ДЕНЬ ЩЕКОТУНА

 

      Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)

 

                  ДЕНЬ ЩЕКОТУНА

 

               1.Дополдень

 

 В ту ночь я имел то антиотдыхновенно мелкий сон, то отвратительнейшую (вплоть до исте-е-ерики!) бессонницу... Откровенно говоря, к утру вымотался до изнеможения. Посему и поздний октябрьский рассвет меня ничуть не взбодрил, не обрадовал. Более того, предстоящий ненормированный рабочий день... Да провались все в тартарары!!! Глаз бы мой драгоценный и единственный на мир окружающий не зрил!!! Еще и (вдогруз к вышеозначенным обстоятельствам): понедельник, за окном липкий снегопад, кипяток(!) из горячей и холодной ветвей водопровода и... И-и-и... Жена-а-а(!!!), будь она неладна со своими изощренными до отвратительности капризами... Впила-ась(!) в мою пушистую душу будто зверски голодная моль в свежий валенок: пощекоти, мол, да пощекоти меня, Вениаминчик!..

 – Сколько ж можно(?!), ненасытная, – озвучиваю вполне резонное недовольство, – Да я тебя, эталон наглости, помимо интима до четырнадцатикратности в неделю щекочу!!.. Мне силы-то на работу надобны?!! Или все без остатка на твое удовлетворение?!.. Я ж тебя вчера на ночь дважды изощренно отщекотал! А тебе ведом ущерб сей процедуры для моей легкоранимой психики?! А?!.. Чего застыла, взгляд потупя?!.. В глаз. В гла-а-аз(!!!) мой единственный смотри, склочница отстойная!! Да за еду-у-у(!!), которую ты – клуша беспонтовая – готовишь, тебя не то что щекотать... Обозрева-а-ать(!!!) твой гнусный облик, кулинарка бестолковая, тошне-ехонько...

 – Козе-е-ел ты, Веня.., – затянула привычную песню Альбинка моя хитромудрая, – Живу, живу-у-у с тобою неприкаянной. Ни чувств, ни радости, ни обоня-яния-я-я!!.. Да чтоб тебя самого-о всю жизнь поголовно гомосексуалистические гомеопаты щекота-али-и-и! – ну... о гомеопатии-то у моей супруженции, похоже, ни малейшего представления... Одно слово – невежда!

 – Недомога-а-аю-ю, –  как можно жалобнее простонал я, – Вкалываю от зари до зари, а потом еще эта треклятая, изнурительная и беспощадная бессонница!..

 На службе щекочу, дома щекочу, на природу отдохнуть выберемся, и там то тебя, то твоих подружек с их хахалями щекоти!.. Осточерте-ели(!) эти групповухи в пух и прах до отвращения...

 А эти твои подруги со своими ухажерами, если по сути... Отпетые халявщики! Хотя бы кто-нибудь хотя бы разок мизерно за мои потуги заплатил!.. Жмоты!

 – С близких мне де-еньги драть?! – по-жабьи вытаращилась на меня Альбинка.

 – Ну и что-о? – несколько стушевался я, – Сегодня – близкие, завтра – дальние, а то и вовсе...

 – Что «вовсе»? – пуще прежнего насупилась несносная, – Договаривай уж.

 – И договорю, – твердо произнес я, – Сегодня – подруги, а завтра – врагини заклятые. Все течет, все изменяется. Нет в природе пожизненных подруг, а... А мужья пожизненные бывают! Отсюда, кто важней? Я или они?!

 А я, между прочим, инвалид! У меня, между прочим, рука протезная и глаз полимерный!

 – И что? – потупя взор, промямлила Алька.

 – А то-о! – произнес я и... И не нашелся чем продолжить...

 Подебатили мы с Альбинкой, подебатили, да и, облачившись в свою майорскую форму, отправился я на службу, демонстративно хлопнув входной дверью и вволю выматерившись шепотом...

 На выходе из лифта мой мобильник сыграл «Марш воинственных лесбиянок».

 – Ве-е-ень, – заканючила из телефона Альбинка, – Не обижа-а-айся, Ве-е-ень, на свою Толстопяточку!

 – Да ла-адно, – подоттаял я душевно.

 – Ве-ень, с Днем щекотуна-а! – объявила супруга, – Позабыл, поди, про свой профессиональный праздник?!

 – Позабыл, – признался я.

 – А я тебе к вечеру поляну накрою! – пообещала Альбинка, – Как там Куницын? Не заикается больше засранец об твоей отставке по инвалидности?

 – Да он пошутил тогда, – заворачивая за угол своей девятиэтажки, успокоил я, – Кто ж меня отставит?! Да такого щекотуна днем с огнем не сыщешь! – потешил я свое тщеславие, – Нет такого второго в природе! И это не я первым сказал, а наш бывший министр, категорично запретивший своим подручным даже заикаться о возможности моего увольнения по состоянию здоровья!

 – Верю, целую, обожаю! До вечера! – с придыханием проворковала Альбинка и, выдержав паузу, отключилась...

 

 Кстати, состоял я на тот момент в качестве щекотуна в штате отдела экзотических пыток центрального аппарата МПАХа (Министерства пресечения антигосударственного хулиганства). Когда-то злые языки отсекли от аббревиатуры начальную букву, и иные несознательные граждане стали втихаря дразнить нашу структуру ПАХом.

 По-первости-то мы выявляли этаких злоязычников и заманивали в наши застенки, где и задавали им зна-атную(!) трепку, прививая тем самым азы культурного поведения...

 Позже же, осознав, что за внеурочные воспитательные мероприятия никто не собирается доплачивать, наши штатные правдоделы дружно наплевали на дразнильную братию, трезвомысленно рассудив: а какая, дескать, разница между МПАХом и ПАХом?!.. Односвойственно... И служить сразу же сделалось на чуть менее обременительно.

 К слову, звались мы – представители пыточного ремесла – правдоделами потому, что на напряге психики и в поте лица добывали из подследственных твердолобо скрываемую ими криминальную правду-матушку...

 

 В то поганое утро я деловито шел по уютным коридорам цокольного этажа. Мой путь лежал в пыточную номер пять, уже седьмой год являвшуюся моим бессменным рабочим местом.

 Пыточная но-омер пять!.. Не как попало – не из последних, а пя-ятая(!) из па-ары со-отен...

 – Вениамин Дракулович, Вениамин Дракулович! – восторженно сбила с анализирующих мою самость мыслей выпорхнувшая из бокового прохода пигалица Светка – персональная барменша нашего куратора по инструментальным пыткам полковника Кувалдина, – Господин майор! Как вы сегодня прекрасно выглядите! Краса-авчи-ик! Не отщекоти-ите мою бабушку? – скомплиментировав, вопросительно оформила просьбу она... Она-а-а – Све-етка-а-а!..

 Если бы стянуть с нее камуфляж сержанта внутренней службы да облачить в белоснежное платье, да поставить нарасшарагу над канализационным люком, да запустить оттуда (из фекальной магистрали) под подол мо-ощный вентиля-я-ятор!!!.. Вылитая бы ретрокинодива Мэрилин Монро – тютелька в тютельку! Только красивее! И отчего говорят, что блондинки умственно отсталые?.. Ну и пусть даже так... Зато они обалденно приветливей остальных мастей!

 – Прямо сейчас твою бабуську отщекотать? – здоровой рукой молодцевато одернув полы мундира и приосанившись, осведомился я.

 – Да-да-да, – с трудом сдерживая порыв к телесному обласкиванию моей персоны, зачастила Светланка, – Если возможно, то сейчас. Изнемога-ает бабушка!

 – Тебя, красотуля, по первому сигналу экстренно бы всяко-разно в любое время дня и ночи отщекотал! – скомплиментировал я, – Но вот по поводу твоей бабу-уси.., – мои пальцы, защемив светланкин подбородок, замассировали его в темпе вальса, – Ужинала, завтракала, спиртное употребляла? Желательно поподробней.

 – Вечером – упаковка рыбьих пелеменей и пара жареных кам... кам-ба-лов или камба-лин ли... под поллитру виски безо льда и фунфырик бамбукового лосьона, утром – литра полтора огурцового рассола, стакан кумыса, грамм двести квашенной капусты и миска горошницы с изюмом... Да-а-а!.. Тушка тушканчика!.. Но не утром, а вечером...

 – Ну и меню-ю-ю.., – протянул я, – После этакого извращенного чревоугодия твоя бабуська в экстазе мне весь кабинет обгадит!.. Многосерийная клизма и залпом пять таблеток мочегонного! Без оной очистительной прелюдии о сеансе не может быть и речи!..

 – Вениамин Дракулович... Вен... и... ами-ин Драк-куло... в-ви-и-ич.., – попыталась разжалобить меня Светланка, но я был стоически непреклонен:

 – И пусть с хозяйственным мылом помоется старая карга! – командирски рокотал мой голосище, – И ногти подстричь, и наодеколониться... И вставные челюсти предварительно повынимать, чтобы ненароком не подавилась!.. Ну и жра-а-ать(!) твоя бабуся. Бездонная утроба...

 – Вениамин Дракулович, – Светланка наконец-то укараулила усталостью образованную прореху моего речевого полотна, – Здесь-то – посередь коридора – не мацали б... Сотрудники ходят, коллеги шляются, арестантов туда-сюда водят... Стеснительно как-то. А я ведь девица порядочная! Неловко мне, когда меня при хорошем освещении принародно выщупывают...

 – Ой! – отдернув руку, я искренне стушевался.

 И было отчего: увлеченный собственной складноречивостью, я и не заметил, как мои шаловливые пальцы, изначально по-товарищески разминавшие светланкин подбородок, переползли на ее левую бюстину. Вероятно, если бы объект пальпирования был обнаженным, я бы спохватился самостоятельно – без укорительного словоблудия со стороны ни к селу, ни к городу застеснявшейся пигалицы... Однако... Мое осязание оказалось введенным в заблуждение бронебюстгальтером листовой стали (аналог докевларового бронежилета), тельняшкой, курткой, хранящимися во внутреннем кармане оной документами и куревом, группокровной нашивкой, пестрым бантом политпартии «Любители госбюджета» и медалью «за Заслуги перед Вышестоящими»...

 – Миль пардон, миледи! – скорчил я из себя джентельмена...

 Да-а-а, вот как оно в жизни-то: при прекраснейшем освещении нашего подвального офиса шиш кого потрогаешь, а устроить для воцарения тьмы то же короткое замыкание... как-то совестно...

 Кстати, а почему испокон веков застенки традиционно обустраивались в цокольных этажах?!.. Нет чтобы на чердаках... Видать, подвал и метрически, и интерьерно, и антипобегно ближе к аду... А почему испокон веков правдоделы, как правило (за исключением, кончно, меня и еще немногих), из некрасивых?..

 – Дядя Веня! – похерила мои мыслительные изыски корчившая из себя недотрогу, – А это не моя бабушка пила виски с лосьоном и кумысом и кушала тушканчика с камбалою и горошницей.

 – А чья ж? – скорее рефлекторно, чем осознанно поинтересовался я.

 – Дя-ядя-я Ве-еня-я-я – вальяжно простонала Светланка, – Так это ж я-я! Я-я-я ж все это самое собственною персоною слупендила!

 – Ты-ы-ы?! – представив деваху с торчащей из ротика поджаристой тушкой костлявого тушканчика, я с отвращением передернулся.

 – А бабулечка-то моя кушает маленечко, – тараторила Светланка, – Она как привыкла в тяжелом детстве недоедать, так и по сей день диетничает! Да какая ей клизма, да какие ей мочегонные?! Она ж полноценно по-тяжелому оправляется только после великих обжорных праздников: Нового года, Дня рождения подводного ученого Жака Ифа Куста, Восьмого марта, Дней рыбака, танкиста или пчеловода... Ва-ау-у!!! Вениамин Дракулович!! – привлекая пристальное внимание прохожих, развязно проверещала якобы скромница, – С Днем щекотуна-а!!!

 – Чего-о-о? – не врубился в суть я, пораженный светкиной прожорливостью.

 – Так сегодня же второ-ой понеде-ельник октября-я-я!! – зацеписто повисая на моей шее, Светланка засосно целует меня в губы, – Сегодня ж День щекотуна – ваш професси-анальный праздник!! – перенацеливая губы на правый глаз, верещит будто с цепи сорвавшаяся и с дуба рухнувшая.

 – Не «а-анальный», а «о-ональный» праздник-то, – тужась скинуть настырную со своей шеи упертыми в ее бронированные груди натуральной и протезной ладонями, поправляю я.

 Наконец-то она освобождает мои телеса из своих страстных объятий... В ладонях у девахи мой полокотный и электроприводный леворучный протез!.. «Отломила, сучка!» – раздраженно мыслю я, – Вновь ремонтироваться!»

 Светланка, опешившая от неожиданного обретения, удивленно растягивает свой губастенький ротик в букву «о», и... И тут же, к моему неописуемому ужасу, из него выпадает мой полимерный правый глаз. Звякнув о паркет, кареокий инплантант скачет пинг-понговым шариком. «Высосала! Коза белобрысая!» – мысленно констатирую я.

 – О, мячик! – восторгается прохожий прапорщик-сопляк и тут же залихватским пинком усылает мой глаз вдоль по коридору. Звонким «цок-цоком» тот обозначивает траекторию своего рикошетного полета...

 Прикрыв ладонью опустошенную глазницу, я устремляюсь вослед своему ускакавшему оку. И настигаю оное, вножную перепасовываемое образовавшим круг офицерьем.

 Не было б среди резвящихся сослуживцев старшего по званию (полковника Грязнопятова), я б, образно выражаясь, задал перцу в их холеные подхвостки!.. Но... Волей-неволей приходится соблюдать элементарную субординацию...

 С трудом докричавшись до Грязнопятова, я убеждаю его, что пинать глазной протез товарища по службе вразрез с кодексом чести российского офицерства!

 – Отдайте Веньке мячик!! – гаркает уяснивший суть моих претензий Грязнопятов.

 – А он чьиво? Пырэватызыровал ево чито ли? Наша мьячыка! Мы нашыла, – огрызается лейтенант Членовредителидзе.

 – Отда-айте, сво-олочи, майо-ору гла-аз!!! – сиренит Грязнопятов.

 – Гы-ла-а-аз?! – опешивает Членовредителидзе, – А ми думаль – мьячыка...

 Подобрав, послюнявив во рту из гигиенических соображений и вставив в глазницу свой услужливо подопнутый грузином окоимитатор, я опрометью ринулся вдоль по коридору. Сзади доносились каблучный стукоток и аритмично умоляющий голосок Светланки:

 – Вен-ниам-мин Драк-кулович!! Ручо-онку-то свою возьми-и-ите!! Мне-т-то она куд-да-а-а?!

 – Туда-а-а! – с мысленной похабинкой выкрикнул я, но... Но, тормознув на мгновение, все же выхватил из дланей настигшей меня Светланки свой полокотный протез...

 – А когда мою-ю ба-абушку отщекота-а-аете?! – донеслось вослед мне, вновь несущемуся во весь опор.

 – За-автра-а-а! – дабы только отвязаться от назойливой блондинки без толики искренности пообещал я. И она – взбалмошная пигалица – тут же отстала и понуро побрела прочь. «А пошла-ка.., ты, со своею бабусей на...! – с матерной приправой мысленно напутствовал я, – Щекоти вас обеих бульдозером!»...

 

 День не задался изначально... Настроение – дрянь, предчувствие – мерзость, работоспособность – нулевка... Взять отгул за сверхурочные и нажраться вдрызг до опупения?!.. Глупо, бескультурно, однако ж... Зело облегчительно...

 

 Заскочив в пыточную номер четырнадцать, я застал в мрачном средневекового дизайна помещении полуобнаженного до затрапезных кальсон доходягу-правдодела Саню Лизоблюдова и слесаря по ПО (пыточному оборудованию) – дебелотелого, косматого и вечно неопрятного ударника еще коммунистического труда, с дефолтовских времен пенсионера Фекалия Гвидоновича Шурупова. В отблесках скупого каминного пламени мои соратники по службе тестировали древнерусскую пыточную дыбу.

 – Ну чаво-о? – покручивая веревочно соединенный с крюком бревенчатый ворот и пытливо вглядываясь в страдальчески скособоченный лик правдодела, подвешенного за запястья вывернутых за спину ручонок, меланхолично оглаживал свою окладистую седую бороду сизосливоносый Фекалий.

 – А-а-а-а!! – верещал блиставший всетельной испариной Саня. Его костлявые ножонки, опирающиеся на каменный пол лишь пальцами в вертикаль вытянувшихся ступней, страдальчески трепетали.

 – Дык чаво-о-о? – вставляя меж бородой и усищами папиросину, допытывался дотошный Фекалий.

 – Да ослабь ты, злы-ы-ыде-ень!! – взмолился Санек.

 – Дык хгавари-и-и жа. Скока можна проверя-ять-та? Как он-на-та? Ня люфтит, натяг хоро-оший?

 – Все норма-а-ально!! – неистовствовал Саня, – Рас-супо-онива-ай, старый перду-у-ун!!!

 – Эт ты зазря-я на ветерана обзывашься-та, – на пару оборотов крутнув ворот на натяг, проворчал Фекалий, – О-о-ой(!), зазря-я-я.

 – Ма-ама-а-а!!! – заблажел с хрустом в плечах оторвавшийся от пола Лизоблюдов.

 – Дык хгавари-и жа, – прикуривая газетную самокрутку от услужливо поднесенной мною каминной головешки, бубнил Фекалий, – Ня люфти-ит? А натя-я-яг?..

 – Все норма-а-ально-о!! – рыдал извивающийся на дыбе правдодел, – Опуска-а-ай!!! Обос-су-у-усь!!!

 – Так бы сыразу и сказа-ал, – сматывая с ворота веревку, проворчал Фекалий, – А то ни канкы-ретна да й ни канкы-ретна...

 Вскоре отцепленный от пыточного механизма Саня, обессиленно распластавшись на дощатой лавке, стонал и всхлипывал, проклиная маму Гвидоныча и тот день, в кой она его родила.

 – Ты эт, Шу-урик.., – докучал его лукаво подмигивавший мне Фекалий, – В акте-та на приемку работы распиши-ися.

 – В како-о-ом еще а-а-акте-е?!! – завизжал страдалец.

 – Хе, – укоризненно покачал головой Фекалий, – На рямонт дыбы заявку давал?.. Давал... Я отладил?.. Отладил... Робит?.. По те видать, чё робит... Распи-и-исыва-айса... А то щас вона с Веньямином Драку-у-улычем сызнова подве-есим... Как, Драку-улыч, а?.. Подвесим Сашку сызнова на дыбу?

 – Я вам, Фекалий Гвидонович, в этом деле не помощник, – демонстративно потрясая оторванным Светкой протезом и состроив извинительную мину, промямлил я.

 – От те й на-а, – густо пыхнув мне в лицо едким махорочным дымом, сокрушенно покачал патлатой головищей Шурупов, – От те й фокус-покус... А ну-к, дай-ка взыглянуть-ка...

 Я повиновался. Фекалий же, жадно вцепившись в мою искусственную полуруку, принялся вдохновенно ковыряться в ней ржавой отверточкой и щипать ее старехонькими именными пассатижами...

 Спустя минут пяток-десяток мой протез был прилажен к культе и выглядел вполне естественно. Более того, он еще и манипулировал: хватал, защемлял, крутил и натурально демонстрировал кукиш...

 Лизоблюдов, оклемавшись и приодевшись в алый форменный комбинезон, расписался на подсунутой Фекалием бумаге, при сем постанывая от последыбной боли и с неправдоподобной восторженностью благодаря за качественно выполненный ремонт...

 Мы присели к мясоразделочного дизайна чурбаку, на коем стояли поллитра марочного коньяка «Букет Колымы», три негигиеничного облика стакана и коробка с вялеными пиявками – данью моде на восточноазиатскую кухню.

 – Ве-еньш-ша, – опрокинув полустаканную дозу, вытаращился на меня Фекалий Гвидонович, – Ты эт чё-ё-ё?! Эт чё-ё-ё у тя из гла-азу-та торчи-и-ит?

 – А чему оттуда торчать-то? – недоуменно пожал я плечами.

 – А ты гля-янь! – услужливо протягивая мне карманное зеркальце, многозначительно произнес Лизоблюдов, – Ты глянь, глянь, глянь. Одуре-е-еть!

 Я взглянул и был несказанно шокирован: из границы меж глазным протезом и нижним веком торчала какая-то мятая бумаженция! На поверку она оказалась автобусным билетом со счастли-ивым(!) номером 777-777 (вероятнее всего, целлюлозная инородность была по оплошности внедрена мною совместно с суматошно засовываемым в глазницу окоимитатором, накануне того коллективно пинаемым в качестве коридорного спортивного инвентаря).

 По сложившейся еще в студенчестве традиции, я тут же съел проездной документ, позволив, правда, по чуть-чуть откусить Саньке с Гвидонычем...

 Старательно зафиксировав тщательно прополосканный в стакане с коньяком инплантант в его законной нише, я поблагодарил собутыльников за угощение, компанейство, сочувствие и содействие в щепетильной ситуации.

 Щедро выказав свою воспитанность, я направился к двери, от коей и пообещал в знак признательности выставить к вечеру ли-итру(!) огуречной настойки. Мое заявление всколыхнуло в душах Лизоблюдова и Шурупова неподдельную эйфорию... Притормозив на пороге, я услыхал приглушенный глас слесаря:

 – Чё те, сынок, еш-чё-ё осталося сремонтировать? Ш-щипцы для выдирания ноздрев, мясорубку и колотушку для сотрясания мозгов?

 – Ничего-ничего! – зачастил Лизоблюдов.

 – Дык в заявке-та ясным по белому накалякано.., – начал было слесарь.

 – Да ошибся я! – рьяно заоправдывался Санек, – Ошибся-ошибся-ошибся! По пьянке я заявку составлял! Ничего не надо ремонтировать! Все работает! Все как часики! Дыбу сделал, и – свободен!.. И на кой ляд вздумалось ее испытывать?! Все руки мне повыламывал. Како-ой, ёшкин кот, теперь из меня правдодел?! Хоть на больничный уходи...

 – А й иди-и, – посоветовал Гвидоныч, – Тока сказани, чё на голаледе у свово подъезда с мусорным ведерком шмякнулса да й ручонки-та из плечей повывихивал. А то ить за производственну-та трамву и миня, и начальство наше пыракуроры-та па головке ня погла-адють...

 

 Развеселившись от подслушанного диалога, я более-менее твердой походкой направился в свой кабинет.

 Однако, не пройдя и полпути, был перехвачен главным щекотуном нашего ведомства генерал-майором Грудастым. Этот вредина, откровенно говоря, и на йоту не соответствовал своей фамилии: казалось, что вся его телесность была перекачана в живот и морду... Этакий фигуристый графин с огромной пробкой, обтянутый мундиром и неуклюже ковыляющий на тонюсеньких вичках-коротышках. Заглазно иные дразнили его Ряхопузом. Разумеется, он об этом ведал. Думается, сие знание и подливало желчи в его манеру общения с подчиненными.

 – Снегопадов! – колыхая уложенными на златошвейные погоны щеками, изверг из своего губастого ротика Грудастый.

 – Я! – лихо козырнув под шапку-ушанку, отчеканил я.

 – Какого беса на планерке не был? – завел нудную волынку мой высокопоставленный начальник, – Почему тебе закон не писан? С самого Дня коробейника систематически, как и самые худшие из наших поганцев, трудовую дисциплину всяко-разно нарушаешь: то опаздываешь, то дрыхнешь на рабочем месте, то фантиками конфетными мусоришь, а то и песни вульгарные из японских мультиков напеваешь!.. А кто на прошлой неделе пьяному начальнику подотдела в конце рабочего дня дамскими духами обмундирование извонял и в портфель восемна-адцать(!) упаковок презервативов с конфискованным у вокзальной попрошайки бюстгальтером подбросил?!..

 – Клевета, – кривя душой, промямлил я, – Происки завистливых недругов. Не я это.

 – Не ты-ы-ы?! – изумился Грудастый, – А откуда тогда на бюстгальтере отпечатки твоих губ и ушей с ручными и ножными пальцевыми папилярами?

 – Прости-и-ите, – проныл я, – Пошути-и-ить захотелось.

 – Пошути-и-ить ему, видите ли, приспичило!! – вспылил мой моральный истязатель, – А семидесятилетний начальник подотдела до сей поры в травматологии с откры-ытым(!) переломом таза, а его восьмидесятилетняя супруга за причинение тяжких телесных под суровой статьей Уголовного кодекса в следственном изоляторе баландою кормится... Каково, представь, сейчас им – божьим одуванчикам?! А ведь готовились сыграть золотую свадьбу!..

 Да лучше бы ты ему насра-ал в портфель и во все карманы – от наружных до внутренних! Вот это б было весело!.. Вот я, помнится, нашему начальнику штаба.., – на сих словах Грудастый осекся и отвел смущенный взгляд. Из чего я сделал вывод, что он когда-то натуральным образом облегчил кишечник в карманы начальника штаба…

 – Никакого у тебя, Снегопадов, соображения и уважения к старшим.., – продолжил нравоучение главный щекотун, – Совсем от рук отбился! А еще такая светлая фамилия – Снего-па-а-адов! Фамилия-то белесая, а душонка чернявая... Как же тебе не стыдно?!..

 – Стыдно, господин генерал-майор! Мне о-очень стыдно! – солгал я, после чего, наигранно скуксившись, солгал повторно: – Я больше не бу-у-уду-у...

 – Нук-нук-нук! – мягко тараня меня пузом и буквально прожигая вдруг вспыхнувшим взором, азартно зачастил Грудастый.

 – Чего-о-о? – отступая на шаг, вымолвил я.

 – Пил?! – болезненно ткнув меня пальцем под ключицу, озвучил суть претензии Грудастый.

 – Никак нет, – засмущавшись, солгал я.

 – Да не юлил бы ты, Вениамин, – укорил генерал, – Не к лицу тебе, парень, юлить.

 Визуально же очевидно, что принял на грудь. Да и перегаром прет как из ресторанной помойки... Ла-а-адно. Прощаю. Иди уж. Но больше не употребляй. У тебя сегодня будет навалом работы...

 – С Днем щекотуна! – вприпрыжку припустив к рабочему месту, запоздало поздравил я.

 – И тебя с тем же, Снегопадов! – напутствовал Грудастый, – Хоть до обеда потерпи – не пьянствуй!

 – Ла-адно! – вполне искренне заверил я...

 И дернул же меня черт составить компанию Саньке с Фекалием! Ведь я же в служебное время практически никогда и ни с кем ни-ни – ни капли... А тут... Словно наваждение нахлынуло... И накатил-то всего-то ничего – граммов сто пятьдесят антистрессово, а во-о-они-и!

 

 Обстановка моего кабинета в те дни не блистала изыском: примитивные коричневого дермантина кушетка и кресло, гимнастические шведская лестница и конь, стриптизерский шест, обшарпанный кухонный стол... Все эти предметы интерьера были обильно оснащены средствами телесной фиксации: наручниками, ремнями, тисочками, веревочными петлями, пальцевыми, генитальными и черепными зажимами... В левом дальнем углу блистал новизной объемный аудио-видеозаписывающий блок производства российско-монгольской фирмы «Чугуняка-транзистор-овечка». В правом ближнем углу пестрел клавишами, кнопочками и плафончиками настоящий детектор лжи – плод совместных потуг подмосковного ООО «Веселый нанотехнолог» и сибирской артели «Справедливые табакокурильщики»...

 Мое облачение в белоснежные халат и тапочки совпало с окончанием влажной уборки. Всегда скромная буратиноносая пенсионерка Нелли Ивановна подхватила швабру, ведерко и тряпочки и, шлепком ладони по моей ягодице традиционно пожелав удачи, стремительной ласточкой выпорхнула за дверь. Шустрая старушенция...

 Когда-то еще девчушкой эта без малого столетняя любимица нашего коллектива начинала правдоделкой в мужском отделении секретной тюрьмы НКВД СССР, где влегкую выводила на чистую воду даже закаленных царскими каторгами соратников В. И. Ульянова-Ленина по революционной деятельности.

 С той далекой поры, в совершенстве освоив дзю-до, каратэ и джиу-джитсу, все пытала, пытала и пытала, не покладая рук, ног и головы... По ее стопам пошли дочка, двое внучек и пятеро правнучек, создав крепкую трудовую династию правдоделок-дознавательш...

 Отпив из трехлитровой банки подернутого молодой плесенью огуречного рассола, я в ожидании работы прилег на кушетку, с коей вскоре был поднят робким стуком в дверь. Спешно напялив белый поплечный и островерхий колпак с прорезями для глаз и рта (типичный головной убор средневекового палача, предназначенный для обеспечения инкогнито), я дал добро на вход…

 Двое облаченных в камуфляж конвойных примерно христового возраста, разнокалиберной телесности и тугомысленного выражения физиономий втолкали в кабинет облаченного в черную робу самозабвенно и дерзко матерящегося узника. Тот отбрыкивался всеми конечностями, грозя перегрызть наручники и впоследствии (привожу дословно) «отпидорасить всех волчар позорных!!!»... Сфантазировав этого причесочно оболваненного под ноль замухрышку, пытающегося в заснеженной лесной глуши в одиночку изнасиловать волчью стаю, я заливисто рассмеялся. Конвоиры подхалимажно подгыгыкнули.

 – Чего ржешь(?!!), фраер беспонтовый! – окрысился на меня узник, – Пыта-ать бу-удешь(?!!), падла ментовская!

 – Раздевайте, – кивнул я на забияку.

 – Догола или... как? – справился дородный сержант-конвоир.

 – Если догола, надо ж браслеты сымать, – помыслил вслух долговязый ефрейтор, – А он-то брыка-ается. Придется.., – на этом слове верзила неуклюже тычет в шею конвоируемого электрошокером. Доли секунды искротреска, и обмякший негодник кулем валится на пол. Конвоиры, с грехом пополам раскрыв наручники, принимаются раздевать своего подопечного. Действуют бестолково, ворчливо сваливая друг на друга вину за волокиту.

 – Новички? – присев в кресло, озвучиваю свою догадку, – Впервые?

 – Ну да, – смущенно признается долговязый ефрейтор, – Из охраны зоопарка сюды на повышенье переведенные...

 Со зверьми-то проще было: их же спервоначалу снотворными шприцами из ружья валют. А потом хоть льва, хоть крокодила хоть за хвост таскай... Хоть... свой пенис, к примеру, хоть бурому, хоть белому медведю в пасть засовывай... Вот бы и арестантов этак...

 – А зачем медведю... в пасть... твой (импортно выражаясь) пенис? – мысленно обозвав долговязого идиотом, недоумеваю я.

 – Ну ка-ак? – затяжно позевнув, произносит тот, – От ску-уки. Для поте-ехи... Но лично я энтим не занимался. Все больше через зрение на расстояньи наслаждался... Пока...

 Пока пьяный в дупель начальник нашей охраны не сплоховал: подумавши, что тигра дрыхнет от шприца, для-ради хохмы просунул ей сквозь решетку свою главную мужицкую примету. А она – тигра-то – дрыхла просто так – натурально... Глаз приоткрыла, удивилась, мурлыкнула да й... Чего ей человечий пенис даже и с прибамбасиками в придачу?.. На один жевок. Вместе с корневищами хищница-то начальнику откукурузила!..

 После того больше никто-о-о так не баловал... Здоровье-т хохота дороже... Да и стро-ого-на-астрого(!) приказом директора зоопарка запрещено было этак с хищниками баловать. Вплоть до увольнения...

 А наш обкусанный начальник-то охраны теперича евнухом в гареме председателя Комитета борьбы за нравственность прислуживает. Ему там сисяндры с жопендриями в рожу суют, а ему хоть бы хны – мычит как удав стеснительный...

 Лучше бы не тигре, а уда-аву(!) свою пипетку вставил... Говорят, ежель удаву регулярно по утряне на полчаса в пасть пенис вставлять, то размер энтого самого пениса в длину и толстоту быстре-ехонько(!) прибавляется. Как на дрожжах растет. А удав от энтого наоборот – тощает и укорачивается... И никто энто волшебство научно растолковать не в силах...

 Перво-наперво я приказал конвойным отпарить арестанта. Соответственно инструкции – для расширения мерцательного диопазона кожной чувствительности. Во исполнение сей процедуры за ширмой в дальнем углу моего кабинета имелась добротная чугунная ванна лежачей категории. Кто только в ней ни отпаривался(!!!): от зачуханных аграриев и искусствоведов до диссидентов-олигархов и маститых шпионов!.. И ухохатывались в сей купели, и истерили, и патриотические песни распевали, и...

 Один слюнтяистый экс-посол России в Шоколандии, даже не дожидаясь пыток, во всех грехах признался и отдушевно покаялся. Более того, добровольно выдал полтора мешка контрабандного шоколада и подтвердил факт своего членства в масонской суперложе «Вольные ассенизаторы»... Всяко было, всяко наблюдалось...

 Мой сегодняшний пациент, (по его же словам) в переносном смысле половонеравнодушный к так называемым «волчарам позорным», представлял собой побоищное поле на татуировочной почве: кровоподтеки, розгами вспаханные борозды-коросты, разноразмерные ожоги самых заковыристых конфигураций...

 Откровенно выражаясь, я залюбовался татушной галереей: погоны старшего прапорщика медицинской службы на плечах, трехконечные в кольцах (мерседесовские) звезды на коленях; Ленин, Сталин и Барак Абама на груди; серп и молот на маковке полового органа и замастыренный во всю спину фрагмент выступления женской российской сборной по фигурному ползанью на льду на Зимних Олимпийских Играх в Вата-на-Шампуре. Судя по живописной тематике, урка явно был из высшего командного состава российского уголовного сообщества... Мытарили же сего субъекта, по всей видимости, без опаски наследить на его кожных покровах. Исходя из чего, ему явно не светило возвращение к свободному бытию: либо пожизненка в казематах сверхсекретной подземки «Оптимистичный тугодум» или в шахтах уранового рудника «Плешивый хохотун», либо... огнестрельный плевок в мозжечок с последующей утилизацией в сернокислотной ванне-джакузи модели «ВОС-100» (в осадок стопроцентно)... С обличьем таких, чей суровый приговор был изначально предопределен внепроцессуально-конфиденциально и окончательно, в наших застенках не церемонились...

 Так вот... Совсем скоро из-за ширмы донеслись истошные вопли-протесты подготавливаемого к пыткам, и я без малейшего промедления поспешил туда... Моему одноокому взору предстало довольно-таки драматическое зрелище: конвоиры (пусть и неуклюже, но зело старательно) пытались втиснуть в ванну оклемавшегося от электрошока подопечного, тот же сопротивлялся с таки-им(!) неистовством, что, будь в моем кабинете тотализатор, я бы не задумываясь поставил всю наличность на него, а не на его укротителей. По-видимому, придя в себя, бедолага решил, что его хотят насмерть утопить, что и придало ему недюжинных сил и ураганной скандальности.

 Долговязый ефрейтор суетливо пытался усмирить арестанта электрошокером, однако опаска промазать всякий раз останавливала его блуждающую руку в изначалье пути. Попытки повторялись и повторялись, но электроды так и не достигали бунтующего тела...

 Наконец-то треск просигнализировал, что электропарализатор сработал. Однако... паралич обрел не бесновавшийся узник, а... сержант-конвоир: сопровождаемый покаянным ефрейторским «прости, Федор!», он рухнул в купель, придавив своей тушей ко дну объект тщетных карательных потуг...

 Теперь отмачивались уже двое... Из воды от моего потенциального подпыточного торчали лишь судорогами корежимые руки, от сержанта ж куда с добром поболее: затылок, загорбок, ягодичный двухолмовый остров и ботинки-берцы. В области погружения голов невольных купальщиков поверхность бурлила испускаемыми их дыхательными системами пузырями. Ефрейтор же, застыв с шокером в трясущемся кулаке, взволнованно бормотал:

 – Прости-и(!), Федя. Я не хотел! Промазал, Федя. Прости. Земля тебе пухом, божьего тебе гостеприимства. Как, Федя, думаешь: меня за тебя посадят?! И какой срок мне отвесят?!.. А если оправдают или дадут условно, я о твоей Людмилке добросовестно заботиться стану. Не оставлю вдову без поддержки. Будь уверен. Мое слово – кремень!..

 – Ты чего-о-о, ирод, горо-о-одишь?!! – стряхнув оцепенение и ринувшись к ванне, взревел я, – А ну-у-у спаса-а-ать утопленников!!!..

 С сержантом Федей мы провозились с пару минут. Его на удивление увесистое тело выскальзывало из рук словно гигантский обмылок...

 В конце концов, продернув под животом на удачу подвернувшийся под руку эспандер и протолкнув туда же в качестве рычага рогатую одежную вешалку-стояк, мы поимели успех: Федор, по-китовому сфонтанировав изо рта, сбрякал спиною об пол. Ефрейтор тут же, суетливо понажимав на грудину партнера, пылко впился своими губенками в его губищи (то ли искусственное дыхание, то ли победный ритуал, то ли...). Федор же, проблеяв взволнованным бараном, заключил раскоряченного над собой ефрейтора в крепкие объятья, чем и уложил того на себя вплотную.

 Я же, оторвав свой растерянный взор от конвойной парочки, перенацелил его на купель и... К неописуемому ужасу обнаружил, что узник не всплывает!

 Мне, ринувшемуся к терпящему бедствие, удалось выволочь его тело из водной среды в атмосферу на удивление споро – с первой попытки и без подручных средств... Да и процесс оживления отнюдь не притомил: несколько принудительных махов худомясыми ручонками спасаемого, с пяток интенсивных нажимов на его грудную клеть, десяток разбудивших мою брезгливость вдуваний изо рта в рот, и... Излившись и попузырив межгубно и ноздрями, судорожно откашлявшись и выгнувшись телом в дугу, узник задышал и ошалело выпучил глазищи...

 И тут оглушительно взвыла сирена, свидетельствуя об экстремальной ситуации в здании нашего ведомства. Подавив сиеминутный позыв к индивидуальной экстренной эвакуации, я воспылал милосердием к опешившим присутствующим. Мой внезапно обретший сталистость голос выдал план дальнейших действий:

 – Спокойствие! Уркагана в штаны и браслеты. Я – авангард, утопленники – ядро, ефрейтор – арьегард. Движемся правым эвакуационным путем вдоль горизонтального мусоропровода за угол – к преобразователю органических отходов в пищевые полуфабрикаты.

 – А почему я замыкающим? – с обидинкой в голосе осведомился ефрейтор.

 – Да потому, что ты в моей команде са-амый(!) надежный изо всех, – скомплиментировал я.

 – Не подведу! – зардев, заверил ефрейтор.

 – Пожар! Пожа-а-ар!! Гори-и-им!!! – под топот множества ног истошно проорал в коридоре какой-то паникер.

 – Без паники! – успокоил я свою команду, – Все не сгорим. Но... Поспешаем, поспешаем, поспешаем...

 Сборы составили лишь облачение изрядно приунывшего узника в неизвестно откуда взявшиеся голубые стринги и стразами обсыпанные позолоченные наручники. Я разоблачаться до мундира не стал, предпочтя эвакуироваться в белоснежных халате и куклуксклановского фасона колпаке: резонно ли засвечивать свою секретную для посторонних физиономию перед паршивого нрава уголовной особью?!..

 

 Вскоре мы в полном составе топтались в галдящей во дворе нашей шестнадцатиэтажки толпе эвакуировавшихся. Дым, как ни странно, ниоткуда из сверкающего знаменитыми чувашскими стеклопакетами здания даже и не просачивался, пожарные расчеты нигде не фигурировали... Помни-илось, что случившееся – всего-навсего учебная тревога. И не более. Однако ж.., всяческим «внезапным» ЧеэСовским проверкам непременно предшествовало заблаговременное предупреждение коллектива о характере и времени их проведения (дабы, как говорится, не ударить многоликой корпоративной физиономией во многокомпонентное корпоративное же дерьмо)...

 Я подошел к кучке правдоделов, разодетых в цветастые спецовки. Большинство коллег табакокурили сквозь прорези маскировочных колпаков.

 – Эт хто у вас, Дракулыч, таковский в стрингах расписной? – полюбопытствовал (судя по писклявому голоску) мытарь костоломного отделения Нежний Ласкоруков. Отвечать на сей вопрос, идущий вразрез с должностной инструкцией за номером 16-17, категорически запрещавшей всякое разглашение всяческих служебных тайн, было бы по меньшей мере опрометчиво. Посему я прикинулся не расслышавшим провокационность...

 Прервал затяжную паузу, в начале коей правдоделы дружно нацелили на меня прорези своих колпаков, самый шебутной из нашей когорты – специалист по внутренним органам старший лейтенант Гортаний Кишкодеров:

 – Да это ж Карандаш! – вдохновенно затараторил болтун, – Я его вчера мытарил. Кре-епкий орешек. Я у него через глотку печенку вынул! А он закусил желчный пузырь и... И молчит, и молчит, и молчит...

 – Та-ак уж и вы-ынул? Бре-е-ешешь! – заблеял капитан Елдаков – заведующий генитальным отделением, – Печень через рот не выдирается.

 – А через чего она выдирается?! – с трепетом в голосе поинтересовался новичок головоломного отделения – выпускник Пыточной академии имени Мойши Вурдалаченко Ятаганий Янычаров.

 – Да ни через что она не выдирается!! – гневнословно выкрикнул Елдаков, – И ни она, и ни другие органы через естественные отверстия неизвлекаемы. Кроме языка да прямой кишки, которые сами под пытками зачастую непроизвольно выпадывают. Неужели ты, Ятаган, в академии этому не обучался?!

 – Обуч-ча-ал-лся, – промямлил парень.

 – Брешешь! – укорил Елдаков, – Не обучался, хотя и, уверен, обуча-а-али(!) тебя, лентяя хронического... Вот какой была тема твоей дипломной работы?

 – Эт-то н-ну-у-у.., – заменжевался Ятаганий, – Ф-фактор массированного внутриноздревого воздействия дождевыми червями, голопузыми мохнолапами и мохнобрюхими гололапами в процессе вялотекущего дознания...

 – Перспекти-ивная(!) тематика, – многозначительно констатировал Елдаков, – Однако ж... Не по Сеньке шапка: не с твоею беспечностью этакую махи-ину(!) ворочать.

 – А почему «с беспечностью»? – встрял в разговор самый милосердный из правдоделов – вечно сопливый нытик Онаний Суходроков.

 – А потому что о-он(!) – бестолочь беспе-ечная-я!! – промаячив острием фиолетового маскировочного колпака на Ятагания, вскипел Елдаков, – Это ж на-адо до такого докатиться!.. Это в ко-ои(!)-то веки нашей конторе посчастли-и-ивилось(!) заполучить аж из самого-о(!) Зима-Баб-Две пару особей африканского перепончатого барабанщика... Ни ЦРУ, ни Мас-саду, ни англичанам не удалось... А наши сунули директору питомника стеклянные бусы и поллитру самогона с полубатоном фельдшерской колбасы, и на-ате(!) нам – пожа-а-алуйста(!): спаривайте да размножайте... А о-он-н!.., – будто поперхнувшись словом, разгневанный обличитель на чуть-чуть умолк, – А о-он!..

 Запустил вчера вечером эту племенную пару в слуховые проходы какого-то старого сморчка, подозреваемого в подготовке покушения на начальника провинциа-ального(!) отделения Пенсионного фонда. В одно ухо самца внедрил, в другое – бере-е-еменную(!) самку... Запечатал каналы жвачкою и поперся через дырку в стенке в женское отделение подглядывать!

 И чего, спрашивается, там (в женском отделении-то) интересного?!.. Я вот, к примеру, все детство с девчонками не водился. И по сей день не опускаюсь до сомнительных мероприятий с участием женского пола. Даже в ихнюю баню ни разочка ни краешком глаза не подглянул... А этот мерзопакостный бесстыдник!.. Ятаганий, правильно я в твой адрес формулирую?

 – Правильно, – склонив колпак долу, в упадническом тоне отозвался объект ялдыковских нападок.

 – Ну во-от.., – продолжил блюститель нравственности и порядка, – Насмотрелся сопляк сквозь стенку дыроватую хрен знает чего и хрен знает зачем.., вернулся, вызвал конвой и старикана вместе с барабанщиками в камеру спровадил... А они-то (африканские-то хищные насекомые) этому горе-террористу в барабанные перепонки барабанят да барабанят, барабанят да барабанят, а ему хоть бы хны!.. И какого лешего, спрашивается, было глухонемому в уши барабанщиков запускать?!..

 – Да-а-а! – многозначительно протянул мытарь-ветеран – прапорщик Мудрий Альбиносович Ветродуев.

 – И я говорю: «Да-а-а-а-а!», – на затяжном выдохе поддержал старшего возрастом и младшего по званию товарища по службе не на шутку возмущенный Елдаков, – А подследственные в камере жвачные затычки в ушах старикана узрели да и повыковыривали... А барабанщиков на хлебный мякиш выманили да в спичечный коробок упрятали...

 Еще не слыхали эту историю?! – на сих словах Елдаков сумбурно закрутил остроконечием своего наголовного колпака и по часовой стрелке, и против оной.

 Получив многоголосый отрицательный ответ, рассказчик продолжил:

 – Ну вот и... слушайте... А старший корпусной надзиратель Людмилкин вчера, как на притчу, ушными коликами маялся. У него ж частенько этакое случается: сто-оит употребить соленой селедки с малиновым вареньем, так и чуть ли не на стенку от болевых приступов лезет...

 Ну и обратился хворый к сокамерникам того деда-террориста: мол, закапайте, лишенцы, мне в уши лекарство... Ну они и услужили... А еще из озорства в каждое надзирательское ухо по уникальному перепончатому барабанщику падлы запустили и (как положено) ватой все это хозяйство закупорили...

 Насекомые же в опьяняющей лекарственной среде пришли в тако-о-ое(!) буйство, что Людмилкин от стука по барабанным перепонкам к полуночи впал в бешенство!..

 И невдомек ему, болвану, было, что не столько от варенья с рыбной солониной, сколько от барабанщиков мается... Терпе-е-ел, терпе-е-ел... Дотерпелся... Сегодня на рассвете увезли в психоклинику имени Леонардо да Винчи...

 Но гла-авная(!) беда в том, что медбрат нашей тюремной больнички Ряхус Колдунайнен (бегемот безмозглый!) перед отправкой затычки из ушей Людмилкина вынул и выползающих из слуховых каналов обкумаренных барабанщиков к ногтю!.. Передавил идиот насмерть! И его, и ее – бере-е-еменную!..

 Передавил и притащил трупики к нашему заведующему насекоморариумом Амебову: глядьи-и-и, мол, Альберт Дрозофилыч, какьи-их я нофых челофе-ечьих паразьи-итоф ф ушах Людмилкина научьно откри-и-ыл...

 А тот – Дрозофилыч-то – как увидал покойных племенных барабанщиков, так и... Инфаркт с инсультом друг за дружкой!..

 – Вот э-это(!) фо-окус-покус, – горестно вздохнул спец по щипательным пыткам лейтенант Ужимчик, – Теперь шиш нам, а не премиальные... Из-за какого-то засра-а-анца!.. А у меня-я-я автокреди-и-ит!!.. Да я его, этого па-а-адлу, свои-ими рук-ка-ами в лоскуты-ы-ы!! Где-е о-он(?!!), с-су-укин сы-ын!.. Что-о-о молчи-ишь(?!), поганый Ятага-ан!!..

 Ан все напрасно: след беспечного молодого специалиста Ятагания Янычарова на тот момент уже простыл в неизвестном направлении...

 – Убег он, по-видимому, – высказался доселе молчавший Максим Киловольтов – старший техник электродознавательного сектора (паяльники, кипятильники, пылесосы, миксеры, интим-вибраторы, доильные аппараты и прочая дребедень).

 – Оно и к лучшему, – прокомментировал Мудрий Ветродуев, – Сообрази-ительный(!) паренек. Будет с него толк.

 – К лучшему, к лучшему! – оптимистично поддакнул непревзойденный ябедник-фанатик младший сержант Павлик Морозов, – Будет с парня толк...

 Я начал мучительно зябнуть. Более всего ступнями, обутыми в вельветовые комнатные тапочки... Попрыгав, малость согрелся. Еще попрыгав, решил возвращаться к оставленным без присмотра подпыточному и конвоирам... Вослед донесся недовольный голосок Онания Суходрокова:

 – Я все понимаю. Но почему, однако, на мой вопрос нет ответа?!

 – На какой еще твой вопрос? – ответил вопросом на вопрос Елдаков.

 – Насчет беспечности, – уточнил Онаний, – Я же, спрашивая-то, имел ввиду: в чем грамматический смысл слова «беспечность»?.. А вы-ы-ы, Опупий Хмуроглазович, будто опупели – давай и давай баландою про Ятагания в наши уши фонтанировать.

 – Я тебе кто – энциклопедия(?!), чтобы всякую херню растолковывать! – возмутился Елдаков, – По всем эрудическим вопросам вон к нему – к Мудрию Альбиносовичу. Ты не гляди, что он с виду недоумок недоумком... Он все-е(!) знает. Он даже знает, отчего северное сияние и отчего среди кавказцев часто горбоносые, и отчего среди якутов завсегда глазами щелястые и в подавляющем большинстве физиономиями приплюснутые, и отчего индийцы из касты Сиси-Рама тощеногие и узкожопые...

 Да он даже медици-инский(!) кроссворд на гинекологи-ическую(!!) тему от буквы до буквы отгадал!.. Альбиносыч, растолкуй-ка молодому поколению «беспечность»... Не слабо? – на этих словах я застопорил удаляющий меня от теплой компании шаг и обострил слух.

 – Без проблем, – с уверенностью в голосе произнес Ветродуев, – Беспе-ечность – это... По-моему, или у Михаила Зощенко, или у другого какого-то юмористического писателя этот смысл описан... А может я и са-ам(!) (без них) докумекал...

 Вот когда, вроде бы.., начали в городах на паровое отопление переключаться.., ясен херес, первыми-то трубы в свои хоромы богатеи завели. И стали они людишек подряжать, чтобы за отпадением надобности печки на кирпичи курочить да из окошек, да через двери выкидывать... А остальные им завидовали и обеспеченными обзывали...

 Полеживают, значит, эти самые буржуины зимами напролет на диванах, семечки лузгают да в потолок шелухою плюются, да еще газеты читают и пьяными взглядами баб голых через увеличительные стекла на картинках разглядывают, да еще баб натуральных охмуряют и всяческим хитроумным извращениям подвергают... А чего, спрашивается, с жиру-то не беситься(?!), коли ни печек тебе, ни дров, ни угля, ни кочерги...

 И до тако-ой(!) стадии эти централизованно через трубы паром отопляемые обленились, что стали их обзывать уже не обеспеченными, а беспечными, имея ввиду их тунеядский образ существования...

 Понятие это дошло и до нас, в полной мере уже необратимо обретя статус разгильдяйских мышления и жизнедеятельности... А в те-е(!) времена.., – на сих словах, получив исчерпывающую (на мой вкус) информацию, я хмыкнул и шагнул в сторону троицы моих ближайших соучастников в экстренной эвакуации...

 Пришагав к теснейшим образом телесно сплотившимся тюремщикам и арестанту, я от их никудышного вида испытал искреннейшее сопереживание!.. Бедолаги исполняли зубами и прерывистым дыханием какие-то нервозные мелодии. Каждый свою, но практически в едином стремительном ритме. Телесный же фон так называемого Гортанием Кишкодеровым Карандаша досинел до тако-ой(!) густоты, что татуировки сделались практически непригодными к обозрению. Снижал визуальность и покрывающий тело мохнатый иней. А подернутые ледком стринги, как говорится, стояли колом.

 Страдалец при виде меня на какое-то время унял зубовный стукоток и, скорчив из физиономии образчик крайнего отчаянья, прорыдал:

 – Нач-ча-а-альни-ик-к! Вс-с-се-е ск-каж-жу-у-у! Ай-ай-да-а-а в-вы кы-кы-ка-аб-бин-нет!..

 – И-й-и под-дпы-пиш-шешь? – спросил ничуть не подсушенный после купели сержант Федя, чей камуфляж на момент разговора представлял ледяной монолит.

 – Под-под-под-под.., – отлихорадил Карандаш, – Фы-фы-все-е-е(!) под-пиш-шу.

 – И вс-се-все? А-а ко-ко-кон-нкры-ре-етней, – вытаращился на узника долговязый ефрейтор – наименее обледенелый из троицы.

  – Хо-хо-хо-о-оть чё, – по-видимому, не отыскав силенок на пространное речеизложение, Карандаш невольно блеснул лаконизмом.

 – И даже про то, как нашу мелкоядерную субмарину, выдав ее за корабль пустыни, узбекским рыбакам пропил; и про то, как све-ерх(!)секретный резиновый танк в домино турецким контрабандистам продул; и про то, как в швейцарский ломбард в обмен на монгольские тугрики пытался частично заложить госу-да-а-арственный золотой запас?! – прозвучал из-за моей спины грозный бас. Обернувшись, я оказался лицом к лицу со следователем по особо безнадежным делам подполковником МПАХа Пинайло Авсайдом Мазиловичем...

 

 Кста-а-ати!.. Давненько хотел пояснить причину неимоверно высокой доли среди наших сотрудников людей с чудными фамилиями, именами и отчествами... А все это из-за знойного неравнодушия предыдущего главы МПАХа к оригинальностям. Бывало, сто-оит сегодня ему мельком услыхать по отдельности чьи-то нетрадиционные имя, фамилию либо отчество или (к неопису-у-уемому(!!!) восторгу) уловить все это в триединой комбина-а-ации, и уже назавтра эксклюзивно именуемый человек подтянут в качестве кандидата на должность в нашей структуре...

 И сам-то министр звучал ого-го-о-о(!!!): Чебурекий Астероидович Черезанусвыпивайло!.. Эксклюзив! А ежели приплюсовать к вышесказанному феноменальную мозаичность его генеалогического древа, в коем и чукотские, и иудейские, и папуасские, и литовские, и арабские, и уйгурские, и украинские, и финские, и чувашские, и молдавские, и эскимосские, и даже (как подтвердила генетическая экспертиза) иноплане-етные(!) корни с ветвями... Чу-удо чу-удное-е!..

 Сейчас-то уже где-то с пятилетку как маршал Черезанусвыпивайло на заслуженном отдыхе, но, уверен, как и в былые годы, трепещет от уникальных ФИО...

 Прелюбопытнейшая, надо сказать, личность... В творческом-то спектре...

 Чем только он ни увлекался... В детстве обгорелые спички, этикетки от свиной тушенки и рыбью чешую коллекционировал.

 В отрочестве комбинировал птичий помет, скотский навоз и собственные какашки, получая из них с добавлением белка либо желтка муравьиных яиц оригина-альные(!) краски... Таки-и-ие(!) пейзажи вытворял... Закача-аешься!.. Особо впечатлительные любители изобразительного искусства даже в обмороки бухались. Иных из них потом через пары нашатыря в ноздри или внутривенную камфору приходилось в чувства возвращать... И никому было невдомек, чем это юный пионер Черезанусвыпивайло пейзажи да портреты вождей мирового пролетариата мазюкает.

 Это значи-ительно(!) позже, когда он уже секретарем школьной комсомольской организации функционировал, юные карьеристы-злопыхатели природу живописного материала раскусили-распробовали и внимание педагогического коллектива на ее нетрадиционность обратили...

 Исключили парня из рядов ВЛКСМ, а он погоревал, погоревал... И давай стихи на диалекте китайской народности Сунь-в-Пень сочинять... Языка, правда, нисколечко не знал. Но рифмовал, говорят, бесподо-о-обно! Даже несколько китайских филологов, по доподлинным слухам, от прочтения чебурекиевых виршей впали в длительную оптимистическую кому.

 Было и такое: листовки об аморальном поведении теоретиков марксизма-ленинизма кропал и ночами их в мужских отсеках дощатых общественных туалетов расклеивал. В женские не совался (то ли из-за стеснительности, то ли из каких-либо иных соображений)...

 И казалось, одна ему дорога – в политические заключенные... Ан не-е-ет!..

 

 Во время срочной службы в морской береговой охране увлекся браконьерством: тайком от командиров и сотоварищей ловил на удочку золотых рыбок и выпрашивал у них исполнения заветных желаний. Как ни пыжился, все без толку... Но-о-о...

 Однажды на рассвете на кру-у-упный крючок Чебурекия насадился ноздрею перебежчик, уплывавший в аквалангистском снаряжении в нейтральные территориальные воды, где его поджидала педальноприводная японская подлодка-малютка... И не какой-нибудь заурядный гражданин оказался в роли добычи, а всамделишный генеральный конструктор противотанковой твердосплавной ковырялки (позже, когда эта штукенция была принята на вооружение, советский солдат мог ею без особого труда за каких-то пятнадцать минут на-а-асквозь(!) проковырять лобовую броню среднестатистического тяжелого танка блока НАТО!)... Кто служил в сухопутных войсках СССР в восьмидесятых годах прошлого века, должен непременно помнить сие незатейливое, но су-упер(!)эффективное оружие, широко известное под аббревиатурой «РПК-45» (ручная противотанковая ковырялка длинною в 45 сантиметров).

 – Отпусти-и-и меня, матро-осик! – взмолился изменник Родины, – Любы-ые твои три желания исполню!

 – А слабо меня в комсомоле восстановить, орденом Ленина наградить и сделать офицером Комитета государственной безопасности?! – помараковав, осведомился Чебурекий.

 – Да нисколечко! – возликовал перебежчик, – Ты сперва из моей ноздри свой крючок-то вынь, а я тебе записочку к агенту японской разведки, внедренному в отдел кадров КГБ, черкну. Вот он и твои хотения претвори-ит(!) в жизнь.

 – Складно булькаешь, негодник, – сказал не по годам мудрый Чебурекий, – Я тебя с крючка сниму, а ты нырк, и поминай как звали!.. Нетушки-фигушки! Сперва маляву сочиняй, а потом уж я крючок выну.

 – Чую, обманешь, юноша, старшего по возрасту, – усомнился в искренности пограничника перебежчик.

 – А у тебя выбор-то есть? – наставляя на него собственноручно выстроганную из березовой доски корявую снайперскую винтовку, урезонил Чебурекий.

 – Нету, – признал свое аховое положение изменник.

 – То-то ж, – защелбанив пленнику в темя, высказался страж рубежей любимой Отчизны, – Пока малявы не будет, хрен(!) тебе, а не крючок из ноздри.

 – Да ка-ак(!) же я тебе в морской пучине напишу-то? – заныл терзаемый прибоем перебежчик, – Вы-ыпусти(!) тогда уж... хотя бы на сушу, дружище. Тем более, у меня хроническая морская болезнь.

 – И какого тогда беса, коль болтанку не переносишь, в ихтиандры заделался? – одновременно с неким укором и сопереживанием спросил Чебурекий.

 – Так из-за него, морского-то недуга, и пришлось эмигрировать подводно, – пробормотал выползающий на берег конструктор, – Хотели меня японцы в трюме рыболовецкого траулера из Владивостока вывезти, а я наотрез в отказ: «Да вы чего?! Я ж всю рыбу облюю и свою нервную систему изуродую! Поплыву сам по себе подводно: на глубине-то никаких тебе волн, да и для погранцов невидимо!»... Самураи возражать не посмели...

 И вот, то-олько я нырнул да разогнался, а тут ты-ы со своим поганым крючком!

 – Но-но! Полегче в выражениях-то насчет моего крючка! – разоблачая перебежчика из гидрокостюма и одновременно выволакивая его на берег, приструнил его Чебурекий.

 Дальнейшие события развернулись по гениальнейше простецкому сценарию... Пока отщепенец в свете поднимающегося над горизонтом Солнца посредством химического карандаша микроскопическим почерком увлеченно строчил на трехрублевой купюре так называемую маляву для японского агента, бдительный рыболов зарыл в песок его ласты (дабы не улизнул морским путем); незаметно изъял из желтого непромокаемого чемоданчика особо секретную проектную документацию по противотанковой ковырялке и ее опытный образец, пару кальсон с начесом, завернутый в провинциальную военно-морскую газету «Торпедная правда» шмат свиного сала и баночку с обувным кремом. Трофеи были без промедления прикопаны рядом с ластами...

 Когда конструктор завершил сочинительство, Чебурекий, прикидывающийся алчным до халявы индивидуумом, строго осведомился:

 – Про орден Ленина-то, дядя, упомянул?

 – А как же? – вопросом подтвердил присутствие в тексте оного упоминания перебежчик.

 – А про восстановление в комсомоле и офицерское звание?

 – Безусловно.

 – Та-ак... Адрес этого японского шпиона указал?

 – Не-ет.

 – Пиши.

 – А какой? Домашний или служебный?

 – Оба записывай.

 – Хорошо-о-о.

 – Пароль и отзыв написал?

 – Не-ет.

 – Ука-азывай! Что ж ты этак? Я к тебе всей распростертою душою, а ты ко мне хрен знает чем!!

 – Сбавьте тон, уважаемый, а то, неровен час, ваши коллеги – пограничники – услышат! – дописывая текстовую недостачу, предостерег беглый секретный конструктор.

 – Не услы-ышат! – громогласно заверил Чебурекий, – Тут на пять километров по береговому фронту только я... Напиши, чтобы этот шпион мне еще и денег дал...

 – На мороженку? – шутканул с подхихиком изменник.

 – Ты у меня тут повыража-айся! – отвесив задержанному оплеуху, с твердинкой в голосе выразился Чебурекий.

 – Не педагогично.

 – Чего-о-о?!

 – Не педагогично на прилежных руку поднимать.

 – Ишь... Приле-ежный... отыскался.., – с пренебрежением выдавил Чебурекий, – Ты, олух царя небесного, этому ворогу-японцу про де-еньги(!) мне в качестве откупного за предстоящий мой к нему шантаж пиши.

 – Сколько?

 – Пять... Нет – десять тысяч рублей в крупных купюрах!

 – Ого! Така-ая(!) сумма.

 – Сейчас еще и торгова-а-аться бу-удем?!! – насупив брови, с угрозой выкрикнул Чебурекий.

 – Нет-нет-нет-нет.., – затрепетал подлой душонкой иуда-конструктор, – Дело-то в том, что при э-этакой(!)-то сумме денежное вознаграждение автоматически переходит в разряд заветных желаний, кое в нашей ситуации уже четве-е-ертое! Но мы ж, молодой человек, договаривались всего-то о тре-ех(!) желаниях. Давайте уберем из перечня либо орден Ленина, либо офицерский чин, либо... повторное вступление в ряды ВЛКСМ. В комсомоле-то вы, поди, и без помощи японского шпиона без затруднений восстановитесь.

 – Да я-я тебя-я сейча-ас при попытке к бегству! – с прищуром нацеливая на задержанного цельноберезовый винтовочный макет, пригрозил Чебурекий.

 – Нет-нет-нет-нет.., – вписывая в купюру четвертое желание, залебезил предатель, – Не извольте нервничать!.. А от ствола вашей винтовки, извиняюсь, сучок откололся...

 – Ты это в качестве чего-о?!! – буйно возмутился Чебурекий, – В качестве доброжелательной подсказки или в смысле злобной издевки?!!

 – А давай, матросик, я тебе противотанковую ковырялку подарю и... дальше поплыву, будто мы с тобою вовсе и не встречались.

 – Что за хрень такая эта твоя ковырялка?! – заинтересовался бдительный матрос.

 – Ну это.., – озадачился изменник Родины, – Как же тебе попопулярней объяснить?..

 Вещь в хозяйстве незаменимая! Можно бронетехнику дырявить, можно и консервы в мановение ока вскрывать... А захочешь, так... хоть проруби для подледного лова расковыривай... Ты же, как посмотрю, заядлый рыболов?

 – Ага... Держи карман шире.., – осторожно вынимая из ноздри конструктора крючок, пробормотал Чебурекий, – Сидел бы я как придурок на берегу с удочкою, если бы не мечта наловить исполняющих желания золотых рыбок!.. И вообще, если хочешь, предатель, знать, я уху-то и за еду не признаю, а жареная рыба для меня... Что колючую проволоку жевать!.. А эту свою ковырялку-то пока-ажь... А ею можно картофельный урожай из земли выковыривать?!

 – Безусло-о-овно-о! – неописуемо льстиво взирая в глаза Чебурекия, дезинфецирующего невесть откуда взявшейся йодной ваткой сотворенный рыболовной снастью прокол ноздри, возликовал изменник, – Карто-о-ошку!.. Да за ми-илу душу!.. Хоть ее копай, хоть кедровые шишки шелуши, хоть женщину до феномена-альнейше-его-о(!!) бабского удовольствия доводи!.. Да будет вам, молодой человек, известно: заслуженные скульпторы Министерства обороны прапорщики-стройбатовцы Елизавета Муханова и Савелий Баламутов двумя опытными образцами моей «РПК-45» всего за полтора-а(!) часа выковыряли с натуры из огромной глыбы белого мрамора мою трехметро-о-овую(!!!) скульптуру в полный рост!

 – Нагишом? – поинтересовался Чебурекий.

 – Что «нагишом»? – растерянно захлопал веками конструктор.

 – Нагишом выковыряли? – сей вопрос вызвал заминку, прерванную высказыванием, насквозь пропитанным солью высоченной морали:

 – Да вы что(?!), молодо-о-ой челове-ек. Окститесь. Они же сове-етские(!!) мужчи-ина и же-енщина! Они же из женатых и заму-ужних! Они же обои... многокра-атные(!) юбилейные значкисты, пра-апорщики(!) и наконе-ец – чле-ены(!) КПСС. И вдруг... на рабо-очем(!) ме-есте безо всего... Вот была бы, к примеру, пара мужиков... Еще бы куда ни шло... А та-а-ак!.. Пошля-ятину, матросик, лепишь...

 – Что я леплю, не твоего, иудушка, ума дело! – возмутился Чебурекий, – Мне твои прапорщики в бубен не стучали! Я не про них, а про тебя-я(!) спросил: голым тебя из камня высекли или?!..

 – Выковыряли, молодой человек, – поправил конструктор.

 – Ну, выковыряли, – согласился впоследствии министр по пресечению антигосударственного хулиганства, – Голым, спрашиваю, выковыряли? Ведь из белого мрамора строго голомудых мужиков и голотитих баб испокон веков делали.

 – Пардон, молодой человек, за недопонимание относительно объекта вашего внимания, – извинился задержанный аквалангист, – Н-но.., одна-ако-о... Это ж по-ошлая ди-икость: гла-авного(!!) констру-уктора оборо-онного проекта из бе-елого(!!) мрамора без штанов и нижнего белья ваять!.. Мою ж скульптуру выковыривали не для банального баннопомывочного комплекса, а для молодежновоспитательного фигурирования на хоздворе секретного оборонного научно-исследовательского института имени академика Сенокосова «Нокаут империализму»!.. Кстати, мой светлый образ установлен рядышком с макетом тактической двухведерной баллистической клизмы «Кишкопуч» класса «земля – воздух – анус»!

 – Даже та-ак?! – поразился Чебурекий, – А моя фамилия – Через-а-анус(!)выпивайло...

 – Феномена-а-альная(!), безусловно, фамилия, – многозначительно констатировал перебежчик, – Явная родственность с «Кишкопучем»... Е-есть информация к размышлению...

 – А тебе не сты-ыдно?! – с неприятием в голосе прервал мыслительные потуги своего пленника Чебурекий.

 – Вы, молодой человек, по поводу чего? – осведомился тот.

 – Да я про это.., – запнулся на слове бдительный страж рубежей любимой Отчизны, – Я про то-о... Тебя, гада, по решению всенародно любимого руководства нашей Родины из мрамора выковыряли да на хоздворе на почетное обозрение выставили.., а ты ее (Родину-то) подло отпредательствовал!.. Подонок! А ну, давай-ка наконец и немедленно свою ковырялку! Я тебя, сволочь, прямо сейчас ею всяко-разно отковыряю!

 – В моем чемода-анчике она – ковырялка-то, – панически задрожав, вымолвил перебежчик, – Но прошу тебя, матро-осик... Не на-адо меня-я отковы-ы-ырива-ать! – последние слова сопроводились по-детски эмоциональными рыданиями...

 Возможно, мой рассказ покажется явной выдумкой. Ан... Сооружен он из достоверных фактов! Вплоть до мельчайших подробностей!.. Потому как почерпнут не из статьи «Подвиг матроса Черезанусвыпивайло», опубликованной в многотиражной газете «На страже побережья»; и не из отполированных редакторами мемуаров Чебурекия Астероидовича «Моя жизнь – ежедневный подвиг»; а из его исповеди, озвученной в глубочайшем хмелю в бане номер восемнадцать города Светлопутанска, в кою в ходе празднования шестидесятилетия нашего дворника Макакия Альфонсовича Рукоблудова занесла нас нелегкая... Там наш демократичный министр и разоткровенничался в плане своей героической молодости. На полную катушку... А пьяные, как известно, не лгут... А если даже и лгут, то самую малость...

 Итак... Вернемся к событийности более чем тридцатилетней давности, прерванной моим глубокомысленным отступлением...

 Откинув крышку своего непромокаемого желтого чемоданчика, пребежчик впал в паралитическое изумление: из сопутствующего побегу барахла в оном остались лишь баночка килек в томатном соусе, консервная открывалка, алюминиевая ложка, завернутая в полиэтилен пачка папирос «Беломорканал» и сборник воспоминаний очевидцев под сентиментальным названием «Как Ленин ласкал детей»... Основная же часть внутричемоданной вещественности (благодаря тайным от пленника манипуляциям Чебурекия) исчезла в песчаных недрах...

 Ровный шум прибоя вскоре был дополнен с треском извергающейся из какого-то звуковоспроизводящего устройства популярнейшей эстрадиной тех лет «Малиновкой». Прочувствованное собачье подвывание придавало мелодии некую душещипательность...

 Спустя какое-то время из-за ближайшего утеса показался пограничный наряд, составленный из дородного сержанта, доходяги-ефрейтора и косматой сторожевой болонки песочно-зеленого камуфлированного окраса. Основание собачьей шеи украшали златошвейные младшелейтенантские парадные погоны.

 Нетвердо держащееся на лапах животное упоительно выло и выло, практически не попадая в мотив сменившего «Малиновку» шлягера шестидесятых годов прошлого века «Черного кота»... Казалось, что псина под нешуточным кайфом...

 Как выяснилось впоследствии, сей пограничный наряд, сбившись с маршрута, уже третьи сутки плутал по дальневосточной пересеченной местности.

 – Чё? – убрав звук висящего на шее кассетного магнитофона «Весна 222», лаконичней лаконичного спросил подошедший в составе наряда давненько небрившийся сержант-губошлеп.

 – Ни-чё, – на пару звуков менее лаконично отозвался Чебурекий.

 – Рыбалкою увлекаешься? – расширил диапазон словесности погранец.

 – Е-ею, – с горестным вздохом ответствовал Чебурекий, – А чем еще в этой глуши душу тешить? Одни развлечения – рыбалка да онанизм. Уже и то, и другое та-ак(!) осточертели, что хоть за книжки со скуки берись.

 – Я-я-ясненько, – резким подбрасыванием плеча переместив сползший автоматный ремень на середку погона, протянул сержант, – У нас так же.

 – Кор-рое-едов! – пьяно покачиваясь на конечностях, протявкала болонка, – Как-кого хры-рена му-уз-зыку отключ-чил(?!), сво-олочь.

 – Не встревай, когда люди разговаривают, – осадил четверолапого сослуживца сержант.

 – Эт-то вы-ы, значит, лю-юди! А йя кто?! К-как об-бычно?! Шелуди-ивый пе-ес?!! – гневно выдала оскалившаяся болонка, – Да йя, ес-сли хотите знать, кад-дровый оф-фиц-цер-р! А вы-ы – шелупо-онь! Мла-ад-ший ком-мандный со-ста-ав!.. А ну-у-у(!)., вруб-ба-ай му-узык-ку-у на по-олную кат-ту-ушку! Буд-ду п-пе-есню выть! – на сих словах собакообразный младший лейтенант, бесцеремонно задрав заднюю лапу к затылку сидящего на песке неудачника-перебежчика, по-кобелиному обильно помочился на его обтянутую клетчатой рубахой согбенную спину. Тот же (по-видимому, под благостным воздействием струящейся влаги) мгновенно стряхнул оцепенение и, воздев к небесам ручонки с зажатым в них пустопорожним чемоданишком, истошно заблажел:

 – Где-е-е-е-е?!!! Го-осподи-и-и!! Где-е-е-е-е мои ве-е-ещи-и?!!..

 – Не на-а-адо-о магнитофо-о-она-а! Я с ни-им(!!) пово-о-ою-ю, – кивнув на неистовствующего, поменял желание кобелек-офицерик, – Побереги, Короедов, батаре-е-ейки!

 – Будет исполнено, Феликс Эдмундович! – подтвердил готовность к послушанию сержант, – Войте на здоровьичко...

 Моя благоверная супруга, Альбинка-то, частенько меня укоряла.., да и по сей день корит: у тебя, мол, Вениамин, до безобразия блудливый рассудок: начинаешь рассказывать про пельмени, потом надолго переключаешься на козьи какашки с горчицею, потом – на клопов и тараканов, после чего – на секреты диетического питания тропических людоедов, а завершаешь свои речи размышлениями о вреде курения листвы от бэушных банных веников либо разглагольствованиями по поводу пользительности для предстательной железы прикладывания к ней все тех же пельменей, с коих и начинал свой демагогический марафон...

 Откровенно выражаясь, в конфликтных ситуациях лексикон моей законной супруги далеко-о-о(!) не из ласкающей слух категории, а куда-а-а(!) жестче... Значи-и-ительно(!) жестче, с лихвой косноязычней и... Дерзновенный, ядреный и изощренный мат взахлеб и на полную громкость! В плане нецензурщины-то моя благоверная из большу-ущих мастериц... Это уж я облек ее сквернословную критику по поводу своего словоблудия в классическое литературное одеяние. А то бы... Не убоюсь утверждать: даже в словарных закромах сибирских коровьих пастухов подобных альбинкиным виртуозных непристойностей – мизер, а то и вовсе – ноль целых, шиш десятых!..

 И вот... Подталкиваемый самокритичностью, я намерен скомкать недосказанную махину истории восхождения Чебурекия Астероидовича к правоохранительному олимпу и вернуться к хронологии Дня щекотуна, обзор коего и был изначально положен в сие правдивейшее повествование... Итак...

 

 А, собственно говоря, на момент нашего стояния в министерском дворе по причине тревоги рассказывать далее доподлинную биографию Чебурекия Астероидовича (даже ско-омканно!) было невозможно... Потому как на эпизоде дуэтного вытья секретного конструктора и сторожевой болонки кулуарные откровения нашего министра, в первый и последний раз изливавшиеся в двухтысячапятом году от Рождества Христова в бане номер восемнадцать города Светлопутанска на праздновании юбилея министерского дворника Макакия Альфонсовича Рукоблудова, иссякли (образно выражаясь) досуха... По причине выпадения рассказчика из действительности в беспробудный сон, вызванный общим переутомлением организма в совокупности с несовместимой с рассудком и речевой функциональностью концентрацией алкогольной промильности в маршальской крови...

 Кстати, вышеизложенная история с задержанием беглого конструктора подробнейшим образом застенографирована мною с копии аудио-видеозаписи, тайно произведенной в ту знаменательную ночь в бане Светлопутанска агентом ЦРУ, работавшим кочегаром сего помывочно-развлекательного заведения под псевдонимом прикрытия Цэрэулий Джеймсбондович Американюк.

 Впоследствии сей ценнейший материал был выменян у лазутчика нашими операми Фацелией Светложопинской и Кактусом Кулебякиным на матрешку, балалайку и ведро эксклюзивной браги от Авдотьи Смирноффой...

 Спустя пару лет после сделки, многомиллионно растиражировав уникальную запись, предприимчивые опера наварили на ней в подземке Метрополитена баснословные барыши, на кои сыграли пышнейшую свадьбу и... по сю пору совместно живут-поживают бездельно и припеваючи...

 Кста-ати! Кто не знает бомондовую чету Светложопинских, некогда за вышеописанный информационный слив с треском вышибленных из штата Министерства пресечения антигосударственного хулиганства, тот явно не продвинутый москвич...

 Чебурекий же Астероидович сразу после стартовой реализации пиратских электронных носителей, загруженных его банным откровением, был вынужден экстренно (не дожидаясь вселенского скандала) подать в отставку (якобы по состоянию здоровья). Его рапорт был завизирован президентом и премьер-министром в течении минуты с момента написания, а через час после сей неминуемой формальности наш легендарный министр уже покидал свой кабинет с узлом на плече, унося на заслуженный отдых кипу Почетных грамот, пластмассовый ананас, пару упаковок казенных памперсов, три комплекта казенных простыней и наволочек, настенные часы (казенные), клетку с попугаем Гошей, именной пистолет, именной гранатомет, именной телевизор и еще кое-что, до сей поры погруженное во мрак государственной тайны...

 Так вот... В тот день (в ежегодный день Щекотуна, о коем сие повествование) доподлинная история карьерного роста всеми обожаемого Чебурекия Астероидовича была для меня еще на чуть дораскрыта неожи-иданнейшим(!) макаром... Но об этом чуть позже... А сейчас...

 

 Когда не на шутку озябшие на пронизывающем ветру изгнанные на свежий воздух по пожарной тревоге сослуживцы вашего покорного слуги в конце концов перешли с беззаботного трепа на ропот (чего, мол, нас в этакую холодрыгу под открытым небом мурыжат?!); на крыльцо в сопровождении золотопогонной свиты заспанной гусыней выковыляла сизоутконосая, седовласая, неряшливо обмундированная, сквозь прозрачные колготки в крупнющую сетку демократично демонстрирующая брюнетистую кучерявость и варикозный рельеф своих столбоподобных нижних конечностей, усердно сосущая из топорной работы трубки табачный дым двухзвездная генеральша Вермишель Татьяновна Постельнопринадлежнинская – заместитель министра по дознанию и (по совместительству) верховный комендант нашего административного здания.

 Сунув дымящийся курительный прибор в нижний карман своего фиолетового кителя, сипло прокашлявшись, метко сплюнув в створ мусорной урны в виде матрешки со спиленной маковкой и поднеся к обвисшей щеками и губищами физиономии огромный позолоченый мегафон, Вермишель Татьяновна разразилась залихватским чихом, кой и (многократно усиленный электроникой) положил начало обращению к подчиненным...

 С явным удовольствием выслушав в ответ массу пожеланий доброго здоровья, генеральша умиленно зажмурила глазки и, залихватски притопнув по прожилковатому бело-голубому мрамору затасканным «до насквозь» резиноподошвенным войлочным ботом, старательно и не спеша с хлюпаньем протерла лоснящимся рукавом мундира (от обшлага до локтя и обратно) свое крупногабаритное подносье. Произведя акт личной гигиены, наша всеобщая начальница и любимица с одухотворенным выражением мордуленции обшоркала вышеназванный рукав о совокупность кительной полы и мятой юбки, вновь сипло прокашлялась и басовито выдала через так называемый матюгальник следующее:

 – Ну чё(?!), орлы-ы-ы!!! Проздравляю с дюже шустрячею учебною эвак-куациею-ю!!! Как клопы из банки с дустом выпулили!!!.. Ежели бы!!.. Кхе!.. Ежели бы наши воины завсегда этак прытко в атаку носилися, ни один бы сапог вражьего солдата никода ни испоганил бы ни пяди нашей земли!!! Объявляю всем благодарнось!!!.. Ну чё?!!.. Не слышу ра-а-адости-и!!

 – Ура-а-а!.. – Ур-ра-а-а!!.. – Служим Родине и Оте-ечеству!!!.. – Сла-ава бо-о-огу-у!!.. – Слава президе-е-енту-у и премьер-мини-и-истру-у!!.. – Спаси-и-ибо-о, Вермишель Татья-я-яновна-а!!!.. – Всегда-а-а гото-о-овые-е!! – вразнобой возликовала наша правоохранительная братия.

 – У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у..!!! – перекрыл овации гул низколетящего тихоходного о восемнадцати вручную вращаемых пропеллерах гастарбайтеровоза класса «галера» модели «Ёк-18жок122му».

 – Чё-ё за хре-е-ень?!! – тыча рукой в небо и сурово косясь на зама по внутриведомственному благополучию – атлетически сложенного подполковника Толкалия Тянуйлова, возмутилась Постельнопринадлежнинская.

 – Самоле-ет! – пробормотал через генеральский мегафон стушевавшийся ответчик.

 – Дак уж ви-и-ижу(!), чё самолет, а ни твой сморш-щенный стрючо-ок!!! – взревела генеральша, – Я спрашиваю: какого хре-е-ена-а он в на-а-ашем небе шля-яетса?!!! Я ж давала тебе заданье, чёб решил вопрос с аеропо-ортами по поводу на-а-ашенской(!) зоны покоя от вся-я-яких поле-етов?!!

 – Дава-а-али! – подтвердил Толкалий.

 – И чё-ё-ё?!!! – впившись лютым взглядом в побледневшую личину зама, Вермишель Татьяновна замаячила перед его носом увесистым кулачищем, с дисциплинарно-воспитательным воздействием коего был знаком едва ли не каждый из наших сотрудников... В том числе и я, и не единожды...

 – С домодедовскими решил, с внуковскими – тоже...!! – приступил к обрисовыванию ситуации Толкалий, – Вермишель Татьяновна!! Выключили бы свой мегафон, а то все слышат нашу с вами конфиденциальную беседу!

 – Я те щас вы-ыключу-у!!! Я те вы-ы-ыключу-у!! – захватив ладонищей затылок Тянуйлова, генеральша ловко состыковала его физиономию с мегафоном, последствием чего стала тонюсенькая кровяная струйка из левой ноздри распекаемого, – У нас нихто-о-о еш-ще гла-аснось ни отменя-ял!!! А ну-у-у, ш-щено-ок, оправдывайса гласно перед людя-я-ями-и!!!

 – Домод-дедовские и внук-ковские б-борты нас огибают!! ВэВээСовцы тоже не суются!! – повторно приступил к отчету трепещущий Толкалий, – Патрули ПэВэО патрул-лируют мимо!! Воздухоплавательные шары и всякие дельтапланы с парапланами за километр до нас как мухи в паутине запутываются в нейлоновых заградсетях частного охранного предприятия «Дохлолет»!! Космические войска по наводке засевших в обсерваториях астрономов отпугивают от нашего здания бродячих метеоритов и неадекватно пилотируемых эНэЛО!! Малая авиация шарахается от установленных по периметру надувных пугал, феноменально похоже имитирующих зенитно-ракетные комплексы «Баобаб-М»!! Даже курс президентского борта отогнули на полусотню километров южнее!! Даже настырных грачей и ворон тот же «Дохлолет» до потери полетности ослепляет и оглоушивает фейерверками еще на дальних рубежах!!!.. Я сделал все-е-е(!!!) от меня зависящее!!..

 – А откеля тагда нада мною энта хренотень крыластая?!! – задрав лицом в зенит все еще ухваченную пятерней за затылок голову Толкалия, прорычала ему в ухо генеральша, – Отвеча-ай, шельмец, кода тебя старша-ая по званью спрашиват!!!

 – Так то ж гастарбайтеровозы!! – сопровождая вымученным взором удаляющийся летательный аппарат, в несколько затвердевшем (в сравнении с «доселе») тоне ответил допытываемый.

 – И-и чё-ё?!! – сподвигла его на более пространную информацию наша всеобщая любимица.

 – Через частные зачуханные аэропорты «Домобабово» и «Правнуково» челночат!

 – И чё-ё?!.. Никаковски ни отва-адить?!!

 – Ну я ж уже говорил: «гастарбайтеровозы»!

 – А по мяне хоть говновозы! – рыкнула под всеобщее смехосопровождение Татьяновна, – Пряс-сечь!! Давнёхонько маево валшебнова пенделя ни палучал?!

 – Да они ж, среднеазиаты-то лукавые, с каждого рейса презентуют! – глубокомысленно закатив глаза под брови, трепетно приступил к раскрытию подоплеки Толкалий, – Они ж всякому шпунтику-винтику угодничают! Взять, к примеру, тот же «Домобабово»: авиадиспетчерше – дыню, взлетно-посадочному корректировщику – тыкву, руководителю полетов и аэродромному администратору – (прости-и-и(!) меня, Господи) по китайской фарфоровой проститутке, исполнительному директору аэропорта безвозмездно и чуть ли не ежемесячно двор брусчаткою наново во все разный и разный оригинальный узор переукладывают!.. Уборщице, и той – от всякого борта по кадушке с финиковой пальмой!..

 До умопомрачения она на эту древоразновидность запавшая!.. Еще когда молодкой на международных рейсах стюардессила, ее какой-то шизанутый абориген посередь Африки на пальму затащил!.. С той поры и блажью мается!.. Когда пальмы рядом не оказывается, она даже на отечественные деревья (типа березы, осины или даже новогодней елки) голышом и с вульгарными песняками без стыда карабкается!!..

 – Ты эт... Коленвалыч! Разберись-ка с энтими гастар-рбайтер-рскими беспредельш-щиками! – высвобождая толкалиевский затылок из плена своей ручищи, потеплевшим голосом проворковала Вермишель Татьяновна.

 – Да как же с этим разберешься?! – поправляя растрепанную прическу, состроил озадаченный взгляд Толкалий, – Это ведь не какая-нибудь Швейцария с Германией!!.. Росси-ия(!!!) ж... Испокон веков разбираются!!.. Хоть поголовно всем головы оттяпай!!.. Как бы-ыли до мзды охочи, так и...! Менталите-е-ет(!!!), однако...

 – Дозвольте реплику!! – выкрикнул некто из толпы.

 – А чё?!.. Валяй – реплику-уй!! – задумавшись не более чем на пару секунд, разрешила генеральша.

 – Но я ведь еще не закончил!! – мегафонноусиленно напомнил о себе воспылавший, по-видимому, ораторской одержимостью подполковник Тянуйлов.

 – Чё-т ты стал до-о-олго не кончать!! Не узнаю-ю-ю тя, Толкалий!! – плоско-похабненько скаламбурила Вермишель Татьяновна, чем и вызвала дружный хохот присутствовавших, – Кто тама скы-а-азану-уть захотел?!!.. Дава-а-ай – ни робе-е-ей!!

 – Ско-оро нас с моро-оза уберу-у-ут?!! – с мольбой в голосе поинтересовался получивший право на слово.

 – А заче-ем трево-огу устро-оили?!! – тут же встрял какой-то крайне взволнованный  визгоголосец.

 – Тык-тык-тык...! – растопыренной пятерней пошлепывая себя по солиднейшей бочине, Татьяновна призадумалась и постепенно деформировала выражение физиономии из заумного в лукавое.

 – Ну чё?! – с нетерпением выкрикнул визгоголосый.

 – Чарез энто...! – упустив мысленную нить, генеральша растерянно заблудила глазенками, – Чё?!.. Дак чарез лево плячо-о-о!!!.. А ешче и чарез право! Да комлями встык – коромыслом! Для равновесья, штобы шею ни кривило да на ходу набок ни шатало! Ни гони лошадёв у... вы Пицунду!!.. По-онял?!

 – Да по-онял! – с нескрываемым разочарованием отозвался докучливый визгоголосец... Выдержав же махонькую паузу, он злобно прошипел: – С-су-ука. Лютуешь(?), солдафо-онка... Чтоб в твою амбразуру ни фугаса, ни гранаты!

 – Вермише-ель Татья-яновна-а!!! – заверещал уже ранее упоминаемый в сем тексте заядлый ябедник младший сержант Павлик Морозов, – А он...!!! Этот визгун, который про «зачем тревога» любопытничал, вас потом су-укою обозвал и про какую-то вашу амбразуру га-адость ляпнул!!!

 – Да й банан на няво!! – выдала генеральша, – Поди-ка и живой-та анбразуры ни видал, ни ш-щупал..., а все-е туды-ы ж – раз-сужда-ать!!.. Вы тока, парни, тама ево не тро-огайте! Не забижайте! – последние слова явно запоздали, потому как были произнесены на фоне характерного перестука твердой человеческой плоти по мягкой в звуковом сопровождении из ахов, охов, всхлипываний и страдательных повизгиваний... Бессомнительно, «шибко умному» выскочке была самосудно задана профилактическая трепка...

 Помараковав еще с пятиминутку, Вермишель Татьяновна оглушительно рявкнула сквозь мегафон: «Айда-ка, братцы, в теплоте-ень!!! Заходим дружнехонько в вестибъ-блюль и выстраиваемса повдоль стенок и окошков!!! Тама и говорить на второй вопрос стану!!!»...

 Что тут начало-о-ось!!!.. Сотни тел, истосковавшихся по плюсовой температуре, вопящей лавой устремились к парадному входу! Авангард, в коем оказался и я, вдавливаемый в здание многотонной плотью сзади напиравших, натуго застопорился в дверном проеме. Обоюдотелесно стиснутые, сплюснутые и фигуристо зажатые сослуживцы стенали, вопили и надрывно матюкались...

 Волею случая я своим узким телесным фронтом от колен до подмышек был буквально вдавлен в широченный рыхлый тыл Вермишели Татьяновны, аки цветастая пуговка в болотную трясину обмундировочной зелени стихийной людской массы. Бок о бок с Татьяновной страдал подполковник Толкалий Тянуйлов. На упадке сил превозмогая телесный дискомфорт, он надсадно выл в ее адрес:

 – Йя-я-я ра-азбер-ру-у-усь с эт-тими возд-душными пир-ра-а-атам-ми! С-сего-о-одня же!

 – Н-над-де-е-еюсь! – жалобно скулила теснейшим образом сплоченная со мной генеральша, – Т-ты-ы тама с им-мя-я – с гыст-та-ры-ба-айтер-рами-та – наш-щет жи-ира из верблюжа-а-ачь-чьих горбо-ов по-догова-а-арив-вайса-а!.. От-т ан-нги-ины д-да д-для нараш-щиван-ния и стояния груде-ей сры-ред-ство одури-и-ит-тельное!.. Т-ти-и-итьки-та чет-та у миня уж-же д-до низа п-пу-узы по-обви-и-исли!..

 Коли жиру надаю-ють, пуш-ща-а-ай(!) себе над-д на-а-ами(!!) лет-та-а-ають... В виде иск-ключе-енья!

 – Сде-е-елае-ем! Ес-сли сейчас эти охламоны нас нас-см-мерть не разда-а-авят!.. А сколько ж жира-то вымогать?! – поинтересовался Толкалий, изможденно уложивший щеку на свой подполковничий погон.

 – Да хоть-тя б... На перво время... хоть... с ведро-о-о!

 – А не многов-вато ль?!

 – А ты по маим т-ти-итькам-та прикинь! Кажна без малова с горб верблюж-жачь-чьий!!

 – Ну да-а-а!., – подтвердил Толкалий.

 – То-то ж... А зн-на-а-ашь размер маих ангиновых гла-андов?!

 – Я ж не спорю!.. Ведро, так ведро! – необратимо пошел на попятную исполнительный зам.

 – Эт-то кто-о-о тама к мине без мы-ыла в жо-опу вле-ез?!!! – вдруг мышечно встрепенувшись, взревела Вермишель Татьяновна.

 – Это майор Снегоп-па-адов!! – совсем рядышком проверещал завзятый ябеда – младший сержант Морозов.

 – Ты-ы(?!), Па-а-авли-ик, – осведомилась Татьяновна.

 – Не-е! Не я-я-я! – испуганным голоском заотнекивался Морозов, – Не я-я-я! То Снегопа-адов(!!!) к вам без мыла вле-ез вы... в вашу э-э-эт-ту-у..!

 – Козел, – имея ввиду подлого Павлушу, проворчал я.

 – Снегоп-па-а-адов! – энергично засокращав объемистые ягодицы, томно простонала Вермишель.

 – Я, госпожа генерал-лейтенантша! – без особого успеха попытавшись по-военному вытянуться во фрунт, откликнулся автор сих праведных слов.

 – Т-ты эт-т че-ем этак-ким твердю-юш-щим тама в маю пояст-ницу тычешь?! – напрягшись (к моему изумлению) вплоть до мышечной окаменелости, поинтересовалась высокопоставленная начальница...

 Тщательно проанализировав свою телесную конфигурацию и в итоге отыскав ответ, я облегченно выдохнул:

 – Проте-е-езом.

 – А чё-ё пратэ-э-эз?! – с разочарованием в голосе громкошепотно поинтересовалась Татьяновна, – Э-э-э(!)такой еш-ще молодо-о-ой, а уж-же с прат-тэ-э-эзом... Жена-та как?.. Под-привы-ыкла?.. Удовлетворятса?.. Налево ни гулят?..

 – Да не-ет, – с облегчением ощущая изрядный спад напора подуставшей толпы, сказал я, – Не гуля-яет... Вроде.., – сказал, и-и-и!.. Ошалев от внезапной догадки, термоядерно вспыхнувшей в переутомленном утренними передрягами мозгу, страстно зачастил:

 – Вермишель Татьяновна, Вермишель Татьяновна! Это у меня не половой протез! Это не о-о-он(!!!) запротезирован. Это у меня ручно-ой(!) протез. Рука у меня по локоть искусственная! Вы же должны знать, что я полруки потерял во время заготовки дров для министерской бани!

 – Ну-ну.., – вымолвила Постельнопринадлежнинская, – Ка-ак(!) жа... Лех-генда-а-арный(!) случай. Тако-та ни забыватса... И какова хера(?!) ты тада в энт-то... Ну куды-ы ты свою руч-чонку-та су-у-уну-ул?..

 – В берлогу большеротого сучкоеда! – подсказал я, – В ходе заготовки дров сунул!

 – Ага, – произнесла Вермишель Татьяновна, – И на х-хера-а-а к няму са-амому по самый локоть запих-ха-ал?!

 – Да думал, что в той берлоге мохнорылый соплелиз обитает. Хотел с ним пошалить-позабавиться... А оно во-он как вышло...

 – А гла-аза где-ка лиш-ши-илса? – продлила интерес генеральша.

 – Там же, – ответил ваш, читатель, покорный слуга, – В берлоге с тем коварным сучкоедом, как ни странно, оказался синегубый камнесос! Он-то мой глаз и того... Вы-ысоса-ал(!).. скотина...

 Да вы не беспокойтесь! Я сейчас свой протез от вашей по-пы-по-ясни-ицы выдеру! – прикидывая, как ловчее произвести сию манипуляцию без угрозы повреждения либо отламывания искусственной полуконечности, заверил я.

 – Ни на-а-ада! – осадила генеральша, – Ни выта-аскивай! Пуща-ай... С им как-та лучше... Прия-ятней... А ты могё-ёшь сваим пра-т-тэзом маю леву ляжку подразмять?!.. Чё-та затекла в энтой грёбан-ной стоячке... Ажно судорагою свело...

 – Ноль проблем! – по-джентельменски обрадовался я случаю сделать женщине хорошее, – Он же многофункциональный – на уйму манипуляций способный! У него даже механика швейцарская(!)... и каркас германский(!), и электроника японская!

 – Эт здо-орово! – восхитилась Вермишель Татьяновна, – У миня вота япо-онцкий(!) микстер. Хвирмы «Мужикаси». Дак ва-аш-ще!.. Дё-ёрзкая(!) механизма... Э-э-э(!)так зац-цепит, аж душ-ша-а поеть и в пятки с песнею да искрами проваливатса!..

 

 После сей хвастливой хвалебности мне тут же припомнилась биография вышеозначенного (кстати, именного!) миксера... Преподнес нашей Вермишели (тогда еще полковничихе) этого самого «Мужикаси» не кто иной как са-ам(!) Чебурекий Астероидович. Перед строем всего личного состава на пятидесятилетие вручил.., добросовестно отлобызав юбиляршу и старательно внушив меж затяжными целовательными процедурами: мол, всякая уважающая себя незамужняя женщина без миксера как солдат без автомата, как бинокль без стеклышек, как сапожник без сапог, как Ньютон без яблони, как басня без морали, как микробиолог без микробов или Чип без Дейла, как бассейн без пловцов, как пловцы без трусов, как трусы без резинки и-и-и... как проститутка без губной помады да засранец без задницы!..

 Кто бы видел в те торжественные минуты нашего кустистобрового, мясистоносого, сочногубого, безгранично любезного брюнетистого пузатика!.. Секс-символ для любого возраста и пола!!.. Душка!!!..

 Ну что еще?.. Ах да-а-а!.. Одаривающий метко отметил: дескать, через него (этот чудо-миксер!), Татьяновна, теперь хоть сколько раз на дню мы совместно с тобой будем со своими любимыми яйцами в стиле рококо, доселе мучительно часами напролет вручную взбивавшимися тобою в совокупности с икрой щекастой мухоедки, слюной беременной гориллы, спермой вислогубого болотного дерьмоеда и иными полезностями животного и растительного происхождения!..

 Обмолвился наш министр и о том, что механизация пищеприготовительного процесса на рабочем месте (несомненно!) поспособствует снижению утомляемости и подъему на охрени-и-ительный(!!!) уровень дела борьбы с антигосударственным хулиганством...

 К слову – ради полноты картины: Постельнопринадлежнинская-то систематически готовила лично изобретенные и почерпнутые из древних фолиантов целебные кулинарные изыски; собственноручно и исключительно без стороннего участия, присутствия и ведома. Творила тайком и в солидных объемах...

 Налупендившись же вволю, перла позолоченную двухведерную кастрюлю с объедками в кабинет Чебурекия Астероидовича, кой, внимательнейшим образом вчитываясь в рецептурный лист, с томными охами, ахами и причмокиваниями смачно производил дегустацию...

 Традиционно запив эксклюзивную пищу парой-тройкой стаканов густого настоя лекарственной дурман-травы, генерал соловел очами, нес стратегическую околесицу; до тошноты курил кальян, заправленный тканью шерстяных носков министерского конюха Кобылякия Непарнокопытинского, систематически доводимых недюжинной потливостью и нечистоплотностью владельца до фанерной твердости; азартно хлестал по стенам подметальным веником, охотясь тем самым на лишь его взору доступных каких-то алмазнозубых стеклогрызов, мухоподобных свистолетов и восьмикрылых шестихвосток... В обши-и-ирнейшем(!) репертуаре Астероидовича (помимо вышеперечисленного) имелись и такие номера: настырные и (к великому огорчению) безответные попытки поговорить с персонажами телевизионных передач, сидение при открытой форточке в подстольной засаде на некоего нелегально проживающего на министерской крыше вертолетоподобного шведского шпиона и злостного вареньееда Карлсона, расщепление на атомы березового полена, зачастую увенчивающиеся неким успехом эксперименты по получению натуральной водки из мочи неисправимого забулдыги Комода Тихоходова – курьера министерской канцелярии, высиживание из баскетбольного мяча птенца беспилотного мини-самолета-разведчика; полупрозрачные намеки на предмет вступления в групповой интимный контакт, неутомимо адресуемые укрытой за декоративным кленом полноразмерной копии мраморной композиции работы скульптора Камнеломова «Обнаженные сенаторша, прокурорша и бизнес-леди с элитной проституткой Марьей-распутницей в провинциальной деревушке за карточной игрой в подкидного дурака»... Кстати, твердокаменные так и ни разочка не подали Чебурекию (по его же словам) даже и малейшего знака согласия на интим, к тому же и напротив – оскорбляли до глубины легкоранимой души: глупо хихикали, демонстрируя средними пальцами рук заокеанские пенисики и комбинируя с детства до боли знакомые кукишки; корчили дразнительные рожи с высовываниями языков; цинично хлопали мраморными ладонями по своим и соседским женским достоинствам, издевательски выкрикивая, что их благородного камня телеса не для какого-то зачуханного наркомана-маршалишки, а для истинных мачо... На такое варварское обращение Астероидович обижался вплоть до слез горючих, безуспешно доказывая каменным бабам, что никакой он вовсе и не наркоман, а был, является и планирует быть заслуженным борцом с врагами горячо любимых правящих на текущий момент партий, денно и ночно пекущихся о всенародном благоухании!..

 И еще прочая, прочая, прочая и прочая оригинальная виртуальность приключалась с зело охочим до дурман-травы Астероидовичем, выступавшим в душещипательных сценах в главной и единственной роли. Самодеятельный театр одинокого актера, да и только... Правда.., без никакушеньких зрителей...

 И Татьяновна о кабинетных послетрапезных злоключениях своего горячо обожаемого шефа ни сном, ни духом не ведала. И не мудрено, потому как завсегда еще накануне чебурекиевского злоупотребления десертным настоем дурман-травы заполошно подхватывала свою позолоченную кастрюлю и, водрузив ее на пузень, спортивной курицей неслась в подсобку своего кабинета, где и... Где и из конспиративных соображений перегружала пищевую массу из двухведерной золотушки в полутораведерную обшарпанной наружности эмалировку...

 Исходя из разности объемов, получается... Получается, получается, получается... Получается, что Постельнопринадлежнинская вкупе с Черезанусвыпивайло разово влегкую уминали до полуведра-а-а(!) экзотической снеди...

 Произведя перезатаривание, Вермишель Татьяновна переоблачалась в неприметный синий халат и непринужденной походкой уже не спортивной, а меланхоличной курицы ковыляла с замызганной посудиной к запасному выходу (а может, и входу) ведомственной столовой. Встречные-поперечные, узрев на ее животе небрежно придерживаемую за ручки антигигиеничного облика антисимпатичную кастрюлю, приходили к шаблонному выводу: опять, мол, за объедками поперлась...

 В кулуарах шушукались, что Постельнопринадлежнинская, пользуясь своим высокопоставленным служебным положением, таскает в особо крупных объемах халявные отходы министерского пищеблока откармливаемым на своей ведомственной даче гигантским генноизуродованным свиньям запрещенных в России пород «Гроза свинопаса», «Вислобрюхий ловелас», «Вечерний намаз» и «Мечта моджахеда»... По первости-то глубоко-о-о(!) заблуждались мои (несмотря на неординарные сыскные навыки) недотепистые сослуживцы, не ведая, что Татьяновна таскала не только «оттуда», но и «туда-а-а»! Это уже значи-ительно(!) позже ее теневой продуктооборот стал общедоступной явью...

 В конце концов допыхтев до запасной двери кухонного цеха, изобретательная гурманка опускала на пол кастрюлю и давала о себе знать длиннющим условным перестуком пистолетной рукоятью о полихлорвиниловый косяк...

 Отворяли либо шеф-повариха первой смены – в бюсте и ниже пояса зело дородная Трусико Шашлыкошвили, либо шеф-повар смены второй – заслуженный пищедел силовых структур Абрикосий Голодоморов (и выше пояса, и ниже его... вобла воблой сухостойная).

 – Ну во-ота... и я-я сызнова... с витаминною доба-авкою! – пафосно объявляла сановница.

 – Как кста-а-ати! – восхищались либо Трусико, либо Абрикосий.

 – Исхуда-ала! – традиционно комплиментировала поварихе Татьяновна. Если встречал Абрикосий, ему доставалось «растолсте-ел»... Случалось, визитерша впопыхах путалась, адресуя ей – «растолстел», а ему – «исхудала», но сколь-нибудь заметной негативной реакции на сию словесную рокировку никогда не наблюдалось...

 Впустив гостью в святая святых блюдоделанья, шеф-повар (она либо он) изгонял бригаду в подсобку, после чего разрешительно кивал: «Мо-ожно»...

 Пока Постельнопринадлежнинская добавляла полутораведерную собственноручно сотворенную пищевую полезность в супы, борщи, каши, салаты и даже... в компот, Трусико либо Абрикосий словесно и мимически выказывали почтительное одобрение сей коктейлизации внутриведомственного питания...

 – Ну вота и топерича... все-е-е, – завершив дело, облегченно вздыхала Татьяновна, – Ума-аялася... Севодня опя-ять нашенски-та правдоделы будуть здоро-овше да шустре-ей!.. Знатье-е(!) бы имя, как я об их здоро-овьице пекуся... О-о-ох-х... Но об энтом никому-у-у ни гугу-ушеньки! Благотварительство-та на показуху – настоящье скотство!.. О! Чуть ни позабыла... Чё тама?.. Есь абъедки для маей балонки-та?..

 – Отложено, – отвечали либо Трусико, либо Абрикосий, – Все упаковано... Болонка – свято-ое!

 – Ага-а-а, – глубокомысленно произносила сановная особа, – А ей многа-та и ни на-ада! Она ж у миня ма-ахонька... Крохотулька... Ни зазря Микробою-та называтса... Жрет ма-а-ала...

 Татьяновна систематически завершала визит в пищеблок под гнетом утрамбованного в кастрюлю продуктового пайка для своей якобы скудоядной собачонки. Ассортимент сего набора систематически поражал своей уникальной обширностью: от ананасов и плодов карликового кривоствола до примитивных помидориков и огуречиков, от крылышек дикого каркоголоса и окороков тропического ногтегрыза до банальной баранины, от красной горбуши до черной углежорки, от бледной в синий горошек озерной вертихвости до... голубого мелководного илососа... И како-о-ой(?!!) же всеядной и галактически вместительной должна была быть эта таинственная псина Микроба!.. Ан дальнейшая речь не о ней, а...

 

 Что-то совсем сбился с генерального сюжетного курса... Так-так-так...

 Изо дня в день мы дружно употребляли и через силу демонстративно смаковали нетрадиционно удобренные блюда.., систематически черпая подробнейшие сведения о технологии приготовления из внутриведомственных агентурных источников... И (вдохновляемые карьеристскими соображениями)... ничуть не роптали...

 Все это длилось до курьеза, окончательно и бесповоротно похерившего вермишелиевское пищеприготовительное трюкачество! А дело обстояло так...

 Увлеченно отсправляв свой полувековой юбилей отнюдь не бренной жизнедеятельности с сослуживцами, друзьями, родственниками, соседями, вновь с сослуживцами и коллективами подшефных сауны и таксопарка; после чего продолжив торжество на лоне природы со знакомыми танкистами и тайским массажистом, деятелями науки и культуры, музыкальными цыганами и просто оказийными встречными-поперечными; двухсуточно отвалявшись с бадейкой юной браги, банкой огуречной рассольности и ночной вазой у подножия ложа, и (естественно) с влажной поломойной тряпицей на воспаленном челе, будто стахановски выламываемом изнутри какими-то лилипутистыми шахтерами, Татьяновна ревматоидной походкой в образе отечной каракатицы в конце концов объявилась на службе...

 Целиком отлежав первый послепраздничный день в подсобке своего зеркального кабинета в обнимку с плюшевым медвежонком, Татьяновна уковыляла к автобусной остановке уже походкой хотя и гемороидально недужной, но уже более-менее оптимистично обозревающей окружающий мир разбитной портовой грузчицы...

 Отвалявшись второй рабочий день на интерьерно главенствующем все в той же подсобке кожаном диване в обнимку уже не с медвежонком, а с парой плюшевых лейтенантов Федеральной службы исполнения судейских пожеланий, Постельнопринадлежнинская томно потянулась, выдула с литру горького осинового сока и, обильно высморкавшись в подмышку мягкоигрушечного офицера ФСИСПа, лихо опорожнила кишечник от скопившихся газов, при сем задорно выматерившись и мало-мальски скучковав широко раскинувшийся по дивану бюст...

 Спустя некое время накатило желание подхарчиться... Спустя еще какой-то временной промежуток сие желание раздулось до необоримой жажды пожрать! Хоть чего, лишь бы по самую горловину затарить обуреваемый антивакуумной страстью желудок!.. А так как в помещении ничего съестного не наблюдалось, Вермишель Татьяновна принялась жевать плюшевого лейтенанта...

 

 Усомнитесь, уважаемый читатель: дескать, каким-разэтаким невообразимым макаром ты стал обладателем сей сугубо конфиденциальной информации?!..

 Да проще пареной репы: наш спец-то по электронному подглядыванию Алешка Матахарин некогда по пьяной лавочке вместо заказанного Вермишелью испарителя антикомариного газа ошибочно впендюрил в одну из множества розеток ее подсобки внешне ничем не отличимый от серийных аналогов насекомоистребительный приборчик. Такой же, какой и требовался. Но-о-о... дооборудованный в нашей секретной лаборатории широкофокусной видеокамерой и особо чутким микрофоном!..

 Улавливаете?.. Нет?!.. Странно...

 Ну Чебурекий Астероидович дал ему (Лешке-то) секретное задание по оборудованию женского душевого блока комплексом скрытного видеонаблюдения, а он (Лешка-то) в хмельном расстройстве мироощущения засадил один из элементов в розетку Вермишели Татьяновны!.. Оно как требовалось-то(?): в душ – комариную душегубку с видео-аудио, в прикабинетную же подсобку министровой замки (иль замши) – обыкновенную антигнусярку безо всяческого спецдогруза... А получилось наоборот! Ошибочка вышла... Ну тепе-е-ерь-то поня-я-ятно?!.. Сла-ава(!!!) богу...

 А он (Лешка-то Матахарин) мне с родни – троюродный кузен по материнской линии. Вот и по-родственому-то мы с ним частенько коротали досужее время в его каморке за чашечкой терпкого тунгусского кофе...

 А однажды (аккурат на следующий день после установки вышеупомянутого оборудования) он (Лешка-то) предложил от нехрен делать видеопонаблюдать в режиме онлайн за женским душевым блоком.

 Изначально для порядка поломавшись с мастерски сыгранным напускным целомудрием, я в итоге все-таки позволил себя уговорить... И... Вывел он (Лешка-то) на семидесятидюймовый экран голографическую видеокартинку, а на ней (к нашему с Лешкой грандиозному изумлению!) вовсе никакой не душ-блок с жаждущими телесной гигиены сотрудницами министерства, а Вермише-ель Татья-яновна(!) собственною персоною, садистски насилующая на своем диване с истошными воплями отбрыкивающегося хронического стукача младшего сержанта Морозова!..

 Нет, откровенно выражаясь, до того Павлик доносителем не только не слыл, но и даже в сей деятельности ничуть не подозревался. А вот вскоре после вышеупомянутого надругательства будто с цепи сорвался: ябедничал, ябедничал и ябедничал всем и обо всех... Ну баба бабой!.. Как мне думается, по-видимому, безудержное наушничество стало одним из побочных эффектов, вызванных повреждением Вермишелью юношеского либидо... А может и не так...

 Я, чисто из этических соображений, никоим образом не намерен ни в сокращенном, ни (тем более) в подробнейшем виде описывать сцену того развратного действа. Хотя-я, надо признаться, голографическое зрелище оказалось до того-о-о(!!!) увлекательным, что мы с ним (с Лешкой-то) даже и не заметили, как за нашими спинами сформировалась довольно объемистая зрительская аудитория...

 Да-а-а... Не маленько молоденьких офицериков, сержантиков и даже солдатиков было бестактно лишено непорочности на том злополучном диване! У нас с ним (с Лешкою-то) от вереницы сцен полового насилия аж... Одурева-али(!!!) мы...

 И отчего обесчещивание половозрелого мужского населения маньячными представительницами женской популяции в нашем вроде бы правовом государстве не влечет за собой уголовную ответственность?!!!.. Надо отметить, законодательный нонсенс, позволяющий на бытовом уровне безнаказанно и изощренно деформировать мужское достоинство!..

 Буквально сегодня (12.12.2016 г.) я прослушал фрагмент из новостного блока какой-то всероссийской радиостанции, в коем освещался произошедший во Франции вопию-ющий(!!!) случай полового беспредела: некая полувековая мадама, с жестокостью изолировав совместно с собой в неком замкнутом помещении двоих явившихся по вызову сантехников, принялась до них домогаться!..

 Вышло ли что у нее из этой затеи, нет ли?.. О том радиодикторша тактично умолчала. Но... В конце концов эта самая мадамка все-таки заполучи-ила(!) заслуженное возмездие в виде года лишения свободы с отсрочкой приговора!

 Ежели негодница все же доби-илась от бедняг желаемого, конечно, малова-а-ато... А коли нет... То-оже маловато, но уже куда в бо-ольшей(!) мере утешительней.

 А парни-то, по-моему, досто-ойно(!) через суд ответив на порочное посягательство, показали себя настоя-ящими(!) мужчинами... А окажись на их месте пара наших соотечественных сантехников... Да хоть трое или даже четверо!.. Тьфу!..

 Взять к примеру нашу похотливую Татьяновну, нагло использовавшую свое служебное положение и (к гадалке не ходи) постоя-янно(!) имевшую ввиду антигуманную по отношению к сильной половине человечества прореху в уголовном кодексе... Ведь безо всякой опаски насиловала, насиловала и насиловала, пополняя и пополняя вульгарную серию все новыми и новыми эпизодами!

 Нас с ним (с Лешкою-то) сия незавидная участь так и не постигла... Почему?.. Ну он-то прыщеватый, лупоглазый, лопоухий, курящий дешевые сигареты и частенько коротающий досуг «на стакане»... Но я-я-я!!!.. Хотя, лучше без подобных приключений! Пусть и служебный роман зачастую – пикантно, но и куда-а(!) с лихвой чаще того – чревато!.. Уж поверьте мне – опытнейшему службисту не последней в нашем государстве силовой структуры!..

 

 Однажды зело взволнованный Алексей, взяв с меня честное слово офицера о неразглашении, поведал о том, что в ходе просмотра очередной насильственной вакханалии у него случилась слуховая галлюцинация (гипнотически мощнейшая и в виде обращения к нему покойной матушки):

 «Алешенька! Сынок! – вещала (земля ей пухом!) при жизни кроткая и крепко морально дисциплинированная Аглая Борисовна, – Остерега-айся этой сте-ервы – поганой Вермишели! Не попада-айся на ее бесстыжие глаза!..

 Ее-то супруг по молодости, маемый бытовой тиранией, систематически убегал да убегал из их полуторакомнатной квартирешки!.. То у соседей переночует, то на вокзале, а бывало – и у меня... Жалела я его сильно!..

 А потом родился ты... Вот и кумекай, кто твой папка!.. А от Вермишельки – змеюки подколодной – улепетывай сломя свою славную головушку! Поганая она!.. Я и не открывала никогда секрет твоего зачатия из-за опасения ее мстительных каверз в твой адрес! Берегла-а-а тебя, кровинушка!»...

 О какая биографическая драматургия через связь с загробьем выявилась у моего кузена! Будто в мексиканской «мыльной опере»!..

 Чуть позже Леха отыскал претендента на от рождения вакантный отцовский пост – до мозга костей интеллигентного Аркадия Аллилуевича Постельнопринадлежнинского – в прошлом доктора гигиенических наук и супруга нашей Вермишели, а на момент встречи... А на тот момент – рядового привокзального бомжа...

 Не поскупившись на сравнительную генетическую экспертизу аж в столи-ичном(!) филиале Коровьинского центра ветеринарного зубопротезирования имени знатного сибирского кроликовода и кладоискателя Лукойла Серафимовича Незачатого, мой дальний родственник и близкий сослуживец точнехонько в назначенный срок по сигналу зеленой лампочки переступил порог пробоотборного кабинета рука об руку со зловонным кандидатом на отцовский статус.

 Залпом (по произведенному санитаркой хлопку в ладоши) высморкавшись в силиконовые двуствольные пробирки (каждый в свою), они через четверть часа после этакой сдачи биологических материалов имели на руках двухэкземплярную распечатку результата.

 Убедившись, что Аллилуевич – не кто иной как его биологический родитель с не хухры-мухрыстой долей вероятности в сто сорок семь и три десятых процента, мой троюродный кузен тут же горячо расцеловал его в уста и, попутно отмыв в Москва-реке, привел в свою квартиру, где и приютил на ПМЖ. Правда, без логически вытекающей из сего события последующей регистрации в паспортном столе (по причине отсутствия у новосела паспорта)...

 И стали они жить-поживать на тридцати с чуточкой квадратных метрах в семейном ладу да в счастии совместно с лехиными супругой, тещей, троими детишками да кошкой Маруськой, да попугаем Оппозиционером, да кобельком-таксой Лимузином, да черепашкой Диареей, да...

 – В тесноте, да не в оби-иде! – частенько говаривала лехина теща – прирожденная княгиня Календула Ивановна Голицына-Рукавицына.

 – Ага-а-а! – интеллигентно шлепая по ее благородной ягодице, соглашался безнадежно маразматичный Аркадий Аллилуевич... Но это уже совсе-ем иная история...

 

 Предыдущая же история, прерванная воистину мелодраматическим отступлением, вполне достойна пространного продолжения, так как (с моей – авторской – точки зрения) в некой степени любопытна и зело поучительна для подрастающего и уже подросшего поколений! Итак...

 Мы с Лехой ухохатывались до слез, наблюдая на мониторе за оправившейся от затяжной послезапойной хворобы тогда еще полковничихой Татьяновной, азартно перебиравшей в своей подсобке преподнесенные на полувековой юбилей подарки. Чего только она ни вытворяла, выхватывая из напольного пирамидального нагромождения кульков, свертков, коробок, коробищ и коробчонок то одно, то другое, то третье...

 

 Аккурат перед сим уморительным онлайн-подглядыванием лениво пытаемый мною сибирский охотник-промысловик, под гнетом мешка с песком вальяжно развалясь на ощетинившемся острющими гвоздями дощатом лежаке, поведывал о феноменально запасливом таежном зверьке бурундуке...

 Как сейчас помню, подозревался веселый бородач в передаче поствольных данных о количестве голубой березы в прилегавшем к его деревне лесу какому-то мозамбикскому лесоповалу, дюже конкурентновраждебному нашему «Гослеспилу»...

 В конце концов изможденный пытками дядя Гоша во всем признался, заполучив в итоге пятнадцать лет напечного домашнего ареста...

 Безвылазно сидя на печи и отъедаясь на регулярно за казенный счет приготавливаемой супругою баланде, прежде жизнерадостный охотник располнел, обрюзг и на алкоголической почве скурвился до абсолютной аморальности!..

 Где-то на девятом году напечного сидения дядя Гоша все-таки реши-ился(!) на побег из никем не охраняемой неволи «до ветру» и... Слезая из заточения, бедолага оступился и, войдя в крутое пике, воткнулся головой по самы плечи в полнющую кадку с квашеной капустою, где и нелепо насмерть захлебнулся рассолом!..

 Не будь супруга в отлучке, наверняка бы и спасла. А так...

 Мне эту трагическую историю значительно позднее поведала кума дяди Гоши – сельская почтальонша Надя, проходившая у нас по впоследствии прогремевшему на всю страну делу о коррупции, в коем письмоносица фигурировала в качестве связной между безногим провинциальным учителем физкультуры и безрукой массажисткой кожно-венерологического диспансера рыболовецкого холдинга «Чешуя»... О чем это я?.. О! О бурундучках!..

 Итак... Привожу бесцитатно – в вольном пересказе – дядигошино повествование... Итак...

 Бурундук-то – это забавная таежная зверушка. Этакая пуши-истенькая(!), спинкой полосатенькая и феноменально трудолюбивая тварь. Подвид белки. Но не бе-елкин му-уж(!), а вполне самостоятельный зверек... Весь плодородный сезон он (как и белка) рыскает в поисках провианта, усердно складируя урожай то ли в дупло, то ли в нору, то ли еще в какое помещение (дядя Гоша (Царствие ему Небесное!) говорил, но я позабыл).

 Одних только кедровых орешек до двух и более того ведер скапливается! И все эти заботы ради благополучной перезимовки! Даб с голодухи не околеть...

 И вот, представим себе, что под самый Новый год заявляется к этому самому бурундуку лиходей человечьей наружности и... И выгребает все запасы добродушного звереныша в свой хищнический рюкзак!

 И что дальше?.. Сме-ертушка немину-у-учая! Бурундук-то – не граждани-и-ин(!): ни заработка ему, ни соцпакета, ни перспективы группы инвалидности по состоянию здоровья, ни пособий, ни больничного листа, ни пенсиона, ни шанса вступить в политпартию, ни милостыни, ни соображения попытаться многокра-а-атно(!) повступать в политпартии или... ограбить себе подобного...

 Осознавая свое тупиковое положение, голодающий зверек переживает и переживает вплоть до крайней крайности, в результате чего мутнеет рассудком и ищет узе-ехонькую вертикальную рогатульку древесной поросли, в кою и защемляет свою трудолюбивую шейку.

 Отцепив коготки от последней на этом Свете зацепки, обездоленный под тяжестью своего тельца сползает все ниже и ниже, а роготулька-то, сдавливающая кровеносные сосуды и перекрывающая дыхание, все у-уже и у-у-уже... И-и-и!.. Амба... Летальный исход!.. Выражаясь натурально по-русски и дерзновенно-матершинно, абсолю-ютное(!) многоточие.......

 А куда-а без него – без мата-то?.. Да без него-о-о(!!!) даже б Саяно-Шушенская ГЭС или та же Останкинская телебашня не слепи-и-ились(!!!) бы... Да без него-о-о(!!!) (на мой взгляд) даже и Москве-е-е никако-о-ой столи-ичной перспекти-и-ивы!..

 Говорят, после ликвидации матерщинной (читай – колыбельной) энергетики... После этого нации приходит (ей – этой самой нации!) этот... Этот самый приходит... Шестибуквец с «п» и «ц» на концах!

 Иной раз хочется проорать: «Лю-юди-и-и!!! А из чего вы рождены-ы-ы, по-о-омните-е?!!!.. Да вы И-ИМ(!!!) зачаты, да Е-ЕЮ(!!!) сформиро-о-ованы, да й в жизнь в муках изве-е-ергнуты!!!.. И коего беса тогда стыди-итесь своей колыбе-е-ели???!!!..»..

 Иной раз хочется проорать, а не ору... А на .....я-я-я(???!!!) орать-то, коли все об этом и без того знают... Нет, когда трезв, о подобном никаких помыслов. Это когда всерьез курьезно пья-я-ян(!), ПРА-А-АВДЫ-Ы(!!!) глоба-альной завсегда-а-а хо-о-очется!.. Если ж совсем как на духу, выпиваю реже редкого, поэтому и правды как таковой хочется... почти никогда...

 Однажды я готовил выступление для творческой встречи с учениками одной из подшефных нашему МПАХу столичных школ, и... Под впечатлением внезапно всплывшей в памяти истории о суицидальном бурундучке набросал следующее:

 «Дети! Пройдут годы, вы повзрослеете и встанете всяк на свою жизненную стезю: кто-то будет кирпичным каменщиком или камнелюбивым ювелиром, кому-то по душе мыть посуду либо стирать белье, иные вольются в ряды сентиментальной олигархии, отдельные индивидуумы осуществят мечту пасти скот или делать из него мясо, наиболее заполошные ребята проявят себя в роли правоохранительных либо преступных элементов нашей многострадальной державы, а кто-то и будет вынужден заниматься математикой, физикой и даже ботаникой... Все профессии нужны, все профессии важны!

 Но кем бы вы ни стали в этом прекрасном мире, помните!.. Помните, что отнимать (как у бурундучка или червя навозного, так и у человека) после-е-еднее(!!!) – то, без чего он не сможет выжить!.. Лучше не надо! Даже если си-и-ильно(!!!) хочется!..»

 И начал я проникновенно считывать си словеса с бумажки, и подшефные пятиклашки внимали с горящими взорами, а их классная наставница чувственно заовалила губки, и у присутствовавшей членши родительского комитета вздыбился парик, а у члена этого же самого комитета крупнокапельно вспотели ботинки; и Лев Николаевич Толстой, состроив гейскую физиономию, подмигнул мне с портрета; а из портрета вдруг вытаращившегося Антона Павловича Чехова вывалилось пенсне, разбившееся при падении на пол; от звона же треснувших линз у меня от копчика до затылка пробежал волнительный озноб!.. Пробежал и вернулся восвояси – в копчик!.. И сбился я со словесного ритма, и потерял логическую нить и способность к чтению!.. И выкрикнул я в невероятном смятении чувств:

 – Де-е-ети-и!!! Ке-ем же вы хоти-и-ите ста-ать?!! – и класс возопил стадионно:

 – Правдоде-е-елами-и!!!., – Как и вы-ы!!!., – Мы все-е бу-удем правдоде-е-елами-и!!!., – Я хочу-у-у добива-аться от люде-ей и-и-истины-ы!!!., – И я-я хочу э-э-этого-о!!!., – И я-я-я!!!..

 – И я-я-я, – пропищала самая махонькая и самая стеснительная изо всех – круглая отличница Катенька Милосердова. Но ее, похоже, никто и не услышал. Никто, кроме меня. Я одобрительно кивнул девчушке, и она от этакого знака внимания солнечно разулыбалась.

 – Молодцы-ы, де-ети!! – напрочь забыв о бурундучке, навозных червях, прочей заслуживающей сострадания живности и альтернативных моей профессиях, выкрикнул я. И обуяла меня гордость за то, что предыдущие встречи с моими юными друзьями, в ходе которых я подробно и красочно рассказывал о творческой деятельности своих коллег, не прошли даром!.. Но... Это совсе-ем иная история...

 

 Итак... Мы с Лехой при виде разбирающей подарки тогда еще полковничихи Вермишели Татьяновны угорали, чумели и ржали до слез! Словно на мониторе внутриведомственного подсмотра крутилась отпаднейшая комедия... Она (главная и единственная актриса сего действа), выхватывая из пирамиды презентов то одно, то иное, поражала многовариантным поиском практического применения безделушек, вещичек и вещей...

 Например, сцапав миниатюрный калькулятор, наша начальница усердно тыкала мясистым пальцем в клавиатуру и после каждого набора, поднося аппаратик к мясистому уху, неутомимо домогалась: «Алё! Ал-лё!! Ал-лё-ё-ё!!!.. Ну чё, етить вашу мать, ни отвечаите?!!..»

 Щипцами для раскалывания фундуковых орехов Татьяновна попыталась повыщипывать брови, из чего ровным счетом ничегошеньки не вышло. Использование для маникюра роликовой ножеточки тоже не имело успеха. Пена для бритья (и подарил же какой-то идиот!) явно не выдержала испытания на пищевую пригодность. Электрошашлычница, не завив и локона, с дымом и паническими воплями Татьяновны изрядно подпортила ее шевелюру. Антимольный карандаш вместо матовой губной помады, несомненно, пришелся не по вкусу...

 Когда руки Татьяновны дошли до продолговатой импортной коробки, Леха взволнованно прошептал: «Этим она себя убьет!»... Я допустил сию вариантность, но тактично промолчал...

 В кулаке Постельнопринадлежнинской оказалась рукоять напоминающего кинжал электроприбора, но вместо клинка розовело некое подобие тупоголовой межконтинентальной ракеты.

 – Миксер, – пробормотал я.

 – Ага, – подтвердил сзади лейтенант-молокосос Тарантул Обезьяненко (кстати, еще вроде бы не обесчещенный маниакальной начальницей), – Это мы с Килькием Кашалотовым и Котлетой Говядинской по заданию Чебурекия Астероидовича покупали.

 – Ну-ну, – высказал неопределенность Леха, – Покупа-али... А что-то он на миксер, вроде бы,.. как будто и не похож.

 – Похож-похож, – не совсем уверенно возразил Тарантул, – Даже совсе-ем(!) похож. Будто он и он.

 – Ну-ну, – прозвучало из уст моего троюродного кузена по материнской линии, – А ты какого беса в мою секретную комнату без стука впендюрился?!

 – А что, нельзя-я? – растерянно произнес Тарантул.

 – А что, мо-ожно?! – последовал вопрос на вопрос.

 – Нельзя-я, – из уст Тарантула прозвучало подтверждение секретного статуса лехиной каморки.

 – Ну и брысь отсю-юда му-у-ухою-ю, скоти-ина вертихво-остая!!! – выказал крайнюю степень недовольства мой родственник и приятель, – Сейчас щупальцы поотрываю и жрать без кетчупа заставлю!! Не мешай рабо-отать!.. И сам работай!! Вот из-за таких тунеядцев, как ты, Советский Союз и распался!.. Две-ерь за собою прикро-ой, насеко-омое!! И ни-и-икому-у об сейчас и здесь увиденном ни гугу!! Ина-аче!.. Ну ты меня зна-аешь!..

 К моменту, когда перепуганный Обезьяненко хлопанием двери просигнализировал о своей экстренной эвакуации из помещения, Татьяновна извлекла из коробки еще комплект ракетоподобий: разнокалиберных (помельче первого), несколько разнящихся формой в головных частях и разноцветных (желтый и шоколадный).

 – Сменные насадки, – констатировал Леха, – Не иначе... как они... Странные какие-то... Поди вовсе и не миксер... Ка-ак ими яйца взбивать?..

 – Вилку в розетку воткнуть и взбивать, – лаконично озвучил я простецкое решение.

 И покажись мне, что сии слова каким-то чудом (вопреки законам акустики) были услышаны Татьяновной, вдруг пристально вглядевшейся с экрана в нас с Лехой и тут же электрически запитавшей прибор, кой откликнулся на сию манипуляцию еле слышимым равномерным гудением, но... Какими-либо даже малейшими вращениями или колебаниями работоспособность не обозначилась.

 – Что за хрень? – в очередной раз озадачился Леха.

 – Так он же японский.., – заразмышлял я вслух, – Может обалденное ноу-хау с охрененным прибабахом!.. А вдруг да й... радиоволнами воздейстует... или... еще какими физическими явлениями.

 – Бред сивой кобылы! – опроверг домыслы более меня технически подкованный Леха, – Если бы радиоволны имели такое пагубное яйцевзбивающее воздействие на биологическую клетку, то еще сотню лет тому назад (сразу после изобретения радио)... Да все радисты бы как мамонты уж тогда-а повымирали!

 – Резонно, – оценил я логику мышления, – Но... Но ведь не рекомендуют же мужчинам носить пейджеры и мобильные телефоны спереди на поясном ремне. Аргументируют же, что, мол, радиоизлучение негативно влияет на детородную функцию.

 – Да пошел-ка ты со своими рекомендаторами в жопу! – не найдя чем ответить, схамил мой оппонент. И мы тут же погрузились в молчание, всецело отдавшись созерцанию.

 А посозерцать чего хватало... Вермишель Татьяновна, нараскалывав в трехлитровую банку из-под сока дикой ягодицы огромных яиц высокогорного хохотуна, усердно взбивала их ракетоподобным миксером.

 – С таким же успехом я мог бы это сделать своим безмозглым спелеологом, – иносказательно завуалировав детородный орган, скептически заметил Леха.

 – И я! – восторженно прозвучало сзади.

 Мы синхронно обернулись и в упор узрели слащаво-подхалимажную физиономию са-амого(!) великого бездельника нашего министерства Плинтуса Сосновского – дознавателя по гуманоидам, барабашкам, снежным человекам и прочему мистическому сброду. Ввиду неуловимости вышеозначенных персон этот вечно жующий добросовестно упитанный прапорщик за все время своей службы всего-то по пальцам счетное количество раз привлекался к пыткам. И то, не каких-то там матерых преступников маял, а самую-рассамую шелупонь: скрывавших коды швейцарских банковских счетов двоих подпольных алиментщиков; монашку, якобы забеременевшую от мошенническим путем лишившего ее девственности залетного марсианина; дворника Министерства финансов, похитившего дочь и нейлоновую метлу заведующего сектором утилизации пятикопеечных монет (первую – по любви и с ее согласия, вторую – тоже по любви и для хозяйственной надобности); коменданта дома престарелых, приторговывавшего самодельным эликсиром младенчества; главаря секты «Рога и копыта», выдававшего себя за и-истинного(!) пра-правнука легендарного лейтенанта Шмидта по линии Михаила Самуэлевича Паниковского... И еще, вроде бы... Ах да-а-а(!): давным-давно Сосновский маял вонючего старикашку – главного прокурора какого-то Секретного военного округа, сдезертировавшего из-за систематических насмешек со стороны солдат и пятилетку пробомжевавшего на мусорной свалке какого-то дюже-предюже засекреченного городишки...

 Больше плинтусовских подпыточных, хоть убей, не припомню...

 – Чего надо?! – жаля незванного гостя брезгливым взглядом, прогневословил Леха.

 – Д-да й-я.., собст-твенно г-говоря, з-за-а-а.., – залепетал стушевавшийся Сосновский, – Да за хреновым соусом я! Говорят, у тебя есть.

 – Пусть даже и есть, да не про твою честь, побирушка! – попытался отшить обжору Леха.

 – Ну тогда чего? Я пошел? – промямлил Плинтус.

 – Скатертью дорожка, – цыкнув слюной сквозь межзубную щель, напутствовал мой раздраженный кузен, – Дверь, шаромыжник, захлопни.

 – Ага, – проявил покладистость бездельник, – А чего вы тут смо-о-отрите-е?!

 – Две-е-ерь захло-о-опну-ул!!! – проревел Леха.

 – Сейчас-сейчас, – выскакивая за порог, зачастил Сосновский...

 Кто-о-о бы слышал тот дверной хлопок!.. Умора. Мышь бы громче хлопнула... О-ох(!) уж эта плебейская деликатность...

 Но нам с Лехой было не до того – нам было до экрана, на коем неистовая Татьяновна в поте мордуленции безуспешно взбивала яйца высокогорного хохотуна. Аж, переутомившись до потери рассудка, взмолилась на истерике гласа визгливого: «Всемогу-у-ушчий Инду-усий! Творе-ец а-ангельцкий! Ля-яжки испятнаны йо-одом!.. Избе-е-ей сваим амператорским челом, едрен напор, ко-окушки! Облагаде-е-етельствуй рабу-у тваю ве-е-ерную-ю!..»

 Мы хохотали похлеще того хохотуна, чьи яйца в конце концов так и не были доведены до надлежащей конститенции...

 

 Миксерная эпопея деньков через десяток поимела тако-о-ое(!) продолжение, что наши зрительские симпатии были всеце-ело(!) переадресованы от Татьяновны к термоядерно смазливой уборщице Петарде Заполошной...

 Надо отметить, э-э-этакой(!) дивой смотрелась эта самая (как ее почти все называли) Петардочка! Пальчики оближешь да фаланги отжуешь!.. Ни на мировой эстраде, ни в глобальном кинематографе, ни в стриптиз-клубах подобных ей секс-бомб не видывал, не наблюдаю и узреть не надеюсь. Су-у-у(!)перэксклюзивной взрывчаточкой являла себя восхитительнейшая Петардочка! Что-то в ней было этакое: художественно ценное, колдовски завораживающее и плотски дюже магнитное!..

 Припоминается ее отец – на то время завхоз нашего административного здания Уродий Заполошный. Хоть и старый прожженный коммунист, а ничего антиэстетического (кроме имени) в нем не наблюдалось. Да и что, собственно говоря, в том имени гадкозвучного? Имя как имя... Еще, помнится, папуля-завхоз свою младшенькую дочуру, по собственной протекции пристроенную к нам не хухры-мухры каковской, а вестибю-юльной(!) блюстительницей чистоты, неизменно по отчеству навеличивал: «Петарда Уро-одьевна» да «Петарда Уро-одьевна»!

 – Отчего, Уродий Косолапыч, дочку всегда официально кличешь? – однажды в курилке в моем присутствии поинтересовался кровопускательный правдодел Гнусий Комаров, – Как-то не по-родственному звучит.

 – Пущай привыкат, – деформировав лицо в мудрую личину, на выхлопе беломорканального дыма ответил Заполошный, – Чу-у-ую, карьера ей верняком корячитса! И не ма-а-ахонькая! Осталося тока заочный институт закончить... А называй девку девкою – так девкою пожизненно останетса, девкою й помрет... Нада, штобы с и-и-измальцтва(!) ко своему будущему положенью в обчестве привыкала...

 Мы же были уверены, что Петарде «верхнее» образование явно не светит: пятый год на карательном факультете Университета прикладной методики физического дознания, а все на первом курсе. Понимали мы бесперспективность петардовского студенчества, но из этических и самосохранительных соображений сию тему языками не обчесывали...

 К слову, развитый природный инстинкт самосохранения, по-простонародному презрительно обзываемый трусостью, далеко-о-о(!) не из ряда отрицательных человеческих качеств, а наоборот – зачастую благо блажное! Кому-кому как не мне (незаурядному правдоделу) о том ведать?..

 

 Однако, пора от лирико-философского отступления к основной теме... Так вот...

 Как сейчас помню, в тот достопамятный день я направлялся строевым шагом на кухню нашего пищеблока, где уже упомянутая выше Трусико Шашлыкошвили должна была нащипать для меня зело эффективных в щекотливых делах перьев экзотических птиц: сиамского близнецового бройлера, немало-немецкого долбоклюва, вьетнамской раскосой кукушки, чукотского рысистого страуса, пустынного дятла-бездревесника, пятнистой помоечной чайки, англоязычного куцехвостого попугая, красноперого громколета, московского стервозного отшельника, грозы электромонтеров – столбового проводогрыза, ночного выклюйглаза, домашнего топтокура, морского кошкоеда и прочая, прочая, прочая...

 Кстати, кто посчитал вышеупомянутого высокогорного хохотуна, чьи яйца безуспешно взбивала Вермишель Татьяновна, за птицу, тот... Грамотно и мягко выражаясь, тот банально заплутал. Хохотун – вовсе и не птица, и даже существо нисколечко не пернатое, а редкошерстное сутулоходящее млекопитающее. Причем, человекообразное.

 Давным-давно оно даже было домашним. Но на пике расцвета махрового матриархата сначала стало недопускаемым к очагу, а затем и вовсе – было изгнано из человеческих жилищ. С той далекой поры и ведет бродячий образ жизни.

 Не лишне отметить, что именно высокого-орный(!) хохотун занесен в Красную книгу охраны животных (не путать с таежным, степным, забулдыжным, козлоподобным, поганым, паршивым, тунеядским и придурковатым хохотунами, популяции коих угрожающе сократились, но пока еще не до столь катастрофической степени).

 О чем это я?.. И дался мне этот хохотун! Будто без меня никто о нем ни слухом, ни духом...

 На каком же это участке я вновь от генеральной-то тематической линии отклонился?.. Ах да-а!.. Ну вот...

 

 Шагаю я по коридору в пищеблок к Трусико Шашлыкошвили за перьями. Дверь лехиной каморки миновал, виражирую за угол, и тут сзади вопль-надрыв:

 – Ве-е-енька-а!!! – этак не суетно оборачиваюсь и вижу опрометью несущегося на меня перевозбужденного кузена, изначально синий комбинезон коего – пятно на пятне – грязнокрасочная палитра пьянющего художника. От полоумного лехиного вида аж жуть душу в пятки потащила!.. Хотел уж... Никак не мог решить: то ли убёгом самосохраняться, то ли в глаз для торможения психики закулачить?!.. Однако они (лехины-то вытаращенные очи) все-таки подсказали: не надо, мол, по зрению лупцевать; не злые мы, а от вели-и-икой-превели-икой(!!!) радости адреналином вспученные!.. Да и кузеновская голосовая энергетика покажись мне вроде бы беспровокационной.

 – Ты чего-о-о э-это?!! – ору сердито-пресердито, – Како-ого беса баламу-утишь?!

 – Айда! Айда-а ко мне быстре-еича!! – тиская меня вплоть до сбоя дыхательного и сердечного ритмов, агитирует Леха, – Вот-вот начне-ется!!.. А ты где-е пропада-ал?!

 – Хвор-рал, – глаголю сущую правду, – Т-только вч-чера больничный лист закрыли. Неделю с гаком отвалялся.

 – И че-ем хвора-ал, и с кем валя-ялся?! – игриво и болезненно сверля указательным пальцем мое подреберье, хохмит Леха.

 – А с кем мне валяться(?!), если температура под сорок, – говорю, не скрывая обиды за столь легкомысленные и антигуманные по поводу моего недуга шутейности, – Да я, если хочешь знать, инфекционно болел!

 – Ой!! – испуганно вскрикивает теннисным мячом отскакивающий от меня кузен.

 – Да уже не заразный, – пытаюсь успокоить моментально вынырнувшего из эйфории и стрелой по самое оперение воткнувшегося в фобию, – Выздоровел, и анализы даже лучше, чем у кошки.

 – А с какого боку тут кошка? – продолжая держаться от меня не ближе расстояния протянутой руки, недоумевает экономящий движения кузен.

 – Да Муська-то наша аккурат передо мной приболела: пипка сухая да горячущая, кашляет, чихает, не мяукает...

 – Ага. Так я и поверил.., – перебивает Леха, – «Пипка сухая.., кашляет, чихает...». А пи-ива с воблою не проси-ила?! А в ночни-ик за ку-уревом не посыла-а-ала?!.. Дурака валяешь?!..

 Ты, Венька, всякую лабуду заливать-то залива-ай. Можешь и в унитазовое хайло поструить, хочешь – в чайник иль кофейник... А вот мне-е-е!.. Мне-е не на-адо-о!.. И не на-адо из своей кошки делать человека!.. Не поверю... И че-ем это наша барышня, если не ветврачебная тайна, приболе-ела?!

 – Чем-чем.., – пробормотал я, – Да кошачьим гриппом. Чем еще кошка может болеть? А от нее и я воздушно-капельно эту инфекцию подцепил.

 – Оть-тю-ю-ю! И чего, смерте-ельности(!) случаются?

 – А то-о-о! – сгримасничав скорбь важнецкую, я начал разворачиваться для продолжения своего маршрута в пищеблок.

 – Погодь-погодь, – обежав меня, преградил путь взволнованный Леха, – А ты чего?.. Это... А ты-то чего? Не помер?!

 – А хотелось бы? – достойно парировал я, – А по внешнему виду-то не заметно, что я не покойник?

 – Да ты чего-о, Венька, немытых дров объелся?! – набычился Леха, – Я ж так спросил – просто-запросто, не подумавши... Да с чего б ты окочурился-то? У тебя ж иммунитет... Ого-го-о-о! Зверский! Тебе и грипп, и грыжа, и эта... Как же ее?.. Да тебе даж гоноре-е-ея-я(!!!) как кобыле репей в гриву!.. Извини, если что-то не так. Я ж в хорошем смысле имел ввиду! Особо по поводу этой... Как же ее?!..

 – По поводу гонореи? – ощущая свой явный перевес в словесном перепихоне, снисходительно подсказал я.

 – Ага! – обрадованно согласился Леха, – Выпадывает из головы и выпадывает.

 – Это хорошо-о, когда тако-ое(!) жуткое вензаболевание вне зоны внимания, – подметил я.

 – Ага, хорошо-о! – обрадовался мой шебутной кузен, – А кошка-то ка-ак?.. Подохла?

 – Выздоровела, – устало пробормотал я, – Это же не свиной или не птичий грипп. Это ж кошачий. Легче человечьего. Альбинка вообще на ногах и без соплей перенесла.

 – Привет Альбинке! – приосанившись, с придыханием сказал Леха.

 – Спасибо, – устало ответил я.

 – А чего получается?.. Кошачий грипп самый выгодный изо всех? – Леха в очередной раз продемонстрировал незаурядную пытливость своей взбалмошной натуры, – А это... Половыми путями этот самый кошачий грипп передается?

 – Ты это на что-о-о, морда протокольная, намека-а-аешь?!! – взревел я.

 – А на что я намекаю? – и глазом не моргнув, произнес ни капелюшки не смутившийся Леха.

 – Да ты-ы(!) намекаешь на то-о(!), что я-я(!) со свое-ею(!) кошкой се-екс(!) име-е-ел и через это гоноре-е-ею-ю подцепи-ил!! – неожиданно сбившись с мысленного панталыку, я выдал какую-то дичайшую абракадабру.

 – Ну ты чего-о-о(?!), Вениами-ин, – опешил Алексей, – А говорил, что грипп, а оно во-она(!) ка-ак... Гоноре-е-ея!.. Это что ж зна-ачит?!.. Ты и с Альбинкою своею, и с кошкою своею, и еще с кем ни попадя?!.. Не, Венька. Знаючи тебя как порядочного офицера, верится с огро-омным(!) трудом...

 – Ну и оговорился. Ну и брякнул по оплошности. Ну и что-о?! – заоправдывался я, – Да я-я ни ра-азу(!!!) за жизнь венерическими заболеваниями не страдал! Ну и перепутал кошачий грипп с гонореей. И что тепе-ерь?!

 – Да мне-то что? – сочувственно нахмурившись, произнес Леха, – Как ты скажешь, так и я... скажу! Никто-о ничего-о не узна-ает! Моги-ила!

 – О чем, господа, разговор? – донесся из-за спины слащавый голосок не последнего в министерстве сплетника – старшего правдодела по пыткам глав администраций сельских поселений капитана Вещмешка Кукурузова.

 – Салю-ют, Рюкза-ак! – протягивая пятерню для приветственного пожатия за мою спину, расцвел лицом кузен, – Да о делишках житейских калякаем. Про то да про сё... У Веньки вон неприятности.., – сочувственный кивок на меня совпал с паузой, предвещавшей какую-то извращенную подляну, – Его же собственная кошка ему же самому и подставилась. А он возьми да и попользуйся.., – продолжил виртуозный мозгокрут, – Ну и натура-альную(!) гонорею и подцепи-ил. А потом еще собственную супругу – Альбинку-то – ею и награди-ил. Теперь все втроем и лечатся: они – у кожного дерьмотолога, кошка (как обычно) – у ветеринара...

 О как бывает. Хрен бы подумал... Ну я представляю, как это самое скотоложество с крупным или мелким рогатым скотом вытворяется... Но чтобы с венерически неблагополучной ко-ошкой! И куда только Грин Пи-ис смо-отрит?!..

 Я часто-часто задышал, лицо залилось жаром, в животе сделалось космически вакуумно, а конечности будто одеревенели... Мне сделалось та-а-ак(!!!) дурно, что организм стремительно (от секунды к секунде) угасал и угасал!..

 Вывело же меня из мощнейшего оцепенения раздраженно произнесенное Вещмешком за моей спиной:

 – Ты, Леха, или сам дурак, или меня за дурака держишь! Вся-якую(!) херню городишь. И как не сты-ыдно?! И еще этот Снегопа-адов как последний идиот с тобою якшается! Тьфу! – мою шею окропила мелкокапельность рассыпчатого плевка. И тут же, зацепив меня плечом за плечо, разгневанный капитан Кукурузов энергично зашагал прочь, шлейфуя свой путь густоматерными негативными высказываниями по нашему с Лехой адресу.

 – Ну во-от, а ты боя-ялся, – дружески похлопав меня по плечу, многозначительно произнес кузен, – Если я-я(!) берусь за дело, хрен кто пове-ерит! Так истину завуалирую да с неправдой перемешаю... Хрен информацию от дезинформации отличишь!

 Этот Кукурузов-то отчего взбесился? Да оттого, что его истощенному сплетнями мозгу этакую ядреную кашу ни за что не переварить! От тако-ой(!) пищи кукурузовскому организму один вред: или заворот извилин да вспучивание подкорки, или...

 Я слушал будто доносящиеся из потустороннего мира лехины разглагольствования и, постепенно сливая злость, напитывался пользительной бодростью духа. Легча-а-ало-о!.. Подумалось: «И чего тако-ого(!) кадра в четырех стенах на подслушке-подсмотре держат? Да его бы на зарубе-ежный оперативный просто-ор на нелега-алку! Сто-олько(!) бы дров налома-ал...»

 – Венька! Ве-енька!! – пытался докричаться до меня Леха, – Вень-ямин! Ты что, оглох от счастья-я-я(?!!), сифилитик ты этакий! Айда ко мне в офис! Сейчас там тако-о-ое(!!!) видео будет! Да положи ты на эти перья и перьями прикрой! Айда, а то стопудово опоздаем!..

 

 Мы не опоздали... Даже устроились на чернодермантиновом обшарпанном диване чуть ранее начала «тако-о-ого(!!!)»...

 Треплясь о том, о сем, мы время от времени бросали контрольные взгляды на широкоэкранно и голографически отображаемый монитором интерьер прикабинетного подсобного помещения Вермишели Татьяновны...

 – Ну скоро твое видео? – мысленно стремясь в пищеблок за экзотическими перьями, пробрюзжал я, – И чего там будет?

 – Сейчас-сейчас. С минуты на минуты там тако-о-ое(!!!) начнется, – пафосно пообещал Леха, – Не сходя с дивана, обоссышься кипятком!

 – Опять Татьяновна с похмелья? – зе-ело(!) сомневаясь в перспективе на экстремальное «пи-пи», без толики энтузиазма поинтересовался я.

 – Лу-у-учше! – нетерпеливо суча ногами, Леха болезненно зааплодировал своей жесткой ладонью по моему загорбку.

 «Синяки поди останутся?! – испуганно осмыслил я возможные последствия сего физического воздействия, – Опять Альбинка будет орать: мол, какая бешеная потаскуха из-под тебя твою спину разукрасила?!.. Непременно будет орать и, вероятней всего, в состоянии (будь он неладен!) аффекта добавит травматической раскраски не скупясь: гуще изначального и широкомасштабней (вплоть до глазных впадин!)...

 Таскался б на левак по бабам, не обидно было б... Всего-то редко-редко легкий флирт, кой не грех, а непременная составляющая хорошего тона...»

 – Одуреел?! – запоздало вынырнув из пучины вредоносных в данной ситуации раздумий и наконец-то отпрянув из-под лехиной травмировавшей загорбок длани, выкрикнул я.

 – Ты чего(?), Вениамин, – недоуменно воззрился на меня кузен, – Больно что ли?

 – Да поше-ел(!) ты.., – вскакивая, вскипел я, – Урод! Все, ухожу к Трусико за перьями!

 – Ну пого-о-одь! – тормозяще уцепившись за мой рукав, кузен состроил таку-ую(!) уморительную рожу, что мое раздражение улетучилось быстрее быстрого, – Ну пого-одь ты, чуди-ило! – заканючил взбалмошный родственничек, – Вот-вот тако-о-ое(!!!) начнется...

 – Да что-о-о(?!) начнется-то, – с неохотой усаживаясь на протертый до серой тканевой основы дермантин, я впрыснул в интонацию свежую дозу раздражения, – Не можешь толком объяснить? А оно (твое, кое якобы вот-вот начнется) мне надо?!

 – Надо-надо-надо! – затараторил интриган, – Сильно-сильно-си-ильно! Бесполезно объяснять-то. Ни словами сказать, ни пером описать!.. Это надо воочию видеть и видеть, и видеть!!..

 И только Леха озвучил сию агитационную словесность, как на грани слухового порога мелодично скрипнула дверь. Нет, не в загаженной каморке – по нашему местонахождению, а там – в мониторе. И кузен тут же обласкал меня томно-торжествующим взором.

 – И что?.., – густо приправив сей параслов едким скепсисом, спросил я, – И кто?

 – Она-она! – бриллиантово вспыхнув зрачками, Леха судорожно вцепился в мой окорок, стиснув его до пронизывающей боли. Я вскрикнул, и подумалось: «Вот от э-этого(!) защемления целиком пятерня отпечатается! А потом доказывай Альбинке, строго блюдущей неприкосновенность моей плоти для посторонних, что наследила не женственная рука, а мужественная. Хоть неделю в брюках на кухне спать укладывайся или... Леху для объяснений сегодня же к себе домой заманивай!»

 – Ну ты и мужлан, – проворчал я ослабившему хватку кузену. Проворчал и принялся взвешивать расходы на заманивание Лехи для нейтрализации замаячившей вдруг внутрисемейной грозы...

 Навскидку тянуло сие антистихийное мероприятие (не беря во внимание закусь) минимум на литру водки, полуведерко крепленого пива и пару бутылок шампанского... Отнюдь не дешеватенько!.. И еще надо было изобрести какой-нибудь хотя бы маломальский повод к визиту. Ну за этим, конечно, дело не станет.

 Однако ж, даже в случае успеха никакой уверенности, что мой взбалмошный родственничек наоборот – не усугубит в разухабистом хмелю и без того предчрезвычайную ситуацию. И еще: даже если кузен поведет себя психологически ювелирно, никакой гарантии, что Альбинка воспримет доказывающие не аморальную природу моих синяков доводы за чистую монету. Какой-то она к тому периоду наших межсупружеских отношений сделалась неадекватной...

 

 К примеру, не далее как за месяц до описываемых событий полеживаем мы в постели после трудового интима и, уставившись в потолок, меланхолично медитируем...

 Поскучал я, поскучал и, дабы завести непринужденную болтовню, озвучиваю первую взбредшую на ум примитивнейшую банальность:

 – Мужчины любят глазами, – она ж, выдержав довольно-таки затяжную паузу, вдруг ни с того, ни с сего с гонором выдает уродливейший и унизительный для моего достоинства абсурд:

 – Представляю, – говорит, тыча указательным пальцем в свой пах, – твой стеклянный глаз в моей кунсткамере!

 Оттого, что моя не особо далекая женушка назвала свой главный половой признак по-музейному, я, откровенно говоря, не на шутку всполошился: неужели разумом набекренилась?!..

 Оправившись же от вызванного ошеломлением внезапного приступа онемения, поясняю ей повторно и более пространно:

 – Это так природой сотворено, что мужчины любят глазами, а женщины – ушами!

 – Представляю, – ворчит озлобленно, – твой стеклянный глаз в ухе нашей дворничихи Матрены!

 – Что за бред?! – возмущаюсь на полном серьезе, – Да этой Матрене сто лет в обед!

 – Ну тогда.., – речет, предварительно всхлипнув, – Тогда твой глаз в ухе этой метрополитеновской шлюхи Ната-ашки!! Кума-а тебя с нею ви-идела!

 – Како-ой-разэтакой Ната-ашки?!! – гневаюсь искренне и голосисто.

 – Какой Ната-ашки?! – болезненно тыча мне локтем под ребра, беснуется Альбинка, – А дежурной из метро! Той, которая тебя в понедельник мимо турникета в электричку бесплатно посадила! Скажешь, не-е было?!..

 – Было, – помявшись, признаю имевший место факт, – Так не меня ж одного посадила! Целых десятерых нас посадила! Ну поехали мы в деревню на задержание особо отъявленного государственного преступника, а в карманах ни гроша! Показали залпом ей (Наташке иль не Наташке) десять служебных удостоверений! Она и уступила!

 – Всем десятерым уступила?!! – скаберзно выпалила Альбинка.

 – Всем без исключения!

 – А ты каким по счету был?! – воспылала к статистике моя, образно выражаясь, прободная язва.

 – Не по-омню!! – машинально выкрикнул я, – То ли пятым, то ль шестым!

 – Ну во-о-от! Не зря-я-я меня мама перед сва-а-адьбою предупрежда-а-ала..! – распустила нюни ревнивица, и давай поносить меня последними словесами...

 – Да я эту Наташку в пе-ервый и в после-едний ра-аз ви-и-иде-ел!! – ору, разойдясь не на шутку.

 – А ка-ак тогда вы без де-енег обра-атно е-ехали?! – скулит моя дура.

 – Авиацио-онным тра-а-анспо-орто-ом!!! – базлаю, теряя остатки терпения.

 – За-айцами, без биле-ето-ов?! Стюарде-ессу охмури-или-и?! – беснуется.

 – Да никого мы не охмуряли!! Но без биле-етов! Мы ж у задержанного особо отъявленного незаконопослушника его полноприводный двухэтажный вертолет изъяли!.. Ты чего это заладила(?!): дескать, у Матрены в ухе мой стеклянный глаз, у Наташки в ухе тоже мой глаз!.. Только наверное еще в своей заднице его не представила!

 – Предста-а-авил-ла-а-а! Сра-азу же и предста-авила-а! Еще до «в у-у-ухе-е»! – рыдает и колошматит меня с обеих рук по тулову...

 Совсем баба чего-то в тот совместно жизненный период испортилась...

 

 – Да ты смотри-и-и!! – ткнув по направлению к экрану намедни железно стискивающей мою ногу пятерней, воплем прервал горемычные думы беснующийся Леха, – Смотри-смотри!

 И я взглянул, и... О-бом-ле-ел от молниеносно переполнившей меня похоти!..

 В вермишелевскую подсобку танцующей походкой вплыла нагруженная хрустальным ведром и титановой шваброй как всегда эротически феноменальнейшая до бесстыдства экономно одетая Петарда Заполошная!

 – Четко по графику! – зыркнув на огромные настенные термоядерные ходики с силиконовой курицей, восхитился мой кузен, – Пятый день четко по нему – по графику!.. А сейчас гляди-и-и!..

 – Чего, не видел, как полы бабы драют? – наигранно закочевряжился я, хотя полюбоваться дюже желалось!

 – Ну, если не хочешь, скатертью дорожка, – обиженно пробурчал Леха.

 – Да ла-адно. Чего рушить компанию? – смирился я и почувствовал довольно-таки мощный интимный подъем!..

 Петарда с лихвой перекрыла все самые охальные ожидания!..

 Отставив ведро со шваброю, бесовка защелкнула дверной замок и ринулась к заветной тумбочке Вермишели Татьяновны.

 В мановение моего единственного полноценного ока в ее ручках оказался подарочный миксер хозяйки помещения. Не долго думая, Петарда сноровисто сменила голубую ракетоподобную насадку на шоколадную и, приспустив украшенные блестками кружевные плавки, запитала прибор электрически, тут же введя его под свой мини-подол и погрузив в свои интимные недра!..

 Что она вытворя-я-яла-а?!!!.. Неопису-уемо-о-о!!! Что вытворяли мы с Лехой(?), пожирая алчными взглядами порнографическое действо!.. Помнится с трудом…

 Приотвлек нас от сексуальной эйфории пророкотавший за спинами полный изумления голосище Вермишели Татьяновны:

 – От ни фуя себе! А я думаю: чё эт кокушки не взбиваютса? А оно во-от для чё!

 – Инти-имный вибр-ра-атор! – вибрирующим голосом прокомментировал не врубившийся в щекотливость ситуации Леха.

 – Ага! – поддакнул я.

 – А Татьяновна – дура набитая – им яйца взбива-а-ае-ет!!! – в приступе эйфории больно-пребольно ненароком хлопнув меня по напряженным гениталиям, продолжил общение мой нацело погруженный в созерцание кузен.

 – А я ня ду-у-ура-а! – явно обиделась высокопоставленная особа.

 Мы с Лехой тут же синхронно ошалели, впав в некое состояние паралича! И даже до ловящей на экране оргазм Петарды нам стало, образно говоря, как до лампочки…

 

 Леха, демонтировав скрытую видеокамеру из подсобки Вермишели Татьяновны, заполучил двухнедельное отбывание штрафной трудовой повинности по уходу за разводимыми в нашем подсобном хозяйстве высокогорными хохотунами.

 Я отделался разбитыми на пять дней десятью часами стояния на левой ноге в вестибюле нашего административного здания.

 Лейтенант Тарантул Обезьяненко с сержантами Килькием Кашалотовым и Котлетой Говядинской, ошибочно по пьяной лавочке приобретшие на денюху Татьяновны вместо заказанного Чебурекием Астероидовичем миксера интимный вибратор, получили (как и я) по десять часов стояния в вестибюле. С той лишь разницей, что не на левой ноге, а на правой.

 Как ни странно, Петарда Заполошная на следующий день после инцидента пошла из поломоек на повышение – в посудомойки. Кстати, тоже как ни странно, у нее наладились с Вермишелью Татьяновной довольно-таки теплые отношения. Даже можно сказать, тесно дружеские.

 И еще нюанс. Относительно Татьяновны… Она больше не пыталась сексуально насиловать мужской личный состав. Только морально и исключительно по службе…  

   

 Кто не зрил тетрагелевую видеоголограмму, у того бесспорный недобор жизненных удовольствий. Кто не тискал наяву пламенным взором нашу Петарду Заполошную и не фантазировал себя в плотском соитии с сей феерической смазливицей, у того куда-а-а(!!!) с лихвой больший повод к огорчению.

 Но кто не пожирал горящими очами именно с широкоэкранного голографи-ического(!) блюда аппети-и-итнейшие и уникальнейшие видеоизыски с Вермишелью Татьяновной в главной роли!.. Нет слов для сочувствия!..

 Нечаянно, под космическим впечатлением от вышесказанного, вдруг вспомнилась заведующая кафедрой Философской риторики Верхних курсов экстремальной коррекции менталитета меланхоличных правдоделов МПАХа обворожительная Белиберда Ишаковна Потаскухина... Зно-ойная(!), надо отметить, фигуральность... Иные из курсантов на первой же ее лекции стремительно втрескивались по уши, что пагубнейшим образом сказывалось на их дальнейшей общепредметной успеваемости!..

 Нет. А что я все об Вермишели Татьяновне да об Вермишели Татьяновне?!.. Наскучило...

 О! Лучше, для разнообразия, о своей экстремальном знакомстве с только что упомянутой завкафедрой Белибердой Ишаковной Потаскухиной поведаю!..

 

 Помнится, будучи еще старшим лейтенантом, повышал я квалификацию на вышеупомянутых мпаховских курсах...

 Однажды поздним-препоздним летним вечером, подрабатывая во внеурочное время посудомоем в узкопрофильном кафе для геебогемы «Голубой вулкан», скинул латексный передник и вышел в голубой спецовке из этого клокочущего жерла разврата через задний проход на задний двор для «проветриться».

 Темноти-ища(!), хоть глаз выколи. Дышу свежим воздухом и к дефициту освещения оком своим единственным и дюже острозрительным привыкаю...

 И вдру-уг(!!!): вижу, некая фигуристейшая интеллигентка в эксклюзи-ивном(!) белоснежном бикини роется в мусорном контейнере... Да так самозабвенно!

 Подкараулил я, когда она поглубже вовнутрь засунулась, подкрался мохнопятой похабенью (таежный мелкий хищник). Подкрался, натуральной рукой и ручным протезом этой, образно говоря, практически безоберточной конфетке пути к отходу перегородил и игриво этак нарушил звуковой штиль:

 – Ку-ку!

 – Ой! – вскрикнула она и от испуга свою аппетитную нижепоясность снаружи вовнутрь перекинула, всецело оказавшись в зловонной емкости.

 – Ой! – в свою очередь вскрикнул я и во имя спасения прыткой сексопилки лупоглазым лаподрюком (заполошный заполярный звереныш) нырнул в контейнер, где и неуклюже шмякнулся на спину.

 – О-о-ой-й!!! – нечеловечески завизжала вбитая тяжестью моего тела в мусорный хаос, – О-о-ой-ёй-ё-ё-ёй-й!! Ма-а-амочки-и!!!

 И тут мой драгоценный единственно натуральный глаз был ослеплен пронизывающим до мозга костей светом!

 – Гра-аждане! – донесся сверху писклявый мужской голосок, – В тре-етьем не нужда-аетесь?!

 – Тре-етий – ли-ишний! – надсадно простонала из-под меня, судя по обоюдотелесному контакту, резиново упругая и наряду с тем возбуждающе трепетная и разгоряченная представительница противоположного пола, – Убери фонарь, гомик!

 – Ну гомик я... или не-ет... Это еще надо доказать! – пропищало сверху, и свет погас, – Не из этих я! А вот прапорщик патрульно-постовой службы – факт!

 – А пойди-ка ты, прапорщик, в жопу!! – вдруг прорезавшимся командным голосом рявкнула с грехом пополам выкарабкавшаяся из-под меня дамочка, – Какого херала в семейные дела суешься?!

 – А он чего.., муж ваш?! – изумился писклявоголосый.

 – А то как же?! – компрессорно позасасывав мои губы (как мне показалось) до самых своих гландов(!), протвердословила компаньонка по контейнеру, – Разве не похоже?

 – Почему же? Совсем похоже, – промямлил патрульный, – Н-но-о-о...

 – С каких щей мы в мусорном баке милуемся? – опередила прапорщицкую мысль моя плотская соконтактерша.

 – Ну да-а-а, – протянул уже нисколько не грозный блюститель.

 – Экстремальный секс сексопатолог прописал! – довольно-таки убедительным тоном прокомментировала наше несуразное положение моя соседка по контейнеру, – До-о-окто-ор(!!) прописал!.. Для-ради исправления полового искривления... Нас снаружи не видать? Нет... Детишек рядом не наблюдается? Нет... Гуляй, прапор, вдоль до поперек!

 – Ла-адно. Пойду-у, – разочарованно произнес блюститель правопорядка, – Если взаимных претензиев не имеется, да еще и муж с женою, чего мне тут делать? Пойду-у – да-альше подежу-урю.

 – Подежурь, подежурь, – страстно обнимая меня, сиронизировала дамочка, – Ал-лё-ё-ё!! Прапор!

 – Я! – донеслось уже издали.

 – Ты тут около грёбаного «Голубого вулкана» без напарника не ошивался бы!! А то еще ненароком репутацию изгадят!! Если ты всего-навсего лишь прапорщик!

 – Прапорщик-прапорщик! – донеслось совсем издалече.

 – Ты кто? – усаживаясь на мою грудину, вполне дружелюбно поинтересовалась дамочка, – Будто с неба свалился. Не десантник? А может рашен Бэтмен?

 – Не-е-ет, – выдавил я спертым тяжестью ее тела дыханием.

 – А как тебя, не десантный не Бэтмен, звать-навеличивать(?), если не секрет.

 – Митрофаном Полониевичем, – озвучил я один из своих оперативных псевдонимов.

 – Ди-ивное имечко, а отчество еще баще! А я-я-я.., – замялась пока еще незнакомка, – А я... Просто-напросто, Кассиопея я... Кузьминична… Дрюкина. Будем знакомы?

 – Будем, – согласился я, – Вы бы только, обворожительная Кас-сиопея, на мою грудь вместо попы б-бюст свой водрузили. А?

 – Бэ, – передразнила (как я ее с ходу для краткости перекрестил) Касса, – А ты с каких это пирогов да семечек на меня сметеоритил?

 – Из благородного побуждения ради вызволения из мусорного контейнера прекрасной незнакомки! – объявил я.

 – Угу. Всей костно-мышечностью и требухой твой благородный порыв ощутила. Ка-ак(!) богатырски ты меня в мусор вдолбенил. Смертельно опаснейший трюк... Да ладно... А ты мне, честно говоря, пришелся по нраву, красавчик. Не желаешь ль продлить и углубить знакомство на лоне моей сказочной спальни?

 – Желаю. Си-ильно(!!!) желаю, – плеснул я эмоциональным кипятком.

 – Поехали? – грациозно выкарабкиваясь из контейнера, призывно проворковала Касса.

 – Пое-ехали! – нежно домкратя обладоненное мною гармонически сформированное опопие, я был накрепко пленен ураганным амурным порывом.

 – Руки твои какие-то разные, – опустившись наземь, сподвигла меня на объяснение обворожительная Касса.

 – Разные: первая – левая, вторая – правая, – пошутил я.

 – Да я и не допускала, что у тебя обе правых иль обе левых, – буксируя меня наружу за шиворот помутневшей от мусорности голубой курточки, отшутилась Кассиопея.

 – У меня, девушка, одна рука в форме протеза. И один глаз в той же форме, – пояснил автор сих строк.

 – И что у тебя еще в этакой же форме? – с голосовым трепетом слюбопытничала потенциальная полюбовница.

 – Больше ничего, – то ли обрадовал, то ли разочаровал я, – Остальное все до молекулы из... Из роддома.

 – Где потерял? – как мне показалось, с неким сочувствием осведомилась Касса.

 – На невидимых фронтах! – откинув в небытие таежных большеротого сучкоеда и синегубого камнесоса, поуродовавших мою плоть в ходе заготовки дров для министерской бани, вдохновенно солгал я.

 – Ух ты-ы-ы! – жестко-трепетно обнимая меня за талию, изумилась Касса, – Боец невидимого фронта?!

 – Бери выше! – не скупясь на пафос, погнал я далее фантазию, – Не боец – офицер быстрого реагирования! Это оттого, что от природы на удивление шустрый. Сейчас упорно работаю над ускорением соображения. По званию почти капитан!

 – Ух ты-ы-ы! – стараясь шагать со мной в ногу, не поскупилась на эмоции моя спутница к спальному ложу, – Если не секрет, на каком участке этого самого невидимого фронта получены сии украшающие истинного мужчину тяжкие травмы?!

 – Уже не секрет, – ответно стараясь шагать в ногу с полуобнаженной грацией, цепко окольцевавшей изящной ручкой мою талию, продолжил импровизацию я, – За истечением срока давности грифа секретности!..

 Руку оторвало полуядерным фугасом в операции высшей категории сложности по свержению диктатора Кокосии Ням-нямбы Сухофруктиса – ставленника мирового империализма! Кстати, в ходе штурма его дворца все стволы оборонявшихся вели огонь исключительно по мне!..

 А глаз вышиб из девятизарядного «Гальюнтера» сорок пятого калибра смертельно раненый мною коварный резидент ЦРУ Джон Гандон! А.., – спохватившись, что от сочиняемой на ходу героической легенды густо шибает дурнопахнущей брехней, я умолк.

 – Ух ты-ы-ы! – будто и не уловив ложнословное зловоние, в очередной раз изумилась и ловко чмокнула меня в щеку Касса, – Ну ты, Митрофанушка, и хват! Герой моих заветных мечтаний!.. Не женат(?), случайно.

 – Случайно... не женат, – вильнув душой и даж не моргнув своим единственным глазом, заверил я, чем и (на мой взгляд) разжег к себе пылча-айшей(!) страсти интерес...

 Ну и клялся Альбинке в догробной твердокаменной верности вплоть до «чтоб мне сдохнуть, чтоб отсох-отпал под корень!», ну и одержим вензаболевательной фобией... Но с э-этако-ой(!)-то пылкой разик не во грех...

 Оказавшись в световом колоколе столбового фонаря-сиротинушки, я боковым зрением пристально присмотрелся к одушевленному предмету моего вожделения: жгучая брюнетка, кожа бронзоватозагарная, лицевой абрис благородно утончен, греческой стройности носик, губки пухлявы, ресницы пушисты, на скуле пикантная родинка; подбородок волевой, но не грубо по-мужски; свисающая с мочки изящного ушка бриллиантовая капелька, бюст... Есть на что посмотреть и отчего ошалеть!.. Животик... В меру упитан и безмерно изящен!.. Бе-едра-а-а!.. Бесподо-о-обный(!) деликатес...

 – А ты, Митрофанушка, какого лешего околомусорно ошивался? – увлекая меня в подворотню проходного двора, душевно спросила несравненная Касса.

 – Да подрабатываю я тут недалече – в гей-кафешке, – не солгал я.

 – То-то гляжу, в голубой ты спецовочке, – выказала прозорливость наяда, – И в какой должности, ежели не секрет, состоишь при сем пикантном заведении? Не из ублажителей ли клиентуры?

 – Да ка-ак такое в твою маковку взбрело?!.. Посудомоем горбатюсь в поте лица, – если не брать во внимание «горбатюсь», я сызнова не солгал.

 – А не спохватятся ли тебя по причине отсутствия? – обеспокоилась моя обворожительная спутница.

 – Навряд ли.., – не терзаясь сомнениями, заверил я, – Сменщик мой уже явился и приступил к посудомойству...

 А й плевать на эту треклятую работенку! Было бы чего терять...

 – И что так? – увлекая меня за очередной угол, поинтересовалась Касса, – Мало платят?

 – Оплата досто-ойная, – подстраиваясь под мелкий дамский шаг, в очередной раз не солгал я, – Кормежка бесплатная да безлимитная и спецовка добротная, и ванна джакузи после смены... Вот только.., – на сих словесах я стеснительно замялся.

 – Уж договаривай, коль заикнулся, – подначила Касса.

 – Оплата-то приличная, но статус неприличный, – сбившись с шага, заоткровенничал я, – Домогаются! На каждом шагу... У них же весь персонал (в том числе и кухонный) гейского пошиба... То целоваться лезут, то в трусы лезут... То в джакузи, то прямо на рабочем месте зажмут! То заступаешь на смену, а на борту мойки в граненом стакане букет из голубых одуванчиков!..

 – Цветы-ы – это хорошо-о! – протаскивая меня через попоясную тумбу декоративного крупноигольчатого шиповника, мечтательно простонала Касса.

 – Хор-ро-ш-шо-о-о!! – терзаемый болью от впивающихся в тело шипов, выкрикнул я. Выкрикнул и тут же наступил на что-то живое.

 – К-кому тута хорош-шо?! – снизу-сзади взвыл какой-то, по-видимому, испытавший тяжесть моей поступи нагазонный лежебока, – Совсем оборзе-ели!! Шляются тута толпами да культурно отдыхающих граждан да-авю-ют! На хрена-а мой крест-те-ец то-опчете-е?!

 – Прости-ите(!), мил человек. Я ж без умысла, – попытался искупить вину автор сих строк, – А лежать на голой земле я бы вам не советовал. Просту-удное(!), надо заметить, занятие.

 – Ет на како-овской еш-че го-олой земле-е он лежи-ить?! – хмельно заголосила из района местонахождения возмущенного какая-то дамочка, – Ет-та й-я-я гол-лая на г-гол-лой зем-мле леж-жу! А он н-на мине-е д-дурака валяить!..

 Э-эй, муж-жи-ик! Ешче понаступа-ай-ка яму на поястницу! А то ить совь-се-ем засыпа-аить!

 – Муж-жи-ик! – с мольбой выкрикнул взбодренный моей поступью, – Ты э-эт!.. Угости-и-ил ба в качестве за моральный уш-щерб выпивкою с куревом!

 – Не пью, не курю и вам не советую! – в синхрон с Кассой удлинняя шаг, сказал я.

 – Да как-кой жэ ты тагда мужи-ик?! – разочарованно напутствовал моей подошвой потревоженный, – Дура-ак!

 – Сам дурак! – парировал я, – А ваш похотливый досуг в общественном месте туберкулезно опасен, аморален и административно наказуем!

 – Да пшел-ка ты, козли-и-ина..! – пришла на подмогу солюбовнику вульгарная забулдыжница. Ускоряя и без того прыткий шаг, я не нашелся чем ответить...

 В очередной раз завернув за угол, мы оказались перед капотом блистающего в свете далекого фонаря огромного, угловатого, черного, восьмифарного, семидверного, восьмиоконного и шестиколесного вип-джипера «Грандер-Чмоки».

 – Живу-ут(!) же люди, – невольно вслух позавидовал я, – Даже в Кремлевском гараже, думается, таких коробочек: раз, два и – обчелся.

 – Ну да. Неплохая колясочка, – пикнув сигнализацией и по-хозяйски отворяя водительскую дверь, будничным тоном отозвалась Касса, – Присаживайся, Митрофанушка.

 – Какой еще Митрофанушка? – поисково завращав головой, поинтересовался растерявшийся ваш, читатель, покорный слуга.

 – Какой-какой... Дак ты-ы-ы(!), красаве-ец... Иль ты не Митрофан?

 – Он-он-он(!) – Митрофан Уранович, – зачастил я.

 – А минутами ранее (при нашем-то знакомстве) был Полониевичем, – продемонстрировала незаурядную память Касса, чем и стремительно низвергла меня в неловкое положение.

 – Был.., не был.., – замедленно усаживаясь в автомобильное кресло рядом с красавицей, промямлил примитивно проколовшийся я, – У меня как вышло-то?.. Вышло у меня...

 Мой-то биологический-то отец был Митрофаном... Нет-нет-нет... Это я Митрофан!.. Мой биологический папа был Уренгоем. Прошу прощения! Он звался Ураном. А маманя, еще не выродив меня, ушла к Полонию...

 И теперь я напрочь не знаю, кто был моим биологическим пращуром. По документам-то я Полониевич, но в память о первом папе иногда называюсь Урановичем... И ничего в сем не вижу зазорного... А Митрофаном меня нарекли в честь...

 – Врьет! – заставил вздрогнуть в упор выпалившийся в ухо чей-то мультяшно-девичий голосок, – Больтун брехльивый.

 – Однозначно, Морковь Чингисхановна. Дезинформирует. Умничка! – поощрила кого-то за моей спиной физиономически посуровевшая Касса.

 – Давай не повезьем его, а здесь оставьим.

 – Не глупи, Морковка, – включая салонное освещение, попыталась остепенить подругу Кассиопея, – Ты погляди-и на него: э-экий краса-авчик! Обернись, Митрофанушка.

 Я повиновался и лицом к бледно-желтому личику столкнулся с недюжинно миловидной то ли японочкой, иль китаяночкой, укутанной в белоснежное кимоно, усеянное крупными кумачовыми петухами.

 – Ой! – стеснительно прикрыв низ лица радужным веером, стыдливо потупила взор азиатка.

 – Ну как? – ласково похлопав по моей щеке, осведомилась Касса.

 – Пимпампоньцик! – стрельнув в меня искристо заигравшим взглядом, явно восхитилась Морковка, – Холо-осенький музиценка. Си-ибко-сибко(!) обальденний.

 А минья цьмоки-цьпоки будьет? Есили будьет, пойехальи... И пусьть сколько хоцет обманивает. Лись бы со цьмоки-цьпоки ни обманюль!

 – Митрофанушка, лапонька, будешь Морковку чмоки-чпоки? – завораживая меня гипнотически томным взором, справилась Касса, – Но только, чур, после меня! Право первого совокупления за мной!

 – Я согьлясняя! – звонко захлопав в лаконично упитанные ладошки, Морковка восторженно заподпрыгивала с натуральной желтой кожи автодивана.

 – Митрофан! – прикрикнула Касса, чем и вывела меня из оцепенения.

 – Йя-я-я!!! – удивила меня мощь собственно гласа.

 – Будешь после меня Морковку чмоки-чпоки?

 – Угу.

 – А меня-я-я?! – без толики акцента прогудела вдруг всплывшая из третьего ряда над второрядной автодиванной спинкой вислощекая, лупоглазая, крупногубая, бобровозубая и наглючая физиономия зре-е-е(!)ловозрастной негритянки.

 – Посьле минья! – хлопнув веером по афромордуленции, капризно выпалила Морковка.

 – А мне без разницы, с кем, после кого и сколько, – игриво подмигивая по моему адресу то левым, то правым глазищами, самодовольно разулыбалась далеко-предалеко не прелестнейшая представительница негроидной расы.

 – Бу-удет Митрофанушка Моро-оженку Пломбировну чмо-оки-чпо-оки? – буравя меня пронзительным взглядом, словно ребенку просюсюкала Касса.

 – Угу-у-у, – потупя взор, вяло отозвался я.

 – Ну тогда-а... пое-е-ехали-и! – крутнув рулем, залихватски пропела обладательница права на первое совокупление, – Поднатужьтесь, девчата! И ты попедаль, Митрофанушка!..

 За моей спиной заскрипело, заскрежетало, защелкало; и автомахина на задней передаче заложила по-черепашьи ленивый разворотный вираж. Загибулисто и тихоходно сманеврировав на проезжую часть, «Грандер-Чмоки», даже ничуть не выказав хотя бы мизерное оживление мотора(!!!), покатил по проспекту имени Ивана Иванова...

 Дорога пошла под уклон, и набор скорости довольно-таки не хило возрос....

 Вскоре наш автомонстр неоднократно продемонстрировал незаурядный обгонный потенциал...

 Дорога вздыбилась на подъем. Ритмы внутрисалонных пощелкиваний, скрежета и скрипа синхронно замедлились. Скорость упала. Сзади надсадно засопели, запыхтели и запристанывали...

 Чуть освоившись в пропитанной тревожной загадочностью обстановке и малость приободрившись, я полуобернулся и украдкой скосил свой глаз вниз – туда, откуда доносились скрип и скрежет.

 Ба-а-а! Степень моей ошарашенности, образно говоря, зашкалила за все разумные пределы(!!!): Морковка с Мороженкой вножную вращали банальные велосипедные педали, через звездочки и цепи связанные с каким-то автоподпольным механизмом! И не надо было быть физиком-кибернетиком, чтобы сообразить, что многотонная туша хранящего моторное молчание «Грандера-Чмоки» передвигается за счет мускульной энергии нижних конечностей экзотических бабенок!..

 Где-то через полчаса муторного тащилова по ночной столице джипер встал.

 – Чего вы там? – полуобернувшись, с досадой спросила Касса, – Бросайте лодыря гонять!

 – М-мы т-тебе к-кони кобыльи?! Да? Дай отдохнуть! – огрызнулась Мороженка Пломбировна.

 – Да с тако-о-ой(!) тягой мы не то что до рассвета не доплетемся, а и вовсе не доедем!! – увеличила гневный накал смазливая автоводительница.

 – Гов-ворила ж я, чт-тобы т-тебе то-оже п-педали прила-адить! Ишь ф-фифа сыска-алась! – взбунтовалось студеное именем-отчеством шоколадищеподобие, – Мы-ы кру-утим, а она, значит... Только рулит да тормозит, рулит да тормозит! А я уже по-отом до критического обезвоживания организма истекаю! Долой дискриминацию по расовым признакам!

 – Совьисе-ем плё-ёха!!! – надрывно возопила Морковка, – Мой совисе-ем подиха-аить! Дазе в кись-киське вода концилса! Совисем сюхой-присюхой мой кись-киська, как и в «Белий сольнца пусьтыни»! Как зе Митлофануська мине цьмоки-цьпоки безь водицька будьит дельать?!.. Ума ни плилёзю...

 – Прикладывай твой ум-заум, не прикладывай... Что толку-то(?!), кукла ты полипропиленовая, – устало опустив лобик на рулевую баранку, съязвила Касса.

 – А как зе? Сюхо-плисюхо, – пролепетала Морковка.

 – А та-ак(!) «зе», – передразнила Касса, – На кухне за холодильником пятилитровка оливкового масла. Да его хватит, чтобы все кис-киски Копейки захлебнулись!

 Я смякитил, что путь наш не близок и лежит в элитное подмосковное вип-поселение, вид на жительство в коем простолюдинам не светит, не маячит и даже не тлеет.

 – Ну чего(?), кис-киски. Трогаемся? – полуоборачиваясь, понудила к педалированию Касса.

 – А Митлофануська педальки нискокоцки ни клутил! – заябедничала Морковка.

 – Не крутил? – с легким укором взглянув на меня, спросила Касса.

 – Неа, – признался я, – А у меня этих педалей и нет.

 – Хе-е-е! – развернувшись ко мне своим архитектурно идеальным фасадом и спортивно поколыхав бюстом, Касса озарилась эвристической улыбкой, – А я-то думаю: что-о это машина мощью не блещет?! А оно во-он(!) как... Да в этом авто только у води-ительницы(!) (то бишь, у меня) крутильные педали отсутствуют. Потому как я не о четырех ногах, чтобы одновременно вращать, отжимать сцепление да тормозить... А у тебя-я, Митрофанушка, педальки име-еются. Дай-ка подсвечу, – на этих словах объект моего вожделения сунула в мое междуножье дисплейно мерцающий мобильный телефон, и я тут же узрел в глубине подпанельной ниши примитивнейший велосипедный механизм.

 – Видишь? – пытливо взирая в мой глаз своими глазками, спросила самая авторитетная из присутствующих.

 – И я ви-изу!! – восторженно выкрикнула Морковка.

 – Да заткни-ись(!!!) ты, лярва карикатурная! – взревела Мороженка Пломбировна, – Видишь ли, ви-идит(!) она. А чего раньше, когда мы с тобой бок о бок до потери пульса ляжками маслали, молчала?! Сучка!

 – Сама суська, – буркнула Морковка, – От суськи слысу...

 – А что, двигатель вашего джипера в ремонте? – уложив подошвы своих кроссовок на педали, поинтересовался я.

 – И с чего-о ты это взя-ял?! – с примесью издевки и коварностью в голосе спросила Касса.

 – Был бы мотор – не педалили б, – озвучил я, на мой взгляд, аксиому.

 – Есь мотольчик! – встряла Морковка, – Больсо-о-ой(!)-плебольсо-ой. И дазе гуди-ит. Тойко тихо-о-онесько гудит. Тисе эльектлоцяйника.

 А нам, цтобы беньзиньцик икономить, плиходитьца мотольчик ни заводить, а пидальки плиходитьца клутить. Беньзиньцик-та нынце долого-о-ой!.. Денюзек ни напасес-си. А на метлополитене пеледвигатьса совисем стыдна, ни плестизна и тозе ни десево. А наса...

 – Правда? – кивнув в сторону заднего автодивана, спросил я.

 – Да слушай ты ее – балаболку, – иронически усмехнулась Касса, – Наш джипер питается не бензином, а дизельным топливом. А в остальном, надо признаться.., она права.

 На том моменте мне сделалось дурно-предурно! И дальнейшие события после этого разворачивались словно в до безобразия неряшливо сотканом из морфейных кошмаров густющем, но и вместе с тем клочковатом, ядовитоцветастом, зловонном и гадкозвучном психопатическом тумане!.. Душераздира-а-ающа-ая-я(!!!), надо признаться, фантасмагория!..

 – Я скоро, – выходя из припаркованного у супермаркета авто, пообещала Касса, – Вы, кис-киски, за Митрофанушкой-то присмотрите да поухаживайте. Но, чур, преждевременно не соблазнять!

 – Холёсё, – откликнулась Морковка, – Ни собилязьнять...

 Я, предчувствуя на ближайшую и далекую перспективу что-то недоброе (даже и жизнеопасное!), попытался в темноте украдкой нашарить дверной запор.

 Отыскивая всякую выпуклость либо впадину, моя рука лихорадочно крутила, дергала и надавливала. Ан тщетно! Казалось, путь к побегу был запечатан по-сейфовски основательнейше...

 Вдруг мой указательный палец сквозь узкое отверстие невольно внедрился в некое гладкостенное шарообразное пространство.

 Осязательно обследовав сию дверную мини-нишу, я согнул палец до крючковатой конфигурации и с трепетной надеждой на скорейшее освобождение потянул его вовне. Раздался щелчок, и из сиденья в мои ляжки одномоментно с сим электровключательным звуком впилось по некоему жгучему остроконечию, и мышцы от пят вплоть до солнечного сплетения мгновенно стали терзаемы неимоверно мучительными судорогами!..

 Мой мочевой пузырь, не перенеся сей экзекуции, безвольно слил свое содержимое наружу! И судороги немедленно прекратились...

 От непроизвольного «пи-пи» мне сделалось катастрофи-ически(!) душно, сыро, зловонно и зудливо... В зрительном же поле заплясали языки кровавопламенного костра.

 Стыд безобразно испоганил мою доселе светлую ауру, вследствие чего я был готов провалиться не сходя с места... Но... Было б куда проваливаться, с превеликим бы облегчением!.. Посетила мысль об авиакатапульте, ан отогнал ее как абсолютно бесперспективную... Пытливо постучав костяшками пальцев по оконному полотну, я ощутил его неимоверную толстенность.

 – Бронированное, – подсказала Мороженка Пломбировна, – Из гранатомета хрен пробьешь... Что-то вроде.., как бы... Не находишь(?!), Морковка, вроде как бы... поросячьей мочой завоняло.

 – Нахозю, нахозю, – проявила солидарность азиаточка, – Си-ибко-си-ибко(!) вонюцька.

 – Митрофа-анушка.., – окликнула меня негритянка, – Чего молчишь(?!), как в рот воды набулькал.

 – Чт-то-о вам уг-годно(?), с-суд-дарыня, – предчувствуя мощнейший публичный конфуз, робко отозвался ваш, читатель, покорный слуга.

 – В дверную кругленькую дырочку пальчик не пихал?

 – Нет-нет-нет(!), Мороженка Пломбировна. Никуда и ничего й-я не пих-хал!!

 – Да не ори-и(!) ты. Чего горло маешь?.. Я ведь к тому, чтобы ты пальчик в дырочку не пихал! А то непреме-енно(!) как дитятя затаришь штанишки под самую резинку вторичными продуктами жизнедеятельности.

 Устройство там (в твоем сиденьи-то) дю-юже(!) хитроумное. Какие-то ассиметричные высоковольтные импульсы через электроды в ляжки впендюривает!.. Если все-таки захочется пальчик воткнуть, прежде нажми на крайнюю правую от бардачка кнопочку. Загорится зелененькая лампочка. Вот тогда и пихай без опаски.

 «Твой бы инструктаж да чуть поранее! – крайне рахдраженно подумал я, – Спохватилась...»

 Водительская дверь отворилась, и в проеме возникли объемистые пакеты (как можно было догадаться по их форме) главным образом с напитками.

 – Заправляйтесь, – усаживаясь на сиденье, произнесла Касса, – Фу-у-у! – вдруг брезгливо сморщилась она, – Что-о за во-онь?!

 – А это, видать, Митрофанчик пальцем в дырочку воткнулся, – предположила Мороженка.

 – Так я ж ее с неделю назад как жвачкой залепила! – недоуменно подтянув к ушам плечи, озадачилась Касса.

 – Кто-то, видать, отколупал из хулиганских побуждений твою жвачку, – побулькав каким-то, по-видимому, жаждоутоляющим напитком, продемонстрировала элементарную сообразительность Мороженка.

 – Ни я-я-я! – запищала Морковка, – Я ни отьколюпивала!

 – А что ты вчера полдня нажевывала?! Прошлогодние колготки?! – пристрастно напустилась на напарницу Мороженка, – Откуда у тебя вчера жва-ачка(?!!), если ты еще позавчера после-едних два евро на косяк марихуаны спустила! А зарплата только послезавтра! И то, если не задержат.

 – Не задержат, – заверила Касса, – С утра можете смело шагать к банкоматам... Позвольте поинтересоваться, и где продается этакая дешевая марихуана?

 – Да у соседского садовника – Кактусенция Безбанановского – берут, – осведомила Мороженка, – Уж наско-олько(!) то сено сродни марихуане, судить не берусь. Но-о-о... Глю-ючит с него отпадней отпа-адного! Сама на Новый год та-ак(!) напробовалась, что... кожа на пару недель в снежную белизну перехамелеонилась! Ну Снегурочка и Снегурочка! Помните меня, девчата, Снегурочкой?

 – А то, – усмехнулась Касса, – Белее мела.

 – А тё, – поддакнула азиатка.

 Представив дородную негритянку бледнокожей, я все же, как фантазийно ни пыжился, не смог впихнуть сию антиграцию в снегурочкин образ.

 – А Митрофан-то кре-епок! – выбрасывая в водительское окно опорожненную пластиковую двухлитровку, прогудела Мороженка, – Креме-ень! Ма-ало(!) кто на электроимпульсаторе не обокакивался. А он хоть бы хны... Всего-то-навсего лишь обописался... Чего желаешь(?), добрый молодец! Пепси, колы, квасу, минералочки?

 – Нич-чего, – отказался я.

 – Ничего-о так ничего-о... Не-ет худа без добра... Может хоть обссыкаться перестанешь, – воздушно отрыгнув, извлекла позитив из моего отказа Мороженка, – Не обиделся?

 – Нет, – ничуть не кривя душой, признался я.

 – Хоро-оший(!) мальчик, – поикав и повторно отрыгнув, ободряюще похлопала меня по плечу собеседница, – Молоде-е-ец!

 – Молёдье-е-ес! – подхалимажно подпела Морковка.

 – А ну признавайся: ты-ы-ы(?!!!), овощная сосулька, жвачку из дырочки выковыряла?!! – темпераментной электричкой просиренила негритянка.

 – Да ти сё(?), Моложенка! Ти з миня не пелвый год знаис! – заоправдывалась Морковь, – Ти сё в натуле?!.. Я зе конклетная пацьанка!.. А ту звацьку, котолую я вчела зевала, я есе утлом за холёдильником насла!..

 – Ну что, подзаправились? – прервала перепалку Касса, – Поехали...

 

 Мы усердно вращали педали. Однако, несмотря на неимоверные потуги, выбрались за город лишь далеко за полночь. Касса за весь этот изматывающий путь не проронила ни словечка, если не считать время от времени случавшиеся скоротечные телефонные переговоры, производимые ею на каком-то гортанном иностранном наречии.

 «Испанский?», – однажды осмелился поинтересоваться я, получив в ответ скупые отрицательные колебания прелестной головки...

 «Диалект гималайских косопузов?», – повторил попытку после очередного черезмобильного словоперепихона. На этот раз и вовсе не последовало ни малейшей реакции...

 Внося свою до измождения изнуряющую лепту в обеспечение автомобильности, я вдруг всеми фибрами не напрочь лишенной сострадания души остро посочувствовал не однажды наблюдаемым в новостной кинохронике китайским рикшам. В отрочестве я, бывало, размышлял: «Каки-им(?!) же чуде-еснейшим образом эти доходяги без видимого напряга посредством всего-навсего тощемускульной силы везут против ветра на трехколесном велике из одного конца-края огромного города в другой себя, пузатого дядю, мордастого пацана и еще и жопастую тетю с безмозглым псом или толстенным котом на коленях? Всенепременно, под днищем прилажен бесшумный вспомогательный моторчик. А то б совсем нивкакую!»...

 Ри-икши-рикши... Да если бы в многотонный бронированный джипер «Грандер-Чмоки» впрячь бурлацкую ватагу, верняк – попотели бы... А тут я всего с парой бабенок до приличной скорости разгоняю! А до моего задействования в процесс они всего-то в четыре ноги справлялись... А раздели-ка увесистость бронированного джипера на троих... Тонны по три на каждого!.. А это около десятка... Да не-е-ет(!) же. Это ж по три-и-и(!) десятка упитаннейших человечин на педалирующую душу... Да како-ой к бесу полуголодный рисоедный рикша такую ораву однорейсового таксанет?!.. Да с места шиш стронет...

 – Стоп! – резко тормознув посередь смешанного леса, словно спохватилась Касса, – Девчата, дабы путь не запомнил, зрение ему забинтуйте.

 – Сколько? – устало спросила Мороженка.

 – Чего «сколько»? – выказала недоумение Касса.

 – Ско-олько гла-аз завя-язывать? – с явным раздражением удлинила вопрос шоколаднокожая, – Все-е завязывать или один? У него ж вместо правого невидящая стекляшка.

 – Все. Так надежней, – заговорщицки подмигнув мне, распорядилась Касса.

 – Че-ем завя-язывать? – явно растягивая передышку, докучала негритянка.

 – От подола морковкиного кимоно, к примеру, отполосуйте, – подсказала Касса.

 – Не пой-дет, – возразила Мороженка.

 – Отчего ж?

 – Да она ж (бесстыжая!) свои кимоно шьет из контрафактного тюля. Да сквозь ее придурковатые халаты можно без микроскопа от микробов до хомячков в полный рост разглядывать! Да сквозь те шибко стильные бреши воробей, не складывая крыльев, на полной скорости сквозняком! Не замечала?

 – Замечала.

 – Вот я тут смотрю и смотрю, а в плане плотности ткани ничего стоящего для обвязки его глаз не вижу!

 – И что предлагаешь? – нервно покручивая руль, спросила Касса.

 – А что я могу предложить(?!), коли (как только что сказала) ничего стоящего не вижу.

 – Но я же чу-увствую(!), име-е-ешь(!) что предложить, – приправив интонационность толикой нетерпения и изрядной дозой раздражения, Касса одарила Мороженку не совсем приветливым взглядом (вернее, совсе-ем(!) неприветливым), – Кака-ая же ты..! – не подобрав (по моему разумению) подходящего нелестного эпитета либо чего-нибудь лексиконно ненормативного, наша предводительница умолкла.

 – А я и действи-ительно(!) ничего подходящего для стопроцентного отключения обзора не ви-ижу, – как мне покажись, с первых слов с неким подтекстовым лукавством прогудела Мороженка, – Разве что (за неимением надлежащей материальной базы) вы-ыбить Митрофанушке его глазик последний гаечным ключом!

 – Й-я ни бу-у-удю-ю Митлофанюське гльазик вибива-а-ать! – захныкала Морковка.

 – А кто бы тебе, криворукой, доверил? – скептически откликнулась темнокожая бестия, – Да ты, прежде чем глаз ликвидировать, всю башку размолотишь!

 – Мороженка, надеюсь, ты только что уродливо пошутила? – с явным состраданием взирая на крупно задрожжавшего меня, поинтересовалась Касса.

 – Да пошутила я, пошутила. Ясный перец, пошутила, – призналась негритянка и заржала самкой высокогорного хохотуна: – Хга-а-а-га-га-а-а! А здо-орово я вас развела-а-а?!

 – Куда уж здоровее? – пробурчала Касса, – Вылитая потрошительница.

 – Ха-а-аха-ха-а-а! – продлила ликования Мороженка, – А давайте для потери зрения ему на башку мои панталоны нахлобучим! До чего-о ж они пло-отные! Когда после стирки на кухне сушатся, так сквозь них аж галогеновая лампа не просвечивает!

 – А что? Идея! – воспряла духом Касса.

 – Не на-а-адо-о!! – представив катастрофический уровень грозящих обонятельного, дыхательного и морального дискомфортов, заблажел я.

 – И то верно. Не резон, – рассудила Касса, – Были б они сразу после стирки, другой разговор. А так... Угорит ведь до никакушества!

 И экая же ты, Мороженка, антигуманная.

 – Ну давайте тогда, коль все не так, не эдак, напялим на его башку морковкины труселя! – с нескрываемой обидой предложила Мороженка, – Уж ее-то неглиже, надо полагать, куда-а(!) с добром стерильней. В чем я, откровенно говоря.., не совсем уверена.

 – Ни дам! – на повышенных тонах закочевряжилась азиатка, – Я девуська полядочняя! Без тлусов ни пойеду!.. Бюсьтьгальтель дам, а пло тлусы забудьтье! Луцсе дьавайте напьялим на митлофануськину гольовьу иво обоссьянние шьтани!

 – Х-хе-е-е! – развеселилась Кассиопея, – Тебе, Морковь Чингисхановна, ума не занима-ать! Но... Не юли мозгой – стаскивай свои труселя!

 – Луцсе узь бюсьтьгальтель. Белите, – повторно предложила азиатка...

 На том и сошлись: мои глаза (словно светозащитными очками) были старательно изолированы чашечками морковкиного бюстгальтера...

 – Ну что? – облегченно вздохнув, с неким милосердием в голосе произнесла Касса, – Поди сегодня уже изрядно горючего наэкономили? Бросайте свои педали! Транжирно попрем! С ветерко-о-ом!..

 Митрофан, может тебе мокрые штанишки-то скинуть да просушить из окна на встречном воздушном потоке?

 Я, маемый сыростью ног и промежности, неспешно стащил брюки и вслепую вывесил их на руке за окно...

 Двигатель, запускательно рыкнув, перешел на мерный гул... Вскоре мы тронулись – рывком, с моторным ревом и визгом авторезины под бесшабашное мороженкино «и-и-ихо-хо-о-о!!!». Стремительным ускорением меня вдавило в упругую спинку сиденья. И я невольно посочувствовал космонавтам, испытывающим на ракетном старте подобные перегрузки...

 – Была бы зима – шарфом б твое зрение обмотали! – выкрикнула Касса, – А так... Не обессудь уж, Митрофанушка! И не брезгуй! Морковка-то на диво чистоплотная! Ее бюстгальтером впору раны без опаски заражения перебинтовывать! А ее стерильным язычком в самый раз эти самые раны зализывать!

 – Систе-ейсяя плавда! – восторженно поддакнула азиатка.

 Представив себя с пикантным предметом женского туалета в роли большеразмерных очков и меланхоличным «ага» выказав абсолютное непротивление, я втянул вырываемые ветром штаны в салон, расслабился и непроизвольно провалился в пустоту бессознательности...

 

 Приходил в себя в кромешной темноте и медленно-премедленно, мучительно ощущая монотонный озноб, полнейшую телесную разбитость и страдательнейше перенося душевную изуродованность...

 Прочувствованно помыслилось: «И в каки-ие(!!!) же мерзкопакостнейшие передряги низвергла меня элементарная моральная разболтанность! А еще офицер МПАха. Позо-ор!»...

 – Да снимите же наконец-то с него этот чертов бюстгальтер! – уловилось моим слухом произнесенное Кассиопеей.

 – Сё сьнимать-та? Иму и так сильно холёдно! Ись как иво колётить! Совьсем замелзаить голюбцик, – взроптала Морковка.

 – Ну.., – застопорилась мыслью Касса, – Дайте ему... хотя бы водки! Иль виски, но только безо льда.

 – И каким же образом ему дашь-то(?), коли он ни бе, ни ме, ни кукареку, – проворчала из мрака Мороженка.

 – И какого лешего, лярвы, его на голый кафель поклали?! – возмутилась Касса, и я тут же обратил внимание на то, что возлежу на чем-то плоском и дюже студеном.

 – Сяс пеленесем. Сяс-сяс-сяс, – затараторила Морковка, и я незамедлительно ощутил, что поднят в несколько рук и несом (почему-то ногами вперед).

 – Не уроните, кошелки! – прогудел доселе незнакомый мужской бас.

 – Ну и уроним... И что ему с того доспеется? – проворчала Мороженка, – Не стеклянный же...

 

 Чуть погодя я возлежал на чем-то постельном – пушисто ласкающем и обволакивающем мое изможденное тело едва ли не до половины...

 Судя по широченному разнообразию звуков, вокруг суетилось несколько человек. Исходя же из осязательного спектра, на мне из одежды присутствовали лишь трусы. Несомненно, влажные...

 В организме началось потепление, отчего душа устремилась к некоему равновесию.

 – Водоськи-водоськи-водоськи, – засюсюкала надо мною Морковка, – Пей-пей-пей(!), Митлофануська, – и я почувствовал нечто резиново-трубчатое, усиленно внедряющееся сквозь сжатые губы... В язык тонко заструило, и я невольно сглотнул.

 – Пьеть! – восхитилась Морковка, – Пьеть как сивый мелин!

 – Не как мерин пьет, а как конь, – поправила Мороженка, – И когда только ты русский язык в совершенстве освоишь?.. Похоже, что никогда. Недотепа.

 Я жадно сглатывал алкоголь, осознавая, что в моем незавидном положении он только на пользу – заместо лекарства.

 – Утю-тю, утю-тю, – лепетала Морковка, – Пьеть как сивый... конь!

 – Ты это из чего его, лахудра, поишь?! – откуда-то справа и несколько издали прогневалась Касса, – У тебя соображение есть?!

 – Есь, – подтвердила Морковка, – А из сево ево поить(?), есьли из стаканьцика никак.

 – Но не из кли-и-измы(!) же, – укорила Касса.

 – А сё? – незамысловато отреагировала моя заботливая поилица.

 – Да ничего-о-о! – не на шутку вспылила Кассиопея, – Да этой кли-изме(!!!) сто-о(!!) ле-ет(!) в обе-ед, да будет тебе, шмакодявка, известно! Она ж еще при развито-ом социали-и-изме-е(!!!) завулканизирована! Она ж во сто-о-олько(!) внутренностей и сто-о-олько(!) раз внедрялась, что вся в морщинах и трещинах. Да будь она пулеметом, ее ствол давно-о-о(!) бы уж по причине износа был списан и переплавлен! – на этом участке кассиопеиного гневнословия я окончательно осмыслил суть ее претензий к Морковке и... Брезгливо поперхнувшись, я всетелесно содрогнулся и безуспешно попытался языком вытолкнуть изо рта явно негигиеничный клизмин наконечник.

 – О! Совисем озивает! – приняв, по-видимому, мои манипуляции за добрый знак, возликовала Морковка, – Клизьмоцька – си-ибко(!) хоёсё...

 – Ожива-ает? Ну ка-ак(!) же... Держи-и карман ши-ире! Как бы он от твоей дерьмовой клизмы вовсе в кому не впал иль в агониях не окочурился! – подкинула сухих дровишек в очаг моих душевных терзаний не на шутку разошедшаяся Касса. Не ее б оголение истины, для меня бы за волшебный источник сошла эта резиновая груша-ветеранка... Воистину, зачастую дремучее незнание благостнее доподлинного знания!

 – Нисево ни поньимайю, – вынимая из моего рта клизмин наконечник, озадачилась Морковка.

 – И каким макаром тебе, кулема ты интернациональная, доходчивей объяснить..? – озадачилась моралистка, – Да пойми-и-и(!!!) ты, что вынима-ать что-либо из своей жопы и вставля-ять это самое в ро-от дорого-ому го-остю!.. Да за тако-ое(!)... соответственной кары еще не придумано!..

 – Ну и сё? – без толики смятения в голосе огрызнулась Морковь, – Поду-у-умаесь!.. Есьли хосес знать, я клизьмоцьку в води-ицьке плополоскала, – огрызнулась, но... (к моему величайшему облегчению!) предмет спора из моего рта вынула, проворчав: – В сё-ём плоблемы? Си-истенькая(!) зе она.

 – Да с ее биографией-то ей вовек не отмыться! – заверила Касса, – Хоть последний дерьмовый атом от нее отколупай, репутация-то останется прежней! Как и у людей...

 Спустя некое непродолжительное время надо мной сызнова зазвучало приторное сюсюканье:

 – Опьять-опьять водоська! Све-езенькой(!) накацяла. Та-та коньсилась. Пей-пей-пей(!), пока эта бяка усла собацьку колмить, – на этих словах в мои губы (к неописуемому отчаянью!) воткнулось все то же (до боли знакомое и вплоть до истерики отвратительное!) – резиновое, трубчатое, внутриполостно промывочное и антизапорное!

 – Тебе ж яснее(!) ясного было сказано, чтобы Митрофана из клизмы не поила! – откуда-то слева и издали прогудела Мороженка.

 – Ну и сё? – настырно и безуспешно внедряя в мою ротовую полость треклятый клизмин наконечник, пролепетала Морковка, – Пока она собацьку колмит, й-я Митлофануську напойю-ю. Пей-пей, мой холёсенький! У нас водоцьки мно-ого-племно-ого! Цельих восьимь бутьилёцек... А хосесь соку? Какова тибье луцьсе: виногладнова, яблоцкинова ильи осинов-вова?.. А мозеть молковнова?..

 Я ощущал себя пластмассовым кукленком, с коим увлеченно играется  младшевозрастная дошкольница. И до каки-их же ошеломительных манипуляций со мной (беспомощным) донесется хулиганским полетом шальной фантазии не ахти каковский морковкин разум?!.. Сей вопрос волновал меня далеко не шуточно!

 – Мо-мо-мо-о-о.., – предусмотрительно не разжимая заградительных для клизмы зубов, издал я еле слышимую бессмысленность.

 – О! Заговолил! – обрадовалась Морковка, – Цё зе он хотель сказа-ать?.. «Мо-мо-мо-о-о»...

 О! Молко-овнова(!) соку хоцет... Сисяс-сисяс, зайцёнок мой, я за длугой клизьмоцькой под сок в туальет сльета-аю! За но-овой и больсо-ой клизьмоцькой. И будьет тебье молковный...

 Прекращение попыток к внедрению в мою ротовую полость пресловутого предмета внутриполостной гигиены и удаляющийся топоток морковкиных ножек несказанно облегчили мое незавидное положение. Безо всякого сомнения, позитивную лепту в процесс реабилитации внес и отнюдь не мизерный объем принятого вовнутрь высокоградусного алкоголя... И как только меня от извращенной методы его впрыска не вывернуло?!.. Сла-авно(!), что все-таки не стошнило...

 – Молозенька! Сё-то твойю больсусьюю фиольетов-вуйю клизьму ни могу най-йти, – прервала мои благие помыслы шебутная азиатка.

 – А на кой ляд она тебе сдалась? – без толики доброжелательности проворчала Мороженка.

 – Да хотелёсь бы Митлофануську молковным соком попоить.

 – Слушай сюда, Морковь безмозглая! Из своей кис-киски что ли сок цедить собралась?!

 – Ни хамьила би! Сё у нас – молковнова соку не-етутьи?

 – А вот и «не-етутьи»! – передразнила Мороженка.

 – А в тльехлитловой баньке за тумбоцькою?

 – Да в той банке из-под морковного сока давным-давно уж тормозная жидкость для нашего гребаного джипера! Не хватало еще, чтобы мою клизму токсичными химикатами заправляли!.. А я потом ее в свой и без того покалеченный пищевыми концерагенами организм пихай?! Нетушки! Сцапаешь мою клизму – руки по самые плечи пообламываю!

 – А у Митлофануськи узе-е(!) одьной луцьки по самий локотьок тю-тю, – сострадательно ко мне пролепетала Морковка.

 – А не-е(!)хрен было чужую клизму хватать! – возвела на меня напраслину разгневанная Мороженка, – И с каких это кислых щей (позволь поинтересоваться) ты-ы(!), горе луковое, сделала вывод, что Митрофану необходим именно морко-овный(!) напиток?

 – Такь и он зе са-ам сказьаль: «Мо-мо-мо-о-о!».

 – А вдруг да и он попытался тебя мочалкою обозвать или молока-а(!) попросил? – выдвинула пару вполне резонных версий Мороженка.

 – Молёцька? – явно опешила Морковка, – Молёцька-молёцька-молёцька-а-а!.. А есь у нась молёцько?

 – В холодильнике. На третьей полке све-ерху! – под удаляющийся топоток азиатки пояснила Мороженка, – И бо-оже тебя упаси, сердобольная ты наша, к моей кли-изме притро-онуться!! В два прие-ема из тебя Венеру Милос-скую сконструирую!

 – Не на-а-адо, – наконец-то выдали мои доселе никаковские голосовые связки.

 – Чего тебе, голубь, не надо? – судя по деформации моего ложа, Мороженка присела рядышком слева.

 – Ничего-о(!) через клизму не на-адо, – вполне связно простонал я, – Зре-ения(!) на-адо-о-о...

 – Ма-а-ать(!!!) моя – же-е-енщина-а! – спохватилась седалищем присоседившаяся, и я незамедлительно ощутил ее энергичные пальцы, ловко вцепившиеся в туго-натуго стягивающий верхнюю половину моей бедовой головушки морковкин бюстгальтер...

 Чуть-чуть повозившись и малость поматерившись по морковкиному адресу, Мороженка в конце концов избавила меня от опостылевшей вульгарной повязки! И тут же в мой распахнутый глаз ударил мучительно яркий свет, отчего пришлось срочно зажмуриться.

 – Как ярко, – пробормотал я.

 – Эт от отвычки, – прогудела Мороженка, – Иначе говоря, с непривычки.

 – Ага, – с искренним намерением наладить добрые взаимоотношения поддакнул я, – Мудро подмечено.

 – Еще бы не мудро.., – задумчиво поддержала мой дружественный порыв совсем недавно разгневанная Мороженка.

 – Я не хочу молока. От него меня пучит, – на чуть приоткрыв веки и тут же опасливо их смежив, пожалобился я.

 – Понима-а-аю, – дружественно накрыв мое плечо разгоряченной ладонью, с теплотой в голосе ответила собеседница, – Меня тоже от молочного пучит.

 – Но ведь она сейчас будет поить меня молоко-ом!

 – Еще бабушка надвое гадала, кого и чем будет поить эта сумасбродная пьянчужка.

 – Но ведь она вроде трезвая.

 – Трезвая... была. А сейчас, возможно, уж навеселе. У нее не заржавеет... И молочишка для тебя организует, и себя не обидит... Чует мое сердце, стопарь за стопарем опрокидывает.

 А африканское сердце – вещун! У нас – темнокожих-то – сердца-а здо-орово(!) интуитивно развиты. Вот послушай, как колотится, – на этих словах моя рука была нежно взята за кисть и вдавлена растопыренной ладонью в податливую грудь на солидную глубину.

 – Фу-у-у-у-у, – с душевным трепетом испустил я обескислороденный легкими воздух.

 – Слы-ы-ышишь мое сердце? – бархатноголосо прогудела Мороженка, – Чу-у-увствуешь?

 – Чу-у-увствую-ю! – ощутив волшебнейшую успокоительно размеренную ритмику кровогонных толчков, взволнованно подтвердил я.

 – И ка-ак? – отнимая мою руку от своей груди, поинтересовалась Мороженка.

 – Мне становится ле-егче, – признался ваш, читатель, покорный слуга.

 – Африка-анская энерге-етика! – не без горделивости пояснила ласкающая меня взглядом устало улыбающаяся на фоне сиреневого натяжного потолка шоколадная женщина, – Мы в подавляющем большинстве потенциально выносливы и самозабвенно темпераментны (многопоколенная наследственность от закаленных на плантациях предков-рабов). Мы и вспыльчивы, и трусливы, способны на самопожертвование за идею и без оной... С нашими взрывными натурами выше риски загреметь за решетку... Мы работящи, веселы, но и зачастую ленивы и самоедно депрессивны... Начинаешь улавливать наш негритянский менталитет?

 – Да, – смежив веки и одновременно с тем чуть кивнув, я подал знак подтверждения своего понимания.

 – Продолжать?

 – Да, – вымолвил я.

 – Ну слушай. Мы способны одаривать окружающих счастьем, но и можем злодейски его отнимать. Нас ненавидят, боятся и любят. Наши дети настырны и хватки, спортивны и склонны к противоправным деяниям...

 Как теперь(?), Митрофан... Еще-е шире твое познание о негроидной расе?

 – Да, – не рыща в поисках словесной вариативности, я ограничился тем же односложием, кое намедни в знак согласия уже произнес не единожды.

 – И что ты понял не в частностях – в целом?! – лукаво ухмыльнулась моя собеседница.

 – Не знаю. Я думаю.., – погрузился в мыслительность я.

 – Не морочь свою голову, парень. Я тебя разыграла, – пристально и чуть виновато вглядываясь в мое лицо, ошарашила Мороженка.

 – Ка-ак?! – продемонстрировав убежавшими от выпученных глаз бровями и оральным овалом крайнюю степень недоумения, я изобразил стопроцентного паралитика.

 – Обыкновенно.

 – Но я ведь поверил...

 – Чего ты хотел, то и заполучил. А если бы нет, то и... нет. То и впустую бы трепотня болтливой негритоски... Ты подстроился под меня, желая наладить теплые взаимоотношения. В твоем аховом положении это стремление вполне резонно. И для достижения цели было полезно не ерепениться, проникнувшись лояльностью ко мне, даже симпатией и готовностью всецело воспринимать мое мировоззрение аки свое. Не скрою, твоя солидарность со мной размягчила мой стервозный норов. Поздравляю, парень! Ты попал в очко!

 – В к-како-о-ое очко? – спросил я.

 – В какое-какое.., – забурчала Мороженка, – Неужели так уж разнообразна в этом мире понятийность «очка»(?), что с ходу и не сообразишь...

 Ты попал в десятку(!)... на мишени, являющейся бонусом к твоему благополучному выходу из теперешней нешуточно щекотливой ситуации... Еще несколько настолько же снайперских выстрелов в это самое очко, и, возможно.., ты, как говорится, в шоколаде(!) иль... рукою подать до него.

 «Ты-то уж точно в нем от макушки до пят!» – имея ввиду кофейность мороженкиной кожи, не без удовольствия созорничал я мыслительным всплеском.

 – Чему усмехаешься? – поинтересовалась Мороженка.

 – Да та-ак.., – прыснул я, – Впервые сталкиваюсь с тем, чтобы «я-яблочко»(!) называли «очком»... Феномена-ально!

 – Опростоволосилась я?! – развеселилась собеседница, – Ха-а-а. Верно, маразм у порога... А знаешь?..

 – Н-не знаю, – ляпнул мой алкоголем бодримый язык.

 – Ха-а-а! Гляжу, ты уже на поправку идешь! – отрадноголосо сказала Мороженка, – Только что захотелось порассуждать по поводу наших – негритянских – кожных оттенков... Позволишь?

 – Валяй.

 – Поскучай малость в одиночестве, но-о... не шали-и-и! А я пока отлучусь на минуточку-другую. Лады?

 – Заме-етано, – провожая взглядом удаляющуюся Мороженку, заверил я...

 Итак, предоставилась возможность поанализировать мое заковыристое положение и пообозревать обстановку (как я понял) подкинутой мне у мусорных баков в качестве заманухи кассиной спальни...

 Логически тужиться мозгом я еще не созрел, посему ограничился беглым осмотром... Надо признаться, ничегошеньки изысканного – так себе интерьерчик: красного дерева среднеразмерный плательный шкаф, плотнотканевые шторы цвета крови с молоком, розовые в багряный цветочек обои, сиреневый натяжной потолок, на вишневого колера прикроватной тумбочке питающийся из вазы в виде спелой ягоды-малины букет алых гвоздик, клюквенных тонов оклад овального настенного зеркала, пурпурные потолочные плинтусы... И убранство приютившей меня кровати языку не повернуться постельным бельем(!)-то назвать – кумач... На фоне преобладающих кровавых оттенков словно бельма на глазу три (два настенных и потолочный) матового стекла полусферных плафона и картина (метр на полтора).

 На нем-то (мелкомазково сотворенном полотне) я, встрепенувшись душевно, вольно-невольно и задержал свой завороженный взгляд. Сюжет буквально ошарашил примитивизмом злодейски антигуманной конструкции(!): на фоне багровых закатных небес, перечеркиваемых пушистым следом реактивного лайнера; и простирающихся до горизонта буйных зарослей картофельной ботвы на многосотенной (а может многотысячной) груде обнаженных обезглавленных трупов толстотелых мужчин с викториански завертикаленным в зенит длиннющим окровавленным мечом в руке стояла Она(!) – младая, простоволосая, лицом дерзновенная, экономно облаченная лишь в элинскую тунику! Она – Кассиопея!!!.. Даже и на беглый взгляд я не мог ошибиться!

 – Нравится? – неожиданно прозвучавший голос заглянувшей в спальню Мороженки пробрал до мозга костей!.. Из чего ж при тогдашнем крайностном смятении духа я мог соорудить более-менее вразумительный ответ?.. И до сей поры ума не приложу...

 – У-у-у-у-у! – выдал я то ли знак изумления, то ли озвучку прорыва наружу доселе многоатмосферно спертого в душе животного ужаса.

 – А мне не очень, – приняв мой глас протяжный, по-видимому, за признак ценительского экстаза, нелестно отозвалась лицом подкосметизированная и переоблаченная в длинноворсового бархата кумачовый халат Мороженка.

 «А она ничего-о-о! – невольно подумалось о темнокожке, – Обая-яшка...»

 – А ты ничего-о! – будто прочитав только что посетившую меня мысль, улыбнулась плечом грациозно подперевшая багровый косяк Мороженка, – Уже бодрячком. На ножонки вставать не пробовал?

 – Даже и не помышлял.

 – Ну и ладушки. Борщ доварю и приду. Тогда и вместе встанем... А пока от нехрен делать фотку поразглядывай.

 – Какую фотку?

 – Ну какую-какую... На какую сейчас пялишься! – я уловил в ее интонационности некие ревностные нотки.

 – Но ведь это ж не сни-имок(!), а работа кисти художника. Я что, масляные мазки не способен узреть?!

 – У меня в поликлинике гинеколог тоже мазки брал. Брал и брал, бра-а-ал(!) и брал... И что теперь, моя кис-киска – произведение искусства кисти великого художника Михаила Сухоносика?!

 – Не знаю такого художника, – глубокомысленно наморщив лоб, озадачился я.

 – И не узнаешь. Сухоносик – фамилия гинеколога тринадцатой городской. Неважнецкое число. Не находишь?

 – Нахожу, – ответил я, посчитав, что было бы тактичней хоть в чем-то не перечить.

 – А это фото – работа папарац-цира Сеньки Бомондочука. Склизкий, скажу тебе, типчик. И вся рожа прыщами обсыпана...

 Однажды, как сейчас помню, в субботу Белиберде приспичило и приспичило: хочу, мол, фигурировать в центре эпохального произведения фотоискусства!..

 Оформила в «Буратино-банке» офигенный кредит, и давай его на сенькины гонорарные авансы да комплектование натуры транжирить: перво-наперво исторической ценности меч приобрела, тунику у самого-о(!) Кроликова пошила, картофельную плантацию с колорадскими жуками взяла напрокат, полк (или дивизию?) для своего постамента подрядила, «Боинг» на демонстрационный полет зафрактовала...

 А ведь еще ско-о-олько-о(!!), помимо этого, побочных расходов, не замечая коих попервости-то, мысль на крыльях азарта стремглав (словно трубохвостый мозгоклюй) в поднебесье взмывает!..

 – Какая еще Белиберда? – недоуменно спросил я, – На полотне же Ка-асса(!) – Кассиопея. А вы ее в качестве Белиберды упомянули.

 – Прости, оговорилась, – стушевалась Мороженка, – Коне-ечно(!) же Кассиопея. А кто еще кроме нее?.. Ну вот, слушай...

 

 Первая съемка, еще даже и не начавшись, накрылась дыроватым тазом: только все собрались, и ту-ут... нескончаемый ливень как из ведра!..

 Вторая фотосессия сорвалась из-за того, что у нашего «Грандера-Чмоки» посередь дремучего леса, где даже мобильной связи ни-ни, иссякло горючее.

 Массовка с Сенькой на картофельном поле топчутся, зафрактованный «Боинг» небосклон белесыми каракулями разрисовывает, а мы болотный гнус кровушкою питаем.

 – А как же педали? – спросил я.

 – Какие педали?

 – Велосипедные. Через кои мы давеча по Москве колымагу катали.

 – Так их же после того и установили. Так сказать, на экстренный случай. Это уж позже Бели-б-бе... Прости... Это уж потом Кассиопея наумилась через них за счет нас горючее экономить...

 Ты дальше слушай... На третью съемку прибыли все. Вояки даже в дли-инной-предлинной пешей колонне... Но... ихний генерал наотрез отказался без доплаты голым в одну кучу с солдатами ложиться: «Добаля-я-яйте-е(!!!), – орет, – по ба-аксовой деся-ятке за мину-уту, тогда де-елайте со мной что заблагорассудится! Задешево решили генерала обесчестить?! Нате-ка – выкусите-ка!! – и фигу свою толстопалую кажет, – Ду-удки вам, прохиндеи!»

 – И что, добавили? – саркастически ухмыльнувшись, поинтересовался я.

 – А что? – шмыгнув носом, задалась вопросом Мороженка, – А ничего-о(!).. для нас хорошего...

 Сенька-фотограф-то заявил, что генеральский типаж ниско-олько не фактурный и что, мол, без его участия композиция не только ничего не потеряет, а наоборот – обретет...

 – И?! – сгорая от нетерпения, побудил я вдруг умолкшую рассказчицу.

 – Наша сторона категорически в доплате отказала, ну и разгневанный генерал выстроил всех своих подчиненных да и пешедралом (как и заявились) увел.

 – То-то гляжу: массовка не по-солдатски упитанна. Где же новую набрали?

 – Где только ни рыскали. А чтобы сразу в одно место кучу мужиков доставить... Проблематично. Сам, поди, должен понимать.

 – Понимаю, – заверил я.

 – Ну вотушки и ладушки.

 – И кто ж все-таки напозировал? – поинтересовался автор сих строк.

 – А случись вскоре (как на притчу и нам на радость!) сразу два съезда диаметрально противоположных общественных движений: «Могильщики гомосексуализма» и «Гей-хлопцы»! – с оптимизмом проинформировала Мороженка, – Первые обошлись нам в двести рублей и поллитру водки на нос, а вторые...

 А вторы-ы-ые! Весе-елые(!) мужичата. Они как в суть художественного замысла вникли, без финансовых обиняков, на ходу огололяясь, к автобусной колонне с шутками-прибаутками да охальными частушками на тему «дядечка с дядечкой» вприпрыжку лавиной поперли... Ага...

 А потом (в подкассиопеином-то постаменте) совсе-ем невероя-ятно(!) бойко себя повели. Не по-фотомодельски. Ну акробаты и акробаты. Живчики!.. За час, пока ожидали припозднившуюся авиационную декорацию, мы на таки-ие(!) гомоглобальные выкрутасы с участием представителей обоих друг другу противоположных движений налюбовались, что по сю пору... Веришь ли(?), потряса-ающее(!!!) зрелище. С чем сравнить?.. Ума не приложу... Апокалипсис!..

 В конце концов самолет все-таки пролетел, и фотосессия состоялась, плод коей перед твоими глазами... Извини, перед глазом...

 – Да ла-а-адно, – безобидно вздохнув, протянул я, – Вообще-то, по поводу зрения можно было бы и не уточнять.

 – Извини, – потупив взгляд, пробормотала Мороженка.

 – Да ла-а-адно(!) тебе по пустякам извиняться. Если честно, мне по барабану.

 – Ну-у-у, если тебе по барабану, мо-ожно я тебя буду Циклопом дразнить?

 – Дразни.

 – Ну что ж, поскольку ты не возражаешь, прямо сейчас и начну: Цикло-о-опчи-ик! Цыпа-цыпа-цыпа. Циклопу-у-уленька-а! Циклотро-ончи-и-ик!..

 – Интересно, а какая-разэтакая ухарская бригада этим самым гомо и антигомо головы поотсекала? – полюбопытничал я.

 – Да ты что-о(?!), Ци-икля, – опешила Мороженка, – Полторы-ы-ы тысячи обезгла-авить?! Очни-ись(!), цыпленок, ты в похлебке...

 – Однако ж, на так называемом вами фото все-е(!) персонажи (за исключением Кассиопеи) подвергнуты процедуре абсолютного отсепарирования головы от телесной федерации.

 И как прикажете понимать сей фотодокумент(?), неопровержимо уличающий Кассу в массовом убийстве с особым изуверством либо в соучастии в сем тягчайшем преступлении. И са-амое(!) мелкое ее противоправное действие (исходя из ситуации) – позирование на бренных останках невинно загубленных. И даже это действие влечет за собой уголовную ответственность.., – импровизационно читая нотацию, я вкладывал в голос и мимику у-уймищу(!) фальш-скорби, в душе ухохатываясь и опасаясь рассмеяться в мороженкино лицо.

 – Думаю, что.., – запнулась словесно собеседница, – А как тебя все-таки звать-навеличивать?

 – Коль нравится, зови Циклопом.

 – Ну, нет – кроме шуток. Скажи.

 – Папирос Портсигарович, – брякнул я первую взбредшую на ум нелепицу, потому как один из множества моих оперативных псевдонимов, озвученный Кассе в знак знакомства у мусорных баков, на тот момент, к моему неописуемому изумлению, напрочь выпал из памяти.

 – Юродствуешь? – усмехнулась Мороженка, – Ничего. В соответствии с нормами гостеприимства, не возбраняется.

 А я попросила разрешение на обзывание тебя Циклопом только ради того, чтобы прозондировать твою загадочную натуру на обидчивость. И не более того.

 – И как? – поинтересовался я.

 – Если не обладаешь агентурной профподготовкой, ты не обидчив и будто на ладони.

 – А если это... А если обладаю этой самой... проф-подготовкой? – скорчил я недотепу.

 – Тогда ты отменный шпион! – состроив заумную физиономию, пафосно скомплиментировала Мороженка, – Однако, перепутать свой псевдони-им... Ты все-таки, Митрофанушка, лох!

 – О да-да! – просвелев памятийно, взвыл я восторженно, – Митрофан-Митрофан я! Сей факт – алмаз-камень!

 – Лох, – сочувственно глядя на меня, вымолвила Мороженка, – Лох ты отпетый. Но... жу-утко(!) забавный.

 Ан не столь сие важно... Как я уже чуть ранее заикнулась, вижу, что, вроде бы негодуя, подоплечно-то скоморошничаешь... Да ла-адно(!) – несущественно...

 Что касаемо же ампутации бестолковок массовки... Туфта. Наша старшая подруга своим дорогостоящим мечом ни капелюшечки кофе... Ой, прости. Ни капелюшки кровушки Кассиопеюшка не пролила. Все совершил Сенька-фотограф.

 – И-изве-ерг! – прочувствованно прокомментировал я.

 – Отнюдь. И какой же ты глупышка. Семен единолично произвел массовое отсекновение посредством тривиальной компьютерной графики.

 – И на кой ляд тогда этакая крупномасштабная заваруха даже и с привлечением гражданской авиации(?), если Сенька мог все смозаичить валяясь на диване с ноутбуком.

 – А леший то знает... У них – у элитных-то – таки-ие(!) прихоти... курям на смех. Никако-ой(!) логики. С жиру бесятся...

 А мазки-то на полотне ты скрупуле-езно(!) смикроскопировал.

 Кстати, сотворить мазню на гладком для вящего изыска... плевая пустяшность... В оранжевом эмалированном тазике серебряной расческой тщательно смешиваются слизь лягушачьей икры, рыбий жир, кактусовый уксус, помет сиреневого петуха и еще какие-то компоненты (я особо-то не вникала)... Выполненный на тканевой основе фотоотпечаток от полдня до полуночи вымачивается в баобабовом корыте с этим чудодейственным коктейлем, а потом – под старинный угольный утюг. И никаких художеств. Любой искусствовед за шедевр примет. Хоть в Третьяковку вывешивай!

 – Ну а это-то эпохальное фото какой трансформатор в живопись перевымочил-переутюжил? – попытался я перейти на личности.

 – Да был один бездельник, – переминаясь с ноги на ногу, с некой грустинкой на лице и в голосе сказала Мороженка, – Валеркою, не к ночи помянутый, земля ему пухом и царствие небесное, звался.

 – И отчего же уникально мастеровитый кудесник обозван бездельником?

 – А кто ж он(?), коли сторожем на фармацевтической фабрике денно-ночно прозябал...

 Еще в тридцатых годах прошлого века была основана эта «Красная пилюля». Таблетки для партийной номенклатуры на ней лепились. А экспериментальные образцы испытывались на местных кошках, собаках, бомжах и алкоголиках, передовиках производства и участниках художественной самодеятельности, а то и вовсе на ничего не подозревающих и ничем не выделяющихся добропорядочных гражданах...

 Преимущественно тайно эксперименты-то проводились... И через пункты общественного питания (пельменные, шашлычные, рядовые столовые, буфеты и рюмочные), и через продуктовые отпрофсоюзные новогодние подарки, и через иные всяко-разные каналы испытатели-нелегалы ухищрялись скормить человеку пилюлю. Главным же образом через аптеки и поликлиники народ пичкали. А потом за изменениями состояния здоровья посредством регулярных профосмотров наблюдали...

 А в итоге население Громкоструинска, кой тулился на окраине градообразующей «Красной пилюли», стало жить подозрительно долго, почти безболезненно и счастьем насыщенно...

 Где-то к середине восьмидесятых совсе-ем(!) веселехоньким сделался городишко: денно-ночно все улыбаются да хохочут, да в круглосуточные аптеки за добавкой спешат.

 На фабрике-то уж партийные, комсомольские и профсоюзные мероприятия проводить стало не резон... А что толку(?), если каждое собрание либо конференция автоматически превращались в уморительную клоунаду: врут да хохочут, хохочут да врут; да еще и как из рога изобилия сыплют отнюдь не простолюдинскими идиотскими идеями в плане повышения якобы нищенского благосостояния госноменклатуры, приведения к норме жизни якобы заевшегося народа, полетов по профсоюзным путевкам на Марс за искусительными яблоками и монгольскими дубленками, обгона треклятых капиталистов на эволюционных виражах путем революционного вставливания в их колесные спицы ливерных колбасин или (пардон за цинизм) самых твердых и стойких членов Политбюро, стихийной перестройки развитого социализма в переразвитый коммунизм…

 В конце концов неадекватно активному трудовому коллективу «Красной пилюли» была предоставлена автономная аполитичность, а Громкоструинску вернули его дореволюционное название – Тихописинск...

 А из перестройки «Красная пилюля» формально вышла в качестве производителя ветпрепаратов под вывеской «ООО Голд мяу-му», но... практически в прежнем статусе: госзаказ, щедрая госбюджетная поддержка и технологическая убогость с раздолбайской дисциплиной и вялотекущей производительностью труда, хилой зарплатенкой и поголовным увлечением коллектива хитроумными хищениями самолично произведенной продукции...

 А Валерка-то – спец-самоучка в сфере изобразительно искусственных превращений (царствие ему небесное!) – тоже вышел в новую жизнь в прежнем качестве – в образе вороватого сторожа в пятом колене по обеим (отцовской и материнской) линиям.

 – Помер? – полюбопытничал я, имея ввиду повторное пожелание Валерке царствия небесного.

 – Сгорел на работе, – сокрушенно махнула рукой Мороженка, – Он же, как и его предки, халявные препараты словно дитятя конфеты лупендил. Только теперь уже не медицинские, а скотские... По первости-то с них его здорово тошнило и даже в эпизодическую кому не единожды кидало.

 Да и... появились чудные поведенческие стереотипы... Бывало, идет по центральному бульвару, и вдруг ни с того, ни с сего к фонарному столбу, и давай на него малую нужду справлять по-кобелиному (на четвереньках с задиром задней лапы в зенит... Пардон, не лапы, а ноги). А то и вдруг вроде бы в здравом уме с прохожим бараном зачнет не на жизнь, а насмерть бодаться. На Луну частенько выл, сено жевал, в марте на кошачьи тусовки на крыши лазал, ближе к осени пытался со скворцами на Юга мигрировать... Однажды под вечер даже в берлогу под бочок к медведице на зимнюю спячку пристроился. Правда, еще до полуночи утек. Как объяснил: мол, храпит она безбожно, ворочается, кишечными газами травит, брыкается и все норовит вместо своей лапы мою руку пососать...

 А потом ничего – опять в человека исправился. Даже под занавес адаптационного периода с пьянством напрочь завязал, заново женился и приобрел стиральную машину «Вятка-автомат», чем и безмерно кичился...

 Жил себе, поживал Валерка, таблетки жевал да й в ус не дул... Однако...

 Нет добра без худа.

 Как по-твоему, Митрофан, отчего вроде бы и истина, а в поговорочном фольклоре нет ей места? Вот «нет худа без добра» – ходовое речение, а наоборотная фраза систематически игнорируема. Отчего таковский лингвистический сюрреализм? 

 – На дурные мысли и предчувствия это самое «нет добра без худа» настраивает, – предположил я, – Антижизнеутверждающее, пессимистичное и нервнотрепательное выраженьице.

 – И я с тобою, друг любезный.., безоговорочно... солидарна, – опускаясь на бордовый пуфик, сказала Мороженка, – Так вот, слушай дальше...

 Купался Валерка, купался в счастии. Казалось, никогда сия ласкательная купель, до краев наполненная отрадою, ни на капельку не опоганится. Ан...

 Митрофан, вот встречал ты человека, путь коего от внутриматочности до внутригробности не был бы омрачен ни страданиями, ни неприятностями, ни репейно прилипчивым горемычеством?

 – Нет, – взад-вперед вяло покатав по подушке затылок, вымолвил я.

 – А вот Валерик-холерик возомнил, что он окончательно и бесповоротно уволен из бедолажьих рядов и оформлен на постоянное место наслаждения в качестве высококвалифицированного счастливчика.

 – А нельзя ли, милейшая, ближе к развязке? – до головокружения притомившись долгоиграющим философствованием, я попытался приблизить беззвучие.

 – Куда спешишь(?), болезный, – огорчилась Мороженка, – А я ведь, наобещав намедни, даже не успела поведать тебе об особенностях оттенков негритянской кожи... Иль не любопытно?

 – Любопытно, – вкривь вильнув душой, без толики энтузиазма заверил я, – Забавно и познавательно, но... Не притомились ли(?), любезнейшая.

 – Как ни крути, Митрофанушка, а твоими устами глаголет истина, – широченно зевнув и шмыгнув носом, призналась назойливая, – Подустала. В мертвецкий сон словно ураган былинку клонит...

 А Валерку-то по весне внезапно буйно обострившийся застарелый психический недуг сгубил, – сгримасничав дикую усталость, Мороженка позволила паузу...

 – Поня-ятно, – затяжно зевнув, поскупился я на слова.

 – Да что тебе может быть понятным(?), если я практически ничего существенного не поведала, – серийной зевотой основательно продемонстрировав мне свою объемистую глотку, промолвила собеседница, – Постараюсь вкратце...

 И вот... По весне-то Валерка словно с цепи сорвался – денно-ночно напролет по-животному завыкобенивался!..

 Даже со сторожевой овчаркой служебный роман завел. Вместо того, чтобы бдительно охранять вверенную территорию, всякую смену напролет в вольере со своей горячо обожаемой сукой пропадал. И в выходные на фабрику как оглашенный рвался!

 Даже вольер своей зазнобы по-человечьи обставил!.. Полеживают, бывало, на диване, телевизор смотрят и... пельмени из тазика вперемешку с конфетами лупендят; а она-то хвостом виляет, поскуливает да морду его бесстыжую вылизывает...

 Судачили, что, дескать, залетела от Валерки овчарочка-то; что в его серьезных намерениях, мол, усыновление и удочерение всего щенячьего помета!..

 А может того – напраслину на мужика возводили... Народ-то наш главным образом при советской власти под мудрым руководством КПСС воспитывался! А тогда, как и сейчас, вся внешняя политика с внутренними пропагандой и идеологией из галимой брехни оголтело строились. Правда, неказистыми были мозготрахательные сооружения, но огромными, красочными и многочисленными... С малолетства, черпая примеры для подражания из публичных деяний вождей и их номенклатурной стаи, молодая поросль юлила, крутила и с превеликим удовольствием врала напропалую! И с выгодой, и без оной. В моде, видишь ли, была ложь во всем ее недюжинном разнообразии...

 Допускаю, что и Валерка с той овчаркою (кстати, звавшейся Комсомолкой) в интиме не состоял.., – сморщив переносицу, призадумалась Мороженка... Покумекав, она продолжила свое сомнительной истинности повествование:

 – Хотя-я-я... Чем черт не шутит?..

 Когда Комсомолка-то вот-вот должна была уже разродиться, Валерик вдруг к ней абсолютно охладел и любвеобильно заметался меж другими домашними животными. Никем не брезговал...

 А однажды под утро конюх местного конезаводика обнаружил бездыханного Валерика в стойле у скаковой кобылы Лесбияны!.. Судмедэксперты констатировали, что жертва скончалась от множества несовместимых с жизнедеятельностью травм, нанесенных лесбиянскими копытами и зубами...

 Вот и гадай теперь, что стряслось в ту роковую ночь на конюшне?..

 – Пломбировна, – воспользовавшись скорбной паузой, обратился я к пустившей слезу Мороженке.

 – А? – встрепенулась та и ладонью размазала слезную влагу по лицу.

 – Где ты научилась этак бойко и грамотно изъясняться по-русски? – задал я вопрос, со старта нашего знакомства с негритянкой время от времени донимавший мой воспаленный неординарными событиями разум.

 – В предместье Тель-Авива, – буднично произнесла Мороженка, – На спецкурсах вездесущей израильской разведки Моссад... Сначала там осваивала... А когда меня уволили за пьянство и распутный образ бытия, доучивала в секретной академии ЦРУ...

 Из академии меня, впрочем, тоже изгнали, – на сих словесах в мороженкиной интонации появилась обидчивая составляющая, – И было бы за что-о-о! – разгневалась моя собеседница, – За кражу из пищеблока ведра картошки турнули!

 Показа-а-ательно(!) судили. Даб остальным было впредь неповадно.

 Шеф пищеблока легендарный импотент Джони Уайт подставил. Долго выслеживал в отместку за мой категорический отказ сотрудничать с ним в сексуальной сфере!.. Подкараулил, втихаря заснял на видео, задержал и сдал в академическое отделение секретной полиции... ублюдок!..

 Вот и получается: из Моссада меня выпнули за распутство, а из ЦРУ наоборот – за целомудренность.., – на сем Мороженка прервалась и надолго умолкла, я ж провалился в глубоченный сон...

 

 Приснились мне в ночи бредущая со светоотражающим ведром картофеля облаченная в пушистый масхалат Мороженка и какой-то пузан в белоснежном кальсонном исподнем, крадущийся за ней с огромной видеокамерой на плече.

 И привиделась наряженная в форму российских полицейских кодла шимпанзе, старательно пытающая вышеозначенную расхитительницу на никелированной дыбе.

 Имела место и телереклама, в коей некрасивая забулдыжного обличья бабенция фирменным топором отрубала головы изменявшим ей мужу, паре любовников и их общей интимной партнерше.

 С сердцегуби-ительным(!!!) у-ужасом(!), находясь за решеткой на скамье подсудимых, выслушал я и свой смертный приговор за хищение тонны редиса с дачи некоего Редискина – министра Редисного хозяйства Российской федерации. Согласно судебному вердикту, покинуть сей бренный мир мне предстояло через повешение за гениталии!..

 Под занавес морфейного просмотра привиделся сам себе абсолютно нагим и сидящим на пне в березовой роще. Мое тело, усыпанное крупными гнойными прыщами, вызвало глобальное содрогание души и плоти!

 Мороженка, Кассиопея и Морковка, изгибаясь в замысловатых позах, усердно выдавливали эти самые сочные прыщи, причиняя своими сноровистыми манипуляциями и боль, и щекот...

 Однажды из-за моей спины донесся знакомый мужской голос, негодующе рокотавший:

 – Вот неуклюжие, вот раздолбайки! И кто ж так прыщи ликвидирует?! Ручонки бы вам за такую работу ампутировать! Не можете конечностями – зубами вскрывайте да высасывайте! У нас – в Соединенных Штатах – никто прыщи не выдавливает! У нас всякий уважающий себя гражданин борется с прыщами орально! А если сам дотянуться не может, просит помощи у кого-нибудь из находящихся рядом.

 – Си-ся-яс!!! – оторвавшись от дела, воскликнула Морковка, – Ни дозьдесься, стобы йя всем подляд плищики сосьала! Сам сосьи, дьядья!

 – А и пососу! – произнес невидимый для меня советчик, – Почему бы не услужить Веньямину по-родственному?!..

 На сих словах меня осенило: «Ба-а-а! – подумалось, – Так это ж Галилео Галилей – троюродный дядя моей Альбинки по отцовской линии!»...

 

 Надо признаться, мы с супругой тщательно скрывали факт родства с сим забугорным дядюшкой, упрощенно именовавшимся в нашем узком семейном кругу Галей. И к тому была весо-о-омейшая(!!!) причина: Галя, несмотря на его раздолбайский менталитет, каким-то чудом многолетне удерживался на должности лидера-наводчика стратегических ракет атомной субмарины ВМФ США «Клаустрофоб»; поэтому при огласке факта присутствия оного янки в альбинкином генеалогическом древе нам грозили катастрофические последствия! Мы с благоверной рассматривали два основных варианта развития событий: либо наша семья в полном составе под эмигрантской легендой засылается в США для выуживания из Гали секретной информации, что чревато перспективой провала и десятилетиями тюремного прозябания за шпионаж; либо я как неблагонадежный с треском вылетаю из Министерства без дальнейшей даже мало-мальски сносной жизненной перспективы!..

 Во время душевных терзаний по поводу опасной родственной связи более всего страдалось о детях – о близнецах-семилетках Кирилле с Мефодием и полуторагодовалом Вовке! И всякий раз, когда на ум приходили мысли о вероятности их злоключений, на глаза наворачивались слезы, в ноздрях свербело, а ягодицы, пах и подмышки обуревала ураганная стихия невротического зуда! И у меня, и у Альбинки одинаково, чему мы несказанно изумлялись...

 

 Так вот (возвращаясь к моему морфейному видению), облаченный в красивящую форму офицера ВМФ потенциального противника знакомый лишь по фотографиям усатый Галя, тумаками, пинками и забористым матом разогнав Кассиопею со товарками, одарил меня лучезарной улыбкой и... И в поте лица, не скупясь на время, орально раскупорил и опустошил от гноя практически все прижившиеся на моем животе прыщи!..

 Устроив передышку, Галя присел на им же самим предусмотрительно расстеленную на траве газету «Вечерняя правда», вытер носовым платком накопившуюся на холеной физиономии испарину и окинул меня торжествующим взором.

 – Ну вот! – произнес биографически опасный родственник, – Пузень обработана. Следующий участок – жопа, будь она неладна. По мне, так лучше ее на десерт не откладывать! На десерт лучше морду лица!.. Кста-а-ати, Вениами-и-ин! – спохватился американец, – У тебя как с задницей?

 – Да нормально, – не уловив суть интереса, произнес я, – Задница как задница. Не хуже, чем у других.

 – Да уж вижу, что не хуже.., – констатировал очевидное Галя, – Я вот о чем... Может, пока то да сё, помыть ее, так сказать, исходя из гигиенических соображений? И побрить бы не помешало. И прыщи станут наглядней, и мне будет аппетитней.

 – К-к-ке-кх-х-х.., – это было все, на что хватило меня после дядюшкиной из ряда вон выходящей заумности.

 – Ну вот и ладушки! – хлопнув в ладоши, обрадовался Галя, – Коль не возражаешь... Э-э-эй, пи-и-игалицы-ы!!! – обернувшись и призывно махая рукой, вскричал неугомонный, – Айда-ате Веньями-ину жо-о-опу-у обраба-а-атыва-ать!!!..

 Эхо многоперекатно откликнулось на сей призыв, вогнав меня пусть и в блеклую, но все одно в стыдобищную краску...

 На призыв сбежались Кассиопея, Мороженка, Морковка и... И около трех десятков разновозрастных и обоеполых грибников!..

 Не выдержав испытания публичностью, я затрепетал листом осиновым на ветру и... И (к величайшему собственному облегчению) взял да и проснулся!..

 

 Я лежал в кромешной темноте. С разных сторон храпели, сопели, сонно присвистывали и пристанывали...

 С грехом пополам уняв вынырнувшее изо сна мерзопакостнейшее состояние души, я облегченно вздохнул и расслабился...

 Но, спустя немного, зароились дурные мысли: одна другой нервносодрогательней! Казалось, все произошедшее со мной с момента знакомства с Кассиопеей у мусорного бака – не явь, а тоже кошмарный сон, предвещающий счастьеломательные злоключения и необратимые беды!..

 Подумалось об Альбинке, и тут же от сердца малость отлегло!.. Альбинка, Альбинка, Альбинка!!!.. Любовь к ней нахлынула в сознание, на полный объем затопив его согревающим душу паводком!.. Захотелось немедля и максимально стремительно покинуть треклятую спальню и очутиться в своей спальне под бочком у Альбинки!..

 Нахлынул режущий душу стыд за мою недавнюю покладистость по поводу сексуальных утех с Кассиопеей, Мороженкой и Морковкой! С горечью помыслилось: «И как я мог настроиться на этакое практически без принуждения?! А вдруг да они венерически неблагонадежные! И как все это дожно было выглядеть(?!): в форме траха тет а тет в порядке живой очереди либо в виде свальной оргии с одновременным участием всех действующих лиц?!!..»

 От жгучего стыда, вызванного горемычными терзаниями, на обоих глазах (натуральном и протезном) навернулись горючие слезы!..

 Я вновь провалился в сон, кой (к облегчению психики!) не преподнес каких-либо видений...

 

 Разбудила меня Мороженка: дабы не испугать, изначально шепотком кротко поокликала по имени-отчеству, потом робко попоглаживала по плечу, после чего щадяще потормошила за это же самое плечо...

 Ленностно притворяясь крепко спящим, я призадумался о нехорошем: мозг лихорадочно заанализировал наканунешние события, отыскивая вытекающие из них пагубные побочности!..

 «Мороженка, Мороженка, Мороженка.., – засвербело под черепом, – Мороженка, Мороженка... Явно, она совершила нечто странное... Но что?!..»

 – Вениамин, – прошептала темнокожка, – Вчерашний борщ будешь?

 – Не откажусь, – пролепетал я, – Если не прокисший, не откажусь.

 – Натурально съедобный, – заверила Мороженка, – С чего б ему прокиснуть(?), если Морковка его вчера вечером сготовила... Все уже похлебали, и никому покамест не заплохело. Вениамин, ну как?..

 «Во-о-от оно-о-о! – возликовал я мыслительно, – Во-о-от в че-ем щекотавшая мое подсознание странность! Она-а-а называет меня Вениамином, но я же (согласно мною же сотворенной легенде) Митрофа-а-ан-н!.. Откуда ж ей ведомо мое доподлинное имя?!..»

 

 Борщ оказался отменным!

 Нахлебавшись вволю, я повеселел и со стаканом морковного сока в руке откинулся на спинку витиеватого красного дерева стула... Одетые по-домашнему Кассиопея, Морковка и Мороженка, посиживая на угловом красного кожзаменителя диване, обласкивали меня умильными взорами...

 – Девушки, – ставя на стол опустошенный стакан, нарушил я молчание, – Не окажете ли любезность?

 – Хосесь сь нами потлахаться?! – оживилась Морковка.

 – Кхе-е-е.., – стушевался я.

 – Ну ты зе вчела обисьсялся вьсех нась оттлахать! – скуксилась девица, – Перьедумаль?.. А йя тебе борьщьа наварьиля... Вьрюнишька...

 – Да остынь ты! – негодующе хлопнув Морковку по ручонкам, пресекла сексуальное поползновение Мороженка, – У тебя только разврат на уме. Опохмелилась хоть?

 – Опьохьмелилясь, – пролепетала поникшая домогательница.

 – Вновь опохмел по усиленной схеме?! – с недовольством в голосе поинтересовалась Кассиопея.

 – А йя цё? – стушевалась Морковь, – Я цё, ни целовьек?

 – Ты не человек, – тяжеленным взглядом буквально вдавив в диван распекаемую, произнесла Мороженка и, выпучив глазищи, озлобленно выпалила: – Ку-у-урва-а(!!!) ты-ы безмо-озглая-я-я!.. Сопье-ешься! Как пить дать, сопьешься, чувырла!

 – Кьто би говорьиль.., – проворчала потупившаяся «чувырла».

 На сем назревший было скандал и заглох...

 – Митрофан, – переключила на меня внимание Касса, – О какой любезности ты хотел попросить?

 – Д-да... зарядку бы мне, – украдкой стрельнув взглядом на аппетитные кассины ляжки, промямлил я, – Мобильник разряжен, протезный аккумулятор тоже сдох. Телефон-то, правда, редкостный – «Кокия». Но если найдется к нему зарядка, то она подойдет и к протезу.

 – Сейчас пошарюсь в комоде. Должно что-то подобное быть, – встав с дивана и грациозной походкой от бедра направляясь к выходу из кухни, обнадежила обворожительная...

 По ходу ожидания насупившаяся Мороженка посиживала безмолвно. Не проронила ни слова и Морковка, но, резво выпорхнув из состояния подавленности, она обволокла меня смазливым взглядом и... И, к моему изумлению, располовинила дотоле пристойно запахнутые полы своего голубенького халата, обнажив тем свои ножонки вплоть до брюнетистой паховой кучерявости! Более того, бесстыжая, призывно указуя пальчиком на эту самую кучерявость, еле слышно запричмокивала и игриво заподмигивала!

 – Чего зачмокала(?), алкоголичка, – проворчала Мороженка, напряженно уставившаяся в демонстрирующее хвойный лес окно.

 – А йя ницево. Цьмокаю и цьмокаю... плосто так, – с опаской зыркнув на соседку по дивану, проворковала Морковка, – А циво, нильзьзя?

 – Да чмокай, – смилостивилась темнокожка, – Мне-то что?

 Морковка же чмокать перестала, однако... Так и не прикрыв свой женский стыд, она, с опаской зыркая на Мороженку, принялась украдкой демонстрировать мне имитирующие половой акт красноречивые пальцевые комбинации...

 Мне, растерянно взиравшему на похабные манипуляции, вдруг сделалось до отвращения стыдно перед своей Альбинкой, коей за вчерашний умосотрясательный вечер я был готов изменить не единожды!.. И этот праведный стыд стремительно усмирил мою уже на полном серьезе восстающую плоть!..

 – Нашла, – появляясь в дверном проеме, с отрадой в голосе произнесла Касса, переодетая в красное экстремальной фривольности мини-платьице, – Держи, Митрофан. Универсальная зарядка. К любому разъему подходяще, – протягивая мне черную коробочку с проводами и ощетинившимся блестяшками мультинаконечником, заверила своими обнаженными ляжками сызнова активизировавшая мою похоть!

 Принимая устройство, я мимолетно взглянул на Морковь. От ее распутства не осталось и следа: фигура согбенная, халат запахнут, ручки целомудренно сложены на бедрах, мордуленция усердно кающейся монашки...

 

 Подзарядив электроемкости своих телефона и протеза, по ходу чего мы поболтали о политике, экономике и шоубизнесе, я вдруг спохватился:

 – Который час?! – всполошился ваш, читатель, покорный слуга.

 – Без четверти семь, – выглянув в коридор с вольной либо невольной демонстрацией из-под красного мини-подола белого шелка плавок, внесла ясность Касса.

 – Утра или вечера? – испросил уточнения я.

 – Утра, – внесла ясность Мороженка, – А то как же(?), коль ночь позади.

 – Мне ж на занятия! Не дай бог, опоздаю! – озвучил я причину своего нешуточного беспокойства.

 – Во-от оно что-о! – напевно отозвалась сноровисто одергивающая кассин подол Мороженка, – У-у-учимся-я?!.. Где?

 – На Верхних курсах правдоделов МПАХа, – признался я, – Повышаю квалификацию...

 – Девки, а ну умываться, переодеваться и макияжиться! – в приказном тоне отчеканила Касса, – Едем Митрофана на занятия доставлять!..

 

 Пока дамы наряжались и прихорашивались, я успел под завязку дозарядить протезный аккумулятор, телефонная же батарея так и осталась затаренной наполовину...

 Вдобавок к сему, мне удалось сносно почистить свою с вечера испачканную одежду и побриться любезно предоставленным Кассой станком... Поразило, что трусы и брюки ни цветом и ни запахом не свидетельствовали о имевшем место моем вечернем в них спонтанном мочеиспускании!

 Узрев готовую тронуться в путь троицу, я ошалел: женщины оказались одетыми в черные платьевые костюмы, а их экономно намакияженные лица были до официозности деловиты!..

 

 Вип-джипер «Грандер-Чмоки», высокооборотисто и вместе с тем мелодично гудя мотором, несся по трассе на бешенной скорости. Все молчали...

 Я, утомленный недавними злоключениями, размышлял о разном, в междумных паузах словно заведенный каясь в том, что вчера морально оступился, составив компанию девахам, несомненно, шатких нравственных устоев...

 – О чем кручинишься(?), Митрофанушка. Не о нас? – ритмично постукивая указательным пальцем по рулю, блеснула прозорливостью Касса.

 – О вас, – уперев взгляд в пол, из коего торчали велосипедные педали, я не стал юлить.

 – И как мы тебе? – продолжился опрос, – Поганые?

 – Нормальные, – тут уж я криванул душой, – Даже очень ничего! Особенно ты!

 – А йя ку-усать хоцю, – с заднего сиденья закапризничала Морковка.

 – Кушать, видите ли, она хочет.., – забрюзжала Мороженка, – И где прикажешь средь бела дня на оживленной трассе взять для тебя человечину?!..

 Услыхав э-э-этако-ое-е(!!!), я затрясся поджилками и трусливо передернулся!

 – Надо было вчера вечером Митрофана на мясо пустить, – во вполне обыденной интонации продолжила негритянка, – Вон и Кассиопея не возражала... А все ты: видите ли, тебе приспичило с ним перед его кончиной потрахаться!

 И за каким хером везем его в город?! Кассиопея, съезжай в лес! Быстрехонько под нож пустим, освежуем и – обратно домой... Морозильники-то пусты! Ивана Иваныча-то еще на прошлой неделе доели.

 Кста-а-ати-и!!! – возопила Мороженка, – Если Ван-Ваныча дожрали, а ты из чего-о-о(?!!) тогда, лахудра вертлявая, вчера борщ замутила? С какого мясца наварчик?!

 – Сьвининька, – пролила свет Морковка, – На риньке в дольг дальи. А цё делять(?), есили целовецина коньцилась.

 – Ну-у-у, тиху-ушница-а, – укорила темнокожая моралистка и немедля похлопала по моему плечу: – Митрофан, слышишь?

 – С-с-слы-ы-ышу-у, – выдавил я, трепеща всеми душевными фибрами.

 Надо признаться, подобной колоссальной мощи животного страха, обуявшего меня тогда, я не испытывал ни дотоле и ни впоследствии!..

 – Не приставай к Митрофану! – накоротко обернув к Мороженке сердитое лицо, осадила ее Касса, – Чего адреналин парню в кровь вгонять?! Сама же талдычишь, что скотина перед забоем не должна волноваться!..

 От сих слов мой и без того зашкаливавший уровень психологического накала подскочил до выше вышнего, и, по моему теперешнему разумению, где-то в голове сработали какие-то мозговые предохранители, вырубив трезвомыслие и экстренно запустив процесс сюрреалистической деформации сознания!

 – Митлофан, – вывела меня из шального оцепенения Морковка, – Тьи ни пугайсья. Вьсе будьет хорьошо...

 – И что-о вы за лю-юди(?!!), если человечину едите! – вспылил я.

 – А цё? – блеснула лаконичностью девица.

 – Через пле-цё-ё!!! – выпалил я, – Да что-об я ва-ас – отмороженок – еще бы и добросовестно трахал?! И чтоб вы потом меня на шашлык?!

 – А вот хамить дамам не надо бы! – окрысилась еще вчера вполне доброжелательная Мороженка, – Хамить – себе вредить(!), теленочек.

 – Ну что вам я?! – заканючил автор сих правдивейших строк, – Дался вам я?! Да осмотритесь по сторонам! Как прекрасен этот мир! – моя рука указала на дежуривший на обочине наряд ДПС, перед коим Касса сбросила скорость джипера до тихоходности, – Да вы только взгляните на того, который слева! Да в нем веса центнера под полтора! А еще и дэпээсник! При его-то рационе питания мясо... Пальчики оближите! А что я?! Одни мосолыги да деревянные сухожилья!

 – И то верно! – поддержала Касса, – С дэпээсника можно еще и уймищу сала насолить! А с Митрофанушки что?.. Бараний вес и калорийности мизер... Как последние чмошницы питаемся: все тощаком да тощаком.

 – А мне жирное противопоказано, – привела аргумент Мороженка, – И вот ей – Моркови Чингисхановне – тоже во вред.

 – И минье, и минье прьётивопоказяно, – поддакнула монголоидка, – Митлофа-а-ануську-у хоцю-ю! – закапризничала она, – Сьворьачивай вь льес! Будьем мясьо делять!

 – Можно было и вчера этот вопрос закрыть. В домашней-то обстановке сподручней. И Макар Макарыч со своею электропилой расчленять бы подсобил, – проворчала Касса, но... Все-таки рульнула к лесному массиву и пустила джипер по кочковатой проселочной дороге.

 – К-кто т-т-акой М-мак-кар М-мак-кар-рыч?! – от обуявшего гиперужаса заискрив раскаленными мозгами, машинально вымолвил я.

 – Садовник наш, – непринужденно манипулируя баранкой, пояснила обследующая меня плотоядным взором Касса, – Он вчера, пока ты находился в отключке, и трусы твои обописанные состирнул, и подмыл тебя – бедолагу.

 – А я п-потл-ливый. О-о-оч-чень п-потли-и-ивы-ый! Мясо-то будет с душком! – пошел я на спонтанно проклюнувшуюся в мозгу уловку.

 – И что? – озабоченно, как мне показалось, справилась Мороженка.

 – В-в б-бане б-бы меня п-предвар-рительно отпарить! – попытался я отсрочить собственную кончину, – Чтобы, так сказать, мясо соответ-тствовало... всем ветеринарным нормам.

 – Мыслишь! Отменно кумекаешь! – взглянув на меня с откровенной симпатией, похвалила Касса, – Но... Там – у леса – пруд. В нем тебя и прополощем... Плавать-то умеешь?

 – Н-не об-бучен, – промямлил я.

 – Жалко будет, если утонешь, – погрустнела главная людоедка, – Если утонешь, нам ты без надобности. Будешь разлагаться в пруду.

 Но не бзди. Мы тебя с подстраховкой будем окунать. На веревочке. Петлю на шее зафиксируем, и купайся сколь душе угодно.

 – А может к Махмудке его? – встряла в диалог Мороженка, – Тут же всего-то ничего – километров с десяток по трассе.

 У Махмуда ж и сауна, и шашлычная с подсобками...

 Судя по выражению кассиного лица, она, вняв доводам соратницы по каннибализму, усердно их анализировала...

 – Лучше, чем у Махмудки, нет нигде, – убеждала тем временем Мороженка, – И теленка отпарим, и сами расслабимся, и Морковка... А что, собственно говоря, зазорного(?!), если узкоглазка на посошок пару раз с ним перепихнется, – на последних словах по моему плечу энергично похлопали. Резко обернувшись, я увидел удаляющуся от меня коричневую мороженкину пятерню...

 – Кь Махьмудьке? – задумчиво пролепетала из-за моей спины Морковка.

 – К нему, к нему! – откликнулась умолкшая было Мороженка, – Оптимальный вариант. Лучше не придумаешь. Тем более, не впервой.

 – Накладно, – задумчиво произнесла Касса, – Сами управимся. Вон в багажнике и ножи, и топорики, и пила алмазная, и тазы, и мешки, и...

 – Одежду упачкаем, – привела очередной контрдовод Мороженка, – Все-таки, как никак, костюмы-то новые. Жалко.

 – Не зима-а(!), чай, – твердогласно произнесла Касса, – Лето ж. Голышом и завалим, и разделаем...

 Представив вооруженную огромными ножами и топорами троицу обнаженных садисток, расчленяющих мой труп на лоне природы, я чуть было преждевременно не скончался от дикого ужаса!!!.. Благо, что какая-то заложенная в мой мозг гуманитарная программа погрузила меня в спасительное на тот момент беспамятство!..

 

 Очнувшись, я посчитал резонным не выказывать своего возвращения к реальности...

 – Сомлел, – донесся до слуха голос Мороженки, – Хлюпик. Трухлявый нынче мужик пошел.

 Ну что(?), Касса... Как насчет Махмудки?

 – Накладно, – отозвалась лидерша шайки.

 – И чего тут накладного? – задалась вопросом Мороженка, – Отвалим абреку на шашлыки шеину да ляжки шмат. Зато самим не в обузу... Совсем не бережем мы себя: все надсажаемся да надсажаемся, тяжести ворочая!

 Ты как(?), Митрофан! – хлопнув меня по плечу, спросила несносная африканка, – Хочешь к Махмудке?!

 – Х-хоч-чу. О-о-оч-че-ень(!) х-хоч-чу, – пролепетал я и в очередной раз провалился в беспамятство...

 

 Дальнейшее происходило словно в сонном кошмаре, фрагментарно будоражащем и без того воспаленный мозг...

 Околотрассовые пейзажи с древесной растительностью, мелькающие посты ДПС, придорожные постройки многоплановой архитектуры, бомжи и утомленные добычей грибники...

 Надо сказать, то лето выдалось урожайным на грибы и... И на ягоду-малину...

 

 Джипер, съехав со скоростной трассы и повиляв меж сосен, уперся бампером в витиеватой ковки кумачовые ворота...

Чуть позже был радушный для моих спутниц прием, по ходу коего меня приценивающе ощупывали лица горной национальности... Звучно прицокивая языками, они, как я понял, то восхищались моей телесной конституцией, то наоборот – огорчались от ее ущербности...

 На особку запомнилась баня с бассейном!.. Я (практически нагой) трепетно полеживал на его кафельном побережьи в ожидании своего жизнелешения, а вокруг с экзотическими танцами-плясками (как мне тогда подумалось) самых недоразвитых племен планеты бесновались полуголые кавказцы и нагие девицы...

 Дотоле ж маявшее меня трио каннибалок, на удивление(!), в оргии не участвовало. Более того, обрекавшие меня на неминучую погибель вели себя на удивление пристойно: спиртное не употребляли, хореографически не извивались, эротическими выкрутасами не отличались и даже не улыбались…

Более того: усевшись в установленные в ряд полосатые пляжные кресла, каннибалки увлеченно просматривали скукотищную телепередачу о творчестве классика русской литературы Грибоедова, демонстрировавшуюся высоко висящим на белокафельной стене огромным плазменным монитором… До сей поры припоминаются, образно выражаясь, мутившие в ступе воду напыщенные литературоведы, припоминается аудитория из азартно деловитых парней и девиц, припоминаются и декламировавшие из «Горя от ума» популярные актеры…

Но более оного врезался в мой мозг образ фальшиво тренькавшего на балалайке русские народные мелодии мохнатого безобразной  тучности брюнета, сидевшего в бархатных плавках на барном стуле в дальнем от меня углу почему-то не наполненного водой бассейна… Долее остального мой воспаленный взгляд был прикован именно к нему...

 – Давъай знакомитса, – склонился надо мной приветливо улыбающийся пузатый среднелеток-кавказец.

 – Давай-й-й-те, – переводя соловелый взгляд с балалаечника на подошедшего, выдавил я.

 – Йя Махму-уд, – последовало гортанное представление.

 – С-с-снегопадов, – ознобно трепеща, взаимностью отреагировал я, – Д-д-дракулович… В-вениамин… Ж-женат. П-правдодел т-третьей категории.

Правдадэ-э-эл-л? – многозначительно протянул Махмуд и, усердно зачесав перекрещенными руками в подмышках, добавил: – Такой эще здэс нэ был. Пыравда-пыравда, пыравдадэл нэ был. А минэ пыравдадэл ныравитса. И папа пыравдадэл ныравилса, и мама льюбыла…

 Пока новый знакомец разглагольствовал о непонятно какой пользе правдоделов, мой разум вдруг буквально разнесла в ошметья скоропалительная очередь из кошма-а-арнейши-их(!!!) мыслей:«К Махмуду ж везли! Так вот он – Махмуд – предо мною! Вот он – палач мой! Что хотели ему посулить?! Мою шеину и ляжки шмат на шашлыки!..»

 – Шашылы-ык будэм сыкора дэлать! – словно уловив моих шальных мыслей струю, торжественно сообщил кавказец, – Какой банкэт бэз шашылык?! Ныкакой. Панымаэшь?..

 На тот момент я понимал, что выиграл кастинг на главную трагедийную роль в предстоящем каннибалистическом пиршестве!!!.. Умопомрачительно попонимав мизер секунд, мой разум не выдержал нечеловеческого перенапряжения и в мановение ока вновь низверг меня в темень беспамятства!..

 

 Я очнулся на своей кровати в общаге мпаховских курсов. Тело ломило, голова раскалывалась, глаз мой единственный болезненно реагировал на ослепительный солнечный поток. Не то что шевелиться, жить было невмоготу!..

 – Ну и прогульщик! – донесся откуда-то писклявый голосок моего соседа по комнате и старосты курса Витьки Витькина, – Нагулялся?.. Теперь за прогулы будешь неделю женское отделение преподавательского сортира пидорасить. Педсовет так решил.

 – М-м-м, – почти беззвучно отреагировал я, ничуть не огорчившись от новости, потому как казалось, что поганей тогдашнего быть не может.

 – Учебный день пропустил без остатка, – заслоняя от меня Солнце, морализировал туманно-претуманно различимый зубрила Витькин, – Как от тебя прет перегаром!.. Где хоть куролесил?.. Только не надо про спасение утопающих водолазов или в муках разродившуюся двойней прабабушку!..

 – М-м-мен-ня х-хот-тели н-на ш-шаш-лык, – с трудом вытолкнул я меж безжизненных губ.

 – Х-х-ха-а-а!!! – замахав ручонками, восторженно завопил Витькин, – Во-о-о залива-а-ае-ет!!!..

«Гандон, – мысленно охарактеризовал я оптимистичного моралиста, – Гандон… дыроватый…»

 – Ты, значит, где-то кувыркаешься в свое козлиное удовольствие.., – продолжил докучливый Витек, – а я, значит, за тебя как последний усосок перед куратором по стойке смирно обссыкайся?! Не че-е-естно! Мог отзвониться?!

 – Ч-через ч-чё-ё от-тзвонить-ся? – раздраженно прошептал я, – Ч-через х-хер? – прошептал, указующе тыча протезной пятерней в свой натуральной плоти нестерпимо зудящийся пах…

 «И отчего такой зуд в гениталиях?! – посетила тревожная мысль, – И Махмуд у себя в подмышках начесывал… Не от него ли чего подцепил?!..»

 – От него, от него, от него.., – подтверждающе зачастил Витька Витькин.

 – О-от М-махму-уда?! – встрепенулся я.

 – Да от какого в жопу Махмуда?! – вскипел Витек, – От ректора твоя дальнейшая судьба зависит!

 – От-т к-какого р-ректор-ра? – рассеянно поинтересовался я.

 – Н-ну-у-у ты и-и-и..! – поперхнулся эмоциями Витек, – Своей безмозглой бестолковкой сваи ночью забивал?!

 От ректора нашего учебного заведения зависит твоя дальнейшая судьба в качестве курсанта! От Мыколы Генриховича Чувака!

 – А-а-а, – выказал я понимание.

 – Бэ-э-э, – передразнил вне моей зоны видимости гремящий посудой Витькин, – Котлетку хочешь? Я, правда, от нее малость пооткусывал… Хочешь, спрашиваю, котлетку-то?!

 – Н-не из ч-челов-вечины? – исходя из заключительного акта последних событий, обеспокоился автор сих правдивейших строк.

 – Чего-о-о?! – сделав паузу в посудном бряцаньи, энергично выдохнул Витькин.

 – Д-да ч-человечин-ну на-а д-дух н-не п-пер-реношу, – сморозил я.

 – А кто-о ее перено-оси-ит-то?! – изумленно произнес Витькин, – Я-я-я?!

 – Д-да к-кто т-тебя з-знает? – сгородилась очередная несуразица.

 – Ну ты и, Венька, точно башкою продырявился, – сочувственно вымолвил Витек, – Ну ты и… Не по вкусу котлетка? Тогда… Может печенюшку зажуешь? У меня есть… совсем не надкусанные…

 – Ладно, давай, – ощутив пусть и ленивую, но все-таки реальную активизацию желудка, не отказался я…

Пока ваш, читатель, покорный слуга размачивал тягучей слюною осколки печенюшки и вяло сглатывал получавшуюся массу, Витька Витькин распинался о, как я понял, вчерашнем педсовете:

«А она-то – Коломбина Сергеевна – и давай выкладывать весь компроматный багаж, накопленный на твою прибабахнутую персону! Всех дохлых кошек и собак на тебя свешала: и два «хвоста» (по электропыткам и по бальным танцам) всплыли, и твоя столовская подляна с плеванием и сморканием в педагогические супы и напитки, и пригоршня мохнопятых лаподрюков в труселях преподавательши конспирации!..

 Ка-а-ак(!!!) она тогда-а не конспирати-ивно визжа-а-ала-а! – зашелся в экстазе Витькин, – У меня ж тогда расхабаренную от удовольствия челюсть заклинило!.. И заметь, нигде ведь вправить не вышло. Еле-еле в роддоме большущими щипцами захлопнули!..

 Так вот.., – вернулся к прерванной теме Витек, – А еще Сергеевна напомнила педсовету о твоей выходке в живом уголке, когда ты связал морским узлом хвосты дрыхнувших без задних лап скалозубого тигра и лупоглазого кистехвоста!.. И как у тебя тогда получилось?.. Ума не приложу… Ветеринары-то, как бы не соврать, их аж два-а(!) часа под общим наркозом распутывали…

 Ну вот.., – вновь вернулся к прерванной теме присаживающийся на краешек моей кровати приятель, – Еще много чего накопленного на тебя повыкладывала вчера Коломбина Сергеевна. А как прикажешь? Все-таки зам ректора по воспитательной работе…

 Повыкладывала, значит, после чего предложила вышвырнуть тебя с курсов с волчьим билетом!.. О как…

 А ректор – Чувак-то Мыкола Генрихович – первым взял слово и вступился, объявив о своем личном за тебя поручительстве! Горой за тебя, мозготраха, поднялся!.. А кто у нас с начальством спорит?!.. Только круглый балбес! А балбесов в педколлективе не оказалось. Да и откуда ж им взяться-то(?), если все как на подбор интеллигенты!..

 Вот и получается, что ты (как ни крути) легче легкого отделался! Попидорасишь недельку бабские туалеты, и баста – полная амнистия!.. Везучий ж ты, Венька…

 Но только хотя бы эту неделю потерпи – не бурогозь! Особенно в сортирах не подляничай! Иначе и Чувак не поможет! Он же за тебя самолично поручился! А с Мыколой Генриховичем, сам знаешь, шутки плохи!..»

Слушал я, слушал, вяло дожевывая которую уж по счету сердобольно подсунутую Витьком-доброхотом печенюшку и… Ничто из его рассказа особо-то и не задело. Кроме одного: из каких это разэтаких соображений гроза всех преподавателей, курсантов и хозобслуги вступился за меня?!..

 – Вениамин, – развеял мои мысли Витькин, – Утро ведь. Пора и на лекции.

 – Отвянь, – несколько подокрепшим, надо полагать, именно от печенюшек голосом огрызнулся я.

 – Как так «отвянь»? – растерялся Витюша, – Снова прогуливать?!

 – Сколько я пропустил? – посасывая подсунутый приятелем мятный леденец, поинтересовался ваш, читатель, покорный слуга.

 – Ну-у-у.., – призадумался мой собеседник, – Если по чесноку.., три лекционных пары и-и-и… Два практических часа – сюрреалистическую гинекологию и философию чмошников… Короче, цельный учебный день прогулял! Ну чего выкобениваешься?! Айда на занятия!

 – Слушай, праведник, – озарившись внезапно вспыхнувшей догадкой, я добавил голосу твердости, – Позволь поинтересоваться, и какая же падла меня в деканат как прогульщика заложила?!..

 – Я, –попричмокивав на фоне сопения, не стал вилять Витек, – А как прикажешь поступать(?!), если я-я-я ста-а-ароста ку-урса-а!!!

 – Да не базлай ты в ухо, паскуда! Вдруг да перепонка того… Лопнет… вдруг, – осерчал я, – И без того тошнехонько!.. Ну сдал и сдал… Кто б в том сомневался. Всем ведомо, что ты то-о-от(!!!) еще стукачище!

 – Меня должность к тому обязывает, – торопливо оторвав седалище от моей кровати и отсеменив на несколько шажков, заоправдывался Витяра, – Знали б как нам – старостам – туго! Мы ж будто курицы на вертеле меж двух огней! А в наших грудях ведь тоже сердца ранимые! Может, еще и поранимей, чем у простых курсантов!..

 – Да пошел ты на-а буй, сердобольный ты наш! – прервал я мигом опостылевшую демагогию…

 Спустя несколько минут побрившийся, умывшийся и фасонисто приодевшийся Витька Витькин робко окликнул меня от двери:

 – Вениамин, обижаешься?

 – На дураков обижаются только дураки, – сформулировал я только что взбредшую в голову новизну.

 – Понятно, – промямлил мозгокрут с особо ранимым сердцем, – Так как насчет занятий?

 – Пошел в пуфик, – вяло отмахнувшись, напутствовал я.

 – Как я понял, не идешь, – с неким сожалением констатировал гребаный староста, – Чем объяснишь?

 – Разуй шары! – психанул я, – Не видишь(?), подыха-аю!.. Передай всем, что я тяжело заболел!

 – Чем? –донесся робкий глас.

 – Да хоть чем! – выдал мой воспаленный разум, – Сам придумай! Ты же староста, тебе и карты в руки!

 – Хорошо, придумаю, – заверил Витек.

 – В добрый час, – сменил я гнев на милость, – Ветра попутного в парус, Синдбад...

 

 Я отлеживался день напролет, тщетно ожидая хотя бы маломальского прилива сил…

 

 К потемкам возвратившийся с занятий Витькин сварганил поджарку из стейка восточноевропейского торопыги.

 Я кормился не вставая с кровати…

 На десерт заботливый староста подал покупную пиццу с картофельной ботвой и терпкий самодельный сок придорожного лузера.

 Надо отметить, витькина бабка по материнской линии – Марфа-то Федуловна – с ранней весны и до глубоченной осени с канистрами в руках и походной соковыжималкой за хрупкими плечиками шарилась вдоль автострад в поисках этих самых лузеров…

 Витек был радушен и неимоверно услужлив, и я душевно оттаял, без малого окончательно совладав с за день накопившейся на усердного доносчика злобой…

 – Ну как там? – наконец-то нарушил я молчание, дождавшись, когда Витькин уберет посуду с моего одеяла, смахнет крошки и освежит мое лицо влажной салфеткой.

 – Ректор обозвал тебя мудаком, – с прискорбием в голосе поведал занявшийся мытьем тарелок мой двуличный приятель, – А еще посулился публично на плацу спустить с тебя штаны и собственноручно вставить в твою кособокую жопу шлагбаум от автопарковки…

 К теперешнему удивлению, я принял озвученные Витькиным ректорские намерения за чистую монету и, представив себя на виду всего личного состава согнутым в букву «г» с позорно торчащим из голой задницы полосатым шлагбаумом, вскипел несказанно, незамедлительно накинувшись на своего одновременно и благодетеля, и погубителя:

 – Откуда Чувак узнал о кособокости моих ягодиц?!! Ты, свинтус, настучал?!!

 – Оттуда! – донеслось от раковины, – Не надо все ордена и медали вешать на меня!..  Да о твоей аномалии весь личный состав в курсе: и мужики, с которыми ты в гарнизонной бане моешься; и бабы, которые из своего отделения сквозь дыроватые стены за нами подглядывают!

 Мне что, учебного процесса мало?! Совсем что ли ополоумел(?), чтобы о побочной мелочевке наверх докладывать!

 И с чего бытует мнение(?!), что в коллективе непременно оди-ин(!!!) стукач! Да их может быть хоть весь коллектив! Заметь, в полном составе!

 – Теоретически, – высказал я.

 – Порнографи-ически! – взвился над грудой посуды мой оппонент, – Бля, сами через одного стучат, а пальцами в старосту тычут: подле-ец, мол, подо-о-онок! Да шли бы вы – бараны позорные – со своей уродской теорией в блевотину!

 – Ладно, угомонись, – смягчился я, – Давай по делу.

 – А что по делу? – подбоченившись, нагловатым тоном произнес этот несносный Витька Витькин, – Дела у прокурора, а у нас делишки.

 – Не паясничай, – посоветовал я, – Рассказывай. По сути. Выперли меня с Верхних курсов?!

 – Нет, – успокоил Витькин, – За тобой, как и прежде, недельная уборка преподавательского сортира и… И свободен как дятел в полете!.. Если, конечно, завтра выйдешь на занятия, а не послезавтра… А если просрочишь, все – амба! Вылетишь за ворота со шлагбаумом в заднице!.. Усек?..

– Усек, – ко сну грядущему утомленно переворачиваясь фасадом к стене, буркнул я…

 

 Завтрашний день, как ни прискорбно, не ознаменовался моим появлением в учебных аудиториях, и послезавтрашний протянулся в постельном режиме… И тому причиной так и не отступивший невероятной мощи телесный упадок!

 Я, страшенно депрессируя, переваривал перенесенные мною кошмарные приключения, время от времени погружаясь в изматывающий психику бред… Сознание оказалось не в силах вытолкнуть из памятийных закромов зловещие образы Кассиопеи Кузьминичны и ее подельниц-каннибалок Мороженки Пломбировны и Моркови Чингисхановны! И их подручный мясник Махмудка стоял перед моим единственным глазом воистину как вживую! И…

 Ай!.. Не раз и не два я был на грани того, чтобы схватить свой каким-то чудом уцелевший мобильник и отзвониться в полицию, в больницу и еще много куда, чтобы наконец-то положить конец своим неимоверным терзаниям! Ну даже если и не положить этот самый конец, то хотя бы притупить свою изнурительнейшую маяту!..

 А позвонил я всего лишь навсего промышлявшему на ниве фальшиводокументирования шеф-повару узкопрофильного кафе для геебогемы «Голубой вулкан», в коем во внеурочное время подрабатывал посудомоем, и у мусорного бака коего меня закабалила коварная Кассиопея:

 – Луний Голубеевич, – дождавшись ответа, произнес я с придыханием, – Это Вениамин Снегопадов.

 – Ве-е-енечка-а! – в свойственной ему женственной манере пропел престарелый гомик.

 – Надо б встретиться! – напрягся мой голос.

 – Я зна-а-ал, что рано или поздно ублажи-ишь старика! – исходил на елей, как утверждали многие из его соратников по сексуальному движению, извечно пассивный, – Наду-у-умал так наду-ума-ал! Дава-ай, золотко, встре-е-етимся-я! Где-е-е?.. Я могу снять люкс в «Гейполе»! Как тебе сей пятизвездочник?!.. Поспешим(?!), а то ведь уже практически вечер…

 Пока этот постоянно воняющий чем-то отвратительным жирный, мелкоглазый и лопоухий старикан с мясистым фиолетовым носярой сулил мне дармовые выпивку, жратву и ювелирку, я допетрил, что он меня настырно обольщает!..

 – Не надо ничего! – пресек я посулов поток.

 – Может тогда у тебя? – поступила альтернатива пятизвездочному месту свидания.

 – У меня… занято! – ляпнул я первое пришедшее на ум, – Ко мне папа с мамой приехали!

 – Так это ж наоборо-от – сла-а-авненько-о! – возликовал обольститель, – Заодно и познако-омлюсь с твоими роди-ителями-и! Что откладывать-то?

 – Мой папа – исламский террорист Али-Баба! – экспромтом соврал я, – А маман и вовсе – воровка в законе Сонька Золотая ляжка! Крышует «Московский монетный двор» и сеть ночлежек для бродячих депутатов! У обоих – и у папы, и у мамы – руки по плечи в крови!

А больше всего они не переваривают сексуальные меньшинства! Всех готовы поставить на ножи!..

 После продолжительной паузы, вызванной моей белибердой, из трубки упаднически прозвучало:

 – Чего же ты, Веня, хочешь от пожилого, разбитого болезнями человека?

 – Документ хочу, – наконец-то добрался я до сути, – Больничный лист надо. И чтобы к нему комар носа не подточил!

 – Так шагай в поликлинику, если надо, – посоветовал престарелый гей, – И почему ты еще не там?! Кстати, куда запропастился? И заметь, за тебя уже два вечера подряд отмыл посуду Моисей Либерман…

 – Отработаю. Непременно, – без особого энтузиазма выдали мои голосовые связки, – Передайте Моисею Абрамовичу, что за мной не заржавеет. Слово потомственного дворянина!

 – Так вы дворяни-ин(?!), Веня, – судя по голосу, изумился гомосексуальный прохиндей.

 – Так точно! Мое сиятельство граф Снегопадов! – торжественно соврал я.

 – Ка-ака-а-а-а-ая-я(!!!) ж у ва-ас-с уника-а-альная семья-я! – подхалимажно промелодировал лукавый шеф-повар, – Да я-я-я…

 – Ну как с моим вопросом?! – беспокоясь о не безграничном балансе своего телефона, поторопил я.

 – Через час в сквере имени Чайковского, – наконец-то выказал деловитость Луний Голубеевич, – Голубая скамейка у действующей фонтанной композиции «Писающие дяденьки». Мой человек будет с накладной грудью и в кумачовом сарафане… Услуга вам не обойдется ни во что! Как говорится, бонус!.. Горячий привет родителям!

 

 Я, тормозимый телесной слабостью, припозднился от условленного где-то на четверть часа, но пресловутый луниевский подручный по фальшивым документам Сёма Веник дождался и даже не упрекнул за задержку. Более того, посиживающий на скамье у фонтана из толстоструйно писающих в небо мраморных мужиков хронически небритый сморчок скорчил смазливую улыбочку, поправил туго облегающую головенку цветастую косынку, будто ненароком игриво подзадрал подол своего кумачового сарафана, лукаво подмигнул и жеманно чмокнул своими ботоксно раздутыми губищами разделяющую нас с ним тонируемую вечерней мглой атмосферу…

 Грациозно поднявшийся с голубой скамьи Сёма открыл моему взору крупно натрафареченное на брусочной спинке «Только для голубых»!.. Я оторопел от прочитанного!.. Пришли на ум расистские маркировки «Только для белых», в далеком прошлом практиковавшиеся в США для обозначения всего, что для негров запретно.

 «До-онельзя оборзели! – обругал я мысленно геев, – Скоро нормальному мужику негде будет присесть!»

 – Чего как столб вкопался? – донесся из-за спины шамкающий старушечий голосишко, – Краля-т твоя подалася, а ты истукан истуканом. Уйдет.

 – Спасибо, – поспешно обернувшись, буркнул я посиживающей в инвалидной коляске очкастой бабусе и тут же припустил за Веником, с недюжинным чувством собственного достоинства подиумно от бедра направлявшимся к выходу из сквера…

 

 Попетляв по закоулкам, мы оказались пред могутным бомжом, восседавшим в замусоренной подворотне на до глянцевой черноты затертом грязью деревянном ящике…

 Я надиктовал желаемые хворобные даты, и бродяга прямо на своем колене сноровисто заполнил и проштамповал бланк больничного листа, после чего поднял на меня вопрошающий взгляд.

 – Бонус! – кокетливо поправив свои синтетические сиськи, пояснил Веник, – Бесплатно.

 – А мне ж вы-ыручку сдава-ать и за бла-анки отчи-итываться.., – гнусаво занудил бомжара.

 – Бо-о-ону-ус!! – вспылил Сёма, – За счет фирмы! С центром все согласовано! Усохни, изгой!

 – А он чё, тоже педик? – кивнув на меня, прогнусавил бумагомаратель.

 – Тоже-тоже! – подтвердил Семен, вогнав тем меня в краску, – С самим Лунием Голубеевичем спит!

 – А-а-а, – протянул явно огорчившийся бомж, – Тады ла-адно…

Покидая подворотню, я уловил еле слышное ворчание теневого канцеляриста:

 – Педик на педике. Всю фирму со своими полюбовничками просрут…

 

 Остаток вечера прошел в постели за просмотром телепередач. Витька Витькин, как я его ни уламывал, так и не составил мне компанию в сём интеллектуальном времяпрепровождении.

 Заперевшись в тесной кладовке с настольной лампой и конспектом по «Пыточным машинам и механизмам», этот неисправимый зубрила готовился к сдаче надвигающегося зачета. Кстати, я сей предмет не учил, потому как, еще в прошлом месяце презентовав преподавательше Капели Изгоевне коробку дешевых конфет, литру вонючего самогона и поцелуй, заполучил зачет автоматом!..

 Я пялился в экран установленного на холодильник дряхлого еще кинескопного телевизора и сплевывал шелуху от семечек в витькину парадную шляпу. За последние трое суток мне впервые было хорошо, осознание чего прибавляло настроения, отчего становилось еще хорошее!..

 Как сейчас помню тот посвященный послушанию выпуск философской программы «Отцов и детей». На особку задел дискуссионный блок, в котором схлестнулись главный сексопатолог Федеральной службы налоговой инспекции Клитор Казимирович Немалевич и Ваня –конопатый, вихрастый и не по возрасту развитой мальчик годков этак двенадцати.

 – А ты не прав, Иванушка, – выложив на стол пузо, грозил пальцем рыжий отечной телесной конституции очкастый старик, – Родителей надобно слушаться! С родителей во всем надо брать пример!

 – Может и тебе, дядя, прикажешь подражать? – выковыряв из носа солидную козявку и радостно обтерев палец с ней о клетчатую не первой свежести рубашонку, с издевкой поинтересовался смышленый пацан.

 – А то как же? И мне-е(!)… подражать. Непременно! – тоже ковыряя пальцем, но в ухе, назидательно произнес сексопатолог.

 Иван, скорчив плутовскую рожицу, передразнивающе вставил очищенный от козявки палец в ухо и завращал его, пытливо взирая на оппонента. Тот же, даже не почуяв подвоха, так и не приостановил свое бестактное для телевидение манипулирование…

 От сей пародийной сцены я впервые за последнее тяжкое для меня время захохотал в полный голос!..

 – Ну как(?), дядя Клитор. Правильно я поступил? – наглецки ухмыляясь в мордуленцию маститого сексопатолога, с издевкой справился Иван.

 – Засра-а-ане-ец!!! – наконец-то уловив пародийную суть, вышел из себя Немалевич, – Клоунаду решил здесь устроить?! Несно-о-осный-ый обо-о-олту-ус!!!

 Пацан же, не моргнув и глазом, вытаращился на Клитора и с ехидцей на всю длину продемонстрировал ему свой зачерненный явно ягодой-черемухой язык. Тот же, сноровисто ухватив недоросля за вихры, оттаскал его знатно!..

 Но победу в бое без правил все-таки одержал Ванюшка, истошным визгом вызвав подмогу – пару забулдыжного обличья бугаев, задавших главному сексопатологу тако-о-овскую-ю(!!!) знатную трепку, от коей тот так и не смог оправиться по ходу передачи, продолжившейся с несомненным пацанским перевесом…

 – Ива-а-анушка-а! – сверкая надтреснутыми очковыми линзами и подсовывая эфирному партнеру малюсенькую шоколадку, лебезил пришибленный бугаями Немалевич, – Ну ты же не будешь отрицать(?), что послушание детей по отношению к родителям – залог порядка и благополучия нации!

 – Буду! Еще как буду отрицать! – упирался шебутной пацан, – Да пойми-и(!) ты – чудище дремучее, если бы все и всегда слушались старших, ходить бы нам сейчас с дубинами в руках, жить в пещерах и рисовать угольками на их стенах всякую хренотень! Ты что, Клитор Казимирович, не веришь в эволюцию?!

 – Верю.., – сник Немалевич, морщась потирающий полученные от бугаев ушибы, – В нее все-е(!) ж верят.

 – То-то ж! – возликовал Иванушка, – Ну сам посуди, слушайся Эйнштейн своих родителей, которые, ясен пень, категорично не верили в вероятность термоядерного синтеза… Ну, при любом раскладе не бывать тогда ядерной бомбе!

 И резиновых сапог (при этом самом послушании) не бывать, и двигателя внутреннего сгорания, и сейчас снимающей нас с тобой видеокамеры, и ты бы сам не жирел, а сломя голову носился с неотесанной дубиной поджарым, голодным и без штанов в поисках хоть какой-либо (даже и заморышной) дичи!

 Кста-ати, откуда у тебя такое странное имя? Клитор. Хм…

 – Наречен в честь великого царя древней Азании, некогда заложившего в Пелопоннесе город своего имени Клитор! – блеснул эрудицией муж ученый

 – И кто ж тебе этакое царское имечко выбрал? Не бабуська ли твоя? – пытливо взирая на Немалевича, поинтересовался Иван.

 – Не бабуська.., – вымолвил напрягшийся от предчувствия подвоха сексопатолог, – Пра-бабуська. То есть, прабабка. Вернее, прабабушка, – неуклюже заталкивая свое пузо под стол, дважды поправился мэтр научного совокупления.

 – Поня-я-ятно.., – многозначительно протянул паренек и более ничего не добавил.

 – А позвольте, молодой человек, поинтересоваться вашими родителями! –разжечь угасший было диалог попытался Немалевич.

 Но тут вклинилась рекламная пауза с бритьем дамских ног, мытьем всего что ни попадя, выведением бородавок, со стиркой исподнего, менструальной гигиеной, лечением аденомы простаты и с прочей пользительностью. Рекламу я просмотрел со сказочным упоением!..

 – Не буду лукавить, – после включения студии пообещал Иванушка, – Неблагополучная наша семья. Очень неблагополучная!

 Папа безработный, но выпивка у него почти не переводится. Насчет этого, надо отметить, мужик предприимчивый. Насчет остального ж… Отстой. Никудышный, надо признать, семейный кормилец.

 Мама, правда, уже не побирается около автозаправки, а третий месяц как при стоящем деле. Секретарит в сельской мэрии. Опять же, не блуди она с главой этой самой мэрии Макеем Спиридоновичем… Амба! Фиг бы устроилась!.. А так… Зарплату получает исправно! Да еще и напару со своим хахалем регулярно подворовывает из сельского бюджета!..

 Папа несколько раз посылал маму в ее свободное от работы время попрошайничать, но она наотрез отказалась…

 Если мама разонравится своему начальнику Макею Спиридоновичу, она тут же шампанской пробкой вылетит обратно в побирушки!.. Мы с папой это понимаем и поэтому уже третий месяц тайно желаем им крепкой любви и вечного согласия!

 Характером же мои предки дрянь дрянью… Вдобавок к этому, еще и лежебоки. Все хозяйство на единственном сыне – на мне: и кроликов развожу, и гусей пасу, и даже и по дичи, и по рыбе злостно браконьерствую… Намылился тут дойной козой обзавестись…

 Помимо прочего, учусь в школе чуть ли не сплошь на отлично и, как и мои дед с прадедом по мамкиной линии, на досуге конструирую работающую на объедках и даже на несъедобном бытовом мусоре механическую корову!

 Наш физик убеждает, что невозможно. А я плевать хотел на этого вечно припорошенного перхотью и кочковато недобритого зануду!.. Он, видите ли, лучшие годы своей жизни ошибочно потратил на изобретение вечного двигателя… Ну и что? То его личное дело! Но на кой ляд меня от конструирования коровы отговаривать?! Это мо-ой(!!) проект, и я-я-я(!!!) по нему принимаю решения!

 Кстати, вымя с четырьмя водопроводными кранами в чертежах уже сделано! Осталось запастись материалами и стандартными комплектующими, и тогда можно будет приступать к изготовлению деталей и сборке. Почти готовы на бумаге рога, копыта и хвост. Есть прекрасные идеи относительно системы пищеварения!..

 Представьте все, кто у экранов, как миллионы механических коров будут пастись на свалках и в других богатых отбросами местах! – мечтательно закатив глазенки, Иван буквально заискрился от счастья, – Представили?.. А теперь представьте чистоту, которую они наведут!

 А теперь представьте толстенные молочные струи из многоведерных вымен!..

 А вот по поводу родителей… Тут гораздо хуже… Не боясь ошибиться, непутевые у меня предки. Отстой! И что теперь?.. Пример с них брать, всякую их прихоть выполнять, всякий их дебильный совет принимать к действию?!..

 – Ну-у-у.., – дождавшись окончания монолога, озадачился Немалевич.

 – Гну-у-у! – срифмовал паренек, – А ты-то – павлин кособрюхий – неужто себя за путевого держишь?!

 – А то как?., – прозвучало в ответ.

 – А почему, собственно говоря, мы сегодня без телеведущего?! – недоуменно повращав головенкой, поинтересовался ушлый мальчуган.

 Послышалось чье-то абсолютно невнятное из-за кадра бубнение; но Ванюха, похоже, суть уловил. Торжествующе взирая на Немалевича, он следующим образом прокомментировал полученную информацию:

 – Телеведущий в запое. Этот народный любимец, этот многократный лауреат премии «Суперботало» и обладатель четырех статуэток «Золотой язык» элементарно запил и не вышел на работу! Полеживает, поди, где-нибудь бесстыжей мордой в собственной блевотине и в ус не дует!

 И с него прикажете брать пример?! Ду-у-удки-и-с(!!!), господа хорошие!Со мно-ой не прока-а-ати-ит!..

 – Слушай, Ваня.., – встрял было несколько стушевавшийся Немалевич.

 – И не хочу я слу-ушать! – заартачился малолетний моралист, – Меня слушайте, господин Немалевич!

 Вот поясните, Клитор Казимирович, чем это вы в своей налоговой инспекции занимаетесь?! Напрашивается законный вопрос: ну зачем в налоговой службе штат сексопатологов?! Хоть ты тресни, не понима-а-аю-ю! Но вы-то, как главный этот самый патолог, надо полагать, должны быть способны развеять туман моего недомыслия!

 – Любопытно? – усмехнулся Немалевич.

 – Ага, – не замедлил с ответом Иван.

 – Подрастешь – узнаешь! – со сталью в голосе отшил главный сексопатолог, – Возрастом для подобной информации не вышел!

 – Расскажите телезрителям, – кивнул на меня с телеэкрана пацан, – Они же взрослые! А я тем временем уши позатыкаю и смирненько посижу.

 – Знаем мы, как вы уши затыкаете, – съязвил Немалевич.

 – Что? – обернувшись за кадр, спросил Иван, – Передать приветы родным и близким? Сейчас.., – на этом месте пацан замялся. Затем, как было очевидно, он в глубокой задумчивости собирался с мыслями…

 – Большущий привет горячо любимым родителям – папе и маме! – начал пафосно Иванушка, – Вы у меня лучшие на планете!.. Привет моему гениальному и бесподобному учителю физики Руслану Савичу! Чтоб вы, несмотря на догмы фундаментальной науки, все-таки изобрели этот до крайности необходимый человечеству вечный двигатель!.. Привет Таньке Морозовой и Аленке Горячевой!.. Большущий привет человеколюбивому главе нашей сельской администрации Макею Спиридоновичу Незалежному, который нашей семье ближе родного!.. Привет одноклассникам и педагогическому коллективу нашей самой путевой в мире школы!.. Привет всем без исключения глубокоуважаемым дядям и тетям центрального аппарата Министерства образования и Алле Пугачевой с Максимом Галкиным!..

 Вот где-то на этом фрагменте телепередачи, успев перехватить пятисотку до стипендии у выскочившего из своей кладовки на перекусон Витьки Витькина, я крепко-накрепко уснул…

 

 На занятия мы с Витькиным явились поранее – где-то за полчаса до начала первой пары…

 Отметив своим натуральной кожи ранцем место у окна на галерке, я отправился послоняться по коридору и… За первым же поворотом столкнулся нос к носу с деканом нашего факультета – хронически сопливым плотного телосложения весельчаком и подполковником Павлом Павловичем Павленко.

 – Снегопа-а-адо-ов! – возликовал Палыч, энергично похлопав меня по старшелейтенантским погонам, после чего по-медвежьи облапил и азартно полез целоваться.

 Как я ни уклонялся, но с десяток целовков все-таки пропустил. И не понятно было, чего больше оставил на моем гладковыбритом лице и на шее неугомонный Палыч: слюней либо тягучих выделений из своего сизого носа…

 Вволю натешившись, любвеобильный декан затащил меня в свой кабинет, где и, накинув свой подполковничий китель на плечи повидавшей виды статуи Наполеона, уселся за мореного дуба огромный стол.

 – Присаживайся, дружище! – кивнув на просиженное до тазоподобия замызганное кресло, предложил Палыч.

 – Я уж лучше на ногах, – проявил я твердолобие.

 – Ну, как знаешь, – не стал настаивать всеобщий факультетский любимец, – Я что хотел спросить(?), Вениамин.., – поочередно позажимав большим пальцем ноздри, он довольно- таки метко пневматически высморкался в пару пустующих настольно на блюдцах крупногабаритных чайных кружек и состроил озабоченную физиономию, – Я по поводу твоих про-опусков дюже кручинюсь. Есть ли отмазка?

 – Зачем мне отмазка? – брезгливо передернувшись от только что увиденного, театрально насупился я, – У меня все нормально – по-людски. Всерьез прихворнул я, Пал Палыч. И больничный имеется.

 – Покажь, – согревая мою душу теплым взглядом, попросил наглядный пример экстремальной фамильярности…

 Протянув вынутый из внутреннего кармана состряпанный бомжом в подворотне документ, я, меланхолично сверля носком лакированного туфля дубовый паркет, принялся тоскливо считать резвящихся на натяжном потолке мух…

 – Что за хрень?! – вдруг погрубевшим голосом отвлек меня от арифметического времяпрепровождения Палыч, – Ты что, Снегопадов, действительно внематочно беременный?!

 – С-с ч-чего это в-вы в-взяли? – одержимый вдруг нахлынувшим дурным предчувствием, затрепетал ваш, читатель, покорный слуга.

 – А с чего мне брать(?), если в твоем больничном фиолетовым по белому ясно обозначен диагноз – внематочная беременность! – объяснился посуровевший подполкан.

 Услыхав шокирующую новость, я за считанные мгновения проклял стряпающего в подворотне фальшивые ксивы бомжа, сведшего меня с ним Сёмку Веника, их главаря Луния Голубеевича, в целом ихнюю гребаную криминальную шайку и, конечно же, себя, не удосужившегося прочесть липовый больничный!..

 – Не могу, Вениамин, – занудил не на шутку озабоченный Палыч, – Не могу я принять документ.

 – А может… да и пролезет? – выказал надежду я.

 – Не пролезет, Вениамин! – категорично заявил маемый сомнениями декан, – А если даже и пролезет, потом непременно боком вылезет. У нас же министерская проверка на носу!

 «А у тебя под носом сопля!» – чуть было не вырвалось у меня, и я, панически спохватившись, тут же включил жесткий самоконтроль…

 – И даже не уговаривай..! – продолжил было Палыч, но тут зазвонил стоящий на столе огромный красный телефон.

 – Да, – ответил в несуразно крупную трубку удрученный декан, – Павленко слушает! Да, Мыкола Генрихович!..

 … – А ка-ак же?! Узна-ал! Вас попробуй не узнать!.. Вас не узнавать слишком дорого обходится! – стремительно поднялся настроением Палыч.

 … – Что? Кошка окотилась? Поздравляю!..

 … – Что? Отправить для затопления котят какого-нибудь садиста?!.. Жена встретит?!., – Снегопадов, – плотно накрыв микрофон ладонью, прошептал мне Палыч, – Ты котят топить умеешь?

 – Если тараканов поплющить, пожалуйста, – безо всякого воодушевления откликнулся я, – А котят… Нет. Не могу.

 Витьку Витькина отправьте. То-от(!) еще живодер, – зная, что Витькин духом слабее самой трепетной кисейной барышни, не без злорадства произнес я, – Он заодно с котятами и кошку утопит, чтобы больше не создавала проблем всеми любимому ректору! Может и жену придушить!.. И не поморщится, и глазом не моргнет! – нес я чепуху, вспоминая, как выдвигаемый мною кандидат в ликвидаторы бухнулся в затяжной обморок при виде трагически погибшего под трамваем лягушонка…

 – Есть у нас, Мыкола Генрихович, такой садист! – затараторил в трубку Палыч,– Виктор Витькин! Пыточный изверг! Его и отправлю!.. Мы же повышаем квалификацию исключительно пыточных дел мастеров!..

 … – Пусть заодно и жене за несъедобный борщ накостыляет?! И чтоб только до-о смерти ее не замордовал?!.. Проинструктируем!..

 Кстати, наш староста и мой сосед по общежитской комнате лейтенант Витькин служил не в оперативном подразделении, а в архиве Тюменского областного управления нашего Министерства пресечения антигосударственного хулиганства, вследствие чего даже и ни разочка за свою жизнь никого не попытал!

 Я представил главным образом берущего теорией, но органически не переносящего изуверской практики (за исключением щекотильного дела) делопроизводителя Витькина, трепещущего осиновым листом на сквозняке перед котятами, кошкой и стервозной супругой Мыколы Генриховича. Представил и гомерически расхохотался!

 … – Кто тут у меня ржет как сивый мерин?! – переспросил через телефон Палыч, – Так этот… Старший лейтенант Венька Снегопадов! Кстати, Мыкола Генрихович, он прогулял по уважительной причине! Внематочная беременность у него! И больничный лист на руках!..

 … – Ясно! Будет исполнено! – подобострастно привстав из кресла, заверил ректора задорно поблескивающий зрачками декан и, положив трубку, протянул мне мою подделку под больничный лист со следующим комментарием: – Шагай, Веня, к Чуваку. Вызывает. Несказанно заинтересовался твоей беременностью! С ним и по ее поводу разбирайся.

 Если примет твой лист к исполнению, кто ж посмеет возразить? А мне этакий грех на свою светлую душу в одиночку брать не с руки!..

 

 Я брел по коридорному лабиринту словно не в воду опущенным, а более того – будто засосанным по маковку в вязкий-превязкий ил! Шагалось до одурения туго!.. А думалось и вовсе – никак…

 На каком-то моменте тошнотворного брожения я снес темечком со стены кашпо с ветвистым кустиком декоративного дерьмопаха. И тут же мозг включился и заработал вполне сносно!..

 Возвратив в кашпо едко фекально завонявшее растение вопреки законам ботаники (кроной на дно), я втрамбовал туда же всю спешно собранную с линолеума рассыпанную почву, повесил треклятый стилизованный под ананас горшок на прежнее место и воровато огляделся…

 За мной пристально наблюдала стайка пигалиц при лейтенантских погонах. Я сделал вывод, что это наверняка не преподавательницы, а всего-то-навсего курсантки и, осмелев, показал им протезом фигу! Оскорбившиеся девицы ответили адекватно. Я демонстративно плюнул в их сторону и более-менее твердо зашагал к ректорскому кабинету…

 Вскоре обнаружилось, что пропал ранее несомый в руке мой фиктивный больничный лист! Пришлось возвращаться, рыская взглядом по полу…

 Так и не обнаружив потерю, я поравнялся с варварски трансформированной мною декоративной вонючкой. И тут меня осенило!

 Вытряхнув необыкновенно зловонное содержимое кашпо на подоконник, я отыскал в нем искомый больничный!..

 Втрамбовав почву со смертельно искалеченным дерьмопахом обратно и упрятав находку во внутренний карман кителя, я возвратил кашпо на стену и презрительно зыркнул своим единственным глазом на пристально наблюдавших за мной лейтенанток. Те даже и не отвели свои бесстыжие взгляды!

 Я,показав им язык и фигу, с чувством собственного достоинства вновь зашагал по направлению к ректорскому кабинету…

Изрядно поплутав по коридорам, наконец-то сообразил, что направление к конечной цели изначально выбрано не верно…

 Возвратившись к треклятому дерьмопаху, показал так и не сдвинувшимся с места пигалицам имитацию средним пальцем натуральной руки пениса и, замерев, ищуще завращал головой. Дабы переориентироваться…

 Новый маршрут пролег мимо стайки любопытных лейтенанток… Пусть и прошмыгнул я быстрее быстрого, но все-таки успел наслушаться от девичьей компании уйму в свой адрес нелестного!..

 

 Скромно постучав в дверь ректорской приемной, я подождал приглашения… Но в ответ тишина… Постучал повторно… То же самое…

 Набравшись смелости, приоткрыл дверь и заглянул…Облаченная в фривольный оранжевый топик и клетчатую мини-юбку вальяжно посиживающая с ковбойским забросом ног на стол избыточной полноты старушенция, эротично затянувшись толстенной сигарой, прошамкала:

 – Чево стучишься-т(?), мо-олодец добрый.

 – Вызывал меня… Мыкола Генрихович. Вот и стучусь, – ошалев от увиденного, пролепетал я.

 – К нам не стучатса, –почесав морщинистым пальцем свисающий из пупа витиеватый никелевого блеска пирсинг и игриво понапрягав абсолютно ничем не замаскированные целлюлитные ляжки, объявила престарелая секретарша.

 – А что к вам делают? – так и не переступив порог из робости, поинтересовался автор сих правдивейших строк.

 – К нам, согласна свежей енструкции, свистять, – развеяла непонятку бабуся.

 – Не умею… свистеть, – проглаголил я истину.

 – Учися, – последовало пожелание, – А то какой ж из тя охвицер(?), коль свистеть ня обучен. Нонче всякому свистуну пачет и уваженье!

 Ладна, заходь, – глотнув чего-то непрозрачного и красного из граненого графина и угощающе протягивая его мне, пригласила разбитная пожилушка, – Бушь?

 – А что это? – крадучись приближаясь к столу, проявил я вполне резонный в той ситуации интерес.

 – Канпот, – лаконично пояснила экстравагантная секретарша.

 – Из чего же… этакий мутный компот? – продолжил любопытничать я.

 – А изо свежих мухаморов, – открылась старуха, – Нонче мухаморов-та зна-атно напрело! Хоть жопою жри!.. Да ты пей, а то рука занямела графин-та на вясу дяржать!

 – Спасибо за угощение, – поблагодарил я и, брезгливо передернувшись, вполне уверенно сбрехал в оправдание: – Нельзя мне мухоморов. В детском садике супа с ними объелся. С той поры и аллергия на них. А не она б, я б с превеликим удовольствием!

 – Хвамилия как? – пряча графин под стол, спросила моя довольно-таки странная собеседница.

 – Снегопадов Вениамин Дракулович! – отчеканил я.

 – Мыко-ола-а-а! – ткнув увенчанным грязным ободком ногтем в кнопку массивного настольного телефона, на удивление зычно выдала приблатненная пожилушка, – Ня спи-ишь?!

 – Не го-оже дры-ыхну-уть, Патрикеевна, когда что ни де-ень, то вели-икие сверше-ения!!! – пророкотало из висящего под потолком алюминиевого громкоговорящего колокола, – На то-ом све-ете отоспи-имся!..

 Мне, без какого-либо напряга узнавшему голос ректора Чувака, якобы обещавшего вставить в мой задний проход шлагбаум от автопарковки, вдруг резко заплохело: сделавшиеся ватными ноги опустили мое седалище на пол, в животе забурлило, по хребту забегали мурашки, а голова закачалась подобно перевернутому вверх тормашками маятнику!..

 – Мыкола, – шамкала скрытая от меня столом Патрикеевна, – Тута хлопецк тибе на прыем… Пастой-пастой… Прапал хлопец-та!.. Ау-у-у!..

 – А не тот ли то хлопец(?!), который внема-аточно бере-е-еменны-ый!!! – продолбенил в мои чуткие ушные перепонки многократно усиленный электроникой и без того оглушительный чуваковский голосище!

 – А я провяря-яла?! – прозвучал не требующий ответа вопрос.

 – Ка-ак фами-илия-я хло-опца-а?!!! – прогрохотало из-под потолка.

 – Позабыла!

 – Спроси-и-и!!!

 – Дык прапа-ал он!

 – Сыщи-и-и!!!..

 – О! Сыскалса! За сталом на палу медетируеть! Как кареец в позе балваньчика!..

 Подняв свой затуманенный взгляд, я узрел размытый попоясный силуэт нависшей надо мной Патрикеевны.

 – Как хвамилия(?), хлопец, – спросила старуха, – Ты ж тока што говарил, а я тока што позабыла чево-та савсем… А ня ты ль будешь бяременным?..

 Я молчал, движимый единственным желанием: срочно вырваться из приемной, непременно минуя кабинет Чувака!

 – Молчить он, Мыкола, как рыб! – тем временем докладывала шефу секретарша, – Лыка ня вяжеть! И вродь, судя по виду-та, ня шибка бяременный! А мож и вовсе – парожний!

 – И этого своим мухоморным компотом вывела из строя?!!! – возмутился Мыкола Генрихович.

 – Да ня поила йя яво! – заоправдывалась бабуся, – Отказалси: мол кака-та ля-ляргия у няво с мухаморной пахлебки сделалася!

 – Как фамилия-то парня?!! – донимал секретаршу Чувак, – Если молчит, документы проверь!!! Мне ли тебя, старую чекистку, учить?!!.. Ну не самолично же генералу тащиться в свою приемную и заниматься всякой херней?!!!..

 Я почувствовал шустрящие в моих карманах цепкие ладони и приоткрыл только что захлопнутые веки, но никого в поле зрения не наблюдалось.

 «Со спины пристроилась, – подумалось, – Грамотно!»

 – Нашла! –действительно сзади прошамкала старуха, – Мыкола, сыскала я яво доку-ументы!

 –Чита-а-ай, Патрике-е-еевна-а!!! – пророкотало из громкоговорителя.

 – С дубу рухнул(?!!), Мыкола! У мяня ж энтот!.. Скляроз старуша-ачий! Я ж пошти што усе буквы позабывала!

 – Читай, которые помнишь!!!..

Пока Патрикеевна спотыкасто нашептывала из своего явно скуднейшего буквенного запаса, ко мне, к неописуемому собственному изумлению, ни с того, ни с сего стремительно возвратилось все намедни утраченное: и мышечная сила, и острота зрения, и былые недюжинные трезвомыслие с самообладанием!..

 

 Несколькими сутками позднее того злополучного утра один маститый медицинский светила – профессор по фамилии Эскулапов, с которым мы культурно «подсели на стакан» в засранном проходе между зассанными забулдыгами ржавыми гаражами, выслушав мою историю о случившемся в генеральской приемной, отечески похлопал меня самим же ненароком обоссанной ладонью по небритой щеке и продиктовал на латыни крепко-накрепко врезавшееся в мою феноменальную память следующее обережное заклинание: «Вермутас и таблетикус. Агдамос, ликерос и йогас! Идиотас, соленкус, ахинеус! Чмокис, ебёнос, наухос! Коньякос обалденус!»…

 Что скрывать(?), невзирая на свою незаурядную память, я для верности все-таки изначально скрупулезно законспектировал сию словесную гирлянду, после чего добросовестнейшим образом ее зазубрил…

 С той поры, только почуяв набирающую силу хворь либо даже еще практически не докучающее недомогание, принимаю так называемую позу вымаливающего дождь дождевого червя и… И трижды торжественно декламирую буквально отскакивающее от зубов подаренное профессором Эскулаповым воистину волшебное заклинание… И все! Как рукой любые проблемы с плотским либо психическим здоровьем снимаются еще в зародыше!..

 Кстати, тот фиктивный больничный лист, состряпанный бомжом в подворотне, оказался в моей жизни последним!..

 Однако ж, пора б и вернуться от спонтанного медицински ценнейшего отступления к прерванному им ярчайшего накала драматическому повествованию…

 

 Когда вконец отчаявшаяся старуха традиционно по-русски послала нас с Чуваком на фаллос и хамски швырнула мои документы в проволочную мусорную корзину с капустными кочерыжками, я прытко вскочил, вытянулся в струну и бойко доложил:

 – Товарищ генерал-лейтенант! Старший лейтенант Снегопадов по вашему приказанию прибыл!..

 – Проходи-и, Снегопа-адов!!! – оглушительно вырвалось из громкоговорителя, но я на запредельность децибел ни на йоту не отреагировал ни единым даже самым микроскопическим мускулом!.. Твердость воли ни с того, ни с сего подскочила, образно выражаясь, до алмазного пика!..

 Машинально выхватив из трясущихся конопатых рук Патрикеевны суетливо вынутые из мусорной корзины свои документы, щербатую грязно-синей пластмассы расческу и кривую капустную кочерыжку с натянутым на нее презервативом, я без раздумий сунул все это в брючный карман и через предупредительно распахнутую той же Патрикеевной дверь полосодрагательным строевым шагом промаршировал в ректорский кабинет!..

 

 Надо отметить, Мыкола Генрихович являл собой незауря-я-яднейшу-ую-ю(!!!) внешность: казалось, что сей великопоставленный муж где-то с полуторагодовалости увеличивался в размерах без какого-либо изменения облика!.. И поначалу всякий, впервые увидавший облаченного в генеральскую форму лупоглазого детину с лишенной какой-либо растительности куклообразной физиономией, несказанно обалдевал!

 Но, как говорится, человек ко всему привыкает, и мы – курсанты возглавляемого Чуваком учебного заведения – со временем воспринимали его внешность как вполне заурядную. Вдобавок к теме, многие курсистки были от Генриховича буквально без ума, считая его охренительно симпатюлистым!..

 А в году этак двухтысячном (как рассказывали старожилы) некая особо чувственная лейтенантша Нинель Шибкобякина втюрилась в тогда еще завхоза Верхних мпаховских курсов полковника Чувака до тако-о-ой(!!!) степени, что напрочь утратила дотоле зверские аппетиты к учебе, к соленому свиному салу и к акробатическому сексу со своим именитым супругом – абсолютным чемпионом мира по толканию ведра Аристархом Шибкобякиным!..

 Сказывали, маемая изнурительной бессонницей Нинель на закате сбега-ала из общежития через мусоропровод и ночами напролет просиживала на шиферной кровле стоэтажного офисного небоскреба, расположенного недалече от чуваковской глинобитной хаты; и, не щадя и без того надсаженных склочным образом жизни голосовых связок, карусельно распевала заветную песню возлюбленного «Портяночка», собственноручно аккомпанируя себе на самолично выкраденном из сельской филармонии эмалированном тазу…

 И невдомек было знойной бабенции, что лирический мотив на стоэтажном пути к уху желанного угасал до неуловимости, а остатки от него напрочь растворялись в городском шуме…

 Из ночи в ночь безмятежно дрых Мыкола Генрихович бок о бок со своей стервозной супругой, привычно слюнявя младенческую соску-пустышку и ни сном, ни духом не ведая о взошедшей на жизненном небосклоне грандиозной, ослепительной светлости начинающейся с огромной буквы Любви!..

 Узнал лишь тогда, когда терзаемый ревностью именитый толкатель ведра Аристарх Шибкобякин, подловив его с мешком стыренных из каптерки коньков для фигурного катания и с двухведерной кадушкой тоже не нажитого честным трудом гуталина, объяснился по существу, настучав для вящей убедительности своим спортивным снарядом по увеличенной копии младенческой головенки!..

 За нанесение телесных повреждений Аристарху впаяли полтора года исправительных работ на реставрации кремлевского свинарника. Мыкола ж Генрихович, наплевав на хозяйственные дела, ушел в себя и настырно увлекся карабканьем вверх по карьерной лестнице!.. Любвеобильная ж Нинель…

 Тут разговор особый!..

 После суда над законным супругом, скоропалительно разлюбив полковника Чувака, эта самая капитально бесстыжая вертихвостка втюрилась в директора провинциального кладбища Севу Могилова, кой не позволил себе с ней церемониться, а на первом же свидании скинул прилипчивую бабенку в свежевырытую могилу, в коей и опорожнил в нее свою половую систему без каких-либо признаков страсти – быстро, молча и излишне не истощая свой и без того изнуренный могильным бизнесом организм…

 Говоря напрямки, кладбищенские копальщики, одаренные своим шефом сексом с Нинелью, превзошли его, наградив ее сериальным оргазмом и… китайской атипичной гонореей…

 Стремительно охладев к гробокопателям, исцелявшаяся в головной венерологической клинике нашего министерства вульгарная любвеобильница вновь по уши втюрилась в полковника Чувака; но тот, одержимый карьерным ростом, беспощадно ее отматерил и виртуально послал на мужской детородный орган…

 Кончилась же амурная эпопея стремно: сорвавшись в режим свободного падения, вертикалившая из общежития через шахту мусоропровода к очередному плоду своей безграничной любви Нинель на финише кокнула своей хитромудрой головенкой ранее сброшенную с некоего этажа двухпудовую гирю!..

 Сотрясение мозгового вещества задарма не обошлось!.. Впоследствии Шибкобякина многолетне, но тщетно исцелялась в различных психиатрических лечебных заведениях!

 В конце концов все-таки уволенная из МПАХа по состоянию здоровья Нинель на прощание предложила министру Чебурекию Астероидовичу Черезанусвыпивайло покормиться из ее груди; но тот, стеснительно зардев и растерянно побегав глазами по присутствовавшему на тот момент на главном плаце генералитету, наотрез отказался, сославшись на то, что накануне плотно позавтракал…

 Говорят, сейчас больная на голову Шибкобякина с не сходящей с лица широченной улыбкой работает консультантом в каком-то процветающем (в том числе и благодаря ее не угасающему оптимизму!) похоронном бюро; и, надо отметить, от своего чемпиона мира по толканию ведра на сторону абсолютно не гуляет…

 

 Итак, промаршировав в кабинет генерал-лейтенанта Чувака, я натуральным образом оторопел от увиденного: через стол чуть наискось от Мыколы Генриховича непринужденно посиживала одетая в майорскую форму… Кто бы(?), вы думали… Вовек не догадаться!..

Наискось от нашего ректора посиживала она – одновременно обольстительная и кровожадная главарша шайки каннибалок Кассиопея Кузьминична Дрюкина!..

 – Это она! – с гневом указуя на Кассу, напряженным взглядом впился я в Чувака.

 – И ежу понятно, что не он! – с радушной улыбкой громыхнул тот основательно поставленным командирским голосищем.

 – Это людоедка! – продолжил я с пристрастием.

 – И ежу понятно, что не людоед! – заладил Чувак.

 – Я был в плену у ее шайки! Они хотели пустить меня в пищу! У нее двое подельниц – Морковка и Мороженка! – недоуменно взирая на мило улыбающуюся мне Кассу, продолжил я изобличение.

 – Морковка.., – призадумался Чувак, – Не-е-ет… А вот от мороженки я бы сейчас не отказался!

 – Да вы бы видели эту самую Мороженку! – продемонстрировав от бедра на удивление невозмутимой Кассе протезную фигу, явственно припомнил я облик темнокожей страхолюдины, – Да она… Отстой! Правда.., если только на любителя…

 – Ты давай, Снегопадов, свой больничный! – сковырнув с златошвейного погона засохшую птичью какашку, пророкотал генерал-лейтенант, – Нехрен соловья баснями кормить. Ну чего менжуешься?! Давай-давай!

 – А они меня в баню к абреку Махмуду возили! – протягивая замызганный бланк, ябедничал я, – А та баня с пустым бассейном!

 – Баня – это хорошо-о-о, – углубляясь в чтение, мечтательно высказался Чувак, – И бассейн – хорошо. Но порожний бассейн – отвратительно!..

 Снегопа-а-адо-ов!!! – скорчив брезгливую физиономию и сбрасывая мой фиктивный больничный на стол, неожиданно взревел ректор.

– Я, товарищ генерал-лейтенант! – звучно прищелкнув каблуками, я ретиво вытянулся во фрунт.

 – Ты что-о-о, жо-о-опу-у своим больничным вытира-а-ал?!! – огорошил меня Чувак.

 – Никак нет! – без вникания в суть пробормотал я, приклеив отрешенный взгляд к висящему на стене выше ректора маслом выполненному попоясному портрету сжимающей в ручищах огромный топор-головотяп гениальнейшей палачихи всех времен и народов глобально грудастой и обильно прыщавой царской опричницы Моти Дедморозовой!.. И послышься мне, будто эта самая преклонного возраста душегубка прошептала в мой адрес с укором: «Болван»…

 – Язы-ы-ык проглоти-и-ил?!! – бесновался тем временем Чувак.

 – Никак нет! – перебросив растерянный взгляд с портрета на генерала, ответил я, – Не проглотил!

 – А чего тогда не отвечаешь? – поубавил пыл Мыкола Генрихович, – Я спрашиваю: жопу что ли своим больничным вытирал?!

 – Никак нет! – взволнованно переминаясь с ноги на ногу, блеснул я лаконизмом.

 – А почему тогда твой больничный такой изжульканный и говенно вонючий?! – последовала озвучка претензий.

 – Так это.., – почему-то обернувшись на ехидно лыбящуюся Кассиопею, замялся я.

 – Подсказать? – медовым голоском справилась стервозина.

 – Не надо! – как обрубил я и тут же, к собственному облегчению, нашелся с ответом: – Товарищ генерал! – начал я, уняв блудоумие, – Это он оттого такой сморщенный и говенно вонючий, потому что я его по оплошности закапывал в кашпо с декоративным дерьмопахом!

 – А-а-а… Ну тогда все ясно… Молодец, что признался! – смилостивился Чувак и, перебарывая брезгливость, зажал одной ладонью свой кукольный нос, а двумя пальцами другой защипнул больничный за краешек и внес его в поле своего зрения...

 Пока умиротворенный генерал напряженно вчитывался в вертикально свисающую из его пальцев фальшивку, я умудрился неоднократно обдразнить невозмутимую Кассиопею фигами и демонстрацией высовываемого на полную длину языка…

 – Да-а-а.., – сбрасывая на стол морщинистую бумаженцию, вымолвил Чувак, – Внематочная беременность… Ну, да ладно… Прокатит. Сдашь декану. Пусть оприходует. Скажешь, что я дал добро.

 А так-то… Надеюсь, что ты, Снегопадов, на самом деле не беременный.

 – Да как мо-о-ожно-о(?!!), Мыкола Генрихович! – недоуменно разведя руки, произнес автор сих правдивейших слов.

 – А признайся, в какой подворотне купил свой больничный? – пристально взглянув в мой единственный глаз, поинтересовался ректор.

 – Невдалеке от сквера имени Чайковского, – повинно вымолвил я, – Рядом с магазином «Канцерогенные продукты» та подворотня. А в ней бомж. Он и готовит фальшивки…

 – Постой-постой! – оживился Чувак, – А не Чуваком ли Анонимом Генриховичем кличут того бомжа?!

 – Не знаю, – вновь устремив взгляд на портрет душегубки Дедморозовой, признался я.

 – Ну, здоровенный, мордатый, вечно поддатый, вечно ворчит.., – постимулировал мою память Мыкола Генрихович, – У него еще бородавка на левой ноздре!

 – Точно! – вспомнив примету как наяву, воскликнул я, – Была бородавка! На левой ноздре! Где-то с горошину!

 – Он! – возликовал Чувак, – Братец мой единокровный Аноним! Мы ж с ним единоутробные двойняшки!

 Еще пойдешь, Снегопадов, к нему – передавай от меня горячий привет! Скажи: мол, у Мыколы все нормально! Спроси: чего, мол, к Мыколе в гости не заходишь?..

 Ишаковна, – переключив внимание на Кассиопею, обратился к ней генерал.

 – Да, Мыкола Генрихович, – отозвалась на удивление мне навеличенная скотским отчеством Касса.

 – Помнишь Анонима?! – заностальгировал хозяин кабинета.

 – А то как же?! – с восторгом воскликнула коварная красавица, – Позабу-у-удешь такого!.. Генерал! Полный кавалер ордена «За Сообразительность»! Красавец-мужчина!

 – Да-а-а.., – с грустинкой протянул Мыкола Генрихович, – Что-о(!) жизнь с людьми делает… Кто бы мог подумать(?), что бравый командир воздушно-десантной дивизии свяжется с педерастическими мошенниками и, наплевав на семью и обороноспособность горячо любимой Родины, будет во обогащение этих самых извращенцев стряпать в подворотне контрафактную документацию!

 Э-э-эх-х(!), Аноним-Аноним… Мало тебя в детстве папаня драл. Все мне да мне перепадало!..

 Снегопадов, – Чувак устремил на меня тоскливый взгляд.

 – Да, товарищ генерал! – не промедлил я отозваться.

 – Непременно забеги в подворотню к Анониму. Да и угости его бутылочкой водки с квадратным тортом! Пусть вспомнит далекое детство! Несказанно обожал он квадратные торты! А вот от круглых раздражался вплоть до истерики…

 – Забегу на днях и… угощу, – посулился я.

 – Нет, лучше не на днях, а сегодня! – последовало уточнение, – Наплюй на занятия и прямо от меня дуй через магазин к Анониму!

 – Будет исполнено… сегодня! – заверил я, хорошо понимая, что перехваченной до стипендии у Витьки Витькина пятисотрублевки на поллитровку и торт несомненно недостаточно.

 – Ой! Деньжат же на угощение надо! – звонко хлопнув себя ладонью по лбу, обеспокоился Чувак и без промедления вынул голубой в белый крупный горошек бумажник.

 – Не надо, – заартачился было я, – Е-есть(!) у меня… деньги.

 – Вижу ж, что брешешь. Не красиво, – протягивая пару тысячных купюр, пристыдил Мыкола Генрихович, – Бери-бери!

 – Но этого ж… много.., – поскромничал ваш, читатель, покорный слуга.

 – Денег много не бывает! – хохотнув, произнес генерал, – Дуй, давай, к Анониму! Сдачи не надо.

 И я сунул банкноты в брючный карман, стушевавшись от нащупанной в нем упакованной в презерватив кривой капустной кочерыжки, впопыхах всученной мне престарелой секретаршей Генриховича Патрикеевной.

 – Чего там у тебя(?), Снегопадов, – указывая пальцем на мой вспученный карман, поинтересовался Чувак.

 – Да так.., – замялся я, вынимая кочерыжку с зацепившейся за презерватив стыдобищно грязной и щербатой расческой, тоже полученной от Патрикеевны.

 – Ва-ау-у! – восхитился Чувак, – Кака-а-ая-я компози-и-иция-я! На сотню баксов, пожалуй, потянет! Чье произведение?! Не скульптора ли Церетели?!

 – Не знаю, – застыв изваянием, я не находил для ответа ни мыслей, ни слов.

 – Ну, колись! – наседал Генрихович, – Где шедевр приобрел?! Не на аукционе ль? Что-то подобное хочу!

 – Хотите(?), дарю! – протягивая генералу дурацкую композицию, расщедрился я.

 – Да ты что-о-о(?!!), Снегопа-адов! Этакий ценный подарок! Не смею принять! – заотнекивался генерал, – И все-таки, чья же работа?!

 – Мнится, иль Никаса Сафронова, иль Петра Петухова, – внесла свою гипотезную лепту Кассиопея, – Хотя… Слу-у-уша-ай(!!!), Мыкола Генрихович, а не твоя ли Патрикеевна вновь принялась за старое?! Не испод ее ли шаловливых рук шедевр этот вышел?!

 – Да ну-у-у.., – усомнился Чувак, – Для Патрикеевны философское недосягаемо...

 В конце концов Касса с Мыколой Генриховичем сошлись на том, что эксклюзивная композиция – плод творческих терзаний маститого авангардиста Жоры Питерского! И я, ни с того, ни с сего криванув душой, подтвердил сие иль заблуждение, иль, что навряд ли, попадание в истину… Хотя-я-я.., вооружившиеся лупой самодеятельные эксперты вроде как бы отыскали на кочерыжке оттиск авторского клейма этого самого Жорика…

 Минуту-другую спустя после окончательного вердикта капустно-презервативно-расчесочная композиция украшала генеральский комод, а мой карман пополнился сотней баксов!..

 И тут зазвонил черного эбонита стационарный ретро-телефон… Снявший трубку Мыкола Генрихович долго выслушивал, сокрушенно охая и ахая…

 Положив трубку, крайне взволнованный генерал тут же порывисто снял ее и лихорадочно набрал номер.

 – Па-а-алы-ыч!!! – взревел он, – Ты кого заслал ко мне в квартиру для утопления котят?!..

 … – Витьку Витькина?! Так вот, слушай внимательно, гребаный декан!!.. О-о-оче-ень(!!!) внимательно слушай!..

 Почему я – генерал – должен получать от своей жены хамский разнос?!!..

 … – Нет! Поменять жену не в моих планах! Свою меняй!.. И не надо меня жизни учить! Са-а-ам(!!!) научу кого угодно!.. И вообще, проблема не в моей Марфе Коридоровне, а в твоем этом самом… Витьке Титькине!..

 … – Что-о-о?!..

 … – Не Титькин Витька, а Витькин?!.. Ну пусть будет как ему удобней! Хоть даже и Писькиным! Я не возражаю!

 Так во-о-от, Палыч! Этот самый твой не Титькин, а Витькин никакой не садюга, а тряпка тряпкой!! Похоже, не писькой, а титькою делан!.. Котят ему, видите ли, жалко: утопить их, мол, рука не поднимается!.. Соседа нашего – хама безбашенного – тоже жалко!..

 … – Что-о-о?!..

 … – Нет, соседа топить вместе с котятами не надобно было! А требовалось всего-то навсего по коллективной просьбе моей семьи пару раз въехать меж его лопоухостей!.. Ты б видал, какие у этого отморозка большущие уши! Локаторы ПВО! В двери это быдло бочком проходит!

 И кран твой делегат вместо починки раскурочил! Ему что, фонтан в ванной заказывали?!!

 А когда теща попросила сделать ей легкий массаж молочных желез, спасовал как последний салага!..

 Вот собирай, старый подлянщик, всех своих мало-мальски толковых садистов, и во главе с тобой мухой ко мне на квартиру! Строем и с моими любимыми песнями!

 А этого слюнтяя Витькина на трое суток на гауптвахту! И сам к нему для его увеселения отправляйся! Посидишь, подумаешь!.. Авось сообразительности прибавится!..

 Если изначально я слушал ректорский разнос с неким злорадством по отношению к ябеднику Витькину, то под занавес мне сделалось его искренне жаль. Более того, моя гуманная душа застрадала от ощущения собственной вины в случившемся: ведь это никто иной, а я как бы в шутку порекомендовал декану Павленко своего сокурсника и сожителя по общаге в качестве отпетого садиста, способного элементарно утопить котят и накостылять генеральше за приготовленный ею несъедобный борщ!..

 – Ну как с этакими болванами работать? – завершив выволочку декану, устало произнес Чувак, – За что ни возьмутся, все через жопу…

 А ты иди, Снегопадов, – подняв на меня тусклый взгляд, вымученно улыбнулся генерал, – К брательнику моему – к Анониму, как договаривались.

 – Товарищ генерал-лейтенант! – подал я голос, – Я, конечно, схожу! Но.., можно на посошок вопрос?!

 – Валяй, – одобряюще махнул рукой утомленный Мыкола Генрихович.

 – Я вот о чем.., – замялся я, ненавистно зыркая на буквально режущие мой единственный глаз майорские погоны Кассиопеи, – Что с ней-то делать?!

 – А что с ней делать? – озадачился Чувак, – Ума не приложу.

 – Но ведь я уже говорил вам, что эта шельма – предводительница банды каннибалок! – прорвало меня, – Я ж свидетельствовал, что эти самые людоедки хотели меня сожрать! А вам хоть кол на голове теши! Никакой реакции!

 – Слушай меня, Снегопадов, внимательно, – посуровел Чувак, – Я в ее дела не вмешиваюсь!

 Во-первых, она и сама не без царя в голове.., – на этом ректор умолк и растерянно заблуждал взглядом.

 – А во-вторых? – набравшись наглости, поинтересовался я.

 – А во-вторых.., – вновь застопорился мой высокопоставленный собеседник и перевел вопрошающий взор на Кассиопею, – Можно? – с неким подобострастием спросил он, – Не возражаете(?), чтобы я пролил свет на «во-вторых».

 – Да валя-яйте уж, Мыко-ола Ге-енрихович, без церемоний, – кокетливо поигрывая плечиками, сладкоголосо пропела красавица, – Все ж тут свои. И Снегопадов мне уже ближе родного! – неожиданно направив на меня состроенные из пальцев козьи рожки, на тот момент для меня прохиндейка дурашливо закрутила ими и засюсюкала словно ребенку: – Утю-тю! Забодаю-забодаю-забодаю!.. Испуга-а-ался(?!), малыш.

 – Нет, – насупился автор сих правдивейших строк, – Я что, дурак малолетний(?), чтобы всякой глупости пугаться.

 – Да вы говорите, говорите, Мыкола Генрихович, – понудила генерала майорша, – Облегчитесь. Давайте-давайте смелее!

 – Слушай сюда, старлей! – с неким облегчением произнес Чувак, – Во-первых, она сама не без царя в голове! А во-вторых… А во-вторы-ы-ых.., – заглючил генеральский речевой аппарат, – А во-вторы-ых.., она ж племянница.., – ректорский палец торжественно указал в потолок, – Самому-у нашему министру маршалу Черезанусвыпива-а-айло родна-ая крови-инушка! До-очь его единокро-овного бра-ата Ишака-а-а Астеро-о-оидовича-а! А Иша-а-ак Астеро-о-оидови-ич (как известно всему нашему многомиллионному народу) кто?!.. Пахан все-е-ех-х отечественных воро-ов в зако-оне, именуемый Осликом Иа! Весь криминальный мир под ним!

 И кем я стану(?), если хотя бы даже и коротехонькое дурное словечко в сторону майора Белиберды Ишаковны Потаскухиной шепотом выдохну!

 – Никем, – машинально брякнул я и тут же испугался от этого.

 Но загадочно ухмыляющийся генерал не воспринял опрометчивое (по моему тогдашнему пониманию) слово за оскорбительное и, обласкав невозмутимую майоршу приторным взглядом, продолжил как ни в чем не бывало:

 – Ты прав, Снегопадов! Я в случае собственной некорректности по отношению к Белиберде Ишаковне стану никем, и звать меня будет никак!..

 Сперва министр с треском выпрет в позорную отставку! Потом киллеры Ослика Иа ликвидируют, сожгут, а пепел развеют над каким-нибудь подмосковным болотом! Нет, а резон ли им, собственно говоря, утруждаться?! Может и менее хлопотней все произойти!.. Тьфу-тьфу-тьфу! – суеверно стуча костяшками пальцев по своему темени, испуганно выпалил Мыкола Генрихович, – Чур меня, чур меня!..

 Муженька-то Белиберды Ишаковны уж пятый иль шестой год не могут сыскать…

 – Восьмо-о-ой-й! – на внезапно вскипевшем душевном надрыве уточнила превратившаяся для меня из Кассиопеи Кузьминичны в Белиберду Ишаковну, – Восьмо-о-ой го-од вдо-о-овствую-ю!! – с пуском слезы завыла иль майорша, иль вовсе и не таковая. И мне (к собственному изумлению) вдруг сделалось та-ак(!) ее жалко, что нестерпимо захотелось крепко обнять, поцеловать и… И даже завалить на стол прямо на глазах у Чувака!.. Но я, скрепя сердце, мужественно справился с внезапным сексуальным приступом!

 – Но-но-но, голубушка, – подавая спонтанно разрыдавшейся Ишаковне стакан воды, страдальчески вымолвил Генрихович, – Не убивайтесь. Отыщется…

 – Да како-о-ое та-ам?! – крупными глотками опорожнив посудину, простонала горемычная, – Сколько раз говаривала: Потаскухин, не задевай, мол, папу, обходи стороной! А он…

 Надоумился ради хохмы на маминых именинах под завязку напрудить в любимый папин графин!..

 Думаю, если бы только это, и простил бы папаня зятька-шалунишку… Но тот ведь!.. Азартен был дюже до юмора! Шиш ведь его остановишь!..

 Он в тот праздничный вечер еще и наклал под любимую папину селедочную шубу, в варежки вора в законе Гиви Вахваха, в карманы дубленки другого авторитета – Рамзана Альдебарана, в папаху генерала Солдатова, в наполовину наполненную леденцами карманную коробочку папиного брата маршала Черезанусвыпивайло... И даже в сапоги супруги сенатора Чмокина негодник насрал!..

 Некоторые из гостей поблевали, другие переморщились. Самые не брезгливые похохотали, дружелюбно похлопали Серегу (ца-арство ему небе-есное-е!) по спине и плечам, вроде как бы от души поблагодарив его за доставленное веселье… Но к еде и выпивке больше никто не притронулся…

 Около полуночи все дружно разъехались. Папа, правда, в проводах не участвовал, потому как был серьезно занят – настырно выблевывал в джакузи выпитое из графина и обгаженную селедку под шубой. Ну, понятно, заодно и все остальное – вполне съедобное – ушло в канализацию…

 Мы с Серегой отправились к себе на такси. Он всю дорогу ухохатывался под впечатлением от своих подлян. Я еще, помнится, укорила его: «И как тебе не стыдно?! – сказала, – Гвардейский подполковник, а гадишь как кот пакостливый!» А ему хоть бы хны!..

 Утром проснулась, а его рядом нет!.. Восьмо-о-ой го-од уж бе-ез вести-и пропа-а-ащ-щи-ий!!! – сызнова заблажела майорша Потаскухина.

 – Видал? – смерив меня многозначительным взглядом, с печалью в голосе произнес генерал-лейтенант, – Считай, за невинные шутки погиб человек. А ты-ы-ы!..

 Так что, не обессудь, Снегопадов! – выдержав паузу, продолжил оратор, – Да пусть тебя Белиберда Ишаковна хоть мордой об печку, хоть кан-ни-ебалит хоть на пельмени, шашлык или даже на колбасу!.. Не вступлюсь! Заморочки с нашим министром и с его братом Осликом Иа в мои планы не входят! Так что, впредь мне на нее не ябедничай!.. Понял?!

 – Так точно! – выказал послушание я.

 – Ну, иди, – напутствовал Чувак, – Чего не идешь-то? Паркет что ли в моем кабинете медом натерт? Прилип?.. Дуй давай в гости к моему любимому братцу Анониму! И не забудь про угощение и горячий привет от меня! Да смотри, чтобы тебя в подворотне не продуло! В подворотнях-то, сказывают, лю-ютые сквозняки!.. Да не забудь оставить секретарше подписку о двадцатипятилетнем неразглашении только что произошедшего в моем кабинете!..

 Обернувшись от двери на хнычущую майоршу, я чуть было сам не заплакал от жалости к ней, озабоченно подумав: «И почему я такой неправильный?! То ненавижу человека, то тут же жалею, то снова ненавижу, то вновь жалею!..» Подумал и переступил порог.

 – Уда-ачи, Снегопа-адов! По-омни о сквозняка-ах! – донеслась через полуприкрытую дверь концовка генеральского напутствия…

 

 Приступив к навязанному мне генералом Чуваком заполнению стандартного бланка подписки о неразглашении тайн, я ощутил некую невероятной мощности магическую энергию, туго окутавшую голову и монотонно стремящуюся завернуть ее лицом за спину!.. Мое самочувствие ухудшалось из секунды в секунду: взмок, мышечно ослаб, задрожал, ощутился напор подкатывающей к горлу тошноты, появилось усиливающееся головокружение, сердце же наоборот активизировалось – готово было продырявить грудину и вылететь!..

 – Чево мнешься-та – ня пишешь? – педикюрно шлифуя слесарным плоским напильником окраек самого крупного ногтя выложенной на стол ступни, забрюзжала разнаряженная под шлюху престарелая секретарша.

 – Да что-то не можется, – пролепетал я.

 – Ня можетца али ня хочетца?! – съехидничала Патрикеевна.

 – Недомогается, – переформулировал я и… расслабился...

 Магическая сила, получившая полную волю, вопреки опасениям, не открутила мою голову с хрустом шейных позвонков; а, повращав ее туда-сюда, сориентировала лицом наискось вниз, уперев мой помутневший от перенапряжения взор вовнутрь проволочной мусорной корзины, словно указуя: вот, дескать, оно, что для тебя важнее всего!..

 – Шеде-е-евры-ы, – завороженно прошептал я, буквально пожирая алчущим взглядом капустные кочерыжки вперемешку с парой сломанных карандашей, скомканной изолентой, отслужившей свое женской гигиенической прокладкой, надкусанным пирожком с воткнутым в него гвоздем, головкой от куклы Барби, пачкой из-под сигарет и скомканными бумагами.

 – Чево тама нашептывашь-та? – послышалось из-за стола, – Скора писать-та снова станешь?

 – Скоро, – заверил я и поинтересовался: – Откуда в вашей корзине капустные кочерыжки?

 – А эт, верняк, ат Натахи с Надюхою, – простецки пояснила Патрикеевна, – Ночны уборщитцы нашенски. Седни ночью наверняка сызнова со сваими хахалями в маем кабинете капусту квасили. Оне кода в рабоче время всурьез забухають, завсегда капусту здеся квасють!..

 С разочарованием плюнув в корзину, я быстрехонько настрочил требовавшуюся от меня подписку о неразглашении и подсунул ее Патрикеевне с комментарием:

 – Готово. Проверяйте.

 – Так я ж… Эта.., – отложив напильник и сдув с ногтей опилки, секретарша задумчиво наморщила и без того морщинистый лоб, – Так я ж… ат склярозу ж уже паловину буквов алфавиту пазабывала. Как праверять-та? Давай бяз праверки.

 – Лады, – согласился и, на прощание радушно пожав старушечью руку, направился к выходу…

 

 Являя достойный пример нешуточной озабоченности, я неспешно шагал по коридору. Мысли рыскали, роились и пульсировали по трем основным направлениям: Белиберда Ишаковна Потаскухина со своими каннибалками, извлечение нелепых произведений искусства из мусорных корзин и предстоящие разборки с деканом Павленко по поводу моей рекомендации Витьки Витькина в качестве незаурядного садиста…

 – Вениамин! – окликнул меня как из влагалища на лыжах внезапно вынырнувший из-за угла декан, – Ну как там ректор? С какого боку посмотрел на твой больничный?

 – Нормально… посмотрел. Велел принять в делопроизводство, – с трепетным ожиданием скандальной грозы объяснился я.

 – А как взглянул на твою внематочную беременность? Не удивился?

 – Нет.

 – Диковинно. На что уж я.., и то ошалел!.. Сдашь лист в деканат. Сержанту Потнопаховой. А мне пока не до тебя.

 Черт те что у нас! Витька Витькин облажался на задании в квартире генерала Чувака! – досадливо громыхнув кулачищем по подоконнику, пожалобился разъяренный подполковник, – И какая сука мне этого слюнтяя для утопления котят порекомендовала?! Ведь точно знаю, что кто-то навелил! Вспомню – собственноручно утоплю!

 – Ага. Так ему – сучонку – и надо, – робко поддакнул я, неистово взывая к богу, чтобы тот срочно доконал и без того дыроватую павленковскую память, даб она вовек не восстановила эпизод назойливого пиара мною Витькина в качестве лютого садиста!..

 – Слушай, Снегопадов! Котят топить умеешь?! – мощно высморкавшись в вынутый из кармана клетчатый не первой свежести треугольный лоскут, с пристрастием докопался декан.

 – Не приходилось, – промямлил я.

 – Жаль, – блуждая по мне подавленным взглядом, произнес расстроенный донельзя Палыч, – И Витькин не умеет. А ведь какой-то раздолбай нахвалил его мне. Вспомню – в уличном сортире утоплю!

 А может, ты, Вениамин, мастак по починке водопроводов? А?

 – Не-е-ет! – рыская воспаленным взглядом в поисках наиболее выгодного направления к бегству, я в очередной раз усугубил подполковничье душевное расстройство.

 – А как насчет кому-нибудь морду набить или старушечьи титьки помять?! – не унимался Палыч.

 – Не могу-у-у! – без малого достиг я истеричной грани.

 – И на что ж ты, все-таки, способен(?), дружище, – с сочувствием взглянув на меня, промолвил декан, – Чем же тебя природа-матушка одарила?

 – Да так.., – ответил я неопределенностью.

 – А мне ректор реальный разнос по телефону устроил, – грустно поделился славящийся провалами в памяти Павленко, – Иль я тебе уже об этом говорил?

 – Никак нет. Не говорили, Пал Палыч, – мечтая стремглав умчаться от занудного декана, промолвил я.

 – Не говорил?! – повысил тон декан, – Наорал этот подонок Чувак на меня как на последнего чмошника! Наорал и озадачил! Загрузил по самое «не хочу»! И котят утопить надо срочно, и соседу ихнему ушастому по кумполу настучать, и кран в ванной отремонтировать, и грудь его теще намять! И еще кое-что.., но я позабыл…

 Подобрал я для всего этого с десяток ребят. А будет ли из них толк?.. Сейчас в прачечной тренируются: топят пластмассовых котят, водопровод изучают, титьки прачке Селивановой мнут да мордобой друг на друге отрабатывают…

 Надо б еще для подстраховки поднабрать… Не знаешь(?), кого б…

 – Па-а-ал Па-алыч! – с мольбой провыл я, – Что-об сове-еты дава-а-ать!.. Уво-о-ольте-е! С де-етства к такому не приу-уче-ен!

 – Это неплохо, скажу я тебе, Снегопадов! – похвалил декан, – Чужие советы доверчивым людям дорого обходятся! Сужу по своему горькому опыту… Эй, Лысогривов! – Павленко моментально переключился с меня на семенящего по коридору тщедушного лейтенантика, – Ты котят топить умеешь?!

 – Ни разу не пробовал, – притормозив и потупившись, пробубнил доходяга.

 – А титьки старухам мять?! Не слабо-о?! – к моему несказанному облегчению, лишив меня своего внимания, декан вплотную подступил к Лысогривову.

 – Слабо-о, слабо-о, – заканючил мой преемник в качестве жертвы деканского занудства, – Н-не п-получится…

 – Товарищ подполковник! – встрял я в лысогривовское нытье, – Я свободен?

 – Свободен-свободен, – отмахнулся от меня Палыч, – Спасибо за моральную поддержку.

 – На здоровье, – ляпнул я с облегчением и, ускоряя шаг, завернул за угол…

 

 Заскочив в деканат, я скинул на стол сидя дремлющей бальзаковского возраста сержантихи Потнопаховой свой повидавший виды больничный лист и попытался выскользнуть в дверь незамеченным…

 – Товарищ офицер, – тормознула все-таки разбуженная моим появлением дородная канцелярская крыса.

 – Чего тебе(?!), Потнопахова, – скривил я не особо-то радушную улыбку.

 – Не сделаете ли даме одолжение?! – замлела бабенция.

 – Я свой больничный принес. Вон он по центру стола, – перевел я стрелки с, как покажись, затевающегося чего-то интимного.

 – Не почешете ль, рыцарь, даме спинку? – подтвердила мои опасения состроившая кошкины глазки Потнопахова.

 – Сама чеши! – порываясь к двери, посоветовал я.

 – Не дотя-ягиваю-юсь, а спина иззуде-елась, – надавила на жалость обольстительница.

 – Когда что-то чешется, хрен уснешь! А ты только что храпела похлеще обожравшейся спелеологами пещерной большеротой похабени! – аргументировал я.

 – А я тогда... ваш больничный потеряю! – Потнопахова нагло перешла с беспонтовой лирики к примитивнейшему шантажу, – И останетесь без стипендии!

 – Ладно, почешу, – уступил я.

 – Раздеваться?! – восторженно поинтересовалась похотливая сержантиха, – Я мигом! И разденусь, и постель налажу! Даже ждать не придется! – на сих словах бесспорно обуреваемая нешуточной страстью мадама принялась, путаясь в пуговицах своей защитного цвета рубахи, лихорадочно их расстегивать…

 – О чем шла речь?! – наблюдая за щелкнувшей по полу оторвавшейся от потнопаховской рубахи пуговкой, возмутился я.

 – О чем шла речь? Какая речь? – приспустив уж было задранный подол юбки, недоуменно вытаращилась на меня сержантиха.

 – Речь шла о том, чтобы почесать спину. Верно?! – утомленно опускаясь на стул, сказал я.

 – Ве-е-ерно-о, – нараспев подтвердила соблазнительница.

 – А целиком чесать тебя я обещался?!

 – Неа. Не обещался, – заметно напрягшись мордуленцией, более прежнего насторожилась Потнопахова.

 – А какого черта догола раздеваешься?! – напустился я на распутницу, – И на кой ляд постель?! Что за порнографическая самодеятельность?! Поимела ввиду, что я буду тебя жарить?!

 – Так… это.., – стыдливо запахивая окончательно расстегнутую рубаху, не нашлась чем ответить поникшая Потнопахова. Но, тугодумно пошевелившись мыслительно, испуганно выдала абсурднейшую глупость: – Не надо меня жарить. Я ж не рыба.

 – Как погляжу, ты та-а-а(!!!) еще рыбина! – напрягшись мышечно, поднадавил я на допустившую слабину психику, – Дурочку из себя корчишь?! И невдомек тебе(?), что под жареньем подразумевается траханье!

 – Нельзя меня трахать, родимый! Я ж невинная девушка! – скуксившись, запричитала сержантиха, – Я ж глубоченно верующая! Мой боженька Целконон запрещает своим овцам трахаться с баранами! Ослушаться его – обречь себя на муки в загробном Хламе, где через каждые пять минут то жарко, то морозно, то жарко, то снова люто морозно!.. Голимая, скажу тебе, простуда!..

 – Ты, овца целкононовская! – прервал я Потнопахову, – Не пойму, коли настолько ты набожна, зачем для чесания спины донага раздеваться и непременно в постель?! Не вразрез ли это с твоими девственными убеждениями?!

 – А я и не собиралась донага, – пролепетала сержантиха, – Я только до этих – до трусов и бюстгальтера.

 Почему-то мужчины, когда попросишь их что-нибудь даже совсем махонькое почесать, нивкакую не соглашаются, пока не оголишься самое малое до исподнего и в постель с ними не уляжешься…

 – И меня посчитала за подобного сексуального хама?! – окончательно вникнув в схему интриги, спросил автор сих правдивейших строк.

 – Да все вы – мужики – одним миром мазаны, – вымолвила овца Целконона, – Попро-осишь почеса-ать меж лопаток, а они сразу в трусы-ы-ы! – захныкала она.

 – Довольно слякоть разводить! Застегивай рубаху обратно! – посочувствовав набожной сержантихе, приструнил я ее, – Снизу застегивай где-то… до сисек – не выше, чтоб свободней мне было руку совать. Застегивайся и садись за свой бюрократический стол… Нет, лучше совсем не застегивайся. Для, так сказать, облегчения чёса.

 Э-э-эх-х.., – страдальчески вздохнул я, – Го-оре горькое с вами – с престарелыми целками.

 – И никакая я не престарелая, – обиделась резво усаживающаяся за стол Потнопахова, – Да в нашем приходе есть целки старее поповой собаки!..

 Чуть спустя я начесывал спину стенающей овцы целкононовой попеременно и биологической рукой, и протезной, руководствуясь голосовой корректировкой по схеме «выше-ниже-правее-левей». Обрабатывалась обширная площадь: по горизонтали плоть до пупа, по вертикали – до поясницы и даже ниже ее…

 – Неужели у вас и взаправду внематочная беременность?! – по ходу процедуры ознакомившись с моим фиктивным больничным листом, изумилась набожная сержантиха.

 – Да нет, – вполне будничным тоном ответил я, – Отсутствует у меня внематочная беременность. Напрочь! Вматочная, правда, имеется. Без патологии. Как и у всякого подзалетевшего полноценного мужика.

 – Хи-хи! – последовало в качестве реакции на несуразность, – А почему от вашего больничного человечьим навозом воняет?

 – А потому, что им подтирал свою задницу наш ректор генерал-лейтенант Чувак Мыкола Генрихович, – подкинул я довольно-таки рискованную для собственного благополучия крамольную шутку.

 – Хи-хи-хи-и-и! – с брезгливинкой отбрасывая от себя бланк, прыснула встрепенувшаяся взмокшей спиной Потнопахова, – Шутите?

 – Да какие могут быть шутки(?!), прынцесса, – приправив напускной серьезностью готовый сорваться на хохот голос, продолжил я интригу, – Чем бы генерал не тешился, лишь бы не плакал! Он еще и не тако-о-ое-е(!!!) вытворя-яет!

 В прошлое воскресенье, к примеру, выудил на рыбалке русалку и до понедельника ее жарил!

 – Трахал что ли или как рыбу жарил? – выказала недоумение овца Целконона.

 – А я знаю?! Меня там не было, – вильнул я шаловливой мыслью, – Может... и как женщину жарил, а может... и в качестве рыбы трахал…

 Потнопахова отреагировала на мою заумную импровизацию как и прежде – задорным хихиканьем…

 – Чур, про Чувака с русалкой никому не сболтни! – крупнокапельно орошая потом с лица Потнопахову, нагонял я жути, – Не дай боже, дойдет до генеральши, а она на руку о-ой(!) как тяжела да неуклюжа…

 А кто будет крайним?.. Кто язык распускал. Махом таковых отыщут и примерно изуверски покарают!

 – Да что вы? Я никому-никому! Особенно Зойке Кобыловой и Верке Бренчаловой! Те еще балаболки! – запричитала натурально забздевшая сержантиха, – Да если я!.. Да пусть тогда лучший враг Целконона безобразный Люций Хер отнимет у меня самое дорогое – мою добросовестно хранимую девственность…

 – Опять, раба порока, своей виртуальной целкой торгуешь?! – мощняцки чихнув, поинтересовался от двери декан Павленко.

 Устремив взгляды на без стука вошедшего, мы с Потнопаховой присмирели, и обе мои руки стремглав вынырнули из-под распахнутой настежь сержантской рубахи…

 – Ты чего-о это, офицерик, не за-аперся? – взволнованно прошептала переспелая девица.

 – Да… как-то из головы выпало, – прошептал я в оправдание.

 – Светланка. Я чего хотел сказать-то? – озадачился декан, – Короче… Отправляюсь с группой отчаянных парней на квартиру к генералу Чуваку. Предстоит натворить немало полезных дел! Имейте все ввиду, можем и допоздна не управиться. Так что, не теряйте меня сегодня.

 – Ладно, Пал Палыч. Будем иметь ввиду, – с отрадой подтвердила понимание Потнопахова и тут же нашептала мне: – А чего его – козла пакостливого – терять-то? Кому он в печенку сдался? Без него-то лучше лучшего…

 – Что там, хитрованка, Снегопадову нашептываешь? – произнес уже было вышедший в коридор подполкан.

 – Затылком видит скотина, – шепнула мне Светланка и уже на полном голосе произнесла: – А чего мне, Пал Палыч, нашептывать-то? Шептунья я что ли какая-то?

 – Ты не верь ей, Вениамин, – с сочувствием во взгляде обернулся декан, – Грош цена ее целке! Она ее разве что через сэконд-хэнд на продажу не выставляла и в ломбард не закладывала!

 – О-о-ой ли-и?! – поправляя под рубахой съехавшие с плеч лямки бюстгальтера, произнесла с обидой Потнопахова, – Да что-о вы говори-ите-е?!

 – Ты, Снегопадов, торгуйся, – посоветовал Палыч, – За распечатывание ее фиктивной целки и гроша ломаного не давай! Зачем платить за то, чего не существует?!.. И за проституционные услуги больше пятисотки в час не отстегивай! Я имею ввиду в рублях, а не в баксах иль в евро… Это ее максимальный тариф. Она и от этого будет без ума…

 – Во-от козе-ел! – высказалась в закрывшуюся за Палычем дверь раздосадованная Светланка и тут же обернулась ко мне: – Ну чего(?), офицерик. Пять сотен в час… Как? Устроит?

 – Ни гроша за душой, – солгал я, жалеючи нащупав в кармане дуэт из одолженной у Витькина пятисотрублевки и стодолларовки, отстегнутой генералом Чуваком за композицию из зачехленной в презерватив капустной кочерыжки и прицепившейся к ним увечной расчески. Еще и в брючном пистоне имелась пара тысчонок на квадратный торт и выпивку для Анонима.

 – Ну.., иди тогда с богом, родимый. В кредит не работаю, – отступилась прохиндейка, – А я покамест малость вздремну. Сла-авно притомил, спиночес…

 Перешагивая через порог, я уловил сожалеючи озвученную Светланкой нелепицу:

 – И почему-у я не це-елка?..

 

 Послонявшись во самоуспокоение по пустынным коридорам, я на халяву малость подзарядил подсевший аккумулятор своего ручного протеза через оголенную проводку продажного кофейного автомата и направил стопы к аудитории номер тринадцать, в коей загодя до начала учебного дня застолбил место на галерке своим фиолетовым натуральной амораловой кожи ранцем…

 Прижав наиболее чуткое левое ухо к дверной щели, я прислушался… Без малейшего напряга опознав голос доктора демагогических наук, члена-корреспондента Академии сомнительной фундаменталистики, профессора Кудыкия Никудыкиевича Офтальмологова, уяснил, что подслушиваю лекция по бытовой политологии...

 «…А я ему и так, и сяк: верни, мол, поллитровку и мою бабу подобру-поздорову!.. А он…» – распинался, без малейшего сомнения, бухой Никудыкиевич. Он, надо отметить, считал антинаучным читать лекции по бытовой политологии на трезвую голову и без приведения наглядных примеров из личного злостной аморальности образа жизни…

 – Кудыкий Никудыкиевич! – просунул я голову меж со скрипом приоткрытой мною дверной створкой и косяком.

 – Ась? – сверкнув толстенными очковыми линзами, обернулся бородатенький, богато фиксатый и без ветра шатающийся пожизненный холостяк, облаченный в истосковавшуюся по химчистке и утюгу серую костюмную тройку.

 – Это я – старший лейтенант Снегопадов! – представился я подслеповатому мэтру, – Ухожу на особо важное задание! Мне б ранец забрать!

 – Ранец.., – призадумался профессор, – Ранец… Засранец… Ранец, засранец… Забирай, отстойный засранец, свой гребаный ранец!..

 В иное время и в ином месте задиристый профессор за этакий оскорбительный каламбур непременно б схлопотал от меня знатную оплеуху!.. Но…

 Ухватив горячо любимый ранец за лямки, я с завидным чувством собственного достоинства удалился из аудитории, мстительно пригрозив из-за вполне корректно прикрытой мною двери: «Это тебе, старый пердун, даром не пройдет»...

 Правда, уже к выходу из учебного корпуса от былой озлобленности на бестактного Никудыкиевича не осталось и следа. Более того, его хамство по отношению ко мне показалось даже забавным!.. Недаром твердила мне покойница-мама: «Отходчив ты, Веня, на диво! Никакого злопамятства…»

 

 Вприпрыжку заскочив в общагу с парадного входа, я чуть было не снес с ног вечно стоящую у всех на пути толстомясую вахтершу Марию.

 – Э-это-о-о..! – усердно массируя ушибленный о мой лоб свой пестрящий фингальным спектром лобешник, простонала страдательно морщаяся пострадавшая, – Слыхал(?), твоего дружка Витьку Витькина в каталажку уконтропупили!

 – Слыхал! – потирая свой ноющий лоб, ответил я и понуро зашагал к лестничному маршу.

 – Како-ой же ты, Венька, твердоло-обый! – изумилась вдогонку Мария…

 

 Наскоро заморив червячка вялеными пресноводными червеедами, я переоблачился из мундира в фиолетовый тренировочный костюм, не забыв сменить замызганную протезную перчатку на свежую – парадную, радующую глаз белизной натуральной кожи альпийского снегоеда…

 С пятиминутку отвалявшись на кровати, я ощутил чувство вновь подкатывающего голода…

 Перекусив сытным окорочком среднеазиатского свинопаса, для надежности вдоволь нахлебался сваренного на огородной бздике киселя и, закинув за плечо свой любимый фиолетовый рюкзак, подошел к настенному зеркалу; не показавшему, вопреки опасениям, даже и малейшего следа столкновения лбами с вахтершей Марией!..

 Однако, дабы абсолютно исключить риск повторного с ней травмоопасного контактирования, покинул здание через окно пустовавшей на тот момент педикюрной комнаты, спустившись наземь по пожарной лестнице...

 

 Прикупив пару поллитровок водки «Сеновал», сбился с ног в поисках квадратного торта...

 На каком-то этапе шастанья по торговым заведениям пала на ум квадратура круга из школьного курса геометрии… Обзаведясь в хозмаге китайского производства ножом-торторезом, я, измученный тщетными поисками, направился в элитную кондитерскую «Постряпушка» с твердым намереньем все-таки приобрести круглый торт и… элементарно усечь его до квадратности!

 Во удивление, витрина «Постряпушки» изобиловала и квадратными в основании тортами, и прямоугольными, и ромбовидными, и даже треугольными!.. Как сейчас помню, остановив свой выбор на массивном «Кубометре» и приплюснутом «Керамограните», я приобрел оба...

 Задорно напевая гимн оптимистичных могилокопателей, сориентировался на местности и отправился на поиски подворотни, в коей бомжеватый брат генерал-лейтенанта Чувака поздним вчерашним вечером выправил мне подделку под больничный лист...

 

 Аноним встретил меня не то чтобы с прохладцей, а...Образно выражаясь, до лютости морозно!

 – Чего, педик, приперся?! – унизив мое достоинство надменным взглядом, желчно прогнусавил крупногабаритный бродяга, – Опять документ захотел на халяву?!

 – Я не педик! – ставя на загаженный асфальт затаренный парой поллитровок и столькими же тортами рюкзак, возмутился ваш, читатель, покорный слуга. Возмутился и взревел во всю дурнинушку: – А еще-е ра-аз, бы-ыдло-о, обзове-ешься!!!.. Все-е-е па-альцы пообла-амываю и с мы-ылом хозя-яйственным зажева-ать заста-авлю-ю!!!

 – Ты чего эт?! – с недоумением помассировав уши плечами, Аноним затрепыхал конечностями и кудлатой башкой, – Зачем с мылом-то?!..

 – Для гигиены! Потому как грязи у тебя под ногтями немеряно! – просветил я убогого.

 – А-а-а! – вроде даже восхитился тот и тут же повел речь самооправдательную: – Я-то чё?!.. Эт-то ж Сенька Веник вчерась объявил, что ты, дескать, спишь с нашим паханом Лунием Голубеевичем! Сам чё ли я придумал?!

 Теперь-то конкретно врубился, что не педик ты! Педики-то по-зверски не базлают! Пе-едики ла-асковые, а ты… сразу пальцы обламывать! Ты не педик! Верняк! Ты.., сдается.., то-от(!!!) еще фрукт… несъедобный!..

 – Слушай, юродивый! – подступил я к оптимистично ерзающему седалищем по грязнючему ящику бомжаре.

 – Слушаю-слушаю-слушаю! – гнусаво протараторил тот.

 – Захлопни едало и слушай внимательно!

 – Захлопнул и слушаю о-о-оче-ень(!) внимательно.

 – Ты какого беса вписал в мой больничный внематочную беременность?!

 – Я-я-я… вписа-ал?! – вполне правдоподобно изумился незаконопослушник.

 – Но не я же!

 – Мог я... напортачить, – уперев заскорузлый палец в свою приметную бородавку на левой ноздре, допустил вероятность оплошности Аноним, – Мог-мог-мог… Случалось. Не раз и не два…

 Помнится, при заполнении диплома о верхнем образовании для одного капитана полиции Славика машинально черкнул от себя в строчку «Научные достижения» то, о чем на тот момент думалось: «Жулик»...

 Где-то через месячишко тот самый, правда, уже не капитан подкатил ко мне по пьяни с претензиями. Засканда-а-алил, попробовал ру-уки пораспускать, но я его быстрехонько рукопашно обломал и сдал педикам из центральной бригады нашего главного педика Луния Голубеевича. Та-ак(!), скажу тебе, неуча отрихтовали, что напрочь позабыл дорогу в мою подворотню…

 Сказывали: сейчас, дескать, этот самый бывший полицмент карманным бизнесом промышляет. И, вроде бы, по рейтингу за ним не могут угнаться даже многие матерые воры!.. Вот видишь, благодаря моей рукописной оплошности человек в авторитетные люди вышел!..

 Кстати, в прошлое воскресенье в филармонии на премьере оперы «Мальчик с пальчик» у меня отпадный айфон и штуку баксов слямзили… Подозреваю, не Славик ли мстит за запортаченный диплом?..

 А вот еще одна история – куда с лихвой занятней предыдущей! – восторженно воскликнул не на шутку разошедшийся подворотный оратор, – Однажды особо секретно поручили мне (конечно, за астрономический гонорар!) сочинить письмо от нашего президента к президенту США! И так виртуозно надо было это самое послание обыграть, чтобы.., – скорчив физиономией мыслительное голодание, Аноним, взглянув на меня с виноватинкой, напряг в прищуре взор и устремил его под арку подворотни…

 – Короче.., – вскоре с облегчением продолжил говорун, – Слушай и вникай... Мне предстояло в письменном виде от лица кремлевского пахана иносказательно обгадить ихнего – белодомовского! Да так, чтобы тот без малейшего напряга до мелочей вник в суть оскорбительной подоплеки, но… Чтобы ни один даже самый ушлый из самых ушлых юрист не способен был ни на йоту уличить нашего президента в посягательстве на честь и достоинство адресата! О как!..

 Сижу я, значит, в своем кабинете денно-нощно напролет и голову над офигенно суперской задачей ломаю!.. Пробовал и искусственно стимулироваться: и крепким кофем с валидолом, и вибромассажерами, и «Виагрой» с деручей горчицей, и бальзамами с ликерами, и даже различной сивушной концентрации самогоном… И все это, надо признаться, как… мертвому оладушки!

 А сроки-то поджимают: на носу день рождения ихнего, а у нашего для коллеги ни строчки, ни буквы поганой!..

 И вот… Однажды где-то за-а полночь я, изможденный хроническим недосыпанием и систематическим злоупотреблением крепкими спиртными напитками, погрузился в свое трехместное джакузи и врубил систему на максимальную пузырчатость!.. Охрени-и-ительные, скажу тебе, пузыри поперли! Аж из воды как пинг-понг заподкидывало! Чуть было вообще из ванны на пол не катапультировался!..

 Убавил я, значит, напор и крупноту пузырей. Стало безопасней, однако… Посиживаю, сигарой затягиваюсь, а в голове так и ни единого против ихнего президента говенного слова!..

 Слу-ушай, дружи-ище-е! – вдруг с мольбой в глазах простонал распалившийся до ручейного пота Аноним, – Жажда давит! Во рту пекло! Как в жопе у сталевара!

 Может у тебя в рюкзаке что-то освежительное отыщется? Даже и простая водица сойдет! Хотя и в роскоши купаюсь, а так-то я неприхотлив!..

 Мне стало искренне жаль бедолагу! Захотелось облегчить его маету, но:

 – Нет ничего в рюкзаке освежительного, – признался я с грустью, – Когда запасался, из напитков купил только водку.

 – Водка тоже разная бывает, – пробормотал пересохшими губами бродяга, – Иная и освежительней ключевой водицы. У тебя-то каковская?

 – «Сеновал».

 – Досто-о-ойны-ый(!) напиток. А летний «Сеновал» либо зимний?

 – Летний, надо полагать. В соответствии с сезоном.

 – А не скажи-и-и! – несколько взбодрился голос Анонима, – Бывает, что не по сезону подсунут.

 – Чудно-о, – скептически ухмыльнулся я, – Впервые слышу про градацию водки по временам года... Не верится.

 – А ты вынь-ка бутылочку да сыщи на этикетке «Сезон», – понудил меня к активности бомж, как оказалось, далеко-о-о(!) не простецкий, – Оно как, согласно нормативам Минздрава, должно быть-то?.. В мороз в ход идет согревающая, а в зной противоположная – прохладительная. С первого июля текущего года всех производителей под угрозой солидных штрафов обязали маркировать! Неужто не в курсе?

 – Теперь в курсе, – выдавил я, отыскав на этикетке коротенькую, но довольно-таки не мелкую шрифтом строчку «Сезон: летний».

 – И какая?! – уловив мою осведомленность, нетерпеливо полюбопытничал Аноним.

 – Летняя.

 – Плесни малость, ежели не в жалость.

 – Есть во что?

 – А то как? – протягивая червленого серебра неописуемой красоты объемистый стопарь, с придыханием вымолвил жаждущий, – Но сначала ты, молодой человек…

– Боишься, что отравлена? – брякнул я.

– Я свое давно отбоялся, – с грустинкой промолвил Аноним, – Уступаю, откровенно говоря, из уважения. Да и… стеснительно мне пред тобою за тягу к халяве. Не обессудь уж, Вениамин.

 – Откуда имя мое вам, Аноним, известно? – до краев набулькивая в удерживаемую собеседником изящную посудину, осведомился автор сих правдивейших строк.

 – Так я ж больничный тебе заполнял. Оттуда и ведомо, – бережно подавая мне выпивку, усмехнулся кандидат в собутыльники, – А, позволь в свою очередь тоже поинтересоваться, из каких-разэтаких источников мое-е(!) имя тобою почерпнуто? Я ж прослыл псевдонимно как Каин…

 – Заслан к тебе я с приветом, – опрокинув стопку и наново ее наполняя, признался я, – От брата-двойняшки Мыколы.

 – От Мы-ыко-о-олы-ы?! – застыл изваянием крайне изумившийся Аноним.

 – От него – моего генерала! – с неким апломбом объявил я, – А чего ж мы – растяпы – без закуси?! У меня ж торты в рюкзаке!

 – Какие? – оправившись от шока, поинтересовался Аноним.

 – Квадратные! – объявил я торжественно.

 – Ё-ё-ё-ё-ё!!! – взвыл дурным обезьяном Аноним, – Сам испек?!

 – Нет, купил.

 – Но в продаже ж таких не бывает!

 – Получается, что бывает. Ты пей, давай. Чего руку маять?.. Знаешь(?), за что Иван Грозный сынишку убил...

 – Я там не присутствовал! Не знаю, – резво опрокинув стопарь в образованный обветренными губами провал и занюхав рукавом, пробормотал теперь уже законно состоявшийся мой собутыльник.

 – За задержку виночерпной посуды, – схохмил я и вновь спохватился: – Да что ж мы, черт возьми, без за-акуси?!

 – Закусь при выпивке – лишнее, – никоим образом не повеселев от шутки, в назидательном тоне произнес Каин-Аноним, – Градус садит по-черному... Что ж касаемо Грозного с сыном… Зря он его укокошил!..

 – Зря, не зря.., – вслух задумался я, – Как бы там ни было, а пацана не воскресишь.

 – Бесспорно.., – подытожил заметно захмелевший собеседник и, плавно помассировав нижнюю челюсть, сменил разговорную тему: – Я вот о чем, Вениамин, кручинюсь… И какого ляда мы антисанитарно радуемся бытию в этой самой трущобной подворотне? Айда-ка, братец, ко мне! Посидим интеллигентно, культурно расслабимся. Считай за официальное приглашение… Как на это смотришь?

 – Оно бы, конечно… Но.., – замялся я.

 – Ну чего кочевряжишься-то? – окинул меня пытливым взглядом Аноним, – С визитами без смокинга ни-ни?!..

 Я представил себя при трости и бабочке в смокинге и в цилиндре в компании бомжей в проткнутом толстенными трубами бетонном бункерке теплотрассы и… И не смог подавить моментально распершего грудь мощного приступа смеха… Аноним же, недоуменно потаращившись на меня, вдруг тоже развеселился: прыснул и, наложив ладони на пузо, телосотрясательно захохотал, перекрыв мой голосок своим голосищем…

 – Кло-оуны! – проорала мимоходно ковыляющая некрасивая старуха, несуразно одетая в брезентовую пожарную спецовку, – И распивают, и ржут будто кони с кобылами! Вот возьму да и позвоню участковому! Климакс Алексеевич-то с вами валандаться не станет – живо прищучит и в каталажку упрячет!..

 – Шла бы ты, Пешедраловна, к своему косолапому полюбовничку с миром! – без толики агрессии отреагировал мой собутыльник.

 – А са-ам-то! Вроде бы и генерал, а через день бреешься! – залихватски набекренив белую пожарную каску на левое ухо, самозабвенно входила в раж прекратившая пешедралить Пешедраловна, – А твоя Грыжелька-то со мною наотрез не здоровается! А ваша Сауна Никаноровна корчит из себя благородную тетушку, а сама та-а-а еще кадра! Лы-ыбится, лы-ыбится, а на уме одни только бякости! По весне-то кто-о, думаешь, на моего кота блох напустил?!.. Она! Больше некому!

 А мой Спиридон потому косолапый, что его большущие причиндалы не дают ноги ровно поставить! Давно бы пора знать, что все косолапые мужики мудями богаты!..

 – Ну что, айда-ка ко мне? – привстав с ящика, зазывно кивнул вглубь двора на удивление невозмутимый Аноним.

 – Айда, – уступил я, хотя, откровенно говоря, не испытывал ни малейшего желания очутиться в каком-нибудь подвальном гадюшнике в окружении (как мне всегда казалось) криминально непредсказуемых бомжей и их необузданно похотливых и злостно нечистоплотных товарок…

 Аноним, сунув за пазуху серебряный стопарь, вынул из-под ящика обтянутый кожей свинорылого желтопуза кейс, я навесил на плечо свой внутриутробно позвякивающий поллитровками фиолетовый рюкзак, и мы неспешно двинулись в путь…

 – Улепетываете?! Забздели?! – тростила нас в спины не на шутку распалившаяся Пешедраловна, – Хрупкой женщины, чмошники, испугались?!

 А ты, Каин, по-любому загремишь с бубенцами в тюрягу! Подведут тебя твои педики под монастырь! Они таки-ие-е(!) – эти педики. Им палец в рот не клади! Им клади туда.., – и тут Пешедраловна навыплескивала во всеобщий доступ сто-олько похабно-фантастического из якобы гейских интимных выкрутасов, что… Мой мозг, ошпарившись виртуозным мыслекипением неадекватно бесстыжей старухи, заныл и как будто даже скукожился!..

 

 – Моя первая, – кивая за спину и кося на меня словно ищущим сочувствия взором, печально произнес Аноним, – Курва.

 – Что «первая»? – не словив суть, переспросил я.

 – Супруженция моя первая, – пояснил мой попутчик, – До сей поры не может простить мне развода… Ты-то женат?

 – Да, женат.

 – По любви?

 – А как же иначе?

 – А я иначе, – замедлив и без того неспешный шаг, горемычно вздохнул Аноним и, поменжевавшись чуть-чуть, разоткровенничался: – Надеялся, что стерпится-слюбится, а оно вон как вышло: не жизнь, а сплошная гнилая непруха!..

 Ее отец-то Пешедрал Константинович (земля ему пухом!) на тот период, когда я ротным ишачил, состоял начальником штаба нашей легендарной воздушно-десантной дивизии. Толковейшим был командиром! Как говорится, слуга Отечеству, отец солдатам!..

 А я-то… Это сейчас урод уродом. А тогда ви-идным был детиной! Да и причиндалами с похотью бог не обделил! Не из последнего сорта, что в дальнем углу, отоварен был! Огненное хозяйство досталось! Хоть круглосуточно студеной водой охлаждай!.. Девки-то и даже бабы замужние гужом за мной волочились! – перекрывая срамотную брань увязавшейся за нами своей экс-супруги, исповедывался Аноним, – Бывало, натянешь какую темпераментную обезьянку на шишку и-и-и... Чешешь-чешешь, а она визжит лихоматно и словно чокнутая извивается.

 Чешешь, значит, и думаешь: «Укокошит тебя, радость мужицкая, когда-нибудь благоверный за распутство твое необузданное! Как пить дать, не сдержится нервами!»…

 А она винова-атая(?!), что наделил ее господь любовным талантом… Как ты, Вениамин, думаешь? – увлекая меня за угол, поинтересовался самодеятельный философ.

 – А й также и думаю, – выказал я солидарность, – Не виноватая. За счастье с таковской-то пофестивалить! Но-о-о.., если жена из подобных – на передок заводная… Жди беды неминучей! Непременно наставит рога! Не рано, так поздно – не сейчас, так потом…

 – Что-то есть в твоих словах роковое – непреодолимое.., – цыкнув на свою словно буксирно за нас подцепленную склочную экс-супруженцию, призадумался Аноним, – Есть… Этакое трагически безысходное… Как у русских литературных классиков…

 Из долбокваков, скажу тебе, были набраны эти самые классики! На особку Пушкин, Есенин и… Да-а-а… До хренища средь них было впехано шкодников! Круче, чем Казанова… Тот-то только дрючил, а э-эти… Моралисты… Прошляпила окаянных цензура власти общенародной!..

 Пешедраловна, видимо притомившись, подотстала, и более мы ее не слыхивали. Аноним же, активизированный болезненной темой, все продолжал и продолжал излияние на душе накипевшего:

 – Как сейчас помню, схлестнулись мы с ней в сумерках в осеннюю непогодь на полковой полосе препятствий. С ней, – мой гостеприимный бомжара кивнул за спину, надо понимать, имея ввиду Пешедраловну, – Так себе оказалась. Клоунадная имитация страсти. Корчащее из себя осиновое Буратино. Да и, считай, на десятилетку с гаком постаршее меня. Но… Папаня-то не хухры-мухры – начштаба дивизии! Вот и повелся я, по-видимому, чисто интуитивно. Из карьеристских, так сказать, соображений…

 Сыграли свадьбу... Идут годы, а все не слюбливается да не склеивается… Хоть тресни!

 Правда, карьера в гору поперла! Опрометью через ступени!..

 Однако… Я на сторону гулящий по-черному, и она не отстает… Не жизнь, а разврат повсеместный!.. Усвой, Снегопадов, тверже твердого: блуд не во счастие, а в.., – застопорился Аноним, – Блуд, парень, чаще всего от дефицита любви и безысходности семейной перспективы!.. Врубаешься?

 – Как не врубиться? – пробормотал я, с содроганием припомнив свою недавнюю чуть ли не полную готовность на перепихон с окаянной Кассиопеей-Белибердой и с ее подельницами-каннибалками Морковкой и Мороженкой…

 – Когда я уже был подполковником, несмотря на детишек (Аленку и Ванечку!), пришлось все-таки разорвать с ней семейные узы, – трагически подытожил Аноним…

 

 Наше блуждание по дворам и закоулкам сопровождалось накатывающим непривычно мощным исподнебесным гулом, кой в конце концов надавил на ушные перепонки практически иззенитно…

 Задрав голову, я приостановился и принялся ждать появления в поле зрения чего-то самолетного. Моему примеру последовало несколько прохожих, в том числе и Аноним…

 Вскоре из-за кровельного карниза обшарпанной малоэтажки выплыл летящий на довольно-таки приличной высоте самолет, белопуховым расчерчивающий небесную голубизну. И тут же посыпался извергаемый зеваками град комментариев:

 – Ме-елок как клоп, а гуди-ит будто стая медведей.

 – Медведи стаями не обитают.

 – Военный(!), однако. Вот и гудит по-военному.

 – Ясно, военный! Сверхузвуковой банбандировщик.

 – Не, не военный. Эмчээсниковский.

 – Да с щё?!

 – Точно ихний! Эмчээсникам ж был даден приказ в каждый полдень Москву для освежения поливать с пожаротушительных самолетов. Вот, видать, сегодня и начали.

 – Чем поливать-то приказано? Дезодорантами?

 – Вот только старшим хамить не надо! А?.. Да откудова ж столько энтих дезодорантов напастись?!..

 Вслед за первым из-за карниза выплыла еще пара таких же самолетов, прервав внутридворовые кривотолки и вкупе с лидером обозначив вершины равностороннего треугольника…

 – Ни-и руля-я себе-е! – положил возобновлению прерванного комментирования некто басовитый, – Бля буду, не нашенские! Российские этак не летают!

 – А как российские летают? – поинтересовался кто-то младоголосый.

 – А хрен их знает, как они летают! – озадачился бас, – Но точно, не так!

 – Поди-ка.., война?! – запаниковала какая-то женщина, – Неужто америкосики нас бомбить прилетели?!..

 – Да не военные это борта! Окститесь, цивильные! – с превосходством над остальными объявил Каин-Аноним, – Гражданские то – пассажирские! «Доинги тридцать десятые»!..

 Из-за крыши выплыла еще пара самолетов, образовав подобие журавлиного клина…

 – Не, не они! Пассажирские кучами не летают! – возразил басовитый, – То товарняки свинячий навоз в Копенгаген на экспорт поперли!

 – Да какой вам, дяденька, в залупу наво-оз(?!!), если он европейскими санкциями еще с прошлого года обложен! – прозвонкоголосила со второэтажного балкона белобрысая, пухлолицая и на глазенки шаловливая девчушка с виду лет этак чуть более десяти.

 – Ты зачем, пигалица, чужую залупу как последняя прошмандовка похабно поганишь?! – угрожающе потрясая скрипичным футляром, возмутилась стоящая прямо предо мной ухоженная интеллигентка, – Ты почему, курва, не в школе?!

 – От курвы слышу! – невозмутимо парировала белобрыска, – Какая мне в задницу школа(?!!), если уж с третьим на сносях!

 Ахнувшие зеваки, отвлекшись от самолетов, дружно сосредоточили внимание на облокотившейся на балконные перила забияке.

 – Не обращайте на нее внимание! – прозвучало сзади от меня, – Это баба моя узаконенная! Шизанутая малость на голову!

 Синхронно обернувшиеся созерцатели спонтанного самолетного шоу, узрев простецки приодетого приземистого мужика годков этак сорока с хвостиком, дружнехонько потеряли дар речи! Лишь какой-то очкастый монах иль священник ошарашенно простонал:

 – Педофи-и-ил…

 – Да никакой я, отче, не педофил! – испуганно заозирался назвавшийся законным супругом нагло лыбящейся с балкона белобрыски, – Гра-аждане хоро-ошие-е!!! Би-ить не на-адо! А? Мне от боли до жути плохеет!

 – Да как же тебя не бить-то(?!), пога-а-ане-ец ты э-э-этаки-ий!!! – энергично закатывая рукава сутаны, шагнул к объекту всеобщего внимания предусмотрительно снявший очки представитель религии, – От боли тебе, значит, плохеет?! А покажи-ка того, кому от нее хорошеет!

 Да я сейчас тебя собственноручно изувечу как бог черепаху! Да я тебя сейчас в бараний рог скручу и заставлю жевать свои грешные муди!

 – Заче-ем жева-ать ваши гре-ешные му-уди(?!!), божий угодник! – взмолился павший на колени и воздевший трясущиеся руки к численно все нарастающему и нарастающему авиационному клину, – Какой кайф вам от этого(?), не понимаю! Давайте, я лучше полобызаю… ручку вашу святую! Как в церкви на службе! Если, конечно, побожитесь, что драться не станете!..

 – Сейча-ас бу-удешь, маньяк, лобыза-ать мой кула-ак! – подступая к потенциальной жертве, прорычал священнослужитель.

 – Э-э-эй ты-ы(!!!), по-оп! – забазлала с балкона белобрыска, – Ты какого хе-ерала на моего му-ужа наезжа-а-аешь(?!!!), скоти-ина! Е-если с него-о хотя бы оди-ин волосо-ок упаде-ет!!.. Я-я тебя-я ли-ично-о кайло-ом откастри-ирую-ю-ю!!!

 Мелома-а-ан!!! Он чего-о?! Предъявляет?!

 – Предъявля-яет, Матильда, что я-я педофи-и-ил!!! – завопил цепко ухваченный монахом за шиворот Меломан.

 – Ру-уки про-очь от на-ашего зя-ятя-я(!!!), плебе-ей! – взбудоражил атмосферу кукольноголосый истошный вопль.

 – Мама, папа, вовремя успели! А то бы этот поганец осиротил ваших внуков! – возликовала Матильда, – Тогда я не буду спускаться! Без меня разберетесь!..

 Численно посолидневшая толпа, пошарив по себе десятками глазных пар, сосредоточилась на нагруженной ручной кладью явно пенсионного возраста лилипутистой супружеской паре и-и-и… И быстрехонько-пребыстрехонько выяснилось, что торчащая на балконе зарыпастая белобрыска – их давным-давно совершеннолетняя и замужняя за Меломаном младшая дочь-лилипутка!..

 Кто-то принял развязку с облегчением; иные же, с вожделением предвкушавшие увлекательнейшее зрелище, приуныли, но… Всего-то на считанные мгновения, потому как доселе интересовавшее всех авиационное шоу не окончилось, а наоборот – достигло невиданного размаха: первые самолеты уже скрылись, но на небесную сцену выплывали все новые и новые лайнеры, срывая аплодисменты наиболее активных зрителей!..

 – А я говорю, не навоз это на экспорт! – тыча пальцем в зенит, напрягалась на балконе беременная третьим Матильда, – На поставки российского навоза наложены санкции!

 – А не скажи, дорогая!– петушился снизу Меломан, – Не спорю, наложены! На все виды! Кроме кошачьего! Вот его-то и прут самолетами иль в Осло, иль в Копенгаген, иль даж в Лондон с Парижем!

 – Гонишь, Мелаша! – негодовала Матильда, – Отку-уда сто-олько коша-ачьего(?!!), чтобы тако-овскую-ю самолетную армаду затарить!..

 – О че-ем спо-ор(?!!), россия-я-яне-е!!! Не о то-о-ом(!!!) спор, ручаюсь! – переорал всех указующий в небо интеллигентного облика (при шляпе и галстуке) хиловатый на вид вертлявый мужичок, взобравшийся на крышку новомодного на то время в столице прозрачного мусорного контейнера, – Это ж сва-адебная кавалька-а-ада!!!

 – Бреши, Емеля!! Твоя неделя! – попытался осадить новоявленного оратора Аноним.

 – Газет не читаешь?!! – заметался по оппоненту горячечным взором обозванный Емелей.

 – А чего их читать-то(?), если есть интернет! – привел контрдовод Аноним.

 – Не слушайте его, сограждане!! – окинув брезгливым взором бомжевидного соперника, призвал вертлявый оратор, – Ну откуда у таких интернеты?!!

 – Оттуда! – цинично похлопав себя по паху, огрызнулся Аноним и молча уставился в авиационно разукрашенные белизной голубые небеса.

 – Это ж не авиаперево-озки, а сва-адебная проце-ессия!! – не обратив внимания на похабный анонимский жест, продолжил торжественно указующий в небеса темпераментный оратор.

 – И кто ж женится?! – произнеслось из толпы.

 – Аликхе-ер Ошале-елов до-очку за-амуж выдае-ет!!! – невзирая на относительную малошумность, во всю глотку пробазлал неистовый оратор…

 Далее общение продолжилось в форме налагающейся на самолетный гул пресс-конференции:

 – А хто таковский энтот самый Алик(?), который хер!

 – Грех не знать великих сограждан! Этот Алик всем Аликам Алик! На его нефти с газом мно-о-огое-е(!!!) де-ержится!

 – А-а-а! И куда, и откуда эта свадьба на самолетах поперлась?!

 – На банкет с регистрации брака!

 – Бре-е-ешешь, любезный! Из ЗАГСа на пьянку-то все путевые попадают пешком иль на автомобилях! Знаешь ли(?), на реактивных самолетах с улицы на улицу непролетаемо: и на перекрестках хрен повернешь, хрен разъедешься; и по прямой встречно крылья цепляются!

 – А с чего вы взяли(?), любезный, что с улицы на улицу!!

 – А как?!

 – А так! Поясня-яю для недора-а-азвиты-ых!!!

 – А сам-то неужель переразвитый!

 – Вы будете слушать?!!

 – Я слушаю!

 – Так вот! Согласно программе, регистрация брака на Ханты-Мансийщине! Потом катание молодоженов с гостями на самолетах! В том числе и до Тюмени, где новобрачные навечно навешивают на перила моста Влюбленных пудовый червоного золота амбарный замок!

 – Ага! Сказанешь тож!.. Навечно! Да его в первую ж ночь местная шпана скоммуниздит!

 – Не скоммуниздит! У этого самого замка до скончания веков будет неусыпно дежурить до зубов вооруженная охрана Гохрана!

 Итак, из Тюмени свадебная процессия берет курс на запад!

 – На Канары?!

 – В Санкт-Петербург! Банкет состоится в императорском Зимнем дворце! А под дискотеку зарезервирована площадь Сенатская!.. Жених-то из местных! Сын Генерального шашлычника Санкт-Петербурга Трезора Собакошвили!!

 Над столицей же, граждане, свадьба пролетом!

 – А нам-то – народу – в честь праздника будут деньги пролетом кидать?!

 – Монеты с этакой высотищи очень травмоопасны!

 – Ну пущай бы купюрами нас обкидали!

 – Купюрами, граждане, дорого! Но-о.., чем черт не шутит?!

 – Не упомина-ай всуе дья-явола, а то в бара-аний ро-ог сверну-у!! – пригрозил переполняемый агрессией напяливающий очки священнослужитель.

 – Свернет и его ж муди заставит жевать! Ему это нравится! В кайф! – подсуетился какой-то доброхот.

 – Так это ж форменный самосуд!! – возмутился пританцовывающий на мусорном контейнере самозваный оратор, – Су-уд оди-ин – только бо-ожий!!!

 – Ему, Господу, за всеми не уследить! Вот и такие сознательные вроде меня ему на Земле карать подсобляют! – пояснил служитель религиозного культа…

 Кто-то потянул меня за рукав. Я обернулся. То оказался Аноним.

 – Айда, Веня, куда шли – в гости ко мне, – пробормотал он, – Их и до ночи не переслушаешь. А свадьба уже пролетела. Денег с неба точно не будет. А если и будут… Пока-а-а до земли допорхают с тако-ой верхотуры… Айда, дорогой.

 – Айда, – согласился я, и мы двинулись в путь...

 

 На каком-то этапе нашего зигзагообразного путешествия по дворам где-то сбоку восторженно прооралось:

 – Ка-а-аин(!!!), в рот тебе коньяк армянский! Одолжи, в рот те ватрушку, двести двадцать рублей!

 – Да ради бога, – запуская заскорузлую ладонь в одежные недра, соблаговолил мой уже практически приятель, – Двести двадцать – не триста тридцать, Шырялыч.

 – Оно так! – согласился накануне вышмыгнувший из подъезда с себе подобием женского пола отстойного облика бомжара, – С дающим грех спорить! А чего где-то только что шибко гудело? Аж весь подвал ходуном!

 – Да туча америкосовских стратегов прилетала побомбить Мавзолей Ульянова-Ленина! – погнал пургу Аноним.

 – И как?! – воспылал неподдельным интересом Шырялыч, – Удачно? Жив ли Ильич?

 – Да никак, – произнес дурогон, – Наши дэпээсники загнали транспорт на штрафстоянку, ободрали экипажи как липок, под задницы напинали и обратно пешедралом отправили. А Ильич как обычно: живее всех живых!

 – Йе-ес! – возликовал Шырялыч, – Я всегда говорил: «Россия – кру-у-уто-о! Россия – мощ-ща-а-а!»

 – Б-буд-дем пох-хмелять-сь-ся? – алчно взирая на зажатые в кулаке благоверного дензнаки, лениво поворочала языком кудлатая, зловонная и заплывшая рожей до состояния нешуточно целлюлитной жопы неопределенного возраста шырялычевская оборванка.

 – Будем-будем, Пипетка! – возликовал Шырялыч.

 – А на курево? – яростно начесывая под подолом загаженной всеми цветами радуги фиолетовой юбки, развила аппетит бомжиха.

 – Курить вредно, принцесса, – отозвался Каин-Аноним, – От курения масса недугов случается!

 – Т-ты м-мне х-хто-о?! Т-ты м-мой ф-фраер?! – сбросив задранный чуть ли не до пояса подол, психанула так называемая Пипетка, – С-своей л-лярве ук-казывай! А й-я л-лярва Ш-шырялыча! Ш-шырялыч, с-стряс-си-к с нево ж-живо на к-курев-во!

 – Спасибо, конечно, уважаемый Каин! – залебезил Шырялыч, – Извини, конечно, за Пипетину! Не в себе малость, конечно, баба после ночного корпоратива… Но-о-о, действительно… Не подкинешь ль еще? На пачку «Черноморканала»...

 Аноним подкинул, и мы, осыпаемые из уст облагодетельствованной зловонной парочки благодарностями и комплиментами, вновь двинулись в путь к анонимскому обиталищу…

 

 – Вениамин, а ты, собственно говоря, каковски к бомжам-то относишься? – лавируя меж мусорных баков, справился Аноним.

 – Да никаковски, – не размазывая склизким по жидкому, не подогрел я интереса бомжевидного попутчика, – Не отношусь я к ним никоим образом. Не бомжую, а квартирно обеспеченно офицерю в МПАХе. Щекотун – моя должность, согласно кадровому реестру.

 – Достойная, надо отметить, кормушка! МПАХ-то – это те не зачуханное эФэСБэ, которое даже за сугубо офигительную агентурную информацию платит довольно-таки отстойно! – прочувствованно отозвался Аноним, – Не плеснешь ли для куражу? – обернулся он…

 Я дважды наплескал в степенно подставляемый серебряный стопарь…

 Мы, задорно покрякав, употребили крепучего «Сеновала» и вновь двинулись в заковыристый путь…

 Я в очередной раз представил подвальное место предстоящего банкета и-и-и… Ошалел от грядущего!..

 

 Однако ж, грядущее оказалось гораздо охренительней моих душещипательных прогнозов!..

 Вопреки наихудшим ожиданиям, мы приперлись к тонировано остекленной двери разукрашенной перекрещенными серпами с молотами совковой довольно-таки симпатюлистой девяти- иль десятиэтажки! И я даже от сей неожиданности, прицокнув языком, восторженно ахнул!..

 – Нравится зданьице? – с обыденностью в голосе поинтересовался Аноним.

 – А то как?! – восхищенно ответствовал я, – Этакое не может не нравиться!..

 

 

 – Вот вам, Непруха Викторовна, за ваше круглосуточное бдение на молочишко, – выкладывая на стол седовласой консьержки нечто купюрное, вымолвил мой одномоментно и попутчик, и собутыльник.

 – Балу-уете, Аноним Генрихович! – резво сметая подношение со столешницы, залебезила старушенция, – Я ж вам по гроб жизни того… Отслужу-у-у! Здесь же не только на молочишко, а и на пятилитровку конкретно убойного крепленого пивасика «Пузо»!

 – Яйца чего-то стало ломить не по разу на дню, – пожалобился Аноним.

 – К дождю, блин, к дождю, Генрихович! – угоднически отреагировала бодрячковая консьержка, – Яйца – это вам не щебенка! Моментально метеорологически реагируют!..

 – Так в любую ж погоду раскалываются, – озабоченно разминая в промежности, промолвил Аноним.

 – Так, если что, я могу и помассировать! – несказанно обрадовалась Викторовна, – Только свистните, и я тут же как тут в любое время суток у ваших волосатых ног!

 – Не сто-оит, – направляясь к лифту, как мне покажись, с неким стеснением сугубо конфиденциально для меня пробормотал мой приятель. Пробормотал и, скособочившись многозначительным взглядом, добавил: – Некогда ведущая урологша Кремлевской ветеринарной лечебницы. Правда, в последнее время ударилась в человечью наро-одную(!) медицину… Все натирать бы ей всяческой гадостью, в зловонных травянистых настоях отпаривать, маять засосными поцелуями и… варварски массировать вплоть до умопомрачительных гематом…

 Надо признаться, эффект от всего нулевой…

 

 Десятиперсонный элитный лифт вознес нас к седьмому этажу подошвенноласкательно и головонесотрясательно. «Для людей делано! – восторженно помыслил я, – Не для скотины.»

 – Ты эт… Не стесняйся, Вениамин, – шурудя ключом в замочной скважине усыпанной блескучими стразами двери, пробормотал Аноним, – Чувствуй себя как дома, но и… не забывай, что в гостях. Мы ж с тобой впервые пьянствуем. И откуда мне знать, каков ты во хмелю?

 – Оно понятно – непредсказуемо, – согласился я, озаботившись тем, что и Аноним поведенчески мне в пьянстве неведом.

 – То-то и оно, – смахнув со лба испарину, вымолвил, судя по всему, элитно проживающий бомж.

 «А вдруг да и вовсе..?! – неожиданно для себя мысленно обеспокоился я, – А вдруг да и абсолютно чужую квартиру вскрывает грабительски?! А я потом как сообщник ментовскую зону топтать?!»

 – Погодь, – придержал я за рукав Анонима, – Ты это… Ты, прежде чем свой ключ во всякую скважину пихать, предъявил бы мне – старшему лейтенанту МПАХа – свой паспорт с тутошней пропиской!

 – Изволь, – протягивая мне паспортину, ничуть не заартачился мой собутыльник.

 И ту-у-ут(!!!) дверь распахнулась, гулко долбанув его по лбу! Аноним свел глаза к переносью, пошатался словно пьяный моряк в девятибалльный шторм на палубе, но в конце концов все-таки устоял...

 Итак, не медля ни мгновения, в проем распахнутой двери резво вышагнула вооруженная массивным черным пистолетом явно импортной марки облаченная в голубой махровый халат остроносенькая, лупоглазенькая, сухощавая и довольно-таки свежая личиком брюнетка лет сорока. Не замечая меня, она, сокрушенно ахнув, кинулась к Анониму и принялась суетливо растирать его лоб, сопровождая сие остужающими дутьем из своего миниатюрного ротика и прикладыванием вороненой пистолетной стали.

 – Прости, Аноним! – запричитала пусть и не красавица, но и далеко не страхолюдина, – Прости меня – дуру набитую!

 Покажись, что домушник в замке ковыряется! Вот и решила шибануть его дверью, дабы охоту к преступности напрочь отбить – чтобы впредь гнусу было неповадно!..

 Ты-то всегда ж быстрехонько замок отмыкал! А тут чего-то замешкался... И электронный глазок почему-то отказал. Не видно ни зги. Вот и решила, что его объектив воры жвачкой залепили. Как на прошлой неделе у Ивановых…

 – Да ладно. Чего уж там? – одной рукой подцепив свой с грохотом выпавший желтокожий кейс, а другой отколупывая от окуляра дверного глазка кем-то налепленную бэушную жвачку, примирительно пробормотал дверью ушибленный, – С кем не бывает? Кто не ошибается?..

 Знакомься, Снегопадов, – обернулся ко мне Аноним, – Моя супруга Грыжель Казимировна.

 – Можно просто – Грыжа, – пригласительно указуя пистолетным стволом в коридор, радушно разулыбалась отчаюга, – Проходите. Не будьте стеснительны…

 

 Мы вошли…

 – Ну я ж говорила: не воры, мол, – непринужденно помахивая до несуразности огромной скалкой, выжигательно украшенной черепом с перекрещенными костями, проворчала конопатая, облаченная в кумачовый сарафан бабенция годков этак с полсотни, – Вот всегда ты, Грыжа, в панику вдаришься! Закусишь удила, и хоть за хвост, хоть за гриву оттаскивай! И, заметь, хрен когда оттащишь!..

 – Знакомьтесь с нашей домработницей, э-э-э..? – обшаривая меня вопрошающим взглядом, замялась Грыжель Казимировна.

 – Вениамин. Вениамин Дракулович… Снегопадов, – разрядил я атмосферу неловкости.

 – Достойное, надо сказать, отчество! Не был ль ваш папа вампиром? – вкрадчиво поинтересовалась хозяйка, тщетно пытаясь засунуть пистолет в подмышечную кобуру, пришпандоренную к выполненной в виде телесного цвета крупнодырчатого бюстгальтера сбруе, свисающей от макушки роскошно багетированного овального зеркала.

 – Нет, – разочаровал я, как покажись, Казимировну, – Отец мой не из вампиров. Был печником, а на досуге любил порыбачить… А оружие-то в кобуру-у(!) надо б засовывать, а не в ее отражение в зеркале, – пришлось надоумить демонстрирующую пример смехотворной рассеянности.

 – Ах! – изумленно воскликнула Грыжа и тут же сноровисто погрузила пистолет по назначению…

 Уморительно отхохотавшись совместно с присутствующими по поводу своей неуклюжести, Казимировна, осушая тылом ладони повлажневшие глаза, указала на кумачово осарафаненную тетку со скалкой:

 – Наша, кхе-кхе, домработница. Сауна Никаноровна. Будьте добры любить и жаловать!

 – Очень приятно! – произнес я, протягивая Анониму его так и оставшийся в моей руке предъявленный на лестничной площадке паспорт, – Вениамин я… Дракулович, как уже было объявлено ранее.

 – Я-ясненько, – в медленном ритме постукивая своей воистину богатырской скалкой по ложбине полураскрытой ладони, меланхолично отреагировала невозмутимая домработница, – Веник, значит… Поня-ятно.

 Ну я пошла, что ли? На стол надобно б донакрывать, – ковыляя в квартирные недра, пробурчала под нос Никаноровна…

 – Вениами-ин! Ты взгляни-ка на него-о – на Анонима! – вдруг всполошилась неугомонная хозяйка, – Он же того-о! Глазенки закати-ил и помути-ился рассу-удком!

 – Да не волнуйтесь вы, Гжель Казимировна, – не разгибая спины разуваясь личиной к порогу, подуспокоил я, – Накатить бы ему граммов полтораста, и вновь в норму войдет.

 – Ну какая я тебе Гжель?! – пуще прежнего нервозно закипятилась мадамка, – Гр-ры-ы-ы(!!!)жель я! Запомнить нетрудно ж! – и тут за моей спиной завязалась какая-то борьба, сопровождаемая охами, ахами и натужным сопением, – Да помоги-и-и ж мне-е-е!!! – во всю глотку возопила не Гжель, – Он сожре-ет мой пода-арок на Де-е-ень пионе-е-ерии-и – свой нове-е-ехонький па-аспорт!!

 Я, пинательно досбросив второй кроссовок, резко развернулся на пяточках и стал свидетелем несказанно потрясшего меня зрелища: Грыжель, завалив Анонима на паркет, хотя и крайне энергично, но и безуспешно пыталась разжать его челюсти, дабы извлечь из них частично зажеванный паспорт!..

 – Да помоги ж мне, слюнтяй недоделанный! – сверкая на меня разъяренным взором, взмолилась тигрица в человеческой плоти.

 – Я помогу! – опередила мой почти уже начавшийся паспортоспасательный порыв Сауна Никаноровна, на удивление резво подскочившая с занесенной над головой богатырской скалкой, – Кокну разок по башке в зону «Зю, номер три», и забирайте с богом себе документацию! – огласила она свой бесхитростный метод.

 – Не би-и-ить(!!!) его по голове-е-е и по всему-у остально-о-ому-у!! – возопила дурнинушкой безударно терзающая Анонима Грыжа, – Отдай па-а-аспо-орт, сучо-онок! То в унитазе утопишь, то в домино просадишь, а то и вовсе – прохожей невесте на свадьбу подаришь! А тут еще и.., жра-а-ать(!!!) надоу-умился!..

 И вдруг меня осенило, как бескровно и скоротечно нейтрализовать проблему!

 Энергично размяв сцепленные в замок пальцы натуральной и протезной кистей, я пригрозил кулаком застывшей наизготовку со скалкой Сауне: мол, не вздумай встревать; мол, покаешься, если что не по мне, костоломка!..

 Убедившись, что воля домработницы отчасти подавлена, я навалился со спины на заборовшую Анонима Грыжу и… Запустив в подмышки злоумышленника пятерни, начал интенсивно щекотать!..

 Вскоре Аноним замычал и заподхихикивал, извиваясь под двойным моим с Грыжею гнетом!..

 Еще немного погодя, когда я зашурудил в промежности негодника, он выплюнул изо рта вполне сносно сохранившееся удостоверение собственной личности и-и-и… И тут же, судорожно извиваясь, заржала буйно помешанной кобылой Грыжель Казимировна! И я, к собственному ужасу(!), мгновенно смякитил, что, по всей видимости, моя бесчувственная протезная рука неистовствует вовсе не в паху изможденного супруга, а в недрах аналогичной телесной территории его супруженции!

 Испуганно ойкнув, я молниеносно избавил супругов от контакта с моими верхними конечностями и ретиво вскочил на ноги!

 – Что-о это бы-ыло? – одергивая задравшийся халатный подол, томноголосо справилась поднимающаяся в вертикаль Грыжа, – Почему мне было о-о-оче-ень(!!!) смешно-о?!

 – А ничего особенного, – не промедлила с комментарием Сауна Никаноровна, – Он же своим протезом в твоих трусах шурудил, если ты в них – в трусах-то. Вот ты и заржала будто свихнувшаяся! А чего тут неясного? Я еще, грешным делом, испугалась, как бы у тебя от избытка чувств говно через глотку не поперло!..

 У нас-то в Козловке через этакое ор-ральное дерьмоизвержение сам председатель колхоза «Мечта коммуниста» копыта откинул! Прямо в клубе на общем собрании!

 Наорался Матвей Моисеевич на всех до одурения за провал плана по заготовкам из личного сектора яйцеклеток и семенной жидкости, расхохотался ни с того, ни с сего, побагровел; говном закипел и… им же и захлебнулся! Так и в президиуме скончался зловонно. И скорая помощь бедняге даж не успела пригодиться...

 По мере выслушивания омерзительного рассказа вдруг раздухарившейся Сауны к моему горлу подкатывала и подкатывала напористая тошнота…

 А к развязке трагической истории и вовсе – дюже стремно помыслилось: «А вдруг да и (как и у бедолаги-председателя) говно к глотке подпирает?! А вдруг?!..»

 После сей думки панической затрепетал я аки лист лавра на пути урагана и.., образно выражаясь, оторвался от древа в полет одиночный! И понесся, гонимый паническим ветром, в поисках туалета, даб избавиться от фекальных накоплений, обезопасив тем себя от смертушки дюже поганой!

 Однако, распахнув уж искомую дверь резную из дуба мореного и пинком сбив тужащегося на мраморном унитазе рыжего кота, вдруг к несказанной радости ощутил, что колоссальный подглоточный подпор словно по волшебству резко спал, развернулся и попер вспять по кишечнику к традиционному выходу!..

 

 Неистово справив нужду очистительную, я заблагоухал душевными чувствами, извинился за пинок пред котярой, страдательно мяукающим в неприкрытом решеткой вентиляционном лабиринте, и сказочно легкой походкой направился по широченному евроремонтному коридору в поисках куда-то запропавших хозяев…

 

 Все, включая и домработницу Сауну Никаноровну, отыскались за нагруженным пищевыми изысканностями подобным туалетной двери мореного дуба громадным столом!..

 – С облегчением, Веник! – с порога поздравила ехидно лыбящаяся Сауна.

 – С чего вы взяли? – усаживаясь напротив Анонима в обтянутое пурпурной мешковиной огромное кресло, стушевался я. Стушевался под пытливыми взглядами всей троицы и, окинув всех своим моментально налившимся наглостью однооким взором, откровенно говоря, вполне правдоподобным тоном соврал: – Да я, честно говоря, руки бегал мыть после жирнющей тихоокеанской водолазки! И как только ее ластами не давитесь?! – кивнул я на заваленное сим копченым деликатесом широченное блюдо.

 – Не ластами, а плавниками, – буравя меня приправленным лукавинкой проницательным взглядом, поправила Грыжа, наряженная в шикарное свадебное платье с фатою, – Да и… Диковинно, откуда у тебя руки в водолазном жире(?), если ты только что впервые за этим столом.

 – А сама-то чего? – отхлебнув из огромного бокала едкого коктейля «Каганович», буркнул я.

 – Чего «сама-то»? – жеманно разулыбалась Грыжель.

 – А сама-то чего... в подвенечное вырядилась?! Не житуха, а свадьба пожизненная? – закусывая мясной ленточкой от свежемороженого генномодифицированного мамонта, подковырнул я.

 – Хи.., – с превосходством зыркнуло на меня невестоподобие, – Нынче ж писк моды – подвенечное на повседневку! Не в курсе что ли(?), Веня.

 – Угу.., – застопорив пережевывание мамонтятины, признал я свою некомпетентность, – А руки мои в водолазкином жире потому, что завтракал ею сегодня от пуза, – пришлось повторно солгать, – А там в вентиляции ваш симпатюлистый котик. То ли заплутавший, то ли застрявший мяучет! – спохватился автор сих праведных слов, – Как бы не сгинул бедняга.

 – То не наш – то соседский Аноним, – под согласительные кивки присутствующих с безразличием пояснила Грыжелька, – Гадит в наш унитаз втихаря. Теперь-то ясно, что через вентиляцию проникает. Надо б, Аноним, вентиляционные решетки проверить, – полуобернулась к супругу супруга.

 – Надо б… проверить, – вяло нажевывая язык каспийского ихтиандра, пробормотал погруженный в себя муженек, – А мы принципиально кошек не держим.

 – Постойте-постойте-постойте! – недоуменно затараторил я, – Супруг – Аноним, соседский кот – то же самое!

 – Да мы у них когда-то купили декоративного петушка и безо всякого дурного умысла нарекли его Купидоном.., – начала пояснение Грыжа, – А соседский глава семейства-то, как назло, тоже Купидон. Вот и оскорбился нещадно зэчара хронический: дескать, намекаете, волки позорные, что я петушина опущенный?!..

 Трое суток гонялся за мною с Анонимом с топором и поленом этот самый Купидон Петушатников!.. Когда однажды припер нас в подвале к стене, пришлось пойти на компромисс и побожиться, что петушка переименуем…

 Так-то.., мой Аноним – матерый воздушный десантник – мог этого придурка одним пальцем уделать, но… Я, убоявшись летального исхода, отговорила моего помпомпончика от душегубства, даб не схлопотать срок свободолишительный!..

 – И как, интересно, теперь кличут вашу птицу? – воспользовавшись паузой, полюбопытничал я.

 – А никак, – горемычно всхлипывающую Грыжу сменила Сауна, – Только, значит, перенарекли они петуха в Пахана, а его тут же науськанный уголовником Купидоном Аноним подкараулил на балконе, где и сожрал с потрохами!

 – Да-а-а.., – с изумлением взирая на сосредоточенно обгладывающего куриный окорочок Анонима, протянул я, – Печа-а-альная исто-ория-я…

 – Да куда ты смотришь?! – всплеснула руками спохватившаяся Сауна, – Да не Аноним Генрихович сожрал, а кот этих самых склочных соседей Петушатниковых! Они-то в отместку за петуха переименовали его из Бармалея в Анонима…

 До сей поры шельмец каким-то образом к нам пробирается и настырно гадит в наш унитаз! Замаялись уж за ним смывать! Встретишь – напинай ему немилосердно!

 – Угу, – вспомнив, как намедни лихо сфутболил шкодливого котяру с унитаза, предельно лаконично посулился я…

 – А этот-то Купидон Петушатников сейчас сызнова срок мотает, – поделилась Сауна, – За воровство в особо крупных размерах декоративных петушков с птицефермы «Веселый яичник». А тот-то петушок, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, из тех был – из краденых… Поди слыхал, Веньямин, о том громком деле(?!), в котором фигурировала шайка расхитителей из штатных рабочих фермы: около двадцатки яичников, троих бройлерш и, заметь, одного-о(!) декоративного петушатника – нашенского соседа поганого Купидона Петушатникова...

 Кстати, баба-то его недограмотная в последнее время на всяком углу и за всяким углом до исхудания истрещалась: мой-то, мол, теперь и в местах заключения по основной специальности – универсал-петушатник!..

 Ну чего, Вениамин.., слыхал о тех с фермы «Веселый яичник»(?), еще проходивших по делу как группировка «Ночной курощуп»…

 – Нет, – застыв со стопкой водки в протезе, признался я, – Не наслышан.

 – А ты ему вырезки из «Московского пионерца» и из «Комсомольской взаправды» покажи, – подсказала мало-мальски оклемавшаяся от переживаний Грыжа, – Ну те-е-е(!): «Распоясавшиеся яичники» и «Петушатина»…

 – А где их взять-то – эти самые вырезки? – недоуменно пожала плечами Сауна.

 – Как «где»? – изумилась хозяйка, – В шкатулке со старыми пуговками, которая рядышком с сундучком, ну, в котором сухарики из наших хлебных объедков для подачи нищим накапливаются.

 – Чего мне, Грыжель Казимировна, прописные-то истины как дуре круглой городишь?! – возмутилась Сауна, – Сама ж в Первомайские праздники и пуговки, и сухарики, и ворох кумачовых мужниных кальсон с моими еще добротными тоже кумачовыми пимами, и мешок махорки на площадях и в скверах активным коммунистам как революционные реликвии по баснословным ценам растолкала!.. А я крайняя?!

 – Ну и растолкала, – признала коммерческий факт Грыжа, скучающе посасывающая крупнокалиберный «Чупа-чупс», – И что?.. Я ведь не про генеральские кальсоны Анонима базарю, а про газетные вырезки!

 – Так ты-ы(!!) ж их и собственноручно на ленточки и распустила, и поштучно на самокрутки вместе с якобы чапаевской махоркою й втюхала! – разрулила спорную ситуацию домработница, – Еще и организовала для партийных лидеров ночную маевку с привлечением комсомольского актива и самых бесстыжих сочувствующих элементок!

 – Ага! – грохнув кулаком по столу, возмутился отчасти протрезвевший Аноним, – И профукала на этой самой маевке дюжину своих и, вон, Сауны Никаноровны дыроватых трусов!

 – Не профукала, а реализовала по астрономическим ценам как простреленные вражескими пулями трусы легендарной Анки-пулеметчицы! – напряженно поднимаясь на упертых в дубовую столешницу руках, вскипела Грыжель Казимировна, – Ты мне трусами-то в мою рожу не тычь! Я выручку с этих сувенирных трусов, кстати, не на себя потратила, а приобрела тебе – олуху – запасной фальшивый паспорт, который ты сегодня чуть не сожрал!

 – Аферистка! – уже без былого пыла огрызнулся Аноним, – Загнала, видите ли, свои трусы-маломерки и саунины грузовые парашюты как с одно-ой(!) легендарной революционной жопы. Не стыдно?..

 – Это у кого, это, грузова-ая парашютная жо-опа?! – возмутилась Сауна, – У меня не жо-о-опа-а, а пы-ышная фо-орма-а!..

 И еще(!): ему, значит, за выручку от моих трусов покупается фальшивый паспорт; а он, значит, потом на меня же и обзывается! Не зря тебя все Каином кличут!

 – Бо-ольно-то на-адобе-ен был мне этот паспорт, – занудил поникший Аноним, – Зачем покупать на стороне(?), если я сам любой документ нарисую.

 – На-адо же-е! – не на шутку распалившаяся Грыжа склонилась к супругу и обильно заорошала его сопутствующей речи мелкокапельной слюной , – Рисова-а-альщи-ик сы-ска-а-ался-я!!!.. Нарису-ует о-он! Леонардо да Винчи зачуханный! Позо-орище!

 Вон моей лу-у-учше-ей(!!!) подруге детства вместо «паркетчица» накалякал в фальшивом дипломе «миньетчица»… До сей поры банкирскую да олигарховскую сперму расхлебывает!

 – Дура и дура ты, Грыжа, набитая! – активизировался Аноним, – Да я твоей Аньке этой опиской, можно сказать, обалденнейшую карьеру сделал!.. Как ни встретит меня, готова от благодарности на колени падать!

 – Это у нее профессиональное: перед всяческими извращенцами-то на коленки бухаться, – встряла в спор Сауна.

 – И ты дура! – полыхнул на домработницу раскаленным взглядом Аноним, – Чего бы понимала?

 Да я этой Аньке, можно сказать, ненароком путевку в сказочную жизнь выписал! Ну и укладывала бы до сей поры да циклевала этот гребаный паркет за гроши! А так…

 Ну какая из этой бестолочи паркетчица?!.. А миньетчица!.. Судя по доходам, мирового масштаба! И не зря, поди, в горсовете заседает?! Не за красивые, поди, глазки-то?!..

 А ты бы и вовсе молчала! – с неким пренебрежением Аноним зыркнул на супругу, – Тоже мне… Штукатурка…

 Зависла зловещая пауза, предвещавшая, на мой взгляд, воистину всеразрушительное стихийное бедствие в объеме отдельно взятой квартиры!..

 – А он мне тоже… Того.., – переборов себя, принялся я за предотвращение чего-то ужасного.

 – Членососом оформил?! – воспряла из пучеглазого оцепенения Грыжа, – Это мы мо-о-ожем! – куражливо поглаживая супруга по макушке, язвительно пропела она, – Мы способны на мно-о-огое. Мы даже одному несчастному молодому санитару провинциального морга в трудовую книженцию вместо «медбрат» внесли «медсестра». А один депутат, презирающий, правда, электорат, через выправленную нами ксиву вознесся до «члена-корреспондента Академии анальных наук»!..

 Этого-то не жалко. И поделом ему – кровососу народному. А санитар-то в чем провинился?!

 И почему клиентура халатно сверяет оформленную моим грамотеем документацию? А может, и вовсе не читают?! Диву даюсь!

 А по отношению к тебе, Вениамин, что он отчубучил? – горемычно кивая на присмиревшего Анонима, справилась Грыжа.

 – Да так.., – замялся я, понимая, что вот-вот готовая было разразиться гроза миновала, – Ничего особенного. Я даже и не в обиде.

 – Да колись ты – парень! Здесь же все свои! Колись, Веник! Лепи как на духу! – поднасела явно сгорающая от нетерпения Сауна.

 – Да ничего особенного… Мелочь жизни.., – нудил я, милосердно взирая на окончательно поникшего Анонима.

 – Да колись ты, Вениамин. Все одно не отвяжутся.., – к моему удивлению, сподвиг на откровенность тот.

 – Да так. И не стоит внимания.., – промямлил я.

 – И когда ж ты разродишься?!! – вскипела от нетерпенияГрыжа.

 – А никогда, – поймался на двусмысленность автор сего повествования, – Не разрожусь. Не беремен.

 – Поздравляю! – пафосно произнесла Грыжель, – Хоть не так, как с инспектором по делам несовершеннолетних капитаном Имамбековым, оформленным Матерью-героиней!

 – Да так… Или около этого, – пробормотал я, – Ваш супруг-то в для меня больничный в качестве диагноза вписал внематочную беременность…

 Женщины хохотали долго и безудержно. Мы ж с Анонимом, подавленные щепетильностью ситуации, хранили молчание, правда, иногда дипломатично подхихикивая…

 – И где ж, Вениамин, твой этот самый больничный? – вволю насытившись веселухой, просительно протянула руку раскрасневшаяся Грыжель, – Покажь.

 – А нет его, – признался я, – Сдал в деканат.

 – Ясен перец, не читая? – подперев подбородок ладонями уткнутых локтями в столешницу рук, заговорщицки уставилась на меня докучливая штукатурка, – В деканате во внематочную беременность носом натыкали?!

 – Ага, – подтвердил я, – Чего-то не до чтения раньше-то было…

 Женщин вновь растащило на хохот. На сей раз мы с Анонимом, наконец-то раскрепостившись психологически, поучаствовали в веселухе довольно-таки задорно...

 – А вы, Грыжель Казимировна, действительно штукатурка? – дождавшись, когда улягутся страсти, полюбопытничал я.

 – Действительно, – подтвердила переполняемая положительными эмоциями хозяйка, – Более того, штукатурка-малярка шестого разряда.

 – Бригадирский разряд-то, – продемонстрировал я осведомленность в пролетарской иерархии.

 – А я и бригадирю, – без тени бахвальства призналась Грыжа.

 – А почему..? – запнувшись, я взял паузу на формулировку разбросанного по мозгу вопроса, – А почему, если сегодня будний день, вы не на работе?

 – А потому.., – махом погрустнела шестиразрядница, – что нас опять нагнули эти гребаные архитекторы капитализма!

 С-суки! Новостройки заморожены, зарплаты – шиш, а сами учредители долбаные с деньгами дольщиков врассыпную по теплым забугорным краям! Что за хитровылепленная система?!.. Туда дуй, а оттудова – фуй! Не жизнь, а гольный фэн-шуй…

 Суда на этих ненасытных мошенников нет!..

 Скажу тебе, Вениамин, по секрету.., – наклонившись ко мне, горячечно зашептала Грыжель, – Так-то, есть он – суд-то, но нелегитимный. И исполнителей приговоров хоть пруд пруди. В основном из представителей угнетенного пролетариата. Правда, и со стороны привлекаются…

 К примеру, одна в былые годы популярная проститутка. Называть ее, по понятным причинам, не буду. Так вот, эта самая официально отошедшая от дел инфицированная сифилисом престарелая наемница по заданию подпольного пролетарского комитета через половой путь поделилась своим недугом уже более чем с десятком олигархических мошенников…

 Одному с энного этажа свалился на голову кирпич, под другим на верхотуре подломились леса, третий во сне захлебнулся блевотиной, четвертый разбился на вертолете, у пятого в бассейне затаились в засаде ненасытные крокодилы с пираньями, к шестому клеится идейно закаленный гей-спидоносец... Работает подпольный комитет!

 Но, что удивительно, справедливое возмездие торжествует и торжествует, а этим аферистам никак неймется…

 А ты, Вениамин, смог бы убить? – тише тихого прошептала дотянувшаяся через стол до моего уха Грыжель, – Конечно, не бесплатно – за деньги.

 – Нет, – прошептал я, – Если бы врага на войне, наверное, да. И даже совсем бесплатно. Но так…

 – Но ведь они же – мошенники – заклятые враги нашего всеми любимого государства. Урон же от их криминальной деятельности для него разрушительней иного военного. Не находишь?.. Не слабо ль побороться за счастье народное?

 – Нет-нет-нет! – лихорадочно затараторил я, панически соображая о том, какими пагубными последствиями грозит для меня неожиданно начавшаяся застольная вербовка в пролетарские киллеры!..

 – О чем секретничаете? – апатично произнес клонящийся в дрему Аноним, – Не в политическом ль русле?

 – Нет-нет-нет! Разве ж можно? – как мне покажись, излишне взволнованно заотнекивалась Грыжель Казимировна, – О кулинарии беседа, – указуя на глубоченную тарелку с остатками бледно-коричневого ягельмая, сбрехнула она и (к моему удивлению) перешла на высокопарный штиль разговора: – Я утверждаю, что диетичней ягель с оливковым (как у нас) майонезом без брусничного уксуса и отварной оленины, а уважаемый Вениамин Дракулович изволят не соглашаться. По их мнению, тундровый мох без оленины и уксуса – извращение вкуса. Более того, они считают, что чесночок и зеленый горошек придают ягельмаю пикантность и несказанно расширяют спектр вкусовой гаммы… Не правда ли(?), Вениамин Дракулович.

 – Правда-правда, – солгал я, и не моргнув своим единственным способным к морганию глазом, – Так оно и… того… Чеснок с горохом… несказанно расширяют этот самый… спектр… этой самой… вкусовой… гаммы.

 – А я бы вообще.., – призадумалась Сауна, – Я б в этот самый ягель заместо майонеза сапожного крема с… хозяйственным мылом наклала; добавила б ржавых шурупов со спичками, оконной замазки с опилками; непременно б набулькала нашатырю и моторного масла; после чего все бы это конкретно перемешала и… вывалила в помойное ведро!..

 Ну какой, бляха-муха, идиот придумал жрать оленью жратву?!.. Всю тундру уж до земли гады выскребли! Все супермаркеты мохом завалены, а олени на своей родине от недоедания с копыт валятся!..

 Ну кто ж это скотство придумал?!

 – Кто-кто, – всплыл из полудремы к реальности Аноним, – Все-превсе знают, а ты в неведении… Кто придумал…

 Президент с премьер-министром изобрели, когда с визитами по буровым шарились. Больше некому…

 Высмотрели, сколько в тундре этого самого продуктового добра, да и осенились идеею: а на хрена, дескать, картофель на плантациях в поте лица возделывать да от колорадского дармоеда спасать(?), ежели мох безо всякой возделки и защиты дурит всепогодно и многотысячекилометрово от самой Финляндии до самой Камчатки.

 – Неужто они?! – ошалела Сауна.

 – Ну, положим, пусть даже и не они.., – задумчиво нахмурив брови, допустил альтернативу Аноним, – Пусть даже и кто-то другой, но… Окончательное-то решение, ясен пень, они принимали!..

 Дебаты прервал отвратительнейше режущий современное ухо примитивный звон абсолютно не гармонирующего с интерьером допотопного телефонного урода – черного, эбонитового и непривычно угловатого.

 Аноним как ошпаренный вскочил из-за стола и неуклюже заспешил к аппарату, попутно со звоном-грохотом опрокинув вазу с конфетами, табурет, вазу с отварными початками генномодифицированной кукурузы и вазу с малосольным виноградом; на что домработница Сауна Никаноровна, окаменевшая с мученеческим взглядом и личиной идиотского выражения, даже и бровью не повела…

 – Да! – сорвав трубку, рявкнул в микрофон Аноним, – Квартира Чуваков на проводе!..

 … – Да-да-да! И сам Чувак тоже на проводе внимательно слушает!..

 … – Луний Голубеевич, я вам кто?! Ишак что ли, чтобы без выходных-проходных ишачить на вас – бессовестных геев – в этой самой сквозняковой подворотне?!..

 … – Если, конечно, вопрос ставится таким наглым ребром, да плевать я хотел на вашу гребаную диаспору! Имею, в конце концов, гражданское право на личный отдых?!..

 … – Не-не-не! Сегодня не выйду! Не может быть и речи! Я сегодня с полудня на самовольном отгуле!..

 Пусть подходит завтра к восьми! И безо всякой волокиты исправлю «танкист» на «таксист»! И «Иван Иванович Пиздерин» перерисую буква в буковку согласно заказу – в «Иван Иванович Тетерин»! Я за каждый свой штрих отвечаю! Если накосячил, стопудово перекосячу! Пусть не нервничает! Еще никто не оставался в обиде!..

 – Глянь на Сауну, – пнув меня подстольно и довольно-таки болезненно в пах, Грыжель бестактно отвлекла мое пристальное внимание от анонимских телефонных переговоров, –Мумией окаменела. Шок. Мощнейший приступ так называемой ядреной прострации. С ней подобное не впервые. На этот раз, похоже, в горячо любимых президенте и премьер-министре из-за их продовольственной инициативы с ягелем разочаровалась. Попробуй-ка, Вениамин, расшевелить ее. Счет идет на минуты. Если немедля не переломить ситуацию, приступ может перерасти и в долгоиграющий недуг. Ну, подерзай. Попробуй.

 – А ты? – морщась от ломоты в паху, заартачился я.

 – Что я?

 – Сама и попробуй.

 – У нас кто здесь мужчина? Я или ты?

 – Я. И что?

 – Но ведь ты, как мне покажись, натуральный джентельмен, – польстила хитрованка.

 – Хорошо. Но как ее из этого ядреной прострации вышевеливать? Может, по уху съездить иль песенку спеть?

 – Не ё-ёрничай, Веня. Ну-у-у.., вот ты сегодня многократно интересовался, почему ее Сауной звать?

 – Да ничего подобного! Не интересовался ни разу.

 – Так поинтересуйся из гуманных, так сказать, соображений. Она пуще пущего обожает, когда ее об этом спрашивают. Ну.., мне ж спрашивать-то не с руки, потому как из-за нашего с ней давнишнего знакомства в мой искренний интерес не поверит. А ты в самый раз – свежий фрукт… Давай-давай – не робей. Поврачуй.

 – За «фрукт», конечно, отдельное спасибо, но… А почему ее, все-таки, Сауной звать? Интерес вдруг по-взрослому разобрал... Са-ауна… Как-то с финскою банею связано?

 – Вот и спрашивай у нее самой, а не у меня. Не я ж в шоке психическом, Веня.

 – Ладно. Но, чур, больше под столом не пинайся.

 – Прости, Веня, козу косоногую.

 – Прощаю.

 – Ну, давай. Не тяни, друг, резину за хвост.

 – Кхе, – предупредительно кашлянув, я состроил проницательный взор и уперся им в окаменелую мордуленцию домработницы, и на фоне анонимской телефонной болтовни потекла моя экспромтно рождаемая ласковая-преласковая речь врачевательная:

 – Уважаемая Сауна Никаноровна, будьте любезны удовлетворить мой неподдельный интерес... Не разъясните ли утомленному страннику, какой же болван догадался окрестить вас финскою банею?..

 Не перегнул ли я с «болваном» и с «банею»? – с сим вопросом я обратился к озабоченно вылупившейся на Сауну Грыже, – Не перегнул ли, Грыжель Никаноровна, палку?

 – Да хоть что перегни, хоть куда запихай! – рассерженно выдала доселе гостеприимная хозяйка, – Можешь даже засадить ей свой детородный шлямпомпон. Ты не смотри, что она старая! Она еще… У-у-ух-х!.. В горящую избу войдет, коня на скаку изнасилует!..

 – Не на того напала! – возмутился я, – Мой так называемый шлямпомпон не на помойке нашелся, чтобы я его где ни попадя применял! Если хочешь знать, я исключительно по любви! Исключительно со своею законной – с Альбиною!

 А почему бы твоего Анонима не задействовать?.. Как тебе моя идея?

 – Исключено! – зыркнув на тараторящего в телефонную трубку супруга, как отрезала Грыжа, – Он из этих… Из однолюбов! Как и ты, способен только со мной.

 – Ну, положим, с тобой у меня ничего не бывало, – переиначил я заложенное в концовку только что сказанного.

 – Не цепляйся к словам, – поморщилась Грыжель, – Кривляешься будто плясун на поминках…

 Надо признаться, в течении всего нашего знакомства с Анонимом и с его домочадками в моем сознании иль в подсознании в стиле дежавю свербило ощущение того, что сверстанный неким злым провидением сценарий дня настоящего готовит мне муки, подобные перенесенным намедни в плену у троицы безбашенных каннибалок! Моя, надо отметить, незаурядная интуиция сигнализировала и сигнализировала о неминучем приближении чего-то ужасного! И мой светлый разум, в очередной раз переборов дурное предчувствие, неминуемо пасовал перед ним, угнетая и без того подрасшатанную последними перипетиями психику!..

 – Ну как(?), Вениамин, – не отставала докучливая Грыжа, – Если опасаешься СПИДа иль венерологических рисков… В этом плане чище Сауны вовек не сыскать! Если слов моих мало, принарядим твоего шлямпомпончика в презерватив.

 – Хватит! – рявкнул я, наотмашь долбанув ладонью столешницу.

 – Ты чего там, Веня, буянишь? –звукоизолировав ладонью телефонный микрофон, без даже малейших ноток неудовольствия поинтересовался Аноним, – Достала, однако, моя профура? Она така-а-ая. Ей па-алец в рот не клади-и и ко рту-у ухо не подставля-яй!

 – Шутишь?! – грозно вылупилась на супруга Грыжель.

 – Конечно шучу, дорогуша! – вывернулся экс-генерал, – В чем проблема-то(?), киска!

 – В чем, в чем.., – проворчала сексуальная провокаторша, – Не видишь(?), Сауна в глубоченной прострации!

 – Отчего бы не видеть? – вполне оптимистично вымолвил Аноним, – Эк же ее заморозило! Так и до комы чуть-чуть… Надо б экстренно меры принять!.. Мне не до того… По крупному заказу веду переговоры… И Кудимов, как назло, сегодня сдает хвост по термоядерному синтезу… Да-а-а...

 А попроси-ка Вениамина! Пущай, пока то да сё, засадит ей вместо кудимовского свой шлямпомпон! Только не на диване. Разложите-к ее на полу. И подстелить не забудьте газетки…

 От этакой похабщины мое туловище буквально скорежило, а лицо скособочило как от навернутого залпом стакана высококонцентрированной лимонной кислоты!..

 – Ну что? – оценивая меня пытливым взглядом, спросила Грыжа.

 – А ничего! Пусто-пусто, – не отступился я от принципов.

 – И даже ради спасения человеческой жизни?! – надавила настырная.

 – И даже так, – произнес я без тени смущения.

 – Хоть бы, не козыряя-то супружеской лирикой, привел какие-нибудь более-менее веские аргументы, – под возобновившееся телефонное балабольство супруга укорила Грыжель.

 – А я не из этих.., – заменжевался я, – Я вам не отмороженный студентик Кудимов, чтобы публично да еще и на видеокамеры на газетках с вашей Сауной шуршать. Для порносайтов цифруете ролики?!

 – Ах э-это-о? – пробежав подрастерянным взором по свисающей с потолочных углов видеокамерной четверке, шельма состроила невинную мину, – Так они ж уж с полгода как того… Капитально бездействуют!

 – Как сказа-ать.., – произнес я многозначительно, украдкой окинув взглядом так и окаменелую Сауну.

 – Даже б и работали.., – допустила Грыжель, – А какой с них прок? Разрешение-то никудышное.

 – Как сказа-ать.., – повторился я, и тут мой мобильник выдал из кармана любимую альбинкину мелодию «Увезу тебя я в тундру»…

 

 – Да, Альбочка, – пулей влетев через коридор в ванную и защелкнув за собой дверной замок, проворковал я трепетней обычного.

 – Ты где(?), мой циклопчик! Что-то плохо тебя слышно! – защебетала любимая.

 – Да в заса-аде я, милая, – не повышая голос от прежнего, запустил я первую подвернувшуюся на ум дезинформацию, – Выслеживаем этого.., – на сём логика лжи внезапно застопорилась.

 – Какого?! – как мне покажись, азартно поинтересовалась благоверная.

 – Да шпиона американского, едрит его за ногу, – дабы не посвящать в разговор явно прибабахнутых обитателей несомненно дурнославной квартиры, я продолжил воспаленным нашептыванием во вплотную приложенный к губам телефон, – Он, значит, посиживает в парке на лавочке и наших отечественных уток нашим же отечественным батоном подкармливает; а мы, значит, сидим с коллегами из эФэСБэ в-в-в… зарослях игольчатого шиподрюка, и его колючками все как один окровавлены…

 – Жу-уть! – ужаснулась Альбинка, – Так и кровью истечь не мудрено!

 – Не, не истечь, – заверил я, – Мы постоянно друг друга перевязываем. Сейчас вот один капитан бинтует мне левую руку по локоть.

 – Ве-е-еня-я!!! Какая в задницу по локоть… твоя левая рука?!! – вспылила Альбинка, – Она ж у тебя по этот самый локоть проте-езная-я! Ты, когда врешь, хоть чуть-чуть мозгой шевелил бы!

 – А я и ш-шевелю-ю, – прошипел я в ответ и тут же, спохватившись, добавил: – Не вру я, Альбочка. А руки по рассеянности перепутал. Не левую мне майор набинтовывает, а правую.

 – Только что был капитаном, а теперь уж майор?! Повысили за медпомощь тебе в считанные секунды?! – подловила меня ушлая.

 – Д-д-да-а.., – застопорился я, – Д-д-да какое к чертям повышение?.. К-капитан подустал бинтовать, вот и майор его подменил.

 – Ве-еня-я! А почему не слышно кряканья уток?!

 – Им, дорогая, не до кряканья. Они же за обе щеки уплетают шпионский батон.

 – А твои израненные шиподрюком приятели по засаде что уплетают?! Дай-ка телефон кому-нибудь из них. Хотелось бы подтверждения, так сказать, лица незаинтересованного!..

 Подумалось об Анониме, но я сразу же отмел его кандидатуру как непредсказуемую в разговорном жанре…

 – Вень! Ну чего молчишь-то?! Кто-нибудь кроме тебя способен ответить?!

 – Нельзя им в засаде по телефону болтать. Да и… Они все как один глухонемые, – сморозил я очередную глупость.

 – Поня-я-ятно.., – судя по интонации, пуще прежнего озадачилась Альбочка, – Ну, пусть даже и глухонемые… Но… от полученных от шиподрюка ран-то должны же хотя бы даже тихонечко постанывать иль мычать!

 – Не мычат и не стонут. Со слезами на глазах мужественно крепятся, чтобы не проронить ни звука. Не положено, – не прекратил я нести околесицу, – Инструкцией-то запрещено в засаде стонать, чихать, кашлять, опорожнять кишечник от газов, свистеть, шипеть…

 – Довольно, Вениамин! – не вытерпела Альбинка, – Где ты(?!), паскудник.

 – Да по приватному заданию нашего ректора Мыколы Генриховича Чувака с дружеским визитом у его брата – генерал-майора в отставке Анонима Генриховича Чувака, – наконец-то посчитав, что правда, как правило, менее лжи чревата дурными последствиями, переключился я на нее.

 – Давай-давай, заливай! – подбодрила Альбинка.

 – Ну вот, подкинул мне генерал наш Мыкола Генрихович деньжат на выпивку с тортами квадратными и отправил к своему единоутробному с визитом в подворотню: мол, передай большущий привет да покалякай о житье-бытье…

 – Вень, и не стыдно тебе нисколечко?! – укорила прозорливая Альбочка.

 – А чего стыдиться-то? – выказал я недоумение.

 – Ну, в американского шпиона с утками еще можно поверить! Ну, твоих кровоточащих глухонемых соратников еще можно представить!.. Но… А передай-ка тогда, коли так, трубку этому самому генералу Онанию!

 – Анониму, – поправил я.

 – Шут с ним! Анониму!

 – А никак. Я-то в ванной, а он там.

 – Где «там»?!

 – А шут его знает! – подкинул я уровень шепота, – Там где-то.

 – А ты, значит, тем временем ванну принимаешь?!

 – Нет, не принимаю. Я в ванной комнате заперся, чтобы этот самый Аноним наш с тобою разговор не подслушал.

 – Так, значит, он не «та-ам» далеко-о(?!!), а где-то поблизости!

 – Может… и недалече. Его ведь хрен отыщешь. Он же мастер боевой маскировки.

 – Все, Веня. Хватит с меня. Лопается мое терпение. Отбой связи, – утомленно сообщила Альбинка.

 – А чего звонила-то? – поинтересовался я напоследок.

 – Чего-чего.., – пробормотала благоверная, – Вовка-то наш первое слово сказал.

 – Ух ты-ы-ы! – неподдельно восхитился я, – И какое?.. Мама? Папа?..

 – Не могу передать.

 – Позабыла уж слово? Переспроси у сынульки. Напомнит. Вовка, значит, сказал, а мы повторить не способны…

 – Да нет, такое слово незабыва-а-аемо!

 – Так говори! – сгорая от нетерпения, я в очередной раз повысил голос.

 – Но ты же в засаде в кустах шиподрюка.

 – Конечно, – ляпнул я, запутавшись окончательно.

 – А может ты все-таки в гостях у генерала Анонима?!

 – И-и-и… тут.., – замялся я, – В генеральских апартаментах.

 – Которые трехэтажно возвышаются из кустов шиподрюка?! – подколола Альбинка.

 – Хватит издеваться! – потерял я терпение, – Говори первое вовкино слово!

 – Но ведь, если ты на секретном задании, твой телефон наверняка прослушивают эфэсбэшники!

 – Без сомнения! – согласился я, – На задании я, и... наверняка прослушивают…

 – И как же я скажу тебе это заветное слово(?!), если линия связи под контролем.

 – Ка-ак?! – разъярился я, – Языком через горло!

 – Ладно, – умиротворенно произнесла Альбинка, – Чтобы не травмировать утонченные души эфэсбэшных подслушников, озвучить прямым текстом язык не поворачивается. Так слушай тогда внимательно характеристики: слово из трех букв…

 – Так-так-так! – подзадорил я.

 – Сладострастное слово, но и неприличное…

 – Мёд?! – не совладав с нетерпением, обрадованно выпалил ваш, уважаемый читатель, покорный слуга.

 – Холодно, – огорчила Альбинка, – Не сладкое, а сладострастное. И еще… представь себе палку…

 Крепко подумавши, я вдруг ни с того, ни с сего выпалил:

 – Эскимо?!

 – Ну-у-у и болва-а-н! – вклинился в разговор чей-то противозный и, как покажись, прокуренный женский голосина.

 – Кто-о-о та-ам с тобо-ой в этой самой генера-альской ванне купа-ается-я?!! – вскипела ревностью Альбинка. Мне даже почудилось, что телефон раскалился и ожег мою щеку!

 – Кто?! – растерянно спросил я.

 – Ты-ы это меня-я спра-а-ашивае-ешь?!! – рассвирепела Альбинка, – Какая баба только что обозвала тебя болваном?!

 – Не знаю! – проглаголил я истину, – Сам удивляюсь! Подумал, что какая-то из твоих знакомых, которая рядом с тобою.

 – Со мною никого! – заверила Альба, – Вовка спит, а я утюжу его детское!

 – И со мною никого! Клянусь здоровьем наших с тобой попугайчиков!

 – И кто же тогда? – уже без былого накала озадачилась моя благоверная.

 – А мне думается, что кто-то с соседней линии по ошибке в наш с тобой разговор чуть-чуть вклинился! – озарился я от вполне резонной догадки.

 – Допустимо, но… верится с трудом, – подуступила Альбинка, – А по сути-то…

 Верно: болван и болван!.. Я как поясняла? Три-и-и(!!!) буквы, а в эскимо… А в эскимо… Раз, два, три, четыре… А в эскимо целых шесть!

 – Но оно же сладострастное и на палочке, – уныло произнес я.

 – Сахарная вата тоже на палочке! – урезонила Альбинка, – Но в ней букв-то… Раз, два, три… Да хрен сосчитаешь! И не одно-о слово, а два-а! Более того, эскимо сладкое, а не сладострастное!..

 – Кому как.., – возразил я несмело.

 – Я понимаю, для некоторых слаще морковки на Белом свете ничего не бывает! Но… Если вникнуть поглубже…

 От сей занудной альбинкиной моралистики меня обуяло легкое головокружение, сопровождаемое обильным потовыделением…

 – Даю тебе, Веня, последнюю попытку! – вывела меня из легкой прострации неугомонная Альба.

 – Давай, – горемычно вздохнув, вымолвил я.

 – Итак… Из трех букв сладострастное и гармонирует с палочкой.

 – Что же это такое? – заразмышлял я вслух, – Что же это тако-ое(?!), до которого вовкины мозги дотянулись, а мои – ну нивкаку-ую… Может это… Лед? Не-е-ет… Мел, бак, лак, мох, лом… Лом-лом-лом… Вылитая палочка, три буквы, но… Сладострастие от него, верняк, нулевое…

 О! Сок! – возликовал я.

 – А с какого боку при соке палочка?! – съязвила Альбинка, – И какое от него, к хренам собачьим, сладострастие?!

 Палочка-палочка-палочка.., – нервозно барабаня пальцами протеза по висящему на стене оцинкованному тазу, мобилизовал я весь свой недюжинный разум.., – О! Трубочка-то, которая в баночку с соком для его высасывания втыкается… Ну вылитая палочка-кривулина!..

 – Хуй! – долбанул по ушам уже чуть ранее вклинивавшийся в разговор противозный бабский голосище.

 – Чего(?)… «хуй», – нешуточно ошарашившись, спросил я сквозь моментально одеревеневшие голосовые связки.

 – А то, – продолжила диалог неизвестная, – что это слово первым произнес твой Вовка!.. Ты, Снегопадов, действительно круглый дурак или того?.. Или хитромудро дебилом прикидываешься?..

 – Опя-ять эта ля-ярва-а к тебе в ва-анну зале-езла-а!!! – завыла Альбинка, – Убью-ю-ю(!!!) обормо-ота-а!

 – Нет никого-о! – испуганно озираясь в поисках кого-либо постороннего, заявил я.

 – Да не лазила я ни в какую ванну, – прохрипела прокуренным голосищем баба-инкогнито, – И не ля-ярва(!) я, барышня.

 – И кто ж ты таковская?! – взволнованно поинтересовалась моя заводная ревнивица.

 … – Ефрейторша… эФэСБэ, – помявшись, скуповато представилась хриплоголосая.

 – А фамилия?! – продолжила опрос Альбинка.

 – Не скажу, – уперлась ефрейторша, – Я и так уж лишнего сболтнула.

 – И все-таки? – подостыла эмоциями Альбинка.

 – Не скажу! – не сдавалась эфэсбэшница.

 – И все-таки? – проявила настойчивость моя благоверная.

 – На прослушке телефонных разговоров я работаю, – все-таки приоткрыла завесу тайны ефрейторша, – А на вашу болтовню наткнулась случайно. Шарилась по сети от скуки, и возьми да и наткнись. А фамилию все равно не скажу. Все, отключаюсь с приветом!.. Никому обо мне не болтайте!..

 – Ладно! – синхронно ответили мы с Альбинкой.

 – Бывай, Вениамин! – как ни в чем не бывало попрощалась любимая, – Вовка проснулся! Разревелся чего-то... А насчет первого вовкиного слова эта ефрейторша права. Кстати, про нее лучше, конечно, никому не болтать.

 – Бывай, Альбочка! – расчувствовался я, – Да какое там «болтать»?! Ты ж меня знаешь! Я – могила!..

 – Поэтому и предупреждаю, что знаю, – горестно вздохнув, произнесла благоверная, – Все. Конец связи. Учись там прилежно!

 – Ты ж меня знаешь.., – продолжил было я, но разъединительный «пик-пик» заставил умолкнуть...

 

 Понуро протащив свои босы ступни к намедни оставленной компании, я узрел некое умиротворение: Сауна, как и прежде, пребывала в глубоченной сидячей прострации; Грыжа ж с Анонимом, дружно уплетая мною преподнесенные квадратные торты вкупе с вегетарианскими бамбуковыми пельменями, тоскливо наблюдали за ней…

 Казалось, траурный исход предрешен…

 – Ну что, Веньямин, подсобишь? – узрев меня, промямлила крайне опечаленная Грыжа.

 – Подсоблю, – набравшись гуманности, заверил я, – Отчего бы и нет?.. Но… Но только без этого… Хотелось бы без какого-либо интима!

 – Само собой разумеющееся! Без него! – воспылал Аноним, – Нам бы без похоти подошло в самый раз! Лишь бы вытянуть Сауну из предкомы!.. А потом уж на радостях-то можно и с ним. С этим самым интимом! Правда(?), Грыжа.

 – Похабник, – буркнула Грыжель и, всецело сосредоточив внимание на мне, поторопила: – Давай, Веник, давай! Не жуй сопли(!), родимый…

 Что только я не предпринимал во спасение окаменевшей чуваковской домработницы?!.. И колотил ее деревянной ложкой по лбу, и щипал за мочки ушей, и таскал за волосы, и…

 В конце концов, изрядно умаявшись, присел и чуть ли было не задремал от бессилия…

 И вдруг в какой-то момент меня осени-и-ило-о: «Я ж высококвалифицированный щекоту-у-ун»!..

 Напихав в ноздри Сауны с дозволения хозяев добытого из подушки мелкого птичьего пуха, я выбрал более-менее крупное, как сейчас помню, пестрое перо и принялся щекотать им личину мертвяцки выглядящей Сауны…

 Бесполезны, бесполезны и бесполезны оказались мои потуги… Хоть тресни!.. Но на каком-то моменте моих изощренных манипуляций баба вздрогнула, вытаращилась в потолок, разинула рот и задорным апчихом выпулила из ноздрей мною сотворенные пуховые пробки!..

 

 Мы с Анонимом шалопаисто посиживали на солидном горчичной кожи кухонном диване. Сауна ж с Грыжей, увлеченно лепеча, готовили десерт из сладкого африканского редиса и кислющего заполярного ананаса.

 – Ве-ень! – через еще не до предела заношенную фланелевую портянку усердно отпаривая утюгом скукожившийся редис, задорно произнесла мною спасенная, – А не интересно ль тебе, почему ж мне дадено этакое имечко – Сауна?!

 – А то как? Вполне интересно, – выкусив из плошки густющего киселя из крабовых палочек, отозвался я.

 – Ну вот и слу-ушай! – возликовала домработница, – Папа-то мой на фронте был механиком-водителем самоходной артиллерийской установки, в натуре именовавшейся как «САУ». А все его друзья-однополчане простецки перекрестили ее в «САУну»!

 Ну вот… И зарекся однажды по пьянке папаня, что, если доедет до Берлина, и ежели женится, и ежели родится дочь, то непременно назовет ее Сауной…

 Так и вышло! Доехал, женился, а я родилась первой и в качестве дочки! И нарекли меня Сауной... Никаноровной!

 – Хорошо получилось, – поддержал я ради приличия домработницу.

 – А то как?! – возликовала она, – Лучше и не придумаешь!

 – Лучше и… не придумаешь, – скептически пробубнил я, – Лучше и… хрен додумаешься… С ума народ сошедший.

 – А ты, Вениамин, здорово тогда в коридоре с моими хозяева-ами-то разрулил!

 – Когда? – поднял я на Сауну недоуменный взгляд.

 – Ну тогда! Когда Аноним Генрихович ел свой паспорт, а Грыжель Казимировна хотела этого не допустить!

 – Хоть убейте, Сауна Никаноровна, но… Но чего-то… не припоминается, – включил я «дурку».

 – Да ты чего-о-о(?!!), Вениами-ин! – изумилась замедлившая утюженье редиса Сауна, – Как не помнить?! Даже я помню! Отчетливо помню!..

 Еще Аноним-то Генрихович зажевывает свой новехонький фальшивый паспорт, а Грыжель Казимировна вцепилась в его глотку с обеих рук и со слезою на глазах душит, ду-ушит, ду-у-уши-ит!.. А ты-то…

 – Реди-ис-то гори-ит! – распахивая форточку и ветродуйно размахивая полотенцем, разгневалась Грыжа.

 – Оть ёпть! – отдергивая утюг от чадящей конструкции из редиса с портянкой, спохватилась затуманенная сизым дымком домработница, – А я заболталась, а редис-то гори-ит! Надо сызнова новый утюжить!..

 – А можно бы не через мою, как обычно, портянку?! – завелся Аноним, занятый перелистыванием криминальной еженедельки «Душа в пятках», – И что за дурацкая традиция применять в кулинарии именно мое-е-е белье-е?! И почему я, отыскав где-то в пирожке лоскуток от своего носка, должен корчить вид, что этот текстильно-прядильный фрагмент не то что съедобен, а о-оче-ень(!!!) даже съедобен?!

 – Не ори! – протягивая Сауне кружевные панталоны, осадила разбушевавшегося мужа Грыжель. Осадила и проинструктировала рассеянную домработницу: – Так и быть, идем на компромисс. Редис отутюжь через мои панталонцы. Да не сожги-и-и! Они по цене-то, пожалуй, потянут на десяток пар портянок этого уродующего мою жи-изнь скандали-и-иста-а! Каких-то деше-евых-х портянок ему, видите ли, жаль для нужд кулинарии-и-и! – выгнулась в дугу и страдальчески заломила руки Грыжель…

 И мне даже сделалось ее искренне жаль, но всего-то на чуточку!..

 – Сейчас вон с ним сюда шкандыбали.., – забрюзжал Аноним, – Опять встретилась моя-то первая, бывшая – Пешедраловна.

 – И что?! – уперла руки в боки Грыжель Казимировна, – Как обычно, любит, тоскует?!

 – Оно… так и надо бы… понимать.., – как презерватив перед электродрелью затрепетал отставной генерал, но звонкая пощечина пресекла занудное душеизливание...

 Я вспомнил неоднократно пресекавшую наш с Анонимом путь наряженную в пожарную брезентуху его, по его же утверждению, постылую первую жену; и мне стало немножечко грустно…

 – А он-то жует свой паспорт треклятый, а она-то его душит нещадно! – разложив на плахе-разделке свеженькие редисочные диски, продолжила прерванное Сауна, – И чего зажевал-то?! Сроду ведь не жевал!

 – Ты аккуратней бы. Редис-то последний, – предостерегла от опрометчивости Грыжель Казимировна.

 – Понятно-поня-я-ятненько-о! – накрыв корнеплоды хозяйкиными панталонами и прижав утюжной подошвой, пропела неунывающая домработница, – Я о чем это?..

 О! О том это я!.. Когда я уж была почти готова повырубать Анонима совместно с Грыжелькою своей охренительной скалкою!.. И тут подоспел Веньямин! Пощекотил Генриховича в паху, потом запустил протез под подол к тебе – Грыжель Казимировна. И вы оба сомлели как шелковые. Ну, сначала, конечно, нахохотались как чокнутые! А потом того: сомлели как шелковые…

 – Какой-разэтакий протез под подол?! – психанул было Аноним, но Грыжа быстрехонько нашла метод разрядки ситуации:

 – Како-ой в за-адницу проте-ез?!! – тайком от супруга пригрозив кулаком Сауне, возопила она, – Ты что-о несе-ешь(?!!), финская баня! Совсем от своей глубоченной прострации ополоумела?!

 – Ага. Было такое. Зашалил чего-то рассудок. Покажись, будто Вениамин вас щекоткою намедни разнял в коридоре, – ссыпая отутюженный редис в фарфоровую миску, залепетала Сауна, – А еще папанька со своими однополчанами привиделся. Будто повысовывались они по-отом истекающие из люков своей длинноствольной самоходки и орут: мол, жари-ища внутри-то словно в бане по-фински!..

 – И чего только не взбредет в бестолковку русской бабе в прострации? – горестно вздохнув, подвел черту вновь как ни в чем не бывало перелистывающий «Душу в пятках» Аноним, чем и как рукой снял с меня трепетное предвкушение кровопролитной ревностной разборки с моим участием в главной трагикомической роли!..

 От квартирного входа донеслась мелодия «Во саду ли в огороде». Сауна подскочила словно подброшенная катапультой и суматошно понеслась из комнаты…

 – Не расшиби, гиперзвуковая баллистика, боеголовку, – накоротко оторвавшись от чтива, напутственно пробормотал Аноним…

 – Тама это..! – спустя чуть ворвавшись в комнату, взволнованно выдохнула Сауна.

 – Какое там «это»? – откладывая газету, с язвительным прищуром взглянул на домработницу Аноним.

 – Мальчик тама… к вам пришедший!

 – Мальчик с пальчик? – дурашливо ухмыльнулся Аноним.

 – Неа. От таковский, – на сих словесах Сауна показательно подсунула ладонь под свой мясистый подбородок.

 – Ну что ж, – шаркая к выходу, пробормотал Аноним, – Взглянем, что за мальчик к нам явился.

 – Угостил бы ребенка, – протягивая вослед супругу пучок отливающих янтарем сосательных танковых орудий из леденцового ассортимента «Уралвагонзавода», предложила Грыжель Казимировна.

 – А давай. Угощу пацана, – сгребая с супругиной ладони лакомство, просветлел личиной Аноним, – Вкуснее б.., конечно, сосательные болты с гайками от «Задрипинского резьбореза» , но, увы.., – развел он руками, – Не все лучшее в этом бренном мире у нас…

 – Ё-ё-ёть-боло-оть! – проводив супруга отрадным взглядом, звонко хлопнула себя по лбу Грыжель Казимировна, – Вениами-ин! Вы когда к нам направлялись, не видали ль в небе тучу самолетов?!

 – Видали, – признался я.

 – И мы с нашей соседкой Валютой Варфоломеевной видали. Это когда в бутик шли, тогда и видали.

 «Ну и фули офуенного в этом самом вашем бутике?! Тоже мне крали богемные!» – чуть было не вырвалось у меня, но, вовремя спохватившись, я мысленно повиртуозил и себе на удивление заискивающе просладословил:

 – Кака-ая ж пре-елесть э-эти бутики-и! Ни разу не бывал. Хоть бы одни-им глазо-очком через щелку взглянуть!..

 – Не смешите, молодой человек, – прыснула Грыжа, – Ни фуя офуенного, скажу я вам, в этих самых бутиках. Сплошная спекуляция: закупают у китайцев за гроши барахло, накручивают цены безбожно и втюхивают этот самый ширпотреб под маркой якобы мировых брендов!

 Чтоб мне окосеть, голимая надуваловка денежных тупоголовиков!

 – О-офуе-еть! – деланно изумился я, – Позвольте, но коли сие, надо полагать, истина, какого ляда вам с вашей соседкой шляться по бутикам?!

 – А так.., – повращав ладонью словно при закручивании электролампочки, не без романтичности призадумалась Грыжа, – От нефуй делать… шляемся… На люде-ей посмотреть, себя-я показать. Все-таки бутик тебе – не китайский базар!..

 – Так оно, – выказал солидарность я, – А иначе-то как?.. А иначе никак.

 – Так вот.., – продолжила повествование Грыжель, – Потоптались мы с Валютою в бутике: выпендрежно тряпки пощупали, себя показали… Потоптались и… И айда по домам – к опостылевшему до «не могу!» серому бытию…

 Идем, сопли жуем… И вдруг к морде Валюты прямо на ходу прилипает… Что бы ты, Вениамин, подумал, прилипает?

 – Не знаю, – признался я, – Мало ли что может к морде прилипнуть? Вот одному моему знакомому железнодорожнику окровавленная женская гигиеническая прокладка из проходящего скоростного на лоб приклеилась…

 – Достоверно… звучит, – пытливо взглянув на Сауну, констатировала Грыжа, – Думается, из форточки выбросили…

 – Козе понятно, из форточки, – уверенней уверенного произнесла домработница, – Россия скоро вообще мусором подавится! Га-а-адю-ют(!!!), будто вовсе и не патриоты своей горячо любимой Родины! Вся среда обитания загажена!

 – Так вот, Вениамин.., – старательно вдавливая воздух в стол, продолжила Грыжа, – Идем мы, значит, с Валютою… И вдруг к ее морде приклеивается… сторублевка!.. Ага…

 А потом еще, еще и еще! И не обязательно к морде! Понимаешь ли(?), порхают из небес тучи денег бумажных!

 И давай мы наживаться – ловить да в сумки пихать! Гляди-ка.., – на сих словах Грыжа вывалила на стол из голубого полупрозрачного пакета кучу мятых-перемятых купюр сотенного и ниже достоинства, – Гляди, сколько я наловила!

 Все кинулись в ловлю! От мала до велика! На особку шустрили детишки.

 Не обошлось и без потасовок… Мы с Валютой с одним наглючим полицейским сцепились. Вот, – Грыжа со стуком выложила на стол пистолет Макарова, – От него досталось. Он пока деньги-то отлавливал да базлал, чтобы все сдавали улов ему как участковому представителю власти, эта пукалка у него откуда-то и выпала. Ну, я и подобрала… Как думаешь, Вениамин, сколько можно с того полицмента за возвращение стрелялки сборонить?

 – Затрудняюсь… ответить.., – застопорился я, – Ни разу с подобным не сталкивался.

 – Проси сто тысяч, – подсказала присевшая на диванный подлокотник утомленная Сауна, – Сотку запросишь, а потом на полтиннике и сторгуетесь. А чего? Полусотка тысяч на дороге не валяется.

 – Тут дело такое.., – заменжевался я, – Тут можно и того… Вполне реально загреметь и за решетку! С оружием-то шутки хреновые!

 – А я что, украла? – вздернула брови Грыжель.

 – А без разницы, – произнес я бесстрастно, – Как участковый растяпа покажет, так оно в деле и будет прописано. Могут хоть что припаять – от кражи до разбойного нападения на представителя власти. Приплюсуйте еще и вымогательство. Минимум лет на пять строгача подраскрутитесь.

 – Фу, – резко отталкивая пистолет подальше от себя, впала в смятение Грыжа.

 – От нам и оладушки на вазелине! – ужаснулась Сауна.

 – Вениамин! – сгребая обратно в пакет деньги и пистолет, воскликнула побледневшая лицом Грыжель Казимировна, – Только никому об этом ни слова! А?!.. Даже Анониму!

 – Свое молчание я, конечно же, гарантирую! – страстно заверил я, – Но… надо б корректно и безвозмездно вернуть государству оружие! И тогда вопрос будет исчерпан.

 – А деньги?! – суетливо засовывая пакет под диван, осведомилась крайне взволнованная Грыжа, – Не дороже ли они своей стоимости чревато аукнутся?! Не поганым ли криминалом испачканы?!

 – Что касательно ж денег.., – призадумался я, – Если они, конечно, не фальшивые…

 – Нет-нет-нет! Не фальшивые! – затараторила Грыжель, – Супруг-то Валюты – Мефодий – самолично проверял! А ему можно доверять! Он же всю свою трудовую жизнь в «Сигмабанке» моюще купюры пылесосит!

 – Ну и ладненько, – произнес я отрадно, – Банкноты, если они, конечно, со свадьбы, можно пускать в оборот, но…

 – Чего замолчал-то(?), Вениамин. Договаривай уж, – поторопила Грыжель, – С какой-разэтакой свадьбы?! Что за этакая чудесная-расчудесная свадьба?!

 – Я так понимаю.., – сопоставляя ухваченное из давешней болтовни наблюдателей за самолетным шоу, призадумался я, – Мое понимание этакое…

 На авиалайнерах летела через Тюмень из Хантов-Мансей в Санкт-Петербург свадьба дочери нефтемагната Аликхера Ошалелова и сына Генерального санкт-петербургского шашлычника Трезора Собакошвили…

 – Ё-ё-ёк-королё-ёк! – эмоционально взвинтилась Сауна, – Так этот же самый Алик-хер меня по молодости, когда я еще в «Газдоме» поломойкой ишачила, систематически натягивал! А Трезор-то с моею нонешней сватьею частенько зависал!

 – И что?! – отмахнувшись от Сауны, впилась в меня пристальным взглядом Грыжель Казимировна, – Деньги-т откуда?!

 – Оттуда, – нацелив указательный палец в потолок, ответствовал я, – Решили над столицей пошиковать – покидать народу на многолетнюю память!

 Кинули еще до вашего захода в бутик, а пока дензнаки где-то девять с гаком километров до земли допорхали… Вы уж из бутика и вынырнули, в аккурат подгадав под раздачу!..

 – Брехня! – встряла Сауна, – Совсем непохоже! Этот-то Алик-хер, бывало, мною попользуется и… сунет всего-то-навсего рубль за резинку трусов! Жмот из жмотов!.. А чтобы уймищу денег, пусть даже и свадебно, на ве-е-ете-ер!..

 А Собакошвили и вовсе!.. Всех бродячих псов через шашлык Санкт-Петербургу скормил!

 – А как же надзорные органы? – озадачилась Грыжель.

 – А так! – брызжа слюной, взвинтилась Сауна, – Елементарно, Ватсон!..

 Он даж собачатиною и санэпидемстанковских на халяву в качестве взятки потчевал! Они-то – падлы продажные – жрут да самогоном из мочи непорочных девствениц с причмоком запивают, да его – Трезорку-то – в качестве бога творят! А он похаживает, в бороденку ехидненько ухмыляется и их за последних чмошных гандонов считает!..

 На сих словах в комнату заскочил перевозбужденный Аноним. Казалось, что его только что возвели в ранг генералиссимуса, вознаградив всеми мыслимыми и немыслимыми орденами, медалями и стопроцентно бесплатными льготами!..

 – Чего стряслось-то?! – озаботилась Грыжа.

 – А ничего! – кидая на стол прозрачную офисную папку, выпалил отставной генерал, – Все в ажуре! Мальчик дал крупный заказ! Пятьдесят фальшивых загранпаспортов на президентскую охрану! К первому сентября! В Голо-Нагнулу! Эти дикари официальные-то визы не дают, а нашим позарез туда хочется!

 Чую, вновь с Путиным нелегально по шампиньоны намылились! Знали б вы, каки-и-ие охрени-и-ительные-е тамошние шампиньо-о-оны! Мы еще когда там в восьмидесятых с интернациональным долгом отдувались, обжира-ались до поте-ери созна-ания!..

 – Ты и сегодня пожрать не ленив, – пробубнила Грыжель.

 – Гляди-и-ите-е!!! – рассыпая по столу сдобренную фото документацию, возликовал Аноним, – Весь свет президентской охраны! Это вам не больничные листы всяким долбоквакам в подворотне стряпать!..

 От сих слов, поимев себя ввиду, я морозно поежился...

 – Не, ну охрана-то охраной.., – скептически промолвила Грыжа, – А, позволь поинтересоваться, отчего ж тебе президе-ентскую-ю(!) ксиву лепить не доверили? А?!.. Не тот уровень(?!), Аня.

 – Пошла в клоаку! – вспылил Аноним, – Чего бы ты понимала?! Чушь молотишь как последняя падла! Да за фальшивые ксивы для даже последних лакеев идут битвы нещадные!.. А до охраны и вовсе!.. Один с тысячи не дотянется!.. А ты!.. Вы-ы-ыхухо-оль ехи-и-идная-я!!!..

 Да, если хочешь знать, сам Мальчик ко мне на цырлах прискакал!..

 И тут я, уважаемый читатель, припомнил этого самого Мальчика – генерал-лейтенанта главной охраны, постоянно штатски одетым скрывавшегося в тени президентской. Того самого, который, согласно народной молве, заслонением телом многократно спасал и спасал жизнь главы государства! Того самого неприметного дядьку по фамилии Мальчик припомнил, чья обронежилетенная грудь якобы чаще частого принимала заряды предназначенного хозяину свинца и взрывчатки!

 – Брехня! – словно прочтя мои мысли, вывел меня из раздумий настольно тасующий бумаги Аноним, – Ни разу в президента не стреляли! Никогда не стреляли! Он же не Кеннеди, блин.., Джон.. Натурально не он!..

 – Я пойду? – оторвав потный зад от изрядно прогретого стула, промямлил ваш, читатель, покорный слуга, – Не пора ль мне и честь знать?

 – А-а-а й… пиздуй! – напутствовал эйфорически обалдевший Аноним.

 – Передать привет брату единокровному – генералу МыколеГенриховичу? – семеня к выходу, справился я.

 – Мыколе? – разминая подбородок, озадачился Аноним, – Непременно передавай! И поцелуй непременно!

 – В седалище?! – съязвил я уже на выходе.

 – А хоть куда! – не понял язвительности юмора Аноним, – А хоть и туда… Веня! Вень, слышишь?!

 – А то как?! Беспроблемно! – нацеловывая ручки и украдкой разминая ягодицы и бюсты провожавших меня падких на ласку Грыжели и Сауны, заверил я, – Слышимость прекрасная!..

 – Ты, если что.., заходь, блин, как к себе домой без церемоний! – прозвонкоголосил Аноним.

 – А то как?! Непременно зайду! – задорно откликнулся я, страстно на посошок погружая в сочащуюся набухшую вагину сдавленно стенающей Грыжи пару пальцев своего легендарного полокотного протеза…

 

 Не без труда вынув из дико удавистого влагалища протезные пальцы, я направился в общагу, где и залег в отдыхновенную спячку…

 

 А потом было утро… Была аудиенция у Мыколы Генриховича, на коей я и поведал все случившееся, утаив, естественно, свой протез в грыжелевой вагине…

 – Сынок, – не поскупясь на слезу, произнес генерал, – Ты мне как кол с бугра! Тебя-то, блин, и не хватало! Ты сотворил чудо чудесное! Тебе б мундир в орденах и медалях!.. Не могу… мундир… в орденах и медалях… Проси, чего хочешь иного, щенок…

 – Хочу золотую рыбку, – брякнул я, – И чтобы три моих желания исполнила! А лучше четыре!

 – А как по поводу золотой лягушки? – явно съехидничал генерал.

 – А исполняет она волшебные желания? – на полном серьезе осведомился я.

 – Ну, коли золотая, значит.., надо полагать, исполняет, – подкинул надежду Мыкола Генрихович, – Только при исполнении квакает и мечет икру... лососе-евую.

 – А можно.., пойду-ка я восвояси?! – взмолился вдруг я, – Чтобы, так сказать, с головою окунуться в источник знаний!

 – Валяй! – не воспротивился Мыкола Генрихович, – Учись, парень, подобру-поздорову… Окунайся… Но только больше не прогуливай! Ладно?

 – Заметано! – звучно хлопнув своей ладонью об генеральскую ладонь, заверил я, – Не прогуляю!..

 

 Вслед за сей аудиенцией мое курсантское бытие втянулось в привычное русло… Если не брать во внимание случившееся где-то парой недель спустя с последних приключений событие…

 Объявили, значит, нам про новый курс – про так называемое «Экстремальное поведенчество»...

 Расселись мы, значит, на стартовую лекцию… Ждем…

 И тут объявись пред честной аудиторией завкафедрой Философской риторики Верхних курсов экстремальной коррекции меланхоличных правдоделов МПАХа майорша Белиберда Ишаковна Потаскухина! А с нею еще и в качестве ассистенток лейтенантши: японистая Морковь Чингисхановна и негроидная Мороженка Пломбировна!.. Все, кои меня некогда нещадно каннибалистически маяли!..

 Я, мягко говоря, от этакого явления чуть было не обдристался прямо в аудитории!..

 Часов где-то с пятнадцать иль даже с двадцать изучались видеоматериалы с моим непосредственным участием: от моего знакомства в мусорном баке с Белибердой-Кассиопеей до моего впадения в глухую прострацию в бассейне шашлычной жуткохарактерного каннибала Махмудки!..

 Детально проанализировав, пришли к окончательному выводу, что вел я себя вполне достойно!..

 А мне что с того?! Головная-то боль не уменьшилась!.. Думалось… Думалось и думалось душетерзательно…

 Кстати, вышеназванная полуночная встреча со мною Белиберды Ишаковны на заднем дворе гейского кафе «Голубой вулкан», где я подрабатывал посудомоем, была ею же и коварно подстроена. Дабы, заполонив одного из курсантов, коим был выбран я, пошвырять его в экстремальные ситуации, поднабрав тем самым документальный видеоматериал для учебного процесса…   

 

 А однажды поутру на воскресенье, когда позорный для меня лекционный цикл был окончательно исчерпан, как снег на башку свалились моя горячуще любимая Альбинка с до беспамятства обожаемыми Вовкою, Кириллом и Мефодием!..

 Мой сосед по комнате пресловутый Витька Витькин, моментально просекши несказанно счастливейшую для меня ситуацию, стремительно слинял якобы на турнир по резьбе по дереву…

 Тоже мне резчик непревзойденный!.. Ему б пенисы из морковок выстрагивать… Куда б еще ни шло… А чтоб из древеси-и-ины-ы!.. Тоже мне папа Карло отпадный!..

 

 Однако ж.., Витькин (надо отдать ему должное!) джентельменски слинял, и мы прекрасно провели время в семейном кругу! Альбинка старательно занималась кормлением нас с сыновьями! Я взвалил на себя обузу по смене памперсов и подмыванию вовкиной жопы!..

 Было очень-преочень хорошо вплоть до прекрасности!..

 А все эти наглючие Белиберда с Морковкою и Мороженкою словно по мановению волшебной палочки улетучились из моего сознания и-и-и… даже, как покажись, из подсознания! И воспрял я духом аки Иванушка Дурачок, взгромоздившийся с мечом-кладенцом в три-девятом царстве-государстве на бродячую племенную кобылу!..

 

 Кстати, а не пора ли вернуться к изначальности моего повествования?!.. Ну, ко Дню щекотуна! К моему, так сказать, профессиональному празднику!..

 Не припоминаете(?), уважаемый читатель!.. Осень промозглая, мои щекотунские хлопоты… Учебная противопожарная тревога… Наше бестолковое торчание на нещадно снегом осыпаемом дворе…

 В конце концов, мы впускаемы бесноватой генеральшей Вермишелью Татьяновной Постельнопринадлежнинской в здание! В конце этих самых концов, мы отогрелись, взглянули на часы и дружно обрадовались, что скоро обед!..

 Так вот… Я, заперешись в своем кабинете и бухнувшись на кушетку аки меланхоличный младенец, мертвецки продрых без малого до этого самого обеда!.. А что было потом?!.. О том сказ во второй половине моего повествования!..

   

Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)
2017-05-31 17:45:25

---

Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru

Выйти из режима для чтения