусах, внешне напоминающих складские помещения, внутри разгороженные стеклянными, прозрачными или матовыми, перегородками, так что из коридора были видны работающие сотрудники.
 У многих из них на столах стояли телевизоры – как было подумал Михаил, но сопровождающий с гордостью сказал, что это вычислительные машины – компьютеры, которые помогают ученым вести расчеты, хранить данные и печатать результаты на бумаге.
  В НИИ Михаила тоже была вычислительная машина, которая располагалась в большом зале и занимала, наверное, метров сто площади, а здесь, почти у каждого сотрудника, такая же по способностям и даже лучше, машина стояла на столе, для индивидуального пользования. Более того, эти машины были объединены в сеть и зная пароль, можно было посмотреть, что получил другой сотрудник, то есть обмениваться результатами, а руководителю контролировать деятельность подчиненных.
 Однако, и стоили эти компьютеры достаточно дорого: несколько тысяч долларов каждый. (Вернувшись домой, Михаил оформил заявку на подобный компьютер для своего сектора, эту заявку подписал директор и через год ему привезли и установили такой же компьютер, который обошелся институту, вернее государству, в пятьдесят тысяч рублей – это примерно двадцать годовых зарплат старшего научного сотрудника без ученой степени).
Лаборатории размещались, как правило, в отдельных небольших зданиях, по некоторым из них и провели делегацию.
 Михаила поразило оснащение лабораторий различными сложными приборами, вплоть до электронных микроскопов – было видно, что на оборудование здесь средств не жалеют, а сотрудники, увидев делегацию, продолжали спокойно заниматься своими делами, не обращая внимания на посетителей.
 Михаил представил, что если бы американцы приехали к ним в НИИ, то следом за ними ходила бы толпа сотрудников, прислушиваясь к словам переводчика и обсуждая вид и одежду американцев.
После экскурсии по научному центру, их отвезли назад в гостиницу и сопровождающий, через переводчика из консульства, объяснил, что вечером запланирована встреча с руководством Центра – здесь, неподалеку, в ресторане, а завтра, в субботний выходной день намечена экскурсия в столицу штата, город Колумбус.
Когда они вернулись в гостиницу, до обещанного ужина оставалось около трех часов и Михаил с сослуживцем договорились прогуляться по этому городку, как им сказали – типично американскому.
Погода стояла великолепная: около двадцати градусов тепла при ясном солнце и безветрии. Выйдя из гостиницы, они, наугад, направились по одной из улиц, как потом оказалось, в южные бедные кварталы городка, действительно небольшого, около 15 тысяч жителей – это вдвое больше, чем в родном поселке Михаила.
 Улицы асфальтированы, дома внешне выглядят привлекательно, тротуаров нигде нет, так же, как и прохожих: люди ездят на автомобилях, как он в детстве ездил на велосипеде. Дома: одно и двухэтажные стояли в глубине от дороги, а подходить ближе они не решились и, как потом оказалось, правильно сделали – это могло быть расценено как вмешательство в личную жизнь граждан, и они, так ничего и не увидев интересного, вернулись в свой отель, привыкая так называть гостиницу.
Михаил принял душ, переодел рубашку и спустился в холл, где уже собрались их попутчики по командировке.
Сергей из консульства, узнав об их прогулке, предупредил всех, чтобы впредь никто без его ведома никуда не ходил – иначе можно нарваться на крупную неприятность. Не зная американских норм и правил поведения можно угодить даже в тюрьму – здесь никто разбираться не будет, что они иностранцы, а зайдешь в дом без приглашения хозяев, например, спросить дорогу, то могут и пристрелить как грабителя.
Ресторан, куда их пригласил подъехавший на такси Уильям, находился метрах в ста от отеля, но по правилам приличия, которые неуклонно исполнялись американцами, они сели в прикрепленный за ними автобус и проехав это небольшое расстояние, прошли внутрь к ожидавшим их трём руководителям Научного центра.
 Как позднее объяснил Сергей, всем американцам, которые занимаются их делегацией, эта работа щедро оплачивается дополнительно к основному заработку, а потому, улыбки не сходили с лиц встречающих.
 Михаил отметил про себя, что все американцы старательно улыбаются по любому случаю и без, но их лица, при этом, остаются беспристрастными, как будто улыбка приклеивается к лицу.
За ужином, руководители обменялись короткими речами: американцы сообщили, что они счастливы начать сотрудничество с русскими, и надеются тоже посетить Россию, а российский руководитель сообщил американцам, что они уже увидели много нового и интересного для развития науки и тоже надеются на дальнейшее сотрудничество.
Ужин оказался удивительно невкусным, к чему Михаил уже начинал привыкать. Громадный кусок мяса, поданный ему на блюде, размерами напоминающем поднос, вместе с жареным картофелем фри и зеленью, остыл, пока говорились речи, и превратился в кусок подошвы ботинка – и по виду, и по вкусу.
 Он приналег на салаты, запивая их вездесущим здесь напитком: кока – колой, являющимся, по существу, сладкой газировкой темного цвета с привкусом жженого сахара. Подобный напиток Михаил делал в детстве, насыпая сахар в столовую ложку и нагревая её над газом и смешивая потом коричневую тянучку с теплой водой.
Михаил, как всегда, не пил спиртного, а прочие гости и хозяева усердно налегали на виски: ведь всё это оплачивалось не присутствующими, а за счет предприятия, которому, в конечном счете, расходы возмещались государством – точно так же, как оплачиваются командировки.
 Через пару часов все расслабились и гости стали понимать хозяев, зная всего по несколько английских слов. Дальше дело дошло бы и до объятий, если бы консульский Сергей, менее других выпивший виски, не предложил закончить ужин, сославшись на завтрашнюю поездку рано утром в столицу штата город Колумбус.
Проснувшись утром от криков вездесущих ворон – меньших размеров чем в Москве, но таких же нахальных, Михаил наскоро побрился, умылся, сбегал в ресторан на завтрак и едва успел к назначенному времени выйти из гостиницы к ожидающему автобусу, где уже разместились все члены их делегации, нетерпеливо, но молча ожидая Михаила. Он вскочил, и автобус тронулся, увозя их на экскурсию по американской земле красноватого цвета.
Столицей штата оказался большой город с небоскребами в центре, а всё остальное – это двух – трёх этажные здания жилой и производственной застройки, многие прошлого века, из красного кирпича.
 Они поездили по центру, слушая сопровождающего их американца, в переводе Сергея, который наскоро рассказал историю штата и пригласил всех посетить местный исторический музей.
В музее они посмотрели манекены краснокожих индейцев в боевой раскраске и кибитки белых переселенцев, которые в итоге и уничтожили этих индейцев, оставив только манекены. Были ещё какие-то кости и камни, фотографии прошлого века и прочие атрибуты исторического музея.
 Михаил музеев не любил, в Москве был только в Историческом, и не нашел больших отличий в предметах, выставленных там и тут.
После музея они посетили громадный магазин – супермаркет и Михаил, наконец, и безоговорочно, полюбил Америку. В магазине, как в сказках Шахерезады, было всё, что только могло прийти в голову: любое пожелание покупателя находило своё предметное воплощение в вещах, приборах и еде – от автомобилей до спичек, от хлеба до немыслимых деликатесов.
 Всё это стояло и лежало на полках и витринах в разноцветной яркой упаковке, ожидая своего покупателя. От обилия товаров кружилась голова, руки непроизвольно тянулись взять и потрогать понравившуюся вещь или попробовать привлекательного вида продукт.
 Цены продуктов питания, в долларах, казались смешными, учитывая, как им говорил гид, что минимальная оплата труда здесь, в США, составляет пять долларов в час или почти тысячу долларов в месяц – как быстро пересчитал Михаил.
 В сравнении с этим, его московская зарплата в рублях, казалась ничтожной подачкой, тогда как научные сотрудники его положения, здесь в Научном центре, получали зарплату в несколько раз больше: четыре – пять тысяч долларов в месяц, или около тысячи долларов в неделю, поскольку зарплату здесь выплачивают каждую неделю по пятницам.
Консульский Сергей предупредил их, что здесь покупать не надо, ввиду высоких цен: точно такие же товары можно купить значительно дешевле в других магазинах, удаленных от центра, а ещё лучшие цены – в таких же магазинах, но в небольших городках и время для покупок будет им выделено специально на обратном пути.
Из магазина их отвезли на обед в ресторан, где можно было заказать и выпивку, чем все и воспользовались, привыкнув уже к бесплатному своему содержанию за счет американцев.
 Обед затянулся и по окончанию трапезы туристы отправились в обратный путь, горячо обсуждая увиденное, конечно не в музее, а в магазине, поразившем всех своей громадностью, обилием товаров и доступными, на их взгляд, ценами.
Сопровождающий Сергей, в силу своих обязанностей, попытался объяснить, что далеко не все здешние жители живут благополучно, особенно безработные, а работающие платят большие налоги и почти все американцы живут в кредит – это когда деньги берутся в долг у банков, чтобы купить жильё или автомобиль, без которых здесь невозможно жить.
 Аренда жилья обходится в треть зарплаты, а без авто невозможно добраться до работы и в другие места ввиду почти полного отсутствия общественного транспорта, кроме метро в крупных городах. Метро он пообещал показать в Нью-Йорке, сказав, что ничего интересного там нет: ни красивых станций с высокими сводами, ни чистоты, ни порядка.
Михаил слушал Сергея с внутренним недоверием, справедливо полагая его агитацию по развенчиванию американского образа жизни служебной обязанностью работника консульства.
 Советскую модель организации общества Михаил пытался совместить с американским изобилием, как он считал для всех, не имея представления о безработице и связанных с ней нищетой, бесправием и бездомностью отсутствующими в СССР.
 Откуда ему было знать, что Америка живет за счет остального мира, печатая бумажные доллары и скупая на них ресурсы и продукцию других стран, а если кто-то отказывался это делать, то моментально следовало наказание в виде военного вмешательства или блокады. Только СССР и связанные с ним страны не подчинялись диктату США, но расходуя большие ресурсы на военную защиту от Америки.
 Большие военные расходы на оборону от притязаний США и являлись тем фактором, который сдерживал быстрый рост благосостояния жизни людей в СССР, вызывая их недовольство, умело разжигаемое американцами. В том числе, и через организацию таких вот командировок – экскурсий в США для поверхностного ознакомления с рекламным фасадом этой самой богатой страны западного мира. Свободного мира, как сами себя называют американцы, в средствах массовой информации, и не давая возможности заглянуть за этот блестящий и красочный фасад и увидеть пустоту и безысходность жизни многих людей на дне свободного мира.
- Почему я, с институтским образованием и на хорошей престижной должности по работе в НИИ, не могу свободно купить себе квартиру, пусть в рассрочку, и расстаться с Саной, думал Михаил на обратном пути, наблюдая из окна автобуса за мелькавшими вдоль дороги городками, полями и лесами издалека казавшимися чистенькими, ухоженными и привлекательными, - почему у меня зарплата в разы меньше, чем у здешних обитателей: даже на минимальной зарплате, здесь доходы людей больше, чем у меня в несколько раз, а цены в престижном магазине ниже, чем у нас в Москве?
Пусть и у нас будут зарплаты выше, а цены ниже, пусть и у нас можно будет купить жилье в рассрочку по желанию, а не по разнарядке вступления в жилищный кооператив, в котором мне отказали по причине проживания в Москве менее десяти лет и обеспеченностью жильем – двухкомнатная квартира на троих?
- Да, - мечтал Михаил, - купил бы я квартиру в рассрочку, уехал от Саны, нашел бы подругу жизни не по расчету, сделал бы диссертацию, защитился с увеличением зарплаты и приехал бы сюда в Америку на экскурсию вместе с этой подругой без всяких сопровождающих и сослуживцев: как бы всё было здорово!
Автобус подъехал к гостинице, экскурсия закончилась, закончились и мечтания Михаила и он поднялся в свой гостиничный номер, коротать время до ужина, на который их всех пригласил представитель Научного центра.
Следующий воскресный день прошел в поездке на противоположный конец штата в город Кливленд на берегу большого озера Эри.
 Поездка, по содержанию, оказалась точной копией предыдущей: проезд по городу, потом прогулка по набережной у озера, затем посещение музея, который у нас назвали бы краеведческим, экскурсия по торговому центру, обед и возвращение домой.
 Город оказался похожим на предыдущий: группа высотных зданий в центре и малоэтажность на окраинах, и, если бы гид не упоминал названия этого города, то можно было подумать, что их привезли туда же, где они были вчера.
Похожесть городов или, как говорят сейчас – одноликость, ещё больше укрепили Михаила в мыслях о хорошей жизни всех американцев.
– Если города похожи, то и жизнь в них одинакова, - рассуждал Михаил, потому что в его поселке жили точно так же, как и в соседнем: не хуже и не лучше, а одинаково.
Следующие три дня командировки прошли в слушаниях пустых образовательных лекций по тематике исследований Научного центра, и послеобеденных экскурсий на опытные поля, где проходили испытания новых модифицированных сортов помидор, картофеля, сои, пшеницы, кукурузы и других культур.
Поля эти стояли пустыми после уборки урожая, а сопровождающий их представитель центра рассказывал, что здесь росло летом и каких успехов достигнул центр.
 Запомнилось посещение фермерского хозяйства, расположенного поблизости от опытных полей центра. Хозяин – крепкий старик с двумя сыновьями имел в собственности несколько десятков акров земли (акр примерно равен 0,4 га), которую обрабатывал с помощью арендованной техники, урожай продавал через кооператив, и выручки вполне хватало, чтобы жить в собственном доме с городскими удобствами всем семейством с сыновьями и их детьми.
 Климат, здесь, был похож на родной Михаилу - кубанский, а потому, урожаи были высокие и даже часть площадей не обрабатывалась: чтобы не было перепроизводства продукции, и цены не падали, разоряя фермеров.
Много позже, Михаил узнал, что в начале тридцатых годов, из-за кризиса, в Америке тоже был голод, как и в СССР, но в СССР голод был из-за неурожая, а в Америке из-за отсутствия денег у населения на покупку продуктов, при этом, много продовольствия уничтожалось, чтобы не падали цены. Тогда в Америке тоже погибли миллионы людей из-за жадности правителей, но это нигде не упоминается в истории, а голод в СССР подается, сейчас, как следствие, якобы преступной советской власти. Но тогда, в командировке, Михаилу осторожно внушали, что успехи США в сельском хозяйстве связаны с частной собственностью на землю.
Было организовано и вечернее посещение дома одного из сотрудников Центра, руководителя группы – примерно в ранге Михаила и его же возраста.
 Двухэтажный дом располагался на окраине города в удалении от дороги, с обязательной лужайкой перед домом. Прямо от входа находилась гостиная, в углу которой располагался кухонный уголок, а из гостиной были выходы в задний дворик с деревьями и цветочными клумбами и спортплощадкой, а также в подсобные помещения и гараж, где стояли два автомобиля: хозяина и его жены.
 У них было двое малолетних детей, жена не работала, а зарплаты хозяина вполне хватало на всё, в том числе и на зимний отдых в Мексике, куда вся семья планировала съездить в очередной раз в декабре на рождественские каникулы.
Хозяин показал им свою усадьбу, сказал, что в доме пять спален и показал пустующую спальню для гостей: это была комната метров 25-ти с балконом и примыкающей к ней душевой с туалетом и раковиной. В доме, как и везде, имелись все удобства городской московской квартиры.
После осмотра усадьбы, делегация разместилась в обширной гостиной, где радушный хозяин выставил стол с многочисленными холодными закусками из магазина и напитками: пиво, виски, водка «Смирнофф» и вездесущая кола.
 Михаил, конечно, не догадывался, что это посещение было оплачено центром, включая еду, зарплату хозяину за потерянное время и моральный урон семье за потерянный вечер, чем и объяснялась приветливость хозяина дома.
Жена хозяина поначалу встретила гостей с откровенной опаской. На русских, как успел заметить Михаил, здесь смотрели как на инопланетян, искренне удивляясь их похожести на людей.
 Потом, выпив виски наравне с мужчинами, женщина вполне освоилась и даже поцеловала директора Михаила в щеку на прощание. Ужин продлился не более часа, в течение которого, через переводчика они задавали хозяину вопросы и слушали ответы.
 Переводчик Сергей, объяснил им в самом начале, что в Америке после работы, дома не принято говорить о работе, поэтому вопросы могут быть только на бытовые темы или о спорте: о политике, как любят говорить в России, здесь не говорят нигде – ни на работе, ни дома.
Визитом остались довольны и гости и хозяева, а Михаил убедился ещё раз в хорошей жизни американцев, которую заслуживает и он у себя в СССР. (Михаил никогда не узнает, что этот ученый, у которого они были в гостях, через пять лет лишится своей работы в исследовательском центре, в связи с сокращением финансирования и уедет в поисках работы далеко на юг, а этот дом, который он купил в рассрочку на 30 лет, он не сможет продать за реальную цену и вынужден будет продать за полцены, чтобы расплатиться с кредитом.
 В итоге, у американского ученого не будет ни дома, ни выплаченных за него денег, а сам Михаил, чуть позднее, лишится скромного советского благополучия в своей стране, пошедшей по американскому пути устройства общества, направляемой такими же, как Михаил, поклонниками капитализма).
Накануне дня отъезда, хозяева устроили банкет в том же ресторане, где отмечался их приезд, и по тому же распорядку.
 Хозяева говорили, как они счастливы посещению их Центра русской делегацией и надеются на деловое продолжение их контактов, а гости восхищались увиденным и услышанным, и как много они узнали полезного и что обязательно продолжат контакты на пользу своих стран.
 Одним словом, ужин прошел в теплой и дружественной обстановке за счет хозяев, но и им на пользу: члены делегации стали поклонниками американского устройства жизни и в дальнейшем будут бесплатно пропагандировать Америку, как образец, презрительно относясь ко всему советскому строю, который их вырастил, выучил и отправил в эту командировку – экскурсию за государственный счет.
 Если учесть, сколько таких командировок совершали руководители разных НИИ и предприятий в СССР, то становится понятным, почему большинство из них оказались в первых рядах уничтожителей СССР: все они желали жить ещё лучше за счет других, отвергая равноправие. Власть денег оказалась сильнее идеалов свободы, равенства и братства.
Обратный путь до Нью-Йорка был таким же малозначительным, как и путь оттуда, только сменился их сопровождающий американец, да ещё по пути они остановились в небольшом городе, где консульский Сергей посоветовал им сделать покупки на все командировочные доллары, оставив малую толику на гостиницу, сутки проживания в Нью-Йорке и еду, за которую уже придется платить – халява кончилась.
Доллары можно и оставить, но тогда их надо будет в Москве обменять в банке на чеки Внешторга, по которым в магазинах «Березка» разрешалось покупать импортные вещи, но дороже чем здесь, а валюту хранить дома нельзя – так объяснил им Сергей.
Михаил решил последовать совету и потратить валюту здесь, а потому, купил себе джинсовый костюм, ещё пару джинсовых брюк, такой же костюм купил и Сане, чтобы не рассориться с ней окончательно.
 Ещё купил себе замшевый пиджак, несколько ковбойских рубашек под джинсы, кое-какие сувениры сослуживцам и всё – деньги кончились, хотя магазин, как оказалось, действительно был дешев по сравнению с теми, куда они заезжали на экскурсиях.
В Нью-Йорк они въехали после полудня по местному времени и через полчаса блужданий по улицам остановились у гостиницы, где им были забронированы номера. Гостиница в три звезды фактически предназначалась только для ночлега и их разместили по двое в номере, с оплатой около 50 долларов за ночь с каждого.
 Оплата вносилась сразу и включала завтрак, на который выдавался талон. Консульский Сергей покинул делегацию и уехал к своей семье, пообещав завтра устроить их отъезд в аэропорт и порекомендовав самим организовать знакомство с Нью-Йорком до центра которого можно добраться на такси за умеренную плату в 20-30 долларов.
Михаил устроился в номере с сослуживцем. Они подсчитали, что оставшихся после покупок денег не хватает на экскурсию по центру Нью-Йорка и решили прогуляться в окрестностях гостиницы, предварительно перекусив с дороги.
Наконец-то пригодились запасы еды, что они прихватили с собой из Москвы, потому что в Вустере их кормили и поили бесплатно, и нужды в дополнительном питании не было – даже чая не пили по вечерам. Здесь же надо платить за всё, а денег почти не осталось.
 Напарник Михаила вышел за хлебом, а он достал кипятильник и попробовал вскипятить воду прямо в графине, что стоял на столике в номере. Попытка не удалась, поскольку вилка русского кипятильника не входила в американскую розетку – американский стандарт требовал плоских штекеров, вместо круглых.
 Помогла русская смекалка. Михаил разломил пополам лезвие безопасной бритвы, которыми брился здесь в Америке, вставил по кусочку в отверстия розетки и приставил к ним вилку от кипятильника, предварительно опустив его в графин с водой. Скоро появились пузырьки и процесс подогрева пошел, но очень медленно. Оказалось, что и напряжение в сети здесь всего 110 вольт, вместо привычных 220-ти.
 Пока Михаил возился с водой, вернулся его напарник по номеру с батоном хлеба, купленным в лавочке неподалеку.
Сослуживцы устроили импровизированный полдник из московских продуктов, запивая бутерброды горячим кофе. После американской пищи колбаса и консервы показались ещё вкуснее.
 Михаил рассказал коллеге о своем изобретении для включения кипятильника, на что тот, брившийся электробритвой, показал ему свою бритву, на вилки которой он намотал фольгу от шоколада, а концы фольги засовывал в плоские отверстия розетки и так умудрялся бриться.
 Порадовавшись своей смекалке, они решили прогуляться по улице, предупредив своего директора. Директор открыл им дверь своего номера: он как раз брился электробритвой, а на их вопрос, как ему удалось включить бритву, ответил, что ещё в прошлый свой приезд сюда, в Америку, он, как опытный командированный, купил в отеле у электрика за десять долларов переходник, который позволяет европейцам пользоваться своими электроприборами в Америке.
Коллеги вышли на улицу без тротуаров, обставленную обшарпанными домами в три этажа и, как принято здесь, с входными дверями в квартиру прямо с улицы с железных лестниц, ведущих отдельно в каждую квартиру. Кое-где на первых этажах были лавчонки, где продавалась всякая мелочь из одежды и продуктов.
 На фасадах домов виднелись рекламные щиты, которые, как и входные двери, напоминали им о том, что здесь Америка, а не улочка старой Москвы. Пройдя с километр и, не увидев ничего интересного, они вернулись обратно в отель, посмотрели там телевизор, не понимая английскую речь, опять попили кофе и легли спать, чтобы выспаться перед отъездом.
Отъезд из Америки почти копировал их приезд сюда, только в обратном порядке: приехал консульский Сергей на арендованном автобусе, погрузили багаж, погрузились сами и поехали из отеля в аэропорт, разглядывая из окон автобуса Нью-Йорк, примечательности которого им так и не удалось увидеть воочию.
       В аэропорту прошли томительные процедуры регистрации, таможню и ожидание, прежде чем погрузились в самолет Аэрофлота, взлетевший на восток и через долгие часы полета доставивший их в Москву – в знакомую и привычную обстановку привычного уклада жизни.
         Выходные дни Михаил отсыпался после переездов и перелетов и даже не ругался с Саной, обрадованной привезенными им подарками.
В понедельник Михаил вышел на работу, как будто он вернулся из командировки не в Америку, а в Орловскую область – то же почти полное отсутствие впечатлений.
 Потом, вспоминая свою первую и, как оказалось, последнюю командировку в дальнее зарубежье, в главную страну – Америку, Михаил всякий раз поражался бессмысленности и серости этой поездки и по работе, и по впечатлениям.
 По работе поездка оказалась ненужной, потому что не соответствовала выполняемой членами делегации их работе здесь, в Москве, а по впечатлениям - им не удалось увидеть достопримечательности этой страны: если такие достопримечательности там вообще есть.
Однако, в разговорах с коллегами по работе или просто знакомыми, Михаил обязательно упоминал о своей поездке в Америку, подробно рассказывая о своих несуществующих впечатлениях и об американской жизни, излагая факты и подробности, почерпнутые из передач ТВ или вычитанные из книг.
Но благополучная, по его разумению, жизнь американцев и изобилие товаров в магазинах, оставили след в его памяти и он начал страстно желать перемен у себя в стране, чтобы жить так же хорошо, как и американцы.
 Поэтому, он горячо одобрял действия Горбачева, который с помощью таких же поклонников Америки, как и Михаил, стал внедрять в СССР разрушительные перемены, приведшие, в итоге, Михаила через четверть века на этот чердак, где он живет сейчас и вспоминает эпизоды из своей жизни в прошлом.
Бесполезные зарубежные поездки людей за государственный счет наносили вред СССР, но ещё больший вред наносило изменение их сознания, потому что эти люди начинали искренне считать возможным и необходимым переход от социализма к западному образу жизни при капитализме. Они не понимали, что поделить можно только то, что произведено трудом всех и если делить, примерно, поровну, то всё останется в СССР без изменений, а если не поровну, то одни люди, которым достанется больше, будут жить лучше за счет других, которым не достанется ничего.
 Почему-то, мечтатели о хорошей жизни, как в Европе или Америке, считали, что они непременно попадут в число тех, кто будет жить лучше – если изменить устройство жизни в СССР. Именно к таким стал относиться и Михаил, после своей поездки в Америку, а оплата американцами еды и питья в две – три сотни долларов и была платой за его переход на сторону врага.
Надо сказать, что в 30-е годы, при Сталине, любителей прокатиться по заграницам за государственный счет частенько сажали в тюрьму, если были сомнения в пользе этих поездок. При Горбачеве, такие поездки всячески поощрялись, и тысячи людей, съездив бесплатно за границу, становились врагами советского образа жизни, ожидая сигнала к борьбе со справедливостью и равенством советского строя.
 Такой сигнал не замедлил поступить от Горбачева и его свиты, обманом оказавшихся во главе страны – СССР и вместе с многочисленными ренегатами, типа Михаила, направившие страну к разрушению, насилию и бедствиям для народа.

XVI
Следующие три года Михаил провел в привычном безделье на работе и дома.
На работе, под призывы из Кремля об ускорении, повышении качества работы и перестройке ответственность за выполнение дела исчезла полностью, особенно в различных конторах, организациях и НИИ, где не всегда можно отличить дело от его видимости, и главное искусство состоит не в том, чтобы сделать что-то реальное и полезное, а отчитаться о якобы сделанном. В этом, Михаил достиг совершенства, опираясь на опыт работы в комсомоле.
 Научная его работа над диссертацией не получалась без посторонней помощи, а этой помощи ему никто не оказывал, в том числе и тесть. Сотрудники Михаила могли, конечно, участвовать в диссертационных исследованиях, но им требовалась четкая постановка задач и контроль исполнения, что Михаил не мог обеспечить в силу своего непонимания существа дела, которым занимался.
Некомпетентность в работе, Михаил с лихвой окупал активной деятельностью в профсоюзе, оставив попытки вступить в партию, потому что, по указаниям сверху, начало складываться негативное отношение к партийным активистам, чему эти самые активисты немало способствовали своей борьбой за личные житейские блага.
Дома Михаил проводил всё свободное время на диване у телевизора: цветного с большим экраном, купленным лично им на свои деньги и в кредит, окончательно изолировавшись от Саны – даже домашние трапезы они старались проводить раздельно, но пользуясь пока ещё одним холодильником, куда загружали купленные по случаю продукты.
 Михаил использовал студенческие навыки в приготовлении пищи, умело и вкусно приготавливая простые блюда, которые охотно употребляла и Сана, пополняя, в свою очередь, запасы в холодильнике. Впрочем, Сана бывала вечерами дома крайне редко, занимаясь репетиторством и, как вполне обоснованно полагал Михаил, посещая любовника, иногда оставаясь у него ночевать, объясняя, что задержалась у подруги, хотя Михаил уже давно не требовал у неё никаких объяснений.
Сам же Михаил, не переставал искать варианты развода и разъезда с Саной, но пока ничего не получалось. Если Михаил подаст на развод и размен квартиры, то Сана могла обвинить его в браке по расчету и выселить его из квартиры, как не прожившего в Москве постоянно более десяти лет.
 Вот если бы Сана подала на развод, то Михаил был бы пострадавшим, и квартира подлежала размену, но Сана, зная это, и не думала подавать на развод: существующее положение дел её пока устраивало.
 Сделать комбинацию с квартирой Саны, как это сделал когда-то его тесть Семен Ильич, Михаил не мог без поддержки ученой группировки в НИИ, а тесть такой поддержки оказывать не собирался: да и времена уже наступали другие, и квартирные махинации надо было организовывать самому и на свои деньги, которых у Михаила по прежнему не хватало ввиду отсутствия ученой степени.
Поэтому, Михаил проводил свободные вечера и выходные дни на диване у телевизора, наблюдая за разгорающимися на экране страстями по улучшению социализма, что провозглашал Горбачев, и переходу к общечеловеческим ценностям, свободы личности и соблюдению прав человека, подразумевая под этим фактический отказ от этого самого социализма.
 На экране ТВ стали появляться какие-то младшие научные сотрудники с лозунгами: «Больше свободы – больше социализма», призывая к самостоятельности предприятий, ненужности государственных планов и внедрению в социалистическую экономику страны рыночных отношений, которые сами по себе приведут людей к хорошей и обеспеченной жизни.
 Имён этих говорунов, спустя 25 лет уже никто не помнит, ибо все они оказались мошенниками и проходимцами, однако, страну социализма они уничтожили умело и беспощадно к людям, заботу о которых провозглашали.
Михаил понимал, что и ему надо уже примыкать к этим говорливым и напористым людям – борцам за свободу личности для всех, а пока успешно боровшихся за свои личные интересы и личное благополучие.
 Опыт работы в комсомоле, и демагогия, которой там занимались, позволяли Михаилу надеяться на успех – если вовремя примкнуть к этим реформаторам, но мешало одно обстоятельство: борьба за реформирование страны требовала много свободного времени, которого у Михаила не было ввиду необходимости посещать свой НИИ.
 И вечерами, он уже не всегда лежал на диване, посещая дважды в неделю близкую ему женщину, которую он, наконец-то, нашел поблизости от рабочего места.
В соседнем отделе работала миловидная женщина, лет на пять младше Михаила, которая всегда приветливо здоровалась с ним при случайных встречах в корпусах НИИ или по пути туда – сюда.
 Михаил осторожно навёл справки и узнал, что её зовут Аня, живет она в коммуналке – в комнате, доставшейся от матери, с ребенком четырех лет. Была замужем, разошлась и пытается получить квартиру от НИИ, но пока безуспешно.
Однажды, когда Михаил был в профкоме, Аня зашла в очередной раз справиться о своем жилищном вопросе, председатель профкома вышел на минутку и Михаил предложил Ане свою помощь в обход очереди на жильё, что было принято с благодарностью.
 Они встретились после работы, Михаил пригласил Аню в кафе, неподалеку, где она и рассказала ему о своих мытарствах. Михаил, хотя и не занимал высокой должности в профкоме, но состоял в жилищной комиссии НИИ, и знал все нюансы выделения жилья сотрудникам, да и сам надеялся, когда – нибудь, получить жильё независимо от Саны.
 Вникнув в положение Ани, он предложил ей собрать дополнительные справки: о частых болезнях сына - из-за сырости в комнате; о пьющем соседе по квартире; о протекающей крыше над её комнатой на пятом – последнем этаже её дома и, когда эти справки были собраны, Михаил протолкнул решение профкома о внеочередном выделении этой Ане двухкомнатной квартиры, освобождаемой другим сотрудником, получившем более просторную трехкомнатную квартиру.
 Операция прошла успешно, и вскоре Михаил был приглашен Аней на новоселье, где после ухода гостей и остался ночевать. Эти отношения с Аней длились уже два года и в институте о них, конечно, догадывались, и даже до Саны дошли слухи, но на её упреки Михаил предложил Сане подать на развод, сказав, что знает об её нескольких любовниках.
 Сана посоветовалась с отцом и решила оставить всё как есть, ожидая перемен в стране, чтобы потом развестись и, как оказалось, это решение Саны было верным, но с этого времени, супружеские отношения между ними прекратились окончательно.
Михаил и Аня не соблюдали регулярности своих встреч, которые назначались по взаимному желанию и возможности.
 Обычно, Михаил звонил ей в обеденный перерыв, когда сотрудники расходились кто куда, и они договаривались о встрече вечером. Михаил несколько задерживался на работе, чтобы Аня успела забрать сына из детсада, накормить его и отправить во двор на прогулку – если позволяла погода.
 Тогда, в проклинаемом социализме, ребенка можно было спокойно отправить гулять во двор без присмотра и ничего плохого с ним случиться не могло.
 Михаил подъезжал автобусом, заходил в квартиру, раскладывал диван, ложился, и Аня, заскочив в ванную, присоединялась к нему. Быстро исполнив акт близости, они вместе складывали диван, Аня звала с балкона сына домой, они вместе ужинали, и Аня укладывала сына спать в другой комнате.
Убедившись, что сын спит, они вдвоем снова раскладывали диван, ложились и предавались любовным утехам со всем жаром и откровенностью зрелого возраста.
 Ладное, гибкое и упругое тело Ани с легким запахом цветочного мыла разительно отличалось от бесформенного и податливого тела Саны с резким мускусным запахом, свойственным представительницам её племени, и Михаил испытывал искреннюю страсть и полное удовлетворение от интимной близости с Аней, хотя прежде считал себя сдержанным мужчиной.
 Аня, тоже прожив в одиночестве и воздержании несколько лет, предавалась любовным занятиям со всей страстностью тридцатилетней женщины, обретшей, наконец, желанного партнера, и потому их встречи проходили в обстановке взаимной удовлетворенности и постоянства отношений.
Может быть, в глубине души, Аня и ожидала формальной определенности в их отношениях, но никогда не говорила Михаилу об этом, а он, в самом начале их отношений, объяснил ей, что пока не решит свой жилищный вопрос и не разведется с Саной, о повторной женитьбе на женщине с ребенком и квартирой даже и не помышляет.
Сказано это было сгоряча, но с течением времени, вопрос оформления отношений отпал сам собой в круговороте событий, захлестнувших страну и потащивших людей в омут перемен, в которых и Михаил начал принимать активное участие.

XVII
Разрушительная деятельность Горбачева стала приносить первые плоды на алтарь псевдодемократии. Мелькавшие в СМИ лозунги: перестройка – гласность – ускорение, внедрили в сознание людей необходимость перемен в социальной жизни общества для того, чтобы быстро и решительно начать жить лучше. Желание перемен подкреплялось повсеместным ухудшением жизни простых людей, поскольку начались искусственные перебои с продуктами питания и товарами повседневного спроса, которые гноились на базах или вывозились за границу.
Плешивый Горбачев с чертовой отметиной на лбу в окружении своих прихлебателей и скрытых врагов страны, неустанно твердил по ТВ и на радио о необходимости перестроить управление промышленностью, внедрить гласность всех действий руководителей, что позволит ускорить рост производства и улучшить жизнь людей в стране победившего социализма.
Подняв ленинский лозунг – «Вся власть Советам», свора Горбачева организовала выборы в советы всех уровней таким образом, чтобы туда попали люди случайные, без четкой гражданской позиции и жаждущие личного благосостояния.
Избранный, таким образом, новый Верховный Совет СССР принял законы о госпредприятиях и о выборах руководителей этих предприятиях, с которых, собственно говоря, и началось разрушение СССР. Повсеместно, на предприятиях прошли выборы руководителей, в эти выборы включились все работающие, а верховная власть клики Горбачева, под шум и гам о демократизации общества, умело и последовательно совершала действия подрывающие основы социалистического устройства общества и разрушающие промышленность и сельское хозяйство страны, вызывая всё большее недовольство людей существующим положением дел.
Беспринципная демагогия прикрывала действия ренегатов, как дымовая завеса, и почти никто не догадывался об истинных замыслах этих предателей, оказавшихся во главе страны.
Михаил тоже включился в процессы демократизации и перестройки управления в своём НИИ и даже его тесть, Семен Ильич, как-то встретившись в коридоре, посоветовал ему примкнуть к демократам, потому что за ними будущее и страны и их НИИ - у Семена Ильича был тонкий нюх и изворотливость, когда дело касалось личной выгоды.
В НИИ были объявлены выборы директора, и все сотрудники активно включились в новый для них порядок избрания начальника самим себе. Несколько человек выдвинули свои кандидатуры на пост директора, в том числе и действующий директор – Святослав Леонидович Абянин, который был уверен в незыблемости своих позиций и пользовался поддержкой из министерства.
Он собрал представителей научных подразделений, обрисовал им реальную ситуацию в НИИ и предложил оставить всё как есть, сказав, что министерство обещает ему открыть финансирование строительства жилого дома для сотрудников. Это строительство могло бы решить и проблемы Михаила, учитывая его связи в профкоме института.
Но объявилась ещё парочка претендентов на пост директора НИИ, которые собрали нужное количество подписей и были зарегистрированы в избирательной комиссии института, куда входил и Михаил.
 Один из претендентов – доктор экономики и лицо научной национальности, Матвей Олегович Шенник, пару лет назад переведенный из министерства начальником экономического отдела, не имеющего для НИИ никакого значения, собрал вокруг себя соратников, организовал тихую, но активную агитацию за свое избрание, обещая всем и каждому все, что им хочется и даже больше, по принципу: обещанного три года ждать.
Молодежи обещалось быстрый рост зарплаты, ветеранам – надбавки за стаж работы, женщинам, которые составляли большинство сотрудников, он обещал гибкий график работы и оборудование туалетов смотровыми комнатами, а всем вместе обещалось процветание НИИ и сотрудников, в случае его избрания директором, не объясняя, где и как он изыщет средства на исполнение этих обещаний.
Шенник лично прошелся по всем отделам НИИ, выслушивая пожелания и старательно записывая их в специальную тетрадь, чтобы, как говорил он, начать немедленное их выполнение после выборов.
 Такая активность и доброжелательность Шенника ко всем встречным – поперечным дала свой результат и он, неожиданно для директора и министерства, был избран новым директором НИИ на три года. Михаил тоже голосовал за нового директора, считая, как и большинство сотрудников, что всё хорошее в жизни НИИ останется, а остальное решит Шенник – как и обещал.
После избрания и утверждения в министерстве в должности директора, Шенник сразу изгнал из НИИ прежнего директора – специалиста, доктора наук и академика: порядочного человека, в той степени, в какой позволяла должность руководителя.
Взамен Шенник окружил себя единомышленниками по личному благоустройству, в число которых вошел и тесть Михаила, назначенный заместителем директора, которых вместо двух сразу стало шесть.
В строительстве дома для сотрудников, министерство новому директору отказало, но его это никак не взволновало и, пользуясь новым законом о предприятиям, дающего право руководителю распоряжаться имеющимися средствами самостоятельно, Шенник перевел средства института на зарплату сотрудников в долевое участие по строительству жилого дома и через полгода он и ближайшие соратники переселились в новые просторные квартиры, минуя институтскую очередь на жилье.
Михаил начал понимать, что с выбором директора в институте ошиблись, но было поздно и надо ждать следующих выборов, а пока ему придется расстаться с надеждой на получение отдельной, пусть и однокомнатной, квартиры.
 – Случайно не повезло с директором, - думал он, - но в целом, направление перестройки служебных отношений выбрано верно и надо всячески поддерживать Горбачева в его реформах.
 Подобные выборы руководителей прошли повсеместно и алчные невежды, пришедшие к руководству предприятиями, ускорили развал производства и страны.
  Кроме выборов руководителей, правительство приняло решение об организации молодежных внедренческих центров, чтобы ускорить, как писалось в печати, научно – технический прогресс.
 Теперь стало возможным бюджетные деньги института передавать в такие центры, которые быстро выполнят научную работу и обеспечат внедрение результатов.
 Михаил, по своему сектору, передал часть средств в молодежный центр, который оказался простой конторой по отмыванию государственных средств и их перетеканию в карманы умельцев.
 На отданные в центр институтские деньги, сотрудники сектора сами выполнили заказанную работу, потом сами у себя приняли результаты этой работы, отчитавшись за деньги, а центр вернул им эти деньги в виде зарплаты – за вычетом своих комиссионных.
 Михаил и его ближайшие сотрудники получили, за месяц работы в молодежном центре по совместительству, свою полугодовую зарплату в институте, что ему очень понравилось и укрепило в мыслях о правильном пути демократизации общества и развитию творческой инициативе по присвоению государственных средств через подставные конторы.
 Понять, что получать деньги можно только за выполненную работу, а тратить полученное можно только на произведенные товары и услуги, у Михаила не хватало ни ума, ни опыта. Впрочем, почти всё население страны – СССР было в таком же неведении и непонимании того, что потреблять можно то, что произведено и чтобы больше потреблять, нужно больше делать, а не больше получать денег – как стали твердить СМИ, однако, до прозрения людей было ещё очень далеко.

XVIII
В Москве появился новый руководитель – Ельцин, которого народ, в последствие, стал именовать Беспалым, из-за покалеченной по пьяни руки, или ЕБоНом – по начальным буквам ФИО. Ельцин был человеком с одутловатым лицом деревенского пьяницы, каким и оказался на самом деле, но которого пропаганда демократов представляла руководителем нового типа, близкого к простым людям и потому, заботившегося об этих людях.
Этот Ельцин, развил кипучую, внешне, деятельность в заботах о народе, в результате чего, даже в Москве, бытовая жизнь людей стала быстро ухудшаться, в чем Ельцин винил партийную верхушку, правившую в стране.
 Горбачеву и его клике это надоело и Ельцина сместили с поста руководителя Москвы, за что демократы, окружающие Беспалого, приклеили ему звание страдальца за народ. На Руси, как известно, издревле почитают страдальцев и убогих, поэтому стали почитать и Ельцина, чем он не преминул воспользоваться на выборах депутатов, которые затеял Мишка Меченный, как прозвали в народе Горбачева.
  Ельцин в окружении свиты демократов, которыми в большинстве своём оказались младшие научные сотрудники из различных НИИ, ездил по предприятиям Москвы, объясняя людям, как они станут жить хорошо, если изберут его депутатом.
 Заехал он и в соседний от Михаила НИИ, где выступил с длинной речью в забитом до предела конференц-зале. Обещания Ельцина были встречены на «ура» всем залом и Ельцина проводили с почетом под овации публики, а он торопливо пробирался к выходу, пожимая людям руки.
 В числе удостоившихся пожатия руки Ельцина был и Михаил, который потом долго гордился этим и рассказывал знакомым, но через два года Михаила чуть не избили на улице в очереди за продуктами, когда он, в очередной раз, похвалялся этим рукопожатием Беспалого.
Вернувшись со встречи с Ельциным, он восторженно говорил об обещаниях Ельцина развивать демократию в стране и дать свободу частной инициативе людей, как это было при Ленине в 20-х годах, когда разрешили частное предпринимательство, и стала развиваться торговля, а прилавки магазинов наполнились товарами.
Сотрудница Михаила, называемая Марией Николаевной, которая вначале помогала ему освоиться в НИИ, но потом, приглядевшись, отказала в дальнейшей помощи, а защитив диссертацию и вовсе начала относиться к Михаилу презрительно, остудила его поклонение Ельцину словами:
 - Этот ЕбоН разрушит страну окончательно, вместе с Горбачевым и его женой Раисой. Я об Ельцине слышала ещё несколько лет назад, когда он правил Свердловской областью, а я ездила туда в командировки. Он в Свердловске построил громадное здание обкома партии, которое в народе называли «член КПСС», вёл себя с людьми по хамски, ездил по районам области и там беспробудно пьянствовал, а сейчас объявился демократом и заступником.
 Помяните моё слово: ЕбоН пропьёт страну и уничтожит нашу вполне благополучную жизнь, которая была до прихода Меченого к власти. И всем нам не раз ещё икнется эта демократия, коль её предлагают такие мерзавцы как ЕбоН, Меченый и их свора младших научных сотрудников. Если эти людишки по профессии не достигли никаких успехов, то как они могут чего-то добиться для страны в целом?
 Вот наш Михаил Ефимович ничего не понимая в науке, стал начальником сектора, значит он хоть лебезить перед начальниками умеет, а те даже на такое не способны. Доведут эти демократы нас до ручки, опомнитесь, да поздно будет.
- Желчная вы женщина, Мария Николаевна, - вспыхнул Михаил от обвинений в своём ничтожестве, - везде видите только плохое. Старик Брежнев вас устраивал, как руководитель, а энергичный Ельцин вам плох. А что он пьяница, так это недруги и злопыхатели – такие же, как и вы, упертые ретрограды, слухи распространяют. По телевизору показывали, что из Свердловска делегация приезжала и они хвалили Ельцина за умелое руководство и заботу о людях.
- Ложь и пропаганду сеют телевизоры и вы, как голодные мальки клюёте на пустышку, - возразила Мария Николаевна, - но вполне может быть, что таким как вы, Михаил, и подфартит, тем более, что и тесть ваш, Семен Ильич, тоже хвалит Ельцина, а он всегда чует выгоду и умеет ловить рыбку в мутной воде и судя по всему, наступают мутные времена, и дай бог, чтобы я ошиблась, - закончила она и вышла из комнаты.
- Давно надо было её уволить, - подумал Михаил, провожая Марию взглядом, –но как уволить кандидата наук, если сам без ученой степени? Да и всю научную работу в секторе тянет Мария – больше некому.
 Пусть, старая, работает, а мы, молодые, займемся политикой, перестроим этот чёртов социализм, где все равны, тогда и посмотрим, кто прав,- решил Михаил и больше с подчиненными о Ельцине не говорил, однако стал посещать различные митинги и собрания в поддержку демократии.
 Тесть, Семен Ильич, одобряя деятельность Михаила, говорил ему, что скоро понадобятся молодые и энергичные специалисты, чтобы направить страну по новому пути и тогда Михаил сможет разрешить и свои семейные проблемы, в чём Семен Ильич - ради дочери, будет готов ему помочь.
На безумной народной поддержке и обмане, Ельцин благополучно избрался депутатом СССР, а затем и депутатом России, где с помощью окружения стал во главе депутатов, когда полки магазинов совершенно опустели стараниями демократов.
 Ельцин и его банда все проблемы свалили на несовершенство социализма, который надо заменить и пойти по пути Европы, где все живут хорошо. Ельцин так и говорил: перестроим экономику – сначала будет чуть хуже, но потом всё наладится и люди заживут хорошо и счастливо.
 А чтобы эти самые люди не спохватились и не скинули демократов со своей шеи, нехватка продовольствия и товаров организовывалась искусственно: товары и продукты прятались по складам и вывозились за границу на продажу.
 Население страны рыскало по магазинам в поисках продуктов и товаров, требуя перемен к лучшему, что и использовала свора Ельцина в своих низменных и подлых целях, также поступал и Горбачев и объединенными усилиями двух мерзавцев, страна опрокинулась навзничь.

XIX
Придя к власти, Ельцин, первым делом провозгласил суверенитет России от СССР, то есть часть страны объявила свою независимость от страны в целом, однако, продолжая оставаться частью СССР.
 Поскольку Россия являлась объединительным центром для всех республик, входивших в СССР, то все остальные республики, побыв некоторое время в недоумении, тоже объявили о своём суверенитете, что фактически означало конец существования СССР в прежнем виде.
 Однако, до окончательного уничтожения СССР Ельциным и его подельниками оставалось ещё целых полтора года, за которые, при желании людей, можно было выкинуть и Беспалого и Меченого на свалку истории или судить их как предателей страны за измену, что позволял сделать уголовный кодекс, но разумных патриотов у власти тогда не оказалось.
Народы республик даже не обратили внимания на этот парад суверенитетов вначале никакого внимания, поглощенные добыванием хлеба насущного и убаюкиваемые СМИ демократов о том, что жить врозь не придется, СССР будет продолжать своё существование на другой основе, а общая жизнь в обновленном СССР будет лучше, чем прежде.
 Что – что, а обещания демократы раздавали направо и налево и по любому поводу – лишь бы народ не опомнился, что им удалось вполне успешно.
Ельцин, тем временем, начал разваливать систему управления народным хозяйством СССР, вводя в России министерства – дублеры, чтобы команды от правительства СССР обязательно проходили согласование в правительстве России, то есть хвост стал крутить собакой – как говорит народная мудрость.
Мария Николаевна, своей женской интуицией, понимала к чему приведет развал страны, и на очередные восторги Михаила по поводу Ельцина сказала следующее:
 - Погоди Михаил, вот останешься без работы, опомнишься, да поздно будет. СССР развалится и наш НИИ – какой он есть, будет не нужен. Мы сейчас, худо – бедно, но работаем на всю страну СССР, а когда она исчезнет, то и мы исчезнем за ненадобностью, и придется тебе ехать в деревню на работу агрономом, если агрономы будут ещё нужны – в чём я глубоко сомневаюсь, да и агрономом ты работать не знаешь и не умеешь.
Такие как ты, борцы за демократию пилят сук на котором сидят и чем выше сидит демократ, тем больнее ему будет падать, когда сук обломится. Черт с вами, пропади вы все пропадом, но вы и других, невиновных, погубите своей дуростью, следуя за посулами ЕБоНа и его шакальей стаей безжалостных убийц страны СССР ради власти и денег.
 Я тут читала в газете, что демократия – это вовсе не власть народа, как талдычат СМИ, а власть рабовладельцев, поскольку слово «демос» на греческом языке определяет свободных рабовладельцев, «кратия» - это власть и, в целом, получается «власть рабовладельцев». Народ, толпу – греки именовали словом «охлос», а римляне называли презрительно «плебсом».
Ты, Михаил, по рождению являешься, фактически, плебеем, которому Советская власть дала образование и сделала свободным человеком, но не рабовладельцем. Ваш ЕБоН тоже плебей и по рождению и по уму, но захотел стать рабовладельцем и с помощью негодяев и дураков, как ты, успешно уничтожает страну, где плебеев не было ни по рождению, ни по воспитанию.
 И что интересно: именно те, кому страна дала образование, равенство и достойную работу, выбившись из плебса, теперь губят эту страну, чтобы другие не смогли повторить их путь.
- Надоело Мария, слушать твои причитания, - парировал Михаил её слова, - уже и коммунистическая партия не является правящей, и Горбачев уже не генсек, а президент, но упертые коммуняки, как ты, продолжают твердить о социализме и равноправии, которого никогда не было и не будет, и пугают нас, молодых, хаосом и разрухой в стране. Вот кооперативы открылись, там товаров много, каких в магазинах нет, разве это плохо?
- Глуповат ты, Михаил, хотя и был когда-то комсомольским вожачком, как писал в автобиографии. Товаров в магазинах потому и нет, что их перекупили кооперативщики и теперь перепродают по спекулятивным ценам.
 Сами-то они ничего делать не умеют – только перепродавать. Ты на свою зарплату много чего можешь купить в кооперативе? То-то же. Если бы кооператор, как раньше купец, торговал только своим товаром, который сам и произвёл, тогда может и была бы польза, а не спекуляция, - отвечала Мария, - подожди, ещё немного и этот туман рассеется и окажемся мы все нищими и голыми со своей зарплатой в торговых тисках спекулянтов. – закончила Мария их пустую и привычную перебранку на рабочем месте и во время работы, поскольку уже несколько месяцев никто не требовал от них отчетов о проделанной научной работе, пока наверху разбирались, кому должен подчиняться их НИИ: союзному или российскому министерству. Но зарплату продолжали платить – она была заложена в бюджете союзного министерства.
Ельцин, вслед за Горбачевым, тоже захотел стать президентом, но России, для чего организовал очередные выборы, чтобы стать всенародно избранным, как он потом похвалялся, президентом России, в которой, совместными стараниями Меченого и Беспалого, уже ввели талоны потребления на многие виды продовольствия и почти все товары – впервые после 1947-го года, когда, всего через два года после окончания Великой отечественной войны, эти талоны были отменены.
Ельцин свалил вину за все трудности жизни людей на Меченого и, при полной поддержки СМИ, уже целиком захваченных представителями журналистской национальности, успешно избрался президентом всей России, населенной, как он говорил, «панимашь», россиянами.
 Уже было известно, что Ельцин пьяница, промелькнули и исчезли с экранов ТВ кадры, как он мочился на колесо самолета прилетев в Америку, но люди, словно под гипнозом, послушно проголосовали за этого негодяя и, возможно, предателя, в очередной раз поверив его обещаниям наладить жизнь в стране.
 Воистину, людской глупости нет предела - презрительно говорила Мария Николаевна, когда речь заходила об Ельцине.
Едва став президентом России, Ельцин взял курс на развал страны – СССР, уверяя «дорогих россиян», что они содержат за свой счет другие республики и, освободившись от них, жизнь людей в России станет неимоверно хорошей, обеспеченной, уютной и прочее и прочее.
Видя такое дело, Мишка – Меченый тоже не сидел сложив руки, а устроил провокационный фальшивый переворот, под названием ГКЧП, в который вовлёк своих прихлебателей, а сам уехал в отпуск.
 По задумке Горбачева, этот Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению – ГКЧП, должен был взять всю власть в стране в свои руки, сместить руководителей республик и потом вернуть эту власть ему. Ну а если это не удастся, то он как бы и ни при чем. Трусливая свора гэкачепистов бездарно провалила фальшивый мятеж и, проспавшийся после пьянки, Ельцин, в три дня и при поддержке американцев арестовал этот ГКЧП.
Михаил, как убежденный демократ, тоже встал на защиту демократии, откликнувшись на призыв Ельцина защитить Белый дом, где находилось правительство России, от путчистов.
В начале, Ельцин струсил, как и все предатели, и хотел спрятаться в американском посольстве, но кто-то дал ему стакан водки, и началась защита Белого дома, на который никто и не собирался нападать.
Михаил услышал Ельцина по телевизору и на второй день, когда стало ясно, что путчисты и не думают нападать на Ельцина и его окружение, поехал к Белому дому, записался в какую-то дружину, где ему дали белую повязку на руку и палку в руки и он, с такими же демократами, попеременно дежурил у Белого дома, целых два дня защищая Ельцина и его окружение неизвестно от кого и от чего.
Защитникам Белого дома было организовано горячее питание – за всё платили американцы, а ночевать Михаил ездил домой по спокойной Москве, которая никак не реагировала ни на ГКЧП, ни на Ельцина и его защитников.
Через три дня, когда демократы праздновали победу над ГКЧП, Михаил появился на работе и похвалился своим участием в подавлении путча, сказав, что защитников Белого дома обещали наградить медалями, и он тоже включен в список.
 Мария Николаевна, как всегда остудила его пыл, сказав следующее:
- Защитив ЕБоНа, ты, Михаил, подписал смертный приговор нашему институту и своей работе здесь. Свора демократов, захвативших реальную власть, теперь точно закроет наш институт и многие другие тоже, и пойдешь Михаил подметать улицы. Я, например, смогу уйти на преподавательскую работу в ВУЗ – доцентом, а тебе некуда будет податься, кроме дворником, но из-за таких как ты пострадают и невиновные люди.
- Вечно вы, Мария Николаевна, со своим совковым воспитанием, видите только плохое, - возразил Михаил,- теперь инициативным людям будет открыта свобода творчества, а Ельцин обещал поддерживать науку, чтобы вывести страну Россию на передовые рубежи прогресса: я это сам слышал, когда он выступал в соседнем НИИ и верю ему. И потом, Мария Николаевна, прошу вас не называть Ельцина так, как вы – это оскорбительно для президента страны.
- Да бог с тобой, Михаил, разве я что-то исказила? Это обычная аббревиатура от начальных букв фамилии, имени и отчества. И если вам не нравится это звучание, то я ничего не могу поделать: какой человек – такое и звучание, а президентом ЕБоН является для таких, как вы, я за него не голосовала.
Михаил больше не касался этого вопроса, понимая , что сотрудницу не переубедить, но вскоре заметил, что упоминая правителя России, он перешел на жаргон Марии Николаевны.
Ельцин, тем временем, пристегнул к своей ноге дурака Меченого и фактически уничтожил СССР, оставив его существовать только на бумаге и заставив Меченого подчиняться ему во всём.
 Под это дело, все республики СССР стали хватать, кто что может, объявляя своей собственностью всё, что находится на их территории, и ещё претендуя на свою долю финансов СССР.
 Впрочем, это длилось недолго и через три месяца, в декабре 1991-го года, три главных предателя СССР: от России – Ельцин, от Украины – Кравчук, от Белоруссии – Шушкевич, под надзором американцев, собрались в лесу на окраине Белоруссии в Беловежской пуще и объявили о ликвидации СССР.
Предатели собрались на окраине страны, чтобы в случае чего, успеть убежать за границу, но в 250 - ти миллионной стране не нашлось группы достойных и решительных людей, которые бы арестовали предателей страны, судили их на месте и там же расстреляли за измену родине, согласно действующим законам.
 Именно так поступили демократы два года назад в Румынии, расстреляв президента Чаушеску и его жену, а демократическая мировая общественность рукоплескала этому убийству.
Так закончился Красный проект построения государства социальной справедливости, равенства и братства народов под названием Союз Советских Социалистических Республик, с ликвидацией которого весь мир снова откатился в эпоху мракобесия и угнетения народов.
 При всех недостатках и ошибках социального государства, связанных с построением новых отношений между людьми, Красный проект показал свою жизненную силу и преимущества над властью капитала.
 Он победил внешних врагов и отсталость, показал динамичность развития и возможность поступательного движения человеческого общества вперед без зла и насилия над личностью по меркантильным причинам, свойственным власти капитала.
 Красный проект устоял и победил внешних врагов, но рухнул под натиском объединенных сил внутренних врагов, имя которым предательство, жадность и стяжательство, иждивенчество и рвачество, и прочие низменные людские качества, умело культивируемые внешними врагами.
 Так маленький вирус, попадая в организм человека, может привести его к гибели изнутри, если вовремя не сработает иммунитет с помощью лекарственных средств.
 Лекарственных средств борьбы с человеческими пороками найти не удалось, и Красный проект рухнул, показав своими существованием направление развития человечества, а своей гибелью предупреждая будущие поколения от повторения ошибок в борьбе с человеческими пороками.
На Земле воцарился главный и единственный хищник – лев под названием США со сворой шакалов – стран исполнителей воли этого мирового зла. Железная пята, как писал американец Джек Лондон, придавила мир.

XX
На фоне политических и экономических потрясений, захлестнувших страну, личная жизнь Михаила протекала тихо и спокойно в устоявшемся русле житейских отношений с женой Саной и подругой Аней.
С Саной у него установился режим мирного сосуществования двух чуждых друг другу людей под крышей одной квартиры. Своих целей в браке никто из них не достиг, и брачные узы лопнули под напором реальностей жизни и больше их не связывали, хотя формально, на бумаге паспортов, они продолжали считаться мужем и женой.
 На развод они не подавали, потому что каждый из них цеплялся за квадратные метры квартиры, надеясь каким-то образом ухватить всю квартиру себе. Сана ожидала ухода Михаила к какой-нибудь женщине, чтобы вновь стать полноправной хозяйкой своей квартиры, а Михаил рассчитывал на помощь тестя в отселении от Саны, или получить квартиру от института через профком, где он был членом жилищной комиссии. Удалось же ему помочь Ане получить квартиру – может быть в скором времени он и себе выхлопочет однокомнатную квартиру.
Шли года но квартирный вопрос не решался и Сана всё чаще стала оставаться жить у родителей, где виделась с сыном и не надо было заботиться о пропитании: её никогда не работавшая мать умело вела домашнее хозяйство, а продукты где-то доставал Семен Ильич с помощью соплеменников.
Михаил, в свою очередь, тоже дважды в неделю оставался ночевать в гостях у Ани и лишь изредка, раз или два в неделю они встречались с Саной в своей квартире вечерами, оставаясь на ночлег каждый в своей комнате.
 Сталкиваясь на кухне или в коридоре, они здоровались и быстро расходились, чтобы не вступить в очередную ненужную перебранку. Иногда, глядя вслед уходящей Сане и рассматривая её фигуру, Михаил пытался вспомнить, как когда-то давно, он целовал и гладил Сану, втискивая в неё своё мужское желание: ведь не под ружьем же он женился на ней? По расчету – это правда, но и неприязни не было.
 Почему же сейчас, по прошествии нескольких лет, он испытывает к ней физиологическое неприятие и не может вспомнить минуты близости и удовлетворения? Потому, наверное, что никакой духовной близости и общности между ними никогда не было: только расчет и чисто физиологическое влечение молодости и когда они исчезли, то ничего и не осталось.
 Потому сейчас, окидывая случайным взглядом Сану, Михаил испытывал почти отвращение к самому себе, вспоминая те далекие годы, когда желание остаться в Москве победило рассудок и чувства и он женился на Сане, а не стал ждать появления другой женщины, которая тоже ввела бы его в свою московскую квартиру, будучи и духовно близкой ему и, в отличии от Саны, желая от него детей, как основы семьи и крепости отношений между мужчиной и женщиной.
- Да, поторопился я тогда с женитьбой, польстившись на московскую прописку и обещание Семена Ильича сделать из меня ученого, - думал иногда Михаил, встречаясь, по случаю, в квартире с Саной.
 - И квартиры у меня нет, и ученого не получилось – пока, но даст бог, скоро всё переменится в стране, тогда удастся решить и мой квартирный вопрос, и работу переменить на более перспективную – надоела эта агрохимия до чертиков: ошибся я и с выбором профессии.
 Ладно, ждал более десяти лет своего часа, подожду и ещё: может быть повезет, и Сана с родителями умотает в Израиль, а квартира останется мне – от обмена я откажусь, продавать квартиры нельзя и у них не будет другого выхода, чтобы уехать в свой Израиль, бросив эту квартиру мне, как собаке кость.
Сана, встречаясь с Михаилом в своей квартире, где она бывала наездами, смотрела сквозь него невидящим взглядом, как на постороннюю ненужную вещь и, по-видимому, относилась к нему так же, как и Михаил к ней – с тихой ненавистью.
 Женщина, по своей сути, более привязана к мужчине, с которым сожительствует в браке или простой интимной связи, и потому, при расставании, испытывает к нему большую озлобленность, чем мужчина. Исключение составляет первый мужчина в жизни женщины, к которому она сохраняет особые чувства, даже если была жёстко и цинично обманута им. Михаил под такое исключение для Саны не подпадал и она относилась к нему как к вору, укравшему её молодость и надежды, позабыв о своих расчетах прикрыть браком с ним грехи юности.
В том и заключается различие воспоминаний мужчины и женщины о бывших своих постельных партнерах, что мужчина помнит только всё хорошее, что было между ним и женщиной, тогда как женщина помнит только всё плохое – кроме, конечно, своего первого мужчины.
 Поэтому, мужчина, расставшись с женщиной, по происшествию времени удивляется: почему он расстался с ней – им же было хорошо вместе, а женщина не понимает: почему она была близка с этим очередным мужчиной в её жизни, о котором она не может вспомнить ничего хорошего из их отношений.
Иногда, будучи в хорошем расположении духа, Сана встречаясь с Михаилом в их квартире и ехидно улыбаясь, спрашивала его о связи с Аней, о которой она знала от своего отца или от кого-то ещё, удивляясь, почему он не переезжает жить к Ане постоянно, чем избавит Сану от своего присутствия в её квартире.
- Наверное, Аня сама не хочет, чтобы ты был постоянно у неё: мужчина ты не темпераментный, да и в общениях не интересен, и она просто терпит тебя из чувства благодарности за помощь в получении квартиры, - говорила Сана, прижимаясь к стене коридора, чтобы пропустить Михаила на кухню или в его комнату.
 – Смотри, рожу ещё ребенка от кого-нибудь, а отцом будешь считаться ты, поскольку официально мы в браке, и заставлю тебя платить алименты на ребенка, тогда ты Ане совсем будешь не нужен.
Михаил отвечал, что угроз этих он совсем не боится, а факт отцовства легко устанавливается генетической экспертизой и пусть Сана рожает даже трёх детей – суд установит его непричастность к их появлению на свет.
 В таких мелких перебранках и проходили их встречи в общей квартире, где их ничего уже не связывало: даже питались они раздельно, если пустой холодильник можно было назвать источником еды. Сана вполне благополучно кормилась у родителей, а Михаил перебивался обедами в институте и ужинами у Ани в дни посещений.
 В остальное время он довольствовался бутербродами - если удавалось разжиться куском колбасы или сыра, чтобы положить их на хлеб.
К этому времени, стараниями Горбачева и его подельников, полки продовольственных магазинов совершенно опустели, ввели продовольственные талоны на основные продукты питания, кроме хлеба, и эти талоны можно было отоварить только в том магазине по месту жительства, к которому данный человек был прикреплен.
 Весь народ бросился на добывание пищи себе и родственникам, в то время как устроители этого искусственного дефицита продуктов и товаров продолжали разваливать экономику страны и саму страну, прикрываясь благими лозунгами о свободе и демократии, которые сами по себе и непременно, приведут к улучшению жизни людей.
Михаил был активным участником демократических процессов в стране, что подтверждалось его участием в обороне Белого дома от путчистов ГКЧП, и ему бывало некогда заниматься получением талонов на продукты в ЖЭКе и стояние в очередях магазина, чтобы отоварить эти талоны.
Но кушать надо и демократам и Михаил приспособился питаться только в институте: утром позавтракать в буфете, потом пообедать в столовой института и там же, во второй половине дня покушать ещё раз перед закрытием столовой.
 Как ни странно, но никто не задумывался: почему в общественном питании, которым именовались столовые, буфеты, кафе и рестораны – продукты есть, а в продаже они исчезли, что явно указывало на искусственную организацию дефицита товаров и продуктов.
Не думал об этом и Михаил, когда поддерживал демократию и защищал Ельцина в Белом доме, а зря: может быть уже тогда он смог бы понять, кто такие демократы и к чему они ведут людей и всю страну.
 Но именно дефицит продуктов вызвал некоторое охлаждение отношений между Михаилом и его подругой Аней. У неё подростал сын и, как всякая мать, она хотела обеспечить ему благополучную жизнь, особенно в хорошем питании, которое требуется растущему организму мальчика.
 За продуктами надо было толкаться в очередях, что у неё не всегда получалось, а Михаил в этом деле был ей не помощник, поскольку занимался защитой и продвижением демократии.
 Можно было бы покупать продукты на рынке или в кооперативах, но цены там были недоступны для зарплаты инженера, которым числилась Аня в институте. Михаил как бы не догадывался о заботах Ани и бывая у неё в гостях, иногда приходил с букетом цветов, но без каких-либо продуктов.
 Аня, чувствуя наступление трудных времен, хотела мужской защиты и опоры, но Михаил был в принципе не способен к роли защитника своей женщины – ему хватало забот с защитой демократии: всегда легче заботиться о людях вообще, чем о конкретном человеке в частности.
Аня уже несколько раз намекала Михаилу об оформлении их отношений, но он всегда отнекивался, ссылаясь на формально существующий брак с Саной, как предлог, мешающий ему окончательно переселиться к Ане и объединить их жизненные пути. Аня обижалась на эти отговорки и уже не так радушно, как прежде, встречала Михаила во время его визитов, что отразилось и на интимных отношениях, которые стали сдержанными и менее страстными.
Михаил, однако, не обращал на это внимания, увлеченный ещё и внутри институтскими интригами, которые развивались после избрания нового директора.
 Этот директор, начал окружать себя преданными ему лично людьми, в число которых стремился попасть и Михаил, но это ему никак не удавалось: может кто-то настраивал директора против, а может Михаил допустил где-то промашку - только в ближний круг сотрудников нового директора он не вошел, поэтому и не мог претендовать на повышении в должности и зарплате.
Борясь за демократию в стране и расположение нового директора в институте, Михаил не обращал никакого внимания на перемену отношений с Аней и, как выяснилось вскоре - напрасно он не проявил внимания к заботам близкой женщины.

XXI
Пока Михаил боролся за демократию и разбирался со своими женщинами, в стране происходили подлые перемены, затеянные мерзавцами и стяжателями в своих низменных целях.
 Чёртом меченный Горбачев, внук кулака, пронырливый дурак и предатель, оказавшийся во главе страны – СССР, окружив себя такими же выродками, взял курс на уничтожение равноправия в стране, прикрывая своё предательство громкими фразами о развитии демократии и улучшении социализма. Меченый и сам впоследствии говорил, что его целью было уничтожение социализма.
Народ, привыкший верить своим руководителям, которые иногда привирали, выдавая желаемое за действительность, но никогда так нагло и цинично не лгали, заглотил приманку Меченого, а когда опомнился, то было уже поздно.
 Меченый глуповато надеялся, что уничтожив социализм сохранит страну и себя во главе этой страны – просто поменяв власть равноправия на власть денег, не понимая, что социальное устройство и целостность страны – СССР неотделимы друг от друга и уничтожение социализма будет и уничтожением страны.
Точно также произошло и в 1917-ом году, когда отречение царя привело к развалу страны и только большевикам удалось вновь восстановить единство государства под знаменем равенства разных народов в стране и разных людей между собой, независимо от происхождения.
Разрушение страны началось с подленькой критики недостатков в экономике страны, которая началась в СМИ, оккупированных представителями журналистской национальности – второй древнейшей, после проституции, профессии в мире.
 Одновременно, в механизмы экономики страны вместо смазки согласованных планов и финансирования предприятий, стал подсыпаться песок нелепых законов и вседозволенности руководителей, что вызывало перегрев и повреждение деталей единой экономической машины народного хозяйства.
 За рулем этой машины оказались невежественные и откровенно глупые вредители и выродки, презирающие народ и страну, которую они называли «эта страна», а народ потом прозвал их «этастранцами».
Предатели-стрелочники направили локомотив промышленности с магистрального пути планового развития в тупик рыночных отношений, где спрос якобы должен рождать и предложение.
 Свободные рыночные отношения худо – бедно работали 150 лет назад, но этот механизм не действует для сложных современных производств и даже в капиталистическом мире это давно поняли и создают интегрированные производства сложных изделий, например, самолетов, составные части которых никогда не будут изготавливать на основе конкуренции.
Кроме критики экономического устройства страны, ренегаты нещадно критиковали социальное устройство общества, сосредоточив основное внимание на якобы жестокости и несправедливости власти по отношению к людям, которое было при Сталине, и распространяя эту ложь на весь социалистический уклад жизни общества.
Уже больше полувека Сталина нет в живых, но вой и визг вокруг его имени не только не утихает, но и нарастает по мере удаления его эпохи.
 На расстоянии времени, дела и свершения сталинских лет становятся видны во всей их громадности и величии на фоне ничтожности и кликушества современных деятелей – ренегатов, типа горбачевых – ельциных и их последышей.
Основное и единственное оружие демократов – это ложь во всех её проявлениях и видах. С приходом Меченого к власти, ложь на социализм вообще и на Сталина в частности, начала литься сначала тонким ручейком нечистот в сточной канаве, а потом, разрастаясь, превратилась в мощный поток дерьма, который захлестнул страну и проживающих в ней людей, не давая им опомниться и глотнуть чистого воздуха правды.
Ложь на Сталина начал лить мстительный Хрущев, захвативший власть в стране после смерти Сталина, к которой он, по - видимому, имел прямое отношение и участие. Хрущев, у которого руки были в крови по локоть от погубленных лично им настоящих и мнимых врагов социализма, обвинил в жестокости только Сталина, по чьему, якобы, указанию выискивались и уничтожались враги народа в 30-е годы прошлого столетия в стране – СССР.
На самом деле, Сталин давал только общую установку на беспощадную борьбу с врагами социализма, которых было множество в действительности, и они наносили большой вред стране. Под эту установку, ретивые исполнители в партии и органах безопасности записывали во врагов народа множество невиновных людей, чтобы отчитаться наверх о своих успехах в борьбе с врагами.
 Именно эти исполнители и несут ответственность за допущенные в те годы нарушения социалистической законности. Характерно, что эти исполнители в органах безопасности и в партийном руководстве на местах, часто были нерусской национальности и чуть ли не с удовольствием, организовывали репрессии против русских, что убедительно показал даже такой антисоветчик, трус и лжец, а впоследствии писатель – предатель, каким являлся Солженицын.
Конечно, когда органы безопасности привлекали к ответственности за настоящее или мнимое преступление руководителей партийных и советских органов, Сталин вместе с другими руководителями СССР подписывал подсунутые списки подозреваемых, с указанием меры наказания, которой заслуживают обвиняемые, но последнее слово всегда оставалось за судом, который, кстати, далеко не всегда соглашался с мнением руководителей страны, если не хватало доказательств вины обвиняемых.
Это обстоятельство сейчас тщательно скрывается лжецами от политики, которые представляют дело так, будто Сталин единолично приговаривал обвиняемых к расстрелу, который немедленно приводился в исполнение и чуть ли не самим Сталиным, лично.
 Но лично участвовал в казнях только царь Петр I, действительный изверг, уничтоживший в войнах и бессмысленных проектах, типа строительства Петербурга, четверть тогдашнего населения России, однако, изверга Петра превозносят за мнимые и придуманные деяния кликушествующие демократы и выжившие из ума сторонники монархии Романовых, а Сталина поливают грязью.
Действительное значение исторических личностей определяется результатами их деятельности, и здесь Сталину нет равных в мировой истории со всеми их цезарями, наполеонами, петрами и прочими: царями, императорами и президентами.
Враг России до мозга костей, бывший премьер Англии – Черчиль, так сказал о Сталине: «Большим счастьем для России было то, что в годы тяжелых испытаний её возглавлял такой гений и непоколебимый полководец, как Иосиф Сталин. Он был выдающейся личностью вполне соответствовавшей жестокому периоду истории, в котором протекала его жизнь… Сталин был величайшим в мире диктатором. Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием».
Сталин, опираясь на народ, освобожденный от власти угнетателей, используя энтузиазм масс в сочетании с силой и принуждением, построил великую страну, которую отстоял в борьбе с фашизмом и вывел на передовые рубежи развития в науке, технике и социальной справедливости.
Хрущев, будучи ловким интриганом мелкого ума, ложью и демагогией вбил в сознание людей миф о Сталине – преступнике и кровавом палаче, при котором половина людей будто бы сидела в лагерях, а другая половина их охраняла и это миф усиленно поддерживается всеми последующими правителями России, которые будучи ничтожествами, случайно оказавшимися во главе государства, поливали и поливают грязью Сталина, чтобы, на его измазанном фоне, самим выглядеть вполне приличными фигурами.
 Как гласит восточная поговорка: « Мертвого льва может укусить даже шакал». И такие шакалы кусают и кусают всей сворой память Сталина и никак не успокоятся, но если враги народов России враждебно относятся к этому человеку, значит он их злейший враг, а враг нашего врага есть наш друг – гласит народная мудрость.
Внутренние враги в стране забывают, что тот, кто кидает камень в прошлое, лишает себя будущего, однако они не связывают своё будущее с Россией, видя себя в других странах и с другим народом.
О фактических масштабах, так называемых репрессий за 29-ть лет правления Сталина, можно теперь прочитать в Интернете, где в свободном доступе со ссылками на многочисленные источники и архивы говорится, что за эти годы через лагеря ГУЛАГа прошли 10 – 12 млн. осужденных, а к высшей мере наказания было приговорено около 900 тысяч человек, при этом, уголовники составляли примерно 2/3 от этих чисел, а смертность в лагерях была примерно в два раза выше естественной смертности населения в стране, что соответствовало возрастному составу заключенных.
Какие репрессии против народа готовили дерьмократы разного пошиба, замышляя переворот и уничтожение социализма, чтобы передать национальное достояние страны в грязные руки проходимцев, типа абрамовичей, алекперовых, потаниных и прочих вексельбергов, тогда ещё никто не догадывался.
 Однако, эйфория вседозволенности скоро закончилась, оставив людей один на один с реальностью реставрации буржуазного прошлого, отбросившего страну и уровень жизни населения на много десятилетий назад к началу 20-го века. Как говорится: за что боролись, на то и напоролись, но прозрение наступило много позже и не для всех, в том числе и для Михаила, который по возрасту уже становился Михаилом Ефимовичем, оставаясь в плену бредовых демократических идей и лозунгов.

XXII
Победив ГКЧП в мнимой борьбе нанайских мальчиков, Ельцин или ЕБоН, как его называла Мария Николаевна, захватил всю власть в СССР, оставив Меченого на побегушках, и начал отрабатывать долги своим заокеанским покровителям, разрушая страну с упорством пьяного дурака, случайно дорвавшегося до власти.
Во главе правительства ЕБоН поставил никому неизвестного Егора Гайдара, с лицом и фигурой дауна и патологической ненавистью к стране, свойственной ничтожным людям, чувствующим, но не сознающим своего ничтожества.
 Он был внуком довольно известного советского писателя Аркадия Гайдара (настоящая фамилия – Голиков), который погиб в самом начале Великой отечественной войны, пойдя рядовым добровольцем на фронт. Говорят, что природа отдыхает на детях талантливых людей, так вот, на внуке писателя Гайдара природа не только отдохнула, но и оправилась – настолько омерзительны оказались результаты деятельности этого Егорушки.
 Писатель Гайдар отдал жизнь за страну в борьбе с фашизмом, его сын Тимур благополучно паразитировал на имени отца, став журналистом и удачно пристроившись в газете «Правда», а внук Егор уничтожил страну, которая дала ему и образование, и достойный уровень жизни. Он, как свинья под дубом из басни Крылова, подрыл корни экономики страны и дуб рухнул, придавив это свиноподобное существо с бутылкой виски в руке, поскольку, как и ЕБоН, был пьяница - что большая редкость в еврейской среде.
Наверное, людскую ненависть к себе он заливал потоками виски, но это было потом, а в самом начале своей деятельности Егорушка, вернее сказать, иудушка Гайдар, стал сознательно и с помощью американских советников уничтожать единую экономику СССР, разделяя её по республикам, провозгласивших, вслед за Россией, свой суверенитет выше единства страны – СССР.
Для начала, руководителям предприятий разрешено было корректировать планы производства и самим определять, сколько и чего это предприятие будет производить. Затем коллективы предприятий были провозглашены их собственниками, в виде, так называемых народных предприятий, а распоряжаться этой собственностью, было поручено руководителям от имени коллективов, с установлением произвольных рыночных цен на продукцию.
Было объявлено, что все эти положения вводятся с нового, 1992-го года, а потому, все предприятия начали прятать свою продукцию, чтобы реализовать её с нового года по повышенным ценам.
 Осенью прилавки магазинов опустели полностью и окончательно, в ожидании рыночных цен и народ заметался в поисках любой еды и товаров, даже самых необходимых для выживания. Но тщетно: везде в магазинах было пусто, а в кооперативах всё продавалось втридорога по ценам, недоступным большинству населения.
Михаил не участвовал в погоне за продовольствием, довольствуясь институтскими завтраками и обедами, прихватывая на ужин бутерброды, с чем попадется под руку, но Аня уже серьезно обижалась, когда он приходил к ней с пустыми руками – ей надо было кормить подрастающего сына, и она надеялась на мужскую помощь Михаила.
Поняв, что дело принимает серьезный оборот, Михаил начал через профком доставать продовольственные заказы, поступающие откуда-то сверху в институт, и другие предприятия по разнарядке, чтобы окончательно и раньше времени не обозлить людей, которые могут опомниться и помешать планам разрушения и разграбления страны.
Поскольку Михаил был вхож в руководство профсоюза НИИ, то ему частенько перепадали продуктовые наборы вне очереди и лотереи, что устраивали прочие сотрудники, а иногда удавалось добыть продукты и для Ани.
Получив гуманитарную помощь, Аня временно успокоилась и их отношения, внешне, вернулись в прежнее русло спокойствия и взаимности.
Декабрь месяц после ликвидации СССР тремя предателями в Беловежской пуще, прошел в разделе имущества единой страны между возникшими независимыми республиками – государствами по принципу: всё, что на моей территории - то и моё. Ельцин спокойно отдавал всё, на что положили глаз руководители новых государств, в том числе отдал всех русских, проживающих на отколовшихся от России территориях новых государств.
Оказалось, что новые руководители суверенных государств ненавидят друг друга и все вместе ненавидят русских, создавая им невыносимые условия жизни и принуждая к выезду в Россию, но Ельцин перекрыл границы для въезда русских, отдав их в рабство туземцам, ханам и президентам.
 Многие республики СССР имели в своем составе автономные образования, где компактно проживали народы других национальностей. Эти народы не захотели оставаться под властью местных царьков, которые железом и кровью стали принуждать эти нации к повиновению и начались кровавые местные войны с сотнями тысяч убитых и с миллионами изгнанных со своей земли людей.
Количество убитых и пострадавших людей превосходило все мнимые и действительные репрессии 30-ых годов в СССР, против врагов народа. Однако, демократические власти республик и мировая демократическая общественность, как бы не замечая этих кровавых расправ, продолжали трубить о жестоких сталинских временах, оправдывая предательство негодяев и их роль в уничтожении СССР, а первым, среди негодяев был, конечно, ЕБоН.
В России, после изгнания Меченого из Кремля в декабре месяце, конец года прошел в лихорадке делёжки государственных должностей и привилегий среди окружения ЕБоНа и даже Меченому, за его предательства, было подарено несколько зданий в Москве, якобы для организации в них некоего научного центра.
 На доходы от сдачи этих зданий в аренду, иуда Горбачев живет обеспечено до сих пор под охраной нынешних властей России, что говорит об их духовном родстве с предателем и выродком, уничтожившим страну СССР. Вот когда предателей начнут привлекать к ответу, а в могилу сдохшего ЕБоНа забьют осиновый кол, только тогда можно будет говорить, что власти взялись за заботу о государстве Российском и проживающих в нём народах.
Перед Новым годом Михаил получил приглашение в Белый дом для вручения ему государственной награды: медали « Защитнику свободной России», за участие в дежурстве у дома правительства в августе, когда проходил, так называемый, путч ГКЧП. Михаил тогда, записался сразу в несколько списков дружинников по охране Белого дома, и, по видимому, какой-то из списков был удостоен высочайшей подписи Ельцина.
Награждение провел какой-то чиновник средней руки: руководителям правительства уже было не до этих защитничков – надо было делить имущество страны и бороться за должности, а потому и процедура награждения была проведена в каком-то небольшом помещении у входа.
 Награжденных было человек тридцать. Всем им дали в руки по коробочке с медалью и копию указа президента, поблагодарили за защиту демократии и быстренько выпроводили из здания правительства.
Михаил гордился этой медалью и дня два носил её на пиджаке, пока кто-то из сотрудников НИИ не обозвал его участником разрушения страны и виновником пустых прилавков в магазинах.
 Михаил медаль снял и спрятал в коробочку, где лежали его институтский значок и знак «Победителю в соцсоревновании». Он надеялся, что вскоре демократия покажет свои преимущества перед социализмом, тогда медаль будет свидетельствовать об его вкладе в дело борьбы за свободную и демократическую Россию.
XXII
Новый 1992 –ой год, Михаил встретил у Ани. Сына она уложила спать пораньше, пообещав, что ночью придет дед Мороз и оставит ему подарок под елкой, которую они поставили в комнате. Этот подарок он и найдет утром, а сейчас надо лечь пораньше, чтобы утро наступило скорее.
Сын Ани пошел спать, чтобы утро наступило быстро, а Михаил встретил Новый год, который должен был стать началом улучшения жизни в стране, как и обещает Ельцин: в этом смысле, семилетний ребенок и тридцатисемилетний мужчина почти не отличались – оба верили в обещания и сказки.
Стараниями Михаила, праздничный стол был вполне изобилен, а сыну Ани он принес одну из игрушечных машин сына Саны, которую он достал с антресоли в квартире Саны. Машинку Михаил привязал к коробке конфет, бывшей в продуктовом наборе от профкома, и подарок ребенку получился вполне приличный.
Ане он подарил меховую шапку, купленную в кооперативе, которой она очень обрадовалась и новогодний вечер и ночь в постели с Аней прошли с хорошим настроением.
Рано утром первого дня нового года, их разбудил сын Ани, который радостным и громким криком известил о своей находке подарков под елкой. Ане с трудом удалось успокоить сына, который занялся игрушками и конфетами, а Михаилу с Аней удалось поспать ещё немного после затянувшегося новогоднего ужина.
Днем Аня послала Михаила в магазин за хлебом. Михаил нехотя собрался, и вышел из дома на пустынную после праздника улицу. Ближайший гастроном оказался открытым, и Михаил был искренне и приятно удивлен наличием продуктов на пустых ещё вчера витринах и полках: по видимому, работники прилавка усердно потрудились с утра, чтобы в первый день наступившего капитализма встретить покупателей изобилием товаров - как и обещал всенародно избранный президент Ельцин.
- Вот реальные дела демократии, - подумал Михаил, - прошла одна ночь и магазины, как по волшебству, наполнились товарами, а дальше будет как в Америке и у меня тоже, как и у американских ученых будет свой особняк, машина и обеспеченная жизнь, которую я видел во время своей командировки в США.
В бакалейном отделе Михаил купил батон хлеба, как и заказывала Аня, однако цена этого батона неприятно удивила: ещё вчера такой батон хлеба стоил 25 копеек, а сегодня уже 50. Пройдясь по магазину, он увидел, что и все остальные товары стали стоить в два, три и даже в четыре раза дороже, чем накануне.
Раньше такого никогда не было: цены на все товары были стабильны и не менялись десятилетиями. Год назад, правительство попробовало увеличить цену на хлеб в 1,5 раза, но людское возмущение заставило вернуться к прежним ценам. Сейчас за один день цены возросли в разы, но люди покорно ходили по магазину и спокойно покупали товары, которых ещё вчера не было в продаже, по новым несуразным ценам, роясь в кошельках и покачивая головами.
Вот что значит шоковая терапия демократии: довести людей почти до голодного существования, при пустых прилавках, а затем выкинуть в продажу припрятанные товары по новым спекулятивным ценам и люди возможность покупки воспринимали как благо, не обращая внимания на цены.
Вернувшись домой с тортом, который он купил по цене в пять раз выше прежней, Михаил рассказал Ане об увиденном в магазине изобилии товаров и об изменившихся ценах. Аня, как и всякая женщина, ведущая домашнее хозяйство, не разделила оптимизма Михаила по поводу появления товаров, заметив, что если зарплата останется прежней, то люди скоро не смогут ничего покупать, даже при заполненных прилавках – не на что будет делать покупки из-за отсутствия денег.
 Михаил успокоил её, сказав, что наверху сидят не дураки, а экономисты, и они урегулируют цены и зарплаты между собой, да и конкуренция , как вещают из телека, заставит предприятия снижать цены – иначе их товары не будут покупать.
Аня успокоилась, и этот первый день нового капиталистического года прошел в надеждах на светлое будущее, как и обещал Ельцин: сначала будет немного хуже, потом всё стабилизируется и затем жизнь людей начнет быстро улучшаться, а если этого не произойдет, то он готов лечь на рельсы перед поездом. Аня не поверила объяснениям Михаила, и они остались каждый при своем мнении, и Михаил вечером вернулся в квартиру Саны после встречи нового года.
Праздники кончились и трудовые будни потекли чередой в победном шествии демократических деловых отношений между людьми, когда деньги из средства обеспечения жизни людей и их существования, стали единственным смыслом жизни по замыслу реформаторов.
Цены на все товары и услуги начали расти как на дрожжах, потому что все предприятия и частные предприниматели, которые вдруг и сразу возникли ниоткуда, свою личную выгоду и прибыль ставили превыше всего: интересов страны, людей и даже жизни. Как верно определил Маркс ещё 150 лет назад, что нет такого преступления, на которое не пойдет капитал, если ему светит большая прибыль.
Через пару месяцев жизни в демократии, цены возросли уже в десять раз и более, а зарплаты людей оставались прежними, и их не хватало даже на самые необходимые продукты питания, но часть населения, которая занялась спекуляцией, получала большие доходы и была весьма довольна своим благополучием на фоне поголовного обнищания всех остальных.
Женоподобный Гайдар с настойчивостью маньяка раскручивал инфляцию в стране, с целью, как он после объяснял, тотального разрушения экономики социализма, чтобы невозможно было вернуть прежний уклад жизни.
В первую очередь были ликвидированы плановые органы управления экономикой: Госплан и Госснаб, которые увязывали взаимодействие предприятий между собой по объемам и номенклатуре выпускаемой продукции – это было равносильно подсыпанию песка в работающий мотор: экономику страны заклинило, и тысячи предприятий встали по причине отсутствия средств и материалов на выпуск продукции и невозможности реализации уже выпущенной продукции.
Сотни и тысячи предприятий стали останавливать производство и отправлять своих работников в неоплачиваемые отпуска, в связи с отсутствием средств на выплату зарплат и на производство, поскольку инфляция съедала выручку, которой не хватало на покрытие расходов.
ЕБоН, конечно на рельсы не лег, а положил туда всю страну людей, которые умели работать, но не умели торговать, спекулировать и воровать, а именно такие качества стали востребованы при демократии – для успеха одних за счет других.
 Народ, отвыкший от борьбы за существование при народной власти, не мог понять происходящего и покорно ждал обещанных перемен к лучшему, но становилось только хуже и вскоре всё население страны, за исключением негодяев и приспособленцев с талантом спекулянтов, занялось исключительно выживанием, обменивая или продавая накопленное имущество на еду и необходимые вещи.
 Повсюду появились стихийные базары – барахолки, где люди производили натуральный обмен товарами. Даже предприятия, которым удавалось, каким-то чудом, выпускать продукцию, этой продукцией и расплачивались со своими работниками. Делает фабрика утюги – этими утюгами и платит зарплату, а работник обменяет утюг на ботинки у того, кто работает на обувной фабрике и так далее – вот и все рыночные отношения, о которых трубили демократы, когда рвались к власти.
В НИИ у Михаила внешне ничего не изменилось: сотрудники приходили, делали по привычке своё дело и получали прежнюю зарплату, которой к весне хватало на хлеб с чаем без сахара. Только в мае им увеличили зарплату в два раза – при росте цен в двадцать раз.
 Работу сотрудников уже никто не контролировал, и мобильная часть сотрудников кинулась на подработки: грузчиками, продавцами и другими, нужными в эти новые времена, профессиями: например, вахтерами в общественные туалеты, которые все вдруг и сразу стали платными, а куда уходила выручка от отправления естественных надобностей людей - неизвестно.
Представители научного племени начали разбегаться из НИИ по кооперативам и частным лавочкам: занятие наукой перестало быть престижным и хорошо оплачиваемым, а вот торговля, напротив, стала выгодной, престижной и приносила хороший доход, особенно, если удавалось присвоить государственное имущество и быстро перепродать его.
Семен Ильич – тесть Михаила тоже активно включился в предпринимательскую деятельность и организовал частную лавочку под названием «Лабеан», в которой числились ещё его жена и дочь Сана, которая ушла из школы, окончила двухнедельные курсы бухгалтеров, и стала бухгалтером в конторе отца.
По уставу, ООО «Лабеан» могло заниматься почти всем: научной деятельностью, торговлей, обучением, производством товаров, оказанием услуг и прочими делами, которые пришли в голову Семену Ильичу при регистрации этой конторы.
 Частная предпринимательская деятельность только ещё начинала развиваться, а потому, можно было зарегистрировать любую контору, лишь бы её деятельность разрушала основы социализма – такая цель преследовалась шайкой ЕБоНа.
Михаил намекнул тестю, что тоже мог бы принять участие в деятельности этой конторы с сомнительным названием «Лабеан», но Семен Ильич отверг это предложение, сославшись на то, что Сана не хочет иметь никаких дел с Михаилом. Пора бы Михаилу развестись и разъехаться с Саной - коль отношения между ними так и не сложились, но если Михаил принесет в контору какой-нибудь заказ – то добро пожаловать.
Михаил намек понял и через месяц провернул через контору тестя научную работу, по инерции ещё оплачиваемую из бюджета НИИ.
 Семен Ильич помог ему обналичить государственные деньги через свой Лабеан и Михаил получил разом свою прежнюю годовую зарплату, но на эти деньги сейчас можно было купить меньше, чем раньше на месячный аванс. Этот мошеннический приработок Михаил отдал своей подруге Ане, которая деньги взяла, но сказала, что их хватит на неделю пропитания ей и сыну.
Надо сказать, что переход страны от созидания к торговле деформировал и отношения людей, в том числе и личные отношения между Михаилом и его подругой Аней.
 Её зарплаты инженера в НИИ теперь хватало только на хлеб, сбережений у неё не было, как и разумной материальной помощи от Михаила, который вместо занятия торговлей, продолжал ждать обещанного Ельциным быстрого улучшения жизни.
Но улучшение жизни всё не наступало, а появившееся в продаже изобилие товаров исчезло так же внезапно, как и появилось: припрятанные на складах запасы были распроданы, а новых партий товаров не поступало в продажу в связи с остановкой предприятий по их производству и разрушением связей между осколками разрушенной страны СССР. Централизованное снабжение предприятий демократы разрушили, а взамен ничего не организовали.
Люди, оставшиеся без средств существования, занялись самоснабжением, а именно: паковали местные товары в баулы необъятных размеров, везли их в другие регионы или в отколовшиеся куски некогда единой страны, там продавали, а в обратный путь загружались местными товарами, которых не было там, откуда они прибыли. Этих людей называли «челноками», поскольку они сновали туда – сюда, как челнок – деталь в швейной машинке.
Аня тоже, от безысходности, занялась челночным бизнесом вместе с группой таких же сотрудников НИИ, в основном, женщин. Они скупали в магазинах Москвы какие-то замки, веревки и ещё черт знает что, потом в автобусах везли эти товары в Турцию.
 Там, в Стамбуле, продавали их и покупали взамен кожаные куртки, которые привозили в Москву на продажу и вскоре всё население «лучшего города земли», как пелось в известной песне, оделось в кожаные куртки – как и во времена революций семнадцатого года.
 Челночный промысел давал Ане приемлемый доход, но таскать неимоверно тяжелые сумки женщине было трудно, предложение Ани заняться этим делом вместе, Михаил отверг, сказав, что он ученый, а не торговец и потому, уже в мае месяце, Аня предложила расстаться, что он и сделал, жалея об этом все прошедшие с тех пор годы жизни.
Месяца через три он, опомнившись, сделал попытку помириться с Аней и принять участие в её челночной торговле, но на пороге её квартиры, когда дверь открылась на звонок Михаила, стоял какой-то мужчина.
  Вышедшая на звонок Аня, прикрыв дверь, сказала Михаилу, что она выходит замуж за этого мужчину, с которым вместе они занимаются торговыми делами, и попросила больше не приходить, и не нарушать её семейную жизнь, на которую Михаил так и не решился за все годы их отношений.
 Михаилу ничего не оставалось делать, как уйти восвояси.
Итак, через полгода рыночных отношений, полстраны оказались безработными, потому что получаемую зарплату можно было назвать пособием по безработице, на которое невозможно было прожить даже на нищенском уровне.
 Михаил оказался в их числе, продолжая ходить на работу, где по инерции ещё платили зарплату в размере десятой части её прежнего содержания по покупательной способности. Попутно он лишился и верной ему женщины Ани, отказавшись вместе с ней решать житейские проблемы, для чего ему следовало сменить род и вид деятельности ученого на торговца – лотошника.
 Одновременно, женщина Сана, всё ещё числившаяся женой Михаила, предупредила его о предстоящем разводе, который она затевает, убедившись в полной ненужности ей Михаила и в связи с планируемым отъездом в Израиль к отцу её ребенка – Ильи, который становится совершеннолетним.
 Сана предложила Михаилу купить ему комнату, куда он съедет из её квартиры – уже стало возможным продавать квартиры и комнаты, числящиеся государственными, по согласию проживающих.
 Михаил, конечно, был не согласен, но Сана предупредила, что после развода она разделит квартиру и продаст её, а на треть денег, которая достанется Михаилу, он не сможет купить даже маленькую комнату.
 Михаил вынужден был согласиться, и его тесть - Семен Ильич, который проворачивал успешные махинации через свой ООО « Лабеан», и тоже намеревался уехать в Израиль вслед за дочерью Саной, начал неспешно подыскивать Михаилу комнату для покупки.

XXIV
Наступило лето торжества рыночных отношений и в ожидании светлого будущего, обещанного Ельциным, Михаил решил съездить в отпуск к матери, которую не навещал уже лет семь. Билеты на поезд подорожали не так резко, как на всё остальное, поэтому поездка была по карману даже Михаилу, с его научной зарплатой, которая за полгода реформ превратилась из достойной в нищенскую.
Сутки, проведенные в пути, до родного поселка, не прибавили Михаилу оптимизма. Пассажиры плацкартного вагона, в котором Михаил добирался до родного края, разительно отличались от его попутчиков в прежние поездки домой или в командировки.
Вместо приветливых и открытых людей с радостными лицами, охотно делившихся друг с другом рассказами о своих успехах или о родных и близких, вагон населяли озабоченные и хмурые люди, по привычке ещё делящиеся с попутчиками своими переживаниями, но уже негативного плана: потеря работы; маленькая зарплата; болезни родных и неопределенное будущее, в котором многие, как и Михаил, надеялись на улучшение жизни, считая текущие трудности временными и преходящими.
Родной поселок встретил Михаила настороженной тишиной и пустынными, в это раннее субботнее вечернее время, улицами: не было привычно прогуливающихся пожилых пар, молодежь не спешила к центру поселка на танцплощадку, а люди зрелого возраста не направлялись к кинотеатру на просмотр нового фильма – всё это было в прошлые приезды Михаила и исчезло: для него вдруг, а для жителей поселка – постепенно, за последние суматошные и бессмысленные годы.
Мать, открыв дверь на его стук, охнула и, всплеснув руками, присела от неожиданности на стул, стоявший рядом: Михаил не известил её о своём приезде ни письмом, ни телеграммой, ни звонком по телефону к соседям.
 Он присел рядом и успокаивая мать, вглядывался в неё, с несвойственным ему раннее чувством заботы и жалости: за минувшие годы мать сильно сдала и выглядела старушкой, хотя и было ей немного за шестьдесят – одиночество старит человека быстрее, чем прожитые годы, а мать прожила в одиночестве в этом доме уже более пятнадцати лет.
Опомнившись, мать засобиралась в магазин, чтобы купить продуктов к приезду сына: она, как и в прошлые его приезды, питалась скудно, говоря, что ей хватает, и поэтому холодильник был почти пуст.
 Михаил предложил ей пройтись вместе и самому купить еды, на что мать ответила твердым отказом: пусть он отдыхает с дороги, а она сама позаботится о пропитании, да и что соседи подумают, если они вместе пойдут в магазин за продуктами: «Мол, мать не догадалась встретить сына накрытым столом – ей такие пересуды ни к чему».
Михаил предложил матери денег на покупки, скрывая, что сам является нуждающимся, но мать отказалась, объяснив, что получает пенсию, которой ей вполне хватает на проживание. Оказалось, что в стране, кроме президента Ельцина, всё ещё действует и Советская власть, которая в лице Верховного совета приняла закон об индексации пенсий в связи с инфляцией, и пенсия матери сейчас значительно больше, чем зарплата Михаила, которая не индексируется, а зависит от наличия средств на счету НИИ.
Мать ушла в магазин, и Михаил осмотрелся в квартире, где прожил детство и юность до отъезда в Москву. Здесь почти ничего не изменилось: только обветшала мебель его детства, посерели давно не белённые стены и потолки. Мать после смерти его отца не делала ремонта: может не было средств или не считала нужным, привыкшая всю свою жизнь к скромному быту, который так отличался от возросших потребностей нарождающегося класса «новых русских», сумевших мошенничеством, спекуляциями и торговлей получить большие деньги и начать их тратить на украшательство своей успешной жизни на фоне нищающего населения.
Михаил тоже мечтал о материальном успехе в своей жизни, но к украшательству относился безразлично и скудную обстановку материнского дома воспринимал спокойно: мать уже пожилая, пусть живет как может – старики не любят менять уклад своей жизни.
Вернулась радостная мать, и они вдвоём посидели за столом вечернего чаепития. Мать расспрашивала Михаила о его жизни в Москве, жалуясь на редкие письма, из которых невозможно понять, как он живет.
 Михаил отвечал неохотно: рассказать о реальной его жизни нельзя, чтобы не расстраивать мать, а врать тоже ни к чему и потому, он отвечал односложно, переводя разговор на местные темы о жизни в поселке.
Мать, соскучившись в одиночестве по собеседникам, подробно рассказывала о соседях и о поселке, припоминая всех знакомых Михаила.
Оказалось, что в поселке большинство жителей лишилось работы, поскольку все местные предприятия остановились из-за отсутствия средств: работают только врачи, учителя, милиция и администрация за небольшую зарплату, а остальные живут за счет пенсионеров, которые пока ещё получают пенсию, но если пенсий не будет, то как жить поселку дальше - неизвестно.
 Колхозы и совхозы тоже развалились, крестьяне продают продукты и мясо в городах – за счет этого и живут. Она тоже засадила участочек возле дома картошкой и овощами, чего раньше не делала и напомнила, что отец выращивал для неё цветы на этом участке, а овощи они покупали на рынке.
Михаил помнил эти грядки с розами, пионами и гладиолусами и мать, ещё молодую, которая склонившись над цветами, пропалывала грядки. Засидевшись допоздна, они легли спать умиротворенные и Михаил, впервые за много дней, уснул на своём диване детства спокойным сном без тягостных раздумий.
Утром следующего дня Михаил проснулся свежим и отдохнувшим, позавтракал с матерью и пошел прогуляться по поселку. Был воскресный базарный день, когда крестьяне приезжали из соседних станиц для продажи своих нехитрых товаров. И сегодня на площади в центре толпился народ, но рядом с крестьянами торговали и местные жители и приезжие торговцы обувью, одеждой и всякими товарами из домашней утвари: люди приносили сюда свои вещи, посуду и различные предметы обихода, чтобы выручить немного денег на покупку самого необходимого для жизни.
Покупателей было меньше, чем продавцов, и торговля шла вяло из-за отсутствия денег и у этих покупателей. Потолкавшись на этой барахолке – точной копии московских толкучек, только победнее, Михаил прошелся дальше и потом вернулся к дому другой дорогой.
 За время с его прошлого приезда, в поселке построили новую школу – такие он видел и в Москве, новую больницу на окраине. В центре он увидел две пятиэтажки, что было глупостью: строить в сельской местности многоэтажные жилые дома и отрывать людей от земли, которой в избытке, конечно дурость, принявшая вид заботы о людях, хотя и такая забота заслуживает одобрения.
Проходя по поселку, Михаил обратил внимание на новые частные дома, которые построили жители поселка со времени его прошлого приезда. Около этих домов во дворах стояли гаражи с автомобилями и мотоциклами, что говорило о прежнем достатке хозяев до этих реформ, о которых неустанно твердит ТВ, как о необходимых мерах для улучшения жизни простых людей, не спрашивая этих людей: а хотят ли они изменений в своей жизни?
Вернувшись домой, Михаил рассказал матери о своих впечатлениях и мать подтвердила, что действительно, в последние годы - до горбачевских перестроек, люди в поселке стали жить значительно лучше, многие купили автомобили, как и его отец, напомнив сыну, что надо бы сходить на могилу отца и прибраться там.
 Михаил покорно согласился, а мать сообщила, что теперь многие жители остались без работы и прав был Михаил, когда в прошлый свой приезд отказался вернуться сюда из Москвы: сейчас и он бы остался без работы, а там, в Москве, у него всё хорошо с работой: если он смог приехать в отпуск домой.
 Михаил не стал разочаровывать мать рассказами о своей московской жизни, однако, сообщил о предстоящем разводе с Саной, чему она искренне обрадовалась.
- Я всегда знала, что этим всё закончится, - сказала мать, - видела по тебе, что женитьба ваша была не для семьи, а по расчету. Ты хотел в Москве остаться, а этой Сане был нужен муж, чтобы прикрыть грех с ребенком, вот вы и сошлись.
 Ладно бы ребенка своего завели – может и образовалась бы семья, но без детей получается не семья, а сожительство. Ещё в прошлый твой приезд, я видела, что надоел тебе этот брак, да и что это за сноха, которая к свекрови ни разу не приехала и к себе в гости не пригласила.
 И потом – она еврейка. Я конечно к людям всем отношусь хорошо, но помню, как в войну у нас на Урале понаехало евреев, бежавших от немцев, так они почти все пристроились по конторам, складам и магазинам, а я, девчонка, у станка стояла на ящике, потому что роста не хватало.
 Как война кончилась, так у нас и все евреи кончились – назад уехали по своим Москвам и Ленинградам. Нет, твоя жена должна быть нашего рода – племени, чтобы даже по запаху чувствовалось родство, - продолжала мать, - ничего, ты ещё молодой и с положением в Москве – вон, даже в Америку ездил, значит ценят тебя.
 Найдешь себе подругу жизни, глядишь, и я внуков понянчу. Только ты, Миша, не тяни с разводом, и так сколько лет мучился: вон и седые волосы появились в голове. Жизнь промелькнет незаметно – как птица на горизонте, оглянешься в безрадостной старости, а жизнь-то вся позади, и будешь, как сейчас модно, уповать на бога и на судьбу – как будто сам и ни при чем.
 Ладно, сынок – это я по-старушечьи разговорилась, а ты не робей и подбери себе женщину под стать: нечего тебе в одиночку по Москве мыкаться. Можно и в поселке присмотреть тебе подругу – в Москву, чай, любая поехать согласится: сейчас у нас здесь ни работы путевой, ни жизни хорошей не стало, - закончила мать, встала, подошла к сыну и осторожно прижалась к нему сбоку.
Михаил снова удивился: какая мать кажется ему маленькой, а когда-то он сидел у неё на коленях в люльке мотоцикла, за рулем отец и они ехали по поселку на пруд, чтобы провести там весь выходной день, и не надо ему идти в садик, а родителям на работу. Кажется, было это вчера, но прошло более тридцати лет, и сейчас его старенькая и маленькая мать могла бы уместиться уже у него на коленях, и ищет у сына защиты от времени, прижавшись к его плечу.
Он аккуратно приобнял мать за плечи, в очередной раз почувствовав себя виноватым за её одинокую жизнь и в очередной раз пообещав матери забрать её к себе в Москву, как только устроит свою личную жизнь.
 Сказав матери о разводе, он не сказал, что ему придется переехать в комнату коммунальной квартиры, где, конечно, ей места не будет, перспектив получить квартиру от работы теперь не стало никаких, а купить квартиру с его зарплатой невозможно даже в мечтах.
Мать, повеселевшая от сообщения о разводе сына с ненавистной ей Саной, которая, по её мнению, сломала личную жизнь Михаилу, захлопотала на кухне с приготовлением обеда и рассказывая сыну о поселковых новостях за минувшие годы.
Когда он уехал в прошлый раз, она снова устроилась на работу, но не стала сообщать об этом Михаилу. Дома сидеть одной было невмоготу, а там при людях. Поработала три года бухгалтером в автоколонне, потом началась горбачевская перестройка, в автоколонне шофера избрали начальником тоже шофёра, который за два года развалил предприятие, заботясь только о себе и своих прихлебателях.
Его переизбрали на прежнего начальника, но было уже поздно, потому что в совхозах и колхозах, которые обслуживала автоколонна, тоже наизбирали директорами всяких проходимцев, которые перевозку грузов для хозяйств передали в кооперативы. Их автоколонна существовала кое-как, пока с нового года, из-за отсутствия денег, все сельские предприятия не встали окончательно – даже посевную выполнили только на половину, и какой теперь будет урожай неизвестно.
Она тоже посадила картошку, хотя раньше всегда покупала на рынке осенью два мешка, и ей хватало на всю зиму до нового урожая. В поселке теперь половина людей безработные: хотя многие и продолжают числиться на работе, однако зарплат не получают уже месяца три. Соседи все живы – здоровы, кроме тех, кто умер по старости или от пьянства.
Вот и живущий неподалеку Сергей, одногодок Михаила, оказался безработным и начал пить, жена с детьми ушла к родителям, а он отбирает у матери пенсию, пропивает её и даже бьёт мать, если она прячет водку и деньги.
 Хорошо, что Михаил не пьёт и никогда не пил. Нехорошее дело сделал Горбачев с чертовой отметиной на лбу: разрушил страну, порушил мирную жизнь людей и сбежал из Кремля, а этот Ельцин, которого показывают по телевизору, видно по всему, нехороший человек и в народе говорят, что он пьяница, а пьяница у власти это последнее дело.
 Ещё появился какой-то Гайдар, лысый колобок, и говорит, что надо все заводы и фабрики раздать каким-то эффективным собственникам, а землю раздать фермерам: похоже, что он круглый дурак, если думает, что лопатой можно вспахать поле, а серпом убрать урожай.
Михаил терпеливо слушал рассказы матери о поселковых новостях и сравнивал их со своей московской жизнью: здесь тоже наступили подлые времена, безработица и безденежье, как и в Москве, но там многие просто меняют работу, а здесь уйти было некуда и уехать тоже невозможно.
 Пожалуй впервые, здесь, в поселке, Михаил усомнился в демократии: что это за равенство и свобода, если большинство людей стало жить хуже и начали появляться отдельные личности, в основном, нерусского вида, у которых неизвестно откуда заимелись деньги на открытие кооперативов, магазинов и различных посреднических контор, типа «Лабеан», как у его тестя.
Неделю Михаил прожил у матери вполне спокойно: гулял по поселку, удивляясь пустынным улицам, поскольку безработные односельчане трудились на приусадебных участках, которые стали основным источником пропитания.
Снова, как и во времена его детства, многие обзавелись свиньями и птицей на своих подворьях, а кое-где замычали коровы, которых продавали колхозы – совхозы, чтобы заплатить зарплату своим работникам.
 Он поинтересовался у соседа: как тот смог купить корову – безработный же? Оказалось, что тот копил на машину, а когда деньги начали обесцениваться, то сообразил купить корову в совхозе, ещё весной, и денег этих хватило, а сейчас их бы не хватило даже на покупку козы. Живут они с приусадебного участка и от коровы – кормилицы, а в магазинах покупают только хлеб, сахар, чай и кое-что детям, на пенсию его матери.
Михаил заметил, что цены в магазинах на молочные и мясные продукты были примерно в два раза ниже, чем в Москве – вот почему пенсии матери вполне хватало на пропитание.
По привычке, Михаил сходил несколько раз на пруд, где купался и загорал на солнце в гордом одиночестве, среди пасущихся телят и коз, поскольку никого из взрослого населения здесь не появлялось даже в выходные дни, а дети прибегали искупаться и быстро убегали по своим делам, не обращая внимания на заботы родителей.
Кинотеатр тоже не работал по причине отсутствия желающих посмотреть кино за деньги: ведь по телевизору можно было бесплатно смотреть несколько программ на свой вкус – пожалуй, это было единственное завоевание демократии, которое приносило реальную пользу людям.
 Мать тоже смотрела какой-то сериал по вечерам, и Михаил старался не отвлекать её в это время заботами о себе, уходя в бесцельные прогулки по поселку своего детства. Знакомые на его пути не встречались, а пройтись самому по известным адресам он почему-то не решался, не зная, что говорить при этих встречах и не желая выслушивать их исповеди о трудной жизни, в которой виноваты Москва и её жители.
Внешне жизнь поселка мало изменилась: люди по – прежнему, были спокойны и доброжелательны и даже безработные не утратили оптимизма и смущались своего безделья.
Соседи матери по улице, приветливо здоровались с Михаилом при встречах, неизменно расспрашивая: как там дела в Москве и когда в стране наступит порядок, что был прежде. Михаил отвечал, что он такой же житель страны, как и они и о намерениях властей ему известно, как и им, из телевизора, а в Москве такие же трудности с работой и зарплатой, что и здесь.
 Только отец соседской девушки Нади, которую Михаил соблазнил много лет назад во время летних каникул после первого курса института, не забыл этого проступка и при случайной встрече на улице с Михаилом не поздоровался, а презрительно сплюнул ему под ноги. Михаил знал из бесед с матерью, что Надя живет здесь, в поселке, замужем и имеет сына, однако встречи с ней не искал и даже избегал, чувствуя свою вину.
Воскресным вечером, прогуливаясь в центре поселка, Михаил обратил внимание на рекламный щит у заброшенного кинотеатра, из которого следовало, что в поселке открылся видеосалон по просмотру фильмов на видеомагнитофоне.
 Оказалось, что в одной из комнат здания администрации поселка некий кооператив организовал просмотр видеофильмов за плату.
 Михаил подошел ближе и прочитал афишу фильмов, из которой следовало, что предлагаются к просмотру, в основном, полупорнографические фильмы, что подтверждалось и доносившееся из здания ржание и гогот зрителей на очередном сеансе.
 Михаил не был аскетом в этом вопросе, но порнография вызывала у него чувство брезгливости, как если бы он сам занимался любовью на виду у посторонних. А сейчас, в центре поселка, молодежь смотрит порнографию под боком у местной власти, которая, наверное, имеет свою долю от этих сеансов.
Похоже, что вся демократия в стране и здесь в поселке, свелась к свободе людей от работы, зарплаты и свободному распространению порнографии, за что раньше отдавали под суд.
 Да и за уклонение от общественно полезного труда раньше была уголовная статья, а сейчас весь поселок без работы и зарплат и никого не наказывают – наверное, эту статью за тунеядство отменили, - подумал Михаил уходя прочь от видеосалона, из которого доносился гогот зрителей и любовные стоны девушек с экрана телевизора, на котором прокручивался очередной порно-видео-фильм.
Спокойной отпускной жизни Михаила прошло две недели, и оставались ещё две, но случайно из телевизора он услышал об очередном повышении цен на ж/д билеты и, прикинув свои финансовые возможности, понял, что имеющихся денег едва хватит на поездку обратно в Москву - через две недели может уже и не хватить.
 Просить денег у матери было стыдно и пришлось бы рассказать ей об его истинной жизни в Москве. Поэтому, он сообщил матери, что говорил по телефону с почты со своим начальником на работе и ему срочно нужно возвращаться в Москву, чтобы уладить один важный вопрос.
Мать расстроилась известием о скором отъезде сына – за две недели пребывания Михаила здесь, она оживилась и даже поправилась, кушая вместе с ним.
- Одной готовить не хочется, - объясняла мать, - попью чаю с хлебом, поем творожку и хватит, а с тобой и мне хочется поесть, появился аппетит – вот и поправилась.
Через день, утром, Михаил уезжал с автовокзала до ближайшей станции ж/д, где надеялся сесть в проходящий поезд до Москвы. Мать провожала его, сразу сгорбившись, с грустным лицом. Михаил торопливо простился с матерью, обнадежив, что как позволят обстоятельства, он непременно вызовет её к себе в Москву или приедет к ней в очередной отпуск, зная наверняка, что не исполнит своих обещаний.
Автобус тронулся, запылил по дороге и когда он повернул, Михаил увидел в окно одинокую сгорбленную фигурку матери, которая смотрела вслед автобусу, увозившего единственного сына в ненавистную ей Москву.

XXV
Возвращение Михаила в Москву прошло благополучно, в том смысле, что имеющихся у него денег едва хватило на обратный билет, и поэтому его внезапный и быстрый отъезд из родного дома был вполне оправдан. Всего через несколько дней после возвращения, прошло очередное повышение цен на ж/д билеты и ему пришлось бы просит помощи матери.
На работе и в Москве за время его отсутствия особых изменений не произошло, за исключением цен на продукты, которые успели возрасти почти в два раза, и ему надо было продержаться до зарплаты – почти месяц.
Денег достать ему было негде, ценных вещей для продажи у него не было и Михаил, вспомнив студенческие годы, когда и он с сокурсниками иногда участвовал в разгрузке вагонов на товарной станции железной дороги, чтобы подработать к стипендии, решил поработать грузчиком.
На станцию ж/д он не пошел, а по подсказке своего знакомого из НИИ, уже подрабатывающего грузчиком в продовольственном магазине, Михаил обошел магазины в некотором удалении от дома, чтобы его случайно не увидели соседи, и подрядился в один из них грузчиком на время отпуска.
Человек он был вполне здоровый, без вредной привычке к водке, работал добросовестно и директор – хозяин магазина платил ему каждый вечер по сто рублей и давал немного продуктов, что было значительно выше зарплаты в НИИ.
 Вечером в субботу, директор предложил ему и бутылку водки, но Михаил сказал, что он непьющий.
 – Я и сам вижу, что на работе ты не пьёшь, а бутылку даю тебе домой: выпить в субботу после работы – святое дело, - сказал директор. Когда Михаил объяснил ему, что и дома он не пьёт и бутылка ему ни к чему, хозяин безмерно удивился и предложил обращаться за работой к нему в любое время: непьющий грузчик в магазине большая редкость, практически уникум.
 Бутылку водки Михаил всё-таки взял – вдруг пригодится или обменяет её на что - нибудь полезное: водка в России - это та же валюта.
Михаил отработал в магазине две недели, заработал денег и еды, и по окончанию отпуска вернулся в свой НИИ.
 С Саной в эти дни он не встречался по причине её отъезда в отпуск в Израиль, куда она поехала по приглашению отца её сына – Ильи, чтобы ознакомиться с условиями жизни в земле обетованной, куда намеревалась переехать на постоянное жительство.
В НИИ уже никто и ничего не делал, кабинеты были пусты и все сотрудники, кроме начальников, где-нибудь подрабатывали, поскольку на зарплату уже невозможно было прожить. Михаил тоже договорился в магазине о работе по совместительству, и выходил грузчиком по согласованию с директором или по его телефонному вызову: если другие грузчики пьянствовали и бывали нетрудоспособны.
Вернувшись из Израиля, Сана попросила отца решить вопрос о разводе с Михаилом и купить ему комнату, чтобы выселить из своей квартиры, которую потом сдать в наём, и иметь дополнительный доход.
Семен Ильич, появившись на мгновение в НИИ, пригласил Михаила к себе в кабинет и предложил ему самому подыскать себе комнату, которую он и купит на деньги тестя, а затем оформит развод с Саной.
 Если Михаил с этим не согласен, то Сана оформит развод, разделит квартиру, где Михаилу достанется маленькая комнатка. А Сана свою большую комнату продаст какому-нибудь азербайджанцу, и там будут жить человек десять торговцев. Михаилу это надо? Кроме того, Сифа пообещал Михаилу подыскать хорошую работу, чтобы не подрабатывать грузчиком.
 Михаил удивился, что тесть знает о его работе грузчиком и, подумав, согласился с тестем: надо ускорить развод и разойтись по – человечески, как культурные люди. С поиском комнаты, Сифа пообещал помочь, используя свои связи.
Вскоре Михаилу позвонил какой-то человек и представился риэлтором: что это такое Михаил не знал и тот объяснил, что занимается куплей – продажей недвижимости, то есть жилья. Риэлтор предложил ему на выбор несколько комнат, выставленных на продажу, чего ещё год назад невозможно было представить.
 Люди смогли продавать жильё, полученное от государства, и многие, особенно пьяницы, стали продавать квартиры совершенно не думая, где они потом будут жить. Хуже всего были случаи продажи квартиры пьющими родителями, которые потом выселялись вместе с детьми на улицу. Потом, через несколько лет, ввели в закон условие невозможности продажи квартиры, без предоставления детям жилья не хуже прежнего.
Риэлтор дал Михаилу список адресов, тот выбрал привлекательные, на его взгляд, комнаты и пару вечеров ходил по этим адресам, присматривая себе будущее жилище. В итоге, он остановил свой выбор на комнате в старом кирпичном доме, в двухкомнатной квартире, где проживала одинокая женщина лет пятидесяти.
  Замуж ей уже поздно, и детей нет, что обещало Михаилу спокойную жизнь в этой квартире с большой кухней и ванной комнатой, просторным коридором и комнатой Михаила больше двадцати метров.
Своё решение Михаил сообщил Сифе и тот в течение месяца оформил покупку квартиры на Михаила, в обмен на его официальный отказ от претензий на квартиру Саны.
 Одновременно он и Сана оформили свой развод и в ноябре Михаил, собрав свои нехитрые пожитки, приобретенные за двенадцать лет совместной жизни с Саной, переехал на новое место жительства. Так он стал самостоятельным москвичом с собственным жильём: не таким, конечно, как особняк у его заокеанского коллеги, но вполне достойным в сравнении с Нью-Йоркскими трущобами для негров и безработных.
В это время, в стране – России началась раздача государственного имущества в собственность граждан, что придумал некий рыжий чёрт по имени Чубайс: конечно, не он придумал, а его американские и израильские советники с одобрения ЕБоНа. Фокус заключался в том, что каждому жителю страны выдали бумажку под названием «ваучер», на которой было написано «десять тысяч рублей» - это как бы доля человека в имуществе страны: заводов, земель, пароходов и прочее.
В советское время, 10000 рублей стоила трехкомнатная квартира и на эту сумму, человеку с ваучером в руке, обещалась доля в имуществе страны. Но доля эта обещалась не сразу, а путем вложения этого ваучера в покупку акций конкретного предприятия. Допустим, некая фабрика стоит десять миллионов советских ещё рублей – значит, за тысячу ваучеров можно стать хозяином этой фабрики. Поскольку тысячи ваучеров не было ни у кого, то следовало собрать эти ваучеры вместе и потом на них как бы выкупить фабрику у государства.
По всей стране открылись пункты приема этих ваучеров, под гарантии государства об их сохранности, но можно было и самому гражданину передать свой ваучер кому-нибудь под будущую собственность в той же фабрике.
Михаил, получив свой ваучер, отдал его какой-то конторе «Гермес», которую рекламировало телевидение, а директор этой конторы обещал на собранные ваучеры купить Тюменскую нефтяную компанию – ТНК, и потом строить жильё на прибыли этой компании. Именно обещание строить жильё, в котором нуждался Михаил, и привлекало его в этой конторе.
Надо сказать, что через полгода контора «Гермес», бесследно исчезла, как и все остальные, а хозяином нефтяной компании стал некий гражданин Михельсон, в последствие, миллиардер на продаже нефти, принадлежащей всем людям, населяющим эту страну.
Но тогда, в ноябре, Михаил с надеждой отдал свой ваучер в надежные, как он считал, руки. Директор НИИ, в котором Михаил продолжал работать, вернее – числиться, поступил ловчее своих сотрудников. Он организовал в НИИ сбор ваучеров у сотрудников, чтобы на них, как он говорил, выкупить этот НИИ у государства и далее всем работать здесь уже как собственникам НИИ.
Большинство сотрудников отдали свои ваучеры директору, он прикупил ещё ваучеров на стороне – благо, что их продавали за бутылку водки, которую можно было купить на ту сумму, что была написана на ваучере – так раскрутилась инфляция. И через полгода, директор НИИ, которого они с энтузиазмом избрали на этот пост четыре года назад, вдруг оказался собственником основного корпуса института – на лабораторный корпус у него видимо не хватило ваучеров.
Завладев корпусом НИИ, директор ушёл с работы, и сотрудники избрали себе нового директора, который пообещал им сохранить институт и вернуть корпус НИИ в собственность коллектива. Однако, это обещание так и осталось обещанием и институт стал платить арендную плату за здание института своему бывшему директору, который горячо обещал на выборах заботиться обо всех сотрудниках, но озаботился только о себе.
Впрочем, это общая черта современных демократов России: говоря о народе и о заботах этого народа, они под народом понимают исключительно себя и заботятся только о себе. Но многие люди всё ещё верят их пустым обещаниям, что и позволяет этим прощелыгам находиться у власти, хотя их место среди уголовников на нарах в местах заключения.
Михаил уже начинал понимать свои демократические заблуждения, видя тот людской мусор, что всплыл на поверхность и под сладкоголосые напевы начал беспримерное разграбление страны, но вера в частное предпринимательство, которое спасет страну и обеспечит улучшение жизни всех, сохранялась в нём вопреки разуму - вот что значит умелая пропаганда и промывание мозгов.
 Эту пропаганду вели СМИ по заказам захвативших власть отщепенцев и выродков. Он пока не понимал, что инстинкты этих демократов сводятся к одному: урвать себе кусок пожирнее, по – шакальи, расталкивая остальных, в том числе: слабых, немощных и убогих – этого нет даже в волчьей стае.
Михаил в сохранение института уже не верил, как не верил и вновь избранному директору и понимал, что нужно подыскивать новое место работы, позволяющее жить без подработки грузчиком в магазине. И такое место работы ему предложил бывший тесть Семен Ильич в своем предприятии – ООО «Лабеан».
После переселения Михаила на новое место жительства и оформление его развода с Саной, тесть – уже бывший, позвонил ему по рабочему телефону и попросил зайти, когда будет возможность, чтобы переговорить о работе.
Сектор Михаила, от которого осталось всего трое человек, приходивших за пособием в дни зарплаты, уже давно ничего не исследовал и Михаил тоже посещал институт по свободному графику. Получив приглашение, он через пять минут был в кабинете Сифа – так бывшего тестя называла бывшая тёща Михаила.
 Сифа сидел в кресле, обложившись бумагами. Он кивнул Михаилу на стопки бумаг и сказав, что это деловые бумаги по его конторе « Лабеан», предложил присесть для беседы.
- Жаль, конечно, что у вас не сложились отношения с Саной, но дело прошлое, она довольна разводом и на тебя без обиды. Поэтому, как и обещал, я предлагаю тебе поработать у меня, где доходы в разы будут больше, чем ты имеешь в нашем институте. Я, кстати, тоже здесь только числюсь, из-за этого кабинета, чтобы не снимать помещение для моего заведения.
- В общем, моё ООО занимается посреднической деятельностью, хотя в уставе записаны и торговля, и обучение, и туризм, и научные исследования – всё, что может пригодиться, то и записано.
 Но по существу, все кто хочет обналичить деньги, может обратиться к нам, заключить фиктивный договор, самим сделать работы по этому договору, потом оплатить договор и получить у нас зарплату за якобы сделанную работу.
 Можно и просто получить деньги назад, за вычетом нашей комиссии, которая устанавливается по договоренности: чем больше оплата, тем меньше комиссия. И всё это делается по закону, никакой химии. Сана у меня числится бухгалтером, а мне нужен помощник – заместитель, на которого можно положиться, вот Сана и подсказала взять тебя, хотя прежде и была против. Всё-таки, вы столько лет были вместе, почти свой, а в этом деле чужих не используют. Сам знаешь – сейчас кругом одни жулики, возьмешь кого-нибудь со стороны, тот присвоит деньги и смоется, а тебе я доверяю.
- Что делать – я научу. Главное твоё занятие, Михаил, будет в поездках по таким НИИ, как наш, или на небольшие заводы, склады и прочие конторы. Поговоришь с директором, скажешь, что мы можем обналичить деньги, как бы потраченные на какую-то работу и вернуть им эти деньги за небольшой процент. Только не надо говорить с хозяином, но если хозяев несколько: сейчас это называется акционерное общество, то можно поговорить с одним из акционеров – они всегда готовы обмануть друг друга и присвоить деньги, а мы даем такой шанс.
- Сделаешь визитку, напишешь там, что ты являешься коммерческим директором ООО «Лабеан» и обязательно укажешь, что работаешь начальником сектора и в НИИ – для убедительности. Я макет визитки уже сделал. Так что предлагаю тебе карьерный рост: из грузчиков в директора, - закончил Сифа и рассмеялся.
- Сколько же я буду получать? - спросил Михаил. – Не получать, а зарабатывать, - поправил его Сифа. – Сколько денег принесешь, то половина наших комиссионных будет твоя, а остальное на расходы конторы и мне. Ну что? Согласен? Если нет, то у меня и другие кандидаты есть. Второй раз предлагать не буду, думай быстрее, до завтра.
- Что тут думать, - ответил Михаил, - попробую, времени у меня свободного много. Давайте, Семен Ильич, оформляйте меня на свою работу, только название вашей конторы какое-то странное.
- Ничего, привыкнешь,- хитро улыбнулся Сифа,- сам знаешь, что сейчас чем чуднее название – тем лучше. Ты вот свой ваучер в «Гермес» отнес, а некоторые в «Хопер – Инвест», «Менатеп» и другие подобные фирмы и ничего: людей обманывают, а они и рады, как дети, красивым названиям.
Но у нас всё будет без обмана – чисто посредническая деятельность по продаже воздуха: ведь сами мы ничего производить не будем, кроме бумажных договоров – я уже почти год так работаю. И никакого оформления на работу не будет: заказывай визитку, бери устав моей конторы и ищи заказы.
 Оформление договоров будешь делать здесь на компьютере, видишь стоит на столе в углу кабинета – у тебя в секторе тоже был компьютер – очень удобная вещь, но надо подучиться. Есть двухнедельные курсы платные – сначала туда, а потом за работу.
 Я дам объявление в рекламных газетах о нашей конторе, там будет и твой домашний телефон - предупреди соседку, чтобы отвечала на звонки и записывала телефоны, когда тебя нет дома, а за это будешь ей немного доплачивать. Давай приступай к работе с моей помощью.
Михаил окончил компьютерные курсы, посидел несколько дней в кабинете Сифа, научившись заполнять бланки типовых договоров и съездил пару раз с Сифом к заказчикам, вникая в тонкости общения с людьми при отмывании денег через их посредническую контору Лабеан.
 Через месяц Михаил самостоятельно нашел заказчика и оформил договор на исследование спроса покупателей стиральных машин, который заказал коммерческий директор объединения магазинов бытовой техники, где владельцем была немецкая фирма. Этот директор принес отчет, подписанный каким-то доктором наук, Михаил поставил на этот отчет свою подпись, Сифа поставил печать Лабеана, и дело было сделано. Комиссионные Михаила составили три месячных зарплаты в НИИ, что было весьма кстати. Так наступили времена, когда мошенничество стало цениться гораздо дороже, чем созидательный труд.

XXVI
Следующие три года Михаил прожил в суматохе своей мошеннической деятельности, в фирме, как стало принято говорить, своего бывшего тестя.
Желающие присвоить государственные или хозяйские деньги, обращались в конторы, подобные Лабеану, заказывали там выполнение каких-либо работ, не связанных с поставкой реальной продукции, кроме написания бумаг. Эти бумаги сами же и рисовали, сами принимали эти бумаги, оформляя всё это договорами, и перечисляли Лабеану деньги, которые Семен Ильич и возвращал им – за вычетом своих комиссионных.
В стране шел передел собственности, которую отнимали у государства или у тех, кто успел присвоить эту собственность раньше. Тотчас, новые совладельцы старались обманом от других, присвоить часть средств, пользуясь услугами контор, подобных Лабеану, а потому, недостатка в заказчиках у Семена Ильича, сиречь – Лабеана, не было, и Михаил получал свою долю от добытых лично им договоров.
Он начал откладывать часть получаемых денег с намерением подкопить средств и купить отдельную квартиру – мечту всей его московской жизни. И надо сказать, что дело близилось к завершению и если бы не рост цен на жильё, то его мечта уже сбылась бы.
Михаил начал приглядываться к объявлениям о строительстве и продаже жилья и иногда, вечерами, звонил по объявлениям в рекламных газетах, которые ему бесплатно бросали в почтовый ящик.
 Чтобы не зависеть от соседки, он установил себе отдельный номер телефона за плату, чего никак нельзя было сделать при народной власти, когда для получения телефона нужно было записаться в очередь и числиться в ней годами. Он же, заплатил 700 долларов США и через неделю был уже со своим собственным телефоном, хотя уплаченная сумма денег и была значительна.
Предпринимательская жизнь Михаила протекала однообразно и буднично: в погоне за заработком нельзя остановиться и передохнуть, рабочий день не знает границ и начинается с первым утренним звонком по телефону, а заканчивается таким же вечерним звонком без выходных и праздничных дней. Основное время уходило на поиск заказчиков, которые захотели бы через фирму Лабеан потратить деньги своих предприятий, чтобы Лабеан вернул эти деньги уже лично им.
Дело это рискованное и требовалась определенная репутация надежного партнера, которую и старался завоевать Сифа среди множества подобных контор, предлагающих услуги по обналичиванию денег. Михаил обзванивал различные конторы и фирмы с предложением услуг, потом встречался с людьми, которые заинтересовались его предложениями и, в случае успеха переговоров, заключался и оплачивался договор, обеспечивая его зарплатой.
Мошенничество в государстве Россия достигло гигантских размеров, центром афер была Москва и Михаил, обеспечивая себя приличным заработком, не имел времени на личную жизнь.
 Женщины у него так и не появилось – в коммунальную квартиру с соседкой не каждая пойдет, да и познакомиться с приличной дамой было негде, а привести проститутку, которые появились в изобилии на рынке сексуальных услуг, ему было противно. Опыт предыдущих связей, когда в близкие отношения с женщинами он вступал по влечению и никогда за деньги, тоже мешал пользоваться услугами проституток.
Спиртное Михаил не употреблял, спортом не занимался и проводил свободное время у телевизора за просмотром бесконечных криминально – любовных сериалов, иногда и засыпая при включенном ТВ.
 Даже своё сорокалетие Михаил встретил и провел в одиночестве: никто о нём не вспомнил и не поздравил, кроме матери, приславшей телеграмму, так как свой номер телефона он не сподобился ей сообщить. Бывшая жена Сана была в очередной поездке в Израиль, а друзей – приятелей он не имел.
Круг общения человека в обществе складывается из родственников, друзей, соседей по месту жительства и знакомых по работе. Родственников в Москве у Михаила не было, друзьями обзавестись не удалось за многие годы жизни в Москве, старых – новых соседей по жилью он не знал, а знакомые по работе так и оставались просто знакомыми без приятельских отношений.
Москва большой, даже громадный город, а всякий большой город изолирует каждого своего обитателя от родных, близких и просто знакомых людей, окружая человека множеством чужих, незнакомых и ненужных ему жителей и посетителей большого города.
Пространство и толчея большого города рвут родственные отношения, дружба здесь подменяется приятельством с редкими случайными встречами по случаю юбилейных дат или печального ухода из жизни общих знакомых, а любовь подменяется связью, при желании, неизвестной никому.
Житель большого дома в большом городе не знает и чаще всего не желает знать своих соседей даже по подъезду, даже по этажу, не говоря уже про соседние подъезды и соседние дома. Человек может прожить в большом городе десятки лет и не узнать, кто же живет с ним рядом, за смежной стенкой его квартиры в соседнем подъезде.
 Изредка встречаясь в лифте или на лестнице, соседи здороваются, не зная ничего друг о друге, кроме того, что живут рядом. Одинокий человек, проживающий в соседней квартире может тихо умереть, и никто из соседей не поинтересуется его участью, пока запах тлена не распространиться за пределы его квартиры: тогда дверь взломают в присутствии милиции, разложившееся тело уберут, родственники, если они найдутся, сделают ремонт и там поселятся новые жильцы – также неизвестные соседям, как и ушедший в мир иной прежний обитатель этой квартиры.
В советские времена, дух отчуждения людей большим городом, преодолевался открытостью и благожелательностью жителей, расселением людей вблизи больших и малых предприятий, которые строили жильё для своих работников поближе к месту работы, компактными микрорайонами.
 Люди, работая на одном предприятии, зачастую и жили рядом и выходя из подъезда, человек мог столкнуться со знакомым ему работником своего предприятия и продолжить вместе путь на работу, обсуждая известные им события и проблемы производственной жизни предприятия.
Выходя с предприятия по окончанию рабочего дня, можно было не спеша пройтись к своему дому, снова встретив знакомого попутчика и беседуя, вместе дойти до своего подъезда.
Поскольку, работа тогда не носила изнурительной погони за заработком, у людей, после трудового дня, оставались время и силы для вечернего досуга. Этот досуг мог заключаться в приятельской встрече в парке за кружкой пива – для мужчин, и женской встрече по обсуждению минувших событий личной жизни за чашкой кофе или мороженым в ближайшем кафе. Можно было совместно посетить кинотеатр для просмотра нового фильма.
Посещение кинотеатра, ещё несколько лет назад, было основным культурным мероприятием: ходили семьями, группами и парами на все новые кинофильмы и не реже раза в неделю.
 Зимой практиковались лыжные прогулки в парках или за городом. Театры по ценам на билеты были доступны всем слоям населения, даже студентам и пенсионерам. Все музеи были с бесплатным входом, чтобы советские люди проводили свои выходные дни с пользой, а не в бытовых заботах. В воскресение все магазины, кроме продовольственных, были закрыты и этот день посвящался только отдыху и развлечениям.
С реставрацией капитализма положение резко изменилось и суета большого города полностью разъединила людей. Заводы и фабрики закрывались и разрушались, люди переезжали на жительство в другие районы города и квартальная общность людей по месту работы и жительства перестала существовать. Каждый человек, нынче, предоставлен сам себе – даже в семье.
Культурный досуг стал недоступным в Москве большинству населения – даже посещение семьей кинотеатра делает заметную брешь в бюджете обычной семьи, не говоря уже о театрах. Единственным доступным видом досуга жителя большого города стали телевизор и бутылка водки или аналогичного дурманящего напитка.
 Но и ТВ, при множестве программ, стало разъединять людей даже в семье, потому что каждый смотрел, по возможности, свою передачу и потом, собравшись за обеденным столом, обсуждать увиденное было невозможно – каждый видел что-то своё.
Дружеские встречи заменило общение по телефону, и житель большого города стал в полной мере индивидуалистом, к чему стремилась и стремится действующая власть цель которой – не допустить единения людей и осознания большинством, неприемлемости своего нынешнего существования, чтобы гнетущее их меньшинство паразитов жило за счет народа в своё удовольствие.
Иная жизнь была и оставалась за пределами больших городов в деревнях, поселках и малых городах России. Там каждый житель знал почти всех своих посельчан: с кем-то соседствовал, с кем-то учился в школе, с иными работает вместе или работал прежде, и это не считая родственников близких и дальних, которые проживают там же.
Одинокий человек, приехав в город на жительство, так и останется одиноким, даже если заведет семью – семья тоже будет одинокой.
В малом городке или деревне у каждого жителя множество родственников, проживающих поблизости и постоянно общающихся между собой и даже одинокого приезжего человека, если он остается здесь на жительство, скоро начинают считать своим, а если обзавестись второй половиной из местных жителей, то сразу полгорода или деревни начинают числиться в родственниках.
 И соседи по месту жительства тоже не прячутся за дверьми подъездов многоквартирных домов, а живут на земле в отдельных домах или на несколько семей, вся жизнь которых проходит на виду. Если, одинокий сосед в течение дня не показался из дома, кто-нибудь обязательно навестит его, чтобы узнать: не захворал ли и не нужна ли какая помощь.
Летом, вечерами после работы и домашних дел, люди выходили во дворы и на улицы малых городов и деревень, чтобы пообщаться по-соседски, поговорить о текущих делах и заботах, поделиться горестями и радостями или просто перекинуться несколькими словами.
Посещение кинотеатра или киноклуба здесь почти обязанность и новый фильм крутился в прокате столько дней, пока его не посмотрят все желающие сельчане. Особенной популярностью пользовались индийские фильмы – мелодрамы с песнями и танцами.
В этих поселках сохранялся общинный уклад жизни и городской индивидуализм ещё не отравил человеческие жизни и судьбы.
 Однако, приметы подлого времени уже появились и там. Люди стали меньше общаться, безработица многих озлобила в поисках средств к существованию, безысходность жизни заставляла многих людей тянуться за стаканом самогона: на водку денег нет, а где пьянство там и злоба и дикость поступков и пьяные слезы по утраченной благополучной жизни в недалеком прошлом. Но и сквозь эти камни, придавившие людские судьбы, всё ещё пробиваются поредевшие всходы прежней общинной жизни всем миром.
Михаил часто вспоминал просьбы матери, в его нечастые и недолгие приезды на родину, вернуться домой из его одиночества в Москве к прежней спокойной жизни среди знакомых ему и всё ещё доброжелательных людей.
 Но отрава городской бесполезной и бессмысленной жизни в людской толчее уже глубоко проникла в душевную сущность Михаила, одиночество вечерами у телевизора не угнетало, а воображение продолжало рисовать ему призрачные картины устройства его благополучной жизни, подобной той, что заполонила экраны телевизоров по всем программам ТВ.
 Всё казалось: вот мелькнет жар птица удачи, и он схватит её за хвост и уже не упустит – так сорокалетний мужчина грезил в мечтах, как семнадцатилетний юноша, каким он приехал за успехом в Москву.
И такие успехи медленно, но уже вырисовывались в повседневной будничной суете и погоне за деньгами. Пусть на основе мошенничества, но он скопил некоторую сумму денег, необходимых для покупки скромной однокомнатной квартиры, занимаясь деятельностью в конторе Лабеан под началом бывшего тестя.
И потом: мошенничеством занимался не он, а его заказчики, которые путем несложных махинаций прикарманивали деньги предприятий, где работали руководителями, но не первых ролей. Именно они присваивали деньги путем заключения фиктивных договоров, а Михаил и, конечно, Сифа, только обеспечивали этих мошенников инструментом. Так слесарь в ремонтной мастерской изготавливает ключ по оттиску, принесенному клиентом, не зная, что этот оттиск сделан втайне от хозяина и вскоре эта хозяйская квартира будет ограблена. Но слесарь не виноват: он делал ключ взамен, якобы, утерянного, и взял плату только за сою работу – как и Михаил, получал плату за оформление договоров.
К исходу третьего года своей работы в Лабеане, Михаил начал подыскивать вариант покупки квартиры, располагая, как он считал, нужной суммой долларов, хранившихся в его комнате в укромном месте. Дело в том, что хранить деньги в рублях было невозможно – эти рубли обесценивались прямо на глазах и за три года цены на житейские товары возросли почти в тысячу раз с начала гайдаровских реформ, если считать в рублях и лишь немного возросли, на проценты, - если считать в долларах.
В очередной раз мечтам Михаила не суждено было сбыться. Осенью, бывший тесть предупредил Михаила, что уезжает на месяц в отпуск и оставляет контору Лабеан на его попечение. Дела Михаила заключались в обычном поиске клиентов, оформлении новых договоров и подготовки бумаг на выполнение предыдущих обязательств, чтобы заказчики перечисляли деньги, которые им вернёт Семен Ильич, возвратившись из отпуска. Такая процедура была и в прошлые годы, и Михаил успешно выполнял свои обязанности. Так он поступил и в этот раз.
Прошел месяц, Семен Ильич задерживался с возвращением из отпуска и клиенты, которые уже перечислили деньги, начали беспокоить Михаила телефонными звонками: когда эти деньги предприятий вернутся в их собственные карманы?
 Михаил несколько раз звонил на квартиру Сифе, но там никто не отвечал. Прошло ещё несколько дней, и на очередной звонок Сифе ему ответил чей-то голос, что Семен Ильич здесь больше не проживает, а его квартиру арендует иностранная фирма «Айсберг», для своих сотрудников.
Такой ответ насторожил Михаила: перед своим отъездом. Сифа ничего не говорил о сдаче квартиры в аренду и своём переезде на другое место жительства в Москве. Он позвонил на квартиру Сане и там услышал подобный ответ, что квартира сдана и проживают в ней посторонние ему люди. Михаил позвонил в банк, куда он иногда справлялся о поступлении средств на счет Лабеана и ему ответили, что на счету денег почти нет, и последнее снятие денег было неделю назад лично гендиректором Фалисом.
Только тогда Михаил понял, Семен Ильич кинул его, как говорилось в среде начинающих предпринимателей, на бабки, которые ему причитались в виде комиссионных.
Он стал обзванивать бывших знакомых Саны и Сифа, пока кто-то не ответил ему, что Семен Ильич уехал на постоянное жительство в Израиль со всем своим семейством: семья уехала раньше, а сам Сифа примерно неделю назад.
 Михаил кинулся в НИИ, открыл кабинет Сифы, где стоял компьютер и начал рыться в памяти компьютера, пытаясь найти данные о заключенных договорах, оплата по которым уже прошла, но денег своих Михаил не получил. Оказалось, что все сведения о работе Лабеана из компьютера удалены, исчезли и дискеты, дублирующие сведения из компьютера на случай его поломки. Более того, под дверь кабинета Сифы, который он, с развалом НИИ, арендовал у владельца корпуса, прихваченного бывшим директором в свою собственность и к этому времени уже продавшего этот корпус и уехавшего жить за границу, была подсунута бумага с просьбой сдать ключи от комнаты, в связи с окончанием срока аренды и неуплатой за предыдущий месяц.
Михаил был возмущен коварством бывшего тестя: надумал уехать – скатертью дорога, но контору Лабеан можно было передать ему, и он продолжал бы деятельность, уплачивая небольшой процент тестю, а теперь он остался без работы и без заработка.
- Наверное это Сана отомстила мне за бесполезные годы совместной жизни, - думал Михаил в бессильной обиде на всё семейство Фалисов.
Делать было нечего: Михаил взял компьютер себе домой – к этому времени такие компьютеры стоили уже немного и, видимо поэтому, Семен Ильич не продал его перед отъездом. Сдал ключи от комнаты, без уплаты задолженности по аренде, которую он предложил взыскать с Фалиса Семена Ильича, уехавшего на постоянное место жительства в Израиль, и стал думать, как ему жить дальше.
К этому времени, вся государственная собственность, представляющая хоть какой-то интерес, была уже поделена между ловкими людьми, в основном, нерусской наружности.
 Заводы, фабрики и прочие заведения, располагающие землей и зданиями, оказались в нечестных руках различных проходимцев, которых пропаганда называла эффективными собственниками. Эти собственники, не умея организовать производство или не желая заниматься полезным делом, в целях сиюминутной наживы продавали оборудование по цене металлолома, распродавали здания и территории под магазины, склады или застройку, выбрасывая работников на улицу.
Особую привлекательность имели предприятия по добыче полезных ископаемых, особенно нефти и газа, продажа которых приносила баснословную прибыль, поэтому, все шахты, рудники и промыслы заимели своих владельцев, которые перепродавали достояние недр, принадлежащее всему народу, а вырученные деньги переводили на хранение за границу, потому что не имели уверенности, что грабеж страны будет продолжаться вечно.
Это подтверждал и опыт Белоруссии, где народ, обжегшись на демократах, выбрал себе порядочного руководителя, который остановил грабежи и хищения народной собственности и начал восстанавливать страну, пришедшую за три года демократии в полный упадок.
В России такого человека не нашлось и пьяница ЕБоН давал проходимцам зеленый свет на дальнейшее разграбление страны Россиянии.
Два года назад, вспоминал Михаил, чтобы облегчить разграбление страны и устранить последние препятствия в виде народных советов, избираемых населением, Ельцин, осенью 1993-го года организовал государственный переворот и захватил всю власть в стране, разогнав советы. Эти советы, впрочем, оказали слабое сопротивление банде Ельцина, поскольку к этому времени он окружил себя себеподобными существами, жаждущими только власти и денег и ничего более.
Михаил и тогда принял участие в процессе демократизации страны. Но уже не на стороне Ельцина, в котором успел разочароваться, а на стороне Верховного совета, который располагался в том же Белом доме, за защиту которого он получил медаль от Ельцина.
 Именно тогда Михаил начал мысленно называть Ельцина – ЕбоНом, как его называла бывшая сотрудница Мария Николаевна, уже ушедшая из НИИ на преподавание доцентом в учебный институт, где – как и все учителя, перебивалась с хлеба на квас.
ЕБоН издал указ о роспуске Верховного совета и назначении новых выборов. Совет не признал этого указа и, согласно конституции, отстранив Ельцина от власти, стал ждать, что тот добровольно уступит закону.
 Но попробуйте у пьяницы отнять бутылку с водкой: тот пойдет на любое преступление, чтобы оставить эту бутылку у себя – власть для подобных мерзавцев это такое же спиртное, что и алкоголь для пьяниц, а ЕБоН жаждал власти и был алкоголиком, и потому пошел на кровавое преступление, лишь бы удержать власть и бутылку.
Михаил тогда ходил каждый день к Белому дому – даже клиентов для Лабеана не искал. Он слушал у Белого дома призывы к сохранению конституции, стоял вместе с другими людьми на площади, охраняя Верховный совет от приспешников ЕБоНа, как прежде охранял этого ЕБоНа от советской власти в лице вялых членов ГКЧП.
 Но ЕБоН не был ещё таким вялым, как члены ГКЧП, и осушив очередной стакан водки он устроил провокацию с гибелью людей, а потом и расстрелял из танков вялый Белый дом вместе с его защитниками под овации демократической общественности в стране и за рубежом.
В ту расстрельную ночь, Михаил, как всегда, накануне вечером ушел ночевать домой. Посмотрел по ТВ якобы нападение защитников Белого дома на Останкинскую телебашню и лёг спать, а проснувшись утром и включив телевизор, он увидел в прямом эфире расстрел из танков Белого дома, куда намеревался приехать после завтрака.
 Большинство жителей Москвы, как и Михаил, увидев расстрел Белого дома, остались сидеть по домам, а ЕБоН со своими подельниками, захватив всю власть в стране, начали беспримерное в истории разграбление собственной страны, какое не снилось даже немецко-фашистским оккупантам.
 После грохота танковых пушек, ЕБоН провернул новые выборы в Думу, как назвали новый представительный орган власти вместо Верховного совета по новой ельцинской конституции, по которой эта Дума уже ничего не решала.
Михаил порадовался тогда, что не попал под расстрел у Белого дома и решил больше никогда не участвовать в политике. Он сосредоточил всё внимание и всё своё время на зарабатывании денег и эту возможность ему давал Семен Ильич работой в Лабеане, которая так внезапно прекратилась вместе с отъездом работодателя в Израиль вместе с семьей и деньгами.

XXVII
После тайного отъезда Сифа за границу, размышления Михаила о дальнейшей жизни привели его к решению основать такую же контору, как и Лабеан, но уже на своё имя.
Регистрация таких фирм, как их называли на иностранный манер, вместо контор, занимала немного времени и стоила недорого, а деньги у Михаила были на покупку квартиры, от чего пришлось отказаться до лучших времен.
За неделю Михаил подготовил все необходимые документы и зарегистрировал фирму под названием «Былина» с уставом, полностью скопированным от Лабеана и по своему адресу и телефону.
 Можно было приступать к поиску клиентов, но вскрылось неприятное обстоятельство. Оказалось, что Семен Ильич не расплатился с несколькими клиентами, которые начали звонить Михаилу по этому телефону, с его визитки от Лабеана, и требовать денег согласно договоренности. Михаил объяснял, что Лабеан закрылся, а директор уехал в Израиль и обманутые заказчики, которые сами хотели обмануть свои предприятия, отстали: все, кроме одного, перечислившего большую сумму для обналички, а договор ему закрывал Михаил.
Этот заказчик несколько раз звонил Михаилу, потом отловил Михаила в НИИ и, не слушая его объяснений, угрожал тяжелыми последствиями. Михаил отмахнулся, что он здесь ни при чем, и думал, что заказчик отстанет, но ошибся.
 Однажды, днем, послышался звонок в дверь квартиры и Михаил, машинально, открыл дверь, думая, что это к его соседке, которая ушла на работу. В квартиру ворвались трое, сбили его с ног, так что он даже не успел их разглядеть, кроме кожаных курток, в которых ходила половина жителей Москвы.
Бандиты завязали Михаилу глаза, затащили его в комнату, связали ноги-руки и положили на диван. Затем они провели обыск в его комнате, нашли в шкафу, в стопке белья сбережения Михаила на квартиру, забрали деньги и, развязав ему руки, сказали, что если он пошевелится или снимет повязку с глаз – то они его пристрелят, быстро удалились прочь.
 Услышав стук закрывающейся двери, Михаил стянул повязку с глаз, развязал ноги и огляделся: всё было на своих местах, ничего не разбито и не разбросано – видно, что работали профессионалы. Он метнулся к шкафу – денег, конечно, не было и что их нашли, он слышал из возгласов налетчиков.
 Небольшая сумма денег хранилась ещё в пиджаке костюма в шкафу – она и уцелела. Кто были эти налетчики - он не знал, но подозревал, что всё это организовал обманутый его тестем заказчик: о чём он и поспешил доложить в милиции, куда пришел и написал заявление о краже и нападении.
 Участковый милиционер прошелся с Михаилом до квартиры, осмотрел всё и сказал, что на ограбление это не похоже, а скорее инсценировка, да и сумма украденных денег большая, чтобы хранить её в квартире с соседями. Поэтому, Михаилу не стоит рассчитывать на поимку преступников, примет которых он тоже не запомнил.
Заказчика, на которого грешил Михаил в организации ограбления, вызвали в милицию, допросили и он подтвердил, договор с фирмой Лабеан у них был, он выполнен полностью, деньги Лабеану перечислены, есть акт приемки, и претензий у него никаких нет. Сказать следователю, что почти все деньги по договору Лабеан должен был вернуть заказчику наличными, Михаил не мог – иначе попал бы под суд за мошенничество.
Тем дело и закончилось. Когда Михаил уходил из милиции, следователь посочувствовал ему и сказал, что гражданин Фалис, основатель фирмы Лабеан, был, наверное, большой прохвост, если не побоялся открыто назвать таким именем свою контору.
- Сейчас много таких контор с причудливыми названиями, - возразил ему Михаил.
- Конечно, есть много подобных. Но вы прочтите это название задом наперед и всё поймете. Удивительно, что за всё время работы с этим Фалисом, вы так ничего и не поняли. Наверное, поэтому вас и ограбили, в чем лично я не сомневаюсь, но помочь не смогу – даже за деньги, - возразил следователь прощаясь.
 Михаил прочитал название фирмы, как и советовал следователь и ещё больше вознегодовал на Семена Ильича: тот не только подставил Михаила и фактически ограбил его, но и лишил возможности на защиту при таком названии конторы.
Так закончилась предпринимательская деятельность Михаила, потому что он побоялся продолжить мошенничество самостоятельно. Получилось, что путем махинаций с помощью тестя, он заработал деньги, которые у него украли настоящие воры по чьей-то подсказке.
 И потом, проживая в демократической России, Михаил неоднократно убеждался, что вся эта демократия сводится к одному: обмануть других и присвоить результаты их труда можно свободно и безнаказанно, так же, как шакалы рвут на части свою добычу – загрызая слабых, своих и чужих.
С мечтами о квартире и зажиточной жизни пришлось расстаться: на время – как думал Михаил, и начинать надо с поисков работы для простого выживания.
 НИИАХ, где работал Михаил, развалился окончательно ещё год назад. Бюджетное финансирование подобных НИИ прекратилось полностью с приходом во власть демократов во главе с Ельциным, который дал полную свободу действий своему окружению, типа гайдаров, чубайсов и прочих лифшицев, в планы которых поддержка науки не входила.
 Эта банда действовала по принципу: чем хуже – тем лучше, подразумевая, что если хуже для страны, то лучше им лично для грабежа и обмана. Даже мать писала Михаилу, что жить стало ещё хуже после захвата Ельциным власти: пенсию перестали повышать с ростом цен и выдавали её с задержками, а цены растут, и даже у них в поселке многие живут на грани голода.
В своем НИИ, вернее его останках, Михаил продолжал числиться, но без зарплаты, как и несколько десятков других сотрудников, ютившихся в нескольких комнатах лабораторного корпуса.
Основной корпус был украден у НИИ бывшим его директором и продан, а в лабораторном корпусе большинство помещений сдавалось в аренду, в счет платы за которую остатки НИИ продолжали числиться действующим институтом, с выплатой небольшой зарплаты только нескольким руководителям, охране и уборщицам, а все оставшиеся сотрудники считались в отпусках без содержания.
Михаил раз в неделю заходил в НИИ, посещал свою бывшую лабораторию, вспоминая спокойную и вполне обеспеченную жизнь в прежние времена и удивляясь своему недовольству тогда и той жизнью.
Посидев в лаборатории, он обычно заходил в дирекцию, чтобы справиться: не грядут ли перемены к лучшему и, убедившись, в отсутствии таких перемен, уходил прочь для добывания средств к существованию.
Михаил часто вспоминал удивление американцев во время своей командировки в США, когда его коллеги объясняли, что их НИИ существует за государственный счет, и можно всю жизнь проработать на одном месте ни разу не задумавшись о добывании денег на научные исследования и свою зарплату. Американцы считали это невероятным достижением и завидовали русским ученым, а те, в свою очередь, завидовали обеспеченной жизни американцев.
Теперь и в России все жители сменили свою уверенность в будущем на призрачную погоню за деньгами, где успеха достигали лишь немногие, например.
 Нынешний директор НИИ, организовал малое предприятие, через которое проворачивалась арендная плата за сдаваемые помещения НИИ и этой платы директору с приближенными лицами вполне хватало на обеспеченную жизнь, тогда как все остальные сотрудники только числились в НИИ, не получая даже минимальной зарплаты.
 Покидая институт до следующего своего посещения, Михаил шел в магазин, где снова подвизался грузчиком, чтобы заработать на пропитание – предпринимательскую деятельность по отмыванию денег он прекратил из опасения снова подвергнуться нападению бандитов, появившихся во множестве, потому что все предприниматели были потенциальными жертвами этих бандитов, многие из которых носили милицейские погоны.
Кроме бандитов всех мастей, появился и невиданный в прежние времена терроризм – это когда бандиты запугивают и убивают невиновных людей, чтобы запугать власть, такую же преступную, как и бандиты. В это время шла война в Чечне, которую затеял Ельцин, чтобы отвлечь внимание людей от разграбления страны. Чечня откликнулась на призыв ЕБоНа брать суверенитета столько, сколько смогут они проглотить, и решила выйти из состава России.
Чеченцев с многовековой бандитской историей, все другие кавказские народы считали разбойной нацией, и Михаил помнил, ещё проживая на Кубани, что местные жители опасались чеченцев, непривыкших к обычному труду. Как-то в их поселок приехала группа чеченцев учиться на механизаторов в местном училище сельского хозяйства, так уже через полгода почти всех этих чеченцев милиция пересажала за хулиганство и воровство.
Ельцину надо бы отпустить Чечню восвояси, и через годик они бы сами приползли обратно или перекупить чеченских вожаков, но вместо этого он затеял с ними большую войну, которая длилась уже год, неся гибель и страдания и русским и чеченцам, но принося наживу верхушкам власти России и Чечни.
Ухудшение жизни в стране, ЕБоНовцы списывали на войну в Чечне, под шум стрельбы прихватывая в личную собственность всё, что ещё уцелело от воровской приватизации народного достояния.
Об этой приватизации следует сказать отдельно. Ебоновские экономисты, типа дауноподобного Гайдара, решили раздать все достояние страны, включая недра, в личное владение частных собственников, которые, якобы, будут эффективно развивать предприятия, платить налоги, обеспечивать людей работой и от этого всем будет жить лучше и веселее.
 Для проведения приватизации выпустили ваучеры – бумажки на долю имущества страны каждого её жителя. Эти бумажки надо было вложить в предприятие, участником собственности которого человек хотел стать и владеть частью этого предприятия, уже как акционер. Прикупив ещё ваучеров у других людей, которые продают ваучеры не желая возиться с акциями, можно было стать единоличным собственником какого –нибудь предприятия и распоряжаться им по своему усмотрению.
 Как уже говорилось, Михаил сдал свой ваучер в контору под названием Гермес, которая обещала ему хороший куш – аналогично поступили и большинство других жителей страны, поскольку денег на покупку этих ваучеров не было почти ни у кого. Потом конторы по сбору ваучеров бесследно исчезли, а хозяевами страны стали известные теперь личности, в основном, нерусской наружности. Под шум войны в Чечне никто, как и Михаил, не понял эту комбинацию, но дело было сделано и, например, их директор НИИ завладел основным корпусом, который вскоре продал и уехал жить за границу.
Новые собственники, или как их стали называть «новые русские», не умея управлять заводами, распродавали их оборудование, сдавали корпуса в аренду под склады и торговые конторы, которые стали называться офисами, выбрасывая работников бывших заводов на улицу.
 Например, громадный завод в Москве – ЗИЛ, производивший грузовые автомобили, где работали более ста тысяч людей, вдруг оказался в собственности небольшой компании «Микродин», которая спекулировала бытовой электронной техникой. Эта компания начала распродажу оборудования, завод стал чахнуть и вскоре совсем остановился, и почти в центре Москвы образовался громадный пустырь с полуразрушенными цехами, как памятник победе демократии.
Взамен украденных заводов, жителям страны разрешили оформлять в собственность их квартиры, в которых они проживали и которые считались собственностью государства. На самом деле, эти квартиры и так были собственностью граждан, нельзя только их было продавать, но и отнять квартиру у семьи тоже было нельзя ни под каким предлогом.
Михаил и без приватизации уже жил в комнате, купленной бывшим тестем, и имел на руках бумагу, где было записано, что комната является его собственностью.
Народ понимал уже, что обманут и даже такой сторонник демократии, как Михаил, чувствовал личную несправедливость этой приватизации, от которой ему ничего не досталось, но работу он потерял, как и спокойную жизнь с надеждой получить бесплатную квартиру.
 Сущность приватизации ему объяснила Мария Николаевна, его бывшая сотрудница, перед уходом из НИИ на преподавание в ВУЗе.
 – Поймите,- говорила она Михаилу и его подручному Сергею, - предприятие работает и приносит прибыль, на которую вы все получили образование, жильё, бесплатную медицину и работу в НИИ, а теперь эта прибыль будет уходить владельцу, и вы все останетесь с голым задом, как наш директор оставил нас без институтского корпуса.
 И если кто-то получает большие доходы без увеличения производства, то у множества людей эти доходы снижаются, потому что, поделить можно только то, что произведено и если у кого-то в тарелке густо, то у других будет пусто.
Абрамович имеет доходы как миллион медсестер, строит себе дворцы и яхты, а медсестры находятся на грани голода, потому что этот Абрамович отобрал и присвоил себе половину зарплаты медсестер, а власть защищает и охраняет таких абрамовичей.
 В Москве закрылись или остались существовать только на бумаге, сотни НИИ, подобных нашему, потому, что у демократов нет денег на их содержание. Эти деньги тоже кто0то присвоил. Производство в России сократилось после разгрома СССР в два раза, тогда как в войну с немцами только на четверть. Получается, что демократия хуже фашистской оккупации и русские вымирают по миллиону в год без всяких расстрелов и концлагерей.
 Вы тоже остаётесь сидеть здесь со смешной зарплатой, которой не хватает даже на хлеб с квасом, а всё надеетесь на какие-то доходы. Опомнитесь, но будет поздно,- закончила тетя Маша, как её называли в отделе, свою речь и начала собирать вещи.
В этих размышлениях Михаил подошел к магазину и приступил к своей работе грузчиком – специальность, которую он получил от демократов, вместо должности начальника сектора в НИИ.
Михаил, крепкий сорокалетний мужчина, легко справлялся с работой грузчика в магазине, разгружая с машин ящики и лотки с продуктами и подтаскивая их, по мере надобности, к прилавкам и стеллажам. Двое его напарников к обеду успевали принять водочки и Михаил, как непьющий, ворочал ящики и лотки за троих, получая от директора повышенную зарплату за каждый отработанный день.
Обычно, в конце дня, дежурный администратор выдавал ему оговоренную сумму денег, иногда добавляя к ней несколько лотков с продуктами, срок годности которых истек несколько дней назад, и не было возможности перебить эти цифры на упаковке товаров. Двое его напарников получали в середине дня бутылку водки с закуской, а в конце дня ещё по бутылке и просроченные продукты, что вполне устраивало их, живущих только ради выпивки.
Безотказный, исполнительный и абсолютно непьющий Михаил ценился руководством магазина, и заработка грузчика ему вполне хватало на житьё – бытьё: не в пример зарплате ученого, что иногда платили ему в НИИ в последние годы его существования.
Всё же, Михаил был недоволен своим положением грузчика, и искал более чистой и легкой работы с лучшим заработком, и такая работа нашлась – охранником в банк. Шла война в Чечне, всюду говорили о террористах, прихваченная собственность нуждалась в защите, и повсюду организовывались частные охранные предприятия – ЧОПы, где можно было подучиться на охранника и далее служить в охране предприятия, магазина или лучше всего – в банке, где и платили больше, и в тепле, и чистоте.
 Михаил записался на курсы охранников, отучился там две недели, получил удостоверение и его, как человека с высшим образованием и интеллигентной внешностью, послали охранять банковский офис - неподалеку от места жительства, что было весьма удобно.
Работа в охране была востребована: наверное, миллионы прежних тружеников страны работали в охране, и Михаил уже не стеснялся своего нового положения, встречаясь случайно со знакомыми, посещающими этот банк.
Его место было у входной двери, где он встречал посетителей и, при необходимости, подсказывал: куда надо обратиться. На дежурстве он стоял в строгом черном костюме, белой рубашке и при галстуке, что редко позволял себе в бытность работы начальником сектора в НИИ, где продолжал, впрочем, числиться, не получая зарплаты.
 Дежурил он шесть дней в неделю с утра до вечера, через неделю и получалось, что половина месяца была совершенно свободна от работы: можно было бы получить какую-то квалификацию, например по компьютерам, где требовались специалисты, и была высокая зарплата, но Михаил обычно проводил свободную неделю на диване у телевизора.
 Щелкая пультом, он выискивал интересующие его передачи, а интересовали его путешествия и приключения с обогащением персонажей в итоге преодоления придуманных трудностей – именно такие передачи и заполняли экраны телевизоров с утра и до глубокой ночи. Он заметил, что большинство интересных передач шло после полуночи и чтобы их смотреть, надо не идти на работу утром.
 Получалось, что эти передачи идут для безработных или обеспеченных бездельников и в этом был смысл: отлежав ночь у телевизора, человек просыпался на следующий день к полудню, туда – сюда и снова ночное бдение у экрана – некогда задуматься об окружающей жизни и своем месте в ней. Помнится, в СССР все передачи ТВ, кроме учебной программы, заканчивались до полуночи, любые фильмы и того раньше, поскольку вся страна работала созидательным трудом и ТВ обслуживало именно работающих людей.
Прошло несколько месяцев, наступила весна, и Михаилу инстинктивно захотелось перемен: за зиму одиночества он совершенно одичал. Пару раз приводил домой проституток с улицы, которых развелось во множестве, а где конкуренция там, по законам рынка, цены снижаются, и услуги проституток ценились довольно дешево.
 Но общение с женщинами, для которых секс – это работа, не приносило ему ни морального, ни физиологического удовлетворения: хотелось привычной близости с женщиной по взаимному согласию – пусть без так называемой любви, но по взаимности и скоро такой случай представился.
В офисе банка работала уборщицей молодая женщина по имени Мария, или, как её называли банковские служащие, Маша. Она, также как и Михаил, работала через неделю, с утра до вечера протирая пол влажной тряпкой, а утром, до прихода посетителей и служащих, протирала столы, стойки и мебель от пыли и грязи берущихся неизвестно откуда.
 Особенно много работы ей выпадало в ненастные дни, тогда она дежурила у входа рядом с Михаилом и протирала пол буквально за каждым посетителем, поскольку управляющий этим отделением банка не терпел даже малейших следов грязи, заносимой клиентами банка с улицы.
Во время таких совместных дежурств у дверей, Михаил постепенно разговорился с Машей, незаметно они перешли на «ты» и, как принято среди русских людей, начали делиться своими заботами и радостями.
 Забот хватало, а радостей было немного. У Михаила радостей, кажется, не наблюдалось вовсе, а у Маши единственной радостью была её десятилетняя дочь. Маше было тридцать лет, окончила пединститут в соседней с Москвой области, во время учебы вышла замуж за старшекурсника и родила дочь. Учебу пришлось прервать и уехать с ребенком домой к матери, тоже учительнице, в маленький городок.
Пока Маша занималась дочерью, её муж окончил институт и уехал в Израиль, даже не разведясь с ней, и пришлось оформлять развод заочно. Институт она всё же закончила и начала работать в своем городке учительницей литературы в профессиональном училище.
 Когда жизнь в стане переменилась, училище закрылось за ненадобностью новой власти, она осталась без работы, а на учительскую зарплату матери прожить было невозможно, как и найти работу.
 Оставив дочь на попечение матери, Мария приехала в Москву и с помощью подруги по институту, проживавшей здесь, устроилась работать уборщицей в этот банк, где зарплата уборщицы в несколько раз выше, чем учительницы в районном городке и вот уже два года Маша работает здесь вахтовым методом: неделю работает, проживая в общежитии, а свободную неделю живет дома, куда уезжает закончив смену.
 В итоге получается неплохой заработок, хотя значительную часть приходиться отдавать за комнату в общежитии, которую она снимает вместе с такой же приезжей женщиной.
Михаил скуповато и отрывками рассказал Маше и свою историю жизни, опуская подробности и делая упор на том, что живет один, имея комнату в квартире с пожилой соседкой.
 В обеденный перерыв, иногда, они вместе пили чай с бутербродами в подсобном помещении офиса для обслуживающего персонала. Маша оказалась непосредственной провинциалкой с отзывчивой и доброй душой, не приемлющей московского образа жизни, с её отчужденностью от судеб окружающих людей и стремлением добиться успеха за счет других.
 Она иногда жаловалась, что возвращаясь из дома, частенько застает в общежитии сожителя своей соседки, который живет там в её отсутствие: он выпивающий и она боится оставлять вещи, которые приходиться всякий раз увозить и привозить обратно. За общежитие она платит за месяц, а живет только две недели, что обходится дороговато, даже по московским меркам.
Слушая жалобы Маши на бесприютную жизнь в Москве, Михаил однажды предложил ей поселиться у него: места хватит и он непритязателен. Это предложение было равносильно предложению на сожительство, и Михаил не надеялся, что Маша его примет, но она, немного подумав для приличия, неожиданно согласилась и в этот же вечер прямо с работы они вместе уехали к Михаилу.
По пути он забежал в магазин, взял бутылку шампанского, кое-какой еды, торт и ввёл Машу в свою комнату. Соседки не было дома: она дежурила сутками консьержкой в доме для богачей, которых появилось в Москве уже достаточно много, чтобы заселяться в элитные дома с прислугой и дежурной на входе в подъезд.
Вместе они накрыли на стол, Михаил налил Маше шампанского, и она выпила за своё новоселье, очень удивившись на то, что Михаил не пьет даже шампанского. Тот в очередной раз объяснил свою аллергию на спиртное и и Маша больше не настаивала, однако сама осушила пару бокалов, чтобы скрыть своё смущение перед предстоящим ночлегом – диван в комнате был только один и , очевидно, что ей придется спать вместе с Михаилом, ну а что происходит, когда мужчина и женщина спят вместе им, взрослым людям, объяснять не приходится.
Михаил разобрал диван, застелил постель, погасил свет, оставив настольную лампу и, приобняв Машу, подтолкнул её к дивану. Она выскользнула из-под его руки и попросила какую-нибудь рубашку, чтобы переодеться и принять ванную. Михаил порылся в шкафу и подал ей халат Саны, который он прихватил при переезде: этот халат был почти новый и выглядел как мужской, потому Сана его и не одевала.
 Маша взяла халат и ушла в ванную, а Михаил разделся, вышел на кухню и намочив полотенце, тщательно протер всё тело, чтобы удалить все запахи, накопившиеся за целый день дежурства, и вернувшись в комнату лег на диван ближе к стене.
Через несколько минут вошла Маша и сбросив халат, юркнула к нему под одеяло. Её тело было ещё влажным и пахло цветочным мылом – шампуни у Михаила не было.
 Михаил прижался к её губам и нетерпеливо, но осторожно овладел ею – упругое женское тело забилось в его руках. Он долго не знал женщину, по видимому и Маша воздерживалась, и их близость закончилась быстрым взаимным оргазмом: настолько быстрым, что они не успели прочувствовать эту близость.
 Михаил сполз к стенке, а Маша, полежав немного в оцепенении, встала и взяв халат ушла снова в ванную. Вернувшись, она скользнула под одеяло и прижавшись к нему, прошептала: - Ты не думай, что я так легко могу лечь в постель к мужчине. Просто я давно тебя приметила и ждала твоего приглашения – не самой же предлагать себя первой.
-Да, я тоже чувствовал твоё притяжение, - ответил Михаил, обнимая прижавшуюся к нему женщину, ставшую мгновение назад близкой и родной.
 Именно интимная близость роднит мужчину и женщину, а не какие-то сантименты и брачные узы: есть взаимное желание близости, значит эта женщина тебе родная. Всё другое это разновидности проституции, даже в браке с детьми и неважно, оплачивается это деньгами или услугами, например, пропиской в Москве и квартирой, как это было у Михаила с Саной, о которой он почему-то вспомнил, обнимая новую и ещё незнакомую ему женщину.
От этих мыслей у Михаила вновь возникло желание близости и, поласкав податливое тело Маши, он вновь овладел ею, ощущая встречное стремление женщины к любовной близости. В этот раз, когда первый взрыв страсти прошел, и пришло сильное и ровное влечение, они долго и осторожно приспосабливались друг к другу, как бы изучая чувства и тело партнера, пока страсть не разгорелась вновь и не захлестнула их обоих в сладко – мучительном любовном порыве.
 Потом, Михаил обессилено скатился к стенке дивана, Маша благодарно прижалась к нему сбоку, полежала немного, вздохнула и нехотя направилась в ванную, чтобы выполнить необходимые процедуры, исключающие беременность – в эту свою первую ночь близости они не соблюдали осторожности, как и многие другие, вступающие впервые в совместные интимные отношения по взаимному влечению.
Когда Маша вышла, Михаил вспомнил, как однажды – ещё комсомольским активистом в институте, он добивался взаимности от сокурсницы, заманив её в комнату комитета комсомола, ключи от которой он взял у секретаря, объяснив откровенно для чего ему это нужно.
 Секретарь одобрил стремление своего помощника быть ближе к телу комсомолки и дал ключи с условием, что вечером Михаил сдаст ключи вахтеру на входе и не слишком поздно, чтобы не привлекать внимание и не вызывать пересуды.
На диване в комитете комсомола Михаил разбудил страсть в комсомолке, и она уступила его домогательствам, попросив надеть резинку. – Какую резинку? - недоуменно спросил он, снимая с себя пиджак и брюки. – Презерватив конечно, - ответила комсомолка, - надеюсь, у тебя он есть для такого случая? – Нет,- растерянно ответил Михаил. – Ну вот, как всегда нет, - укоризненно молвила комсомолка, - хорошо, что у меня есть,- и, порывшись в сумочке, подала упакованный в пакетик контрацептив.
 Михаил, отвернувшись, попробовал приладить эту резинку, но ничего не получалось – он утратил мужскую силу и страсть к этой девушке. Та нетерпеливо подождала, лежа на диване, потом сунула ладонь ему в пах и, поняв в чем дело, встала и начала одеваться.
 Михаил смущенно смотрел на неё и стал одеваться тоже. Одевшись, девушка пошла к двери и попросила открыть её. Михаил нашел ключ, подошел к комсомолке и попробовал обнять её, что она с негодованием отвергла. – Не можешь, нечего девушек завлекать: тоже мне, ухажер нашелся,- язвительно сказала комсомолка и ушла, хлопнув дверью.
 Михаил остался один, сжимая в руке бесполезный презерватив. Так предосторожность девушки сыграла с ним злую шутку, погасив страсть. Потом, кстати, на одной вечеринке, Михаил снова подкатил к той особе и подпоив её, добился своего, имея свой контрацептив, которые с тех пор он постоянно носил в кармане – та минутная мужская слабость была вызвана неожиданностью предложения девушки, высказанного ему бестактно, спокойным и бесстрастным голосом.
Маша вернулась из ванной, легла рядом, прижалась и они уснули спокойным и умиротворенным сном.

XIX
Следующие три года Михаил прожил с Машей как примерный семьянин, но через каждую неделю совместного дежурства и совместной жизни, Маша уезжала домой и занималась подрастающей дочерью. Михаил, чтобы не оставаться целую неделю одному в праздном безделье, снова устроился на подработку грузчиком в тот же магазин, где у него была хорошая репутация.
Зарплаты добросовестного грузчика и просроченных продуктов из магазина вполне хватало на проживание с Машей, которую он тоже снабжал сумками с продуктами, при её отъездах домой.
 Основную свою зарплату охранника в банке, вполне приличную, Михаил менял на доллары и откладывал на счет, который открыл в своём банке на льготных условиях, которые банк давал своим сотрудникам. Прошлая кража денег из квартиры научила его осторожности, и теперь он не хранил деньги дома.
 Михаил снова вернулся к мечте подкопить денег и обменять свою комнату на квартиру: пусть и однокомнатную, но чтобы без соседей.
Дело в том, что его тихая и спокойная соседка невзлюбила Машу с первого раза её появления на кухне, где она пыталась приготовить завтрак Михаилу после их первой ночи. Соседка как раз вернулась с дежурства и обнаружив на кухне постороннюю женщину устроила Михаилу скандал и заявила участковому милиционеру, что в квартире проживают посторонние люди.
 В тот же день, вечером, участковый навестил Михаила, проверил документы Маши и убедившись, что у неё нет московской регистрации, предложил Михаилу зарегистрировать свою знакомую – иначе он будет оштрафован, а Маша выселена из Москвы в течение трёх дней.
Регистрация – это не прописка в Москве в советские времена: Михаил написал заявление, и через два дня Маша получила регистрацию в его комнате, без всяких разрешений от соседки, что только добавило той злости. Отношения с Машей вполне устраивали Михаила, и он мечтал об отдельной квартире, чтобы кухонные свары с соседкой не перессорили его с Машей.
В первое совместное лето они работали в обычном режиме без всяких отпусков, которые можно было конечно и взять, но с риском потерять работу: хозяева обычно ставили вопрос именно так – или в отпуск бессрочный, или работа без подмены и люди выбирали работу.
 Маша несколько раз предлагала Михаилу съездить вместе к ней домой и пожить целую неделю у неё: мать и дочь им не помешают, там тихо, недалеко река, в которой можно купаться в хорошую погоду – вот и получится небольшой отпуск. Михаил отнекивался, ссылаясь на работу грузчиком в свободные недели, но в основном из опасения, что ему не понравится мать Маши или её дочь, что может расстроить их отношения.
Маша обижалась, считая, что Михаил боится как-то открыть их отношения и, обиженная уезжала домой одна, но возвращаясь и соскучившись, как женщина, получала удовлетворение, хорошее настроение и всё продолжалось по-прежнему.
В это время закончилась война в Чечне – закончилась позорной капитуляцией ЕБоНа перед бандитами, которым разрешено было грабить весь Кавказ и всю Россию. Тысячи людей находились в рабстве у чеченцев: это были пленные солдаты и местные русские жители, которые не успели убежать со своей земли и подвергались насилию и унижениям вплоть до убийства – если не покорялись или заболевали. Ведь больных рабов, как и больных свиней нельзя использовать.
Мать писала Михаилу, что приезжие чеченцы скупают у них в поселке дома и есть уже целые улицы заселенные этими пришельцами. На улицу вечером стало страшно выходить, и были случаи убийств местных парней и изнасилований девушек, а милиция ничего не делает и не ищет преступников, которые откупаются деньгами и продолжают бесчинствовать.
Михаил и сам уже обращал внимание, что рыночные торговцы в Москве – это, в основном, азиаты и кавказцы разных пород, в банках – евреи, в милиции много татар, а русские, как и он, служат в охране и на подсобных работах, потому что промышленное производство разрушено, и большинство научных учреждений закрылось за ненадобностью.
Под крики о прекращении войны в Чечне ЕБоНу удалось путем махинаций остаться у власти. Ренегат Зюганов, называющий себя коммунистом, в1996-м году, как и поп Гапон в 1905-м году увлек народ за собой и, обманув людские ожидания, смылся на задний скотный двор ебоновцев, где до сих пор смачно чавкает из кормушки, подставленной ему ЕБоНом за услуги в деле оболванивания людей.
Понимая всё это, Михаил спокойно продолжал свою мирную жизнь с Машей, считая, что его личные дела налаживаются. Ему в очередной раз удалось зацепиться за краешек благополучия, а там, дальше, под солнцем демократии все его былые невзгоды растают как мартовский снег и он снова станет уважаемым и успешным человеком, каким был в бытность свою начальником сектора в НИИ.
 Но в это раз рядом с ним будет не постылая жена Сана, а преданная подруга Маша, которая, может быть, станет и верной женой – если откажется от дочери, оставив её на попечение матери.
Такая спокойная жизнь, весь смысл которой заключался в работе сторожевым псом у дверей частного банка и медленном накапливании денег, с целью прикупить квадратных метров жилья продолжалась ещё два года, в течение которых Маша напрасно предлагала Михаилу съездить куда-нибудь вдвоём в отпуск, не оформляя его официально, а договорившись со сменщиками, чтобы они отдежурили за них рабочую неделю и тогда получалось три свободных недели отпуска.
 Михаил проявлял к её предложениям полную пассивность и отверг даже инициативу Маши съездить вместе к его матери, которая, как она знала, жила одиноко и неприкаянно, полностью забытая сыном. Михаил писал матери пару коротких писем в год и скупо отвечал по телефону, если мать звонила ему от соседки, жалуясь на одиночество.
 Кажется, что проще: приехать вместе с Машей к матери, представить Машу своей гражданской женой, как сейчас принято, и обнадежить мать перспективой совместной жизни в недалеком будущем – как появится квартира, но Михаил не хотел делать этого.
Мать не знала об его работе охранником – грузчиком и считала, что её сын успешно работает ученым в Москве, пользуется почетом и уважением, имеет хорошую зарплату - только с квартирой у него никак не получается из – за глупой женитьбы в молодости. Узнай мать правду и тогда вся московская жизнь Михаила теряла смысл, а его московское существование не имело оправдания.
Прошла реформа денег, когда с купюр убрали по три нуля и люди ощутили, почти привычные прежде, цифры, доступные пониманию, а не миллионы и тысячи, с которыми приходилось идти в магазин , чтобы купить батон хлеба за 5000 рублей.
Получив зарплату новыми деньгами и пересчитав цены в магазинах, Михаил понял, что за годы демократии цена денег уменьшилась в 10000 раз и ничего: никто не взорвался и не призвал ЕБоНа к ответу за неисполненное им светлое будущее – думать об этом населению было некогда из-за постоянной заботы о выживании.
Михаил всё чаще и с тоской вспоминал работу в НИИ, когда были определенность и постоянство в его жизни: квартиру от института он бы давно уже получил и совершенно бесплатно; статус научного сотрудника -несравним с позицией охранника и грузчика; да и зарплата его, в пересчете на нынешние цены, была тогда значительно выше, чем зарплата охранника в банке.
- Видимо зря он поддерживал демократов десять лет назад, когда они рвались к власти, как говорится: от добра – добра не ищут, но ему не терпелось, тогда, быстро изменить свою жизнь и жить так, как его коллеги живут в Америке, что он видел во время командировки.
 Поманили его, как осла, морковкой и многих других тоже – вот и получил он своё место охранника у дверей банка: как говорят уголовники – место у параши. И теперь уже ничего не исправить, а надо жить и выживать здесь и сейчас и надеяться только на себя. Слава богу, есть здоровье и старость далеко,- думал иногда Михаил, лёжа на диване, под нескончаемые песни и пляски, из включенного телевизора.
- Хорошо бы с Машей начать новую жизнь, только без её матери и дочери. Моя мать живет одна и ничего, почему бы и Машиной матери не пожить вместе с внучкой, а мы бы им помогали. С Машей бы жили здесь или в квартире, которую я скоро прикуплю, продав эту комнату и подкопив денег, которых почти хватает – если верить рекламе.
 С Машей жить вместе – это не с Саной прозябать: чуткая и отзывчивая женщина, поддержит и успокоит – с такой можно попробовать изменить своё положение охранника на более достойное меня место работы. Не зря же я был начальником, пусть и небольшим, в НИИ, - продолжал мечтать Михаил в свободные минуты одиночества.
- Можно пристроиться в магазине менеджером по продажам, или в том же банке – если подучиться. Все эти купли – продажи для грамотного человека не представляют трудностей: основное здесь – это волчья хватка и бессовестность к людям, тогда успех не заставит себя долго ждать.
Да, куплю квартиру, договорюсь с Машей и начну новую жизнь по нынешним законам: «Или всех грызи – или лежи в грязи»,- однажды и окончательно решил Михаил.
Он переговорил с администратором магазина и с управляющим отделением банка, где работал и они вполне благожелательно откликнулись на возможный переход Михаила из подсобных помещений магазина и вахты у дверей банка к более квалифицированной и оплачиваемой работе.
 Михаил был непьющий и сдержанный человек, почтительно относившийся к начальству, и именно эти его качества ценились в новой российской жизни.
Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает, и мечтам Михаила, в очередной раз не суждено было исполниться – грянул экономический дефолт страны-Россиянии: это когда долгов стало больше, чем денег и страна, так же, как и человек, стала не в состоянии возвращать и оплачивать долги.
 ЕБоН и окружающие его ебоновцы, не умея создавать, а умея только грабить и разрушать, довели страну до полного краха, о чем и объявили торжественно, свалив, как всегда, вину за происшедшее на внешние обстоятельства и тяжелое советское наследие.
Банк, в котором работали Михаил и Маша, лопнул и закрылся. Оба они потеряли работу, а Михаил ещё потерял все свои деньги, что хранил в этом банке для покупки квартиры. В очередной раз, шакальи нравы частной предпринимательской экономики лишили его настоящего и будущего.
 В магазине, также, не удалось перейти на другую работу: торговая сеть, к которой принадлежал магазин, перестала расширяться и новых администраторов пока не требовалось.
Михаил впал в депрессию, понимая, что приподняться, как это называли дельцы, ему уже не удастся. Целыми днями, свободными от работы грузчиком, он лежал на диване в своей комнате, тупо глядя в экран телевизора, где скоморошья телетусовка продолжала беззаботно петь и плясать: по всем каналам одни и те же морды радостно отвлекали дорогих россиян от дел и безделий окружающей их реальной жизни.
Иногда ему страстно хотелось взять молоток и изо всех сил ударить по экрану ТВ, чтобы не видеть притворного веселья этих записных клоунов, певцов и танцоров.
 Правильно говорил его напарник – грузчик, хватив в обеденный перерыв стакан водки: «Смотрю в ТВ и думаю: если бы ударить топором по телевизору и этот удар достался бы тем, кто мелькает на экране, ей-богу не пожалел бы телевизора – вдарил от всей души!».
Маша настойчиво искала новую работу, возвращаясь поздно вечером, усталая и раздраженная, а потому, былой радости и спокойствия, как прежде, она уже не приносила, равнодушно подставляя Михаилу своё тело в минуты его желания, которое, впрочем, приходило уже нечасто и удовлетворялось без взаимности.
Осенью Мария нашла наконец работу воспитательницей, или как модно стало говорить – гувернанткой, к двум детям внезапно разбогатевшего нового русского, с проживанием за городом в большом коттедже в пристройке для прислуги. Маша сообщила Михаилу об этом во время очередного возвращения от матери и дочери, с которыми уже успела обсудить свою новую работу. Михаил обиделся, что узнал эту новость последним, но промолчал.
- Я могу отказаться от этой работы, если ты решишься, наконец, жить вместе окончательно, признаешь мою дочь и наладишь отношения с моей матерью, - сказала Маша, - ну и, конечно, тебе надо встать с дивана и искать более подходящую и оплачиваемую работу, чем твоё положение грузчика. Я знаю, что ты способен на большее, только надо стряхнуть твоё оцепенение и равнодушие к своей судьбе и тогда всё наладится у тебя и у нас вместе.
 Если ты не готов, то мне придется уйти окончательно, поскольку жить буду у хозяина постоянно, с двумя детьми: 4-х и 8-ми лет, за воспитание которых мне обещают приличную оплату.
 На это место меня рекомендовал наш бывший управляющий банка, который дружен с этим богатеем. Я думаю, что он будет иногда домогаться меня при отлучках жены, и придется уступать ему – особенно на курортах за границей, куда я буду ездить вместе со всем семейством.
 Я по глазам хозяина поняла его похотливость и свою будущую судьбу, но деваться некуда: дочь надо учить, матери помогать, а всё это требует денег – мужской опоры у меня нет, а ты, за три года так и не определился с нашими отношениями. Мою дочь я не брошу на содержание матери, а тебе, видно по всему, я с дочерью не нужна, - закончила Маша и вопросительно взглянула на Михаила, ожидая ответа на своё предложение.
Михаил смущенно отвел глаза в сторону и ничего не ответил на откровенное признание Маши. Она предложила ему свою семью и себя, откровенно сказав о своей будущей судьбе содержанки при богатом барине, но Михаил, как всегда в решительные моменты, растерялся и не нашел нужных слов и поступков.
Молчание затягивалось и, понимая это, Михаил стал мямлить какие-то слова о том, что надо подождать, может всё устроится и у него и у Маши с её матерью и дочерью, а пока можно и поработать немного с детьми у нового хозяина – может Маше кажется, что тот будет приставать к ней.
Маша, молча и презрительно выслушала объяснения Михаила, потом собрала свои вещи, которых накопилось здесь достаточно, в две большие сумки, и ничего не говоря больше, пошла к выходу.
 Михаил хотел вскочить, остановить Машу, объяснить, как она ему нужна, что он согласен с её предложением, будет ей мужем, а её дочери – отцом, но растерялся, и опомнился только при стуке закрывшейся двери, понимая, что потерял Машу навсегда: так же, как он терял перед этим всех своих женщин - преданных ему и преданных им.
Целый месяц после ухода Маши, он не находил себе места, надеясь на её возвращение и ожидая её, но Маша не вернулась и даже не позвонила.
 Михаил нашел несколько вещей Маши, которые она оставила, собираясь в спешке. Он собрал эти вещи и, найдя адрес Марии, который он обнаружил на документах при её регистрации в свою комнату, в свободный выходной день поехал в городок Марии в соседней области.
 Нашел улицу и дом, где проживала её мать и, напрасно прождав Машу неподалеку и окончательно озябнув, в этот ненастный осенний день, уехал обратно – так и не решившись войти и объясниться с Машей или узнать хотя бы адрес её нового проживания в прислугах. Так закончился этот любовный роман Михаила в стольном городе Москве.

XXX
Прошел почти год после ухода Маши: торгово – потребительская жизнь в Москве снова оживилась, и Михаил занял своё привычное место охранника у дверей своего банка, сменившего название и хозяина.
 Его зарплата охранника, в пересчете на доллары, резко уменьшилась, не позволяя производить накопления для очередной попытки покупки квартиры, что стало для Михаила навязчивой идеей: всё казалось ему – сменит комнату на квартиру и жизнь наладится.
 Все свои неудачи и промахи он объяснял себе отсутствием полноценного жилья: было бы жильё - не уходили бы его женщины, и достойная работа сама бы нашла его и прочие недостатки исчезли бы сами собой.
Он перешел на аскетический образ жизни, отказывая себе во всем, но отложить удавалось не более 200 долларов в месяц – цифра ничтожная по сравнению с возрастающей стоимостью жилья.
 Такими темпами его мечта могла исполниться не ранее, чем через десять лет, но он был готов терпеливо ждать, не понимая, что жизнь проходит совершенно бессмысленно и пятидесятилетний возраст будет отчетливо виден после миллениума – так называли наступление двухтысячного года.
 К этой дате ТВ готовило обывателей, словно к концу света: из всех щелей выползали провидцы, астрологи и прочая нечисть, наперебой запугивая людей всяческими невзгодами, когда на календаре появится цифра два с тремя нулями.
Россияне, как говорил ЕБоН, измученные постоянными переменами к худшему охотно верили шарлатанам, ударялись в мистику или в религиозный угар, позволяя проходимцам присваивать остатки народной собственности на фоне обнищания основной массы населения.
Ради денег все средства хороши, в том числе и мистика магических дат, цифр и прочей чуши, используемой для оболванивания людей.
Действительно, за несколько минут до наступления нового магического года, на экранах ТВ появился хмурый ЕБоН с похмельным лицом и объявил, что уходит с поста радетеля государства, оставляя продолжателем своего дела мелкого и серенького человечка, незадолго до этого назначенного главой правительства России.
 Многие россияне так и застыли с открытым ртом за праздничным столом с наколотым на вилку пельменем, услышав благую весть из уст ЕБоНа.
Тут же появился на экране преемник, который объявил своим первым царским указом ЕБоНа святым и неприкасаемым апостолом демократии. Часы пробили полночь, начали отсчет нового тысячелетия и ничего не случилось, а осталось прежним: предатели – предавали; воры – воровали; ловкачи – ловчили; бездельники – бездельничали; а работяги – работали, почти бесплатно.
Первые годы своего правления, преемник ЕБоНа ничего не делал, а только счастливо улыбался, как улыбнется каждый из нас, подобрав на мостовой потерянную кем-то ассигнацию или выиграв в лотерею пустяковую вещь. Потом он озаботился выращиванием сверхбогатых мошенников, по-видимому, считая искренне, что если в стране есть очень богатые, то и остальные люди живут вполне прилично.
Одновременно, преемник объездил весь мир с различными туристическими визитами, а возвращаясь, кратковременно, в страну проживания, он спускался под воду, летал в самолете, катался на лошади, ловил рыбу и занимался ещё множеством полезных ему и интересных дел и развлечений.
В стране, тем временем, продолжали закрываться заводы и фабрики, ликвидировались школы и больницы, пустели деревни, зарастали лесом заброшенные поля. Народ вымирал со скоростью более миллиона человек в год, перебираясь на кладбища, где условия пребывания умерших, вероятно, были лучше, чем условия жизни живых при демократии и полной свободе государства от своих обязанностей по защите граждан от преступников и безжалостных предпринимателей.
 В этой напряженной деятельности прошел первый президентский срок правления и преемник ЕБоНа, кряхтя и вытирая пот, стал тянуть второй срок, надрываясь, по его словам, как раб на галерах.
Этот срок и Михаил простоял у дверей банка до своего пятидесятилетия, которое никто и не заметил: только мать из своего одиночества и своей старости поздравила блудного сына – по матерински ласково, без укоров и упреков, пожелав ему обрести, наконец, покой, семью и благополучие.
Получив материнское письмо, Михаил в очередной раз почувствовал свою вину за её одинокую и заброшенную жизнь и решил навестить мать в кратком отпуске, по договоренности со своим сменщиком.
 Для отпуска требовалось потратить некоторую часть сбережений, накапливаемых Михаилом для мечты: цели всей его московской жизни – покупки квартиры. Но цены на московское жилье начали повышаться так стремительно, что его накопления отставали от роста цен, и мечта его жизни отодвигалась и отодвигалась в далекое будущее.
 Дело в том, что предприниматели – торгаши со всей России, завладев некоторым состоянием, стремились обзавестись московским жильем для дальнейшей своей жизни и выращивания своего потомства, что вызывало повышение спроса на квартиры в Москве и Подмосковье, а где спрос – там и рост цен: по азбуке рыночной экономики.
Получив зарплату охранника и договорившись со сменщиком, Михаил с большим трудом купил билет на проезд - в плацкартном вагоне, и отправился в очередную свою поездку к материнскому дому.
Последний раз он был на родине несколько лет назад, на изломе прошлой и нынешней жизни, когда настоящее было непонятно, а будущее – неизвестно. Сейчас, жизнь людей вполне определилась, устоялась в новых условиях, и оказалось, что все перемены закончились благополучием десятой части жителей – за счет обездоленности всех остальных.
 Имущественное расслоение обитателей страны отчетливо проявлялось и на пассажирах поезда: три плацкартных вагона были заполнены до отказа, тогда как купейные вагоны тряслись на рельсах полупустыми, а всё из-за стоимости билетов.
В студенческие годы стипендии Михаила вполне хватало на пролет самолетом на зимние каникулы домой и обратно, что он и сделал однажды, а сейчас, из разговоров пассажиров, оказалось, что зарплаты учителя на проезд поездом в Москву и обратно уже не хватает даже в плацкартном вагоне. В купе проезд стоил в два раза дороже, а пообедать в вагоне – ресторане и совсем непозволительная роскошь для большинства соседей по вагону.
Состав пассажиров тоже изменился: если раньше, в это майское время, ездили, в основном, отпускники, то сейчас это были люди среднего возраста, возвращающиеся домой из столицы, где они находились на заработках - чтобы немного отдохнуть, сменить зимнюю одежду на летнюю и вернуться обратно: для добывания средств существования своим семьям.
Непринужденное человеческое общение, бывшее в прошлые времена, сменилось на отчуждение и замкнутость, а постоянные проходы по вагону милиционеров и ревизоров не располагали к дружескому вагонному застолью и разговорам за бутылкой вина или водки. Михаил, как и остальные попутчики, питался домашними бутербродами, запивая их самодельным чаем из припасенных пакетиков и вагонного кипятка.
Выйдя утром на станции, он, как всегда, сел в автобус и через два часа был в своем поселке, который медленно просыпался в этот воскресный день.
 Михаил снова не сообщил матери о своем приезде и потому, открыв калитку во двор, он дернул ручку входной двери и, обнаружив её запертой, постучал: долго и настойчиво. Послышались шаркающие шаги и знакомый голос матери тихо спросил: «Кто там?» Михаил сглотнул комок, сжавший ему горло, и тихо ответил: «Это я, мама!» Мать ойкнула и отперла дверь: на пороге стояла маленькая сгорбившаяся старушка, в которой Михаил не сразу признал свою мать – так она изменилась со времени его прошлого приезда, почти десять лет назад.
- Сынок приехал, наконец! – радостно воскликнула мать и обессилено прижалась к нему.
- Я уже и не чаяла увидеть тебя на этом свете: старая совсем стала, немощная и болею, а ты совсем потерялся в своей Москве – не пишешь и не звонишь, забыл свою старую мать.
 Проходи в дом, я ещё не вставала, прихворнула немного, вот и лежу и вспоминаю тебя: маленького и взрослого и отца нашего вспоминаю – стал он мне сниться часто, наверное зовет к себе, одиноко ему там, а мне здесь одиноко. Сходить надо бы к нему на могилку.
- Обязательно мать сходим, - отвечал Михаил проходя в дом и осматривая знакомую с детства и неизменившуюся обстановку отчего дома. На всем был отпечаток запустения, бедности и ощущался стойкий запах одинокой старости.
Мать, разволновавшись от встречи, прилегла на свою кровать и сказала: «Вот полежу немного, отдышусь и соберу на стол: ты наверное проголодался с дороги. Пока, Мишенька, раздевайся и умывайся: там, в ванной, слева висит чистое полотенце – я его никогда не снимаю, вдруг ты приедешь, видишь и пригодилось», – мать замолчала и прикрыла глаза.
Михаил переоделся, по- домашнему, в свои вещи, оставленные здесь в прошлые приезды и вышел во двор. Майское солнце ярко светило, прогревая прозрачный весенний воздух, в котором порхали бабочки и натужно гудя, пролетали шмели.
В маленьком материнском огороде, чистом и ухоженном, тянулись на грядках вверх стрелки лука и чеснока, курчавилась зелень укропа, петрушки и моркови. Кустики помидоров и гороха, привязанные к колышкам, ветвясь, наливались бутонами будущих цветков. Нити огуречной рассады расползлись по грядкам и закрыли землю. Цветочная клумба у входа в дом, пестрила всеми оттенками цвета: от бордового, до ослепительно - белого.
Плодовые деревья уже отцвели и сквозь просветы в листве тут и там виднелись мелкие завязи будущих яблок, груш, вишни и абрикосов – всё немногое, что уместилось в этом саду – огороде. Видно было, что приусадебный участок является предметом постоянной заботы матери, которая уходом за овощами – фруктами спасалась от одиночества, ждавшего её внутри дома.
Михаил присел на крыльцо, откинулся к стене дома и, закрыв глаза, умиротворенно вслушивался в весенние звуки пробудившейся природы. Дверь скрипнула, на крыльцо вышла мать в стареньком халате и, присев рядом, прижалась сбоку к своему сыну. Так они и сидели молча, ощущая тепло друг друга, и позабыв все горести прожитых одиноких лет.
Потом мать встрепенулась: «Что же ты сидишь голодный. Пойдем в дом, попьем чайку с хлебушком. Я сварю тебе яичек, творожок есть, а после схожу в магазин, прикуплю продуктов и что-нибудь приготовлю вкусное: радость-то какая - сынок приехал!».
- Нет, мать, в магазин я сам ходить буду пока здесь: перекусим и пойду, а ты посидишь на солнышке – может хворь и отступит.
- Уже прошла болезнь, как тебя встретила, - молвила мать,- одна живу и одна болею, а при тебе, помнишь, всегда хорошо себя чувствую и сейчас, слава богу, мне хорошо стало.
Они прошли в дом и попили чаю с нехитрой снедью. Михаил заглянул в холодильник и, обнаружив его совсем пустым, собрался в магазин, оставив мать, которая присела на крыльцо, уже прогретое солнцем, и ласково смотрела вслед непутевому сыну.
Проходя по поселку, Михаил не обнаружил больших изменений в его облике. Новых построек за эти десять лет здесь не появилось, но многие дома обветшали, крашенные фасады облупились, дороги, по-видимому, много лет не ремонтировались и покрылись выбоинами и ухабами, из которых весенний ветерок выдувал мелкую пыль на редких прохожих.
Действительно, людей, в этот выходной полдень, было немного, но за заборами частных домов виднелись склоненные фигурки, копошащиеся на приусадебных участках, как у матери. На центральной площади, по разным её сторонам, появились два магазина ритуальных принадлежностей, которых не было раньше – видимо этот бизнес успешно развивался, и услуги магазинов пользовались спросом у сельчан.
В продовольственном магазине, куда Михаил заходил и прежде, появился отдел самообслуживания, как и в большом городском магазине, где Михаил работал грузчиком.
 Он, по своему разумению, набрал в корзину цветных упаковок с продуктами, вышел на кассу и, рассчитываясь за покупки, обнаружил, что поселковые цены стали вровень с московскими и даже выше, чего не было в его прошлые приезды: местные торговцы подравнялись с московскими предпринимателями в общем деле обирания людей.
 Потом Михаил узнал, что зарплаты тех немногих, кто ещё имел работу, остались прежними, и было непонятно, как люди умудрялись выживать на пенсии и зарплаты в пять – семь тысяч рублей, если килограмм вареной колбасы – любимого советского продукта, стоит 150 рублей, а две – три тысячи надо отдать за жильё и коммунальные услуги.
Но люди как-то жили и редкие прохожие не выглядели оборванцами и голодающими – очередная загадка русской души и русской жизни простых людей.
Вернувшись домой, Михаил приготовил куриный суп со свежей зеленью с материнского огорода, пожарил мясо с картошкой, что и составило их обед с матерью. Пообедав, мать прилегла отдохнуть, а Михаил вышел во двор, где просидел пару часов на крыльце, созерцая деревья и грядки, прогреваемые майским солнцем.
Проснулась мать, погода испортилась, начал моросить мелкий дождь, и остаток дня они провели в доме за разговором, о котором соскучилась мать за долгие годы одиночества и вынужденного молчания.
Мать рассказала сыну о своём вдовьем одиноком житье: здоровье её пошатнулось, скачет давление, приходиться пить разные таблетки, но помогают они плохо. Иногда она лежит целыми днями, не встает и забывает даже покушать, а потому ослабла и, наверное, скоро не сможет обиходить саму себя.
 Что тогда делать не приложит ума: родственников здесь нет никаких, платить за уход нечем, да и не хочет она, чтобы в доме жил посторонний человек. Хорошо, что приходит сестра из собеса, дважды в неделю, моет пол, убирается и готовит еду. Иначе давно бы у тебя, Мишенька, не было матери, - закончила она и посмотрела выцветшими блеклыми глазами на своего единственного сына.
Михаил удивился: вновь мать назвала его Мишенькой, чего раньше не случалось – обычно мать звала его Миша или сынок и только в далеком детстве называла Мишенькой, отводя в детский садик.
Действительно, мать постарела и помнит, наверное, далекие годы,- подумал он и впервые, откровенно рассказал матери о своей безрадостной московской жизни за последние годы: что институт давно закрылся и работает он простым рабочим сразу на двух работах, чтобы скопить денег на квартиру.
 Накопленные деньги у него дважды украли – сначала воры, а потом банк, но он надеется снова подкопить и решить, наконец-то, вопрос с жильем. У него была хорошая женщина, но пришлось расстаться из-за отсутствия жилья, да ещё и дочь у неё, а он – после Саны, не хочет жениться снова с ребенком.
 Сейчас взял отпуск, неофициально, поживет здесь немного и снова в Москву, за работу, добывать жилье.
Мать слушала его молча, только редкие слезы медленно стекали по её морщинистому лицу и капали с подбородка на сложенные на коленях руки.
 Закончив исповедь, Михаил замолчал и посмотрел в окно, где из-за туч проглянуло солнце и вечерним красноватым светом осветило молодую листву тополя, росшего под окном, отчего листья приобрели медный оттенок и казалось зазвенели, но, наверное, это звенели мысли в его голове от длинного и печального рассказа сына матери о своей неудавшейся жизни.
Мать вытерла слезы и прижалась сыну к груди. Он обнял её за высохшие плечи, чувствуя под руками слабые и редкие удары сердца матери. Оба молчали. Успокоившись, мать отстранилась от сына и тихо спросила: «Что ж ты не вернулся домой, к одинокой матери – если там, в Москве, не получилось устроить жизнь? Здесь, по любому, тебе было бы лучше.
 Глядишь, и невесту по сердцу нашел, если б остался в прошлый раз, десять лет назад – ты тогда был мужчиной в самом возрасте, да и теперь ещё не поздно обзавестись семьей и порадовать меня внуками. А если женщина попадется хорошая – то можно и с детьми взять, и неродной тебе ребенок станет родным при хорошем отношении.
 Многие из детдомов берут приемных детей и ничего, живут, а дети их родителями называют: папой и мамой».
Михаил поморщился: разговор о детях, ему, пятидесятилетнему мужчине, прожившему всю жизнь бездетным, был неприятен, но он не возражал матери в её стремлении к продолжению их рода.
- Ну и что бы я здесь делал? – ответил он на упреки матери, если б остался тогда, десять лет назад? Сама говорила, что никакой работы в поселке нет, а мужики спиваются от безнадежья. И как бы мы жили на твою пенсию, которую тогда выплачивали с задержками по три месяца?
- Ничего, как-нибудь прожили, ведь другие живут, - отвечала мать, в которой заговорил бухгалтер. Твою комнату в Москве можно продать – сам говорил, что цены на жильё там сумасшедшие.
 Не хочешь продавать – можно сдать квартирантам и на эти деньги здесь жить, а там, глядишь, и работа подвернется. Здесь люди, пока ещё, не такие злые и алчные, как в Москве, будь она проклята. Человеческие соседские отношения сохранились, много твоих знакомых – ещё по школе, остались здесь и спокойно живут: может и тебе помогут с работой, у тебя же институтское образование, московское.
 Можно учителем в школе или в администрации, - оживилась мать, находя дополнительные доводы для сына, чтобы он вернулся домой, избавил её от одиночества и позволил дожить свой век в семейной обстановке.
- Ладно, мать, подумаю, как лучше быть, - ответил Михаил, вставая, чтобы прекратить затянувшуюся беседу.
Думай, думай, Мишенька, только скорее, а то мне не дожить до твоего возвращения,- сказала мать, - а пока я пойду смотреть телевизор. Знаешь, чтобы не скучать вечерами одной, я смотрю два сериала: про любовь и жизнь артистов, и потом иду спать. Сейчас как раз и начинается моё кино, а ты отдыхай с дороги и думай, как обещал матери, - закончила она и ушла смотреть кино про несчастную любовь и хороших людей – бизнесменов.
Михаил, действительно, почувствовал усталость: в вагоне спалось плохо, потом дорога на автобусе и беседы с матерью измучили его окончательно и, застелив постель бельем, приготовленным матерью, он лег и быстро уснул, как в детстве – спокойным и глубоким сном.
Отдохнув дома два дня, Михаил отправился с матерью на кладбище – навестить могилу отца. Дорога была через весь поселок, мать шла медленно и через час пути они вошли в ворота поселкового кладбища. Михаил обратил внимание, что эти ворота, которые раньше были вдалеке от дороги, теперь перенесены к самой обочине и сразу за ними тянутся ряды могил.
 Кладбище сильно разрослось за эти годы и односельчане настойчиво переселялись сюда, где все равны – нет богатых и бедных, здоровых и больных и от людей оставались только надписи на памятниках и кое-где фотографии, с которых ещё живые люди смотрели на окружающее их поселение мертвых.
Могила отца находилась в глубине кладбища, на пригорке. Михаил был здесь в прошлый раз, но сейчас, без помощи матери, он не нашел бы это место: так всё заросло бурьяном, прошлогодние сухие стебли которого торчали сплошным частоколом посреди могил и на многих из них, которые оставались без ухода.
 Отцовская могила, к которой подвела его мать, была чиста от чертополохов и аккуратно прибрана, а возле железной пирамидки служившей памятником, росли недавно посаженные цветы. Пирамидка, которую изготовили товарищи отца по работе из подручных материалов, совершенно заржавела, краска облупилась, а надпись на ней стерлась.
Мать присела на скамейку у соседнего погребения, сняла платок с головы, вытерла вспотевшее лицо, затем встала, подошла к могиле отца и поклонилась.
Вот, Фима, привела к тебе сына, ты уж прости его, что редко приходит – живет он далеко и приезжает редко, зато я хожу к тебе всегда, как смогу. Помнишь, недавно приходила на пасху, прибралась здесь, почистила и высадила цветы.
 Памятник не смогла покрасить: сил нет, но сынок наш покрасит его и обновит надпись – он ещё долго здесь гостить будет. Смотри, какой у нас славный сын, Мишенька: он уже старше тебя и ещё поживет долго, а мне немного осталось, скоро и я упокоюсь здесь, рядом. Тогда и тебе не будет одиноко среди чужих, и мы снова будем вместе, навсегда уже.
 Мать замолчала, отдыхая после такой длинной речи, а Михаил протер надпись на памятнике, пытаясь прочесть даты жизни отца, но ничего не получилось. К своему стыду, он не смог вспомнить точные даты жизни отца, а спросить у матери было неловко – она могла обидеться, что сын забыл отца.
Конечно, мама, покрашу памятник и поставлю оградку, - сказал Михаил неожиданно для себя, подошел ближе и встал рядом с матерью. Мать наклонилась к обелиску, поправила цветы и вернулась снова на скамейку, обессиленная. Михаил присел рядом, и мать прижалась к нему, безмолвно шевеля губами, словно выговаривая про себя что-то тайное, не подлежащее оглашению вслух даже в этом безлюдном месте.
Михаил окинул взглядом расстилающееся перед ним кладбище, протянувшееся вдаль узкой полосой в лощине до оврага и окруженное по краям густыми и ядовитыми зарослями борщевика, или, по научному – амброзии.
 Сорняки взметнулись на трехметровую высоту темно-зелеными могучими стеблями, готовыми захватить эту обитель мертвых, повинуясь неистовой жизненной силе, присущей сорнякам и подлым людям: кое-где на заброшенных могилах уже торчали одиночные зонтики этих вездесущих растений.
Мать закончила свою безмолвную речь, встала, опершись на плечо сына, и показав на свободное место рядом с могилой отца тихо молвила: «Положишь меня здесь, рядом с отцом, справа от него – я всегда дома была от него по правую руку, а это место будет нашим домом».
Михаил снова огляделся, чтобы запомнить это место для следующего посещения, а мать подошла к обелиску и, положив на него руку, закрыла глаза и замерла неподвижно, словно пытаясь почувствовать связь с лежащим внизу её единственным в жизни мужчиной и мужем. Наверное, ей удалось это, и облегченно вздохнув, она выпрямилась и молча пошла к выходу, опираясь на руку сына.
На следующий день Михаил зашел в ритуальный магазин, чтобы купить или заказать оградку, как и обещался матери, и осмотревшись с широким выбором ритуальных принадлежностей и приценившись, вдруг решил поставить отцу новый памятник из мраморной крошки с выбитой на нём надписью, которая не будет стираться.
 Деньги у него, в этот раз, были с собой, потому что часть своих сбережений он постоянно носил при себе, как ладанку, на шее. Другие носят крестик или амулет, а Михаил носил деньги – доллары. Он оплатил задаток и заказал оградку и памятник с надписью и фотографией отца, для чего пришлось вернуться домой, найти приличную фотографию отца и свидетельство о смерти с датами его жизни и передать это мастеру при магазине, который обещал за неделю сделать всё в лучшем виде.
Через неделю Михаил снова посетил погребальный магазин: его заказ был готов, пришлось доплатить остаток и за установку, что всё вместе обошлось ему в 400 долларов, которые охотно взяли в магазине вместо рублей. Он подивился дешевизне смертного бизнеса в поселке: в Москве эти услуги обошлись бы в несколько раз дороже, но видимо местные предприниматели ориентировались на доходы жителей и не вздували цены выше способностей жителей к оплате смерти родственников.
Памятник и оградку погрузили на машину, мастер взял двоих рабочих и Михаила – чтобы показал место установки, и бригада поехала на кладбище. Михаил указал место и за полчаса дело было сделано: памятник установлен, холмик по периметру окружен брусками того же мрамора, оградка установлена так, как желала мать - справа от отца в оградке осталось свободное место.
 Всё это закрепили цементом, чтобы нельзя было утащить, поскольку такие случаи уже были, особенно с железом, которое местные алкаши тащили с кладбища и сдавали в металлолом за бутылку самогона. Михаил дал рабочим денег на водку и отпустил их с машиной, сказав, что вернется пешком.
Рабочие уехали, а Михаил присел на скамейку, где в прошлый раз сидела мать, и оглядел проделанную работу. Могила отца приобрела совсем другой вид: вместо коммуналки она стала выглядеть как отдельная квартира, которой никогда не было у Михаила.
 С керамической фотографии памятника на него смотрел отец, совсем ещё молодой и торжественный, поскольку оригиналом фото служила фотография для документов. Холмик был окружен ровным каменным бордюром, который, в свою очередь, окружала невысокая оградка, изолирующая отца от других обитателей кладбища. Результат Михаилу понравился и он отправился за матерью, чтобы привести её и показать свою работу.
Утром следующего дня они пошли вновь на кладбище. Михаил сказал, что навел порядок там, но не говорил матери, что именно сделано. Когда пришли на место, мать восхищенно всплеснула руками: «Красота-то какая! И отец как живой на фото, а то я забывать уже стала какой он: теперь с ним и поговорить можно, когда буду приходить одна,- сказала мать и, присев на скамейку, стала рассматривать преобразившееся место упокоения своего мужа.
 С овальной керамической фотографии, вклеенной в углубление памятной плиты, на них напряженно смотрел отец и муж, словно силился что-то сказать, но не мог или не смел. Под фото, выпуклые буквы и цифры утверждали, что именно этот человек покоится здесь, а прожил он срок, указанный датами начала и конца жизни, соединенных черточкой.
 Михаил понял вдруг, что эта черта и является человеческой жизнью. Именно в ней заключаются все события, чувства и мысли человека, которого ещё живым запечатлела памятная фотография.
-Какая-то черточка вмещает в себя всю жизнь, срок которой ограничен двумя датами,- думал Михаил, - может через много лет, посторонний человек, случайно проходя мимо к своим почившим родственникам и задержав мимолетный взгляд на фото и сроке жизни, не обратит внимания на эту черточку, в которой и заключена жизнь человека с фотографии. И какой тогда смысл в этих памятниках, которые понятны и близки только тем, кто знал этого человека при жизни, а через поколение уже никто и не вспомнит про него?
Но увидев радостное лицо матери, он понял, что эти памятники нужны именно тем, кто знал и любил упокоившихся под ними людей. Они помогают живущим отчетливее вспоминать умерших в дни посещений, как он и мать сегодня посетили могилу отца и мужа и вспомнили его живым.
Подошла мать и вдруг поцеловала Михаила в руку.
– Спасибо, сынок за заботу об отце. Теперь и мне есть место рядом с ним, а то всё опасалась, что кто-нибудь займет его. У нас здесь хоронят, как вздумается: есть свободное место – туда и положат, если рядом со своими места уже нет.
 А народа много сейчас умирает, да всё больше молодые: кто от водки, кто от наркотиков – будь они прокляты, а кого и убивают, чего раньше никогда не было.
Михаил смущенно отдернул руку:
 - Что ты мать удумала – руки целовать? Я ещё в прошлый раз хотел навести здесь порядок, да денег не было. Их и сейчас не густо, но если бы не сделал, то уже никогда бы не смог исполнить сыновний долг. Хороший у меня был отец и ты рада, вот и пусть этот порядок здесь сохраняется дальше.
Они посидели ещё немного и направились в обратный путь. Проходя мимо свежих захоронений, Михаил снова обратил внимание на множество молодых людей, лежащих под могильными плитами. – Действительно, много молодежи: раньше такого не было. Пить - пили, но не спивались и не травились суррогатами, а наркоты вообще не было – никто и не знал, что это такое. Чтобы убивать других – только несчастные случаи бывали, сейчас стариков за их пенсии убивают. Мать рассказывала, что по соседству сын свою мать убил – денег на водку не давала со своей пенсии. – размышлял Михаил, минуя очередной памятник с которого смотрел, улыбаясь какой-то парень.
Вдруг он увидел на памятнике знакомое лицо, смотрящее в упор на них: проходящих мимо мать и сына – это оказался его одноклассник.
- Смотри, мать – Димка, я с ним учился в школе, - окликнул он опиравшуюся на его руку маму.
- Да, в прошлом году умер от водки. Дети его выросли и уехали, жена ушла от пьяницы, и он жил с матерью на её пенсию, безработным. Денег мало, вот и пил всякую дрянь, и отравился. Тут ещё двое или трое твоих одноклассников лежат, которые по соседству жили, а где похоронены я не знаю, - отвечала мать,- пойдем, что-то я устала сегодня от радости, что ты принес мне своей заботой об отце.

XXXI
Больше каких-то дел у Михаила не было, и почти две недели он провел ещё у матери в спокойной и размеренной жизни поселка, где все радости и печали прятались за заборами домов и за дверями квартир.
  Знакомые сельчане, при встречах на улице, обменивались короткими приветствиями, или обсуждали поселковые новости, пенсии стариков и цены в магазинах, проклиная московскую и местную власти и барышников, наживающихся на людских невзгодах.
Михаил гулял по поселку, сидел в сквере у кинотеатра, рассматривая редких прохожих, ходил днем на пруд, где сидел на берегу, сняв рубашку и вспоминая детство, когда с ватагой таких же мальчишек они прибегали сюда, сбрасывали одежду и с разбега плюхались голышом в воду, распугивая домашних уток, плавающих вдоль берегов.
 Сейчас здесь было тихо и одиноко, мальчишки не прибегали, да и мало стало детворы в поселке: одну школу, старую, где учился Михаил, уже закрыли, а вторая, новая, со слов матери, тоже была неполная – заводить и растить детей стало непозволительной роскошью для большинства сельчан.
Однажды, Михаил прошелся до безымянного ручья, что протекал за околицей. Сидя на берегу, возле старой ветлы, под кроной которой он в юности занимался, как сейчас говорят, любовью со своей первой девушкой, Михаил вспомнил, что эту первую девушку звали так же, как и его последнюю женщину – Машей. Судьба этой последней Маши, с которой Михаил прожил в согласии более трёх лет, сложилась трагически, и Михаил съёжился от мучительных воспоминаний.
Года через четыре после ухода Маши в гувернантки, он решил отыскать её следы и, возможно, вновь наладить отношения, полагая, что дочь Маши уже подросла и вполне может жить с бабушкой. Он нашел адрес Маши и в выходной день, с утра, отправился в путь. Память его работала отлично и, приехав в городок её жизни, он быстро нашел пятиэтажный дом, у которого уже бывал, но так и не решился зайти вскоре после ухода Маши, и позвонил в нужную квартиру.
Дверь открыла старая и сгорбившаяся женщина, по-видимому, мать Маши, но выглядевшая значительно старше её возраста, и спросила, что нужно. Михаил ответил, что ищет свою знакомую – Машу, которая когда-то здесь проживала. Женщина пристально посмотрела на него и спросила: «Вас, часом, не Михаилом звать?» Михаил это подтвердил и женщина, устало повернувшись, пошла вглубь квартиры, пригласив Михаила пройти следом.
- Вам есть письмо от Маши, храню его, - сказала она. Михаил вошел и огляделся. Квартира была двухкомнатная и убрана ещё советской мебелью, когда учителя почитались и получали скромную, но вполне достойную зарплату и бесплатно квартиры от государства в первую очередь.
 Женщина открыла комод, порылась в нём и, найдя письмо, подала его Михаилу.
- Присядьте здесь и прочитайте, а остальное я вам расскажу после.
Михаил взял письмо в открытом конверте, вынул листок бумаги, исписанный знакомым ровным учительским почерком Маши, и начал читать, вглядываясь в расплывающиеся от внутреннего напряжения строчки.
«Здравствуй Миша!
Если ты читаешь это письмо, значит, я была права, полагая, что когда-нибудь, ты вспомнишь обо мне и захочешь найти.
 Жаль, что ты не остановил меня и не убедил остаться – тогда всё могло сложиться по другому, но я сама поспешила и не дала тебе времени подумать, зная твою нерешительность в сложных ситуациях. Я думала только о дочери и была готова на всё, чтобы её обеспечить, а в итоге сгубила дочь, себя и свою маму.
Хозяин, у которого я работала, был вор, как и все подобные ему предприниматели. Он присвоил себе завод в Москве и ещё какие-то предприятия, потом продал их по частям и стал торговать автомобилями. От богатства, свалившегося ему на голову, эта голова потеряла разум: он пил и развратничал, но я всего этого не знала, когда согласилась идти в воспитатели к его детям от новой и молодой жены, которая живет с ним только ради денег.
Я прожила у них всего неделю, когда жена уехала с детьми в Москву, на один день и хозяин напился, зашел во флигель, где я жила, изнасиловал меня, а потом заплатил за это. Жаловаться было некому: охранник и шофер, которые жили тоже во флигеле и всё видели – это цепные псы хозяина и выполняют все его указания и свидетельствовать против него не будут.
Пришлось смириться, но деньги хозяин платил, я знала куда иду и потому осталась ради дочери. Так прошло два года, денег я подкопила и осенью хотела уйти совсем, но не успела. Однажды, когда хозяйка с детьми уехала, а моя дочь гостила у меня, хозяин снова напился, заманил мою дочь в особняк и изнасиловал её, а охранник запер меня в моей комнате.
Дочь прибежала ко мне, я потеряла рассудок, схватила нож, выбралась через окно, пробралась в особняк и зарезала хозяина, который спал после пьянства и насильничества.
Меня схватили охранник и шофер, потом суд не стал разбираться что да, как и мне присудили десять лет лагерей, куда я скоро и поеду. Дочка живет у мамы и что с ней дальше будет – боюсь и подумать.
Вот и вся история. Прости меня – тебя я простила давно и жаль, что семьи у нас не получилось.
Прощай, Маша.»
Михаил дочитал письмо, сложил его, сунул в конверт и поднял влажные глаза на мать своей Маши. Та сидела, нервно теребя фартук, который не успела снять.
- Где же Маша сейчас? - спросил Михаил.
- Нет больше Маши, умерла, - ответила женщина, - когда её посадили, дочка Женя, которой не было ещё и шестнадцати лет, после того случая начала употреблять наркотики, бросила школу, денег нет у нас, и она ради наркотиков пошла по рукам. Потом, через полгода, наверное, уехала за границу – как бы в прислуги, но знакомые сказали, что в проститутки и там её след исчез, неизвестно даже в какой стране она и жива или нет.
 Я об этом написала, сдуру, Маше в лагерь и она повесилась там – так сказали мне, но я не верю. Там её и похоронили, а мне уже позднее сообщили. В прошлом году я навестила её могилку в поселке на Урале, где этот лагерь, поставила крест хороший. Теперь одна здесь доживаю: ни дочки, ни внучки нет.
 Я вас, Михаил, не виню – бог вам судья, но думаю, что ваша нерешительность, как писала дочь, сослужила плохую службу и вам и моим девочкам, – закончила женщина и привычно заплакала.
Михаил поспешно простился и ушел, оставив мать Маши наедине со своим горем, разделить который он не сможет уже никогда.
 Возвращаясь домой, он снова и снова вспоминал тот уход Маши от него и понимал, что прояви он немного настойчивости и пообещай Маше мужскую заботу, она, конечно, осталась бы с ним, а значит осталась бы жить. Да и его судьба могла сложиться по иному, но смерть отменить нельзя – пустыми воспоминаниями и сожалениями здесь не помочь и, успокоившись, он вернулся домой.
С тех пор, Михаил часто в часы одиночества, вспоминал свою Машу - вот и в этот день, на берегу ручья, где встречался со своей первой Машей, он вспомнил и последнюю.
Вся его взрослая жизнь уместилась между этими двумя женщинами, подобно жизни отца, уместившейся в черточку между датами на памятнике, что он недавно поставил отцу на местном кладбище.
Отпущенное Михаилу время отдыха истекло, и он собрался обратно в Москву, обещая матери решить жилищные дела и, по возможности, вернуться сюда на родину уже окончательно и бесповоротно.
Мать, похоже, не поверила очередным обещаниям сына, но стараясь всячески угодить Михаилу, исподволь приучала его к поселковой жизни за время отпуска, чтобы у него остались хорошие воспоминания о родном доме, которые могут больше подействовать на решение вернуться домой, чем пустые обещания, не идущие от сердца.
Как всегда, мать проводила сына до автовокзала, поцеловала его на прощание и почему-то перекрестила православным крестом – будучи неверующей.
- Чувствую, что не увижу сынок я тебя больше на этом свете. Спасибо, что навестил меня и отца и прости свою бедную мать, если что не так.
 Михаил наклонился к матери чуть не в пояс – такая она стала маленькая, поцеловал её в щеку и, не прощаясь, пошел на посадку в автобус.
- Видно насмотрелась мать телевизора, где чуть – что, люди начинают креститься,- подумал Михаил, проходя вглубь автобуса на своё место, откуда невозможно было рассмотреть маленькую и старенькую маму, снова остающуюся одиноко доживать отпущенный ей жизненный срок.
 Приподнявшись с места, Михаил увидел, что мать, не дожидаясь отправления автобуса, повернулась и медленно побрела прочь.
 – Какая же она маленькая, старая и беспомощная, - подумал Михаил, - надо непременно приехать осенью снова и пожить здесь подольше, перед её зимним одиноким затворничеством в пустом доме.
Автобус вздрогнул от запуска мотора, затрясся мелкой дрожью и медленно тронувшись, запылил по шоссе, увозя Михаила от матери уже навсегда, как и предчувствовало материнское сердце.

XXXII
Снова вернувшись в Москву и приступив к работе, Михаил был приятно удивлен и обрадован повышением зарплаты и переводом его вахты от входных дверей в операционный зал, где банковские клиенты оформляли бумаги и обслуживались клерками.
 Ему выделили столик со стулом, отгороженные от зала невысоким матовым стеклом, чтобы сидящий охранник не мозолил глаза клиентам, но напоминал им, что всё здесь охраняется и защищается: от входных дверей и до кассы, неподалеку от которой и располагалось место Михаила.
Повышение зарплаты позволило Михаилу откладывать впрок значительно большую сумму с каждой получки, и он снова вернулся к своей мечте об отдельной квартире.
 Обещание матери вернуться домой было забыто, как она и предчувствовала. Его стремление к отдельной квартире было подобно наркотику: как наркоман или алкоголик стремится удовлетворить свою тягу к дурманящему средству, так и Михаил стремился к обладанию отдельной квартирой, что стало смыслом и целью его столичной жизни.
Он сократил до минимума свои расходы: питался просроченными продуктами из магазина, где продолжал подрабатывать грузчиком, ходил на работу пешком, не покупал газет и книг и постоянно ходил в костюме, который ему выдавали ежегодно в банке, чтобы охранники выглядели, как и банковские клерки.
Матери он объяснил письмом, что продать комнату не удается, а сдать её в наем нельзя – возражает соседка. Это была ложь, но мать успокоилась и в своих письмах больше не просила его вернуться домой, а только перечисляла поселковые новости о соседской жизни: кто умер, кто болеет или пьет и прочие истории, не упоминая о своем здоровье и своей жизни, позволяя Михаилу думать, что у его матери всё благополучно.
В такой жизни прошло два года. Однажды, когда Михаил возвращался засветло с работы и проходил мимо автобусной остановки, к нему неожиданно обратилась женщина, сидевшая на скамейке с большой дорожной сумкой, которая стояла рядом:
 – Мужчина, вам домработница не нужна? – сказала женщина, вставая со скамьи. Михаил несколько опешил от её вопроса, остановился и осмотрел женщину. Ей было лет тридцать, миловидная, но с усталым лицом и потухшим взглядом карих глаз.
- Нет, не надо, - ответил Михаил и добавил: - у меня и дома своего нет, только комната. А почему вы меня спросили? Домовладельцы ездят на машинах, а не ходят пешком.
- Смотрю, идет интеллигентный мужчина в темном костюме с галстуком, думала, что вы прогуливаетесь. Вот и решила, может, возьмете на работу – я осталась без работы и жилья, и видно придется ночевать на улице, хорошо, что лето – не замерзну.
- Как же случилось, что вы оказались на улице? – заинтересовался Михаил.
Женщина оживилась, заслышав в голосе мужчины интерес и участие. – Служила я у господ, здесь в Подмосковье, горничной – всю зиму и ничего: грех жаловаться, сама с Украины, зовут Оксаной, - отвечала она Михаилу.
- Неделю назад хозяйка уехала на курорт, и хозяин в прошлую субботу собрал друзей: истопили баню, привезли девушек по вызову и устроили вертеп. Перепились все, а я носила им в баню еду и напитки и убирала со стола.
 Потом хозяин затащил меня тоже в баню и захотел снасильничать, но я не поддалась и ударила ему в пах. Он обозлился и приказал охраннику выкинуть меня из дома на улицу: еле-еле успела вещи собрать в сумку.
 Делать нечего, поехала в Москву, здесь неподалеку живет моя подруга: вместе с ней мы приехали в Москву искать хорошей доли. У нас, там, в Украине сплошная безработица, даже в проститутки не пойдешь: потому что мужикам нечем платить им за услуги, а кто с деньгами, так это не мужики, а скоты – могут изуродовать или убить.
 Хотела позвонить подруге по мобильнику, да батарейка села и телефон выключился. Приехала сюда днем, зашла, а подруги нет – съехала и неизвестно куда. Пришла сюда, на остановку и что делать ума не приложу. Деньги есть – немного: зарплату хозяин не отдал. Вот и стала спрашивать прохожих – не нужна ли им домработница или помощница, или рабочая: я никакой работы не гнушаюсь, русская, без вредных привычек – может и вам, пригожусь?
Пока женщина рассказывала свою историю, Михаил успел её рассмотреть повнимательнее, и остался доволен: чистенькая, не затасканная, с хорошей фигурой и добрым приятным лицом – по всему видно, что Москва ещё не успела испортить и развратить эту женщину.
 – Почему бы не приватизировать её, хотя бы на время, - подумал он, скучая уже несколько лет без тепла женского тела. – Воровать у меня нечего, даже если она и придумала свою историю. Деньги спрятаны надежно, не найти. Пусть поживет – если согласится на сожительство. Приводил к себе проституток – и ничего, а эта будет и чище и добрее девиц с улицы.
- Я здесь живу, неподалеку, - сказал Михаил, - в комнате. Есть ещё соседка, но она сама по себе. Если хотите, можете пожить у меня – пока не устроитесь. Правда, у меня только один диван – больше спать негде, - сделал Михаил откровенное предложение.
Женщина посмотрела на Михаила внимательно, вздохнула и, не смущаясь, выговорила: «Что ж делать! Человек вы в возрасте, видимо не злой, если заговорили со мной. Согласна я на ваше предложение. Пойдемте, покажете своё московское жильё – судя по говору, вы тоже не коренной москвич, а откуда-то с юга, где много украинцев: наверное, с Дона или Кубани.
Михаил, который так и не избавился от южного мягкого акцента за долгие годы жительства в столице, удивился женской наблюдательности, обрадовался её согласию и, взяв тяжелую сумку с вещами, повел новую знакомую в свою коммуналку.
По дороге он спросил у Оксаны: есть ли паспорт, потому что соседка может вызвать участкового, и если паспорта нет, то могут быть неприятности. Паспорт у Оксаны был, но украинский: жить можно, но для работы нужно получить разрешение.
Проводив женщину в свою комнату, Михаил вышел на кухню, чтобы поставить чайник и собрать что-нибудь к ужину, а вернувшись, застал Оксану уже в домашнем халате, делавшем её ещё более привлекательной. Соседки дома не оказалось: Михаил никогда не знал, будет ли она дома, потому что четкого графика её отсутствия не было, а где она есть - на работе или в гостях, его не интересовало.
На кухне, достаточно просторной, поскольку комнату Михаил выбрал в доме старой постройки, где квартиры были с большими кухнями и ванной, широким коридором, просторным туалетом и высокими потолками – так что и его комната казалась больше, Михаил зажарил яичницу с колбасой и сыром, поставил на стол хлеб, печенье, кофе со сгущенным молоком и просроченный торт из своего магазина, с оторванной наклейкой о сроке годности.
 За время пользования такими продуктами, он ни разу не отравился, и не было оснований, считать, что это случится сегодня. Достал он и бутылку вина, прихваченную из магазина в виде доплаты за работу.
Оксана выпила, раскраснелась и похорошела, но спросила, почему он не пьёт. Михаил рассказал ей о своём неприятии алкоголя и увидел, что его авторитет в глазах гостьи поднялся выше.
Ужин пришелся впору, за окном давно стемнело, и Михаил пошел в комнату разбирать диван, а Оксана зашла в ванную. Когда она вернулась, туда пошел Михаил и, возвратившись, обнаружил свою гостью уже на диване и под одеялом. Он прилег рядом, молча прижался к ней и, ощутив наготу женского тела, немедленно овладел ею.
 Оксана восприняла всё спокойно, как неизбежную необходимость в общении с мужчиной, дающему ей приют и ночлег. Его объятия она воспринимала равнодушно, но без отвращения. Когда Михаил содрогнулся, и медленно сполз к спинке дивана, она встала, сходила в ванную, возвратившись, сказала, что устала и, отвернувшись от него, сразу уснула.
Следующий день был выходным, вставать рано не нужно, а потому, проснувшись, Михаил снова овладел Оксаной, которая опять и молча восприняла близость с ним, как необходимость, а освободившись и совершив утренний туалет, прошла на кухню и приготовила обильный завтрак, пока Михаил удовлетворенно валялся на диване, осознавая свою вчерашнюю удачу от встречи с этой женщиной.
Оксана умело накрыла на стол в комнате, красиво сервировала блюда, пока Михаил умывался и вернувшись в комнату. Он был приятно удивлен её умением и хозяйственностью.
Несмотря на утреннюю близость, разговор за столом поначалу не клеился. Чтобы не молчать, Михаил коротко рассказал о своей жизни в Москве после уничтожения страны – СССР, как он бился за выживание и в надежде разбогатеть, но ничего не получилось - он так и остался жить в этой комнате, куда его выселила бывшая жена Сана.
 – Как интересно, - заметил Михаил, - жену звали Сана, а тебя – Оксана, может быть это примета такая. Ты мне нравишься: и пригожая, и хозяйственная. Оставайся у меня: работу тебе подыщем, и будешь жить здесь - сколько хочешь.
Оксана усмехнулась: «Ещё бы не нравиться! Поимел девушку бесплатно, что ещё надо? Конечно, я сама согласилась, но мог бы и подождать с денёк, пока познакомимся ближе – так нет, одним махом подмял меня под себя и оглянуться не успела».
- Прости, Оксана: давно женщины не имел, вот и набросился,- стал оправдываться Михаил.
- Ладно, ладно, - миролюбиво ответила Оксана, - я сразу поняла, что ты изголодался, а дальше посмотрим, что будет. Я у тебя поживу некоторое время, может и останусь. По крайней мере, ты мне не противен, а это для женщины главное.
На том и договорились. Оксана убрала со стола, прибралась в комнате и квартире, почистила ванную и туалет – видно было, что привыкла к уборке, проживая у хозяев, и эта работа ей не в тягость.
Пришла соседка, недовольно посмотрела на Оксану, но Михаил сразу предупредил её, что это его подруга и в понедельник он зарегистрирует Оксану в своей комнате.
 Оксана удивленно вскинула брови, но промолчала и, подойдя к соседке, предложила мир и дружбу, поскольку придется жить вместе в квартире, а худой мир лучше хорошей ссоры.
От этого предложения злость у соседки прошла и, поворчав немного, она удалилась в свою комнату, а Михаил, радуясь такому исходу, предложил Оксане вместе сходить в кино, что открыли недавно в торговом центре.
Это было развлечением и Оксана, как и любая женщина охочая до развлечений, с радостью согласилась. Порывшись в своей сумке, она подобрала платье и туфли, прошла в ванную навести макияж и когда вернулась, то Михаил не узнал свою случайную женщину: перед ним стояла статная молодая дама с правильными чертами свежего лица, в меру подкрашенного косметикой, одетая в простое, но элегантное платье.
- Здорово мне повезло с этой Оксаной, - подумал Михаил, надевая привычный рабочий костюм. – Может у тебя есть, что попроще надеть? – спросила Оксана, - чтобы не так официально выглядеть и помоложе.
Михаил открыл шкаф, взял там джинсы, цветную рубашку и джемпер, который не носил уже много лет и быстро переоделся.
- Теперь другое дело: ты выглядишь моложе и спортивнее, чем в костюме, - одобрительно заметила Оксана, незаметно перейдя на «ты». – Кстати, сколько тебе лет?
– пятьдесят с хвостиком, - ответил Михаил, причесываясь перед зеркалом в шкафу.
- Видно, этот хвостик небольшой, как и твой собственный, но меня устраивает, – быстро поправилась она, заметив его смущение.
Поход в кино удался. Видимо, Оксана, как и Михаил, давно не отдыхала с развлечением, а потому была весела и оживленна, быстро забыв свои невзгоды. Она шла по торговому центру свободно, опираясь на руку мужчины, которого ещё вчера не знала и не ведала, разглядывая на витринах вещи и украшения.
 Михаил решил устроить ей женский праздник. Он предложил Оксане выбрать платье, бельё, пару блузок, туфли и юбку, что она и сделала, тактично подобрав недорогие, но приличные вещи.
 Потом, с покупками, они посмотрели в кино американский фильм, попивая кока-колу и хрустя попкорном. После кинотеатра перекусили в экспресс-кафе, прогулялись по парку и к вечеру вернулись домой.
Оксана, уже как хозяйка, собрала ужин, выпила вина и стала примерять свои обновы. Михаилу было жаль сгоряча потраченных денег, но видя радость этой молодой женщины, он простил себе своё транжирство.
 И когда они улеглись на диван, Оксана ответила ему полной взаимностью, слабо вскрикнув и содрогнувшись вместе с ним в экстазе интимных чувств, чему искренне удивилась:
– Никогда не думала, что смогу почувствовать себя женщиной в случайной связи с малознакомым мужчиной, - смущенно сказала Оксана, отдыхая от уходящих чувств, на что Михаил ответил ей благодарным пожатием руки.
- Кажется, что моя жизнь налаживается с появлением этой женщины, - думал Михаил в полудреме, ощущая горячее тело прижавшейся к нему Оксаны.

XXXIII
Оксана осталась жить и хозяйничать у Михаила в комнате на правах подруги. Он сделал ей регистрацию в Москве, и она начала поиски работы, чтобы помочь деньгами своим безработным родителям, проживающим с её десятилетним сыном - опять Михаилу досталась женщина с ребенком.
 Если бы Оксана была без ребенка, он не задумываясь оформил с ней брачные отношения, тем более, что по новым законам Оксана не имела бы никаких прав на его драгоценное жильё. Опять ребенок и опять Михаил не решился на поступок ради женщины.
Через месяц подвернулась и работа для Оксаны. В банке Михаила потребовалась уборщица взамен ушедшей на повышение, после окончания института, молодой девушки.
 Эта девушка была протеже управляющего отделением банка и оказывала ему интимные услуги, что не являлось тайной для охранников, дежуривших в офисе, когда вечерами, та девушка уединялась в кабинете с управляющим. Удобно: работа и интим в одном флаконе.
Управляющий осмотрел Оксану, которую привел Михаил, и признав её внешность подходящей для уборщицы банка, милостиво разрешил ей приступить к работе: под поручительство Михаила, представившего Оксану своей племянницей.
 К уборке помещений Оксане было не привыкать и вскоре, всё в офисе сверкало и блестело, она прошла испытательный срок и была принята на работу уборщицей с хорошей зарплатой – больше, чем у профессора ВУЗа, за что выразила Михаилу свою благодарность на диване.
Незаметно прошел год их совместной жизни: в работе по добыванию денег и с редкими выходами в торгово – развлекательный центр с посещением магазинов и кино. Пару раз они посетили театр, где посмотрели какие-то современные пьесы, которые не понравились ни Михаилу, ни Оксане: халтурная постановка со скабрезными шутками и откровенным матом артистов со сцены – поэтому, театров больше не посещали.
Оксана приоделась и похорошела от спокойной и обеспеченной, как ей казалось, жизни, а Михаил привык к чистоте и уюту в своей комнате, что навела Оксана, и к домашним блюдам. Особенно ей удавались борщи, которые она готовила в большой кастрюле на всю неделю – оставалось только разогреть.
Михаил, в очередной раз подкопил денег на квартиру: в Москве их не хватало, но в Подмосковье вполне можно было купить приличную квартиру, продав комнату – что он и собирался сделать.
 Он изложил свои планы Оксане и предложил ей оформить брак после покупки квартиры. К его удивлению, Оксана отказалась и объяснила: «Живем мы хорошо, но ты староват для женитьбы, да и средств у тебя нет, чтобы содержать молодую жену. Ребенок у меня есть, второго я не хочу, да и ты не сможешь его содержать, и пусть всё остается как есть и не надо ничего менять.
Если что, я тебя предупрежу о своём уходе, - и, заметив , что Михаил помрачнел, добавила,- может я ещё и передумаю: мы, женщины, легко меняем свои решения. Стань бизнесменом с солидными деньгами, тогда я точно соглашусь,- пошутила она и, впервые за год их совместной жизни, сама предложила: - Пойдем на диван, я утешу тебя своей лаской. – на что, Михаил немедленно согласился.
 Дело в том, что Оксана охотно принимала его ласки и отвечала взаимностью, но никогда сама не предлагала заняться любовью. На вопрос Михаила – почему? – она отвечала, что предлагать себя будет только мужу, которого у неё никогда не было, а ребенок был прижит от любовника, который бросил её и уехал на заработки в Европу.
Приняв ласки от Оксаны, Михаил успокоился и, надеясь на будущее, занялся устройством своих жилищных дел, после которых он надеялся уговорить Оксану на замужество.
Но человек предполагает, а судьба располагает, и банковский офис Михаила закрылся, ввиду убыточности его деятельности и Михаил снова, уже вместе с Оксаной, оказался безработным.
 Жилищные дела отложились в сторону, и в поисках работы Михаил днями не бывал дома, как и Оксана. Встречались они вечерами, перекидывались несколькими фразами и ложились спать, изредка и по привычке, занимаясь сексом: житейские заботы и невзгоды быстро разрушают любовные отношения, заменяя их, в лучшем случае – привычкой, а в худшем – обязанностью.
Однажды, Михаил, вернувшись домой, обнаружил отсутствие всех вещей Оксаны и записку на столе, следующего содержания:
«Уважаемый Михаил Ефимович!
Я глубоко благодарна Вам за ту заботу и участие, что вы приняли в моей судьбе, о чем буду помнить всю жизнь. Обстоятельства сложились так, что я встретила мужчину, который предложил мне отношения и я согласилась. Он купил мне квартиру, обеспечил материально, обещает сделать российское гражданство и получить образование.
Поймите меня правильно, дядя, такое предложение бывает раз в жизни. Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали и простите, если что не так. Не ищите меня, чтобы случайно не испортить мою судьбу.
Ваша племянница Оксана».
Михаил недоуменно повертел записку в руках, осмотрелся в комнате, опустевшей без мелких женских вещей, обычно разбросанных тут и там, и снова перечитал записку.
 Наконец он понял, что Оксана обращалась к нему как к дяде, которым он числился в банковском офисе, где не знали об их сожительстве.
 – Наверное, этот мужчина – клиент банка, там и приклеился к моей Оксане и она не хочет, даже в записке, признавать наши отношения, чтобы я не смог её вернуть, - понял Михаил и присел на диван, который теперь не надо будет раскладывать для двоих. Он набрал номер мобильного телефона, который завела себе Оксана на деньги, подаренные Михаилом к её дню рождения, но номер оказался выключенным.
Михаил выскочил на улицу и поспешил к офису банка, где работал прежде: там должен был дежурить сторожем его соратник по охране до закрытия офиса.
  Подбежав к двери, Михаил постучал, и дверь отворил тот самый охранник. Михаил спросил его: не видел ли он Оксану в последние дни перед увольнением и не приставал ли кто к ней? Охранник ответил утвердительно: действительно, какой-то клиент банка говорил с ней, потом пару раз увозил её на машине, в дни, когда Михаил не дежурил, а что случилось?
Михаил коротко сказал, что Оксана ушла из дома, и он озаботился – не случилось ли чего с племянницей. Он понял, наконец, что Оксана ушла навсегда, и пошел прочь, сразу осунувшись и сгорбившись: подобно матери в дни его отъезда из родного дома.
На город надвигалась гроза. Тяжелая туча с запада наползала на небо, начинающее темнеть в закатных сумерках. Шквалистый ветер редкими порывами взметал с мостовой пыль, листья и обрывки бумаг и бросал их ему в лицо.
 Туча закрыла небо над головой Михаила, напряглась, вздрогнула от разрыва молний и оглушительным грохотом известила о начале ненастья. Редкие капли дождя со стуком упали на мостовую, их стук участился, потом слился в единый гул, и сплошная стена дождя обрушилась на землю под победоносные раскаты грома и сверкание молний.
 Михаил торопливо проскочил в дверь своего подъезда и оглянулся. Видимое пространство сузилось до ближайшего дома - всё остальное скрылось за пеленой дождя. Струи воды пульсировали, усиливаясь и ослабевая, чтобы снова и снова промыть эту землю от накопившейся скверны и грязи, но они не могли промыть душу Михаила, почерневшую от внезапной потери близкой женщины: неожиданно появившейся в его жизни и также неожиданно исчезнувшей.
 – А обещала предупредить, если надумает уходить и вот обманула, ушла внезапно, - тоскливо подумал Михаил, закрывая за собою дверь с таким видом, будто задвигал крышку гроба над своей Оксаной.
– Нет у меня, теперь, цели купить квартиру: ни к чему она мне одному. Продам, к черту, эту комнату и уеду к матери доживать свой век. Напрасно прожитые годы – здесь, в Москве, не дали мне ни семьи, ни друзей, ни достойной работы. Вот и Оксана, покинула меня ради какого-то удачливого прощелыги, который, наверняка, не приютил бы её – встретив на остановке, где я встретил её: будь прокляты эти богачи, которые наворовав денег, покупают женщин и покупают им квартиры.
Михаил вошел в свою комнату. Не раздеваясь, лег на диван и уснул, тяжело ворочаясь и бормоча во сне. Ночью он проснулся, разделся, попил воды из чайника, стоявшего в углу на тумбочке, где хранились хлеб, печенье и сахар - для чаепития не выходя из комнаты: так придумала Оксана, снова лег и проспал до утра спокойным сном усталого от жизни человека.
Утром, уход Оксаны уже не показался ему такой потерей, как накануне. Рано или поздно это должно было случиться: она молодая женщина, ей надо устроить свою жизнь и жизнь своего сына, а что ей мог предложить Михаил, кроме московской регистрации и российского гражданства?
  Квартиры нет, работы нет, да и что это за работа: охранником? Непрестижно и малоденежно. Надо было продолжать деятельность предпринимателя по стопам тестя, Семена Ильича, но он испугался бандитов – вот и оказался в охранниках. Смешно! Другие воруют, а он охраняет воровское добро.
 Банк – это узаконенное воровство денег у населения путем начисления процентов за кредиты, но всё по закону, а возьми батон хлеба в магазине, не заплатив, и получишь тюремный срок за воровство: пусть и мелкое, но незаконное.
Успокаивая себя неизбежностью ухода Оксаны, он провалялся весь день на диване и только на следующий день собрался с силами и пошел добывать еду - в магазине грузчиком.
Месяц шел за месяцем, минули лето осень и зима, прошел год, а Михаил так никуда и не пристроился: везде ему отказывали или предлагали смешную зарплату, на которую в Москве, даже одинокому человеку с жильём, прожить невозможно.
 Надо сказать, что Михаил Ефимович был негеройского вида: среднего роста, сложения тоже среднего, поэтому он не годился на роль держиморды – охранника в магазине и прочих торговых заведениях, а в банки и офисы его уже не брали по возрасту, предпочитая молодых и подтянутых мужчин.
Вскоре грянул очередной кризис и множество клерков и охранников лишились работы по сокращению штатов и банкротству предприятий: торговых и посреднических.
 Хорошо, что магазин продолжал работать, обеспечивая Михаила едой, но свои сбережения он постепенно тратил, не помышляя больше об отдельной квартире.
 Демократическая свобода, о которой мечтал Михаил, получив бесплатное высшее образование, и бездельничая в своём НИИ тоталитарного периода в ожидании бесплатной квартиры, обернулась хищным оскалом безработицы и нищеты для него и большинства людей. Единственной целью населения страны стало добывание средств к выживанию, когда за всё приходиться платить: за жильё, образование, медицину и прочие услуги, на которые при советской власти не обращали внимания ввиду их бесплатности или копеечной стоимости, например, городской транспорт и оплата коммунальных услуг за жильё.
Прошел ещё год бессмысленной жизни Михаила в столице он всерьёз задумался о переезде домой к матери: продать квартиру и переехать в поселок, где в достатке можно прожить несколько лет на вырученные деньги, а там уже и пенсия замаячит на вечернем горизонте его жизни.
Михаил позвонил соседке матери, спросив, как там мать и, сказав, что он хочет вернуться домой.
– Приезжай, Миша скорей, совсем твоя мать плоха стала. Редко выходит из дома, всё больше лежит, почти не ест и высохла вся. Я спрашиваю, когда захожу: ела ли? А она и не помнит. Приезжай, как сможешь, при тебе мать оживает, подкормишь её – глядишь, и поживет ещё с сыном. И то сказать: восьмой десяток твоя мать донашивает –дай бог каждому такую длинную жизнь, да и не болела она сильно никогда. Поторопись Миша, уж так она скучает по тебе, - закончила соседка своё известие об его матери.
Михаил решил ускорить продажу комнаты дал объявление о продаже со своим телефоном в газету бесплатных объявлений. Сразу объявился риэлтор, который предложил продать комнату ему, но цену предложил много меньше, чем в объявлениях. Михаил понял, что продажей надо заниматься самому и всерьёз, к тому же – после кризиса, цены на жильё ещё не поднялись, и он решил немного выждать для своей выгоды.
Ждать долго не пришлось, потому что позвонила соседка матери и сообщила об её смерти. Это известие ошеломило Михаила. О своей матери он вспоминал редко, почти не писал ей и не звонил через соседку, но инстинктивно чувствовал материнское участие в своей судьбе, которое незримыми нитями связывало сына и мать и помогало ему продолжать своё существование в Москве. Вот эта связь оборвалась, и он почувствовал себя полностью одиноким на всем белом свете.
Процедура похорон прошла словно в тумане. Он приехал вечером накануне похорон, переночевал у соседки и на следующий день принял участие в ритуальной церемонии. Наблюдая сухими глазами, словно со стороны, как гроб с телом матери, которую он не узнал – так она изменилась за эти последние годы одинокой жизни и так изменила её смерть, опустили в могилу, вырытую именно там, где она и указала Михаилу в его последний приезд: справа от могилы отца и быстро забросали землей.
 Эта земля скрыла под собой останки единственного человека, которому Михаил был нужен и дорог сам по себе: самим фактом своего существования – плоть от плоти матери.
Потом соседи собрались во дворе у пустой квартиры матери на поминальную тризну, пили горькую водку и говорили хорошие слова о Марии – так они называли, по-соседски, мать Михаила: что жила скромно и тихо, никогда и ни с кем не ругалась, всегда выручала деньгами – если нужно, хотя и сама жила на небольшую пенсию.
 Все поминальщики, вспоминая мать и говоря хорошие слова о ней, поглядывали в сторону Михаила с немым укором за одинокую жизнь его матери, умершей в пустой квартире, где её и обнаружила соседка на третий день, заметив, что Мария не выходит из дома даже во двор.
 Эта же соседка сказала, что смерть Марии была легкой, дай бог каждому: она умерла во сне – рядом с ней, на кровати, лежала открытая книга, про любовь и очки – видимо, мать читала, устала, отложила книгу и очки и уснула, а проснуться уже не хватило жизненных сил.
Соседи выпили водки от души – как и положено на поминках хорошего человека, разговорились о сельских новостях и о своей тяжелой жизни, где у каждого из них были беды и обиды на власть, на детей и родственников, а то и просто знакомых и Михаил вышел из ограды дома. Он присел на скамейку и долго и неподвижно смотрел на двор своего детства, на знакомую улицу и на заходящее солнце: на всё то, чего никогда уже не увидит его мать.
Возможно, он сидел бы так до глубокой ночи, но люди начали расходиться: две соседки прибрали со стола и, вымыв посуду, позвали Михаила в дом, чтобы он прилег и отдохнул, а они тоже пойдут по домам.
Ближайшая соседка, что звонила Михаилу о смерти матери, подала ему бумажку с записями о расходах на похороны, сказав, что деньги Мария отложила уже давно, показала, где они лежат и распорядилась: что и как нужно сделать, провожая её в последний путь – так, чтобы сыну не о чем было заботиться.
В этом была вся его мать: она жила и умерла так, чтобы никому не доставлять хлопот и никого не обременять своим присутствием при жизни и после смерти. Ещё соседка подала ему свидетельство о смерти матери и сказала, чтобы он зашел завтра к нотариусу и написал заявление о наследстве на квартиру, которую ему завещала мать.
Михаил молча выслушал наставления соседки, запер за нею дверь, прошел в комнату своего детства и, не раздеваясь, плюхнулся на старый диван, служивший ему кроватью.
Было уже поздно. Но ночная тьма никак не могла одолеть вечерние летние сумерки и в комнате явственно просматривались все предметы, знакомые Михаилу с детства. Отец и мать были не охочи до мебели, не обставляли квартиру разными предметами быта и комфорта, а довольствовались однажды приобретенной утварью и потому в комнате были только диван, платяной шкаф-шифоньер, трюмо с зеркалом и стол с четырьмя стульями.
Стол раздвигался, при необходимости, и ещё днем на нем стоял гроб с телом матери, после за этим столом сидели соседи, проводившие мать в последний путь. А сейчас стол был пуст и поблескивал в сумерках темной лаковой поверхностью, в которой отражался свет уличного фонаря на столбе под окном.
- Мать ушла навсегда, а в квартире всё осталось на своих местах, как и было последние тридцать лет, что мать прожила здесь в одиночестве, будто отбывая тюремный срок, к которому её приговорил он, Михаил, оставив мать одну доживать свой век – который оказался таким долгим. И она жила здесь в заточении, ожидая и надеясь на его возвращение, но так и не дождалась.
 Жизненные силы кончились, и сейчас она лежит там, в сырой земле, рядом со своим мужем – моим отцом, который оставил её давно и равнодушно поселился вдали от живых, в городе мертвых, - эти мысли кружились в голове у Михаила, на исходе трудного дня прощания с матерью. Потом кружение мыслей замедлилось, и он погрузился в омут небытия, которое наступает с приходом сна.
Утром он проснулся совершенно разбитым физически и опустошенным духовно. Встал, одеваться не пришлось, поскольку заснул одетым, и привычно, как и при матери, принялся готовить свой завтрак из оставшихся после поминок, закусок.
Позавтракав, Михаил вышел во двор. Солнце давно взошло и ярким теплым светом прогревало огород матери и немногие деревья, росшие во дворе. Где-то закричал петух, ему ответил другой, залаяли собаки, поблизости замычала корова и вскоре окрестности наполнились голосами людей и шумом сельского подворья.
- Жизнь продолжается, но мать всего этого уже не услышит, - подумал Михаил и пошел оформлять наследственные дела, о которых ему напомнила соседка, окликнув его с соседнего двора, примыкающего к огороду матери.
К полудню Михаил уладил все необходимые формальности, пообедал остатками еды от тризны и, взяв сумку, которую прихватил в дорогу из Москвы, но так и не распаковал, отправился в обратный путь: здесь ему больше делать нечего, а поминальную трапезу на девять дней соседи справят и без него – благо, мать озаботилась и об этом.
Он запер квартиру, отдал ключ соседке, попросив её иногда заходить в дом и смахивать там пыль до его очередного приезда, который, как он надеялся, скоро случиться, а взамен соседи могут распорядиться урожаем с огорода матери по их желанию, что и было принято соседкой с большой благодарностью.
 Подсобное хозяйство служило важным подспорьем соседей для их выживания на скудные пенсии и зарплаты, но приусадебные участки малой площади не могли обеспечить потребности соседской семьи из трех человек, а потому, огород матери был им весьма кстати.
Уезжал Михаил привычным путем на автобусе и далее поездом, в отличии от дороги на похороны, когда ему пришлось лететь самолетом и далее на такси, чтобы успеть вовремя.

XXXIV
Возвратившись в Москву, Михаил быстро забыл о смерти матери и её похоронах в текучке неожиданных дел, свалившихся на его голову.
 Казалось, что все эти неприятности раньше сдерживала его мать и повинуясь высокому материнскому чувству, невзгоды отступали, если только сам Михаил не накликивал их вновь на себя. Теперь этой защитной силы не стало, и большие и малые удары судьбы набросились на него, словно стая шакалов, изгрызая тело и душу до самой глубины человеческой сущности.
Через несколько дней по приезду, оказалось, что соседка по квартире продала свою комнату заезжим кавказцам, вернее одному, по имени Сослан.
 Михаил вспомнил, что соседка засуетилась, как только к нему начали приходить покупатели на его комнату, которую он выставил на продажу, но не спешил продавать.
 Соседка тоже выставила свою комнату на продажу и предложила купить её Михаилу за несуразно большую цену. Он отказался, о чём подписал заявление: таких денег у него не было: тем более сейчас, после года безработицы. И вот, соседка нашла покупателя и оформив продажу, съехала на жительство в дальнее Подмосковье, где в поселке купила себе хорошую однокомнатную квартиру на берегу речки в березовом лесу и ещё деньги остались , как добавка к пенсии.
В освободившуюся комнату въехала тройка кавказцев, которые сразу установили в квартире свои порядки, откровенно притесняя и издеваясь над Михаилом.
 Он неоднократно вызывал участкового милиционера, но тот, проверив документы у джигитов, не находил нарушений, и оставлял Михаила наедине с горцами, которые постоянно приносили и относили большие баулы с вещами, заваливая ими коридор; приводили с собой соплеменников, которые ночевали и исчезали без следа, оставляя после себя по всей квартире грязь и вонь немытых тел.
Закончив торговые дела на ближайшем вещевом рынке, кавказцы устраивали поздние застолья с плясками и громкими криками, а на попытки Михаила прекратить эти выходки, откровенно смеялись и пугали, что порежут его на ремни, если он будет мешать им – хозяевам этой квартиры, жить по их обычаям и нравам.
- Слушай, ты, червяк, - говорил ему Сослан, - не нравится – уходи. Я куплю твою комнату, хочешь, прямо сейчас дам тебе деньги, чтобы ты убрался отсюда и не мешал людям жить. Москва – это наш город, а вы, русские, езжайте в другие города, или копайтесь в огородах и на дачах: вы не умеете торговать и жить тоже не умеете.
 Все магазины в Москве – наши, банки тоже наши. Милиция – полиция тоже наша, а с евреями, татарами и азиатами мы сами разберемся – если будут мешать нашей торговле. Бери деньги, пока даю, а то ничего не получишь и голый уйдешь отсюда, - закончил Сослан, нагло улыбаясь Михаилу прямо в лицо. Но денег за комнату Михаила эти кавказцы давали мало – только половину от её реальной стоимости на рынке жилья.
Михаил давал объявления, приглашал риэлторов, но все попытки найти покупателя заканчивались, как только узнавали, что соседями являются кавказцы неопределенной национальности. Даже другие кавказцы и азиаты не хотели покупать жилье, где соседи – кавказцы.
 Квартира стала как прокаженная: все покупатели от неё шарахались. Михаил иногда вспоминал свою покойную мать, которая ещё давно предлагала ему продать своё жильё и переселиться к ней или в другой город, где жильё подешевле и постараться найти себе достойную работу, например, учителем химии – она почему-то считала, что Михаил знает химию и может её преподавать. Он не внял советам матери и теперь, когда её не стало, сильно сожалел об упущенной выгоде.
Иногда, джигиты – хачики приводили домой проституток и устраивали групповой секс с пьяными криками под громкую музыку.
 Однажды, в такой вечер Михаил вышел из своей комнаты в ванную, чтобы умыться после работы грузчиком. Ванная была незаперта и открыв дверь, Михаил увидел там голого хачика с блондинистой проституткой, занимавшихся платным сексом в извращенной форме. Хачик, увидев Михаила нисколько не смутился, а весело закричал: «Давай сосед, присоединяйся к нам, ваши русские девушки очень сладкие, ради денег сделают всё, давай сюда. Я угощаю тебя русской девушкой».
 Михаила чуть не стошнило из отвращения к увиденному обнаженному телу русской девушки в лапах кавказца и он захлопнув дверь, ушел в свою комнату и позвонив в милицию вызвал наряд, чтобы прекратить это безобразие.
 Он, воспитанный в советское время, когда сексом занимались бесплатно и только по взаимному согласию, никак не мог привыкнуть к проституции девушек за деньги и с любым клиентом: будь это хачик, негр или другой туземец – лишь бы они платили деньги за услуги, которые эти несчастные, по его понятиям, девицы не могли заработать другим способом в нищих деревнях и поселках по всей России.
Милиция с опозданием, но приехала, дверь им открыл Михаил и впустил в квартиру. Хачики не ожидали ментов, но переговорив со старшим ментом, успокоились, у них проверили документы, всё оказалось в порядке и менты уехали, посоветовав кавказцам приглушить музыку, чтобы не нервировать соседа. После отъезда ментов, хачики вломились в комнату Михаила, угрожая ему расправой за вызов ментов.
- Тебе не жить здесь, - кричал Сослан, - у нас в горах, таких сбрасывают в ущелье, вот и мы сбросим тебя с балкона, а подумают, что сам свалился. Не хочешь проститутку бесплатно, тогда сиди тихо, смотри телевизор и не мешай людям отдыхать. Ты не человек, а шакал, ничего не можешь: ни торговать, ни отдыхать. Предатель ты, а соседка говорила, что ты ученый. Какой ты ученый, если такой глупый, как все русские, здесь, у нас в Москве.
Они ещё покуражились в комнате Михаила, потом Сослан помочился прямо на пол и, весело гогоча, джигиты ушли к проституткам, чтобы те отрабатывали оплаченное время.
Михаил заперся в своей комнате, лёг на диван и думал, как жить здесь дальше, но ничего придумать не смог и уснул поздней ночью под пьяные выкрики джигитов и визги проституток.
В такой жизни прошло несколько месяцев. От постоянных посетителей квартира приняла грязный и запущенный вид: джигиты никогда не убирали за собой, ванна и унитаз покрылись чешуей отложений, вся мебель в кухне, раковина и плита покрылись сальными пятнами и слоем грязной коросты.
 Редкие попытки Михаила навести чистоту в часы отсутствия хачиков ни к чему не приводили: всё быстро покрывалось грязью, а хачики ещё и обзывали его бабой – уборщицей, поскольку, по их понятиям, мужчина не должен делать женскую работу по уборке жилища, и поэтому Михаил не мужчина.
Жить становилось невыносимо, но изменить жизнь к лучшему у Михаила не было ни сил, ни желания, ни средств. Его сбережения на покупку жилья таяли как мартовский снег, а поиски приличной работы требовали больших усилий, делать которые Михаил никогда не умел даже в зрелом возрасте, а сейчас подступала старость.
 Внезапно и быстро он облысел и поседел и глядя в зеркало не узнавал себя: из зеркала на него смотрел старик со сморщенным лицом и большой лысиной, окруженной венчиком редких и седых волос, напоминая большой и наполовину облетевший одуванчик, одиноко стоящий на людском жизненном поле.
Быстрое старение Михаила Ефимовича отметили и его коллеги – грузчики, а их заводила сказал: «Это Михаил потому, что ты не пьешь с нами водочку. Водка – это лекарство от старости. Видишь, мы какие были, такие и остались, а всё потому, что каждый день пьем водку и, если повезет, то напиваемся до отключки, а когда человек в отключке он не стареет, по-научному это называется анабиоз.
 Начинай Михаил, пить с нами – глядишь и помолодеешь, - закончил водила, разливая водку по стаканам: был обеденный перерыв у грузчиков, Михаил Ефимович пил просроченный кефир, а остальные грузчики пили свежую водку, выданную администратором им к обеду.
Шутки – шутками, но Михаил Ефимович действительно часто чувствовал недомогание и упадок сил от всей своей неустроенной жизни и управляющий администратор магазина, видя его старение и помня безупречную трезвую работу, предложил ему перейти на расфасовку продуктов, но Михаил Ефимович отказался работать среди женщин.
Возвращаясь с работы, Михаилу Ефимовичу приходилось теперь прятать продукты в своей комнате, куда он перетащил с кухни и свой холодильник – хачики иногда подчищали его запасы, если к ним приходили другие джигиты и еды им не хватало.
Михаил Ефимович неоднократно замечал, что в его отсутствие кто-то рылся в комнате, и ему пришлось все свои деньги носить при себе, а остаток своих накоплений он положил на банковскую карточку, терпя убытки, поскольку процентов на эти деньги не начислялось, зато и украсть их было невозможно, не зная кода.
Жизнь его была пуста и безвкусна, как несоленая рисовая каша, приготовленная на воде. Отдежурив в магазине, Михаил Ефимович возвращался домой, в квартиру, захваченную хачиками, где запирался изнутри в своей комнате, в которой ел и пил, выбираясь только в туалет, и проводя время на диване у телевизора, служившего ему окном в мир, живущий своей, отдельной от Михаила Ефимовича жизнью. Так и мы, смотрим на рыбок в аквариуме, видим их движения и встречи, не понимая сущности этой водяной вселенной.
Всё же, Михаил Ефимович не оставлял попыток устроиться на приличную работу, считая, что его опыт научной деятельности может быть востребован в какой-нибудь крупной компании, например, производящей удобрения.
Он читал объявления, звонил и иногда приглашался на собеседования, но всякий раз эти встречи оставались бесплодными, пока однажды, женщина лет сорока – менеджер по персоналу в крупной компании, не сказала ему откровенно, что он уже старый для работы в приличной фирме и его удел сторожить имущество и покой молодых и успешных человеческих хищников, сколотивших состояния на присвоении государственной собственности или обмане и спекуляции.
Михаил на некоторое время перестал искать работу, но через пару месяцев возобновил эту деятельность, чтобы убить свободное время. Именно тогда он и обнаружил отсутствие своего паспорта: потерял ли его или засунул куда-то, было неизвестно, но факт налицо – документа не было!
Жить в Москве без документа, удостоверяющего личность и право человека на проживание в столице, никак невозможно: в любую минуту охранители прав воров и предателей, мошенников и проходимцев, заезжих джигитов и половых извращенцев могут потребовать у человека его документ и, при отсутствии оного, задержать до выявления личности.
 Полиция регулярно подъезжала к магазину, где Михаил Ефимович работал грузчиком, и проверяла документы у всего персонала и Михаил всегда показывал копию паспорта, чем дело и ограничивалось, поскольку он был зарегистрирован в этом же районе. Но вдруг потребуется оригинал, которого уже нет и органы накажут его за проживание без паспорта.
 Поняв это, Михаил Ефимович быстренько сходил в паспортный стол, написал заявление об утере паспорта, ему дали на месяц справку с фотографией и если паспорт не найдется, то через месяц ему оформят новый документ. На том всё и успокоилось.
Прошел месяц, в течение которого Михаилу Ефимовичу неоднократно приходилось показывать полицейским эту справку, поскольку шла очередная кампания борьбы с терроризмом и нелегалами для пополнения карманов полицейских.
Михаил Ефимович вновь написал заявление об окончательной утере паспорта, заполнил необходимые анкеты и ещё через месяц получил новенький паспорт уже со своей лысой фотографией.
 Он сделал с паспорта несколько ксерокопий, чтобы носить при себе, а сам паспорт спрятал в своей комнате так, чтобы соседи хачики не смогли найти документ в его отсутствие, если будут шариться в комнате, а то, что они регулярно это делают у него сомнений не было: уходя из дома на работу грузчиком, он всегда ставил на дверь маячки в виде бумажек или ниточек и иногда, возвращаясь, находил эти маячки потревоженными, что говорило о посетителях в его отсутствие.
Прошло лето и в сентябре Михаил Ефимович получил извещение из банка, что за ним числится задолженность по кредиту, взятому под залог его комнаты, и если он не выплатит долг, то банк начнет судебную процедуру.
 Михаил Ефимович оторопел: никакого кредита, тем более под залог жилья он не брал – это был его принцип, не брать в долг никогда и ни за что, даже если очень нужно, например, чтобы добавить денег и прикупить квартиру вместо комнаты. Он живет один и если что случится, то никто ему не поможет расплатиться с долгами. Так он и жил: без долгов и без квартиры.
Он поспешил в банк, где ему показали договор заимствования на полгода, на 400 тысяч рублей, под 25% годовых без поручителей, но под залог его комнаты, копия свидетельства собственности на комнату тоже прилагалась. Подпись была похожа на его, копия паспорта прилагалась. Михаил Ефимович понял, наконец, зачем в паспорте нужна подпись владельца: чтобы мошенникам легче было пользоваться украденным документом, подделывая подпись.
Михаил Ефимович заявил, что паспорт у него был утерян и есть заявление об утрате, но оказалось, что договор с банком был заключен за месяц до его заявления и, как сказал банковский клерк, наверное он сам уничтожил паспорт, чтобы не возвращать ссуду, но просчитался: законы теперь на стороне банков и собственников, а не таких мошенников, как Рзавец.
Михаил Ефимович попробовал подать заявление о мошенничестве в отделение полиции, указав на предполагаемых преступников – соседей хачиков, но заявление у него не взяли, объяснив, что факт мошенничества он должен доказать сам в суде, подав заявление на банк, который выдал ссуду кому-то по его утерянному паспорту.
Михаил Ефимович так и сделал, но судья – тоже кавказец, решил, что всё оформлено правильно, копии документов верны. Подпись Михаила Ефимовича на договоре займа соответствует его подписи на паспорте, а потому, Михаил Ефимович Рзавец должен вернуть ссуду со всеми накопившимися процентами. Или банк продаст его комнату в счет долга.
Денег у Михаила Ефимовича не было и вернуть чужой долг он не смог, напрасно убеждая банк и полицию, что денег этих он не брал.
Через три месяца банк подал в суд иск о продаже комнаты Михаила Ефимовича в счет долга, и суд охотно поддержал банк в его стремлении вернуть деньги с выгодой.
 Банк выставил комнату Михаила Ефимовича на продажу и вскоре продал её за бесценок – раза в три ниже рыночной стоимости, объяснив, что никто не хотел покупать эту комнату из-за соседей кавказцев.
 Небольшую разницу между продажной ценой комнаты и банковским долгом, этот банк положил на счет Михаила Ефимовича, поскольку тот отказался брать эти деньги, всё ещё надеясь, что правда и справедливость восторжествуют и ему не придется расплачиваться жильем за мошенников.
Отведенные три месяца на выселение из своей комнаты, Михаил Ефимович провел в тщетных попытках оспорить решение суда, из-за чего бросил работу грузчиком и жил на остаток своих сбережений, а когда они кончились, то начал брать деньги с банковского счета, которые тоже скоро кончились: приходилось платить адвокатам и в судах.
 Ничего доказать ему не удалось и однажды Михаилу Ефимовичу пришла повестка, извещающая его о предстоящем выселении из квартиры. Он убежал из дома в этот день, надеясь, что без него его не выселят – так и случилось. Потом ещё два раза приносили повестки: он за них не расписывался в получении, но служебные исполнители брали подписи у соседей – хачиков, что он отказался брать повестки.
Однажды в полдень, вернувшись домой с очередной встречи с адвокатом, Михаил Ефимович застал судебных приставов, выносящих его вещи из квартиры и складывающих их в кучу, чуть в стороне от подъезда. Он оцепенел: рушилась его последняя связь со столицей в виде простого, но собственного жилья. На его возмущение равнодушные приставы показали бумагу с постановлением суда об его выселении из не принадлежащей ему комнаты.
Михаил Ефимович побежал в полицию, чтобы остановить произвол: нельзя же выбрасывать человека на улицу без предоставления ему другого жилья, но в полиции только посмеялись над ним: давно уже можно выселять, даже за неуплату коммунальных платежей в течение полугода, а за долги банкам и вовсе нет никаких ограничений на изъятие жилья.
- Куда же я дену свои вещи,- спросил Михаил Ефимович, - они так и будут лежать у подъезда?
- Можете не беспокоиться за вещи,- отвечал ему дежурный, - приставы должны вызвать машину, вещи погрузят и отправят на ответственное хранение на складе, откуда вы сможете забрать их, когда определитесь с жильем.
Вернувшись домой, Михаил Ефимович не застал ни приставов, ни своих вещей: только соседи кавказцы сидели на скамейке у подъезда и веселыми криками приветствовали его: «Ну что ученый, не хотел продавать комнату – теперь она даром достанется нам, а ты, как собака, будешь жить на улице. Я говорил тебе, что Москва наш город, а ты не поверил, - кричал Сослан, показывая неприличные жесты.
 Покуражившись ещё, хачики ушли, освободив скамейку, на которую и уселся Михаил Ефимович, совсем обессилев от нагрянувших напастей.
- Хорошо, хоть вещи отвезли на хранение, - подумал он,- сниму комнату, денег хватит на месяц, а там видно будет: адвокат обещал, что всё уладится, и комнату мне вернут. Тогда продам её и уеду домой в квартиру матери, проживу на эти деньги год, а там и пенсию начну получать, досрочно, как безработный.
Пока он успокаивал себя надеждами, подъехал фургон. Из него вышел пристав и спросил у Михаила Ефимовича, где тут вещи, которые надо отвезти на склад для хранения.
- Это мои вещи, - отвечал Михаил Ефимович, - их уже отвезли, скажите только куда?
- Ничего не знаю, - вот бумага с описью вещей, которые надо отвезти из этого дома, мы ничего и никуда не отвозили.

Пристав вместе с Михаилом Ефимовичем прошли к соседнему подъезду, где сидели две старушки и спросили у них, куда делись вещи от подъезда. Старушки отвечали, что подъехала грузовая машина «Газель», там были три человека кавказской наружности, они погрузили все вещи и уехали. Старушки думали, что это их вещи, потому что при выносе этих вещей из дома тоже присутствовали три кавказца.
       Пристав выругался и уехал, а Михаил Ефимович понял, что его соседи организовали похищение всего имущества, которое, возможно, просто вывезли за город и где-нибудь выбросили, потому что ничего ценного для посторонних там не было.
Он лишился одежды и обуви, а главное, всех документов, кроме паспорта, который теперь всегда носил с собой и свидетельства собственности на комнату, которое требовалось адвокатам.
Только сейчас, он ясно и отчетливо понял, что не вернуть ему ни комнаты, ни вещей и снова, как и сорок лет назад, он оказался в Москве на правах приезжего, но тогда была юность и надежды на благополучную и яркую жизнь, а сейчас была старость и никаких надежд.
Михаил Ефимович сел на скамейку у своего подъезда, ощущая, как тоска и отчаяние постепенно заполняют всё его тело и душу, поглощая мысли и желания. Захотелось разом кончить все заботы и чувства.
 Он встал и бесцельно пошел прочь от своего бывшего дома, углубился в жилые кварталы, перешел железную дорогу, рощу, пустырь и оказался рядом с заброшенной фабрикой, огороженной бетонным забором.
Рядом, в низине протекал ручей, на склоне росла одинокая береза, и у Михаила Ефимовича появилось осознанное желание повеситься именно на этой березе. Он подошел ближе, подыскивая подходящий провод или веревку, чтобы исполнить своё последнее желание, но, к счастью, ничего не нашел.
Тогда Михаил Ефимович пошел на заброшенную фабрику, зашел в старое кирпичное здание, в поисках веревки взобрался на чердак, но ничего пригодного для сведения счетов с жизнью там не нашел и остался ночевать в прогретом майским солнцем чердаке. Так предполагаемое место его самоубийства стало местом продолжения его столичной жизни.
Вспоминая все перипетии своей жизни, под мерный шум дождя, Михаил Ефимович перекусил пару раз из своих запасов, подремал и вечером уснул окончательно, в надежде на завтрашний погожий день, чтобы продолжить добывание средств к существованию.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

        I

Недели через две после дождливого дня воспоминаний, проведенного на чердаке, солнечным утром, Михаил Ефимович, одевшись и позавтракав из своих припасов, увязал две стопки книг и отправился к людям по своим торговым делам.
Аккуратно прикрыв вход в подвал, ведущий на чердак, куском шифера, валявшегося неподалеку, Михаил Ефимович осторожно выглянул из бункера, как он называл спуск к подвальной двери, и, убедившись, что поблизости нет посторонних, поднялся по ступенькам и зашагал прочь от дома, держа в руках по увесистой стопке книг, перевязанных капроновым шнуром.
Он спешил на своё рабочее место у автобусной остановки, где сегодня решил торговать книгами. Путь его, как всегда, пролегал вдоль заброшенного цеха, бывшей здесь, до демократии, фабрики.
Неожиданно, сверху упали одиночные капли дождя. Он поднял голову: небольшая тучка повисла в ясном небе над головой и капли дождя падали именно из неё. С книгами в руках попасть под дождь – значит лишиться торговли, и Михаил Ефимович укрылся под бетонным козырьком над входом в заброшенный и разграбленный заводской цех, поставив связки книг ближе к стене, чтобы не промокли, если дождь разойдется.
Редкие крупные капли дождя падали на сухую землю, вздымая фонтанчики серой пыли и оставляя после себя темное пятнышко намокшей земли. Внезапно, дождь усилился, земля вскипела от поднятой каплями пыли, которая мгновенно осела, прибитая следующими струями дождя.
Темные пятна влажной пыли слились вместе, земля наполнилась влагой и вот уже побежали мутные ручейки, увлекая своим потоком мелкие кусочки земли, листья, щепки и всяческий мусор от человеческой деятельности.
- Вот и меня несет, как этот мусор, мутный поток нынешней хищной и подлой жизни и неизвестно, удастся ли мне выбраться на берег или унесет в болото безысходности, где я сгину окончательно, как эти потоки дождевой воды, стремящиеся в зловонную лужу, что разлилась неподалеку в низине, - подумал Михаил Ефимович, наблюдая, как завеса дождя скрыла опушку рощи и дома за ней - туда он и держал свой путь.
Дождь кончился также внезапно, как и начинался. Сразу выглянуло солнце, воздух, очищенный от пыли и копоти большого города, стал прозрачен, цвета яркими и сочными и даже руины заводских зданий, омытые дождем, выглядели значительно и обнадеживающе. Беспорядочное скопление домов вдали, сквозь прозрачный воздух, стало казаться ближе и привлекательнее и Михаил Ефимович, подхватив свои связки книг, направился по тропинке вдоль остатков бетонного забора в ту сторону, старательно обходя лужицы ещё не успевшей впитаться в землю дождевой воды.
 В роще запели птицы, с карканьем пролетела стая ворон, в небе виднелась полоса от пролетевшего самолета: жизнь проявлялась и кипела вокруг одинокого бывшего человека, поспешающего к людям, обеспечивающим ему, самим своим существованием, жизнь и надежду на лучшую долю.
По извилистой тропинке, Михаил Ефимович направился в сторону жилого массива, виднеющегося вдалеке за деревьями и железной дорогой. Тропинка пролегала вдоль бетонного промышленного корпуса заброшенной фабрики, с выбитыми стеклами окон, развороченными рамами и дверями, и уходила вниз в небольшую лощину, в которой стояла одинокая береза на берегу протекающего рядом ручейка.
Однажды, он прошел вверх по ручью и обнаружил его исток в виде ключа, бьющего из-под земли на опушке чудом уцелевшей березовой рощи. В исток ключа была вставлена железная труба, из которой и вытекала эта ключевая вода.
У трубы толпилось несколько человек с пластиковыми бутылями, в которые они по очереди набирали воду: видимо наслушались ТВ о целебных свойствах родниковой воды, вот и запасались здоровой, якобы, водой для питья – вместо водопроводной.
За рощицей, на опушке которой бил родник, находилось небольшое, старое и уже заброшенное кладбище и вполне вероятно, что именно оттуда и вытекала родниковая вода, но это обстоятельство не останавливало желающих испить ключевой воды. Михаил Ефимович тогда подивился на посетителей родника, но больше туда не ходил – не место бомжу среди людей, озаботившихся своим здоровьем.
Сейчас, подходя к ручейку, он услышал нагло – торжествующие крики воронья, стая которых вилась около одинокой березы. Подойдя ближе, он понял причину вороньей свары: на березе, у самой вершины, в развилке веток застряла пестрая кошка.
 Как она оказалась здесь, вдали от человеческого жилья было непонятно: хозяева, наверное, просто выбросили домашнее животное на улицу и подальше от дома, а здесь бродячие собаки загнали кошку на дерево. Но домашние кошки не умеют спускаться с деревьев – вот и эта, взобравшись на березу, оставалась здесь, пока её не заметили вороны, которые решили подкормиться свежим кошачьим мясом и устроили охоту на несчастное бездомное существо.
Пернатая банда ворон действовала умело и слажено, как и человеческая преступная группировка. Несколько ворон сидели на ветвях перед кошкой и громкими криками привлекали её внимание к себе, а в это время другие вороны, молча подлетали к кошке сзади и били её с лёта крепкими клювами в голову и туловище, так, что кровью были уже обрызганы нижние ветви и листья березы.
 Кошка уже ослабела и не оборонялась, а только жалобно мяукала от каждого удара вороньим клювом. Если бы она не застряла в ветвях, то свалилась бы обессилено с дерева и тем самым спасла себе жизнь, но знать не судьба, ей пожить ещё на белом свете.
Когда Михаил Ефимович подошел вплотную к березе, всё было кончено: вороны с разных сторон набросились на израненную кошку и стали расклевывать её, ещё живую, выдирая клочки шерсти и кусочки мяса и не обращая внимания на подошедшего человека.
Михаил Ефимович подобрал несколько камней и, кидая их в стаю ворон, отогнал серых убийц от неподвижной, но возможно ещё живой кошки. Вороны, недовольно каркая, стали кружиться вокруг, ожидая ухода человека, чтобы закончить раздел своей добычи. Михаил Ефимович посмотрел вверх и понял, что спасти кошку ему не удастся: нижние ветви березы были на высоте трёх метров, потом ещё метров семь вверх по веткам – человеку его возраста такие лазанья уже не под силу.
Постояв, минут пять, он прислушивался, но кошка уже не мяукала, и он пошел дальше, уверяя себя, что опоздал и всё равно помочь бы не смог. Он шел, не оборачиваясь и слыша сзади торжествующее карканье воронья, набросившегося на свою добычу сразу же, как только человек пошел прочь.
- Нет, не гуманно выбрасывать домашних животных на улицу, когда они надоели или стали старыми и ненужными, как изношенные вещи, - думал Михаил Ефимович, продолжая уходить по тропинке от дерева и от воронья, - надоело животное, надо поступать так, чтобы его жизнь окончилась без мук, как у этой кошки, и без голода и холода зимой – как у дворовых бездомных собак и кошек, брошенных во дворах домов и на дачах.
Вот его, например, ещё давно, бывший тесть - Семен Ильич, когда они с Саной бывали в гостях у её родителей, попросил однажды, унести куда – нибудь подальше, их старую кошку, которая стала мочиться по углам квартиры, создавая такие запахи, которые перебивали запах обжитого еврейского жилища.
Михаил Ефимович, уходя вечером из гостей, посадил кошку в сумку, привез к своему дому и, отправив Сану домой, понес кошку в ближайший скверик, но не выбросил её и не ушел прочь, а заботливо сделал петлю из веревочки, предусмотрительно взятой у тестя на кухне, надел эту петлю на голову кошки, спокойно сидевшей у него на руках, привязал другой конец веревки к ветке дерева и отпустил кошку с рук.
Веревка натянулась, и кошка повисла, судорожно цепляясь когтями за веревку, изворачиваясь и пытаясь перекусить веревку, но тщетно. Он тогда постоял, наблюдая с болезненным любопытством, как животное борется за жизнь и как жизнь покидает его, подождал, когда кошка затихла, снял веревку с дерева, положил мертвую кошку снова в сумку и, подходя к дому, выбросил её вместе с петлей в мусорный бак.
- Вот примерно так и нужно поступать: и дело сделано, и животное не мучится, - закончил Михаил Ефимович свои размышления, навеянные расправой ворон над бедной кошкой.
Хотя была тогда с ним и неприятность: утром следующего дня, уходя на работу, его жена Сана прихватила пустую коробку из-под обуви и, выкидывая её в мусорный бак, увидела там кошку своих родителей с петлей на шее.
Потом, при семейных ссорах, жена всегда называла Михаила Ефимовича живодером или палачом, припоминая ему эту самую кошку. В ответ, он называл жену эсэсовкой: по первым буквам имени и отчества – Сана Семеновна, что для неё было очень оскорбительно и их домашние ссоры заканчивались длительным и злобно – молчаливым перемирием.
Но Михаил Ефимович и тогда, и сейчас, считал и считает, что поступил с кошкой правильно и гуманно.
За этими раздумьями он незаметно приблизился к жилым кварталам, где ему предстояло добывать себе на пропитание из тех же самых мусорных баков, где кормились такие же бездомные, как и он, брошенные хозяевами кошки и собаки.
Так, на собственном опыте, Михаилу Ефимовичу приходилось решать: что же гуманнее и демократичнее – жить, выброшенным из общества людей, или самому безболезненно удавиться на чердаке, как он когда-то удавил кошку.

         II
Проведя обычный торговый день, Михаил Ефимович засобирался в гости к своим коллегам – бомжам, с которыми он приятельствовал уже некоторое время. Познакомились они случайно у мусорных баков – источнике их доходов. Сначала встретились как конкуренты, но выяснив, что Михаил Ефимович занимается сбором только книг, бомжи помягчали и предложили сотрудничество.
Они жили неподалеку, в заброшенном жилом доме, расселенном на снос, где Михаил Ефимович и навестил их однажды. Потом навестил ещё, и так повелось: захочется ему поговорить с людьми - он направляется к бомжам, прихватив бутылку водки для разговора, которую покупал в случае удачной торговли.
Эти бомжи имели клички: Учитель, Черный, Хромой и Иванов, которыми и общались между собой. Дали они кличку и Михаилу Ефимовичу, обозвав его Тихим, за спокойную уравновешенность в их бессмысленной и бестолковой жизни.
Было около восьми часов вечера. Основной людской поток уже схлынул с улиц в метро и электрички и на автобусной остановке, рядом с которой Михаил Ефимович разложил на тротуаре свои книги, стояло всего несколько человек, ожидая своего маршрута и не обращая на него и книги никакого внимания.
 Он решил, что торговли больше не будет и стал увязывать книги в две стопки, чтобы удобнее было нести их назад на чердак. Сегодня день был удачным и он наторговал почти триста рублей, так что завтра, в среду, он вполне мог устроить себе выходной.
Михаил Ефимович взял книги и направился к общежитию бомжей, что было несколько в стороне от его привычного пути.
Проходя вдоль рынка, он зашел в знакомую палатку и купил бутылку водки, чтобы оправдать свой визит. Так было принято. Он бомжовал своё первое лето и выглядел ещё по -человечески: не в засаленной и замусоленной одежде, без резкого кислого запаха давно немытого тела и даже выбрит – иначе, кто же купит книгу у неопрятного вида человека, грязными руками перекладывающего книги? Никто. Вот ему и приходилось следить за своим видом, за что он был вполне обеспечен торговлей книгами на своё пропитание.
Его соратники по профессии бомжовали по году и больше и уже приобрели тот вид, который знаком людям при встрече с бомжами. Поэтому, визит Тихого, как его называли бомжи, обязательно обеспечивался бутылкой водки – как входным билетом в жилище отверженных.
Сунув бутылку водки в карман брюк, Михаил Ефимович, со связками книг в обеих руках, зашагал к пятиэтажке с выбитыми стеклами окон, где и разместились его соратники по мусорным бакам в одной из квартир третьего этажа. Этот дом был обречен на снос, жильцов расселили, но дом почему-то не снесли и он стоял пустой уже второй год. В нём бегали соседские мальчишки, подростки уединялись с девушками, наркоманы совершали свои ритуалы, а бомжи устраивались на ночлег – места хватало всем и пока обходилось без столкновений.
Михаил Ефимович зашел в подъезд с выбитой дверью, поднялся по лестнице и, толкнув сломанную дверь, вошел в квартиру. Там, где была кухня, у выбитого окна стоял столик с грязной пластиковой посудой. Дверь в туалет была сорвана, а унитаз разбит, в ванной уцелела только сама ванна, почерневшая от времени и заполненная пустыми пластиковыми бутылками. В комнатах лежали на полу куски поролона, служившие матрацами для обитателей сего жилища.
Сейчас, обитатели, числом четыре бывших человека, сидели на шатких табуретах за облезлым полированным столом и поглощали свой ужин, состоявший из лапши «Доширак», разведенной холодной водой и порции спиртного в пластиковой бутылке.
- А, Тихий, - приветствовал Михаила Ефимовича старшина общежития, именуемый в этой среде Учителем или Максимычем, - что, соскучился по дворянскому обществу людей, живущих во дворе? Я правильно излагаю ситуацию?
Учитель сидел в сломанном кресле. Это был мужчина лет шестидесяти, в замызганном костюме с чужого плеча, на пару размеров больше, чем требовала его комплекция, надетого на футболку. Густые длинные волосы и борода, давно немытые, с сильной проседью делали его похожим внешне на известные портреты основоположника научного учения о социализме - Карла Маркса, видимо, он действительно, в прошлой жизни был учителем, поскольку всегда говорил назидательным, поучающим тоном, присущим истинным учителям.
- Правильно, Учитель, - отвечал Михаил Ефимович, - шел в своё убежище и зашел навестить, так сказать, своих однополчан.
- Неужели зашел в гости и без подарка уважаемым людям, - удивился Учитель, на что Михаил Ефимович молча протянул ему бутылку водки. Тот удовлетворенно хмыкнул, взял бутылку и, поставив её на стол, рядом с неизвестного вида пойлом, которое честная компания уже допивала из пластиковых стаканчиков, сказал: «Ты настоящий интеллигент, Тихий! Знаешь, какой подарок преподнести обществу, но и ты прими в подарок от общества книги, которые мы собрали, обследуя наши угодья в виде мусорных контейнеров у близлежащих домов. Вон там, в другой комнате, в углу».
Михаил Ефимович прошел в комнату и просмотрел стопку книг лежавших в углу. Среди них оказалось несколько популярных современных детективов и книги ещё советских лет, хорошо покупаемых – если по низкой цене. Дело в том, что бомжи сами не могли продать книги из-за своего вида, а чистый и гладкий Михаил Ефимович, в роли нуждающегося пожилого интеллигента, вполне успешно сбывал книги, которые добывал сам или приносили его товарищи – бомжи.
- Давайте выпьем за Тихого и его читателей, которые через покупку книг, обеспечили нас выпивкой на сегодняшний вечер, - сказал учитель, - а потом мы обсудим очень важную тему: «Еврейский вопрос на современном этапе развития российского общества».
- Может не надо, Максимыч,- сказал Черный: бомж лет пятидесяти, цыганистого вида с иссиня черными волосами и бородой, за которые, по – видимому, и получил свою кличку,- и так тошно, а ты со своим еврейским вопросом – ну их к черту.
- Вот так всегда, - ответил Учитель, - как важная тема, так мы голову в кусты: не хотим, не будем и прочее, а они этим пользуются и вполне успешно. Два еврея – Гайдар и Чубайс, под прикрытием Ельцина Бориса Николаевича, по- нашему - ЕБоНа, разорили и ограбили страну, из-за них мы стали бомжами, а некоторые, как Черный, не хотят даже обсуждать этот вопрос! Нет уж, посиди и послушай умных людей – может и сам поумнеешь.
- А что, Гайдар разве еврей, - спросил Черный с удивлением, - он внук писателя Гайдара, по фамилии Голиков, мы в школе изучали, он же русский!
- Ты откуда взялся, Черный, если не знаешь простых вещей? – спросил Максимыч, - выпив свою порцию водки, поморщившись и закусив напиток кусочком хлеба, который отломил от остатков батона, лежавшего на столе.
- Я из Москвы,- ответил Черный.
-Вот видишь, из Москвы, - сказал ему Учитель, – а не готов ты ещё к современной столичной жизни, потому и бомжуешь. Ну ничего, даст бог – подучим тебя и воспитаем в духе демократии и свободы. А свободным считается человек, который понимает, что и зачем он делает – потому, что сам выбирает: что ему делать! Вот ты, сам же выбрал жить бомжом, не так ли?
- Конечно, не так,- отвечал Черный, - ты же знаешь, что квартиры я лишился обманом: по - пьяни подписал продажу квартиры и оказался на улице и без квартиры и без денег.
-Всё правильно,- заметил Максимыч, - тебя обманули и выкинули на улицу, а условия для обмана создали такие деятели, как Гайдар и Чубайс, потому, что при советской власти ты никогда бы не смог продать квартиру – даже по – честному, и никто бы её не смог купить.
 И о Егорке Гайдаре, - продолжал Максимыч. – Писатель Гайдар был женат на еврейке. У них был сын - Тимур, потом они развелись. Мать Тимура снова вышла замуж – тоже из еврейского племени, фамилии не помню, да и не заслужили они, чтобы их помнить. Потом Тимур вырос, взял фамилией писательский псевдоним отца, женился тоже на еврейке и у них родился сын – Егор, тот самый! Вот и считай, кто этот Егор по национальности, а по советскому паспорту он, наверняка, числился русским. Кстати, Егор сдох пару лет назад оппившись виски, а алкоголизм - это большая редкость среди евреев.
Но вернемся к теме нашей беседы, - продолжил Максимыч и оглядел слушателей.
Михаил Ефимович присел на табурет у стены. Бомж по кличке Хромой – поскольку ходил приволакивая ногу, встал из-за стола и прилег на свой топчан. Ещё один слушатель – кудлатый мужичонка, по фамилии и кличке – Иванов, спешно допил свою порцию пойла и, вытерев рот рукавом свитера, приготовился слушать.
Максимыч, видимо и в самом деле учитель в своей прошлой жизни, иногда устраивал беседы – уроки на различные темы: чтобы оживить общение бомжей между собой после выпивки или в тоскливые безалкогольные дни отвлечь соратников от безрадостных мыслей об их нынешней жизни. Эти беседы поражали Михаила Ефимовича парадоксальностью суждений и обоснованностью выводов провинциального интеллигента, каковым, без всякого сомнения, являлся этот бомж – по кличке Учитель.
- Итак, начнем с истории вопроса, - откашлявшись, как и положено оратору, приступил Учитель к докладу.
- Более трех тысяч лет назад, на Аравийском полуострове, в западной его части у Средиземного моря жили несколько семитских племен, которые занимались скотоводством и торговлей. Место было бойкое: здесь пересекались торговые пути из Азии в Африку и Европу и обратно, так что торговать, обменивая одни товары на другие или на деньги – золотые и серебряные монеты, которые уже появились в те далекие времена, было более выгодным делом, чем разводить скот.
Вот эти семитские племена и специализировались на торговле, но не своими товарами, а занимаясь их перепродажей, и жили неплохо. Потом, часть этих племен стала относить себя к арабам, а другие к евреям, хотя расовых различий между ними почти не было, а только религиозные. Тогда-то и возникло между этими племенами соперничество: кто лучшие торговцы – арабы или евреи? Этот спор, а затем и вражда длятся до сих пор.
Известно, что где торговля – там обман и неприязнь покупателей к торговцам, что вынуждает торговцев приспосабливаться к жизни во враждебном окружении, особенно если торговцы эти не принадлежат к национальности людей страны проживания, что и случилось с евреями.
Потом египетские фараоны захватили земли, где жили еврейские племена – так евреи оказались в Египте, где вполне успешно занялись торговлей и ростовщичеством. Ростовщичество – это дача денег в долг с выгодой: взял, например, у ростовщика золотую монету – через полгода должен вернуть ему уже две такие монеты и так далее. А не можешь отдать долг – отдай имущество, скот, землю, а то и самого себя в рабство. Как говорится: хочешь человека сделать своим врагом – дай ему денег в долг. И евреи, своими ростовщическими действиями, везде и всегда создают себе врагов: так было в древние времена – так происходит и сейчас, но об этом позже.
В Египте, евреи постепенно: торговлей и ростовщичеством, прибрали всё к своим рукам, скупая урожаи пшеницы на корню и потом перепродавая её втридорога. И лет за сто или двести они стали полными хозяевами земли египетской: в неурожайные годы забирая имущество, землю и самих египтян в рабство за долги.
Народ египетский начал роптать, и очередной фараон сказал евреям: хватит ребята торговать – идите работать на поля и копать оросительные каналы. Те приуныли, но нашелся вожак, по имени Моисей, который сказал: давайте, братцы, смотаемся из Египта – назад на историческую родину, прихватив с собой всё, что можно.
 Он уговорил фараона дать евреям три свободных дня, чтобы помолиться и подготовиться к тяжелой работе. За эти дни евреи распродали имущество, позанимали у соседей египтян денег и ценностей и ночью, поубивав египетских детей, побежали через пустыню на свою историческую родину – туда, где жили раньше. Фараон: пока то да сё – догнать их не успел, евреи пришли на свою родину и организовали царство Израилево.
Египтяне, за убийство своих детей отомстить не смогли, но там, поблизости, возникло Вавилонское царство, которое снова разгромило евреев, потом то же самое сделали и персы, которые вообще расселили евреев по персидскому царству, запретив им проживать на исторической родине – там, где город Иерусалим.
Однако, у персидского царя завелась любовница – еврейка, по имени Юдифь и так она ублажала этого царя, что однажды он сказал: проси чего хочешь – всё исполню! И Юдифь попросила: дай евреям один день, чтобы они могли свести счеты с обидчиками и чтобы никто не смел противиться царской воле! Царь персидский так и сделал.
Евреи перебили всю персидскую знать и военных начальников, а Юдифь отрезала царю голову, когда он спал после её ласки, и все евреи вместе с этой Юдифь снова побежали на историческую родину, в Иерусалим. С тех пор, два самых главных еврейских праздников – это когда убивали детей египетских и когда убивали персов. Персы тоже отомстить не успели – их разгромил Александр Македонский, и евреи снова организовали своё царство, занимаясь торговлей.
Потом возникла Римская империя и римляне, две тысячи лет назад, окончательно разгромили еврейское царство, а евреи рассыпались по всей империи, появились в Европе и занялись привычным торговым делом, которому римляне мешать не стали.
Затем, появилось и распространилось христианское учение Иисуса Христа и на обломках Римской империи возникли христианские государства Европы. Эти государства стали повсеместно преследовать евреев за то, что они, якобы, распяли Христа. Кстати, Христос и его мать не были евреями и, по некоторым данным, Христос был высоким голубоглазым блондином, не знал еврейского языка, а говорил на арамейском, древнегреческом языке.
Все религии, кроме иудейской, запрещают ростовщичество, которое и составляло в те времена основную сферу деятельности евреев в Европе, за что их тоже преследовали – вплоть до уничтожения на кострах инквизиции.
Тогда евреи, вместе с англо-саксами в Англии, придумали банки, которые являются магазинами по продаже денег – то же ростовщичество, но в другой упаковке. Евреи развернули банковское дело по всей Европе, а потом и по всему миру, сделав торговлю деньгами самым выгодным, как сейчас говорят, бизнесом.
 Что следует из изложенного? С позиций теории эволюции Дарвина, евреев преследовали исторически более трёх тысяч лет и за это время у них, на генетическом уровне, выработались специфические качества, а именно: приспосабливаемость, подражательство или мимикрия, и беспринципность, помогающие им выживать во враждебном мире. У них сильно развита способность к деятельности, где ничего не создается, а только обменивается: торговля, финансы, обучение, так называемое искусство и прочее.
Способностей к созиданию у них мало. Есть много евреев – артистов, но мало писателей, много музыкантов – но мало композиторов, много, как бы ученых, но мало инженеров – тружеников и так далее.
Породу собак, с нужными качествами, выводят за триста – четыреста лет, а собачий год жизни считается равным семи годам человеческой жизни. За три тысячелетия преследований и гонений еврейское племя выработало, само-собой, нужные качества для выживания во враждебной среде.
Теперь о России. В России долгое время евреев почти не было: может климат не тот, а может перепродавать было нечего. Но в XVIII – XIX веках в состав России была включена Польша, где проживало около 90% всех евреев Европы.
 Наверное, что – то стало проявляться опасное для государства Российского, потому что царь Николай I ввел на западе страны черту оседлости русского народа, ближе которой евреям нельзя было селиться, если они не приняли православия. Но иудейская религия разрешает принимать любую веру, если иудей сохраняет внутри себя иудейскую веру и многие евреи этим пользовались.
Например, дед Ленина по матери был крещеным евреем по фамилии Бланк: может поэтому, в окружении Ленина было так много евреев и столько крови они принесли русскому народу?
Идем дальше. К началу Первой Мировой войны евреи уже имели серьезные позиции в экономике России и через банки захватили в управление и собственность предприятия, рудники, промыслы и земли, опутав всю Россию долгами, как когда – то в древности, Египет.
Учитель замолчал, потянулся к столу и взял книжечку, лежавшую на краю.
- Вот, нашел в мусорке Гоголя «Тарас Бульба» и перечитал ещё раз. Он пишет почти двести лет назад следующее: «Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и кочмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил своё жидовское присутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не осталось ни одной избы в порядке: всё валилось и дряхлело, всё пораспивалось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы выветрился весь край. И если бы десять лет ещё пожил там Янкель, то он вероятно выветрил бы и всё воеводство».
- Посмотрите вокруг: всё почти по Гоголю творится в нашей стране. Пойдем дальше в наших рассуждениях.
 В Первую Мировую войну, немцы уже вовсю гнобили евреев. Они, как нация тружеников, преследовали паразитов и захребетников, считая таковыми всех евреев. Царская Россия разрешила евреям бежать от немцев вглубь страны, что её и погубило. Миллионы местечковых евреев хлынули в крупные города, начали устраивать там беспорядки, чтобы проще было прокручивать свои делишки: они большие спецы ловить рыбку в мутной воде. В итоге их действий, во многом, и получились две революции 1917 года: буржуазная - в феврале и социалистическая – в октябре.
Участвуя в социалистической революции, евреи надеялись, пользуясь неграмотностью населения, захватить всю власть в свои руки, подмять страну под себя и стать правящим классом. Тогда и сразу это не удалось и они стали постепенно готовиться к захвату власти.
 Но Ленин уже понял, что много евреев во власти - это не есть хорошо для страны, а сменивший его Сталин начал потихоньку выжимать евреев из власти, а когда он укрепился, то в 1937 году пошел на открытые репрессии против евреев во власти. Потому-то они и кричат до сих пор о 1937 – ом годе, умалчивая о репрессиях, организованных ими против русского народа и других коренных народов страны задолго до 1937 года.
Но и Сталин не успел до конца избавиться от евреев во властных структурах СССР. Кроме того, Сталин во время войны с Гитлером, приказал спасать евреев от немцев и увозить их вместе с заводами подальше от фронта.
 А после войны Сталин организовал государство Израиль и евреи снова обрели историческую родину – им стало есть куда уехать, что они и делают, если возникает опасность отвечать за свои дела в стране проживания - как они называют своё место жительства. За сталинскую заботу, евреи до сих пор поливают его грязью, мстя за 1937 год, когда они рассчитывали захватить власть в СССР, но не получилось – Сталин их опередил.
После Сталина был придурок Хрущев, за ним бездарный Брежнев, потом три больных старика, среди которых выделялся еврей Андропов, который и отдал экономику страны в управление ученым – экономистам, в основном, тоже еврейской национальности.
 Потом к власти пришел Горбачев – Меченый, начались горбачевские шараханья, дурость и предательство руководителей страны, саботаж и вредительство и пьяный ЕБоН сдал страну в управление гайдарам, которые мгновенно уничтожили великую страну – СССР и великую славянскую цивилизацию, не приемлющую евро-англо-саксонской погони за личной наживой.
Но, как недалекие люди, они хотят набить карманы и сбежать за границу, оставив здесь, после себя, экономическую пустыню, не соображая, что за границей уже своим евреям тесно и их никто там не ждет.
Конечно, и среди евреев есть много порядочных людей, но они не исключение из основного правила демократии: меньшинство подчиняется большинству, а что такое еврейское большинство - хорошо известно всем.
Вывод: евреи – это специфическая общность людей, которая, в целом, наносит вред той стране, где они проживают, поскольку не считают эту страну своей родиной и не дорожат ей. Их цель – выживание за счет других любой ценой, а их качества – это результат длительной мутации людей данной национальности. Потому, их нельзя допускать во власть данной страны, в управление финансами и торговлю.
У меня всё. Благодарю за внимание, – закончил Учитель и осмотрел публику.
Бомжи зашевелились и Черный сказал: «Ну ты и завернул, Максимыч, я даже протрезветь успел! Надо бы налить присутствующим из бутылки, что принес Тихий, а то голову ломит от твоей речуги, да и сомневаюсь я, что ты всё правильно изложил».
-Конечно, может где-то я допустил неточности или перепутал хронологию, но общая линия верна, - сказал Учитель и стал разливать водку в торопливо подставленные стаканчики. Присутствующие выпили – кроме Михаила Ефимовича, закусили хлебом и закурили по окурку сигарет, добытых из картонной коробки от обуви, что стояла на столе среди огрызков хлеба и грязных пластиковых тарелок, вилок и стаканчиков.
- Ты говоришь, что евреи отличаются от других народов, а мне, кажется, что все мы одинаковые, просто евреи более хитрые и легко приспосабливаются к обстоятельствам, - заметил Черный благодушно, после принятой стопки водки.
- Так и я об этом же, - ответил ему Учитель,- они приспособились приспосабливаться, вот и всё отличие. Ты видел еврея – бомжа? Нет. И я не видел и не слышал о таких. Бомжи везде есть: во Франции – это клошары, есть бомжи и среди негров в разных странах, даже среди якутов есть – я слышал, что они в Якутске живут в теплотрассах, которые протянуты поверх земли из-за вечной мерзлоты, а на развилках трасс стоят колодцы прикрытые люками – вот под этими люками и живут там местные бомжи, их ещё называют танкистами.
А вот евреи до такого не опускаются. Они выкручиваются, а мы нет – об этом и была моя речь!
- Почему ты, Максимыч, сказал, что Христос был блондин: на иконах он везде темный или рыжий? – спросил Иванов, докурив сигарету до самого фильтра и бросив остаток на пол.
- Читал где-то, что было письмо жены Понтия Пилата, который и отдал Христа еврейским священникам на казнь, и эта женщина писала подруге в Рим, что на днях казнили проповедника: он был высокий блондин с длинными локонами белокурых волос и с голубыми глазами, и она пожалела, что нельзя было вступить с ним в связь – так он ей понравился. Да и на древних иконах Христос изображался русым, но потом иконописцы стали его смуглить и довели до черноты.
Кстати, сейчас среди православных священников в России около половины – это крещенные евреи, значит это выгодно: быть священником. Где выгода – там и они: всегда и всюду. Вот эти их качества, да в мирных целях бы на благо всей страны! Сталину иногда удавалось их контролировать, а сейчас нет такого контроля – вот и оказалось всё достояние страны в их руках, а нам от дохлой свиньи уши.
-У меня жена была еврейка, - сказал вдруг Михаил Ефимович, - так она и все её родственники, вполне приличные люди.
- Была да сплыла в Израиль, - ответил Максимыч, который уже слышал эту историю. – Она там живет неплохо, а ты здесь по помойкам шаришься. Ехал бы туда, Тихий, и все дела.
- Нет, таких туда не берут, да и сам я виноват, что бомжую, но надеюсь выкарабкаться.
- Все мы надеемся выкарабкаться, пока не сдохнем, - парировал Максимыч его слова. – Почему ты не смог приспособиться к демократии, а они смогли и это они устроили нам веселую жизнь, пока мы ушами хлопали, да ещё и смеются над нами: мол мы, русские, работать не умеем – потому и живем плохо. А они что, умеют работать? Аферы проворачивать – это да! Где еврей – кузнец? Где еврей – слесарь? Нет их, не было и не будет!
Есть, конечно, евреи: врачи, преподаватели, инженеры, которые честно зарабатывают на хлеб, но не они делают погоду, а другие. Говорят, что ложка дегтя портит бочку меда: вот такая еврейская ложка и испортила Россию.
- Что ты говорил о семитах? – спросил Хромой.
- Повторяю, для непонятливых, что арабы и евреи - это семиты и если говорят, что ты антисемит, это значит, что ты и против арабов и против евреев, что неверно. Правильнее говорить об антисионизме, – разъяснил Учитель.
-Ну и что ты предлагаешь? – спросил Черный, - бороться с евреями?
- Нет, бороться сейчас бесполезно, они победили всю Россию: одни русские вместе с евреями грабят страну, другие русские охраняют этот грабеж. Нужна осторожность, если имеешь дело с евреем. Ты же не суёшь руку в огонь – знаешь, что обожжешься. Так и здесь: не связывайся с куплей – продажей через них, не бери у них денег в долг. Не ведись на заманчивые предложения разбогатеть и прочее.
 Если повезет, и ты имеешь дело с порядочным евреем – это хорошо, а если с ловкачем, то ничего не потеряешь – поскольку был осторожен и не обжегся. Вот гадюка и уж очень похожи, почти не отличить, потому их лучше не трогать, а обойти – так и с евреями: лучше не связываться – тогда точно не пострадаешь! Ну и главное: нельзя их подпускать к деньгам и позволять распоряжаться чужими деньгами и имуществом людей и страны.
Впрочем, всё это мелочи – вы не поняли главного: чтобы у людей на наследственном уровне, по Дарвину, закрепились какие-то качества – нужно две – три тысячи лет. Сталин хотел создать нацию созидателей за несколько десятков лет, вот у него и не получилось – не успел, конечно.
 А нас поманили морковкой: долой социализм и будем жить ещё лучше, и у каждого будет всё, что хочешь. Мы и побежали за обещаниями ЕБоНа и его еврейского окружения и потеряли всё, что уже было: спокойная жизнь – вполне благополучная, у всех работа и уверенность в завтрашнем дне, забота о детях и стариках. Бесплатные: медицина, образование, жильё и прочее. И всё это – для всех, а не только для богатых!
В СССР были бомжи? Нет. Пусть в общежитии, но место было каждому, а поработаешь хорошо несколько лет – получишь и своё жильё, особенно, если обзавелся семьей. А сейчас такого нет и не будет для простого человека никогда и люди снова относятся друг к другу как к противнику на поле боя, мешающему хапнуть трофей или, в лучшем случае, как к конкуренту в борьбе за теплое местечко. Отсюда и воровство, жадность, насилие, которые и не снились нам ещё 20 лет назад.
Как говорится: за что боролись, на то и напоролись, и всё это благодаря стараниям представителей еврейского племени и конечно нашим предателям и проходимцам, типа ЕБоНа. На этом и закончим нашу беседу,- сказал Учитель, потянулся к бутылке и разлил остатки напитка в подставленные стаканчики.
Выпив свою порцию, Учитель спросил Михаила Ефимовича: «Ты пойдешь в своё убежище или останешься с нами? Оставайся здесь: лежанка свободная есть в соседней комнате, да и с обществом лучше, чем одному. Кстати, когда ты пригласишь нас в гости на чердак? Посмотреть, как наш книжник устроился – хотят все присутствующие».
- Нечего там смотреть пока,- отвечал Михаил Ефимович,- обычный уголок бомжа, как и здесь у вас, только почище – потому что живу один и недолго. А ночевать, пожалуй, останусь здесь: что толку тащиться вдаль на ночь глядя? Схожу в туалет, тогда и побеседуем.
- Иди, иди – знаешь сам, где у нас уборная, - сказал Максимыч и затеял разговор с Черным: куда пойти утром в поисках пропитания.
Михаил Ефимович встал и пошел по лестнице вниз в подвал, где бомжи устроили свой туалет. В квартирах всё было выломано и справлять нужду негде: можно, конечно, в соседней квартире, но летом будет сильный запах и вскоре придется менять жильё, а в подвале стоит вода, которая глушит запахи – немного, но глушит.
Спускаясь по лестнице вниз, он случайно увидел, сквозь выломанные проемы дверей, вдали парочку молодых людей, которые исполняли обряд любви. Девушка, приспустив до колен джинсы, стояла нагнувшись, и опершись руками на подоконник, на котором виднелся двухлитровый баллон с пивом. Парень, расстегнув брюки, пристроился к девушке сзади и молча делал любовные движения. На Михаила Ефимовича они не обратили внимания: может не слышали его шагов, а может были пьяны или увлечены своим занятием.
Парень взял баллон с пивом и стал жадно глотать пиво, не прекращая своего занятия. Девушка повернула к нему голову и сказала: «Давай быстрее, я тоже пива хочу!»
Михаил Ефимович осторожно пошел дальше вниз, удивляясь простоте интимных отношений нынешней молодежи. Помнится он, будучи выпускником школы, весной, в мае, познакомился через одноклассников с девушкой, учившейся в местном училище и жившей в общежитии.
 Они ходили в кино и страстно целовались в тополиных зарослях на окраине поселка, но действовать дальше она не позволяла. Недели через три, он подъехал на машине отца, обнимая и целуя, пробудил в ней страсть и добился своего – только после клятвенных обещаний жениться по окончанию школы, прекрасно зная, что обманет её, потому что она досталась ему не девушкой – так он оправдывал свой обман.
Потом они, теплыми вечерами уединялись на берегу речушки под развесистой ветлой, скрывавшей их от случайных посторонних взглядов. Миша притащил туда кусок полиэтилена, расстилал на нем свою куртку и они, страстно целуясь, ложились рядом, однако, девушка уступала его домогательствам не сразу, а только после очередных обещаний вечной верности. А потом он был благодарен ей и нежен, провожая до общежития.
Маша, так звали ту девушку, объясняла ему, что год назад, тоже в мае, вернулся из армии парень, живший по соседству, и устроил вечеринку по этому поводу, пригласив и её в числе соседских девчонок. Там она впервые попробовала самогона и потеряла контроль над собой, а потеряв контроль – потеряла и невинность с этим парнем, но это было только один раз. Потом парень предлагал ей выйти замуж и даже сватался к её родителям, но она отказала – парень ей не нравился, хоть убей.
Миша понимал, что она говорит правду, потому что именно с ним Маша впервые ощутила свою женскую страсть и он помнил, как она лежала рядом с ним ошеломленная теми чувствами, которые только что испытала. Тем не менее, себя он считал непричастным к её судьбе: ей он не сделал ничего плохого, по его мнению, потому и связывать свою судьбу с ней не собирался.
Но время вместе с Машей, он проводил с удовольствием - до самого своего отъезда на учебу в Москву. А для женщин, как ему сказал потом однокурсник, каждый, кто у них не первый – тот всегда второй, так пела в одной песне какая-то певичка. Потом и Маша нашла себе очередного второго, и Миша даже видел их однажды вместе, когда приезжал домой на каникулы после первого курса института, но у него уже были намерения на другую девушку.
И всё же, у них с Машей были любовь и чувства – пусть и не вечные, но настоящие.
Здесь же, в разрушенном доме, среди мусора, парочка занималась любовью по - собачьи, попивая, между делом, пивко. Заняться любовью и выпить пива – стали событиями одного уровня значимости в современном обществе потребления: поимел женщину, потом поимел пива, потом поимел ещё что-то, но главное: поиметь денег – есть деньги, тогда всё исполнится.
-Во времена шакалов и любовь собачья,- подумал Михаил Ефимович, справляя малую нужду в темном и сыром подвале прямо у входа, не рискуя пройти вглубь, чтобы не вляпаться в отходы человеческой жизнедеятельности, оставленные предыдущими посетителями и забыв, что он тоже активно участвовал в наступлении этих времен демократии, которые теперь называл шакальими.
Поднимаясь осторожно по лестнице, он заглянул туда, где видел любовную парочку. Там уже никого не было, как и баллона с пивом: ублажив плоть, они где-то в другом месте ублажали желудок пивом.
Вернувшись в жилище бомжей, он осмотрел свободную лежанку и решил, пока не стемнело совсем, двигаться к себе на чердак: лежанка была грязная с кислым запахом от прошлых жильцов – если переночевать здесь, то и он пропитается этим запахом и торговля книгами не пойдет.
-Лучше подальше лечь – но почище встать, - решил он и, увязав свои книги, вместе с подаренными книгами бомжей, он простился с соратниками по мусорным бакам, и не спеша, пошел в направлении своего чердака, размышляя над тем, что сказал Учитель в своем сегодняшнем выступлении.
- Как-то у него просто получается: евреи не виноваты, мол, что стали такими – их заставила жизнь и обстоятельства эволюционировать к нынешнему состоянию. С другой стороны, мы сами виноваты, как утверждает Максимыч, что беспечно доверяем евреям, а потом, поддавшись на их уловки, жалуемся на несправедливость их действий.
Однако, он сам женился на Сане, погнавшись за московской пропиской и польстившись на обещания её отца – Семена Фалиса, пристроить его на теплое местечко в науке.
 Хотя, с Саной он, наверное, виноват, что не был с ней нежен и ласков, как она требовала, но вспомнив острый запах её пота, Михаил Ефимович понял, что это было выше его сил.
Сана и её родственники уехали в Израиль, оставив его в коммуналке, в комнате, которой он лишился, когда рассеялся угар демократии, и наступили времена ЧЧВ – человек человеку волк.
За этими размышлениями он, незаметно для себя, прошел весь путь от жилища бомжей до своего дома, огляделся по сторонам и, никого не заметив поблизости, осторожно спустился ко входу в подвал, отодвинул кусок шифера, который прикрывал входную дверь, открыл дверь, вошел внутрь, прикрыв изнутри дверь тем же куском шифера, поднялся на чердак и прошел в свой жилой угол.
Нащупав в полумраке светодиодную лампу, купленную по случаю в электричке, Михаил Ефимович включил свет, предварительно завесив куском плотной материи слуховое окно, чтобы свет с чердака не был виден снаружи, и огляделся.
Всё было на своих местах. Он поставил связки принесенных книг рядом с изголовьем лежака, снял костюм и надел пижаму – почти новую, подобранную в мусорке, и улегся на своё место. Было тихо и спокойно. Запах столетнего голубиного помета напоминал запах дорогого дезодоранта, которым он как-то однажды, пользовался в прежней жизни, и Михаил Ефимович, удовлетворенно вздохнув, заснул спокойным сном, в надежде, что всё образуется, и он снова станет человеком – пусть не завтра, но скоро, как он и рассчитывает – через год.

                                       III

Через неделю, в конце рабочего дня, Михаил Ефимович снова собрался зайти к своим коллегам из заброшенного дома, чтобы прихватить у них книги, которые они, возможно, насобирали в мусорных баках за истекшую неделю.
Он поднялся в знакомую квартиру и вошел в комнату, где располагались его знакомые.
-Ну что, Тихий, сегодня вечер проведешь у нас, не так ли? – спросил Учитель, когда Михаил Ефимович подошел к сидящим и лежащим бомжам, числом четыре бывших человека.
- Да вот, Учитель, заглянул, так сказать на огонек, - ответил Михаил. приблизившись вплотную к группе бывших людей и протягивая бутылку паленой водки, которую приобрел по случаю, дня три назад, покупая еду на рынке, в палатке торгующей просроченными продуктами: якобы для скармливания домашним животным, но успешно поедаемой пенсионерами, мигрантами и бомжами.
В 90-е годы, когда иностранные торговцы появились в России, они начали, педантично, как и у себя в Европе, убирать с прилавков и выбрасывать в мусорные контейнеры продукты с истекшим сроком годности, причем выбрасывать сразу по истечению этого срока. Например, срок истекает завтра, значит сегодня, в ночь, этот продукт выбрасывается в мусор.
Местные жители и бродяги, увидели изобилие этих продуктов целыми упаковками в мусорных контейнерах и начали быстро разбирать их по ночам, толкаясь и ссорясь из-за пива, йогуртов, кофе и прочих деликатесов, совершенно съедобных – что значит день окончания годности пива, конфет, печенья и прочих продуктов? Ничего не значит.
Потом, предприимчивые люди начали скупать в зарубежных супермаркетах просроченные продукты по символическим ценам, как бы на утилизацию, но на самом деле на перепродажу мелким торговцам и лавочникам, которые переклеивали ярлыки на упаковках и продавали товар как свежий и годный людям в пищу, впрочем, не считая этих покупателей людьми.
Затем и иностранные торговцы приноровились не выбрасывать и не сбывать негодные продукты за бесценок, а перепродавать их лавочникам за треть цены, а лавочники уж как позволит совесть, которой у них нет: жадные продают просроченные продукты как свежие – по полной цене, другие – под видом еды для животных, но за полцены.
Вот за такую половинную цену Михаил Ефимович и отоваривался продуктами для себя, в лавке для животных. Там же, рядом, можно было купить и спиртные напитки неизвестного качества и происхождения, но по цене, доступной сильно пьющим людям.
Учитель взял у Михаила бутылку якобы водки, встряхнул её несколько раз, посмотрел сквозь стекло и жидкость на закат солнца, освещающий через окно всю кампанию, и решил, что напиток годен к употреблению.
Открыв бутылку, он разлил половину жидкости в белые пластиковые стаканчики – одноразовые, но благополучно служившие бомжам до тех пор, пока не сломаются и не почернеют, и раздал эти стаканчики присутствующим: всем, кроме Михаила, который, как известно, не мог принимать спиртного из-за особенностей своего организма.
Бывшие люди выпили. Это была видимо не первая их выпивка в этот вечер: в отдалении, на куче мусора валялись ещё две пустые бутылки – день не прошел даром, и компании удалось разжиться деньгами и отоварить их на спиртное и кое-какую еду, остатки которой лежали перед ними на столе, на куске картона.
Выпив, кто-то отломил кусочек хлеба и зажевал им суррогатный напиток, а другие, поморщившись, закурили по половинке сигарет, подобранных на мостовой от спешащих куда-то и не докуривших их прохожих.
Помолчав немного, Учитель произнес: «До ночлега ещё далеко, молча сидеть в компании неприлично, телевизора, как у всех порядочных людей, здесь нет, и я предлагаю провести семинар об искусстве. Не о конкретных видах и образцах этой деятельности людей, а вообще, о роли и месте искусства в человеческом обществе.
Как и принято, в управляемой демократии, ставлю вопрос на голосование. Кто за, кто против? Принято большинством. Воздержавшиеся, а это – Тихий, могут слушать и высказывать своё мнение, но в принятии решения участвовать не будут. Доклад буду делать я.
Бомжи оживились и стали устраиваться поудобнее: такие беседы Учитель проводил уже не раз и на всякие темы, отвлекая их от безысходности собственного существования.
- Итак, искусство, - начал Учитель, - это, как говорил доктор Геббельс, министр пропаганды у Гитлера, еврейская выдумка и я вынужден с ним согласиться. Ещё он говорил, что когда слышит слово культура, то его рука тянется к парабеллуму, имея в виду, что культура – это быт и уклад жизни нации и не имеет никакого отношения к искусству.
Есть творчество, есть мастерство, но нет такого отдельного, самостоятельного вида деятельности человека, как искусство. Говорят, что художественное творчество: литература, живопись, музыка, театр и т. д. – это и есть искусство, но так говорят те, кто там пристроился и живут паразитами за счет созидательного труда других. Ещё говорят, что высшее мастерство – это тоже искусство. Но если человек умеет делать что-то хорошо – то это искусный мастер: ловкий, умелый мастер, а не искусственный мастер.
Искусственный означает: не натуральный, не полноценный, поддельный. Так что, искусства, как такового, не существует. Есть люди, которые свои подделки, подражание природе или творчеству и мастерству созидателей, назвали искусством и успешно паразитируют на этом поприще.
Вообще, занятие художественным творчеством – это занятие для неполноценных, ущербных людей, можно даже сказать – умственно недоразвитых. Все дети любят рисовать, петь и играть в кого-то, но вырастая – перестают этим заниматься, а некоторые так и остаются в своем развитии детьми – вот они и придумали искусство.
Более того, недоразвитым людям, природа часто компенсирует их недостатки, и они лучше рисуют, поют или подражают. Так, слепой человек лучше слышит, а глухой – лучше видит. Достигая старости, многие люди начинают деградировать, впадают в детство и снова начинают рисовать, музицировать, писать стихи и книги и заниматься прочей ерундой, что полностью подтверждает мои выводы.
Деятели, так называемого искусства, обычно отличаются повышенной сексуальной активностью, что также свидетельствует об их умственной или психической неполноценности, ибо повышенная сексуальность свойственна умственно отсталым и психопатам.
Кроме собственно «людей искусства», в этой сфере крутится множество проходимцев и прощелыг, которые пропагандируют, толкуют и навязывают людям своё видение произведений художественного творчества, дают им оценку и представляют некоторые из них шедеврами искусства большой ценности.
Некто, упившись водки или объевшись мацы, нарисовал на куске белой материи черный квадрат и эти толкователи стали объяснять другим, что этот квадрат имеет глубокий смысл, он символизирует беспросветность человеческой жизни и его мгновенную сущность в вечности времени, неприкаянность людской души в этом мире и прочую подобную чушь. И этот квадрат становится шедевром искусства, имеющим, якобы, большую ценность.
Другие толкователи, столетиями толкуют о загадочной улыбке Джоконды – маленькой картинки с изображением женщины неопределенного возраста и сомнительной наружности. Из-за толкователей, этот рисунок стал иметь многомиллионную ценность, причем, цену имеет только оригинал плохого качества, а копии с него ничего не стоят.
Но отвезите это полотно и копии туземцам в Африку – они как дети по своему развитию, и эти туземцы возьмут рисунок, если он им понравится, не обращая внимания: копия это или подлинник и даже дадут взамен картины бананов.
И вот, люди, наслушавшись толкователей, начинают охать и ахать, смотря на рисунки, слушая музыку или наблюдая за игрой артистов – если толкователи сказали, что это хорошо, или напротив, начинают осуждать другие поделки в рисовании, музыке или литературе – ничуть не лучше и не хуже, если эти толкователи их раскритиковали.
Итак, искусства, как такового – нет, это выдумка, а художественным творчеством занимаются умственно или психически неполноценные люди и проходимцы, которые добывают себе из этого творчества средства существования, так же, как мы – бомжи, добываем средства существования из мусорных баков или из милости прохожих.
Вот и всё об искусстве. Прошу высказывать мнения и свои возражения, если не согласны с моими доводами.
Бомжи, разогретые водкой, помолчали. Потом один из них – по кличке Черный: то ли за волосы цвета воронова крыла, то ли за грязный и неопрятный вид, взмахнул рукой и сказал: «Что-то ты, Максимыч (таково было отчество Учителя, а его имя и фамилия - неизвестны), больно круто завернул. Как это: нет искусства вообще? А что же тогда в музеях и библиотеках находится, как не предметы искусства, в том числе и литература? Ленин говорил, что важнейшим из искусств для нас является кино и он, по - твоему, тоже не прав? Нет, я не согласен: вот так, взять и отменить искусство.
-У тебя, Черный, типичная ошибка спорщика, - отвечал Учитель, - вместо аргументированного опровержения моих слов, ты отрицаешь мою позицию целиком. Со школы нам вдолбили, что есть нечто - нам непостижимое, оно называется искусством и мы, как попугаи, повторяем это слово. Я же не отрицаю, что есть творчество и мастерство, которое доступно всем, а не только избранным.
Любой труд, в результате которого создается что-то материальное: машина, прибор, книга, картина, музыка, урожай пшеницы и прочее – есть труд творческий, кроме, может быть, труда на конвейере на заводе. Даже труд продавца, хотя он и не создает, а только меняет предмет на деньги, но сам процесс обмена является творческим, поскольку каждый продавец организует этот процесс по своему, индивидуально. Так что давайте господа бомжи конкретнее: что я сказал неправильно?
Наступило молчание, потом, лежавший чуть поодаль, участник ужина по кличке Хромой, данной ему за природный недостаток, молвил: «Ты, Максимыч, сказал, что деятели искусства – это неполноценные люди, вроде инвалидов. Меня, как инвалида, это обижает».
- Ты, Хромой, не обратил внимания, что я говорил, что они умственно или психически неполноценные люди, а ты имеешь физический недостаток, так что к ним ты не относишься – можешь быть спокойным.
С другой стороны, любой человек созидательной профессии: инженер, врач, учитель, крестьянин и многих других, всегда может стать художником, писателем, музыкантом или артистом и этому есть множество примеров. Но представитель художественного творчества никогда не сможет стать инженером, врачом и так далее, что свидетельствует о правоте моих утверждений об умственной неполноценности служителей искусства.
Михаил Ефимович вспомнил свою жизнь с Саной, из-за которой он и оказался бомжом и спросил Максимыча: - А причем здесь евреи?
Максимыч налил себе воды в стаканчик, из которого недавно выпил водки, выпил воду, прополоскав рот перед последним глотком, понимающе посмотрел на Михаила Ефимовича, который как-то рассказывал в этой компании свою историю бомжевания, и кротко ответил: - Ну это не моё мнение, а доктора Геббельса относительно евреев в искусстве, но известно всем, что представители этого племени оседают там, где не создается что-то реальное и где можно легко имитировать деятельность, как-то: финансы, искусство и наука.
 Как говорили в советское время: один еврей – это торговая точка, два – это чемпионат мира по шахматам, три – это академия наук. И в художественном творчестве они не занимаются, собственно, творчеством, а присутствуют рядом: как организаторы, критики и рекламщики, причем в любой стране. Русский творит в России, француз – во Франции, англичанин – в Англии, но везде при них находятся евреи, вот и получается, что культура, создаваемая каждым народом, является национальной по своей сути, а искусство, как понятие – интернационально: именно присутствием особей этого племени при творцах.
Михаил Ефимович внутренне был не согласен с позицией Учителя, но найти убедительных доводов против, не мог, поэтому промолчал. Молчали и другие бомжи.
Учитель посмотрел на них и усмехнулся: - Что ж, дискуссия окончена. Прошу ваши стаканы,- и он разлил остатки водки, принесенной Михаилом Ефимовичем в подставленные стаканчики.
- А теперь тост за нашу жизнь без искусства. Вот, Черный, живёт же без театра, Хромой не читает книг, Тихий не смотрит телевизор и не ходит в музеи и галереи и ничего, живут – пусть и бомжами, но живут. А вот без хлеба и водки, вы бы прожили? Нет. Поэтому и выпьем за жизнь без искусства!
Мы тоже, как и деятели искусства, живем паразитами за счет общества людей, которые создают и созидают всё, что нужно для нашей жизни: одежду, еду и водку. Так выпьем же за людей творческих, кто своим трудом и умением создают всё это.
Учитель выпил из своего стаканчика, за ним и остальные. Уже стемнело, и пора было укладываться на ночлег. Михаил Ефимович решил вернуться на свой чердак: ночь наступила теплая и спокойная, светила полная луна и добраться к себе было легко и просто – главное не встретить на пути ментов и наркоманов.
 Он простился с кампанией и вышел из разрушенного дома, размышляя о беседе, в которой участвовал, но не смог опровергнуть утверждения Учителя.

                                        IV
После выходных дней, проведенных за продажей книг, Михаил Ефимович вновь посетил жилище бомжей, чтобы забрать книги – если таковые поимелись из мусорок за истекший период с его прошлого посещения.
Войдя в обитель бомжей, Михаил Ефимович застал своих собратьев по жизни в тоске и унынии. Стол был пуст: ни на нём, ни рядом с ним не виднелось пустой бутылки, что и определяло плохое настроение общества – нет выпивки, нет и настроения.
Учитель сидел в своём кресле и пристально смотрел вдаль сквозь выбитые стекла оконной рамы. Черный с Хромым сидели возле стола и медленно жевали куски хлеба, отламывая их от батона и макая в варенье, налитое в пластиковую тарелку из двухлитровой банки, стоявшей на столе. Иванов, сидя на лежаке, внимательно рассматривал свой пиджак, определяя его пригодность к дальнейшей носке по причине загрязненности. Все молчали.
Увидев Михаила Ефимовича, входящего в убежище со связками книг в руках, Учитель встрепенулся в кресле и с надеждой в голосе спросил: «Ну как, Тихий? Принес бутылёк, как всегда утешая общество?»
- Извини, Учитель, сегодня пришел пустой. Продал несколько книг, но выручку пришлось отдать менту, который грозился забрать меня в кутузку вместе с книгами за незаконную торговлю в неотведенном месте. Поэтому и зашел к вам: может, что перекусить найдется, посмотреть книги, если вы их собрали и свои оставить здесь, чтобы не размокли под дождем, который только что начался.
 Действительно, редкие капли летнего дождя начали стучать по карнизу окна, расплываясь темными пятнами на крашеной суриком жести.
Учитель огорченно вздохнул, услышав ответ Михаила Ефимовича и продолжил: - Что ж, сегодня не наш день. Нам тоже не удалось отовариться утешительным напитком к ужину, да и сам ужин не получился: есть только хлеб и варенье, которое Иванов выудил в контейнере мусора у нового дома, здесь, неподалеку. Можешь и ты, Тихий, присоединиться к ребятам и перекусить хлебом с вареньем, вода тоже есть.
Михаил Ефимович не стал ждать повторного приглашения и, присев к столу, стал уминать свежий хлеб, макая его в тарелку с вареньем и запивая холодной водой.
Учитель, наблюдая за едоками, порылся в кармане пиджака, нашел целую сигарету, закурил и, откинувшись в кресле, сказал: «Ну что? Так и будем сидеть весь вечер молча, обижаясь на жизнь и на самих себя, за то, что не удалось вечернее застолье? Давайте лучше поговорим сегодня о политике: русский человек всегда, когда делать нечего, говорит о политике, обсуждая глобальные проблемы, на которые он не может оказать никакого влияния – такова наша натура».
- Ты что, Учитель, совсем одурел от жары? – ответил Иванов, наливая воды в стакан и жадно осушив его, - У людей в горле пересохло и голову ломит от отсутствия водочки, а он придумал разговор о политике весьти! Нам, слесарям, без водки жить нельзя: рука точность теряет – если немного не выпьешь, а ты о политике какой-то хочешь болтовню затеять!
- Положим, ты, Иванов, никакой сейчас не слесарь, а бомж – то есть бывший обыкновенный местный житель: так я понимаю это слово, а вот почему ты стал бомжом – это и есть политика, вернее её результат, в чистом виде. Не хочешь говорить о политике – давай поговорим о женщинах: как говорится, хрен редьки не слаще. Утешит тебя разговор о женщинах. Иванов? – спросил Учитель.
-Нет, нет, давай лучше о политике, - быстро ответил Иванов, - ну их к черту этих женщин: не нашего возраста тема разговора про них.
- Как так? – Удивился Учитель,- Помнится, ты как-то говорил, что бросишь пить, снова пойдешь работать слесарем и, быть может, ещё женишься, а теперь отказываешься от своей мечты? – подколол его Учитель.
- Нет, не отказываюсь, только сейчас настроения нет говорить про женщин. Вот если бы стаканчик водочки пропустить – тогда другое дело, можно и помечтать. Ладно, Учитель, давай про политику: что ты там затеял говорить? –ответил Иванов, меняя сидячую позу на лежачую и устраиваясь поудобнее.
- Собственно говоря, я предложил только тему разговора, чтобы не молчать, а каждый может сказать что угодно,- ответил Учитель, докуривая сигарету.
Он выбросил окурок в окно, встал, подошел к столу, налил воды, выпил и снова уселся в кресло. Разговор не вязался и Учитель начал сам: « Для затравки, расскажу вам случай, как я занялся политикой и мог изменить судьбу страны и нашу с вами судьбу. Дело было в 1996-ом году, когда Ельцин, этот кровавый упырь, захотел остаться президентом, и начались выборы. Объявились и кандидаты: пять или шесть человек, сейчас и не вспомню, сколько и кто, но основными претендентами были Ельцин и Зюганов.
Тогда на выборах можно было критиковать соперников – это сейчас ругать других нельзя – можно только хвалить себя.
Народ тогда жил без зарплат и пенсий, шла война в Чечне, Ельцина ненавидели, но многие – особенно старики и молодежь, поддавались на пропаганду и хотели голосовать за Ельцина. И вот, читая газету «Правда», которая агитировала за Зюганова, мне пришла в голову мысль, что если правильно составить аббревиатуру, то получается слово ЕбоН – Ельцин Борис Николаевич. ЕбоН – это простое и понятное русскому человеку слово. Кто из нас стал бы голосовать за ЕбоНа? Никто.
Я нашел в газете телефон штаба Зюганова, позвонил туда, в Москву, и сказал, что предлагаю в пропаганде называть Ельцина - ЕбоНом и даже предложил парочку плакатов, например: фото Ельцина, где он пьяный пляшет и надпись «ЕбоН пляшет и поет, а народ в России мрёт» или рисунок Ельцина с окровавленными руками и надпись «Кто ЕбоНа изберет – пусть воевать в Чечню идет»
В общем, можно сотни таких плакатов и стишков придумать. Даже полный дурак не пойдет голосовать за ЕбоНа, увидев подобный плакат.
В штабе Зюганова меня выслушали по телефону и сказали, что учтут моё предложение. На этом всё и кончилось: нигде и ни разу не промелькнуло это слово.
 В итоге, обманом, Ельцин остался президентом и я понял, что Зюганов – это предатель и провокатор, типа попа Гапона. Этот поп, в 1905-ом году, уговорил рабочих Петербурга пойти с иконами ко дворцу царя Николая I просить милости, а в ответ, царь расстрелял из пулеметов и этих рабочих и их иконы, за что, наверное, и был нынче попами провозглашен святым – по иконам стрелять может только святой!
Маскируясь под коммуниста, Зюганов уводит народ от борьбы с этой властью, взамен выпрашивая подачки себе и своим приближенным.
А раскрутили бы это слово –ЕбоН и даже обманом Ельцину не удалось бы остаться у власти. Весь народ был бы против. Такая вот история, - закончил Учитель.
Общество бомжей оживилось, услышав рассказ Учителя и Иванов, привстав с лежака, спросил: - Да, Максимыч, мог ты изменить нашу судьбу, но почему не обратился к другим и не настаивал?
- Понимаете, сын у меня тогда попал первый раз в тюрьму, жена умерла – было не до выборов, потому и не настаивал,- ответил Учитель, выискивая среди окурков, в банке на столе, пригодный для затяжки.
Иванов снова устроился на лежанке и сказал: - Так и вижу перед глазами плакат со своей бомжевой фотографией и надписью: «Голосуя за ЕбоНа, лишился он работы, дома».
- А почему ты, Максимыч, решил, что Зюганов предатель? Может ему просто не сказали тогда о твоём звонке? – спросил Черный, закончив, наконец-то, свой ужин.
- Все его действия: тогда и сейчас, свидетельствуют о предательстве, - ответил Учитель, зажигая окурок и глубоко затягиваясь.- Зюганов тогда, после выборов, первым поздравил ЕбоНа с победой и сразу уехал отдыхать, оставив людей в недоумении. А если бы он не признал итогов выборов и уперся, то народ бы его поддержал, да и больной ЕбоН, возможно, не выдержал бы и сдох: он тогда лежал больной с инфарктом и Зюганов не мог этого не знать. Хотя есть версия, что ЕбоН сдох тогда, ещё до выборов и его подменили двойником – ради власти и денег вся его банда была готова на любое преступление.
Кстати, сейчас ебоновцы открыто говорят, что тогда, в 1996-ом году, на выборах победил Зюганов, но он струсил и убежал, бросив людей, поверивших в него.
Предатель всегда хуже врага: врага можно оценить и дать ему отпор, а предателя – пока вычислишь, он принесет такой вред, что и самый сильный враг причинить не сможет.
Гитлеру в войну хребет сломали, и страна окрепла, а предатели: Горбачев, ЕбоН и последующие разрушили страну – СССР и сделали то, что Гитлер не сумел. А началось всё с Хрущева – дурака. Правильно говорят, что дурак хуже врага. России, впрочем, всегда не везло на вожаков: что князья, что цари, что партийные вожди после Сталина – все почти, были умственно ограниченные люди, которые свои интересы ставили выше интересов страны и нации.
- По твоему выходит, что Сталин был хороший вождь, а как же репрессии, о которых постоянно твердят и ТВ и все газеты и Зюганов их признает? – спросил опять Черный.
- Потому и твердят, что ненавидят Сталина, - ответил Учитель, выбрасывая докуренный до самого фильтра остаток сигареты в окно.
 – Сталин ещё тогда, в тридцатые годы, помешал предателям захватить власть, и много врагов было уничтожено. Конечно, были и невиновные люди, которых подставляли предатели вместо себя.
Я историк по образованию и работе и изучал этот вопрос. Вот, давайте посчитаем. Помнится, в1992-ом году, какая-то комиссия по реабилитации невинно пострадавших людей, опубликовала данные, что за все тридцать лет правления Сталина, было приговорено к высшей мере наказания – расстрелу около 900 тысяч человек, из них две трети это уголовники: за убийства, кражи, насильничество и прочие тяжкие преступления. Получается, что политических – за убеждения, людей было расстреляно 300 тысяч – по десять тысяч за каждый год власти Сталина.
 Через лагеря ГУЛАГа – о котором пел предатель Солженицын, прошло за эти годы 12 миллионов человек. Если и здесь исключить уголовников, то при среднем сроке наказания – 10 лет лагерей, каждый год сидело в лагерях около миллиона, так сказать репрессированных.
И что, среди них не было виноватых? Все сидели ни за что? И все были расстреляны ни за что? Конечно, нет. Шла борьба за страну, враг был жесток и коварен и сколько врагов уцелело, п, оказал захват власти и уничтожение страны ЕбоНом и его приспешниками и последователями.
У меня был сосед, так его отец – милиционер угодил при Сталине в тюрьму на 25 лет за взятку в размере его зарплаты – около 1000 рублей. Он отсидел несколько лет и по амнистии, при смерти Сталина, был освобожден, а потом, при Хрущеве, подал на реабилитацию и был оправдан, поскольку уголовное преступление человека из власти считалось преступлением против народа, дискредитируя народную власть. И таких, «репрессированных» было множество.
В итоге, при Сталине, страна после двух мировых войн и гражданской войны, развязанной привилегированными классами, которые потеряли свои привилегии, стала второй мировой державой по развитию, а население страны возросло в полтора раза.
Возьмем нынешнее время. Читая «МК» - сводническую газетенку демократов, я узнал, что ежегодно, в стране –Россиянии убивают 30 тысяч человек, гибнет под колесами автомобилей ещё столько же, умирает от водки около 50 тысяч, гибнет от наркотиков столько же и пропадают без вести около 20 тысяч. Всего, каждый год гибнут около двухсот тысяч человек. Так когда, были массовые репрессии: при Сталине или сейчас? Человеку одинаково терять единственную жизнь: убил ли его преступник, задавил автомобиль, погубили водка и наркотики или расстреляли по неправедному приговору суда.
Сейчас, таких убитых за год в 10 раз больше, чем при Сталине, но кричат о репрессиях Сталина и молчат о геноциде демократов против русского народа.
Царь Николай II, Кровавый – как его прозвал народ, морил людей голодом, вешал и убивал их в войнах. Из каждых пяти лет правления этого царя два года были голодными: иногда голодало до половины страны с массовой гибелью людей, но демократы кричат о голодоморе тридцатых годов при Сталине.
Кстати, в США, в начале 30-ых годов, во время кризиса умерло от голода от 3-х до 7-ми миллионов человек.
 В самой богатой стране мира люди умирали от голода, а продовольствие уничтожалось, чтобы не упали цены, но об этом молчок в демократической прессе, зато шумят о безвинном расстреле царя Николая II с семьей. Этого царя, которого даже придворные считали ничтожеством, попы объявили святым великомучеником.
Царя Петра I все называют Великим, а это был зверюга редкостный: сам головы стрельцам рубил и сына своего, Алексея, пытал. При Петре сгинула четверть населения страны: в войнах, от голода и в болотах на Неве, при строительстве никому ненужного Петербурга. А что хорошего сделал царь Пётр? Ничего. Страну разорил, болота балтийские купил у Швеции за бешеные деньги, а считается, что завоевал Прибалтику и прорубил окно в Европу.
Мало кто знает, что царь Пётр I был страшный трус и всегда убегал с поля боя, а за ним и его войско. Только под Полтавой он не успел сбежать, и его войско победило шведов, которых было в пять раз меньше и они были без пушек и без патронов.
 Но после Полтавы, недели через две, Петра с его армией окружили турки и крымские татары и Петр I, спасая свою жизнь, откупился деньгами и всем Причерноморьем, включая город Азов, куда России удалось вернуться только через полвека.
И умер Пётр I от триппера, но его называют Великим, а Сталина, который потом и кровью построил великую страну, называют изувером и параноиком.
А сколько стало таких как мы, бомжей и нищих? Кто их считал? Никто. Я вот был лет пять назад у сестры в Белоруссии – там не видно бомжей. Президент Лукашенко борется с бедностью и преступностью, а наши власти борются с народом, - закончил Учитель и замолчал. Наступила тишина.
Михаил Ефимович, чтобы поддержать разговор, сказал: - Я, сначала, тоже был за демократов и Ельцина, на выборах голосовал за него, агитировал за него и Ельцин даже пожал мне руку, когда приезжал в институт. А вот если за ЕБоНа, то я, наверное, не стал бы голосовать. Была, правда, у меня сотрудница, Мария Николаевна, она тоже Ельцина всегда называла ЕБоНом, однако я не обращал на это внимания, думал, что ерунда, но если бы с плакатов это звучало, то задумался бы.
- Такие как ты, Тихий, безголовые интеллигенты, и навязали нам ЕБоНа в президенты,- вдруг вмешался в разговор Хромой, до этого только слушавший других,- проклятые бездельники из всяческих НИИ и контор, думая разбогатеть за счет других, пролезли в партию – КПСС и на руководящие должности. Они раскачали Советскую власть и уничтожили страну – СССР, но сами же и стали первыми жертвами капитализма, лишившись работы. Конечно, некоторым из них удалось хапнуть народной собственности, но таких были единицы, а миллионы стали безработными и нищими.
- Вот оно что! – почти вскрикнул Иванов,- выходит ты, Тихий, засланный казачок, следишь за нами, а потом докладываешь Путину о настроениях среди бомжей, а у самого, небось, особняк в Подмосковье с прислугой и холопами, не так ли? – ехидно спросил он.
- Нет, нет,- начал оправдываться Михаил Ефимович,- это только поначалу я был за демократов, как и многие другие, в заблуждении, а потом уже поздно было – власть переменилась, потерял работу, и стало не до политики.
- Они этого и хотели, ЕБоН и прочие: опустить людей до уровня жующих животных, которые занимаются только пропитанием, а лица демократической наружности, типа Вексельберга или Абрамовича и Потанина, тем временем грабят страну – безнаказанно и безмерно,- ответил Черный и продолжил,- скажи-ка Максимыч: как ты относишься к нынешнему президенту?
Учитель, который сидел, задумавшись, встрепенулся и ответил так: - Никак не отношусь. Он, конечно, враг русской России, но не самостоятельный, а управляемый олигархами и, возможно, из-за рубежа, где хранятся их капиталы. Они боятся бунта русских и его задача – тихо, мирно ликвидировать русскую общность так же, как Горбачев уничтожал общность народов СССР. Людям дают выживать, но не более того, а одновременно ужесточаются законы о сопротивлении власти, экстремизме и прочем, чтобы не допустить восстания против власти.
По тем отрывкам, что мелькали на ТВ и в прессе, я составил для себя следующую картину: может быть ошибочную в деталях, но верную в целом.
Жил в Питере мальчик Вова, в обычной семье интеллигентов первого поколения. Мальчик был серенький и ничем не примечательный, без выраженных способностей, кроме способности приспосабливаться к хозяину, которыми он считал всех – от кого зависел, и с собачьей преданностью этим хозяевам.
Возможно, в школе он ябедничал учителям на одноклассников, потому что, окончив школу, он пришел в местное отделение КГБ и попросился на работу: хочу, мол, следить за людьми, выискивать врагов и защищать Советскую власть. Там благожелательно отнеслись к будущему стукачу, но сказали, что сначала нужно окончить институт и, видимо, дали Вове направление в университет на юридический факультет. Хотя юристы и считались тогда непрестижной профессией, и конкурс был небольшой, но самостоятельно Вове поступить было трудно, да и стипендию КГБ таким студентам приплачивал.
Окончив университет, он был принят в КГБ, окончил курсы доносчиков и осведомителей, попрактиковался в Ленинградской области опером, и был направлен в Восточную Германию, где стояла Советская группа войск, в Дрезден – начальником клуба офицеров. У нас в городке, где я жил, тоже был гарнизон и был офицерский клуб, где устраивались вечера с выпивкой, а завклубом прислушивался к разговорам подвыпивших офицеров и составлял на них рапорта, которые многим, за неосторожные высказывания, ломали офицерскую карьеру. По-видимому, в Дрездене Путин занимался тем же.
Однако, даже в этом деле он не проявил способностей и, по достижению 15-ти лет выслуги – минимального срока службы для начисления военной пенсии, был отправлен в отставку в чине подполковника, с присвоением звания полковника, которое давало некоторые привилегии в отставке. Он вернулся в Ленинград и устроился на работу в университет помощником ректора по режиму – то есть стал следить за преподавателями и студентами.
Это был конец 80 - ых годов, шла горбачевская перестройка, наверх всплывали демагоги и проходимцы и Путин прилепился к Собчаку – профессору университета, известному тогда демагогу, который своим краснобайством пробивал себе дорогу наверх к власти и деньгам.
 Преданность Путина была замечена и когда Собчак стал мэром Ленинграда, который он поспешно переименовал в Санкт – Петербург, то Путин стал его помощником, а затем и заместителем. Он организовал дачный кооператив «Озеро» и всё нынешнее окружение Путина – это члены того кооператива.
Дела в мэрии велись нечисто, Собчака на второй срок не избрали и даже возбудили против него уголовное дело, а Путин, при помощи членов кооператива «Озеро» - Кудрина и Чубайса перебрался в Москву, где стал помощником завхоза Кремля – Бородина.
Услужливость и преданность Путина были замечены ЕбоНом и он стал быстро карабкаться по служебной лестнице вверх, но и прежнего хозяина – Собчака не забыл и даже устроил ему побег за границу, когда Собчака привлекли к ответственности за махинации в питерской мэрии. Кстати. И против Путина было возбуждено уголовное дело за его работу в мэрии, но он, будучи уже директором ФСБ – это преемник КГБ, успешно замял эту неприятность.
В итоге, когда Путин стал наследником ЕбоНа, он своим первым указом объявил ЕБоНа священным и неприкасаемым, приказал содержать его вместе с семейством за счет народа, и уже 12 лет руководит страной, не имея для этого ни знаний, ни опыта, ни чувства ответственности перед страной и людьми. Единожды предавший – кто тебе поверит? А Путин предал страну – СССР, на верность которой он присягал, как офицер КГБ.
Он дружит с олигархами и защищает воров – приватизаторов, укравших и присвоивших народную собственность: они враги народов России и это значит, что Путин заодно с врагами.
Возможно, сейчас, к старости Путин и хотел бы сделать что-то полезное для страны, но время упущено, за эти годы всё развалилось: богатые стали богаче, а бедные – беднее.
 Короля делает его свита, а окружение Путина это такие выродки, что дальше некуда. Страной правят мелкие и ничтожные людишки, волею случая, оказавшиеся наверху, ни к чему не пригодные по своим качествам и оттого ненавидящие страну и народ, а Путин в паре с Медведевым – это цирковое шоу лилипутов во вред стране.
 Сталин за 12 лет создал всю промышленность в СССР, а Путин за такой же срок эту промышленность уничтожил и теперь качают нефть и газ за границу, делят деньги и чуть – чуть подкармливают народ, чтобы не взбунтовался.
- Нет, Учитель, я не согласен,- возразил Михаил Ефимович,- Путин навел порядок в стране, теперь всё по закону делается.
- Ну и дурак же ты, Тихий, прости господи,- ответил Учитель,- всё ещё веришь тому, что говорят и пишут прикормленные журналюги. У нас квартиры отобрали – по закону, на улицу выкинули – по закону, страну грабят разные Абрамовичи – тоже по закону, менты совсем озверели, сам говорил, что у тебя сегодня они деньги забрали – тоже по закону? Так к черту такие законы, которые для воров и проходимцев, вместе с их паханом, а ты бубнишь: по закону, по закону.
Ладно, я пошел в туалет, а вы тут продолжайте жить по нынешним законам, - закончил Учитель, встал с кресла и пошел в подвал.
Возвратившись, Учитель застал общество в оживленном споре о качествах нового мэра Москвы: лучше или хуже он прежнего и кто из их жен гребёт больше денег, как пишут газеты. Усевшись снова в кресло, он глубоко задумался. Михаил Ефимович, который не участвовал в споре, а только слушал, подошел к нему и спросил: «Что, тоже о мэрах думаешь?»
- Какие к черту мэры! Какая разница людям, кто из них больший жулик: тот или этот? Просто в разговоре, недавно, я упомянул Белоруссию и свою двоюродную сестру, у которой был в гостях лет пять назад, когда жил ещё более – менее прилично. Не понимаю сейчас, почему я отсюда, когда оказался на улице, сразу не уехал туда к сестре в Витебск? Там и на работу учителем можно было устроиться и с жильем определиться, а первое время пожить у сестры: она одна живет в двушке – двое детей её, взрослых, живут в Минске, а я подался в бомжи: наверное, от отчаяния и не вспомнил о ней.
Вот сижу сейчас и думаю: как с ней связаться и уехать отсюда – чувствую, что ещё зиму мне здесь не прожить, не дождаться пенсии и не вернуться домой. Через два года, а может и раньше, сын должен вернуться из тюрьмы. Он у меня хороший, добрый, только сломался от этой жизни.
 Можно будет его туда, в Белоруссию, пригласить: я слышал, что в Белоруссии нет безработицы – люди живут скромно, но достойно, как мы все раньше жили в СССР. Может и сын там станет прежним, а не уголовником.
- Ну, это вряд ли, после многих лет тюрьмы, - отвечал Михаил Ефимович,- но работа и спокойная жизнь вдали от криминала вполне могут помочь, если человек сам решил покончить с прошлым.
- Я тоже об этом думаю. И мне надо кончать с такой жизнью и вам всем. Можно же зацепиться за что-то и вылезти из этих развалин, подвалов и чердаков. Мы же не природные бродяги, как цыгане, а по обстоятельствам жизни, которая резко изменилась после уничтожения СССР,- продолжил размышлять Учитель, раскачиваясь в своем кресле,- воистину, как говорится: «Что имеем не храним, а потерявши – плачем»!
 Потеряли свою страну и плачем кровавыми слезами, только вся эта политическая банда не обращает внимания на наши горести, у них одно на уме: деньги, деньги и ещё деньги – будь они прокляты эти деньги.
Я вспоминаю свою жизнь и думаю, что правы были настоящие коммунисты: жили мы при коммунизме, который наступил в 1980-м году и продолжался до 1985 года, только не заметили этого.
Мы, от достатка всех, рванулись к изобилию вещей, еды и развлечений – вот и добрались до этого магазинного изобилия, но уже для немногих, так сказать, избранных, каковыми считают себя все эти банкиры, предприниматели, политики и прочие частные собственники.
 Сейчас я понимаю, что лучше коллективно жить, как было: проще и скромнее материально, но богаче духовно, чем постоянно биться за материальное изобилие для себя лично и жить среди озлобленных, опустошенных, нищих и опустившихся людей – таких, как мы.
Вот из окна видно скопление авто: на дорогах сплошные пробки, люди купили авто – многие в долг, в рассрочку и теперь они часами добираются на работу и с работы, а дома только ночуют, да отсыпаются по выходным. Ну и что это за жизнь такая и чем она лучше нашего бомжевания?
И так во всём: деньги не делают людей счастливыми, но опустошают душу и страшны не сами деньги, а погоня за ними. Это как охота, но целью является не убийство зверя или птицы, а добывание денег.
 Мы сегодня не добыли денег на пропитание и бутылку водки и уже расстроены и озлоблены – так и другие, которым не удалось сегодня, вчера или раньше разжиться деньгами, заработав или отобрав их у других. В этой охоте за деньгами нет победителей: и те, кто добыл денег, и те, кто их утратил – все проиграли своё время жизни, а значит и жизнь ради золотого тельца, как говорится.
- Не знаю, не знаю,- ответил Михаил Ефимович, вспомнив свою женитьбу на Сане ради квартиры,- я в 1980-м году не жил при коммунизме, а бился за своё пребывание в Москве и решал жилищный вопрос, однако надежды на лучшую жизнь в те годы были и у меня и это были не пустые надежды, а реальные, но хотелось чтобы всё сбывалось быстрее – вот на этой быстроте я и погорел.
 А потом перестройка и переделка всего советского и в итоге я здесь с вами: ни кола, ни двора; ни работы, ни заботы; ни детей, ни родных – один, никому не нужен и ни на что в этой жизни уже не гожусь.
Надежды не сбылись, а разбились вместе с разрушением страны – СССР, хотя я, в те времена, и был недоволен той жизнью, и как только началась перестройка, я стал активным борцом за демократию, ходил на митинги и приветствовал приход к власти Ельцина – ЕбоНа, как ты его называешь.
Обманули нас всех, как рыбешек на наживку – попали на крючок и, видимо, с этого крючка нам не суждено соскользнуть: подсекли нас опытные удильщики человеческих душ на стремлении к богатству, зависти и прочих темных сторонах жизни человека в обществе потребления.
-Вот, значит, как! – удивился Учитель,- ты сторонник и участник демократии? Из-за таких, как ты, мы потеряли всё, что было хорошего: спокойную жизнь, работу, материальный достаток, уверенность в будущем и счастливую жизнь для наших детей.
 Мы потеряли, но и ты не нашел, раз ты здесь, с нами. Наверное, рассчитывал оказаться среди счастливчиков, как обещали демократы: своё дело, деньги и полная свобода, а вышло по другому. Получилось, только, ограбить всех, разрушить страну, разрушить весь уклад нашей жизни, ради того, чтобы немногие счастливчики стали богаче, подлее и бессовестнее.
 Советская власть не давала развиваться шкурничеству и индивидуализму – вот демократы и уничтожили её вместе с христианскими заповедями, которые назывались тогда «Моральным кодексом строителя коммунизма».
-Ты, Тихий, взял бы тогда у демократов , с которыми ходил на митинги, справку какую-нибудь, что ты свой, глядишь, тебе и подкинули что-нибудь, чтобы ты не бедствовал и не оказался бездомным и безработным, как мы,- продолжал Учитель,- и насчет коммунизма в 1980-ом году.
 Это не пустые мои слова: по данным ООН, в начале 80-ых годов уровень жизни в СССР был во втором десятке стран мира, следовательно, две трети стран Европы жили хуже нас материально, а по качеству жизни, где учитываются образование, медицина, культура и социальная справедливость, СССР был в первом десятке стран мира – то есть вся Европа жила хуже нас. Сейчас страна - Россия находится в седьмом десятке стран и правители мечтают догнать какую-то Португалию, а мы с тобой находимся в развалинах дома – вот к чему привели нас твои демократы с ЕБоНом.
Михаилу Ефимовичу стало неловко за свою откровенность, тем более, что Учитель был прав и, примкнув тогда к демократам, он действительно надеялся через них достигнуть большего, чем имел от своей работы в НИИ, не говоря уже о постылой жизни с Саной.
 Но эти надежды рухнули, как только банда демократов во главе с Ельциным дорвалась до власти: людские заботы их не волновали, а только страсть к власти и наживе и даже их сторонники, типа его – Рзавца, были отброшены.
 Когда начался дележ достояния Советской власти, все заводы, фабрики, земля и её недра – всё было пущено на раздачу своим приближенным и иностранным шакалам, которые голодной сворой набросились на Россию, как только демократы задушили её.
Как тромб перекрывает артерию и человек гибнет, будучи полностью здоровым, так и Советское государство погибло, потому что предатели и рвачи, соединившись в плотный сгусток, перекрыли людям и стране в целом возможность существования в прежней жизни.
Поборов чувство неловкости, и желая реабилитации в глазах общества бомжей, Михаил Ефимович порылся в карманах пиджака, отыскал свою заначку в сто рублей, которую хранил на всякий случай, и, достав эту сотню, сказал обществу, что отдает последнее, ради удовлетворения их потребности в небольшой дозе спиртного зелья.
Все сразу оживились и, вывернув карманы, насобирали ещё рублей тридцать, что вполне хватало на пол - литра паленой водки, за которой и выразил желание сходить Иванов, более других страдавший на безалкогольной диете – была половина восьмого, и следовало поторопиться, поскольку рынок закрывался в восемь.
Иванов торопливо вышел и вернулся через полчаса с двумя бутылками водки, неизвестного обществу наименования, но даже для такого напитка собранных денег не должно было хватить. Иванов объяснил, что хозяин лавки ожидает завтра проверки рынка ментами и хотя все торговцы платили им дань, но на всякий случай хозяин решил избавиться от остатков нелегальной водки и распродавал её по смешной цене.
Общество порадовалось такой удаче: две бутылки водки были торжественно выставлены на стол, рядом с кусками хлеба и остатками варенья которые предполагались в качестве закуски.
Иванов, как успешный гонец, разлил полбутылки водки в стаканчики, выставленные в ряд, и сказал краткий тост: «Ну их, к черту: эту политику и эту власть, и этот город. Давайте выпьем за удачу, за то, что мы ещё живы и, если удача будет с нами, проживем и дальше – сколько получится и, может быть, обретем снова и жильё и работу».
 Все согласились с этим тостом, и выпили водки с запахом керосина, а Михаил Ефимович выпил стаканчик сладкой воды, которую он приготовил, добавив в простую воду варенья.
Затем начался неспешный разговор о том, кому и как повезло когда-то, как Иванову сегодня раздобыть водочки - в последний момент теплившейся надежды.
Михаил Ефимович немного посидел в обществе, послушал чуждые ему разговоры на вино – водочные темы и пошел в соседнюю комнату посмотреть и рассортировать книги, что насобирали ему обитатели коммуны за несколько дней его отсутствия.

                                           V
Прошла неделя и, как всегда в погожий день, в восьмом часу вечера Михаил Ефимович закончил свою торговлю книгами и, собрав и увязав свой товар в две стопки, решил в очередной раз навестить знакомых представителей касты бомжей в их убежище.
 Было жарко и душно. Парило. Ночью, видимо, будет дождь с грозой и ему не хотелось оставаться одному на своём чердаке, слушая близкие раскаты грома и яростный стук дождевых капель о старое железо кровли старого дома.
 Он направился по мощеной плиткой дорожке сквозь сквер к новостройкам, за которыми и скрывалось убежище бомжей в заброшенном доме, но вовремя вспомнил, что к бомжам следует приходить с подарком в виде бутылки водки.
 Свернув за выход из метро, он прошел дворами к пятиэтажке, в которой располагался небольшой магазинчик, где по сходной цене продавались спиртные напитки неизвестного происхождения, но разлитые в бутылки пристойного вида. Приобретя бутылку водки, он сунул её в карман брюк под пиджак: книгами он, как всегда, торговал в костюме и при галстуке, однако сегодня, из-за жары, галстук снял ещё днем, и посмотрел на остатки денег от дневной выручки – там было чуть больше сотни.
 - Да, придется завтра продолжить торговлю, - подумал он, - иначе не хватит на еду в выходные дни. Ему хотелось устроить себе выходной в середине недели, посидеть и погреться на солнышке на берегу ручья, который протекал неподалеку от его чердака, и образовывал в одном месте небольшую заводь с кустами ольхи на самом берегу: совсем так же, как у него на родине, в поселке, куда он приводил девушек во времена своей юности.
 Конечно, сейчас было не до представительниц женского пола, но там, на берегу, можно было раздеться под прикрытием ольхи, войти в воду, чуть выше колен, окунуться, потом хорошо намылиться обмылком хозяйственного мыла, потереться мочалкой и смыть с себя, вместе с мылом, пот и грязь, накопившиеся за эти несколько дней – жарких и душных.
 В его бездомной жизни были две трудности, которые он никак не мог разрешить до конца: негде помыться с мылом, хотя бы теплой водой, и негде вскипятить воды, чтобы попить чаю или заварить лапшу «Доширак».
Помыться было негде вообще: потому-то все бомжи ходят грязные и вонючие. Согреть воды для еды и питья можно было на костре, но где его развести в городе, пусть и на пустыре среди развалин, так, чтобы не привлечь ненужного внимания?
 Михаил Ефимович, вначале пробовал разжигать костер к вечеру, когда ещё светло и огонь не бросается в глаза, у заброшенного цеха какого-то завода, неподалеку от его чердака.
Он приносил с собой деревянный ящик, ломал его, разжигал костер и ставил в него большую жестяную банку с водой. Когда вода нагревалась, он кружкой черпал воду из банки и заваривал лапшу, а потом и чай в кружке и получался хороший ужин.
 Но так продолжалось всего несколько раз. Как-то к нему подошли трое парней с пивными баллонами в руках и, увидев, что он ест лапшу и запивает её чаем из кружки, погнали его прочь, пригрозив, чтобы он не появлялся больше на их месте – а то будет хуже.
 Почему это место их, Михаил Ефимович понять не мог, но стал держаться подальше от того заброшенного цеха – так, на всякий случай, потому что одинокого бомжа может обидеть любая компания и даже любой подвыпивший подросток: никто за тебя не заступится и ты всегда будешь виноват, если попробуешь защититься.
Тогда-то и появилась у Михаила Ефимовича мечта купить газовую горелку, но мечта так и оставалась мечтой – таких денег на покупку горелки трудно заработать продажей выброшенных книг, если не отказаться от еды. Как известно: без еды прожить нельзя, а без горелки можно.
 Но Михаил Ефимович – человек с высшим образованием и бывший научный сотрудник НИИ, догадался как разогревать воду прямо на чердаке не привлекая внимания: он купил таблетки сухого горючего для розжига мангала при жарке шашлыков на даче и стал спокойно подогревать воду у себя в убежище, поджигая таблетку на листе подложенного железа и держа над бесцветным пламенем жестянку с водой для лапши и чая.
 А вот с полноценным мытьем тела научного решения не находилось. В теплые дни Михаил Ефимович мылся в своем ручье – в холодной воде, но с мылом. В прохладные дни он обтирался у себя на чердаке тряпкой, смоченной в теплой воде, подогретой в банке и затем вытирался насухо другой тряпкой – благо, что этой ветоши в виде старой одежды выбрасывалось много, в том числе и старых простыней.
 Так ему удавалось сохранять внешний вид обычного человека, что было необходимо для торговли книгами. Знакомые бомжи знали о его чистоплотности и считали чудачеством. Сами-то они не мылись и даже не умывались: не считали необходимым скрывать свою принадлежность к касте бывших людей – потому-то и обладали тяжелым, кисло – вонючим запахом, даже если и одевали чистую одежду, подобранную, только что, в мусорном контейнере.
-Ничего, придет зима, и ты, Тихий, перестанешь умываться, - ехидно усмехаясь, говорили его однополчане – бомжи, - будет не до умывания – лишь бы не замерзнуть, чай Москва не Париж или Рим, где всегда тепло.
 Михаил Ефимович и сам страшился грядущих осени и зимы: как-то удастся ему пережить их? Впрочем, надежда была, и она имела под собой основание. Обжившись на своём чердаке, он, на всякий случай, обследовал всё здание: везде была разруха, следы пожарищ, окна и двери выбиты – ничего особенного.
 Но обследуя подвал, заполненный всяким мусором под самый потолок, он, с трудом протиснувшись к фундаменту с противоположного конца от того места, где поднимался на свой чердак, увидел в одном месте несколько выбитых кирпичей и пролом в стене. Посветив диодной лампой внутрь, он увидел в проломе две большие трубы в теплоизоляции, протянувшиеся снаружи дома в бетонном коробе прямо вдоль фундамента его дома. Это была теплотрасса, проложенная от ТЭЦ к жилым кварталам, что виднелись с чердака, вдалеке – за пустырем и рощей.
 Михаил Ефимович поднялся тогда из подвала, нашел на пустыре обломок арматуры, спустился снова вниз и действуя арматурой, как ломиком, расширил пролом в стене и влез внутрь. Трубы диаметром около метра лежали на бетонных подставках, так, что вдоль стены и под ними было свободное пространство, где вполне можно было разместить лежанку.
 От труб даже летом шло слабое тепло, а если вскрыть теплоизоляцию, то тепла будет достаточно и в зимние холода. Обрадованный своим открытием, Михаил Ефимович вылез из пролома и тщательно прикрыл его куском сухой штукатурки, валявшейся неподалеку.
Он решил, что здесь будет его зимнее жилище, а обустроит он его - когда похолодает, чтобы раньше времени не привлекать сюда внимания. С того времени он уже спокойно воспринимал шутки бомжей насчет своего умывания зимой: мыться, конечно, не удастся, но обтирание влажной тряпкой около горячих труб, даже зимой будет вполне возможным. Главное, не покрыться грязью и не пропитаться запахом – тогда книгами не поторгуешь, а ему-то и надо всего: пережить зиму и начало весны.
 Весной, по планам Михаила Ефимовича, ему исполнится 58 лет, он получит право на досрочную пенсию – как безработный, уедет в свой поселок, где от матери осталась и пустовала квартира, которую он так и не успел, к счастью, продать даже за бесценок. Он будет вновь жить у себя на родине скромной жизнью одинокого пенсионера: как до этого жила и его мать. Но до этого благословенного времени наступления пенсионного возраста ему непременно надо дожить и дожить благополучно.
 С такими мыслями в голове, связками книг в руках и бутылкой водки в кармане брюк, Михаил Ефимович пошел к пристанищу своих знакомых бомжей в заброшенном доме.
Поднявшись по лестнице, среди грязи и вони, он зашел через уцелевшую дверь в квартиру, где и обосновались его, так сказать, однополчане по мусоркам и свалкам.
Общество бомжей, как всегда в это время, было в сборе. Учитель сидел в своём разбитом и изношенном кресле, чуть отодвинувшись от стола, в дырявом махровом халате, накинутом прямо на голое тело – что было вполне по погоде: жаркой и влажной в этот летний вечер.
 На столе, как всегда, валялись куски хлеба, а также огурцы и помидоры – помятые, но ещё не гнилые, и отдельно, на бумажке, лежали ломтики вареной колбасы: видимо, удалось разжиться, по случаю. Рядом со столом стояли две пустые бутылки: водка была выпита, ужин съеден, а участники застолья спокойно и с удовольствием дымили окурками сигарет, добываемых из картонной коробки, стоявшей на столе.
Михаил Ефимович, увидев эту картину, чуть было не произнес: «Мир и покой вашему дому», но удержался, чтобы его знакомые не сочли это приветствие издевательством.
Учитель, увидев вошедшего в пустой проем двери Михаила Ефимовича, приветствовал его поднятием руки и словами: - Заходи, Тихий. Общество приветствует тебя и ждет объяснений твоего долгого отсутствия. Уж не заболел ли?
 - Нет, нет – всё в порядке, просто уставал, работая на жаре, да и у меня на чердаке стало как в финской бане – жарко и сухо, уходил ночевать в подвал –там прохладно, но крысы пищат и спать не дают: так и промучился несколько этих жарких дней, вот и заглянул к вам, может и переночую здесь, если можно.
- Переночевать всегда можно,- ответил Учитель,- лежанка есть, а ещё Хромой притащил кусок чистого поролона, так что будет тебе чистая постель, но это почти новоселье, а новоселье положено обмыть. Как ты считаешь, Тихий?
 - Да, да, конечно, - сказал Михаил Ефимович, доставая из кармана брюк, припасенную по дороге сюда, бутылку водки и ставя её посередине стола, - это вам за прописку, так сказать, - продолжал он, укладывая стопки принесенных книг в свободном углу комнаты.
 Общество бомжей оживилось и придвинулось ближе к столу, на котором сверкала чистотой и свежестью бутылка водки Михаила Ефимовича.
Учитель, привстав с кресла, взял бутылку, открыл её профессиональным жестом и разлил половину жидкости в стоявшие на столе стаканчики. Общество выпило и наступило удовлетворенное молчание.
- Да ты ешь, ешь – наверное, и не ужинал,- предложил Учитель Михаилу Ефимовичу, показывая на стол. – Мы уже совершили трапезу, с возлиянием святой воды, а ты у нас непьющий, но едящий, так что прошу к столу.
Михаил Ефимович не стал ждать повторного приглашения, взял табурет, и присев к столу начал молча поедать хлеб с колбасой, огурцы и помидоры, запивая всё это холодной водой из пластиковой бутыли, стоявшей здесь же, на столе.
 - Конечно, с горячим и сладким чаем, этот ужин был бы более съедобным, - подумал он, - но эти бомжи, в отличие от него, не практикуют чай, вполне довольствуясь водкой и холодной водой.
 Пока Михаил Ефимович поглощал свой ужин, Учитель, немного подумав, произнес: « Как говорится, все в сборе, кворум имеется и давайте посвятим этот вечер беседе о том, чего у нас нет и из-за отсутствия чего мы здесь и находимся. Речь, конечно, пойдет о деньгах, их роли вообще и в нашем обществе бомжей в частности.
 Как всегда, доклад сделаю я, опираясь на обрывки когда –то заученных знаний из курса политэкономики марксизма – ленинизма и того, что сейчас пишут в газетах. которые мы добываем в контейнерах для мусора и иногда читаем в свободное время в этом нашем роскошном летнем жилище: да будет благословенна та компания, что забыла или не успела снести этот дом, но жильцов разогнала, освободив дом для нашего общества».
 - И так, деньги! Что это такое, для чего они их место и роль в современном обществе потребления, которое строится в нашей стране и в мире.
 Первоначально, деньги появились в древнем обществе людей, как средство для обмена товаров. Племенные общины, переселившись из пещер, занялись земледелием и скотоводством, защищая результаты своего труда: урожай и скот от соседних племен. Например, я вырастил пшеницу, какую-то часть урожая отдал племени, другую часть оставил себе и ближайшим родственникам на пропитание, но ещё часть осталась, которую я желал бы обменять на скот, оружие или одежду.
Можно, конечно, прямо обменять мешок зерна, который у меня есть, на кинжал, который мне нужен: если это зерно нужно тому, кто делает кинжалы, а если зерно ему не нужно, как быть?
Вот тогда и появились особые предметы, которые позже назвали деньгами. Например, рубль изначально представлял собой кусок серебра определенного размера, отрубленный от слитка. У туземцев побережья теплых морей деньгами являлись раковины определенных моллюсков или клювы и перья редких птиц и так далее.
 Можно было свой мешок зерна обменять на кусок серебра, этот кусок отдать оружейнику за кинжал, тот менял этот кусок на ткань для одежды или что-то другое, что ему необходимо в данное время. Но сразу же возникала проблема эквивалентности обмена: равен ли мой мешок пшеницы кинжалу и куску ткани или нет? Так деньги стали не только средством обмена вещей и еды, но и мерой для их обмена, которая называется сейчас ценой товара или услуги.
Но те, древние деньги, имели собственную ценность: кусок меди, серебра или золота надо было добыть, затратив труд и немалый, а потом сделать, при необходимости из этого металла монету.
 Почему первые деньги были, в основном, из металла? Да потому, что удобно хранить - металл не портится и чем более редкий металл и чем труднее его добывать, тем ценнее монета из этого металла. Раковины тоже надо было выловить со дна моря, клюв птицы тоже давался не сам по себе, поэтому, обмен вещей и еды на деньги был равноценным обменом.
 Стоимость или цена вещи определялась затратами труда на её изготовление и её полезностью и нужностью в человеческой жизни: для выживания и обеспечения жизни, а иногда и для украшения быта и человеческого тела, например, бусы. Следовательно, деньги были необходимы, полезны и имели собственную ценность в древнем мире и даже ещё лет 500 назад.
 Поскольку деньги имели собственную ценность, то был смысл их накопления, чтобы, при необходимости или потребности, их обменять на что-то ценное, что за один обмен сделать нельзя: например, построить дом, приобрести коня или набор оружия для защиты и нападения.
Так деньги стали средством накопления или капиталом. Но пока деньги подкапливаются – они лежат без пользы. Тогда, предприимчивые люди придумали давать деньги в долг, так, чтобы человек мог не ждать много времени, пока у него накопится нужное количество денег, а взяв в долг выполнить задуманное и потом вернуть этот долг в условленное время, но больше, чем взял – под проценты.
 И те, кто давал деньги в долг, получали назад больше, чем давали – их стали называть ростовщиками, потому, что их деньги росли в количестве после каждого возврата долга.
Так деньги стали самостоятельным товаром: их можно было покупать и продавать в рассрочку, а также одни деньги менять на другие – этим тогда занимались менялы.
 Дело вроде бы полезное, но эти ростовщики и менялы брали себе такие проценты, что люди стали их ненавидеть, и было за что: берешь, например, рубль в долг, а через полгода отдай два рубля. Христос, например, изгонял ростовщиков и менял из храма, и все религии, кроме иудейской, порицают ростовщичество, а в Европе, в средние века, ростовщиков жгли на кострах, как и еретиков.
 Кто-то из ростовщиков, наиболее ушлый, придумал банки – это магазины по торговле деньгами: по сути – то же ростовщичество, но уже от имени конторы и под прикрытием вывески. Так образовался финансовый капитал, где деньги служат только средством приобретения новых денег в большем количестве, но сами деньги всё ещё имели собственную ценность в виде золота, серебра и прочее.
А потом, этак триста лет назад, банкиры придумали бумажные деньги, которые уже не имели собственной ценности, а их фиктивная ценность определялась цифрой, указанной на этом куске красивой бумаги.
 Поначалу, эту бумагу можно было обменять на золото и серебро, но такой обмен был достаточно сложен, а потом и совсем отменен, и банки стали магазинами по продаже бумажек, которые называются: деньгами, акциями, облигациями и прочими, дурящими людей наименованиями.
 Банки продавали эти бумажки, чтобы получить за них, обратно, ещё больше таких бумажек, для чего постоянно выпускали всё новые и новые бумажки во всё больших количествах – иначе, как можно получить назад больше, чем даёшь?
Кто же делает деньги? Вначале деньги были практически самодельные: отрубил кусок серебра – вот тебе и рубль. Потом, всякие властители, даже мелкие, стали делать свои деньги – потому, что это приносило хороший доход. Далее образовались государства, и уже каждое государство стало делать свои деньги: сначала металлические, а потом и бумажные.
 Но кто делает деньги – тот и должен ими распоряжаться. Так и было при Советской власти. Государство делало деньги, оно же организовывало их оборот через государственные банки и государственную торговлю и регулировало количество денег в обороте, исключив торговлю деньгами, как товаром и регулируя цены на все товары и услуги.
 Поэтому, в СССР не было инфляции и обесценивания денег. Если много денег – будет не хватать товаров и услуг, а мало денег – будет избыток товаров и услуг, которые невозможно будет продать. Это как давление крови у человека: высокое и низкое давление одинаково плохо для здоровья, нужно чтобы давление было в норме.
 Но при капитализме, государство отдает право распоряжаться деньгами всяким банкам и разрешает им торговать деньгами, как товаром. А где торговля – там обман, жульничество и надувательство.
 Вот и мы, сидящие здесь, бомжи являемся жертвами этого обмана. Когда пьяница ЕБоН, сын кулака, уничтожая Советскую власть, поставил к руководству экономикой страны Егорку Гайдара с лицом и мозгами дауна, тот сразу начал печатать деньги без счета и раздавать их нужным людям. Товаров стало не хватать, и пошла такая инфляция, что через пять лет батон хлеба, который стоил 15 копеек, стал стоить 5000 рублей.
 Заводы и фабрики, которые производили товары, оценивались по советским ценам и продавались нужным людям по этим ценам, но по новым рублям то есть в 10000 раз дешевле.
Рыжий черт Чубайс придумал фантики под названием «ваучер», на котором было написано 10000 рублей – как бы доля каждого жителя России на государственную собственность. Через год на этот ваучер можно было купить два батона хлеба в магазине, вместо обещанных проходимцами экономической национальности, двух машин «Волга», но избранные люди купили на эти бумажки все заводы, фабрики, земли и недра и стали обладателями всего достояния страны, а мы оказались в этих развалинах.
Манипулируя деньгами, мерзавцы обокрали весь народ. Что-то делать, строить, выращивать стало невыгодно: выгодно было только торговать, а самое выгодное – это торговать деньгами, что и делают банки, которых в стране развелось больше 2000 штук по всей России.
 Наш труд стал не нужен: мы, все здесь сидящие, лишились сначала работы, а уже потом и жилья и оказались бомжами. Если Абрамович, присвоив госсобственность, имеет доход, как миллион медсестер, это значит, что у каждой медсестры он отобрал половину её зарплаты – вот и вся арифметика и этих «абрамовичей», которых в России сотни и тысячи и ещё миллион мелких мошенников.
 Но самый интересный пример – это доллар США и его роль в мире. Семьдесят лет назад, янки навязали свой доллар в качестве мировой валюты, чтобы свободно развивать торговлю, и пообещали: если кому-то нужно, будем менять бумажные доллары на золото по твердому курсу – примерно доллар за грамм золота. Сейчас грамм золота стоит около 50 бумажных долларов.
 Вскоре, янки отказались от обмена долларов на золото, а избавиться от доллара стало невозможно – не на что будет торговать разным странам и теперь США печатают бумажных долларов столько – сколько им нужно и покупают на эту бумагу всё и по всему миру, а если кто-то заупрямится, то быстро прилетят американские бомбардировщики и объяснят непонятливым, что такое демократия по - американски.
 В 90-е годы американцы самолетами возили доллары в Россию и скупали на эту бумагу, прямо или через подставных «абрамовичей», фабрики, заводы, земли и недра России.
Интересен государственный долг США. Там доллары печатает не государство, а несколько крупных частных банков. Правительство берет эти доллары в долг, выдавая банкам свои «бумажные» обязательства вернуть (когда-нибудь!) эти долги с процентами.
 Банки продают эти государственные обязательства другим банкам под увеличенные проценты, что и составляет их доход: как разница между процентами которые платит правительство США и которые платят другие банки и другие страны. Половина валютных запасов России хранится в этих обязательствах США, а госдолг Америки составляет, примерно, по 50000 долларов на каждого жителя США.
Фактически, сейчас доллар США стоит столько, сколько стоит бумага, на которой он напечатан и за эту бумагу все страны расплачиваются своей продукцией, недрами и людьми – всё то, что покупает у них Америка.
 Поэтому, США – это всемирный паразит, который давно уже живет за счет всего остального мира и когда долларовый пузырь лопнет, то США введут у себя в стране новые доллары красного цвета, которые уже отпечатаны на этот случай.
 Зеленые доллары не будут приниматься в расчетах внутри страны, а в других странах они превратятся в простую бумагу – какими они и являются на самом деле: я читал об этом в какой-то газете и похоже, что это правда.
 Вот что происходит, когда деньги становятся самостоятельным товаром, отделяются от производства в виде финансового капитала и ими торгуют частные банки.
Правильно было в СССР: деньги печатало государство, столько сколько нужно для производства и оборота товаров и услуг – не больше и не меньше. Государство обеспечивало и оборот денег, и их ссуду предприятиям и гражданам, а функция торговли деньгами в рост, с целью извлечения прибыли частными банками и спекулянтами была уничтожена в СССР, да и частных банков в стране не было, а спекуляция валютой была тяжким преступлением на уровне измены.
 Недаром говорится, что деньги портят человека. Сейчас, деньги испортили всю Россию, превратив всех нас из созидателей в потребителей, готовых ради денег даже на преступление.
 Посмотрите на этих упырей, что затарились деньгами, полученными мошенническим или преступным путем: в них нет ничего человеческого и, как говорил Маркс: «Дайте капиталу 300% прибыли и нет такого преступления, на которое он не пойдет даже под угрозой виселицы».
 И несколько слов об экономике вообще. Экономики, как науки, не существует – это выдумка мошенников. Настоящая экономика, как её понимали древние греки, это здравомыслие при ведении хозяйства: на уровне семьи, общины, города и страны – жить по доходам, а хочешь жить лучше, то развивай хозяйство, заботься о старых и малых, сохраняй и береги, что уже есть.
 Для этого не нужна экономика, а нужна арифметика учёта – бухгалтерия, как называют немцы: тратить денег столько, сколько есть – не больше, да и меньше не надо.
Зачем создавать запасы денег, если хозяйство ведется разумно и независимо от других? Должен быть, конечно, небольшой запас на непредвиденные обстоятельства, типа стихийных бедствий, но не более того. Это касается и каждого человека и каждой страны: быть финансово независимыми от других людей и стран, в первую очередь от Америки. А цель банков и США: опутать всех долгами, чтобы никто и пикнуть не посмел.
Какая экономика в США? Лет пятнадцать назад, одна практикантка – Моника Левински, сделала тогдашнему президенту США – Клинтону, оральный секс прямо в рабочем кабинете Белого дома. Был скандал, потом она написала книгу - про этот случай. За эту книгу Моника получила 10 миллионов долларов, которые вошли в валовой продукт США, потому, что проститутки там тоже платят налоги и их доход входит в экономику этой страны. Кажется, бред, а по ихнему – это вклад в развитие страны.
 Вот такая у них экономика, которая развивается оральным сексом практикантки с президентом. А наши, так называемые «экономисты», во всём следуют за Америкой и по их разумению, мы – бомжи, собирая банки из-под пива и пустые бутылки, вносим свой вклад в развитие страны – Россиянии.
И весь смысл жизни человека эти экономисты сводят сейчас к деньгам, к их обладанию любой ценой: обманом, предательством и преступлением. Нам внушают, что жизнь – это погоня за деньгами и многие, особенно молодежь, поддаются этой пропаганде и готовы ради денег на всё – я это читаю в газете «МК» - московский комсомолец, газете, которую я чаще всего нахожу в мусорных баках. Эта газета пишет всегда о ДППП – деньги, преступность, проституция и политика.
Пожалуй, я сказал всё, что хотел, о деньгах. Может быть, я и не прав, но это мнение бомжа и, наверное, оно не совпадает с мнением банкира, мошенника или министра: так мнение насильника не совпадает с мнением изнасилованной им женщины.
- Я бы не против, разжиться деньжатами, без убийства, конечно,- мечтательно произнес Иванов,- пожил бы в своё удовольствие, а на других наплевать, как они плюют на нас, мысленно, ворочая носы в сторону, когда проходят мимо. Купил бы квартиру, оделся – обулся, прилично, может быть и подженился ещё. А что? Я не совсем и старый! – закончил он.
 - Пропил бы ты всё и оглянуться не успел – так же, как пропил свою квартиру. Такому сколько не дай – всё спустит: хоть миллион,- поддел его Учитель. – Ты самое главное не понял из того, что я сказал. Не в деньгах дело, а в том, какую роль они играют в нашей жизни. Если всё сводится только к деньгам, то и не жизнь это вовсе, а существование.
 Посмотри на людей, что ходят мимо нас: утром на работу, вечером с работы и всё ради денег – зачем такая жизнь? Заработал – потратил, снова заработал – снова потратил и так, пока не сдохнешь! И для чего жил? Ладно, если дети есть, а если их нет? Ел, пил, совокуплялся – вот и вся жизнь, что наша, что тех, кто ходит и ездит мимо нас на работу.
 Они такие же бомжи, что и мы: только мы без места жительства, а они без места в жизни и неизвестно, что хуже – жить на дне, как мы или барахтаться в гниющей мерзости на поверхности.
Возьми собак, к примеру. Бродячие псы кормятся, как и мы, на свалках – зато свободные, а домашние псы кормятся дома, но рвутся на улицу, чтобы свободно побегать. Так и люди сейчас: есть жильё и работа, но нет свободы, а часто и времени, чтобы тратить заработанные деньги, разве это жизнь? Надо работать - чтобы жить, а не жить - чтобы работать ради денег.
 Коммунисты, как их не клеймят сейчас всякие выродки, ставили целью осмысленную жизнь людей, чтобы было больше свободного времени и люди не гонялись за деньгами – даже совместительская работа давалась по разрешению, чтобы люди не корячились ради заработка.
 Помнится, даже магазины не работали по воскресеньям, кроме продовольственных – чтобы люди не гонялись за шмотками и товарами и проводили один выходной без бытовых забот.
 Музеи были бесплатными, работали библиотеки, кино и театры были доступны всем по ценам на билеты, а сейчас: или не работают эти учреждения культуры по выходным, или билеты в кино и театры по такой цене, что не по карману большинству населения, а библиотек почти не осталось. Вот такая демократия.
Учитель замолчал, налил в стакан воды и выпил. Публика молчала. Михаил Ефимович осторожно сказал: «Зато сейчас можно взять ссуду в банке, если очень нужно, а потом отдать», и тут же осекся, вспомнив, что именно из-за ссуды, взятой кем-то по его паспорту, он и остался без жилья.
Учитель усмехнулся: «Чья бы мычала, а твоя бы молчала, Тихий, насчет ссуды в банке. Я вот, помню, что до демократии, на всех почти предприятиях, в больницах и школах были кассы взаимопомощи, куда по желанию, ты отдавал один процент или больше от каждой зарплаты и когда тебе были нужны деньги, брал там ссуду без всяких процентов и потом отдавал с зарплаты. Когда увольнялся с работы, то все твои взносы в КВП – так назывались кассы взаимопомощи, возвращались полностью.
 А в сберкассе – так тогда назывались офисы сбербанка, можно было взять денег на строительство дома или покупку квартиры кооперативной, но только по рекомендации предприятия и тоже без процентов – не было тогда ростовщиков и частных банкиров, потому-то они и ненавидят советское время и шельмуют советскую власть. Вот ты, Тихий, стал бы бомжом при советской власти? Нет. А при демократии, пожалуйста на улицу – без жилья и без работы!
- За деньги и торгаша придушить можно, - мечтательно сказал Черный, - я бы с удовольствием. Они же нас душат ценами, а почему нам нельзя? Если бы не цены, да была бы работа, разве стал бы я продавать свою квартиру, чтобы купить поменьше и подешевле, а на разницу хотел прожить? Конечно, нет. В итоге нарвался на мошенников и лишился всего: ни денег, ни квартиры. И таких обманутых тысячи по всей стране.
Работу в Москве найти можно, но зарплаты маленькие – на неё даже комнату здесь не снять, а уехать куда-то, нужны деньги, да и работу там, вряд-ли найдешь. Всё упирается в деньги – будь они прокляты! Отменить бы их совсем, как мечтали первые коммунисты, но этих мечтателей быстро успокоили всяческие рвачи, а сейчас они и власть захватили и вместо памятников Ленину ставят памятники деньгам в виде банков, меняльных контор, магазинов и борделей,- закончил Черный.
 - Хромой, а ты что молчишь? – спросил Учитель.
 - Что бестолку говорить?- ответил Хромой, - сидим здесь в развалинах, словно первобытные люди в пещерах и мечтаем, чтобы деньги исчезли. Скажи кому на улице – засмеют! Совсем, мол, у бомжей крыша поехала или напились суррогатной водки. Кстати, Учитель, разлил бы остатки водки, что принес Тихий – всё легче будет на душе.
Предложение было принято, водка выпита и общество сидело в руинах квартиры, думая каждый о своём и, конечно, о деньгах, чтобы выжить завтра и потом, позже, в надежде, что нынешняя их жизнь закончится как нелепый сон и всё вернется к началу, которое можно изменить.
Стемнело. Огни большого города, сливаясь в зарево, достигали развалин, рассеивая мрак до светлых сумерек, в которых едва различались лица временных обитателей этого временного жилища во временном мире общества людей, звуки жизни которого, постепенно затухая, доносились и сюда.
Михаил Ефимович поднялся с табурета и пошел осматривать своё лежбище, предложенное ему на эту ночь обществом отверженных. Кусок поролона, положенный поверх тюфяка, был вполне чист, вечерний воздух был прогрет, но не душен, как на чердаке, и он окончательно решил остаться здесь на ночлег.
 Обитатели что-то ещё обсуждали, сидя вокруг стола, а Михаил Ефимович разделся, аккуратно сложил одежду на разложенные листы газеты «МК» и устроился на ночлег.
 В проёме окна, лишенного створок, виднелись яркие мерцающие звезды и доносились какие-то слабые звуки. Он закрыл глаза. В голове, затухая, слышались слова: деньги, деньги, деньги и он забылся беспокойным сном, который бывает, когда человек засыпает не на своём привычном месте.
                                          VI
 Утром он проснулся от солнечных лучей, бивших через оконный проём прямо на его лежанку. День обещался быть жарким, как и накануне.
 Михаил Ефимович встал, скатал в рулон поролон, на котором спал, оделся и пошел к лестнице, чтобы спуститься в подвал, где был устроен общественный туалет. Справив нужду, он подошел к пожарному крану, торчавшему из стены подвала и, приоткрыв вентиль, умылся под тонкой струйкой холодной воды. Все коммуникации этого дома были отрезаны где-то за его пределами, но пожарный гидрант ещё действовал и давал возможность умыться и напиться.
Поднявшись наверх, он обнаружил всех обитателей уже на ногах. Умываться никто из них не пошел, а нужду справили по –малому, в дальней комнате соседней квартиры.
 Завтрак был скуден: остатки черствого хлеба, лежавшего на столе, да упаковка лапши «Доширак», которую принес вчера Михаил Ефимович. Но лапшу с холодной водой есть никто не захотел, а потому, перекусили хлебом, запивая его холодной, подслащенной вареньем водой.
Солнце уже поднялось высоко и припекало во всю – судя по одежде прохожих – там, вдалеке, где начиналась жизнь обычных людей. Трое обитателей жилища направились обычным маршрутом: чистить урны на улице и мусорные контейнеры во дворах от жестяных банок и бутылок, которые потом сдавались в приемный пункт, расположенный неподалеку за другим, тоже заброшенным домом.
 Один из бомжей остался за дежурного по жилью. Сегодня дежурил Черный, который неважно чувствовал себя после вчерашнего возлияния, и попросил общество, чтобы его оставили дома.
 Дежурство было необходимо, чтобы окрестная молодежь, шастающая от безделья по руинам заброшенных домов, не уничтожила или испортила тот скарб, что натащили бомжи в свою обитель. Так уже случилось однажды, когда вернувшись вечером, они нашли своё имущество изгаженным, растоптанным и с человеческими испражнениями. Конечно, дежурный тоже не защитит от агрессивных юнцов, но даст бог, его присутствие остановит их от прямого насилия.
 Михаилу Ефимовичу тоже было пора отправляться на заработки. Он взял свои книги, сунул в пакет бутылку с водой, положил туда же лапшу, что так и осталась на столе, одел свой пиджак, несмотря на начинающуюся жару, и пошел на своё вчерашнее торговое место.
 Несколько дней подряд торговать на одном месте было нельзя: прохожие, почти постоянного состава, уже присмотрелись к его книгам и если не взяли их сразу, то надежды продать книги случайному человеку было мало, а кроме того, милиция - полиция могла прогнать его , а то и разорить торговлю, отобрав книги и выбросив их потом где-нибудь подальше, может быть в те же контейнеры, где он их и раздобыл. Но два дня торговли подряд на одном месте – вполне привычно и без риска, потому-то он и решил сегодня торговать там же, где и вчера, у остановки автобусов: там росли деревья, и можно было укрыться в тени от солнца.
Прибыв на место, Михаил Ефимович расстелил пленку на обочине тротуара, разложил на ней книги ровными рядами, как в магазине, снял пиджак и положил его на пакет в тени дерева и сел под этим деревом на расстеленную газету. Рекламировать свою торговлю он не умел, да и опасался привлечь внимание, поэтому молча наблюдал со стороны за проходившими мимо людьми. Если кто-то, останавливаясь на остановке в ожидании автобуса, подходил к лежавшим книгам и всматривался в их названия, то Михаил Ефимович вставал и подходил ближе, оставаясь чуть в стороне.
 Когда прохожие спрашивали, сколько стоит та или иная книга, Михаил Ефимович отвечал, что все книги продаются по 50 рублей. Бывало, что к нему в руки попадала действительно интересная и хорошо изданная книга, тогда он просил за неё 100 рублей, но сегодня таких книг у него не было.
 До полудня он продал всего одну книгу. Торговля не шла: может из-за жары, а может, что сегодня был день десантника и несколько раз мимо проходили мужчины в форме или бело-синих полосатых тельняшках и беретах, направляясь в ближайший сквер на свой праздник.
 Часам к двум дня ему захотелось есть. Он достал свою лапшу и подойдя к палатке, где молодой азиат торговал шаурмой, попросил его налить в лапшу кипятка. Азиат уважил просьбу пожилого человека и Михаил Ефимович, плотно прикрыв лапшу крышкой, удалился под своё дерево, ожидая пока лапша хорошо пропарится.
Пластиковая ложка была всегда при нём, в кармане пиджака и через несколько минут он с удовольствием ел горячую лапшу, прихлебывая ароматную жижицу через край. Когда лоток опустел, он закрыл его крышкой и выбросил в мусорную урну, стоявшую неподалеку от остановки.
 Обед его вполне устроил, и он оставался на своём месте до семи часов вечера, продав ещё только одну книгу. Поняв, что ждать удачи сегодня не приходится, он собрал и упаковал свои книги и пошел обратно к дому своих собратьев, решив и эту ночь провести у них.
 Водки купить было не на что и он купил три банки кильки в томатном соусе и два батона хлеба – вполне хватит на ужин всем пятерым.
Понявшись в подъезд, он вошел в жилище бомжей и застал их, оживленно хлопочущими возле стола. На столе стояли три бутылки водки, баллон пива, лежали круг колбасы, кусок сыра хлеб, огурцы, помидоры и пучок зеленого лука. Рядом стояли полупустая банка варенья и пластиковый баллон с холодной водой из подвального гидранта.
 -Заходи, заходи, Тихий, - приветствовал его Учитель, - добро пожаловать на наш праздник десантников – парашютистов.
- А кто из вас был десантником? – удивился Михаил Ефимович.
- Из нас –никто, - рассмеялся Учитель,- а вот настоящие десантники, которые сегодня отмечают свой праздник, ссудили нам, ты не поверишь, 500 рублей, чтобы мы, бомжи, выпили за них – что мы и будем сейчас делать с удовольствием.
Водку и закуску прикупили, сам знаешь где, а банку с вареньем мы ещё утром выловили в контейнере – кто-то выбросил старое варенье, чтобы запастись свежим. Так что тебе, как непьющему, можно развести варенье водой – вот и лимонад.
- Я тоже не пустой пришел, - ответил Михаил Ефимович, - водки не купил: денег не хватало, а закуска есть, - и он выложил на стол консервы и хлеб.
 - Ну что ж,- сказал Учитель, - начнем праздновать. Первый стакан за тех ребят, что решили нас угостить, - пусть у них всегда раскрывается парашют за спиной, когда по жизни встретятся им беды и неприятности, - и он разлил первую бутылку для первого тоста полностью. Все выпили, в том числе и Михаил Ефимович своего лимонада из разведенного варенья – весьма вкусного, хотя и засахарившегося.
Некоторое время все молча поглощали пищу, разложенную на столе и в открытых банках с килькой в томате. Учитель, не торопясь, разлил половину второй бутылки и спросил: нет ли у кого желания сказать тост? Таковых не оказалось, и он продолжил:
-Второй тост я посвящаю людям, которые не гонятся за богатством и могут запросто, как эти десантники, сделать доброе дело не корысти ради, а по широте души русского человека, чтобы и такие, как мы, могли почувствовать себя людьми – хотя бы на короткое время застолья.
 Сегодня у на обильный стол, есть ещё и выпивка, почему бы нам не поговорить о богатстве вообще, абстрактно. Что делает человека богатым: деньги, собственность или внутренние ощущения благополучия и гармония души и тела с окружающей действительностью и собственными поступками?
 Как общество: не против такой беседы? И Тихий, опять с нами сегодня. Ему будет полезно поговорить о богатстве: он же тоже богатей – живет один на весь чердак, как в особняке. Речь, скажу, как всегда, я, а вы, попивая водочку, или лимонад, как Тихий, возражайте мне или дополняйте мои мысли своим житейским опытом.
Итак, богатство, по нынешним временам шакалов и стервятников – это собственность: частная, священная и неприкосновенная, то, что было и у нас и чего мы лишились, каждый по своему, но лишились квартир, имущества и спокойной жизни, которая тоже является собственностью каждого человека - личной и единственной жизнью.
 Мы все жили в Советской стране, где практически не было частной собственности, а была только личная собственность – человека или семьи. По - моему, личная собственность – это то, что человек или семья, использует для себя, в своей жизни, а частная собственность – это то, что принадлежит одному человеку и используется им в целях извлечения каких-то благ или дохода.
 В зависимости от условий использования собственности, она может быть как личной, так и частной. Например, квартира, где проживает семья является личной собственностью этой семьи, а другая квартира, принадлежащая этой семье, сдается в наем, приносит доход и поэтому является частной собственностью этой же семьи.
Всё жильё в СССР, кроме кооперативных квартир и частных домов, являлось государственной или коллективной – колхозы, собственностью и лишь имущество людей являлось их личной собственностью, из которой доходов не извлечешь.
 Купил костюм, поносил, не понравился – продал, но дохода не извлек. Можно было автомобиль купить через запись в очереди, а потом продать его подороже и извлечь доход, но это уголовно наказывалось- как спекуляция.
 В, общем, лицам торговой национальности, негде было развернуть свои таланты в области спекуляции и ростовщичества. Нельзя было заиметь в частной собственности заводик или торговую лавку, где бы на тебя работали люди, а ты жил бы за их счет только потому, что этот заводик или лавчонка являются твоей частной собственностью.
За границей, где действовал капитализм, почти всё является частной собственностью: леса и поля, заводы и фабрики, дома и магазины, реки и озера – всё было поделено ещё давно. Никто другой, кроме владельцев, не имел на эту собственность никаких прав: нельзя зайти в лес без разрешения хозяина; на фабрике работать на хозяина, который заплатит за твой труд столько, сколько пожелает; в лавке тоже работать на условиях хозяина и так везде и во всём.
 В СССР, государство, владея всей собственностью, распоряжалось ей в интересах всех, так, чтобы доходы от этой собственности покрывали все расходы государства на самоё себя и граждан, которые зависели от государства: дети, инвалиды, старики и прочие члены советского общества, не имеющие возможности содержать себя, например, студенты.
 Поэтому, почти все услуги были в Советском обществе бесплатными: медицина, образование, обеспечение жильем и не было никаких государственных страховых фондов в валюте, лежавших в заграничных банках – в этих фондах и накоплениях не было надобности: страна ни от кого и ни от чего не зависела и тратила на расходы ровно столько, сколько получала доходов.
 Завод работал, делал, например, унитазы – цена этих унитазов устанавливалась государством для завода так, чтобы покрыть расходы на их изготовление и ещё заводу оставалась прибыль, из которой уплачивались налоги и часть прибыли оставалась заводу.
 На налоги с предприятий государство содержало армию, чтобы защищаться от врагов, желающих попользоваться нашей собственностью, содержало медицину, образование, строило жильё, содержало стариков и сирот, строило новые заводы, чтобы получать ещё больший доход и улучшать жизнь людей: всех, а не избранных – как при капитализме.
 А на ту часть прибыли, что оставалась у предприятия, оно строило жилье для своих работников, расширяло производство, улучшало условия труда и быта.
Так продолжалось 70 –т лет. Были желающие завладеть страной и всем, что в ней есть – таким обломали рога и уничтожили, как Гитлера, так и других.
 Но за рубежом, всем владели отдельные люди, заставляя других работать на себя, и пример СССР им был опасен и ненавистен: вдруг и у них люди решат сделать всё достояние каждой страны общим для всех людей этой страны.
И эти частные собственники всячески старались уничтожить страну Советов, но силой извне не получалось и они создавали врагов внутри страны: из тех кто не хотел или не умел работать хорошо, но жить хотел лучше других.
 Таких было много и появлялись новые, а чтобы бороться с ними, руководство страны Советов должно было само быть честным и справедливым.
 Как известно, рыба гниет с головы, вот и руководство страны – СССР за 70-т лет сгнило окончательно: обидно же, что руководишь и распоряжаешься всем достоянием страны, а тебе лично ничего не принадлежит и ты, например, министр – но такой же простой наемный работник, как рабочий, только зарплата побольше, и то не всегда, да есть кое-какие небольшие привилегии и почет и уважение- если ты хороший министр, а если не справился с работой, то заменят тебя, лишишься должности, станешь снова обычным работником, и тоже никакой частной собственности у тебя не будет.
А ведь как было бы хорошо иметь поместье или завод – там работают на тебя людишки, а ты живешь в своё удовольствие и делаешь с этими людишками, что хочешь: не понравился кто-то – выгнал его с земли или с завода, пусть живет, как сможет, типа как мы, бомжи.
Конечно, всякие ученые и толкователи напускают тумана на частную собственность, оправдывая её существование, но суть остается одна: силой или обманом захватить кусок земли или что-то созданное и построенное другими людьми и потом распоряжаться этим в своих интересах, передавая собственность по наследству своим отпрыскам, которые будут продолжать жить паразитами за счет других людей, используя их труд.
 Кстати, наследование частной собственности – это основа её существования. Нет наследования по семейной линии, и частная собственность закончится со смертью её владельца.
      Каждый человек должен жить своим трудом, поэтому наследники частной собственности – это сущие паразиты, потому что живут за счет результатов труда, созданных другими. Пусть основатель частной собственности своим трудом построил, например, мельницу и сам на ней работал, честно зарабатывая на жизнь. Потом, подкопив деньжат, он построил ещё одну мельницу, на которой работают уже наемные работники – так он стал эксплуататором их труда, потому что, часть результатов их труда он стал присваивать себе, а его наследники, не работая на этих мельницах, уже полностью живут за счет труда наемных работников - ничего не создавая сами: кто же они, как не паразиты?
А все эти рассуждения, что частный собственник создал условия, обеспечил, организовал и прочее – только для обмана людей, которые работают на собственников, своим трудом обеспечивая им благополучную жизнь.
 Так вот. Прогнившая верхушка руководителей СССР решила обманом завладеть собственностью всего народа. Организовались две шайки мошенников и предателей во главе с Меченным -Горбачевым и ЕБоНом – Ельциным, которые стали кричать, что государство плохо распоряжается общенародной собственностью и эту собственность надо бы раздать всем в частную собственность, а уж хозяева сами распорядятся, что и как делать с ней и всем будет жить лучше.
 Рыжая крыса, по кличке - Чубайс, по подсказке из Америки выдала всем жителям страны по бумажке, на которой было написано слово «Ваучер» и стояла цифра: 10000 рублей. Якобы, это доля каждого жителя страны в общем имуществе государства. Надо сказать, что в пересчете на нынешние деньги – это примерно два миллиона рублей: вроде бы неплохо и люди клюнули на эту наживку. Но на эту бумажку нельзя было что-то купить: её надо было вложить в какое-нибудь предприятие и это будет твоя доля в этом предприятии, а уже по результатам работы этого предприятия человек получит свою долю в прибыли, если, конечно, эта прибыль будет.
Михаил Ефимович сам много раз анализировал аферу с ваучерами и с интересом слушал рассуждения Учителя, который продолжал:
 - На одну бумажку «Ваучер» завод не купить – надо много таких бумажек собрать вместе, поэтому организовались конторы по сбору бумажек – ваучеров. Эти конторы работали под присмотром правительства во главе с человечком вида дауна, по кличке Гайдар.
Многие люди, не зная, куда девать эти ваучеры, продавали их, но правительство уже выпустило столько денег, что на вырученные от продажи ваучера деньги, можно было купить только два батона хлеба, вместо обещанных мошенникам из правительства, двух автомобилей «Волга».
 В итоге, конторы по сбору ваучеров бесследно исчезли, и вдруг выяснилось, что всё достояние страны Советов оказалось в руках немногих ушлых людей, в основном, нерусской наружности. Так, мошенническим путем, общенародная собственность всех оказалась частной собственностью немногих.
 Но мало завладеть собственностью – надо ею управлять и охранять от обманутых людей. Управлять заводами новые частные собственники не умели и не умеют до сих пор, поэтому большинство заводов развалилось и эти развалины видны повсюду, хотя со времени «большого хапка» прошло более 20-ти лет.
 Для охраны, обманным путем захваченной народной собственности, новые частные собственники организовали охранные отряды, которые сейчас по своей численности уже больше армии и милиции –полиции вместе взятых.
 И что интересно: эту частную собственность охраняют те, у кого она была украдена – простые люди, которые своими руками, поддавшись мошенникам и проходимцам отдали народное достояние, разрушили страну и свою вполне благополучную жизнь.
       Перейдем к самому важному для нас – бомжей. Чтобы отвлечь внимание от себя, мошенники объявили частной собственность всё жильё, в котором люди и проживали. Это жильё, формально являясь государственной собственностью, фактически являлось собственностью тех, кто там проживал: нельзя было только продать это жилье, но, также, нельзя было человека и лишить этого жилья, даже если проживающие не платили квартплату, весьма небольшую: 5 – 10 советских рублей за квартиру, в месяц, напоминаю, что жильё предоставлялось людям в порядке очереди и совершенно бесплатно.
По задумке мошенников, это жильё начали передавать в частную собственность проживающим там людям и теперь стало возможным продавать это жильё, как и кому заблагорассудится.
 Вот и мы, сидящие здесь в разрушенном и заброшенном доме, стали частными собственниками своего жилья, полученного бесплатно от Советской власти в благополучные годы нашей жизни. Так почему же мы, обитаем здесь в развалинах, а не проживаем в своих квартирах: не хоромах, конечно, но вполне комфортных и благоустроенных собственными руками? Потому, что там, где появляется её «препохабие» - частная собственность, там следом появляются преступления по отъему этой собственности в пользу других, желающих и вожделеющих владеть этой собственностью.
Посмотрите наверх: там и через 20-ть лет продолжают делить нашу народную собственность – отнимают её друг у друга, убивают из-за неё даже родных и друзей и эти озверевшие собственники готовы на всё ради доходов, которые приносит частная собственность. Ведь чем больше этой собственности, тем больше дохода она может принести и значит, тем больше преступлений совершается по переделу частной собственности.
ЕбоН и Гайдар уже сдохли, но дело их живет и процветает, а что народ нищенствует и вымирает –так это нынешнюю власть, стоящую на охране частной собственности, нисколько не волнует.
 Мы, все здесь присутствующие, были частными собственниками своего жилья и все его лишились. Пусть каждый из нас, снова и при всех, расскажет: как он лишился жилья и оказался на помойке, а мы послушаем и поговорим, - закончил Учитель своё выступление и предложил выпить водочки, что было принято с одобрением.
 Он разлил из початой бутылки по стаканчикам благословенный напиток, народ выпил и закусил, потом все местные закурили: в молчании вспоминая каждый свою историю бездомства.

                                           VII
        Учитель снова прервал затянувшееся молчание:
- Я предложил рассказать каждому свою историю с жильем, которое было и, как говорится, сплыло – поэтому я и начну с себя.
        У меня было настоящее частное жильё ещё при советской власти: собственный кирпичный дом в небольшом городке, где я жил с семьей и работал учителем истории в школе.
 Жена работала строителем и дом мы построили сами на участке, рядом со старым домишком, в котором жили прежде и который был получен мною от государства, когда я, молодой и холостой, начинал учительствовать там.
 Строили дом мы вместе с женой своими руками три года, потом построили сарай, баню, гараж для машины «Запорожец» - в общем, по нынешним временам это был особняк: четыре комнаты и кухня, туалет в доме – что тогда было большой редкостью в нашем поселке. Дочка вышла замуж и жила неподалеку в своей квартире городского типа.
 Потом наступили времена окаянной демократии с ЕБоНом во главе страны, вернее её обломка от СССР, названного Россией. Почти все жители городка стали безработными: предприятия разваливались сами по себе, имущество их растащили, в основном бывшие их руководители, а остатки были никому не нужны – даже новым собственникам. Жена стала безработной, заболела от переживаний за детей, и вскоре умерла.
 Родилась внучка, но дочка с мужем тоже стали безработными. Зять начал пить, потом и дочка пристрастилась, а внучку я взял к себе в дом. Тут сын – тоже безработный, подрался по пьянке и получил 10 лет тюрьмы за побои, которые не наносил потерпевшему, а нанес его приятель, отец которого служил в милиции – он и отмазал своего сыночка. Я остался жить в большом доме вместе с внучкой.
Зять ушел от дочки и куда-то уехал, дочка продолжала пьянствовать – ничего не помогало. Прошло несколько лет. Сын вернулся из тюрьмы досрочно, почти сразу ограбил палатку какого-то лавочника, чтобы украсть водки, и снова загремел на десять лет в тюрьму.
 Пару лет назад, я взял и написал дарственную на дом внучке: она уже стала женихаться, и я боялся, если что случиться со мной, то её мать – моя дочка, пропьет дом, получив его в наследство.
 Оформил я дарственную на дом, а месяца через два меня уволили из школы – видимо потому, что я рассказывал на уроках как люди жили при советской власти: нынешняя молодежь ничего об этом не знает и думает, что все тогда сидели в лагерях, ели только черный хлеб, работали почти бесплатно и жили под страхом ареста ни за что. Чушь конечно, но дети верили, а я говорил им правду – за что и уволили.
Но формально меня уволили по сокращению: детей стало меньше – значит и учителей надо меньше. Жить стало не на что, я заболел на нервной почве и попал в больницу, где пробыл почти месяц. Внучка вначале меня навещала, а потом перестала.
 Из больницы я вернулся домой, а меня не впускают: внучка за время моей болезни вышла замуж за местного лавочника, значительно старше её по возрасту, и они решили, что я им не нужен. Метнулся я туда – сюда, но оказалось, что всё сделано по нынешним законам: дом не мой, а внучкин и что он подарен мною, не имеет никакого значения – даже на порог меня не впустили.
 Пожил я с неделю, рядом со своим домом у соседки – старушки, но жить - то не на что! И вспомнил про свою двоюродную сестру, которая жила одна в Москве в двухкомнатной квартире одна – она тоже учительница, но бывшая, на пенсии. Муж у неё умер, а дочка, окончив институт иностранных языков, уехала в Англию и работала там, но не говорила кем и где.
 Позвонил я сестре, она и говорит: приезжай ко мне – места хватит, здесь и на работу устроишься. Я так и сделал, приехал к сестре, она меня зарегистрировала в своей квартире и начал я искать работу.
 Учителем сразу найти не удалось, и пошел я охранником на склады, но сначала, надо было окончить месячные курсы. Так и сделал. Проучился на курсах две недели, а сестра взяла и умерла – прямо во сне. Просто уснула вечером, а утром уже не проснулась.
 Позвонил её дочери, она приехала из Англии, организовала похороны матери, а на следующий день и говорит: давай-ка дядя ищи другое жилье, квартиру я сдам квартирантам за хорошие деньги, а когда вступлю в наследство, наверное, продам – эти деньги мне в Англии очень пригодятся и позволят начать собственное дело. И сроку дала три дня, пока она будет оформлять наследственные дела.
Так я и оказался на улице: без денег и без работы. На зарплату охранника квартиру не снимешь, комнату тоже, да и не успел я окончить курсы и окончательно оформиться на работу. И вот два года, почти, живу бомжом, привык: какая – никакая, а всё же жизнь, но через год, если доживу, достигну пенсионного возраста и поеду в свой городок оформлять пенсию, ну а с пенсией устроюсь к кому – нибудь на постой: к старичку или женщине в возрасте, одиноким.
 Может потом и внучка пожалеет деда, да и дочка – пьяница, там же мыкается, сын через два года должен вернуться из тюрьмы – может сообща ещё и поживем и как-то наладим свою жизнь. Была семья и ничего не осталось – всё сгорело в этой демократии, будь она проклята.
 Все помолчали, а Михаил Ефимович подумал, что Учитель, оказывается, тоже ждет пенсионного возраста и тоже хочет вернуться в родные края – как и он. Значит, это верный путь возвратиться к нормальной жизни – надо только дождаться и перетерпеть нынешнее своё положение изгоя общества.
 - Ладно, Максимыч, - сказал Черный,- давай я свою короткую историю с частной собственностью расскажу, если общество не против. Люди были не против, и Черный продолжил:
-Я – москвич, детей нет, и так оказалось, что остался жить один в пятикомнатной квартире. Работал инженером в НИИ, каком не важно, его закрыли и продали здание, а я устроился работать охранником – сейчас пол-Москвы работают охранниками.
 Работа простая, но и зарплата простая. Можно было, конечно, дежурить ещё где-нибудь, но тогда вся жизнь будет проходить на работе, в охране. И решил я квартиру продать, купить однушку, а на разницу в деньгах вполне можно было прожить много лет, как добавка к зарплате, да и пенсия не за горами, а москвичам Москва доплачивает к пенсии – если пенсия меньше 12 тысяч рублей.
 Стал я искать варианты продажи квартиры: тут же налетели эти самые риэлторы, я выбрал одного – он сказал, что подберет мне лучший вариант продажи и одновременно подыщет однушку для покупки, только нужна ему доверенность на ведение дел.
 Зашли к нотариусу, составили доверенность, я подписал её, уволился с работы – решил отдохнуть и съездить к брату, двоюродному, в Смоленскую область. Риэлтор мне и денег дал на поездку – в счет своей будущей доли от продажи моей квартиры: договорились на 3% от суммы, а квартира тянула на 2 -3 миллиона долларов, потому что хороший район и близко к центру.
 Уехал я, месяц прожил в деревне, а когда вернулся, оказалось, что моя квартира продана, даже уже два раза и деньги, якобы, я все получил, о чем есть расписка, подписанная мною.
 Я кинулся к юристам: те говорят, что всё правильно: доверенность составлена с правом продажи, расписку можно отдать на экспертизу о подлинности моей подписи, но внешне подпись очень похожа, и видимо это я морочу им мозги, а доверенность подлинная, что подтвердил и нотариус.
 Это я, не вчитываясь, подмахнул документы и лишился всего.
 Пошел я в суд, там сказали: судитесь, но надо заплатить за услуги, а квартиру уже не вернуть, потому, что она продана два раза и второй покупатель не причастен к этой афере, если она и была, в чем судья сомневается.
Встретил я этого риэлтора, а тот уже других клиентов обхаживает, охранника себе завел, который посоветовал мне скрыться с глаз - иначе голову мне скрутит где-нибудь вечерком. Такой вот проделал я бизнес со своей квартирой, доставшейся от дедов и родителей, которые получили её от советской власти.
 Думал уехать к тому брату в деревню: там много пустых домов – занимай любой и живи, но на что? Брат сам живет от подсобного хозяйства: огород и живность во дворе, да ещё пенсия его матери – моей тетки.
 Так и мыкаюсь уже два года по подвалам и чердакам, так и туда стало не попасть: вы же знаете: идет борьба с терроризмом и все чердаки и подвалы теперь под замком. Летом ещё сносно, как сейчас, в этом доме, а зимой надо опять искать теплый закуток: всем вместе или по отдельности – как получится.
Правильно сказал Максимыч: где частная собственность – там обман и преступления. Хорошо, что не убили меня за квартиру. Читал недавно в «МК», что раскрыли банду риэлторов, которые увозили одиноких стариков в брошенные деревни, там оформляли с подкупленными нотариусами и судьями продажу их квартир, а этих стариков спаивали или просто топили в болотах, которых в Подмосковье достаточно – можно всех нас там перетопить.
 Зимой, вообще: тюкнул легонько старичка по голове и бросил в лесу – сам замерзнет. Читал, всё в той же газетенке, что по весне, в Подмосковье находят до трех тысяч трупов, замерзших или убитых – в полиции их называют «подснежники».
 Налей – ка водочки, ещё по стопочке, Максимыч, - почти стихами сказал Черный, - пока следующий исповедоваться не начал. Учитель аккуратно разлил остатки водки и сунул пустую бутылку под стол, но на столе, лаская глаз, стояла ещё одна, непочатая, бутылка – спасибо десантникам и их празднику. Все выпили и не поморщились.
Тут встрепенулся Хромой:
-Давайте, я расскажу свою историю с частной собственностью, потому что я и есть, фактически, тот самый «подснежник», о которых упомянул Черный.
 Жил я в однокомнатной квартире, куда съехал из трешки, после развода с женой и размена на две квартиры. Дело это давнее, детей у нас не было, так что разъехались мирно, тем более, что квартира эта была моих родителей, как и у Черного.
 Жена потом вышла замуж и родила дочь – значит дело было во мне, потому-то я больше и не женился, хотя женщины, конечно, были – приходящие. Работал я инженером в строительном тресте, а потом уже в частной лавочке, но тоже по строительству.
 Шёл, однажды, я зимой в декабре позапрошлого года с работы пешком от метро «Динамо», где я жил, неподалеку. Было часов восемь вечера, так что народец на улицах был, но все торопились и кутались – морозило за минус 20 градусов.
 Вдруг, ударили меня сзади по голове и больше ничего не помню! Очнулся: – лежу, голый, в сугробе снега за кустом, и слышу голоса: - Давай добьем его, а другой отвечает: - Не надо, пошли отсюда, а этот сам сдохнет от мороза,- и они ушли.
 Я подождал немного, встал – от холода уже трясло: был в одних трусах и майке. Бросился к ближайшему дому: сунулся в подъезд – он закрыт, кинулся к другому – то же самое, но тут дверь отворилась и вышла женщина с собакой, погулять, наверное. Я ворвался в подъезд и стал стучать в двери и кричать: «Помогите»!
 На первом этаже никто не ответил, на втором – тоже, а на третьем одна дверь открылась, выглянул пожилой мужчина и, увидев меня в одних трусах, хотел уже закрыть дверь, но я успел крикнуть, что меня ограбили и раздели тут, неподалеку.
 Он впустил меня в квартиру, где была и его жена. Я объяснил им, в чем дело и они оставили меня ночевать у себя: портфель с документами и ключами тоже взяли грабители и попасть в свою квартиру я не мог, да и не в чем было туда дойти по морозу.
К утру у меня начался жар и озноб, хозяева вызвали скорую помощь и меня отвезли в больницу, где я провалялся более двух месяцев: воспаление легких и ещё сотрясение мозга - там что-то нарушилось и с тех пор я прихрамываю да и голова побаливает иногда и как бы теряю ориентацию – вы сами об этом знаете. Впрочем, когда выпью немного водочки, то всё проходит.
Выписался я из больницы, пришел домой, а там дверь новая стоит и замки новые. Стал стучать, открыл какой-то здоровенный жлоб и спросил: чего надо? Я ответил, что это моя квартира, а он говорит: пошел, мол, отсюда, бродяга – я эту квартиру купил у другого хозяина.
 Надо сказать, что одет я был неважно: эту одежду, старую, мне дали мои спасители, и я обещал вернуть – когда поправлюсь.
Пошел в ЖЭК, объяснил ситуацию, а там говорят, что ничего не знаем, квартира продана лично вами, вот и копии договоров – всё чин – чином. Я говорю, что не мог продать свою квартиру: был в больнице – врачи могут подтвердить, что болел, на что в ЖЭКе отвечают, что идите и разбирайтесь сами, нам про больницу ничего не известно.
 В общем, пришел я к знакомому, пожил у него с месяц, походил по юристам и судам и там сказали: да, квартиру вашу продали мошенники, но они её продали подставному лицу, а тот уже продал нынешнему владельцу. А этот нынешний является благонамеренным приобретателем и квартиру у него отобрать уже нельзя по закону. Ищите тех мошенников, а где их найдешь?
 Написал, конечно, заявление в милицию, но прошло два года и ни ответа, ни привета. Заходил в милицию несколько раз, но результатов нет: видимо и не ищут никого. Правда, паспорт по справке, выданной в больнице, мне выдали, но без регистрации в Москве. С работы, за эти месяцы хождений, меня уволили. Хромого и дергающего головой – на работу нигде не берут, приятель тоже попросил съехать – у него появилась женщина, так и оказался я на улице, а потом и в вашей компании.
 Как видите, лишиться квартиры в наше демократическое время, проще простого и никто не поможет, если ты не заплатишь.
Наверное, и ударили меня не случайно, а по наводке из ЖЭКа, как одинокого человека без жены и детей, чтобы убить и продать квартиру по паспорту, который мы в Москве должны всегда носить с собой. Да и подпись владельца в паспорте введена, по видимому, чтобы мошенникам было легче подделывать документы,- закончил Хромой.
 - Позвольте и мне сказать, - неожиданно для самого себя, вмешался Михаил Ефимович, чем очень удивил Учителя и остальных: обычно, он слушал и поддакивал другим.
 - Давай, Тихий, рассказывай,- разрешил Учитель.
- Я почему попросился за Хромым: потому что моя история похожа, на его. Я тоже жил один в коммуналке, где были ещё жильцы: кавказцы, которые купили вторую комнату в этой квартире у моей соседки.
 Как я там оказался, неважно, но проживал я в этой квартире почти с победы Ельцина над Горбачевым, считай лет двадцать. Так вот, год назад я потерял паспорт – так я считал, а на самом деле его украли кавказцы, но я этого не знал и не сразу хватился и, обнаружив пропажу, написал заявление в милицию о выдаче нового паспорта. Сначала мне выдали справку вместо паспорта – вдруг найдется старый, а через месяц выдали новый паспорт.
Прошло ещё месяца два и мне приходит извещение из банка, что я не плачу денег по ссуде, взятой мною в этом банке, и они подают на меня в суд о возврате денег, путем продажи жилья, которое я указал в качестве залога за ссуду.
 Я удивился и поехал в банк. Там показали договор с моей подписью, что я взял ссуду на три месяца в размере 300 тысяч рублей под залог комнаты. Я говорю им, что ничего не знаю, договора не подписывал, а паспорт был утерян мною и есть заявление в милицию.
 Начал разбираться и оказалось, что ссуду дали до моего заявления об утере паспорта. Получалось, что я взял ссуду, потом спрятал паспорт и заявил об его пропаже, чтобы не возвращать деньги с процентами – уже набежало более 350 тысяч рублей. В общем, или отдавай деньги или продадим твоё жилье.
Денег у меня не было, банк подал в суд, который быстренько решил дело в пользу банка, тот не мешкая, продал мою комнату моим же соседям – кавказцам, якобы за сумму, чуть больше чем долг, хотя стоила комната раз в пять больше.
 Я бегал по судам и адвокатам, но ничего не помогло и через месяц пришли приставы и охранники из банка и все мои вещи вынесли из комнаты и сложили прямо у подъезда. Вещи сложили в крепкие мешки для мусора, а мебель просто прислонили к стене у подъезда.
 Я побежал в милицию, мол что да как, они неохотно пошли со мною часа через два, а когда мы пришли, то мешков и мебели уже не было – кто-то всё увез. Менты сказали, что, наверное, это приставы увезли моё барахло на хранение, но вскоре подъехала машина с приставом, чтобы увезти моё имущество на хранение и я понял, что это сделали мои соседи кавказцы.
Улик нет, ничего не докажешь и я оказался на улице: без всего, в том числе, и без документов – только паспорт при себе остался и тот вскоре потерял или опять украли, но мне это уже ни к чему: взять с меня больше нечего. Такая вот простая история,- закончил Михаил Ефимович, солгав, на всякий случай, про паспорт, который он спрятал в укромном месте на своем чердаке.
 - Да, Тихий, удивил ты нас: оказывается тебя проще нас всех, как говорится, обули, а ведь ты из демократов будешь, сам говорил, что когда-то тебе Ельцин руку жал на митинге, - напомнил ему Учитель
 - Что было, то было, - ответил Михаил Ефимович,- я и сейчас верю в демократию, только она у нас пока неправильная, а когда всё наладится, то будет закон и порядок.
 - Ну и дурак же ты, Тихий,- сказал Учитель,- тебя выкинули на улицу, как использованную туалетную бумагу, а ты всё твердишь о законах и демократии.
 Демократы, которые захватили власть и всё имущество страны, в том числе и наши квартиры, пишут законы под себя, чтобы удержать награбленное, а ты их защищаешь. Ничего, помыкаешься по чердакам и подвалам, может быть и в голове у тебя просветлеет, поймешь, кто тебя на самом деле загнал в бомжи: не было бы только поздно, - заключил Учитель и продолжил:
 -Кто ещё остался у нас без исповеди? Иванов! Что молчишь, твое слово последнее.
 Иванов, который сидел уже с носом, привычного ему красного цвета – вернее, свекольного цвета, встрепенулся и жадно посмотрев на бутылку водки, стоявшую на столе, ответил, глотая звуки:
 -Моя история будет короткой и правдивой. Свою квартиру, честно заработанную при Советской власти, я честно пропил при власти демократов.
Жил я в соседнем областном городе, не буду говорить в каком, работал на заводе слесарем высшего разряда и получил квартиру – трешку на четверых: я, жена, дочка и тёща. Тёща умерла, потом и жену бог прибрал, дочка выросла, выучилась на врача, вышла замуж и уехала с мужем в Германию, где у него были какие-то родственники.
 Она там работает санитаркой: даже медсестрой с нашим дипломом врача там нельзя устроиться, но надеется и иногда пишет, вернее, писала, что живет неплохо по нашим меркам.
 Я остался один в квартире, приватизировал её, потом завод закрылся, а рабочих на улицу. Устроился в автосервис – руки-то есть, но вот с выпивкой был не в ладах: иногда запью на неделю – другую, так что на работе держали за мастерство. Но платили только за то, что сделал, а это получалось немного.
 Тогда я продал свою трехкомнатную квартиру и купил однокомнатную, а на разницу прожил несколько лет, скажу прямо: выпивал, но не пропивал всё и сразу.
 Потом деньги кончились, и я свою однушку тоже продал, и переселился в коммуналку в комнату. Ещё пожил на вырученные деньги, которые тоже закончились. Продал и комнату и переселился к приятелю, с которым вместе и выпивали и работали – когда могли.
Приятель как-то перебрал и замерз на улице – чуть-ли не у подъезда своей квартиры. Объявились наследники, меня выгнали, и я поехал в Москву к сестре. Сестра меня встретила без радости, но регистрацию сделала и подыскала общежитие за приемлемую цену.
Устроился снова в автосервис. Но проработал там до первой получки, с которой запил и был уволен. Из общаги тоже выгнали и уже год бомжую.
Пить стал меньше, сами знаете, да и здоровье уже не то. Хочу осенью совсем бросить пить и начать нормальную жизнь: найти работу и жилье, может быть и женщину какую-нибудь присмотреть – мне же ещё нет и пятидесяти лет, это выгляжу я старше.
 Вот и вся история слесаря Иванова, - закончил он и предложил выпить по этому поводу. Его предложение было одобрено, люди выпили по стопочке, и Учитель подвел итог беседы, сказав следующее:
-Истории мы слышали разные, но результат у них один: все лишились своих квартир, своей частной собственности. Идет борьба за эту собственность, и мы эту борьбу проиграли, не смогли удержать то, что нам дала Советская власть, да и саму эту власть мы профукали под сладкие речи демократов о свободе и возможностях, которые эта свобода дает.
Оказывается, эти возможности свобода дает людям беспринципным, наглым и жестоким, готовым на любое преступление ради своей собственности и чтобы её удержать и приумножить за счет других.
Если миллиардер Абрамович, захватил обманом нефтепромыслы и присваивает себе доходы от продажи этой нефти, то он отнимает эти средства у всех нас, живущих на этой земле, которую господь бог и снабдил этой нефтью.
 Другой, украл завод, построенный нашими отцами, а прибыль от работы завода кладет себе в карман или, что ещё хуже, просто распродает этот завод, как металлолом- выручки от продажи ему хватит, а то, что люди лишились работы и страна лишилась машин, станков, самолетов и всего прочего ему наплевать: интересы народа и всей страны несовместимы с интересами частного собственника.
Потанин с Прохоровым присвоили обманом Норильский комбинат за 200 млн. долларов, взятых в долг у государства и так и не отдавших этот долг, а комбинат этот, я читал, прибыли приносит в год около 5 миллиардов долларов в год. Раньше прибыль шла на всех, а теперь кладется в карманы этих собственников – вот почему народ и нищает.
 Могли бы мы, лишиться своих квартир и работы при Советской власти? Конечно, нет, потому-то эти мошенники и лихоимцы и ненавидят Советскую власть и поливают её грязью, а многие, особенно молодые люди и дети, верят этой пропаганде.
 Поэтому, частную собственность, как источник доходов, нужно уничтожить, оставив только личную собственность граждан и государственную собственность всего населения страны. Но пока не видно даже просветов пути по этому направлению.
 Так выпьем же, граждане бомжи, за то, чтобы дожить нам или хотя бы нашим детям и внукам до тех времен, когда восторжествует снова справедливость, равенство и человеческое отношение людей друг к другу. Пусть времена шакалов сгинут как можно быстрее!
 Бомжи снова выпили и стали вспоминать, кто и как жил при Советской власти двадцать лет назад. Оказалось, что и они уже не помнят многих подробностей той жизни, потому разговоры перешли скоро в споры - убеждая друг друга как было на самом деле.
 Эти споры затянулись далеко за полночь, когда Михаил Ефимович ушел спать в соседнюю комнату, лёг на своё место прошлого ночлега и засыпая, слышал возбужденные голоса своих собратьев, похвалявшихся: как хорошо они жили тогда, при той власти, когда все они были моложе, здоровее и лучше самих себя нынешних.

                                        VII
 В понедельник, утром, Михаил Ефимович проснулся в своём убежище на чердаке от чириканья воробьев, которые обсуждали какие-то события в своей стае и от этого возбужденно чирикали, перелетая с места на место.
 День обещал быть ясным, тихим и жарким: сквозь слуховое окно просачивались лучи солнца, а от крыши уже тянуло потоками тепла. Можно было вставать навстречу дня, но он продолжал лежать в удобной позе и незаметно снова задремал – благо воробьиный гвалт прекратился, и стая серых мошенников улетела прочь.
Очнувшись от дремы, Михаил Ефимович стал размышлять о своих планах на сегодняшний день. Вчера вечером он удачно обошел дворы новых домов, виднеющихся из слухового окна чердака – там, за рощей, где у мусорных контейнеров собрал больше десятка новых книг, модных нынче авторов стиля фэнтэзи – это когда мистические или нереальные события повествуются как реальности в жизни выдуманных или исторических персонажей.
Приметой нынешнего времени стало выбрасывание на свалку совершенно новых книг: молодые и успешные обитатели новых домов, имеющие достаточно средств, покупают новые модные книги, читают их, а прочитав, не ставят их на полку в шкафу, а выносят на свалку, чтобы не захламлять, как они, наверное, считают, свои новые квартиры.
 Книги эти, хорошо изданы, в красивых суперобложках и достаточно дорогие. Также поступают с чтивом одного дня, как он называл для себя многочисленные детективные или любовные творения различных писательниц: тоже примета времени – женские писания на уголовно – сексуальные темы.
 Как бы ни было, но такой утилитарный подход к книгам был ему на руку и обеспечивал сносное существование от продажи книг, хотя и по самым низким ценам, в чём заключался ещё один парадокс времени: рядом, в киосках, те же книги, что и у него, продавались по цене в десять раз больше, но чаще книги брали в киосках, проходя мимо его книжного развала.
 Уважающие себя мелкие успешные менеджеры, как называют нынешних продавцов, считали зазорным покупать книги, пусть и совершенно новые, с земли у торговца неопределенного вида. Его покупателями были, в основном, пожилые люди, сохранившие привычку к чтению, но не имеющие средств на покупку новых и дорогих книг, о которых они слышали по ТВ или читали в бесплатных рекламных газетках.
Итак, вчера он принес две связки книг, которые поставил рядом, в изголовье и сегодня их надо было вынести на продажу. Сам Михаил Ефимович этих книг не читал: на чердаке, в полутьме, даже днем книгу не почитаешь, а на улице было не до чтения.
Однако, при торговле, разложив книги, он обязательно брал какой-нибудь томик в руки, раскрывал его и, присев рядом, имитировал чтение, внимательно наблюдая за проходящими мимо потенциальными покупателями и мгновенно откликаясь на любое движение прохожего по направлению к его книгам. А как же иначе! Иначе не продашь
 На свои торговые дела он выходил, обычно, после полудня, когда толпы спешащих на работу или по своим делам, людей рассеивались и оставались только редкие прохожие, не гнавшиеся за временем: именно они и покупали по дешевке его книги.
 Михаил Ефимович предлагал, неоднократно, свои новые книги продавцам книжных киосков на реализацию по цене втрое ниже таких же книг, выставленных в киоске, но продавцы отказывались, говоря, что этот вопрос надо решать с хозяином, иначе их выгонят с работы за продажу чужих книг, пусть и с выгодой.
Повалявшись немного, он встал, сходил в туалет, который он устроил в противоположном углу чердака в виде ведра из-под импортной побелки. Это ведро он выносил, по мере заполнения, на нижний этаж и выливал там, в отдалении от входа.
 Однажды, одно ведро с нечистотами он вылил прямо у входа в подвал, из которого поднимался к себе на чердак: это было сделано для того, чтобы случайный посетитель, обшаривающий заброшенные дома, сразу столкнулся с грязью и неприятным запахом у входа и прекратил дальнейшее движение внутрь или, не дай бог, на чердак. Пока, как ему казалось, эта уловка действовала.
После туалета, он умылся из рукомойника, сделанного из пластиковой бутыли с отрезанным дном и прибитой гвоздем к чердачной балке. Вода наливалась сверху через отрезанное днище, и, чуть открутив крышку, можно было вымыть лицо и руки под тонкой струйкой воды.
 Умывшись, Михаил Ефимович начал готовить свой завтрак, состоящий из лапши «Доширак», бутерброда с килькой и стакана чая. Трудности были с подогревом воды, но, как уже говорилось, он – почти химик по образованию, приспособился использовать для подогрева воды сухое горючее в таблетках, продававшееся в хозмагазинах по умеренной цене.
 Налив с пол-литра воды в жестяную банку, выброшенную строителями и отмытую его усердными руками, он достал из пакета одну таблетку горючего, положил её на лист кровельного железа, оставшийся на чердаке, может быть ещё с постройки дома сто лет назад, поджег эту таблетку зажигалкой и, прихватив банку с водой тряпкой за отогнутую крышку, стал держать её прямо над сиреневым пламенем, пока таблетка не прогорела полностью.
 Вода, конечно, не вскипела, но была достаточно горяча, и он залил этой водой пластиковый лоток с лапшой, а остаток вылил в кружку с пакетиком чая. Завтрак был готов.
Перекусив, с аппетитом, он сполоснул кружку и убрал её вместе с жестяной банкой на отведенное место. Михаил Ефимович любил порядок и чистоту и старался, по возможности, поддерживать их при любых обстоятельствах. Закончив трапезу, он снова прилег на заправленный лежак, размышляя, чем заняться далее.
Было девять часов утра. Солнце уже успело накалить крышу и тепло струилось по чердаку, прогревая все его уголки. Если так пойдет и дальше, то к полудню здесь станет невыносимо жарко и душно, что являлось недостатком его жилища, однако летние жаркие солнечные дни бывали в Москве нечасты – гораздо чаще на чердаке было прохладно, особенно по ночам, и приходилось кутаться в теплое одеяло: как человек, выросший на юге, Михаил Ефимович гораздо хуже переносил холода, чем жару.
 - Если так тепло с утра, то почему бы не устроить банный день – как раз прошла неделя с предыдущего помыва его бренного тела, - подумал Михаил Ефимович и начал готовиться к процедуре очищения от грязи и запахов.
 Главное здесь: не пропускать банный день больше, чем на неделю, иначе, пропитаешься кислым запахом немытого тела, и от этого запаха невозможно будет избавиться, и прощай торговля книгами: кто купит книгу у бомжа
 Вначале, Михаил Ефимович побрился безопасной бритвой «Жилетт», смочив лицо холодной мыльной пеной и глядясь в небольшое зеркальце, висевшее рядом с рукомойником.
 Затем он достал из своего угла две широкие низкие кастрюли, которые достались ему за банку кильки от бездомных соратников, собиравших металлический хлам для последующей сдачи в пункты приема.
 В большую кастрюлю он положил две таблетки горючего, налил воды в меньшую кастрюлю, зажег горючее и повесил кастрюлю с водой над огнем, так, что всё тепло от горящих таблеток обтекало её снизу и с боков, подогревая воду. Когда таблетки догорели, он повторил процедуру ещё раз, пока вода не стала достаточно горячей.
Тогда он разделся донага, взял с натянутой веревки три тряпки, смочил одну из них в горячей воде и тщательно протер этой тряпкой всё тело. Затем он повторно намочил тряпку, намылил её и этой мыльной ветошью снова протер всё тело.
 Взяв вторую тряпку, он также смочил её в теплой воде и, не отжимая, протер своё намыленное тело сверху вниз, наблюдая, как струйки мыльной воды стекают по ногам и поглощаются керамическим утеплителем, толстым слоем покрывающего весь чердак: слой голубиного помета он убрал с этого места, чтобы избежать запахов выгребной ямы.
 Наконец, Михаил Ефимович взял большую сухую тряпку и насухо вытерся. Помывка тела была закончена.
 В остатке теплой воды он вымыл голову с мылом и прополоскал волосы в холодной воде, завершив этим банную процедуру.
Использованную теплую воду он не вылил, а простирал в ней рубашки, бельё и носки, накопившиеся в грязном белье с предыдущего омовения. Прополоскав постирушки холодной водой, налитой в большую кастрюлю служившую очагом, он развесил бельё и тряпки на веревку, натянутую между стропилами, для просушки.
 Всё это он проделал, будучи абсолютно голым, чтобы высохнуть окончательно и не вспотеть в нагретом воздухе чердака – вот почему для помывки он выбирал день по- теплее.
 Обсохнув, Михаил Ефимович одел чистое бельё и рубашку из своего гардероба, сложенного в углу и обнюхал свои руки и плечи: тело пахло свежестью и мылом, без примесей запаха бездомности, разившего от его приятелей – бомжей, когда он посещал их жилище.
 Гигиенические дела заняли часа полтора, и было самое время попить чаю и идти на работу – то есть торговать книгами на тротуаре, чтобы заработать себе на пропитание. Михаил Ефимович снова разогрел воды, организовал кружку чаю и бутерброды, с остатками кильки в томате от утренней трапезы, поел и стал собираться.
Новые книги, принесенные вчера, он решил оставить здесь, а торговать сегодня теми, что остались в жилище его товарищей: может быть, и они принесли ещё что-нибудь из своих походов по мусоркам и свалкам, но для этого следовало зайти к ним.
Надев костюм, и аккуратно подоткнув куском рекламного полотна свой жилой уголок, чтобы он не бросался в глаза, если кто –нибудь, случайно или с умыслом, заглянет на чердак, он спустился вниз по лестнице, обошел нечистоты и вышел из дома в приподвальную дверь, которую, как всегда, прикрыл куском шифера, чтобы создать впечатление заброшенности этого места.
 Ступив на лестницу, ведущую на поверхность, он приподнял голову и осторожно огляделся: возле дома и поодаль никого не было. Тогда, быстро поднявшись, он завернул за угол и зашагал по тропинке походкой прогуливающегося человека, чтобы не привлекать к себе внимания.
 Он очень дорожил своим летним жильем на чердаке и опасался его разорения местными алкашами или наркоманами, иногда появляющимися здесь в заброшенных цехах для уединения компанией с бутылкой водки или шприцом.
 Неторопливо шагая, Михаил Ефимович миновал ложбину с ручьем и одинокой березой, прошел по тропинке вдоль забора к железной дороге, перешел пути и через несколько минут ступил на тротуар у ближайшего нового дома, направляясь к заброшенному дому в трех кварталах отсюда, где и поселились его знакомые бомжи.
Вот и этот заброшенный дом. Войдя в дверной проем без двери, и поднимаясь по лестнице, он предполагал встретить на месте только дежурного, что оставался в жилище, чтобы его не разорили местные подростки или кто-то ещё.
Однако, поднявшись, он услышал возбужденные голоса и войдя в квартиру, застал всех жильцов на месте, ожесточенно споривших друг с другом: вместо того, чтобы собирать бутылки и банки в мусорных урнах и контейнерах для последующего их обмена на деньги, необходимые для приобретения еды и, если повезет, выпивки.
Михаил Ефимович поздоровался с обитателями логова, которые, не обращая внимания на него, продолжали перебранку. Предметом спора, как, оказалось, были церковники в частности и религия, в целом.
 - Понимаешь, Тихий,- прекращая спор, обратился к нему Хромой,- здесь, неподалеку, есть церковь, а вчера был какой-то церковный праздник, черт их знает какой, но я, человек неверующий, решил потолкаться у входа в церковь: может православные в честь праздника и подбросят на бедность убогому и хромому.
 Так вот, встал я у входа, вынул из кармана кепку, что ношу от солнца и прихватил с собой и, положив её на землю, склонился, как бы молясь про себя. Народу в церковь подходило много и действительно: монеты и даже червонцы стали сыпаться в мою кепку, так что я даже не всегда успевал сказать спасибо – надо бы говорить что-то божественное, но я не знал, что.
Тут подошел какой-то церковный служка в рясе и стал прогонять меня от входа в церковь: мол, уходи, не мешай здесь своим грязным видом и не отпугивай людей от церкви. Я и говорю ему:
- А как же божья милость – всегда сирые и убогие стояли на паперти у церкви, надеясь на сочувствие православных и их подаяние? Тот же Василий Блаженный, в честь которого назван храм на Красной площади, был бомжом, ходил зимой в одной рубахе, босиком, да и с умом у него было не всё в порядке – потому и назывался блаженным?
Но церковный служка, не слушая моих объяснений, продолжал гнать меня от церкви, жадно проглядывая на мою кепку с монетами. Я понял, что он прогоняет меня из жадности, чтобы эти монеты верующие давали не мне, а оставляли в церкви.
Служка позвал кого-то из церкви себе в помощь и вдвоем они прогнали меня от входа в храм. Я с ними ругаться не стал и вышел за ограду церкви и там, у входа, постоял с часок, пока моя кепка не наполнилась мелочью – так что у нас сегодня вечером тоже будет праздник, поскольку эти деньги я вчера попридержал.
 А спорим мы о церкви: что же это за церковники, что гонят убогих прочь ради денег и своей выгоды, но Черный говорит, что так и надо: неверующий, а просишь милости возле церкви – так нельзя.
 Михаил Ефимович тоже был неверующим атеистом, правда пассивным – он безразлично относился и к церкви, и к атеизму, потому он промолчал и пошел за своими книгами, а Учитель сказал:
-Кончайте этот спор, надо нам двигаться по своим делам, а вечером соберемся и обсудим за бутылкой и веру, и церковь, и чертей, и всё, что хотите. Ты, Тихий, тоже приходи. А то прячешься там у себя на чердаке, как домовой – гляди не тронься умом от одиночества: держись людей и нашего общества. Мы хотя и бомжи, но тоже люди, вот и поговорим о боге и вере.
 - Конечно, зайду вечерком, - ответил Михаил Ефимович, взял свои две стопки книг в руки, и пошел на свою торговую точку развивать рыночные отношения в России, типа орально - сексуальных отношений Моники Левински и президента США Клинтона, о которых говорил однажды Учитель и которые развили рыночные отношения в Америке.
 Потому и Михаил Ефимович своей торговлей вносил вклад в развитие экономики России, хотя и не платил налогов, за что его гоняли милиционеры и иногда отбирали выручку. Что поделаешь: это и есть рыночная экономика и рыночные отношения между людьми: человек человеку - волк или, в лучшем случае человек человеку – продавец и покупатель.
-Руководители России: депутаты, министры, губернаторы и прочие, тоже могли бы через таких Моник вносить свой вклад в развитие страны: по иному-то они не умеют и не могут – глядишь, страна бы и развивалась через оральный секс, может и ему бы досталось какое-то социальное жильё и пенсия, - подумал Михаил Ефимович.

                                          IX
 Добравшись до своего торгового места, где он решил разместиться сегодня с книгами, Михаил Ефимович организовал на тротуаре свою торговую точку, так, чтобы не мешать прохожим.
 И часа через три он, перед наплывом прохожих, возвращающихся с работы, свернул свою торговлю, увязав остатки книг в стопки: день выдался удачный, он продал почти половину книг, выручив 500 рублей.
 Вспомнив напутствие Учителя, он купил водки, круг краковской колбасы, соленой кильки и хлеба для общества, а для себя и бутыль кваса и направился с покупками в жилище бомжей, которые оказались уже в сборе и накрывали на стол, расставляя и раскладывая добытые ими припасы и напитки. Ужин обещался быть обильным.
 Общество бомжей неторопливо насыщалось пищей, смачивая её небольшими порциями водки, подливаемой из стоящих на столе бутылок. Когда две бутылки суррогатной водки опустели, и на столе осталась только одна бутылка хорошей водки, принесенной Михаилом Ефимовичем, люди отодвинулись от стола и закурили.
 Михаил Ефимович не пил и не курил, а потому продолжал трапезу из колбасы с хлебом, запивая их квасом, который сам же и принес.
Учитель, раскрасневшись от выпитой водки, тоже закурил, как обычно, выбранным из коробки окурком, и откинувшись в кресле, сказал: «Пора вернуться к утреннему спору о религии и её служителях. Чем ты, Хромой, недоволен был у церкви? Изложи подробнее».
 Хромой докурил свой окурок до фильтра, выкинул его в окно и ответил так: «Недоволен я попами и всей их церковной братией, за то, что прогнали меня от входа в церковь из-за денег.
 Недоволен, также, и навязываемой попами религиозностью и как они хвалят нынешнюю власть и хают Советскую власть, хотя и говорят, что всякая власть от бога.
 А государство, в лице нынешних властителей, строит за счет народа церкви, мечети и синагоги, чтобы люди уповали на бога и не задумывались о том, кто виноват в нашей убогой жизни и что делать - чтобы изменить её к лучшему.
 Все и вдруг стали верующими, начальники вместе с ворами стоят в церквах и неумело крестятся, показывая свою набожность, и не сметь смеяться над ними: для этого придуман закон о защите прав верующих.
 Я вот, к примеру, атеист, а это тоже вера, но не в бога, а в его отсутствие и меня попы на улицах раздражают, но как атеист я под этот закон не подпадаю, и мои оскорбленные чувства никто не защищает.
- Хватит, Хромой, жалобиться, - прервал его Учитель,- давайте посмотрим в корень проблемы веры в бога, как бы он не назывался: Христос, Аллах или Иегова. Посмотри в окно, Хромой: что ты видишь? Ты видишь, что земля плоская и каждое утро восходит над ней солнце, проходит по небосводу и уходит куда-то, на западе, чтобы завтра снова взойти на востоке. Отсюда следует, что земля плоская и солнце крутится над ней, не так ли?
Вот люди так и думали, но только недавно, лет 500 назад, узнали, что земля – это шар и она крутится вокруг солнца, а не наоборот.
 Люди, с древности, не умея объяснить явления природы, свои болезни, рождение и смерть, придумали себе божественных идолов, что устроили этот мир, правят им и решают судьбы людей, которые должны безропотно покоряться воле богов. Все верования основаны именно на этом.
Потом появились служители богов: жрецы, попы, муллы и раввины, которые стали толковать волю богов и через себя, как посредников, якобы выпрашивая для других людей лучшей доли или судьбы и получая за это вознаграждение в виде пожертвований.
 Ну а где деньги – там всегда есть организация или учреждение, которое этими деньгами распоряжается: так появились концерны веры: христианской, мусульманской, иудейской и многих других, со своими штатами, молельными домами и другими предприятиями, которые существуют за счет средств отдельных людей и общества в целом.
 Взамен, эти церкви убеждают людей слушаться и подчиняться властям, надеяться только на бога и не пытаться перестроить жизнь по справедливости.
 Большевики в России покончили с политическим влиянием церкви, отделили её от государства, что уменьшило доходы церкви и, конечно, вызвало злобу церковников, также как и помещиков, и капиталистов, тоже живших за счет других. Поэтому, церковь ныне клеймит Советскую власть и всегда, когда могла, вредила этой народной власти.
Зато сейчас, между церковниками, властью и ворами всех мастей установилось полное согласие и взаимопонимание.
 Власти и жульё обирают народ, а церковь призывает к смирению и покорности, ну а доходы от этого делятся между ними. Потому тебя, Хромой, и прогнали от входа в церковь, что ты встал на пути церковных денег – человек бросил в твою кепку червонец, который должен был оставить в церкви: такое у попов не прощается.
 Вот ещё факт. При Советской власти, где было много евреев? В науке, торговле и в попах – более половины всех попов в России были из крещеных евреев, а люди этого племени, как правило, кучкуются там, где можно поживиться без особого труда.
 Сейчас евреи бегут из науки, но в попах остаются и множатся: значит, там есть чем поживиться. И кто же руководит нынче православной церковью? Нынешний патриарх Кирилл – Гундяев, его предшественник Алексий II – Ридигер: не правда-ли, какие хорошие русские фамилии? И дела их соответствуют фамилиям: Ридигер не остановил расстрел парламента ЕБоНом, а Гундяев и вовсе подторговывал водкой и сигаретами, чтобы пополнить церковную казну.
 Иудеями руководит раввин Берт Лазар, который специально приехал из США и говорил как-то Путину, что никогда евреи не жили в России так хорошо, как сейчас. Ну а что русские в России вымирают – так это мелочь и издержки рыночной экономики: не могут мол, русские, приспособиться к демократии, потому и мрут, как мухи осенью, а попы гоняют на «Мерседесах», строят виллы за рубежом и наедают животы, как и «новые» русские, в основном, нерусской наружности.
 Вот и ты, Хромой, пытался перехватить деньгу у попа на входе в церковь, да ещё и обижаешься! Не прав ты, Хромой, - заключил свою речь Учитель и предложил выпить за веру, но не в бога, а в человека и человечество в целом, которое преодолеет нынешнее время, сбросит с себя идиотизм и мракобесие церкви вместе с ростовщиками и частными собственниками и будет устраивать лучшую жизнь для всех, а не только для мошенников, проходимцев и попов, которые должны исчезнуть окончательно и навсегда в том далеком и, наверное, светлом будущем.
 Общество бомжей согласилось с тостом: водка была разлита и выпита молча.
 -Лично мне всё равно: есть церковь и её бог или нет, - сказал вдруг, Черный,- я, конечно, не верю в бога и, думаю, что мало кто в СССР был верующим. Были притворяющиеся в вере, в основном, попы и старухи, но я иногда заходил в церковь: постоять и помолчать в тишине, подумать о своей жизни, отрешиться от злобы, зависти, жадности и суеты и выходил из церкви какой-то умиротворенный и успокоенный.
Это помогало мне продолжать свою обычную жизнь дальше, пока не наступили эти проклятые времена шакалов, в которых превратились обычные люди в погоне за деньгами.
- Правильно, Черный, - поддержал его Учитель, - в церкви нет суеты, если обычный день, а не церковный праздник, полумрак, тишина, горят свечи: всё это настраивает на спокойное раздумье, снимает внутреннее напряжение и отвлекает от текущих забот и неприятностей.
 Церковники тонкие психологи - человека надо расслабить, успокоить внешней обстановкой, и уже потом, внушать ему: что он слаб и немощен; на всё воля божья; надо просить бога, чтобы тот помог в жизни; и прочая церковная чушь и тогда, расслабленный человек легко и незаметно для себя передает деньги для церкви, а на самом деле для церковной братии.
Посмотрите вокруг: народ нищает, а церковь богатеет, строятся новые храмы и хоромы за счет государства, а бездомных людей и беспризорных детей становится всё больше.
 Почему же бог, при таких усердных молитвах, не помогает сирым и убогим, а при безбожной Советской власти строились дома и заводы, санатории и школы и бог не возражал?
 Да потому, что бог придуман для слабых людей, которые потеряли надежду на себя, не стремятся перестроить свою жизнь и заставить власти заботиться о людях, Эти слабые люди надеются на всевышние силы, которые все проблемы решат за них.
 И чем хуже сейчас становится жизнь –тем усерднее люди бьют поклоны богу, вместо того, чтобы сменить власть негодяев и продолжить созидание лучшей жизни, которое пусть и медленно, пусть и с ошибками, но неуклонно проводилось при Советской власти.
 Ныне власть строит церкви вместо заводов и квартир, чтобы больше людей веровали в бога и ходили в эти церкви, чтобы слабых людей, надеющихся только на бога, становилось больше, и чтобы люди собирались в церквях, а не на площадях и в заводских цехах, с требованиями и протестами против нынешней жизни и нынешних властей, которые устроили народу такую шакалью жизнь.
 Ты, Черный, заходил в церковь, чтобы успокоиться и расслабиться, как говорится, душой. А попы тебе для этого были нужны? Нет. Так почему же попы встали посредниками между человеком и богом и внушают, что без церкви общаться с богом нельзя – это ересь и отступничество от веры по их церковным канонам, то есть законам? Пусть бы церковники учили людей, как нужно общаться с богом, чтобы он услышал каждого человека.
 Почему нельзя мысленно пообщаться с богом, например, в тишине своей квартиры или на садовой скамейке в парке, под тихий шелест листвы деревьев? Да потому, что церковь тогда будет не нужна, как посредник между человеком и богом, а если не нужна церковь, то не нужны и церковники, которые живут за счет посредничества.
 Сейчас полстраны – России живет за счет посредничества, перепродавая товары и услуги и ничего не создавая сами. Так и попы: перепродают услуги общения человека с богом, попутно приторговывая водкой, сигаретами и, конечно, различными атрибутами веры: иконы, кресты, молитвенники и прочее обмундирование веры, Тоже самое и у мусульман, и у иудеев, и прочих вероисповеданиях.
 И немного о самом боге. Меня всегда поражала жестокость бога: будто Иисус, Аллах, Будда и прочие божества. Священные писания толкуют нам, что всё сущее вокруг, весь мир, создан богом, а человека он создал по своему образу и подобию, следовательно, люди – это дети божьи.
 Почему же бог так жесток к своим детям: наказывает их с садистской жестокостью за их проступки и просто так, каждого в отдельности и всех скопом, постоянно создает безвыходные ситуации, чтобы люди зверели по отношению друг к другу и уничтожали сами себя?
 Если ты всемогущ, то воспитывай людей, учи их, а не уничтожай с настойчивостью маньяка!
Если всякая власть от бога – как твердят церковники, то почему власть, чаще всего, направлена против большинства людей, чтобы сохранить привилегии меньшинству избранных?
 Если ты, бог, то поставь во власть достойных людей, созданных по твоему образу и подобию, или же сам бог такой же, как и его, богом избранная, власть?
 Почему бог не наведет порядок в созданном им мире, чтобы люди жили достойно сейчас, а не в мифическом загробном мире, который наступит после конца света? Или бог не может этого сделать и, значит, не всемогущ?
 Ведь существует же, в христианстве, параллельно с богом и сатана, на которого власть бога не распространяется и по писаниям следует, что когда-то, в будущем, бог и сатана встретятся в решающей битве добра со злом и неизвестно ещё, кто из них победит.
 На все эти вопросы, нет ответа, а наши церковники твердят: всё от бога, покоряйся божьей воле, молись, плохо сейчас – хорошо будет потом, на том свете и прочая чушь, лишь бы отвлечь людей от реальных поступков за улучшение общества и своей жизни, но так, чтобы не за счет других и не во вред людям и природе, как части божьего промысла.
- Довольно, Максимыч, - перебил его Хромой,- меня ты убедил, а теперь пойди к церкви и убеди в этом прихожан и попов. Мне кажется, что попы тебя схватят и сдадут ментам за оскорбление чувств верующих, а там суд и каталажка будут ждать тебя.
 - В тюрьме я ещё не бывал, не знаю какая там жизнь, но думаю, что не хуже чем здесь, в развалинах дома: там есть крыша над головой и питание не нужно добывать.
 Помню, в начале 90-ых годов, когда ЕБоН усиленно уничтожал страну, прочитал я как-то в газетке заметку. Одна пенсионерка из Магадана писала, что провела в сталинских лагерях 10 лет, конечно ни за что – это сейчас все бывшие лагерники твердят, но не в этом суть. Отбыв срок, женщина осталась жить в Магадане и вот, при ЕБоНе, жить на пенсию ей стало невозможно: пенсию отдает за квартиру, полученную бесплатно от Советской власти, а на еду и житье – бытье денег не остается. И эта пенсионерка просила: откройте, Христа ради, сталинские лагеря вокруг Магадана и возьмите меня назад в тот лагерь: там я всегда была в тепле и накормлена и жила лучше, чем сейчас.
- Может быть, и нам всем попроситься в тюрьму? Хоть поживем по – человечески и помоемся, а то протухли совсем при этой демократической бомжовой жизни. Как общество смотрит на моё предложение?
 Общество промолчало, не будучи готовым самим идти в тюрьму. Черный заметил: - Чтобы попасть в тюрьму, надо это заслужить: что-то сделать, чтобы посадили.
 - А ты найди тех, кто обманом продал твою квартиру и убей их всех или хотя бы одного: и поквитаешься за обман, и в тюрьму попадешь, а за убийство сейчас не расстреливают и содержат в тюрьме в хороших условиях, по европейским стандартам, - сказал Хромой, улыбаясь щербатым ртом.
 - Действительно, - подхватил идею Учитель, - все мы лишились своего жилья – потому, отчасти, и находимся здесь. Я сам отдал, по доброй воле, свой дом недоброй внучке, Иванов пропил свою квартиру, а все остальные пострадали от мошенников. Так почему же вы, не отважились на поступок и не отомстили негодяям - пусть даже и попав в тюрьму по нынешним законам? Нет, вы поджали хвосты и подались в бомжи, вместо того, чтобы бороться со злом.
 Тебя обокрали – убей вора, глядишь, другие задумаются, прежде чем мошенничать: так поможешь другим, а сам будешь мучеником, и люди будут молиться за тебя. Так нет, вы смирились по-христиански, и теперь мы – бомжи, а мошенники и проходимцы жируют вместе с властью, которая их покрывает.
 -Что ж, ты, Максимыч, подбиваешь нас на преступление, чтобы отомстить за украденную квартиру, - проворчал, недовольно, Черный,- всю страну ограбили и растащили, и никто не поднялся на защиту, а ты хочешь, чтобы мы начали, а другие, может быть, подхватят. Нет, пусть другие начнут, а мы поможем.
 - Вот, все так и думают: пусть кто-то начнет, а я подсоблю. Как говорится: «Иван кивает на Петра». Все чего-то ждут, а ворюги тащат всё, что попало по руку из страны, власть набивает карманы, церковь тоже не отстает от них и призывает к социальному миру и божьему послушанию, а мы сидим по чердакам, как Тихий, пока нас не изведут окончательно, - ответил Учитель на замечание Черного и продолжил. – Всё дело во власти. Власть бывает политическая, экономическая и духовная.
Политическая власть – это наши правители, которым наплевать на страну и её жителей – лишь бы удержаться наверху.
 Экономическая власть – это наши олигархи, которые прихватили обманом всё достояние страны – СССР и теперь распродают трофеи оптом и в розницу, подбрасывая народу крошки со стола, чтобы люди не взбунтовались и не вернули силой всё утраченное.
 Власть духовная – это церковники, которые внушают людям, что всё от бога и то, что творится в стране – это тоже божий промысел и наказание нам за безбожные годы Советской власти, хотя простым людям вовсе и не запрещалось посещать церкви – если хочешь. Надо мол, молиться богу, а не бунтовать против предателей и воров и всем воздастся по заслугам: божьей, а не людской волею.
 Ну что? Закончим беседу о церкви, в которую нас втянул Хромой,- спросил Учитель и, не услышав ответа, закончил так:
 - Человек, а не бог решает свою судьбу и выбирает свой жизненный путь. Это мы, свои неудачи и промахи, списываем на бога, совершив преступление, мы виним в этом не себя, а жертву и обстоятельства.
 Надо относиться к людям так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе – тогда будет мир и гармония между людьми и не нужен будет никакой бог, как он мало кому был нужен при Советской власти, пропагандирующей человеческую мудрость, приписываемую богу, как божьи заповеди, под названием «Моральный кодекс строителя коммунизма», но не всегда, к сожалению, их выполняющей, что и привело, в итоге, к нынешней власти шакалов и воронья, догрызающих и доклевывающих страну, лежащую в руинах и народ, прозябающий в нищете.
Предлагаю выпить за нас – бездомных безбожников, - закончил Учитель.
 И все потянулись к бутыли с остатками водки. Первым оказался Иванов, который и разлил напиток в стаканчики, осушенные тотчас, нетерпеливыми обитателями приюта.
 Осушив стаканчик, Черный спросил: «С церковью всё ясно, а что ты думаешь о человеческой душе, Максимыч? Есть она или нет, и какая она – если есть»?
Учитель помолчал, подумал и ответил так:
 -Никакой души, конечно, нет – это поповская выдумка, чтобы обнадеживать людей, обманутых и обобранных в этой жизни или неполноценных и увечных людей, надеждой на какую-то другую жизнь души после смерти человека.
 Я тоже много думал об этом и решил так: пусть даже есть что-то такое – неведомое, где хранится вся жизнь каждого человека, что-то типа диска памяти в компьютере.
 Когда диск в компьютере и тот включен, можно воспроизвести эту память и совершать какие-то действия с ней, но если компьютер выключен или сломан, то ничего не получится.
Так вот, человеческий мозг – это компьютер с воспроизводящими, через тело, устройствами в виде органов чувств: зрения, осязания, слуха, обоняния и вкуса. Смерть означает поломку мозга – компьютера и он выключается, а тело гибнет.
 Пусть душа, при этом, сохраняется, как диск памяти, но чтобы она что-то ощущала, нужен другой компьютер-мозг и тело, а их, других, у человека нет: значит и запись с его души нельзя воспроизвести.
 Именно поэтому, душа – даже если она и существует в каком-либо виде, будет бесчувственной и бесполезной с позиции памяти и чувств конкретного умершего человека, так сказать, вещью в себе, которая ничего не чувствует из-за отсутствия органов чувств и не вступает в контакт с нашим внешним миром по той же причине – отсутствие органов чувств.
Это как в библиотеке: множество книг стоят на полках, но чтобы узнать их содержание, нужно, чтобы книгу прочитал кто-то посторонний, а сама книга, при этом, ничего чувствовать и ощущать не будет.
 Индусы придумали, что душа может переселяться в других людей и даже животных – подобно диску памяти, переставляемому в другой компьютер.
 Твоя душа в другом человеке, в этом случае, ничего не помнит о предыдущей своей-твоей жизни в этом человеке, следовательно, даже в этом случае память твоей души невозможно воспроизвести в другом человеке и жизнь твоей души в другом человеке начинается с чистого листа, а все предыдущие записи невозможно воспроизвести – они бесполезны.
 Ещё один вопрос: есть ли душа у животных или нет? Если есть, то у всех и у червей тоже? Тогда человеческая душа должна подсказать глисту, который живет в теле человека, чтобы этот глист не изнурял человека – иначе погибнет человек, а с ним и глист.
 А если душа не у всех животных, то где кончаются душевные животные и начинаются бездушные твари? А если душа только у человека, то почему? Он же устроен почти как обезьяна: только мозг – компьютер по-мощнее. И таких дурацких вопросов можно задавать без конца.
 Так что, тебе, Черный, будет без разницы: есть - ли у тебя душа и сохранится ли она где-то во Вселенной.
 Если твоя душа лишится твоего тела и твоих чувств, то ты уже никогда не сможешь ощутить себя тем бомжом, какой ты есть сейчас и не вспомнишь ты никогда: ни своего детства, ни всей своей жизни, потому что, все твои мысли и все твои чувства уйдут в небытие, вместе с твоим телом и твоим мозгом – компьютером.
 И неужели ты веришь, что может быть душа у Горбачева, у ЕБоНа или Гитлера и ваши души встретятся на том свете и, может быть, даже подружатся? Конечно, нет, а потому успокойся и живи, как живется, независимо от того: есть ли у тебя душа или нет, и не уподобляйся тем несчастным людям, которые в церквях или из телевизора слушают всякий бред о человеческой душе и искуплении грехов своей души в каком-то ином мире.
 Вечер закончился в молчании и Михаил Ефимович, допив свой квас, пошел спать на, привычное ему, место в соседней комнате – возвращаться в душный чердак ему не хотелось.

                                            Х
В один из торговых дней, ближе к вечеру, небо неожиданно затянулось тучами, и едва Михаил Ефимович успел собрать и связать свои книги, как стал накрапывать дождь.
 Прикрыв книги сверху полиэтиленовой пленкой, он торопливо пошел к своим товарищам, чтобы переждать дождь – идти к себе на чердак было далеко и его кормилицы-книги могли основательно промокнуть и потерять товарный вид.
Дождь накрапывал потихоньку, но как только Михаил Ефимович вошел в знакомый подъезд заброшенного дома, дождь резко усилился и через мгновение всё вокруг потемнело и струи воды, сплошной пеленой затянули окрестности, стекая ручьями с бетонного козырька над подъездом.
 Михаил Ефимович порадовался за себя, что успел вовремя зайти под крышу, и поднялся к нелегальным обитателям единственной жилой квартиры в этом доме – хотя и с изуродованной дверью и выбитыми кое-где стеклами окон.
 Общество было в сборе. Учитель приветствовал Михаила Ефимовича поднятой рукой и словами:
 - Привет, Тихий! Заходи к нам: с бутылкой гость – с двумя хозяин! Как тебе удалось остаться сухим, когда на дворе идет сильный дождь?
- Я успел как раз до дождя – потому и не промок, - ответил Михаил Ефимович, ставя свои книги в уголок за дверью и вытирая вспотевшие руки платком, который всегда носил в кармане брюк.
 - Ну и ловок же ты, насчет дождя, - заметил Учитель, - да и в остальном остаешься особым бомжом, так сказать, на хорошем счету: чистым и непохожим на нас. Как же насчет бутылки водки – как гость? Принес?
 -Нет, Учитель, не успел взять – дождь начинался и надо было спасать книги, а до рынка дойти сухим и не замочив книг, я бы не успел. Но как-нибудь потом, оправдаюсь, ты же меня знаешь!
- Потому и спросил, что знаю. Но ты не переживай за нас. Сегодня Иванов припер с рынка двухлитровую бутыль с каким-то пойлом, вполне приличного качества, поэтому мы, в эту рань, уже здесь и начинаем трапезу под шум дождя.
 Присоединяйся и ты к нам покушать, как непьющий. Не знаю, как ты держишься без выпивки при такой, нашей, жизни. Мы бы все сошли с ума или стали наркоманить, или нюхать клей, чтобы забыться, а ты ничего: жив, здоров и питаешь надежды перестать бомжовать, не прибегая к алкоголю и наркотикам. Железные скажу, у тебя нервы, Тихий!
 - Прожил 15 лет с женщиной: по расчету, без взаимности и со скандалами – вот и закалился, - неожиданно для себя, промолвил Михаил Ефимович, присаживаясь к столу.
 - Интересно, интересно, - оживился Учитель, - а нельзя ли поподробнее?
 - Какие уж тут подробности, - ответил Михаил Ефимович, сожалея о сказанном,- женился по расчету на дочери своего начальника ради карьеры и квартиры, но расчет не оправдался, потому остался без квартиры и жены, а карьера получилась от научного сотрудника до бомжа – вот и весь сказ.
- Ладно, потом поговорим на эту тему о наших женщинах и их роли в нашей жизни и судьбе, а пока опустошим наш стол с выпивкой и закусками. Иванов! Ты сегодня на разливе своей дряни – угощай общество.
 Иванов, не мешкая и не ожидая повторного распоряжения, разлил по стаканам бесцветную жидкость с резким запахом спирта и сказал: «Не сомневайтесь, я уже выпил стаканчик и, как видите, жив – здоров, бутыль эту мне пожаловали урюки – ну эти, азиаты, что я помог им разгрузить машину с картошкой и овощами. Сами-то они не пьют, а хозяин за работу дал им денег и эту бутыль с разведенным спиртом – судя по запаху, не очень очищенным».
Из закуски были только хлеб, ломаный большими кусками, зеленый лук, огурцы и помидоры дряблого вида, которые Иванов принес с рынка, выбрав их в контейнерах для отходов, где зацепил и круг плесневелой колбасы, которую тщательно обтерли сырой тряпкой и она приняла съедобный вид.
 -Ничего, не отравимся, если будем еду запивать водкой, - говорил Иванов, наливая вновь в подставленные стаканы свой напиток. – Спирт, он обеззараживает, его в медицинских целях применяют для этого. Вот если не запивать, то можно запросто отравиться едой – у меня так, однажды, было.
Ужин, под шум дождя продвигался быстро и, когда бутыль опустела наполовину, члены общества удовлетворенно отодвинулись от стола и, как всегда, закурили.
 Сделав пару затяжек из окурка сигареты, Учитель откинулся в своем сломанном кресле и сказал:
-Предлагаю сегодня обсудить тему женщин в нашей жизни. Все-таки, мы хотя и бомжи, но мужчины, и останемся ими до конца своей жизни - обычной, конечно: сексуальная жизнь, как я понимаю, для нас уже закончилась по объективным обстоятельствам, хотя и рановато по возрасту, особенно для Иванова, который как-то обещался: вернуться осенью в обычную жизнь и даже жениться, если получится.
 - Так точно, - ответил Иванов, - я от своих слов не оказываюсь, и буду стараться исполнить данное вам обещание наладить свою жизнь.
- Дай бог нашему теляти - волка забодати, - произнес Учитель поговорку и продолжал,- предлагаю каждому из нас рассказать об одной из своих женщин, которая повлияла на его жизнь или могла изменить его жизнь, но не сложилась судьба быть вместе.
-Итак, я предложил, я и начну свой рассказ, который будет про мою жену, царство ей небесное. Хотя я и неверующий в бога, но стал бы верующим, если бы знал, что это моё пожелание исполнится.
 - В городок моей семейной жизни, я попал после окончания института, по распределению. Вы же знаете, что в советское время, окончив ВУЗ, надо было отработать три года там, куда тебя пошлют, по специальности или прослужить один год в армии, если не проходил военную подготовку, или два года в армии – офицером, если проходил военную подготовку.
 Я военную подготовку не проходил, но как учителя, направленного на работу в сельскую местность, меня освободили от службы в армии. Приехал я в этот городок: школа новая, большая, но жилья для приезжих учителей нет – ещё не построили.
Предложили мне общежитие, но я отказался: учителю жить в общежитии неудобно, да и надоело мне общежитие за пять лет учебы – я ведь и сам из деревни, колхозник и первый в семье с высшим образованием.
 Родители – колхозники умерли, один за другим, несколько лет назад, брат спился и умер два года назад, отравившись каким-то спиртовым пойлом, типа того, что мы пьем сейчас, а старшая сестра уехала много лет назад в Фергану по оргнабору на стройку шелкового комбината, там вышла замуж, осталась и следы её затерялись, когда СССР развалили враги.
Я сказал это к тому, что родных у меня не осталось, и городок стал моей судьбой и родиной. Вместо общежития, городской отдел народного образования (ГОРОНО) купил мне частный деревянный домик: комната и кухня, но с участком и недалеко от школы, а потом обещали дать квартиру в благоустроенном доме, который только планировался к постройке.
 Въехал я в этот домик: сельский быт мне привычен, освоился и с сентября стал учительствовать историю в старших классах.
 Дело молодое, жил я один и образовалась у нас компания таких же молодых и одиноких учителей и врачей, был даже один офицер милиции.
 На выходные мы, обычно, собирались у кого-нибудь, немного выпивали и шли в кино или в клуб: на танцы, на заезжих артистов или на самодеятельность.
 Конечно, в институте у меня было несколько любовных историй, но городские девушки слишком бойкие и охотно идут в постель, что мне не нравилось и мы быстро расставались, не задев души. Здесь такие связи были невозможны по авторитету учителя – потому у меня никого и не было.
 Однажды, в клубе, на танцах, меня пригласила девушка на дамский вальс: обычная с виду, простой русской красотой. Разговорились, она жила в общежитии и работала помощником прораба после окончания строительного техникума.
Мне с ней было легко и просто и мы начали встречаться в клубе или вместе ходили в кино, но она предупредила, чтобы на эти встречи я приходил без запаха спиртного, что я и сделал – выпивать меня тогда не тянуло, не то что сейчас.
 Встречались мы месяца два, а потом она сказала, что я ей нравлюсь и она согласна выйти за меня замуж – если я не против. Так мы и поженились по её предложению, и я никогда об этом не жалел и не жалею.
 Бывает, что один человек чувствует другого, как продолжение себя самого: не надо слов и поступков – понимание друг друга происходит само собой. Так было и у нас с женой: Наденькой – Надеждой.
Вскоре родилась дочь, а через три года и сын, нам стало тесно в нашем домике, а учительский дом всё ещё строился. Мне давали квартиру на втором этаже в доме без удобств, но жена предложила самим построить дом на нашем участке, а все строительные работы она берет на себя.
Построили дом за три года и зажили лучше прежнего, пока не наступило нынешнее окаянное время. У русского писателя Ивана Бунина, дворянина, есть опус под названием «Окаянное время», где он описывает страдания помещиков и прочих захребетников, лишившихся в результате революции своих привилегий, капиталов и беззаботной жизни.
 Таких, в царской России было менее 10% населения. Сейчас их потомкам удалось совершить контрреволюцию и лишить благополучной жизни уже 90% населения бывшей страны – СССР: вот, по- моему, настоящее окаянное время!
Моя Наденька стала безработной, что-то в ней сломалось внутри и она тихо угасла, прямо у меня на руках, попросив, напоследок, не дать пропасть детям, что я обещал, но выполнить не сумел.
 Оказалось, что вся семья наша держалась не ней. Не помню случая, чтобы мы поссорились или размолвились: любое начало конфликта она гасила своей уступчивостью или лаской и со мною и с детьми. После её ухода я погоревал, утешаясь вином, а когда опомнился – было поздно: дети взяли с меня пример и стали выпивать от нищеты и безработицы, я не смог им помочь и, в итоге, оказался здесь.
 Жена была единственной, по настоящему моей, женщиной: ближе отца и матери и, конечно, я бы не сидел здесь, проклиная себя, если бы она не умерла,- закончил свою исповедь Учитель и с тоской посмотрел в окно, за которым продолжался сильный ливень, очищая город от грязи, как он, только что, очистил свою душу признанием в верности своей умершей жене.
 Слушатели помолчали: каждый вспоминал свою жизнь, пытаясь отыскать в памяти ту женщину, которая более других повлияла на его судьбу или же, мимолетно прошла, оставив после себя горечь сожаления об утрате.
 Наконец, Иванов, прервал затянувшееся молчание словами: - Ничего, Максимыч, жизнь всё смоет: и хорошее и плохое, как этот дождь за окном смывает пыль и очищает воздух. Возьми свой стакан и мы все выпьем за твою жену – пусть земля ей будет пухом!
 Он налил из бутыли всем понемногу и бомжи выпили за незнакомую им женщину Учителя, о которой он рассказал только что много хорошего, а Иванов продолжал, - если не против, то я расскажу о своих женщинах по жизни, тем более, что и говорить-то не о чем.
Вы все здесь с высшим образованием – значит, интеллигенты: вот и разводите нюни, вспоминая о прошедшей жизни. Я – рабочий, начал работать с 16-ти лет, слесарем на заводе и продолжал эту работу много лет, пока демократы не разрушили завод и не выгнали меня прочь.
 Мне некогда и незачем было искать женщину со смыслом для своей жизни. Баба, она и есть баба: со смыслом или без. Если она не стерва какая-нибудь, то бабе нужен мужик, дом и ребенок – чтобы жить хорошо, а всякие там чувства и любовь только в книгах, которые пишут сопливые бабострадатели и бездельники.
 Посмотрел бы я на них и их чувства к женщине, после рабочей смены за верстаком или станком, за баранкой авто или на стройке – тогда им будет не до женщин: присесть бы и отдохнуть – вот и все мысли и чувства.
 Женщина, конечно, нужна мужику, особенно по молодости, когда сил хватает и на работу и на бабу. Так и я: про любовь смотрел в кино, а по жизни нашел в соседнем цеху девчонку – маляршу, познакомились в обеденный перерыв в столовой, потом вместе на работу и с работы.
 Ходили в кино, на танцы – так и завязалось. Поженились – завод дал комнату, потому что оба мы жили в общежитиях. Родилась дочь, я ещё и тёщу прописал к себе и получил от завода трехкомнатную квартиру – бесплатно, так что мне грех обижаться на советскую власть: жаль ума у нас, рабочих, не хватило защитить эту власть, когда всякие демократы начали её рушить. Придавить надо было гадов, и все дела – не сидел бы здесь с вами, а продолжал спокойно работать на заводе.
Моя Машка была женщина спокойная, без истерик и чистоплотная: обычно, в выходные дни мы обедали с вином, потом она меня загоняла в ванную, сама мылась и после в кровать – вот и вся любовь.
 Жаль, жена умерла рано: видимо надышалась краски на своей работе – вот и заболела. Остался я один, тещу бог ещё раньше прибрал, выпивать стал, а надо было подыскать себе новую подругу жизни – может и не пропил бы квартиру.
Я так скажу: женщина по жизни нужна человеку, но только одна – для семьи. Вот лебедь – гордая птица, а пару себе подбирает на всю жизнь, да и волки парою живут всю жизнь – чем же человек хуже волка?
 Любовь придумали артисты – гомосексуалисты, писаки – бумагомараки, художники и прочие бездельники, и извращенцы для своей развратной жизни.
 Нравится женщина: хочешь её, как мужчина, не на один раз и хочешь быть вместе – это и есть любовь, а всё остальное, это проституция и мужчин и женщин.
 Мне бы сейчас зацепиться за нормальную женщину с жильем: я бы и пить бросил, и работать стал и зарплату бы в дом приносил.
 Да как бомжу найти такую женщину – они от нас шарахаются от одного запаха, не говоря о прочих наших недостатках. Но я все-таки надеюсь: без надежды даже бомжу жить нельзя,- закончил Иванов и опять потянулся к бутылке.
 - Погоди, Иванов, остановил его Хромой, - не так часто поднимай стакан – вечер ещё только начинается, опять же, хочешь бросить пить – надо выпивать пореже и поменьше. Скажу и я своё слово о женщинах.
Тут, Максимыч и Иванов рассказали свои истории, из которых следует, что всё зависит от женщины, от её отношения к тебе. Вспоминаю фильм «Экипаж» - хороший фильм, про летчиков, вы его, конечно, видели все: лет 30-ть назад был снят. Там, по сюжету, у одного летчика жена – полная стерва: всё ей не нравится, всё раздражает в муже и она, наконец, развелась и вскоре вышла замуж за другого. Потом этот летчик навестил свою бывшую жену, чтобы увидеть своего ребенка. Она встретила его спокойная и веселая - при новом муже.
  Что из этого следует? Если женщина, случайно или по расчету вышла замуж без симпатии к мужу или просто живет с нежеланным мужчиной вне брака, в силу житейских обстоятельств, то она и будет стервой – всегда притворяться не получится. Я считаю, что Максимычу и Иванову повезло прожить часть жизни с женщинами, которых они устраивали, а любовь это или что-то иное – не так и важно.
  Теперь о себе. Как известно, я коренной москвич – жил когда-то с родителями в хорошей трехкомнатной квартире, поступил в институт – строительный и там, через свою однокашницу, на вечеринке, познакомился с девушкой: приезжая, училась на педагога и жила в общежитии.
 В общем, завязались у нас отношения, я женился на ней и привел её в квартиру родителей против их воли. Они, как и многие москвичи, считали, что эта девушка вышла за меня замуж из-за прописки и чтобы остаться в Москве после учебы. Так оно и оказалось. Меня она только терпела, всегда и всем была недовольна и постоянно ссорилась с моими родителями.
 Институт я окончил и начал работать в строительной организации, часто уезжая в командировки, а жена стала работать учителем в школе и там от учеников совсем остервенела – вся колючая, как ежиха: не тронь, а то уколешься.
Родители мои, видя всё это, сильно переживали за единственного сына, может от того и рано умерли: один за другим. Потом жена как-то успокоилась, но начала задерживаться после работы: то курсы повышения квалификации, то ещё какие-то дела и случайно узнаю, что у неё есть любовник.
 Оказалось, что ещё до меня у неё была длительная любовная связь, как говорится, с первым её мужчиной в жизни, но он был женат, развратничал, вскоре бросил и её, а через несколько лет она его отыскала и связь продолжилась на равных – оба были в браке. Правду говорится: хорошее дело – браком не назовут, это как раз про меня.
 В общем, мы развелись, квартиру она разменяла на две однушки и мы разъехались в разные стороны, но на прощание она мне сказала, что вышла замуж не из-за жилья, а чтобы доказать своему первому мужчине, что и она кому-то нужна. И женщина, мол, всегда любит своего первого, особенно, если связь была длительная, а не мимолетная.
 Мужик тот, снова её бросил, она вышла замуж, может опять назло ему, и родила ребенка – уж не знаю и от кого. Хорошо, что у меня с ребенком не получилось, а то мучился бы потом: чей он – мой или её хахаля.
 С тех пор, я с женщинами не имел серьезных отношений – только секс. Заведешь подружку: месяц – два покувыркаешься и разбежались. Или проститутку пригласишь, если есть деньги: по телефону из газеты «МК» скажешь, какая тебе нужна и сколько платишь – сутенер привезет её, заплатишь, часок проведешь и вся любовь – чисто собачьи отношения.
 Я думаю так: может демократы, сейчас, специально пропагандируют свободную любовь и секс за деньги, чтобы между мужчинами и женщинами не завязывались ответственные отношения с семьей и детьми, а только секс – глядишь и не останется скоро в стране людей: нет детей – нет и людей, тем более, что пропагандируются и всякие извращения, а занятие сексом представляется такой же естественной надобностью, как попить чаю или справить нужду. Такая моя история про женщин, - закончил Хромой.
- Вас послушать, так правы демократы, когда говорят, что секса в СССР не было,- вступил в разговор Черный,- конечно, в их понимании: секса – как кратковременной интимной связи между мужчиной и женщиной, не было, а были приятельские отношения, переходившие, порой, в интимные: по согласию и бесплатно – иначе это проституция, которой тогда почти не было: уж я то знаю, как коренной москвич, имевший много случайных связей с женщинами.
 Я, как и Хромой, жил с родителями в большой квартире сталинского дома – так называли дома, построенные после войны с большими квартирами для заслуженных людей. Отец: генерал и участник войны, умер, когда мне было 10 лет, мать лето проводила на даче, и я со старших классов оставался летом один в квартире, приезжая к матери на дачу на выходные.
В остальные дни у меня собирались приятели и приятельницы, мы пили легкое вино, танцевали и уединялись по комнатам – места хватало всем. Надо сказать, что одноклассников среди них не было, а были такие же, как и я, маменькины сыночки из обеспеченных семей.
 От нас и пошел потом развал советской власти, но мы, тогда, думали лишь о себе и развлечениях и считали себя лучше других.
Мать часто просила меня угомониться, найти хорошую девушку и жениться – она мечтала о внуках, а зачем мне была эта женитьба и заботы о семье, если и так отзывчивых девушек хватало?
 На последнем курсе института внезапно умерла мать – от гриппа и я остался совсем один: близких родственников не осталось – где-то далеко были дяди и тети, но я с ними никогда не виделся и не общался.
Учился я в институте плоховато, а тут совсем было забросил учебу, но появилась однокурсница – Таня, которая узнав о смерти матери, выразила сочувствие и, однажды, зашла ко мне на квартиру. Я тут же, сыграл подло на её жалости ко мне, начал встречаться с ней и добиваться, как всегда привык, интимной близости, но она была твердых деревенских убеждений, что до свадьбы нельзя. И говорила, что она девушка, чему я не верил: как так, оканчивает институт и всё ещё девушка?
В общем, через месяц я её добился, было море слез, она действительно оказалась девственницей и отдалась полностью своему чувству ко мне – как первому мужчине в своей жизни, без остатка, со всей преданностью, на которую способны только немногие женщины.
Я дал ей ключи от квартиры и частенько, после занятий она приходила ко мне, но оставаться на ночь не желала, стесняясь подруг по общежитию, которые могут осудить её поведение. Так продолжалось до диплома, она поехала на каникулы домой, а я начал задумываться о женитьбе на Тане, видя такую её преданность мне.
А дальше, как в плохом анекдоте: она уехала, я по привычке, завел интрижку с её подругой – просто так, по взаимному согласию. Мы кувыркаемся у меня на квартире, и тут заходит Таня – у неё же свой ключ от квартиры! Она увидела всё это, бросила ключ и ушла.
 Я пытался примириться, просил прощения, предлагал пожениться, но всё было бесполезно – она не простила измены, защитила диплом и уехала по распределению, кажется, в Новосибирск и больше я ничего о ней не слышал.
Я остался в Москве, работал в НИИ, но без старания. Ничего по работе не добился, потом перестройка, перестрелка и наступили нынешние времена – как раз для таких мерзавцев, как я, но азарт уже был утрачен, мошенничать не хотелось, а по совести не получалось.
 НИИ развалился, я продал дачу, потом продавал вещи из квартиры, работал охранником, потом решил продать квартиру, был обманут, оказался без жилья и прибился к вам.
К чему я это говорю? К тому, что была бы рядом достойная женщина, Таня, например, и не опустился бы я на самое дно и не сидел бы здесь, а в своей большой квартире занимался с детьми вместе с женой.
 Вот были в моей жизни десятки женщин, но ни одной не помню, кроме Тани, наверное, это была моя судьба, но я сам сломал свою жизнь. Как говорил Учитель: была женщина, которая могла изменить мою жизнь, но не сложилось по моей вине, а не по чьему-то божьему промыслу, о чем мы недавно беседовали здесь, - закончил Черный и потянулся к бутыли, чему никто не возражал.
 Все выпили и Михаил Ефимович спросил Черного: - Ты всё время говорил о своей большой квартире? Какая она твоя большая квартира была?
 - Там было три больших комнаты, две поменьше и большие кухня, ванная, туалет и коридоры – я по квартире маленьким ездил на велосипеде,- отвечал Черный, - отец-то генералом был, а их Советская власть ценила и обеспечивала достойную генерала жизнь, чтобы не воровали и не ловчили!
 Да,- мечтательно промолвил Михаил Ефимович,- а мне бы хоть захудалую квартирку, но и эта мечта не сбылась.
        XI
Дождь за окном из ливня превратился в морось, небо просветлело, что обещало скорое прекращение дождя. Все сидели задумавшись о рассказанном и услышанном.
 Наконец, Учитель проговорил: - Мы высказались, но Тихий – наш гость и постоялец, промолчал. Как это следует понимать? Может ты, Тихий слушаешь нас и потом стучишь в ФСБ о настроениях среди бомжей, чтобы президент не опасался восстания и захвата власти бомжами Россиянии?
 Итак, Тихий, будем признаваться и сотрудничать со следствием или уйдешь в отказ и не будешь рассказывать обществу о своих женщинах, которые довели тебя до бомжей? – насмешливо спросил Учитель.
-Понимаете, граждане присяжные заседатели, - подхватил иронию Михаил Ефимович, - и вы, ваше высочество, гражданин судья,- сказал он, обращаясь к обществу, - говорить мне, собственно, не о чем. Что жил в браке по расчету – так я сказал об этом ещё раньше, в итоге: ни брака, ни расчета, ни кола, ни двора.
 Однако, есть одна история, наподобие той, что рассказал Черный, которая случилась со мной во время учебы в институте на первом курсе.
- В сельхоз-академию, в Москве, я поступил на льготных условиях, как комсомольский активист из сельской местности. Тогда льготы на поступление были для общественников, после армии, для спортсменов и по направлениям от предприятий. У меня было направление от райкома комсомола.
 Год учебы пролетел незаметно: пока осваивался с учебой и в общежитии, приноравливался к столичной жизни на стипендию и помощь из дома от родителей – было не до девушек и по времени, и по финансам.
 Надо сказать, что у девушек я пользовался некоторым успехом в своих, конечно, интересах. Это как на охоте: они дичь, а мы – охотники. Их задача, чтобы приручиться, а наша задача добиться доступа к телу без обязательств, ответственности и бесплатно – так я тогда думал и действовал.
 Проституции за деньги тогда, в СССР, не было – кроме Москвы, Питера и портовых городов и только для иностранцев. Черный тоже говорил, что они занимались сексом из спортивного интереса и денег девушкам не платили, да те и не требовали.
 На летние каникулы я приехал домой и, как застоявшийся в конюшне жеребец, сразу кинулся искать кобылку для интимных утех. Но в деревне, а наш поселок, всё равно, что деревня, общедоступных девушек тогда не водилось и надо было, для начала, удачно познакомиться с девушкой через кого-то или на танцах, потом длительная процедура ухаживания и только потом, доступ к телу - если у девицы уже была связь до тебя и ей, как говорится, терять уже нечего.
 Но у меня было мало времени на все эти церемонии, каникулы проходят, а результатов нет. И тут, случайно, встретил я соседскую девчонку: когда уезжал год назад – она была ещё как подросток, а сейчас вытянулась, округлилась и похорошела: совсем взрослая и по возрасту подходила – окончила школу и работала где-то в районном учреждении.
 К ней и подкатил: то, да сё, подружились, а я тогда был в авторитете – столичный студент. В общем, быстренько, за неделю я её добился и распечатал – даже сам удивился успеху. Но оказалось, что я давно ей нравился, только не замечал и не смотрел в её сторону, а она обо мне всё знала, даже о моей подружке из строительного училища и ревновала – поэтому и уступила мне так быстро и без всяких обещаний от меня.
 Однако, и без всяких обещаний я стал задумываться о наших отношениях: чистая и преданная мне девушка, с ровным спокойным характером – лучшей спутницы жизни трудно пожелать. Можно оформить брак, думал я, она приедет в Москву, устроится на работу по лимиту, снимем комнату, она тоже поступит учиться куда-нибудь на заочное отделение с вечерним обучением: так многие студенты, как я знал, устраивали жизнь со своими подругами из прежнего места жительства.
 Но я испугался этих трудностей и сказал Наде – её тоже Надей звали, как и жену Учителя, что жениться мне нельзя – тогда из общежития меня могут выселить, как женатого – хотя всё было наоборот: если похлопотать через институтский комсомол, где я уже проявил активность, могли дать отдельную комнату, как семейному. Но я Надю обманул и предал, пообещал зимой приехать и всё решить. На том и расстались, когда каникулы закончились.
Отец и мать, конечно, знали о наших отношениях – в деревне ничего скрыть невозможно и отец спросил: что я думаю делать? Я ответил, что о женитьбе думать рано, мне надо учиться, а Надя как- нибудь, устроит свою жизнь и без меня.
 Тогда отец и сказал: «Знал я, что сын мой приспособленец, крутится возле начальства на подхвате и поддакивает им, но не знал, что ты – подлец. Ты обманул девушку, попользовался ею и уехал прочь, а нам здесь жить и каждый день смотреть ей в глаза, живём же по соседству.
 А как быть с её родителями: мы дружили, как соседи - ты им тоже в душу плюнул. Разве это по- людски: жить только для себя, обманывая и предавая других, в том числе и тех, кто тебя любит – это не только Надя, но и мы с матерью. Мы растили человека, а получился - негодяй. Прочь с моих глаз – видеть тебя не хочу.
 С тех пор мы с отцом встречались как чужие – он так до смерти и не простил меня. А умер он, вернее погиб, через три года: возвращался на своей машине «Жигули» вечером из поездки в соседний поселок и врезался в трактор, который пьяный тракторист вывел на встречную полосу. Я и на похороны отца не приехал: была сессия, да и телеграмма пришла на общагу только в день похорон.
Надя ждала меня два года, писала письма без упреков, вспоминая наши отношения и о своей жизни без меня. Она поступила в институт, заочно, на педагога, работала и ждала меня. Я, вначале, отвечал ей, а потом перестал: рвать – так сразу, потому и на каникулы не приезжал больше, чтобы, не дай бог, отношения не возобновить.
Потом она вышла замуж, там же, переехала к мужу, родился сын. Муж, по слухам, поколачивал её иногда, по пьяни, за связь со мной, но она терпела из-за сына.
Я потом, приезжая к матери, видел её пару раз издалека, но не подошел и не попросил прощения за её сломанную мною жизнь, хотя и знал уже тогда, что сломал я и собственную жизнь, женившись по расчету на нелюбимой женщине, чуждого племени. Но это будет уже другая история,- закончил Михаил Ефимович свою исповедь.
 Учитель оживился, выслушав этот рассказ и спросил:
 - Что – ты, Тихий, говорил там о предательстве и приспособленчестве в своей жизни? Нельзя ли по подробнее, а то мы можем подумать, что ты и нас предаешь или предашь когда – нибудь.
 Нет, нет – какое предательство товарищей в нашем положении может быть? – возмутился Михаил Ефимович, - предал я всего один раз свою девушку, которая доверилась мне, а в остальном, я только ловчил, желая побыстрее добиться успехов в жизни и преодолеть житейские трудности, но в итоге оказался здесь, среди вас – значит предал я самого себя.
 Говорю об этом сейчас откровенно, потому что дело прошлое, ничего не вернуть и не поправить, да и с чего мне перед вами скрываться? Здесь мы равны и, как выясняется из ваших рассказов, все мы кого-нибудь предавали раньше: кто своих женщин, кто родителей, кто детей – так что, чистеньких и благородненьких среди нас нет.
 Другое дело, что мы, с небольшими житейскими предательствами и проступками находимся здесь на дне жизни, а другие, предавая страну и её людей достигли успехов, обзавелись должностями, деньгами и привилегиями и считают себя счастливчиками и значительными особами, призванными судьбой повелевать толпой. Но пусть и они не заблуждаются. Если по существу, то чем их жизнь лучше нашей? Ну едят, пьют и совокупляются без проблем, живут в хоромах, а что ещё?
Ещё они постоянно предают друг друга, чтобы удержать деньги и должности, подличают и совершают преступления и всё это ради чего? Чтобы больше было власти, имущества, баб продажных и только?
 Фактически, наша верхушка властная, все эти банкиры, собственники и прочие менеджеры – тоже бомжи, но по другому: у них нет дружбы, нет совести, нет чести и, в конечном счете, нет ума, потому что предательство, как известно из истории, ещё никому счастья не принесло.
 Богатство тоже с собой на тот свет не унесешь – у гроба карманов нет. Потому и получается: наверху бомжи и внизу бомжи, а между ними обычные и нормальные люди, которые просто хотят жить по-человечески, но не могут, из-за верхних бомжей,- закончил Михаил Ефимович своё выступление на замечание Учителя.
-Ай да, Тихий, ай да молодец,- воскликнул Учитель после этих слов Михаила Ефимовича, - что мы – бомжи, это ясно, но Тихий записал в нашу компанию всех этих ЕБоНов, Абрамовичей и прочих Вексельбергов: знать недаром прожил столько лет с женой – еврейкой, научился через неё поворачивать факты в нужном направлении.
 Жаль, ума у всех нас раньше не хватало, чтобы понимать нашу жизнь так, как мы понимаем её сейчас: про таких говорят, что крепки задним умом, не поймите что задницей – это значит, что человек понял свою ошибку, но поздно исправлять, хотя, по-моему, исправлять ошибки никогда не поздно.
 Тихий понял свои ошибки: может, начнет исправлять свою жизнь – пожелаем ему удачи, которая и нам всем пригодится. Каждому из нас есть, что исправлять в нынешней жизни, пока мы не сдохли в подвалах и чердаках.
 Вон, Лев Толстой - ушел из дома от жены, пешком в 83 года, видимо достала его женушка по самое не хочу: правда далеко Лев не ушел и умер, но и нам ведь не по 80лет, и если уйдем вовремя из подвалов, то может и дойдем до нормальной человеческой жизни.
 Это верхним бомжам, как их назвал Тихий, никогда не стать уже нормальными людьми: если кто из них и захочет, так другие не дадут – они там все как пауки в банке, туда не сунешься – ужалят, но из банки тоже не выберешься – загрызут.
 Итог нашей сегодняшней беседы таков: у каждого из нас была в жизни женщина, которая изменила его жизнь или могла изменить, но он не захотел. У кого жизнь изменилась к лучшему, у кого – к худшему, но всегда не обошлось без женщины.
Я предлагаю допить пойло, которое принес Иванов, под общий тост: за женщин, - закончил Учитель своё выступление. Общество поддержало его, напиток был разлит и выпит.
 Дождь за окном прекратился, небо на западе просветлело, потом лучи заходящего солнца осветили промытый от грязи и вони город. Капли дождя заиграли и засветились на листьях деревьев, словно огоньки на новогодних елках.
В после дождевой тишине вновь появились и начали нарастать звуки жизни большого города, смолкнувшие во время дождя. Всё возвращалось на круги своя, лишь община бомжей продолжала молча сидеть у опустошенного ими стола – каждый из них ещё и ещё раз вспоминал свои встречи с женщинами в своей прошлой жизни, пытаясь представить свою жизнь не так как произошло, а так, как могло бы быть, поступи он тогда иначе.
 Солнце село, и Михаил Ефимович встал и пошел на своё, как он считал, законное спальное место в соседней комнате, оставив постояльцев этой обители за их бесполезными раздумьями.
                                          XII
Через два дня, закончив торговлю пораньше, потому что покупателей на его книги не находилось и он бесполезно простоял два часа, Михаил Ефимович собрал и увязал книги и пошел к своим знакомым бомжам, которых иногда называл однополчанами, после того, как, однажды, Учитель, увидев Михаила Ефимовича входящим в их логово, воскликнул: - Нашего полку прибыло!
Такие визиты к однополчанам, Михаил Ефимович старался делать почаще: забрать книги, которые, возможно, добыли его знакомые и, заодно, пообщаться с ними – от одинокой жизни ему не хватало общения с людьми.
 На своём чердаке он совсем один со своими гнетущими мыслями; при обходе мусорных контейнеров тоже нет желающих пообщаться с ним; покупатели книг – если таковые находятся, тоже без всяких разговоров или берут книгу или уходят прочь – поэтому, для человеческого общения остаются лишь однополчане из заброшенного дома.
 Человек – животное общественное и от одиночества может свихнуться умом: недаром осужденные в заключении предпочитают труд в команде одиночному сидению в камере.
Вот и Михаил Ефимович, по возможности, старался посещать почаще своих знакомых, посидеть вместе, пообщаться пустыми разговорами или провести время в бессмысленных, на первый взгляд, беседах, которые затевал Учитель, чтобы не сидеть молча.
Однако, смысл в этих беседах заключался в общении между собой, воспоминаниях о своем прошлом, оценке своей нынешней жизни и через это – в поисках выхода из сложившегося положения их судеб.
Учитель уже начал искать возможности связаться со своей двоюродной сестрой, о которой он вспомнил при таких беседах и куда надеялся уехать, чтобы начать новую жизнь.
 Хромой, как-то сказал, что подходил к своему бывшему дому и встретил там соседку его возраста, которая жила в соседнем подъезде с мужем, но без детей. Оказалось, что муж её недавно умер, просто так – без видимой причины, и она осталась одна.
 Соседка пригласила Хромого в свою квартиру, где он помылся, переоделся в мужнину одежду и даже пообедал. Соседка знала Хромого, как порядочного человека и намекнула, что он мог бы снимать у неё комнату за небольшую плату, как знакомый. Сдавать жилье постороннему она опасалась, а одной на пенсию не прожить, даже с пособием от Москвы.
 Но Хромому, как и Учителю и Михаилу Ефимовичу до досрочного пенсионного возраста был ещё почти год и он поговорил с соседкой, что может пожить у неё пока без оплаты, потом устроиться на работу, тем же охранником, расплатиться с ней, а там и пенсия начнется. Соседка обещала подумать, но, кажется, такой вариант её устраивал: какой - никакой, пусть и хромой, но мужчина в доме будет.
 Глядя на них, и Черный оживился, начал искать каких- либо родственников или знакомых, чтобы тоже к зиме зацепиться за какое-нибудь жильё.
 Иванов тоже, выпивая, всегда говорил, что не останется бомжовать на зиму, а устроится работать с общежитием – слесарь он был, по его словам, хороший и вполне мог подрядиться, например, в ЖЭК или какую-нибудь мастерскую – жаль заводов в Москве почти не осталось для слесарей его квалификации. Но сначала он должен был бросить выпивку, что пока ещё не получалось.
 Лишь Михаил Ефимович не строил никаких планов и не делился ими с однополчанами, но бомж он был начинающий и ещё не представлял, что значит прожить зиму на улице в постоянных поисках теплого закутка, откуда не прогонят жильцы или менты.
 Учитель как-то говорил ему, что жизнь бомжа – это всего три зимы на улице: потом болезни и конец, если раньше не прихлопнут злые люди - бомжа может обидеть каждый.
 С этими мыслями Михаил Ефимович подошел к заброшенному дому, направляясь к знакомому подъезду, но вдруг остановился. У подъезда стоял полицейский в милицейской форме, а второй мент вышел из подъезда в сопровождении Учителя и оба пошли вдоль дома и скрылись за углом.
 Михаил Ефимович последовал за ними, держась поодаль, и тоже завернул за дом. Там, под окнами квартиры бомжей стояла кучка людей. Он подошел поближе и увидел лежащее на асфальте тело – это был Черный. Он лежал навзничь, одна нога была неестественно подогнута под себя, и около головы виднелось небольшое пятно запекшейся крови, а широко открытые, потускневшие глаза смотрели прямо в голубое небо, как бы следя за собственной душой, невидимо поднимающейся к небесам обетованным.
Рядом с телом Черного, стояли Хромой и Иванов, с болезненным любопытством вглядываясь в неподвижное тело своего товарища, а подошедшие Учитель с ментом, тихо переговаривались между собой.
 Михаил Ефимович подошел к однополчанам и, показывая на тело Черного, лицо которого уже покрылось мертвенной белизной, тихо спросил: - Как это случилось?
Хромой перевел взгляд от Черного на Михаила Ефимовича и ответил, почему-то шепотом: - Понимаешь, Тихий, он остался дежурным сегодня, а мы, как всегда, пошли на промысел.
 Вернулись полчаса назад, а он лежит здесь, и люди собрались, потом менты подъехали и начали разбираться. Пока и мы ничего не знаем.
 Менты говорят, что он выпал сам из окна по пьяни или мы его выбросили: поругались и выбросили – вроде у него ссадины есть на руках и на лице. Такие вот дела, Тихий, ты пока к нам не подходи, а то и тебя обвинят – держись подальше от нас: как зевака из толпы.
Михаил Ефимович отошел под дерево, поставил связки книг прямо на землю и сел на них. То, что осталось от Черного, лежало прямо перед ним, а ещё два дня назад они сидели рядом за столом и обсуждали события прошедшего дня, пока Учитель не затеял перепалку с Ивановым по поводу его безудержной тяги к спиртному.
 Было странно слушать этот спор о вреде алкоголя, после того, как оба спорщика выпили по стаканчику этого алкоголя из стоявшей на столе бутылки и продолжили спор с ещё большим ожесточением.
 И вот, Черного больше нет и уже никогда не будет. Михаил Ефимович вдруг осознал, что ничего не знает о Черном, кроме его рассказов о себе - не знает, даже его настоящих фамилии и имени: ничего, кроме товарищеской клички, как у собаки.
 Тут подъехала машина скорой помощи, менты сфотографировали тело со всех сторон, санитары вынесли носилки, положили на них Черного, накрыли сверху лицо тряпкой, погрузили носилки в машину и уехали, помигивая синим фонарем.
 Люди разошлись, а менты прямо здесь начали опрос свидетелей, каковыми являлись сожители Черного и какой-то старичок, который прогуливаясь неподалеку, первым увидел тело и позвонил в полицию. Примерно через час, менты тоже уехали, оставив бомжей одних.
 Михаил Ефимович подошел к ним. Они стояли возле дома и смотрели на небольшое пятно крови на асфальте – всё, что осталось от их товарища.
 - А, Тихий, и ты здесь? – спросил Учитель, впервые заметив подошедшего к ним Михаила Ефимовича, - видишь какое дело: убили Черного!
 - Как убили? – удивился Михаил Ефимович, - он же выпал из окна, я видел его тело здесь на асфальте!
- Вот и менты говорят, что он сам выпал из окна, только я им не верю. Окно это, мы никогда не открывали – незачем было, часть стекол выбита, и комната проветривалась от нашего, сам знаешь, кислого запаха. А сейчас окно было открыто, да и стол в комнате повален – видно Черный сопротивлялся, пока его не выбросили из окна, а на лице его синяк, наверное, от кулака.
 Вчера трое парней каких-то здесь крутились, заходили в другие подъезды, может, они и убили сегодня Черного, - продолжал Учитель, оглядываясь по сторонам: нет ли чужих поблизости.
Чужих рядом не оказалось, и он излагал события дальше: - Я и ментам сказал, что Черного убили, но они настаивают на несчастном случае: им ни к чему уголовное расследование проводить- подумаешь, бомж умер! Напился пьяный и упал сам и никакой уголовщины нет, дело закрыть – вот их цель.
 Мент мне так и сказал, что если будем возражать, то нас тоже привлекут к ответственности за соучастие: мол, подрались мы между собой – один в драке и выпал из окна. Документы у нас проверили менты, ты же знаешь: ксерокопии паспортов мы всегда носим с собой, а паспортов давно нет – потеряли, скитаясь по подвалам.
 Лишь Иванов умудрился паспорт сохранить – он его в пакет полиэтиленовый завернул, засунул в матерчатый мешочек, а мешочек привязал к жгуту и повесил на шею: так и носит на себе всё время, даже когда моется, по случаю, с шеи не снимает.
 Так вот. Документы менты у нас проверили, переписали данные и сказали, чтобы мы уматывали из этого дома, вместе со своими пожитками, но недалеко, чтобы если понадобимся, они могли нас найти. Только я так думаю, что не нужны мы им больше, а дело они и без нас закроют, - закончил Учитель, - ладно, пошли собираться – менты срок дали до вечера: пошли от греха подальше.
 - С Черным, что дальше будет?- спросил Михаил Ефимович.
        - Известно что, - ответил Хромой, - полежит, сколько положено в морге, потом отвезут на кладбище для всяких неопознанных или невостребованных тел и там закопают без гроба в полиэтиленовом мешке и дощечку поставят: кто и когда похоронен, а если неизвестный – только номер из журнала погребений.
- Кстати, а как Черного зовут? – снова спросил Михаил Ефимович, – я не знаю, кроме вашей клички
- Так и зовут: Черный Николай Иванович – мы его по фамилии окликали, так же, как и Иванова, - ответил Учитель.
 - Хотелось бы узнать и ваши имена – фамилии, - продолжил Михаил Ефимович, - а то бываем вместе и ничего не знаем!
- К чему тебе наши данные, - нахмурился Учитель, - зови так, как и раньше, а понадобится – тебе скажут: кто и что, если ты намекаешь на судьбу Черного.
 - Зачем же убили Черного и кто? – не унимался Михаил Ефимович, всё ещё находясь под впечатлением этого события.
- Может наркоманы – просто так, а может охотники на бомжей, - ответил Учитель, - я слышал, что есть такие отморозки из благополучных семей, которые не считают нас за людей, убивают одиноких стариков, бомжей и проституток, а потом и похваляются в своем кругу об этих подвигах.
 Как-то читал в «МК», что одна девица – дочь миллионера, на своём авто давила стариков и прохожих. Адвокаты потом отмазывали её от наказания и она на своей машине рисовала звездочки – по числу убитых ею людей: как в войну летчики рисовали на своем самолете звездочку за сбитый фашистский самолет.
 Такой путь прошло наше общество: от сбитого самолета врага, до убитого пешехода богатым отпрыском вора – демократия, однако, - Учитель замолчал, постоял ещё на месте гибели товарища и пошел в жилище собирать вещи, чтобы уйти с этого места и не озлоблять ментов, которые и без таких причин всегда злобны. Остальные пошли следом.
 Хромой окликнул Михаила Ефимовича, который пошел за своими книгами: - Идем с нами, Тихий, поможешь нам паковать и нести вещи – там и книги есть, которые Черный принес вчера для тебя.
Михаил Ефимович пошел за ними в их убежище. Действительно, стол в комнате был опрокинут, окно открыто, а некоторые вещи бомжей разбросаны в беспорядке по комнате: неясно было – сделали это менты, обыскивая комнату, или боролся с кем-то Черный, защищая жилище и свою жизнь от напавших на него неизвестных бандитов.
 Бомжи быстро и привычно сложили свой скарб в большие сумки, кое-какую еду и посуду покидали в пластиковые пакеты и через полчаса сборы завершились. Надо было уходить, но куда?
 Учитель, как старожил этих мест, предложил временно переселиться в такой же заброшенный дом, стоявший неподалеку.
 - Но там уже живет компания бомжей из трех мужиков и с ними женщина? – возразил Хромой, - нас они обходят стороной, и вдруг мы будем соседями – может быть свара!
 - Ничего не будет, - успокоил его Учитель, - я их давно знаю, ну, в общем, с весны. Они живут одной семьей – женщина общая их подруга, потому они и держатся стороной.
 Поселимся в другом подъезде и все дела. Они нам не нужны, а мы им и подавно. А дальше – осень и всем нам придется искать каждому отдельное теплое место: если не удастся покончить с этой жизнью, конечно, не так, как получилось у Черного, а так, как мечтает и надеется каждый из нас. Давайте, присядем на дорожку, как положено по обычаю.
 Они присели, кто – куда, помолчали каждый о своем, встали, взяли вещи и пошли искать новый приют для продолжения своей кочевой и бессмысленной жизни.
 Впрочем, бессмысленной жизнь была не только у них, но у почти всех жителей этой страны: такой она стала после обмана и ограбления людей кучкой мошенников и откровенных предателей. Люди живут лишь ради удовлетворения своих животных инстинктов: поесть, попить, совокупиться, поспать и повторять это снова и снова пока неумолимая смерть не прекратит эту бессмысленную жизнь.
 И до самого своего конца люди будут толкаться и драться у корыта жизни, чтобы отхватить себе денег и на них прикупить кусок побольше, одежду получше, жильё поудобнее и прочие блага и всё это за счет других, более слабых: ведь это так легко – чуть оттолкнул человека от корыта с жизненными благами и его тотчас затопчут другие, рвущиеся к освободившемуся месту на скотном дворе нынешней жизни.
 Их товарища, Черного, тоже кто-то оттолкнул к окну и дальше – на асфальт дороги, где он и остался лежать, уже безучастный к продолжающейся вокруг толчее людской жизни.
Путь до следующего заброшенного дома был недолог, и вскоре группа переселенцев была у места своей новой обители. Они поставили вещи под деревом, оставив Михаила Ефимовича охранять их, а сами пошли осматривать заброшенные квартиры, чтобы выбрать поудобнее, почище, поцелее и подальше от упомянутой группы проживающих здесь бомжей. Местных бомжей не было видно – видимо не вернулись ещё со своих дневных поисков еды и выпивки, а женщина у них была своя - искать не надо.
 Обход квартир занял полчаса времени, прежде чем они остановили свой выбор на квартире пятого этажа, в крайнем подъезде: здесь сохранились двери и окна, стояли стол и диван, брошенные жильцами по своей ветхости.
 Сюда, наверх, реже будут подниматься посторонние злые люди и менты, а с лестницы можно было подняться на чердак и пройти в другой подъезд – это на случай облавы ментов или бегства от непрошенных посетителей: со смертью Черного они стали осторожнее и опасливее.
Определившись с жильем, они перенесли вещи в свою новую обитель и, оставив на карауле снова Михаила Ефимовича, пошли назад за своими постелями и постельными принадлежностями, состоящими из кусков поролона и различного тряпья вместо подушек, одеял и белья.
Через час переселение закончилось и Учитель, снова усевшись в кресло, которое он перенес из прежнего жилища, сказал: - У нас сегодня два события: смерть товарища и новоселье. Оба эти события, по обычаю, следует отмечать выпивкой и застольем. Какие у нас есть для этого возможности?
 Хромой вывалил на стол еду, что они принесли с прежнего места обитания. Там оказались куски хлеба, плесневелый сыр, мятые огурцы и помидоры, две банки просроченных консервов и кусок заветренной вареной колбасы – всё это было подобрано сегодня при их походе на рынок.
Учитель достал из внутреннего кармана пиджака бутылку водки, что была куплена им на собранные обществом деньги – там же на рынке у торговцев палеными спиртными напитками.
 Весь этот вечер он носил бутылку водки при себе, что было незаметно, поскольку пиджак был на пару размеров больше, чем ему полагался по фигуре
 - Одной бутылки будет мало для поминок и новоселья, - вздохнул Иванов, придвигая к столу свой стул, который он тоже прихватил с прежней квартиры.
 Михаил Ефимович порылся в карманах пиджака, достал 200 рублей, которые оставались у него после вчерашней выручки – сегодня день был пустой, и положил деньги на стол.
 Иванов оживился и достал из кармана брюк 50 рублей, что дал ему хозяин палатки на рынке за починку замка в двери. Этих денег вполне хватало на две бутылки хорошей водки, и Иванов вызвался сбегать на рынок, чтобы отовариться, но попросил без него не начинать. Ему обещали, и он торопливо пошел за водкой.
 Оставшиеся осматривали своё новое место жительства, раскладывали свои вещи, а Михаил Ефимович осмотрел новые книги, что принес вчера Черный и остался доволен – книги были новые, модных авторов и он не сомневался, что быстро и выгодно их продаст.
 - Человека уже нет в живых, а он помогает жить другим, - подумал он и сказал вслух, чтобы прервать молчание: «Наверное, душа Черного с небес осматривает вместе с нами это новое место жительства своих товарищей».
 - Дурак, ты Тихий! Был же у нас разговор о душе, - ответил Учитель,- чем душа Черного смотрит на нас, если её глаза остались с телом, которое лежит в морге, прикрытое тряпкой? И вообще, что такое душа? Откуда она берется у человека и куда девается после его смерти?
Нет тела и нет памяти о жизни этого человека, которому принадлежало это тело, а какая-то душа его неприкаянная и непонятная, пусть бродит по Вселенной – все равно она ничего не видит, не помнит и не чувствует.
 - Максимыч, ты бы память о Черном не обижал сегодня насчет его души, - обиделся за товарища Хромой, - пусть успокоятся с миром его душа и тело.
- Церковники вбили вам в головы насчет души, которая в божьей власти находится, и вы, как попугаи, твердите вслед за ними о душе.
 Может и убили Черного сегодня по божьей воле, скажешь? Тогда кому он нужен такой бог, что убивает одних и охраняет других? Мне такой бог не нужен, который мою жену убил, а внучку научил выгнать меня из дома.
 Вот если бы бог беспощадно уничтожал плохих людей: предателей, убийц, растлителей детей, мошенников и прочих, тогда я бы поверил в бога и молился бы на него, - возразил Учитель, осматривая стол в поисках окурков, но банки с подобранными на улице окурками сигарет на столе не было.
 - Жаль, курево оставили на нашей квартире, надо бы сходить и забрать. Может ты, Тихий, сходишь? – попросил Учитель, - пока Иванов не вернулся: курильщику без курева никак нельзя.
 Михаил Ефимович согласился и уже через несколько минут вернулся с жестяной банкой из-под дорогого чая, в которой последнее время бомжи хранили своё курево. Учитель с удовольствием затянулся, закурил и Хромой.
 Кстати о душе,- продолжил Учитель свой разговор, - когда она появляется у человека? Никто не думал об этом? Женщина каждый месяц может забеременеть, а у мужика, вообще, миллионы сперматозоидов: так - где же там душа будущего человека? В каждой женской клетке и в каждом сперматозоиде? Тогда бог производит массовое уничтожение душ не родившихся младенцев – прямо холокост какой-то получается, типа того, что был в Отечественную войну устроен немцами против евреев.
Если же человеческая душа появляется лишь после оплодотворения, тогда откуда она берется у суррогатных детей, которых оплодотворили в пробирке, а потом пересадили посторонней женщине, которая, как в инкубаторе, выносила чужого ей ребенка? И почему нет души у животных и растений? Они тоже размножаются, в основном, путем оплодотворения слиянием женских и мужских половых клеток. Что ты скажешь на это, Хромой?
 Скажу, что вернулся Иванов и пора начинать поминки по Черному, - уклонился от ответа Хромой, увидев входившего Иванова.
 Иванов вынул из пакета две бутылки водки, селедку и круг колбасы, сказав, что закуску ему дал лавочник, узнав о гибели его товарища. Еда, конечно, была лежалая, но под водку пойдет, и присутствующие расселись за столом, водка была разлита по стаканам и Учитель встал, сказать поминальное слово:
      - Друзья, мы собрались здесь по скорбному событию – смерти нашего товарища Черного Николая Ивановича, который трагически погиб сегодня днем. Как он жил прежде – мы не знаем, но последние три-четыре месяца своей жизни он провел с нами и безропотно переносил все тяготы нашей бездомной жизни.
 Так выпьем же по чарке горькой водки, провожая Николая Ивановича в последний путь. Пусть он покоится с миром, простит нас, если мы были неправы, но не прощает мошенников, которые лишили его квартиры, что и привело к сегодняшнему трагическому концу его жизни.
 Все встали и молча осушили свои пластиковые стаканы, которые Учитель назвал чарками. Даже Михаил Ефимович попросил налить ему с глоток водки в стаканчик и выпил вместе со всеми.
 День выдался трудным, поэтому участники тризны усердно ели и выпивали, произнося короткие поминальные слова по ушедшему от них товарищу по несчастью.
 По мере того, как водка убывала, настроение участников поднималось, завязался разговор и лишь Михаил Ефимович, продолжая свою трезвую жизнь, сидел молча, поглощая еду и слушая своих однополчан. Закончив есть, он спросил: - Максимыч, когда мы поедем проститься с Черным?
- Никогда, - ответил Учитель, снова закуривая. – Мы именно сейчас и прощаемся - больше ничего не будет. Ты представляешь, сколько нужно денег, чтобы съездить на кладбище и поучаствовать в похоронах бездомного человека? Для этого надо знать, когда и где его будут хоронить, а это не раньше, чем через месяц будет. Менты сказали мне, чтобы мы не появлялись у них по этому вопросу, а то хуже будет.
 Если ты хочешь неприятностей, то обратись в милицию – там тебе всё доходчиво объяснят, но прежде спросят: кто ты, что ты, и почему и какое отношение имеешь к Черному.
 Сегодня простимся, здесь, с Черным и всё. Потом, если будет возможность, отметим ему девять дней и сорок дней, а Черный, я думаю, будет не в обиде на нас за такие проводы. Я всё сказал.
 Михаил Ефимович понял его слова и больше не возникал. Разговор его товарищей, от гибели Черного, перешел к теме их переселения на новое место.
 - Надо бы выпить за новоселье, - сказал Хромой, - давайте выпьем за то, чтобы здесь нам жилось не хуже, чем раньше, чтобы жили мы дружно и посторонние здесь не шастали и история с Черным не повторилась здесь.
Все бездомные охотно подняли стаканы за свою удачную жизнь на новом месте, а Михаил Ефимович предложил: - Надо всем нам нагадить на лестнице внизу, чтобы посторонние, если сунутся – побрезговали идти вверх по нечистотам. Я так сделал у входа в мой чердак и слава богу, пока ещё никто туда не лазил. Однажды, видел издалека, как мужик полез в подвал, откуда ведет лестница на чердак, так он скоро выскочил оттуда и потом долго матерился и частил свои ботинки.
- Нет, не пойдет твоё вонючее предложение, - сказал Хромой, - ты на чердак один ходишь: пришел – ушел, а нас трое осталось и бывает, что мы ходим туда-сюда несколько раз на день, потому мы первые и вляпаемся в дерьмо.
 От нас и так воняет за версту – только дерьма нам и не хватало : тогда на улицу или на рынок совсем не сунешься – закидают камнями. Надо поменьше нам светиться у входа в дом. А если идем все вместе, то идти через другой подъезд и чердак.
- Бросьте вы эти разговоры, - вмешался Учитель, - через месяц - два мы покинем это жильё – осень на носу, здесь, в холоде не проживешь. А дежурного больше оставлять не будем: черт с ним нашим имуществом – нам судьбы Черного больше не надо.
- Правильно, Максимыч,- откликнулся Иванов,- сегодня я должен был дежурить, а Черный сам захотел остаться и полежать, вот и лежит теперь в морге и забот не знает, а мы тут изобретаем меры безопасности. Самое безопасное – это кончать надо с бомжовской жизнью и прибиваться к людям.
 Я на неделе, навещу родственников, может чем и помогут, когда узнают, что я остался здесь, а не уехал назад в свой город, как они думают. И вам советую что-то делать. С меня хватит одной зимы бездомной. Давайте выпьем за другую нашу жизнь: за ту, которая была и не вернется больше никогда и за ту, которая будет не такой, как сейчас.
 Вечер клонился к ночи, наступали поздние сумерки и бомжи потихоньку допивали водочку в этот, тяжелый для них и последний для Черного, день жизни в большом городе, который шумел и гудел там – вдали от заброшенного дома.
Михаил Ефимович, как всегда непьющий, пошел устраивать своё ложе в соседней комнате и сортировать книги для завтрашней торговли, слушая, как его товарищи то умолкают, то начинают пьяный спор. Иванов даже затянул было песню и запел: «Бродяга к Байкалу подходит…», но сразу смолк: может забыл слова, а может понял неуместность своего пения в день гибели товарища.
 Михаил Ефимович лёг, но сон не приходил. Он стал размышлять о судьбе и душе человеческой. Есть – ли они на самом деле, а если есть, то почему подлецы и негодяи частенько живут припеваючи и им всё удается, а честным людям, к которым он относил и себя, никак не удается наладить свою жизнь в этой стране. Своим мыслям он не нашел ответа и незаметно уснул.

                                         XIII
На следующее утро он проснулся от мощного храпа, доносившегося из соседней комнаты, где спали его однополчане. Три бутылки водки на троих – это многовато для их ослабленных организмов и потому расслабленные тела издавали такие громкие звуки, как бы прося о помощи и предупреждая, об опасности чрезмерного употребления алкоголя.
 Светало. Окно комнаты пятого этажа выходило на восток, где уже виднелась тонкая розовая полоска утренней зари. За окном тянулся пустырь, заросший редкими деревьями и перегороженный рядами опор линий электропередач, за которыми виднелся жилой массив и там, на окраине, находился дом с его чердаком.
 Заботливая рука мэра Москвы ещё не добралась до этих окраин, но судя по всему – ждать оставалось недолго. Линии электропередач уберут под землю, пустырь застроят жилыми домами или торговыми центрами и тогда Москва окончательно превратится в единый торгово – развлекательный центр, где ничего не создается, но всё продается и покупается.
 Где одни живут, а другие им прислуживают и все они существуют за счет страны и во вред стране. Столица превратилась в нарыв, который, пока не лопнет, не избавит страну от боли и мучений.
 Стараниями супермэров, столица превращается из города – труженика в город – паразит, поклоняющийся своему идолу – золотому тельцу. Ещё немного, и будет здесь жизнь, как в «Машине времени» писателя Герберта Уэльса: наверху, избранные, пляшут и поют, а внизу, отверженные, под землей, работают на верхних жителей, но иногда, по ночам, нижние выходят наверх и уничтожают, попавшихся под руку, верхних жителей, - так думал Михаил Ефимович, глядя на начинающийся восход солнца.
 Он заглянул в соседнюю комнату. Трое его товарищей спали на своих лежанках в неестественных позах, укутанные тряпьем, как на картинах об ужасах ада – вселившись сюда вчера, они не догадались провести уборку квартиры, а потому, здесь валялись обломки мебели, всяческий мусор, куски штукатурки и всё это было покрыто толстым слоем пыли.
 Михаил Ефимович, вчера, готовясь ко сну, взял тряпку бутыль с водой и пусть небрежно, но протер от пыли пол, окно и подоконник, пройдясь грязной тряпкой и по стенам на высоту своего роста – грязь всё же лучше, чем пыль.
        Посмотрев на спящих, он понял, что скорого их пробуждения не будет. На столе валялись остатки еды. Он пожевал хлеба с сыром, запивая холодной водой, и решил идти к себе на чердак: отдохнуть от вчерашнего кошмара с Черным, почистить одежду от пыли после переселения, и рассортировать книги, которые у него накопились, с учетом принесенных Черным – царство ему небесное.
Увязав книги в две большие и тяжелые стопки, Михаил Ефимович осторожно спустился по лестнице и, выглянув из окна подъезда и убедившись в отсутствии посторонних, вышел из дома. Путь ему предстоял неблизкий и с тяжелым грузом книг в руках он пошел к своему чердаку, перемежая шаги с короткими остановками для отдыха и разминания затекающих пальцев рук.
 Добравшись до дома, он огляделся и, не заметив ничего подозрительного, нырнул в полуподвал и поднялся к себе на чердак. Солнце уже взошло и его лучи, сквозь чердачные оконца слабо освещали его жилище. Всё было на своих местах.
- Надо быть более осторожным, чтобы не повторить судьбу Черного, - подумал Михаил Ефимович, ставя стопки принесенных книг рядом с доставленными раньше.
 После пешей прогулки со связками книг ему захотелось есть. Он привычно поджег таблетку горючего, подогрел воды, залил ею лапшу и кружку с пакетиком чая, достал кусок хлеба, который не успел ещё заплесневеть, отломил кусок краковской колбасы от полукольца и с аппетитом позавтракал во второй раз.
 На работу идти не хотелось после вчерашнего происшествия: еда была, вода была и даже немного денег ещё оставалось в заначке – не считая той тысячи рублей, которую он спрятал вместе с паспортом в дальнем углу чердака.
Михаил Ефимович прилег отдохнуть и оглядел свой жилой уголок, который выглядел вполне обустроенным и, по своему, уютным. Он вспомнил своё первое появление здесь.
 Тогда, сразу после потери жилья и имущества, он, не помня себя, пошел прочь от своего бывшего дома, наугад, и вышел на эти развалины бывшей фабрики. Недалеко, в низине протекал ручей и росла одинокая береза и у него мелькнула мысль повеситься на этой березе, но нужна была веревка и он пошел искать её и забрел в этот дом. В поисках веревки он и забрался на чердак.
Здесь, на чердаке, было сухо и тепло от прогретой солнцем крыши. Он немного посидел в раздумье, тепло чердака разморило его и он, постелив валявшийся здесь кусок полиэтилена прямо на толстый слой голубиного помета вперемежку с остатками голубиных гнезд, улегся на это ложе и заснул сном усталого человека, задумавшего свести счеты с жизнью.
 Проснувшись вечером, он не сразу понял, где находится, но вспомнив всё, решил остаться здесь до утра, чтобы привести задуманное в исполнение.
 Проснувшись утром, он ощутил сильную жажду и голод, которые требовали удовлетворения, и ему стало не до самоубийства.
- Вот поем и попью, а потом и решу окончательно: делать что-нибудь или повеситься, - подумал тогда Михаил Ефимович и пошел на поиски пропитания и воды. Вода оказалась рядом с этим домом, в виде ручья, текущего из родника, а хлеб он нашел в мусорном баке в жилом квартале новых домов, мимо которых он проходил вчера.
 Выпив воды и поев хлеба он решил ещё пожить: может всё как-то устроится, а для жилья можно приспособить чердак, где он переночевал. Так чердак, постепенно, приобрел жилой вид, которым Михаил Ефимович был вполне доволен.
И жизнь его наладилась, когда он придумал торговать книгами: недаром СССР, до ельцинского переворота, считался самой читающей страной в мире. Привычка к чтению книг ещё оставалась у многих пожилых людей, что помогало ему обеспечивать своё существование.
- Жаль, что Москва – это не Париж и здесь зимой на чердаке не проживешь, - думал Михаил Ефимович лежа в своём уголке,- скоро осень: дожди, холода – книгами, особенно по непогоде, не поторгуешь, перебираться жить в тьму подвала, поближе к трубе теплоцентрали, как он планировал – тоже не лучший вариант его жизни. Надо придумать что-то получше.
 Он, вдруг, вспомнил свою последнюю поездку домой на родину по случаю смерти матери. Тогда ему позвонила соседка и сказала, что мама умерла. Он взял билет на самолет – туда и обратный на поезд: так было дешевле, и поехал на похороны матери.
 Приехал он вечером, накануне похорон, дом был заперт и он пошел к соседям, которые и позвонили ему о смерти матери. Соседка сказала, что мать заранее распорядилась насчет своих похорон: оставила деньги и телефон сына, что они и исполнили, по- соседски. Мать его, лежит дома и, если он хочет, то может зайти в свой дом к матери. Михаил Ефимович не захотел с дороги, поздним вечером, заходить к покойной матери и остался ночевать у этих соседей.
 Утром соседка отдала ему ключ от дома, он отворил дверь квартиры, прошел сквозь сени в кухню и из неё в комнату, которая когда-то была его.
 Прямо на обеденном столе стоял простенький гроб голубого цвета и в нём лежала его мать. Он с трудом узнал, в этом старушечьем тельце, свою мать, которую не видел несколько лет – так она постарела и высохла. Женщины, к старости, или полнеют или высыхают и лишь немногие остаются в своем теле.
 Соседка, которая зашла после него, подошла к телу матери и зажгла свечу, которая была зажата между пальцами скрещенных рук матери. Михаил Ефимович подошел ближе, наклонился, поцеловал мать в бумажку с непонятными надписями, которая опоясывала её лоб, и торопливо вышел, утирая набежавшую слезу.
 Он почувствовал себя одиноким и беззащитным, как в детстве. Со смертью матери больше ничего не связывало его с этим поселком и жителями, но и там, в Москве, у него не было ни родных, ни близких. Воистину, как говорится, остался он один на всем белом свете.
 Днем мать похоронили на сельском кладбище за околицей поселка, рядом с могилой его отца: опрятной и ухоженной стараниями матери, со скромным памятником из мраморной крошки, который он поставил в свой прошлый приезд, обрадовав этим поступком свою мать.
 И вот она тоже успокоилась навеки рядом с отцом – двумя людьми, которые дали ему жизнь, ничего не требуя и ничего не получив от сына: даже продолжения рода Михаил Ефимович не смог обеспечить, а мать так хотела увидеть внуков, которых уже не будет никогда.
 На могиле матери поставили деревянный крест с металлической пластинкой, извещающей, что здесь покоится Мария Ивановна Рзавец, с указанием, через черточку, дат начала и окончания её жизни, которая и вместилась вся в эту черточку.
Поминальную тризну по матери устроили устроили во дворе её дома: пришли все соседи, несколько человек с её бывшей работы, пришел и бывший школьный приятель Михаила, звавшийся Николаем, который остался жить в поселке, работал, выпивал, растил детей и сейчас, безработным, жил за счет своей матери-пенсионерки, посещая свадьбы и похороны, где можно было бесплатно выпить.
 Погода тогда стояла теплая и солнечная, какая бывает в тех местах в октябре, народ выпивал и вспоминал его мать, хотя особенно и вспоминать-то было нечего. Мать жила скромно и незаметно, с соседями ладила, но без дружбы и коротала свой век в одиночестве, которому он, Михаил, был виновником – в гости не приезжал, к себе не приглашал и внуков ей не завел.
Сейчас, на чердаке, вспоминая похороны матери, он вдруг отчетливо увидел свою бывшую любовь – соседскую девушку Надю. Она приходила на похороны его матери и стояла в отдалении, в черном платке, когда гроб выносили из дома и устанавливали на табуретки во дворе. Надя подошла, положила цветы в ногах у матери, взглянула на него и отошла в сторонку. На кладбище и тризне её не было и больше, в тот свой приезд на родину, Михаил Ефимович не видел и не встречал Надю.
Он вспомнил, что бывший приятель Николай, уговаривая его на поминках, чтобы он выпил за упокой матери, вскользь сказал, что Надя разошлась с мужем из-за его пьянства, её сын уехал и работает на нефтепромыслах в Сибири, а она работает учительницей в школе.
В тот раз Михаил Ефимович не обратил на слова приятеля никакого внимания. Но сейчас, вспоминая похороны матери, он вспомнил и взгляд Нади и что выглядела она привлекательной женщиной, значительно моложе своих пятидесяти с небольшим лет. Известно, что женщины всегда любят своего первого мужчину и, хотя и говорится, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, но может ему надо было тогда встретиться с Надей и просто поговорить с ней, по- человечески: чего он никогда не делал.
 Может, следует ему вернуться туда и доживать свою жизнь в доме матери, который достался ему по наследству и который он не успел продать.
 На следующий день после похорон, он написал заявление о своем праве на наследование квартиры, которую мать успела приватизировать. Соседи по дому хотели тогда купить эту квартиру, но у них не было денег, а других покупателей не оказалось, да и вступить в наследство он должен был по закону только через полгода.
Тогда, уезжая, он взял телефон соседки и телефон нотариуса, оформляющего наследственные дела. Соседке он не звонил больше, а нотариусу позвонил, однажды, и тот сказал, что наследство оформлено и даже выслал ему копию свидетельства собственности на квартиру, которую Михаил запер на замки, а ключи, на всякий случай, оставил соседке.
 Само свидетельство собственности необходимо было получить лично, но Михаил Ефимович не удосужился сделать даже этого: квартиры в поселке стоили недорого, а материна квартира была в старом доме – хотя с туалетом, ванной и горячей водой от газовой колонки.
 Кстати о телефоне. Когда его выкинули на улицу, а потом украли и все вещи, при нем оставались только паспорт и телефон мобильный, который он использовал лишь для связи по работе, но не стало работы, и он забыл про телефон.
Михаил Ефимович встал с лежанки и начал рыться в картонном ящике, куда складывал всякие мелкие и ненужные вещи. Телефон оказался на месте, но свой номер он никак не мог вспомнить. Надо было зарядить телефон, заплатить за связь и узнать свой номер - звонком кому-нибудь из знакомых со своего телефона: хотя таких знакомых у него не имелось, но проблема была решаема.
 Возможно, в телефоне сохранились номера соседки и нотариуса, тогда можно будет позвонить им и узнать про квартиру. Михаил Ефимович оживился от таких перспектив и даже вскипятил воды и выпил кружку кофе из пакетика. Но пока суть, да дело, телефон можно было дать Учителю, который собирается искать свою сестру в Белоруссии.
        XIV
Через два дня, Михаил Ефимович навестил своих друзей на их новом месте жительства. За это время он купил шнур для зарядки телефона. Зарядил телефон у торговца шаурмой – в палатке, по соседству с торговлей своими книгами и у него же узнал и свой номер, позвонив этому торговцу на его телефон, где и высветился номер телефона Михаила Ефимовича, на счет которого он и положил двести рублей.
 По своим делам, Михаил Ефимович ещё не звонил – словно опасался чего-то, но помочь Учителю и своим товарищам ему не терпелось.
Троица жильцов была на месте, когда Михаил Ефимович вошел в их новую обитель. Комната провоняла запахом давно немытых тел и протухших остатков огурцов и помидоров, валявшихся на столе в лужах собственного сока.
 - Ну и запах у вас здесь, как при дворе короля Франции –Людовика XIV, которого называли Король – солнце, - сказал Михаил Ефимович, проходя в комнату и открывая окно, чтобы немного проветрить помещение.
 - Это почему же так? – спросил Хромой.
 - Потому, что король этот никогда не мылся – его лишь протирали всякими ароматными водами: тогда и придумали духи и туалетную воду, но сколько не протирайся духами, а запах немытого тела перешибет любой аромат – потому и запахи в королевских дворцах были не лучше, чем из выгребной ямы.
 Именно поэтому вся Европа тогда была немытая, а свалили потом на русских: «Прощай немытая Россия», писал, кажется, Некрасов – хотя почти у каждого крестьянина на Руси, стояла баня за избой, где мылись каждую субботу всей семьей или по очереди.
-Так! Значит мы европейцы, а не бомжи, - удовлетворенно хмыкнул Хромой.
- Садись, Тихий, приветствовал его Учитель из своего кресла, - несмотря на то, что наши ряды пожидели, и с нами нет Черного, который ушел в лучший мир, мы не теряем оптимизма и на счет своей доли, а потому есть к ужину бутылочка водки и закуска, которой можешь и ты отведать. Может и у тебя припасена бутылка – тогда будь здесь как хозяин!
 - Нет, Максимыч, – ответил Михаил Ефимович, - бутылки у меня сегодня нет, но есть кое-что получше: телефон, по которому можно позвонить даже в Белоруссию - как ты хотел!
 - Неужели правда? – удивился Учитель, но увидев в руках Михаила Ефимовича мобильный телефон, осекся и спросил: - Как же мне позвонить, если номера не знаю?
 - Я думал об этом, - ответил Михаил Ефимович, - надо позвонить тому, кто знает, например, телефон твоей внучки.
 - Не хочу я ей звонить, - уперся Учитель, - да и номера её телефона я не знаю – он в моем телефоне был, который я не взял с собой в Москву – так обиделся, что не хотел никаких контактов с ней.
 - Тогда позвони в школу, где ты работал: телефон школы наверняка должен помнить. Пусть кто-нибудь из твоих знакомых узнает про внучку твою и про телефон твоей сестры в Белоруссии. Пусть потом перезвонят тебе сюда или ты сам им перезвонишь позже.
 - И то, правда, - согласился Учитель, - но время уже пять часов вечера, вряд –ли в школе кто-то есть, однако телефон я помню: столько лет по нему звонил из дома, когда жена была ещё жива.
- Значит, у тебя есть домашний телефон внучки, если она живет в твоем доме, а ты говоришь, что не знаешь номера, - удивился Хромой, слушая их разговор.
 - Нет, домашний телефон я снял: долго говорить не с кем, а короткие сообщения дешевле и удобнее делать по мобильнику, как говорит молодежь, - отвечал Учитель, взяв телефон Тихого в руки.
 - Звони, звони в школу, - настаивал Михаил Ефимович, - может кто и есть на месте.
 Учитель набрал знакомый номер и стал ждать. После нескольких гудков кто-то взял трубку и женский голос спросил: кто звонит и что нужно? Был конец августа и школа готовилась к приему учеников, а потому дежурный учитель уходил позже.
Учитель представился и удивленный женский голос воскликнул: «Алексей Максимович! А мы вас совсем потеряли! Говорили, что вы в Москву уехали, но даже ваша внучка не знает, где вы! Как вы живете? Как Москва? Я - Берестова Нина Ивановна, по русскому языку. Помните?
 - Конечно помню, Ниночка, - отвечал Учитель,- Москва живет по- всякому, приеду, как-нибудь расскажу, а пока мне нужен телефон внучки: был, да я его потерял вместе с телефоном. – солгал Максимыч своей знакомой учительнице.
 - Ничего, сейчас найдем вашу внучку, - успокоила его учительница. Она недавно звонила в школу, узнать – не объявлялись ли вы и оставила свой телефон, чтобы вы позвонили ей, если объявитесь. Где-то был здесь записан в журнале.
 Вы сами-то не собираетесь возвращаться назад в школу? У нас сейчас новый директор, прежнего - который вас уволил, тоже уволили за махинации с ЕГЭ. Сейчас как раз нет учителя истории – давайте возвращайтесь к нам. Вот и телефон нашла, – продолжала учительница и продиктовала номер.
 - Подождите, я запишу,- попросил её Учитель и, прикрыв ладонью мобильник, спросил ручку. Бомжи удивились его просьбе, однако, ручка нашлась у Тихого, который носил её в кармане пиджака неизвестно зачем – записей он никогда не делал, как и остальные.
  Максимыч взял ручку, записал на газете телефон своей внучки, поблагодарил учительницу – обещая приехать, и выключил телефон.
 Некоторое время он сидел молча, обдумывая происшедшее событие.
 - Ну, что, Максимыч? – спросил Хромой, который слышал только отрывки разговора, - нашел внучку?
 - Да, нашел, вот номер её телефона, - ответил Учитель, показывая на газету, - только ни к чему всё это: не могу я простить ей, что выгнала меня из дома!
- Брось злиться, Максимыч,- продолжал Хромой, - девчонке было семнадцать лет, мало- ли, что могло ей тогда взбрести в голову, а сейчас сама начала тебя искать: звони сразу, не ерепенься!
- Давай, давай, Максимыч – куй железо, пока горячо,- подхватил Иванов, - звони внучке, пока телефон в руках.
 Учитель помедлил, но набрал номер телефона, записанный на газете. Раздались гудки, потом девичий голос спросил: - Кто это?
 - Это я, Наденька, дед твой, звоню из Москвы, узнать – как вы живете? – ответил Учитель, покраснев от напряжения.
 - Куда же ты пропал, дед, - вдруг заплакала девушка,- я тебя везде искала, но никто не знает, куда ты делся. Говорили, что в Москве живешь у сестры, но там ответили, что не знают такого и сестра твоя умерла давно. Я думала, что и тебя уже нет в живых, - всхлипывая, говорила внучка.
 -Ты же сама не пустила меня на порог моего дома, а теперь говоришь, что искала, - напомнил Максимыч.
- Что ты, дед! Это меня муж мой научил, чтобы ты не мешал нашей жизни, ведь я тогда беременная была и сама не понимала, что делаю, а ты сразу уехал.
 Потом у меня родился сын – правнук твой, с мужем мы разошлись: он хотел твой дом продать, переехать к его матери, а деньги вложить в дело. Я не разрешила твой дом продавать, да и изменял он мне – как и все торговцы.
 Давай, дед – возвращайся домой, будем жить вместе. Мать иногда заходит, когда трезвая: всё обещает бросить пить и к внуку тянется, но я сказала, что дам ей внука, когда бросит пить совсем. Приезжай дед скорее – мы соскучились по тебе!
 - Как же мы жить будем – я же безработным буду: в поселке работы не найти! – спросил Максимыч внучку, растерявшись от её предложения.
- Ничего, дед! Проживем как-нибудь, я работаю немного, ребенка оставляю на соседку – ты её помнишь, Анна Васильевна, муж алименты небольшие платит на сына, огород свой, а ты будешь с внуком сидеть вместо соседки: другие живут, и мы не пропадем. – убеждала внучка Максимыча.
 - Ладно, подумаю и позвоню, только это телефон не мой – сюда не звони. Прощай, поцелуй правнука, как его зовут-то?
 - Алёшей, в честь тебя – это я настояла. Жду тебя дед, целую и обнимаю. Не пропадай больше, мы ждем тебя с Алешей - сказала внучка, и Максимыч выключил телефон.
 Наступила тишина. Присутствующие, пусть и не полностью, но слышали весь разговор и теперь ждали ответа от Учителя.
 Алексей Максимович долго и неподвижно сидел со слезами на глазах, сжимая в руке замолчавший телефон.
 - Ну, что, Максимыч, поедешь домой? – нарушил затянувшееся молчание Хромой, - будь у меня внучка с правнуком на руках, я бы здесь не околачивался по развалинам.
 Выходит, что я напрасно мучился здесь, в Москве, целых два года, - с горечью вымолвил Максимыч, отдавая телефон Михаилу Ефимовичу, - спасибо тебе, Тихий, за этот звонок.
 Буду теперь собираться в дорогу. Надо помыться, одеться, да и кое-какие подарки купить, а как всё это сделать – ума не приложу. Привести себя в божеский вид и то негде, да и денег даже на дорогу нет.
 - Ничего, Максимыч, поможем, - сказал Иванов, откупоривая бутылку водки и разливая её по трем стаканчикам, - будем побираться у церкви и на улице, водку покупать не будем – глядишь, через недельку-две и скопится сумма на дорогу и на зайчика правнуку.
 - Костюм я дам, - сказал Михаил Ефимович, - у меня есть чистый и почти новый, там - на чердаке, и размер подходящий. Помыться, наверное, в бане надо – просто так эту грязь не смыть: там и переодеться и сразу ехать, чтобы не провоняться этим ароматом.
 - Что же я скажу там, когда приеду? – размышлял Учитель, - сказать, что жил в Москве по подвалам и чердакам и рылся в мусорных баках, как им показывают бомжей по телевизору, нельзя: люди этого не поймут – я же учитель, а учителей там всё ещё уважают. Хотя учителя и нищенствуют сейчас, но нищенствуют с достоинством и не побираются.
Ты скажи, что работал охранником на стоянке автомобилей – там же и жил в каморке, потому что без жилья и в твоем возрасте в Москве не устроиться ни учителем, ни врачом – тогда поймут. Да ещё скажи, что сестра твоя умерла, потому и пришлось помыкаться, - посоветовал ему Хромой и добавил, - давайте выпьем за удачу, что подвернулась Учителю, за его возвращение домой к нормальной человеческой жизни и, чтобы нам тоже повезло!
 Тост был принят и водка выпита.
- Видишь, Учитель, - продолжал Хромой, - не поверил ты внучке и получил два года бродяжничества по Москве, хорошо ещё, что не убили, как Черного. А разобрался бы на месте и никуда, быть может, уезжать бы не пришлось.
- Действительно, я говорил только с мужем внучки, торговцем, а самой внучки ни разу не видел. Торговец говорил, что она уехала к его матери, чтобы познакомиться со свекровью, - вспоминал Учитель свой отъезд в Москву.
В России ещё не весь народ испорчен демократией – остались порядочные люди, особенно в глубинке, - размышлял Хромой, - молодежь, конечно, озверела от такой жизни и готова топтать всех подряд, ради места под солнцем, которого она не видит и вряд - ли увидит в будущем.
 Но это в Москве, а в отдалении от неё испортились только торговцы, чиновники и всякие держиморды, а прочие люди ещё сохранили участие и сочувствие к людям – особенно, когда по-соседски. Давайте, выпьем за освобождение Учителя из московского плена. Амнистия тебе вышла, Максимыч, так что больше не суйся в Москву.
- Спасибо, Хромой, за доброе слово, - отвечал Учитель, - хватит воевать с судьбой, поеду доживать домой, да нянчить правнука. Может быть и с детьми отношения наладятся – как знать!
 Один телефонный звонок дал мне надежду на перемены в жизни. Может и тебе, Тихий, связаться с родиной, узнать, что к чему – ты же собираешься вернуться туда, как только оформишь пенсию. Может не стоит ждать – зима на носу, а в Москве для бомжовой жизни зима не пригодна. Попадешь в морозную ночь на улицу, замерзнешь и конец всем твоим планам.
 Михаил Ефимович повертел в руках телефон и, наконец, решился: - Была – не была! Позвоню соседке матери, узнаю, как там дела с моей квартирой: после смерти матери я ей не звонил и вообще, как-то забыл о своем поселке и материнской квартире.
 Он набрал номер, который сохранился в памяти телефона. Раздались гудки, потом девичий голос спросил: Кто это? Михаил Ефимович спросил Веру Васильевну и девушка крикнула кому-то: «Бабушка, кто-то тебя спрашивает на телефон»! Потом, другой женский голос снова спросил: Кто это?
 - Я, Михаил, сосед ваш, сын Марии, которая умерла два года назад, - ответил он.
- Миша, здравствуй, - почти закричал телефон, - что же ты не звонил! Я тебя искала и звонить хотела, но потеряла твой номер, что оставила Мария, а этот телефон внучки и она стерла твой номер.
  Дом твой стоит. Я весной протапливаю его, чтобы плесень внутри не заводилась и за газ плачу – накопилось рублей на триста. Из налоговой инспекции приходят извещения по налогам за дом и участок. Тоже рублей пятьсот накопилось, надо уплатить до декабря, а то грозят продать квартиру за долги. Надо тебе приехать, Миша, и всё уладить.
 В доме я иногда убираю пыль и чтобы моль не заводилась, так вот, в шифоньере я нашла под бельем сберкнижку твоей матери с завещанием на тебя. Там больше чем шестьдесят тысяч рублей. Приезжай и получишь. Как сам-то живешь в своей Москве? Небось забогател, если домой не звонишь и квартирой своей не интересуешься! Говорят, что у вас там жить страшно – по телевизору показывают, а у нас тихо и спокойно, только работы никому нет и мужики, многие, ездят в другие города на заработки.
 - Позвоню и приеду скоро, - сказал Михаил Ефимович и хотел ещё что-то добавить, но спазма сжала горло, связь прервалась – закончились деньги на телефоне и он замолчал в ошеломлении от полученного известия.
 Оказывается, мать копила ему деньги! Копила из своей нищенской пенсии, сама живя впроголодь! Копила, наверное, много лет – ничего не говоря ему.
-Что, Тихий, и ты, как я услышал, получил хорошие известия из дома? Наверное, вместе будем уезжать из Москвы? – спросил Учитель, но Михаил Ефимович продолжал сидеть молча и неподвижно, глядя на замолчавший телефон. Потом он встал и прошел в соседнюю комнату, прикрыв за собой сломанную дверь.
Пусть побудет один, - остановил Учитель однополчан, - я тоже хотел бы побыть одному, но не получилось.
 Войдя в свою комнату, Михаил Ефимович упал ничком на лежанку и беззвучно зарыдал. Его мать, которую он бросил одиноко жить и одиноко умирать, протянула ему материнскую руку помощи, оттуда - после смерти, и обеспечила надеждой на прекращение его неустроенной жизни в ненавистной, теперь и ему, Москве.
 Мать всегда считала его жизнь в Москве бесполезной и бессмысленной, особенно, после развода с женой Саной. Он вспомнил, что за тридцать лет, после смерти отца, он навещал мать всего три раза, не считая похорон, и никогда мать не была у него в Москве: Сана не хотела видеть его мать – простую и необразованную женщину у себя дома. А потом, когда он переселился в комнату коммуналки, он сам не приглашал мать навестить его, потому что стеснялся своего положения
 Помнится, несколько лет назад, когда он посетил мать, как оказалось, в последний раз, она подошла к нему, однажды, после ужина, присела рядом на диване и, проведя рукой по его голове, сказала: «Что ты, Миша, держишься за эту Москву! Чувствую, что не принесет она тебе удачи. Вернулся бы домой, сынок: жить есть где, глядишь, и женщину себе подыщешь порядочную, может, и внуков дождусь.
 Возвращайся домой, плохо мне здесь одной жить – родных нет и знакомых, кроме соседей, не осталось, а ты вернешься, и заживем вместе.
 Вот и Надя, которая была когда-то твоей девушкой, разошлась с мужем и живет сейчас одна с сыном. До сих пор она любит тебя – уж я-то знаю, сердце матери не ошибается. Пусть у неё и ребенок – что такого? Она порядочная женщина. Не хочешь – другую найдешь: у нас женщин, лет под тридцать, много одиноких осталось в поселке.
 Как наступили эти проклятые времена, то ребята разъехались кто-куда, а многие и за границу уехали счастья искать, да никто его не нашел на чужбине, как и ты в неродной тебе Москве. Ты не старый ещё, вполне можешь семьей обзавестись, а я помогать буду, чем смогу, - и мать прижалась к его плечу.
 Михаил Ефимович тогда работал охранником в банке, но искал работу по престижнее и ещё надеялся подняться с колен, воспользоваться завоеваниями демократии на торговлю и индивидуальную деятельность и потому, на просьбу матери, он ответил пустыми и ничего не значащими словами, что он устроится и в Москве: глядишь, и её к себе вызовет.
Мать ничего больше не сказала ему о переезде домой, лишь отказалась от домашнего телефона: звонить ей некому, а если понадобится позвонить ему, то можно с почты или от соседей – за плату, разумеется. Видимо, тогда мать и начала копить деньги сыну, всячески экономя и урезая свои расходы.
 Через несколько дней Михаил Ефимович уехал в Москву биться за удачу, а мать осталась доживать в поселке: одиноко и бедно. Он и звонил-то ей всего несколько раз на день рождения – если не забывал, но мать всегда звонила на его день рождения и поздравляла, но о возвращении домой больше не просила.
 Оставаясь временами без работы, он иногда думал о словах матери: действительно, можно продать комнату, а лучше сдать в наем, по сумасшедшим московским ценам, и на эти деньги жить вполне прилично с матерью. Может и работенку какую-то подыскать: учителем в школе или по сельскому хозяйству – он же агрохимик по образованию.
 Но дни и годы мелькали в тщетной суете московской жизни, а бросить пустые надежды и уехать – у него не хватало решимости. Пролетели годы, матери не стало, и он забыл о своем поселке и своей квартире в нём, но сегодня мать вновь предложила вернуться на родину, отдавая свои скромные накопления блудному сыну на обустройство и спокойную жизнь в родном доме и родном поселке.
 - Мерзавец я, мерзавец, - беззвучно всхлипывал Михаил Ефимович, уткнувшись в кусок поролона, служивший подушкой, - бросил мать одну, польстившись на посулы жены Саны и её папаши о легкой столичной жизни, стеснялся матери: не навещал её и не приглашал к себе – всё надеялся, что ещё немного и придет ко мне успех и богатство, а в итоге прожил жизнь впустую.
 Не построил дом, не родил сына и не посадил дерево: не сделал ничего, чем мог бы не гордиться даже, а хотя бы не стыдиться – пустая и бессмысленная жизнь одинокого человека, среди жирующей и алчущей стаи шакалов, рвущих на куски человеческие судьбы ради своего насыщения. Но алчность ненасытна и конца такой жизни не будет, по крайней мере, для меня.
 Надо уезжать отсюда и как можно быстрее: туда, домой, к матери – она, оттуда, с небес, в очередной раз простит меня и поможет. Да, надо уезжать следом за Учителем – не зря, наверное, мы вместе получили хорошие известия из дома
 Приняв такое решение, Михаил Ефимович успокоился и незаметно уснул, тщетно пытаясь вспомнить мать ещё живой.
                                         XV
 Утром, после скудного завтрака, обитатели решали: как снарядить Учителя в дорогу домой. Хромой предложил всем и сразу начать с осмотра мусорных баков в поисках одежды и обуви для Учителя.
 Иванов звал всех на рынок, где можно было разжиться едой и собирать подаяние на дорогу. Михаил Ефимович не участвовал в споре, но высказал пожелание соратникам при осмотре мусорок собирать книги, которые могут дать реальные деньги при продаже.
 Наконец, Учитель прекратил спор, как всегда обосновав своё предложение.
 - Мы, с Хромым, пойдем на рынок, - предложил Учитель, - утром идет бойкая торговля едой, покупатели – в основном пожилые люди: они и подадут нам и еды и денег, пусть понемногу каждый, но кое-что собрать получится, как всегда.
 Иванов пойдет к церкви, как раз успевает у утренней службе – там, на выходе, постоит с кепочкой в руках – наверняка старушки что-нибудь да бросят на подаяние.
Тихий, как всегда, сам по себе со своими книгами: он лучше нас знает, что и как делать.
Вечерком все вместе пройдемся по дворам новых домов: сейчас мусор уже вывезли, а если где и остался – то остался до вечера и за день пополнится, тогда и поищем, что может пригодиться.
 Порешив так, как предложил Учитель, все разошлись по своим рабочим местам, чтобы вечером встретиться здесь снова. Михаил Ефимович взял свои книги, которые не успел распаковать вчера из-за известных событий с телефонными звонками, и пошел на свою ближайшую торговую точку, поблизости от церкви, где сегодня будет работать Иванов. С собой он прихватил бутылочку воды и кусок хлеба.
День прошел незаметно, и когда схлынул вечерний людской поток, Михаил Ефимович вернулся в заброшенный дом. Его выручка за день составила двести рублей, сто из которых он истратил на покупку лапши, одну упаковку которой съел в обед сам, попросив кипятка у торговца шаурмой. Вторую сотню он положил на телефон, чтобы позвонить, если понадобится, или услышать звонок себе или Учителю из дома. В итоге он истратил все деньги, ничего не отложив на поездку Учителю.
 - Мать бы ухитрилась оставить немного денег на задуманное дело, - думал он, входя в обитель товарищей, которые ещё не вернулись с промысла.
Ближе к вечеру вернулись и остальные. Их промысел тоже не был обильным, но они собрали сотню рублей, имевшихся в наличии, подсобрали еды на ужин и нашли в контейнере рюкзак, кроссовки и несколько книг для Михаила Ефимовича.
 Обменявшись мнениями о прошедшем дне, все признали, что он был вполне удачен: и денег немного собрали, и едой запаслись на завтра. Михаил Ефимович предложил ужин из лапши, но разогреть её было не на чем и негде.
Иванов прошелся по квартирам подъезда и нашел жестяную банку, в которой вполне можно было подогреть воду. Друзья решили разжечь небольшой костер в соседней квартире, окна которой выходили на пустырь, чтобы не привлекать внимание прохожих дымом: увидев дым, кто-нибудь мог позвонить о загорании в заброшенном доме, что им было совсем не нужно
 В итоге, воду подогрели, лапшу съели и Иванов сказал, что теперь всегда будет ужинать горячей пищей – надоело есть всухомятку, запивая холодной водой.
-Была бы водка, тогда закусывать можно и холодной едой – на то она и закуска. А без водки еда должна быть человеческая, горячая: мы же не собаки, чтобы есть только холодную пищу, - пояснил Иванов, закуривая сигарету.
- За недельку соберем рублей пятьсот, и я поеду на перекладных, электричками: здесь и ехать-то часов восемь на поезде, потом на автобусе два часа, - сказал Учитель, откинувшись в кресле. – Вам спасибо, но если в тягость, то я сам себя соберу в дорогу. Хотелось бы успеть к началу учебного года: вдруг удастся устроиться на работу учителем, как говорила моя знакомая учительница вчера по телефону. Тогда и внучке я буду в помощь, а если что не так, то сниму комнату – у нас это дешево, не то, что в Москве.
- Как же ты без подарка приедешь к внучке? – спросил Иванов, - придется рассказать, что бомжовал без денег.
 - Нет, нет, - возмутился Учитель, - это говорить никак нельзя. Скажу, что деньги вытащили на вокзале, когда билет покупал. А насчет подарка – так он есть.
 Понимаете, друзья, - обратился Учитель к присутствующим, - есть у меня заначка на черный день, которая хранится там, в доме, в который меня не пускали. Когда началась вся эта заваруха, рынок и капитализм, первыми наверх вылезли всякие преступники и человеческие отбросы: даже у нас в городке стали лазить воры по домам и красть всё ценное.
 Мы с женой, тогда собрали все золотые вещи, что были у нас в семье и спрятали их в доме так, что чужой не найдет никогда. Дом-то у меня кирпичный и пожар ему не страшен – до конца не сгорит. Жена, как строитель, всё строила из негорючих материалов: бетон и кирпич и никакого дерева и пластика.
И много вы золотишка подкопили? – поинтересовался Иванов.
 - Много, не много, но на первое время хватит, - ответил Учитель, - понимаешь, Иванов, была такая жизнь при Советской власти, что простые люди могли покупать золотые вещи себе или в подарок, не экономя на еде. Зарплата учителя, моя зарплата – была 150 рублей и у жены столько же, но смогли мы и дом построить, и мебель купить – даже машину «Запорожец» купили, пусть маленькая, но для села в самый раз. И золотишко, как ты говоришь, иногда покупали друг другу в подарок.
- А что? – Дом у нас свой, платили только налог на дом – около пяти рублей в год, - продолжал вспоминать Учитель свою прежнюю жизнь, - отопление газовое – ещё 10 рублей в месяц, водопровод – 2 рубля, туалет свой – раз в два месяца я вызывал машину для откачки нечистот, ещё 5 рублей.
 Еда тоже стоила немного: мясо- 2 рубля за килограмм, масло – 3,5 рубля, сахар – 1рубль, хлеб – 20 копеек буханка, да и не нынешнего, а хорошего хлеба. И всё остальное, хорошего качества и без химии, стоило примерно также.
 В кино сходить, билет стоил у нас 30 копеек, автобус по поселку ходил – 5 копеек, в город съездить – 2 рубля на автобусе, хороший костюм -100 рублей.
 Овощи и фрукты: яблоки, слива, малина, смородина, картошка, морковь и прочее – росли в огороде, можно было и живность держать, но от свиней запах по двору, поэтому жена держала только кур, чтобы яйцо своё было.
Вот и прикидывай, Иванов, как мы жили. Школа, больница – всё было бесплатно и. главное, что этого было в достатке в начале 80 –х годов. Тогда мы и дом свой новый строить начали и построили.
И учтите, что нынешний рубль он гроша ломаного советского не стоит, то есть меньше чем полкопейки. Что можно купить сейчас на рубль? Ничего. А на советскую копейку можно было купить коробок спичек, попить газированной воды; на две копейки купить газету или позвонить по таксофону; за три копейки проехаться на трамвае или попить лимонада и кваса и так далее.
         Потом уже, когда появился этот гад, Горбачев, всё начало куда-то пропадать: и продукты, и товары. Помню, в 1990-м году купили мы цветной телевизор за 700 рублей, а потом и холодильник сменили, на новый – за 500 рублей: это считались очень дорогие товары.
 Пришлось записаться в очередь и ждать целый год, прежде чем купили. Все товары и продукты были отечественного производства и хорошего качества. Конечно, одежда была не писк моды, но вполне приличная и для всех возрастов, а детские вещи вообще стоили копейки – их дотировало государство.
 Потом уже, после ельцинского переворота, прочитал в газете, что горбачевцы начали гнать товары и продукты на продажу за границу по смешным ценам, чтобы была их нехватка в стране, народ стоял в очередях и возмущался, а предатели и ренегаты спокойно уничтожали советскую власть.
Помнится, что в нашем городке был маслозавод, который в летние месяцы производил до двадцати тонн масла в сутки. Так вот, уже через два года правления Горбачева, с 1987 года, как говорил мне бывший директор этого завода, всё масло стало упаковываться в картонные ящики с надписью «Made in USSR» и вывозиться за границу. Наверное, то же делалось и с другими товарами и продуктами.
 В тот год, когда мы купили телевизор, узнаю, что только в Турцию и за бесценок было продано полмиллиона телевизоров и столько же холодильников в Англию. Недаром Горбачев как-то похвалялся, что его целью было уничтожение советской власти и это ему удалось, пока мы стояли в очередях, которые горбачевцы и устроили для народа.
 Ну, а при ЕБоНе всё уничтожили под корень: лишь бы ничего советского не осталось. Где теперь наши телевизоры, холодильники, еда и прочее? Нет их: уничтожили производство и теперь кормимся от продажи нефти и газа.
 До Горбачева - этого пятнистого чёрта с сатанинской отметиной на лбу, я, учитель, мог купить жене золотое украшение: кольцо, сережки или цепочку с кулоном – рублей за сто каждое, а можно и подороже.
 Вот и считай, Иванов, нашу советскую зарплату в те советские времена и сопоставляй с ценами, что я тебе назвал. Ты вырос, когда всё это уже уничтожили и наши враги вбили молодым людям в головы, что мы жили нищими, голодными и почти все сидели в тюрьме.
 Подлое это враньё прошлых и нынешних врагов Советской власти. Я уж не говорю об уважении к человеку труда. У учителей и врачей зарплата, конечно, была небольшая, но были ещё почет и уважение от людей.
 Я считаю, что когда снова наступит народная власть и изгонит всех этих предателей, рвачей и выжиг - как писал поэт Маяковский, когда снова будет всем хватать товаров и еды: в разумных, конечно, пределах, тогда основным стимулом труда будет не зарплата и доходы, а моральное удовлетворение человека от работы, уважение и почет.
Сейчас, во времена шакалов, человек ценится по его деньгам: чем больше у человека денег – тем лучше этот человек. Но неужели капитализм, когда одни грабят других по закону и есть лучшее устройство общества, что придумало человечество? Конечно, нет.
 И бомжей при советской власти почти не было. Хотя ты, Иванов, может и пропил бы в советские времена, всё что имел, но квартиру продать и пропить бы не смог – нельзя было, квартиру, полученную бесплатно от государства, то есть от Советской власти – продать и пропить.
 И о золоте, что мы спрятали с женой. Хотел я эти украшения детям подарить на совершеннолетие, но не получилось: сын стал выпивать и я опасался давать ему хорошие и дорогие вещи, например, крест с цепочкой, что мы купили и сыну и дочери ещё давно, чтобы потом подарить.
 Дочери, вообще, хотел все материнские украшения подарить, но тоже не привелось. Так и остались эти вещицы в тайнике, а теперь, глядишь, и пригодятся.
Буду понемножку продавать, и жить сам и помогать внучке с правнуком. Она хоть и не сказала вчера, как ей живется, но чувствую, что не очень хорошо. Все сейчас трудно живут в глубинке, кроме торгашей. Но вместе справимся – у меня теперь появился смысл в жизни и, надеюсь, что вместе выкарабкаемся. Может и сын с дочерью тоже найдут в себе силы исправить свою жизнь – я для этого ничего не пожалею.
 У меня дочка родила в шестнадцать лет – как раз было мутное время, теперь и внучка мамой стала – я ещё не дожил до пенсионного возраста, а уже прадедушка: как жизнь бежит. – Учитель умолк, а его товарищи задумались о сказанном.
 Михаил Ефимович тоже вспомнил 1980 –й год: он тогда учился уже в аспирантуре, куда поступил не совсем честно, по комсомольской протекции, чтобы не уезжать из Москвы.
Аспирантская стипендия в 90 рублей и жизнь в общежитии в комнате на двоих были, конечно, далеки от коммунизма, о котором говорил Учитель, но вспоминая сейчас те давние уже годы, Михаил Ефимович помнил свои надежды на успешное устройство своей профессиональной карьеры, личной жизни и твердую уверенность в исполнении этих надежд.
 Наверное, всё так бы и исполнилось, но он решил ускорить своё устройство в Москве женитьбой по расчету на дочери своего научного шефа, что, в итоге, и привело его через много лет, к обитанию на чердаке заброшенного дома.
 Впрочем, если бы не крушение Советской власти и того устройства общества, которое тогда было, он, вероятно, жил бы сейчас жизнью благополучного мещанина и средней руки научного сотрудника.
 Хромой вспомнил, что в этот год он работал после окончания института инженером в проектной организации, зарплаты хватало на личную жизнь, а квартира родителей, летом, была в полном его распоряжении с женой, когда родители уезжали на дачу. Действительно, ему не надо было ни о чем думать, кроме добросовестного отношения к своей работе, старания к которой он, однако, не проявлял.
 Иванов в те годы поступил работать на завод после окончания профессионального училища, где получил специальность слесаря – инструментальщика. На заводе ему дали место в общежитии, в комнате было ещё двое ребят старше его по возрасту, которые и приучили его, постепенно, к употреблению вина по всякому поводу и без повода.
 И далее его жизнь легко покатилась по проложенному руслу: женитьба – ребенок – получение жилья – бытовое обустройство и обязательный стакан портвейна, а затем и водки, после окончания заводской смены. И так бы всё и продолжалось до скончания жизни, если бы не переворот власти в Москве, а потом уничтожение завода новыми хозяевами и разрушение привычного уклада жизни.
 - Ладно, хватит воспоминаний, - сказал Хромой, - ложимся спать, чтобы завтра продолжить сборы Учителя в дорогу домой.
 - Хорошо бы ко сну махнуть стаканчик водки, но не получается по нашим доходам, - вздохнул Иванов, укладываясь на ночлег.
 - Проводим Учителя, тогда и наскребем нам на стаканчик водки – так что потерпи, - успокоил его Хромой.

         XVI
 Прошло несколько дней. Артель бомжей старательно собирала выходное пособие своему товарищу для поездки домой.
 Хромой собирал милостыню у ворот церкви. Он пробовал несколько раз устраиваться у самого входа в церковь, но был гоним оттуда церковными служками, охраняющими свои церковные права на подаяние верующих.
 Поэтому он устраивался вне церковной территории, слева от ворот и, положив кепку на асфальт, терпеливо простаивал там с утра и до вечера, с перерывом на обед, который совершал в одиночестве в их убежище, где и отдыхал час – другой.
Учитель с Ивановым методично обходили мусорки и уличные урны в поисках бутылок и жестяных банок из-под пива и прочих напитков, которые потом сдавали в пункт приема, располагавшийся за рынком. Иванов успевал и пробежаться по рынку в поисках торговых отходов продуктов, которые лавочники выбрасывали в мусорные контейнеры. К вечеру он собирал достаточное количество еды, вполне пригодной к употреблению, которой хватало всей артели на ужин и завтрак.
 Михаил Ефимович торговал у остановок транспорта книгами, запасы которых ему пополняли товарищи при своих обходах мусорных контейнеров вблизи жилых домов.
 Все собранные средства бомжи передавали ему: как непьющему человеку, который случайно не прогуляет общественные деньги. Чтобы не рисковать, Михаил Ефимович носил деньги с собой, а потому переселился временно жить к товарищам, взяв с чердака мыло, тряпки и бритву, чтобы поддерживать свой вид, как благочестивого продавца книг.
За эти несколько месяцев бездомной жизни, его волосы отрасли и он, с зачесанными назад волосами был издали похож на поэта или артиста, какими их показывали раньше в кино. Это, по-видимому, способствовало успеху торговли и пополнению собранных средств, основную долю которых и обеспечивала его книготорговля.
 Через неделю собранная сумма превысила две тысячи рублей, что вполне хватало на билет для поездки Учителю домой. На очередном вечернем совещании, бомжи решили завтрашний день посвятить сборам и через день отправить Учителя в дорогу домой.
 Утром следующего дня, перекусив остатками еды, принесенной Ивановым с рынка, начались сборы Учителя в дорогу. Собирать вещи, конечно, не приходилось – всё, что было на нем и составляло его гардероб, но была задача потруднее: надо было привести Учителя в обычный вид обычного человека, а именно – помыть, подстричь и переодеть в чистую одежду.
Начали думать: где Учителю вымыться? В баню не пустят, да и дорого, здесь холодной водой не вымыться так, чтобы избавиться от специфического запаха бездомной жизни, что пропитал их всех, кроме Михаила Ефимовича, как бы насквозь.
 Хромой посоветовал пойти на ближайшую стройку жилого дома и там попроситься у строителей помыться – хотя бы одному. Так и порешили. Иванов посоветовал прихватить бутылку водки, чтобы просьба была убедительнее, что и было сделано по дороге.
 Поход до ближайшей стройки был недолог: тут и там между старыми домами торчали башни новостроек, которые втискивались вместо скверов и дворов внутри кварталов – это была знаменитая лужковская точечная застройка, при которой, не спрашивая жильцов, им под окна вставляли новые дома для продажи квартир обеспеченным людям.
Артель бомжей обошла несколько строек, но безрезультатно: в недостроенных домах строителям самим негде было вымыться, а в домах, где уже производилась отделка квартир по заказу владельцев, ремонтники, в основном, азиаты, боялись без разрешения хозяев впустить грязных бомжей в дом.
 Учитель сказал, что пойдет мыться в жилище холодной водой или разведет костер, согреет воды и помоется, но в таком виде, как есть, он домой не поедет.
 Тогда Иванов предложил пройтись в старые дома. -Зачем? – удивился Хромой.
– Пойдемте, увидите, - настаивал Иванов, - не знаете вы русского человека, хоть и интеллигенты.
Они зашли в ближайший квартал пятиэтажек и в первом же дворе увидели у входа в подъезд двух пожилых мужчин, маявшихся с похмелья. Иванов подошел к ним и спросил: «Кто из вас живет здесь»? Оказалось, что оба живут в этом доме, но в разных подъездах. – А кто живет один? – уточнил Иванов свой вопрос.
- Зачем тебе это знать, бродяга? – спросил местный житель.
 - Вот, товарищу надо помыться, чтобы домой вернуться в приличном виде, - ответил Иванов, - а за помыв мы заплатим бутылочкой водки, - и он показал из кармана горлышко бутылки, спрятанное до этого под свитером.
 Местные жители оживились и начали, наперебой, приглашать Учителя к себе: один из них жил в одиночестве, а у другого жена была на работе. Наконец, договорились идти к одинокому, чтобы избавиться от всяких неожиданностей.
 Михаил Ефимович передал Учителю пакет с мылом, мочалкой и полотенцем, а другой – с костюмом и рубашкой, которые он принес накануне со своего чердака. Вместо нижнего белья там лежал тонкий спортивный костюм, подобранный им по случаю и тщательно выстиранный ещё весной, в начале его чердачной жизни, но так и не пригодившийся ему. Вместо ботинок, Учителю подобрали кроссовки, одна из которых была с треснутой подошвой, но вполне пригодная для небольшого путешествия.
Учитель с хозяином квартиры скрылись в подъезде, а остальные расселись на скамейках во дворе у детской площадки, на которой не было никаких детей.
 Михаил Ефимович давно заметил в своей бездомной жизни, что дети заводятся только в новых домах, куда переселяются молодые и успешные люди. В старых домах советской постройки прозябают, в основном, пожилые люди и среднего возраста, дети которых выросли и разбежались кто-куда: кто за границу, кто на панель, а некоторые и в новые дома.
Через полчаса появился Учитель: вымытый и в чистой одежде, но заросший волосами и бородой, которые распушились от мытья и торчали клочьями во все стороны.
- Ты прямо, Карл Маркс, какой-то, - осмотрев Учителя, сказал Хромой, - надо тебе подстричься, чтобы походить на учителя истории.
 Бутылка водки была передана хозяину квартиры, который, на радостях от получения спиртного, предложил помыться и остальным.
 Предложение было принято и пока местные жители сидели и распивали водку, а Учитель отдыхал, наслаждаясь своей чистотой, трое остальных бомжей тоже помылись один за другим, входя и выходя из квартиры хозяина, дверь которой не запиралась и, судя по обстановке, из которой, даже при желании, нельзя было вынести что-либо ценное - по причине почти полного отсутствия вещей и мебели.
 Похоже, что хозяин квартиры занимался выпивкой всерьёз и надолго, а потому и отличался от бомжей лишь наличием жилья, с перспективой лишиться и его в ближайшем будущем.
 Последним помылся Иванов и бомжи покинули хозяев, но Иванов пообещался зайти ещё, когда подберет себе чистую одежду и решит начать новую жизнь, на что получил любезное приглашение хозяев двора заходить в любое время: при наличии бутылки водки.
Теперь Учителю надо было подстричься, что и было сделано в ближайшей парикмахерской, самой дешевой стрижкой за 250 рублей. Заодно подстригли ему и бороду машинкой, так что осталась лишь щетина трехдневного вида – какая бывает у бизнесменов из телесериалов.
Когда Учитель вышел из парикмахерской, товарищи его не узнали: перед ними стоял чистый и аккуратно подстриженный пожилой человек вида сельского учителя с правильными чертами лица, ранее скрытыми в зарослях бороды. Если бы Михаил Ефимович встретил его на улице, то ни за что не признал бы в нем своего коллегу по бездомной жизни, с которым провел много вечеров за разговорами на всякие темы.
Закончив эти дела, они пошли в свое убежище, а Иванов забежал на рынок в поисках съестного. Вскоре он появился на дому с пакетом еды и бутылкой водки, которую выпросил у знакомого лавочника в долг по случаю отъезда Учителя.
 Он предложил распить бутылку немедленно в честь отъезда, но Учитель отказался, чтобы после недельного воздержания, которое они провели собирая деньги, от него, завтра не разило бы перегаром. Хромой тоже предложил перенести выпивку на завтра после отъезда Учителя и отобрал бутылку у Иванова, который обиделся и замолчал на весь вечер.
 Учитель позвонил по телефону Михаила Ефимовича своей внучке и сказал, что через день приедет домой. Внучка обрадовалась и пообещала встретить его у автовокзала, и, если позволит погода, пройтись с коляской и сыном.
Они ещё посидели и поговорили ни о чем: вспоминать свою прошлую жизнь каждому из них уже не хотелось, обсуждать нынешнюю было ни к чему, а строить планы на будущее, которое уже наступило для Учителя – остальным было обидно с завистью.
 Михаил Ефимович предложил Учителю побриться окончательно, чтобы завтра появиться дома со вчерашней щетиной, но решено было сделать это завтра: гладко выбритый и чистый человек будет вызывать больше доверия у ментов, если будут проверять документы: паспорта у Учителя не было, а только ксерокопия, износившаяся на сгибах.
 Хромой посоветовал говорить при проверках, что он едет домой восстанавливать утерянный в Москве паспорт. Это предложение одобрили и улеглись спать.
 Как спал Учитель, неизвестно, но Михаил Ефимович долго не мог уснуть, пытаясь представить своё возвращение на родину и свою жизнь там, после многолетнего отсутствия, но так и не смог, потому, что забыл свою прошлую жизнь в поселке и не знал нынешней жизни людей – там, у себя на родине.
 В день отъезда, раньше всех поднялся Учитель. Он прошелся по подъезду, собрал обломки мебели, развел в соседней квартире небольшой костерок, согрел воды и начал бритье бороды безопасной бритвой, которую ему принес Михаил Ефимович из своих запасов.
 После бритья, помолодевший и посвежевший Максимыч присоединился к своим товарищам, которые уже встали вслед за ним и собирались завтракать, успев подогреть воды к чаю, на огне, разведенном Максимычем.
 Позавтракав, он засобирался в дорогу. Взяв рюкзак, он положил туда свежую рубашку, принесенную Тихим, зайчика и детскую книжку, подобранные на свалке, но совершенно новые и чистые, кепку – тенниску от солнца и пластиковый дождевик на случай непогоды, чем сборы и завершились.
 Михаил Ефимович передал Учителю все деньги, что они собрали за минувшую неделю, они присели на дорожку и отправились в путь к метро.
 Накануне они решили, что проводят Максимыча только до метро: ехать всем на метро до вокзала и обратно было дороговато для тощего кошелька Максимыча – это вам не советские времена, когда метро стоило пять копеек, но всегда можно было пройти и бесплатно, если попросить контролера. Сейчас везде поставили заборы, заслоны и ограждения - чтобы и мышь бесплатно не прошмыгнула.
 Максимыч решил ехать электричкой до самой дальней станции – Можайска, а там перебраться на другой поезд и добраться до Смоленска и оттуда в свой городок. Так было дешевле и для проезда на электричке не надо предъявлять паспорт.
 Электричкой он тоже решил ехать без билета, но для прохода на вокзал взять билет до ближайшей остановки, а дальше будет просить контролеров или возьмет билет в вагоне – всё равно получится дешевле.
Незаметно подошли к метро, попрощались, пожелали Максимычу легкой дороги, он сдержанно простился с остающимися товарищами и, напомнив им ещё раз телефон своей внучки, что они записали накануне, нырнул в дверь метро и исчез.
 - Пересеклись наши пути и разошлись навсегда, - подумал Михаил Ефимович, - Учитель, своими разговорами на всякие, казалось бы, ненужные нам темы, поддерживал в нас интерес к жизни, чтобы совсем уж не опуститься, как наши соседи – бомжи, что живут в этом же доме- коллективом из трех мужчин и одной женщины. Они всегда пьяные или обкуренные, какие-то невменяемые, пристают к прохожим, выпрашивая деньги, а женщина однажды оправлялась прямо на тротуаре, бесстыдно присев рядом с урной.
 - Ну что? Пойдем, вмажем водочки за отъезд Максимыча, - предложил Иванов, - надеюсь, бутылку никто не нашел, пока мы здесь размусоливали проводы. Если бутылку украли, то я повешусь от обиды, - весело закончил он в твердой уверенности, что его бутылка цела и её не найти даже с собакой – ищейкой.
 - Вы идите, а я пойду к себе на чердак, давно не жил там. Надо прибраться, а потом буду себе собирать на отъезд.
- Может помочь? – предложил Хромой, но Михаил Ефимович отклонил предложение, попросив собирать, при случае, книги, а он сам соберет, не спеша, денег на поезд: ему ехать дальше и денег нужно больше. Друзья не знали, что у него есть паспорт и в нем целая тысяча рублей: ещё две-три тысячи и можно уезжать по билету до конца.
 Они простились и разошлись по своим обителям: двое пить водку за отъезд Максимыча, а один на свой чердак, приводить мысли и вещи в порядок – как он привык.

                                         XVII
 Два следующих дня Михаил Ефимович, нехотя, занимался торговлей книгами и жил на своем чердаке, ожидая известий от Учителя, который обещался позвонить сразу по приезду. Михаил Ефимович хотел убедиться, что его товарищ вернулся к нормальной жизни, тогда и он начнет организовывать своё возвращение на родину.
 К исходу второго дня после отъезда Учителя, зазвонил телефон, когда Михаил Ефимович уже собирал с асфальта свои книги, и бодрый голос Учителя поприветствовал его и сообщил, что всё у него в порядке.
 Приняли радушно, обида у него пропала, внучка живет с ребенком в нужде, без постоянной работы, муж, бывший, помогает мало и он, Учитель, успел сходить в школу и поговорить о работе учителем. Его встретили благожелательно и новый директор, бывшая завуч – его знакомая, обещала согласовать прием на работу с районными чиновниками от образования: потому он и задержался со звонком. Напомнив свой телефон, Учитель попрощался и отключился: звонок из региона в Москву был дороговат для бывшего бомжа и его безработной внучки с ребенком на руках.
 Собрав книги, Михаил Ефимович пошел к товарищам Учителя, сообщить им об успешном возвращении их лидера – Максимыча, домой. Войдя в берлогу бомжей, он нашел их в распластанном состоянии, неподвижно лежащими на своих лежанках с лицами желто-зеленого цвета.
 Увидев вошедшего, Хромой привстал с лежанки и попросил принести воды – у них она закончилась. Взяв пустые бутыли, Михаил Ефимович спустился в подвал, нацедил воды из пожарного гидранта и принес наверх.
 Оба жителя уже сидели у стола и, взяв баллоны с водой, стали жадно пить прямо из них. Наконец, остановившись. Хромой сказал:
 -Понимаешь, Тихий, сегодня Иванов притаранил какой-то водки в пластиковой бутылке, мы выпили половину – остаток стоит там, на столе, и как начало нас выворачивать наизнанку: думали всё, конец, отравились метилом. Но ничего, обошлось, отлежались немного – только мутит и слабость. Говорят, что от отравления водкой – надо лечиться водкой: у тебя этого лекарства нет с собой?
 Михаил Ефимович сообщил, что водки у него нет, но есть активированный уголь в таблетках, который он всегда носит с собой: при той пище, чем они питаются, ему частенько приходится пить эти таблетки, чтобы остановить отравление – эти таблетки он рекомендует и им. Товарищи взяли по упаковке угля, и разом выпили эти таблетки – так измучила их неизвестная водка.
Отравление стало проходить, и друзья повеселели. Иванов сказал, что если сразу не померли, то будут жить, а с полгода назад, на том же рынке, менты изъяли машину водки с Кавказа: этой водкой, насмерть, отравилось несколько человек – она была на метиловом спирте.
 - Прав был Маркс, когда говорил, что нет такого преступления, на которое не пойдет капитал ради прибыли, - заметил Хромой, - вот и нас чуть не отравили из-за 50-ти рублей, что стоила та самая пластиковая водка. Давай – ка, я вылью её остатки.
 - Не надо, - остановил его Михаил Ефимович,- надо проверить, может она горит: тогда я на этой водке буду себе чай разогревать. А зашел я к вам, с известием от Учителя. Он доехал, поселился в своем бывшем доме с внучкой и даже пытается устроиться работать учителем, чтобы зарабатывать на жизнь себе и внукам.
 - Сколько там зарабатывает учитель? – спросил Иванов.
- Максимыч как-то говорил, что два года назад он получал учителем 5-7 тысяч рублей, - ответил Хромой.
 - Так и мы, бомжи, добываем из мусора, примерно, столько же, - удивился Иванов, - выходит, что учитель приравнен к бомжу!
 - Столько же зарабатывают врачи, а медсестры ещё меньше, - дополнил Хромой.
Я учился неважно, - продолжал Иванов, - но учителей уважал: что не спросишь, всё они знают, а теперь, их, как бомжей, смешали с грязью! Что же за страна такая у нас стала?
-Страна называется Россияния и, как говорит президент, у нас суверенная демократия, что означает: каждый сам за себя, а государство у нас само по себе и отделено от народа.
 В общем, банда негодяев захватила страну и глумится над людьми, защищая воров и проходимцев и опуская учителей и им подобных до уровня бездомных.
 - Не знаю, не знаю, как Максимыч будет с такой зарплатой учителя – если найдет работу, помогать внучке, - закончил Иванов.
 - Ничего, Иванов, - сказал Хромой, - главное они вместе и Максимыч больше не бомжует: есть там огород, да и пенсия у него через год будет – выкарабкаются как-нибудь.
 Нам бы выкарабкаться из этих развалин и водки отравленной больше не пить: хорошо Тихому, у него организм водки не принимает, а нам, что влезло – то и полезно. Кончать надо с такой жизнью, по примеру Учителя, - закончил Хромой и улегся снова на лежак – отрава всё ещё давала о себе знать.
 Михаил Ефимович остался с ними на всякий случай. Он вскипятил на остатках водки воды, заварил чай и дал друзьям по кружке горячего напитка и ещё по упаковке угля. Это помогло, и обитатели логова успокоились за свою жизнь, а Михаил Ефимович поужинал в одиночестве остатками еды, принесенной жильцами, но не съеденной по причине отравления.
Ночевать он также остался у друзей, чтобы с утра заняться книгами: несколько штук принес Хромой из своей вылазки по помойкам, стопка оставалась здесь с прошлого раза, и сегодня он принес – всё это надо было рассортировать и подготовить к продаже.

                                       XVIII
 Следующую неделю Михаил Ефимович усердно работал, чтобы скопить денег на поездку домой: наступил сентябрь, ночами на чердаке становилось прохладно, он кутался в старые одеяла, которые принес со свалок, отбирая книги.
 Но книг становилось меньше – видимо сезон ремонтов и чистки квартир закончился и жильцы оставляли квартирный хлам до будущей весны. Иногда моросил дождь, и торговлю приходилось сворачивать, а два дня назад ему не удалось выйти с чердака – весь день шел дождь. Он провел его в бесцельном сборе вещей, отбирая и перекладывая их, чтобы оставить здесь навсегда: в поездку домой он решил взять лишь самое необходимое, и приличного вида одежду, а уже на месте купить что-то к зиме, достаточно теплой в тех местах.

       Дважды Михаил Ефимович заходил к товарищам: однажды не застал их дома, где был полный беспорядок, а во второй раз оба приятеля были на месте и удалось пообщаться.
           Оказалось, что к ним, в отсутствие, заходили бомжи из соседнего подъезда, забрали всю еду и что-то из теплых вещей, а остальное раскидали и переломали, чтобы выглядело как вылазка наркоманов, которые иногда заглядывали в эти развалины, оставляя на подоконниках шприцы и пустые пивные банки. Хромой видел потом на одном из бомжей свой свитер, но пришлось смириться: тех было трое, а их осталось только двое.
           Иванов, пока был чист после помывки при отъезде Учителя, зашел к родственникам, которые обещали ему поискать работу с общежитием и через неделю он снова собирался навестить их.
          Хромой, тоже заходил к своей соседке насчет жилья, но она просила за комнату десять тысяч рублей в месяц – хотя и в два раза ниже, чем рыночная цена, но денег на задаток у него не было, да и работы, чтобы платить за жильё он так и не подыскал.
       От Учителя больше вестей не было, и Михаил Ефимович расстался с товарищами, обещая пригласить их к себе на чердак в следующий раз.
         Ещё неделя прошла в трудах и заботах по сбору денег для отъезда, но город не отпускал его: деньги собирались трудно и медленно и усердным трудом и экономией на еде он собрал чуть больше двух тысяч рублей, чего не хватало на билет по ж/д. даже с учетом той тысячи, хранившейся в его паспорте.
          Стало заметно холодать, особенно по ночам, но обещалось газетами скорое наступление бабьего лета, по окончанию которого Михаил Ефимович и планировал свой отъезд из Москвы.
        Действительно, через три дня потеплело, дожди прекратились и, по- летнему, яркое солнце пробивалось на чердак, сквозь запыленные стекла слуховых оконцев.
        Михаил Ефимович решил, что наступила пора прощания с Москвой, хотя прощаться оказалось не с кем: родных здесь у него так и не образовалось, товарищей тоже не наблюдалось – знакомые по работе давно от него отвернулись, а институтские однокашники сгинули бесследно за три десятилетия потрясений и так называемых реформ.
         Ему оставалось пойти и проститься с товарищами по несчастью, что он и поспешил сделать. Для посещения, у него давно хранилась на чердаке бутылка хорошей водки, купленная когда-то по случаю хорошей выручки от продажи книг.
           Взяв бутылку, пару банок консервов и купленный батон хлеба, он направился к убежищу остающихся в этом городе двух товарищей. В пути он, как это принято у деловых людей позвонил по телефону своей соседке домой и обрадовал её известием о своём приезде через два дня.
         Радость её была искренняя, учитывая долги за газ, что она оплатила для содержания его квартиры в полном порядке и теперь надеялась на благодарность, зная о завещании матери, а сумма сбережений была значительна для их поселка, живущего, в основном, на пенсии стариков и инвалидов.
         Несмотря на раннее послеполуденное время, Иванов и Хромой были на месте и яростно уплетали куски колбасы с хлебом, запивая их водкой из бутылки с сомнительной этикеткой: видимо, недавнее отравление ничему их не научило.
          Его появление они приветствовали молча, поднятием левой руки, свободной от стакана, который держали их правые руки, приближая ко рту. Выпив водки и зажевав её хлебом, Иванов сказал:
          -Привет, Тихий, а мы было подумали, что ты уже покинул нас, направляясь к родному очагу или пепелищу – как тебе будет угодно, так и назову. И долго ты ещё намерен ждать? Гляди, ударят холода, тогда ехать будет труднее, но ты, наверное, поедешь по билету – потому и не спешишь?
           Нет, по билету не получается: денег не хватало на покупку билета заранее, а сейчас вроде должно хватать, но билетов дешевых уже нет: начало учебного года, люди возвращаются из отпусков и спекулянты тоже не дремлют, поэтому придется ехать как и Учитель – на перекладных.
          До Рязани доберусь на электричке, а дальше как получится. Раньше, к каждому поезду прицеплялся один –два вагона с сидячими местами и эти вагоны назывались общими. Там были пассажиры, которым ехать недалеко, или у кого не хватает денег на плацкарт, например, студенты.
          Билеты в эти вагоны были совсем дешевые – я иногда ездил так домой на каникулы, когда учился в институте: возьмешь билет, заберешься на третью багажную полку под самый верх и доедешь до места, слезая, чтобы поесть и сходить в туалет.
            Сейчас таких вагонов нет, а жаль – бедных людей стало много, билеты дорогие и многие не могут даже навестить родственников: я тоже еду навестить могилы матери и отца.
          Вообще, цена билетов на поезда в СССР была проста и понятна: чем дальше ехать – тем больше скидка на билет. В плацкартном вагоне в отсеке едут шесть человек, а в купе – четыре, поэтому билет в плацкарт стоил в полтора раза дешевле, чем в купе, а в общем вагоне в отсеке сидело девять человек и потому, билет туда стоил ещё в полтора раза дешевле.
         Хватит о билетах. Вот зашел попрощаться: завтра уезжаю. Бутылку принес ради проводов, выпейте, чтобы дорога была легкой и дома всё сложилось как надо, - с этими словами Михаил Ефимович вынул из кармана бутылку водки, из другого – консервы из кильки и поставил на стол, рядом с хлебом, который он положил сразу, как только вошел.
          - Бутылка – это дело! – сразу повеселел Иванов, - сам видишь, что мы пьем неизвестно что: пьем и боимся – вдруг отрава какая-нибудь, как после отъезда Максимыча. Он больше не звонил тебе?
       - Нет, не звонил, - ответил Михаил Ефимович, - ему теперь не до нас: внучка и правнук при нём, надо на работу устраиваться, золотишка, как он говорил, надолго не хватит. Может, потом позвонит: только куда и кому: скорее из нас кто-то может позвонить – телефон-то внучкин у нас всех есть.
         - И то верно, - вмешался Хромой, - мы тоже отсюда будем сматываться: соседи- бомжи житья не дают: повадились к нам, как медведь на пасеку – нельзя оставить ни еды, ни шмотья.
          Всё утянут и ведь своих грабят, таких же, как и сами, но ни стыда, ни совести: видно у правителей наших научились воровству без предела, чтоб им пусто стало, - закончил Хромой и грязно выругался по поводу соседей – бомжей, которые в их отсутствие навещают это жилище и уносят всё, что может им пригодиться.
        - И куда собираетесь перебираться? – поинтересовался Михаил Ефимович.
        - Кто - куда, - ответил Хромой, - Иванову обещали родственники работу подыскать, может уже и нашли. Послезавтра выходной будет, и он собирается их навестить.
          Я тоже загляну к соседке насчет жилья – может, договоримся об оплате, после того, как работу найду. А завтра мы собираемся заглянуть к тем алкашам, где перед отъездом мылся Учитель, и тоже помыться, чтобы дела успешнее шли. Наверное, твою бутылку и прихватим для оплаты, как думаешь, Иванов?
         - Так и думаю, как ты предлагаешь. Сегодня допьем это пойло – кажется, уже не отравимся, а две бутылки сегодня – это будет многовато для завтрашних дел. Видишь, Тихий, сидим, перебираем тряпьё, чтобы переодеться в чистое после мытья, но ничего не осталось – всё утащили проклятые бомжи.
        - Давайте сходим ко мне на чердак, неожиданно предложил Михаил Ефимович, может и одежонку какую, присмотрите, а заодно, и моё убежище навестите – глядишь и пригодится.
         - Дело говорит, Тихий,- откликнулся Иванов, - пошли прямо сейчас, чтобы не тянуть, а еду и водку возьмем с собой: здесь бомжи могут украсть в наше отсутствие – вон, даже твоё лежбище, где ты, Тихий, спал, разорили и все тряпки и одеяла унесли.
          Не мешкая, все трое поднялись и пошли к Михаилу Ефимовичу на чердак, где и оказались через двадцать минут.
          - Хорошо ты, Тихий устроился здесь, - говорил Хромой осматривая чердак и жилой уголок Михаила Ефимовича, огороженный рекламной афишей на пластиковой пленке. Всё у тебя здесь есть, что нужно для жилья – прямо как на даче. Жаль, что не отапливается этот летнее убежище, тогда бы мы перебрались сюда от проклятых соседей – воров.
           - Там, внизу, в подвале проходит теплотрасса, если что, можно в холода прятаться,- подсказал Михаил Ефимович своим товарищам.
           - Ладно, спускаться будем – посмотрим, а сейчас давай Тихий стаканы, устроим твои проводы, - поторопил их Иванов, которому не терпелось допить водку свою, а если Хромой согласиться, то и вторую бутылку прикончить здесь же.
            Михаил Ефимович подал стаканы и остатки еды из своей продуктовой коробки - еду в дорогу, а именно: консервы, хлеб, лапшу быстрого приготовления «Доширак» и круг колбасы он уже упаковал в пакет, что лежал поодаль. Рядом стоял рюкзак, где были уложены две рубашки, брюки и пара свитеров, которые он брал с собой в дорогу.
           Чистая одежда в дорогу: костюм, ботинки, рубашка джемпер, плащ и прочие атрибуты одежды, лежали там же, на подстеленной пленке. Ненужный ему костюм, несколько засаленный, висел на вешалке, а под ним была стопка одежды, оставляемая им на чердаке. Эту одежду, и ненужную ему обувь он и предложил своим товарищам для завтрашнего банного дня.
      Они, не глядя, уложили вещи и обувь в пакеты, допили свою водку – вторую бутылку Хромой так и не позволил трогать, и собрались в обратный путь: Иванов опасался визита бомжей, а здесь оставаться было нельзя – не ночевать же на столетнем слое голубиного помета, поскольку лежанка была лишь одна.
          Михаил Ефимович пошел провожать гостей. Они вышли из полуподвала, обогнули дом и пошли по тропинке к виднеющимся за пустырем жилым кварталам. Проходя низину с ручьем и березой на берегу, он сказал, показывая на березу: «Весной, когда я лишился жилья и не видел для себя никакого выхода, именно на этой березе я хотел повеситься, но веревки не было с собой. Пошел искать веревку, облазил этот дом, поднялся на чердак и свалился там от гнетущей усталости, а проснувшись, понял, что ещё не всё кончено – можно пожить и на чердаке: так там и остался.
          Завтра кончаю свою московскую жизнь и уезжаю домой: возвращаюсь сам к себе – здесь я понял, наконец, что прожил бесполезную и бессмысленную свою единственную жизнь в поисках удачи и в борьбе за московское жильё, которых так и не добился, но потерял себя как личность и как человека. Надеюсь, остаток жизни провести на родине спокойно и без суеты среди таких же спокойных и рассудительных людей, не алчущих богатства любой ценой и довольствующихся хлебом насущным.
         Давайте здесь и простимся. Я пойду назад заканчивать сборы в дорогу, а вы идите вперед, и, надеюсь, тоже найдете выход из своей сегодняшней жизни».
          Они расстались на берегу ручья и Михаил Ефимович, ещё раз напомнив друзьям номер телефона своей соседки, и пожелав им удачи, повернул назад к своему чердаку, где собирался провести последнюю свою ночь в Москве, чтобы поутру спокойно отправиться в дорогу, ведущую к его родному дому.
XIX
          Михаил Ефимович возвращался на чердак, почти напевая и без привычной осторожности, а зря: издали, от заброшенного цеха фабрики за ним наблюдали трое парней – наркоманов.
         Он привычно спустился в полуподвал, поднялся на чердак, не закрыв люк, и сняв пиджак, прилег отдохнуть перед дальнейшими сборами.
         В наступившей тишине он вдруг услышал чьи-то шаги и, приподняв голову, увидел, как три фигуры одна за другой поднялись из открытого люка и направились прямо к нему. Михаил Ефимович едва успел вскочить с лежанки, как к нему приблизились трое парней, лет по восемнадцать, с изможденными лицами и лихорадочным блеском в глазах.
         Судя по их виду – это были наркоманы со стажем: таких он встречал, иногда, здесь на пустыре или у заброшенных домов, где проживали его друзья.
          - Ага, попался бомжара, - злобно сказал ближайший к нему парень со шприцем в руках, - мы, приличные люди, ищем там внизу местечко, чтобы ширнуться и полежать в кайфе, а здесь, какой-то бомж устроил себе курорт, обзавелся хозяйством и не приглашает в гости! Нехорошо это, не по- человечески, - продолжал парень, осматривая в чердачных сумерках его жилище.
          Михаил Ефимович сжался от дурных предчувствий. – Эх, старый я дурак, - подумал он, отодвигаясь от парней, – привел гостей прошенных, а за ними появились и непрошенные. Кто знает, что у них на уме? А вдруг, будет как с Черным? – он похолодел от ужаса, но спокойно и примирительно сказал: «Из дома выгнала жена, вот и решил здесь несколько дней перекантоваться, так что место скоро освободится и занимайте его, если нужно».
        - Не надо нам мозги пудрить, - сказал другой парень, перекрывая Михаилу Ефимовичу путь к выходу с чердака, - мы тебя здесь давно видим, когда приходим ширяться, но ты всегда исчезал незаметно и неизвестно куда, а сегодня друзей своих привел и сам на свет вылез - вот мы по следу и добрались до твоего логова.
        - Ладно, ребята, оставайтесь здесь, а я уйду, – сказал Михаил Ефимович, беря свой пиджак и делая шаг к выходу.
        - Стой, сказал! – крикнул парень со шприцом, - никуда ты не пойдешь, пока мы не разрешим, что вряд – ли.
        Михаил Ефимович рванулся к выходу, но парень со шприцом в руке схватил его за рубашку и с размаха всадил шприц ему в ногу выше колена. Игла вонзилась в мякоть ноги до самой кости. От нестерпимой боли Михаил Ефимович взвыл, но другой парень, ударом в голову сбил его с ног и крикнул: «Давайте веревку, свяжем этого шустрого дедка, чтобы не дергался, а там посмотрим, что с ним делать»!
        Веревки не было, но на глаза им попалось кольцо скотча, которым Михаил Ефимович иногда прихватывал пленку поверх книг, чтобы укрыть их от дождя. Этим скотчем парни скрутили ему руки за спиной и, завязав ноги, прислонили к балке в сидячем положении.
          - Отпустите меня, пожалуйста, - взмолился Михаил Ефимович, - я уйду и больше не появлюсь здесь. Я же в отцы вам гожусь, а вы оставайтесь – никто не потревожит вас.
         - Ну да, отпусти тебя, а ты ментов приведешь сюда или друзей своих, что недавно ушли, - недобро усмехнулся стоявший в стороне третий участник нападения. Может, когда и отпустим, но не сейчас, так что сиди и не рыпайся. Вы осмотрите здесь всё повнимательнее: может у бомжа есть заначка какая, а не найдем, будем пытать его, чтобы отдал все ценности. Ишь, сколько барахла натащил – точно, у него есть что-то про запас!
         - Нет у меня ничего, я же сказал: берите всё, а меня, старого, отпустите – что я вам сделал плохого? – чуть не плача, попросил Михаил Ефимович. Впервые в жизни он попал в такую переделку – недаром Учитель дал ему кличку – Тихий, угадав в нём бесконфликтного и осторожного человека, предпочитающего худой мир хорошей ссоре.
      - Заклей ему рот скотчем, Митяй, - сказал парень со шприцом, - когда надо будет – спросим, а пока пусть сидит молча.
        Михаилу Ефимовичу заклеили рот скотчем и начали обыскивать его жилой уголок, переворачивая всё, что попадалось под руку, но ничего полезного для себя эти парни не нашли: еда и одежда их не интересовали, стопки книг – тем более, даже вещи и еда из рюкзака были выброшены без сожаления.
          Наконец, один из них обратил внимание на лежавший у изголовья пиджак Михаила Ефимовича. Пошарив по карманам, он вытащил пачку денег, приготовленных в дорогу. Очистив все карманы, он бросил пиджак на колени Михаилу Ефимовичу и, потрясая пачкой денег, радостно окликнул своих напарников, рывшихся в вещах, неподалеку: «Нашел, наше. Много денег, а бомжара говорил, что нет у него ничего: придется ему ответить за обман».
          Бандиты пересчитали деньги, что нашли. И их радости не было предела. – Здесь больше двух тысяч - хватит на три дозы герыча, вот повезло! Давай, Митяй, гони за герычем: знаешь сам, куда, да купи шприцов – свой я погнул о бомжа, - приказал парень со шприцом.
         Митяй взял деньги и убежал вниз, а двое его напарников остались ждать.
         - НУ, попал ты, бомжара, - сказал Шприц, обращаясь к Михаилу Ефимовичу, - теперь уже точно, мы тебя не отпустим и попытаем немного: нет – ли у тебя ещё денег, а потом отправим тебя в дальнюю дорогу на тот свет, чтобы не пылил здесь и не пожаловался ментам.
        Онемевший от скотча и ужаса своего положения, Михаил Ефимович пытался найти выход, путь к спасению, но мысли путались и рвались, а в голове бил пульс: убьют, убьют, убьют.
          - Попробовать бежать, пока их двое, – появилась зацепка в голове, - но как сделать это связанному?
          Михаил Ефимович вдруг отчетливо вспомнил, что балка, у которой он сидит, скреплена железной скобой с поперечной балкой, а в этой скобе, прямо под ним, есть зазубрина, о которую он однажды поранил ногу. Скотч легко порвать об эту зазубрину, но пока он будет разматывать ноги, его снова свяжут или сразу убьют – если говорят всерьез, а если нет, то возможно отпустят – надо ждать, - решил Михаил Ефимович и затих.
          Вернулся Митяй, весело помахивая пакетиком с наркотой и упаковкой шприцов. Все трое принялись готовиться к процедуре: в жестяную банку налили немного воды, растворили в ней наркотик, подогрели раствор на огне из вырванных листков книг, остудили раствор и, набрав в шприцы весь раствор без остатка, вкололи, каждый сам себе, шприцы в вены на ступнях ног.
          Через некоторое время, возбуждение охватило бандитов. Они начали смеяться, бродить по чердаку, спотыкаясь о балки, зажгли огонь на листе железа, вырывая листы из книг и завороженно глядя, как бумага горит и съеживается, оставляя после себя легкий черный пепел.
           Тот парень, что уколол Михаила Ефимовича шприцом, подошел к нему и стал душить за горло. Остальные смеялись, глядя как синеет лицо бомжа. Но Митяй остановил удушение и сказал: - Я тоже хочу задушить кого-нибудь. Давайте задушим бомжа по – настоящему: повесим на дереве, как показывают в кино. Здесь, неподалеку, у ручья стоит береза – на ней и повесим бомжа, как будто он сам повесился! Потом расскажем девкам – они обхохочутся, когда узнают.
          Сейчас словим кайф, а потом и займемся бомжом. Такая удача сегодня: и дозу достали и человека убьем – я ещё ни разу человека не убивал, а так хочется посмотреть на предсмертные муки, чтобы потом рассказывать всем.
         Михаил Ефимович, с выпученными от удушья глазами, полными слез, ждал своего смертного часа: нет, не удалось ему вырваться из этого проклятого города и вернуться домой к обычным нормальным людям, чтобы и самому стать обычным и нормальным человеком – город не желал отпускать свою жертву.
         Наркоманы постепенно впадали в транс, глаза их стекленели в отблесках сгорающей бумаги. Митяй бросил в огонь несколько книг и, глядя как они занимаются пламенем, лег рядом и затих. Двое других расположились на лежанке Михаила Ефимовича и что-то бормотали.
          Михаил Ефимович очнулся от ступора, в котором находился, и стал лихорадочно искать скобу с зазубриной за своей спиной, а нащупав её, подсунул скотч, связывающий руки и как пилой начал рвать свои узы. Освободив руки, он осторожно размотал ноги и пополз прочь от своего угла, прикрываясь пиджаком, что лежал у него на коленях.
           Митяй, в забытьи, двинул ногой горевшие книги, огонь перекинулся на сухой голубиный помет, перемешанный с травой, оставшейся от гнезд, пылью и всяким хламом, который вспыхнул как порох и огонь побежал вдоль чердака и к центру, охватывая всё пространство. Михаил Ефимович еле успел протиснуться в люк, который захлопнул за собой, кубарем скатился по лестнице вниз, вскочил на ноги у самого выхода из подвала и выбежал вон.
         Отбежав несколько метров, он остановился и обернулся. Отблески пламени в темнеющих сумерках играли на стеклах слуховых окон: пожар уже охватил весь чердак и кое-где языки пламени вырывались наружу, через выбитые стекла.
        -Ага, сгорели, твари, - мстительно подумал Михаил Ефимович, - не вы меня повесили, а я вас поджарил, хотели убить человека, а убили себя самих.
           Он поднял голову к небу и, сорвав со рта полоску скотча, вдруг завыл по- волчьи: тоскливо и протяжно. Он опять остался один: без денег, без документов, лишился вещей, собранных в дорогу, но был свободен и жив – огонь порвал все его связи с этим домом, этим городом и этими людьми, которые хотели его убить, просто так – из развлечения.
        Прочь, прочь из этого города, который так и не стал ему родным и близким, в котором он бессмысленно прожил более тридцати пяти лет и который он покидает с радостью, сожалея лишь о своей загубленной жизни. Каясь, что не сделал этого много лет назад, а всё гнался и гнался за призрачной надеждой на обеспеченную и интересную жизнь. Но пусть, хоть остаток своей жизни, он проживет там, где и должен был прожить её всю.
          Михаил Ефимович оглянулся, ещё раз, на разгорающийся пожар и медленно пошел прочь: к вокзалу, к электричке, к машине – которые увезут его дальше и дальше от этого проклятого города, приближая к родному дому, где он надеялся обрести покой.
        «Морозным зимним вечером, в заснеженной степи у куста саксаула лежал старый тощий шакал, с всклокоченной шерстью. Рядом с ним валялась объеденная туша антилопы сайгак, которую шакал удачно загрыз два дня назад.
        Старый шакал приподнял морду и, принюхиваясь, стал всматриваться вдаль, где показалась цепочка теней - это стая шакалов рыскала по степи в поисках добычи. Стая тоже учуяла старого шакала и, повернув, направилась к нему. Старый шакал, понимая, что бегством ему не спастись, встал, отряхнулся и, подойдя ближе к туше сайгака, ощерившись, ждал приближения стаи.
            Шакалы, увидев добычу, заскулили, залаяли и окружили старого шакала кольцом горящих в вечерних сумерках глаз. Их вожак – молодой и сильный шакал, бросился на одинокого и старого чужака, сбил его с ног и одним движением острых клыков разорвал ему горло.
           Вся стая с визгом бросилась на добычу. Через несколько минут от старого шакала и туши сайгака остались лишь разбросанные кости и клочки шерсти, заметаемые снегом начинающейся степной метели».

станислав далецкий
2017-07-22 22:57:22

---

Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru

Выйти из режима для чтения