Бегущие по огню

Часть первая. Меч Азраила

 

Ваню Малинина, более известного в городе под именем Ваня Франт, убили средь бела дня, возле собственного дома.

Он вышел из серебристого «вольво» — как всегда небрежно-элегантный, пахнущий французским одеколоном — и едва успел захлопнуть за собой дверцу, как к нему подскочили два молодца с рыбьими глазами и, выхватив из-под курток пистолеты, всадили каждый по две пули. Убийцы тут же нырнули в поджидавшую их машину и умчались, а Ваня остался на асфальте: с широко раскрытыми глазами и удивленным выражением лица.

В свои тридцать с небольшим лет Ваня много чего перепробовал: валил сибирский лес, ловил океанскую рыбу, гонял такси в большом городе, сопровождал грузы на железной дороге и даже разводил кроликов. Иногда у него случались немалые деньги, но они тут же таяли, словно айсберг, случайно занесенный течением в тропические воды, и в душе оставалась неутолимая тоска по иной, настоящей жизни, подсмотренной сквозь замочную скважину голливудского киноэкрана. И лишь три года назад, когда двоюродный брат Серж предложил принять участие в создании кооператива «Меркурий», Ванина душа встрепенулась, и внутренний голос сказал: «Вот и пришло твое время, Франт! Этот мир еще будет прекрасен».

Кооператив начинал с автосервиса, но очень скоро завел собственные швейные и обувные цеха, занялся посредничеством и торговлей. Многое зависело от личных контактов, и вот тут-то раскрылись таланты Вани Франта. Он мотался по стране, ловя конъюнктуру и соря деньгами, легко заводя друзей и еще легче — подруг, свежеиспеченный нувориш, счастливый советский бизнесмен в первом поколении. Он любил красивую одежду и красивых женщин, и никому не желал зла. Фирма шла на подъем, жизнь улыбалась, и вдруг — бац, бац! — четыре пули. За что?..
Хоронили Франта на старинном Монастырском кладбище.

Серж сидел в приземистом черном «мерседесе», рядом с водителем. «Мерседес» полз на самой низкой скорости, бампер в бампер с идущим впереди автобусом-катафалком, который вез в своем чреве лакированный гроб, срочно изготовленный по специальному заказу. За «мерседесом» следовала внушительная кавалькада — преимущественно из «тойот», «ниссанов», «мазд» и других иномарок. Все водители были в черных очках и черных перчатках, все дружно давили на клаксоны: разноголосый душераздирающий вой плыл над колонной, двигаясь вместе с ней в сторону кладбища. Прохожие на тротуарах испуганно замедляли шаг, встречные машины жались к обочине. Кладбище находилось в центре города, на бугристом, открытом всем ветрам холме. Когда-то там и в самом деле стоял кирпичный монастырь, населенный чернорясной бородатой братией, и по святым праздничным дням тянулись туда странники и богомольцы, а навстречу им струился, растекаясь над городом, золотой перезвон колоколов. Но в тридцать втором братию погрузили в бездонный трюм парохода и отправили в неизвестность, а в тридцать девятом и сам монастырь благополучно рванули как памятник религиозного культа. За десятки прошедших с тех пор лет город стиснул кладбище со всех сторон, и захоронения там практически прекратились. Исключения делали лишь для тузов. Например, в прошлом году похоронили секретаря обкома.
Серж не знал, кто и каким образом оформлял разрешение на захоронение секретаря обкома. Скорее всего, разрешения никто и не спрашивал. Просто приехал какой-нибудь чин с холеной мордой, прошелся по центральной, мемориальной части и оставил устное ЦУ. Первые на этом свете, партийные боссы не сомневались в своем праве первенствовать и на том. А вот кооператор Серж получил разрешение совершенно официально. Он пришел к директору в сопровождении трех накачанных амбалов и очень вежливо попросил. Тот подумал, подумал и подписал бумажку. Умные люди уже начали понимать, что наступают новые времена, что хозяевами жизни становятся вчерашние плебеи и что с ними лучше не ссориться. Ване уже безразлично, где лежать, но Сержу это не безразлично. Город должен запомнить похороны первого кооператора. А те, кто его убил, должны увидеть, что имеют дело не со слабаками...

Сын уборщицы и грузчика винно-водочного магазина, Серж рано окунулся в жестокую простоту человеческих отношений, рано узнал вкус крови на разбитых губах и притягательную власть улицы. Болезненно гордый от природы, он легко взрывался, едва лишь ему казалось, что кто-то покушается на его честь. Такая горячность привела его однажды в лагерь для малолеток, а потом и во взрослый — усиленного режима, и судьба его сложилась бы совершенно однозначно, если бы вскоре по вторичному выходу на свободу, он не познакомился с сероглазой Машей, которая, несмотря на свои юные восемнадцать лет, училась уже на втором курсе института торговли.

Отца у Маши не было, а мать-инвалид получала мизерную пенсию. Маша жила на стипендию, а одеваться ухитрялась на сорок рублей, которые зарабатывала мытьем полов. Каким-то внутренним чутьем Серж сразу и безошибочно понял, что смысл его жизни заключается в том, чтобы сделать эту девушку счастливой, и еще он сказал себе, что его дети не будут жить в такой убогости, в какой вырос он сам. Он запретил Маше мыть полы и устроился клепальщиком на котельный завод, где за адскую работу платили сносные деньги. Но, к сожалению, деньги не решали всех проблем. Во всяком случае, те деньги, которые Серж был в состоянии заработать. Главной проблемой была квартира. Своего жилья у завода не было, а исполкомовская очередь топталась на месте, как корова на болоте. Пока не было детей, можно было обходиться частными углами, но когда родилась первая дочь, Серж оставил завод и пошел слесарить в ЖЭУ: там платили унизительно мало — сто двадцать рублей в месяц, но зато сразу давали двухкомнатную квартиру, а через пять лет — и ордер на нее. Чтобы прокормить семью, ему приходилось сшибать шабашку, но он не допустил, чтобы Маша перешла на заочное, и день, когда она получила диплом, стал днем Великого Праздника, на который были приглашены все друзья.

Когда вышел закон о кооперации, Серж сразу понял: это — для него. Без образования, с тюремным прошлым, на что он мог рассчитывать в традиционной системе, на любом госпредприятии? На вечную и бесправную роль «гегемона», на рабскую зависимость от любого начальства, на нищенскую пенсию в конце пути? Кооператив сулил удивительное — независимость и уверенность в будущем, и Серж, давно грезивший стать хозяином собственной судьбы, одним из первых кинулся в неизведанную реку предпринимательства. Маша к тому времени родила вторую дочь, и для счастья своих девочек Серж был готов насквозь пропахать землю.
Сами похороны много времени не заняли. Люди «Меркурия» не умели произносить длинные и складные речи. Общее настроение выразил член правления Коля Бык, последний, кто видел покойного живым.

— Франт был такой пацан!.. Такой пацан!.. За ним никогда не ржавело! Последнюю рубашку мог с себя снять и отдать... Я бы тех сволочей, что его замочили, собственными руками задушил! — И он потряс над головой могучими кулаками.
Речей было мало, но было много рвущей душу музыки. Лучшие трубачи города честно отрабатывали уплаченные им деньги. У «Меркурия» все должно быть по высшему разряду.

Ванина мать плакала беспрестанно, то припадая мокрыми щеками к холодному лицу сына, то поднимая глаза к равнодушным небесам и вопрошая истошно: за что ей выпала такая кара, за какие смертные грехи?.. Ее поддерживали под руки две дочери, две полногрудые быстроглазые молодицы. Материнское горе — самое безысходное. Друзья помянут и займутся делом, сестры утешатся с мужьями, а ей сыночка не вернет никто.

Маши на кладбище не было. Сразу же после известия об убийстве Франта Серж отправил ее с детьми в дальнюю деревню, к родителям одного из надежных друзей. Началась война, и наиболее уязвимое место следовало прикрыть в первую очередь.
Но вот уже смолкла музыка, и застучали молотки. Прощай, Ваня! Прощай, братишка!..
Серж бросил в яму горсть каменистой земли, гулко ударившейся о крышку гроба, и отошел в сторону, уступая место парням с лопатами. Возле него сразу возник Толик Свербилов, губастый, большеухий малый, в руках у которого была объемистая сумка, наполненная бутылками с водкой и бутербродами.

— Выпей, шеф! — сказал он, протягивая Сержу граненый стакан. — Пусть Франту земля будет пухом.

Серж выпил, откусил бутерброд. Сухой, жесткий, как картон, сервелат с трудом прошел в горло. Толик достал из сумки еще несколько стаканов. Начали подходить люди.

— Кто за рулем, не увлекайтесь, — предупредил Серж. — Менты только и ждут, к чему бы прилупиться.

— Менты сегодня в штаны наложили! — хохотнул какой-то молодой из новеньких. — Ни один «луноход» на дорогу не вышел.

Серж посмотрел на него — коротко стриженного, налитого мышцами, одетого в «фирму» — и горько усмехнулся.

— Дай Бог, чтобы ты в штаны не наложил, когда тебя пристегнут наручниками к батарее и отметелят сапогами.
 
Парень сразу сник, а к Сержу, лавируя между людьми, пробрался невысокий человек в синей куртке с множеством молний и фасонистой «штатовской» кепочке с большим козырьком. Это был Мишаня Царев, который третий день кружил по городу, пытаясь напасть на след убийц. Он кивнул многозначительно Сержу и тут же повернул назад, к выходу с кладбища. Серж немедленно последовал за ним. Они остановились на просторной площадке возле могилы героев девятьсот пятого года.

— Узнал что-нибудь? — спросил Серж.

Вместо ответа Мишаня расстегнул одну из бесчисленных молний и достал из кармана сложенный вчетверо листок. Серж развернул и прочел:

«Серж! Ты оборзел и за это наказан. Если не хочешь повторения, готовь лимон сразу и двести штук каждый месяц. Срок — неделя. И не вздумай шустрить — закон тебе известен». Подписи не было.

— Откуда это? — спросил Серж.

— Какой-то рокер бросил в окно машины, когда я стоял на перекрестке, возле ломбарда. Красная «ява» без номера, черная куртка, на морде щиток — не разглядишь. Там была пробка, и он ушел, между машинами.

На скулах Сержа заиграли желваки.

— Это Бешеный Макс!.. За мужиков нас держат! Стричь хотят, как баранов!..

Рэкет процветал в городе уже больше года. Вначале это были разрозненные, соперничающие между собой группки молодых наглецов, вооруженных кастетами и нунчаками, безнаказанно обиравшие шашлычников и торговцев цветами. Потом, после нескольких междоусобных битв, они объединились под жесткой рукой матерого уголовника по фамилии Максимов и в короткое время обложили данью практически всех кооператоров и индивидуалов. Кое-кто пробовал найти защиту в милиции, но результатом он имел еще более жестокие налеты и увеличение дани. «Меркурий» держался лишь благодаря тому, что в нем подобралось много крепких парней, способных постоять за себя и за свои деньги. Но все до поры до времени.

— Об этом пока никому, — сказал Серж, убирая бумагу во внутренний карман пиджака.

 — После похорон поедем в «Салют». Там будут поминки, и там же соберем правление. Надо обсудить.

— Думаешь, придется платить? — мрачно спросил Мишаня. — Такие бабки!

— Я ничего не думаю! — нахмурился Серж. — Я сказал: надо обсудить.

«Салют» был самым шикарным рестораном города, не самым большим, но самым престижным. До революции он назывался «Континенталь», принадлежал купцу Савостееву, и на его обустройство было истрачено более семи миллионов золотых рублей. Каждый из пяти главных залов олицетворял одну из пяти частей света, мебель, посуда, украшения для их отделки доставлялись сюда морем и сушей с лучших фабрик и мастерских мира. Купец Савостеев жил не одним днем. Своим наследникам он хотел оставить не только деньги, но также имя и репутацию. Сегодня его наследники обитали не то в Канаде, не то в Австралии, посуда почти вся перебилась, мебель — чинена-перечинена, но вот — поди ж ты! — какой-то дух в этих залах еще остался. Именно сюда тянет уважающих себя деловых людей, в уют старинных гобеленов и мореного дуба, а не в зеркальные стены современных кабаков, похожих на типовые аэропорты.

По случаю поминок весь «Салют» был откуплен «Меркурием». Во избежание эксцессов на входе дежурили ребята с обрезами под оттопыренными пиджаками.
Правление собралось в укромном кабинете, отделанном в строгом европейском стиле: дубовый паркет, полированный стол, тяжелые стулья с высокими спинками, канделябры, мраморный камин. На столе, покрытом крахмальной скатертью, стояли закуски и пузатые графинчики с водкой. Обстановка как нельзя лучше соответствовала серьезности момента и значимости того решения, которое предстояло принять.

Кроме Сержа (и покойного Вани Франта) в правление входили Коля Бык, Мишаня Царев и Юрик Цыбульский — надежные ребята, поверившие в возможность выбиться из грязи в князи. Самым образованным из них был Юрик: он проучился три года на филологическом факультете университета и был отчислен за увлечение Ницше. Год назад в правление ввели экономиста — на правах советника. Его подыскивали тщательнее, чем подыскивают невесту для наследника знатного рода, и остановились в конце концов на молодом парне Саше Хмелько, который с отличием закончил Московский институт имени Плеханова и работал плановиком в городском управлении коммунального хозяйства. Голова у парня варила, с его приходом дела «Меркурия» пошли в гору. Его ценили, ему хорошо платили, но Серж не знал, как поведет он себя, если дело дойдет до драки.

Серж начал с того что предложил выпить за упокой Ваниной души, за его светлую память. Потом показал записку, подброшенную в машину Царева.

— Хрена им моржового, а не башли! — взревел Коля Бык и известным жестом продемонстрировал величину «моржового хрена» — по локоть. — Не для того мы горбатимся!

— Суки! — сверкнув фиксой, сказал Мишаня. — Я, грехом, думал, что Ваню шлепнули из-за какой-нибудь шалавы — была у него такая слабость, а они просто решили на нас страху нагнать. Надо сделать налет на этого Бешеного Макса и размазать его по стенке!

Юрий Цыбульский, чей предок очутился в Сибири за участие в Варшавском восстании, с чувством произнес:

— «Никогда в жизни не пресмыкался я пред сильными». Так говорил Заратустра, и так скажем мы. Мы ушли из одного рабства не для того, чтобы отдаваться в другое. И дело тут не в деньгах, дело в принципе.

— В деньгах тоже, — возразил Саша-экономист. — Миллион мы могли бы наскрести, но выплачивать двести тысяч ежемесячно — это крах. У нас не останется ни на развитие, ни на социальный фонд. Не будет ни детского сада, ни жилья...

Идея собственного детского сада возникла одновременно с возникновением «Меркурия». Серж и его друзья хотели видеть своих детей здоровыми и счастливыми, хотели дать им больше, чем получили когда-то сами. Уже готов был проект — с крытым бассейном, гимнастическим и музыкальным залами, уже подобран был участок в пригороде, в тихой санаторной зоне. Там же впоследствии собирались заложить и школу-пансионат. Планировалось и строительство жилых домов улучшенной планировки: в таких жили городские тузы и блатники.

— И еще я хотел бы кое-что уточнить, — продолжал Саша, кротко глядя сквозь тонкие стекла очков. — Насколько я понимаю, мы имеем дело с мафией. Сумеем ли мы размазать их по стенке?

— Мы создадим свою мафию! — жестко ответил Серж. — Я не любитель крови, но когда меня бьют, я всегда даю сдачи.

— Кто такой Бешеный Макс?

— Однажды мы с ним сидели в одной камере. Теперь он большой вор в законе!

— Бандюга и гоп-стопннк! — прорычал Бык. — Ему хоть за копейку человека шлепнуть, хоть за миллион — разницы нет.

— Сколько у него людей?

— Основнухи — человек тридцать, — ответил Мишаня. — Остальные — шпана пузатая.

— Тридцать вооруженных мафиози!.. — Хмелько скептически покривился. — Я восхищаюсь вашей отвагой, джентльмены! Похоронная контора будет иметь с вами хороший бизнес.

— Дело добровольное, — зло бросил Серж. — Ты можешь в нем и не участвовать. Можешь вообще выйти из игры.

— Это как же? — с иронией спросил Саша. — Может быть, дать объявление в газете: «А. Хмелько выходит из кооператива «Меркурий» и просит рэкетиров его не беспокоить»? Ну уж нет! Когда я к вам шел, я просчитывал и такой вариант. И я был бы последним подонком...

Сержу стало неловко: ни за что ни про что обидел парня.

— Ну ладно, Сань, извини! Просто во мне все кипит. У меня все время Ваня перед глазами... Да я бы три миллиона отдал, чтобы его воскресить!

Их диалог прервал Юрик.

— Панове! Давайте ближе к делу. Нам объявлена война, и если мы не хотим сдаваться, мы должны воевать. Франта не вернуть, но те, кто его убил, должны умереть.

— Именно так! — подтвердил Серж и оглядел собравшихся.
 
— Я готов задавить их своими руками! — в пятый раз за день сказал Коля Бык.

— Для этого их, как минимум, надо найти, — резонно заметил Саша Хмелько. — У нас мало времени.

— Да уж! — хмыкнул Юрик. — Они сейчас небось на такое дно легли — локатором не достанешь!

— Возможно, через пару дней я их запеленгую, — подумав, сказал Мишаня. — Есть один ход.

— А дальше? — не сбавляя критического тона, спросил Саша. — Допустим, мы их нашли. Как вы себе представляете реализацию ваших планов отмщения? Кто это сделает? Не Коля же, в самом деле!

— А почему нет? — обиделся Бык.

— Потому что в этом случае кооперативу придется оплачивать еще и твои похороны. Тут нужны профессионалы! Мафия в поддавки играть не будет.

Все замолчали, переваривая последнюю фразу. Итальянский фильм «Спрут» показывали по телевизору совсем недавно. Трупов там было предостаточно. Несмотря на профессионализм Каттани.

— У меня есть такой человек, — вдруг сказал Серж.


Просторный зал Дома народных собраний, где шестой день шло заседание сессии городского Совета, гудел, как высоковольтный столб в сырую погоду. Только что закончилось тайное голосование по выборам председателя. Счетная комиссия прямо за столом президиума, на глазах депутатов, подводила итоги.
Председательствующий, директор крупнейшего в городе завода, чтобы не терять зря времени, зачитывал запрос, поданный депутатом Ковальчуком, активистом местного Комитета гражданского действия. Запрос касался выставки японских товаров, которая проходила в городе в мае прошлого года. Доступ на выставку был очень ограничен (только по пригласительным билетам), а после ее окончания все экспонаты — телевизоры, холодильники, персональные компьютеры и прочий ажиотажный дефицит — были раскуплены неким таинственным кругом лиц, причем по весьма умеренным ценам.
Закончив чтение запроса, председательствующий посмотрел на Ковальчука, стоявшего у микрофона в боковом проходе, и с отеческой улыбкой спросил:

— Простите, товарищ, а в чем тут, собственно говоря, криминал? Насколько я знаю, все было законно и официально.

— А в моем запросе и нет ничего о криминале, — спокойно ответил Ковальчук, молодой, крепко сложенный брюнет с ранней залысиной на лбу. — Я хочу всего лишь гласности. Этого хотят мои избиратели. И если все было законно, то почему я почти год не могу получить никакой информации по этому вопросу?

Тут со своего места поднялся городской прокурор Фалдин, представительного вида блондин с породистыми темными бровями.

— Если позволите, я внесу... э-э... некоторую ясность. Действительно, Виктор Сергеевич не в первый раз поднимает этот вопрос. И похоже, что там действительно не всё так уж законно. Э-э... Месяц назад в прокуратуре заведено соответствующее дело и начато следствие...

— Фамилии вы можете назвать? — спросил Ковальчук.

— Пока не закончено следствие, я не имею права называть... э-э... какие бы то ни было фамилии. Может быть, эти люди ни в чем… э-э... не виновны.

— Очень остроумно! — усмехнулся Ковальчук. — Не удивлюсь, если следствие не закончится никогда...

Петр Алексеевич Ложечкин, сорокалетний крепыш с ухоженной каштановой шевелюрой и волевым подбородком (первый секретарь горкома партии), слушал эту перепалку вполуха, в подчеркнуто расслабленной позе, с безучастным выражением лица. «Далась Ковальчуку эта выставка! — мысленно говорил он себе. — Ну, купили люди то, чего нет в магазинах! Дефицита все равно на всех не хватит. Гласность — всего лишь новый опиум для народа, выход для эмоций. А победит в этой кутерьме не тот, кто громче кричит, а тот, у кого крепче нервы. Сегодня девиз дня: спокойствие и только спокойствие!»

Сидевшая рядом с ним светловолосая молодая женщина, медсестра по специальности, прикоснулась к его ладони и тихо охнула:

— Бог мой! Какая у вас рука холодная!

Он посмотрел на нее с вежливо-признательной, но сдержанной улыбкой.

— Все нормально, Любовь Андреевна! Главное, чтоб сердце было горячее.

Ложечкин уже почти всех депутатов знал по имени-отчеству, хотя в этом, демократическом созыве большинство людей было абсолютно новых, не встречавшихся ему ранее ни на собраниях хозяйственного актива, ни на партийных конференциях. Память у него была прекрасная, тренированная, имена и лица укладывались в ней с первого раза, словно в ячейки безотказной ЭВМ. Еще Карнеги заметил, что для любого человека приятнейшей в мире музыкой является звучание его собственного имени. Карнеги был тонким психологом, он знал, как завоевывать людские сердца.

— Волнуетесь? — сочувственно спросила женщина, и он понял, что она имела в виду итоги голосования, которые вот-вот должны были объявить.

— Не волнуются только покойники, — с шутливой суровостью ответил Ложечкин.

На пост председателя Совета претендовало трое: кандидат экономических наук Мартынов, прокурор Фалдин и секретарь одного из городских райкомов Гусаров. По прикидке Ложечкина, никто из них не имел реальных шансов на победу, во всяком случае, в первом туре.

Вчера вечером Ложечкину позвонил Пугин, первый секретарь обкома. Пугина уже избрали главой областного Совета, чем он был нескрываемо горд и что позволяло ему журить Ложечкина: не владеешь, мол, обстановкой, даже не выставил свою кандидатуру. Пугину легко журить, у него Совет ручной, послушный, большинство депутатов из районной глубинки, которая еще не раскачалась. А здесь, в городе, в «парламентарии» хлынул политизированный интеллигент, мнящий себя новым гегемоном, совестью нации. Эти демократы так взвинтили обстановку на сессии, что за неделю едва-едва удалось принять повестку дня и регламент. Они пришли бы в восторг, если бы первый секретарь выдвинул свою кандидатуру, и задробили бы ее с радостным визгом. Нет уж! Надо выждать, пока улягутся страсти.

Существовала и еще одна причина, по которой он не рвался в бой. Будучи профессиональным политиком, Ложечкин осознавал эфемерность лозунга «Вся власть Советам!» Ему было ясно, что реальная власть, скорее всего, окажется в руках председателя исполкома: там, где аппарат, информация и деньги. Поэтому Ложечкин больше примерялся к этой, вроде бы второстепенной должности, хотя и первую не сбрасывал со счетов.

Подсчеты голосов наконец-то закончились, и на трибуну вышел председатель счетной комиссии, молодой красавец с черными усами, гордым взглядом и аристократической фамилией Голицын, электромонтажник с судоремонтного завода.

— Голоса распределились следующим образом... — торжественным, щекочущим нервы тоном начал он. — Мартынов: за — тридцать три, против — сто тридцать...

«Ну вот, один уже отпал, — облегченно подумал Ложечкин, ничуть не меняясь в лице. — Его подвел чрезмерный радикализм. Точнее — чрезмерное желание выглядеть радикалом. Из партии он, например, вышел одним из первых в городе. Наш депутат хоть и зашевелился, но еще не дорос до столичных стандартов. И уж совсем мало кто понимает, что такие, как Мартынов, лишь хорохорятся, изображают из себя борцов-бессребреников, а потом все равно пойдут на поклон к сильному».

— ...Фалдин: за — пятьдесят семь, против — восемьдесят-шесть...

«И прокурора не избрали! Ну, его-то и не должны были избрать. Он ограничен, это видно невооруженным глазом. Но голосов он набрал больше, чем Мартынов. Люди напуганы всплеском преступности и наивно полагают, что прокурор защитит их лучше, если встанет во главе Совета».

— ...Гусаров!.. — все с той же театральной торжественностью продолжал председатель счетной комиссии, и Ложечкин непроизвольно напрягся. Кандидатура Гусарова была ему наиболее неприятна. По его мнению, Гусаров был типичным популистом, этаким Ельциным местного масштаба, сделавшим себе имя на демонстративной борьбе с обкомом под лозунгами «Демократической платформы». Не дай Бог, если он выйдет во второй тур!..

— ...за — сорок пять, против — девяносто восемь.

Увы! Произошло именно то, чего не хотелось Ложечкину. Гусаров обошел Мартынова и вышел во второй тур. А во втором туре к нему уйдет изрядная доля мартыновских голосов, в этом можно было не сомневаться.

...На пути в раздевалку к Ложечкину подкатился редактор городской газеты Птах: румяный, кругленький, пышущий неугасимым внутренним жаром.

— Ну что, Петр Алексеевич, завтра изберем Гусарова? — спросил он с ехидной улыбкой.

Не замедляя хода, Ложечкин пожал плечами:

— Почему обязательно Гусарова? Фалдин тоже сильная фигура.

 - Скажите кому-нибудь другому, — фыркнул Птах. — Фалдин не наберет голосов. Это ясно из элементарной арифметики.

 - За ночь арифметика может измениться.

 - Вряд ли она изменится сама. Надо что-то делать. Уверяю вас, демократы не будут сидеть сложа руки.

Ложечкин и сам понимал это. Демократам очень хотелось победить, очень хотелось избрать Гусарова. Хотя мало кто из них знал Гусарова достаточно хорошо. Дилетанты, они еще набьют себе шишек со своей эйфорической доверчивостью.

— Не мне вас учить, — промолвил первый секретарь с той же спокойной улыбкой, с какой полчаса назад шутил со светловолосой медсестрой. — Это ведь вы печатали на Гусарова компромат перед выборами! Если он станет председателем Совета, вы можете перестать быть редактором, не говоря уж о прочих мелочах. Так что у вас впереди целая ночь!

Демократично отстояв в гардеробе, он надел плащ и шляпу и вышел на улицу. Там было уже темно и по-апрельски зябко. В пятне света у входа кучковались депутаты: курили, спорили, размахивали руками. Чуть в сторонке высокий очкарик Гусаров терпеливо склонился к насупленному бородачу Мартынову и что-то ему втолковывал. Наверное, приносил искренние и глубокие извинения по поводу того, что он, а не Мартынов, вышел во второй тур, и убеждал в необходимости консолидации.
На Ложечкина никто не обратил внимания, и, бросив еще раз взгляд на долговязую фигуру Гусарова, он направился в сторону перекрестка, натужно мигающего желтым глазом светофора.

Его дом находился недалеко отсюда, в трех кварталах. Это было очень удобно — жить в центре города: на работу и с работы он ходил обычно пешком, и для здоровья полезно, и никто не упрекнет в злоупотреблении служебным транспортом. Пугина как-то спросили (в прошлом году, на встрече с рабочими): «Почему вы ездите на работу в машине? Ведь от вашего дома до обкома меньше одной трамвайной остановки!» — «Я пробовал ходить пешком,— ответил сей мудрый политик. — Так уже на второй день меня начали останавливать разные просители. А на третий день я добирался до работы целый час, на каждом шагу об людей спотыкался!»  Об людей он, понимаешь, спотыкался!..

На ходу обычно хорошо думалось, в ритм шагам рождались четкие, стройные мысли. Но сегодня ничего путного Ложечкину в голову не приходило. Первое лицо в партийной иерархии города, он сегодня как никогда ощутил, что власть, такая привычная и почти неограниченная, вдруг выскользнула из рук. Еще совсем недавно он мог решить любой вопрос хоть среди ночи, и решить так, как считал нужным. Достаточно было поднять телефонную трубку или, в крайнем случае, собрать бюро. Мужчины с орденскими планками, рыдали как дети, получая выговор с занесением, а уж угроза лишения партбилета была страшнее смерти. А сейчас?.. Сейчас хоть пленум собирай! Тот же Гусаров скорее выйдет из партии, чем снимет свою кандидатуру, и если Птаху действительно удастся что-то придумать, это будет фантастика.

Войдя во двор своего дома, Ложечкин едва не столкнулся с незнакомым мужчиной в черных очках и надвинутой на лоб тирольской шляпе.

— Извините, Петр Алексеевич, — сказал мужчина.— Я бы хотел с вами поговорить.

— Простите, но у меня нет времени, — уверенным тоном ответил Ложечкин и попытался обойти незнакомца. — Приходите завтра на сессию.

— Это очень срочный разговор, — возразил тот, загораживая дорогу.

Тут Ложечкин заметил в глубине двора приземистую машину иностранной марки, а возле своего подъезда — спортивного кроя фигуру. Оглянулся — еще одна фигура под аркой, через которую он только что прошел. В желудке заныло, и вспомнился пистолет, аккуратненький восьмизарядный ПСМ калибра 5,45, уютно лежащий в глубине служебного сейфа. Зачем он не лежит в заднем кармане?.. Впрочем, выстрелить в человека Ложечкин все равно бы не смог.

— Что вам от меня нужно? — спросил Ложечкин.

 - Ничего, — ответил мужчина. — Вам не надо нас бояться. Мы хотим вам помочь.

— Я и не боюсь, — сказал Ложечкин, с трудом удерживая предательскую дрожь в коленках. — И я не нуждаюсь в помощи.

— Нуждаетесь, мы знаем. Мы знаем, что вы хотите стать председателем городского Совета. Нас ваша кандидатура устраивает. Вы спокойный, разумный человек, с вами можно договориться. Вы не станете рубить сук, на котором сидите.

— Простите, а кто это «вы»? — спросил он, осмелев, так как понял, что бить и грабить его не собираются. — И почему вы уверены, что со мной можно договориться?

— Потому что мы знаем о вас кое-что. Например, как вы стали депутатом, несмотря на то, что на ваш избирательный участок пришло меньше половины избирателей. Или каким образом вы приобрели японский видеомагнитофон... Вы нормальный человек с нормальными человеческими слабостями.

«Уж не КГБ ли это? — вдруг подумал Ложечкин. — Откуда такая осведомленность? Да нет, люди из ГБ не стали бы устраивать спектакль в подворотне. Они просто пришли бы ко мне в кабинет. Значит, это мафия! Свято место пусто не бывает. Стоило партии чуть-чуть отойти от власти, и вот, пожалуйста, откуда что взялось! Однако на уголовника этот тип не похож, речь у него вполне интеллигентная».

 - Так что же вам все-таки нужно? — опять спросил он.
 - Нам — ничего, — мягко нажав на слово «нам», ответил человек в очках. — А вам нужно, чтобы Гусаров не стал председателем. И мы это сделаем. Завтра утром он снимет свою кандидатуру.

 -Там есть еще Фалдин, — возразил Ложечкин, невольно втягиваясь в игру.
 -Прокурора не изберут, вы знаете это отлично. Хотя нас устроил бы и прокурор. Но вы нас устраиваете больше. Вы умнее.
 --А если меня не изберут?
 -Если мы вам поможем, то изберут.
 -Вы так могущественны?
— Пока еще не очень, но кое-что уже в наших силах. Завтра вы убедитесь.

«А Птах будет уверен, что Гусарова убрал он, и раздуется от гордости, как футбольный мяч, — мысленно усмехнулся Ложечкин. — Мы там дебатируем, состязаемся в перетягивании каната, а в это время из подворотен выходит третья сила и все решает за нас».

— Так-так... — сказал он, стараясь придать голосу как можно более небрежный, независимый тон. — Значит, меня вы решили сделать председателем Совета... Ну, а кого вы сделаете председателем исполкома? Если, конечно, это не секрет.

— От вас не секрет. Скорее всего, это будет Толпышев. Вы с ним сработаетесь, не правда ли?

Толпышев?.. Эта информация заслуживала интереса. Толпышев был вторым секретарём горкома. В отличие от Ложечкина он имел большой производственный опыт и к тому же до прихода в горком два года проработал первым замом председателя горисполкома, то есть знал дело изнутри. Если он действительно выдвинет свою кандидатуру, то тягаться с ним будет бесполезно. Значит, надо вышибать Гусарова и становиться председателем Совета, других вариантов нет.

— Ну ладно, — нахмурился Ложечкин, пытаясь сохранить хоть видимость привычного достоинства. — Пошутили, и хватит. Дайте мне пройти!

— Теперь — пожалуйста! — усмехнулся незнакомец и сделал приглашающий жест рукой. — Спокойной ночи, Петр Алексеевич! Приятных сновидений.

Стараясь выдержать ровный, непринужденный шаг, Ложечкин дошел до своего подъезда. У входа никого не было. Он взялся за старинную чугунную ручку и, пересиливая вновь накатывающийся животный страх, открыл дверь. Подъезд тоже был пуст.
 
Ложечкин подошел к лифту и нажал кнопку. Кнопка оранжево мигнула, где-то наверху тихо взвыл мотор, зашелестела спускающаяся кабина. Секунды тянулись невероятно долго, и каждую секунду дверь подъезда могла открыться и кто-то мог войти. Очень хотелось оглянуться, аж всю спину свело, но Ложечкин опять пересилил себя. Кабина замерла, дверцы разъехались. Он вошел внутрь и нажал кнопку своего этажа. Дверцы съехались, пол под ногами дрогнул... И только тут Ложечкин почувствовал, что весь покрыт липким, холодным потом.



«Море. Лагуна. Дети танцуют ламбаду...»
Томные звуки шлягера тягуче плыли над пляжем, который был по-весеннему пуст и неуютен. Свежий бриз гнал на берег крутую холодную волну, трепал обрывки пожелтевших прошлогодних газет и выцветший флажок на мачте лодочной станции. Апрельское солнце висело высоко, но в этом году оно что-то никак не могло набрать силу, и по-настоящему тепло было только под высокой стеной лодочной станции, на маленьком пятачке, укрытом от ветра. Там стояли два деревянных решетчатых лежака. На одном лежал черноволосый человек в оранжевых плавках, на втором находились его одежда и никелированный стереофонический «Шарп»: именно он и был источником музыки.

Человек лежал лицом вниз, подложив руки под голову. Он был хорошо сложен. Рельеф прекрасно развитых мышц подчеркивался бронзой загара, а два коротких белесых шрама — под левой лопаткой и. чуть выше поясницы — свидетельствовали о том, что этот человек далеко не всю свою жизнь провел на пустынных пляжах.
Музыка кончилась. Не поднимая головы, человек протянул руку к магнитофону, щелкнул клавишами и, дождавшись, когда перемотается пленка, включил снова:

— «Море. Лагуна. Дети танцуют ламбаду...»

В дальнем конце пляжа, огороженного низким заборчиком, появились двое: светловолосый мужчина лет тридцати и кавказского типа юноша лет восемнадцати. Мужчина был одет в короткую куртку-варенку, юноша — в серый свитер и белую нейлоновую ветровку. Они шли размашистым шагом прямо к лодочной станции, к лежакам, виднеющимся у подветренной стены.

- Точно ли он здесь? — спросил на ходу мужчина.
- Должен быть, — пожал плечами юноша.— Маг слышите? Он тут уже неделю загорает. А по вечерам сидит в «Парусе». Там клипы прикольные и девочки на выбор. Там было бы лучше... Он не любит, когда к нему приходят... Да, это точно он!

 -Ничего, — уверенно возразил мужчина. — У меня к нему очень срочное дело. Ты мне здорово помог.

 -Вы его друг?

—  Я друг его друга.

Лодочная станция приближалась, звуки музыки делались все громче, фигура человека на лежаке рисовалась все отчетливее.
Когда до цели оставалось шагов десять, юноша вдруг взял своего спутника за локоть и остановился.

— Ближе я не пойду. И вам не советую.

Мужчина посмотрел на него с оттенком досады, но послушно остановился.

Человек на лежаке выключил «Шарп» и не спеша повернул голову.

— Ты умница, малыш,— сказал он, останавливая взгляд на юноше. — Я видел тебя в «Парусе»...

— Я Сандро, брат Гиви!

— Здравствуй, Сандро!

— Здравствуйте, батоно Ренат!

— Кто это с тобой?

— Вы ему нужны. Гиви просил отвести его к вам.

Черные, жесткие глаза замерли на мужчине.
— Здравствуй, Ренат! — широко улыбнувшись, сказал Юрик Цыбульский. — Меня прислал Серж, Серж Брагин. Мне нужно потолковать с тобой.

Ренат поднялся с лежака, посмотрел на него внимательно и кивнул:

— Подойди!

Юрик приблизился.

Ренат молниеносно взмахнул ногой, и Юрика словно кувалдой ударило в солнечное сплетение. Дыхание остановилось, в глазах померкло, тело сделалось невесомое...
Когда Юрик очнулся, Ренат сидел на лежаке и, спокойно глядя на него, курил сигарету. Сандро терпеливо стоял поодаль, с лицом вежливым и безучастным.

— Зачем ты так? — укоризненно спросил Юрик. — Я ведь от Сержа!

— Чтоб уважал! — улыбнувшись одними губами, ответил Ренат. — Познакомились — теперь можно и потолковать... Ступай, малыш! — кивнул он юноше. — Передай привет Гиви!

— До свидания, батоно! — Сандро почтительно склонил голову. — Не сердитесь на брата. Он не хотел вас тревожить, но этот человек очень просил.

— Я не сержусь. Иди! Этого человека прислал мой друг.

Сандро еще раз сказал: «До свидания!» — и, не взглянув на все еще лежавшего на песке Юрика, повернулся и быстро зашагал прочь.

— Можешь встать, — разрешил Ренат. — Как звать?

Юрик поднялся, отряхнул с брюк пыль. Каждое движение отдавалось тупой болью под ребрами.

— Юра, — сказал он. — Юрий Цыбульский.

— Ну, фамилия мне без надобности, — усмехнулся Ренат. — Ее для прокурора прибереги... — Он докурил сигарету и сильным щелчком послал окурок в пространство. — Как там Серж поживает? Что у него стряслось?.. Да ты садись, садись! Больше не трону. — Он кивком указал место, рядом с собой.

Юрик осторожно присел на край лежака. Такого «гостеприимства» он не ожидал: хорошо, если внутри ничего не отбито.

— У Сержа застрелили братишку, — сказал он. — Очень нужна твоя помощь.

 -Кто застрелил? — деловито спросил Ренат. — Менты? Фраера? Урки?

 -Рэкетиры. У нас кооператив, а Серж — председатель. Вот они и решили его пугнуть. Требуют миллион сразу и двести тысяч каждый месяц. Если через неделю не выложим, пришьют еще кого-нибудь. У Сержа две дочки...

 -Серьезные у вас дела, — задумчиво произнес Ренат и начал одеваться. — Расскажи-ка подробнее: кто убил, как и где.

Юрик рассказал все, что было известно. А известно, было не так уж много.

— Стрелков вы уже нашли? — спросил Ренат, затягивая ремень на брюках.

Юрик покачал головой.

-Пока нет. Но наши ребята землю роют, сегодня-завтра найдут.

-А времени, значит, осталось пять дней?

-Пока долетим, останется четыре.

Ренат сунул ноги в кроссовки, застегнул замки-липучки.

-Четыре дня?.. Ничего, нормально! Четыре дня — четыре трупа. Нормально!.. Приличная «пушка», надеюсь, у вас там найдется?

-Думаю, что найдется, — не совсем уверенно ответил Юрик.

 -Думаешь или найдется? — жестко переспросил Ренат. — Свою я в самолете не провезу.

 -Конечно, найдем, — поспешно поправился Юрик. — Не знаю, что ты понимаешь под приличной...

— Сейчас объясню. — Ренат посмотрел на него снисходительно. — Самое главное, чтоб «машинка» была пристреляна и не давала сбоев. Второе — калибр: чтоб дырку сделать серьезную. Третье — скорострельность... Из отечественных я предпочитаю «стечкина».

— А что это за система? — удивился Юрик: он считал себя знатоком оружия. — Я даже не слышал о таком.

— Это редкий пистолет. Калибр — 9 миллиметров, обойма — двадцать патронов. Бьет как одиночными, так и очередями. В общем, почти как маузер, только в два раза меньше.

— А что ты скажешь насчет «нагана»? — спросил Юрик. — Говорят, по безотказности ему нет равных.

— Говорят правильно, — усмехнулся Ренат, надевая серую, с крупной пластмассовой молнией куртку. — У него не бывает перекосов, потому как — барабан! Но барабан надо крутить курком, нет самовзвода, низкая скорострельность. Опять же перезаряжать вспотеешь: патрон за патроном... Нет, когда по тебе бьют из автоматов, «наган»— пустая игрушка! Лучше уж «макарыч». Еще понадобится кое-что по мелочи, но это мы там уже на месте обговорим... И еще для ясности... — Ренат, уже весь одетый, подхватил с лежака кассетник и строго посмотрел на Юрика. — Я работаю не за деньги, но деньги за работу беру. У меня такса: десять тысяч. Четыре человека — сорок тысяч.

— Такса разумная, — кивнул Юрик. — Я бы даже сказал — скромная. По нынешним временам сорок «штук» — не деньги.

— С меня хватит. Я же сказал: работаю не за деньги. Я сам решаю — подходит мне дело или нет. Я не наемник! Если решу, что нет, — не возьму и миллион
.
— Тоже разумно,— согласился Юрик. — Не в деньгах счастье! Но почему ты говоришь: четыре трупа? Три — я понимаю, это стрелки плюс Бешеный Макс. А кто четвертый?

— Как это кто? — Ренат посмотрел на него с недоумением, как на человека, не понимающего самых очевидных вещей. — А драйвер? Это у прокурора водила может сойти за свидетеля, а у меня, извини, счет другой! Были на деле втроем — все трое и отвечают!

— А ты круто-ой!—с уважением протянул Юрик.

 -Я киллер! — с достоинством ответил Ренат. — Я очищаю землю от накипи, восстанавливаю справедливость и наказываю зло. Нож не может быть тупым, иначе это не нож, а простой кусок железа. Пуля не может быть легкой: иначе это не пуля, а птичий помет. Киллер не может быть мягким, потому что он — и нож, и пуля!.. Однако хватит болтать! — Он взглянул на часы. — Когда самолет? Билеты готовы?

Самолет вылетал через четыре часа. Билеты купил Гиви.

— Какие деньги? О чем ты говоришь? — возмутился он, раздувая толстый живот, когда Юрик попытался с ним расплатиться. — Франт был золотой человек — мир его праху! Одной чачи мы с ним сколько выпили!.. И как у тех негодяев рука поднялась?.. На вот, передай Сержу! — Гиви сунул Юрику запечатанную пачку пятидесятирублевок. — Это от меня на поминки.

Летели без приключений. Ренат был неразговорчив, почти всю дорогу спал. Просыпался только тогда, когда стюардесса приносила еду. Однако даже во сне он не выглядел расслабленным, походил на сжатую, готовую к действию пружину.
«Да, нож должен быть острым, пуля должна быть тяжелой, — размышлял Юрик, глядя на чеканный профиль киллера. — В цельности этому парню не откажешь. У него есть своя философия, своя логика, свои принципы. И, наверное, он скорее умрет, чем от них отступит. Но где гарантия, что однажды он не ошибется, не перепутает добро и зло?..»

Из самолета они вышли порознь, чтобы Ренат до времени не засветился. Юрик сел в ожидавшую его машину и поехал к Сержу, Ренат же купил в киоске карту города и, не торгуясь, взял на площади перед аэропортом первого же «частника».

Было раннее утро. Солнце уже встало, но висело низко, и тени от деревьев и столбов мелькали, били по глазам. Ренат достал из сумки черные очки и надел их.

— Как тут у вас жизнь? — спросил он небрежно, не глядя на водителя.

Хозяин машины, кряжистый мужчина средних лет, с седым ежиком волос на круглой голове, откликнулся сразу, словно ожидал этого вопроса.

— Разве это жизнь! — ответил он с досадой. — Дороги разбиты, в магазинах ни черта нет, на базаре мясо — два «чирика»... Дочка замуж выходит, как свадьбу играть — ума не приложу!

— Ну-ну, не прибедняйся отец! — усмехнулся Ренат.— Тележка-то кормит. На приданое, небось, скопил?

Обладатель ежика осторожно покосился на пассажира. Кто его знает, что это за тип такой любознательный, да еще без багажа, с одной пижонской сумочкой. Может, какой-нибудь грабитель-гастролер.

— Э-э, этой тележке дай Бог себя прокормить! — со вздохом ответил он. — Бензин стоит почти как пиво, запчасти идут по пять номиналов, да и то не достанешь... Недавно на полчаса машину без присмотра оставил — переднее стекло как корова слизнула! Хорошо, было запасное. Так я теперь нарочно в нем трещин наделал, чтоб больше не зарились. — В правой части лобового стекла и в самом деле имелось несколько небольших, аккуратных трещин. — Опять же — налоги!..

— Ну а как рэкетиры, донимают? — все с той же небрежностью поинтересовался Ренат.

Водитель опять покосился: может, это из милиции или как раз по налоговой части?..

— Докатилась и до нас эта зараза... — осторожно начал он. — Сам я с ними не сталкивался, но платить приходится. У нас тут что-то вроде кооператива, так мы сбрасываемся... А куда денешься? Они ж приходят и бьют тебе стекла, фары, режут резину... Одному нашему и машину спалили! Лучше уж деньги отдать.

— Я слышал, у вас тут недавно одного кооператора застрелили, — вполне натурально зевнув, промолвил Ренат.

— Это которого на Монастырском кладбище хоронили? — оживился водитель, уже почти уверенный, что имеет дело не с грабителем.

— Не знаю, — пожал плечами Ренат. — Я краем уха слышал.

— Да он такой же кооператор, как я египетский фараон! — возмущенно воскликнул «адам козлевич» образца девяностого года. — Миллионами, говорят, ворочал. Откуда у честного кооператора миллионы? Это уже мафия, у них и законы мафиозные. Не поделили что-то, вот его и пришили. Как в Сицилии!.. Его хоронили знаешь как? Одних машин было штук пятьдесят — и все иномарки! Растянулись по городу и гудят!.. Причем все — в черных очках и в черных перчатках. Мафия!

«Узнаю Сержа! — с усмешкой подумал Ренат.— У него всегда была склонность к эффектам».

— Пижоны это, отец, а не мафия! Настоящая мафия сидит в кабинетах и правит такими дураками, как мы с тобой.

— Может, и так, — уклончиво согласился водитель. — С этой перестройкой ничего уже не разберешь... — И меняя тему, спросил: — В городе-то куда тебя везти?

— Потом скажу, — лениво ответил Ренат. — Сначала хочу покататься, посмотреть... Говорят, у вас город красивый. — Он достал из сумки карту, развернул и, заметив, что водитель опять насторожился, добавил: — Я журналист, спецкор.

— А, журналист! Тогда понятно! — облегченно просиял мужчина.

«Черта лысого тебе понятно, хрен с колесами!» — подумал Ренат и, откинувшись на высокую, мягкую спинку, прикрыл глаза.

Часа через два, изрядно покружив по городу и получив кое-какое представление о театре будущих действий, Ренат вышел на малолюдной улочке и позвонил Сержу из автомата.

— С прибытием! — обрадованно сказал Серж. — Сейчас к тебе подъедет «тойота-королла» и отвезет на «хату». Там обо всем поговорим.

Машина подъехала минут через десять: приземистая, спортивная, цвета морской волны.

— Мишаня!— представился водитель, юркий на вид мужичок в синей кепочке с золотым орлом и в джинсовой куртке с множеством молний.

Ренат молча сел в машину. «Тойота» бесшумно рванула с места и помчалась в сторону южного края города.

— Стрелков мы уже нашли, — сообщил Мишаня. Его задело, что друг Сержа держится с ним, как с простой «шестеркой», ему хотелось показать, что он в «Меркурии» тоже не на последних ролях и полностью в курсе событий. — Юрик сказал, что тебя еще и водила интересует...

— Это вас он должен интересовать, — невозмутимо ответил Ренат. — Ведь это в вашем парне дырок наделали.

«Тойота» въехала во двор панельного пятиэтажного дома и остановилась возле подъезда. Там уже стояли две машины: «мерседес» и «тойота-марк-II».

— Приехали! — сказал Мишаня. — Ребята уже здесь.

Ренат вышел и мрачно огляделся. Ничего подозрительного в глаза не бросилось.

«Серж определенно опупел! — подумал он раздраженно. — Из похорон цирк устроил, и сюда съехались, как на свадьбу!»

В квартире их ожидали Серж, Юрик и — Ренат едва не застонал, словно от приступа зубной боли, — еще один новый человек: широкоплечий здоровяк, отрекомендовавшийся мощным басом: «Коля Бык!» В большой комнате на столе стояли три бутылки водки и закуска: буженина, красная рыба, отварная картошка, соленые огурцы, парниковые помидоры, жареные куры.

Серж сердечно обнял друга.

— Рад тебя видеть, Ренат! Будь как дома. Паршивый у нас повод для встречи, лучше б его не было... Сколько лет мы не виделись?

 -Однако лет восемь, — прикинул Ренат. — Как один день. Но пить не буду, извини. Потом выпьем, после дела.

 -Ты все такой же строгий?
— Потому и жив. — Ренат поймал на себе изучающий взгляд Юрика и усмехнулся. Он знал многих людей, чья жизнь глупо укоротилась оттого, что они не вовремя позволяли себе расслабиться. Пуля быстра, она не прощает ошибок. — Послушай, Серж... — сказал он, опять глядя на того, по чьему зову пролетел через полстраны. — У меня к тебе пара слов, с глазу на глаз.

Все сразу насторожились. Коля Бык, резавший хлеб, так и замер с ножом в буханке.

— Здесь все свои, Ренат! — с улыбкой ответил Серж. — Это мои друзья, у меня нет от них секретов.

На скулах Рената заиграли желваки.

-У меня есть секреты, — сказал он.

Серж пожал плечами:

-Ну что ж! Давай выйдем.

Они вышли на кухню, и Серж плотно притворил дверь.

-В чем дело, Ренат? — спросил он с недоумением. — Зачем ребят обидел?

-Ты лучше скажи, какого дьявола вы все сюда приперлись? — понизив голос до свистящего шепота, вопросом на вопрос ответил Ренат. — Мне нужна чистая «хата», а не притон, куда съезжаются подозрительные мордовороты с чемоданами жратвы и водки. На хрена, например, здесь этот вышибала Коля Бык?

Серж смутился. Он уже отвык от жесткой бесцеремонности того мира, из которого вышел, того мира, где на улыбку отвечают ударом, а на искренность — подножкой, где недоверие — закон, а нож — лучший аргумент в споре.

-Извини, но я думал дать тебе Колю в охрану...

-В охрану!.. — усмехнулся Ренат. — За кого ты меня, принимаешь? Единственное, что мне требуется, это «пуш ка». Ну и, конечно, чтоб кто-то навел меня на клиентов.

— «Пушка» будет завтра. Честно говоря, я был уверен, что у тебя есть своя.

— У меня-то есть, — кивнул Ренат. — Но как бы я ее привез на самолете, с теперешним-то шмоном?.. И что за система?

— «Макаров», как ты сказал. Юрик завтра обеспечит. А Мишаня покажет тебе стрелков... Так что, как видишь, все люди здесь по делу. Не гоношись! Больше о тебе никто не знает.

-Куда уж больше! — покривился Ренат.— Ладно, замнем. Но завтра приготовь другую «хату». Не исключено, что мне вообще каждый день придется менять адрес. Боюсь, что дело будет жаркое, особенно, когда дойдет до пахана. Вы тоже ушами не хлопайте! Семью, надеюсь, ты спрятал?

 -Спрятал,— ответил Серж, и его сердце кольнула тревога. — Хотя, конечно, не на луну.

-Вот то-то! — назидательным тоном сказал Ренат. — Об этом думай, а о своей безопасности я сам позабочусь.

Когда они вернулись к столу, бутылок с водкой там уже не было. Но к еде никто не притрагивался — ждали.

 -Не обижайтесь, мужики! — миролюбиво сказал Ренат.— У нас с Сержем еще старые секреты. К сегодняшнему делу это не имеет отношения.

 -А мы ничо! — улыбнувшись за всех, пробасил Коля. — Садись к столу! С дороги-то небось проголодался?


...Оставшись один, Ренат запер дверь — там оказалось два накладных замка — и бегло осмотрел квартиру. Судя по многочисленным заморским сувенирам, таким как большой кокосовый орех, деревянная африканская маска, японская кукла и китайский веер, здесь жил человек, неоднократно бывавший за границей, скорее всего, моряк. Наверное, он и сейчас находился в очередном плавании, оставив ключи Сержу или кому-то из его приятелей.

«А вот и он!» — сказал себе Ренат, увидев за стеклом серванта цветную фотографию, на которой был запечатлен улыбающийся парень в пробковом «колониальном» шлеме и рубашке с коротким рукавом, стоящий на фоне индийского храма. И затаенная зависть вдруг кольнула сердце. Когда-то, давным-давно, в наивные детдомовские годы, Ренат тоже мечтал стать моряком, зачитывался замусоленными книжками о кокосовых островах и летучих рыбах, о прекрасных шоколадных мулатках...

Но звезды расположились иначе, выстроили иную схему: драки, колония, жестокий беспредел, в котором выживает сильнейший. Ренат выжил и стал киллером, исполнителем приговоров, жутким ангелом смерти. Его боялись, как язычники боятся грома, о нем рассказывали кровавые, легенды, он слыл неуязвимым и вездесущим. У него не было ни дома, ни семьи, ни постоянных привязанностей. Холодный супермен-одиночка, он не испытывал потребности быть любимым и без сожаления расставался с женщиной, как только она ему приедалась. На всей земле было лишь два-три человека, которых он мог назвать своими друзьями, но и тех он не видел годами, а увидев, не знал, о чем говорить. Он жил в другом измерении, за чертой, словно пришелец с другой планеты.

...Перед тем как лечь спать, Ренат тщательно, на все шпингалеты, закрыл балкон, еще раз проверил замки на входной двери и поставил в прихожей два стула — один на другой, — чтобы был шум, если кто-то попытается войти.
Спал он чутко и без сновидений, как зверь.



Ложечкина разбудил голос жены Альбины:
— Что-то ты, Петя, сегодня заспался. Я ухожу, завтрак на плите. Вставай, коммунизм проспишь!

Альбина работала в гидрометеорологическом техникуме, преподавала математику и физику, занятия у нее начинались в восемь утра. К партийной деятельности мужа она относилась иронически, и тем больше, чем выше он поднимался, резонно считая, что партсекретарь это не профессия, а чем выше поднимаешься, тем больнее падать. С ней можно было бы и согласиться, особенно теперь, когда вдруг отменили шестую статью Конституции, но как бы она, интересно, запела, если бы ее муж превратился в простого инженера, если бы их дом перенесся в какой-нибудь семьдесят-веселый микрорайон, между ТЭЦ и городской свалкой, если бы лечиться пришлось в занюханной районной больнице, где даже не знают, как выглядит одноразовый шприц, и где годами стоят в очереди на вставку вульгарных металлических зубов, если бы ее дочь училась не в престижной школе с англо-китайским уклоном, а в обычной двусменке, среди дебилов, наркоманов и начинающих сексуальных маньяков. Какая другая карьера, кроме партийной, обеспечила бы Ложечкину и его семье такое качество жизни? Статус первого секретаря горкома примерно соответствует статусу генерала или академика, но вы попробуйте станьте в сорок лет генералом или академиком! Нет уж! Если бы Ложечкину пришлось вновь выбирать жизненный путь, он сделал бы тот же выбор. А то, что сейчас приходится пересаживаться в другое кресло, это нормально. Коммунист должен быть гибким.

Ложечкин встал, сделал легкую разминку, потом с полчаса поработал на тренажере, принял ледяной душ, тщательно выбрил волевой подбородок.
Дочь была в школе, она ушла еще раньше Альбины. В пустой и просторной квартире, по которой можно было ездить на велосипеде, громко и мелодично тикали настенные часы. Вчерашнее приключение казалось дурным, неправдоподобным сном. За последний год многое изменилось в этом мире, многое перестало удивлять, но что «теневики» могут открыто прийти и предложить свои услуги первому секретарю горкома партии, — это уж было слишком. Этот деятель в тирольской шляпе держался так, словно уже не существует ни прокуратуры, ни КГБ, словно первый секретарь уже не в состоянии показать когти. Ничего ведь не стоит разыскать этого «конспиратора» и пришить ему статью, судья бы нашел — какую. Но, на его счастье, Ложечкин не станет делать такую глупость. Потому что понимает, что опора на КГБ и прокуратуру уже не перспективна: надежнее опереться как раз на «теневиков». Да и не так уж страшны эти самые «теневики». Это просто предприимчивые люди, которым бюрократическая система мешала реализовать свой потенциал, заставляла уходить в подполье. (Ты же и мешал, дорогой товарищ Ложечкин!) А теперь только они и способны подхватить рушащуюся экономику, не дать ей полностью развалиться. Не завтра, так послезавтра страна все равно перейдет к рынку, от этого уже никуда не деться, и тогда именно бывшие «теневики» станут самыми уважаемыми фигурами, именно в их руках окажется реальная власть, а вовсе не в руках Советов и прочих официозных органов. Поэтому надо быть реалистом и тихо радоваться, что именно на тебе остановили свой выбор эти деловые ребята.

Ложечкин плотно и с аппетитом позавтракал, просмотрел газеты и ровно без четверти десять вышел из дому. Рабочий день городского Совета начался прямо с голосования. В бюллетенях, заготовленных с вечера, по-прежнему значились две фамилии — Гусарова и Фалдина. Ложечкин, который уже почти убедил себя во всесилии своих новых покровителей, испытал глубокую досаду: Гусаров не снял свою кандидатуру! Неужели все так и пойдет прахом? Неужели этот выскочка и популист и впрямь станет городским головой?..

Птах подскочил к патрону с побитой улыбкой.

— Петр Алексеевич! Ей-богу, я не виноват. Я сделал все, что мог.

Первый секретарь повернул к нему непонимающее, надменное лицо.

 -О чем это вы, Валентин Юрьевич?

-Как о чем? — растерялся Птах. — О Гусарове. Я разговаривал с ним, вывалил ему такие компроматы!..

 -И совершенно напрасно. Гусаров — вполне достойный человек.

Сбитый с толку Птах заморгал глазами, а Ложечкин отошел к окну и, положив бюллетень на подоконник, аккуратно вычеркнул из него обоих «достойных» людей. «Что это за страна! — подумал он с невольным вздохом. — Даже мафию не могут толком организовать».

Когда председатель счетной комиссии, «гегемон» и красавец Голицын направился к трибуне, Ложечкин вдруг почувствовал, что руки опять становятся ледяными. Слава богу, медсестра Люба отсела сегодня подальше, и никто не мог догадаться, чего стоит ему внешнее спокойствие. Чуть повернув голову, Ложечкин нащупал глазом бледный профиль Гусарова. Тот сидел далеко, у самого края зала, и тоже выглядел спокойным. «Отважный парень! — с невольным уважением подумал Ложечкин. — Сидит себе и поплевывает и на Птаха-колобка и на мафиози в черных очках. Видать, и в самом деле нет за ним серьезных грехов, не на чем его зацепить. А может, просто пошел ва-банк? Я-то могу отсидеться в горкоме, партия не один день еще будет агонизировать, а уж Гусаров лишится должности на первой же конференции: обком не простит выпадов в свой адрес. Пост в Совете нужен Гусарову, как китайцу рис. Нынче в Совете — сто шестьдесят два депутата, значит, достаточно набрать восемьдесят два голоса...»

— ...Голоса распределились следующим образом... — звонко объявил Голицын. — Фалдин: за — пятьдесят четыре, против — девяносто четыре. Гусаров: за — восемьдесят один, против — шестьдесят семь. Таким образом, никто из претендентов на должность председателя городского Совета не избран!

Сразу несколько волн прокатилось по залу: удивления, досады, разочарования. Гусарову не хватило одного-единственного голоса! Одного-единственного!..
«Ну что ж! — удовлетворенно усмехнулся Ложечкин. — Значит, не судьба. Бодливой корове Бог рогов не дал. Хотя... Хотя еще ничего не потеряно, у Гусарова еще есть шансы. Согласно нашему регламенту, за который так долго и упорно бились демократы, при новых выборах могут выдвигаться старые кандидатуры. Принцип «табула раза». Можно не сомневаться, что именно это и произойдет».

Ложечкин не ошибся, произошло именно это. После получасового обмена мнениями сессия приняла решение: не откладывая в долгий ящик, опять запустить процедуру выбора председателя. Демократы, разумеется, выдвинули Гусарова; консерваторы, не мудрствуя лукаво, опять бросили в бой прокурора. Ситуация складывалась патовая, но «болото» могло качнуться и отдать один-два голоса в пользу сильнейшего: надо, мол, в конце концов кого-то избрать!

К Ложечкину подсел председатель народного контроля Полозов, седовласый ветеран партии, большой знаток закулисных игр.

— Петр Алексеевич! Я слышал, вы хотите и дти на исполком, но есть информация, что туда будут двигать Толпышева. У него больше шансов. Не подумайте, что я вас учу, но, пока не поздно, вам надо баллотироваться на председателя Совета.

Ложечкин с интересом посмотрел в лицо ветерана. «Вот как! У тебя тоже есть информация?..» Он всегда догадывался, что народный контроль повязан с организованной преступностью, но теперь убедился на факте. «Что же вы, голубчики, Гусарова не убрали? Тщательнее надо было работать, ребята, тщательнее!» Но сказать вслух он ничего не успел, потому что неожиданно для всех слово попросил Гусаров.

Быстрой, энергичной походкой он прошел на трибуну, поправил очки и сказал хорошо поставленным голосом:
 
— Уважаемые депутаты! Я благодарен тем, кто меня выдвигал, и тем, кто за меня голосовал. И я очень сожалею, что мне придется вас разочаровать...
В зале сделалось очень тихо, разом смолкли обычные посторонние шепотки и разговоры, все напряглись: что за сенсацию собирается выдать человек, которому остался один лишь шаг до председательского кресла?

— ...Дело в том, — продолжал Гусаров с ровностью хорошо заведенного механизма, — что мне только что передали записку следующего содержания: «Дорогой товарищ Гусаров! Нам стало известно, что твои сторонники вчера вечером обходили некоторых депутатов по домам и предлагали по сто рублей, если те проголосуют за тебя. Надо было предлагать больше. Если необходимо, мы готовы оказать тебе финансовую помощь. Доброжелатели».

Зал взорвался возмущенными голосами:

— Анонимка!

— Анонимки не рассматриваются!..
 
Гусаров поднял руку и, дождавшись, когда крики утихнут, сказал:
— Я не знаю, кто это написал, и не собираюсь доказывать, что я не верблюд. Я не желаю быть игрушкой в чьих-то политических играх и поэтому снимаю свою кандидатуру!

Зал оцепенел. Гусаров быстро спустился с трибуны и, ни на кого не глядя, вернулся на свое место. Руки Ложечкина стремительно теплели. «Потрясающий ход! — изумленно думал он. — Это даже лучше, чем если бы Гусаров снял свою кандидатуру еще утром. Теперь акции демократов полетят вниз со скоростью свиста».

— А вы знаете, Сергей Тимофеевич... — негромко промолвил Ложечкин, чуть подаваясь к внимательному уху председателя народного контроля. — Пожалуй, я соглашусь.

— Ну и слава Богу! — спокойно кивнул тот, как человек, заранее уверенный именно в таком ответе.

— Надеюсь, выдвигать будете не вы? — спросил Ложечкин.

— Разумеется. Вас выдвинет человек из демократов. Все будет в лучшем виде.
Полозов поднялся и не спеша направился к своему месту, утирая лицо большим носовым платком.

Минут сорок зал выплескивал свои эмоции, Демократы убеждали Гусарова не обращать внимания на анонимку и забрать самоотвод. Консерваторы говорили: «Нет дыма без огня!» — и призывали признать самоотвод. Один проницательный депутат заметил, что вся эта история выглядит так, как будто Гусаров сам придумал анонимку. Гусаров отмалчивался.

«Да, я был не прав! — самокритично сказал себе Ложечкин.— Наша мафия работает не хуже итальянской. И без капли крови».

Председательствующий позвонил в колокольчик.

— Товарищи, давайте подведем итог. Самоотвод сделан, и сколько бы мы по этому поводу ни дискутировали, результат не изменится. У нас есть кандидатура товарища Фалдина, и если не будет других предложений, я предлагаю приступить к изготовлению новых бюллетеней — и к голосованию.

И вот тут из первого ряда поднялся известный борец за экологию Пузырин. Известность он получил тем, что во время предвыборной кампании устроил голодовку на центральной площади и, щеголяя свежей щетиной, собирал подписи под требованием остановить строительство атомной электростанции, которое, на самом деле, уже и так остановили из-за обнаружившейся сейсмичности региона.
Голодовку он прекратил, как только стал депутатом, но реноме непримиримого борца за ним осталось.

-Уважаемые коллеги! — произнес Пузырин зычным, митинговым голосом. — Я тоже думаю, что не надо нам обсуждать и осуждать поступок депутата Гусарова. Он не новичок в политике и, наверное, серьезно все взвесил, прежде чем пойти на такой шаг. Сейчас нужно думать о другом: о том, что мы заседаем уже седьмой день и никак не можем избрать городского голову. А город, между тем, без власти! Председатель исполкома уволился, остальные работники не решают никаких вопросов, потому что не знают, останутся они на своих должностях или нет. Город завален мусором, растет преступность, пустеют магазины... Накопилась масса вопросов, по которым нужно принимать срочные меры, но это невозможно, пока у нас нет председателя. Ведь даже решения нашей сессии недействительны до тех пор, пока они не подписаны председателем Совета...

-Ближе к делу! — раздалось из зала. — У вас есть новая кандидатура?

-Да, у меня есть кандидатура. Вы знаете, я не сторонник коммунистических взглядов, по убеждениям я демократ, но я давно приглядываюсь к первому секретарю горкома партии Петру Алексеевичу Ложечкину, и у меня сформировалось ощущение, что он и есть тот человек, который нам нужен. Он хорошо знает город, имеет большой организаторский опыт и вместе с тем не бурбон, не бюрократ, скромный, демократичный в общении человек. Вот тут у нас есть представитель Комитета гражданского действия депутат Ковальчук... Он может подтвердить: еще год назад Ложечкин выделил этому Комитету комнату в здании горкома, за что, по моим сведениям, даже получил выговор... И между прочим, он — единственный функционер такого ранга, который не ездит на работу в казенном автомобиле и отказался от госдачи. Может быть, со временем мы вырастим из себя более подходящего человека, но на сегодняшний день я другого не вижу.

-Надо спросить Петра Алексеевича, — сказал председательствующий и тепло посмотрел на первого секретаря горкома.

-Да-да, пусть скажет! — выкрикнул кто-то из зала. — Вчера он уверял, что не будет баллотироваться.

Все посмотрели на Ложечкина. Он встал и подошел к микрофону.

— Я очень тронут, — сказал он серьезно и даже торжественно.— Спасибо!.. Я действительно неоднократно отказывался, так как считал, что секретарь горкома не имеет морального права претендовать на руководящую роль в Совете. Партия ведь и раньше имела все возможности руководить, но увы... Однако у партии были одни методы, у Совета будут другие. И если вы посчитаете, что мой опыт и мои знания будут вам полезны, я постараюсь оправдать ваше доверие.

Зал, еще не отошедший от шока, вызванного самоотводом Гусарова, слушал оцепенело и покорно. Психологическая усталость достигла апогея. Сейчас могли избрать кого угодно, и уж, конечно, умный, прогрессивный партсекретарь выглядел куда меньшим злом, чем недалекий и консервативный прокурор.

Больше для проформы, чем из желания утопить, новому претенденту задали несколько вопросов. На главный вопрос: «Будете ли вы совмещать должности?» — Ложечкин ответил отрицательно. И не только потому, что хотел произвести благоприятное впечатление. Он всем нутром чувствовал, что пора выскальзывать из рядов партийной номенклатуры и встраиваться в какие-то новые ряды, с новыми перспективами. Впрочем, в детали он не вдавался: жизнь в коридорах власти приучила его быть всегда начеку и не откровенничать даже с женой. Поинтересовались, конечно, и его программой. Тут Ложечкин мог выступить с блеском. В его активе имелась серьезная концепция развития города, разработанная по заданию горкома большой группой специалистов-ученых, и совсем недавно в газете была опубликована его статья «Не человек для города, а город для человека». Но он скромно попросил перенести этот вопрос на завтра, чтобы, как он сказал, «подготовиться и выступить по-человечески». Тем самым первый секретарь подчеркивал свое уважительное отношение к депутатам и еще раз напоминал, что до сего момента у него и в мыслях не было баллотироваться на пост председателя: даже речь не заготовил.
Его просьбу удовлетворили.

Сохраняя невозмутимость, Ложечкин вернулся на место. В душе его трубили трубы.



Ренат проснулся на рассвете. Открыл балкон, впустил свежий воздух.
За окном плыл туман. Где-то близко находилось море, кричали чайки, низким баском гудел невидимый кораблик, пахло чем-то пряным и веселым.
Ренат умылся, нашел в хозяйском шкафу какую-то тряпицу наподобие салфетки, расстелил ее на полу и, опустившись на колени, совершил салят ассубх — утренний намаз, как учил в детстве дедушка.

— Бисми-ллахи-р-рахмани-р-рахим!..
Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
Хвала Аллаху, который миров Господин.
Милостивый, милосердный он один.
Дня страшного суда Властелин.
Тебе мы поклоняемся.
Помощь дается нам
Тобою одним.
Веди вас по пути тех, кто тобою водим,
По пути тех, на кого простерлась милость твоя,
На кого ты не гневаешься.
Кто не знает заблужденья кручин.


Дедушка говорил, что дорога в рай идет по мосту, тонкому, как волос, и острому, как меч Азраила, и пройти по нему сможет лишь тот, кто делает в день не меньше пяти намазов. Но Аллах милостив и милосерден, он не отвернется от своего раба, если тот совершает всего один намаз.
Потом он долго и тщательно делал китайскую гимнастику, разминал каждую мышцу, растягивал каждую связку...

Едва Ренат успел позавтракать (крепкий чай плюс остатки вчерашнего ужина), как приехали Юрик и Мишаня, привезли «макарыча» и полсотни патронов к нему.
Пистолет был не новый, с потертой рукояткой. Ренат проверил, как входит и выходит обойма, несколько раз передернул затвор.

— Надо его опробовать, — сказал он. — Есть тут поблизости подходящее место?

Друзья-кооператоры переглянулись.

— Наверное, лучше всего в каком-нибудь бункере, — сказал Юрик. — У нас тут, под городом, такие подземелья! Миномет можно испытывать: наверху ничего не услышат. От царя еще остались.

— Там темно, — возразил Мишаня.

-У меня в машине есть фонарь.

-Не при фонаре же он будет стрелять!

-Пусть Ренат сам скажет!

Ренат покачал головой.

-Нет! Темнота не годится. Может, в лесу где-нибудь?

Юрик задумался.

— Есть тут один заброшенный карьер... — неуверенно произнес он.— Но там надо осторожно, чтобы не нарваться на свидетелей.

— Ничего страшного! — сказал Мишаня. — Постоим на атасе. Мало ли в лесу бывает стрельбы!

— Ладно, — кивнул Ренат. — Поехали! Время не ждет.

В машине, по дороге к лесу, он спросил Мишачю:

— Как дела? Как чувствуют себя наши клиенты?

— Все под контролем, — с готовностью ответил тот. — Стрелков мои ребята пасут неотрывно. У одного кликуха Кислый, у другого — Цыпа. Кислый с утра обычно торчит на Торговой или на вокзале. С ним, наверное, проблем не возникнет...

— Наглые, однако, ребята! — вставил Юрик чуть ли не с восхищением. — Шлепнули человека и ходят как ни в чем не бывало!

— ...Цыпу достать труднее, — продолжал Мишаня.— Он в личной охране Макса. А как ты возьмешь самого Макса, я вообще не представляю.

— Что-нибудь придумаем, — усмехнулся Ренат. — А как с драйвером? Нашелся?
— Пока нет, — вздохнул Мишаня. — Ищем.

— Жаль! Времени у нас уже нет. Придется по ходу раскалывать самого Кислого. Там, на Торговой, есть куда завести?

Мишаня посмотрел непонимающе.

— Ну, подъезды какие-нибудь, дворы... Завалить его я и на улице могу, но тут потолковать придется.

— Дворов-то там сколько угодно. А чего он с тобой пойдет?

— Пойдет! — опять усмехнулся Ренат. — Знаю я этих жлобов. У меня к ним есть универсальная отмычка.

Юрик на мгновенье оторвал взгляд от дороги и обернулся к Ренату.

— Может, помочь тебе? Вдруг он пойдет не один.

— Ну и чем ты поможешь? — насмешливо спросил Ренат.— От пули задницей
прикроешь?.. Не волнуйся, все будет ништяк! Меня они и впятером не завалят. Если, конечно, ты мне «пушку» путевую подсунул.

— А если на твою стрельбу менты набегут? — спросил Мишаня.

— А что, неужели там бывают менты? — искренне удивился Ренат.

Мишаня подумал и отрицательно покачал головой.

— Нет. Пожалуй, что не бывают.

— Вот видишь! Там, где рэкетиры, легавых с огнем не найдешь. Все куплены!.. Лишь бы этот Кислый на месте оказался, да хорошо бы водилу прямо сегодня замести, пока у них шухер не поднялся. А потом, как-нибудь, и до Цыпы с Максом доберемся.

 
...Карьер был небольшой, оплывший, заросший травой. Когда-то в нем добывали щебень для городских строек, но почему-то бросили, не выработали до конца. Возможно, щебень оказался нехорош, а может, и по какой другой причине. Дорога к нему заросла травой, размылась дождями, и Юрику с трудом удалось провести по ней свое японское чудо.

Мишаня выскочил из машины первым и, углядев в бурой траве брошенную кем-то картонную коробку из-под дамских сапог (чего только не валяется в наших пригородных лесах!), радостно воскликнул:

— Ренат! Вот тебе и мишень!

— Годится, — одобрил Ренат, вылезая следом. — А теперь сбегай наверх и посмотри, чтоб с той стороны никто не приперся.

Мишаня шмыгнул в кусты, и вскоре его синяя курточка уже мелькала на полпути к вершине карьерной сопки.

Поблизости нашлось старое кострище. Ренат взял из него уголек и нарисовал на сапожной картонке перекрещенный круг. Картонку он укрепил камнями на склоне карьера и отошел на пятьдесят шагов.

«Макарыч» оказался вполне путевым. Курок у него был с небольшой задержкой, но зато бил он на загляденье — пуля в пулю. Ренат аккуратно собрал в карман стреляные гильзы, перезарядил обойму и кивнул подошедшему Юрику:

— Хочешь попробовать?

Юрик, конечно, не отказался. Он неплохо стрелял в армии, да и сейчас был своим человеком в спортивных тирах города.

Его пуля сделала дырку сантиметрах в пяти выше и правее центра круга.

— Неплохо! — похвалил Ренат. — А теперь смотри! Он подошел к коробке, вынул из кармана патрон и вставил его в отверстие, пробитое пулей Юрика. Затем вернулся на огневой рубеж, широко расставил ноги и, быстро подняв пистолет двумя руками на уровень плеч, почти не целясь, выстрелил. Раздался дуплет, картонка подпрыгнула. На месте патрона появилась рваная дыра.

— Силе-ен!—восхищенно произнес Юрик. — Тебя в кино можно показывать.
Ренат скромно улыбнулся и нагнулся, чтобы поднять две последние гильзы.
 
—Ты много человек убил? — спросил вдруг Юрик.

Ренат резко распрямился, лицо его сделалось жестким и нетерпимым.

— Без воли Аллаха даже лист не может упасть, не то что голова человека! Убивает не меч и не рука, держащая меч! Убивает тот, кто хозяин всему. — Он сунул пистолет за пояс и застегнул молнию куртки. — Ладно, поехали! Хватит болтать.

...Вдоль Торговой улицы стояли кооперативные киоски, тянулись вывески магазинчиков и маленьких кафе. Молодые бородатые художники демонстрировали свои непризнанные шедевры и тут же, по сходной цене, писали портреты; менестрели областного масштаба звенели струнами гитар; поэты из бывшего «андерграунда» декламировали бывшие запрещенные стихи; раскрашенные герлы профессионально качали бедрами под присмотром строгих, деловых мальчиков... Дома здесь были старые, дореволюционной постройки, почти каждый имел сводчатый въезд во двор. Все вместе взятое напоминало Арбат в миниатюре.

— Видишь того длинного возле ларька с порнухой? — спросил Мишаня, взглядом показывая, куда смотреть.

— Вижу, — кивнул Ренат. Парень стоял, прислонившись к углу киоска, в застекленных витринах которого даже издали хорошо рисовались пикантные красотки в смелых позах. Вид у него был самый бездельный, крепкие челюсти монотонно жевали резиновую жвачку, но цепкие глаза внимательно ощупывали всех подходящих и проходящих.

— Это и есть Кислый, — сказал Мишаня. — По моим данным, пушку он носит с собой.

— Больше она ему не понадобится, — заверил Ренат. — Теперь исчезни! Жди меня на соседней улице.

Дождавшись, когда Мишаня завернет за угол, Ренат смешался с уличными людьми и, сделав небольшой крюк, приблизился к Кислому с противоположной стороны.

— Слушай, мэн, — обратился он к нему негромко.— Я на мели. «Грины» не возьмешь?

Кислый повернул к нему голову, смерил взглядом, пристально глянул в нерусское загорелое лицо и лениво процедил:

— Вали отсюда!

— В натуре, — ничуть не смутясь, ответил Ренат и неторопливой походкой направился к ближайшей дворовой арке. Там было сумрачно, как в колодце, воняло мочой и нечистотами. Он остановился у выхода во двор и стал ждать.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и минуты, как под аркой появился Кислый. Он настороженно подошел и спросил:

-Ты чего разорался на всю улицу?.. «Грины» с собой?

-С собой, — ответил Ренат.

-Сколько?

-Пятьсот.

-Покажи!

Ренат расстегнул до середины молнию, выхватил из-под куртки пистолет и с силой ткнул стволом в ребра, прямо напротив сердца.

— Привет от Франта, Кислый!.. Не дергайся! Кто был с тобой в паре?

Кислый ошарашенно моргал глазами и беззвучно разевал рот.
Левой рукой Ренат обшарил рэкетира, вытащил у него из-за спины плоский «ТТ» и опустил себе в карман брюк.

-Говори быстро! Ну!

-Ц-цыпа! — выдавил из себя Кислый. И поспешно добавил: — Это он убил! Я мимо стрелял!..

-Кто был за рулем? — Ренат еще сильнее нажал стволом на грудную клетку.
Хан!.. Ей-Богу, я мимо стрелял!..

-Где найти Хана?

-Пихтовая, десять, первый подъезд, второй этаж, налево. Баба там у него... Я не убивал!

Боковым зрением Ренат заметил, как под арку шагнула еще одна фигура.

-Кислый! Хрен ли ты здесь застрял? — спросил вошедший, не сразу адаптируясь в колодезном сумраке после улицы, залитой солнцем.

-Х-хара! — резко выкрикнул Ренат, чтобы заглушить звук выстрела, и нажал на курок. Кислого тряхнуло, он открыл рот, вытаращил глаза и, схватившись обеими руками за грудь, завалился на бок. Ренат тут же бросился навстречу второму рэкетиру и с ходу рубанул его левой ладонью по горлу. Тот беззвучно осел на землю. Ренат спрятал пистолет, застегнул куртку и вышел в уличную толпу.
Менестрели продолжали петь свои зонги, художники невозмутимо запечатлевали черты современников, сексапильные красотки продолжали свою охоту... На выстрел никто не обратил внимания: мало ли шума бывает в центре города?

Мишаня ждал на условленном месте.

— Все чисто, — сказал Ренат, отвечая на его вопросительный взгляд. — Где наш лимузин?

— За углом.

— Едем! Он выдал мне драйвера. Хан!.. Знаешь такого?

— Нет, — покачал головой Мишаня. — Этой шпаны сейчас полный город.

— Пихтовая, десять, — сказал Ренат. — Это далеко?

— Есть адрес? Отлично!.. Это на той стороне залива. Минут пятнадцать езды.

...Юрик вел машину молча. Он даже не поинтересовался, зачем нужно ехать на Пихтовую. Надо, значит, надо. Ренату виднее. Наверное, Кислого не оказалось на Торговой, и теперь придется его искать.
Улица была забита транспортом, да и пешеходы нахально лезли под колеса. Время было обеденное, народ бегал по магазинам, охотился за немудреным дефицитом. До Пихтовой проще и быстрее было добраться прямо через залив, морским трамвайчиком, но «тойоту» на трамвайчик не загонишь.

Ренат вспомнил о трофейном «ТТ», достал его из кармана и протянул Юрику
.
— Из этой «пушки» убили вашего кореша. Теперь счет один-один. Хочешь, подарю?

— Конечно. — Юрик снял руку с рулевого колеса и принял в ладонь оружие. — Я хочу сам убить Макса.

— Один баран вот так же хотел съесть волка, — усмехнулся Ренат. — Лучше бы тебе вообще никого не убивать. Нормальный человек не должен убивать.

— А ты?

— Я? Я ненормальный. Я киллер. — Ренат помрачнел, и дальше опять ехали молча.
Машина ползла едва не со скоростью пешехода, улица превратилась в длинную, томительную пробку. Прошли пятнадцать минут, обещанные Мишаней, прошло полчаса...

— Как бы этого Хана не успели предупредить, — забеспокоился Мишаня. — Вдруг у него есть телефон! Да и трамвайчик ходит.

Ренат отрицательно покачал головой.

— Про Хана мы толковали наедине. Потом подлетел еще один ухарь, так я его вырубил.

— Насмерть? — живо спросил Юрик.
— Зачем? Просто отключил на время. Там сейчас, конечно, шухер, но с Ханом вряд ли кто свяжет. Мало ли на кого этот Кислый мог нарваться! Может, из-за «пушки» убили.

Машину остановили, не доезжая квартала до Пихтовой.

— Я пойду с тобой? — предложил Юрик.

— Пойди, — подумав, согласился Ренат. — Постоишь па атасе. Только пистолет не бери. А то пальнешь с перепугу.

Дом был пятиэтажный, кирпичный, с маленькими балконами, хрущевской постройки.

— Пригляди за балконом, — сказал Ренат. — Второй этаж, может сигануть. А я пойду наведаюсь.

Он поднялся по неширокой, с выбитыми ступенями и выломанными перилами лестнице, подошел к двери, обитой черным дерматином. Дерматин в двух местах был порезан ножом и зашит серой суровой ниткой. Посреди двери, на уровне подбородка, виднелся глазок. Ренат сделал добродушное лицо и нажал кнопку звонка.
За дверью послышались шаги, зажегся свет, потом в глазке потемнело: кто-то всматривался в незнакомого гостя.

— Кто вам нужен? — раздался женский голос.

— Хан дома? — спросил Ренат.

— Зачем он вам?

— Меня Кислый послал. Да вы откройте! Через дверь разговаривать неудобно.

— Нет его! — резко ответила женщина. — Не знаю, когда будет.

— Жаль, — сказал Ренат. — У меня к нему дело выгодное. Очень выгодное!

Женщина помолчала, поколебалась.

— В «Нептуне» поищите, — сказала она наконец.— Он туда с утра собирался.

— А еще где он может быть?

— А я знаю? Спросите у Кислого! Я за ним по городу не бегаю.

— Может, я ему вечерком звякну? Какой у вас телефон?

— Нет у меня телефона.

— Ладно, спасибо! — кивнул Ренат, глядя в дверной глазок. — Извините за беспокойство.

Выйдя на улицу, он увидел Юрика, который сидел на бортике детской песочницы и ел глазами балкон второго

— Тебе бы еще ментовскую фуражку! — буркнул Ренат, проходя мимо. — Да не беги за мной — пойди в другую сторону. Помощничек!..

Из того, что у подруги Хана не было телефона, еще не следовало, что она не могла позвонить в «Нептун» от соседей или из автомата. Особенно, если заметит что-то подозрительное. Аллах милостив, но тот, кто искушает его, попадает в ад.
Через несколько минут все трое опять сидели в «тойоте». Выслушав Рената, Мишаня сокрушенно почесал под мышкой.

— Самое хреновое, что мы не знаем этого Хана в лицо, — сказал он. — Жаль, что ты не уговорил эту бабу поехать с нами.

— Она не открывала, — пояснил Ренат. — Да и не люблю я связываться с женщинами. В самый неподходящий момент закатит истерику — и пиши пропало... А что такое «Нептун»?

— Спортивный комплекс: с сауной и рестораном. Престижное место. Там бывают городские тузы, мафиози и такие вот «шестерки», вроде этого Хана.

— Макс там может быть?

— Может. Но если он сейчас там, тебе лучше не соваться. Он ходит с охраной. Изрешетят!

Ренат испытующе посмотрел на Мишаню и откинулся на спинку сиденья.

— Ладно, поехали! — сказал он.—Там посмотрим.

«Тойота» двинула в обратный путь. День был в разгаре, движение на улицах еще более усилилось.

— Проклятье! — в сердцах воскликнул Юрик, когда машина застряла в очередной пробке. — Еще ведь до революции собирались построить мост через залив. Так до сих пор и собираются!

— Ишь чего захотел! — усмехнулся Мишаня. — Держи варежку шире! Это тебе не Калифорния!

Ренат повернул голову:

— Калифорния — это где?

Мишаня посмотрел на него удивленно.

— Ты что, вправду не знаешь?.. В Америке! Там подвесной мост, на тросах, в Сан-Франциско... Надо же! — покрутил он головой. — Калифорнию не знает!

На бронзовых скулах Рената вспыхнуло пламя. Он взял двумя пальцами длинный козырек Мишаниной шапочки и резко натянул ему едва не на подбородок.
 
— Да, не знаю! Каждый чего-то не знает. Все знает только Аллах.

— Ты что?.. — Мишаня испуганно шарахнулся, и шапочка осталась в руке у Рената, обнаружив под собой абсолютно лысую, как коленка, голову. — Пошутить нельзя?

— Со мной нельзя, — сухо сказал Ренат. — Я не прощаю шуток.

Когда «тойота» добралась до центра города, Ренат достал из кармана карту и, развернув, кивнул Мишане:

— Покажи, где «Нептун»!

Мишаня посмотрел и ткнул пальцем в место на берегу моря:

— Вот здесь!

— А мы где?

Мишаня глянул за окно и еще раз ткнул пальцем. По карте было уже близко.

— Еще малость подъедем и встанем, — сказал Ренат. — Пойду пешком. «Пушку», пожалуй, оставлю... — Он вытащил из-под куртки пистолет и, поколебавшись, протянул Мишане: — Место людное! Тут лучше не шуметь.

— Рискуешь! — осторожно заметил Мишаня, боясь, как бы опять невзначай не обидеть киллера.

— Не впервой, — спокойно ответил тот. — Надо успеть, пока не расчухались. После второго трупа они, конечно, все поймут.

— А вдруг там будет и Макс? — подал голос Юрик.

— Вы мне его сначала покажите! — буркнул Ренат.— А потом я похожу за ним и подумаю. Внаглянку можно только на мелкую сошку идти, да и то неизвестно, что получится.

«Тойота» взбежала на взгорок, и за домами открылось море. Юрик сбросил газ и прижал машину к бровке.

— Здесь хороший подход, — сказал он. — Иди прямо вниз, а потом направо... А может, все-таки лучше вдвоем?

— Ага,— кивнул Ренат. — Только фуражку прихвати. Я и так удивляюсь, как это мы с вами целый день спокойно ездим, почему вас с Мишаней никто не пасет. Легко живут ваши мафиози! Забурели!..

Он вылез из машины, провел рукой по жестким курчавым волосам и уверенным шагом двинулся вниз, туда, где синело море.



Ложечкина избрали с первого захода, за него проголосовало восемьдесят семь человек. Себе в замы он предложил Фалдина и Мартынова. Прокурора, как он и ожидал, прокатили, а сияющий Мартынов под аплодисменты занял место за президиумовским столом.

Следующим вопросом было избрание председателя исполкома. На эту должность претендовало аж одиннадцать человек: три инженера, один доцент, двое рабочих, пенсионер, замдиректора мебельной фабрики, медсестра, домохозяйка и второй секретарь горкома партии. Демократия разгулялась!

В перерыве Толпышев подскочил к Ложечкину: как всегда, собранный, энергичный, подтянутый.

— Петр Алексеевич! Простите, что с вами не посоветовался. Но я сам все колебался, только вчера вечером окончательно решил.

— Не понимаю, за что вы просите прощения, — пожав плечами, ответил Ложечкин. — Я, например, тоже ни с кем не советовался, кроме жены. Надо привыкать к самостоятельности, к новому мышлению... Так что у меня к вам нет никаких претензий.

— Ну, слава Богу! — с облегчением улыбнулся второй секретарь. — Я бы очень хотел опять работать с вами вместе. Если, конечно, меня изберут.

— Будем надеяться, — невозмутимо кивнул Ложечкин. Он голосовать за Толпышева не собирался, но понимал, что его избрание неотвратимо, слишком явно было его преимущество перед другими претендентами. Так и получилось: в первом же туре Толпышев набрал сто два голоса и стал председателем горисполкома.
Под занавес Ложечкин предложил избрать заведующего орготделом Совета и выдвинул кандидатуру Морозова. Верховный Совет России только что упразднил комитеты народного контроля, и ветерана партии надо было трудоустроить (а себя обеспечить верным человеком). Прошло и это. Депутатам было уже все равно, кого и куда избрать, лишь бы побыстрее покончить с должностями и перейти к конкретным делам. Они еще не понимали, что сегодня был последний день их шумной и вольнолюбивой демократии.

Вечером Ложечкину позвонил Пугин.

— Молодец, Петр Алексеевич! Поздравляю! Надо бы встретиться, потолковать. Я сейчас пришлю за тобой машину.

— Прямо сейчас? — удивился Ложечкин. Он знал, что Пугин не любил заниматься делами на ночь глядя.

— Есть обстоятельства, нужно обсудить. Это касается одного из твоих депутатов.

— Что-то серьезное?

— По телефону я не могу сказать.

— Хорошо, — сказал Ложечкин, — буду. — И в трубке раздались короткие гудки.
Ложечкин опустил трубку на аппарат. На душе стало тревожно.

В городском Совете сто шестьдесят два депутата: кого из них имел в виду первый секретарь обкома? Уж не Ковальчука ли?.. Парень мертвой хваткой вцепился в дело о японской выставке, и это действует на нервы. Вот дожили! Предыдущий первый чуть ли не в открытую имел подпольный золотой прииск и ничего не боялся, а сейчас человек за свои кровные купил персональный компьютер и трясется, как будто украл. Кстати, зачем Пугину персональный компьютер? Разве что в шахматы играть... Шахматы были его слабостью. В студенческие годы он неплохо играл за сборную области, дошел до кандидата в мастера, а потом начались уже другие игры, по другим правилам, однако в шкафу кабинета у Пугина всегда хранилась доска с шахматами. Только кто же рискнет поставить мат первому секретарю? На это способен только компьютер.

-Ты бы хоть поужинал! — сказала Альбина, увидев, что муж, едва придя с заседания Совета, опять куда-то собирается.

-Пугин вызывает, — ответил Ложечкин, повязывая перед зеркалом только что снятый галстук. — Сейчас машина подъедет.

-Тебе еще не надоело? — усмехнулась жена. — Ты же решил уйти из горкома. Ну и послал бы его!

-Из горкома-то я уйду, — согласился муж. — Но Пугин еще и председатель облсовета, от него все равно не уйдешь.

-Обдурили вы народ с этими Советами, — с сарказмом заметила Альбина. — В Чехословакии коммунистов даже в дворники не берут, а вы опять председатели!

-Каждый народ заслуживает такие Советы, какие имеет, — философски возразил Ложечкин, застегивая пиджак с новеньким депутатским значком на лацкане.

В дверь позвонили. Это прибыл обкомовский водитель.

Через несколько минут черная «волга» с тремя нолями на номере уже мчалась по улицам вечернего города. Вопреки ожиданию, она везла Ложечкина не в обком и не к дому первого секретаря, а на его загородную дачу.

Дача была построена в конце пятидесятых годов, когда, освободившись от страха угодить во враги народа за «буржуазную нескромность», провинциальные партийные князьки бросились догонять столичных «вождей», кинулись возводить свои мурановы и гурзуфы. Это был солидный двухэтажный дом помещичьего типа, с массивными колоннами и широкой лестницей у входа, с нелепыми, совсем другого стиля, резными балконами, со скрипучим дубовым паркетом. Дом был окружен бездарно спланированным парком с серыми асфальтовыми дорожками, кафельным бассейном и однообразно-унылыми цветочными клумбами, за которыми ухаживали безымянные и молчаливые женщины из «Горзеленстроя». Имелся и участок земли, предназначенный для огородничества, с подведенным к нему водопроводом, и каждая очередная «первая леди» пыталась реализовать там свои аграрные таланты, но неизменно терпела поражение в конкурентной борьбе со специализированным хозяйством «Заря коммунизма», которое поставляло «слугам народа» витаминную продукцию круглогодично и практически даром.

Подъехав к воротам, водитель трижды мигнул фарами. В окне привратной сторожки мелькнуло лицо, увенчанное милицейской фуражкой, и через несколько секунд тяжелые стальные ворота бесшумно поплыли в сторону. «Волга» подрулила к дому. Ложечкин вышел. Его встретил человек в штатском.

— Добрый вечер! — приветливо поздоровался он. — Я вас провожу.

Хотя Ложечкин давно уже был не последним лицом в партийной иерархии области, он лишь дважды удостаивался чести быть приглашенным в сию резиденцию. Первый раз это случилось три года назад, когда в область приезжал глава правительства и предшественник Пугина устраивал по этому поводу пышный прием. Второй раз Ложечкин побывал здесь в прошлом году, вместе с Альбиной, когда Пугин отмечал свое пятидесятилетие. Охранник привел Ложечкина на второй этаж, в комнату, которая называлась кабинетом и имела большой кожаный диван, полированный письменный стол, несколько глубоких кресел, тигровую шкуру на полу и картину местного художника Шульгина на стене. Картина изображала красных конников, только что закончивших великий поход к берегам Тихого океана, и в отличие от всей остальной обстановки принадлежала лично Пугину: была подарена художником во время посещения его персональной выставки. Ну и конечно, там стояли застекленные книжные шкафы с многотомными собраниями сочинений классиков марксизма-ленинизма, с трудами экономистов и мемуарами маршалов. Впрочем, труды и мемуары были, как минимум, десятилетней давности.

Войдя в комнату, ярко освещенную люстрой из чешского хрусталя, Ложечкин понял, что разговор действительно предстоит серьезный. Кроме хозяина дачи в кабинете находились городской прокурор Фалдин, директор ГУМа Шимановская, начальник управления КГБ генерал Тарасов и редактор городской газеты Птах. Комплект что надо!

Ложечкин поздоровался со всеми за руку, хотя Фалдина и Птаха уже видел сегодня на сессии.

-Поздравляю с назначением! — дружелюбно улыбнулся генерал.

-С избранием, — поправил его Ложечкин.

— Как вам будет угодно, — лукаво согласился Тарасов. — Вам виднее.

— Петр Алексеевич у нас большой романтик! — снисходительно усмехнулась «королева торговли», и серьги в ее ушах, качнувшись, вспыхнули чистым бриллиантовым
светом.

Пугин, сидевший за столом, глянул строго. Глаза у него были того тусклого серого оттенка, который так и подмывало назвать оловянным; на рукопожатие он ответил едва-едва.

— Ну вот, теперь все в сборе, — сказал Пугин, когда Ложечкин опустился в единственное свободное кресло, между Птахом и Тарасовым. — Можно начинать. Валентин Юрьевич! — обратился он к редактору. — Повторите, пожалуйста, для товарищей то, что вы рассказали мне.

В отличие от своего предшественника, который всем нижестоящим тыкал, а в сердцах мог и матом обложить, Пугин был подчеркнуто вежлив, обращался всегда на «вы», но от его вежливости порой веяло мертвенным холодом.

Птах сделал значительное лицо и независимо посмотрел на «товарищей». Недаром говорят, что пресса — это четвертая власть. Сейчас он упивался мгновением власти.

— Сегодня на сессии, во время перерыва, ко мне подошел депутат нашего городского Совета Ковальчук... —: начал он и посмотрел на Ложечкина. «Так и есть! — еще более настораживаясь, подумал Ложечкин. — Интуиция меня не подвела».— Он сказал, что располагает некоторыми сведениями о японской выставке, и предложил опубликовать его материал. Я попросил у него текст, но он сказал, что может его только показать, а отдаст лишь в том случае, если я дам твердое обещание опубликовать...

— Ну и дали бы такое обещание! — пожав плечами, вставил генерал. — Тоже мне проблема!

— Простите, но я пока, ещё не служу по вашему ведомству и не пользуюсь вашими методами, — желчно ответил Птах. «Ого! Наш колобок совсем расходился! — удивился Ложечкин. — Даже медведя не боится. Перестройка на марше». Генерал сыто ухмыльнулся. Птах продолжал: — Я просмотрел текст. Там в основном, конечно, эмоции, но есть и нечто конкретное. Есть, например, некоторые цены — в сравнении с ценами комиссионного магазина. И самое интересное — несколько фамилий...

— Вы их не записали? — поинтересовался прокурор.

— Я их запомнил. Из присутствующих там фигурировала только фамилия... — Птах вопросительно посмотрел на первого секретаря обкома. Тот разрешающе кивнул, и Птах закончил: — Там фигурировала фамилия Виктора Яковлевича.
Тут уж все посмотрели на Пугина, словно он и в самом деле единственный из них сподобился приобрести импортный дефицит по сниженной цене. Пугин деланно потупился. «Что за цирк? — подумал Ложечкин. — Зачем ему понадобилось выставлять себя на посмешище?» Но председатель облсовета тут же поднял глаза, и они были по-прежнему оловянными.

— А есть ли у него какие-нибудь доказательства? — спросил Фалдин.

— Я задал Ковальчуку этот же самый вопрос, — с достоинством ответил редактор. — Он сказал, что есть. Мы договорились, что завтра он мне их представит, и тогда я решу, буду печатать или нет.

— А какие еще фамилии там фигурируют?

Птах посмотрел на прокурора иронически.

— Зачем это вам, Николай Владимирович? Вам и так известны все фамилии.

— Вот именно! — строго и не к месту сказал Пугин. — Кстати, Николай Владимирович, в каком состоянии дело о японской выставке? Не могла ли произойти утечка информации? Этот Ковальчук возглавляет так называемый Комитет гражданского действия. Не исключено, что и среди ваших сотрудников есть его скрытые сподвижники.
Фалдин выпрямился в кресле и с присущей ему показной обстоятельностью ответил:
— Дело о распродаже экспонатов японской выставки временно заморожено, так как следователи перегружены... э-э... более срочными делами, связанными с серьезными… э-э... социально опасными преступлениями. Все материалы хранятся в моем личном сейфе, так что какая-либо утечка исключена.
А как у вас, Татьяна Иосифовна? — Пугин вопросительно посмотрел на Шимановскую.— Ваши списки хранится в надежном месте?
Какие списки, Виктор Яковлевич? — «Королева» надменно подняла левую бровь. — Я никаких списков не веду! Зачем они мне?
«Так мы тебе и поверили, старая воровка! — мысленно усмехнулся Ложечкин. — Все мы у тебя на крючке!.. Тот, в черных очках, узнал ведь откуда-то про мой видюшник. Уж торгаши-то с теневиками — как брат с сестрой!»
— А что скажет госбезопасность? — Первый секретарь перевел взгляд на Тарасова.
Генерал улыбнулся добродушно-покровительственно: какими, мол, пустяками приходится ради вас заниматься.
— Госбезопасность выяснит источник информации, — произнес он весомо. — Но что вы будете делать с депутатом Ковальчуком?.. Ведь если Валентин Юрьевич не опубликует его статью, а он, естественно, этого не сделает, то наш правдоискатель найдет иной способ обнародовать свое открытие.
— Публиковать нельзя! — с апломбом заявил Фалдин. — Поскольку в прокуратуре заведено официальное дело.
Но дело вы заморозили! — ехидно возразил Птах; возразил просто так, чтобы подразнить прокурора.
Это не важно. Оно не прекращено.
Ковальчук скоро и об этом узнает!..
Замолчите! — раздался властный голос Шимановской. — Мы здесь не для того собрались, чтобы слушать ваш междусобойчик. Под удар поставлено первое лицо области! И это только начало! Если мы будем бездействовать, чернь доберется и до всех нас. Надо что-то придумать. Думайте! Вы же мужчины!
Скромничаете, Татьяна Иосифовна! — с улыбкой промолвил Ложечкин. — Такая женщина, как вы, любому мужчине даст сто очков.
А вы зря улыбаетесь, Петр Алексеевич! — обрезала его директор ГУМа. — С меня взятки гладки, я всего-навсего торговка, а вот вас ваши депутаты могут и попинать с вашего высокого кресла. Уж вам-то надо быть посерьезнее!
— Да, Петр Алексеевич, по-моему, Татьяна Иосифовна права, — опять вступил в разговор Пугин. — Откровенно говоря, меня больше всего беспокоит именно ваше положение. Мне, конечно, будет неприятна шумиха вокруг моего имени, но на моем положении это существенно не скажется: в областном Совете люди подобрались серьезные и трезвые, не поддающиеся на политические провокации. У вас же, насколько я знаю, ситуация очень неустойчивая. Сегодня вас избрали, а завтра... Если Ковальчуку попадет в руки информация о вашем видеомагнитофоне, вы можете потерять все.
— Я могу и вернуть этот чертов магнитофон! — возразил Ложечкин и с деланным безразличием пожал плечами, а сам подумал: «Какой же я идиот! Ведь хватило же у меня ума отказаться от госдачи, а тут позарился на дешевизну, Альбине хотел угодить...»
— Поздно! — безжалостным тоном произнес первый секретарь обкома. — В глазах демократов это послужит лишь прямым доказательством вашей вины.
— Что же я должен делать? — нервно спросил Ложечкин, даже не замечая, что разговор странным образом замкнулся именно на нем.
— Вы должны нейтрализовать Ковальчука.
— Я? Но почему именно я? И что значит нейтрализовать?
— Это значит сделать так, чтобы у него и у его соратников пропало желание заниматься выставкой. Пусть занимаются чем-нибудь конструктивным: экологией, памятниками старины... А почему именно вы?.. Во-первых, вы — самое заинтересованное лицо. Во-вторых, Ковальчук — ваш депутат, вам проще установить с ним контакт. И в-третьих, именно вы явились, так сказать, крестным отцом Комитета гражданского действия, пригрели его в стенах горкома, хотя я и был категорически против. Вам теперь и расхлебывать!
Ложечкин затравленно оглядел присутствующих, от его спокойствия не осталось и следа. На лицах «товарищей» не было и тени сочувствия, в глазах Птаха светилось даже злорадство. Не все, мол, коту масленица, теперь и попрыгай!
— Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что эта задача больше подходит Василию Васильевичу, — сказал Ложечкин, глядя в оловянные глаза Пугина. — У его ведомства большой опыт, да и в Гражданском действии наверняка есть свои люди. А я не знаю, как это делается, могу все испортить...
Тарасов повернулся к нему с лучезарной улыбкой:
— Разумеется, вы ошибаетесь, дорогой Петр Алексеевич! У вас, как и у многих других, весьма устаревшее представление о работе органов. Бог с вами! Мы давно перестроились! А что касается опыта, то у вас в Совете тоже есть кадры, на которых можно опереться. Поговорите, например, с Сергеем Тимофеевичем Полозовым, бывшим председателем народного контроля.
Ложечкин опустил глаза, чтобы скрыть смятение, охватившее его. Круг замкнулся! КГБ в одной упряжке с мафией! И это у них называется «перестроились». Но что такое мафия в нашей стране? Мафия — это не просто организованная преступность. Это преступность, сплетенная с коррумпированным, подкупленным госаппаратом. Мы, здесь присутствующие, по сути и есть этот самый коррумпированный госаппарат, купленный не только японскими видеомагнитофонами и компьютерами, но и спецпитанием, спецлечением, спецотдыхом. Хотя почему купленный? Нас никто не покупал. Мы сами установили себе правила жизни— еще в семнадцатом году, когда победил наш клан, клан большевиков. Мы и есть мафия. Теневики — это новый клан, с которым мы вынуждены считаться, это фон сегодняшнего дня, временное отступление, вроде нэпа.
Последняя мысль, как ни странно, принесла ему некоторое успокоение. Наверное, сказалась партийная привычка гордиться своей близостью к «рулям» и «рычагам».
Его затянувшееся молчание было оценено как знак согласия.
— Вот и ладушки! — с неожиданной ласковостью промолвил Пугин, и даже глаза его посветлели, из оловянных сделались алюминиевыми. — Завтра Валентин Юрьевич возьмет у Ковальчука все материалы и пообещает их опубликовать... — Птах вздохнул с видом великого страдальца: подчиняюсь, мол, партийной дисциплине!.. — Но публиковать, конечно, не будет... Валентин Юрьевич, сколько времени вы сможете тянуть, не вызывая подозрений?
— Учитывая специфику материала, не более недели, — с готовностью ответил редактор.
Значит, у вас, любезный Петр Алексеевич, в распоряжении неделя. А то, что вы не знаете, как это делается... Вы профессиональный политик, будьте добры осваивать новые формы работы.
И лучше не затягивать! — многозначительно добавил Тарасов. — Ведь если Ковальчук добудет информацию по вашей персоне, он может ударить по вам и не обращаясь к прессе.
«В этом я не сомневаюсь, — окончательно успокаиваясь, подумал Ложечкин. — Так же, как и в том, что такую информацию ему могут подсунуть ваши люди. Но я постараюсь не доставить вам такого удовольствия».
— Хорошо! — сказал он твердо. — Я попробую. Хотя и не знаю, что у меня получится. Эти демократы очень крутые ребята, с ними нелегко найти общий язык. А с вами, Василий Васильевич, мне бы хотелось посоветоваться конфиденциально. Если вас не затруднит.
— Ради Бога! — радушно улыбнулся, поднимаясь с кресла, генерал КГБ. — Если желаете, я могу подвезти вас до дома. В машине и поговорим.
Остальные тоже поднялись.
— Может быть, кофейку? — вдруг спохватился хозяин кабинета. — Я сейчас распоряжусь...
— А вот это надо было раньше предложить! — язвительно заметила директор ГУМа. — Поздненько вы вспомнили, что ничто человеческое нам не чуждо. Так мы никогда не придем к гуманному социализму!
Пугин бесстрастно проглотил колкость «королевы торговли», но распоряжаться насчет кофе не стал. Возможно, он и не собирался этого делать.
Генерала ожидала черная «волга». Внешне она ничем не отличалась от подобных изделий Горьковского автозавода, однако, оказавшись внутри, Ложечкин подумал, что в этой машине можно опасаться, наверное, только прямого попадания артиллерийского снаряда. Массивные, тяжелые дверцы явно свидетельствовали о надежной бронированности всего салона, толстые зеленоватые стекла были, конечно, пуленепробиваемыми; рядом с водителем сидел широкоплечий охранник с автоматом Калашникова между колен.
Мотор заурчал — разумеется, это был особый, сверхмощный мотор, — и машина выехала через бесшумно открывшиеся ворота.
— Ну и о чем же вы хотели посоветоваться с заплечных дел мастером? — с мюллеровской иронией спросил Тарасов.
— Я ничего подобного не говорил, — поспешно возразил Ложечкин. — Я всего лишь сказал, что ваши люди лучше бы справились с этой проблемой.
— Да? И каким же образом?
— Я не знаю, — уклонился от ответа Ложечкин. — Но у вас ведь действительно большой опыт.
Генерал достал сигареты, зажигалку, закурил. Охранник включил кондиционер.
— Вы правы, — серьезно кивнул Тарасов. — У нашей организации есть определенный опыт, и мы могли бы без труда нейтрализовать этого вашего Ковальчука. Но сейчас не то время! Сейчас органы сами находятся в сложном положении, все кому не лень льют на нас грязь, называют палачами и жандармами. Конечно, во времена Ежова и Берии были определенные перегибы, но они ведь давно осуждены, жертвы реабилитированы. А сколько пострадало чекистов?.. Беда еще и в том, что в самих органах не стало единства. Вы же читаете газеты, знаете: то генерал какой-нибудь отставной выступит с разоблачениями, то полковник... У меня в управлении тоже есть такие инакомыслящие. Вот в этих ребятах... — он глазами показал на шофера и телохранителя — я уверен полностью, а что касается остальных... — Тарасов горько усмехнулся, и Ложечкину подумалось, что генерал вспомнил фиаско, которое он потерпел несколько месяцев назад, когда пытался выдвинуть свою кандидатуру в депутаты РСФСР от коллектива собственного управления. Сотрудники настояли на тайном голосовании и прокатили своего начальника.
Ко всему прочему, Ковальчук — неформал, и если тут обнаружится «рука КГБ», резонанс будет очень нежелательным, — добавил генерал. — Потому что в условиях плюрализма мы не должны заниматься политическим сыском...
Но вы им все равно занимаетесь? — не удержался Ложечкин.
Генерал посмотрел на него снисходительно и спокойно закончил:
— Лично я к выставке не имею никакого отношения, поэтому разбирайтесь с этим делом сами. А совет... Совет я вам уже дал: поговорите с Полозовым. Это очень опытный человек, у него большие связи.
«Да уж! Связи у него действительно большие, — мрачно подумал Ложечкин. — Сказав «а», придется говорить и «б»... Вот влип так влип! Моими руками Пугин хочет отвести от себя опасность, а в случае неудачи я же и стану козлом отпущения... А деваться-то мне и некуда. Если меня разжалуют из председателей, на светлом будущем можно ставить крест. Меня будут топтать и левые и правые, а наша партийная банда перекроет все краны. Только инженером я смогу куда-нибудь пойти, только рядовым инженером, на двести рублей. Позор, хоть стреляйся!»
А Полозов купил что-нибудь с этой выставки? — спросил он.
— Верный ход мыслей, — одобрительно улыбнулся Тарасов.— Купил! Норковую шубу для своей жены. За полторы тысячи. Все у вас получится, Петр Алексеевич! Зря вы прибедняетесь!..
Бронированная «волга» мчалась по ночному шоссе. Человек на переднем сиденье внимательно всматривался в налетающую темноту, любовно поглаживая вороненый ствол «калашникова».

На подходе к «Нептуну» Ренат придал себе беззаботно-независимый вид человека, которому некуда девать время и деньги.
На широкой асфальтированной площадке перед спорткомплексом стояло десятка полтора автомобилей: в основном это были иномарки, которых в этом портовом городе накопилось уже больше, чем отечественных машин. С площадки открывался чудный вид на залив, по которому скользили две яхточки, на теннисные корты, на пустынный песчаный пляж... Трое парней спортивного вида курили у бетонного парапета, о чем-то неторопливо беседуя.
Ренат подошел к ним.
— Который час, не скажете?
Парни осмотрели его с нагловатой ленцой. Один, с наколкой в виде чайки на правой руке, глянул на часы.
— Половина третьего.
— Я тут человека ищу... — Ренат сделал простодушно-глуповатое лицо. — Хан его звать. Не знаете?
Три пары глаз опять пробежались по его фигуре, на этот раз более пристально. По-видимому, ничего подозрительного не обнаружилось, потому что парень с наколкой ответил:
— Он в баре, на втором этаже.
— Спасибо! — сказал Ренат и направился к входу в ресторан.
— Кавказский барашек! — услышал он за спиной приглушенный говор.— Может, стриганем с него шерсть?..
«Стригани, стригани! — усмехнулся, не сбавляя шага, Ренат. — Давненько я не резвился... Но сначала дайте мне найти Хана. Сперва — дело, а уж потом удовольствие».
В баре было людно, играла громкая музыка. У стойки на высоком вращающемся стуле сидела крашеная девица в черных кружевных чулках. Рядом с ней, спиной к Ренату, стоял невысокий узкоплечий молодчик в черной кожаной куртке. В левой руке он держал рюмку, правой гладил девицу по бедру. Девица пьяно хохотала и сыпала ему на голову пепел от сигареты.
Ренат подошел и тронул парня за плечо.
— Эй, друг!
Тот обернулся. На Рената смотрело неулыбчивое азиатское лицо.
Что надо?
Мне Хан нужен.
Зачем?
Кислый прислал. Сказал, Хан «грины» берет. Я тут пролетом, срочно бабки нужны, а кроме Кислого, никого не знаю.
Парень оглянулся на бармена, который невозмутимо и меланхолично протирал фужеры, на публику, силившуюся перекричать друг друга в грохоте музыки. Потом спросил:
Что же он сам не взял?
Мне Хан нужен, — повторил Ренат, уже уверенный, что это он и есть.
— Ну, я Хан. Почему Кислый сам не мог взять «грины»?
— Давай выйдем, — предложил Ренат. — Не могу я в таком гвалте.
Хан поставил рюмку на стойку, хлопнул красотку по ляжке и пошел к выходу. Ренат помедлил, кося глазом — не двинется ли кто еще, — и последовал за ним.
Сколько у тебя? — спросил на лестнице Хан.
Пятьсот.
Беру по чирику.
Ты что, звезданулся? Дай хоть по полтора!
Тогда катись отсюда! Мне еще с Кислым придется делиться.
Ладно, — махнул рукой Ренат, — черт с тобой! Бабки очень нужны.
Внизу, в холле, Хан сказал:
— Жди здесь! Сейчас деньги принесу. ч
Ренат кивнул в сторону двери с надписью «М»:
— Я в сортире подожду.
Хан вышел на улицу. Ренат зашел в туалет. Там было бело, как в операционной, в высоких чешских писсуарах приветливо журчала вода, в крайней кабинке кто-то тужился на финском унитазе. Большое окно с матовыми стеклами горделиво сверкало новеньким никелем ручек. Но воняло все равно так же, как в обычном советском сортире.
Ренат проверил, открывается ли окно. Оно открывалось превосходно и выходило в хозяйственный двор. Там стоял продуктовый фургон, ресторанные рабочие споро таскали из него ящики и коробки. Увы, этот путь отпадал, придется уходить через двери.
Человек, сидевший в крайней кабинке, спустил воду и вышел. Хана все не было. «Небось сговаривается с теми вахлаками, решают, как ловчее остричь богатенького кавказского барашка, — усмехнулся Ренат. — Ну-ну!»
Наконец дверь открылась, и вошел Хан.
— Здесь кто-нибудь есть? — спросил он настороженно. Ренат отрицательно покачал головой.
Хан прислонился спиной к двери и сказал:
— Покажи мани!
Ренат схватил его левой рукой за плечо и швырнул в угол. В правой он уже держал рукоятку ножа, из которой мгновенно выскочило узкое, как змеиное жало, лезвие.
— Ты что? — испуганно вскрикнул Хан, сразу осознав бесполезность сопротивления. — Мало тебе по чирику? Ладно, дам по полтора! Сказал бы сразу, зачем драться?
— Я пришел не за деньгами, — сказал Ренат. — Я пришел за тобой. Ты был за рулем, когда убивали Франта...
— Я не убивал! — Хан упал на колени и, прижав руки к груди, заискивающе-жалобно посмотрел на Рената. — Это Цыпа с Кислым!.. Я сразу понял — ты мусульманин! И я мусульманин. Ради Аллаха, пощади! Рабом твоим буду!
— Все мы рабы Аллаха, — ответил Ренат. — Вспомни лучше какую-нибудь молитву, и пусть душа твоя попадет в рай. Азраила знаешь?
— Знаю! — вздрогнул рэкетир. — Ангел смерти!
— Вот я и есть Азраил, — сказал Ренат и воткнул лезвие ему в сердце. — Бисмиллах!..
Хан даже не вскрикнул. Смерть была мгновенной и почти безболезненной. Ренат оттащил его в дальнюю кабинку, посадил на унитаз и, вытащив из тела нож, обтер лезвие туалетной бумагой. Крови вытекло мало. Он бросил бумагу в соседний унитаз и спустил воду.
«Ну вот! — сказал себе Ренат, пряча нож в карман.— Теперь можно приступать ко второму действию».
Подойдя к двери и открыв ее, он, как и ожидал, увидел в холле давешнюю троицу. Увидев, сделал вид, что испугался, и, захлопнув дверь, отпрянул к стене. За дверью послышались шаги, после короткой заминки она распахнулась от удара ногой, и в туалет стремительно ворвались все трое приятелей Хана. «Какие смельчаки! — усмехнулся Ренат. — Семеро одного не боятся! Не бил их еще, видно, никто». И громко захлопнул дверь. Троица враз обернулась.
— Вы кого-то ищете? — поинтересовался Ренат. Один из парней покачал надетым на руку кастетом, другой звякнул кистенем — стальной цепочкой со свинцовым шариком на конце.
— Ну, ты! — сказал третий, с наколкой. — Где Хан?
— Во-он там! — Ренат пальцем показал в конец туалета. — По-моему у него запор.
Тот, который был с кастетом, метнулся к дальней кабинке и тут же отскочил с воплем:
— Падла! Хана замочил!
Чуть пригнувшись, он бросился к Ренату, на лету занося руку для сокрушительного удара. Ренат шагнул в сторону, тот с разбегу врезался в дверь, молниеносный «уракен» — удар тыльной частью кулака в висок — довершил дело.
Нападать одновременно вдвоем в узком проходе туалета было невозможно. Поэтому и вторая схватка протекала в виде поединка. Увернуться от бешено вращающегося кистеня было потруднее, чем от кастета. Ренат качнулся влево, качнулся вправо, отвлекая противника, как мангуст отвлекает кобру, затем резко нырнул вперед — вбок и хлестким ударом ноги — «мае гери» — нокаутировал нападавшего. Если он дрался всерьез, то второго удара ему, как правило, не требовалось.
Третий, уже уразумевший, что «кавказец» не так прост, как показалось вначале, вытащил из-под куртки обрез.
— Слушай, кафель попортишь! — насмешливо предупредил Ренат.
Раздался выстрел, но Ренат отпрянул в сторону на долю секунды раньше, чем сработал курок. Пуля взвизгнула рикошетом, отколов кусок кафельной плитки. Перезарядить оружие стрелок не успел. Через две секунды он стоял на коленях, головой в унитазе, с заломленной до боли рукой.
— Это тебе за «барашка!» — сказал Ренат. — Скажи спасибо, что я вас живыми оставляю. — Он отпустил руку рэкетира и сунул обрез себе за пазуху. — Да убери своих дружков! А то зайдет кто-нибудь: нехорошо!..
Тут и в самом деле вошел респектабельный деловой мужчина, в галстуке и с благородной сединой на висках.
— Что за народ! — брезгливо произнес он, перешагивая через лежавшего прямо у двери молодца и замечая второго у стены. — Нажрутся как свиньи!.. — И с достоинством скрылся в кабинке.
Ренат вышел на улицу. Как славно светило там солнце! Как дивно пахло морем и клейкой зеленью тополей. Каким прекрасным и кротким казался мир, и сколько в нем было крови, насилия и жестокости!.. «Аллах велик! — подумал Ренат. — Он сделал человека из простой глины. Но зачем он сделал его таким жадным?»

На полпути к машине он увидел Юрика, идущего ему навстречу. Тот тоже увидел его и остановился.
— Ну, наконец-то! — сказал Юрик, когда Ренат приблизился. — Я уж хотел пойти выяснить, все ли в порядке.
— Ты добрый парень! — Ренат похлопал его по плечу. — Спасибо! У меня всегда все в порядке.
В машине он отдал Мишане обрез и забрал назад свой «макаров».
— На сегодня подвигов хватит, — объявил он. — Везите меня на новую «хату» и сообщите Сержу: пусть подъедет. Надо прикинуть, как действовать дальше. Остались двое — Макс и Цыпа, но с ними возни будет больше всего.
Новой «хатой» оказался частный дом на краю города. Пожилая неразговорчивая хозяйка накрыла стол, выставила бутылку водки и ушла.
— Может, по маленькой все-таки трахнем? — спросил Мишаня, беря в руку запотевшую, из холодильника, бутылку. — Денек у нас сегодня удачный.
— Вы как хотите, — ответил Ренат, от души насыпая перца в густой мясной борщ. — А я не буду. Но лучше и вы не пейте. Сейчас голова должна быть ясна, как горный родник.
Минут через двадцать приехал Серж. Он сразу стал расспрашивать. Ренат отвечал в свойственной ему скупой манере, не вдаваясь в подробности. Например, о стычке в туалете сказал следующее:
— Хан был не один. Пришлось еще троих пощекотать.
В свою очередь его интересовало, как обстоят дела с Бешеным Максом, удалось ли на него выйти. Сержу похвастаться было нечем. Парни из «Меркурия» старательно паслись сегодня в тех местах, где имел обыкновение появляться глава рэкетиров, но либо тот все-таки осторожничал после убийства Франта, либо просто сработал закон подлости. Оставался шанс, что вечером он объявится в каком-нибудь из ресторанов, но после инцидента в «Нептуне» надежда на это была слабой.
— Ну что ж! — невозмутимо сказал Ренат.— Я подожду, у нас еще три дня. Но на вашем месте я бы еще раз приглядел за семьями. После сегодняшнего урла совсем озвереет.
— Это понятно, — кивнул Серж. — Мы уже приняли меры: семьи в надежных местах, под охраной. Знаем, с кем имеем дело.
Он чувствовал себя не в своей тарелке оттого, что дело, так хорошо начавшееся, грозило забуксовать по вине «Меркурия», то есть по его, Сержа, вине. Ренат свою работу исполнял блестяще, но Ренат профессионал, а что взять с дилетантов вроде Юрика и Коли Быка?.. Саша Хмелько был прав, когда говорил, что свою мафию за неделю не создашь. Слежкой тоже надо заниматься профессионально.
Разъехались порознь. Сначала уехал Серж, затем, минут через пятнадцать, Мишаня с Юриком. Ренат, по обыкновению, проверил запоры на дверях и окнах (ставни, к его удовлетворению, закрывались изнутри), тщательно вымыл и убрал посуду, потом включил телевизор.
Шла какая-то местная передача. Долговязый чернявый журналист брал интервью у городского прокурора, просил прокомментировать недавние похороны на Монастырском кладбище одного из «крестных отцов» местной мафии, известного под кличкой Франт...
«Ну-ка, ну-ка! — Ренат сделал звук погромче. — Неужели Сержева братишку эти олухи и впрямь считают за мафиози? Да еще за «крестного отца»!»
Прокурор, статный, бровастый блондин лет сорока, старательно подбирал округлые слова:
Насколько мне известно, похороны были проведены с полным соблюдением... э-э... социалистической законности, с официального разрешения дирекции кладбища. Единственное нарушение — подача длительных... э-э... звуковых сигналов. Но за этим должна следить Госавтоинспекция, а не прокуратура.
Может, оно и так, — не отступал журналист, — но многие горожане считают, и, по-моему, вполне справедливо, что обществу брошен вызов. Мафиози похоронен на самом престижном кладбище, там, где обычных смертных давно уже не хоронят, да еще и на мемориальном участке!
Насколько мне известно... э-э... захоронение произведено не на мемориальном участке, а в полуметре от него, так что формальных претензий предъявлять нельзя. Что же касается принадлежности покойного к так называемой мафии, то прокуратура такими сведениями... э-э... не располагает.
Но всему городу известно, что его убили прямо на улице, расстреляли из двух пистолетов. Это очень похоже на войну между кланами. Ведет ли прокуратура расследование?
— Прокуратура такого расследования не ведет, так как никто из родственников погибшего... э-э... не возбудил дела. Насчет пистолетов я ничего не знаю. По нашим данным, это обычное пьяное убийство.
«Занятный у них тут прокурор! — усмехнулся Ренат. — Дело об убийстве должно заводиться безо всяких родственников, как из пушки. Или он куплен с потрохами, или его хорошо пугнули: крутит задом, как змея на сковородке».
Он переключил программу.
По другому каналу показывали балет «Спартак». Гладиаторы и легионеры красиво танцевали, красиво рубились картонными мечами и красиво умирали. В реальности — две тысячи лет назад — все было, конечно, проще, грубее и безжалостнее. Миром тогда правили сила и смелость, раб мог стать императором, а император должен был с оружием в руках защищать свое право на власть. Ренату подумалось, что, живи он во времена Рима, он был бы там не последним человеком. А еще лучше было бы жить во времена великого пророка Мухаммеда и стать одним из его мухаджиров, воевать с неверными...
От голубых мечтаний его оторвал громкий стук в дверь. В руке Рената мгновенно оказался пистолет. Раздался голос Сержа:
— Ренат! Это я. Открой!
Ренат спрятал пистолет, выключил телевизор и открыл дверь. Серж влетел в дом.
— Что случилось? — спросил Ренат. — Нашли Макса?
— Если бы!.. Это он нас нашел! — с бессильной яростью выпалил Серж и, не находя себе места, два раза прошелся по комнате. — Парня нашего взяли, Сашу Хмелько, экономиста!..
— Замочили?
— Нет, взяли заложником. Только что позвонили мне и сказали...
— Что сказали?
— Они требуют два миллиона и... — Серж остановился и посмотрел в упор на Рената. — И киллера! Макс понял, с кем имеет дело.
Ренат опустился на диван и задумчиво поглядел в потолок.
— Уж не раскаиваешься ли ты, что вызвал меня? — поинтересовался он. — Обошелся бы одним миллионом.
— Ни за что! — скрипнул зубами Серж. — Зад им лизать не стану! В зоне не лизал: ты помнишь!
— Помню, — согласился Ренат. — Тебя чуть не кончили тогда, но опустить не смогли. Тогда я тебя и зауважал.
— Если с Саней что случится, не прощу себе! Моя вина! Все учел, а это упустил. Как я мог его без охраны оставить! Он у нас голован, интеллигент!..
— Успокойся, — сказал Ренат. — С таким же успехом они могли бы взять любого из ваших, голыми руками. У тебя хорошие ребята, но — лопухи... Но ты знаешь, это, пожалуй, хорошо, что они хотят получить меня.
Серж посмотрел на него недоуменно.
— В каком смысле?
— В буквальном. Это единственный способ добраться до Макса. Ты можешь с ними связаться?
— Не дури! — возмутился Серж. — Тебя я им не отдам. Надо думать, как Саню выручить, надо делать налет.
— Это ты не дури. Вы не можете даже найти этого Макса, где уж вам делать налет! Единственный шанс — обменять этого вашего экономиста на меня, а уж я как-нибудь вывернусь. Честно говоря, это даже интересно: такого у меня еще не было.
— А два миллиона? — поколебавшись, спросил Серж.
;— Скажи им, что не все сразу. Сначала — киллер в обмен на заложника, а потом — деньги. Их ведь еще собрать надо! Они согласятся. Им сейчас главное меня взять, а деньги они с вас взыщут. Только я им недешево дамся. Недешево!.. — Ренат достал пистолет и, подкинув так, что тот дважды перевернулся в воздухе, поймал точно за рукоятку.— Значит, так! Собирай ребят. Надо все прикинуть и взвесить...
— Тогда поедем ко мне, — сказал Серж. — Ребята уже там. Но ты подумай хорошенько! Макса не зря зовут Бешеным.

Первое заседание президиума городского Совета прошло сумбурно. Сначала председатели комиссий долго рядились, где кому сидеть, потом решали, давать ли право голоса заместителям, если соответствующий председатель отсутствует, и разрешать ли присутствовать на заседаниях рядовым депутатам. Ложечкии сознательно не вмешивался, демонстрируя свой демократизм, давая выйти парам.
Из конкретных вопросов рассмотрели только порядок празднования Первого мая и Дня Победы. Постановили: День Победы отметить как обычно, то есть утвердить план, представленный военной комендатурой, а первомайскую демонстрацию заменить маевками по районам и общегородским митингом на центральной площади. Это обойдется дешевле и будет более созвучно политическому моменту. Избиратели ждут от нового Совета смелых, нетрадиционных поступков, и они получат такой поступок.
После заседания, которое проходило на девятом этаже горисполкома, в так называемом Малом зале, Ложечкин спустился на пятый, в свой кабинет, и пригласил к себе Полозова.
Кабинет у Ложечкииа был небольшой, если не сказать маленький: раза в три меньше того, какой он имел в горкоме. Да и этот кабинет новоиспеченный «мэр» Толпышев выделил с большим скрипом, как от сердца оторвал, сразу дав понять, что не относится всерьез к должности председателя Совета. Ложечкин молча проглотил эту пилюлю, но дал себе слово, что непременно поставит на место своего бывшего подчиненного, кто бы там его ни поддерживал и ни двигал.
Полозов, войдя в кабинет, наметанным глазом огляделся и сказал:
— М-да, Петр Алексеевич! Это не Смольный.
— Ничего, Сергей Тимофеевич, — скромно улыбнулся Ложечкин. — Как-нибудь утрясется. Важна не форма, важно содержание.
— Но машина-то у вас будет? — поинтересовался бывший председатель народного контроля.
— Я пока этот вопрос не поднимал, но думаю, что это тоже необязательно. При необходимости всегда можно вызвать дежурную.
— Если ее как раз в этот момент не угонит какой-нибудь ушлый исполкомовец! — хмыкнул Полозов.
Председатель Совета пристально посмотрел на него и мягко спросил:
— Сергей Тимофеевич, сколько вы заплатили за норковую шубу?
— За какую шубу? — насторожился заворготделом.
— За шубу с японской выставки. — Ложечкин смотрел ласково, как удав на кролика.
— Зачем вы это спрашиваете, Петр Алексеевич? — поинтересовался Полозов после некоторой заминки, но вовсе не испуганно.
— Чтобы дать вам понять, что ничто тайное не избежит стать явным, — охотно ответил Ложечкин. — Не буду лукавить: я тоже кое-что приобрел с этой выставки и не вижу в этом преступления. Но есть люди, которые видят. Скажите, какого вы мнения о Ковальчуке?
— О Ковальчуке? — Полозов неопределенно пошевелил губами. — Трудно сказать. Он рядовой инженер, я раньше с ним не сталкивался, только вот здесь, в Совете. Но судя по всему, парень упрямый и настойчивый. Такой может и раскопать.
— Он уже раскопал. Мне достоверно известно, что Ковальчук располагает неким перечнем фамилий и намерен предать этот перечень гласности. — Лицо бывшего секретаря горкома привычно сделалось жестким, не терпящим возражений. — Ковальчука надо нейтрализовать.
Полозов глянул на шефа изучающе, потом достал платок, высморкался.
— Нельзя ли конкретно? Что значит нейтрализовать?
—; Ну... — Ложечкин сделал свободный, уходящий в никуда жест. — Надо сделать так, чтобы Ковальчук отказался от своего намерения. Я полагаю, вас не надо учить. Вы опытный человек, да и связи у вас немаленькие. Подумайте сами, кого подключить, кто сумеет оказать на Ковальчука нужное воздействие. Может быть — деньги, может быть — женщина, может быть — маленький шантаж. Как видите, я говорю открытым текстом. Это значит, что я вам полностью доверяю.
— И еще это значит, что дело очень горячее, — уточнил Полозов.
— Да, горячее! В том числе и для вас.
— Наверное, и срок какой-то есть?
— Неделя.
— Неделя — это, конечно, маловато! — вздохнул заворготделом. — Ну да ладно, обмозгуем. — Он поднялся со стула и еще раз оглядел кабинет городского головы. — Кондишен вам надо будет поставить, гардины на окне заменить... А вообще Толпышев, конечно, наглец!
— Ничего! — усмехнулся Ложечкин и смахнул со стола невидимую пылинку. — Пусть пока работает. А там будет видно.

Как и предсказывал Ренат, Бешеный Макс согласился повременить с уплатой денег при условии немедленной выдачи киллера в обмен на заложника-экономиста. Обмен должен был состояться на двадцать пятом километре загородного шоссе, где каменная стелла обозначала границу города. С каждой стороны могло приехать не более трех человек: на одной машине, без огнестрельного оружия. Киллер должен находиться в багажнике, завязанный в мешок.
Серж, Юрик и Коля Бык подъехали к стелле за пять минут до условленного времени: на сером «вольво 240», на том самом, выйдя из которого, Ваня Франт получил четыре пули. На площадке стояли оранжевый «жигуленок» и серая «волга» с латунными кольцами и пластмассовой куклой на капоте. Молодожены фотографировалась, шустрый дружка откупоривал бутылку шампанского... Мимо пролетали машины.
— А вдруг эти жмурики приедут без Сашки? — спросил Коля.
— Тогда я давлю на газ, и; — встреча на Эльбе не состоялась,— ответил Юрик, сидевший за рулем.
— А они нам вдогонку — тра-та-та!.. Это мы, как честные люди, приехали без оружия, а с бандюг чего взять?
— Не будут они здесь стрелять, — возразил Серж. — ГАИ рядом. Я специально это место выбрал.
Двое парней отделились от веселой свадебной компании и подошли к «вольво»: один с бутылкой шампанского, другой с парой фужеров.
— Мужики, а слабо вам выпить за здоровье молодых?
Вид у них был хорошо поддатый, балдежный. Серж открыл рот, чтобы вежливо их отшить, но шампанское и фужеры вдруг отлетели в сторону, и в руке одного появилась рубчатая граната-лимонка, в руке второго — револьвер.
— Вылазь! — гаркнул тот, что был с гранатой. — В куски разнесу!
Второй, с «пушкой», забежал слева и рванул на себя дверцу, но Юрик успел защелкнуть фиксатор замка. Ни о каком газе тут нельзя было и думать.
— Не дури! — сказал Серж, одним глазом глядя на гранату, другим на проносящиеся мимо машины. — Менты рядом, все равно не уйдете.
— Вылазь! — повторил «гренадер». — Или сами вытащим.
— Попробуй! — сказал Серж и кивнул Юрику: — Поехали! Один раз козе смерть.
Юрик протянул руку к рычагу скоростей. Бандит выдернул чеку и сунул гранату под нос Сержу.
— Ключ от багажника! Быстро!
Рука Юрика замерла. Все трое, сидящие в машине, словно загипнотизированные, смотрели на кулак, сжимающий лимонку.
— А х-хрена не х-хочешь? — прохрипел Серж, первым обретая дар слова. — Взрывай, сука!
Однако кулак не разжался. Его владелец тоже понимал, что устраивать фейерверк в пяти шагах от поста ГАИ небезопасно. Главное — взять киллера, а киллер — вот он, в багажнике. Он махнул свободной рукой, подзывая остальную «свадебную компанию». Банда подошла, за исключением «невесты», которая, сыграв свою роль, скрылись в «волге».
— Не выходят, б…ди!— пожаловался «гренадер». — И ключ от багажника не дают.
— Это вы б...ди, — уточнил Серж. — С вами договорились, как с людьми...
— Заткнись! — рявкнул, наклоняясь к окошку, «жених».— А то толкнем вашу тачку с обрыва, и вся любовь. Ломай багажник! — распорядился он. — Заберем киллера, И пусть сидят тут хоть до обалдения.
— Пся крев! — по-польски ругнулся Юрик и, вырвав из замка зажигания ключ, сунул его в карман. — Купили нас, как последних пижонов.
— Я ж говорил: нельзя верить этим подонкам! — вздохнул Коля. — Теперь и Сашка у них, и Рената сейчас загребут.
— Сволочи!— скрипнул зубами Серж. Лимонка с выдернутой чекой все торчала у него под носом.
«Волга» подъехала. Вскрыть багажник и перебросить мешок с беспомощным телом было делом минуты. Кулак с лимонкой исчез. Зато в окошко к Юрику сунулся «жених»:
— Ты! Ключи от машины!
— Кто-то из ваших уже взял, — спокойно соврал Юрик. «Жених» отскочил, и через несколько секунд «волга» заурчала и нырнула в поток машин, мчавшихся в сторону города. За ней последовал и «жигуленок».
Юрик воткнул ключ в замок и тоже швырнул машину на трассу.
— Гони! — яростно выдохнул Серж. — Садись им на хвост!
«Жигуленка» они настигли быстро, минуты через две. Тот, заметив погоню, начал мотаться по шоссе, сбивая скорость и не пропуская «вольво» к «волге». После нескольких попыток обойти верткий автомобильчик Юрик осерчал.
— Держись, мужики! — объявил он. — Сейчас я его долбану!
Чуть приотстав, он набрал скорость и, когда «жигуленок» вновь заслонил ему дорогу, ударил его в левый фонарь. Посыпались цветные брызги. «Жигуленок» крутнулся, стараясь удержаться на бешено несущейся под колеса асфальтной полосе, но стремительный «вольво» еще раз поддел его массивным бампером, как носорог поддевает незадачливого охотника, и оранжевый автомобильчик, неуклюже взлетев над белыми столбиками дорожного ограждения, кувыркнулся с откоса.
— Отыгралась бабка в зоски! — радостно подытожил Коля Бык.
Юрик гордо выпятил грудь.
— Еще Польска не згинела!
— К «волге» близко не подходи, — предупредил его Серж. — Как бы стрелять не начали. Нам главное — засечь, куда его повезут.
— Зря он все-таки «пушку» не взял, — сказал Юрик. — Туго ему придется.
— В мешке ее все равно бы прощупали, — возразил Серж. — Знать бы, что так получится, лучше бы сразу отдали тот миллион. Франта все равно не вернем, а теперь еще двоих потеряем. Черт бы побрал эти деньги!
— Не в деньгах дело! — мотнул головой Юрик. — Рената и Саню мы должны выручить хоть тресни!
— Само собой! — согласился Серж. — Но как мы сможем это сделать — ума не приложу!
Серая «волга», шедшая на четыре машины впереди, вдруг вильнула к обочине и резко затормозила. Юрик повторил маневр. «Волга» встала. Встал и Юрик. Из «волги» вышли двое: « жених» и «гренадер». В руке у «гренадера» был толстый железный прут. Они направились к «вольво».
— Юрча, раздави этих гадов! — взмолился Коля, весь подаваясь вперед в порыве нетерпения.
— Не выйдет! — покачал головой Юрик. — Отскочат.
Двое приблизились. «Гренадер» взмахнул прутом и ударил по лобовому стеклу. На Сержа и Юрика посыпался дробный град осколков. В тот же миг «жених» кошкой прыгнул на капот и вырвал ключ из замка зажигания. Серж и Коля выскочили из машины, готовые к рукопашному бою, но в руке «жениха» блеснул вороненый ствол.
— Назад! — скомандовал он. — Последний раз предупреждаю: — хотите жить — не рыпайтесь. Я весь Афган прошел. Мне таких, как вы, замочить — как два пальца обоссать!
— Стреляй, сука! — сказал Серж и шагнул к бандиту. Коля тут же рванул его за плечо.
— Сдурел? Он ведь и в самом деле пальнет!
— Ладно... — зло пробормотал Серж. — На этот раз ваша взяла. — Его карие глаза полыхали бешенством, сердце бухало колоколом. — Но ты передай Максу: мы еще встретимся!
— Макс в этом не сомневается! — усмехнулся «жених», засовывая наган за пояс. — Только ты сначала два «лимона» приготовь!
Рэкетиры сели в «волгу», она рванула вперед, унося в своем чреве Рената-киллера, бестрепетного ангела смерти, впервые, кажется, попавшего в безвыходный переплет. Но ведь он сам пошел на это, значит, он на что-то рассчитывал? На что?..
— Что будем делать? — спросил Юрик.
— Догонять! — ответил Серж и, подняв руку, шагнул к потоку машин. Одна, вторая, третья... Наконец какой-то светло-бежевый «ниссан» мигнул правым фонариком и притормозил.
— Друг, выручай! — кинулся к нему Серж. — Подбрось до города!
— Что-то с тачкой? — спросил водитель, молодой белобрысый парнишка в штурманской тужурке. Но Серж уже распахнул дверцу и, схватив его за руку, выдернул из кабины, как морковку из грядки, прямо в объятия Коли Быка. — Извини, друг, нам некогда! Тачку получишь возле вокзала. Юрка! — крикнул он, махнув рукой. — Погнали!.. Ты, Коля, останься.
— На рожон там не лезьте! — посоветовал Коля, легко удерживая дергающегося маремана. — В третий раз эти гады вас не отпустят.
Юрик занял место водителя, Серж сел рядом, и снова асфальтовая полоса бросилась им под колеса. Удастся ли догнать? А вдруг «волга» куда-нибудь свернула?.. Вон что-то серое мелькнуло впереди! Газу!.. Нет, не то. Вперед, вперед!.. Вот еще что-то серое... Опять не то. А это кто сваливает на боковую дорогу? Кажется, они. Точно! Еще бы чуть-чуть — и упустили...
Юрик вслед за «волгой» свернул на гравийку, сбегающую к заливу. Где-то внизу, за деревьями, мелькало серое пятно.
— Стой!— скомандовал Серж. — Дальше я ногами.
Юрик остановился. Серж выскочил из машины и побежал вниз.
Это был район так называемой санаторной зоны, славящейся своими пляжами и грязелечебницами. Кроме санаториев и пионерских лагерей там имелось много частных, домов и добротных дач, уютно разбросанных меж купами невырубленного леса и принадлежавших в основном городским тузам и блатникам. К одному из таких домов, окруженному новеньким высоким забором, и подкатила «волга» с латунными кольцами и пластмассовой куклой на капоте. Тяжелые створки ворот разошлись, пропуская ее внутрь двора, и вновь сошлись, отрезая от внешнего взора.
Серж огляделся и кинулся к ближайшему дереву. Это был жилистый дуб с мощными и густыми ветвями, и залезть на него не составило труда. Когда Серж взобрался на достаточную высоту, он успел увидеть, как мешок, извлеченный из багажника, заносят в дом. И еще он узнал человека, стоявшего на крыльце в хозяйской позе. Это был Бешеный Макс.
Прежде чем развязать мешок, Рената, действительно, общупали с ног до головы в поисках оружия. Но и после этого ему высвободили только голову, чтобы он мог видеть и говорить, но не владеть руками и ногами.
В большой комнате, отделанной с потугами на изыск, со стены скалила кривые клыки кабанья морда, на полу лежала оленья шкура, сверкал лаком и стеклом новенький югославский гарнитур, в углу, на тумбе, стоял японский телевизор «хитачи». Там даже имелся кирпичный камин, судя но всему, совсем недавно перестроенный из обычной печки. Однако пол был заплеван, а в камине валялись окурки и пустая бутылка. Урки оставались урками, хотя и пытались играть в европейских мафиози.
В кресле у камина сидел человек невзрачного телосложения, с низким лбом и выпирающим кадыком. Таких шибздиков можно хоть дюжину набрать в любой винно-водочной очереди. Но взгляд у этого человека был острый, сверлящий и выдавал натуру незаурядную, вспыльчивую и безжалостную. Судя по описанию Сержа, это и был Бешеный Макс. Справа и слева от него стояли два мордоворота с десантными автоматами на изготовку. Рукава защитных рубах у них были закатаны по локоть, ноги широко расставлены. Наверное, им очень нравилось изображать из себя суперменов, этаких Рэмбо из подворотни. За спиной у Рената стояли еще двое, которых он не мог толком разглядеть и которые держали в руках концы веревки, наброшенной на его шею. «Боятся! — мысленно усмехнулся Ренат. — Значит, уважают. Это хорошо!»
— Ну что? —сказал человек в кресле. — Давай знакомиться. Меня зовут Бешеный Макс.
— Теперь тебя будут звать Трусливый Макс, — ответил Ренат. — Под четырьмя-то стволами мог бы меня и развязать.
— Да, пожалуй, — криво усмехнулся Макс. — Эти парни были в Афгане! Дырок в тебе они сумеют наделать. Развяжите его!
Стоявшие за спиной Рената сбросили с него веревку, стащили мешок. Он оглянулся и узнал в одном из них парня с наколкой в виде чайки.
— А, старый знакомый! Я думал, ты все еще сидишь в том сортире.
— Сейчас ты у меня сядешь! — зло сказал бандит и ударил Рената в солнечное сплетение. Ренат притворно охнул и согнулся, схватившись руками за живот. Он мог держать и не такие удары, но сейчас надо было усыпить бдительность: пусть думают, что киллер не так уж и страшен, что он уязвим, как простой смертный. Второй удар пришелся по затылку. Ренат согнулся еще сильнее, но падать не стал, чтобы не пересолить.
— Боцман! — раздался окрик. — А ну кончай!
Боцман нехотя отошел, довольный собой. Ренат разогнулся и презрительно посмотрел на Макса.
— Показал бы я вам, если бы не автоматы!
Изображать полное смирение было рано.
Я думал, ты умный, — опять скривился в усмешке Макс. — А ты борзеешь, как фраер. Я ведь могу тебя пристрелить, удавить, забить до смерти. Я не поверю, если ты скажешь, что не боишься смерти. Смерти боятся все. Но я не буду тебя пугать, потому что уважаю. У меня нет к тебе претензий: ты — киллер, тебе все равно, кого убивать. Но те, на кого ты работал, тебя продали!..
И во сколько я тебе обошелся? — хмуро спросил Ренат.
Прямо скажем, недешево. В миллион.
Куркули! А я на них за сорок штук пахал!
Куркули, — согласился Макс. — За копейку готовы удавиться. Потому я и решил сделать им разборку. А они наняли тебя... Да, как тебя все-таки звать?
У меня есть разные имена. Ты зови меня Азраил. Так будет правильно.
— Слушай, Азраил... — Макс поднялся с кресла и подошел совсем близко. При желании Ренат мог бы убить его одним ударом по кадыку. Но потом бы последовал перекрестный автоматный огонь. — Слушай, Азраил! Ты не с теми людьми связался. Со мной ты станешь богатым, очень богатым!..
Ренат посмотрел на него как бы с сомнением, потом сказал:
— Это серьезный разговор! Тут слишком много народу.
Макс понимающе улыбнулся и кивнул двоим, стоявшим за спиной Рената:
— Идите, ребята, отдыхайте!
Боцман с напарником вышли из комнаты, «афганцы» остались.
— Ты все-таки не глуп, Азраил! — похвалил Макс. — Я думаю, мы договоримся. Чего ты хочешь?
— Ты оценил меня в миллион,— сказал Ренат. — Это хорошая цена. Я хочу его получить. Я хочу купить дом в Баку.
— Ты получишь миллион. Такой человек, как ты, достоин жить по-человечески.
— Еще хочу доллары, — продолжал Ренат. — Пятьдесят тысяч. Съездить хочу за границу, Калифорнию посмотреть.
— Будут и доллары, Азраил! — Макс прямо лучился от радости. — У тебя все будет, если ты будешь моим другом. Ты не думай, что у меня одни урки работают. У меня есть умные люди, с большими связями.
— Это меня не интересует, — равнодушно сказал Ренат.— Это твои дела. Я — киллер! Мое дело — убивать. Твое дело — платить... Миллион и пятьдесят тысяч долларов — такие условия мне подходят. Слушай!.. — Он переступил с ноги на ногу, как бы в нерешительности. — Пожрать бы чего-нибудь! Кишка на кишку протокол пишет. Эти козлы меня еще ночью сонного в мешок запихали... Но сначала — в сортир! А то вот-вот в штаны навалю.
— А ты юморной! — ухмыльнулся Макс. — Ладно. Цыпа, проводи Азраила! — Он сделал знак одному из автоматчиков.
«О! Вот и Цыпа нашелся! — сказал себе Ренат, скользнув взглядом по выпяченному подбородку «афганца».— Полный комплект! Конечно, уйти живым будет непросто, но Аллах милостив!»
Цыпа молча указал стволом на дверь, и Ренат молча шагнул. Он не стал возникать по поводу конвоя, казалось бы, не очень уместного после разговоров о дружбе. Он понимал: ему поверят только после первой крови. Ну что ж, за кровью дело не станет!
Туалет находился за домом, в глубине сада.
Цыпа шел сзади, в нескольких шагах: уверенный в себе профессионал, умеющий стрелять навскидку из любого положения, наученный убивать в далеких отрогах Гиндукуша. «Иди, иди, шурави! — мстительно думал Ренат.— Сейчас я устрою тебе газават!»
Оставшись один за дощатой дверью, он извлек из-под стельки правой кроссовки «перышко» — острое как бритва лезвие с тонкой ручкой — и спрятал его в узкий кармашек, специально вшитый в рукав рубахи. Цыпе оставалось жить считанные минуты: столько, сколько потребуется, чтобы дойти до крыльца.
Однако, выйдя из «скворечника», Ренат обнаружил, что его конвой увеличился: возле дома маячил второй «афганец». «Это не страшно! — сказал себе Ренат. — В дом они все равно войдут по одному. Или один из них подставит мне спину». Но оказалось, что паника вообще была ложной. Второй «афганец» вышел в сад вовсе не для того, чтобы подстраховать собрата по оружию. Просто ему тоже приспичило в сортир. Ну что ж! За беспечность придется платить.
Едва Ренат и шедший за ним Цыпа оказались на веранде, как Ренат резко обернулся, и тонкое «перышко», выпорхнув из его ладони, вонзилось в грудь рэкетира. Бисмиллах!..
Прежде чем Цыпа упал, Ренат подхватил автомат и толкнул ногой внутреннюю дверь, ведущую в коридор. За дверью никого не было. Ренат пробежал по коридору и с ходу вломился в комнату, где несколько минут назад стоял в мешке перед Бешеным Максом.
Макс и какой-то человек в черных очках разговаривали у окна. Красивая черноволосая девушка в зеленом платье накрывала на стол.
— Стоять! — закричал Ренат. — Не двигаться!
Девушка вскрикнула и уронила тарелку, мужчины замерли.
Ренат не стал ждать, когда Макс и его собеседник опомнятся, и, подскочив к ним, ударил человека в очках стволом автомата в ребра. Тот, схватившись за бок, упал, Ренат перевел ствол на Макса.
— Пушку! — потребовал он жестко. — Не люблю обшаривать трупы.
Макс вынул из-за левого борта пиджака скорострельную «беретту». Ренат взял пистолет и скомандовал: — В кресло!
Макс отошел к камину и сел в кресло. Ренат нагнулся к человеку, стонавшему на полу, и быстро обыскал: оружия у того не оказалось.
— Ну и козел же, ты! — зло сказал Макс. — Я с тобой по-человечески!.. Все равно отсюда не выйдешь. Тут десять стволов, не меньше.
— Посмотрим! — ответил Ренат, прислушиваясь к осторожным шагам в коридоре: дверь туда осталась открытой. — Два уже у меня. Телефон в доме есть?
За дверью мелькнула тень. Ренат дал короткую очередь. Оттуда ударила ответная. Пули скакнули по югославской стенке, посыпались стекла.
— Не стрелять! — завопил Макс. — Я здесь!
— Вот так-то лучше, — одобрительно кивнул Ренат и посмотрел на девушку, все еще стоявшую у стола. — Телефон, красавица, есть?
— Есть! — кивнула она. — В другой комнате. — Страх в ее глазах уже сменился кокетливым любопытством. Видать, стрельба была ей не в диковину.
— Эй, дядя, вставай! — Ренат пнул лежавшего, который уже перестал стонать и испуганно следил за происходящим. — Сходи за телефоном.
— Там провод короткий, — сказал Макс. — Не хватит.
— Пусть нарастят, с лампочек пообрывают.
Человек поднялся, неуверенно посмотрел на Макса, потом на Рената и бочком засеменил к выходу. Он не походил на уголовника, скорее всего был из теневиков.
— Не стреляйте! — вдогонку ему опять завопил Макс. — Купец идет!
— Ты, красавица, тоже иди! — кивнул Ренат девушке. — Тут сейчас будут мужские дела.
Девушка пожала плечиком, состроила глазки и пошла вслед за Купцом. У двери она обернулась.
— Может, я принесу вам поесть?
— Пошла, пошла! — замахал руками Макс. — Дура набитая!
Есть Ренату хотелось, но компания была неподходящая, да и рук с оружия нельзя было спускать.
— Спасибо! — улыбнулся он одними губами. — Мы с тобой потом пообедаем, в другом месте. Дверь за собой закрой!
Девушка вышла и закрыла дверь.
— Зачем тебе телефон? — поинтересовался Макс. — Уж не прокурору ли звонить собрался?
— В похоронную контору! Экономиста где держишь?
— Какого экономиста?
— Не лепи горбатого! Которого должен был на меня махнуть.
— Он далеко, не здесь.
— Скажи своим придуркам, чтобы поехали и отвезли парня на квартиру к Сержу. А я по телефону проверю.
В дверь постучали, и женский голос произнес:
— Я телефон принесла!
Ренат крикнул:
— Входи! — и на всякий случай отпрянул к стене. Девушка вошла и внесла телефонный аппарат.
— Поставь на стол!
Она поставила и пошла к выходу.
~— Подожди! — окликнул ее Ренат. — Как тебя звать?
— Тома.
— Макс, объясни Томе насчет экономиста!
Макс пожал плечами, но объяснил.
— Скажи им еще, что если через час парень не будет свободен, я прикончу Макса, а потом и всех остальных,— добавил Ренат и свирепо посмотрел на девушку. Лицо Томы опять стало испуганным.
— Да-да! — кивнула она. — Я сейчас! — И исчезла за дверью.
— Всех не прикончишь! — усмехнулся Макс. — Ты даже из комнаты не выйдешь. А на окнах решетки. Ты переоценил свои силы, киллер.
— Возможно, — ответил Ренат. — Но ты в любом случае умрешь раньше меня.
Он перенес аппарат в угол, откуда одновременно просматривались дверь и окна, поставил на телевизор и левой рукой снял трубку. Он не знал, где сейчас Серж и жив ли он. Но на телефоне должен был сидеть Мишаня: на всякий случай, для аварийной связи.
— Алло! — услышал он знакомый голос.
— Привет, — сказал Ренат. — Я у Макса. Слушай меня внимательно. Сейчас к тебе привезут Саню. Я позвоню через час и проверю. Если привезут раньше, позвони мне сам. Какой здесь номер? — спросил он у Макса. Макс сказал. — Девяносто шесть-ноль-полста четыре.
— Как ты там? — спросил Мишаня.
— Нормально.
— Выбраться сможешь?
— Не знаю. Через час будет видно. Макс у меня вроде заложника. Как там ребята? Целы?
— Целы. Мне звонил Серж. Они знают, где ты, им удалось проследить. Они попробуют тебя выручить.
— Лучше не надо, — поморщился Ренат. — Будет кровь. Я сам как-нибудь. Не с таких высот ныряли. Сейчас главное — Саню вытащить. Ну, пока! А то у меня тут Макс заскучал.
Он положил трубку и посмотрел на Макса. — Ну что, Максик? Жить-то ведь хочется?
— Жить и блоха хочет! — сглотнул Макс, и его кадык нервно дернулся. — Но я одного не пойму: хрен ли ты от миллиона отказался? Ты же киллер, наемник? Какая тебе разница, на кого работать?
— Да, я киллер, — согласился Ренат. — Но я не наемник. Я сам решаю, кто заслужил смерть, а кто нет.
— А с чего ты взял, что мои люди заслужили? Ты ведь их знать не знаешь!.. Тебя Серж купил за сорок штук — вот и все твое решение! Но разве сорок штук — это деньги для такого киллера? Тебе же нет равных! Со мной ты мог бы делать великие дела!..
— Засохни! — сказал Ренат. — Я корешей не продаю.
— Ну и дурак! В этом мире продается все. — Самообладание уже вернулось к Максу. — Вот скажи... Допустим, мы выпустим тебя. Где гарантия, что в натуре отвалишь?.. Ведь за одного ихнего ты кончил уже троих наших. Разве это справедливо?
— Справедлив один Аллах. Я тоже могу спросить: где гарантия, что ты отвяжешься от Сержа?
— Зуб даю: пальцем больше не трону! — со всей мыслимой искренностью воскликнул глава рэкетиров. — Мало ли других баранов! Кто ж знал, что он не с понта борзеет?.. Слушай, Азраил!.. А хочешь два миллиона?
— Я сказал — засохни! И вообще помолчи. Надоел ты мне. Думать мешаешь.
Макс замолчал, насупился. Ему тоже было над чем подумать. Перекупка киллера сорвалась: кто ж знал, что он окажется придурком, не понимающим цену деньгам? Но и выпускать его живым не годится. И не потому, что он ухлопал трех боевых парней (парней можно найти сколько угодно). Выпустить его — значит выпустить «Меркурий», значит спокойно смотреть, как вонючие лавочники гребут бабки, ни копья не отстегивая ворам. Это не по закону, этого никто не поймет. Любая сявка, не нюхавшая параши, скажет: «Если Макса не уважают мужики, то и мне уважать западло». Глазом не успеешь моргнуть, как из короля превратишься в крестовую девятку. Но, с другой стороны, как его остановишь, этого дьявола? У Цыпы; «афганца», автомат отнял!.. С двумя стволами он тут дел наделает!..
Ренат, между тем, не выпуская дверь из поля зрения, подошел к окну и осторожно выглянул сквозь решетку. Окно выходило в сад. Новый, еще не окрашенный забор находился недалеко, но был высок, и по его верху тянулись два ряда колючей проволоки. Ренат покачал решетку. Она держалась не очень надежно: пара минут работы ломиком — и выход был бы готом. Но ломика нет. А если бы и был, то пока перемахнешь через забор, в тебе сделают десять дырок. И не велика будет радость сознавать при этом, что Бешеный Макс умер раньше тебя. Нет, уходить надо через дверь и с живым Максом. Это единственный шанс.
Время тянулось медленно. В доме слышались какие-то звуки, шаги, негромкие голоса. Люди Макса тоже думали, прикидывали. И Макс и Ренат дорого бы дали, чтобы узнать их планы на ближайшее будущее.
Вдруг за дверью, в глубине коридора, раздался голос:
— Эй, киллер, не стреляй!.. Какие твои условия?
— Очень простые! — ответил Ренат. — Я жду еще...— он глянул на часы, — двадцать минут, потом беру за шкирку вашего Макса и выхожу из дома. Тачка должна стоять перед крыльцом с включенным мотором, ворота — открыты. Если увижу что-нибудь подозрительное, сразу стреляю. Можете быть спокойны — половину из вас я ухлопаю. И в первую очередь — Макса.
— Макс! — окликнул голос.— Ты жив там еще?
— Я в порядке! — поспешно отозвался Макс. — Это ты, Боцман?
— Я.
— Делайте все, как он сказал. Потом разберемся.
Боцман не ответил. В доме опять были слышны какие-то перемещения и приглушенные голоса. Прошло еще минут десять.
Зазвонил телефон. Ренат снял трубку.
— Слушаю!
— Ренат, это ты? — спросил Мишаня.
— Я. Как дела?
— Саша прибыл только что. Как у тебя?
— Вроде нормально. Сейчас буду прощаться с хозяевами. Очень гостеприимные люди!
Он оторвал трубку от аппарата и ударом о спинку стула разбил ее вдребезги. Затем подошел к вдруг побледневшему Максу и сказал ласково: — Вставай, дорогой! Нам пора.
— Мне и здесь хорошо, — вцепившись в подлокотники кресла, отвечал Макс. — Тебя и одного выпустят. Я скажу им!
— Пошли, пошли! Вдвоем веселее.
Макс нехотя поднялся. Сжав левой рукой его локоть, а в правой держа «беретту» (не слишком удобный в ближнем бою «Калашников» висел на шее), Ренат подвел свой живой щит к двери.
— Открывай, родимый!
Макс набрал в легкие воздуху, словно собираясь прыгать в омут, и закричал неожиданно противным фальцетом:
— Не стреляйте! Не стреляйте!..
В коридоре никого не было. Налево была одна дверь, направо — другая. Третья, в дальнем конце, выходила на веранду. За левой дверью послышалась какая-то возня: как будто там кто-то боролся. Ренат ударил дверь ногой, она легко распахнулась, и оттуда прямо на него чьи-то руки толкнули девушку в зеленом платье. Ренат левой рукой отшвырнул девушку в угол и всадил пулю в того, кто был за ней. Макс, чей локоть почувствовал заманчивую свободу, бросился в правую дверь. Ренат сделал ему подсечку, и он упал. В этот момент резко открылась дверь, ведущая на веранду, и оттуда ударила автоматная очередь. Ренат успел упасть на пол, и очередь прошла над ним. Он трижды выстрелил поверх лающих хвостатых вспышек. Наступила тишина. Только Тома всхлипывала где-то позади, то ли пуля задела, то ли просто от страха.
— Хреновый ты пахан, Макс! — укоризненно заметил Ренат. — Никакого авторитета. А корчишь из себя «крестного отца».
— Сволочи! — жалобно откликнулся бандит. — Ты же слышал, я кричал: не стреляйте!
— А что ж ты сам деранул?
— А что мне оставалось? Ты же сам сказал: если что меня первого ухлопаешь.
— Ладно, вставай! — сказал Ренат. — Пойдем дальше. Но если еще и машины нет, я тебя точно прикончу.
— Не пойду! Иди сам.
— Пойдешь! — Ренат поднялся и пнул Макса ногой. — Вставай! — Тот взвизгнул и еще теснее припал к полу. Ренат навел на него автомат. — Считаю до трех! Раз! Два!..
Макс начал подниматься. Ренат схватил его за шиворот и рывком придал ему вертикальное положение.
— Стоять!
Тут Тома подала голос из своего угла:
— Возьми меня! Я не хочу здесь... Я боюсь!
— Сиди, детка! — сердито бросил ей Ренат. — Я же говорил тебе: здесь мужские дела.
В доме по-прежнему было тихо. Ренат довел Макса до конца коридора. Там, в луже крови, лежал второй «афганец», сжимая в руках «Калашников». Ренат нагнулся, выщелкнул рожок с патронами, сунул себе за пояс.
На веранде было пусто, труп Цыпы куда-то унесли. Сквозь большое, во всю стену окно были видны закрытые ворота и закрытый гараж. Машины перед крыльцом не было.
— Ну вот и пришел твой конец, бывший Бешеный Макс! — криво усмехнувшись, сказал Ренат. — Видит Аллах, я хотел оставить тебя в живых.
Макс бухнулся на колени.
— Азраил! Я не виноват!..
В этот момент звякнуло стекло, и на веранду влетела, подпрыгнув и завертевшись на полу, рубчатая граната-лимонка. Ренат прыгнул к окну и, ломая плечами и автоматом остатки стекла, вывалился наружу. На веранде грохнул взрыв, раздался истошный вопль Макса, за утлом гаража метнулась фигура. Ренат в падении полоснул из автомата. Фигура исчезла. «Ах, шайтан! Промазал! — огорчился Ренат. — Сколько их здесь еще?..» Где-то за забором яростно залаяла собака. К ней тут же присоединились еще несколько.
До ворот было метров тридцать. Вскочить и добежать — это займет три-четыре секунды. Еще секунда потребуется на то, чтобы отвалить засов (благо замка на нем не виделось), еще две — чтобы отвести створку (она тяжелая, зараза!)... «А ведь я, пожалуй, приплыл! — вдруг подумал Ренат, и ему стало зябко. — На открытом месте меня ухлопают, как зайца. Ведь если Макс не врал, у них еще пять-шесть стволов... Бисми-ллахи-р-рахмани-р-р-рахим!..»
И тут он услышал за воротами шум приближающейся машины. Еще секунда — и тяжелый самосвал КРАЗ с разгону ударил в створки ворот. Ворота рухнули. Самосвал въехал по ним во двор и, яростно визжа тормозами, остановился в полуметре от крыльца. За рулем сидел Серж. Из правого окошка торчал Юрик с пистолетом в вытянутой руке.
Не теряя времени, Ренат вскочил, прыгнул на подножку и, обернувшись, сыпанул очередью по гаражу и потом — по окнам. Юрик тоже долбанул куда-то из своего «ТТ». Из-за гаража ударила ответная очередь. Ренат удивился (третий автомат!) и еще раз влепил туда. Серж дал задний ход, и самосвал выехал со двора.
— Ты ранен? — спросил Серж, торопливо разворачивая машину на узкой грунтовке. — Кровь на лице!
Ренат провел ладонью по щеке. И вправду кровь! То ли стеклом порезал, то ли пуля скользом прошла.
— Вовремя вы подскочили, — сказал он, передавая Юрику автомат. — Я уж думал: торчать мне там до приезда ментов. Все собаки в округе всполошились!
— А мы едем... Слышим: пальба! И сразу просекли, что надо переть напролом.
Юрик возбужденно и радостно похлопал рукой по кабине.
— На этом монстре как на танке! Ни хрена не страшно!
— Ты у меня вообще герой! — хмыкнул Ренат. — Кинули бы они гранатку, и хана вашему танку.

Человек, которого Бешеный Макс называл Купцом, а Ложечкин — просто человеком в черных очках, и которого мы для удобства будем именовать Иваном Ивановичем, весь остаток дня не мог прийти в себя. От удара стволом автомата у него на боку образовался багровый кровоподтек, очень болезненный и быстро увеличивающийся в размере. Никакие примочки и компрессы не помогали: наверное, было повреждено ребро. Жене и знакомому врачу-хирургу, вызванному по телефону, он сказал, что травму получил по собственному недосмотру при испытании новой карусели. Официально Иван Иванович работал директором детского парка, жил хлопотами об аттракционах, о компьютерных играх и школе верховой езды, о контракте с китайскими озеленителями.
Но была у него и другая жизнь: тайная, настоящая. Она проистекала непосредственно из первой, официальной, и была неотрывна от нее, как душа неотрывна от бренного тела, пока их не разведет непревзойденная разлучница-смерть. Ибо Иван Иванович давно уже понял, что честными путями в этой стране ходят одни недоумки и лодыри, что лишь включившись во всеохватный механизм круговой поруки, обильно смазываемый взятками и доходами подпольного бизнеса, можно получать фонды на дефицитные стройматериалы и сверхдефицитное оборудование, обезопасить себя от чрезмерной назойливости ОБХСС и в конечном счете обеспечить спокойную и безбедную старость. Он принял эту Систему, и Система приняла его, вписала в свою структуру сообразно его возможностям и способностям.
У Ивана Ивановича не было таланта финансового и промышленного воротилы, да и его детский парк не слишком подходил для делания или отмывания больших денег. Зато Иван Иванович был в меру солиден и интеллигентен, умел носить тирольскую шляпу с перышком и то же время, при необходимости, мог без особенных затруднений послать собеседника по матушке (работать ведь приходилось с разным контингентом). По всему этому ему была определена специфическая функция — функция посредника, человека, который сам решений не принимает, но передает их тем, кого они касаются. Причем, передает так, чтобы решение было исполнено непременно.
Надо сказать, что Иван Иванович был вполне доволен собой и тем местом, которое он занимал в структуре тайной власти. Потому что то, с чем он приходил к людям, как правило, вызывало у них сильные эмоции и результатом имело либо обогащение, либо разорение, а иногда — тюрьму или смерть. И хотя он был всего лишь посредником, всего лишь «почтальоном», многие рядовые члены Системы считали его лицом, приближенным к таинственным и страшным «крестным отцам», чьи решения не обсуждаются, и потому — боялись. Это не значит, что перед ним лебезили или падали в обморок (хотя случалось и такое). Просто к нему относились как к равному, воспринимали всерьез. Никому не приходило в голову от него отмахнуться, а если приходило — человек потом долго раскаивался.
В дом за высоким забором Ивана Ивановича привело очередное поручение. Нужно было ликвидировать человека по фамилии Ковальчук. Сделать это должен был Бешеный Макс (кто-то из его людей). В чем этот человек провинился, Иван Иванович не знал, да его это и не интересовало. Ему было лишь сказано, что Ковальчук — депутат городского Совета и его гибель должна максимально походить на несчастный случай или на естественную смерть.
Сроки были заданы жесткие, поэтому Иван Иванович нагрянул к Максу без предупреждения, в надежде сразу взять быка за рога. Макс похвастался, что обзавелся чудо-киллером, для которого не существует преград, но заломил дикую цену — сто «штук», то есть сто тысяч. Начали торговаться. Тут-то в комнату и ворвался чудо-киллер.
Иван Иванович никак не ожидал, что к нему самому может быть применено физическое насилие. И хорошо еще, что он отделался синяком: от того придурка с автоматом можно было схлопотать и пулю под лопатку. Впрочем, шальная пуля, выпущенная из «дружественного» оружия, тоже могла причинить немало неприятностей. Поэтому Иван Иванович предпочел за лучшее убраться из дома за высоким забором, едва лишь такая возможность ему представилась, а именно, когда киллер послал его за телефонным аппаратом. Он бросился в свою быструю «ладу» и умчался, резонно рассудив, что уголовники выяснят свои отношения и без его участия. О деталях побоища, которое произошло после его отъезда, и о страшной гибели Макса он узнал на следующий день от своего человека в городском угрозыске. Боль в боку сразу показалась ему приятной щекоткой. Он тут же поехал к Полозову в горсовет.
Полозов выслушал его хмуро, но без паники.
— Дела паршивые, — сказал бывший председатель народного контроля, — но не безнадежные. Как ты думаешь, в чем наша сила?
— Наверное, в Системе, — неуверенно предположил директор детского парка.
— Разумеется, — согласился Полозов. — Но в чем же сила Системы?
Иван Иванович пожал плечами. По правде говоря, ему было не до разговоров на отвлеченные темы: бок все-таки давал о себе знать.
— Сила Системы в том, что для нее не бывает безвыходных ситуаций, она не признает так называемых объективных обстоятельств. Поэтому — «умер Максим — ну и хрен с ним!». Свято место пусто не бывает. Эти головорезы быстренько определятся и выдвинут нового «короля», с которым мы и будем иметь дело.
— На это уйдет время, — с досадой возразил Иван Иванович. — А у нас сроки!
— И это не страшно, — спокойно отвечал ему Полозов. — Поскольку у нас сроки, то и меры нужно принимать срочные, только и всего! Ты сказал, что этот неотразимый киллер работал на кооператив «Меркурий»... Значит, надо пойти в «Меркурий» и договориться.
— В «Меркурий»? — удивился Иван Иванович. — Да я там никого не знаю! Что я скажу: «Простите! Кто у вас тут заказы на убийства принимает?»
— А вот в этом я тебе помогу! — дружески улыбнулся заворг горсовета. — Есть у меня там свой человек...

Прошло еще три дня. Ренат безвылазно жил в квартире Сержа, семья которого все еще находилась в деревне, и коротал время за книгами «Библиотеки приключений» и видеофильмами. Обычно, завершив очередную работу, он немедленно исчезал, но в этот раз решил отсидеться, опасаясь, что менты, взбудораженные серией убийств, встанут на уши и сделают засады в аэропорту и на вокзалах. А тут еще и царапина на щеке никак не заживала, привлекала внимание.
Удобно развалившись в кресле и потягивая датское баночное пиво, Ренат с увлечением читал не прочитанную в детстве «Одиссею капитана Блада». Зазвонил телефон.
— Это я, Мишаня... — услышал он в трубке. — У меня хреновые новости.
— Что, опять ваши «друзья»? Не угомонились?
— Это не для телефона. Сейчас разыщу Сержа, и мы к тебе прикатим.
Приехали они через полчаса. Вид у обоих был встревоженный.
— Ренат, тебе надо срочно уезжать, прямо сегодня, — без предисловий заявил Мишаня, выдув одним духом банку пива.
— Почему? Что случилось?
— Тебя выследили.
— Кто? Менты?
— Нет, — хмуро вмешался Серж. — Есть тут у нас одна организация «Гражданское действие». Они с коррупцией пытаются бороться, с мафией... У них есть свои сыскари... Каким-то образом они разнюхали о нашей войне с Максом. Нас они тоже считают за мафию. — О «Гражданском действии» он знал только со слов Мишани, но не верить старому корешу у него не было оснований.
— У меня в этом «Действии» свой человек, — торопливо пояснил Мишаня, который чувствовал себя не очень уютно под немигающим взглядом киллера. — Там есть некий Ковальчук. Он следил за людьми Макса и автоматически засек тебя. Ну и нас, конечно. Мы-то как-нибудь выкрутимся, а тебе надо смываться.
Ренат задумался. Но ненадолго. Задумываться надолго он не привык.
— Где я могу найти этого человека? — спросил он, решительно поднимаясь с кресла.
— Я против! — категорически возразил Серж. — Хватит с нас трупов. Так мы действительно превратимся в банду. Ты уезжай, а с Ковальчуком мы как-нибудь договоримся.
— Ну что ж! Значит, я буду искать его сам. Я наследил, я должен и подчистить.
— Я покажу! — поспешил заверить Мишаня. — Я точно знаю, где его можно найти: у них сегодня заседание. Только надо все сделать без шума. Это ведь не Кислый с Ханом, на которых ментам наплевать. Ковальчук депутат, следствие по нему закрутят всерьез. Надо сделать так, чтоб комар носа не подточил, чтоб волна не пошла.
Ренат посмотрел на него оценивающе. Мишанина суетливость никогда ему не нравилась.
Что можешь предложить?
Есть у меня одна штучка... — Мишаня достал из кармана небольшую пластмассовую коробочку, из которой извлек нечто, напоминающее толстую таблетку телесного цвета. — Это что-то вроде одноразового шприца... Прикрепляешь липкой лентой к ладони, хлопаешь человека по плечу, выскакивает иголочка — и через две минуты разрыв сердца. Абсолютно естественная смерть!
Ренат осторожно, двумя пальцами, взял «таблетку», повертел. На одной стороне, помеченной красной надписью «Тор», можно было различить крошечное отверстие для иглы.
Классная штука! Где взял?
Да так... Один черт привез из загранки. У нас тут чего только не привозят!
Я против! — повторил Серж. — Надо потолковать с этим Ковальчуком, объяснить ситуацию...
И всем вместе загреметь! — язвительно закончил Мишаня. — Мы-то с тобой просто сядем, а Ренату светит «вышка». Прокурору будет все равно, кого он убивал: мафиози или добропорядочных граждан. Его сейчас долбают за рост преступности, и он от души смастерит нам процесс века.
Ренат подошел к окну. Квартира находилась на девятом этаже, да и дом стоял высоко на горе, город был хорошо виден отсюда: красивый, не похожий на другие, чужой. Сколько их промелькнуло перед ним, сколько еще промелькнет? Сколько глаз молило его о пощаде, сколько еще будет молить?.. Аллах велик, он один знает истинные пути.
Хватит лить воду! — сказал он, оборачиваясь к стоявшим в молчаливом ожидании кооператорам. — Я здесь действительно засиделся... Как там обстановка в аэропорту?
Юрик звонил: вроде все чисто, шмона нет,— мрачно ответил Серж. Ему по-прежнему не нравилась такая концовка, но и с «вышкой» для Рената он не мог не считаться.
Сделай мне билет на ночной рейс и жди меня там. Пошли, Мишаня!
Мишаня радостно осклабился.
Заседание в Комитете гражданского действия в этот день затянулось. Там собрались представители новых партий: республиканской, демократической, социал-демократической, анархо-синдикалистской и зеленой. Они хотели выработать общую позицию по отношению к первомайскому митингу. Новые партии еще не были зарегистрированы и, разумеется, не имели своих помещений. У «Гражданского действия» была комната, и даже с телефоном, — в здании горкома КПСС. Комнату в свое время выделил Ложечкин (он тогда заигрывал с неформалами, стараясь их приручить), а новое партийное начальство еще не успело отобрать, хотя уже и сулилось.
Мнения были разные. Анархисты призывали бойкотировать митинг, как очередную попытку коммунистов удержать контроль над народом. Зеленые предлагали вместо митинга устроить субботник по закладке нового парка. Но, в конце концов, все сошлись на том, что не следует упускать впервые появившуюся возможность высказать свои взгляды с общегородской трибуны, тем более что выступления будут транслироваться по телевидению.
А дадут ли большевики нам выступить? — усомнился председатель социал-демократов.
Думаю, что дадут, — сказал Ковальчук. — Организацией митинга будет заниматься не горком КПСС, а президиум горсовета. Ложечкин, конечно, коммунист до мозга костей, но он человек умный и понимает, что сейчас выгодно слыть либералом.
Тут же было сочинено совместное обращение, которое Ковальчук взялся передать в президиум Совета. Начали расходиться.
Ковальчук снял с телефонного аппарата трубку и набрал номер Птаха.
Редакция, — услышал он в трубке.
— Мне Валентина Юрьевича.
Здравствуйте, Виктор Сергеевич! Не узнали — богатым буду, — дружелюбно ответила трубка. — Я вас слушаю!
— Здравствуйте! Это я вас слушаю. Как там моя статья? Будете публиковать? Завтра ровно неделя!
— Обязательно! Она уже в производстве. В завтрашний номер не успеем, но в послезавтрашний будет непременно. Но вы уж, пожалуйста, продержитесь: пока никому ничего. Нужен эффект бомбы!
— Я понимаю. Ну, пока! Встретимся завтра на президиуме.
— Всего доброго! — ответил Птах и первым положил трубку.
Ковальчук аккуратно собрал со стола бумаги, сложил их в папку, папку убрал в сейф. Там же, в сейфе, в другой папке, лежала копия статьи. Если через два дня Птах ее не опубликует, найдутся другие способы обнародования. Например, депутатский канал на телевидении. Да и с первомайской трибуны многое можно будет сказать об «отцах народа».
На улице уже смеркалось. Народ валил с работы: Кто в магазин, кто в кино, кто на троллейбус. Ковальчук направился к остановке.
— Виктор, привет! — услышал он радостный возглас, и на его локте повисла Люба Баранова, коллега по горсовету, детская медсестра. — Ой, у меня голова пухнет! У нас сейчас было заседание комиссии... Заслушивали начальника здравотдела. И вы знаете: половина «за», половина «против»! А я воздержалась. Я простая медсестра, человека первый раз вижу: как я могу судить?
Работая с детьми, Люба и сама была как ребенок, смотрела на мир доверчиво и открыто.
— Зря вы воздержались, — сказал Ковальчук. — Надо было голосовать против.
— Почему?
— Послезавтра узнаете. У меня статья выйдет.
Фамилия начальника здравотдела фигурировала в выставочном списке. Он приобрел трехкамерный холодильник. А все одноразовые шприцы отдал в обкомовскую больницу, где и сам лечится.
— Что за статья? — заинтересовалась Люба.
— Послезавтра узнаете, — повторил Ковальчук. Они уже пришли на остановку. Там колыхалась толпа. Вдруг кто-то хлопнул Ковальчука по плечу, и гортанный голос воскликнул:
— Андрюха! Сколько лет!
Ковальчук обернулся. На него, широко улыбаясь, смотрел незнакомец кавказской наружности. Улыбался он одним ртом, глаза были настороженные, холодные.
— Вы ошиблись, — сказал Ковальчук. — Я не Андрюха.
— Извините! — кивнул кавказец и исчез в толпе.
Ковальчук ощутил какое-то жжение в плече и непонятную слабость в ногах. Но тут подошел троллейбус, и толпа ринулась на штурм. Подсаживая Любу на ступеньку, Ковальчук почувствовал, как что-то острое пронзает ему левую сторону груди, отдаваясь в горле нестерпимой тошнотой. Он потерял сознание, но толпа, стиснув и не давая упасть, внесла его в троллейбус.
— Вы до какой едете? — с трудом оборачиваясь в тесноте, спросила Люба и, увидев его мертвенное лицо, вскрикнула:— Виктор! Что с вами?.. — И закричала на весь троллейбус:— Стойте! Человеку плохо!..
Ложечкин узнал о смерти Ковальчука на следующее утро: ему позвонил кто-то из «Гражданского действия», чтобы узнать, нельзя ли устроить панихиду в здании горсовета. Согласие он, конечно, дал, но тут же вызвал к себе Полозова.
— Сергей Тимофеевич, что это значит? — ледяным топом спросил он. — Я вам таких указаний не давал!
— Как это не давали? — возмутился заворг. — Вы же сказали: нейтрализовать любой ценой!
— Но не такой же!
— Другие меры не дали эффекта. Да что вы всполошились! Человек умер от инфаркта. Надорвался на службе народу. Счастливая смерть! Можно только позавидовать...
— Перестаньте паясничать! — взорвался председатель Совета, но тут же взял себя в руки и уже спокойно добавил:— Мне только что позвонили насчет гражданской панихиды в помещении горсовета. Проследите, чтобы все было организовано как надо. Все-таки он был нашим депутатом.
— Все будет в лучшем виде, — заверил Полозов. — Похороны устроим по высшему разряду!
Едва он покинул кабинет, Ложечкин позвонил Пугину.
— Виктор Яковлевич, вы уже в курсе?
— Насчет чего? — осторожно поинтересовался председатель облсовета.
— Ковальчук умер.
— Ковальчук? А кто это?
— Депутат городского Совета.
— Нет, не в курсе. Я вообще не знаю такого человека. Но вам, как председателю, выражаю свое соболезнование. У вас еще что-нибудь?
— Извините, — сухо ответил Ложечкин. — До свидания! — И положил трубку.
— Сволочи! — прошептал он, глядя перед собой невидящим взглядом. — Безжалостные сволочи!.. Так же и со мной когда-нибудь поступят и похороны устроят по высшему разряду. Или подставят, сделают мальчика для битья... Надо бежать, надо спасаться. Лучше жить на двести рублей, лучше питаться треской и картошкой и лечиться в районной больнице, чем каждый день дрожать и думать, что завтра станешь либо трупом, либо преступником. Нет, ребята, такие игры мне не подходят!
Он положил перед собой лист чистой бумаги и написал:
«Народным депутатам городского Совета от П. А. Ложечкина
Заявление
В связи с резким ухудшением здоровья прошу освободить меня от должности председателя Совета».
Написав заявление, он прочитал его и поморщился. Неубедительно! Вчера было нормальное здоровье, а сегодня вдруг резко ухудшилось: кто поверит?.. Для начала нужно лечь в больницу, а лучше — пару раз подряд. А за это время подыскать себе местечко в какой-нибудь совместной фирме. Не на двести же рублей, в самом деле, идти, с его-то организаторским опытом!.. И кроме того... (тут на лице бывшего секретаря горкома возникла мстительная усмешка). И кроме того, прежде чем уходить самому, надо «уйти» Толпышева, этого наглеца, забывшего субординацию, возомнившего себя единовластным «мэром». Именно в больнице, в спокойной обстановке, можно будет все это обдумать.
Ложечкин скомкал листок и сунул в карман. Потом набрал номер главврача обкомовского диспансера.
— Лев Аронович? Это Ложечкин говорит. Здравствуйте!.. Пришлите, пожалуйста, за мной машину. Что-то с сердцем плохо.

Самолет летел над огромной страной, над лесами, горами и городами, и ночь летела вместе с ним, бесшумно, взмахивая мягкими черными крыльями. Ренат смотрел в черный иллюминатор и видел за его толстым стеклом удивленные серые глаза.
— Вы ошиблись! — повторяли они. — Я не Андрюха, Вы ошиблись! .....
— Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим!..— шептал Ренат, но глаза не исчезали.

Часть вторая. Сады Эдема.

 

Тайфун «Айрис», обрушившийся на Приморск, застал Ложечкина в больнице.

Большинство из нас не любит попадать в больницы. Перенаселенность палат, антисанитария, хамство персонала, дефицит медикаментов, убогость питания — все эти «прелести» самого дешевого в мире здравоохранения накладываются еще и на беспардонность казарменного режима, сравнимого разве что с тюремным. Расставаясь в приемном покое со своей цивильной одеждой и облачаясь в единообразную больничную униформу, человек как бы утрачивает и определенную часть своей личности, превращается в некую вещь, сдаваемую в починку. В любой момент и без всяких церемоний его осматривают со всех сторон, а также изнутри, демонстрируют студентам и коллегам, из других лечебниц, его именуют исключительно кличкой «больной» и, само собой, до минимума ограничивают общение с окружающим миром.

Но все это происходит в обычной больнице, с простыми смертными. Совсем иным было отношение к клиентам в той больнице, в которой лечился бывший первый секретарь горкома партии, а ныне председатель городского Совета Петр Алексеевич Ложечкин. Каждый пациент имел там отдельную просторную палату, напоминающую хороший гостиничный номер, с ванной и туалетом; на полах лежали приятных расцветок мягкие ковры, на стенах висели со вкусом подобранные пейзажи и натюрморты. В каждой палате стоял телевизор, имелись удобные кресла и письменный стол со стулом и настольной лампой. Медперсонал обращался на «вы» и по имени-отчеству, врачи подробно и доброжелательно объясняли назначение каждой процедуры и каждого лекарства и, конечно же, смотрели сквозь пальцы на частые отлучки своих высокопоставленных подопечных, так необходимые им для решения важных и срочных дел, каковых у простых смертных, разумеется, не бывает и быть не может.

Ложечкин, в отличие от остальных обитателей этого комфортабельного полусанатория, во время лечения почти никуда не отлучался, если не считать того, что пару раз съездил домой — повидаться с женой и дочерью. Посетители ему тоже не слишком докучали. Должность председателя Совета была новой и непривычной, реальной власти за ней пока не чувствовалось, и поэтому большинство людей; которые хотели поймать свою рыбу в мутных водах перестройки, направляли стопы в исполком, к новоиспеченному «мэру» Толпышеву. К Ложечкину приходили в основном депутаты из умеренно-демократического крыла, приводили своих протеже, молодых дельцов нового типа: никому не известных инженеров, научных работников, учителей, у которых имелись многообещающие прожекты, но не было ни организаторского опыта, ни «волосатых рук». Они просили помочь в открытии акционерных банков, бирж, страховых обществ, то есть тех новых структур, которые могли бы составить здоровую конкуренцию монопольному государственному механизму. Ложечкину было приятно, что в нем видят человека прогрессивного, готового к радикальным переменам. Значит, не зря он последние два года заигрывал с неформалами: сначала с Народным фронтом, потом с Комитетом гражданского действия, не зря набивал себе шишки, демонстративно конфликтуя (по непринципиальным вопросам) с обкомом. Толпышев, конечно, неплохой хозяйственник, работал и на заводе и в исполкоме, умеет крутиться сам и крутить других, но он слишком зашорен, слишком повязан со старой номенклатурой. Он просто не способен принимать всерьез новоиспеченных бизнесменов и их рыночные идеи. Однако и Ложечкин был не в состоянии оказать поддержку этим людям. Правда, по другим причинам. Дело в том, что согласно закону о местных Советах (устаревшему, но все еще формально действующему) распорядительные права принадлежали исполкому, в том числе и на открытие новых предприятий. Выше исполкома была только сессия, но по каждому пустяку сессию созывать не станешь, даже если этот пустяк — открытие банка или биржи. Да и принять нужное решение на сессии теперешнего вольнолюбивого Совета — проблема немаленькая, ибо двести человек — это двести разных мнений.

И вот в один из тихих больничных дней, когда Ложечкин умиротворенно отдыхал после сеанса мануальной терапии, его осенила простая и гениальная мысль: «А почему, собственно, мы должны держаться за дряхлый закон, который вообще не предусматривает ни должности председателя Совета, ни наличие Президиума? Раньше исполком состоял из депутатов, и именно этот факт давал основание наделять его властными функциями, но ведь теперь в исполкоме имеется только один депутат — «мэр» Толпышев, и оставлять там прежнюю полноту власти просто нелогично, в особенности учитывая, что существует депутатский Президиум, который жаждет и рвется принимать «судьбоносные» решения. Толпышев, конечно, встанет на дыбы, тем паче, что он настроен оставить прежний состав исполкома и, естественно, уже сейчас обещает им сохранить все их права и привилегии. Что тоже, конечно, глупость. Потому что большинство депутатов непоколебимо уверено, что во всех бедах виноваты старые, заворовавшиеся аппаратчики и что стоит их убрать, как дела тут же пойдут на лад. Переубедить их невозможно, поэтому хотя бы несколько самых одиозных фигур следует сменить, бросить кость толпе... Ну да Бог с ним, с Толпышевым! Он поплатится за самонадеянность, и это будет только справедливо. Если нет нового закона, определяющего функции Президиума и председателя, значит депутаты вправе сами определить их, и они сделают это с превеликим удовольствием.

Ложечкин позвонил Мартынову, своему заму, тот немедленно примчался со всеми необходимыми бумагами, и за два неполных дня они накатали проект временного положения о Приморском городском Совете, его Президиуме и исполкоме. Положение, как и полагается подобного рода серьезному документу, содержало изрядное количество воды, почерпнутой из старого закона, но его сухой остаток заключался в том, что у исполкома изымались такие жизненно важные функции, как распоряжение городским земельным фондом, распределение жилья и выдача разрешений на открытие новых предприятий.

— Если сессия это примет, Толпышев подаст в отставку, — выдал свой прогноз Мартынов, прочитав окончательный вариант проекта.
До избрания заместителем председателя Совета Мартынов заведовал лабораторией в институте экономики, имел наработки как раз по управлению развитием городов и мечтал дорваться до настоящей власти, чтобы от души поэкспериментировать. Сильный «мэр» (а Толпышев, бывший второй секретарь горкома, был силен своей опорой на старую номенклатуру) был ему нужен, как дельфину тормозной парашют.

— Я так не думаю, — не моргнув глазом, возразил Ложечкин. — Я знаю Сергея Кирилловича как выдержанного и делового человека. Уверен, что он правильно оценит, ситуацию, и не станет противопоставлять себя всему депутатскому корпусу.
На самом деле он был уверен в противоположном: в том, что Толпыщев сразу же побежит жаловаться в горком, а может и в обком, но кому сегодня это страшно?

— Надо его хоть заранее предупредить, — неуверенно почесав свою кудлатую бородку, предложил Мартынов.

Ложечкин пожал плечами.

— Зачем? Как и все остальные депутаты, он получит проект решения перед началом сессии. Не вижу смысла как-то его выделять и делать для него, исключение. Все депутаты на сессии равны.

Участь предисполкома таким образом, была решена. Но это не было ни единственной, ни главной задачей Ложечкина. После истории с «нейтрализацией» Ковальчука бывший первый секретарь твердо решил уйти с шаткого и чреватого тайными опасностями поста председателя Совета, но уйти не в пустоту, не на улицу. Он перебирал различные варианты (например, вполне реально было обговорить себе теплее местечко в одной из фирм, которые жаждали с его помощью открыться), однако он понимал, что на случайных людей полагаться опасно: сегодня они могут пообещать, что угодно, а завтра, когда он уйдет с высокого поста, с ним не станут даже здороваться. Всего надежнее было бы создать свою собственную фирму и, желательно, с выходом «за бугор», чтобы качать не «деревянные» рубли, а твердую валюту. Начать с какой-нибудь посреднической деятельности, а дальше будет видно.

Ложечкин пригласил к себе нового первого секретаря, Германа Юрьевича Белопятова. Тот приехал через полчаса: сухопарый, с острым кадыком и острым носом, похожий на засушенного морского конька. Ранее Белопятов работал в обкоме, курировал оборонные заводы, и у Ложечкина был с ним неплохой контакт.
В больнице было время послеобеденного отдыха. Тишина и покой царили в светлых коридорах и палатах. За окнами цвела сирень, и небо, с утра обложенное густой серой пеленой, сочилось влагой, капли ее срывались с крыши и дробно стучали по жестяному подоконнику.

— Как ваше здоровье, Петр Алексеевич? — первым делом поинтересовался Белопятов, усаживаясь в предложенное кресло. — Надеюсь, вас скоро выпишут?

— Спасибо, уже неплохо, — солидно ответил Ложечкин. — Вы же знаете, здесь чудные врачи. Слава Богу, это оказалось не сердце, а желудок.

— Язвочка? — участливо спросил Белопятов. Он явно был рад, что Ложечкин пригласил его: значит, хочет что-то предложить, значит, не забыл товарищей по партии, проскользнув в коридоры новой власти.

— Да, что-то вроде того, — уклончиво кивнул Ложечкин На самом деле у него был обыкновеннейший гастрит, нажитый еще в студенческие, сухомяточные времена. — Но я хотел поговорить с вами о другом. Скажите, Герман Юрьевич, как вы себя чувствуете в кресле первого секретаря горкома?

Белопятов натянуто улыбнулся, обнажив мелкие желтоватые зубы.

— Странный вопрос, Петр Алексеевич! Вы только что сидели в этом кресле и прекрасно знаете, что это за чувство. Прежде всего, это большая ответственность!
Ложечкин покивал головой.

- Да-да, ответственность большая. Но вы ведь умный человек и не хуже меня понимаете, что руководящая роль партии почила, как говорится, в бозе. Во всяком случае — в прежнем, привычном для нас с вами смысле. Нужно искать новые подходы, новые пути...

- Я понимаю... — неуверенно ответил новый первый секретарь. — Вот вы стали председателем Совета... Толпышев стал председателем исполкома... Это большая победа для городской партийной организации...

«Господи, какой же он дурак! — мысленно вздохнул Ложечкин. — Может, потому мы все и развалили, что в нашей номенклатуре каждый второй — вот такой дебил?

— Да, конечно, это победа, — невозмутимо согласился он. — Но эту победу надо закреплять. Тем более, что сегодня нас с Толпышевым депутаты избрали, а завтра могут и переизбрать. Для того, чтобы городская партийная организация могла проводить свою линию в условия рынка (а рынок придет, никуда мы от него не денемся) она должна иметь свою собственную достаточно прочную экономическую базу. Логично?

- Логично. А у вас есть конкретное предложение?
- Разумеется. И оно просто, как канцелярская скрепка. Город помешался на подержанных японских автомобилях. В Японии они стоят очень дешево, но не каждый может туда за ними съездить. Если мы создадим некую компанию, которая будет закупать автомобили в Японии, а продавать здесь, на этом можно сделать неплохой начальный капитал.

- Отличная идея. Но где же мы возьмем валюту, чтобы закупать автомобили?

- Валюту мы получим от продажи металлолома и различных неликвидов. Многие предприятия завалены эти добром по горло, но они не имеют права выхода за рубеж: например, оборонные заводы. Если мы посулим им часть машин по льготной цене, они с удовольствием станут нашими соучредителями.

— Тогда следует и пароходство подключить, чтобы перевозкой не было проблем, — оживляясь и приосаниваясь, заметил Белопятов, уже предвкушая, как выстроится очередь за престижными «патролами». Раньше горком распределял должности, теперь будет распределять иномарки. Замена, конечно, неэквивалентная, но лучше хоть что-то, чем ничего.

— Ну, хорошо, а кто будет руководить этой компанией? И где она будет размещаться?

— Руководить будем мы с вами: вы и я. Конечно, неявным образом. Явным образом нужно будет назначить генерального директора — кого-нибудь из ваших инструкторов. И вообще: кадры следует подбирать только из наших, надежных людей. А разместиться надо прямо в горкоме. У вас ведь все равно аппарат должен сократиться и комнаты будут освобождаться.

— Прямо в горкоме?! — Бывший куратор «оборонки» изумленно поднял рыжеватые, колючие брови.

— Разумеется! — Ложечкин смотрел на своего преемника с доброжелательной снисходительностью. — Вы же не хотите, чтобы к вам пришли мои депутаты-демократы и реквизировали пустующие помещения! И затягивать с этим делом не советую. Надо все оформить, пока во главе городского Совета стоим мы с Толпышевым, пока мы можем оказать полное содействие.

Лицо Белопятова опять сделалось осторожным, натянутым.

— А что, разве есть опасения?

— Особых опасений пока нет, но вы же понимаете: политическая обстановка в стране неустойчивая. А у меня, видите, еще и здоровье не ахти. Поэтому приступать к организации компании надо немедля и особое внимание надо обратить на то, чтобы она ни при каких обстоятельствах не могла уплыть из наших рук, чтобы в лихой момент мы с вами, грубо говоря, могли иметь свой кусок хлеба с маслом.

— Это-то я понял, — заверил первый секретарь. — Тут вы абсолютно правы. С этой демократизацией недолго остаться и без работы.

Тем временем за окном как-то неожиданно потемнело, дробь дождя превратилась в непрерывный, гремящий гул. Собеседники одновременно посмотрели в ту сторону, и Ложечкин промолвил с участием:

— Кажется, дождь ударил всерьез. Вы без зонта?

— Пустяки, — поднимаясь из кресла, ответил Белопятов. — До машины два шага, проскочу. Знаете, Петр Алексеевич, у меня к вам есть один деликатный вопрос. Так, безделица... Когда вы сдавали мне дела, вы забыли сдать пистолетик, он числится за вами: «ПСМ-5,45».

Ложечкин дружески улыбнулся и развел руками.

— Каюсь, Герман Юрьевич, виноват! Утерял я этот пистолетик.

Лицо секретаря приняло оторопелое выражение.

— Как это потеряли? Он же за вами числится!

— Так и потерял. Ездил однажды на рыбалку, в приграничный район — вы же знаете, обожаю свежую корюшку, — ну и взял с собой на всякий случай. А там как-то вот и потерял. Если желаете, могу объяснительную написать.

Белопятов несколько мгновений смотрел на Ложечкина со смешанным выражением удивления, недоверия и восхищения («Приватизировал, шельмец!»), потом пробормотал смущенно:

— Нет-нет, зачем же! Мы сами акт составим. — И поспешил к выходу.

«Так я вам его и отдал! — мысленно ухмыльнулся Ложечкин. — Времена нынче крутые, серьезные. Без оружия сейчас человек все равно, что голый». Ему очень хорошо помнилась встреча с субъектом в черных очках у подъезда собственного дома и тот холодный пот, которым он тогда обливался.

Дождь шел весь вечер и всю ночь. Проснувшись рано утром, Ложечкин включил радио и услышал голос Толпышева, до противного знакомый, но необычайно взволнованный. Председатель исполкома говорил о тайфуне, свалившемся на город. Он зародился над пустынным простором Индийского океана, вобрал в себя, словно гигантский тепловой насос, энергию тысяч квадратных тропических миль и, непостижимым образом перепрыгнув сразу через Малайский архипелаг, Филиппины и острова Восходящего Солнца, обрушил всю свою мощь на скалистые сопки Приморска.

Метеорологи прозевали беду. Действуя, как обычно, в рамках простейшего линейного прогноза, они сообщили вчера вечером, что в городе ожидается дождь, переходящий в значительный. Но в июне приморцев дождем не удивишь, и никто не ожидал, что из «значительного» он превратится в «катастрофический», что вздувшиеся речки в считанные часы затопят низинные микрорайоны, что потоки, рвущиеся с крутых склонов, подмоют опоры электропередач, зальют трансформаторные будки и уничтожат километры дорог, что по улицам будут плавать резиновые лодки и военные машины-амфибии, снимая людей с крыш, развозя хлеб и медикаменты.

Толпышев сообщил, что при горисполкоме работает штаб по борьбе с тайфуном, и призвал горожан сохранять спокойствие и деловитость. После него выступил Мартынов, который тоже призвал приморцев к спокойствию и, обратившись отдельно к депутатам, попросил всех, у кого есть такая возможность, собраться в здании горисполкома для оказания помощи в спасательных работах.

«Геройствуют мужики! — усмехнулся Ложечкин. — Спешат продемонстрировать народу, что власть попала в надежные руки, что новые «отцы города» костьми лягут, но со стихией совладают. Дешевый театр! Тайфуны приходят каждый год, и каждый год затопляются низинные районы. Дамбы надо строить, а не геройствовать. А от депутатов сейчас какой может быть толк? Бегать по городу в роли курьеров?.. Я-то уж точно в горисполком не поеду, я больной, с меня взятки гладки. Толпышев и один справится прекрасно, в автономном режиме он великолепен, пусть порезвится напоследок. И Мартынов пусть отведет свою демократскую душу, посидит бессонно у телефона. Русского интеллигента хлебом не корми, дай пострадать для народного блага. А если уж очень буду нужен — позвонят или приедут. У меня еще лазерные процедуры не закончены, да и массаж бросать не стоит: после него себя каждый раз новым человеком чувствуешь».

Ложечкин выключил радио и, упруго поднявшись с постели, начал делать утреннюю гимнастику.



В доме Гиви Боридзе, бармена ресторана «Парус», третий день продолжался кутеж по случаю помолвки его сестры Тины. Тина окончила в Москве педагогический институт и там же, в Москве, нашла себе жениха, тридцатилетнего кандидата наук. Жениха звали Сослан, по национальности он был осетин. Гиви видел его в первый раз, но выбор сестры вполне одобрил: самостоятельный мужчина, имеет кооперативную квартиру и «Жигули», с таким Тина не пропадет. Будущей теще Сослан привез большой персидский ковер, Гиви получил в подарок увесистый золотой перстень, а его младший брат Сандро — цейсовский бинокль с просветленной оптикой. К сожалению, глава семейства, старый Важа Боридзе, не дожил до этих радостных дней, не увидел счастья своей дочери. Четыре года назад он умер от рака желудка, оставив дом на попечение Гиви, который тогда был еще не барменом, а простым официантом.

Итак, кутеж шел уже третий день, и даже самый привередливый гость не смог бы пожаловаться на недостаток напитков и изысканной снеди: на столе было все, чего может пожелать душа и желудок, начиная от коньяков «Вардзия» и «Сакартвело» и кончая камчатскими крабами. Где-то, у кого-то были проблемы, люди давились в очередях, мусолили продуктовые талоны. У Гиви Боридзе проблем не было. Он имел все, что хотел, без очередей и без талонов. Хозяйка дома, пышнотелая чернобровая Зана, без передышки сновавшая в кухню и обратно, вдруг приблизилась к мужу и, склонившись к нему, тихо сказала:

— Там Зураб Мадиани пришел.

На лице Гиви возникло легкое замешательство.

— Пусть войдет! — сказал он негромко.

Но Зураб Мадиани, начальник городской милиции, и так уже входил в гостевую залу, не дожидаясь разрешения. Как и всегда, он был молодцевато затянут в кожаную портупею и одет в темно-синие галифе, заправленные в до блеска начищенные высокие сапоги. Фуражка была у него и левой руке, а правую руку он картинно держал на ремне, возле кобуры.

— Здравствуй, Гиви! — сказал Зураб, нехорошо улыбаясь. — Мир твоему дому и всем собравшимся в нем.

Все посмотрели на него с настороженным интересом, а Гиви поднялся со своего места и радушно промолвил:

— Здравствуй, дорогой! Проходи к столу, гостем будешь. Помолвка, понимаешь, у сестры...

Начальник милиции посмотрел па Тину, одетую в белое платье, потом на сидевшего рядом с ней жениха, и улыбка на его лице стала еще более нехорошей.

— Удачного зятя ты нашел, Гиви! — сказал он. — Поздравляю! Красивые племянники у тебя будут. Жаль, я не знал, зашел без подарка...

Сослан, которому не понравился развязный тон пришельца, поинтересовался негромко у Тины:

— Кто этот майор? Что ему нужно?

— Это наш знакомый. Зашел поздравить, — сдержанно ответила девушка. — Не обращай внимания.

Гиви меж тем изобразил еще большее радушие и ответил непрошеному гостю:

— О чем ты говоришь, Зураб? Ты сам для нас как подарок! Эй, Сандро! — обратился он к брату. — Принеси наш фамильный рог! Я сам налью уважаемому Зурабу.

Сандро, отяжелевший от выпитого, попытался выполнить просьбу старшего брата, но едва он оторвался от стула, как все поплыло у него перед глазами, он покачнулся, и соседям пришлось поддержать юношу. Ему совсем недавно исполнилось восемнадцать, и хотя, как всякий грузин, он с детства был привычен к вину, тягаться с закаленными мужчинами он был не в состоянии.

— Погоди, бичо! — повелительным жестом остановил его Зураб. — Не надо рога! Я пить не буду, я на работе.

— Какая работа? — с подчеркнутым возмущением воскликнул Гиви. — Разве сегодня не выходной? Разве у тебя нет заместителя?

— У меня два заместителя, — важно ответил начальник милиции. — Но сегодня очень много работы. Вот вы тут пируете... — Он значительно провел взглядом по лицам гостей. — А этой ночью из следственного изолятора группа рецидивистов сбежала. Вот я и зашел спросить: может, кто-нибудь что-то видел или слышал?

Гости пьяно, вперебой, загалдели:

— Что он сказал?

— Кто-то из тюрьмы сбежал.

— А! Вот, оказывается, почему ночью стрельба была...

Гиви подошел к Зурабу. Он был на целую голову ниже начальника милиции и почти в полтора раза толще, смотреть на гостя ему приходилось снизу вверх, задирая лицо и выпячивая и без того выпирающий живот.

— Слушай, дорогой! Зачем, такие вопросы задаешь? Мы тут сидим уже три дня, у нас праздник... Откуда нам знать, кто там у тебя сбежал? Или ты думаешь, что твои бандиты у меня в доме прячутся?

Зураб усмехнулся, пригладил пышные черные усы.

— Не кипятись! Я просто так спросил. Ехал мимо, услышал веселье и подумал: вдруг люди что-нибудь знают. А вообще, ты мог бы меня и пригласить. Или мы не друзья?

Гиви смешался, не зная, как ответить. Зураб Мадиани, овдовевший лет пять назад, три раза делал предложение Тине, и три раза Тина ему отказывала. Как можно было звать его на помолвку? Мог просто оскорбиться. Да и не такие уж большие друзья милиционер и бармен: как волк с бараном.

— Душно тут, — заметил Зураб, опять нехорошо улыбаясь. — Выйдем во двор. Я тебе что-то сказать хочу. — И он направился к двери, на ходу надевая фуражку, не сомневаясь, что хозяин дома последует за ним. Гиви и последовал.

Двухэтажный дом Боридзе стоял в глубине сада. К решетчатым воротам вела длинная бетонированная дорожка, обсаженная розами. За воротами виднелся милицейский «жигуль» с синей мигалкой на крыше.

На полпути Зураб остановился и, повернувшись к Гиви, сказал негромко, но очень отчетливо:

— Слушай, Гиви, ты меня давно знаешь. Если я что-то обещаю, я это обязательно делаю. Если ты действительно выдашь Тину за этого вонючего осетина, у тебя будут большие неприятности.

Гиви насупился. Ему очень захотелось ударить Зураба. Но он знал, что не одолеет тренированного майора. Да и не мог он позволить себе такого удовольствия — ударить начальника милиции.

— Я знаю тебя, Зураб, — сказал он кротко. — Твоему слову можно верить. Я заплатил тебе сто тысяч за место бармена и сейчас плачу каждый месяц пять тысяч. Если этого мало, скажи, сколько я еще тебе должен?

Зураб укоризненно покачал головой.

— Ты не понял, Гиви! Если ты отдашь сестру за осетина, в «Парусе» будет работать совсем другой бармен. А ты будешь находиться очень далеко отсюда и будешь делать совсем другую работу. Совсем худой станешь! Как спичка.

Гиви посмотрел с обидой.

— Слушай, разве я хозяин Тине? Разве я могу силой привести ее в загс и заставить сказать «да»? Ведь недаром говорят: «Если женщина заупрямится, девять пар волов не сдвинут ее с места». Если ты мужчина, возьми и укради ее!

Зураб ухмыльнулся. «Этот пузан хоть и трус, но не дурак, — подумал он. — Неглупую мысль подсказал».

- Ладно, Гиви, не сердись на меня, — промолвил он миролюбиво. — Из-за твоей сестры я прямо ненормальный сделался, словно меджнун какой-то. Скажи: неужели я ей совсем не нравлюсь?

- Как ты можешь не нравиться! — возмущенно воскликнул Гиви. — Красавец мужчина, первый человек в городе!.. Просто она с тобой мало знакома. Этот Сослан в Москве каждый день у нее перед глазами, вот она и привыкла к нему.

- Думаешь, она и ко мне может привыкнуть?

- Откуда мне знать? — опять вильнул бармен. — Москва так портит девушек! Институт закончила, теперь в аспирантуру хочет поступать... У этого Сослана большие связи в Москве.

- У меня тоже в Москве есть связи, — важно заметил начальник милиции. — Если захочу, хоть завтра смогу туда переехать. Когда назначена свадьба?

Гиви вздохнул, переступил с ноги на ногу, опять обреченно вздохнул и ответил:

— Через две недели.

— Где?
— В Цхинвали, у его родителей.

— И что же, он две недели будет у тебя жить?

— Ну, зачем у меня? Ему же свадьбу готовить надо! Завтра с Тиной в Чхалту съездит и уедет в Цхинвали.

— А что в Чхалте?

— Бабушка Софико в Чхалте. Девяносто лет бабушке, очень хочет Тининого жениха посмотреть.

Зураб усмехнулся и сказал:

— Вай! Молодец бабушка Софико! Пусть еще девяносто лет живет. На чем они поедут?

— На моей «волге», на чем же еще! Ты знаешь, вертолета у меня нет.

— Ты тоже поедешь?

Гиви чуть задумался и отрицательно мотнул головой.

— Сандро поедет. Я и так уже неделю прогулял, работать надо.

Зураб опять усмехнулся.

— Что с тобой, Гиви? Сестра замуж выходит, а ты о работе скучаешь. Иди лучше к гостям, развеселись. А я пойду бандитов ловить. Восемь человек, понимаешь, сбежали! Захватили оружие, постреляли охрану и сбежали.

— Тяжелая у тебя работа! — сочувственно произнес Гиви.

— Не всем же за стойкой стоять, из пены деньги делать. Кто-то должен и преступников ловить, жизнью рисковать.

— Опасная у тебя работа! — с еще большим сочувствием произнес Гиви.

Зураб даже в плечах раздался и ростом еще выше стал.

— Мир тебе! — сказал он, словно золотой рубль бросил, и, небрежно ткнув тяжелым кулаком в мягкую грудь бармена, повернулся и неторопливой хозяйской походкой двинулся к воротам.

«Пусть моим врагам будет такой мир!» — подумал Гиви, с ненавистью глядя ему вслед. Потом он зло сплюнул и медленно пошел к дому, из открытых окон которого лилась беззаботная «Оровелла». На душе было противно: словно его только что заставили проглотить живую лягушку.

На следующий день Тина проснулась раньше всех. Солнце еще не встало из-за гор, но небо уже высветилось, и звонкоголосая пичуга пеночка уже выводила трели в ветвях старой груши, росшей за окном.

— Вставай, Тина! — пела пичуга. — Вставай, подружка! Посмотри, какое солнце поднимается над Абхазетти! Посмотри, как цветы раскрывают свои тугие бутоны, как наливаются соком бархатные персики, как мохнатая пчела летит за нектаром! Вставай, Тина! Бабушка Софико уже |выгнала коз на лужайку, замесила тесто для хачапури и поглядывает на дорогу: не едет ли ее любимая внучка? Уже лохматый пес Джумба ловит черным носом теплый ветер долины: не пахнет ли он милой молодой хозяйкой? Вставай, Тина!..

Тина встала, потянулась сладко и гибко, подобно молодой кошке, проворно оделась, подошла к зеркалу, начала расчесывать густые черные волосы. Она немного устала за последние дни, утомилась затянувшимся застольем и кухонной суетой, пустыми разговорами с дальними родственниками, вынужденной отстраненностью от Сослана. Как хорошо и спокойно будет у бабушки в Чхалте! Как вкусны бабушкины хачапури! Да что там хачапури: обыкновенная вода, которую бабушка приносит в медном кувшине из родника, для Тины слаще любых московских «фант» и «пепси». Потому что в Чхалте прошло ее детство. Потому что ее щеки на всю жизнь запомнили морозное дыхание высоких белых гор. Потому что там остался кусочек ее сердца. И, конечно, бабушке понравится Сослан. Он тоже вырос в горах, он умный и добрый. Что с того, что он не грузин? Разве не одно небо над Кавказом? Разве не одни звезды зажигаются ночью над Лагиди и Цхинвали? Разве не одной крови все люди на земле?..

Осторожно ступая, чтобы не разбудить никого в доме, Тина покинула комнату, спустилась на нижнюю половину и вышла в сад.

Ее обступили густые, насыщенные запахи, словно она попала в оранжерею. Что только не росло здесь, на этой благодатной земле, не знающей ни морозов, ни зноя! Груша, айва, мандарины, гранаты, персики, виноград,.. Сад заложил еще прапрадед Тины, Иосиф Боридзе, когда пришел сюда из Тифлиса и открыл духан. Боридзе были потомственными духанщиками, хотя и не слишком везучими. Стоило им разбогатеть, как их либо обворовывали, либо они горели, либо случалось еще какое-нибудь несчастье. И часто только сад оставался единственным источником существования и спасения, давал возможность выбраться из очередной долговой ямы, свести концы с концами. Божьим даром был этот сад, маленьким кусочком Эдема.
В длинном белом платье, легкая как тень одуванчика, Тина скользила меж влажных веток деревьев, улыбалась розовому утреннему солнцу, веселому пенью пеночки, серебряным брызгам росы...

«Как мудро устроена природа! — думала Тина. — Каждый год в мир возвращается весна. Каждый год распускаются цветы, каждый год птицы поют свои любовные песни. Ах, если б и у людей было так, если бы молодость и юность не уходили безвозвратно!.. Скоро я уеду, милый мой сад, кончается моя весна. Я буду стареть вдали от тебя, стану мамой, а потом и бабушкой... Заметишь ли ты мой уход? Замечаешь ли ты вообще человека? Или ты сам себе и мир, и вселенная, и космос?..»

— Тина! Вот ты где, стрекоза! — услышала она голос брата и, оглянувшись, увидела его на балконе, в белой рубашке, с ласковой улыбкой на круглом лице. Она помахала ему рукой и счастливо засмеялась.

— Иди, буди Сослана, — сказал Гиви. — Пора собираться, путь дальний. Надо еще к нотариусу заехать: доверенность на машину оформлю, на твое имя.

— Какую доверенность? — Тина подошла ближе и вопросительно подняла на брата большие, почти черные глаза. — Разве ты не едешь с нами?

Гиви отрицательно покачал головой.

— Срочные дела появились. Сандро поедет.

— Сандро? А как он себя чувствует, после вчерашнего?

— Спит еще. Ничего страшного, растолкаем, ему не за рулем сидеть. Сама понимаешь: в Чхалту я не могу тебя одну с Сосланом отправить. Бабушка Софико не поймет нас.

— Не поймет, — согласилась Тина. — В Москву я могу с ним ехать, а в Чхалту не могу. Там живут еще по старым законам.

Часа через три голубая «волга» Гиви Боридзе покинула городок. За рулем сидела Тина в джинсовом сарафане и шелковой блузке нежно-розового цвета. Рядом с ней, выставив локоть в открытое окошко, белозубо улыбался Сослан, глядя, как умело управляется с быстрой машиной его восхитительная невеста. На заднем сиденье, раскинувши руки по широкой спинке, дремал Сандро, изредка постанывая от приступов головной боли. Было еще не жарко, и путешествие обещало быть приятным.

При выезде на трассу «волгу» остановил милицейский патруль: молодой лейтенант в белом шлеме и двое рядовых с автоматами.
Лейтенант вежливо козырнул Тине и попросил документы. Тина подала ему свои права и доверенность.

— Пассажиров тоже попрошу предъявить документы.

Сослан достал паспорт.

— Это мой жених, — пояснила Тина. — А это мой брат, — добавила она, кивнув в сторону открывшего глаза Сандро.

— Извините, — сдержанно улыбнулся лейтенант. — Бандиты из тюрьмы сбежали. Ищем!

— Нашли, где искать! — насмешливо заметил Сослан. — Они небось уже все в горах, в абреки подались.

— Абреки раньше были. Сейчас — бандиты, — серьезно возразил милиционер и махнул рукой: — Можете ехать!

Они поехали дальше.

— Что он сказал? Какие бандиты? — подал голос окончательно проснувшийся Сандро. Вчерашний визит начальники милиции напрочь затерялся в его затуманенной вином памяти. Он помнил только, что хотел сходить за фамильным рогом, но его почему-то не пускали.

— Все нормально, — кивнул ему Сослан. — Милиция свое дело знает.

Больше часа они ехали меж чайных плантаций и мандариновых садов, а потом свернули на дорогу, ведущую в сторону гор. Начался подъем, начались повороты, предвестники головокружительных серпантинов, придвинулись темные устья ущелий, заросших буком и орешником. Асфальт сделался похуже, но и машин здесь ходило поменьше.

-Ты, наверное, устала, — сказал Сослан. — Давай я поведу.

- Ничего, — весело мотнула головой Тина. — Я люблю водить машину. Через пару часов будем в Чхалте.

Но им было не суждено доехать до Чхалты. Вырулив очередной поворот (слева — скала, справа — обрыв), Тина увидела впереди группу людей, решительные позы которых не предвещали ничего доброго. «Бандиты!» — была ее первая мысль, но она тут же отметила, что люди одеты в милицейскую форму, и в одном из них, картинно подбоченившемся, узнала Зураба Мадиани.

Майор вышел на середину полотна и властно поднял руку. Тине ничего не оставалось, как остановиться.

- В чем дело? — спросила она сердито. — Что за глупый театр?

- Здравствуй, Тина! — сладко улыбнулся Зураб. — Какая встреча! Я уж думал, больше не увижу тебя, не услышу твой золотой голос!.. А кто это сидит рядом с тобой? — Майор наклонился к окошку и посмотрел на Сослана, который изо всех сил сдерживался и глядел прямо перед собой. — Очень похож на одного из тех, кого мы ищем!

— Не дури, Зураб! — строго сказала Тина. — Это мой жених. Пропусти нас!

Начальник милиции продолжал смотреть на Сослана — насмешливо и презрительно.

— Выйди, дорогой! Я с тобой познакомиться хочу.

— Сосо, не выходи! — сказала Тина. Но Сослан уже открыл дверцу и шагнул к майору с решительным выражением на лице.

— Что тебе надо? — спросил он жестко. — Что ты корчишь из себя удельного князя? Лучше бы настоящих бандитов ловил, чем к чужой невесте приставать.

— Вах-вах! — весело осклабился Зураб. — Смотри, какой горячий! Откуда взялся такой на мою голову, осетин вонючий?

Сослан потемнел, как головешка, и ударил Зураба в скулу. Зураб покачнулся слегка, покривился от боли и резко ударил Сослана в солнечное сплетение. Тот переломился пополам, и тут же на него обрушился сокрушительный двойной апперкот, в который майор вложил всю силу своего тренированного тела. Сослан взмахнул руками, тщетно пытаясь удержать равновесие... Зураб, войдя в азарт, еще раз ударил, а в двух шагах за спиной у Сослана был обрыв, и внизу шумела река...

Тина вскрикнула и выскочила из машины.



Заводная зеленая обезьянка весело кувыркалась на гладкой поверхности стола. Голубой пластмассовый слоненок молча смотрел на нее и одобрительно кивал большой головой. Трехлетняя Ирочка лежала на коленях у мамы, оттопырив голую попку, и таращила блестящие глазенки на игрушечный зверинец. Процедурная медсестра Люба Баранова легким шлепком вогнала иглу в пухлую Ирочкину ягодицу и плавно продавила поршень шприца.

 — Вот и все, моя золотая! — ласково сказала она. — Совсем и не больно.

— Спасибо! — улыбнулась Ирочкина мама и, поставив дочку на пол, начала натягивать ей колготки.

Дверь приоткрылась. В кабинет заглянула Марья Ивановна, регистратор, пожилая рыхлая матрона.

— Любовь Андреевна, вас к телефону! — произнесла она подчеркнуто официальным, неприятным тоном.

Телефон в поликлинике был один-единственный, в регистратуре, а Любу недавно избрали депутатом городского Совета, и звонить ей стали часто: то на заседание комиссии вызывали, то на встречу с избирателями, то еще куда-нибудь. В этот раз она услышала в трубке голос Валерия Груздева, своего коллеги по Совету и по депутатской группе «Демократическая Россия». Он работал в уголовном розыске, в следственном отделе.

- Да, я слушаю, — сказала Люба, машинально поправляя прядь волос, выбившихся из-под белой шапочки.

- Люба, у меня к тебе вот какое дело... Помнишь, на похоронах Ковальчука ты сказала, что не веришь в его инфаркт? Ну, что инфаркт не был естественным. Я тут поговорил кое с кем... В общем, не могла бы ты подъехать сегодня в нашу контору?

Люба глянула на ручные часики. Смена заканчивалась через двадцать минут. Но после работы она собиралась сходить в универсам. Сегодня там ожидался завоз колбасы и сметаны, а если повезет, можно выстоять и мясо. Очереди, конечно, страшные, но что делать? Мужа и сына чем-то надо кормить. Муж у Любы работал автомехаником и к ее избранию в депутаты относился просто: чем бы баба ни тешилась, лишь бы в доме было что пожрать.

— Часов в пять тебя устроит? — спросила она, решив, что в мясную очередь сегодня ввязываться не будет, поскольку в морозилке еще лежат полтора цыпленка.

— Идет, — согласился Валерий. — Ровно в семнадцать жду тебя у входа в управление.

Виктор Ковальчук, о похоронах которого шла речь, тоже был депутатом горсовета. Еще до избрания в Совет он как активист Комитета гражданского действия начал распутывать дело о выставке японского «ширпотреба», которая проходила в городе в прошлом году. Выставка была «закрытой», пригласительные билеты распространял обком партии, а по ее окончании все экспонаты — видеомагнитофоны, телевизоры, компьютеры и т. д. — были раскуплены неким кругом лиц по весьма символичным ценам. Ковальчук пытался пролить свет на эту загадочную историю и как будто был уже близок к успеху, но вдруг умер. А Люба Баранова оказалась последним человеком, который видел Ковальчука живым. Собственно говоря, он умер у нее на глазах.

— ...Расскажите, как это произошло. — Начальник следственного отдела майор Пивень смотрел на Любу с добрым вниманием. Груздев тоже присутствовал при разговоре и время от времени делал записи в растрепанном блокноте.

— Мы встретились на троллейбусной остановке, — начала Люба. — У меня было заседание комиссии, а Виктор шел из своего комитета...

— Вы извините, Любовь Андреевна, — прервал ее Пивень, — но, если можно, сразу уточняйте: какая остановка, какая комиссия, что за комитет...

— Да-да, конечно,— кивнула Люба, — я понимаю. Просто я думала, Валерий вам в основном все уже рассказал. Я была на заседании депутатской комиссии по здравоохранению...

— Где заседала комиссия?

— В горисполкоме. Потом я пошла на остановку, на Семеновскую...

— Вы пошли одна?

— Да. Другие там еще остались, а я спешила домой. Мужу не нравится, когда я прихожу поздно. Он считает, что политика — это не женское дело.

— По-моему, он не так уж далек от истины. А вы не посмотрели на часы, когда выходили из горисполкома?

— Конечно, посмотрела. Было двадцать минут восьмого. Я спустилась к Семеновской, прошла по подземному переходу и сразу увидела Виктора. У него тоже было заседание, в Комитете гражданского действия...

— Как он выглядел?

— Как всегда. То есть был спокоен и бодр. Инфаркта не было и близко!

— Вы хорошо знали Ковальчука?

— Нет, не очень. Познакомились только в Совете. Но слышала о нем и раньше. Он ведь был довольно известным в городе человеком, Гражданское действие организовал, его имя мелькало в газетах...

— Понятно. Извините, что перебил. Итак, вы увидели Виктора..
.
— Я увидела его и сразу подошла. Ему тоже надо было на троллейбус, и мы пошли вместе...

— Вы разговаривали?

— Конечно. То есть разговаривала в основном я, рассказывала о своей комиссии. Мы в тот день заслушивали заведующего горздравотделом и должны были решить: рекомендовать его снова на эту должность или нет. Я при голосовании воздержалась. Я простая медсестра и видела этого человека первый раз в жизни. А Виктор сказал, что надо было голосовать против. Я спросила: почему? Он ответил: скоро у меня выйдет статья, тогда узнаешь.

— Что за статья?

Люба пожала плечами.
— Увы! Я хотела спросить, но не успела.
 
— Что же вам помешало?

- Какой-то человек вдруг подошел к Виктору и сказал: «Привет, Андрюха!» И хлопнул Виктора по плечу. Виктор обернулся, посмотрел на него и ответил: «Вы ошиблись. Я не Андрюха». А потом подошел троллейбус, была давка. Виктор меня сзади подсаживал... А когда мы уже пошли, я обернулась к нему и спросила, до какой остановки он едет, и тут увидела, что лицо у него белое, как простыня, и глаза широкие. Я закричала, его вынесли из троллейбуса, кто-то побежал звонить в «скорую», я пыталась делать искусственное дыхание... Вот, собственно, и все.

Она вопросительно посмотрела на Груздева, и тот с легкой укоризной промолвил:

- А мне ты про этого человека не рассказывала!

Люба удивленно подняла брови.

- Про какого?

Про того, который окликнул Ковальчука.

 - А при чем тут этот человек?

Она посмотрела на майора.

- Наверное, ни при чем, — успокаивающе улыбнулся Пивень. — Но, может быть, и при чем. А что, он тоже сел и троллейбус?

- Не знаю, не заметила. Может быть, через другую дверь... Когда Виктор сказал: «Вы ошиблись!», он извинился и сразу отошел.

- Как он выглядел?

- Среднего роста, в коричневой болоньевой куртке, лицо загорелое, кавказского типа, на левой щеке свежий шрам...

- По какому плечу он хлопнул Ковальчука?

- Кажется, по правому... Да, точно! Я стояла справа от Виктора, а он подошел сзади, и его рука оказалась между нами...

Вдруг Люба вздрогнула, и ее взгляд опять растерянно метнулся от майора к Груздеву и обратно.

— Неужели это он?.. Но у него ничего не было в руке!

Пивень и Груздев переглянулись.

Любовь Андреевна, расскажите подробнее об этом человеке, — попросил майор. — Какого он возраста?

- Лет тридцати — тридцати пяти.

- По-русски чисто говорил или с акцентом?

- Кажется, был небольшой акцент, но я не могу точно судить. Он и сказал-то всего три слова.

— А вы уверены, что они с Ковальчуком действительно не были знакомы?

— То есть? — Люба посмотрела на майора с таким искренним непониманием, что тот несколько смешался и поспешно пояснил:

— Ну, могло ведь быть и так, что этот кавказец знал Виктора Ковальчука под именем Андрей. В жизни, знаете, случаются и не такие повороты.

— А, понимаю! — кивнула Люба. — Но тогда он должен был удивиться: почему «Андрей» не признал своего имени? Но он не удивился, потому что назвал первое пришедшее в голову имя... Ну конечно! — воскликнула она взволнованно. — Это он убил Виктора! Он чем-то уколол его! Нужна немедленная эксгумация!

— То есть вы полагаете, что Ковальчук узнал слишком много о японской выставке, и за это его убили?

— Ну конечно! Он почти год этим занимался... Наверное, и статью об этом написал...

— Статья еще не вышла?

— Кажется, нет. Я еще не видела сегодняшних газет, но раньше ничего не было.

— А вы не знаете, Ковальчук еще кому-нибудь об этой статье говорил?

— Не знаю. Надо спросить у его товарищей по Гражданскому действию. Может быть, у них есть и копия рукописи. Но эксгумацию надо сделать обязательно! Вскрытие ведь только констатировало инфаркт, причину никто не пытался выяснить.

Пивень вдумчиво посмотрел в разгоревшееся лицо медсестры и вежливо улыбнулся.

— Ну, что ж, Любовь Андреевна... Большое вам спасибо! Если вас не затруднит, я попросил бы прийти еще завтра: мы бы попробовали с вашей помощью сделать фоторобот этого кавказца. Часов в десять удобно?

— Да, конечно, — охотно согласилась она, поднимаясь со стула. — Завтра с утра я как раз свободна.

Груздев проводил ее до выхода из управления.

— Ну, как, Валерий? — спросила она перед тем, как попрощаться. — Я не выглядела полной дурой перед твоим начальником?

— Все нормально, — успокоил ее Груздев.

— Похоже, что это очень серьезное дело. Ты ведь помнишь, как наш прокурор извивался на сессии, словно уж на сковородке, когда Ковальчук пытался выдавить из него хотя бы список членов оценочной комиссии!

Оставшись один, майор Пивень достал из стола пачку «Примы», вытряхнул из нее последнюю сигарету, подержал в руке и со вздохом положил обратно. Последнюю сигарету он выкурит завтра. А потом — хоть бросай! Не покупать же у спекулянтов.
Вошел Груздев.

— Ну что, Пал Михалыч? — сходу спросил он. — Интересное дельце, не правда ли?
Пивеаь посмотрел на него с меланхолической грустью.

— Чему радуешься? Мы зачем тебя в Совет выдвигали? Чтобы ты нам квартиры и автомобили выбивал! А ты? Притащил «интересное дельце» и сияешь, как юбилейный рубль. Мало у нас других дел, что ли?

Груздев ухмыльнулся, извлек из кармана пачку «Родопи» и, закурив, промолвил:

— Пал Михалыч, кроме шуток... Вы обратили внимание на удивительное совпадение? Ведь в деле банды Бешеного Макса тоже фигурирует некий кавказец — судя по всему, профессиональный убийца высокого класса. Может быть, это одно и то же лицо?

— Остынь, Валера, охолони! Я уж не настолько отстаю от тебя в умственном развитии, чтобы не обратить внимание на сие удивительное совпадение, — иронически заметил начальник отдела. — Но боюсь, что это действительно всего лишь совпадение. Ведь тот, «максовский» кавказец — типичный уголовный киллер. Такие, как он, не связываются с ядами, они обходятся ножом и пистолетом. Да и Ковальчук, с его Гражданским действием и депутатством, не вписывается в один ряд с рэкетирами. Если это — убийство, то убийство совсем иного сорта.

- Наверное, вы правы, — потускнев, согласился Груздев. — К тому же — шрам... В показаниях свидетелей по делу Макса у того «кавказца» шрам не фигурировал.

- Ну, настоящих-то свидетелей у нас одна Тамара Филь, которую мы взяли в разгромленной «хате» Макса, — возразил Пивень. — Но шрам как раз и не показатель. Если он в самом деле свежий (а у Барановой все-таки глаз медика), то «кавказец» мог заполучить его в последний момент, на той же «хате» у Макса. Там и автоматы палили и гранаты рвались... Чикаго да и только! Вот уж не думал, что доживу до настоящих гангстерских войн.

— То ли еще будет! — с ухмылкой знающего человека заметил Груздев. — В развитом капиталистическом обществе! Глядишь, и мы станем когда-нибудь настоящими полицейскими, а не ментами долбаными.

Майор с сомнением посмотрел в жизнерадостное лицо своего подчиненного и ответил:

— Не знаю, не знаю. Что было — видели, что будет — увидим. Но чтобы ты не страдал от зависти, глядя, как мы превращаемся в полицейских, пока ты заседаешь в Совете, я поручу это «интересное дельце» именно тебе. Всякая инициатива должна быть наказана, сам понимаешь.

— Понимаю, — вздохнул Груздев. — Куда ж деваться. Только боюсь, что пробить разрешение на эксгумацию будет не просто. Ведь официальное дело по Ковальчуку у нас не открыто.

Он глубоко затянулся и выпустил тугую струю синеватого дыма. Пивень с завистью сглотнул слюну.

— Как-нибудь пробьемся, — успокоил он. — Схожу к прокурору... Ты лучше скажи, друг Валерий, где сигареты берешь?

— Это мне теща прислала. Из Белоруссии. У них там полегче с этим делом.

— Хорошая у тебя теща!

— Если хотите, могу поделиться, — спохватившись, предложил Груздев и полез в карман за пачкой.

— Да нет, спасибо! У меня пока есть. Это я так спросил, из любознательности.



Начальник областного управления КГБ генерал Тарасов стоял возле большого — метр на полтора — аквариума и кормил рыбок. За толстым зеленоватым стеклом, подсвеченные теплым электрическим светом, метались аквамариновые хризиптеры, благородные песочные донцеллы, белоперые кабубы, ярко-красные рыбы-клоуны.... Рыбки были маленькой страстью стареющего генерала. Он мог, часами следить за их плавными и, казалось бы, беспорядочными движениями, наполненными таинственной, первобытной гармонией, в чем-то сходными с трепетанием пламени. Но еще более он любил наблюдать, как, отталкивая друг друга, хватают они круглыми ненасытными ртами «манну небесную», сыплющуюся из Всемогущей Руки. Разве не так же и люди? Бьются за место под солнцем, за кусок хлеба с маслом, и невдомек им, что их жизненный мирок — это всего лишь большой стеклянный ящик, что каждое их движение и каждое их стремление находятся под контролем тех, кто задает корм.
За спиной у генерала едва слышно отворилась высокая дверь, ведущая в приемную, приблизились легкие шаги адъютанта, раздался мягкий, с ноткой извинения голос:

— Василь Василич! Звонит городской прокурор... У него срочное дело.

Тарасов неторопливо обернулся. Был он крепок в плечах, с густой, чуть тронутой сединой шевелюрой, моложав, но уже начал полнеть, несмотря на регулярные посещения сауны и теннисного корта.

- Это Фалдин, что ли? — спросил он, как бы с трудом припоминая фамилию, чему имел законное оправдание: за последние два года в городе сменился третий прокурор.

- Так точно.

- И что у него?

— Он хочет говорить с вами.

«Наверное, опять будет просить, чтобы я помог ему справиться с какими-нибудь рэкетирами или наперсточниками, — поморщился генерал. — МВД и прокуратура совсем обнаглели. Они думают, что раз в КГБ созданы отделы по борьбе с организованной преступностью, то мы должны делать за них всю работу».

— Ладно, — кивнул он, захлопывая коробочку с кормом. — Соедини.

Адъютант исчез за дверью. Генерал подошел к столу, массивному и гладкому, как мраморная глыба. На столе не было ничего, кроме перекидного календаря и трех телефонных аппаратов: двух городских и одного внутреннего. Еще один — ярко-оранжевый («прямой провод») находился на отдельном столике слева от кресла.
На одном из городских телефонов зажглась лампочка, и невидимый голос адъютанта произнес:

- Василь Василич! Снимите трубочку.

Тарасов снял.

- Слушаю.

- Здравствуйте, Василий Васильевич! Это Фалдин вас беспокоит.

- Здравствуйте, Николай Владимирович. Чем обязан?

- Знаете ли... э-э... Я хотел бы с вами встретиться...

- Да что у вас стряслось? Не томите старика!

- Э-э... Я не могу по телефону.

- По этому можете.

- Все равно не могу.

- Экий вы! — усмехнулся Тарасов. — Ну ладно. В таком случае подъезжайте часика через два. Сможете?.. Ну и чудненько! Сейчас у меня, к сожалению, намечено совещание, а через два часа я к вашим услугам.

Никакого особенного неотложного совещания у генерала не намечалось, но пусть прокурор чувствует, что имеет дело с занятым человеком, и знает свое место!
Ровно через два часа Фалдин вошел в кабинет начальника УКГБ. Был он высок, чуть сутуловат, приятен лицом, молод (ему едва исполнилось сорок), женат, воспитывал двоих детей, был членом горкома и депутатом горсовета (третий созыв подряд), имел любовницу и недавно принял крупную взятку от «Облпушнины».

— Итак, я весь внимание, — сказал генерал, усадив гостя в кресло и предложив сигареты и кофе. — Что все-таки у вас стряслось?

— У меня лично пока ничего не стряслось, — ответил прокурор, слегка задетый снисходительным тоном гэбиста. — Но я боюсь, что очень скоро может стрястись нечто... э-э... что заденет вас. Дело в том, что ко мне обратились из милиции с просьбой дать санкцию на эксгумацию трупа Ковальчука. — Он многозначительно посмотрел на генерала. — Они подозревают отравление и требуют вскрытия дела.

— Ну и что? — безмятежно спросил Тарасов. — При чем тут я?

— Василий Васильевич! Не надо из меня делать дурочку. Я прекрасно помню... э-э... весь разговор, который имел место на даче Пугина. Я не сомневаюсь, что ваши люди все записали на пленку, но подобную предусмотрительность мог проявить... э-э... еще кто-нибудь из участников той встречи: например, редактор Птах.

— Ради Бога! На то он и журналист. Только не надо драматизировать. На даче у первого секретаря обкома речь шла всего лишь о том, чтобы как-то унять этого вашего... как его?.. Ковальчука, чтобы он умерил свою активность... Вы что же, подозреваете меня в убийстве? Некрасиво, Николай Владимирович, некрасиво! Да и нелогично. Вы прекрасно помните, что разобраться с Ковальчуком взялся председатель горсовета Ложечкин, а я, извините, отказался. У меня и серьезной работы по горло!.. Да и вообще: тот разговор сам по себе, а инфаркт, случившийся с Ковальчуком, — сам по себе. Связи между ними никакой нет, не надо выдумывать то, чего не существует.

Несколько секунд прокурор смотрел в благодушное лицо начальника управления КГБ, пытаясь понять, действительно ли он принимает его за дурака. Ложечкин, бывший первый секретарь горкома, способен, конечно, на многое, но не на убийство же! Убить могли только люди Тарасова. Госбезопасность всегда считала себя выше закона, и с этим все мирились. Но сейчас наступают смутные времена. С одной стороны, Пугина избрали председателем облсовета, но с другой стороны, уже официально отменена руководящая роль партии. Ковальчук, конечно, копнул слишком глубоко, зацепил первых людей области, но не убивать же за это! Сейчас надо быть предельно осторожным, нельзя подставляться, и если Тарасов этого не понимает, пусть пеняет на себя.

- Вы меня убедили, — сказал он, поднимаясь из расслабляюще удобного и глубокого кресла. — Завтра я дам санкцию. Извините, что отнял у вас время.

- Ну что вы! — улыбнулся генерал, тоже вставая. — Всегда рад помочь. - А сам подумал: «Черт бы побрал этого Пугина и всю его партийную банду! Шкодливы, как кошки, а трусливы, как зайцы. Нахапали барахла на шару, а госбезопасность, как всегда, должна отдуваться».

Проводив гостя, он сразу же вызвал полковника Самарина, начальника отдела по борьбе с организованной преступностью.

- У меня только что был прокурор Фалдин, — сказал генерал без долгих вступлений. — Он намерен дать санкцию на эксгумацию трупа Ковальчука. Можете ли вы гарантировать, что следы отравления не будут обнаружены?

- Полных гарантий нет, — ответил полковник, настороженно глядя умными желтыми глазами. — Операция готовилась спешно, использовали препарат зарубежного производства...

- Не надо оправдываться, — поморщился генерал.— Я не собираюсь вас распекать. Никто не виноват, что нам всегда приходится работать в режиме цейтнота. Сейчас надо уничтожить следы, только и всего.

- Сколько у нас времени?

- Нужно сделать это сегодня ночью и без лишнего шума. И главное, чтобы потом не пошли новые круги.

Самарин задумался. Уничтожить следы за одну ночь, да так, чтобы не пошли «круги», — это опять работа в цейтноте. Опять что-то упустим, наследим...

— Под ударом объект номер один, — напомнил генерал. Объектом номер один именовался первый секретарь обкома, его личная безопасность стояла превыше всего.

- Сделаем, — кивнул полковник. — Могила еще должна быть рыхлая, пробуравим в двух местах, накачаем серной кислоты...

- Версия?

- Самая простая. Там неподалеку имеется «дикая» свалка. Какой-то разгильдяй-хозяйственник вывез несколько бутылей кислоты, какие-то хулиганы притащили их на кладбище и разбили... Для убедительности задействуем еще пару соседних могил.

— Не верх изобретательности, но для нашей прокуратуры сойдет. Только смотрите, чтоб не было свидетелей. Теперь скажите: какие у нас имеются данные на исполнителя?

— Данные уточняются. На сегодняшний день известно следующее. Профессиональный наемный убийца, Ренат Абдуллаевич Мирзоев, азербайджанец, пятьдесят пятого года рождения, две судимости, постоянного места жительства не имеет. В настоящее время, по нашим сведениям, проживает в городе Лагиди Абхазской АССР.

— Кто его вел?

— Майор Белых и старший лейтенант Осокин.

— Белых и Осокин должны срочно вылететь в Лагиди, найти Мирзоева и ликвидировать. Это приказ.

Полковник посмотрел на генерала с откровенным неодобрением.

— Не хотелось бы. Мы рассчитывали использовать его и далее.

— Это приказ! — жестко повторил Тарасов. — Мирзоев попал в поле зрения МВД и прокуратуры. Время нынче смутное, береженого Бог бережет.

— Вас понял, — хмуро кивнул Самарин. — Только вот, стоит ли, гонять в Лагиди наших людей? Может, проще попросить грузин? Я думаю, они с удовольствием поохотятся на этого азербайджанца.

— Грузины подключатся. Я свяжусь с Сухуми и лично попрошу. Но мы не должны афишировать саму ликвидацию. Ее надо провести очень аккуратно: например, при попытке к бегству. И сделать это должны наши люди.

— У Осокина мало опыта, — осторожно заметил полковник. — Он всего три месяца как перешел к нам из идеологического отдела.

— Насколько мне известно, Осокин — один из лучших в управлении стрелков, — возразил генерал. — А опыт... Опыт сам собой не приходит. Это задание как раз и послужит ему хорошей школой.

Самарин счел за лучшее не продолжать дискуссию. Полковник давно уже пришел к выводу, что генерал не вполне соответствует занимаемой должности. Партийный выдвиженец, он, конечно, много нахватался за годы работы в комитете, но по сути так и остался дилетантом, не понимающим, что стрельба в тире несколько отличается от стрельбы в бою. «Бог с ним! — подумал Самарин. — Если Белых хорошо разозлится, он и в одиночку выполнит задание».



Бархатный вечер опустился на курортный город Лагиди. Звезды чувственно дрожали в густом оранжерейном воздухе, настоянном на аромате роз и магнолий, приглашая на неторопливые романтические прогулки. Танцплощадки зазывно гремели музыкой, красивые, загорелые женщины смело улыбались уверенным в себе мужчинам, одинокий милицейский «уазик» крадучись катился по темным улочкам.

Ренат, по обыкновению своему, сидел в этот вечер в «Парусе», на своем излюбленном месте, за отдельным столиком у открытого окна. Отсюда был виден весь зал, а окно давало дополнительный шанс быстро исчезнуть, если в том появится необходимость. Ренат был мрачен и, против обыкновения, заказал целую бутылку коньяка.

Четыре дня назад к нему домой пришли два человека. Один из них, невысокий, с маленькими пижонскими усиками, сказался родственником Рената, сыном его двоюродного дяди по матери. Галим было его имя. Второй, широкоплечий, с черной абрековской бородой, назвался Хайруллой.

— Что вам надо? — спросил Ренат в свойственной ему резкой манере. — Я не звал вас.

Галям посмотрел на него вызывающе.

- Ты знаешь, что делается сейчас в Карабахе?

- Нет, — ответил Ренат. — Не бывал там.

- Там льется кровь. Там армянские бандиты убивают наших братьев, насилуют наших дочерей и сыновей, сгоняют азербайджанцев с исконной земли предков. Неужели ты не слышал об этом?

— Слышал немного. Я не интересуюсь политикой.

— Это не политика, дорогой! — укоризненно покачал головой родственник. — Это война. Мой друг Хайрулла собирает особый ударный отряд...

Бородач важно кивнул и добавил:

— Говорят, ты лихой боец, Ренат! Будто бы нет тебе равных ни с ножом, ни с пистолетом, ни в рукопашной схватке. Нам нужны такие люди. Чтобы воевать не числом, а умением. Тогда мы быстро проучим этих подлых армяшек!

Гости сидели за пустым столом. Ренат не предложил им ни вина, ни еды. И открытая лесть, прозвучавшая в словах Хайруллы, не смягчила его.

— Скажи, Галим, каких братьев у тебя убили в Карабахе — родных или двоюродных? — поинтересовался он иронически. И, не дождавшись ответа, перевел взгляд на Хайруллу. — А у тебя кого изнасиловали там — дочь или сына?

— Ты ничего не понял, Ренат! — досадливо поморщился родственник. — Разве ты не знаешь, что все мусульмане — братья, а азербайджанцы — братья вдвойне? И разве ты не знаешь, что в Коране сказано: «Если кто из правоверных не имеет сил сражаться с врагом, приди и помоги ему!»?

— Ты пойми! Мы их не трогали, — поспешил добавить Хайрулла. — Армяшки первые начали, отделиться захотели!

Но Ренат даже не расслышал его слов. Он смотрел на Галима, невесть откуда взявшегося родича, и все обиды далекого сиротского детства вдруг всколыхнулись в его душе. «Где ж вы были раньше, братья-мусульмане? — думал он. — Почему никто не приютил маленького мальчика, когда умер дедушка Амир? Спихнули в детдом, как спихивают старьевщику стоптанные башмаки... Почему никто не двинул пальцем, когда мне, малолетке, паяли первый срок? Даже на суд никто не приехал! Детский дом сделал меня волчонком, зона сделала волком, и теперь я стал нужен, стали нужны мои клыки, теперь обо мне вспомнили. А где вы были, когда я голодал, когда меня унижали и оскорбляли?..»

Обеспокоенный его молчанием, Хайрулла выложил главный козырь:

— Тебе будут хорошо платить. Тысяча рублей в день тебя устроит?

Ренат не удостоил его даже взглядом.

— Две тысячи.

Ренат покачал головой.

— Это не разговор, земляки. Не обижайтесь, но я не пойду с вами.

— Почему? — насупившись, спросил Галим.

— Я не верю политикам! Эта война, наверное, кому-то очень выгодна, наверное, каким-то большим людям, для которых мы с вами — только пешки. Я не умею быть пешкой.

— Это последнее твое слово?

— Я не говорю дважды.

Галим поднялся, посмотрел недобро. И Хайрулла поднялся: на его лице было недоумение.

— А если пять тысяч в день?

Взгляд Рената прошел сквозь него, как кинжал сквозь гнилую тыкву.'

— Ты пожалеешь об этом, — сказал Галим. — Кровь азербайджанских девочек будет на твоей совести.

«Дерьмо шакалье! — подумал Ренат, чувствуя, как закипает в нем бешенство. — Он меня еще на характер брать будет!»

— Уходите! — сказал он глухо, наклонив голову. — А то я не сдержусь и обижу вас.

— Ты не мусульманин! — сказал Галим. — Ты продался неверным.

— Уходите! — выкрикнул Ренат и яростно ударил кулаком по столешнице. Толстая буковая доска с треском проломилась. Галим и Хайрулла испуганно посмотрели друг на друга и молча вышли.

С тех пор прошло три дня, и все три дня Ренат крепко пил, надеясь, что алкоголь столкнет тяжесть, навалившуюся вдруг на сердце, но ожидаемое облегчение не приходило. Он не сожалел о том, что выпроводил вербовщиков. Да, он был киллером, убить человека, не было для него проблемой, он делал это профессионально и брал за это деньги. Но он никогда не считал себя просто наемником, ему претила мысль о том, чтобы просто за деньги, да еще за поденную плату, отдаваться в чье-то полное распоряжение, слепо исполнять волю того, кто платит. Прежде чем взяться за убийство конкретного человека, он всегда взвешивал на весах собственной совести: действительно ли этот человек заслуживает смерти? И если вывод был отрицательным, никакие деньги не могли заставить его нажать на курок.

Он не сожалел о том, что отказался участвовать в непонятной ему карабахской войне — разве разберешься там, кто прав, кто виноват? — но последние слова Галима: «Ты не мусульманин!» — больно задели его сердце. Ренату не довелось самому читать Коран, но он помнил, как читал его дедушка: враспев, по-арабски, а затем переводя на азербайджанский. Мусульманам Коран обещал вечное блаженство в садах Эдема, с прохладными ручьями, и прекрасными девами, неверных же ожидала геенна огненная. Но это будет после смерти, а до смерти еще предстояло дожить.

«Зачем я живу? — спрашивал себя Ренат, накачиваясь коньяком до звона в ушах, но оставаясь трезвее трезвого. — Неужели мое назначение — только убивать? И если это так, если моей рукой восстанавливается справедливость в этом мире, почему это не приносит мне радости? Если я выполняю волю Аллаха, почему он не даст явного свидетельства, что я иду по пути истины? А если, нет, значит, я служу Иблису?..»
Итак, был бархатный вечер, и Ренат сидел в «Парусе» за бутылкой коньяка в состоянии черной меланхолии.

Бармен Гиви подошел к его столику и вежливо поинтересовался, можно ли поговорить. Гиви был не один, с ним вместе подошел его младший брат Сандро. Ренату было одиноко, и он молча кивнул.

Он выслушал пузача бармена, выслушал сбивчивый рассказ его юного брата и спросил:

— Почему вы решили, что именно я смогу вам помочь?

— Я много слышал о тебе, — сказал Гиви. — Говорят, ты можешь все.

Ренат криво усмехнулся, и отставил недопитую рюмку.

— Это легенды! Кое-что я действительно умею, но я никогда не связываюсь с ментами и не имею дел там, где живу. Если я убью начальника милиции, меня найдут под землей.

— Тебе не надо его убивать! — горячо возразил Гиви. — У Сослана есть братья, они сами займутся Зурабом. Тебя я прошу только об одном: спаси нашу сестру!
Ренат опять усмехнулся.

— Что значит «спаси»? Может быть, ваша сестра вовсе и не хочет, чтобы ее спасали, может, она вполне довольна своим положением. Этих женщин никогда не угадаешь.
Лицо Сандро вспыхнуло: словно спичку бросили в плошку с бензином.

— Тина ненавидит Зураба! Она скорее умрет, чем станет его женой!

— Дело даже не в ней, — вздохнул Гиви. — Дело в Зурабе. Если бы он просто украл Тину, это было бы полбеды. Но он еще и убил Сослана. Зураб очень гордый. Если братья Сослана придут его убивать, он убьет Тину. Он не отдаст ее живой. Только ты можешь ее спасти.

Ренат задумался. «Возможно, все так и есть. Возможно, девушке в самом деле угрожает гибель. Но мне какое до этого дело? Какое мне дело до этого пузатого бармена? Почему я должен из-за его сестры воевать с милицией? В том же Карабахе каждый день гибнут люди, и девушки тоже гибнут, но Галиму ведь я отказал! Почему же я должен согласиться сейчас?.. Но, с другой стороны, если я отказался вчера, отказался сегодня и откажусь завтра, то зачем вообще я живу на этом свете?..

- Ладно, — решил он, — верну я им сестру, а потом съезжу в Карабах, посмотрю своими глазами».

— Хорошо, — сказал он хмуро. — Вы хотя бы знаете, где сейчас ваша сестра?

— Мадиани увез ее в сторону Сванети. Там его селение, — поспешно ответил Гиви, обрадованный уже тем, что Ренат не ответил сразу отказом.

- Откуда известно?

- Сандро проследил.

Ренат посмотрел на Сандро. Лицо юноши было бледно, под глазами лежали темные круги, на левой скуле запеклась кровь.

- Малыш!..

- Да, батоно Ренат!

- Ты очень любишь свою сестру?

- Очень, батоно Ренат.

- Так сильно, что готов отдать за нее жизнь?

- Да.

- Ты пойдешь со мной в Сванети?

- Я готов.

- Там будет горячо, малыш, тебя могут убить.

- Я знаю, батоно. Меня уже пытались убить. Я выскочил на ходу из машины и прыгнул в реку. Люди Зураба стреляли мне вслед.

Ренат посмотрел на Гиви. Лицо бармена светилось угодливой преданностью.

-Завтра в пять утра я буду ждать вас у моста, — сказал Ренат. — Возьми жратвы дней на пять и раздобудь приличную карту.

- Но я без машины! Зураб угнал ее, — неуверенно возразил Гиви.

- Это твои проблемы, — холодно заметил Ренат. — Завтра ты должен быть за рулем, а чья у тебя будет машина, меня не интересует.

- Понял, — торопливо кивнул бармен. — Машина будет. Вот только... Может, мы сразу и о цене договоримся? Сколько это будет стоить?

- Что «это»? — невозмутимо спросил Ренат.

- Ну, если ты вернешь нам нашу Тину?..

- А во сколько ты ценишь свою сестру?

- Гиви смешался. Тысяч пятьдесят он готов был заплатить. Ну, может быть, даже сто. А больше ста тысяч никакая девушка не может стоить, даже собственная сестра. Но этот чокнутый азербайджанец способен заломить что-нибудь совсем несусветное.

— Ладно, — усмехнулся Ренат, — у тебя будет время подумать. А пока считай, что я согласился только ради твоего младшего брата.

Последняя фраза вызвала на лице Сандро легкое смущение, зато лицо Гиви с облегчением просветлело: сперва дело — потом деньги, такой подход его вполне устраивал. Когда дело сделано, торговаться легче.




Малиновый «икарус» замер на перекрестке, повинуясь красному огню светофора. Сквозь открытые форточки в автобус ворвались глухие удары барабана, звон бронзовых цимбал и ритмичное разноголосое пение:

Харе, Кришна, Харе, Кришна,
Кришна, Кришна, Харе, Харе.
Харе, Рама, Харе, Рама.
Рама, Рама, Харе, Харе.

Олег Белых, широкоплечий здоровяк лет сорока, сидевший у окна, глянул туда, откуда исходил весь этот шум, и увидел небольшую группу молодых мужчин и женщин, одетых на индийский манер, в какие-то подобия сари, и с завидным энтузиазмом отплясывающих босиком на заплеванном грязном тротуаре. Несколько зевак, раскрыв рты, внимали маленькому бесплатному представлению, остальные прохожие безразлично текли мимо, спеша пересечь улицу, пока горит попутный свет.

Белых с ухмылкой ткнул в плечо своего напарника Игоря Осокина.

— А что, Игореша, этими придурками ты тоже занимался?

— Они вовсе не придурки, — возразил Осокин тоном скорее терпеливым, чем обиженным. — Они искренне верят в своего Бога и счастливы этим. В наше время, когда большинство людей вообще ни во что не верят, за этих ребят можно только порадоваться.

— Но это же оперетта! Эти псевдоиндийские сари, эти бритые лбы! — с брезгливой миной продолжал Белых. — Зачем это русским людям? Хотите верить? На здоровье! Возвращайтесь в православие. Зачем на русскую почву тащить из Индии какого-то Кришну?

— Ну, если уж на то пошло, то православие на нашу русскую почву тоже было притащено — из греческой Византии, — возразил Осокин. — А в Византию христианство попало из Палестины. По данным современной науки, наши исконные, языческие верования, скорее всего, вышли как раз из Индии.

— Уж скажешь! — хмыкнул Белых и еще раз глянул в сторону резвящихся кришнаитов.

 Но светофор уже сменил цвет, и автобус, плавно качнувшись, поплыл дальше, сквозь задымленный бетонно-асфальтовый город.

Майор Белых и старший лейтенант Осокин ехали в аэропорт, а далее их путь лежал к далекому Черному морю, в абхазский городок Лагиди, где им предстояло найти и ликвидировать опасного преступника Рената Мирзоева. Впрочем, приказ о ликвидации получил персонально Белых, который прошел школу Ливии и Анголы и для которого подобные задания были не в новинку. Инструкция, выданная Осокину, выглядела более гуманно: «Арестовать, но быть готовым к решительным действиям, если Мирзоев окажет сопротивление или попытается бежать».

Игорь Осокин пришел в КГБ практически со студенческой скамьи. Он был членом факультетского комитета комсомола, выступал за сборную университета по стрельбе, дипломную практику проходил на областном радио. Одна из передач, в работе над которой Игорь принимал участие, рассказывала о молодых моряках торгового флота, ходивших в загранплавания. Упор, естественно, был сделан на советском патриотизме и неприятии буржуазного образа жизни. Через несколько дней Игоря пригласили в партком университета, и некий человек, представившийся сотрудником областного управления Комитета госбезопасности, предложил подумать о работе в органах. Он пообещал хороший оклад, двухкомнатную квартиру и льготную очередь на приобретение автомобиля. Справедливость требует отметить, что Игорь был личностью не столько прагматичной, сколько романтичной, и поэтому вряд ли согласился бы отказаться от престижной, творческой карьеры журналиста лишь из одних меркантильных соображений. Как и большинство его сверстников, он был воспитан на книгах и фильмах о доблестных чекистах, ведущих непримиримую и нелегкую войну с мировым «буржуинством». «Рыцари без страха и упрека», «люди с чистыми руками и горячим сердцем», «бойцы невидимого фронта»... Уже сами эти эпитеты завораживали, давали богатую пищу для воображения. А недостатком воображения Игорь Осокин не страдал. Он живо представил себя в какой-нибудь небольшой европейской стране: спортивный «шевроле» с мощным двигателем, встреча с тайным агентом на заброшенной лесной дороге, засада, погоня, стрельба... Не исключено также, что его захотят использовать с журналистской «легендой», пошлют куда-нибудь в качестве собкора какой-нибудь газеты. С языками слабовато?.. Ну, наверное, у них есть какие-то ускоренные методики. Уж в КГБ-то умеют учить языкам, у них, конечно, все на высшем уровне.

Порядка ради Игорь посоветовался с родными. Жена и мать одобрили без возражений, дружно рассудив, что офицер КГБ куда надежнее обеспечит семью, чем начинающий журналист. Отец же, сам старый вояка, демобилизованный в пятьдесят шестом по болезни, советовал хорошенько подумать, потому что КГБ — это все-таки _ армия, и служить там придется как минимум двадцать пять лет. Игорь подумал — и дал согласие. Когда тебе самому едва за двадцать, четверть века не кажется слишком большим сроком.

Служба началась с учебы. Осокина направили на Высшие курсы, и он убедился, что учить в КГБ действительно умеют. За один год курсантам умудрились дать столько, сколько в обычном вузе дают за три, а то и за пять. История и география, философия и психология, социология и организация производства, криминалистика и право... Вот неполный перечень лишь общетеоретических дисциплин, лекции по которым посещали будущие пронины и штирлицы. А еще были специальные предметы: топография и радиодело, искусство конспирации и методика наружного наблюдения, способы перехвата и дешифровки информации, вождение автомобиля и мотоцикла. А еще трижды в неделю — занятия по самбо и стрельба из всевозможных видов оружия.
Единственно чего не было на этих замечательных курсах, так это занятий языками, из чего Игорь понял, что ни его, ни его новых товарищей засылать за кордон никто не собирается. Из них готовили не разведчиков, а контрразведчиков, специалистов по контршпионажу, но это тоже было интересно и многообещающе. Игорь полагал, что в военно-портовом Приморске контрразведчику скучать не придется.
Однако действительность его изрядно разочаровала. Как гуманитарий, он был определен в отдел по борьбе с идеологическими диверсиями, ему было поручено курировать адвентистов, баптистов и прочих сектантов, чьи духовные и организационные центры находились в основном в США. Никаких подвигов это поле деятельности не сулило, и, более того, знакомясь постепенно с вверенным ему контингентом и вникая в суть различных религиозных течений, Игорь невольно пришел к еретической и крамольной мысли: сектанты и вообще верующие никакой опасности для государства не представляют.

Взять хотя бы тех же кришнаитов. Да, в их книгах есть утопическая идея создания религиозного государства, власть в котором принадлежала бы неким мудрецам-брахманам, монопольно владеющим Божественной Истиной и знающим единственно верный путь к всеобщему счастью. Но разве теперешнего советского человека соблазнишь утопическими идеями? Тем паче, что платить за них нужно отказом от мяса, курева, вина и секса. Нет, советскому человеку такой хоккей не нужен, он в кришнаиты косяком не повалит.

Особенно нелепо надзор за религией стал выглядеть на фоне нарастающего перестроечного плюрализма, когда свобода вероисповедания вдруг оказалась неотъемлемым правом человека как личности. Госбезопасность тоже начала со скрипом перестраиваться. Подразделения идеологического профиля сменили вывеску и стали числиться по охране Конституции. А поскольку одновременно с разгулом демократии в стране начался разгул коррупции и рэкета, то под давлением депутатов в каждом областном управлении КГБ был создан отдел по борьбе с организованной преступностью. Там намечалась работа для настоящих мужчин, и Игорь, конечно же, подал соответствующий рапорт. (Он продолжал заниматься самбо и каратэ, а по стрельбе из пистолета стойко держал одно из первых мест в управлении.) После второго рапорта его просьба была удовлетворена, и три месяца назад старлей Осокин наконец-то вступил на опасную, но благородную стезю защитника общества.

Навыков самостоятельной оперативной работы у Осокина не было, и его прикрепили для стажировки к многоопытному майору Белых, который до Приморска успел поколесить по стране и по свету, а на Дальнем Востоке очутился за какую-то случайную провинность (кажется, застрелил не того, кого было нужно), но не унывал и надеялся быстро реабилитироваться.

В новой работе Осокину многое казалось странным и непонятным. Прежде всего, его удивила неоправданная, на его взгляд, сверхсекретность, царившая в отделе. Каждому сотруднику выдавалась лишь строго отмеренная доза информации, необходимая для выполнения конкретного задания. Обмен информацией не поощрялся, по всем вопросам следовало обращаться к начальству, а начальство всякий раз тщательно взвешивало — как бы не обременить подчиненного лишними знаниями.

Вот и с этим Мирзоевым не все было понятно. Наружное наблюдение, в котором был задействован Осокин, показало, что Мирзоев напрямую причастен к серии убийств, в том числе и к убийству депутата Ковальчука, однако по какой-то причине он не был задержан, ему позволили безнаказанно исчезнуть из Приморска. Теперь же вдруг дается приказ лететь в Абхазию и брать его там, в совершенно незнакомой обстановке. А парень он, судя по всему, не промах, и взять его будет не просто...

Автобус тем временем прибыл в аэропорт. Мы не станем описывать подробности воздушного путешествия наших героев, так как большинству читателей они до боли знакомы: шаркающая чемоданами очередь на регистрацию, неизменно волнительная процедура осмотра, томительное ожидание в «накопителе», бестолковая толчея у трапа самолета, долгое выруливание и стремительный взлет, легкий завтрак, переходящий в не менее легкий обед, посадки в близнецах-аэропортах... Случай Осокина и Белых отличался лишь тем, что в зоне досмотра они предъявляли свои служебные удостоверения и проходили на посадку, минуя бдительные датчики и просвечивающие установки.

В последнем промежуточном аэропорту, в пыльном и жарком Гурьеве, Белых взял Осокина за локоть и, отведя в сторонку, подальше от чужих ушей, сказал:
 
— Слушай, Игорек... Надо поговорить.

— Конечно надо, — согласился Осокин.— У меня тоже есть куча вопросов.

— Вот и прекрасно! Но сначала спрашивать буду я. Ты знаешь, у нас в отделе какая-то дурацкая сверхсекретность, все играют в суперконтрразведчиков.... Но мы с тобой серьезные люди и летим на серьезное дело, у нас должно быть полное взаимопонимание. Согласен?

— Разумеется.

— Тогда скажи: какие инструкции ты получил относительно Мирзоева?

Осокин посмотрел недоуменно, но честно ответил:

— Задержать и доставить в Приморск. При попытке сопротивления или бегства разрешается стрельба на поражение.

— Ну так вот... Как ты стреляешь в тире, я видел, но приходилось ли тебе стрелять в человека?

— Нет.

— А в тебя когда-нибудь стреляли?

— Тоже нет.
— Тогда слушай меня внимательно... — Белых остановился у решетчатого металлического забора, ограждавшего выход на летное поле, и повернулся к Осокину с лицом жестким и бескомпромиссным.

— Как это ни покажется тебе странным, милый мой Игорек, но когда стреляют профессионалы, то живым, как правило, остается тот, кто стреляет первым. А мне нужен живой напарник, который прикрывал бы мне спину. Поэтому я открою сейчас тебе страшную служебную тайну. Она заключается в том, что мы не должны задерживать Мирзоева. Мы не должны даже пытаться его задержать. Наша задача — ликвидировать его. И желательно сделать это без всяких дурацких перестрелок и без попыток к бегству. Понятно?

- А почему же полковник не сказал этого мне сам? — недоверчиво спросил Осокин.

- Наверное, решил поберечь твою невинность, — пожав плечами, предположил Белых. — Не знал, как ты себя поведешь, получив приказ убить человека. В первый раз это не просто, ты мог и взбрыкнуть.

- А сейчас? Ты не боишься, что я сейчас взбрыкну?

- Сейчас поздно. Ты получил приказ «задержать» и обязан его выполнить или хотя бы попытаться выполнить. Но Мирзоев не из тех, кто безропотно даст надеть на себя наручники. Он обязательно окажет сопротивление, и тогда ты должен будешь попытаться его убить. Беда только в том, что он убьет тебя раньше. А я этого не хочу! И надеюсь, что ты тоже этого не хочешь.

— Так это что же, выходит, меня послали на убой?

Белых кисло поморщился.

- Не совсем так. Полковник попросил меня, чтоб я тебя опекал, под пули не подставлял... Но в нашем деле от всех пуль не убережешь, поэтому я и решил поговорить с тобой откровенно. Теперь, по крайней мере, ты знаешь, что стрелять надо первым, и тогда, может быть, останешься жив. Гарантия не стопроцентная, но на большее никто из нас не может рассчитывать, такая уж профессия.

- Ну, что ж, спасибо за откровенность,— мрачно, но искренне поблагодарил Осокин. — Тогда, может быть, ты мне еще скажешь, зачем мы должны его убить, этого Мирзоева? И почему так вдруг? Почему нельзя было сделать это в Приморске?

- А вот этими вопросами ты лучше себе голову не забивай, — с усмешкой ответил майор. — Особенно, когда нажимаешь на курок. Начальство пусть об этом думает, в тиши кабинетов, а нам с тобой — вредно. Вот однажды у меня в Анголе был случай...

И тут последовал занимательный рассказ о том, как группа наших «военных советников» получила задание ликвидировать одного чернокожего князька, сотрудничавшего с УНИТА, и как командир этой группы не вовремя стал решать для себя вопрос, гуманно ли убивать князька на глазах его домочадцев, в результате чего бравые советские «коммандос» потеряли инициативу и попали под пулеметы не менее бравых юаровских «солдат удачи». Таких рассказов у майора была уйма, Игорю было чему поучиться у своего наставника, однако тезис о том, что самое главное в его новой профессии — вовремя нажимать на курок, не казался ему бесспорным. Война с мафией — это не карательные операции в Африке, тут одной стрельбой ничего не решишь (да и там стрельба не дала ожидаемых результатов). А тут тем более — надо головой работать, надо внедряться в эту самую мафию. Но это, конечно, потом, по возвращении, а пока что надо выполнить приказ.

Прибыв в Сухуми, наши герои, позвонили по известному им телефону, отсутствующему в городском справочнике, и были приняты на одной из конспиративных квартир. Сухумский генерал, однокашник Тарасова по Высшей партшколе, уже получил из Приморска шифрограмму и любезно согласился оказать содействие в задержании опасного преступника. Из Лагиди был срочно вызван начальник тамошнего подразделения, красивый черноусый капитан Чантурия, который доложил, что специально Мирзоевым никто из его сотрудников до сего дня не занимался, но по данным МВД может сообщить следующие сведения. Мирзоев проживает в Лагиди уже больше года по временной прописке, снимая комнату у одинокой женщины. Нигде не работает, так как официально числится инвалидом второй группы, но справка об инвалидности, по всей видимости, фиктивная, купленная за взятку. Ведет крайне замкнутый образ жизни, хотя иногда выезжает на короткое время за пределы республики. Источники доходов неизвестны, но в чрезмерно больших тратах и в явных связях с местным преступным миром не замечен. Ночует, как правило, дома, ужинать предпочитает в ресторане «Парус», по утрам обычно ходит на пляж.

— Будем брать возле дома, — выслушав информацию, принял решение Белых. — Когда пойдет на пляж. Вряд ли он ходит купаться с оружием.

— Может быть, сделаем засаду с вечера? — с энтузиазмом охотника предложил Чантурия, которому еще не доводилось задерживать опасных преступников.

Белых с ужасом представил себе, как в саду под окном Мирзоева всю ночь будет сопеть и трещать ветками горе-оперативник и как ломанется по темноте убийца-профессионал, вооруженный автоматом и гранатами, и категорически покачал головой:

— Ни в коем разе! Если он что-то почует, будет гора трупов. По нашим данным, Мирзоев прекрасно владеет оружием. Его надо брать врасплох. Пусть ваши люди с утра пораньше начнут копать возле его дома какую-нибудь канаву и, когда Мирзоев выйдет, дадут нам знать по рации. Остальное уже наше дело.

Черноусый лагидиец с сомнением посмотрел на приморского коллегу.

- А вы сумеете взять его вдвоем?

- Сумеем, — не моргнув глазом, заверил Белых. Поскольку он не собирался брать Мирзоева живым, его план был прост, как кирпич, падающий с крыши. По сигналу «землекопов» он выйдет навстречу Мирзоеву, спокойно разойдется с ним на пустынной утренней улочке и, развернувшись, тут же расстреляет в спину. Осокин будет идти следом, шагах в двадцати, и вступит в дело в случае непредвиденных осложнений.
План был замечательный, но имел одно слабое, тонкое место: он предполагал, что ничего не подозревающий особо опасный преступник Мирзоев безмятежно проведет ближайшую ночь под привычным домашним кровом, а наутро, с пунктуальностью английского джентльмена, отправится на взморье принимать солнечные ванны. Увы, где тонко, там и рвется. Когда наши герои прибыли в Лагиди, обнаружилось, что Мирзоев в городке отсутствует. Обнаружилось также, что накануне вечером его видели в «Парусе»: он долго беседовал о чем-то с барменом Гиви Боридзе и его братом Сандро, а потом ушел, оставив почти нетронутым заказанный коньяк. Братьев дома тоже не оказалось, а их старая мать, строгая и замкнутая женщина в черном, заявила, что не интересуется делами своих сыновей и не знает, где они находятся.

 Жена Гиви Боридзе к показаниям своей свекрови ничего не добавила.
Игорю Осокину, при всем его малом опыте ведения оперативной работы, все это показалось очень странным. Улучив момент, когда им с Белых удалось остаться наедине, он поделился своими сомнениями со старшим товарищем.

— Не исключено, что кто-то из местных сотрудников работает на мафию и успел предупредить Мирзоева и его сообщников. Этот Чантурия даже не допросил женщин как следует!

— Поживем — увидим, — флегматично ответил бывший спецназовец. — Если через сутки эти абхазы не найдут мне хотя бы бармена, я всю их республичку на уши поставлю.

Гиви мотался по городу всю ночь, но к утру все было готово: машина «нива» с нотариально заверенной доверенностью, рюкзаки, карта и прочее. Сандро прихватил также свой цейсовский бинокль — подарок Сослана. На рассвете, ровно в пять, братья выехали из Лагиди и остановились на условленном месте, у моста. Было тихо и безлюдно, лишь одинокие машины проносились, как тени.

— Ну вот! — проворчал Гиви. — Сказал — в пять, а самого нету! — Он не знал, каковы планы Рената, сколь долгой получится поездка, и поэтому нервничал. Со дня на день он ожидал партию выгодного товара — импортных сигарет и жвачек — и боялся, что товар этот прибудет в его отсутствие и достанется кому-нибудь другому.

Сандро не успел отреагировать на его слова, так как в тот же момент из-под моста выскользнула фигура с сумкой через плечо. Сандро поспешно подался вперед и открыл правую дверцу. Ренат вначале осторожно опустил на пол машины плотно набитую увесистую сумку, потом сел сам.

— Поехали.

— Куда? — спросил Гиви.

— Пока прямо. Потом разберемся. Где карта?

Сандро подал карту. Гиви включил скорость.

Часа через четыре «нива» остановилась у ворот турбазы «Горный орел», в живописном ущелье, заросшем буковым лесом. Где-то неподалеку шумела невидимая речка, с ее верховьев тянуло бодрящим ледниковым холодком. Солнце только-только приподнялось над каменистыми верхушками окрестных гор, которые на самом деле не были настоящими горами, а представляли собой лишь предгорья Большого Кавкасиони.

— Посидите в машине, — сказал Ренат. — Я скоро вернусь.

— У тебя здесь кто-то знакомый? — спросил Гиви. Ренат не удостоил его ответом. Он выбрался наружу, сделал несколько энергичных махов руками и ногами, разгоняя застоявшуюся кровь, и направился к калитке. Сандро невольно залюбовался его мягкой кошачьей походкой.

Турбаза представляла собой ансамбль из десятка домиков, крытых красной черепицей, и большого двухэтажного здания, первый этаж которого занимала столовая, а на втором располагались административные помещения.

Ренат вошел в столовую и огляделся. Сотни полторы мужчин и женщин от восемнадцати и старше, кто в блузках, кто в свитерах, кто в пестрых рубашках — сидели за столами, покрытыми белыми скатертями, и, гремя вилками и ложками, поглощали нехитрый «орлиный» завтрак, состоявший из перловой каши, вареных яиц и салата из морской капусты.

Ренат остановил официантку, катившую тележку е грязной посудой.

— Девушка! Мне директор нужен.

Она взглянула на него оценивающе и небрежно кивнула в правый угол зала:

— Вон он сидит.

Ренат посмотрел туда и увидел лысоватого брюнета лет сорока пяти, одетого в «олимпийский» спортивный костюм. Брюнет сидел в компании двух молодых ярких блондинок и кучерявого верзилы, который был виден Ренату лишь со спины.
Ренат приблизился к ним. Все четверо посмотрели на подошедшего: женщины с интересом, верзила равнодушно, лысоватый начальственно-вопросительно.

— Я из санэпидстанции, — сказал Ренат, глядя прямо в лицо директора. — Крыс травим!

У лысоватого вдруг отвисла челюсть, глаза забегали.

— Пардоньте, я сейчас... — пробормотал он, не глядя ни на кого, и, поспешно поднявшись из-за стола, торопливо последовал за Ренатом, который уже развернулся и направился к выходу.

— Привет, Крыса! — сказал Ренат, когда оба оказались за пределами столовой, в пустынном холле, украшенном аляповатой мозаикой. — Есть разговор.
Лысоватый оглянулся на тонкую стеклянную дверь.

— Зачем кричишь так громко? — укоризненно произнес он. — Пойдем ко мне. Там потолкуем.

Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшой кабинет, отделанный жженым деревом и украшенный большими турьими рогами. Ренат без приглашения опустился в кресло и закинул ногу на ногу. Лысоватый немного задумался, потом полез в холодильник и достал оттуда бутылку коньяка, полпалки салями, банку шпрот и большой ярко-желтый лимон.

— Ну и что тебе нужно? — спросил он, разлив по рюмкам, стараясь не выказать особого беспокойства. — Если тебя прислал Буба, так я перед ним чист, как вот этот благородный напиток, я ему ничего не должен.

- Не трясись, Крыса! — с легкой дразнящей усмешкой произнес Ренат, не торопясь наброситься на даровую выпивку и закуску. — Меня никто не может прислать. Я всегда прихожу сам.

- Я тебя не знаю!

- Это твое счастье. Те, кто со мной знакомятся, долго не живут. Про Турка слышал?

Крыса насторожился.

— Слышал. Его застрелили весной.

— А про Гурама из Поти?

— Он разбился на машине два месяца назад.

— Подумай о них на досуге — после того, как выполнишь мою маленькую просьбу.
 
Глаза Рената дохнули таким холодом, что Крыса чуть не примерз к креслу.

— Что тебе нужно? — пролепетал он.

— Мне нужно попасть в Сванети... — Ренат достал из кармана карту и, развернув, показал пальцем: — Вот сюда!

Лицо хозяина кабинета выразило недоверчивое удивление: такая простая просьба и такое грозное вступление!

— Ты на машине? — спросил он. Ренат утвердительно кивнул.

— Тогда тебе надо спуститься вниз и подняться по Ингурской дороге. Вот так! — Палец директора турбазы прочертил по карте изрядный крюк.

Реках покачал головой.

— Мне это не подходит. Мне надо напрямик.

— Но здесь нет дороги. Здесь горы!

— Я хочу через горы. Мне нужен проводник.

Крыса пожал плечами. Купив себе два года назад спокойное место директора турбазы, он до сих пор не мог привыкнуть смотреть на людей, ходящих пешком по горам, иначе, как на идиотов. Однако он не собирался интересоваться, зачем хочет идти через горы его незваный и, судя по всему, весьма крутой гость. Пусть идет, куда хочет. В чужие дела лучше не вникать. Крыса был сыт по горло делами, в которые в свое время втянул его Буба и от которых, как ему казалось, он откупился. И откуда взялся этот «крысолов»!

— Если хочешь — нет проблем! — заверил он как можно радушнее. — Я дам тебе проводника. Есть у меня один подходящий инструктор, хорошо знает те места. Что-нибудь еще нужно? Могу дать спальный мешок, пуховый. В горах ночью холодно!

— Дашь два мешка, — благосклонно кивнул Ренат. — Со мной кореш. А третий кореш поживет у тебя, пока я не вернусь.

— Очень хорошо! — покорно кивнул директор. — Пусть живет, не жалко.
Примерно через два часа турбазу «Горный орел» покинули три человека с объемистыми рюкзаками. Им предстояло подняться почти до самых истоков реки Цхенискали, бившейся в теснине ущелья, пройти сквозь сумрачную тишину буковых лесов, миновать строгий ельник, вечнозеленые заросли рододендрона и великолепие альпийских лугов, заночевать у подножья старой морены, под огромными немигающими звездами, и рано утром, задолго до восхода солнца, ступить на снежный галстук, круто взлетающий к перевалу. Путь был не слишком тяжел и не слишком опасен, но неопытный человек, без надежного проводника, имел немного шансов одолеть его без нежелательных приключений.

Гиви, как ему было велено, остался на турбазе. Но его продолжала мучить мысль о барыше, который он теряет, упуская партию заморских сигарет и жвачек. Он продержался двое суток, а потом сел за руль «нивы» и покатил вниз, рассудив, что к возвращению Рената и Сандро всяко успеет обернуться.

Возле дома его ждала засада.



Кладбище, на котором был похоронен депутат Ковальчук, начиналось сразу за автострадой и уходило в лес — с каждым годом все дальше и дальше. Никто за ним толком не ухаживал, никто не охранял, и тщетно было бы искать там хоть какие-то признаки цивилизованного порядка: не было ни пешеходных дорожек, ни номеров на могилах, ни чистоты. Оградка лепилась к оградке, старые металлические памятники и жестяные венки годами ржавели, сваленные на обочине разбитой лесной дороги. И только зеленые кроны деревьев скрадывали запущенность и убогость последнего пристанища жителей славного города Приморска.

Следователь Валерий Груздев и судмедэксперт Нинель Семеновна Субботина приехали на троллейбусе: с бензином в милиции была напряженка, и получить машину для выезда на эксгумацию не удалось. Зато Груздеву удалось предварительно дозвониться до директора кладбища и договориться насчет рабочих, которых одновременно можно будет задействовать в качестве понятых. В его практике это была первая эксгумация, и он немного волновался.

Могила Ковальчука находилась недалеко от дороги, за кучей старых автопокрышек, приготовленных на зиму для оттаивания грунта. Еще издали Груздеву бросилась в глаза неестественная, угольная чернота могильного холмика, резко контрастирующая с зеленью леса и с аляповатой пестротой соседних недавних захоронений.

— Кажется, нас ждет сюрприз... — произнес он с подчеркнуто озабоченным видом и с гордостью порадовался, то догадался захватить с собой не только фотоаппарат, но и следовательский чемоданчик с полным криминальным набором. Нинель Семеновна на его восклицание никак не отреагировала. Она занималась своим делом уже двадцать с лишним лет и видывала всякое. Что же касается рабочих копальщиков, то на их лицах обреченно-страдальческое выражение возникло еще полчаса назад, когда директор кладбища отрядил их в распоряжение следователя. Предстоявшая им работа не сулила ни левых денег, ни дармовой выпивки и расценивалась ими исключительно как наказание.

Внешний осмотр показал, что могила залита какой-то едкой жидкостью, бутыль с которой была кем-то разбита об угол металлического памятника. Осколки бутыли валялись тут же. Груздев сделал несколько снимков, собрал осколки в полиэтиленовый пакет, а в другой пакет сложил то, что осталось от цветов, покрывавших могильный холмик. Что касается человеческих следов, то их вокруг могилы было достаточно, но ни один из них не выделялся, все были основательно затоптаны.

— Судя по запаху, это серная кислота, — поморщившись, заметила Никель Семеновна.

 — Если она дошла до гроба, нас действительно ждет сюрприз.

— Это сколько же ее надо, чтобы дойти до гроба! — недоверчиво хмыкнул Груздев и тут же, сам себе возражая, промолвил: — Впрочем, могила свежая, земля еще не осела... Надо копать, там будет видно!

С копанием, однако, тут же вышла заминка. Рабочие уловили слово «кислота» и уперлись: такого, мол, уговора не было, чтоб в кислоте копать, — сапоги и одежда — не казенные. Они были, конечно, правы, тут требовалась какая-то специальная экипировка, но где ее взять?.. Пришлось Груздеву самому надеть брезентовые рукавицы и взяться за лопату, стараясь не думать о неизбежных последствиях.
Минут десять он колупал черную могильную насыпь, стараясь как можно меньше задевать ботинками и штанинами брюк влажные глинистые комья, потом молчаливо наблюдавшие профессионалы не выдержали.

— Слушай, начальник... — окликнул его старший из рабочих, небритый дядя лет пятидесяти. — Давай отойдем, разговор есть.

Груздев посмотрел на Нинель Семеновну, терпеливо приткнувшуюся к соседней оградке с раскрытым журналом «Октябрь» в руках, и, вздохнув, воткнул лопату в землю.
Отошли буквально на два шага, чисто символически.

— Так ты до вечера будешь мудохаться, — сказал дядя, кивнув в сторону едва разворошенной могилы и сделав сострадательное лицо. — Опять же корочки и костюм испортишь... Давай два пузыря, и мы выкопаем твоего мертвяка.
«Обалдеть! — подумал Валерий. — Я, милиционер, должен из своего кармана ставить этим алкашам две бутылки водки, чтобы сделать эксгумацию!.. Но, с другой стороны, новые туфли и костюм обойдутся существенно дороже, а копать все равно надо...»

— А один пузырь вас не устроит? — со слабой надеждой осведомился он.

— Один никак не устроит,— печально мотнув головой, ответил профессионал.

- Ну, хорошо. Только у меня ведь нету с собой.

- А ты съезди. Мы подождем.

— У меня и дома нет. Сами знаете, это сейчас дефицит. Так что либо вы верите мне в долг, либо я копаю сам.

Дядя задумался — можно ли верить в долг менту? — но после недолгого колебания вера в человека восторжествовала — ведь мент тоже человек! Следователь и копальщик вернулись к могиле, работа закипела.

Чем глубже становилась яма, тем сильнее делался характерный запах разложившейся плоти.

— Боюсь, что до гроба все-таки дошло, — заметила Нинель Семеновна и сочувственно посмотрела на молодого следователя.

Валерий уже и сам чувствовал, что выигрышный билет ему не достался. «И какой дурак притащил сюда эту бутыль? — спрашивал он себя. — А, может, и не дурак? Может, это сделано специально?.. Вот вскроем сейчас обугленный ящик, а там — разложившееся месиво! Косвенно это, конечно, сработает на версию убийства, но ниточка будет оборвана...»

Он попросил Субботину присмотреть за ходом раскопок, а сам решил прогуляться по окрестностям: не найдется ли еще чего интересного. Результаты не заставили себя ждать. Уже в шагах тридцати обнаружились осколки еще одной бутыли с кислотой, которая тоже была разбита о могильный памятник. Там же валялась бутылка из-под водки и половинка газеты двухдневной давности. Газета была сильно измята и замаслена. По-видимому, в нее заворачивали какую-то закуску. Имелись там и более-менее ясные следы — от трех пар мужских ботинок.

Валерий сфотографировал следы, собрал в пакеты вещественные доказательства. Затем он двинулся в сторону дороги, надеясь, что там ему встретится хотя бы один из трех следов. Ему повезло. Такой след довольно скоро попался на глаза, и, пройдя шагов пятьдесят в том направлении, откуда пришел след, Валерий увидел небольшую, но весьма живописную свалку, увы, характерную для наших пригородных лесов. Он увидел два холодильника с выдранными внутренностями, такого же качества стиральную машину, несколько окаменевших мешков с цементом, огромный ворох алюминиевой токарной стружки, кучу картонных коробок из-под рыбных консервов и... три уже знакомые ему двадцатипятилитровые бутыли с серной кислотой.
Версия выстраивалась идиотски простая, но идиотски скучная: какой-то мудак-хозяйственник решил избавиться от ненужной ему кислоты (может быть, разгребал подвалы, доставшиеся от предыдущего хозяина), а какие-то мудаки-алкаши вытащили отсюда две бутыли и расколошматили их на могилках (может быть, надеялись найти в бутылях спиртное, а может и просто так, из чистого хулиганства).

Груздев осмотрел бутыли на предмет отпечатков пальцев и таковых не обнаружил. Это было вполне естественно, ибо тот, кто знал, что в бутылях находится кислота, вряд ли стал бы хвататься за них голыми руками. А вот на осколках разбитых бутылей отпечатки должны быть и экспертиза это установит. Кроме того, брызги от кислоты почти наверняка должны были попасть на кожу и одежду тех, кто разбивал бутыли. Поэтому надо будет выяснить, не обращался ли кто-нибудь вчера или сегодня за медицинской помощью с кислотными ожогами.

Озаботившись такими мыслями, Груздев вернулся к могиле Ковальчука. Он подоспел вовремя: копальщики как раз дошли до крышки гроба. Ее состояние было плачевным, изъеденные кислотой доски расползались под лопатой, словно гнилой картон, вонь из-под них шла неимоверная.

— Шабаш, начальник! — сказал небритый дядя, вылезая из ямы и хватая синим ртом воздух. — Дальше — только в противогазе!

Второй копальщик, рыжеватый татарин лет тридцати, сидел на корточках поодаль и жадно курил.

— Да что уж тут и осталось? Веревки завести да поднять! — бодрым тоном попытался возразить следователь.

Дядя посмотрел на него мрачно.

— Куда их заведешь? Там весь ящик развалился.

Груздев посмотрел на Субботину. Медэксперт тоже покачала головой:

— Думаю, он прав, поднимать нет смысла. Ткани разложились, искать там нечего.

— Тогда я спущусь, посмотрю сам, — сказал следователь — В протоколе ведь надо что-то записать.

- Протокол — это не проблема, — усмехнулась Нинель Семеновна. — Я знаю, как выглядит труп, который облили серной кислотой. И знаю, как будет выглядеть завтра ваш костюм.

- Но я должен сделать хотя бы один снимок... — Валерий растерянно моргнул глазами и обратился опять к рабочим: — Вы не могли бы все-таки спуститься туда еще раз и раскрыть гроб? А я бы щелкнул отсюда, сверху.

Копальщики переглянулись.

— Уговорил! — кивнул старший. — С тебя еще полбанки.

Татарин отбросил недокуренный бычок и, встав с корточек, проворно спустился в яму. Напарник подал ему лопату.

Субботина раскрыла свою сумочку и, убрав туда недочитанный «Октябрь», достала стеклянную баночку с металлической крышкой на резьбе.

- Раз уж вы там, наберите немного ткани мне для анализа, — попросила она.

- Это мяса, что ли? — задрав кверху скуластое лицо, уточнил могильных дел мастер.

- Да-да! — чуть смутившись, ответила медик. — Оно должно хорошо отделяться.

Валерий почувствовал позыв на рвоту, но мужественно сдержался. Через несколько минут малоприятная процедура была завершена. Следователь сделал свои снимки, медэксперт получила свой материал для анализа. Рабочие начали забрасывать яму землей. Груздев присел на низенькую оградку соседней могилы и принялся заполнять протокол. Операция «эксгумация» благополучно потерпела фиаско.

Валерий прекрасно понимал, что ни его собственное начальство, ни прокурор не дадут теперь добро на продолжение расследования. Подозрение на убийство явно подтвердить не удалось, а возбуждать дело, опираясь только на пылкое воображение Любы Барановой, никто не станет. Незавершенных дел и без того выше головы. Прибыв в управление, он сдал фотопленку и вещдоки в лабораторию и отправился к Пивню.

— Ты никак с кладбища? — с ухмылкой спросил майор, глядя в мрачное лицо молодого коллеги. — Ну и как? Все спокойненько?

- Ни-че-го! — раздельно, по слогам, ответил Груздев и, плюхнувшись на скрипнувший расшатанный стул, рассказал о серной кислоте с «дикой» свалки.

— Очень занятно!— без особого восторга заключил начальник следственного отдела. — Похоже, что нас держат под колпаком и этот путь обрубили напрочь. Версия с алкашами — это, конечно, подставка, водочную бутылку и газету могли притащить туда из любой городской урны. Бьюсь об заклад, что на осколках тоже не окажется никаких отпечатков.

— Значит, и обожженных кислотой искать не имеет смысла?

— Разумеется. Здесь сработали люди очень неглупые.

— Что же будем делать?

— Будем идти другими путями. У нас есть два фоторобота, которые показывают, что «кавказец» твоей подруги Барановой и «кавказец», уничтоживший Бешеного Макса, по-видимому, одно и то же лицо. Сегодня наши ребята были в аэропорту — по другому делу, но я их попросил показать картинки сотрудникам досмотра. Один сержант — его фамилия Стенин — вроде бы узнал этого человека, но не смог вспомнить, когда и каким рейсом тот улетал. Поезжай в аэропорт и потолкуй с ним.

— Прямо сейчас?

— Конечно. Не хватало еще, чтобы он вообще все забыл. Тогда уж точно на этом деле придется ставить крест.

Груздев поднялся со стола и, сделав шаг к двери, в нерешительности остановился.

— Пал Михалыч!.. У вас случайно пары бутылок водки не найдется?.. Я там копальщикам пообещал: кислота и все такое... Одна у меня есть, а вот две где-то надо искать.

— А сигареты у тебя еще есть? — хитро прищурился Пивень.

— Сколько угодно! Вчера теща как раз еще посылку прислала, десять блоков.

— Давай тогда сделаем бартер: две бутылки водки на четыре блока сигарет.

— Идет! — радостно улыбнулся Груздев.



Когда Тину, на глазах у которой только что погиб ее жених, запихивали в «уазик», она находилась в состоянии, очень близком к истерике: кричала, царапалась, била руками и ногами. Однако двое мужчин в милицейской форме, занимавшиеся ею, справились со своим делом вполне профессионально. Тина не успела опомниться, как оказалась на заднем сиденье и руки ее были надежно стиснуты стальными дланями «стражей закона». На переднее сиденье сел Зураб. Машина тронулась.

— Ублюдок! — выкрикнула Тина. — Будь проклята твоя мать за то, что родила такого зверя!..

Зураб слегка поморщился и глянул на нее вполоборота.

- Видит Бог, я не хотел этого. Я только хотел показать ему, что он не достоин такой девушки. Ты же знаешь, испокон веку существует обычай: если из-за одной девушки сходятся двое мужчин, их спор решает поединок. Я не виноват, что твой жених оказался таким слабаком.

- Зверь! Зверь!.. — кричала Тина, продолжая рваться из рук своих безмолвных «конвоиров». — Я никогда не буду твоей! Лучше убью себя! А тебя убьют мои братья и братья Сослана! Они найдут тебя везде! Ты будешь прятаться, как хорек, будешь вздрагивать от каждого шороха, окружишь себя бандитами, наподобие этих, но тебя все равно убьют, как шакала!..

- Успокойся, Тина! — ласково улыбаясь, отвечал ей Зураб. — Возможно, я был несправедлив к твоему жениху, возможно, он действительно был неплохим человеком, но его уже нет, и с этим придется смириться. Рано или поздно ты все равно отдашь кому-нибудь свое сердце: почему же этим кем-то не могу быть я?.. Ты слишком долго жила в Москве, отвыкла от наших гор, от наших обычаев... Сейчас мы приедем в мое селение, я познакомлю тебя с родителями, с братьями и сестрами. Ты увидишь, какие это хорошие, чистые люди. Ты будешь жить там, как дорогая гостья, и, клянусь, я не прикоснусь к тебе даже пальцем, пока ты сама этого не захочешь.

Тина яростно мотнула головой.

- Никогда! Никогда этого не будет! Твои родители проклянут тебя, когда узнают, что их сын — убийца!

- Я не убийца, — спокойно возразил Зураб. — Я всего лишь ударил его. Он сам упал с обрыва.

- А Сандро? Почему твой человек стрелял в Сандро? Вы — милиция или вы — бандиты?

— Я накажу этого человека. Но он не в Сандро стрелял, а в воздух, Ты же видела: твой брат остался жив!..

...Были глубокие сумерки, когда «уазик» въехал в Чакру, родное селение Зураба Мадиани. Селение состояло из трех десятков двухэтажных домов, собравшихся вокруг снифа — крошечной круглой площади, как чуткие горные туры собираются вокруг солонца. К каждому дому примыкала мрачного вида башня, сложенная из черного сланца, наверное, еще в эпоху царицы Тамары. В такой башне, всегда имеющей запас продовольствия и воды, можно отсиживаться месяцами.

Набитые туристские тропы обошли стороной древнюю Чакру, и жизнь здесь текла по вековым традициям, лишь в малой степени завихряясь на водоворотах времени. Дважды в день сюда приходил автобус из Местиа, раз в неделю приезжала автолавка из Зугдиди. Горы окружали Чакру со всех сторон, и скальные их склоны были так круты, что снег даже зимой держался лишь на вершинах, срываясь в ущелья гремучими лавинами. Сейчас вершины горели, как свечи, облитые малиновым огнем заходящего солнца.

Дом Мадиани был самым большим в селении и, наверное, самым древним. Как и все остальные дома, он был построен из дикого, грубо обтесанного камня, вместо окон имел узкие бойницы и соединялся с башней потайным подземным ходом. Кроме Зураба в семье было еще три сына и две дочери. С родителями жили младший женатый сын и незамужняя дочь.

Прежде чем открыть дверцу машины, Зураб обернулся к Тине и сказал проникновенным, почти умоляющим голосом:

— Тина! Я об одном тебя прошу: не устраивай истерику, не кричи на все селение. Здесь к тебе никто не прибежит, у нас не принято вмешиваться в чужие дела.

Девушка презрительно посмотрела на него и ничего не ответила. Она и сама уже решила, что будет держаться как можно спокойнее, с достоинством. Тина слышала, что у сванов похищение девушек до сих пор считается в порядке вещей, а в прежние времена похищали и мужчин — для выкупа. В каждом сванском доме даже имеется специальное подземелье — для пленников. Криком тут действительно ничего не добьешься. А вот если притвориться, усыпить бдительность, то, может быть, через несколько дней удастся сбежать или хотя бы передать домой весточку, сообщить о своем местонахождении. Тина не сомневалась, что Гиви поднимет на ноги всю родню и друзей, что братья Сослана тоже примчатся из Цхинвали, едва лишь узнают о случившемся.

При свете карманных фонариков Тину провели темным коротким переулком, лязгнули запоры, скрипнули тяжелые деревянные двери, от которых пахнуло застарелой вековой копотью, вспыхнул неяркий свет, и она очутилась в сравнительно большом помещении — мачубе, в центре которого жарко горел очаг. Это был настоящий сванский очаг: с каменной плитой, на которой пекут лепешки, с древней кованой цепью, на которой висит медный родовой котел. Две женщины хлопотали у очага: молодая в темно-синем переднике и пожилая в глухом платье черного цвета, на головах у обеих были черные траурные платки. (Старший брат Зураба погиб осенью прошлого года — разбился в автобусе, упавшем с обрыва в Ингури, а траур в Сванетии носят двенадцать месяцев.)

— Здравствуй, мама! — сказал Зураб. — Я привез тебе невестку.

Пожилая женщина вытерла руки полотенцем, которое услужливо подала ей молодая, и молча подошла. Лицо ее было морщинисто и сухо, как у большинства горских женщин, глаза — прозрачны, как вода в ледниковых озерах. Откуда-то из полумрака появился и хозяин дома — белоголовый крепкий старик, одетый в домотканую рубашку с высоким воротником, подпоясанную тонким ремешком с серебряными бляшками, с длинной трубкой в руке.

- Здравствуй, отец! — поздоровался и с ним Зураб.— Посмотри, какую я привел вам невестку.

- Здравствуй, дочка!— сказал старый сван, глядя на Тину. — Как звать тебя?

- Он силой привез меня, — гневно сказала Тина. — Он убил моего жениха! Ваш сын убийца!

Стоявшие за ее спиной «конвоиры» уже не держали ее за руки, но запястья еще ныли от их железной хватки. Мать и отец озабоченно посмотрели на сына.

- Зурико! Что она говорит? — спросила мать. — Это правда?

- Это правда, — нехотя кивнул Зураб. — Я убил его нечаянно. У нас был честный поединок, я не хотел убивать.

Отец спросил его о чем-то по-свански. Зураб долго и эмоционально отвечал, порывисто жестикулируя. Потом старик сказал что-то жене, и она, подойдя к Тине, взяла ее за руку.

— Бедная девочка! Какое горе у тебя!.. Не бойся: здесь тебя никто не обидит... Малула!.. — обратилась она к молодухе. — Проводи нашу дорогую гостью в ее комнату. Пусть переоденется и отдохнет с дороги.

Тина хотела возразить: не гостья, мол, я, а самая обыкновенная пленница, хотела потребовать, чтобы ее немедленно доставили к ближайшему телефону, но Малула подошла и улыбнулась так по-родственному, так по-домашнему, что у Тины вдруг обмякло что-то внутри, слезы хлынули у нее из глаз. Она подалась к девушке, ткнулась лицом в ее мягкое плечо и зарыдала, вздрагивая всем телом.

— Пойдем, сестренка, пойдем! — повторяла Малула, гладя ее по спине. — Все будет хорошо!.. Такова наша женская доля...

Тина дала отвести себя на второй этаж, в маленькую комнатку с узким окном-бойницей, упала на жесткую деревянную кровать, украшенную затейливой резьбой, рыдания ее скоро перешли в неровные всхлипывания, а всхлипывания — в прерывистое сонное дыхание. Малула укрыла ее одеялом и вернулась вниз, где уже накрывался стол, где пахло жареным мясом и свежими хачапури, где младший брат уже разливал гостям араку, а мать, по древнему обычаю, собирала у мужчин оружие. «Ох, Зураб, Зураб, буйная голова! — думала при этом старая женщина.— Мало нам одного горя, мало нам траура по Бесо: принес ты беду пострашнее. Давно Чакра не знала кровной мести, давно не сидели мужчины в башнях. Придут теперь осетины, и польется кровь...»



Путь через перевал оказался труднее, чем это представлялось Ренату. Лето в этом году припозднилось, снег не успел сойти и маскировал трещины на леднике, а поскольку зимней крепости в нем уже не было, идти приходилось осторожно и медленно, связавшись веревкой (благо проводник был парнем действительно знающим и опытным). Мокрые ноги мерзли, солнце, отражаясь от снега, слепило глаза, хотелось пить, но талая вода не утоляла жажды, растрескавшиеся губы горели от нее еще сильнее.

Вместо запланированных двух дней переход занял три с половиной. Проводника они отпустили у первой травы, и, напившись чаю, он ушел по строчке следов назад, к снежному седлу, четко выделяющемуся на синеве неба.

— Хороший парень, — проводив его взглядом, заметил Сандро.

— Обыкновенный, — равнодушно возразил Ренат. — Ему заплатили, он сделал. Хороших парней на земле очень мало.

— Но, батоно Ренат...

Ренат глянул с легким раздражением.

— Слушай, перестань называть меня «батоно»! Мы на бой идем, там некогда будет говорить длинные слова. Да и не мальчик ты уже: в тебя стреляли, а теперь ты и сам будешь стрелять. Привыкай думать о себе, как о мужчине... Стрелять-то умеешь?

— Только из охотничьего ружья.

— Ничего, сейчас подучимся. — Ренат развязал рюкзак и начал доставать из него свой увесистый арсенал.

— Абрека я из тебя, конечно, не сделаю, но с пяти шагов ты у меня мазать не будешь. Если, конечно, хватит духу выстрелить в человека. В первый раз это очень трудно.

— В Зураба я выстрелю, — мрачно пообещал Сандро.

Полдня они потратили на тренировку. Ренат учил юношу правильно держать пистолет, правильно спускать курок, быстро перезаряжать обойму.

— Если придется стрелять в упор, ни в коем случае не отрывай руку от тела, не пытайся целиться. Прижимай пушку к бедру и пали в живот. Иначе выбьют, опомниться не успеешь. Раненого добивай, иначе он пустит пулю тебе в спину. На войне как на войне.

Еще, на всякий случай, он показал, как обращаться с израильским мини-автоматом «узи» и с гранатами типа «лимонка». Аллах милостив, но вдруг получится так, что малыш останется один и ему придется всерьез отбиваться.

- Как думаешь, у Зураба много людей? — спросил Сандро, глядя, как Ренат опять укладывает оружие в рюкзак.

- А что такое «много»? — спросил в свою очередь Ренат.— Сто волос на голове — это мало, один волос в харчо — это много. Если бы я шел один и моей задачей было просто убить Зураба, я сделал бы это независимо от того, сколько у него людей. Но я иду с тобой и отвечаю за твою жизнь и за жизнь твоей сестры. Если мы ввяжемся в открытый бой, у тебя мало шансов остаться в живых. А если мы загоним Зураба в ловушку, он может убить Тину. Сваны — народ гордый, от своего не отступаются.

- Так что же мы будем делать? Разве у тебя нет плана?

- Не знаю пока. Скажи, а она очень красивая?

- Кто? Тина?.. — Сандро недоуменно пожал плечами:— Не думал как-то... Она добрая! Два года назад у меня было воспаление легких… Она прилетела из Москвы и сидела возле меня ночами, хотя ей надо было сдавать сессию... А у тебя есть сестра?

Ренат покачал головой:

- Нет. У меня никого нет. Мой отец умер, когда мне было три года. Через два года умерла мать, и я жил у дедушки...

- А потом?

Ренат вскинул рюкзак на спину.

— Потом долго рассказывать. Пойдем! Нам надо успеть дойти до леса и поставить палатку.

Но вечером, у костра, Сандро опять спросил Рената, что было потом. Он слышал много разного об этом человеке, поговаривали даже, что он профессиональный убийца, а сегодня Сандро сам убедился, как великолепно Ренат владеет оружием. Но он не похож на убийцу, рядом с ним не страшно.

— Ты знаешь, есть сказка про сироту Ибрагима и завистливого лавочника? — так обратился Ренат к своему юному спутнику после долгого молчания.

— Не знаю, — ответил Сандро.

— Это наша сказка, азербайджанская. Ибрагим был мальчик, лет, наверное, пятнадцати-шестнадцати, почти как ты. Его родители умерли, и он отправился искать счастья. Он поймал райскую птицу, которая несла яйца необыкновенной красоты. Мальчик продавал яйца лавочнику и на эти деньги жил. Хорошо жил, друзей имел, пел веселые песни. Лавочник позавидовал и донес шаху. Шах забрал птицу себе во дворец, и Ибрагим опять пошел на поиски счастья. Он поймал вторую птицу, которая несла яйца еще более красивые, и зажил еще лучше. Завистливый лавочник опять донес на него. Когда так случилось в третий раз, Ибрагим взял отцовский кинжал и убил лавочника. Он завладел всем его богатством и стал жить, ни в чем не нуждаясь, стал очень богатым. Но счастье оставило его, сердце окаменело. Он не пел больше веселых песен, перестал любить друзей, и райская птица больше не попадалась ему.

Ренат замолчал, неподвижно глядя в костер, в хоровод пляшущих огненных саламандр. Сандро тоже некоторое время выжидающе молчал, но потом не выдержал и спросил:

— Неужели этим все и кончилось? Таких сказок не бывает!

— Ты прав, малыш, — кивнул Ренат, продолжая смотреть в огонь. — Это не конец. Птица все-таки явилась Ибрагиму. Она явилась ему во сне, и она сказала ему: «Твое сердце вновь станет живым, если ты освободишь принцессу, которую похитил злой джинн. Но помни: освобождая принцессу, ты не должен убить джинна и не должен убить кого-либо еще, иначе ты весь превратишься в камень...»

— Ну и как, удалось ему освободить принцессу? — поинтересовался Сандро, видя, что собеседник опять замолчал.

Ренат вдруг нахмурился, подбросил хворост в огонь и резко ответил:

— Не помню! Глупая сказка, не знаю, зачем начал рассказывать. Ложись спать. Завтра встанем рано. Спустимся к селению, будем смотреть, будем думать. Главное — узнать, здесь ли твоя сестра, не увез ли Зураб ее в другое место.

— Как мы сможем узнать? Ее, наверное, взаперти держат.


— Все в воле Аллаха. Ложись! Я еще посижу немного, подумаю.
Сандро послушно встал и пошел к палатке. Он уже почти уснул, когда со стороны костра послышались негромкие, певучие звуки молитвы:

Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим!..
Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
Прибегаю я к Господу людей,
царю людей,
Богу людей.
от зла наущателя скрывающегося,
который наущает груди людей,
от джиннов и людей!
Когда сотрясается земля своим сотрясением»
и изведет земля свои ноши,
и скажет человек: «Что с нею?» —
в тот день расскажет она свои вести,
потому что Господь внушит ей.
В тот день выйдут люди толпами,
чтобы им показаны были их деяния;
и кто сделал на вес пылинки добра, увидит его,
и кто сделал на вес пылинки зла, увидит его.
Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим!..



Все произошло именно так, как рассчитывал Ложечкин. Тайфун «Айрис» пришел и ушел, нагадив сколько смог. «Мэр» Толпышев с присущей ему энергией поднял рухнувшие опоры электропередач, залатал прорехи на размытых бурными потоками дорогах, выделил денежные пособия и жилье пострадавшим от наводнения. Депутаты тоже потрудились — составляли списки и подписывали соответствующие акты. За этими заботами пролетела неделя, а тут и подоспело очередное заседание сессии горсовета.

Толпышев едва пробежал глазами полученный при входе в зал проект решения, как его словно мешком по голове стукнули: на ногах устоял, но соображать на некоторое время перестал. А когда сознание вновь включилось, он сказал себе: «Ну и гад же Петя, ну и падла! Такой подножки я от него не ожидал. Это не по-товарищески!» И уж было от чего прийти ему в такое волнение. Еще вчера скакал он на лихом коне, еще вчера выступал на телевидении и заверял горожан, что исполком полностью владеет обстановкой, перечислял конкретные меры, которые уже в ближайшие дни будут приняты для улучшения снабжения города продовольствием и промышленными товарами, и даже по самой острой проблеме — по жилью дал некие гарантии, имея в виду привлечение китайских и корейских строителей, а теперь его хотят со скакуна пересадить на хромую, облезлую клячу, хозяина города хотят превратить в мелкого клерка, в мальчика на побегушках!..

Словно сквозь туман он смотрел на невозмутимое лицо Ложечкина, восседающего в президиуме, на его зама Мартынова, суетливо шелестящего бумажками, слушал речи депутатов, спокойно и деловито обсуждающих проект «кастрации» исполкома, и, постепенно выходя из состояния шока, с горечью думал, что все-таки недооценил он Петра Алексеевича Ложечкина, легкомысленно посчитал, что бывший первый секретарь горкома смирится с ролью свадебного генерала. Как можно было так бесшабашно ринуться в работу, в Дело, и забыть, совершенно, что этой страной все еще правит не Дело, а Интрига. Мало поварился в партийном котле, ох мало! Правильно говорят: на дураках воду возят. Пока дураки пластались, спасая город от стихии, умница Ложечкин хладнокровно обдумывал, как прибрать этот город к рукам.

В перерыве Толпышев подошел к председателю Совета и, бледный, как гашеная известь, произнес:

— Петр Алексеевич, это непорядочно! Этот документ мы должны были вначале обсудить с вами вдвоем.

— Сергей Кириллович, у вас устаревшие представления о методике принятия решений, — с вежливой иронией отвечал ему Ложечкин. — Это в горкоме мы с вами все решали кулуарно, вдвоем. А здесь, в Совете, все депутаты равны, все должны иметь одинаковые возможности для обсуждения.

— Но это ведь вы подготовили проект!

— Отнюдь. Я лежал в больнице, лечился. Бумаги готовил Мартынов, Он ведь у нас ученый, теоретик! По-моему, там не все удачно, кое-что надо подшлифовать, но в целом документ, на мой взгляд, полезный и своевременный. Ведь если создан Президиум Совета, у него должны быть и какие-то функции. Логично?.. Президиум должен разгрузить исполком, взять на себя часть его обязанностей.

— Но ведь он не обязанности берет, а права! — горячо возразил Толпышев. — Он берет права распоряжаться жильем, землей и открытием новых предприятий. У исполкома не остается никаких рычагов! Чем я смогу заинтересовать хозяйственника, чтобы он сделал что-то для города?

Ложечкин понимающе и сочувственно склонил к собеседнику тщательно подстриженную голову.

— Да. Тут вы, может быть, и правы. Хотя существует мнение, что дело исполкома — не распоряжаться, а исполнять распоряжения. Но вы можете выступить и высказать свое мнение. А там уж — как депутаты проголосуют! И вообще... — Бывший «первый» широко улыбнулся и похлопал по плечу бывшего «второго». — И вообще, дорогой Сергей Кириллович! Зря вы так болезненно все это воспринимаете. Идет естественный процесс становления демократии, депутаты не хотят быть статистами, хотят активно участвовать в управлении. Надо относиться к этому нормально. Не о правах и привилегиях надо думать, а о выполнении обязанностей. У меня, например, как у председателя Совета вообще нет никаких прав! У меня есть только обязанность: подписывать принятые депутатами решения. А вашей обязанностью должно быть — эти решения неукоснительно исполнять. Логично?

Толпышев посмотрел на него с ненавистью и, еще более побледнев, выпалил:
Если депутаты примут этот проект, я буду вынужден подать в отставку! Я не желаю таскать для вас каштаны!

- Я буду очень огорчен, — не моргнув глазом ответил Ложечкин. — Вы очень знающий и энергичный работник... Однако депутаты могут и не принять вашей отставки. Ведь вы так прекрасно проявили себя в борьбе с тайфуном!..

Проект обсуждали весь день, но принятие решения по нему — ввиду большой важности вопроса — перенесли на утро. А наутро Толпышев явился в сопровождении всей своей исполкомовской гвардии, со всеми замами, начальниками управлений и отделов. Мужчины были в парадных костюмах, дамы — в строгих, но не лишенных провинциальной изысканности нарядах. И Толпышев уже не походил на человека, стукнутого мешком. Его лицо горело лихорадочным румянцем и время от времени озарялось гордой, почти мефистофельской улыбкой.

Все ожидали, что Толпышев попросит слова перед голосованием. Но он не сделал этого, он гордо и внешне невозмутимо ждал результата.
Решение, как и рассчитывал Ложечкин, было принято подавляющим большинством голосов, под гром аплодисментов. Против голосовали только хозяйственники (директора предприятий), понимающие, что с этого дня рушится привычная система «ты мне — я тебе», прокурор Фалдин, с самого начала назвавший это решение незаконным, и редактор городской газеты Птах, которому «мэр» уже пообещал «волгу» и пару квартир для сотрудников редакции. И вот тут Толпышев попросил слова.
Он взлетел на трибуну почти тем же бравым соколом, что и месяц назад, когда выступал с благодарственным словом, когда его только что с блеском избрали — из одиннадцати претендентов, в первом же туре. Зал притих и приготовился услышать нечто интересное, и зал услышал.

— Мне очень жаль, уважаемые депутаты, что вы поддались на дешевую приманку, основанную на чьих-то личных амбициях, — звонким, но чуть-чуть дрожащим голосом начал Толпышев. — Решение, которое вы только что приняли, не прибавит вам власти. Потому что некому будет исполнять ваши последующие решения. Вы хотели уничтожить исполком, и вы его уничтожили...
И он зачитал коллективное заявление руководства исполкома об уходе в отставку.
Мартынов придвинулся к Ложечкину и негромко произнес:

— Кажется, мы перегнули палку! Он не один уходит, а всем гамузом.

— Все нормально, — едва шевельнув губами, ответил председатель Совета. — Идет естественный процесс. Большую часть этих людей депутаты все равно не утвердили бы в должности.

— А вдруг сейчас они испугаются, что город останется без власти, и не примут отставку?

— Ну что вы! Посмотрите в зал! Посмотрите в эти сияющие лица!.. Депутаты только сейчас почувствовали, что наконец-то обретают реальную власть, что пал последний бастион бюрократии. Они готовы сами решать все проблемы города. А исполком мы сформируем за три дня, это не проблема, свято место пусто не бывает.

Зал действительно принял отставку исполкома, и принял даже с большим энтузиазмом, чем само «судьбоносное» решение о перераспределении власти. Толпышев и его гвардия ушли посрамленные, а примерно через час в зале появился секретарь горкома Белопятов, и в президиум, к Ложечкину, поступила записка: «Петр Алексеевич! Необходимо переговорить. Жду Вас в фойе. Г. Ю.»

Ложечкин посмотрел в конец зала, увидел спину выходящего Белопятова и посмотрел на часы. До перерыва оставалось еще минут двадцать. «Пусть подождет, — сказал себе Ложечкин. — Пусть правильно ощутит свое историческое место».
Однако и в перерыве он не пошел сразу в фойе. К нему подходили депутаты, поздравляли с победой, он улыбался и скромно отшучивался. И, конечно, не обошел его вниманием и язвительный Птах, подпустив шпильку насчет того, что Толпышев проявил себя очень благородно, не расшифровав, чьи амбиции он имел в виду. Ложечкин и от него отшутился и только после этого неспешным шагом двинулся на поиски первого секретаря горкома.

Он нашел Белопятова одиноко и скованно стоящим у дальнего окна, чужого и ненужного в оживленной и шумной депутатской толчее.

- Добрый день, Герман Юрьевич! Я слушаю вас. — Ложечкин доброжелательно протянул широкую, крепкую ладонь.

- Добрый день, Петр Алексеевич! — невесело ответил Белопятов. — Ну и цирк вы тут устроили! Толпышев прибежал как в лихорадке... Ну ладно, вы с ним не сработались, это я могу понять. Но зачем же отправлять в отставку весь исполком? Кто же будет обеспечивать жизнедеятельность города?

- А кто их заставлял подавать в отставку? — пожал плечами Ложечкин. — Это Толпышев их взбаламутил, хотел оказать на депутатов силовое давление. К нему и предъявляйте претензии.

- Оба хороши! А поскольку вы оба являетесь членами горкома, мы вынуждены обсудить сложившуюся ситуацию на бюро. Прямо сегодня, в шесть вечера.

- Хорошо, — невозмутимо кивнул Ложечкин. — Давайте обсудим. Боюсь только, что депутаты будут возмущены вмешательством партии в деятельность Совета.

- Я вынужден! — виновато улыбнулся Белопятов. — Толпышев уже в обком побежал...

Заседание сессии Ложечкин закруглил в половине шестого. Кроме членов горкома на бюро присутствовал второй секретарь обкома Дегтярев — человек, недавно назначенный из Москвы, но уже известный своим властным характером. Фактически он уже был в обкоме первым человеком, а Пугин, после избрания председателем облсовета, служил ему лишь ширмой.

Обсуждение ситуации было недолгим, так как Ложечкин хладнокровно напирал на то, что идет естественный демократический процесс, а Толпышев просто не успевает перестраиваться. Толпышев кипятился и напирал на личные амбиции Ложечкина. Кончилось тем, что им обоим поставили на вид «за нарушение партийной этики», и, отпустив остальных членов бюро, Белопятов попросил Ложечкина задержаться для приватной беседы. Дегтярев тоже остался.

Разговор начал секретарь обкома.

— Ну, ладно, Петр Алексеевич, это все ерунда, — промолвил он в своей безапелляционной манере, строго глядя из-под резко очерченных, с изломом бровей. — С исполкомом ты сам разберешься. Расскажи лучше, что это за бизнес вы тут с Белопятовым придумали, за спиной у обкома?

Белопятов при этом виновато потупился, а Ложечкин подумал: «Ну вот, теперь и с этим долбаком придется делиться! И так всегда: один с сошкой — семеро с ложкой».
 
— Да что уж рассказывать! — спокойно усмехнулся он. — Герман Юрьевич вас уже во все посвятил. Если хотите присоединиться — милости просим! Только давайте сразу уточним: это дело не партийное, а частное, поэтому будем говорить как бизнесмен с бизнесменом. С каким паем вы хотите войти в нашу компанию?

На скулах Дегтярева заиграли желваки. Ох, с каким бы удовольствием он размазал бы по стенке этого наглеца! Еще вчера! Но что с ним сделаешь сегодня? Он председатель нового Совета. Советы идут в гору, а партия катится вниз. Но он не дурак, этот Ложечкин, чтобы не понимать, что у партии еще очень многое в руках, он прошел хорошую школу.

— Я не собираюсь с тобой торговаться, Петр Алексеевич, — сказал он, не меняя тона. — Но могу тебя уверить, что ты не привезешь из Японии ни одной таратайки, если я скажу «нет». Даже если при этом я уже не буду секретарем обкома, и даже если уже не будет ни обкома, ни самой партии.

— Я верю, — чуть подумав, кивнул Ложечкин. — Чего вы хотите?

— Я хочу, чтоб в вашей компании одним из коммерческих директоров был мой человек. И чтобы он обладал правом заключения валютных сделок. И чтоб никто не спрашивал, откуда у него валюта.

«Все понятно, — сказал себе Ложечкин. — Он хочет использовать компанию как насос для перекачки валюты. Интересно, откуда у обкома валюта? Или это не обкомовская, а из более высоких сфер?.. Ладно, Бог с ним, зачем я должен об этом думать? Я должен обеспечить своей семье достойное существование в рыночной экономике, а до партийных миллионов и миллиардов мне нет дела. Если эти фанатики мечтают о будущей работе в подполье, пусть мечтают, не стану им мешать».

— Нет проблем! — улыбнулся он. — Мы с Германом Юрьевичем как раз имели в виду, что все кадры должны быть людьми надежными, проверенными. Сами-то вы, Игнатий Кузьмич, какую марку хотели бы приобрести?

Тут непреклонное лицо секретаря обкома дрогнуло и взгляд скромно потупился.

— Об этом не надо, — ответил он чуть поспешнее, чем следовало, и тут же добавил:
— Об этом мы поговорим отдельно, в другой раз.

На следующее утро городская газета вышла с броскими заголовками: «Кризис власти!», «Как поссорились Петр Алексеевич с Сергеем Кирилловичем», «Незаконное решение депутатов».

«Собака лает — караван идет! — усмехнулся Ложечкин, пробежав глазами птаховские опусы. — Но работает, шельмец, оперативно, профессионально. Пальца в рот не клади!.. Ничего, и с ним рассчитаемся!»

Весь день он вместе с Мартыновым и несколькими членами Президиума занимался поисками кандидатур на должность председателя исполкома, лично ездил к нескольким крупным хозяйственникам и_неизменно получал вежливые, но твердые отказы. Никто не хотел брать на себя хлопотное и неблагодарное дело на тех фактически бесправных условиях, каковые задавало «мэру» последнее решение сессии. Домой Ложечкин вернулся поздно, усталый и как никогда озабоченный. Он и сам не ожидал, что так трудно будет найти замену Толпышеву.

- Ну, придумал ты себе заботу! — сказала Альбина, встречая мужа в прихожей и подставляя щеку для традиционного поцелуя. — Весь город гудит... Уговорил кого-нибудь?

- Пока нет, но есть еще кандидатуры, — как всегда, уклончиво ответил Ложечкин.
Тебе тут два раза звонил какой-то мужчина, не назвался... Может, хотел свою кандидатуру предложить? — Как всегда, Альбина чуть-чуть подтрунивала.

Ложечкин пожал плечами: мало ли кто мог звонить! Например, кто-нибудь из депутатов. Свой домашний телефон он безотказно давал всем желающим. Он не спеша переоделся, умылся. Альбина тем временем накрыла на стол — в гостиной, перед включенным телевизором. И тут раздался звонок.
Ложечкин снял трубку:

— Слушаю.

— Это Петр Алексеевич?

— Да. С кем имею?

— Вы меня должны помнить. Мы разговаривали с вами перед вашим избранием в председатели Совета возле вашего дома.

— Ах, это вы!.. — Ложечкин усмехнулся и, взяв аппарат в руки, опустился в кресло. — И что же вам угодно на сей раз? Хотите выразить мне свое неудовольствие по поводу отставки Толпышева?

— Бог с ним, с Толпышевым. Он оказался не так умен, как мы думали. Держаться за дураков — значит обрекать себя на убытки. А вот вы человек умный, в вас мы не ошиблись...

— Простите, а что это все-таки за таинственное «мы»? Могу я узнать хотя бы, как звать вас лично?

— Меня лично вы можете звать Иваном Ивановичем. А звоню я вам по поводу известной вам акционерной компании...

Ложечкин отвел трубку от уха и мысленно выматерился. Если бы не присутствие Альбины, он выматерился бы вслух. Только доморощенной мафии ему не хватало в компании!

— А идите-ка вы, Иван Иванович, к чертовой матери! — сказал он проникновенно, опять приблизив трубку. Альбина посмотрела на него настороженно и внимательно.— На этот раз вы меня ничем не запугаете. Делайте свой бизнес где-нибудь в другом месте. Я за свой пост не держусь: уйду с него в любой момент и только вздохну с облегчением.

Трубка помолчала, а потом вкрадчиво спросила:

— Да?.. А как насчет Ковальчука? Милиция, между прочим, подозревает отравление. Уже сделали эксгумацию...

Ложечкин почувствовал, как все тело его покрылось гусиной кожей, словно его обдали ледяной водой. Он быстро глянул на жену... Какое счастье, что она находится здесь, а не в другой комнате, иначе он должен был бы бояться, что она может снять трубку параллельного аппарата и услышать, о чем идет речь.

— Это не телефонный разговор, — промолвил он сухо. — Где я смогу вас увидеть?

— Меня вам видеть не обязательно, — спокойно ответила трубка. — Поговорите с вашим управляющим делами, с Полозовым. Он полностью в курсе.

— Тогда я не понимаю, зачем вы мне звонили? — искренне удивился Ложечкин. — Почему Полозов не мог сам со мной поговорить?

— А это чтоб вы лучше прочувствовали, чтоб настроились по-деловому. Всего доброго, Петр Алексеевич! Всех благ вам!

В трубке раздались короткие гудки. Ложечкин еще несколько секунд держал ее в руках, затем осторожно, словно некую взрывоопасную вещь, опустил на аппарат.

- Что-то очень плохое? — с тревогой спросила Альбина.

- Да так, средней паршивости, — ответил он и принужденно улыбнулся. — Не бери в голову! Это мои проблемы, тебя это не касается... И сделай милость: отключи телефоны! А то мне поесть спокойно не дадут.



Гиви Боридзе раскололся, как грецкий орех, угодивший под каменную ступню великана. К нему даже не пришлось применять физическое воздействие: хватило демонстрации красной книжечки с тиснеными литерами «КГБ». Он рассказал о похищении его сестры Тины, организованном начальником милиции Зурабом Мадиани, об убийстве жениха Тины Сослана и о Ренате Мирзоеве, который пообещал отбить Тину у Зураба. Умолчал он лишь о том, что идею похитить сестру подсказал начальнику милиции он сам, да еще, на всякий случай, «забыл» упомянуть о телефонном звонке в Цхинвали. Братья Сослана уже в пути, и кровная месть — их законное право. Он не сумасшедший, чтобы вставать на пути кровников. Они и так вправе предъявить претензии: ведь Сослан был его гостем и, следовательно, в какой-то мере, находился под его защитой.

- Что тебе известно об этом человеке, о Мирзоеве? — спросил Белых. — Почему ты обратился именно к нему? Вы что, большие друзья с ним?

- Какие друзья! О чем вы говорите! — испуганно воскликнул бармен, исходя мелкими каплями пота, густо выступившими на его круглом, упитанном лице. — Он у нас в «Парусе» часто бывал, платил хорошо, вот я и знаю его.

- А другие, значит, плохо платили? — усмехнулся на это Осокнн. — И поэтому вы решили, что именно он сумеет отбить вашу сестру, да еще в одиночку? — На прежней работе, в идеологическом отделе, Игорю в основном приходилось иметь дело с интеллигенцией, и он еще не избавился от привычки обращаться к собеседнику на «вы».

Гиви заискивающе улыбнулся обоим русским гэбэшникам и отдельно — третьему, грузину, который пока не проронил ни слова.

— Был, знаете, случай... Однажды у нас в ресторане местные ребята решили проучить наглецов из Адлера. Но тех было слишком много, и получилась большая драка. Мирзоев в ней не участвовал. Он спокойно сидел, кушал люля-кебаб, пил коньяк. Но когда в него попала бутылка из-под шампанского, пущенная кем-то из чужаков, он встал, и через пять минут драка кончилась. Потому что все адлерские легли. А Мирзоев спокойно расплатился и ушел.

— Сколько их было? — деловито уточнил Белых.

— По-моему, человек пятнадцать. Да, четыре столика — человек пятнадцать—шестнадцать!

После допроса, который велся без протокола, но под карманный диктофон, Белых и Осокин вышли на балкон, чтобы наедине обсудить план дальнейших действий. Балкон был длинный, во всю стену дома, с теплым дощатым полом. От дождя его защищал нависающий козырек крыши, от солнца — зелень близко подступивших деревьев. Спокойно и уютно было там, два плетеных кресла приглашали отдохнуть, на маленьком столике стояло большое блюдо, полное свежей черешни, клубники и чуть подвяленного прошлогоднего винограда. Ягоды принесла молчаливая молодая женщина, жена Гиви Боридзе: кушайте, уважаемые начальники! Ягоды — не взятка, ягоды можно попробовать. Тем более, что в Приморске с витаминами сейчас напряженка.
Осокин с удовольствием отправил в рот несколько огромных алых клубничин. Белых попробовал всего понемногу и отдал предпочтение выдержанной «изабелле».

— Судя по всему, — сказал он, беря в руки вторую гроздь, — Мирзоев уже находится в Чакре или где-то в ее окрестностях. Он не знает точно, там ли девушка, и поэтому некоторое время будет изучать обстановку...

— Девушку, скорее всего, будут держать взаперти, а сванские дома, как я слышал, — настоящие крепости,— заметил Осокин. — Как он сможет что-то выяснить?

— Наш подопечный — парень исключительно дерзкий и ловкий, — возразил майор. — Если он взялся за это дело, он его сделает. Поэтому разумнее всего отправиться в «Горный орел» и ждать там его возвращения.

— Пока мы будем ждать его в «Орле», он прольет в Чакре море крови, — возразил Осокин. — По-моему, нам; следует ехать прямо к Зурабу Мадиани и караулить Мирзоева там, возле Типы Боридзе, использовать ее в качестве приманки.

— В Чакру ехать надо, — согласился Белых, — но пусть туда поедут грузины. Пусть они сами воюют с собственной милицией, и пусть поднимут побольше шума, чтоб Мирзоев сообразил, что там ему непроханжа, и отвалил назад, на турбазу, где мы его и накроем... А до их крови какое нам с тобой дело! В этих горах кровь льется уже тысячи лет, каждый пацан с кынжалом ходит... Кровь тут не остановишь!

— А вдруг окажется, что девушки нет в Чакре? Вдруг Мирзоев узнает об этом раньше нас и двинется в другое место? В горах много троп и перевалов, а мы как идиоты будем сидеть и ждать его в «Горном орле»!

Белых посмотрел на напарника с явным неудовольствием. Логика в словах старлея присутствовала, но майору ужасно не хотелось лично влезать в эту дикую туземную историю с похищением и освобождением невесты. Ему приказано ликвидировать Мирзоева, и он должен сделать это, даже если небеса рухнут и земля расколется. Но Мирзоев и в самом деле может не вернуться на турбазу. Его могут ранить или отрезать от перевала и вынудить уходить другим путем... «Игорек прав, — сказал себе Белых. — В Чакру должны ехать мы с ним: конечно, вместе с грузинами. А вторую группу пошлем в «Горный орел», и пусть эта группа тоже движется оттуда в сторону Чакры: не спеша, в полной боевой готовности».

Через час из Лагиди выехали две «волги», «нива» и «уазик». Прекрасная, благоухающая Абхазия стелилась по обе стороны дороги, как будто рекламные глянцевые картинки сменяли друг друга. Ореховые рощи и мандариновые сады, многокилометровые чайные плантации и фантастических расцветок розарии, снежные шапки далеких гор и бесконечные пляжи, заполненные курортниками... Это и было знаменитое Черноморское побережье Кавказа, золотая мечта миллионов бледнокожих северян. Осокин оказался здесь впервые и с интересом глазел по сторонам, и в голове у него даже мелькнуло: а неплохо было бы задержаться тут на пару деньков после выполнения задания, расслабиться на горячем песочке. Что же касается майора, то за свою бурную жизнь он повидал всякое — и джунгли, и горы, и пляжи. Доводилось ему бывать и в этих краях: правда, давно, в молодости (принимал участие во взятии группы контрабандистов). Мелькающие мимо окон красоты на него не действовали, он обдумывал план предстоящей операции.

По предварительной прикидке план этот заключался в следующем. Оперативная группа прибывает в Чакру и без лишнего шума арестовывает Зураба Мадиани по подозрению в похищении Тины Боридзе и убийстве ее жениха и устраивает в его доме засаду. Потом создается ситуация, благоприятная для выкрадывания девушки, Мирзоев клюет на приманку и попадает в ловушку. Проблема лишь в том, как арестовать Мадиани без шума. Начальник лагидской милиции не может не понимать, что совершил серьезное преступление, а сванский дом — это действительно крепость. Капитан Чантурия, лично знакомый с Мадиани и выпивший с ним не одну бутылку коньяка, надеется взять его на обман: сказать, что всех начальников подразделений МВД срочно вызывают на секретное совещание в Сухуми: политическая обстановка, мол, неспокойная. Обстановка действительно неспокойная. Гамсахурдиа давит на абхазов и мингрелов, как танк, выкручивает руки местным властям, недалеко и до большой стрельбы. Мадиани может поверить, но может и не поверить. Все очень зыбко, не проработано, действовать придется по обстановке, и шум все-таки может получиться. А шум может спугнуть Мирзоева, он уйдет куда-нибудь через баксанские перевалы, и ищи его потом по всему Союзу!..

Часа через полтора быстрой езды маленькая автоколонна въехала в город Зугдиди. Там она разделилась на две группы: «нива» и «уазик», не останавливаясь, двинулись дальше, чтобы, достигнув Самтредиа, свернуть на дорогу, ведущую в верховья реки Цхенискали, и к вечеру добраться до турбазы «Горный орел», а две «волги», ненадолго задержавшись в Зугдиди, чтобы согласовать действия с местными органами, направили свой путь по ущелью реки Ингури, по самому дикому и неприступному ущелью Кавказа, теснины которого в прошлые века надежно защищали гордых сванов и от своеволия грузинских князей и от тяжелой поступи царских генералов.
Гиви Боридзе находился в первой группе. Он ехал в «ниве», но не за рулем, а в качестве пассажира, между двумя крепкими парнями, и философски размышлял на тему: все, что ни делается, делается к лучшему. Его лично госбезопасность обвинить ни в чем не могла, поскольку никаких преступных дел он с Ренатом действительно не имел: просто попросил помочь как человек человека. Более того: гэбэшники — это на самом деле подарок судьбы, не иначе как сам Святой Георгий их сюда направил. Теперь-то Тина в любом случае будет освобождена: это сделает либо Ренат, либо КГБ. Если Рената при этом арестуют или убьют, значит, такова его судьба. А если еще и Зураба арестуют, это будет совсем замечательно: обнаглел этот легавый до крайности, три шкуры хочет драть с бедного бармена. Неизвестно, конечно, каким будет новый начальник милиции, но вряд ли он станет брать так много, особенно на первых порах.

В первой «волге» ехал капитан Чантурия. Ему очень не по душе была предстоящая операция. Он хорошо знал и уважал майора Мадиани, считал себя его другом. Ну, умыкнул человек девушку, ну, ударил сгоряча ее жениха!.. Не арестовывать же его за это! Если бы не эти двое русских с непонятными, но властными полномочиями, все можно было бы пустить по тормозам: пожурить Зураба на райкоме, временно отстранить от должности... Но генерал велел оказать полное содействие, и поэтому капитану придется арестовать друга.

Белых и Осокин находились во второй «волге». Каменные горы стремительно вздымались к небу, ущелье делалось все уже, река внизу шумела все громче. Осокин вспомнил, что в одной книжке он читал: «В Сванетии говорят: «Плохая дорога это та, с которой путник обязательно свалится, и тело его не найти. Хорошая дорога — та, с которой путник падает, но его можно потом найти и похоронить. А прекрасная дорога та, с которой можно и не упасть». Дорога в Чакру с этой точки зрения была прекрасной: правый борт авто частенько чиркал о каменный отвес, а камешки из-под левых колес то и дело осыпались в бездонную пропасть.

Группа захвата состояла из десяти человек, у каждого из них были свои думы, но никто из них не знал, что четвертью часа раньше по этой же дороге проследовали две другие «волги» — с цхинвальскими номерами. В «волгах» сидели небритые мужчины в черных рубашках. Их лица были решительны, а глаза красны от бессонницы и от выпитой водки, которая не делала их пьяными, но давала силы идти на смерть.




В то самое время, когда председатель городского Совета Ложечкин мирно беседовал с первым секретарем горкома Белопятовым в фойе Дома народных собраний, в другом конце этого же самого фойе медсестра Люба Баранова поймала за локоть милицейского следователя Валерия Груздева.

- Привет, Валера! — обратилась она к нему с радостной улыбкой и со свойственной ей товарищеской непринужденностью. — Здорово мы прокатили исполком, а?

Привет! — ответил он хмуро. — Здорово-то здорово, но теперь придется наспех избирать кого-нибудь другого. Тот же горком подсунет своего человечка, и проголосуем за милую душу. Хороший хозяин делает обычно наоборот: он сначала подыскивает нового работника, а потом увольняет старого.

— М-да... — растерянно произнесла Люба, и радости на ее лице слегка притухла. — А как твои дела? С Ковальчуком что-нибудь прояснилось?

Груздев глянул по сторонам и, понизив голос, ответил:

— Похоже, что ты была права. Скорее всего, Виктор действительно умер не своей смертью. Но доказать это мы пока не можем.

— А эксгумацию сделали?

— Сделали. Но нас кто-то опередил и залил труп кислотой.

— О Боже!..— Глаза Любы расширились. — Какой ужас!

— Вот так! — усмехнулся Груздев. — Мафия не дремлет.

— Ну и что вы собираетесь делать дальше?

Валерий пожал плечами.

— Работаем! Размножили фоторобот, пытаемся найти еще кого-нибудь, кто опознал бы этого «кавказца». Но пока толку мало. В аэропорту один милиционер вроде опознал, но когда ему показали еще несколько похожих портретов, сел в лужу.

— Слушай, Валера!.. — Люба опять оживилась. — А почему бы тебе не выступить по телевидению? Показал бы людям портрет, сказал бы, что разыскивается опасный преступник...

Груздев посмотрел на нее с интересом. А действительно, почему бы не выступить?..
 По Ковальчуку, конечно, одни подозрения, но, судя по всему, этот же «кавказец» идет у нас и по делу банды Макса, а там уже чистые, доказанные убийства. Да, есть все основания обратиться за помощью к народу, может, кто и откликнется. Птичка по зернышку клюет!

— Это мысль! — с чувством сказал он и бережно пожал тонкое Любино запястье. — Родина тебя не забудет! Пойду прямо сейчас, попробую пробиться в вечерние новости. Исполком вы и без меня добьете.

Вечером того же дня Груздев вышел в прямой телевизионный эфир под рубрикой «Следователь просит помочь». Портрет предполагаемого опасного преступника увидели десятки тысяч горожан и жителей области, и уже на следующий день в уголовный розыск обратились три свидетеля. Двое, как и аэропортовский сержант, не смогли с уверенностью подтвердить, что видели именно этого человека, а вот третий свидетель весьма заинтересовал Груздева и его начальника майора Пивня.

— Это точно он, никаких сомнений! — решительно заявил пятидесятилетний крепыш с седым ежиком волос на круглой голове. — Я подвозил этого парня из аэропорта до города. Он еще все расспрашивал про рэкетиров да про похороны мафиози на Монастырском кладбище... Ну, того, которого под клаксоны хоронили!..

Груздев и Пивень переглянулись. «Мафиози», похороненного на Монастырском кладбище, звали Иваном Малининым, он работал в кооперативе «Меркурий» и был застрелен под окнами собственной квартиры. Предварительное расследование показало, что убийц было двое: один стрелял из револьвера системы «наган», второй — из пистолета «ТТ». Стреляли дерзко, прямо на улице, средь бела дня. Потом убийцы сели в серую «волгу» без номеров и уехали. Материалы расследования забрала прокуратура, и там они, кажется, зависли без движения. Однако... Если «кавказец», столь круто обошедшийся с бандой Бешеного Макса, едва прибыв в Приморск, выказал интерес к похоронам на Монастырском кладбище — значит, между убийством Малинина и разгромом рэкетиров есть прямая связь. Значит, «кавказца» нужно искать через «Меркурий»!

- А куда вы его отвезли? — на всякий случай спросил Пивень. — В гостиницу или по какому-нибудь адресу? И вообще, как, на ваш взгляд, он впервые приехал в Приморск или нет?

- По-моему, впервые, — на секунду задумавшись, ответил седой крепыш. — У него была карта — новенькая, наверное, только что купил в аэропорту, — так с этой картой он меня заставил колесить по всему городу и все спрашивал: что то, а что это. А потом, на Тургеневской, неожиданно говорит: «Хватит! Здесь я выйду». Расплатился и вышел.

— В каком месте Тургеневской?
 
— Между Чапаева и Щорса.

— А вы не заметили, в какой дом он вошел?

- Он не вошел в дом. Там был телефон-автомат... Когда я отъехал и посмотрел в зеркальце, то увидел, как он вошел в будку.

А что значит: «Он меня заставил колесить по городу»? — поинтересовался Груздев. — Силой, что ли, заставил? Или угрозой?

— Ну, не заставил, — ответил он нехотя. — Заплатил хорошо. Сказал, что он журналист, спецкор. Я еще потом подумал: «Откуда у журналиста лишние деньги по городу кататься?..»

Эти показания были записаны на магнитофон и запротоколированы, свидетеля с благодарностью проводили до двери и стали думать, как действовать дальше.

— Надо брать за жабры «Меркурий», — категорическим тоном заявил Груздев. —
Коню ясно, что это они пригласили «кавказца» отомстить Бешеному Максу за смерть Малинина.

— Коню-то ясно, — согласился начальник следственного отдела. — Только давай действовать без шума и без телевизионных эффектов. Я переговорю с налоговой службой, нашлем на «Меркурий» инспекцию, а в состав инспекции включим нашего сотрудника. Нам нужен список членов кооператива, и в первую очередь — членов правления. Получим список — посмотрим, кто есть кто. В кооперативах такого масштаба, как правило, не обходится без лиц с уголовным прошлым. Копнем места отсидки, пошлем туда наш портретик... Главное, никого не спугнуть!

На том и порешили. Пивень тут же позвонил начальнику налогового управления, с которым был в дружеских отношениях, и попросил оказать маленькую услугу. Машина закрутилась.


Вечером того же дня полковник Самарин доложил генералу Тарасову, что милиция упорно продолжает разматывать дело Козальчука и, по данным телефонного прослушивания, вышла уже на кооператив «Меркурий».

— Еще немного, и они выйдут на Полозова, — пояснил он. — Полозов, конечно, будет все отрицать, но засвечивать его жалко. Через него мы держим на крючке Ложечкина.

— Какие известия с Кавказа? — спросил генерал.

— По последним данным Мирзоев успел уйти в горы, В настоящий момент его местонахождение устанавливается и проводятся мероприятия по его блокировке.

— Передайте вашему хваленому майору Белых, что я им недоволен, что задание должно быть выполнено в течение сорока восьми часов и ни на минуту позже. А что касается милиции... — Генерал сделал пометку в перекидном календаре. — Кто там занимается Мирзоезвым?

— Следователь Груздев. Молодой, честолюбивый, депутат городского Совета.

Генерал встал, взял со стола коробочку с сушеными дафниями и подошел к аквариуму. Большой оранжевый вуалехвост выплыл из зеленоватой глубины и внимательно посмотрел на человека немигающими белыми глазам
Генерал взял щепоть корма и бросил в воду. Вуалехвост плавно развернулся и, беззвучно чмокнув круглым ртом, важно пошел к поверхности. Наперерез ему из зарослей травы маленькими фиолетовыми молниями метнулось несколько хризиптер. Не зевай, Фомка, на то и ярмарка! Генерал повернулся к терпеливо ожидавшему продолжения разговора полковнику.

— Свяжитесь с прокурором Фалдиным: пусть он заберет у милиции это дело и передаст нам. А чтобы у честолюбивого депутата Груздева не возникло соблазна продолжить следствие, так сказать, частным, образом, организуйте ему маленькое физическое внушение.

- Самарин вздохнул.

- Погорячились мы все-таки с Ковальчуком, Василь Василич! — заметил он грустно. — С него бы тоже хватило внушения. А теперь сами себе создали кучу работы.

- Вы свободны, — сухо кивнул Тарасов. — И не забудьте послать Белых шифрограмму.
Полковник вышел с липом подчеркнуто обиженным.

Генерал вернулся к столу. По правде говоря, его не особенно волновал исход дела Ковальчука—Мирзоева. Он был уверен, что с местными органами прокуратуры и МВД он в любом случае найдет общий язык. Гораздо больше его тревожил общий политический ход событий в стране. Как это ни было прискорбно, но Ельцин и его команда каждый день выигрывали по очкам у Горбачева, и даже в азиатских республиках усилились демократические тенденции. Если КПСС окончательно рухнет, то и КГБ недолго продержится: во всяком случае, неминуемы очень серьезные кадровые перестановки, и было бы большой глупостью с этой опасностью не считаться. Пока не поздно, надо думать об отходных путях, о том, как сохранить верные кадры, как сохранить реальную власть. Рубль стремительно падает, и власть будет в руках тех, в чьих руках валюта. Ложечкин — умница, он понял это раньше многих. Но Ложечкин — дилетант, мелко плавает, надо разворачивать дело по-настоящему. В каждом СП, в каждой фирме, имеющей выход за рубеж, должны быть наши люди, мы должны разработать широкую экономическую программу и немедленно приступать к ее осуществлению. История не простит нам медлительности.

Он нажал кнопку селектора.

— Слушаю, товарищ генерал! — раздался молодцеватый голос адъютанта.

— Пригласите ко мне начальника экономического отдела.

— Слушаюсь, товарищ генерал!

Вечером следующего дня, когда Валерий Груздев, утомленный следовательскими делами и заботами, возвращался домой — обычным маршрутом, срезая путь по темным дворам, — его вдруг взяли в «клещи» невесть откуда появившиеся четверо крепких и молчаливых ребят. От первого удара Груздев увернулся, рефлекторно припомнив нерегулярные уроки самбо, от второго у него потемнело в глаза», но он тоже успел зацепить кого-то, от третьего удара он упал, и дальше его били ногами, не давая встать, били профессионально, по самым болезненным местам. Потом бить кончили, и один из молодчиков с издевкой произнес:

— А теперь, мент поганый, спроси: за что?

— За что? — чуть приподнимаясь и отплевывая кровь, сочащуюся из разбитых губ, прохрипел Груздев. Удар в лицо опять уложил его на землю.

— За нахалку, опер, за лишнее любопытство. На щипачей гони шары да на гоп-стопников, а к серьезным людям не лезь. Мы в своих делах без легавых разберемся.

Его пнули еще пару раз и ушли. Он поднялся, морщась от боли в паху, и побрел домой, шмыгая разбитым носом и более всего расстроенный тем, как ужаснется, увидев его в таком состоянии, жена.

Наутро он появился в управлении с опухшими синими губами и с пластырной наклейкой на левой брови.

— Кто это тебя так отделал?— уставился на него Пивень, когда Груздев зашел к нему в кабинет.— Любимая жена приласкала?

— Поскользнулся, — хмуро соврал Валерий. — Шел домой в темноте, а там — какое-то дерьмо...

— Не повезло тебе, — сочувственно произнес майор. — А у меня новость. Только что позвонили из прокуратуры, просили передать им все дела по Бешеному Максу. Дальнейшее следствие, по-видимому, будут вести они сами. Так что подготовь все материалы и — с плеч долой. С сегодняшнего дня займешься вот этим. — Пивень протянул Груздеву пухлую папку. — Это квартирные кражи за последний месяц. Скокари совсем обнаглели: в одном и том же подъезде уже пятую квартиру обчистили, как на работу ходят!

Груздев взял папку и недоверчиво посмотрел на начальника. Впервые за годы работы он усомнился в его искренности. Больно уж совпал вчерашний налет с сегодняшним отстранением от дел. Коню понятно, что эти вещи взаимосвязаны. Но кто за ними стоит? Неужели всего-навсего полууголовный кооператив «Меркурий»? Ой, не верится!

- Письменное распоряжение прокурора будет? — спросил он хмуро.

- Разумеется, — охотно заверил майор. — Да ты не грусти, Валерий! «Кавказец» нам с тобой все равно не по зубам, пускай им прокурорские «важняки» занимаются, а нам с тобой, дай Бог, с домушниками разобраться, нам народ и за это спасибо скажет.




Маленький сванский храм прилепился к скальному выступу, гордо паря над тесным ущельем, над суетой и бренностью мира. Два крошечных окошка, обитая железом дверь с массивным замком, прямой латинский крест, вытесанный над входом рукой древнего мастера, миниатюрный квадратный дворик, отгороженный от пропасти невысокой каменной стенкой, нитка тропы, вьющаяся над обрывом...

Это было идеальное место для наблюдения, дома и башни Чакры были видны отсюда как на ладони, а двадцатикратный цейсовский бинокль позволял даже разобрать надпись «Сельский Совет» над дверью дощатой хибарки, притулившейся к округлой площадке снифа. Ренат и Сандро засели за оградой храма еще на рассвете, и жизнь селения текла перед ними размеренно и беззвучно, словно немое кино в стиле замедленного «ретро».

День начался с того, что мальчишки выгнали на верхние луга стадо резвых пятнистых коров. Затем женщины с кувшинами потянулись к роднику, который бил прямо из скалы, в центре селения. Потом пожилой сван в войлочной шапочке вывел со двора круторогого быка, запряженного в узкие длинные сани, и не спеша направился куда-то вверх но ущелью: наверное, за дровами. Голубой курносый автобус привез несколько пассажиров и в том числе — почтальона. Почтальон зашел на короткое время в дощатую хибару сельсовета, оставил там почту и этим же автобусом уехал назад, в Местиа.

В одном из дворов, чуть более просторном, чем остальные дворы Чакры, был виден зеленый милицейский «уазик». Очевидно, это и был двор семейства Мадиани. Однако тяжелые двери этого дома не открылись ни разу, и в окнах его, как Ренат ни вглядывался, не заметно было никакого движения. Поэтому оставалось неясным главное — здесь ли Тина Боридзе, не переправил ли ее Зураб в более секретное место?

Солнце уже поднялось высоко и изрядно припекало. Ренат передал бинокль своему юному напарнику и, достав из лежавшей рядом с ним сумки флягу с водой, сделал два больших глотка.

— Что будем делать, если до вечера ничего не выясним? — спросил Сандро. — Вдруг Тина еще здесь, а ночью он ее увезет?

— Когда стемнеет, я спущусь в селение и все узнаю,— ответил Ренат, глядя на белое облачко, плывущее к нависшей над ущельем снежной горе, похожей на грудь исполинской девы.

— А я?

— Ты вернешься к палатке и будешь ждать меня. Если Аллах будет милостив, может быть, я вернусь с твоей сестрой.

— Я должен пойти с тобой! Ты ведь даже не знаешь ее в лицо.

— Я знаю в лицо Зураба. Но я еще подумаю, до вечера есть время.

Сандро недоверчиво посмотрел на невозмутимое лицо человека, от которого одного теперь зависела честь семьи Боридзе, и взялся за бинокль. Ренат же извлек из сумки кусок копченой колбасы и половинку лепешки, разломил и протянул юноше его долю. Сандро вежливо поблагодарил и, не прекращая наблюдения, начал жевать.

— Что там новенького? — через некоторое время поинтересовался Ренат, покончив с едой и еще раз приложившись к фляжке.

— Автолавка приехала, — доложил юноша. — Женщины собрались, дети бегут... Из дома Мадиани тоже вышла женщина, пожилая: наверное, его мать...

— Да? Ну-ка дай взгляну на нее. — Ренат взял бинокль.

Водитель автолавки, невысокого роста грузин лет тридцати пяти, в черной кожаной куртке и черной кепке «аэродроме», уже открывал дверцы своего магазинчика на колесах, балагуря с женщинами и детьми, которые столпились у него за спиной в сладком предвкушении исполнения желаний. Такие маленькие селения, как Чакра, обслуживаются в основном по предварительным заявкам, поэтому каждая женщина знала, зачем пришла. А дети... Что нужно детям? Орехи, казинаки да пряники, а это добро, слава Богу, еще есть на Зугдидской базе.

- А это кто еще пожаловал?.. Ренат перевел бинокль. Две белые «волги» вынырнули вдруг из-за скалы, за которой исчезала уходящая вниз по ущелью дорога, и остановились возле фургона автолавки. Одновременно распахнулись все дверцы, и на сниф выскочили мужчины в черных рубашках: пятеро из каждой машины. Все были вооружены: кто с охотничьим ружьем, кто с пистолетом, а у двоих были даже автоматы Калашникова. Размахивая руками и что-то крича, они оттеснили детей и женщин от фургона и заставили сесть на землю посреди снифа...

- Что там происходит? — обеспокоенно спросил Сандро. Без бинокля ему была видна лишь общая картина внезапно случившейся сумятицы. — Что это за люди? Что они делают?

- Наверное, это приехали осетины, — не отрываясь от бинокля, предположил Ренат. — Берут заложников. Сейчас будут требовать голову Зураба.

И действительно. Один из налетчиков, высокий рыжеватый, взял за руку кудрявого мальчика лет десяти и, держа в другой руке мегафон, сделал шаг в сторону. Обратившись лицом к сумрачным башням Чакры, он произнес сильным и звучным голосом, и голос его, еще более усиленный электроникой и металлом, долетел до стен древнего храма:

— Жители Чакры! Гордые сваны! Привет вам от не менее гордых горцев Осетии! Мы не хотим вам зла, мы не хотим крови ваших детей и женщин, мы не хотим ничьей крови. Но один из вас, Зураб Мадиани, подло убил нашего брата Сослана Дадаева, и он должен умереть. Если в течение часа мы не получим убийцу нашего брата, умрет этот красивый мальчик. Его кровь падет на ваши головы, гордые сваны!

Человек с мегафоном кончил говорить. Одна из женщин вскочила и метнулась к нему, что-то крича. Ее оттолкнули стволом ружья.

— Неужели они в самом деле убьют ребенка? — в отчаянье спросил Сандро. — Они же не бандиты! Это же обыкновенные люди!

— Кто может знать? — ответил Ренат, пожав плечами.— Я сам сейчас часто удивляюсь. Люди стали непредсказуемы, зверь проснулся.

- Но ты разве мог бы убить?

- Ребенка? — Ренат категорически покачал головой. — Исключено. Я слишком хорошо умею убивать, чтобы воевать с детьми. Я свободный человек, я уважаю себя. Эти люди себя не уважают. Еще вчера они были рабами, а сегодня вспомнили о своей гордости, но все равно остались рабами.

Прошло еще несколько минут. Вдруг на верхней площадке башни, принадлежавшей семейству Мадиани, появился человек в черном свитере и с автоматом в руке. Это был Зураб. Он выпрямился во весь рост и что-то прокричал.

— Жаль, что не слышно, — посетовал Сандро. — Интересно, что он говорит?

— Что он может говорить! — пожал плечами Ренат.— Я думаю, он говорит: «Оставьте в покое детей и женщин, жалкие трусы! Вот я! Придите и возьмите меня, если вы мужчины». Что он еще может сказать?

На снифе раздались выстрелы. Зураб залег за каменным зубцом, из двух бойниц башни выдвинулись стволы. Ближние к снифу башни тоже ощерились оружием.

— Ой, дураки осетины! — в сердцах сплюнул Ренат. — Сейчас они нам все испортят. Сейчас все сваны запрутся в башнях, и их оттуда пушкой не вышибешь. Как будем твою сестру доставать?

— Но ведь мать Зураба среди заложников, — напомнил Сандро. — Да и мальчика могут убить. Зураб будет что-то делать.

Однако в следующий момент ситуация на снифе вдруг резко изменилась. Еще две «Волги», на этот раз серые, вынырнули из-за скалы. Еще до того, как они окончательно остановились, из них, как чертики из коробки, стали выскакивать вооруженные люди в штатском...


...Когда до Чакры оставалось два поворота, впереди послышались выстрелы. Капитан Чантурия приказал своему водителю остановиться и спросил по рации у Белых:

— Там стреляют. Что будем делать, товарищ майор?

— Продолжать движение, — не раздумывая, ответил бывший спецназовец. — На месте сразу выскакивать и действовать по обстановке, но решительно. Мирзоева я беру на себя.

Ворвавшись на крошечную площадь, они увидели группу вооруженных людей в черном, окруживших кучку испуганных женщин и детей, сидящих на земле.

— Не двигаться! — закричал капитан Чантурия. — Бросай оружие!

Последовало секундное замешательство, после чего люди в черном начали стрелять во вновь прибывших, а те, соответственно, в них. Поскольку стрельба шла почти в упор, промахов практически не было. Из чекистов первым упал Чантурия, из налетчиков — верзила с мегафоном. Ребятишки бросились врассыпную, женщины заголосили и последовали их примеру. Через несколько секунд схватка кончилась, победа оказалась за профессионалами. Однако цена ее оказалась высокой: кроме капитана погиб еще один лейтенант, остальные члены группы почти все были ранены — в том числе и Белых. С противоположной стороны потерь было больше: шестеро убитых и четверо раненых. Допрашивать раненых было некогда, но, судя по номерам их машин, они приехали из Цхинвали. По-видимому, это были друзья и родичи Сослана Дадаева, погибшего от руки Зураба Мадиани. Ближайшая больница находилась в Местиа, надо было срочно ехать туда, пока раненые не истекли кровью.

— Ты останешься здесь, — сказал Белых Осокину, морщась от боли: пуля перебила ему левую ключицу. — Гиви, мерзавец, подставил нас под пули!.. Мирзоев где-то здесь. Ты должен найти его и выполнить приказ.

— Один? — с изрядным сомнением спросил Осокин.

— Из Местиа я свяжусь с Зугдиди, вызову кого-нибудь тебе в подмогу. Из «Горного орла» движется группа... Ты хотя бы найди его. И еще раз напоминаю: стреляй без предупреждения! Сейчас ты сам видел: капитан начал с крика, потерял инициативу...

— Ладно, — кивнул Осокин. — Но раз уж я остаюсь один, я должен знать, за что я должен убить Мирзоева.

Белых опять поморщился: на этот раз не от боли.

— Да, в общем, ерунда! Его использовали для устранения чересчур активного депутата, а теперь ему на хвост села милиция, и надо от него избавиться. Грязная, конечно, работа, но кому-то надо ее делать... Мы — люди военные, и это приказ. Ты должен его выполнить.

— Я постараюсь, — ответил Осокин. — Только сейчас я сяду вместе со всеми в машину, а выйду за поворотом. Не стоит афишировать, что кто-то из нас остался.
Через несколько минут истекающая кровью автоколонна медленно двинулась в сторону Местиа.

Когда четверка «волг» покинула опустевший сниф и скрылась за поворотом, Сандро промолвил смятенно:

— Батоно Ренат! Я уже ничего не понимаю! Кто с кем здесь воюет?

Ренат посмотрел на него с мягким упреком.

— Я же просил тебя не называть меня «батоно»! Честно говоря, я и сам не понимаю. Если это зурабовские менты сделали ловушку, то почему он к ним не вышел или хотя бы с башни не переговорил? Да и повадки у этих мужиков какие-то не ментовские: больно круто на рожон полезли. Не исключено, что это гэбэшники.

— А что тут надо гэбэшникам? — удивился юноша.

— Аллах знает. Может быть, решили искоренить кровную месть как пережиток родового строя. Сейчас все перемешалось, ничего не поймешь.

А в селении царила тишина. Тяжелые двери каменных домов закрылись за счастливо спасшимися детьми и женщинами, и никто не выходил наружу; ружейные стволы скрылись в глубине башенных бойниц, но в их темноте угадывались внимательные, настороженные глаза, глаза мужчин, готовых стоять насмерть.


Игоря высадили примерно в километре от Чакры. Через переполошенное селение ему ходу не было, поэтому он решил обойти его стороной и, зайдя сверху, найти где-нибудь удобное место для наблюдения. С собой он имел два сухаря и кусок сыра, завернутый в носовой платок. На всякий случай, для наспех сочиненной «легенды», на нем была окровавленная черная рубашка, снятая с одного из убитых осетин. В кармане брюк лежал пистолет.

Обойти Чакру стороной было легче придумать, чем выполнить. Сванские ущелья круты и глубоки, как морщины на лице старика, и сначала Игорю пришлось изрядно вспотеть, поднимаясь по изматывающим осыпям, потом его рука судорожно шарила по гладкому камню, не находя зацепки, и не однажды он вздрагивал и прижимался к скале всем своим драгоценным телом, когда из-под ноги выламывалась надежная на взгляд опора... А глубоко внизу белела пенная Ингури, чужая, бесноватая речка, готовая проглотить и размолоть его бесследно, если он совершит хоть одну ошибку. Никогда раньше Игорю не доводилось заниматься скалолазанием, и он готов был поклясться, что если останется живой, то и под страхом расстрела не подойдет близко ни к одной скале выше человеческого роста.
Исцарапанный, в изодранных рубашке и штанах, с дрожащими от нервного напряжения ногами, мучимый жаждой, он наконец спустился в лесистую лощину и, к радости своей, услышал там негромкое журчание ручья. Сняв рубашку, Игорь умылся до пояса, напился всласть и, усевшись под корявой горной березой, жадно съел один сухарь и половину сыра.

«Ну вот, — сказал он себе. — Старший лейтенант Осокин жив и готов к действию. Но к какому? Если Мирзоев здесь, как я могу его найти? Он тоже не дурак, сидит где-нибудь в скалах и все видит. Дай Бог, если он меня уже не засек. Ходить вокруг селения — глупо, так же как ждать подмоги из Зугдиди. Это очевидно. Очевидно и то, что уходить из Чакры после сегодняшней стрельбы Мирзоев будет не через Местиа, а только через перевал. Поэтому надежнее всего подняться вверх по ущелью и... Главное, чтоб он оказался на расстоянии выстрела, а там уж я не промахнусь».

Дождавшись начала сумерек, Игорь вышел из леска и, внимательно оглядевшись, отправился в путь. С заходом солнца резко похолодало, драная рубашка не грела совершенно, грело только движение. Игорь шел быстро — настолько, насколько позволяла сгущающаяся темнота, и чем дольше шел, тем большее беспокойство охватывало его. В этих чертовых горах можно элементарно загнуться от холода!.. Впереди темнел лес, в лесу есть дрова, но в карманах нет спичек. Придется пожертвовать одним патроном, чтобы развести костер. Когда-то, на курсах, его учили и этому.

Чтобы костер не был заметен с тропы, Игорь решил углубиться в лес. Пройдя десятка три шагов, он вдруг почувствовал запах дыма, а еще через несколько мгновений заметил и рыжий огонек, метнувшийся меж темных елей. Стараясь ступать как можно бесшумнее, Игорь приблизился и увидел небольшую полянку, освещенную пляшущим пламенем костра. У костра сидел хрупкого сложения юноша в туристской штормовке. Он пил чай из дымящейся эмалированной кружки и время от времени оборачивался то в одну, то в другую сторону, вслушиваясь в звуки леса и словно ожидая кого-то. Неподалеку стояла приземистая горная палатка, отблескивая серебристыми скатами крыши.

«Какие-то туристы, — подумал Игорь. — Подойду, прикинусь заблудившимся». .
Он громко хрустнул веткой и двинулся к костру. Юноша вскочил и настороженно посмотрел в его сторону. В правой руке вместо кружки с чаем он держал теперь пистолет. «О! — сказал себе Игорь. — Значит, это судьба. Держу пари — это Сандро, младший брат Гиви Боридзе. Значит, и Мирзоев где-то поблизости. Конечно, именно его поджидает здесь этот мальчик с пистолетом... Ну что ж, деваться мне теперь некуда, подождем вместе».

- Добрый вечер! — произнес он с усталой и счастливой улыбкой человека, долго проплутавшего и наконец-то вышедшего к людям. — Могу я погреться у вашего костра? У нас тут экспедиция неподалеку, я отошел и заблудился.

- Пожалуйста! — неуверенно разрешил Сандро, поспешно пряча пистолет, который пришелец благоразумно «не заметил». — Садитесь.

Игорь подошел и присел на камень. Блаженное тепло охватило его. Он щурился от дыма и улыбался, на мгновение забыв, зачем он здесь, забыв всю короткую свою жизнь, растворившуюся во властной памяти доисторических, пещерных тысячелетий, когда огонь был человеку всем — и домом, и оружием, и Богом. И лишь пистолет, оттягивающий карман брюк, удерживал его в действительности, не давал расслабиться окончательно и провалиться в предательский сон.

— Чаю хотите? — спросил юноша.

— С удовольствием, — с благодарной улыбкой ответил Игорь.

— Может быть, вы и есть хотите?

— Тоже не откажусь. — Второй сухарь и остаток сыра он давно уже сжевал, они почти не утолили голода.

Сандро подал ему миску с лапшой, сдобренной мясной тушенкой, и кусок лепешки. Лапша была остывшая, но Игорь смел ее одним махом. Сандро добавил еще
.
— А что у вас за экспедиция? — поинтересовался он. — Что-то ищете?

— Археологическая,— на мгновение отрываясь от еды, ответил Игорь. — Клад царицы Тамары ищем.

— А разве она бывала в этих местах? — удивился юноша.

— Сама не бывала, но ее придворные сюда приезжали.

— Да? А в каком это было веке? Что-то я забыл.

«О Господи! — мысленно вздохнул Игорь. — Чему их учат в школе, этих грузинских мальчиков? Если он забыл, то я-то уж подавно не знаю. Надо было сказать, что у нас геологическая экспедиция».

— Ты знаешь, я сам не археолог. Я тут случайно, к друзьям приехал, из Москвы.

— А-а... — протянул Сандро. — У меня сестра в Москве училась...

«Сейчас про Москву что-нибудь спросит. Ну ладно, в Москве я бывал, как-нибудь отболтаюсь. Однако надо перехватывать инициативу».

— Пора нам и познакомиться, — сказал он с улыбкой.— Меня Павлом звать. А тебя?

— Сандро.

— Похоже, ты не местный. С палаткой вон...

— Из Лагиди мы, туристы. Товарищ в селение ушел, а я его жду.

— У нас в лагере было слышно — там стрельба какая-то была сегодня. Не знаешь, что случилось?

Юноша подозрительно посмотрел на гостя.

— Не знаю. Здесь не было слышно. Мы сверху недавно пришли. Вам еще дать лапши или налить чаю?

— Теперь можно и чаю. Если не возражаешь, я посижу тут до утра.

Игорь решил дождаться Мирзоева и застрелить его тут же, у костра. Мальчика он не боялся.

Сандро пожал плечами:

— Сидите, мне не жалко. — И поведя головой, прислушался, не идет ли Ренат.

А Ренат в это время был уже совсем рядом, на расстоянии прыжка. Двигаясь сквозь темноту леса с бесшумностью призрака, он еще издали заметил у костра постороннего человека и принял однозначное решение. Сандро так и не уловил ни шороха до того самого момента, когда из-за, ближайшего куста метнулось гибкое, пантерообразное тело, и человек, назвавший себя Павлом, вдруг завалился набок, получив точный удар по сонной артерии.

- Святой Георгий! — воскликнул, вскакивая, юноша. — Как ты меня напугал, Ренат!

- Кто такой? — игнорируя его сантименты, строго спросил Ренат, кивком указывая на лежащего.

- Из археологической экспедиции. Заблудился. Павлом звать.

- Ренат присел на корточки и обыскал «Павла».

- Так и есть! С пушечкой ходит твой «археолог». Что он тебе еще врал? О чем спрашивал?

- Про стрельбу в Чакре спрашивал: не знаю ли, что там случилось. Я сказал, стрельбу мы не слышали, недавно только сверху спустились.

- Про меня спрашивал?

- Нет. Спросил только, откуда мы пришли. Я сказал — из Лагиди, туристы.

- Дурак! Надо было соврать, назвать какой-нибудь другой город. Разве можно говорить правду первому встречному? Забыл, на какое дело идешь? Или это моя сестра сидит в крепости у Зураба Мадиани?

- Но, Ренат!.. — Сандро растерянно захлопал глазами. — Он сказал, что они клад царицы Тамары ищут...

- А ты и уши развесил!.. — Ренат холодно и жестко усмехнулся. — В таком случае оставайся здесь со своим «археологом» и отбивай свою сестру с его помощью. Я не люблю, когда вокруг меня болтаются люди с оружием. Я ухожу.

«Павел» застонал и пошевелился. Сандро недоуменно уставился на Рената.

— Ты в самом деле уйдешь? Но ты же обещал!.. Кроме тебя, никто этого не сможет сделать.

— Ну ладно, — смилостивился Ренат, который, конечно, и не собирался уходить, а хотел всего лишь повоспитывать своего юного товарища. — Твой гость вроде очухался. Сейчас мы его расспросим и тогда решим, что делать дальше. Дай-ка водички!

Сандро подал фляжку.

От холодной воды Игорь вздрогнул и открыл глаза. В глазах все плыло, в ушах стоял тихий звон. Он приподнялся и сел на землю, одной рукой утирая с лица воду, другой, проверяя, на месте ли пистолет. Пистолета, конечно, не было. А прямо перед ним на камне сидел человек, из-за которого он пролетел через всю страну, человек, которого ему было приказано убить. «Главное — стреляй без предупреждения, — вспомнил он «мудрое» поучение майора Белых. — Да уж, Олег, это тебе не в Африке воевать, среди соломенных хижин и безоружных эфиопов. Посмотрел бы я на тебя сейчас, на моем месте».

— Что скажешь? — обратился к нему Ренат. — Откуда у тебя вот это? — И держа двумя пальцами, покачал перед собой «Макаровым». — С каких это пор археологам выдают табельное военное оружие?

— Я не археолог, — с искренним вздохом признался Игорь. — Я из Цхинвали сегодня приехал. Тут один местный сван моего брата убил.

— Из Цхинвали? Что-то ты не похож на осетина.

— Это мой двоюродный брат. У меня мать русская. Мы с Сосланом с детства вместе росли...

Так это брат Сослана!.. У Сандро загорелись глаза, но Ренат продолжал допрос с прежним недоверием:

— Как звать того свана и что вы собирались сделать с ним?

— Зураб Мадиани его звать. Он убил нашего Сослана, и мы поклялись, что убьем его.

— Я видел, что было на площади. Вас постреляли и запихали в машины, никто не убежал. Как ты сумел уйти и оказаться здесь, да еще с оружием?

— Я выскочил на ходу из машины, за селением. Вырвал у кого-то пистолет — они все раненые были — и выскочил. Там обрыв был, они, наверное, решили, что я разбился, а я зацепился за скалу и висел, пока они не уехали. Им нельзя было долго стоять — раненых было много, в больницу торопились.

— Зачем сюда пришел? Что делать собираешься?

Игорь помедлил, прокрутил назад весь разговор: убедительно ли подана «легенда», точно ли расставлены все интонации. Вроде все логично, все на местах, можно продолжать.

— Мне Зураба надо убить, — сказал, опустив голову и глядя в землю. — Я клятву дал.

Ренат помолчал, продолжая разглядывать человека, назвавшегося братом Сослана из Цхинвали, и ему показалось, что где-то он его уже видел, но не мог вспомнить — где. Наверное, мельком, в толпе, на улице. Мало ли бывает случайных, мимолетных встреч, да и людей, похожих друг на друга, на земле предостаточно. Ясно было одно: отпускать от себя этого человека нельзя. Если он действительно тот, за кого себя выдает, он будет пытаться убить Зураба, и это еще более затруднит освобождение Тины (ведь убить Зураба ему все равно не удастся). А если у него какая-то другая игра, то тем более надо быть настороже. Надежнее всего было бы прикончить его и сбросить в Ингури, но Ренат уже дал себе слово постараться никого не убить в этот раз: спасти принцессу, не причиняя вреда джинну.

— Ладно, Павел, оставайся с нами, — сказал он. — У нас тоже есть дело к Зурабу Мадиани...

Игорь поднял голову и посмотрел в глаза Мирзоеву: непроглядная ночь была в тех глазах.

- Вот этот парень... — продолжал Ренат, кивнув в сторону Сандро, — брат невесты вашего Сослана. На рассвете Зураб и несколько человек с ним выйдут на лошадях в сторону перевала. Они хотят уйти в Картли. Мы встретим их перед перевалом, и ты сможешь выполнить свою клятву. Как, говоришь, тебя звать?

- Павлом. А тебя?
- Меня? — Ренат усмехнулся. — Разные люди зовут меня по-разному. Ты можешь звать меня Ибрагимом. Так будет правильно.

- Пистолет отдашь?

- Позже. А то потеряешь в дороге. — И повернувшись к Сандро, Ренат уже другим тоном промолвил: — Через полчаса уходим, малыш! Дай мне что-нибудь пожевать и собирай манатки. Завтра увидишь свою сестру: я разговаривал с ней...




Тина слышала стрельбу, но не видела, что происходило на площади: узкое окошко ее комнаты выходило совсем в другую сторону. Она догадывалась, что стрельба была связана с ее заточением в этом мрачном каменном доме; по-видимому, какие-то люди — наверное, ее родичи и родичи Сослана — пытались ее освободить, но попытка не удалась. Она рыдала весь оставшийся день, представляя убитыми Гиви и Сандро и незнакомых ей братьев Сослана, сердце ее разрывалось от боли, она отказывалась от еды и питья.

Вечером, когда на улице стемнело, в доме собралось много народу, пришли мужчины от каждого семейства Чакры, от каждого «дыма». Они расселись внизу, в мачубе, и долго спорили. Их голоса были хорошо слышны, но они говорили по-свански, и Тина не понимала слов. Но она понимала главное: большинство собравшихся ругало Зураба, а Зураб пытался оправдываться, и несколько молодых сванов стояли на его стороне.

Вдруг она услышала шорох в открытом окне, и там: показалось лицо незнакомого человека. Тина вскрикнула, но человек негромко сказал:

— Не бойся! Меня послали твои братья. Мы освободим тебя.

— Дева Мария! Они живы! — Тина бросилась к окну. Увы, окно было слишком узким, чтобы сквозь него могла протиснуться даже такая хрупкая девушка.

— Ты можешь выйти из дома? — спросил Ренат.

— Нет, моя дверь заперта. Да и внизу люди.

Тут послышался звук отпираемого запора. Тина отпрянула от окна, голова Рената тоже исчезла.

Вошел Зураб. Он был возбужден и решителен.

Он опустился на одно колено перед Тиной и сказал, глядя ей в глаза — снизу вверх:

— Тина! Я прошу твоей руки и сердца. Прошу в четвертый раз и умоляю не оскорблять меня четвертым отказом. Потому что завтра на рассвете я увезу тебя через перевал в Картли, и если ты скажешь «нет», мне придется везти тебя поперек лошади, завернутую в бурку: как пленницу, а не как невесту.

— А если я скажу «да», ты дашь мне лошадь? — живо спросила Тина.

— Конечно. У меня для тебя есть чудесная кобылка.

— А что за стрельба была сегодня, Зураб? — входя в роль строгой невесты, поинтересовалась Тина.

— Пустяки! Какие-то бандиты хотели ограбить автолавку. Их постреляла местийская милиция.

— Хорошо. Выйди на несколько минут, дай мне подумать.

Зураб взял ее тонкую белую руку, бережно поцеловал, поднялся и вышел. Тина опять подскочила к окну.

— Я все слышал, — сказал тут же появившийся незнакомец. — Скажи ему «да» — это облегчит нашу задачу. Ну, пока! Завтра ты увидишь Сандро.

Человек соскользнул с выщербленной стены дома. Тина отошла от окна. В комнату вошел Зураб.

— Твой ответ? — спросил он настороженно.

- Я согласна, — опустив глаза, ответила девушка. Он просиял и взял ее за руку.
Пойдем, ты скажешь это всем. Я хочу, чтоб все услышали, что Тина Боридзе согласна стать моей женой.

- Но не сегодня, — прошептала Тина. — Я стану твоей женой не сегодня.


Место для засады Ренат выбрал возле переправы. Здесь, за узким деревянным мостиком, перекинутым через глубокий поток, тропа прижималась к невысоким рыжим скалам, из которых было удобно вести и наблюдение и прицельный огонь. А людям Зураба в этом тесном месте будет очень неуютно.

- Сколько их будет, Ибрагим? — спросил Игорь.

- Не знаю, — равнодушно пожал плечами Ренат.— Человек пять-шесть. Может, десять.

Он достал из сумки короткоствольный автомат «узи», засунул за пояс двадцатизарядный «стечкин», разложил на каменной полочке гранаты.

— Ты обещал вернуть пистолет, — напомнил Игорь. — По-моему, самое время.
Ренат посмотрел на него изучающе.

— Послушай, а зачем тебе убивать Зураба? — спросил он. — Что он плохого тебе сделал? Он победил твоего брата в честном поединке, а вы, как бандиты, захватили детей и женщин, хотели убить ни в чем не повинного сванского мальчика... Поделом вас постреляли гэбэшники, и я не дам тебе убить Зураба, он настоящий мужчина.

- Но разве ты сам не собираешься его убить? — искренне удивился Игорь.

- Он не сделал ничего такого, за что заслуживал бы смерти. Я просто заберу у него девушку, вот и все. И это я сделаю только потому, что знаю точно: она не хочет быть его женой.

- Так он ее и отдаст!.. — пробормотал Игорь. Он был обескуражен. Глядя на боевые приготовления Рената, он не сомневался в его решимости залить огнем и свинцом все ущелье. Да и как иначе можно отнять невесту у гордого свана, бывшего начальника милиции, который уже перешел свой Рубикон и у которого нет иного выхода, как уходить в Восточную Грузию, вступить там в гвардию Гамсахурдиа. Какой странный этот киллер, совсем странный!..

- Я вижу их! — воскликнул вдруг Сандро, наблюдавший за тропой в бинокль. — Первым едет Зураб, за ним — Тина, и еще... раз, два, три... Еще семь человек.

Рениат тоже выглянул из-за камня, увидел движущиеся фигурки всадников.

— Через полчаса они будут здесь. Скажи, Сандро, ты по-прежнему готов рискнуть жизнью, чтобы освободить свою сестру?

— Готов, батоно! — не раздумывая, ответил юноша.

— Тогда сделаем так...


Мостик был узкий и шаткий, лошадей пришлось вести в поводу. Сначала Зураб перевел своего жеребца, затем Тинину кобылку, потом помог перейти самой Тине, Вода ревела внизу, мостик качался под ногами, Тина крепко держалась за его руку, и ему была приятна ее беспомощная доверчивость. Прошлой жизни не было, за перевалом начнется новая. Там, в Картли, Звиад Гамсахурдиа начинает большие перемены, ему нужны отважные воины. А недоношенным осетинам он, Зураб, еще покажет! Он еще придет к ним в Цхинвали и подожжет их дома. Они заплатят за ужас ребенка, которого хотели убить, за слезы его молодой матери, поседевшей в те минуты. Это не люди, это звери, и он будет с ними, как зверь.

Вот и последний сван перевел коня.

— Сейчас, за поворотом, будет трава, — сказал Михо, младший брат Зураба. — Это последняя трава перед перевалом. Надо там отдохнуть, пусть лошади попасутся
.
Зураб не успел ответить. Потому что из-за скалы вышел вдруг красивый тонкий юноша в брезентовой куртке. Это был Сандро Боридзе.

— Тина! — окликнул он сестру.

— Сандро! — воскликнула девушка и бросилась к брату раньше, чем Зураб успел удержать ее.

Сваны вскинули оружие.

— Не стрелять! — рявкнул Зураб. Он не мог допустить, чтобы брата его невесты застрелили у нее на глазах: уж после этого она бы ни за что не согласилась стать его женой. Мгновение — и брат с сестрой скрылись за поворотом, и в этот же миг из-за скал ударила автоматная очередь. Она взрыла землю прямо перед ногами Зураба, не причинив ему вреда. Сваны открыли ответную стрельбу, хотя и не видели, в кого стреляют. Зураб бросился туда, где исчезли Тина и ее брат, но вторая очередь, вспоровшая тропу прямо перед ним, остановила его.

— Слушай, Зураб, — раздался голос из-за скалы, и там показалась голова человека. Человек говорил по-русски, но с акцентом. — Ты смелый человек, но сейчас ты проиграл. Вы все на мушке у моих джигитов, мы можем перестрелять вас, как уларов на снегу. Но мы не хотим крови. Мы пришли за Тиной, и мы взяли ее. Дай мне трех лошадей, и я отпущу вас живыми. — И для убедительности он еще раз прострочил очередью перед ногами Зураба.

Несколько минут сваны совещались. Зураб рвался в бой, но остальные решили, что не стоит рисковать жизнями восьми мужчин ради одной девушки. Кто знает, сколько их там, за этими камнями? Нужно дать им лошадей.

Зураб взял Тинину кобылку и еще двух лошадок поплоше и отвел к повороту скалы. Оттуда сначала выглянул ствол, потом юношеская рука приняла повод.

— Теперь переправляйтесь на ту сторону, — скомандовал со скалы тот же человек. — И не вздумайте мудрить: у нас достаточно гранат, чтобы раскидать вас по всему ущелью.

Бормоча проклятия, сваны повели лошадей к мостику. Ренат дождался, когда все перейдут, и выстрелил в запал гранаты, который он заранее укрепил под настилом. Раздался взрыв, и мост перестал существовать. Ренат спустился к Сандро и Тине. Брат и сестра стояли, держась за руки, и все никак не могли оторвать друг от друга счастливых глаз.

«Какая она красивая! — с грустью отметил Ренат.— Недаром Зураб на все был готов ради нее: даже человека убил. А на меня она даже не смотрит. Увы, это не моя принцесса, хоть и я ее освободил».

- Ладно, голубки, — сказал он хмуро. — Рано радоваться. Садитесь на лошадей и дуйте к перевалу. И ты, Павел, поезжай с ними.

- А ты? — спросил Сандро. — Почему ты попросил у них только три лошади?

- Потому что я не верю, что они ушли совсем. Они найдут другое место для переправы и вернутся. Это сваны, и это их горы, они здесь знают каждый камень. Я попробую задержать их.

Девушка подошла и протянула ему руку:

— Спасибо! Я так благодарна вам.

— Пустяки, — пробормотал он, смутившись. — Это Сандро молодец, не побоялся пойти под пули, если бы не он, ничего бы не вышло. Этот гордец мог сам застрелить тебя.

- Мог, — согласилась Тина, только сейчас поняв, что самое плохое уже позади.

Ну, все, — сказал Ренат. — По коням!

Сандро и Тина сели в седла. Все посмотрели на «Павла».

— Я остаюсь, — покачал головой Игорь, которому не было никакого резона расставаться с Мирзоевым, не выполнив задания. — Если будет стрельба, мое место — здесь. Мои счеты с Зурабом не кончены.

— Ладно, оставайся, — спокойно согласился Ренат.— Только имей в виду: если будет стрельба, шансов остаться в живых у тебя практически нет.

— А у тебя?

— У меня чуть больше.

Брат и сестра еще раз взглянули на остающихся, ударили в бока лошадей и поскакали в сторону перевала.

— Ибрагим, ну сейчас-то ты мне отдашь пистолет? — спросил Игорь.

Ренат внимательно посмотрел на него и достал из кармана «Макаров». Положив правую руку на «узи», левой рукой протянул «Павлу» пистолет:

— Держи!

Черное дуло автомата смотрело Игорю прямо в живот, рот его вдруг наполнился слюной, и он понял, что не успеет даже прикоснуться к курку, как его самые прекрасные мире внутренности разлетятся по рыжим камням. Тягаться с этим парнем в скорости стрельбы было бесполезно.

— Иди на тот конец скалы, а я буду здесь, — сказал Ренат. — Главное, не дать им нас обойти, чтобы не прорвались к перевалу.

Игорь дошел до края скального островка и оглянулся. Мирзоев стоял спиной к нему, беззащитный, как агнец на заклании. Игорь поднял пистолет. Он был уверен, что не промахнется, что приказ генерала будет выполнен. Он прицелился точно в затылок и... опустил пистолет. Майор Белых оказался прав: выстрелить в человека — это не то же самое, что выстрелить в мишень, тут надо преодолеть в себе определенный барьер. Но приказ есть приказ. Игорь опять поднял пистолет... В это мгновение раздался выстрел, и одновременно Игорь ощутил обжигающий удар в левое плечо.
Это один из сванов, которые, конечно же, не ушли, взобрался на скалу, находившуюся на другой стороне реки, и поймал его на мушку карабина. Со стороны Мирзоева тут же последовала автоматная очередь, и карабин полетел вниз, звонко ударяясь о камни, а его владелец взвыл, сотрясая простреленными руками.

Игорь опустился на землю и сел, прислонившись спиной к скале. В глазах кружилось, во рту горело. Из-за реки раздалось еще несколько одиночных выстрелов, потом заговорили «Калашниковы», им ответил «узи», грохнул взрыв гранаты... «Это война, — подумал Игорь, — и я, кажется, умираю». Лицо дочурки встало у него перед глазами — недоуменное, горькое, молящее: «Папочка, не умирай!..» Он осмотрел рану. Пуля вошла сверху в мякоть трицепса и наискосок ушла в грудную клетку. Один Бог знал, что она там натворила, но здесь, в горах, с такой раной, конечно, не выжить, даже если Мирзоеву удастся перестрелять всех сванов. А Ренат уже был возле него.

— Сильно зацепило? Сейчас перевяжу, потерпи.

Приподняв Игоря за здоровое плечо, он оттащил его в более безопасное место, огражденное со всех сторон большими камнями, и оторвал полосу от подола своей рубашки.

— Бесполезно, — покачал головой Игорь. — Я умираю.

- Пустяки! — как можно беззаботнее возразил Ренат, туго накладывая повязку. — Я бывал и в более крутых переделках.

- Я не протяну и получаса, — покачал головой Игорь. — И прежде чем умру, я должен сказать тебе кое-что...

Ренат посмотрел вопросительно.

- Говори!

- Я не Павел...

- Я понял это, сразу. Я тоже не Ибрагим.

- Я не брат Сослана Дадаева. Я старший лейтенант госбезопасности Осокин...

- Примерно так я и думал. И чем же Зураб Мадиани насолил госбезопасности?

- Я здесь не из-за Зураба. Я здесь из-за тебя, Ренат Мирзоев.

Лишь брови вздрогнули на лице Рената. Ничем другим он не выдал своего изумления.

- Я прибыл из Приморска, — продолжал Игорь, чувствуя, как слабеет с каждой минутой. — Прибыл с приказом ликвидировать тебя, как опасного преступника, наемного убийцу...

- Вот как! — Ренат сразу вспомнил, где видел этого человека: конечно же в Приморске! — Зачем же ты говоришь это мне?

- Потому что я не смог тебя убить, не смог выстрелить тебе в спину. Наверное, я не гожусь для такой работы.

- Кто прислал тебя? Кто отдал приказ?

Игорь вздохнул, в груди больно захлюпало.

— Это не важно. Важно другое. В Приморске ты воевал с рэкетирами, потом тебя использовали для устранения политического деятеля, депутата, который пытался разоблачить партийную мафию. Сейчас на твой след вышла милиция, и чтобы ты не попал в руки любознательных следователей, меня послали тебя прикончить.

— Очень остроумно, — криво усмехнулся Ренат. — И что, у вас не нашлось никого побойчее?

— Был один побойчее, — в свою очередь усмехнулся Игорь,— его зацепило в той перестрелке, которую ты видел на площади в Чакре. Остался я, и я должен был выполнить приказ.

— Ты все сказал?

— Да. Я уже слышу пение ангелов, мне нет смысла что-то скрывать.

— В какого ты веришь Бога?

— Бог один. Ты называешь его Аллахом, мы называем его Христом, в Индии он зовется Кришна... У него много имен, так же, как у тебя.

— Это не так. Истинный Бог только Аллах. Пока не поздно, помолись Аллаху, и тогда, может быть, ты попадешь в рай.

Из-за ближнего края скалы ударила автоматная очередь. Значит, сваны перебрались через реку. «О Аллах! — подумал Ренат. — Как не хочется убивать этих достойных людей!» И коротко размахнувшись, он швырнул туда гранату.

— Полежи здесь, — сказал он Игорю. — Схожу на тот край, как бы они нас не окружили.

Ренат скрылся за камнем, и ангелы смолкли. На душе у Игоря было тихо, пусто и одиноко, и до умопомрачения не хотелось умирать. Так мало было прожито, так мало понято...

«Зачем же я жил? — спрашивал себя Игорь, глядя в холодное голубое небо. — Неужели я сделал все, что мне было начертано, и в моем существовании мир больше не нуждается? Что ждет меня там, за последней чертой: библейское Царство Небесное, ведическая цепь перевоплощений или банальное атеистическое небытие?.. Или сбудется сказанное пророками: каждому воздастся по вере его? Христианин предстанет пред Христом, мусульманин — пред Аллахом, кришнаит будет кружить по кольцу инкарнаций, а тот, кому вдолбили, что «жизнь есть форма существования белковых тел», так и сгинет во мраке?.. Обидно, Господи, не знаю, каким именем мне называть тебя, но обидно! Неужели это и есть конец всему? Неужели ты не дашь мне хотя бы еще одной попытки? Я бы жил совсем не так, совсем не так, совсем не так...»



Солнце над горами Сванетии клонилось к закату; на далеком восточном краю континента, в городе Приморске, медицинская сестра Люба Баранова, уже уснувшая рядом со своим мужем-автомехаником, вдруг проснулась, словно от какого-то тревожного толчка. А может, она и не проснулась, потому что нередко случается так, что человеку лишь снится, что он проснулся, а потом он просыпается еще раз — уже по-настоящему. Во всяком случае, Люба была уверена, что проснулась. Муж сопел рядом, от него, как всегда, сильно пахло табаком и немного — выпитой за ужином водкой; на прикроватной тумбочке тикал будильник, сквозь открытую форточку доносились удаляющиеся шаги одинокого ночного прохожего... А прямо перед Любой, на фоне белого потолка, в размытой туманной рамке, висела яркая, живая картинка: словно на экране импортного телевизора.

Люба увидела дикое горное ущелье, пенную речку, бьющуюся в его глубине, незнакомого светловолосого человека, лежащего среди камней с неподвижными остекленевшими глазами и с кровавым пятном, расплывшимся по груди. Второй человек стоял поодаль, с автоматом в руках, прислонившись спиной к скале, и на лине его, устремленном вдаль, застыло выражение отчаянной решимости. Люба узнала в нем «кавказца со шрамом» и ничуть не удивилась этому узнаванию, как не удивилась самому факту появления картинки.

Точка обзора тем временем поднялась выше, и Люба увидела еще несколько человеческих фигурок. Медленно и неотвратимо они взбирались по отвесным скалам и охватывали смертельным полукольцом тех двух — светловолосого, которому уже ничего не было страшно, и его товарища, месяц назад убившего Виктора Ковальчука. И Любе почему-то стало вдруг по-женски жалко этого человека с автоматом, захотелось прийти ему на помощь...

Картинка раздвинулась почти во весь потолок, и стало видно, что ущелье окружено удивительным, прекрасным садом: каждое дерево там цвело, на каждом дереве пели дивные птицы, прозрачные ручьи манили прохладой... Сад наступал на ущелье, медленно поглощая его, растворяя в себе. Скальный островок уменьшался в размерах и таял, как тает льдинка в весенней воде. Но что же станет с людьми на этой льдинке?..

 

 

Уже стемнело, когда Серж Брагин поставил в гараж черный «мерседес» и подошел к подъезду своего дома. На душе у него было мрачно. Только что закончилось внеочередное заседание правления, где обсуждалась проблема строительства детского комплекса. Проблема заключалась в том, что стройка остановилась из-за отсутствия материалов: как-то вдруг исчезли цемент, лес, металл, кирпич, сантехника. Не то чтобы исчезли совсем, по стали почти недоступными. Часть ушла па бартер, часть перекупили биржевые дельцы, часть осела вообще неизвестно где. Цены взлетели выше потолка и опускаться назад не собирались.

Детский комплекс, который в проекте состоял из комфортабельного детского сада и односменной школы-лицея, был голубой мечтой Сержа. Выросший в пьяной нищете подворотен, он хотел сделать счастливыми своих детей и детей своих друзей. В конечном счете, именно ради этого создавался кооператив, ради этого стоило вкалывать по шестнадцать часов в сутки, ради этого погиб его брат Ваня Франт, когда год назад «Меркурий» отказался платить дань банде Бешеного Макса. Сейчас нужно было найти деньги.

Проще всего было взвинтить цены на товары и услуги, которые кооператив предлагал своим клиентам. Именно так поступали все вокруг, но так не хотел поступать Серж Брагин. Он не хотел обдирать таких же трудяг, каким был сам, не хотел, чтобы слово «кооператор» превратилось в ругательство. Был и другой вариант: выставить на бартер несколько личных автомобилей — Сержев «мерседес», оставшийся от Франта «вольво», десяток «тойот» и «ниссанов». Этот путь был теоретически возможным, но мог дать лишь временное решение проблемы, да и болезненное это дело — реквизировать личную собственность. Надо было придумать нечто кардинальное, нечто такое, что дало бы надежный источник дополнительного дохода, и желательно в валюте, а уж за валюту можно купить хоть черта с рогами...

Пустой подъезд был едва освещен тусклой пятнадцативаттной лампочкой. Серж нажал кнопку лифта. Дверца открылась сразу. В кабине стоял человек в черной кожаной куртке, в черной кепке, в черной щетине, с объемистой спортивной сумкой через плечо. Это был Ренат. Он смотрел на Сержа строго, испытующе.
Серж сдержал удивление и вошел, нажал кнопку своего этажа. Дверцы закрылись, лифт тронулся.

— Рад видеть тебя, — сказал Серж, протягивая руку.— Какими судьбами?

Он действительно был рад. Ни одному человеку на свете он не доверял так, как Ренату, и знал, что Ренат был готов умереть за него. Но он знал и то, что Ренат никогда не появляется просто так. Он друг, но он все-таки киллер.

Ренат руку пожал и в свою очередь поинтересовался:

— Кто у тебя дома?

— Жена, дети... Девчонки, наверное, спят уже...

— Жена не из болтливых?

Серж покачал головой.
— За Машу ручаюсь, как за себя.

— Она в курсе наших с тобой дел?

— Конечно, нет. Она знает, что я сидел, знает, что в моей жизни есть вещи, о которых лучше не спрашивать. Ты надолго?

— Не знаю. Как получится.

«Наверное, в бегах, — подумал Серж, — крыша нужна. Но здесь-то, в Приморске, он как раз в розыске, даже по телеку его вывеску давали. Правда, год уже прошел, может, менты о нем и забыли?..»

Он не стал звонить в дверь квартиры, а открыл ее своим ключом. Маша тут же вышла в прихожую. В коротком халатике, в тапочках на босу ногу, она выглядела гораздо моложе своих тридцати. Серж обожал свою жену. В этой женщине был смысл его жизни, и если бы она не встретилась на его пути пятнадцать лет назад, он никогда не смог бы вырваться из того жесткого мира, в котором до сих пор обитал Ренат. И не известно, где бы он сейчас находился — на казенных нарах или в могиле. Маша поцеловала мужа в щеку, улыбнулась незнакомому мрачному гостю.

- Это мой давний друг, — представил его Серж. — Его звать Ренат. Он поживет у нас немного.

- Очень приятно, — опять улыбнулась Маша и коротко взглянула на Рената. — Я всегда рада твоим друзьям.

-Девочки спят?

- Конечно. Уже ведь двенадцатый час.

- Вы извините, что я без предупреждения, — сказал Ренат, все еще не снимая с плеча сумку. — Так получилось. Но я действительно не надолго: через пару дней исчезну.

- Ради Бога! Живите сколько нужно. — Маша посмотрела на гостя более внимательно и приветливо. Она никогда не слышала от мужа о Ренате и не знала, что год назад он уже жил в ее квартире. Тогда, во время войны с Бешеным Максом, Серж увез ее и детей в деревню, подальше от стрельбы и крови. Она многого не знала и не пыталась узнать, хотя догадывалась, что «крутое» прошлое не ушло от ее мужа окончательно. И этот кавказец был, конечно, оттуда, из прошлого, он не походил на своих соплеменников из рыночных рядов. В его глазах был затаенный холод — холод вечного одиночества.

Пока мужчины умывались, Маша накрыла им ужин на кухне и ушла стелить постели.

— Может, выпьем за встречу? — предложил Серж, доставая из холодильника бутылку «Столичной».

— Я приехал по делу, — сказал Ренат. — Ты же знаешь, я не пью, когда у меня дело.

Серж это знал, поэтому не стал настаивать, но себе налил и выпил. Сегодня он выпил бы и без повода. Нервы звенели, как гитарные струны, их надо было расслабить. Ренат же набросился на еду. С дороги он был голоден.

— Я весь внимание, — сказал Серж, когда увидел, что его гость насытился и отложил вилку. — Твое дело имеет отношение ко мне?

Ренат помедлил, внимательно вглядываясь в лицо старого друга, словно пытаясь прочесть на нем ответ на давно мучивший его вопрос, потом спросил:

— Скажи, Серж, ты помнишь, как звали того депутата?

Лицо Сержа выразило недоумение:

— Какого депутата?

— Которого вы подставили мне в последний день, перед самым отлетом. Сказали, что он сыскарь и может нас всех заложить.

— А, вон ты о чем! Честно говоря, я уже и не помню, больше года прошло. Надо Мишаню спросить, это была его идея. А зачем тебе это?

— Затем, что через месяц после того, как я смылся отсюда, на Кавказ прилетели два ваших гебешника с заданием ликвидировать меня. У них случились разные приключения со стрельбой, и один из них умер у меня на руках. А перед смертью он рассказал, что депутата я завалил по их подставке: кому-то из тузов вашего города тот депутат встал поперек горла. Еще он сказал, что из-за депутата милиция оборзела и села мне на хвост, поэтому меня, на всякий случай, и решили убрать.

— Ты хочешь сказать, что Мишаня связан с КГБ? — недоверчиво спросил Серж.

— То, что я хотел сказать, я сказал, — холодно ответил Ренат. — Сука твой Мишаня. Ты давно его знаешь?

— В одном дворе выросли.

— А мне он сразу не понравился: суетливый и морда подвидная. Типичная «шестерка». Телефон у него есть?

— Недавно поставили.

— Тащи его сюда, будем разбираться.

— Прямо сейчас? Здесь?

Ренат коротко задумался. Устраивать разборку в присутствии Маши и детей и впрямь не годилось.

— Ладно; скажи: пусть подъедет утром. Про меня не говори. Скажи, что хочешь съездить с ним в одно место. Пусть на машине приедет.

Серж пристально посмотрел в решительное лицо киллера. Конечно, Мишаня — пройдоха еще тот, не исключено, что он действительно «стукач», но неужели Ренат приехал лишь для того, чтобы разобраться с «шестеркой»? Приехал в город, где разыскивается за убийство?

— Что ты собираешься сделать с Мишаней?

— Не знаю, — пожал плечами Ренат. — Будет зависеть от его поведения. Мне не нужна его мелкая душонка, я хочу добраться до тех, кто отдал приказ.

— Ты рехнулся! — Серж посмотрел на него, как на действительно сошедшего с ума. — Объявить войну КГБ? Это не менты, это серьезная фирма, они убьют тебя.

Ренат криво усмехнулся, закурил сигарету и, сделав две глубокие затяжки, ответил:

— Война уже объявлена. Они гоняли меня как зайца по всему Кавказу, но, как видишь, я жив. Я киллер. Но ты знаешь, я никогда не работал просто за деньги. Я всегда смотрел, заслуживает смерти тот человек, которого меня просили убить, или нет. А с этим депутатом поторопился, тебе поверил...

- Извини — я поверил Мишане.

- О том и речь. Нас с тобой использовали, как мелких сявок, а я не люблю, когда меня используют. Я до сих пор вижу глаза этого парня. Знаешь, что он сказал перед смертью? Когда я хлопнул его по плечу Мишаниным пластиковым шприцем и сказал: «Привет, Андрюха!», он посмотрел на меня удивленно и ответил: «Вы ошиблись!» Я ошибся, Серж, и это лежит на мне, как камень.

Серж недоверчиво хмыкнул. Честно говоря, его не слишком расстроила информация о том, что Ренат, убил не совсем того, кого следовало. Он не знал депутата, о котором шла речь, и его больше расстраивала реальная возможность Мишаниной смерти.

- Извини, Ренат, но неужели ты до этого никогда не ошибался? — поинтересовался он. — Так ли уж надо гнать волну сейчас? Кто нам с тобой этот депутат? Дело прошлое. Стоит ли тебе рисковать и совать голову в гэбэшный капкан? Тебе что, больше нечем заняться? И если уж на то пошло, почему ты приехал только сейчас? Ждать разборки целый год — это не в твоих привычках.

- Не знаю, может, и ошибался, — помолчав, ответил Ренат, и глаза его сделались печальными. — Но в данном случае я знаю точно. Тот гэбэшник сказал мне все перед смертью, а перед смертью не врут. Я убил невинного человека, и Аллах не простит мне этого. А что не приезжал раньше... В Карабахе были дела. Я маленько повоевал там. Понять хотел, что там творится, кто прав.

- Ну и как, понял?

— Понял. Все не правы. Аллах создал землю не для того, чтобы из-за нее люди убивали друг друга. Там все озверели: и армяне, и азербайджанцы, детей головой об стенку убивают, беременным женщинам животы режут... Я киллер, знаешь, я ко всему привык, но этого не смог вынести. Ладно, не стоит об этом. Давай звони Мишане!

Серж поднялся со; стула и пошел в прихожую. Там на тумбочке под зеркалом стоял телефон.

Ровно в восемь утра к дому Сержа мягко подкатила «тойота» цвета морской волны, за рулем которой сидел Мишаня Царев. Ренат и Серж стояли в подъезде, курили.

— Я один поеду, — сказал вдруг Ренат, бросая окурок на землю. — Так будет лучше.

У Сержа заныло сердце. Тонкая Мишанина шея в салоне «тойоты» показалась ему такой хрупкой и беззащитной.

— Не убивай его, — попросил он.

— Постараюсь, — пообещал Ренат.

Прежде чем подойти к машине, он быстро, но цепко огляделся и не заметил ничего подозрительного. Двадцатизарядный пистолет системы Стечкина висел у него под мышкой в специальной кобуре, в карманах лежали две запасные обоймы и два ножа с выскакивающим лезвием, под курткой был надет легкий бронежилет из гибкой керамики: карабахский трофей французского производства. Ренат понимал, что ему не избежать серьезной схватки с гэбэшниками. Не исключалась также нечаянная встреча с недобитками Бешеного Макса, но их он опасался гораздо меньше. Ренат был профессионалом, он умел убивать пулей, ножом и голой рукой, и в этом ему не было равных. Умение обнаружить слежку и уйти от нее тоже входило в профессию, но по этой части у него не было серьезной школы, он полагался в основном на инстинкт и на спасительную быстроту реакции. Обычно, когда приходилось иметь дело с милицией или с людьми преступного круга, ему удавалось своевременно обнаружить «хвост» и принять соответствующие меры, но он плохо представлял себе навыки и выучку людей из спецслужб и не догадывался, что угодил под «колпак» в первые же минуты по прибытии в Приморск.

Зловредница-судьба уже на привокзальной площади столкнула его нос к носу с человеком, который в свое время изучил его внешность настолько досконально, что никакая щетина не могла сбить его с толку. Этим человеком был майор КГБ Олег Белых, который год назад, оставаясь «невидимкой», контролировал акцию по устранению депутата Ковальчука руками киллера Рената Мирзоева, а месяц спустя вместе со старшим лейтенантом Игорем Осокиным был послан на Кавказ с приказом найти и ликвидировать исполнителя этой акции. Киллеру удалось ускользнуть невредимым, приказ не был выполнен. Белых остро переживал это свое фиаско. Сейчас, встретив Мирзоева на привокзальной площади, майор застрелил бы киллера на месте, если бы имел при себе пистолет. Но, увы, майоры КГБ отнюдь не всегда носят при себе оружие, и Белых не оставалось ничего другого, как тут же начать наружное наблюдение и в конце концов «довести» Мирзоева до дома, в котором, как было известно майору, жил Сергей Брагин, председатель кооператива «Меркурий».

Удостоверившись, что Мирзоев вошел именно в этот дом, Белых позвонил из
ближайшего автомата в управление, полковнику Самарину, и изложил ситуацию. Начальник отдела по борьбе с организованной преступностью и терроризмом велел горячку не пороть (ее достаточно было напорото год назад, на Кавказе) и тут же направил группу филеров для продолжения «наружки», одновременно дав команду подключить телефон Брагина на прослушивание. Самому же майору было предписано срочно прибыть в управление.

Прослушивание показало, что целью визита Мирзоева к Брагину была, по-видимому, «разборка» с Михаилом Царевым, фигурирующим в списках под кличкой Шустрый. Во всяком случае, из квартиры Брагина в этот вечер был сделан лишь один телефонный звонок — именно Цареву. Брагин попросил Царева приехать к восьми утра для срочной поездки «в одно место». Интерес Мирзоева к Шустрому мог иметь вполне невинный характер (если таковое вообще возможно со стороны профессионального убийцы), но не исключалась связь с той ролью, которую Шустрый сыграл год назад в устранении Ковальчука. Поэтому, прежде чем ликвидировать Мирзоева, на чем настаивал Белых, следовало выяснить степень его информированности и, по возможности, — источник этой информации.

В тот же вечер (а точнее, в ту же ночь) гараж Царева посетили два специалиста, для которых не были препятствием замки и запоры повышенной секретности. Под приборной доской «тойоты» они установили миниатюрный электронный «жучок» с дальностью действия двадцать километров, а под жестяным днищем салона — небольшую радиоуправляемую мину, способную разметать на куски экскаватор средних размеров.

В восемь ноль три утра агент, наблюдавший за домом Брагина из темноты противоположного подъезда, сообщил по карманной рации:

— Сокол! Я Филин-первый. Объект сел в машину Шустрого. Брагин из дома не вышел.

Белых, находившийся в пепельного цвета «волге», притаившейся за углом, ответил:
— Филин-первый, продолжайте наблюдение. Филину-второму приготовиться к сопровождению. Я следую за вами.

Он подкрутил регулятор громкости приемника, настроенного на волну «жучка», водитель выжал газ...

— Чего надо? — недружелюбно оборачиваясь, цыкнул Мишаня, увидев, что какой-то заросший щетиной кавказец нахально открывает заднюю дверцу и садится в машину. — Это тебе не такси!

— Не узнал? — усмехнулся Ренат. — Куриная у тебя память.

Несколько мгновений Мишанино лицо изображало усиленную работу мысли, потом облегченно просияло, и он воскликнул:

— А, это ты, Ренат! Извини, действительно не признал. А где Серж? Он хотел куда-то со мной съездить.

— Это я хотел. Так что дави на газ и поехали.

Мишаня хмыкнул, но зажигание включил. «Тойота» тронулась.

— Куда едем? — спросил он с демонстративной деловитостью, лихорадочно размышляя, отчего же это Серж не предупредил его, что пассажиром будет не он, а невесть откуда взявшийся киллер.

— Куда-нибудь за город, где людей поменьше, — небрежно ответил Ренат, откинувшись на спинку сиденья и не забывая поглядывать в зеркало заднего обзора.

— Что, опять «пушку» будешь испытывать?

— Я тебя без пушки, одним плевком на тот свет отправлю,— не меняя тона, спокойно произнес киллер. — И не дергайся, иначе умрешь мгновенно, даже не узнав — за что.

На носу у Мишани выступили мелкие капельки пота, руки, вцепившиеся в баранку, побелели.

— Ну и шутки у тебя! — выдавил он с жалкой улыбкой.— Я уж подумал...

— Никаких шуток! — жестко оборвал его Ренат.— Как звали того парня, которого я уколол твоей дурацкой таблеткой?

- К-к-ковальчук. А что?

- А то, что ты надрал меня и Сержа. Тот парень, Ковальчук, к нашим делам не лепился никаким боком. Убрать его понадобилось гэбэшникам, и ты, падла, подставил меня.

— С чего ты взял? — Мишаня сделал попытку «благородно» возмутиться, но натолкнулся на холодный, безжалостный взгляд киллера и затравленно сник. — Сукой буду!

— Ты уже сука. И если ты не будешь говорить правду, мне уж точно придется тебя прикончить.

Мишаня сглотнул набежавшую слюну и настороженно спросил:

- Чего ты от меня хочешь?

- Хочу знать, кто заказал тебе убить Ковальчука.

- Деляга один, Иван Иванычем назвался. Я видел его потом в детском парке: кажется, он там директором работает.

- Сколько ты получил?

- Десять кусков.

- Десять штук?.. — Ренат прикинул в уме. — Если учесть инфляцию, ты мне должен сейчас сорок.

- Договоримся, — с облегчением кивнул Мишаня, радуясь, что удастся откупиться деньгами.— Могу отдать хоть завтра.

- Сегодня! — категорически уточнил киллер. — Сейчас!.. Деньги мне не нужны, я возьму у тебя машину.

- Она стоит дороже, — осторожно возразил Мишаня.

- Переживешь, — желчно усмехнулся кавказец.

«Тойота» миновала центральную часть города и выехала на автостраду, идущую в сторону аэропорта. «Пора связаться с полковником», — подумал Белых и взял в руки переговорную трубку.

- Беркут, я Сокол. Объект выехал на загородное шоссе. Прошу добро на завершение операции.

- Одну минутку, — ответил полковник из своего кабинета и набрал номер внутреннего телефона генерала.

— Василий Васильевич! Докладывает Самарин. - Наши предположения подтвердились: Мирзоева интересует подоплека устранения Ковальчука. Шустрый сообщил ему об участии Затейника. Белых испрашивает добро на ликвидацию Мирзоева.,

— Подождите пару минут, я подумаю. — ответил генерал.

Он положил трубку на стол и посмотрел в сторону большого аквариума, освещенного изнутри мягким зеленым светом. Разноцветные рыбки водили свой бесконечный и бесшумный хоровод, микрокомпрессор безостановочно гнал пузырьки воздуха, насыщая воду кислородом, колыхал гибкие стебли водорослей. Генерал любил наблюдать за безмолвным движением подводного мира. Это успокаивало нервы, помогало сосредоточить мысли.

«За год кое-что изменилось, — размышлял Тарасов.— Во-первых, милиция по поводу Ковальчука, слава Богу, успокоилась, и Мирзоева уже никто не ищет. Если мы сейчас рванем этого азербайджанца, будет шум, и опять все может всплыть. Шум нам не нужен...» Вся эта затянувшаяся история с депутатом Ковальчуком давно уже набила ему оскомину. Тем более что Пугин, ради спокойствия которого был устранен Ковальчук, уже полгода как ушел с поста первого секретаря обкома, да и сам обком дышал на ладан: руководящая роль партии была уже упразднена. Возраст у генерала был предпенсионный, но уходить на покой он не собирался. Он хотел еще поработать: на благо демократии (и на свое собственное благо). Ему как никому другому было видно, что государство, безопасность которого он был призван охранять, неудержимо разваливается и падает в пропасть. Остановить этот процесс он был не в состоянии, поэтому было бы глупо наблюдать, как все кому не лень набивают мошну, и не позаботиться о собственном будущем. В этой обстановке следовало вести себя как можно тише, не привлекая к органам лишнего внимания. Не ровен час, эти демократы могут вообще прикрыть спецслужбы.

Он поднял трубку и сказал:

— Ликвидация отменяется. Передайте Белых, чтобы он лишь следил за объектом и не вмешивался в его действия.

— Вы хотите сказать, что Мирзоева мы должны выпустить?

— Посмотрим по обстоятельствам. Он может нам еще пригодиться.

— А как быть с Затейником? Мирзоев настроен агрессивно.

— Не велика потеря. Замена найдется.

«Тойота» цвета морской волны летела по извилистому шоссе, плавно и стремительно вписываясь в дуги поворотов. За ней, уже почти не таясь, следовала серая «волга», в которой сидел майор Белых. Он только что получил приказ, отменяющий ликвидацию, но коробка дистанционного взрывателя лежала у него на коленях, и ее кнопка призывно алела.

«Черта с два! — говорил себе майор. — Пусть эти генералы и полковники отдают приказы, но я не выпущу этого черномазого! Пусть лучше меня разжалуют и даже уволят, но смерть Игореши Осокина я ему не прощу. Иначе и моя смерть останется потом непрощенной. Мы профессионалы, и каждый из нас должен быть уверен, что за его гибелью последует неотвратимое мщение».

Белых не был свидетелем смерти Осокина и не знал, что тот погиб не от руки Рената Мирзоева, а от пули одного из людей Зураба Мадиани, взбунтовавшегося майора абхазской милиции.

Кнопка взрывателя призывно алела, но предстояло еще поймать подходящий момент, чтобы в зоне взрыва не оказалось посторонних машин или пешеходов. Смертельная гонка продолжалась.

Ренат заметил преследование и, поняв, что на шоссе от «волги» оторваться не удастся, велел Мишане свернуть на боковую дорогу, ведущую к какому-то дачному поселку, полагая, что там, среди заборов и строений, будет не сложно уйти, хотя бы и со стрельбой.

При резком повороте на грунтовку «тойоту» слегка занесло, из-под задних колес брызнули камешки. Ренат решил выпрыгнуть на ходу и приоткрыл дверцу... И в этот самый момент майор Белых с чувством глубокого удовлетворения утопил кнопку взрывателя.

Когда «Волга» подъехала к месту взрыва, искореженная «тойота» горела ярким факелом. То, что осталось от секретного сотрудника Шустрого, горело вместе с машиной, а тело киллера Мирзоева, отброшенное ударной волной, лежало ничком в кювете без признаков жизни.

Белых не стал спускаться с обочины. Высокий и широкоплечий, он встал на краю кювета, извлек из-под пиджака пистолет и, тщательно прицелившись, всадил киллеру под левую лопатку три пули. После первой тело Мирзоева дернулось, правая рука судорожно скребанула по земле, после второй — безжизненно замерло. Третий выстрел был уже перестраховочным, для стопроцентной гарантии.

— Сколько бы заяц ни бегал, а от волка ему не уйти! — презрительно процедил майор и быстрым шагом направился к машине.



Липкая летняя ночь накрыла залив мягким беззвездным одеялом, обволокла туманным маревом огни города, раскинувшегося на каменистых сопках, и огни судов, стоящих на рейде, качающихся на пологой океанской волне в ожидании разгрузки.
Теплоход «Пионер Абакана» пришел из Японии. Отвез туда металлолом, а вернулся с партией подержанных автомобилей. Капитан и часть экипажа сошли на берег. На вахте находился третий помощник Коля Заикин. Одна из машин, стоявших на задней палубе, принадлежала ему. Шестьсот «баксов» отдал он за серебристый «ниссан». Это вам не ржавый утиль со свалки за пятьдесят долларов, что привозят туристы, экономящие на завтраках! «Кар» почти новый, только одна дверца чуть помята да на лобовом стекле небольшая трещина. Его шутя можно толкнуть «кусков» за девяносто. Но Коля не будет толкать. Колю на берегу ждет невеста, белокурая парикмахерша Зина. У Зины есть квартира, у Коли теперь есть машина, можно играть свадьбу. А потом будут еще рейсы и будут другие машины, жизнь пойдет как надо.

Коля был спокоен и умиротворен, резался в шахматы с вахтенным матросом, тянул густой черный кофе из большой фарфоровой чашки. Поставив очередной мат, зевнул так, что хрустнули челюсти, и сказав небрежно: «Пойду проветрюсь!» — поднялся из кресла и вышел из рулевой рубки.

Было тихо, тепло и сыро. Вода за бортом чуть колыхалась, отблескивала радужной мазутной пленкой. Когда-то, по рассказам Колиного отца, здесь, на рейде, можно было шутя надергать и скумбрии, и кальмаров. Теперь об этом смешно было и подумать.

До слуха третьего помощника донеслось глухое «такание» маломощного движка.
«То ли буксир, то ли самоходная баржа, — привычно отметил Коля. — Идет со стороны моря и почему-то без навигационных огней».

Движок приблизился и стих. Коля вышел на заднюю палубу. Его шестисотдолларовый красавец, втугую принайтованный надежными капроновыми концами, стоял между огненно-красной «маздой» и темно-синим «патролом». Даже в темноте от него струился призрачный серебристый свет. Зина будет довольна, именно о таком она мечтала. И вдруг Коля услышал со стороны левого борта какой-то шорох. Насторожившись, он замер и посмотрел туда. Человеческая фигура прорисовалась на фоне не совсем еще темного неба и мягко спрыгнула на палубу. Коля направился к ней.

- В чем дело? — спросил он грозно. — Что вам здесь нужно?

- Засохни! — негромким голосом ответила фигура.— Пикнешь — в момент замочу.

И в подтверждение реальности прозвучавшей угрозы перед носом у Коли возник ствол пистолета. Но Коля до поступления в мореходку отслужил два года в десанте и не все еще успел забыть, чему его там научили. Он отпрянул на шаг назад и ударом ноги вышиб пистолет из руки незваного гостя. Тот кинулся на него. Коля встретил его головой в живот и, сложив руки в замок, добил сокрушительным ударом по загривку. Пират двадцатого века мешком свалился к ногам помощника капитана, но в этот же момент что-то тяжелое и твердое больно опустилось на затылок Коли Заикина, и ночь вспыхнула тысячью звезд в его глазах. Он обернулся и, ничего уже не успев увидеть, потерял сознание.



На исходе ночи, когда город уже был залит предрассветными сумерками и по влажному асфальту шуршали шины первых троллейбусов, в квартире Петра Алексеевича Ложечкина, генерального директора акционерной компании «Золотой мост», раздался телефонный звонок.

Ложечкин спал всегда крепко и спокойно, как ребенок, поэтому ночью трубку снимала его жена Альбина. Она выясняла степень важности звонка и либо просила перезвонить попозже, либо все-таки расталкивала мужа. Раньше, когда Ложечкин был партийным функционером, Альбину очень раздражали эти ночные звонки, да и сама его партийная карьера не вызывала у нее восторга. Интуиция давно подсказывала ей, что рано или поздно мыльный коммунистический пузырь лопнет, и все его чересчур ретивые служители окажутся никому не нужными, лишними людьми. Но ее муж, слава Богу, оказался умным человеком и вовремя пересел из кресла первого секретаря горкома сначала в кресло председателя горсовета, а затем в офис бизнесмена. Теперь ночные звонки не раздражали Альбину. За ними стояли деньги, большие реальные деньги, которые давали уверенность в сегодняшнем и завтрашнем благополучии ее и ее семьи.

На этот раз она услышала взволнованный голос Арцыбашева, технического директора компании, который вчера вернулся из Японии с очередной партией автомобилей Он попросил срочно разбудить генерального.

Ложечкин спросонья ответил в трубку вяло, заторможенно:

— Слушаю.

— Петр Алексеевич! Нас ограбили! — с ходу шарахнул его по голове технический директор.

Остатки сна мгновенно слетели с Ложечкина. Он живо представил себе взломанный сейф в своем кабинете, где помимо всего прочего хранились его личные, необложенные никакими налогами, двадцать семь тысяч долларов, которые он худо-бедно сумел накопить за полгода, и похолодел.

— Что значит «ограбили»? Выражайтесь точнее. Что произошло?

— На судно напали пираты!

— Какие еще к черту пираты? — возмутился Ложечкин, но от сердца у него почти отлегло: речь шла не о его личном сейфе

— Самые натуральные. Мы вчера не успели выгрузиться — площадка была занята, а ночью к судну пришвартовалась какая-то баржа, на борт поднялись вооруженные бандиты, заперли экипаж в каютах, включили лебедки и за два часа сняли с палубы все машины.

— Вы были на судне?— строго спросил Ложечкин. Арцыбашев чуть заметно смешался и ответил:

— Нет. Я ночевал дома. Мне только что позвонил капитан и рассказал. Его третий помощник пытался оказать бандитам сопротивление и получил травму черепа. Парень вроде бы при смерти.

«Работничек хренов! — мысленно ругнулся генеральный директор в адрес своего зама. — Судно грабят; а он на берегу с женой милуется. Уволю к чертовой матери!»
Сообщение о пострадавшем моряке не произвело на него никакого впечатления.

— Сколько машин вы привезли?— спросил он все тем же строгим голосом.

— Двадцать две, — поспешно ответил технический директор. — Одиннадцать «тойот», семь «мазд» и четыре «патрола».

«Это примерно три миллиона «деревянных», — прикинул в уме Ложечкин. — Коту под хвост!»

- В милицию уже сообщили?

- Капитан сообщил. Но на судне милиция еще не появлялась.

- Ладно, — сказал Ложечкин. — Поезжайте на судно, ждите там милицию и возбуждайте от имени фирмы официальное дело. А я попробую запустить другие каналы.

Он положил трубку и посмотрел на табло электронных часов, вмонтированных в основание лампы-ночника. Часы показывали половину шестого.
Ложечкин считал себя человеком практичным и дальновидным. И не без оснований. Еще в студентах, трезво оценивая свои весьма заурядные дарования, он понял, что ни на производстве, ни тем паче в науке его не ждут фанфары славы и успеха, что ему светит лишь то серое существование, которое уготовано и большинству его сокурсников и суть которого метко отражена в известной народной формуле: «Мы делаем вид, что работаем, а государство делает вид, что нам платит». Ложечкин не захотел оставаться частью народа, он решил стать частью государства, частью тех, которые платят. Вначале он сделался комсомольским активистом, потом вступил в партию и преуспел на этой стезе настолько, что к сорока годам стал первым секретарем горкома.

Ложечкин бы продвинулся и выше — в обком, а может быть, и в ЦК, — однако почва под многоэтажным партийным дворцом вдруг заколебалась. Он уловил опасность одним из первых и, вовремя сыграв под демократа, избрался в городской Совет и стал его председателем. Но Ложечкин не был бы дальновидным Ложечкиным, если бы этим и удовлетворился. Интуиция, отточенная в аппаратных играх и баталиях, подсказала ему, что Советы — это очередной опиум для народа, что никакой реальной власти у этой пародии на парламент нет и не будет. А раз не будет власти, то не будет и привычного теплого места под солнцем, привычного уровня жизни. Он не был честолюбцем, и власть ради власти была ему не нужна, да и уровень жизни обеспечивался теперь не причастностью к спецраспределителю, а наличием наличных. На пороге стоял капитализм, и следовало позаботиться о капитале. Ложечкин позаботился. Использовав свое положение председателя Совета и старые партийные связи, он организовал фирму по перепродаже японских автомобилей и, сославшись на болезнь, ушел из Совета. Автомобили закупались на валюту, вырученную от продажи металлолома и различных неликвидов, а продавались за рубли — за большие рубли! На счету фирмы — и на личном счету генерального директора — закрутились немаленькие деньги, и "Ложечкин начал даже подумывать о том, чтобы отправить свою дочь на учебу за границу: в Штаты или в Англию, благо она закончила школу с английским уклоном. И вот теперь такие убытки!..
ъ
— Что, Петь, все очень плохо? — тревожно и участливо спросила Альбина, видя, как помрачнел и задумался муж. В прежние времена она даже и не пыталась вникать в его проблемы: там были одни лишь интриги — кто на кого как посмотрел и кто кому что сказал. Теперешние его дела были просты и понятны, как жизнь.

— Не все, но очень многое, — зло ответил Ложечкин, поднимаясь с постели и натягивая брюки. — Самое противное, что мы платим немалые денежки за безопасность, а нас грабят, как простаков, чуть ли не в центре города!

— А может, вы просто не тем платите? — бесхитростно предположила Альбина.

— Да? — Ложечкин посмотрел на жену с интересом.— Действительно, может, и не тем. Может, и не тем… Вот сейчас я буду звонить и выяснять. И я заставлю их землю носом рыть! Они у меня каждый рубль отработают или не получат больше ни форинта!..

Рыть землю носом он собирался заставить людей из КГБ, а звонить намеревался лично начальнику управления, генералу Тарасову, на домашний телефон, который тот как-то сам ему дал. Однако домашний телефон генерала оказался «липой» — там не было даже гудков. Пришлось ждать настоящего утра и звонить в управление уже из офиса.
Офис Ложечкина размещался в здании горкома партии, в бывшем кабинете третьего секретаря. Внешне это выглядело для Ложечкина как понижение, но на самом деле он был в этом доме большим хозяином, чем даже в те времена, когда занимал кабинет первого секретаря. Он мог купить этот дом вместе с остатками партаппарата, а нынешний первый просто-напросто состоял у него на содержании и, как говорится, ел из рук. Но если еще пару раз повторится пиратский налет, аналогичный сегодняшнему, он будет разорен, впору будет стреляться. Раскрутить такое же прибыльное дело во второй раз невозможно: стартовые условия уже не те.

Генерал Тарасов выслушал генерального директора «Золотого моста» с сочувствием, однако упреки по поводу необеспечения безопасности грузов не принял.

— Если вы не забыли, наш договор касался лишь безопасности тех грузов, которые вывозятся вашей фирмой за рубеж, — напомнил он. — С этой стороны у вас ведь нет претензий?

С этой стороны у Ложечкина претензий не было. И он ничего не забыл.
Его первоначальная идея добывания валюты путем продажи японцам металлолома и прочего утиля оказалась на практике не такой блестящей, как выглядела в теории. Японцы по-восточному вежливо улыбались, назначали смехотворные цены и давали понять, что хорошие деньги можно получить лишь за хороший товар. Под хорошим товаром понимались прокат, цветные металлы, стройматериалы, деловой лес. На вывоз всего этого нужно было получать лицензию, и заплатить за нее пришлось бы столько, что идея сразу теряла всякий экономический смысл. Ложечкин тогда крепко подумал и решил рискнуть: трус в карты не играет, трудом праведным не построишь палат каменных. Пришлось, конечно, взять в долю таможню, благо на месте начальника там сидел свой, партийный кадр, с которым быстро нашелся общий язык. Дело закрутилось.

Нужный товар приобретался через третьи фирмы, маскировался металлоломом и плыл через Японское море. Таможня имела свою мзду, капитан судна — свою. Но однажды грянула гроза. Международными торговыми операциями заинтересовались люди из КГБ. Демократизация лишила их привычного поля деятельности — слежки за всеми и каждым и борьбы с идеологическими диверсиями, и они кинулись отрабатывать свой хлеб в другом месте — стали бороться за экономическую безопасность родного государства. «Золотой мост» попался на перевозке крупной партии бронзовых прутков и цемента. Дело могло кончиться огромным штрафом и закрытием фирмы, но, слава Богу, обошлось разговором тет-а-тет с начальником управления и последующим регулярным отчислением десяти процентов прибыли. Это был самый настоящий рэкет, но выхода у Ложечкина не было. Когда занимаешься незаконным бизнесом, приходится мириться с тем, что и с тобой кто-то поступит незаконно. Сверхприбыль оправдывает все. Но когда у тебя просто отнимают товар стоимостью в три миллиона, это уже не рэкет, это грабеж.

— Ну хорошо, — сказал Ложечкин. — Милиция этим делом уже занялась, но я не верю в нашу милицию. Не могли бы вы подключить своих людей? У вас ведь такие кадры!

— Под каким соусом? — вяло спросил Тарасов, даже и не думая клевать на грубую лесть.— У вас частная, фирма, к государству вы отношения не имеете...

«Вот зараза!— мысленно взорвался Ложечкин. — Как деньги брать, так можно и у частника, а как помощь оказать, так мы вас не знаем! Сейчас опять отошлет к Полозову: свяжитесь, мол, с ним и с его уголовниками...»

Однако генерал почему-то не упомянул имя бывшего председателя народного контроля. Он пообещал подумать и подключить кого-нибудь, но пообещал так туманно, что Ложечкин понял: землю рыть гэбэшники не будут.

«Ладно, хрен с тобой! — решил генеральный директор. — Я сам позвоню Полозову, сам выйду на этого мафиозного Иван Иваныча. В конце концов, мафии я тоже отдаю десять процентов. А за что? За то, что помогли стать председателем Совета? Это дело прошлое и трудно доказуемое. Чтобы молчали о Ковальчуке? Глупо! Сами ухлопали парня, а из меня пытаются сделать козла отпущения. Если кто и должен за это платить, так это Пугин. Поставлю вопрос ребром: хотят иметь деньги и дальше, пусть найдут машины и обезопасят от подобных эксцессов. Это им вполне по силам. Рэкет должен быть рэкетом, то есть платой за безопасность, а не превращаться в примитивное вымогательство и разбой».


Медсестра Люба Баранова всегда весьма скептически относилась к рассказам о различных аномальных явлениях и к чудо-целителям типа Чумака и Кашпировского. Однако примерно год назад с ней самой стали твориться необыкновенные вещи. Началось с того, что однажды ночью, то ли во сне, то ли наяву, ей привиделась странная, «живая» картинка, словно кусочек американского триллера: островок диких скал посреди цветущего райского сада, незнакомый светловолосый человек, лежащий на земле и смотрящий в небо мертвыми, стеклянными глазами, второй человек, с короткоствольным автоматом в руках, поразительно похожий на того «кавказца», который, как она считала, убил Виктора Ковальчука. Вокруг них медленно и неотвратимо сжималось кольцо людей в черном, прячущихся за скалами...

Когда видение исчезло, Люба вдруг услышала Голос, исходивший откуда-то изнутри ее.

«Ты избрана! — произнес Голос торжественно и строго. — Отныне ты частица Великой Космической Сети».

«Что это со мной? — испуганно подумала Люба. — Что значит избрана? Куда? Зачем?»

«Ты избрана! — повторил Голос. — Избрана для Контакта. Подробности узнаешь по мере совершенствования».

«Я сплю, — сказала себе Люба и поспешно закрыла глаза. — Какой странный сон!»

«Это не сон, — возразил Голос. — Сегодня начнется твоя новая жизнь».

Люба опять открыла глаза и, приподнявшись в постели, взглянула на спящего мужа. Его лицо было безмятежно, его не одолевали никакие видения и голоса. Даже муха, медленно ползущая по лбу, не доставляла ему заметного беспокойства. Из детской доносилось сопение сына: ему не давал покоя прогрессирующий гайморит.
«А оно мне нужно — этот ваш Контакт и эта ваша новая жизнь?» — мысленно спросила Люба.

Вопрос сей остался без ответа. Она опять опустилась на подушку и опять закрыла глаза, но уснуть уже не могла. Лежала, как наэлектризованная, и осмысливала происшедшее с ней. Что это за Великая Космическая Сеть? И если это и вправду какая-то высокоразвитая неземная цивилизация, то что ей надо от простой медсестры Любы Барановой, почему именно она избрана для Контакта и зачем ей показали «кавказца со шрамом»?..

Вопросов было много, но ответы отсутствовали, Голос молчал. Да он уже и пояснил, что подробности Люба узнает в процессе ее совершенствования. Только вот в чем будет заключаться совершенствование и какова его цель — это тоже загадка. Любе было жутковато и в то же время радостно, хотя она не смогла бы объяснить причину этой радости.

Когда рассвело, она встала, приготовила завтрак своим мужчинам, позавтракала сама и пошла на работу.

Все было как всегда, то же самое розовое солнце всходило над зелеными сопками, те же переполненные троллейбусы катились по отпотевшему за ночь асфальту, те же хмурые люди спешили по делам. Но Люба невольно ловила себя на том, что сегодня она смотрит на мир уже другими глазами: чуть-чуть отстраненно, чуть-чуть более мудро, словно она и в самом деле была уже представителем неземной цивилизации, существом не от мира сего. И еще она заметила в тот день: дети не плакали, когда она делала им уколы, они совсем не чувствовали боли в ее руках.

Так началась обещанная ей новая жизнь, в которой будничная реальность переплеталась с фантастикой. Шли дни, и постепенно Люба стала обнаруживать, что ее руки могут не только снимать боль, но и излечивать болезни. Прошло еще какое-то время, и вдруг она заметила, что может читать мысли: хотя и не всегда и не у каждого человека. Еще немного погодя в ней начал раскрываться дар ясновидения, дар предсказания судеб...

Люба не афишировала свои новые таланты, не хотела превращаться в еще одну Илию или Вангу, да и понимала прекрасно: все это не принадлежит ей, все получено от Космической Сети и в любой момент может исчезнуть так же легко, как появилось, а какова цель у Сети, она пока не знала. В одном только не могла она себе отказать — исцелять детей. Потому что видела: нет вокруг ни одного здорового ребенка, каждый несет в себе какую-нибудь хворобу, а то и несколько, приобретая их либо еще в материнском лоне, либо через неполноценное питание и дурной образ жизни. Детей было до слез жаль, они не были виновны, они расплачивались за чужие грехи, за легкомыслие родителей и бездарность «отцов народа». Но и детей Люба лечила без огласки, не говоря ничего ни им, ни их родителям. Просто, выходя из ее кабинета, ребенок становился абсолютно здоровым, у него исчезали даже те недуги, которые имелись в его организме лишь в зародыше и которые с годами грозили перерасти в болезнь. Исцелила она и собственного сына: оказалось, что помимо хронического гайморита он имел еще скрытую дистрофию сосудов глазного дна и начинающуюся почечную недостаточность. И Люба уже не спрашивала себя: «Оно мне надо?»
Кроме основной работы у Любы имелось еще и нечто вроде хобби: она была депутатом городского Совета. В депутаты ее привело обостренное чувство справедливости, желание ускорить наступление очередного светлого будущего. Однако эйфория первых недель и месяцев, когда казалось, что стоит снять плохих начальников и поставить на их место хороших, и жизнь сразу станет лучше, эта эйфория быстро прошла, и Люба не могла не заметить, что депутаты из хозяйственников и партийной номенклатуры, в кровь дравшиеся поначалу за портфели в Совете, вдруг отошли в сторону, перестали даже появляться на сессиях и заседаниях комиссий. И она понимала, почему это произошло. Эти люди пошли в депутаты не для того, чтобы что-то дать народу, а для того, чтобы урвать себе. Урвав, кто сколько смог, они быстро огляделись и увидели, что делать им тут нечего, что новый Совет это не та структура, от которой что-то реально зависит, что ковать железо надо в других местах: в акционерных компаниях, в коммерческих банках, на биржах. Теперь Люба и сама понимала это лучше многих, и ей тоже было жалко тратить время на пустые словопрения, отрывать его от семьи и от детей, которым она могла дать здоровье. Поэтому она тоже охладела к своему депутатству.

Космический Контакт, начатый показом схватки в горах, продолжался, и его цель по-прежнему оставалась для Любы загадкой. Время от времени ей демонстрировали какую-нибудь «видеокартинку» — с участием знакомых или незнакомых ей лиц, — и Голос интересовался ее мнением об увиденном, а «картинки» порой были такими, что самые крутые триллеры и эротические фильмы и близко к ним не стояли. Возможно, Сеть изучала представления землян о морали и нравственности, о добре и зле и использовала ее в качестве своего рода эксперта. Но, кто знает, думала Люба, может быть, это были всего лишь тесты, предшествующие ее допуску к настоящему Контакту? Она могла только гадать и надеяться, что в скором времени все прояснится.

Как бы там ни было, Люба Баранова оставалась молодой и миловидной женщиной, которой не было чуждо ничто женское и которой с некоторых пор — увы! — не хватало тепла и внимания со стороны мужа. Ей было семнадцать, когда они поженились, и он буквально носил ее на руках, но после рождения сына муж быстро переменился, стал все чаще прикладываться к рюмке и уже неоднократно ночевал где-то «у друга». Она подозревала, что у него есть кто-то на стороне, и пару раз даже пыталась прочесть его мысли, но у нее ничего не получалось.

И вот однажды, когда завершался очередной сеанс Контакта, Люба собралась с духом и высказала желание узнать все о своем муже.

«Извини, но мы бы не хотели этого делать, — ответил Голос. — Ты слишком впечатлительна, это может повредить нашему дальнейшему сотрудничеству».

Внутри у Любы все сжалось. Значит, она не ошиблась, значит, там действительно все очень плохо.

«Я обещаю, что выдержу, — сказала она. — Я должна знать. От этого зависит, как жить мне дальше».

«Ты пожалеешь об этом, но если настаиваешь, смотри! Мы покажем только один сюжет. С тебя хватит и его».

И перед Любой возникла «картинка», героями которой были ее муж и некая пышнотелая блондинка. Увиденное было гадко и мерзко, и Люба действительно пожалела о своей настойчивости, ей захотелось утопиться, застрелиться, повеситься. В тот день она должна была работать во вторую смену и находилась дома одна. Сын две недели как жил у бабушки в деревне, а муж... Муж был то ли на работе, то ли у этой самой блондинки, то ли еще где-нибудь. И когда первая боль прошла, Люба сказала себе, что горькая правда все-таки лучше сладкой лжи или пресного незнания. Она положила на стол записку: «Я на даче. Не приезжай. Хочу отдохнуть, побыть одна» — и поехала на свой тридцать второй километр, предварительно зайдя в поликлинику и оставив там заявление на отпуск. Внутри ее бушевало пламя, но она уже знала, что выгорит не все, что у нее хватит сил выстоять и жить дальше.

Дача представляла собой стандартный участок земли размером в шесть соток, на котором стоял новенький щитовой домик, выкрашенный в веселый канареечный цвет. Крошечные, любовно ухоженные грядки радовали глаз помидорной, огуречной и прочей зеленью, на тонких ветвях молодого сада набухали горошины будущих слив, вишен и стойких к местному климату мелкоплодных яблок-ранеток. Люба жила здесь уже четвертый день и постепенно приходила в себя, обретала равновесие. Физический труд, общение с природой и уединение делали свое благотворное дело.

В это утро она встала рано и занялась окучиванием картошки. Было ветрено и прохладно, но работа согревала. Вдруг скрипнула калитка. Люба оглянулась и увидела, что какой-то с утра набравшийся алкаш на четвереньках вползает к ней на участок.

«О Господи! — вздохнула Люба. — Этой пьяни мне только еще и не хватало».

«Это не пьяный, — как всегда неожиданно возник Голос. — Он ранен, ему нужна твоя помощь».

Люба помедлила еще пару секунд, ожидая, что Голос еще что-нибудь добавит, потом бросила тяпку, стянула с рук нитяные перчатки и направилась к калитке.
Человек лежал ничком. Он был черноволос и курчав, одет в черную кожаную куртку, серые брюки и белые кроссовки типа «адидас». Сказать, что он был ранен, означало ничего не сказать, потому что он был буквально залит кровью: в крови была голова, в кроваво-грязное месиво превратилась левая нога, а на куртке, в области левой лопатки, зияли три характерные дыры с обожженными краями.

«И он еще полз? С тремя пулями под сердцем!» — мысленно воскликнула Люба и, присев на корточки, приподняла тяжелую, безжизненную руку, отыскивая пульс. К ее удивлению, пульс оказался вполне нормальным, хотя и значительно ослабленным. Люба осторожно перевернула раненого вверх лицом и едва не вскрикнула от неожиданности. Перед ней был тот самый «кавказец со шрамом», который зачем-то привиделся ей год назад в странном «космическом телевизоре», тот самый человек, который убил Виктора Ковальчука, тот самый суперкиллер, выйти на след которого безуспешно пытался ее коллега по городскому Совету, милицейский следователь Валерий Груздев.

Первым движением ее души было вскочить и помчаться к ближайшему телефону, вызвать милицию и «скорую помощь». Но разве найдешь телефон в рядовом дачном поселке? Да и человек весь истечет кровью, пока будешь бегать... Люба приподняла раненого за правое плечо и потащила в домик. Там она включила газовую плитку, поставила на нее большую кастрюлю с водой, достала из шкафчика аптечку...

Расстегнув на «кавказце» кожаную куртку, Люба увидела у него под мышкой массивный пистолет. Не моргнув глазом, словно проделывала это каждый день, она отцепила ремни кобуры и, приподняв крышку погреба, находившегося тут же, под полом домика, бросила туда пистолет, как вещь безусловно ненужную и даже вредную.
Кроме пистолета под курткой обнаружилось еще нечто: легкий и эластичный бронежилет с заграничным «лэйблом». Он-то и сохранил жизнь киллеру, принял на себя удар трех смертельных пуль. На месте удара образовался мощнейший кровоподтек, болезненный, но не опасный для жизни. Гораздо серьезнее выглядела рана на голове, чуть выше правого виска: там был проломлен череп. И уж совсем ужасное впечатление производила левая нога, нашпигованная рваными металлическими осколками, изуродованная взрывом.

«Боже мой! — опять мысленно воскликнула медсестра.— Живого места нет! Его надо срочно везти в хирургию».

«Не надо, — возразил Голос. — Ты должна помочь ему сама. В твоих руках он не почувствует боли».

Люба недоверчиво вздохнула (одно дело — укольчик ребенку в попку, и совсем другое — человек, израненный с ног до головы) и, намочив марганцовым раствором ватный тампон, начала обтирать залитый кровью лоб. Странное чувство вдруг охватило ее. Ей показалось, что она знает этого человека давным-давно, буквально с младенчества...


Сознание возвращалось к Ренату медленно, как возвращается свет к водолазу, поднимающемуся из мрака долгого, глубинного погружения. Одиночные, разрозненные образы, обрывки фраз и звуков возникали и гасли, кружась и растворяясь в редеющей темноте, и опять возникали, уже более связанные и отчетливые.
Вот перед ним проплыло удивленное лицо Ковальчука, так и не успевшего понять, зачем окликнул его чернявый незнакомец. Вот умирающий старлей-гэбэшник лежит меж диких сванетских камней и шепчет уже еле слышно: «Наверное, я не гожусь для этой работы...» Вот Серж смотрит хмуро и виновато и повторяет: «Не убивай его, не убивай!..» Вот прорисовалась фигура Мишани, испуганно скрюченная за рулем «тойоты», его затравленные глаза в зеркальце над стеклом... Потом опять наступила тьма, и из этой тьмы выступила еще более темная, аспидно-черная фигура с холодным взором и огненным мечом в руке.

«Ты увидишь грешников, закованных в цепи, — произнес громовой голос, — одеяние их из смолы, и огонь опаляет их лица. Каждая душа будет окружена тем, что она сотворила, ведь Аллах быстр в расчете!»

«Азраил! Ангел Смерти! — догадался Ренат, не ощутив при этом ни страха, ни удивления. — Сам Азраил явился за мной!.. Но если я мертв, откуда такая боль? Или я уже в аду?..» Все его тело горело, словно превратилось в шипящий на огне шашлык, голова раскалывалась, как после тяжелейшего похмелья.
«Аллах велик, — подумал Ренат. — Но неужели я заслужил такие муки?»
Но боль вдруг начала ослабевать, и черная фигура исчезла, безмолвно растаяла в потоке света, хлынувшего одновременно со всех сторон, и перед Ренатом возник Некто в белом, прекрасный видом, зазвучала дивная, тихая музыка.

«Открой глаза! — сказал Некто. — Твой путь еще не окончен».

Ренат открыл глаза. Музыка смолкла.
Он лежал голый на чем-то белом и прохладном, и молодая светловолосая женщина склонилась над ним с лицом озабоченным и терпеливым. Где-то рядом был сад, там пели птицы, оттуда наплывали запахи цветов и шелест листьев.

«Я в раю, — подумал Ренат, — в садах Эдема. — И ему стало легко и благостно. — Это, конечно, пери. А может, сама Мариам, мать пророка Исы?..»

- Ты кто? — спросил он, с трудом шевельнув губами. — Как звать тебя?

- Я Люба, медсестра, — с улыбкой взглянув на него, ответила женщина.

- Где я?

— У меня на даче. Ты приполз ко мне чуть живой.

«Значит, я не в раю. Я ранен и обезоружен, и те, кто хотел убить меня, могут прийти сюда в любую минуту».

- Ты уже сообщила обо мне?

- Нет.

Люба извлекла из мышцы голени очередной осколок и бросила в таз.

— Почему? Почему ты лечишь меня? Может, я бандит, и у тебя будут неприятности.

Люба посмотрела на него чуть-чуть сердито.

— Что-то ты рано очнулся. Помолчи немного, не мешай мне работать. Я знаю о тебе все, потому и лечу.

Его брови дрогнули.

— Что значит «все»? Все знает только Аллах!

— Я знаю, что тебя звать Ренат. Что в детстве мать звала тебя Галчонок. Что первую женщину ты узнал в двенадцать лет, а первого человека убил в четырнадцать...

— Это был не человек! — гневно возразил Ренат. — Это был ублюдок!.. Но откуда ты можешь знать все это? Я вижу тебя впервые.

Люба покачала головой.

— Ошибаешься. Ты видел меня прошлой весной. Я была рядом с Ковальчуком, когда ты убивал его.

Лицо киллера потемнело.

- Меня подставили, — сказал глухо. — Я не должен был его убивать.

- Я знаю. Я все знаю.

Он закрыл глаза и некоторое время лежал молча, с удивлением прислушиваясь к тому, как Люба, подобно филиппинским врачевателям, кромсает его израненное тело, не причиняя ни малейшей боли. Потом спросил:

- Если ты знаешь все, скажи: кто стрелял в меня сегодня? Кто подложил в машину взрывчатку?

- Этого я не знаю. Я знаю лишь то, что знаешь ты сам. Ты не видел этих людей, не видела их и я.

Он опять помолчал, осмысливая сказанное ею, потом открыл глаза.

— Не понимаю. Как ты можешь знать все, что знаю я? Есть много вещей, о которых я не рассказывал никому.

Она посмотрела в его недоуменное лицо и улыбнулась, как малому ребенку.

— Потерпи, милый. Дай мне закончить с твоей ногой. У тебя ступня раздроблена, как бы гангрена не началась. Потом я все объясню.

— Объясни сейчас. Я должен знать, верить тебе или нет.

— Ну, хорошо. Хотя я не знаю, поверишь ты в это или нет. Дело в том, что иногда я умею прочитывать мысли людей, могу узнать о человеке даже такое, что он и сам забыл. Это не зависит от меня, я не могу делать это по своему желанию. Тебя я прочла, когда перевязывала голову...

— Ты прочла меня, как книгу? — Он недоверчиво посмотрел в ее приветливое лицо, обрамленное светлыми локонами. — Но ты сказала, что видела меня раньше, с Ковальчуком... Почему я пришел именно к тебе?

Люба пожала плечами. Она не знала, следует ли рассказывать о Космической Сети, о Голосе и о «живых картинках». Верящий только в Аллаха, он мог не понять этого и не принять.

— Ты знала Ковальчука? — не дождавшись ответа, спросил Ренат. — Что он был за человек?

— Хороший был человек, — просто ответила Люба.— Хотел, чтоб во всем была справедливость, воевал с партийными бонзами... У нас тут японская выставка была, так ее всю потом блатники расхапали, в том числе большие шишки. Виктор пытался их разоблачить...

Ренат нахмурился.

— Мне жаль, что так получилось. Использовали меня, как пацана!.. Я достану их, вот увидишь!

Люба усмехнулась.

— Вчера ты попробовал, Аника-воин. Слава Богу, что тот, кто добивал тебя, стрелял в спину, а не в затылок.

— В спину надежнее, — пояснил киллер. — Когда стреляешь в затылок, пуля может пройти скользом... Они же не знали, что на мне «броник». Как ты думаешь, долго я проваляюсь?

Люба пожала плечами.

— В больнице ты пролежал бы месяца два...

— Мне нельзя в больницу!

— Понимаю. Тебя там найдут. Но я первый раз имею дело с такими ранами, поэтому не знаю, что из этого получится. А теперь — все! Разговоры кончены! Хоть ты и не чувствуешь боли, твоя нервная система на пределе. — Она посмотрела ему прямо в глаза и повелительно скомандовала: — Спать! Аллах акбар!

— Аллах акбар! — удивленно повторил Ренат и уснул, как в небо взлетел. А Люба опять взялась за скальпель и пинцет.

Она была спокойна и собранна. Теперь все встало на свои места, все выстроилось в логическую цепочку. С тех пор, как Ренат привиделся ей на скальном островке, окруженный врагами в черных одеждах, с тех пор, как непонятно зачем и почему на нее свалилась космическая избранность, Люба подспудно догадывалась, что вещи эти взаимосвязаны, что, начав Контакт с показа щекочущей нервы героической сценки с участием известного ей киллера, всезнающая Космическая Сеть имела в виду нечто большее, чем просто демонстрацию своих удивительных возможностей, что была в этом какая-то далеко идущая цель и что личность человека, негаданно вклинившегося в ее судьбу, неоднозначна и непроста. Теперь она знала об этом человеке все, словно прожила одну с ним жизнь, словно это у нее было изломанное сиротское детство, словно на ее собственную долю выпали те унижения и та жестокость уголовного беспредела, какие довелось вынести ему и о каких даже не подозревает нормальный, благополучный обыватель. И она могла лишь поражаться стойкости его врожденного внутреннего благородства, которое одно и не дало Ренату превратиться в тупую и безжалостную машину для убийств, сделало его странной и, притягательной комбинацией Робин Гуда, Монте-Кристо и Шамиля.

Да, он много убивал, но никогда не делал этого ради денег или ради удовольствия. Его представления о справедливости были наивными и часто противоречили сами себе, но он искренне считал себя исполнителем воли Аллаха, земным воплощением ангела смерти Азраила, которому подсудны и подвластны все без исключения человеческие жизни. И вот результат: погиб ни в чем не повинный депутат Ковальчук, погиб, едва начав прозревать, офицер КГБ Осокин, погиб запутавшийся Мишаня Царев... И через сколько еще трупов перешагнет благородный киллер Ренат, пока восстановит свою сомнительную справедливость? Не для того ли и Космос затеял весь этот странный Контакт, чтобы остановить Рената, оборвать цепь убийств? Ведь жизнь человеческая имеет абсолютную ценность, и смертью одного человека нельзя скомпенсировать смерть другого. Смерть висит и над самим Ренатом. В этот раз он уцелел чудом, и как только убийцы поймут свой промах, его найдут и постараются прикончить. Нужно что-то делать, но что?

Сейчас как никогда Любе был необходим совет Голоса, но Голос молчал, А Ренат спал безмятежным, глубоким сном.

«Они могут прийти в любой момент и убить его сонного, покалеченного, — думала Люба, забинтовывая то, что трудно было даже назвать ступней. — Ему нельзя оставаться здесь, его надо срочно куда-то увезти. Но куда? Я могла бы связаться с его друзьями, но это не выход, там его найдут, «Меркурий» у них как на ладони. Что же придумать?..»

И тут она вспомнила о Валере Груздеве и поняла, что это тот самый единственный человек, которому она может довериться и который способен ей помочь.
Она быстро переоделась, спрятала окровавленную одежду киллера и, внимательно посмотрев в лицо спящего, вышла из домика.


Полковник Самарин не стал распекать майора Белых за неисполнение приказа. Такие профессионалы, как Белых, на дороге не валяются. Если их наказывать за убийство бандитов, очень скоро останешься в компании стенографисток и шоферов. Да и в гибели Игоря Осокина полковник чувствовал свою вину: не сумел настоять перед генералом, кинул желторотого мальчишку против матерого убийцы. Белых отомстил за товарища, и по-человечески он прав. По-хорошему, его следовало бы даже наградить. В отличие от генерала Тарасова, который пришел в органы из партноменклатуры и сразу стал начальником, Самарин, как и Белых, был профессионалом и за каждую звездочку на своих погонах (которые, разумеется, не носил) заплатил нервами, потом и даже кровью. Поэтому он хорошо понимал майора. Однако он был всего лишь начальником отдела и должен был соблюдать иерархию.

Самарин велел Белых написать подробный рапорт и, прочитав, спрятал в сейф. С Мирзоевым покончено, и если не напоминать, то генерал о нем больше и не вспомнит, у него сейчас масса других проблем. Однако вечером того же дня, придя домой и включив за ужином телепрограмму «Городские вести», Самарин услышал: «В районе тридцать второго километра загородного шоссе, на дороге, ведущей к дачному поселку, взорвалась машина марки «тойота-королла». На водительском сиденье обнаружен сильно обгорелый труп мужчины».

«А где же второй труп? — насторожился полковник. — Где труп Мирзоева — с тремя пулями в сердце?»

Он тут же позвонил Белых и велел тому немедленно приехать. Белых, живший в другом конце города, прибыл через двадцать минут, поймав шального частника. Своей машины он не имел, так как при частых переездах не желал обременять себя имуществом. По этой же причине не обзавелся он и семьей. Работа была для него всем: и смыслом жизни, и другом, и любимой.

- Значит, труп Мирзоева увезли дружки, — безапелляционно заявил Белых, выслушав полковника. (Разговор происходил в домашнем кабинете последнего, за двойной дверью.) — Тем лучше: не будет проблем с милицией.

- А вдруг он ушел? — предположил Самарин.

- С тремя дырками под лопаткой? — Белых с усмешкой посмотрел в желтые глаза полковника. — Вы знаете, как я стреляю. Это исключено!

- В нашей работе нельзя исключать ничего, — возразил начальник отдела. — Даже воскрешение из мертвых. Мы должны не предполагать, а знать наверняка. Немедленно возьмите людей и поезжайте на место. Нужны неоспоримые доказательства, что Мирзоев мертв. Иначе мне будет трудно защищать вас перед генералом. Мало того, что вы нарушили его приказ, так вы еще и убить не сумели.

- Да убил я его, убил! — раздосадованно воскликнул Белых. — Мне что, вам его голову привезти?

- А хотя бы и голову, — не моргнув глазом ответил полковник. — Не хватало еще, чтобы этот бандит снова всплыл и генерал поставил вопрос о нашем с вами профессионализме. Надвигается реорганизация органов, кем-то будут жертвовать, и лично я не хочу, чтобы пожертвовали мной.

- Ладно, — мрачно кивнул майор. — Бу сделано.

- Возьмите собаку,— посоветовал полковник. — И не приходите ко мне с пустыми руками. Улететь он не мог!

— Ладно, — опять кивнул Белых.— Я привезу вам его голову.

Тут же, не спрашивая разрешения, он придвинул к себе стоявший на столе телефонный аппарат и начал обзванивать своих людей, потом позвонил в управление насчет собаки и машины. Он был на двести процентов уверен, что тело Мирзоева следует искать в кооперативе «Меркурий», но, если шефу так хочется, он сгоняет сначала на шоссе, а потом перевернет весь город и приведет голову этого «воскресшего» киллера.


Ложечкин дозвонился до Полозова с третьей попытки, уже в конце рабочего дня. Управделами горсовета не сидел подолгу в своем кабинете.

— Мне нужно срочно связаться с Иван Иванычем, — решительно заявил Ложечкин. — Немедленно!

Полозов помолчал, задумчиво подышал в трубку.

«Беда с этим Петей! — подумал он сокрушенно. — Все еще продолжает мнить из себя большого начальника. Деньги он платит, но что из того? Сейчас многие платят деньги и еще большее число людей мечтают это делать, чтобы обеспечить себе безопасность. Ложечкин не понимает, что его благополучие — кажущееся, что достаточно движения пальца одного из по-настоящему могущественных людей и его прекрасный «Золотой мост» рухнет, словно карточный домик».

— А что, собственно, случилось? — спросил он после паузы. — Давайте, я свяжусь с ним, и он вам позвонит.

— Дайте мне его телефон, я позвоню ему сам, — продолжал настаивать Ложечкин.

— Да что случилось, Петр Алексеевич? — не уступал испытанный боец невидимого фронта. — У него нет телефона. Может быть, я сам сумею вам помочь.

— Может быть, и сможете, — видя его непрошибаемость, смягчился бывший председатель горсовета. — Но разговор, в общем-то, не телефонный. Я бы хотел встретиться с вами обоими. Организуйте, если сможете.

Полозов пообещал организовать такую встречу, но предупредил, что вместо Иван Иваныча может подойти кто-нибудь другой. Насчет отсутствия у Иван Иваныча телефона он соврал, не рискнул пускать дело на самотек. 'В чем заключалось дело, он не знал, но по тону своего бывшего шефа понял, что случилось что-то нешуточное. А Иван Иваныч был фигурой мелкой, несамостоятельной и, хотя он и сумел в свое время произвести на Ложечкина неизгладимое впечатление, он не был уполномочен принимать решения.

У бывшего следователя Валерия Груздева это утро тоже началось неудачно: его тоже ограбили.

После того как его без всяких объяснений отстранили от дела о разгроме банды рэкетиров, где вырисовывалось участие местного кооператива «Меркурий» и некоего залетного «кавказца», Валерий недолго проработал в милиции. Заниматься раскрытием банальных квартирных краж было, конечно, необходимо и ничего унизительного в этом рутинном занятии не имелось, но психологически он чувствовал себя так, словно его макнули мордой в парашу и потом не велели умываться. Поэтому, когда коллеги по горсовету предложили ему пост председателя комитета народного контроля, Валерий согласился без особых колебаний и даже с радостью. В былые годы комитет народного контроля плясал под дудку партии и, дискредитировал себя безмерно, но тут вроде бы появилась реальная возможность сделать его серьезным конкурентом коррумпированным органам прокуратуры и ОБХСС Что бы там ни говорил его бывший начальник майор Пивень, а в депутаты Валерий Груздев пошел совсем не для того, чтобы выбивать для сослуживцев машины и квартиры. Социальная справедливость — вот был его пусть и наивный, но искренний лозунг. Работая в милиции, он не мог не видеть, как внаглую, почти открыто, хапали жизненные блага власть имущие. Особенно бурным этот процесс стал в годы перестройки, когда номенклатурные коты почуяли, что масленица кончается, и кинулись вылизывать остатки сметаны, строить коттеджи, покупать машины, создавать за государственный счет частные фирмы.
Рядовой следователь был бессилен с этим бороться, на него давили и сверху и снизу, да и сбоку поджимали. Другое дело депутат, думал Груздев, еще не понимая, что попадает в сеть новых иллюзий. Депутат лицо неприкосновенное, с работы не уволят, в тюрьму не упекут. А из партии Валерий уже год как вышел. Так что должность председателя народного контроля ему очень подходила.

Он подал рапорт об увольнении из МВД, сдал дела и начал подыскивать себе будущих сотрудников: толковых и честных, предвкушая, как в скором времени пошерстит кое-кого из партийной мафии. Однако радовался он рано, мафия не дремала. На съезде депутатов России чиновные партийцы выдвинули идейку об упразднении комитетов народного контроля. Сейчас, мол, депутатские комиссии сами будут все контролировать. Съезд в эйфории проголосовал, и Советы всех уровней остались беззубыми среди акул и волков.

К тому времени Валерий уже был уволен из милиции, и ему пришлось срочно думать о средствах к существованию. Что он умел делать, кроме как ловить воров и бандитов? Умел водить машину, стрелять и печатать на машинке (двумя пальцами). Он любил сыскное дело и с удовольствием открыл бы частное бюро, однако законодательство на этот счет безнадежно отставало от жизни: в частности, не разрешало ношение и применение оружия, а без оружия в этой профессии делать нечего. Имелся и противоположный вариант: пойти в охранники к какому-нибудь мафиозному миллионеру. Но там тоже пришлось бы иметь дело с нелегальным использованием оружия, только уже по другую сторону баррикад, что само по себе было противно.
В итоге, крепко поразмыслив и рассудив, что семью все равно надо кормить, Груздев решил стать свободным и независимым предпринимателем и, состыковавшись с двумя своими давними приятелями, открыл платную автостоянку.

Итак, Любе повезло: она нашла Груздева. А вот Груздеву повезло значительно меньше: ночью его стоянку ограбили. Какие-то ушлые гаврики (или, говоря языком протокола, «неизвестные лица») вырезали кусачками здоровый кусок проволочной сетки, которой была огорожена гравийная площадка, и без лишнего шума, на руках, выкатили две «тойоты».

Валерий сидел за откидным столиком в автофургоне, который одновременно служил и конторой и сторожкой, и сочинял заявление в милицию, прекрасно понимая, что искать похищенные машины придется ему самому. Уж он-то знал, как расследуются подобные дела и какой у них процент раскрываемости. И не всегда виной тому бывает нерадивость следователей. Главная причина — хронический перегруз. Число преступлений растет пропорционально росту цен, а число следователей, увы, убывает.

В дверях вагончика показалась смурная физиономия одного из парней, дежуривших ночью.

— Шеф! Тут женщина какая-то... Тебя спрашивает.

«Уволю к чертовой матери! — ничего не отвечая, раздраженно подумал Валерий. — Проведу расследование и — к чертовой матери!»

Физиономия исчезла, и на пороге появилась Люба Баранова.

— Привет труженикам капитала! — сказала она.

— Привет, привет, — пробурчал он. — Присаживайся. Каким ветром? Что, машину хочешь поставить? Могу по дружбе сделать скидку.

Люба опустилась в ободранное дерматиновое кресло с короткими подлокотниками и огляделась. На одной стенке фургона висел календарь с изображением супермена Арнольда Шварценеггера, на другой — такого же размера цветной плакатик с двумя полуголыми девицами на фоне фешенебельного пляжа. В маленькой нише стоял стереомагнитофон «Сони».

— Спасибо, у меня есть гараж, — ответила она на вопрос о машине. — То есть не у меня, а у мужа. Я, слава Богу, этим не занимаюсь.

— А чем ты занимаешься? Я тебя сто лет не видел.

Люба помолчала, соображая, с чего начать, потом посмотрела Груздеву прямо в глаза и спросила:

— Валера, ты помнишь «кавказца», который уколол Ковальчука?

Груздев пожал плечами.

— Еще бы мне не помнить. Из-за него я с родной милицией расстался. Насколько я понимаю, то дело так и замяли.

- Так вот... — Люба запнулась на мгновенье: не предает ли она Рената? Захочет ли Валерий понять ее? Однако выбора у нее не было, приходилось идти на риск. И она закончила начатую фразу: — Так вот... Он сейчас в Приморске.

- То есть? — Валерий насторожился, взгляд его сделался острым и цепким. — Откуда знаешь?

- Я знаю больше, — добавила Люба. — Я знаю, где он находится в данный момент.

Валерий привстал. Так гончая делает стойку, почуяв запах добычи.

— Где?

Люба покачала головой.

— Сначала ты должен выслушать меня. Это очень непростой человек, и так получилось, что я теперь отвечаю за него... И ты должен пообещать, что сделаешь все так, как я тебя попрошу.

Валерий опустился на прежнее место, достал из кармана пачку «Кента».

— Ну, ладно, ты меня заинтриговала. Рассказывай!



Проснувшись, Ренат некоторое время лежал неподвижно, продолжая ощущать, как по его жилам струится некая сказочная, чудотворная сила, заживляющая раны, делающая тело еще крепче и моложе, чем оно было. В считанные минуты рассосался саднящий синяк под левой лопаткой, затянулась глубокая рана над виском, встали на свое место и начали срастаться осколки кости в ступне, раздробленной взрывом. Ренат не сомневался, что попытка убить его — дело рук КГБ. Менты так себя не ведут, менты попытались бы его арестовать. Слава Аллаху, что на нем был бронежилет и что жилет выдержал удар трех пуль в одну точку. Но еще большая слава Аллаху за то, что он, Всемилостивейший, привел раба своего в дом медсестры Любы и дал ее рукам целительную силу.

Ренат чувствовал себя счастливейшим человеком. И вовсе не потому, что чудом избежал смерти: ценность жизни для него давно уже была величиной весьма относительной, он верил в. предопределенность судьбы и в волю Всевышнего. Эта вера пока что его не подводила. Даже там, в Ингурском ущелье, когда его взяли в кольцо черные сваны и спасения он уже не ждал, оно все-таки пришло. Абхазские гэбэшники свалились тогда, как гром небесный, с перевала и, не разобравшись, завязали бой с людьми Зураба Мадиани. В этой суматохе он и сумел уйти, это была просто случайность. Но встреча с Любой, с женщиной-пери, умеющей читать мысли и движением руки залечивать раны, говорила ему лучше всяких других свидетельств: он угоден Аллаху, и путь его верен, как верен путь ночных светил, как верен меч Азраила. Ведь Аллах не станет одарять своей милостью заблуждающихся.
Единственное, что его огорчало, эти то, что он не смог увидеть лица человека, стрелявшего ему в спину, и не знал его имени. Этот человек должен умереть, но найти его будет непросто. Впрочем, Аллах всеведущ, он поможет своему рабу и в этой малости.

Тем временем боль в ноге совсем утихла. Ренат пошевелил ступней — как новенькая! Осторожно спустил ноги на пол, размотал запекшуюся от крови повязку. Ступня была целой, и только чуть заметные светлые рубцы напоминали о недавних рваных ранах. Он попробовал встать и с радостью обнаружил, что стоит на ногах ничуть не хуже, чем утром, до роковой поездки с сексотом Мишаней. Внезапно ему неудержимо захотелось есть. По-видимому, организм потратил много энергии на процесс самоисцеления и требовал немедленной компенсации.

Ренат порылся в обшарпанном платяном шкафу, нашел кое-какую мужскую одежду и натянул ее на себя, предварительно надев на голое тело бронежилет. На газовой плитке стояла кастрюлька с каким-то супчиком, в стенном шкафу нашлась начатая буханка хлеба. Он выхлебал суп не разогревая, однако не насытился и принялся искать еще что-нибудь съестное. Увидел в дощатом полу люк, ведущий в подполье, и, обрадованный, спустился туда. Там, в полутьме, на ощупь, он обнаружил несколько банок мясных консервов и — о великий Аллах! — свою портупею с двадцатизарядным «стечкиным». Он даже засмеялся от радости. Потому что хоть и остались у него в карманах куртки ножи, но пистолет есть пистолет, с ним себя чувствуешь всесильным.

Ренат разогрел на плитке три банки консервов — это оказалась говяжья тушенка — и смолотил их с остатками хлеба. Ему существенно полегчало. Теперь можно было подумать о дальнейших действиях.



День был уже в полном разгаре, когда Валерий Груздев и Люба Баранова подъехали к воротам Любиной дачи. Ворота были открыты, за воротами стоял голубой «жигуленок».

- Это мой муж приперся, — негромко промолвила Люба. — Вот уж некстати!

- Что ты к нему так неласкова? — пожурил ее Валерий, выключая зажигание своей малолитражной, темно-красной «мазды», похожей на божью коровку.

- Есть причины, — сурово ответила Люба. — Вообще говоря, он мне глубоко безразличен, но приперся действительно некстати. Боюсь, что Ренат обошелся с ним в свойственной ему манере.

- Но ведь он лежит тяжелораненый!

— Ты плохо знаешь Рената. Он может изувечить одним пальцем.

Люба сбросила с себя черный пояс безопасности и выскочила из машины. Валерий последовал за ней. Дверь домика открылась, и на крыльце появился широкоплечий мужчина лет сорока, с квадратным лицом и короткими светлыми волосами.
 
— Люба, что за дела? — раздраженно произнес он вместо приветствия, бросив мрачный взгляд на Валерия. — Я думал, ты на выходные уехала, а тебя уже четвертый день нет.

— Садись в машину и уезжай, — скомандовала Люба.— Поговорим позже.

— Ах ты сучка! — взвился автомеханик. — Приехала с хахалем, а законного мужа в шею?.. А это что такое? — Он выволок откуда-то из-за спины изодранные, в лохмотья, окровавленные брюки. — Чем ты здесь занимаешься?

В груди у Любы тревожно всколыхнулось: «Ренат! Что с ним? Неужели увезли?»

- Уезжай, ради Бога! — повторила она. — Мне сейчас не до тебя.

- Я и вижу, — ответил он с победной усмешкой и опять посмотрел на Валерия. — А ты что молчишь, земляк? В штаны со страху навалил? Не ожидал на мужа нарваться?

И шагнув с крыльца, автомеханик взмахнул тяжелым кулаком. Отразить столь примитивную атаку было для Валерия делом нехитрым. Он нырнул под нападавшего, поймал его за кисть и легко перебросил через себя. А когда тот вскочил и, разъяренный, бросился в машину за монтировкой, Валерий профессионально заломил ему руку и негромко сказал:

О- стыньте! Я из милиции. Любовь Андреевна обратилась ко мне за помощью. К ней на дачу забрался какой-то бродяга.

- А-а! — сразу успокоился ревнивец. — Так бы и сказал. А то я приехал, а тут все в крови, какие-то тряпки... Может, чем помочь?

- Пока нечем. Вам лучше уехать, чтобы не мешать следствию. Когда понадобитесь, мы вас вызовем.

- Понял, товарищ начальник! Меня уже нет. — Муж Любы Барановой нырнул в машину, но тут же высунул голову и опять обратился к Любе: — Так чего? И сегодня не появишься?

Люба не ответила, лишь посмотрела зло и нетерпеливо. Он сплюнул, захлопнул дверцу, и через минуту голубой «жигуль» исчез за поворотом, дороги, оставляя за собой легкий шлейф пыли.

— Слава те, Господи! — вздохнула Люба. — Я ведь от него насовсем ушла, а объясняться противно... Ну, ладно, пойдем посмотрим. Похоже, что Рената здесь уже нет.

Они вошли в домик. Смятая постель была пуста. На полу, рядом с кроватью валялись побуревшие от крови бинты, на столе стояли три пустые банки из-под мясных консервов и порожняя эмалированная кастрюлька с ещё не засохшими следами супа.

— Похоже, что твоего приятеля увезли, — заметил Валерий. — А обедал, наверное, твой муж.

— Он не большой любитель тушенки, — возразила Люба. — И уж съесть сразу три банки не смог бы никак. Да и зачем бы Рената стали перебинтовывать? Его бы увезли как есть. А скорее всего, прикончили бы на месте. Может быть, здесь побывал Серж Брагин?

— Что еще за Серж?

— Друг Рената, председатель «Меркурия».

- Но «Меркурий» наверняка под колпаком!

- Если в КГБ считают, что Ренат убит, колпак могли снять.

— Но как Серж мог найти его здесь?

Люба посмотрела на Валерия возмущенно.

—- Слушай, кто из нас двоих следователь — я или ты? Да там кровь от самой дороги до моего участка!

Груздев примирительно улыбнулся.

— Ладно, не кипятись. Я же не осмотрел еще ничего, откуда мне знать. Но если все именно так, надо ехать к Сержу.

Люба покачала головой.

- Надо хорошо подумать. Если Серж его и увез, то не к себе же домой. Да и если мы к нему придем вот так с улицы, нам никто ничего не скажет. Согласен?

- Согласен. Но что ты предлагаешь?

- Не знаю. Лично меня сейчас заботит только безопасность Рената.

Валерий хмыкнул.

- А мне, извини, еще хочется узнать, кто подписал приговор Вите Ковальчуку.

- Да, конечно, — согласилась Люба. — И это тоже. Но если убьют Рената, мы никогда ничего не узнаем и не докажем.

- Так что же ты все-таки предлагаешь?

Люба посмотрела на Груздева с легким раздражением.

— Я же сказала, что не знаю. Как говорит Ренат, все знает только Аллах. Давай попробуем позвонить Брагину, а там будет видно.

Детский парк находился в старой части города, на месте бывшего артиллерийского арсенала. От милитаристского прошлого ему достались толстостенные здания пороховых складов (наскоро переоборудованные в кинотеатр «Чебурашка», кафе «Ромашка» и зал игровых, автоматов) и лабиринты подземных бункеров, построенных еще до начала русско-японской войны. В свое время, в целях маскировки, территория арсенала была засажена деревьями и кустарником, которые во влажном и теплом климате Приморска пышно разрослись и превратили сей стратегический объект в привлекательную зеленую рощу. Однако город рос, и постепенно арсенал оказался окруженным жилыми кварталами, и его пришлось эвакуировать, переводить на новую квартиру. Зеленый массив причесали, подстригли, наполнили немудреными аттракционами и назвали детским парком.

Директора на месте не оказалось.

— Наверное, он сегодня уже не появится, — доверительно пояснила дебелая дама с высокой прической, сидевшая в крошечной комнатке с табличкой «Бухгалтерия». — Приходите завтра, с, утра. — И она кокетливо улыбнулась.

— Спасибо, — вежливо кивнул Ренат и вышел из домика дирекции.

До завтра оставалось всего ничего — полдня и ночь, их надо было как-то убить. Возвращаться на дачу было рискованно: он прекрасно понимал, что гэбэшники в любую минуту могут спохватиться и броситься на поиски пропавшего «трупа». Квартира Сержа тоже отпадала: уж там-то поставят засаду в первую очередь, Серж у них как рыбка в аквариуме. Да и вообще, по городу не стоило зря болтаться, береженого Бог бережет.

Остаток дня Ренат провел в парке: катался на каруселях и электрических автомобилях, кушал мороженое, смотрел мультфильмы А когда начало темнеть и в парке остались лишь влюбленные и хулиганы, он нашел уединенную скамейку, почти полностью укрытую густой листвой жасмина и черемухи, и растянулся на ней, подложив под голову полиэтиленовый пакет, набитый травой.

Сон не шел, да Ренат и не звал его. Он думал о Любе, и это была первая женщина, о которой он думал не с точки зрения секса. Он вспоминал ее добрые, теплые руки, большие серые глаза, мягкий голос, в котором хотелось раствориться, исчезнуть без остатка. Он думал о том, что с этой женщиной он хотел бы иметь дом в цветущей горной долине, дом, полный черноголовых, светлоглазых ребятишек, дом, куда бы он возвращался усталый и безмятежно счастливый. В ней, именно в ней он обрел бы ускользающий от него смысл земной жизни, ту точку опоры, на которой удержались бы его покачнувшиеся весы. А покачнулись они впервые год назад, когда летел он ночным самолетом и в черном диске иллюминатора мерещилось ему удивленное лицо только что убитого им депутата. Потом был Зураб Мадиани, горячий сван, заплативший жизнью за желание обладать чужой невестой. Но Зураба Ренат не убивал, он просто отнял у него девушку, а убили мятежного мента абхазские гэбэшники, считавшие, что сражаются с опасным преступником, киллером Мирзоевым. Еще потом был Карабах — бессмысленный и жестокий. Аллах велик, и смертному не понять его промысла, но когда льется столько крови, что даже камни кричат от ужаса, когда гибнут безвинные дети и женщины, когда убийцами становятся добропорядочные обыватели, нужен ли тогда Аллаху еще и киллер-одиночка, пытающийся найти справедливость в этом несправедливом мире?.. Его путь не закончен, но не для того ли дана ему отсрочка, чтобы он понял: есть время для смерти и есть время для жизни, есть время для воина и есть время для врачевателя?.. И эта женщина-пери... Неужели она послана ему только в назидание, только как жезл указующий?..
Так размышляла одна половина его мозга, а вторая чутко вслушивалась в звуки ночи, привычно настороженная, готовая к отпору и к нападению. И ночь не заставила себя ждать.

Ватага юнцов, любителей бесплатных приключений, двигалась по аллее, негромко переговариваясь и подсвечивая себе путь карманными фонарями. Ренат знал нравы таких компаний: сначала будут задираться, раззадоривать себя, а потом все скопом кинутся бить. Мальчикам скучно, мальчикам хочется острых ощущений. А ему очень не хотелось причинять кому-то боль, даже этим испорченным недоумкам. И уж тем более он не хотел никого убивать, а в темноте да в тесноте это могло нечаянно случиться. Только ментов ему завтра в парке не хватало!

Ренат соскользнул со скамьи и притаился в темноте кустов. Ватага прошла мимо, обдав его густым пивным духом и косноязычными матерками. «Дожил! — усмехнулся киллер. — От пацанов прячусь». Дождавшись, когда мелькание фонариков исчезнет за поворотом аллеи, он вернулся на свое ложе, закрыл глаза и сразу уснул.
Проводив взглядом «тойоту», в которой уехали Ренат и Мишаня, Серж направился к гаражу и вывел свой черный «мерседес». На сердце было погано.
Более всего ему хотелось бы помчаться вдогонку за «тойотой», еще раз попытаться вступиться за Мишаню. Но он знал, что это ничего не даст. На Рената можно положиться, как на скалу, но если он что-то решил, сбить его с пути так же невозможно, как остановить летящую пулю. Поэтому оставалось ждать, чем закончится «полет», и делать текущие дела.

На сегодняшний день самым важным делом являлось строительство детского комплекса, и мысль Сержа непроизвольно работала в этом направлении. Если стройматериалы уходят за рубеж, значит, кто-то их туда отправляет. Кто? Надо найти этих дельцов и поговорить с ними: сначала по-хорошему, а потом, если понадобится, и по-плохому. Красиво жить не запретишь, но когда люди забывают, что другие тоже имеют право на жизнь, невредно им об этом напомнить.

Обычно рабочий день Сержа начинался с того, что он заезжал в офис, небольшой, ветхий особнячок дореволюционной постройки, подписывал счета и другие финансовые документы, подготовленные с вечера бухгалтером. Потом, в зависимости от ситуации, принимал посетителей, встречался с нужными людьми, ездил по цехам и филиалам кооператива. Однако сегодня, он решил нарушить этот порядок и прямо с утра отправился по друзьям-приятелям и хорошим знакомым, которых было у него немало в различных фирмах, конторах и биржах и которые частенько снабжали его (не всегда бескорыстно) полезной деловой информацией. Он не хотел появиться перед членами правления с пустыми руками, он должен был прийти с конкретным предложением, чтобы никто не посмел усомниться, что он по праву занимает пост председателя.


...Было уже около семи вечера, когда черный «мерседес» остановился у входа в особнячок дореволюционной постройки. Весь день он колесил по городу, высаживая своего хозяина то подле строгих административных зданий, то у подъездов жилых домов, а то и возле сомнительных лавочек, торгующих в розлив дешевым красным вином. И колесил не без пользы, Серж был вполне удовлетворен результатами.
Из членов правления он застал в офисе одного лишь Юрика Цыбульского. Юрик полулежал в глубоком кожаном кресле, посасывал недавно заведенную капитанскую трубку и с возвышенным выражением лица сочинял очередной рекламный опус, каковые время от времени давал то на радио, то в какую-нибудь газету. У него это неплохо получалось, сказывались его почти законченное филологическое образование и любовь к психологии.

Увидев входящего председателя, Юрик слегка приподнялся в знак приветствия.

— Салют, старик! Вот посмотри, что я нашмолял.

— Привет. — Серж пожал тонкую, но мускулистую руку. — Давай в другой раз. Сейчас мне не до рекламы.

— Ну и зря. Реклама — двигатель прогресса, — обиженно заметил Юрик. — Без паблисити нет просперити.

— Знаю, знаю... Скажи лучше: Мишаня не появлялся?

— Нет. Я сам его ищу. У меня для него есть колоссальная идея. Ты знаешь, я нашел источник валюты!

Серж недоверчиво посмотрел на экспансивного потомка польских шляхтичей. — Ну и что это за идея?

— Идея вот такая! — Юрик поднял вверх большой палец правой руки. — Абсолютно надежная. Город недавно открылся, в город хлынули иностранцы. У иностранцев есть валюта, но некуда ее тратить: кроме водки, покупать им здесь нечего, а водки они много выпить не могут. Но!.. — Теперь Юрик поднял вверх указательный палец. — Иностранцы тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Там, у себя, в иных странах, они привыкли, что за деньги можно удовлетворить любую потребность, в том числе и потребность в женщине, и привыкли не скупиться. Наша задача — дать им возможность чувствовать себя в нашей стране как дома.

— Как ты любишь говорить длинно и красиво! — усмехнулся Серж, усевшись прямо на столешницу своего рабочего стола. — Сказал бы просто: давай устроим бордель!

— Ну, зачем же бордель! — поморщился недоучившийся филолог. — Сделаем все культурно, найдем приличных девочек...

— Ну, хорошо, это надо будет обдумать. Но при чем тут Мишаня? — Взгляд Сержа делался все жестче и раздраженнее. — Или ты хочешь предложить ему роль главного сутенера? Мишаня все стерпит, в любом дерьме будет копаться, да? А свои белые ручки испачкать боишься? Твое дело только придумать?..

Юрик с удивлением смотрел в распалившееся лицо приятеля, потом сдержанно поинтересовался:

— Ты что. Серж, охренел маленько?

Простая и доходчивая фраза возымела действие. Серж сразу обмяк, словно выпустил воздух, и махнул рукой.

— Извини, блин! Нервы ни в качель... Слушай теперь сюда! Мне удалось узнать, кто гонит за бугор крупные партии стройматериалов и прочего дефицита. Это некая фирма «Золотой мост». Генеральным директором там сидит Ложечкин Петр Алексеевич, бывший предгорсовета, бывший первый секретарь горкома. Надо найти к нему ключ, надыбать слабое место. Займись этим, и в темпе! Ты у нас психолог, тебе карты в руки.

— Бывший первый?.. — Юрик окутался синим дымом, и лицо его стало задумчивым, как у роденовского «Мыслителя» — Большая шишка! И дерьмо, наверное, изрядное!

- Вот это и надо выяснить.

- Хочешь взять его на рэкет?

- Называй это как угодно, но «Меркурий» должен жить, и жить не хуже других. А иначе вообще ничего не имеет смысла.

- С этим постулатом я полностью согласен, — кивнул Юрик. — У меня есть друзья среди журналистов, они много чего знают, попробую через них...

Домой Серж вернулся уже в девятом часу. В делах и заботах он едва не позабыл, что сегодня день рождения его старшей дочери. Ей исполнилось девять лет, она занималась в школе искусств, училась музыке, рисунку, английскому языку, танцам. Серж обожал своих дочерей, пожалуй, не меньше, чем свою жену, и дома с него слетала вся суровость, которая, словно броня, защищала его от ударов и толчков жизни.

Семейный праздник подходил к концу. Дочери и их подружки, одна другой наряднее, сидели за столом, щебетали и доедали торт. Серж вручил имениннице заранее приготовленный подарок — кассету с новыми приключениями Тома и Джерри, и дети тут же кинулись смотреть видео, а Маша принялась кормить голодного главу семьи.

— Твой друг сегодня придет ночевать? — спросила она, подавая тарелку. — Звонила, какая-то женщина, спрашивала его.

Серж насторожился, поднял на жену глаза.

- Она назвала его имя?

- Да. Она и меня назвала по имени. Она и тебя знает. Сказала, что еще позвонит.

— Очень странно... — Серж задумался. — А Мишаня не звонил?

- Нет, Мишаня не звонил. А что? Что-нибудь случилось?

- Да нет. — Серж вонзил зубы в куриную ногу и, меняя тему, сказал со смешком: — Ты знаешь, Юрик предложил открыть публичный дом и сделать Мишаню главным сутенером!

- Этот Юрик вечно что-нибудь придумает. Так вы и до торговли наркотиками дойдете.

— Не дойдем, — возразил Серж. — Это разные вещи. Наркота — это смерть; этим я заниматься никогда не стану. А тут —  наоборот. Те же иностранцы все равно на наших шлюх падают и подцепляют всякую заразу. А мы будем давать им чистых и культурных девочек...

— Будете? — Маша удивленно подняла свои светлые пушистые брови. — Неужели ты действительно хочешь этим заняться?

— Не хочу! — насупился Серж. — Но, наверное, придется. Понимаешь, нам позарез нужна валюта...

В этот момент в прихожей зазвонил телефон. Серж вскочил и бросился к нему. Вдруг это та женщина, насчет Рената. Но на проводе был Юрик.

— Серж, ты «Городские вести» смотришь? — спросил он без вступления.

— Нет, — ответил Серж. — У меня тут дети, мультики крутят... День рождения у дочки. А что?

Только что сообщили, что на тридцать втором километре сегодня взорвалась «тойота-королла». Номер — Мишанин.

- Твою ма-ать! — с чувством выдохнул Серж. — Жертвы есть?

- Сказали, что погиб водитель. Я позвонил в ГАИ: труп уже отправили в морг. Что будем делать?

Серж глянул на часы.

— Ты откуда звонишь? Из автомата?

Юрик жил в гостинке и единственный из членов правления не имел пока телефона (остальным удалось установить за большие деньги).

- От подруги.

- Адрес?

— Жертв Революции, восемь, одиннадцать.

— Через десять минут я буду у тебя. Сгоняем в морг, и по пути я кое-что расскажу. Дело в том, что вчера у меня появился Ренат...

Юрик тихонько присвистнул. Последнее сообщение делало ситуацию еще круче. Если в этом взрыве замешан Ренат, возможны любые неожиданности и самые острые продолжения. «Эх, жаль мой черный пистолет далеко упрятан! — подумал Юрик. — Поди опять будет хорошая потасовка». У него еще свежи были в памяти подробности прошлого визита Рената. Крепко тогда досталось молодчикам Бешеного Макса, навсегда притихли. Юрику тоже довелось маленько пострелять из подаренного Ренатом «ТТ», и это было здорово.

— Ну, ладно, — сказал Серж, — Жди меня у подъезда.

С Машей Брагиной Люба разговаривала из квартиры Груздева. Разговор ее почти успокоил. Маша сказала, что Ренат ушел рано утром и больше не появлялся, а Серж весь день на работе. В ее голосе не было ни скованности, ни тревоги, и Люба окончательно уверилась в том, что если Серж и забрал Рената с дачи, то отвез его не домой, а в более укромное место и, конечно, сделал это со всеми возможными мерами предосторожности. Она пообещала позвонить еще, но потом передумала. Обострившаяся интуиция подсказывала ей, что второй раз рисковать не стоит. Пропажа «трупа» может обнаружиться в любой момент, и тогда телефон Сержа сразу включат на прослушивание: если уже не включили. Играть в поддавки с КГБ нельзя. Это тот самый случай, когда надо семь раз отмерить, прежде чем резать. По этой же причине она решила не возвращаться на дачу, а заночевать у Валерия, хотя жена последнего встретила эту идею с откровенным холодком. Люба предоставила супругам возможность «полюбезничать» наедине на кухне, а сама нырнула в постель, приготовленную ей на раскладном кресле, и через минуту уснула. Она почему-то была уверена, что сегодня у Рената все нормально. А завтра будет день, будут и мысли.

Черный «мерседес» остановился неподалеку от здания морга. Смурной и, наверное, никогда не трезвеющий ночной сторож, спрятав в карман полученную от Сержа сотенную, открыл дверь и провел посетителей в тускло освещенный подвал, где на длинных оцинкованных столах вповалку лежали покойники.

— Ищите, — сказал он. — Этих всех сегодня привезли.

Друзья осмотрели все столы, однако того, кого они искали, там не оказалось.

— Посмотрите еще здесь, — посоветовал сторож и показал рукой в угол, где под куском медицинской клеенки виднелось что-то обугленное. — Тут тоже кого-то свалили.

Похолодев, Серж отвернул клеенку. Это был Мишаня. Бедный Мишаня! Как мало от него осталось! Если б не молнии на куртке, так и не признать бы.

— Если будете забирать, гоните еще на чарку, — уверенно заявил сторож.

— Сейчас не будем, — хмуро ответил Серж. — Надо сперва могилу приготовить и все остальное.

Друзья вышли на улицу.

— Думаешь, это Ренат его? — спросил Юрик, поеживаясь после увиденного.

— Не думаю. Уж с Мишаней Ренат разобрался бы без шума. Да и не хотел он. Скорее всего, это гэбэшники. Четко работают, сволочи! Только вчера Ренат появился, а сегодня его уже накрыли...

Серж отпер замок, открыл дверцы «мерседеса». Сели в машину.

— Если его взяли гэбэшники, ему ничем уже не поможешь, — заметил Юрик.

В его лице не было обычной бравады, дела складывались слишком круто. КГБ — это не банда Бешеного Макса, тут на самосвале не вломишься, трофейным «ТТ» не помашешь. Ренат — великий киллер, но воевать с железной машиной и ему невозможно.

— Это если взяли, — возразил Серж. — Завтра по утрянке смотаемся на тридцать второй, глянем на месте... — Он повернул ключ зажигания и тронул машину. — А как подруга? Сильно расстроилась, что ты от нее слинял?

- Это совсем не то, что ты думаешь, — хмыкнул Юрик.— Вплоть до того, что у нее муж был дома. Она работает в городской газете... Ты ведь просил узнать что-нибудь о Ложечкине...

- Неужели узнал? — Серж с интересом глянул на Юрика.

- Представь себе. Она сказала, что примерно год назад случайно увидела на столе у главного редактора очень любопытный материал — о японской выставке... Помнишь, был шум?

- Смутно помню, было что-то. Вроде расхапали все на халяву.

- Именно так. А в той статье были фамилии тех, кто расхапал, и была фамилия Ложечкина: он взял видюшник.

— Вот дешевки! — сквозь зубы процедил бывший слесарь ЖЭКа. — Какие дешевки нами правили!.. Но сейчас этого Ложечкина такой ерундой не зацепишь, сейчас надо что-то покруче... А кто там автор: статьи? Может, у него еще что-нибудь есть?

— Некто Ковальчук.

— Ковальчук?! — Серж резко остановил машину и пристально посмотрел на товарища. — Ё-ка-лэ-мэ-нэ!.. Я вспомнил! Того депутата тоже звали. Ковальчук! Которого мы Ренату подставили.

— Полагаешь, это был он? — с сомнением в голосе спросил Юрик.

— Уверен. За эту статью его и приговорили, а мы, как мудаки, привели приговор в исполнение. О! — Он радостно потер руки.— Это уже горячо! Этим мы Петра Алексеевича пощекочем!..

— Но как мы добудем эту статью? Если из-за нее убили человека, значит, и ее уничтожили, чтоб не было утечки.

— Не факт! На месте редактора я бы любой ценой ее сохранил: чтобы иметь возможность для шантажа. Такие вещи из рук не выпускают!.. Как его фамилия?

— Кого? Редактора? Птах. Птах Валентин Юрьевич.

— Значит, так. — Лицо Сержа приобрело привычное деловое- выражение. — Завтра я один поеду на тридцать второй, а ты пойдешь к этому Птаху, поговоришь для близира насчет рекламы и внимательно посмотришь обстановку. А потом мы толкнем туда одного черта — есть у меня корефан-домушник, — и он нам за пару кусков все добудет.

Юрик покачал головой.

— А если статья в другом месте? Например, у него дома. Нам нельзя терять время, нам еще Рената надо искать.

— Что предлагаешь?

— Предлагаю действовать в жестком стиле. Взять этого Птаха за горло и хорошенько потрясти. Если он даже и уничтожил статью, он помнит ее содержание, а скорее всего, знает об этой истории, да и о самом Ложечкине гораздо больше. Нам ведь не в суд подавать материалы, нам не нужны подписи и печати. Мы ведь с Ложечкиным тоже будем разговаривать не через адвоката, не так ли?

— Это ты правильно сказал, — удовлетворенно кивнул Серж и повернул ключ зажигания. Мотор включился мгновенно и едва слышно зашелестел. — Не через адвоката! С волками жить, по-волчьи выть. Но как конкретно ты себе это представляешь? Не в буквальном же смысле брать его за горло?
 
Юрик улыбнулся.

— Есть одна идея. Простая, как апельсин. Но на такого, как этот Птах, думаю, она сработает. А на более сложные у нас, увы, нет времени.



К изумлению майора Белых, прав оказался полковник Самарин. Собака взяла след на месте исчезновения тела Мирзоева, и след этот повел не к полотну дороги, как это следовало бы из версии вывоза трупа дружками, а в противоположную сторону — к домикам дачного поселка. Судя по характеру следа, раненый двигался ползком, без посторонней помощи, оставляя за собой кровь.

«Это не человек! Это дьявол! — бормотал себе под нос майор, с трудом поспевая за проводником розыскной собаки. — Ползти с тремя пулями в сердце!.. А может, у него сердце не там, не с левой стороны? Говорят, что бывают и такие типы, один на миллион...»

Ему вспомнилось, как в детстве, в деревне, он присутствовал на закалывании кабана. Колол кабана отец, которого часто приглашали для совершения этой малоприятной процедуры, так как он имел точную руку и крепкие нервы. Но в тот раз даже у отца нервы сдали. Семь раз он ткнул борова в сердце остро заточенным тесаком: кровь хлещет, боров орет, рвется из рук мужиков, ясеневая рукоятка ножа отбивает бешеный пульс. Пришлось живьем пластать толстенную, заплывшую салом шею, добираться до сонной артерии, только тогда угомонился исстрадавшийся порося. Оказалось, что у него было два сердца: одно слева, другое справа.
Политый кровью след привел к калитке крайней дачи. За калиткой виднелся небольшой, в два окошка, дощатый домик, окрашенный в веселый канареечный цвет и крытый шифером. Там было темно и тихо..

«Ну, теперь он от меня не уйдет! — удовлетворенно подумал бывший спецназовец. — Второй раз я прокола не дам. Жаль, что не обыскал его тогда, в кювете, не обезоружил, но ничего! С дырками, в спине он все равно не воин, будь у него хоть три сердца. Он и сюда-то еле дополз».

Белых рассредоточил людей вокруг дачи, осторожно отворил калитку и, пригнувшись до самой земли, что было удивительно для его могучей фигуры, змеей скользнул к домику. Там по-прежнему было тихо. Надежнее всего было швырнуть внутрь пару гранат, но вдруг там кроме Мирзоева находится еще кто-нибудь? Например, хозяева дачи. Здесь не Африка, здесь мирных жителей надо беречь.

Белых прокрался к окну, резким ударом автомата разбил стекло и заорал:

— Мирзоев, сдавайся! Ты окружен! Бросай оружие!

В ответ не раздалось ни звука.

«Значит, хозяев нет, а киллер затаился, — рассудил .майор и швырнул гранату. Береженого Бог бережет. Нажать на курок способен и тяжелораненый.
Взрыв вышиб стекла и во втором окне, сотряс легкие стены домика. Белых выждал еще секунду и, одним прыжком одолев расстояние до двери, рванул ее на себя. Дверь легко распахнулась. Он дал очередь из автомата и отскочил за косяк. В ответ опять не раздалось ни звука.

Белых включил фонарь и вошел, все еще настороженный и готовый к бою. В домике было пусто. Граната, брошенная им, угодила прямо в кровать, и взрывом разметало по комнате клочья постели и тлеющую матрасную вату, в воздухе кружились перья и пух из подушек. Но там было еще нечто — на полу валялись окровавленные, засохшие бинты. Значит, Мирзоев все-таки был здесь и был совсем недавно!
Майор созвал свою команду. Предстояло тщательно обыскать дом и участок и выяснить у соседей, кому принадлежит дача, были ли здесь сегодня хозяева, и не заметил ли кто из соседей чего-нибудь подозрительного. Истекающий кровью человек мог, конечно, приползти на дачу. Но покинуть ее без посторонней помощи, не оставив следов, — это уж слишком! И потом: кто-то ведь перевязывал ему раны. Кто же?



Редактор, городской газеты Птах, круглый, как колобок, и такой же румяный, приходил на работу к десяти часам. Его сотрудники (кроме тех, кто находился на задании или в командировке) к этому времени заканчивали правку материалов, предназначенных в очередной номер газеты, и давали ему на читку. Его приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. На стене за его спиной висел плакат с лаконичным кредо: «Босс всегда прав!» До того, как стать редактором, Птах много лет работал в обкоме: сначала инструктором, затем завсектором печати и хорошо усвоил безапелляционный стиль партийного единоначалия. Но там, в партии, над каждым начальником имелся свой, вышестоящий начальник, и с этим приходилось мириться, стискивать в кулак свое честолюбие. Здесь же, в газете, освобожденной с недавних пор от цензуры и какого бы то ни было внешнего контроля, Птах чувствовал себя маленьким монархом, маленьким Наполеоном.

В это утро первым материалом, который лег на его стол, оказалась информация о пиратском налете на судно, пришедшее из Японии с партией автомобилей для акционерной компании «Золотой мост». Он читал ее со злорадной ухмылкой. Поделом этому Ложечкину! Смылся из Совета, так и не дав газете обещанных квартир и телефонов. Тянул резину до последнего, а потом взял и смылся. Бог шельму метит!..
Газета, единоличным хозяином которой считал себя Птах, создавалась в свое время на средства горкома, первым секретарем которого был тогда Ложечкин. Горком наивно надеялся получить еще один инструмент для промывания мозгов, но из этого, конечно, ничего не получилось. Ложечкин ушел в Совет и охладел к своему детищу, и Птаху пришлось выкарабкиваться самостоятельно. Он ушел от идеологии и, взяв курс на сенсацию и скандал, сделал газету самой популярной и доходной не только в городе, но и в области. Кое-кто называл ее бульварной, но его этот термин не оскорблял. Бульварная газета — это та газета, которую читают на бульварах. А по бульварам гуляют обыкновенные, рядовые горожане, и эта газета для них. Они ее покупают и хотят найти в ней то, что будет интересно именно им, а не каким-нибудь снобам с двумя университетскими образованиями.

Раздался легкий стук в дверь, и в кабинет уверенно вошел стройный человек лет тридцати двух, приятной наружности, в современном стиле одетый, с черным «дипломатом» в руке.

- Здравствуйте, Валентин Юрьевич! — произнес он с улыбкой. — У меня к вам очень серьезный разговор.

- Здравствуйте, — вежливо ответил Птах. — Извините, я сейчас очень занят. Если у вас ненадолго, то я освобожусь, минут через сорок. Если надолго, то после обеда, где-то часа в четыре.

- Это вы извините! — еще шире улыбнулся Юрик Цыбульский. — Дело в том, что я из органов. — И он на мгновенье раскрыл перед редактором удостоверение в красных корочках, изготовленное за ночь неким умельцем из старых знакомых Сержа.

«Потапов Сергей Владимирович, майор», — прочел Птах, и сердце его слегка екнуло, но тут же вернулось на место. Из органов так из органов, сейчас не тридцать седьмой год.

— Присаживайтесь, Сергей Владимирович, я вас слушаю, — сказал он, придав лицу мученическое выражение. — Только, пожалуйста, покороче. Я действительно очень занят.

— Я постараюсь отнять у вас минимум времени, — заверил Юрик, удобно располагаясь в кресле для посетителей. — Но вы должны пообещать, что этот разговор останется между нами.

— Разумеется, — кивнул редактор. — Давайте ближе к делу.

— Давайте. Но сначала я хочу задать вам один предварительный вопрос, который, возможно, снимет все остальные. Скажите, Валентин Юрьевич, не хотите ли вы сами что-нибудь сообщить органам? Пользуясь, так сказать, случаем.

Птах пожал плечами и иронически улыбнулся.

— Как будто нет. На безопасность государства я, кажется, не покушался.

— Ну, хорошо. — Юрик чуть помедлил и спросил с вкрадчивой мягкостью в голосе: — А что вам известно об убийстве депутата городского Совета Ковальчука?

Сердце Птаха опять трепыхнулось, на этот раз гораздо сильнее.

- Не понимаю, о чем вы говорите, — сказал он, кривя рот в защитной презрительной гримасе. — Ковальчук умер от инфаркта, и его, слава Богу, никто не убивал.

- Инфаркт инфаркту рознь, — глубокомысленно заметил Юрик. — Инфаркт может случиться от сильного нервного стресса, а может и от некоего укола. А?

«Все понятно: Тарасов копает под Ложечкина и Пугина, — сделал вывод редактор. — Конъюнктура изменилась, КГБ начинает выслуживаться перед демократами, топить своих бывших партийных начальничков. Но зачем им мое свидетельство? Или это более тонкая игра?.. Сейчас этот молодой пижон изымет у меня пленку с записью совещания на даче Пугина и концы окончательно канут в воду».

— Я не медик, — ответил он осторожно..— Я журналист. Уколы — это не мой профиль.

— Разумеется, — иронически усмехнулся Юрик, купаясь в роли представителя могущественной и всеведущей организации. — Я пришел к вам именно как к журналисту. Незадолго до смерти Ковальчук передал вам некую рукопись, касающуюся японской выставки. Не могли бы вы ее показать, а заодно и объяснить, почему она так и не была опубликована.

«Я угадал, — не без удовольствия сказал себе Птах. — Заметают следы, хотят и статью прибрать к рукам, чтоб даже косвенных улик не осталось. Но зачем ломать дурочку и спрашивать, почему она не была опубликована? Тарасов и сам это знает прекрасно. Значит, все-таки хотят топить? Ну что ж! С меня взятки гладки. Неопубликование статьи не есть уголовное преступление, я как редактор имею право отклонить любую статью, а Ложечкин с Пугиным пусть попрыгают, не все им барствовать!»

— Да, такая рукопись была, — кивнул он смиренно.— Но она была очень сырая, требовала большой доработки... К сожалению, автор не успел... Сейчас я вам ее покажу.

Птах поднялся из-за стола, подошел к сейфу и, отпер его двумя оборотами большого ключа, достал отпечатанную на машинке рукопись.

Юрик взял рукопись и быстро пролистал. Да, без сомнения; это была та самая, и фамилия Ложечкина в ней фигурировала.

— Спасибо! Я возьму ее на некоторое время, — сказал он небрежным тоном и, приоткрыв «дипломат», кинул машинописные листки в его черную пасть.
ъ
— Конечно, конечно! — кротко кивнул Птах, не сомневаясь, что рукопись он больше никогда не увидит. — Чем еще я могу быть полезен?

Юрик посмотрел на газетчика строго и многозначительно, он окончательно вошел в роль.

— Искренностью, Валентин Юрьевич! Только искренностью! Убийство депутата — дело нешуточное, дело политическое. Вы производите впечатление порядочного человека, и я открою вам маленькую служебную тайну. Я прибыл из Москвы. У нас есть сведения, что к этому делу причастны сотрудники местных органов, и ваш долг помочь нам узнать истину.

«Все прогнило в Датском королевстве! — мысленно вздохнул Птах. — Значит, Москва валит Тарасова. Придется отдать пленку. Они все равно до нее докопаются, а тогда уж спросят: «Почему скрыл?» Если Ковальчука действительно кокнули, тем более надо побыстрее отмежеваться. Зачем мне эти приключения?»

— Вы знаете, Сергей Владимирович, я вспомнил, — сказал он, посмотрев на гостя с искренностью младенца. — У меня действительно есть нечто, что может вас заинтересовать.

С этими словами он опять полез в сейф и достал оттуда магнитофонную кассету.

— Это запись одного совещания, участником которого я был. Моя роль там была чисто номинальная, решения принимали другие. У местных органов эта запись, конечно, есть, но раз вы из Москвы...

«Вот так удача! — подумал Юрик, стараясь сохранить непроницаемое выражение лица. — Кажется, мне по-настоящему повезло. Бьюсь об заклад, что за эту кассету кое-кто выложит очень кругленькую сумму».

— Очень любопытно! — сказал он с небрежной улыбкой. — Может, у вас сразу и магнитофон найдется?

— Конечно, конечно!— засуетился Птах и, кинувшись к столу, достал из выдвижного ящика портативный японский диктофон.

Юрик вставил кассету и нажал клавишу воспроизведения. Послышалось шипение, прерываемое треском, затем глуховатый мужской голос негромко произнес:

— Ну вот, теперь все в сборе. Можно начинать... Валентин- Юрьевич! Повторите, пожалуйста, для товарищей то, что вы рассказали мне...

— Это Пугин, — пояснил Птах. — Наш первый. Совещание было у него на даче. А сейчас буду говорить я.

Юрик кивнул в знак понимания.

— Сегодня на сессии, во время перерыва, ко мне подошел депутат нашего городского Совета Ковальчук... — после короткой паузы заговорил диктофон голосом редактора.



На часах Валерия Груздева была половина девятого. Жена Валерия ушла на работу, а сам он сидел на кухне у открытого окна, курил и ждал, когда проснется его гостья.
Бывший следователь чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Ему не нравилась история, в которую его втянула соратница по Совету. Год назад именно с ее подачи он взялся за расследование обстоятельств смерти Виктора Ковальчука, и все было нормально: был преступник, была жертва, вырисовывался круг соучастников и заинтересованных лиц..: И то что Груздеву не дали довести дело до конца, тоже, в общем-то, было нормально, говорило о том, что заинтересованные лица являлись людьми с очень большим влиянием. Конечно, по хорошему, эти люди должны быть найдены и наказаны, но убийца-то все равно оставался убийцей! С него вина не снималась. Одно дело, когда уголовники вершат разборки в своей собственной среде, на это можно закрыть глаза, но когда гибнет честный и порядочный человек, как можно говорить, что в его смерти виновен кто угодно, но не тот, кто непосредственно его убил? Этот Любин Ренат не наивный мальчик, которого вдруг нечаянно лишили девственности, а матерый, сверхопытный киллер, за его плечами Бог знает сколько смертей, и, наверное, он сам понимает, что он все-таки преступник. Хотя Груздев и не был уже официально сотрудником милиции, он по-прежнему делил людей на преступников и непреступников и считал, что преступники должны быть наказаны в соответствии с законом. Ему не нравилось, что Люба настроена выгородить Рената, представить чуть ли не ангелом, и хотя он был согласен, что только через Рената можно выйти на тех, кто вложил в его руку пластиковый шприц с ядом, но вся его милицейская натура восставала против мысли о том; чтобы дать уйти безнаказанно самому убийце.


Люба спала крепко, без сновидений, ее мозг отдыхал, словно выключенный компьютер. «Будет день, будут и мысли», — сказала она себе, засыпая на раскладном кресле в квартире Груздева. Когда же проснулась, первая пришедшая к ней мысль была такая: «Сегодня надо обязательно найти Рената. Обязательно! Сегодня ему будет очень нужна моя помощь». Она быстро оделась, свернула постель и, посетив по пути ванную, открыла дверь кухни, откуда уже шел дразнящий запах свежесваренного кофе.

— Доброе утро, Валера! Ты что меня не будишь?

Валерий как раз снимал с плиты кофейник. Он поставил его на керамическую подставку и обернулся.

— Доброе утро. Садись. Я уже хотел тебя звать. Какие у нас на сегодня планы?

Люба присела к столу.

- Тебе с сахаром или без? — спросил Валерий.

- Чуть-чуть, — ответила она, — пол-ложечки. Только давай в темпе. Сегодня мы должны найти Рената.

-Не возражаю, — ответил бывший сыщик, разливая по чашкам пенящуюся жидкость. — Может, ты еще скажешь, где его искать? Ты ведь у нас ясновидящая!

- Скажу. — Люба отхлебнула ароматный горьковатый напиток и кивнула головой. — Надо ехать в парк, к директору. Думаю, что Ренат объявится сегодня именно там. Боюсь, как бы он сгоряча не прикончил этого Иван Иваныча.

Валерий посмотрел на нее с недоверием.

Ты что, мать, того? — Он покрутил пальцем у виска. — Ты серьезно думаешь, что он уже способен на боевые действия? С такими-то ранами?

-Я вылечила его.

- Ну, ты даешь! Я верю в твои целительные способности, но не до такой же степени. Ты ведь не Иисус Христос!

- Я не Иисус Христос, но сегодня Ренат будет в парке. Если ты не поедешь, я поеду одна.

Он пожал плечами

— О чем речь! Конечно, я поеду. Просто я не верю в чудеса.

— Я тоже, — кивнула Люба.— Но иногда они все-таки происходят. Ученые называют это флуктуацией.

Она допила кофе и встала,

— Пошли! Я просто физически чувствую, что он уже там. Мы можем опоздать.


Директора Ренат нашел на площадке, огороженной высоким строительным забором. Там шел монтаж нового аттракциона, именуемого «русские» (они же «американские») горки. Двое рабочих в брезентовых куртках и оранжевых монтажных касках стягивали болтами металлоконструкции, третий помогал им, налегая на ломик. Иван Иваныч стоял, на бугорке рядом с мужчиной, одетым в чистенький костюм, но с каской на голове (по-видимому, это был мастер) и о чем-то с ним негромко беседовал. Когда Ренат приблизился, он обернулся в его сторону, и Ренат узнал в нем Купца, человека, которого год назад видел на «хате» у Бешеного Макса, которого ткнул в ребра стволом автомата, а потом послал за телефоном. Но телефон принесла Тома, девушка в зеленом платье, а Купец слинял, унес ноги от греха подальше.
Иван Иваныч его не узнал и, опять повернувшись к человеку в каске, продолжал разговор.

— Привет, Купчина! — окликнул его Ренат, остановившись у подножия бугорка.
Иван Иваныч — он же Купец, он же Затейник — посмотрел на него со смешанным чувством замешательства и недоумения. Чернявый парень с наглым взглядом явно не принадлежал к кругу его знакомых, но его псевдоним тем не менее знал. Значит, он кем-то прислан. Но неужели не нашлось гонца поумнее, который не орал бы у всех на виду: «Привет, Купчина!»?

— Что, не узнаешь? — усмехнулся Ренат. — А телефон так и не принес, девушке пришлось идти под пули.

— Вы меня с кем-то путаете, — ответил Иван Иваныч и, пожав плечами, посмотрел на своего собеседника мастера. Что за чушь городит этот молодчик? Какие пули?..

И вдруг он вспомнил и узнал: словно разряд молнии пронзил его с головы до ног. Конечно же! Это тот самый чудо-киллер, который прикончил Бешеного Макса и которого потом удалось использовать для устранения депутата. Иван Иванычу стало неуютно, вдруг заныло некогда сломанное Ренатом ребро, и он почувствовал себя беспомощным и чуть ли не голым, как тогда, когда лежал на полу, сбитый с ног ударом автомата.

— Пойдем, поговорить надо, — сказал Ренат, и на его лице появилось выражение нетерпения.

«Что ему надо? — подумал Иван Иваныч. — Что он ко мне имеет? Зарежет ведь и глазом не моргнет, чурка нерусская».

Он опять взглянул на мастера и еще раз пожал плечами: что ж поделаешь, придется поговорить с этим нахалом. Мастер боязливо отвел глаза и, бросив неопределенное «Ну, ладно!» — поспешил к рабочим, продолжавшим сражаться с покоробленными при транспортировке конструкциями. Иван Иваныч спустился с пригорка и, стараясь сохранять начальственное выражение лица, двинулся за киллером.

Ренат привел его в укромный уголок парка и усадил на скамейку.

— Прошу прощения, что сразу не признал, — вежливо улыбнувшись, сказал директор, изо всех сил удерживая внезапно напавшую на него нервную дрожь. — Чем могу быть полезен?

— Не трясись, — строго ответил Ренат. — Мне не нужна твоя вонючая жизнь. Мне нужен твой хозяин.

— Какой хозяин? — искренне удивился Иван Иваныч. Он не считал, что над ним стоит какая-то конкретная личность. Над ним стояла Система — вечная и неуничтожимая. Личности приходят и уходят, а Система остается, хотя и претерпевает метаморфозы и  меняет названия. Раньше она называлась партийной, потом — административно-командной, теперь ее называли мафиозной. Но мафиозной она была всегда, потому что в ее основе всегда лежало использование власти для личного обогащения. Государство «рабочих и крестьян» было мафиозным с самого своего основания.

— О каком хозяине вы говорите? — повторил свой недоуменный вопрос Иван Иваныч.

— О том самом, которому перешел дорогу депутат Ковальчук, — свирепо пояснил киллер. — А ну-ка напряги котелок!

— Но я не знаю, кому он перешел дорогу. Клянусь памятью мамы! — Взгляд Ивана Иваныча сделался хрустальным, как чешский бокал.— Я вообще ничего не знаю. Мне поручили найти исполнителя, и я поехал к Максу. Но с Максом, как вы знаете, не получилось, и в конце концов я вышел на вас.

— Кто поручил?

— Полозов Сергей Тимофеевич. Он работает управляющим делами в городском Совете.

— Кто дал тебе ту хреновину с иголкой?

— Тоже он.

— Где его найти?

—Он сидит в здании горисполкома, на втором этаже, кабинет двести два... Это надо выйти из парка, сесть на любой трамвай в сторону центра и доехать до площади Советов. Но он сам к этому Ковальчуку тоже никакого отношения не имел, — добавил Иван Иваныч, взбодрившийся тем, что грозовая туча, кажется, пройдет стороной, — Он такой же маленький человек, как и я. Нам велят, мы делаем. А не сделаешь — сами знаете... У вас ведь тоже, наверное, так...

— Ладно, заткнись, — оборвал его Ренат, поднимаясь со скамейки, — Шестерку будешь из себя в другом месте строить, Если натемнил, лучше кайся сразу. Потом я тебя удавлю, как цыпленка, уже без разговоров.

Бодрость покинула директора детского парка так же быстро, как и возникла.

— Что вы, что вы! Я как на духу! — пролепетал он, силясь изобразить улыбку, и долго еще сидел в оцепенении, хотя спина киллера давно уже исчезла за поворотом парковой аллеи. Потом, опомнившись, вскочил и напрямую, через кусты, ринулся к домику дирекции. Там, в кабинете, стоял телефон — срочно позвонить Полозову, там, в холодильнике, стояла бутылка коньяка — срочно напиться.
Дрожащей рукой, дважды сбиваясь, он набрал нужный номер.

— Управление делами, — раздался в трубке хорошо поставленный голос бывшего председателя народного контроля. Но в ушах Купца-Затейника прозвучало совсем другое, безжалостное: «Удавлю, как цыпленка!» И опять заныло сломанное ребро, и язык примерз к гортани. — Вас слушают, говорите!

Иван Иваныч опустил трубку и открыл дверцу холодильника...


Увы! Люба и Валерий опоздали. По закону подлости они угодили в автомобильную пробку, и как ни гнал потом Валерий свою красную «мазду», как ни бежали они с Любой вприпрыжку от входа в парк до домика дирекции, но Иван Иваныч был пьян в стельку, смотрел на них, как кролик на удава, и не мог сказать ничего вразумительного. Однако полная женщина-бухгалтер, отвечая на расспросы, подтвердила, что минут сорок назад директора искал какой-то «интересный» кавказец, и она отправила его на «горки», на площадку, где строился новый аттракцион.

— Он и вчера приходил, но вчера директора не было, — пояснила она, с хрустом откусывая от спелого яблока.

Люба и Валерий переглянулись. «Ну, что я тебе говорила? Он был здесь! Но мы опоздали», — прочел Валерий в ее раздосадованном взгляде. «Преклоняюсь и беру все слова назад! — также взглядом ответил он. — Чудеса действительно бывают. Но мы опоздали, и где теперь прикажешь искать этого чертова киллера?»
Они вернулись к машине и молча забрались внутрь.

- Что будем делать? — спросил Валерий.

- Не знаю, — ответила Люба.— Но раз он оставил Иван Иваныча живым, значит, тот выдал ему кого-то. Сейчас Ренат будет двигаться по цепочке, он очень целеустремленный. Попробую настроиться на его биополе. Никогда не пробовала, но почему-то мне кажется, что сейчас получится.

Она закрыла глаза, откинулась на спинку сиденья и расслабилась. Тело стало легким, невесомым, как июньское облако, сознание закружилось, уплотняясь и сворачиваясь в тугой сверкающий жгут, становящийся все тоньше и тоньше, колеблемый неосязаемым астральным ветром, рвущийся в запредельность.
Внезапно жгут оборвался, и Люба почувствовала, что взлетает. Ей открылась панорама города: с лабиринтами каменных улиц, с пятнами чахоточной зелени, с рябым от мазутных пятен зеркалом бухты... Невидимая и неслышимая, она скользила на уровне крыш, с любопытством взирая на людской муравейник, на суету жизни. Люба не знала, куда летит и зачем, с ней впервые творилось такое, от новизны и остроты ощущений она даже забыла о Ренате.

Вот уже и центр города остался позади с его шумом и кичливой пестротой, приблизилось здание городской больницы... Не останавливаясь, прямо сквозь стену, Люба влетела в палату реанимации. Там стояли две высокие металлические кровати, окрашенные светлой краской. Одна из них была пуста, на другой лежал молодой мужчина с забинтованной головой, с закрытыми глазами. Белокурая девушка в голубом платье сидела рядом на стуле и, держа мужчину за руку, тревожно и устало смотрела то на него, то на капельницу, от которой к руке больного спускалась гибкая прозрачная трубка. Это был Коля Заикин, бравый помощник капитана, в одиночку пытавшийся защитить фирму «Золотой мост» от пиратского налета. Девушку, сидевшую с ним рядом, звали Зина…

«Он при смерти, у него кровоизлияние в мозг, — вдруг услышала Люба Голос. — Только ты можешь ему помочь».

«Я помогу, — живо откликнулась Люба. — Но сперва я должна помочь Ренату. Где он? Что с ним?»

Голос не ответил, он опять исчез, а Люба вновь, обнаружила себя парящей над городом, летящей опять в сторону центра, к асфальтовому пятачку площади Советов, к многоэтажной башне горисполкома.

«Ренат! Ренат! — беззвучно взывала Люба. — Где ты? Откликнись!..»

И вдруг она увидела его — входящим в здание исполкома.

«Полозов Сергей Тимофеевич, — внятно расслышала она. — Второй этаж, кабинет двести два».

Это сказал не Голос, это промыслил Ренат.

«Ренат, остановись!» — воскликнула Люба и ринулась вниз, но какая-то невидимая сила мягко развернула ее и понесла назад, в сторону детского парка, к машине, в которой терпеливо сидел Валерий, где осталась ее бренная оболочка.

Открыв глаза, она некоторое время приходила в себя, заново привыкая к тяжести тела, к скованности сознания. Потом посмотрела на Валерия.

— Я узнала. Сейчас он в горисполкоме, ищет Полозова.

— Полозова? — на мгновенье удивившись, переспросил бывший сыщик.— Мир тесен! Давно подозревал, что Сергей Тимофеич сексот, но не думал, что он занимается «мокрухой». Ну что ж, погнали! Может, хоть тут успеем.

Он выжал сцепление, и юркая «мазда» бесстрашно бросилась в уличный автомобилеворот.


Управляющий делами горсовета Сергей Тимофеевич Полозов второй день занимался поручением Ложечкина. Он уже выяснил кое-какие подробности ночного нападения на судно с иномарками и уже почти точно мог сказать, чьих рук это дело. Но руки (а точнее, головы, командовавшие этими руками) принадлежали очень серьезным людям, и трудно было придумать, как помочь бывшему первому секретарю горкома, не подставив при этом своей собственной шеи.

Промокнув платком вспотевшую залысину, плавно переходящую в редкую седую шевелюру, Полозов начал набирать очередной телефонный номер... Вдруг дверь его кабинета распахнулась без стука, и в комнату вошел крепко сложенный молодой человек кавказской наружности.

 - Мне Полозов нужен, — сказал он с характерным акцентом. — Это вы будете?

- Да, это я, — недовольно оторвался от аппарата управляющий делами. — Но я сейчас занят. Приходите после обеда.

— Я пришел сейчас, — сказал кавказец, прочно усаживаясь на стул. — А обед может и не наступить.

Полозов посмотрел в черные глаза странного посетителя, и мороз вдруг заполнил его сексотскую душу.

- Что вам угодно? — спросил он и, утопив прерыватель телефонного аппарата, стал набирать номер милиции. Ренат шагнул к нему и, выхватив из кармана нож, одним движением перерезал провод.

- Не суетись, дорогой! Давай поговорим как мужчина с мужчиной.

В чем дело? Что вы себе позволяете? — возмутился управделами. — Кто вы такой?

— Я ангел смерти, — ответил киллер. — И я пришел по твою душу.

Он вернулся к двери и спустил «собачку» накладного замка. Замок металлически щелкнул и отгородил Полозова от внешнего мира.

— Я не верю ни в ангелов, ни в дьяволов, — сказал старый коммунист. — Что вам от меня нужно?

Ренат уселся на стул. Его и хозяина кабинета разделяла плоскость стола, на которой лежали какие-то бумаги и стоял уже бесполезный, немой телефон.

- Год назад, а точнее, в конце апреля, тебе было поручено убрать депутата по фамилии Ковальчук. Так или не так?

- Чушь! — фыркнул Полозов. — Бред собачий!

- Ты передал это поручение Иван Иванычу, директору детского парка, — продолжал киллер, внимательно следя за выражением лица чинуши-сексота. — Ты передал ему также пластиковый шприц с ядом, и Ковальчук умер от укола этого шприца...

- Бред! — повторил Полозов. — Кто вам это все наплел?

— Это не бред, дорогой! — с чувством произнес кавказец. — Это истинная правда. Как и то, что жить тебе минуты три. Если, конечно, ты не расскажешь мне, кто именно поручил тебе убить Ковальчука. Ведь это я уколол его твоим шприцем. Я убил очень многих, и прикончить тебя для меня все равно, что муху раздавить.

— Я ничего не скажу! — как-то сразу окаменев, выдавил из себя Полозов. — Можешь меня убить, но ты от меня ничего не добьешься.

К досаде Рената разговор не получался. Никогда прежде ему не доводилось иметь дело с подобным сортом людей, и он не мог понять: то ли этот седоголовый старпер просто не верил в реальность смертельного исхода, то ли действительно был очень мужественным человеком. На все угрозы он твердил одно: «Я старый коммунист! Ты ничего от меня не добьешься», — и держался весьма спокойно, с завидным достоинством, не дергался и не звал на помощь. Возможно, он и раскололся бы под пыткой: в Карабахе Ренат видел, как ломались самые сильные мужчины, когда им защемляли яйца, но Ренат не был садистом. Он умел убивать, но не умел мучить.

— Ладно, дед, ты мне надоел, — сказал он наконец, видя, что продвинуться в поисках виноватого ему уже не удастся. — Не собирался я тебя мочить, но придется, раз ты такой упрямый. Должен же я с кого-то взять должок. — Он приблизился к Полозову и указательным пальцем легонько провел ему по горлу. — Помолись своему Марксу, сейчас ты будешь мертвый.

Полозов побледнел. Строчки из будущего некролога сами собой зазвучали в его мозгу: «Он умер как настоящий коммунист: стойко и мужественно, до конца верный долгу. Рука наемного убийцы оборвала его жизнь, но не сломила его волю...» Он не проронил ни слова.

В этот момент в дверь постучали, и женский голос взволнованно произнес:
 
— Ренат! Это я, Люба. Открой!

Ренат колебался лишь одно мгновение. Никому другому он бы не открыл, не позволил бы вмешаться в свои дела. Даже Сержу. Серж всего лишь друг. Друг может не понять, может предать. А Люба, пери, волшебница. Она знает все, ее послал Аллах.

Вместе с Любой в кабинет стремительно вошел еще один человек: парень лет тридцати, крепко сложенный, с быстрыми глазами. Ренат насторожился.

— Это кто? — спросил он бесцеремонно.

— Валерий, мой друг, — ответила Люба. — Он знает о твоих проблемах.

Появление на сцене новых действующих лиц взбодрило ветерана. Хотя он уже и свыкся с неизбежностью самого худшего и лишь заботился о том, чтобы встретить смерть как можно достойнее, умирать ему все-таки не хотелось. Баранову и Груздева он знал как депутатов горсовета, с преступным миром не связанных, и мог рассчитывать, что в их. присутствии не будет убит. Правда, оказалось, что относительно Барановой он заблуждался: с этим уголовником она была знакома, но, надо думать, она примчалась в исполком не для того, чтобы отправить на тот свет невинного старого человека.

.....— Ну и знакомцы у вас, Любовь... Ивановна! — произнес он с натянутой, насквозь фальшивой улыбкой. — Этот молодой человек вбил себе в голову, что я причастен к смерти Ковальчука, и вот уже полчаса пытается и меня в этом убедить. Может, хоть вы его вразумите?

— Андреевна, — холодно поправила его Люба, радуясь уже тому, что управделами жив, что хоть здесь она не опоздала. — Я Андреевна, а не Ивановна. Сейчас разберемся... Ренат, сядь! Валера, закрой дверь! А вы, Сергей Тимофеевич, закройте глаза и расслабьтесь...

Полозов пожал плечами и послушно закрыл глаза. Люба подошла к нему и, приблизив к его голове вытянутые руки, приложила кончики пальцев к серебристым вискам.
Увы, ничего не произошло. Мозг Полозова был заблокирован. Старый партиец надежно контролировал свою психику.

— Еще расслабьтесь,— попросила Люба.

Полозов открыл глаза и посмотрел на нее недовольно.

— Зачем это? Если вы хотите меня успокоить, то я спокоен, как скала. Лучше успокойте своего приятеля. Он тут меня буквально чуть не убил. Прямо псих какой-то!

— Я не собираюсь вас успокаивать, — ответила Люба. — Я знаю, что вы действительно причастны к смерти Ковальчука, и хочу спасти вашу жизнь, хочу прочесть ваши мысли. Если мы не узнаем, кто дал вам указание убить Ковальчука, Ренат убьет вас: я не смогу его удержать.

Управделами иронически хмыкнул:

— Ну вот, и вы туда же! Ну с чего вы взяли, что я имею какое-то отношение к смерти этого вашего Ковальчука? Человек умер от элементарного инфаркта, слишком много на себя взял, перенапрягся...

— Он умер у меня на глазах, — возразила Люба — Это был не инфаркт, это был укол, и пластиковый шприц для укола дали вы.

Полозов укоризненно покачал головой.

— Любовь Андреевна! Как вы можете! Вы же депутат! Такую напраслину на старого человека!..

Валерий, который терпеливо молчал с того момента, как вошел в кабинет, не выдержал.

— Люба! Этого мафиози словом не проймешь. Оставьте меня с ним наедине, я поговорю с ним по-милицейски.

Ренат вскинул на него глаза, рука скользнула к пистолету. Этот парень — мент?! Мент помогает киллеру в «разборке»?! Это было не менее удивительно и неправдоподобно, чем неожиданная стойкость старого чинуши. Вот уж поистине не дано смертному постичь промысел Аллаха!

— Хорошо, — согласилась Люба. — Похоже, что у нас нет другого выхода, его мозг заблокирован, я не могу пробиться. Из двух зол придется выбрать меньшее.
Она кивнула Ренату и, не глядя на вновь побледневшего Полозова, направилась к выходу. Ренат молча последовал за ней. Оказавшись в коридоре, Люба плотно прикрыла дверь и сказала устало:

— Я так боялась за тебя! По-моему, тебя уже ищут.

— Пусть ищут, — ответил он спокойно. — Я их не боюсь. Мне бы только найти того, кто в меня стрелял.

— Ты не должен больше убивать. В этом мире столько зла!.. Убийствами его не сделаешь лучше.

— Я тоже думал об этом, — кивнул он. — Вчера, в парке. Я еще буду думать...

За дверью раздался грохот, словно там упало что-то громоздкое, донесся сдавленный стон. Люба дернулась, но Ренат удержал ее за плечо.

— ...Но того, кто в меня стрелял, убью все равно. Это не человек, это бешеный волк.

Из-за двери опять донесся стон. Люба опять рванулась. Ренат опять ее удержал.
Дверь открылась, и в коридор вышел Валерий.

— Твердый был орешек! — произнес он со странным выражением на лице. — Но все-таки раскололся.

В его голосе не было радости победителя. Никогда еще он не чувствовал себя так погано, так мерзко. Он и раньше-то, работая в милиции, не был сторонником таких методов, а теперь и подавно был противен сам себе.

— Что он сказал? — деловито осведомился киллер.
— Задание устранить Ковальчука он получил от Ложечкина, бывшего председателя нашего Совета.

- От Ложечкина?! — удивленно воскликнула Люба, невольно вспоминая первый день заседания Совета, выборы председателя, холодную как лед руку секретаря горкома и его снисходительную фразу: «Главное, Любовь Андреевна, чтобы сердце было горячее!» Вот бы не подумала! Чтобы Ложечкин дал такое задание? Да он семь раз отмерит и ни одного раза не отрежет, пять раз перестрахуется и десять раз перинку подстелит... Ложечкин на себя такое не возьмет!

- Пойди и уточни сама, — мрачно покривился Валерий. — Я сделал все, что мог.

- И пойду, — мотнула головой Люба. — Наверное, ему надо оказать помощь.

- Наверное, — согласился Валерий и невольно потер зашибленный сустав на правой руке.

Люба скрылась за дверью. Валерий и Ренат изучающе посмотрели друг на друга. «Вот ты какой, неуловимый киллер! — подумал сыщик. — Ну, погоди, разделаемся с Ложечкиным, погуляешь и ты у меня в наручниках!»
«Этого мента придется замочить, — подумал киллер. — Иначе он будет искать меня потом, когда все кончится. По глазам вижу — будет».

Минут через пять Люба вернулась.

- Все нормально, — кивнула она. — Теперь он будет здоровее прежнего.

- Куда сейчас? — спросил Груздев. — К Ложечкину в «Золотой мост»? Вот уж кому бы я с удовольствием начистил морду!

Люба посмотрела гневно.

— Понравилось?.. И что вы, мужчины, за люди? Убить, избить — только это у вас на уме, другого языка не понимаете.

— Я-то понимаю, — обиженно возразил Валерий. — Но некоторые подонки, к сожалению, не понимают.

— С тобой все ясно, — со вздохом констатировала Люба и повернулась к кавказцу: — Ренат! Витя Ковальчук был нашим товарищем... Отдай нам Ложечкина, мы с ним сами разберемся. Тем более, что за тобой идет охота, и тебе лучше не рисковать.

Ренат посмотрел в чистые колодцы ее серых глаз, и опять подумал, что хотел бы жить с этой женщиной — долго-долго, далеко от всех людей, в большом доме, наполненном детворой. И чтобы вокруг дома был сад с прохладными ручьями.

— Ты лучше знаешь, как мне поступить, — сказал н. — Тебе я доверяю. Но есть еще Серж. Наверное, он уже ищет меня, как бы глупостей не наделал.

— Ты прав. Я о нем совсем позабыла. — Люба взглянула на свои ручные часики. — Надо с ним как-то связаться...

— Давайте поговорим об этом в другом месте, — вмешался Груздев. — Здесь как-то не очень уютно.

— Да, конечно, — согласилась Люба. — Пойдемте вниз, к машине, там все и обдумаем.

— А как быть с Полозовым? Он звякнет своему секретному начальству, и через полчаса нас найдут и повяжут, как мелких аферистов.

— Он не «звякнет». Мне удалось пробиться сквозь блокаду и слегка почистить его память.

— Ты страшная женщина! — восхищенно улыбнулся Валерий. — Таких раньше на костре сжигали.



Из помещения редакции Юрик вышел в радостном возбуждении, весьма довольный собой. Операция «Редактор» прошла более чем успешно. Удалось получить не только искомую статью, но и магнитофонную запись, от которой Серж придет в восторг и с помощью которой удастся «наехать» и на более крупную добычу, чем Ложечкин.
«Ай да я! Ай да молодец! — мысленно восклицал он. — Этой записи цены нет. Если ею по-умному воспользоваться, можно всю жизнь жить на проценты. Если, конечно, не шлепнут, как шлепнули этого Ковальчука...»

Тут перед его глазами возник скрюченный, обугленный трупик Мишани Царева, и по телу прошла нервная дрожь.
«Ну, ничего! — успокоил он себя. — Мы подстрахуемся, сделаем несколько копий, спрячем их в разных местах... Во всяком случае, надо немедленно показать все это Сержу, тут есть о чем поговорить».

В офисе Сержа не оказалось. Чертыхнувшись, Юрик позвонил ему домой. Трубку взяла Маша.

— Он дома, — ответила она на вопрос Юрика. — Но... Я не могу его позвать.

— Почему?

— Приезжай — увидишь.

Она положила трубку.

Юрик насторожился. Серж собирался съездить на тридцать второй километр, осмотреть место гибели Мишани. Неужели еще что-то случилось? Он выскочил на улицу и нырнул в свой «марк».

Маша открыла дверь после третьего звонка. Вид у нее был отчужденный и нервный.
Юрик, как всегда, галантно поцеловал ей руку и жестом фокусника извлек из-за спины купленную по дороге алую розу.

Маша слегка смягчилась и кивнула в сторону залы:

— Напился! Приехал час назад и сразу начал пить. Пьет и матерится! Это просто кошмар какой-то! Сто лет его таким не видела.

Юрик вошел в комнату. Серж сидел в кресле за маленьким журнальным столиком. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка водки, две пустые поблескивали на полу. Еще на столе имелись граненый стакан, горбушка хлеба, расхристанная копченая селедка и крупно нарезанный репчатый лук: прямо на столе, без тарелок. Глаза у Сержа были, мутные, как вода в уличной луже.

— О! Какие люди к нам в гости! И без охраны! — дурашливо воскликнул он и, сделав безуспешную попытку встать, вдруг заорал, мгновенно захлестываясь бешенством:— Пошел вон, козел! К японской матери, гусь моржовый, фраер набушмаченный!.. Пошли вы все, все, все!.. — Он уронил голову на столик, едва не сбив на пол бутылку, и затрясся в рыданиях.

Юрик осторожно приблизился, придвинул второе кресло и сел. Видеть Сержа в таком состоянии ему вообще не доводилось. Неужели из-за Мишани так страдает? Жалко, конечно, парня, но зачем уж так-то?..

— Успокойся, Серж, — сказал он, погладив товарища по вздрагивающему плечу. — Это я, Юрик. У меня есть хорошие новости.

Серж поднял голову. Его глаза чуть-чуть прояснились.

— Юрик? Ты Юрик?.. Тогда давай выпьем!

Он налил до краев стакан и протянул его Юрику.

- Давай, — без охоты согласился Юрик, понимая, что без этой жертвы не обойтись. — За Мишаню?

Насрать на Мишаню! — опять вскипел Серж. — Дерьмо сучье! И я дерьмо! И ты! Мы все дерьмо, один Ренат был человек. За него!

- Он погиб? — спросил Юрик.

Вместо ответа Серж кивком головы указал на «дипломат», лежавший на диване недалеко от Юрика.

— Открой.

Юрик взял черный, отделанный блестящим металлом чемоданчик и, положив на колени, нажал кнопку замка. Крышка распахнулась. Внутри лежала черная кепка Рената, побуревшая от крови. Юрик сглотнул набежавшую слюну.

— Ты видел его труп? — спросил он.

И тогда Серж рассказал все, что видел на тридцать втором километре: кровавые следы, ведущие к одной из дач, изуродованный взрывом гранаты канареечный домик, автоматные гильзы, окровавленные бинты и лохмотья одежды...

—...Он приполз туда живой, а там его накрыли и добили. И это я виноват, что он погиб, только я! Если б я не поверил тогда Мишане, не подсунул бы этого долбаного депутата, Ренат спокойно бы уехал и никакие бы гэбэшники за ним не гонялись!..

— Может, он все-таки не погиб, — усомнился Юрик. — Может, они увезли его живого?

— Один хрен! Они замочат его без суда и следствия. Да хоть и суд!..

— Хрен-то хрен, но есть идея... — Теперь Юрик взял в руки свой «дипломат». — Мне удалось добыть две вещицы, которые, возможно, помогут нам спасти Рената... Если он жив.

При этих словах глаза Сержа сделались еще чуть-чуть трезвее.

— Что ты сказал? А ну повтори!

Юрик улыбнулся и достал из «дипломата» рукопись.

— Это та самая статья, о которой мы с тобой вчера толковали. Очень занятная штуковина и, главное, с фамилиями. Кроме нашего клиента Ложечкина здесь фигурируют председатель облсовета Пугин, городской прокурор Фалдин и другие высокопоставленные лица. А вот это — бесплатное звуковое приложение. — Он достал из чемоданчика магнитофонную кассету. — Это запись совещания, на котором и было принято решение убрать Ковальчука. Действующие лица — те же плюс начальник управления госбезопасности. Я думаю, они не обрадуются перспективе предать все это гласности.

Серж помотал головой, как лошадь, которая силится избавиться от впившихся в нее оводов, и, сделав над собой изрядное усилие, поднялся на ноги.

— Подожди... Я сейчас... Пойду выбью эту дурь из башки...

— Может, помочь? — Юрик придержал его за локоть.

— Ничего, я сам.

Пошатываясь, он пересек комнату и вскоре из ванной послышался шум льющейся воды.
В комнату заглянула Маша.

— Спасибо! — улыбнулась она глазами. — Ты волшебник!

— Я только учусь, — скромно ответил Юрик.

В это время в прихожей зазвонил телефон. Маша пошла и сняла трубку.

— Алло!.. Да, есть, но он в ванной, душ принимает. Что передать?.. Понятно, хорошо, так и скажу. До свидания.

Она опять появилась перед Юриком.

— Ренат звонил...

—Ренат? — воскликнул он, вскакивая. — Ты не ошиблась?

Маша пожала плечами:
— Вроде нет. Он сказал: «Это я, Ренат». И акцент его.

— Что он сказал?

— Сказал, что очень торопится. Просил передать Сержу, что хочет встретиться с ним там, где познакомился с Ханом. Прямо сейчас.

Юрик кинулся к ванной, забарабанил в дверь.

— Серж! Серж! Ренат нашелся!

— Бу-бу-бу! — было ему ответом. Однако шум воды вскоре стих, и Серж вышел в коридор: мокрый, в махровом халате, вполне трезвый.

— Что случилось?

— Ренат звонил! — радостно сообщил Юрик и посмотрел на Машу. Маша слово в слово повторила то, что сказала Юрику. Серж, вместо того чтобы обрадоваться, нахмурился.

— Очень странно, — сказал он. — Вчера звонила какая-то бикса, спрашивала его, сегодня он сам второпях... Что-то не чисто. Ренат сейчас если и жив, то лежит и кровью харкает, как он может звонить?

— Ты думаешь, это не он? — спросил Юрик, тускнея лицом. — Но как же насчет Хана? Это ведь — «Нептун». Именно там Ренат завалил Хана. И только мы с тобой знаем об этом.

— От гэбэшников всего можно ожидать. Может, они пасли нас еще тогда.

— Ну, хорошо, давай вместо тебя поеду я, — предложил Юрик. — Если это действительно Ренат, я сообщу ему, что мы нашли того, кто ему нужен. А нет, так нет, мы ничем не рискуем, с меня взятки гладки.

— Ладно, сгоняй, — подумав, решился Серж. — Только смотри, как бы тебе хвост не приделали. Если мы второй раз спалим Рената, я ни себе, ни тебе этого не прощу.


...Юрик вернулся примерно через час и прямо с порога поднял вверх два больших пальца.

— Вшистко в пожонтку! Это действительно Ренат. Ему повезло: на той даче жила медсестра-экстрасенша Люба, и она поставила его на ноги. Это что-то неправдоподобное, но факт есть факт: он так же цел и здоров, как мы с тобой, а может быть, и еще здоровее. Он смылся с дачи до прихода туда гэбэшников, а они этого не знали и штурмовали пустой домик, вояки! К «Нептуну» он приехал вместе с Любой и еще с каким-то парнем по имени Валерий. Ренат, оказывается, сам вышел уже на Ложечкина, и мы договорились, что завтра утром встречаемся в «Золотом мосте»: сначала подходим мы с тобой и начинаем щекотать господина генерального директора, а потом появляются Люба с Валерием и ломают его окончательно.

— При чем тут какие-то Люба с Валерием? — С прежней настороженностью спросил  Серж. — Какое они имеют к нам отношение?

— Они депутаты горсовета, — пояснил Юрик, — и у них на Ложечкина свой зуб. Ренат сказал, что Любе он доверяет, как себе. Еще он сказал, что не будет трогать Ложечкина, отдает его нам, а сам, наверное, исчезнет на время, пока вокруг него не улягутся волны.

— А мне он ничего не просил передать?

— Просил. Просил передать, что зла на тебя не держит и что Мишаню не убивал... Кстати! Надо нам уже и насчет похорон посуетиться.

— Надо, — согласился Серж. — Вот завтра разберемся с Ложечкиным и сразу займемся. А перед Ренатом я все-таки виноват: как я мог так его подставить!

— Все хорошо, что хорошо кончается, — с жизнерадостной улыбкой успокоил его недоучившийся филолог. — Ренат жив, а партийные мафиози у нас на крючке. Пусть грустят наши враги, а мы будем веселиться.

Серж посмотрел на него осуждающе и промолвил:

— Не рано ли ты начал веселиться, студент? Как бы плакать не пришлось.

 

Майор Белых был взвинчен и зол, как десять гончих, потерявших след зайца. Расспросив соседей-дачников, он узнал, что разгромленный им домик (за который еще предстояло получить нагоняй) принадлежал некоему Борису Баранову, автомеханику городского автобусного парка, и что накануне днем этот Баранов на даче действительно появлялся, а его жена Люба даже жила там несколько дней. Майор тут же связался по радиотелефону со справочной службой управления, выяснил адрес и, оставив на даче наблюдателя, поехал домой к Баранову.

Автомеханик спал сном праведника и, поднятый с постели, вначале никак не мог сообразить, чего от него хотят, однако, увидев удостоверение с литерами «КГБ», мгновенно пришел в форму и без задержки рассказал все, что знал. Знал он, увы, немного. К тому, что уже было известно Белых, добавилась лишь информация о некоем сотруднике милиции, который приезжал с женой Баранова на дачу и которого она якобы попросила разобраться с забравшимся туда бродягой. Оставив Баранову свой служебный телефон и попросив позвонить, как только появится жена, Белых покинул его квартиру и, усевшись в машину, стал размышлять.

Во-первых, каким образом Мирзоев остался жив, получив три пули под лопатку? Если отбросить маловероятную версию о правостороннем сердце, то спасти ему жизнь мог только бронежилет да и то какой-то необычно прочный, возможно, импортный.
Во-вторых, кто увез его? Либо эта самая Люба Баранова, либо (что более правдоподобно) кто-то из друзей Мирзоева: например, кооператоры из «Меркурия», с которых так поспешно сняли «колпак».

С Барановой тоже не все просто. Если она не причастна к исчезновению Мирзоева, почему она исчезла сама, не ночевала ни на даче, ни дома? Надо раскрутить эту дамочку, выявить ее родственников, друзей и знакомых. Но для этого необходимо подключить к делу еще несколько групп, а это уровень полковника, лишь он может дать соответствующую команду. Вот только захочет ли? Ведь в этом случае ему придется, объясняться с генералом, а тот спросит: «Почему упустили Мирзоева? Почему нарушили приказ и пытались его убить? И зачем, вообще, столько суеты из-за одного уголовника?» И генерал будет прав, а майору Белых придется подать в отставку.

«Нет, — сказал себе майор. — Торопиться не будем. Подать в отставку я всегда успею. Будем рассуждать логически. Мирзоев ранен очень тяжело, и кто бы его ни увез, без квалифицированной хирургической помощи ему не обойтись. Это аксиома. Следовательно, либо он загнется где-нибудь в сучьем кутке, либо я его все-таки найду».

Весь остаток ночи и весь следующий день он и его люди пунктуальнейшим образом обследовали все клиники города и его окрестностей, все стационары, диспансеры и реанимационные отделения, разыскали всех хирургов — даже тех, которые были в, отпусках или на бюллютене, но результат оказался нулевым: киллер как в воду канул. Баранова тоже нигде не объявлялась. Уж не она ли выступила в роли хирурга? Но ведь она всего лишь медсестра — и даже не операционная! Самое большое, что она могла сделать, — промыть и перевязать раны, что она, по-видимому, и сделала перед тем, как обратиться в милицию.

С этим таинственным милиционером тоже концы с концами не сходились. Ни в службе «02», ни в одном из городских отделов УВД заявление Барановой не значилось. Либо тот сотрудник был ее личным знакомым, либо он вообще не был работником милиции, и тогда эта линия заходила в тупик.

Наблюдение за Сергеем Брагиным, которое майор организовал на свой страх и риск, без санкции полковника, тоже дало не много. Утром председатель «Меркурия» съездил на тридцать второй километр, по следам вышел на дачу Барановой, увидел там полный разгром и, вернувшись домой, никуда больше не выходил. Правда, к нему дважды приезжал член правления Юрий Цыбульский, но было похоже, что кооператоры сами в растерянности и ничего не знают о судьбе своего приятеля и, скорее всего, считают его погибшим или арестованным. К сожалению, телефон Брагина был снят с прослушивания, но тут уже требовалась санкция самого генерала.
Таким образом, все сходилось на медсестре. Надо найти ее, тогда найдется и киллер — живой или мертвый.

Поздно вечером майор Белых сидел в своем служебном кабинете и писал рапорт на имя полковника Самарина. Как ни прискорбно было ему в этом признаться, но без помощи начальника отдела он продвинуться дальше не мог. Потому что найти Баранову в сжатые сроки можно было, только включив на полную мощность всю сыскную машину управления. Органы безопасности были сильны не столько профессионализмом своих отдельных исполнителей, сколько массированным натиском. Ни у МВД, ни у прокуратуры не было возможности вот так сконцентрировать усилия десятков и даже сотен людей для достижения одной цели. В данном случае проблема заключалась лишь в том, чтобы доказать необходимость такой концентрации. Белых исписал уже несколько страниц, стараясь как можно точнее и детальнее изложить фантастическую историю спасения и исчезновения Рената Мирзоева, и вдруг, как-то совершенно неожиданно для себя, уснул, выпустив из рук шариковый карандаш и клюнув носом в бумаги.

Ему приснилась большая серая корова с, толстыми губами, с колокольчиком на шее и с розовым бантом на хвосте: как на картинке в детской книжке. На ее широкой спине восседал в позе индийского йога Игорь Осокин: в набедренной повязке, в рваной окровавленной рубашке. Он теребил в руках четки и монотонно бубнил: «Харе Кришна, Харе Кришна...» Корова сделала два шага и исчезла, а на ее месте появился бревенчатый сруб колодца, какой стоял возле дома Белых в деревне. Из колодца вылетали разноцветные птицы, похожие на фазанов. Черно-белая собака с вислыми ушами носилась за ними, беззвучно лая и нелепо взмахивая мокрыми от грязи лапами...

Потом Белых увидел берег речки, и зеленый, заливной луг, а на лугу — свою покойную маму: молодую, в длинном белом платье, струящемся на ветру. Он не помнил, как мама выглядела в молодости, но во сне знал, что это именно она. Мама шла босая по мягкой траве, смотрела ласково и говорила нараспев: «Ангелы — по окошечкам, Святы Отцы — по уголошечкам... С Олежки беда, как с гуся вода!..»
Он шагнул к ней — радостно и счастливо, как в детстве, но луг и мама внезапно пропали, и под ногами у него оказались огромные угловатые камни — качающиеся, «живые». Между камнями проступала раскаленная, красновато-оранжевая лава. Она пузырилась и подступала все ближе и ближе, обдавая жаром и удушливой гарью...
Полозов проснулся утром со странным ощущением: словно он забыл что-то очень важное, сверхважное, жизненно важное. Ощущение это не оставляло его все время, пока он умывался и брился, повязывал галстук, пил некрепкий, но душистый китайский чай (крепкий не рекомендовал врач). Он помнил, что на девять утра у него назначена встреча с Ложечкиным, в офисе «Золотого моста», помнил, что решил поговорить с Петром Алексеевичем начистоту и объяснить, что есть очень сильные люди, которые решили прибрать к рукам весь автомобильный бизнес и с которыми воевать себе дороже. Но было еще что-то, связанное тоже с Ложечкиньм, крутившееся в мозгу совсем рядом, но ускользающее, неуловимое, как капля ртути, и мучившее своей неуловимостью.

Его рабочий день начинался в восемь часов. В половине восьмого он вышел из дому, продолжая насиловать память, и, подойдя к перекрестку, вдруг все вспомнил: словно какие-то контакты щелкнули в его мозгу. Вспомнил леденящий взгляд убийцы, его твердые пальцы на своем горле, вспомнил появление Груздева и Барановой и нечеловеческую боль, которая сломала его, превратила в лепечущего слизняка... От стыда его бросило в жар. Несмотря на все свое экстрасенсо-космическое могущество, Люба Баранова так и не сумела до конца подчинить своей воле сознание старого коммуниста, привыкшего с запрограммированностью робота подчиняться лишь воле партии… Именно про него было сказано: «Гвозди бы делать из этих людей. В мире бы не было крепче гвоздей».

Бывший председатель народного контроля решительно метнулся к телефонной будке — позвонить полковнику Самарину. Увы! Трубка оказалась оборванной. Он бросился к перекрестку. Горел красный, но он не стал ждать. Управление КГБ находилось неподалеку, прямо за площадью Советов, в двух шагах от здания горисполкома. Немедленно сообщить, поднять на ноги людей, перевернуть весь город и схватить эту жуткую троицу: наемного убийцу, бывшего сыщика-мордобоя и ведьму-целительницу...
Майора разбудил телефонный звонок. Взгляд его тут же метнулся к часам. «С ума сойти! Полдевятого! Вот это я дал прикурить!»

Звонок повторился.

Он снял трубку.

— Майор Белых слушает!

— Где вы пропали, майор? — услышал он желчный голос Самарина. — Почему не докладываете обстановку?

— Виноват, товарищ полковник! Операция затянулась, а вы велели не появляться, пока не доведу до конца.

— Ах вот как! А если не доведете? Если затянете еще неизвестно насколько?.. Сейчас же зайдите ко мне и доложите ситуацию. Нечего строить из себя кисейную барышню.

Белых мысленно чертыхнулся, растер ладонями лицо, дабы прогнать следы сна, и, прихватив недописанный рапорт, двинулся в кабинет шефа. Он был очень недоволен собой, и не столько тем, что затянул операцию, сколько тем, что уснул. Неужели действительно укатали сивку крутые горки, неужели действительно пора думать об отставке?..

Самарин встретил его холодно, кивком указал на кресло:

— Я вас слушаю.

Но по его виду, по тусклому блеску желтоватых глаз можно было понять, что ничего для себя нового и тем более интересного он услышать не ожидает. Белых рассказал все, что ему удалось узнать, подчеркнув загадочность исчезновения Мирзоева и участие в этом деле некоей медсестры Барановой, которая также исчезла.

— Нужно найти ее, — сказал он как можно более твердым тоном, заканчивая свой доклад. — Я уверен: если мы найдем Баранову, мы найдем и Мирзоева.

— Так почему же вы ее не ищете? Почему вы торчите здесь?

— Я как раз хотел получить вашу санкцию на широкий розыск. Нужны дополнительные люди.

Полковник посмотрел на него уничтожающе.

- А, по-моему, вам не хватает не людей, а чего-то другого, дорогой Олег Ефремович! Пока вы обшаривали больницы в поисках «тяжелораненого» Мирзоева, он, целый и невредимый, вломился к одному из наших секретных сотрудников и едва его не убил.

- Этого не может быть! — побледнев, воскликнул Белых. — Он действительно тяжело ранен. Ему как минимум два месяца придётся отлеживаться, да и то при условии хорошего врача и ухода Ваш человек его с кем-то спутал!

- Нет, не спутал. Это был именно Мирзоев, и он хотел узнать, кому персонально мешал жить депутат Ковальчук. И он был не один. С ним были два депутата городского Совета: медсестра Баранова и бывший милицейский следователь Груздев. Все сходится, не так ли?

- Сходится, — обескураженно промолвил майор.— Но я все равно ничего не понимаю.

Полковник усмехнулся.

— Не огорчайтесь: у каждого свои особенности. Я, например, хуже вас стреляю. Но в данном случае интересно то, что именно Груздев год назад занимался делом Ковальчука, и нам, как вы помните, стоило немалого труда его от этого отвадить. Баранова же, по имеющимся сведениям, является уникальным экстрасенсом-целителем. Не знаю как, но она сумела за один день поставить Мирзоева на ноги.

Лицо майора вытянулось.

— Вот оно что! Вот почему ему не понадобился хирург! Значит, я все-таки был нрав, и искать нужно именно Баранову!

— Да, но вы ее не нашли, а Мирзоев опять жив и здоров и действует вне нашего контроля. Вот адрес Груздева... — Самарин протянул майору листок бумаги. — Возможно, Мирзоев там. Блокируйте квартиру и постарайтесь обойтись без жертв. Хотя, скорее всего, его там нет — это очень осторожный зверь. — Самарин сделал паузу и, когда Белых уже поднялся и открыл рот, чтобы произнести сакраментальное: «Разрешите выполнять?» — добавил: — Есть еще одно место. У меня есть сведения, что сегодня наш подопечный захочет навестить генерального директора фирмы «Золотой мост» Петра Алексеевича Ложечкина.

— А это что за птица? — простодушно спросил майор. Начальник отдела укоризненно покачал головой:

— Стыдно, Олег Ефремович! Таких людей надо знать. Год назад Ложечкин был председателем нашего городского Совета, а до того — первым секретарем горкома партии. Впрочем, вы недавно работаете в Приморске. А интерес к нему Мирзоева обусловлен тем, что именно Ложечкин дал в свое время распоряжение устранить Ковальчука. Правда, он не имел в виду физическое устранение, но теперь это не важно. Важно, что Мирзоев уже знает эту фамилию и жаждет встречи. Готовьте своих людей, майор, но руководить операцией на этот раз буду лично я.

— Как вам будет угодно, — обиженно ответил Белых. — Только имейте в виду: стрелять надо в голову, на нем бронежилет.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно! Потому он и остался жив после моих трех выстрелов. Если бы не жилет, никакая экстрасенша его бы не спасла.

— Ну что ж, — промолвил полковник. — Значит, будем стрелять в голову.

Полковник Самарин не напрасно сомневался, что «осторожного зверя» Мирзоева удастся обнаружить в квартире бывшего следователя Груздева. Там не оказалось ни Мирзоева, ни самого Груздева, ни Любы Барановой. По настоянию Рената, который всегда был крайне осмотрителен при выборе «хаты», все трое провели эту ночь совсем в другом месте, в «гостинке» одного из друзей Юрика Цыбульского. Причем Груздев всю ночь безмятежно проспал, прикорнув прямо в одежде на хозяйской постели, а Люба с Ренатом до утра просидели в крошечной кухне-прихожей, гоняя чаи и вполголоса беседуя при свете маленькой настенной лампы.

О чем они говорили? Обо всем. О жизни и смерти, о добре и зле, о человеке и Боге. Мы не будем подробно излагать их беседу, потому что это увело бы нас слишком далеко от сюжета, да и не всякому читателю были бы, наверное, интересны суждения безвестных киллера и медсестры на столь вечные и возвышенные темы. Мы лишь отметим, что собеседники были интересны друг другу, хотя никто из них так и не заговорил о главном. О том самом, что уже выкристаллизовывалось в их растревоженных душах, но еще не имело названия. Им было просто хорошо вместе.


А вот Петр Алексеевич Ложечкин в эту ночь спал беспокойно, трижды просыпаясь в холодном поту. В первый раз ему приснилось, что его сейф, его личный южнокорейский сейф с двумя секретными замками, все-таки ограбили, вычистили до блеска, забрали и валюту, и никелированный пистолетик «ПСМ-5,45», так удачно «приватизированный» при уходе из горкома. Во второй раз ему привиделось, что рухнуло здание, в котором размещался его офис. В третий раз его едва не задушила огромная змея с золотой чешуей. После змеи он уже не мог заснуть, хотя рассвет только начал брезжить, ворочался на широкой постели, пока не проснулась и не встала Альбина, которая по привычке поднималась раньше его, хотя у нее в техникуме давно начались каникулы и ей не нужно было спешить на занятия.

- Не спится? — спросила она участливо, когда муж появился на кухне. — Может, капли какие дать? На тебе лица нет.

- Да сейчас уже нет смысла, — возразил он. — С вечера надо было что-то принять. С этим дурацким пиратским ограблением нервная система возбудилась, кошмары всю ночь снились...

- Слушай, Петь... А может, ну их к черту, эти миллионы? — Альбина подошла и с улыбкой положила руки ему на плечи, коснулась теплым упругим животом. — Здоровье дороже! Здоровье не купишь.

— А на Гавайи ты съездить хочешь? — усмехнувшись, поинтересовался Ложечкин.

Ее улыбка потускнела.

- Хочу.

А Вику в Оксфордский университет отправить?

- Тоже хочу.

— Тогда улыбайся и помалкивай. Здоровье у меня, слава Богу, еще есть, и наши с тобой миллионы я никому не отдам. Сегодня у меня будет встреча с мафиози. На одних бандитов мы натравим других бандитов, и это будет надежнее, чем ждать помощи от родной милиции.

— Я боюсь,— сказала Альбина. — Ты ввязываешься в очень опасные дела.

— Жизнь, Аля, вообще опасная штука. И, как правило, она кончается смертью, — пошутил Ложечкин и, обняв жену, почувствовал, что было бы неплохо снова вернуться в постель — вместе с нею. Время у него еще было.

Без пяти девять он вошел в приемную своего кабинета. Секретарша уже была на месте: молодая, лучезарная, длинноногая. И еще его ожидали двое мужчин лет тридцати — тридцати пяти: один высокий, стройный, вполне интеллигентного вида, с черным «дипломатом» в руках, второй ростом пониже, с мрачным взглядом типичного уголовника.

— Вы от Иван Иваныча? — спросил он, полагая, что это именно те люди, с которыми обещал свести его Полозов.

Серж и Юрик переглянулись. Они не были от Иван Иваныча, и это имя им ни о чем не говорило, но какая разница, с чего начать разговор.

— Да, мы от него, — подтвердил Юрик.

— Ну что ж, проходите, побеседуем, или, как у вас говорится, «потолкуем». Тут еще должен подойти один человек, но начать мы можем и без него. Светлана, ко мне никого, кроме Сергея Тимофеевича! — бросил он секретарше и, гостеприимно распахнув дверь кабинета, пригласил посетителей внутрь.
Не очень зная, как вести себя с представителями преступного мира, Ложечкин пригласил их не к письменному столу, где бы они, по его мнению, чувствовали бы себя скованно, а в уютный уголок, где стояли как раз три кресла и низенький столик с хрустальной пепельницей, выложил непочатую пачку «Конгресса» и газовую зажигалку.

— Курите! Может быть, немного выпить?

— О нет, спасибо! — Юрик сделал отрицательный жест ладонью. — Мы не пьем и не курим.

Серж промолчал. Этот балаган ему не нравился, он бы предпочел сразу перейти к делу, а не изображать черт-те кого.

— Ну что ж, я вижу, что вы деловые люди и, наверное, уже в курсе моих проблем, — улыбнувшись одной из своих задушевных улыбок, сказал Ложечкин. — Я готов выслушать ваши предложения и ваши условия.

— Давайте сначала познакомимся, — угрюмо промолвил Серж.— Я председатель кооператива «Меркурий», а это мой зам по коммерции. — И он протянул Ложечкину свою визитную карточку.

Ложечкин карточку взял, и в его сердце закралось смутное сомнение. «Конечно, — подумал он, — многие кооперативы — лишь ширма для мафии, но не произошло ли накладочки? Надо быть осторожнее».

- Очень приятно, — сказал он, протягивая взамен свою визитку, отпечатанную на трех языках — русском, английском и японском. — Итак, я вас слушаю!

- У нас к вам не совсем обычное дело, — начал Серж, подавшись вперед и глядя прямо в гладко выбритое, ухоженное лицо генерального директора. — Нам стало известно, что ваша фирма гонит за бугор стройматериалы, цветной металл и прочий дефицит. Гонит в больших размерах. Не знаю, как там у вас с лицензией (это ваши дела, мы не из таможни), но местный рынок свистит в кулак, и это нехорошо.

«Это не бандиты, — с разочарованием понял Ложечкин. — Это действительно кооператоры, мелкие конкуренты. Куда же пропал этот чертов Полозов?..»

- Извините, господа, но это нормальный коммерческий процесс, — ответил он снисходительно и взглянул на часы. — Каждый делает свои деньги там, где может. Я не спрашиваю вас, где делаете деньги вы, Если у вас есть деловое предложение, я готов вас выслушать, раз уж вы пришли. Если нет — до свидания! Мой день, увы, расписан по минутам.

- У нас есть предложение, — вмешался Юрик. — У нас есть некий документ, который должен вас заинтересовать. — Он раскрыл «дипломат», извлек из него машинописную рукопись и протянул Ложечкину. — Разумеется, это ксерокопия, но у нас имеется и оригинал.

Ложечкин пробежал глазами название, глянул на фамилию автора и хмыкнул:

- Любопытно, очень любопытно! Если позволите, я прочту.

- Разумеется! Мы затем и пришли.

Ложечкин углубился в чтение. Серж смотрел на его крепкую, спортивную фигуру, на тщательно уложенную прическу и думал, что вот такие гладкие да холеные и раньше были хозяевами жизни и теперь очень ловко опять прыгнули в дамки. Юрик, приятно раскинувшись в удобном кресле и заложив ногу за ногу, с интересом следил за выражением липа бывшего первого секретаря горкома. Чему чему, а выдержке, у Ложечкина можно было поучиться.

— Ну и что? — спросил Ложечкин, дойдя до конца и подняв глаза на Юрика. — Это дела давно минувших дней. Сейчас за информацию о том, что генеральный директор фирмы «Золотой мост» приобрел видеомагнитофон по сниженной цене, вам никто не даст и пяти рублей. Впрочем, сходите к Пугину. Может быть, он как председатель, облсовета заинтересуется вашей бумагой, а мне она к чему.

— Год назад из-за нее убили человека, — заметил Юрик. — Ее автора.

— Глупости! — невозмутимо ответил Ложечкин. — Если вы знаете, он умер от инфаркта.

— Инфаркт был вызван специальным уколом, — негромко, но очень внятно произнес Юрик и пристально посмотрел в глаза Ложечкина. Тот ответил взглядом не менее пристальным и внимательным.

«Откуда простой кооператор может знать такие подробности?— подумал генеральный директор.— Рукопись — ладно, она могла храниться у кого-то из друзей Ковальчука, но о том, как именно был «нейтрализован» гоношистый депутат, знает только Полозов. Уж не он ли наслал этих наглых ребят? Не задумал ли со мной какую-то новую игру? Не потому ли и сам не явился?.. А за Полозовым небось опять стоит генерал Тарасов. Вот она, настоящая мафия!»

— Возможно, так оно и было, — невозмутимо согласился он. — Наверное, у вас есть основания так говорить. Но у меня таких оснований нет, и мне по-прежнему кажется, что мы с вами зря тратим время.

Он встал, давая понять, что пора и честь знать, и демонстративно опять посмотрел на часы. Было без пяти десять, а на десять была назначена встреча с депутатами Груздевым и Барановой. Он по-прежнему играл в демократа и был доступен коллегам по горсовету.

— А ну сядь! — внезапно рявкнул Серж и ударил кулаком по столику так, что хрустальная пепельница подпрыгнула и жалобно звякнула. — Сядь, кому говорят!

Ложечкин удивленно посмотрел на него (это что за припадочный?) и сел.

— Мы не все сказали, — заявил председатель «Меркурия».— Юрик, а ну вывали ему козырного туза!

Губы Юрика дрогнули в тонкой усмешке, и он положил на столик магнитофонную кассету.

— Здесь запись совещания, которое имело место быть на даче у Пугина, — пояснил он, глядя прямо в лицо бывшего первого секретаря горкома. — Того самого совещания, на котором именно вы взяли на себя труд «нейтрализовать» Ковальчука. Что вы на это скажете?

Ложечкин оцепенел.

«Достали!— подумал он обреченно. — Все-таки меня достали. Именно этого я боялся больше всего. Если дойдет до суда, мне не отвертеться. Тем более, эти ухари знают, как именно был убит Ковальчук. Полозов, конечно, скажет, что просто выполнил мое указание. Я пропал!»

- Чего вы хотите? — глухо произнес он.

- Мы хотим две вещи, — сказал Серж голосом, не терпящим возражений. — Первое: вы приостанавливаете свой бартер, и мы забираем у вас по нормальным ценам все стройматериалы.

- Это очень сложно. Судно уже грузится.

- Это твои проблемы. Второе: фирма «Золотой мост» сливается с кооперативом «Меркурий». Генеральным директором становлюсь я.

-Вы с ума сошли! Это полный грабеж!

Тут дверь кабинета мягко приоткрылась, и, грациозно ступая туфельками на точеных каблучках, впорхнула секретарша Светлана.

- Петр Алексеевич! К вам депутаты. Говорят, вы назначили.

- Пусть подождут! — не оборачиваясь, бросил Ложечкин.— Пять минут. Извинитесь!

Светлана исчезла.

— Это полный грабеж, — повторил Ложечкин. — Так дела не делают. И потом, это не в моей компетенции. Такие решения принимает только собрание акционеров.

Дверь опять отворилась, на этот раз более энергично, и в кабинет вошли Баранова и Груздев...



Оставшись один, Ренат некоторое время ходил как заводной по маленькой, тесно заставленной квартирке, все более и более охватываемый беспокойством. Это было беспокойство особого сорта, которого он никогда ранее не испытывал, — беспокойство за другого человека. Он понимал, что те, кто охотится за ним, не дураки, что его интенсивно ищут и что кольцо неумолимо сжимается. Люба почистила память Полозова, но был еще Купец, Иван Иваныч. Что, если он все-таки расхрабрится и настучит? Тогда гэбэшникам не составит труда сообразить, где устроить ловушку. Они вооружатся до зубов и обложат «Золотой мост», и там, конечно, будет тот, кто стрелял ему в спину. Юрик вчера рассказал, что увидел Серж на Любиной даче, какой там был разгром: эти вояки сначала стреляют, а потом уже смотрят — в того ли. У них не задержится выстрелить в женщину. Особенно у того, который стрелял ему в спину.

Ренат проверил пистолет, накинул куртку и вышел на улицу.
Он не стал искать телефон-автомат, а просто зашел в первый попавшийся магазинчик.
 
— Где у вас телефон? — обратился он к молоденькой продавщице. — Мне в КГБ позвонить надо. Срочно!

Та поглядела на него с легким испугом и повела в кабинет заведующей.

— Полина Семеновна, извините! Мужчине в КГБ надо позвонить, срочно.

Полина Семеновна испуганно улыбнулась во все тридцать два золотых зуба и живо развернула к посетителю стоявший перед ней аппарат.

— Пожалуйста, пожалуйста! Может, мне выйти?

Ренат кивком остановил ее:

— Не надо.

Он набрал «09» и, дождавшись ответа, сказал:

— Девушка, мне номер КГБ нужен

После короткой паузы «девушка» продиктовала номер приемной. Полина Семеновна услужливо пододвинула ручку и листок бумаги. Ренат записал, нажал рычажок аппарата в набрал нужную последовательность цифр.

— Приемная управления КГБ слушает, — раздался в трубке молодцеватый голос.

— Ваши сотрудники занимаются розыском особо опасного преступника Рената Мирзоева,
 — без предисловия начал Ренат. — Я хочу сделать заявление.

— Я слушаю вас.

— Но я хочу говорить с тем, кто руководит розыском. Это очень важное заявление, и я тороплюсь.

— Хорошо, подождите минутку, я попробую выяснить.
 
Ренат посмотрел на часы и засек время. Он понимал, что номер телефона, с которого он звонит, уже определен, но повода для беспокойства не было: ведь он пока еще не назвал себя. Да и не доберутся они так быстро на другой конец города.

Полковник Самарин сидел на переднем сиденье темно-синего «патрола», стоявшего неподалеку от входа в здание, где располагался офис фирмы «Золотой мост», на противоположной стороне улицы. Операция шла к финишу, прогноз оправдывался. Баранова и Груздев уже были в ловушке, а еще раньше туда пожаловали кооператоры Брагин и Цыбульский. Оставалось дождаться Мирзоева и западню можно захлопывать. Вдруг запикал сигнал радиотелефона. Самарин снял трубку.

— Товарищ полковник, это капитан Щукин из приемной. Скажите, Ренатом Мирзоевым у вас кто-нибудь занимается?

— А в чем дело? — насторожился полковник.

— Тут какой-то настойчивый гражданин звонит, хочет сделать заявление. Говорит — очень важное. Может, вас с ним связать?

— А откуда он звонит?

— Из магазина номер 19, на Беляева.

— Хорошо, соедините.

Ренат услышал в трубке легкий щелчок, потом раздался мягко-повелительный голос:

— Говорите, вас слушают.

— Мне нужен начальник, который занимается розыском Мирзоева, — повторил Ренат.

— Я — такой! начальник. Полковник Самарин. Что вы хотели сообщить?

— Я Ренат Мирзоев. Я хочу поговорить с человеком, который пытался взорвать меня, а потом стрелял мне в спину.

Полковник быстро прикинул, за сколько времени можно добраться до магазина на Беляева, 19. Получалось минут двенадцать, а то и все пятнадцать, киллер успеет исчезнуть. Да и не возьмешь его вот так, с бухты-барахты: верткий, гад, и осторожный. Профессионал!.. Ну, ничего, главное, что он объявился, из города мы его не выпустим.

— Подождите пару минут,— сказал он и, переложив трубку в левую руку, по мини-рации вызвал на связь майора Белых. Белых находился внутри здания и караулил Мирзоева под видом гардеробщика.

— Объект обнаружился, — сказал Самарин. — Немедленно подойдите к моей машине.
Через несколько секунд майор появился в дверях — как был, в синем халате, — быстро огляделся и пересек улицу.

— Где он? — спросил Белых, нагибаясь к окошку «патрола». — Кто его нашел?

Вместо ответа Самарин протянул ему телефонную трубку.

— Поговорите! Это Мирзоев. Он сам нас нашел.

Глаза у майора слегка округлились. Он осторожно взял в руку трубку и негромко сказал:

— Мирзоев, это ты?

— Да, я Мирзоев,— ответил знакомый ему гортанный голос. — А ты кто?

— Я майор Белых. Это хорошо, что ты сам позвонил. Я предлагаю тебе сдаться,
 явиться с повинной. Иначе я все равно найду тебя и убью. Не сегодня, так через несколько дней
.
— Это не так просто сделать, майор. Но я хочу облегчить тебе задачу. Через полчаса я буду ждать тебя у входа в детский парк. Если ты мужчина и умеешь стрелять не только в спину, приходи.

Ренат положил трубку и, кивнув в знак благодарности белой от страха завмагше, вышел на улицу.

Парк находился недалеко, в пяти минутах ходьбы, у него было время осмотреться, прикинуть варианты. Он не сомневался, что Белых явится не один. Ренат чувствовал, что его путь подходит к концу, но мысль о том, что майор может остаться безнаказанным, звала к действию. Он посмотрел в сторону запада, туда, где за многими равнинами и горами находилась Мекка, родина пророка Мухаммеда, где стояла священная черная Кааба, прикоснуться к которой ему, наверное, уже не доведется, и в памяти вдруг всплыли строки из Корана, слышанные им в детстве от дедушки:
«В тот день люди будут, как разогнанные мотыльки, и будут горы, как расщипанная шерсть... И вот, у кого тяжелые весы, — он в жизни блаженной, а тот, у кого легкие весы,— мать его пропасть. А что даст тебе знать, что такое она? — Огонь пылающий!»



— Извините, коллеги, но я попросил бы вас чуть-чуть подождать. У меня очень важный разговор, — обратился Ложечкин к вошедшим депутатам, улыбнувшись им как можно радушнее.

— А мы, Петр Алексеевич, по этому же вопросу, — поспешила «успокоить» его Люба. — Все гораздо серьезлее, чем вы думаете. Два дня назад погиб еще один человек, замешанный в этой истории, а вчера чуть не погибли еще двое...

— Не говоря уж о том, что Ковальчука не оставили в покое и после смерти, — с недоброй улыбкой добавил Груздев. — Его могилу залили серной кислотой...

— К этому я не имею никакого отношения! — торопливо заметил Ложечкин.

И тут перед Любой возникла «картинка». Она увидела Рената, медленно идущего вдоль чугунной ограды детского парка, собранного и настороженного, похожего на барса, вышедшего на охоту. И еще она увидела другого человека, не менее собранного и настороженного, который двигался навстречу Ренату.

— О Господи! Они убьют его! — воскликнула Люба и кинулась к выходу. Груздев, Юрик и Серж переглянулись и бросились за ней. Ложечкин недоуменно пожал плечами и, выждав несколько секунд — не вернутся ли? — забрал со столика злополучную рукопись и еще более злополучную кассету и направился к сейфу. К тому самому сейфу, в котором хранились двадцать семь тысяч долларов и никелированный малютка «ПСМ-5,45». При виде пистолета он вдруг подумал: «Застрелиться, что ли?» Но тут же опомнился и усмехнулся: «Еще чего! Идет нормальный процесс первоначального накопления капитала. Стройматериалы я им, так и быть, отдам, а за остальное еще повоюем!»

Ренат осознавал, что у его противника есть сильное преимущество: Белых знал его в лицо и уже поэтому имел возможность выстрелить первым. «Ну что ж, пусть стреляет, — сказал себе Ренат. — Аллах милостив. Он помог мне найти этого бешеного пса, поможет и узнать».

Место встречи было выбрано не слишком удачно: здесь было людно, неподалеку находилась трамвайная остановка, и Ренату, приходилось держать в поле зрения сразу многих мужчин. И все же он вовремя заметил, как один из них, высокий и плечистый, вдруг потянул руку под левую полу расстегнутого пиджака. Киллер молниеносно прянул в сторону, и пуля пропела мимо правого уха, а уже в следующую секунду заговорил его скорострельный «стечкин».

Майор рухнул на асфальт с пробитым лбом, и в тот же миг в пяти шагах от Рената резко затормозил темно-синий «патрол» со спущенными стеклами, и оттуда брызнули две автоматные очереди. Несколько пуль больно, но без особого вреда ударили киллера в бронированный бок, одна зацепила руку, две угодили в голову. Теряя сознание и заваливаясь к чугунной ограде, Ренат успел выпустить ответную, бесприцельную очередь, но не успел увидеть, как из подлетевшей к парку красной «мазды» выскочила Люба. Она бросилась к нему, упала на колени и приподняла его залитую кровью голову. Теперь, как никогда, ей была нужна чудесная, целительная сила, бесценный дар, полученный от Космоса. А иначе зачем вообще ей эта сила?
Ренат открыл глаза и увидел над собой красное марево, а в нем — расплывающееся, тающее лицо женщины, той женщины, с которой он никогда уже не будет жить вдали от всех людей, в доме, наполненном веселой детворой. Разве что дом этот будет стоять в садах Эдема, там, где текут прохладные ручьи и поют сладкоголосые птицы счастья.

Он улыбнулся и умер.

Люба опустила его голову на землю и посмотрела вокруг. Трое мужчин стояли невдалеке от нее: двое молодых, с опущенными к земле автоматами, и третий пожилой, без оружия, с умными желтыми глазами. Они молча и выжидательно смотрели.

— За что вы убили его? — спросила Люба. — Он был лучше вас всех!

Пожилой наклонился, поднял пистолет, выпавший из мертвой руки киллера, и сказал:
 
— Это была вынужденная мера. Он только что застрелил нашего товарища. Вы сами заберете тело или вам помочь?

— Будьте вы прокляты! — тихо и яростно промолвила Люба.

Трое ретировались к «патролу», куда уже был погружен труп майора Белых, и уехали, а к Любе подошли Груздев и только что подъехавшие Серж и Юрик.

— Я опоздала, — сказала Люба. — Его убили.

Серж и Юрик молча наклонились, подняли Рената и понесли к черному «мерседесу». Валерий хотел им помочь, но они отстранили его. А Люба все сидела на земле, у чугунной решетки, забрызганной свежей, алой кровью, и неподвижно глядела перед собой, не замечая опасливо обходящих ее случайных прохожих.

«Ты не должна принимать это слишком близко к сердцу, — вдруг раздался в ее ушах размеренный Голос. — Его путь, закончен, а твой только начинается. Ты нужна не мертвым, а живым. Вспомни: там, в палате реанимации, твоей помощи ждет человек, молодой моряк».

Люба вздрогнула и медленно поднялась с колен.

«Я помню, — ответила она. — Но почему нельзя было спасти Рената?»

«Его путь закончен, — повторил Голос. — Он сделал все, что должен был сделать. Он ушел счастливым, а это удается не каждому».

Груздев подошел и бережно взял Любу за локоть.

— Пойдем, Любава, — сказал он. — Ребята ждут.

 

Виктор Заводинский
2017-01-02 20:32:51

---

Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru

Выйти из режима для чтения