КОРОНА СОЛНЦА

 

 

Глава 1

 

 

     Макдоналдс на Среднем проспекте Васильевского острова напоминал сказочный замок, стилизованный под современность. Очередь за гамбургерами и чизбургерами была небольшой, тем не менее, встав в ее конец, человек сразу терял ощущение сказочности.  Сознание,  что, в сущности, это тот же общепит, с улучшенной организацией труда, приходило в голову многим посетителям.

     Девушку звали Ольгой. Аккуратненькая головка, прическа «каре», не сказать, что полноватая фигурка — в модельный бизнес ее не взяли бы, но для обычной жизни — в самый раз: не тонка, но и не упитана. Не красавица писаная, но красивая. И главное,  никто не скажет, чем она красива. В каждой из черт лица можно было найти изъяны, но все вместе эти черты создавали притягательный образ нежной, очень домашней, теплой девушки. Отличались глаза – крупные, с чуть-чуть припухлыми веками и длинными ресницами. Умный взгляд, добрый и… усталый. Похоже, Ольга долгое время не  высыпалась. Джинсы,  сиреневая спортивная  куртка и темно-коричневая водолазка ничего в ней не подчеркивали, наоборот, делали ее обычной современной петербурженкой, причастной к клану завсегдатаев системы быстрого питания.

     Она встала в очередь и, повернувшись  вполоборота,  оглядела зал. Девочки сидели как всегда в углу за столиком на троих. Их было двое, третье место сторожили их сумочки и плащи. Подружки приветливо замахали руками, показывая, что видят ее и ждут с нетерпением.

     Место у окна занимала темноволосая  лет двадцати семи девушка. У нее было круглое лицо, немного пухлая фигура, черные вразлет брови и широко поставленные глаза. Казалось,  она когда-то так активно стремилась увидеть что-то за своей спиной, что глаза побежали за голову, да так и остались на окраине лица, не сумев преодолеть лицевой барьер. У нее был небольшой, но мясистый нос, достаточно широкий, чтобы дышать полной грудью. А грудь, надо сказать, была под стать лицу: такая же круглая и нахальная. Потому что выглядывала из-под кофточки и бессовестно натягивала пуговицы на ней, угрожая сорвать петли. И редкий мужчина мог пройти мимо, не заглянув в такое декольте. Звали девушку Людмилой.

     Напротив нее, положив локти на  стол и сплетя пальцы между собой, сидела вторая подружка — Илона. Эта, наоборот, была тиха, спокойна,  не юлила глазами по залу. Светло-каштановые волосы ее были гладко собраны в узелок  на затылке. Тонкие черты лица, точеные брови, загнутые вверх ресницы, маленький, оканчивающийся небольшой кругляшкой нос —  выгодно отличали ее от подруги. Девушки весело беседовали и, видимо, над чем-то иронизировали, потому что периодически разговор прерывался тихим смехом.

     Ольга наконец получила свои гамбургеры, картошку фри и кофе. Неся поднос перед собой, осторожно протиснулась между столиками и «приземлилась» на третий стул.

     — Привет.

     — Ну, ты даешь, подруга! Полчаса ждем.

     Ольга устало махнула рукой…

     — Что, опять твоя Газель? — Илона вопросительно посмотрела в глаза Ольге.

     — Она самая. Вот вынь да положь ей новую тарификацию. Зарплаты, видите ли, изменились! Сама в рабочее время где-то шастает, а часов в пять, когда у всех чемоданное настроение, вспоминает, что надо как-то «озаботить» своих сотрудников.

     — Ух, гюрза! — Людмила сжала кулаки, — я бы ей башку открутила. Надо же, какая сволочь! И управы не найти…

     —  Главное, я ей говорю: «Гюзель Дибировна, до конца рабочего дня осталось полчаса, мне никак не успеть". А она: «Значит, надо остаться и завершить работу. Я же остаюсь!»       — «Но мне же ребенка надо из садика забрать!» А она: «Садики обязаны работать до восьми-девяти часов».

     Сама, небось, днем все свои личные дела улаживает… Из-за этих склок у меня и память стала барахлить. Вчера, отлично помню,  выходя из дома, проверила: мобильник со мной. Прихожу на работу — телефона нет. Все перевернула, везде посмотрела — нет мобильника. Думала, украли в метро или выронила где-то. Прихожу домой вечером — мобильник на столе! Полтергейст какой-то. Совсем сил нет бороться с этой стервой.

     — Ты бы ушла из этой «реабилитации», — задумчиво проговорила Илона.

     — Куда? Если бы было куда — давно бы уволилась.

     — Нет, девки, уволиться легко, а новую работу найти… Экономистов сейчас, как собак нерезаных. Останешься без работы, вся в долгах…  Нам это надо?

     — Нам замуж надо, — улыбнулась Ольга, — тогда бы все и решилось.

     — Да! — бойко подтвердила Людмила. — Да, нам замуж очень надо. Ну, очень, очень, очень! — Девчата покатились со смеху, а Людмила  продолжала, — нам очень надо, чтобы каждое утро благоверный допытывался куда идем, с кем идем, когда придем, нам очень не хватает фингалов под глазами…

     — Да ладно, заткнись, — Илона обиделась. — Это было всего  один раз и то по заслугам.

     — Каким заслугам? — возмущенная Людмила даже сидя, бока подбоченила. —  Ты что, изменила ему? Подумаешь, посидела в кафе с приятелем. И потом, скажи честно, мы ведь знаем: это не первый фингал…  И не вто... — осекшись на полуслове, подруга тут же продолжила тем же тоном, но уже новое предложение:      —  Ой! Держите меня, а то щас что-то случится! Смотри, смотри! Вот это да! Каков а?!  — Людмила глазами показывала на стоящего в очереди высокого брюнета с курчавыми волосами, заставившего ее прервать гневную тираду. — Ох, как же я люблю грузин!

     — Хороший парень — вынесла вердикт Ольга, — да не про нас.

     — С чего ты взяла, что это грузин? Может армянин, может дагестанец… Они все на одно лицо.

     — Неважно, я их всех грузинами называю. Они такие горячие!

     — Ну да, ты их штабелями паковала и температуру мерила.

     — Так говорят… Ой, девочки, я как увижу такого мачо,  все во мне начинает открываться, честное слово, — и сквозь смех, — как двери в вагоне метро!

     Илона смеясь: «Осторожно, двери открываются!». Они уже покатывались со смеху, а Людмила все не могла остановиться: «Ага. А внутренний голос, гад,  полощет мозги: «Зачем тебе это надо? Он тебе не пара! Вернее, ты ему не пара…»

     — Дура ты, Людка — оправившись от смеха, сказала Ольга. — И папа твой, хоть никто никогда его не видел, судя по всему, тоже был дурак, раз сотворил такое чудо.

     — Да бог с ним, с папой. Вот «папика» бы найти. Не жадного. И не очень старого. Я бы тогда вам показала кузькину мать. Представляешь, вот сидите вы здесь, ждете меня…

     — Да ладно, ты никогда не опаздываешь.

     — Нет, нет, послушайте.  Значит, сидите вы, смотрите в окно, ждете,  когда же эта Людка придет. И вдруг перед окном, прямо вон там, останавливается крутейшее из крутейших  авто: белое-пребелое, все утыканное всякими антеннами. Из него выскакивает охранник — такой высокий, стройный — и открывает дверь. Из-за двери   появляется сначала красивая ножка в дорогих  «шузах», потом появляется торс, — она показала руками как появляется торс и какого он размера,  — а уж потом из машины выкатывается ваша подруга — то есть, я. В этот момент из другой двери выскакивает настоящий мачо: старик — атлет. Высокий, стройный, с легкой проседью на висках, одет как денди, он подходит ко мне и целует ручку. Вы бы видели, какие у него усы! Роскошные! Сколько баб из-за них удавилось!

     — А ручку-то зачем? Вы ведь вместе приехали! — смеется Илона

     — Неважно, ты слушай сюда: целует ручку и ведет меня к вам. Официанты вертятся вокруг как три пропеллера, народ суетится, пытается взять автограф, ваши глаза становятся как четыре чайные тарелки, а я, небрежно так, говорю вам: «Знакомьтесь, подружки, это мой муж».

    — Ой, мамочки, — говорите вы…

     В этот момент мимо них прошел потрепанный старичок, чем-то похожий на бомжа.

     — Осторожно, двери закрываются! — Илона заканчивала фразу, уже заваливаясь на Ольгу от смеха.

     — Ох, девки, что-то мы сегодня много ржем, непростительно много. Как бы не пришлось потом плакать, — вытирая слезы, поделилась мыслями  Ольга.

     — Ага, кое-кто получит еще один фингал, — копаясь в сумочке, пробормотала Людмила.

     — Я тебя уже просила! — неожиданно зло отреагировала Илона. — Ну надо же, никакого такта! Подруга называется!

     Действительно, при всей своей доброте, Людмила иногда становилась невыносимой. Особенно когда речь шла о женихах и свадьбах. Иногда такое отчебучит: хоть стой – хоть падай. По-видимому, она, сама того не подозревая,  завидовала подругам, к которым мужики «липли» как мухи на липкую ленту. У нее, конечно,  были мужчины, но какие-то все доходяги, да и то «одноразовые». И вот, думая, что заступается за подруг, Людмила в силу природной простоты, часто несознательно обижала их.

     «Держите меня, а то щас что-то случится!» — эта фраза, повторяемая довольно часто, была ее визитной карточкой.  Вот и сейчас:

     — Ой, ой, ой, держите меня, а то щас что-то случится! Что я такого сказала? Подумаешь, какая фифа, и слова сказать нельзя.

     — Ну вот, как я и говорила, — Ольга стала собирать сумочку и встала. — Как я и предполагала, начнем сейчас ссориться и плакать. Я опаздываю, обеденное время истекло… Гюзель опекает. Пока, подруги. Не ссорьтесь, прошу вас! Из-за ерунды.

 

Глава 2

     Детский садик «Аистенок» находился в двух кварталах от квартиры на Литейном. Но до Литейного надо было еще доехать: автобус — метро — автобус. Иногда, не дождавшись автобуса, Ольга выскакивала из метро и бегом — две остановки. Вот и сейчас она вышла на станции «Маяковская», прошла до остановки автобуса, выглянула на проезжую часть: не идет ли транспорт, а затем, решившись, быстро пошла на пешеходный переход.

     «Заберу  Машеньку, а уж потом, вместе с ней — за продуктами», – думала она, подходя к детскому саду. Быстро взбежала на второй этаж: слева – ясельная группа «Бегемотики». Заглянула в группу: детишки собрались вокруг воспитательницы Ирины Владимировны и внимательно слушают очередную сказку.

     Ирина Владимировна заметила Ольгу и привычно громко сказала: «Машенька, мама приш… Ой, а ее же сегодня не было! Заболели, да?»

     — Как? — не поняла Ольга.

     — Сегодня вашей Маши у нас не было. — Несколько неуверенно повторила Ирина Владимировна.

     — Как не было! Вы шутите… — улыбнулась она. — Я ее утром сама приводила.

     — Да вы что! Ее сегодня точно не было. Я же не пьяная, с утра здесь сижу.

     — Вы… вы шутите, — недоверчиво отозвалась Ольга, и улыбка сползла с ее лица. Она  замолчала, уставившись на воспитательницу.  А та, в таком же шоке растерянно смотрела на нее.  Ольга почувствовала,  как  мутится сознание.

          - Что вы говорите, я сама утром привела ребенка в сад! Я сама! — У нее срывался голос.

     — Вы ошибаетесь, мамочка. Вы здоровы? — и обращаясь к нянечке, — Виктория Васильевна! Подойдите сюда!

     Виктория Васильевна,  дородная пожилая женщина, подошла, вытирая руки о фартук.

     — Вот, мама Маши Селялиной  утверждает, что Маша здесь, в садике.

     — Так ее же не было.

     — Вот и я говорю: не было!

     — Женщины! Милые! Сегодня не первое апреля! Я же умереть могу здесь! Умоляю, не пугайте меня! Я же не сумасшедшая…— и вдруг, вспомнив, — А! Вот! Вещи-то в шкафчике должны быть! Смотрите…

Ольга распахнула шкафчик — пусто, другой, рядом — чужая одежда. С каждой открытой дверцей сердце ее билось все сильнее. Мысли путались. В голове хаос. И две женщины в арочном проеме, сочувственно,  со страхом, хоть и с некоторым облегчением  уставившиеся на нее. Ноги подкосились, и она медленно села на маленькую детскую лавочку, с ужасом глядя на воспитателей, готовая сию же минуту провалиться в небытие.

     Она не больна! Она прекрасно помнит, как утром поднимала с кроватки сонную Машеньку, как одевала ее, как «Швондер» занял ванную, и ей пришлось вести в сад неумытого «поросенка». Помнит, как по пути читала Машеньке отрывки из «Мойдодыра» и обещала умыть ее в садике, чтобы Мойдодыр не сердился.   Ольга опаздывала на работу, поэтому, наспех раздев ребенка, отправила ее в группу, а сама повесила одежду в шкафчик и помчалась на автобус.  Про «умывание», конечно, забыла.

     Нет. Она не больна! Она все прекрасно помнит! Господи, за что! Слезы текли и падали на коричневую «водолазку». А с нее – на пол. Кап, кап, кап… Ольга  растерянная, испуганная сидела, уткнувшись в колени.  Всхлипывала, вытирая глаза платком.

     Прибежала перепуганная заведующая — миловидная женщина средних лет, с распущенными до плеч русыми волосами, холеными руками и длинными ногтями.

     — Успокойтесь, мамаша, как вас зовут? – деловито осведомилась она.

     — Ольга …

     — Оленька, мы с вами взрослые люди и прекрасно понимаем, что чудес не бывает. Ребенок не мог просто взять и испариться. Если воспитатель и нянечка говорят, что девочки не было, значит, так оно и есть. У меня нет оснований не доверять им.  Вы постарайтесь вспомнить все детали сегодняшнего дня: как проснулись, как встали, ну, и так далее… Может, что-то прояснится. Скажите, а у вас раньше не случалось, что вы что-то забывали…

     — Вы хотите сказать, провалы в памяти? — Ольга опять заплакала. — Какие провалы? Это же не сумочка, не телефон, который можно забыть. Это моя дочь! Понимаете? Дочь! И ей всего два годика… Куда вы ее дели…

     И тут, ошеломляющая догадка поразила ее. Она вспомнила, что вчера точно так же искала телефон и была уверена, что не забыла его дома, считала, что украли. А вечером обнаружила мобильник  на столе. Может, и сейчас?! Да нет… не может быть! Я что, действительно больна?

     Как ужаленная вскочила она со скамейки и, не говоря ни слова, выскочила из группы, оставив недоумевающих работников детского сада в полной прострации. Она неслась по улице, расталкивая прохожих, и еле успевая придерживать развевающиеся полы куртки.

     Четвертый этаж старинного дома, где находилась коммунальная квартира, по высоте лестничных маршей равнялся примерно восьми современным этажам. Лифта не было. Обычно Ольга поднималась по лестнице не спеша, стараясь не сбивать дыхание, но сейчас взлетела вверх на одном вздохе. Проклятая дверь! Понаставили замков, пока все откроешь…  Дверь комнаты: ключ не попадает в скважину замка, руки дрожат, сдержанное на лестнице дыхание создало пустоту в легких, и теперь она как рыба часто-часто открывает рот, заглатывая большие порции воздуха. Наконец, дверь открыта: никого! Разочарование, смешанное со страхом, разрушает мозг, крошит и перемешивает в голове те немногие мысли, которые спонтанно рождаются и тут же умирают. Она инстинктивно заглядывает под кровать, под кресло, под стол, и в бессилии падает на маленький диван.

     Дочь — единственное ее сокровище, маленький ангелочек, она еще и говорить-то не умеет. Ее похитили! Ну конечно, похитили! Но когда? Из детского сада? По дороге? Похитили, а она не заметила? Раз в саду говорят, что не приводила, значит, правда — не приводила ребенка? Тогда как? Дали по голове, да так, что все забыла? По дороге в сад?

     Хаотическое движение мыслей потихоньку стало приобретать какое-то осмысленное направление. Она внушила себе: не время раскисать, надо что-то делать. Но что? Надо  в полицию! Да, да! Как она раньше не сообразила! Ее найдут. Обязательно найдут!

     Выскочила было из квартиры, но вернулась: постучала в дверь соседей.

     — Да? — хриплый голос «Швондера» выражал готовность к беседе.

     — Простите, Марк Григорьевич, Машки у вас нету?

     — Машки?

     — Да, моей. Дочки моей.

     — А что случилось? — Марк Нехваткин приоткрыл дверь. — Потерялась?

     Ольга махнула рукой, выбежала из квартиры, не заперев общую дверь, и понеслась вниз по лестнице.

 

Глава 3

     Раньше, она с родителями занимала две комнаты в этой коммуналке. Всего здесь было шесть комнат, в которых жили четыре семьи. Когда-то, еще до войны, все шесть комнат принадлежали семье Селялиных, но после войны их «уплотнили».  В тот трагический день (ей уже исполнилось семнадцать лет) Ольга с родителями поехали в очередной раз на дачу. И попали в серьезную аварию. Родители погибли, а она долго мучилась с коленным суставом.  Года два сильно хромала на левую ногу. Тем не менее, поступила в Финэк, познакомилась там с красавцем парнем — Артемом, влюбилась в него.  От него и родила Машу. Узнав о ее беременности, молодой человек поставил  ультиматум: «Если родишь – про меня забудь». Она не ожидала такой реакции, конечно же, расстроилась, плакала в подушку, но при нем держалась сурово. «Разве так любят, — думала Ольга, — как это можно, не желать ребенка, тем более своего. Если не любит ребенка, значит, и меня не любит».

     Заявила твердо: «Буду рожать, а не хочешь — вот тебе бог, вот тебе порог. Мне от тебя ничего не надо».

     Юноша, сделав обиженную мину, поспешил скрыться. Обида, горечь, растерянность овладели ею после его ухода. Мир стал пустым и беззвучным. Она бродила по соседним улицам, ничего не видя и не слыша: все ее мысли были с Артемом. То она сомневалась в правильности своего решения, то спорила сама с собой, доказывая правоту, а то и вообще ходила безо всяких мыслей.

     Однажды на приеме у гинеколога она решила записаться на аборт. Это был шаг отчаяния, сделанный, как говорят юристы, в состоянии аффекта. Операцию назначили на пятницу. Через десять минут после этой записи, Ольга уже знала, что ни за что не пойдет туда. Часто вечером  в своей тихой комнате прислушивалась, стараясь уловить биение маленького сердечка внутри себя. Конечно же, не улавливала, но ей казалось, что чувствует его тихие удары. «Это же живое существо! – восхищенно думала она. – Во мне! Оно кусочек меня, кусочек Артема. Пусть он ушел. Пусть! Но в моем ребенке он останется со мной навсегда».

     Позднее, когда Машеньке исполнился год, она узнала, что Артем переехал в Новосибирск, женился и даже есть дети. «Ну и бог с ним», – натянуто улыбнулась она подругам, а сама, проплакав бессонную ночь, наутро вычеркнула его из своей жизни. Как будто и не было вовсе. Трудности начались с самого начала. Пришлось взять академический отпуск, девочка родилась слабой, часто болела, денег катастрофически не хватало. Брала работу на дом. Простую, копеечную, но все же хоть какие-то средства. В ломбарде ее уже знали в лицо: выкупала и тут же снова закладывала вещи. За гроши. Шуба, магнитола и оставшиеся от родителей золотые кольца – вот перечень вещей, которые надолго поселились у скупщиков. Спасала также и помощь подруг. Они вместе поступили в институт, учились в одной группе и подружились, еще будучи абитуриентами. И Людмила, и Илона  получали помощь из дома, поэтому особой нужды не испытывали. Ольга – девушка гордая, «спонсорские вливания» от подруг не принимала. Только в виде долга. И всегда старалась вернуть деньги вовремя,  хотя девушки  и ругали ее за это.

     «Ой, держите меня, а то щас что-то случится! – закатывая глаза, говорила Людмила и отталкивала протянутые Ольгой двести рублей. – Посмотрите на эту миллионершу! Ты что, мать, с ума спрыгнула? Ты вообще, думаешь что творишь? Тебе дитя кормить нечем, а ты мне деньги суешь? Ты  меня что, с Гюрзой сравниваешь?»

     Но Ольга все равно настаивала и в конце концов  все-таки заставляла взять деньги.

     «Гюрзой» они называли начальницу Ольги – заместителя главного врача по экономике большого реабилитационного центра для военнослужащих. Ольга работала там экономистом всего полгода.

     Еще с абитуриентских времен у этой троицы появилась привычка давать клички людям, которые им не нравились. Однажды, во время сессии, они сдавали экзамен по высшей математике. Преподавателей было двое: молодой мужчина  — добрый, и женщина бальзаковского возраста, которая «валила всех». У двери выстроилась очередь. Естественно, каждый желал попасть к «доброму», поэтому некоторые не заходили в аудиторию, если освобождалось место у преподавателя-женщины, пропуская вперед следующего по очереди студента. Так получилось, что «добрый» оказался свободен, и подошла очередь Ольги. Но в этот момент следующий за ней Витя Маслов, со словами «Мне только спросить» протиснулся в дверь и быстро занял ее место. Именно тогда и зародилась традиция – давать клички неприятным людям.

     — Ну, не свинья, а? — возмутилась Илона

     — Нет, — задумчиво ответила Людмила, — на свинью он не тянет, слишком тощий. Какая-то ассоциация… не пойму с чем. С чем его можно сравнить?

     — С маслом, конечно, — не задумываясь, ответила Илона, — с пачкой масла.

     — О! Ну конечно! Он же Маслов! Только вот, на пачку он не тянет. Пачка – это грамм двести, а здесь… — Людмила задумалась. — Пожалуй, не больше двадцати, тридцати грамм.

     Девушки засмеялись, и с  той минуты у них однокурсник Витя Маслов стал называться «Двадцать грамм». И все это приняли за аксиому.

     Соседка Ольги по коммуналке, Инесса Андреевна Нехваткина, вместе с мужем Марком Григорьевичем поначалу были обычными соседями. Инесса Андреевна работала главным бухгалтером в некоем частном предприятии, выпускающем кухонные принадлежности – ложки, вилки, половники и так далее. Поэтому в этих аксессуарах ни семья, ни соседи нужды не испытывали. Марк Григорьевич служил в чине капитана милиции.

     Как это часто бывает в коммунальных квартирах, они периодически ссорились то с одним, то с другим соседом, и это было в порядке вещей. Так жило полстраны. Сравнительная тишина и покой установились в этой коммуналке, когда Марк Григорьевич ушел из органов милиции и открыл со своими сослуживцами частное охранное предприятие. Деньги потекли к ним непрерывным ручейком, и Инесса Андреевна уволилась с работы.  Впервые за много лет, почувствовав себя хозяйкой квартиры, она стала диктовать условия проживания. Назначила время, когда соседской девочке разрешалось играть на пианино, мотивируя это тем, что гаммы дурно влияют на ее здоровье, сама составила график уборки мест общего пользования, устраивающий только ее.  В  голосе появились командные нотки, даже в общении с мужем.  Тогда-то  злая на язык Людмила и назвала ее «Фрекен Бок». Как обычно, кличка прилипла.

     Нехваткины богатели не по дням, а по часам. Уже через два года они расселили две соседские семьи и стали обладателями четырех комнат. Вот так получилось, что в большой, шестикомнатной коммуналке осталось жить всего две семьи: Нехваткины и Селялины. Казалось бы, учитывая новые амбиции Инессы Андреевны, коммунальные споры должны подняться на новый уровень. Но этого не случилось. Две семьи жили душа в душу. Инесса Андреевна помогала Ольге готовиться в институт, советовала, как вести себя на приемных экзаменах.

     Марк Григорьевич каждую удачную сделку своей охранной фирмы отмечал бутылкой шампанского  для непьющих соседей и бутылкой водки для себя и жены. Сделки случались достаточно часто, и, признаться, такие «банкеты» изрядно надоели семье Селялиных. Но поскольку они были людьми интеллигентными, с мягким покладистым характером, то не решались обидеть соседей отказом.

     Удача сопутствовала предприятию Нехваткиных, во многом, благодаря тому, что они сохранили старые связи в органах МВД.

     Однажды Марк Григорьевич с женой постучали в их комнату: «Мы к вам. И вот по какому вопросу…» У Ольги мгновенно и непроизвольно родилась кличка – «Швондер». Несмотря на то, что большой и громогласный Нехваткин внешне не был похож на героя Булгакова, характер и повадки его оправдывали подобную кличку. Между тем Инесса Андреевна продолжила начатую мужем речь: «Да, мы по вопросу жилья. Лена, – она обращалась преимущественно к матери Ольги, – Лена, мы предлагаем вам переехать в отдельную однокомнатную квартиру. Мы готовы ее для вашей семьи купить. Квартира в хорошем  районе, у метро «Проспект Большевиков»…

     — Подождите, но мы не собираемся переезжать, — голос Елены Викторовны звучал растерянно.

     — Но никто тебе  отдельную, двухкомнатную, за две комнаты  в коммуналке не даст, — Марк Григорьевич приготовился к длительному «штурму».

     — Мы не собираемся переезжать, — сухо повторила Елена Викторовна.

     — Обождите, обождите, не надо волноваться, — Нехваткин  выступил вперед жены. — Вы всю жизнь жили в коммуналках. Соседи, дорогие мои, вы даже не представляете себе, что такое отдельная квартира! Вы… Это же курорт! Вот представь, Леночка: ты лежишь в постели, днем — тихий час, так сказать. Так? И вот тебе захотелось в туалет. Так? Теперь смотри: тебе не надо одеваться, можешь идти так, голышом — раз!  Дальше — очереди в туалет нет — два! Дальше: тебе не надо протирать сиденье унитаза — три!

     — Подожди, Марк, ты не о том говоришь, — Инесса Андреевна повернулась на этот раз к отцу Ольги: — Слава, ты подумай — это, может быть, единственный шанс — вырваться отсюда. Ну, в крайнем случае, можем немного «подвинуться» в условиях замены. Мы же для вас стараемся. У тебя дочка на выданье: выйдет замуж, уедет к мужу. Вы  хотите весь остаток жизни куковать здесь, в лязге трамваев и выхлопах машин?  Там ведь воздух чистый, движение небольшое… Будете жить как в раю…

     — Да, — подхватил Марк Григорьевич, — подумайте. Мы вас не торопим. И уж, сами понимаете, плохого не посоветуем, да и в обиду не дадим.

     После этого визита отношения между двумя семьями стали более напряженными. Селялины ожидали, что такой разговор состоится, ведь две семьи уже были расселены. Парадоксально, но никто не хотел уезжать из привычного района, где по вечерам лязг трамваев смешивался с ревом автомобильных двигателей. Ерунда, что шум транспорта мешает спать: под такой шум они привыкли засыпать и терпеть не могли абсолютной тишины. Здесь все рядом: работа, быт, досуг… Здесь все так привычно! Здесь все такое родное… Даже Нехваткины.

     Обидно было, что отношения с ними, вероятнее всего, испортятся. Соседи, все-таки, неплохие люди

     Когда погибли родители Ольги, а сама она чуть не стала инвалидом, Инесса Андреевна, видимо, руководствуясь чувством жалости, взяла шефство над ней. Она дежурила у постели,  таскала сумки с продуктами в больницу, убиралась в комнатах Ольги, и угощала ее пирожками собственного приготовления. Когда Ольга сдавала сессию в институте, соседка готовила для нее обеды, оплачивала коммунальные услуги, намывала полы в коридоре, когда по графику дежурств подходила очередь Ольги. Она стала им как дочь. Тем более, что сын их -  на пару лет старше Ольги - стремясь к свободе и самостоятельности, стал жить отдельно.

     Нехваткина настолько вошла в роль второй матери, что когда Ольга впервые привела в дом Артема, не преминула зайти к ним без стука: «Оленька, доченька, что же ты, приглашаешь молодого человека, а угощения не приготовила. Сказала бы мне, я бы хоть котлет нажарила, салатику сделала… Здрасьте, молодой человек, меня зовут Инесса Андреевна, я соседка  вот этой красавицы и, по совместительству, ее нянька» — она протянула ладонь.

     Артем посмотрел на ее руку, потом на ее фартук, потом на лицо, улыбнулся и, взяв протянутую ладонь, церемонно поцеловал ее. Инесса вся зарделась, а он, выдержав паузу, представился: «Артем». С этой минуты Нехваткина невзлюбила  Артема. Она усмотрела  иронию в его жеманном поцелуе. При нем она была обаятельна, весела и гостеприимна, но, когда он уходил, волна критики обрушивалась на голову Ольги.

     — Самовлюбленный болван! — говорила она, — ты что, не видишь, это же артист! Не драматический, согласна, но ведь клоун! Оля, клоун! Как ты не видишь? Он ведь любуется собой, даже когда говорит с тобой. Да, да. Я же наблюдала за вами. Тебе такой жених не нужен, поверь мне.

     — Ой, Инесса Андреевна, ну что вы, в самом деле, — оборонялась Ольга, — чем он вам не угодил? И еще, прошу вас, не говорите о нем плохо, я его знаю давно и лучше вас. Не обижайтесь, но… Не вам же за него замуж выходить! Давайте я сама буду разбираться в своей личной жизни, ладно?

     — Не груби мне, девочка, — обиделась Нехваткина, — я что, для себя стараюсь? Это что, мне надо? Ты еще жизни не нюхала, многого не понимаешь, а мой опыт может и пригодиться.

     — Я не грублю…

     — Я знаю. Не сердись… Ладно?

 

Глава 4

     Ольга выскочила из подъезда и помчалась  в сторону Невского. Где это отделение милиции? Нет! Все-таки она решила вернуться сначала в садик. Слабая, наивная надежда: а вдруг там пошутили.  Ирина Владимировна сидела на том же месте в окружении детей. Ольга широкими шагами решительно направилась к ней:

     — Где моя дочь? — интонация, как боевая раскраска,  не оставляла сомнений в ее намерениях. — Где?  Что вы с ней сделали? А я, дура, поверила… домой побежала! Где Маша? Ну! — Воздуха не хватало, голос срывался. Она пробралась между детьми к воспитательнице и, взяв ее за воротник халата, подняла со скамьи. — Говори! Кому ее продали? Сволочи! Продали! Мою дочь! Убью! Говори! Ну!

     Опешившая воспитательница в страхе пыталась освободиться из цепких рук Ольги и повторяла одну и ту же фразу: «Отпустите. Что вам надо?» Заплакал один мальчик, за ним другой, потом — девочка, а потом и вся группа. На шум прибежала нянечка, вцепилась в Ольгу, пытаясь оторвать от Ирины Владимировны. Оторвала. Оттолкнула в сторону, и все трое, тяжело дыша, уставились друг на друга, потеряв ощущение реальности.

     — Я сейчас милицию позову. — Тихо, прерывисто дыша, предупредила нянечка.

     — Зовите. — Ольга старалась выровнять дыхание. — Зовите! Мне как раз милиция и нужна.

     Ирина Владимировна пришла в себя первой:

     — Подождите ругаться. Ольга… Вы не понимаете, что творите! У вас пропала дочь — теперь и я в это поверила. Но, поймите, ее здесь действительно не было! Не-бы-ло! Ладно, я не заметила, но ведь и Виктория Васильевна не видела ее! А дети? Давайте спросим у детей — они тоже скажут: Машеньки не было сегодня.

     Ольга устало опустилась на скамейку и заплакала, а воспитательница продолжала:

     —  Надеюсь, ваши слова о продаже ребенка были сказаны в бессознательном состоянии. Иначе я сама на вас в суд подам. За клевету…

     — Простите.  Но что мне делать?! Я не сошла с ума пока, но наверное скоро сойду. Я же сама ее привела и впустила в группу.

     — Подождите, — Виктория Васильевна вытянула вперед руку. — Подождите! Вы видели, как она вошла в группу, как пошла к Ирине Владимировне, поздороваться?

     — Конечно, видела! — Ольга оглянулась: из группы не видно раздевалки. — Подождите, подождите…

     Она встала и прошла вперед. Постаралась представить прошедшее утро пошагово.

Растерянно посмотрела на воспитателей:

     — Она ведь не могла сама уйти, не зайдя в группу? Нет. Да ей и дверь-то не открыть самой. Она до ручки не достает рукой. Да здесь и не одна дверь…

     — Вы хотите сказать, что не проводили ее до группы? — Воспитательница удивленно посмотрела на нее.

     — Проводила… но не проследила как она вошла. Подождите… она прошла мимо умывальника — это точно, и я убежала. Я опаздывала. Умывальник — это же уже практически группа.

     Одна и та же мысль мелькнула одновременно у всех троих, и они бросились туда. Нет. Полное разочарование. Ребенка там нет. Горшки, тазы, унитазы – все на месте. А Маши нет.

 

                                                                                        ***

     Отделение милиции, как оказалось, находилось недалеко — две остановки на трамвае. Подергала железную крашенную дверь — закрыто.  А, вот звонок на боковом наличнике. Дежурный приоткрыл дверь и вопросительно посмотрел на нее.

     — У меня ребенка украли!

     Полотно двери приоткрылось шире, пропуская ее внутрь. Дежурный прошел на пост, бросив на ходу: «Подойдите к окошку». Ольга встала у стеклянной перегородки, ожидая пока милиционер займет свое рабочее место с противоположной  стороны.

     Секунды тянулись бесконечно долго. Дежурный что-то раскладывал на столе, что-то доставал из шкафа, начал что-то писать и нервно бросил ручку, в которой кончилась паста, наконец поднял глаза на посетителя.

     — Если ребенок пропал, это еще не значит, что его украли. Он мог задержаться у приятеля, мог уехать куда-нибудь…

     — Вы что, издеваетесь? — Ольга почувствовала ненависть к этому человеку. — Куда мог уехать? Двухлетний ребенок! У какого приятеля! В два года!

     — Да? — дежурный был явно недоволен возрастом ребенка: такой действительно не мог сам куда-то уйти, следовательно, надо заводить дело.

     — Да! Да! Да!

     — Не кричите, гражданочка, вы не на рынке, — строго сказал милиционер и, изобразив на лице внимание, предложил:

     — Расскажите-ка все с самого начала. Как зовут ребенка?

     — Маша. Утром отвела ее в сад, а вечером они говорят, что ее не было.

     — Вы отвели?

     — Я, а кто же еще!

     — Ну, мог же и отец отвести или бабушка…

     — Нет у нас отца.

     — Как нет? Умер?

     — Он с нами не живет.

     - Аааа, – облегченно вздохнул дежурный, с таким видом, как будто уже раскрыл это дело, — тогда понятно. Вы с отцом связывались?

     — Да вы что? Вы думаете… это он? Он живет в другом городе, у него другая семья, есть свои дети. Нет. Этого не может быть!

     — Ну, гражданочка, позвольте нам решать, что может, а что нет. Это же обычное дело. Поверьте мне, девяносто процентов таких дел — это отцы.

     — Этого не может быть! — набычилась Ольга.

     Дежурный протянул ей несколько листочков: «Опишите все подробно, не упускайте никаких мелочей».

     Было уже десять вечера, когда она вышла из отделения милиции и помчалась домой. Усталость, как второе тяжелое тело повисла на плечах, но надежда… надежда, что Машенька каким-то образом вернулась домой, толкала ее вперед, заставляя забыть об усталости.

     Дома то же самое: нет ее.

     Закрыла комнату, заглянула во вторую, закрыла и ее, решив идти к подругам. В коридоре  Инесса Андреевна со «Швондером»:

     — Как же так, Оленька? Я же тебе каждый день твержу: осторожнее, аккуратнее, смотри по сторонам, когда переходишь улицу…

     — Ой, да причем здесь это… — Ольга раздраженно отвернулась, вытирая платком слезы.

     — А то ты не знаешь, причем! Все причем, милая, все. Эти ваши телефончики, эти ваши наушники, плейеры всякие — вот и теряете бдительность. Это как надо постараться, чтобы забыть, куда дела ребенка?! Ты не пьяная была?

     — Да что вы такое говорите?!

     Звонок в дверь прервал их. Людмила с Илоной ворвались в квартиру.

     — Что? Как? Почему? — увидев их, Ольга разревелась с новой силой.  Подруги стали успокаивать, и сами разревелись. В коридоре стоял плач, сквозь который прорывался нравоучительный монолог  «Фрекен Бок».  Илона вспомнила глаза Машеньки, представила, как девочка сейчас плачет и зовет маму, и сердце ее переполнилось слезами.

     — Надо пойти снова в милицию! – предложила Людмила.

     — Да я же говорю, была уже, все без толку.

     — Это для тебя — без толку, если я туда приду, им мало не покажется. Я их быстро научу, как детей ворованных искать!  Они у меня позаполняют анкеты! Сволочи!

     — Не надо, я прошу тебя, Людка, не надо. Заявление они приняли и, наверное, ищут.

     — Вот именно! Наверное! А если нет? А?

     — Так еще хуже будет, если пойдешь ругаться, они тогда назло искать не будут. Нет, не надо. Дежурный сказал, ждите, позвоним.

     — И то правда, Людок, не надо их злить, — вмешалась Илона. — Лучше самим по городу поискать. Вдруг наткнемся нечаянно.

     — Где искать, подруга, где? Двухлетнего ребенка в ночном городе? Ты думаешь Машка сейчас бродит где-то? Так у нас больше шансов встретить Патриса Лумумбу, чем Машку.

     — Лумумба умер уже… — Илона  взяла трубку:

     — Гена? Гена, я у Ольги. У нас ЧП. Ты можешь сейчас приехать? На машине.   На том конце трубки Гена недовольно хмыкнул: «У тебя каждый день ЧП. Я уже привык. Еду».

     Ольга заснула часа в четыре утра. Подружки с Геной уехали колесить по городу а она металась из угла в угол, стараясь не отходить далеко от телефона, боясь пропустить звонок из милиции… Или от похитителей… Как  ни боролась со сном, стоило сесть в кресло, как тут же задремала.

     В шесть утра позвонила Людмила: «Истратили весь бензин, сейчас заправляемся на бензоколонке. Машу не нашли. Пока не нашли».

 

Глава 5

     Наскоро умывшись, побежала в милицию.

     — Гражданочка, милая, да вы что, так быстро… это же не кошку найти! — Раздраженно сказал сонный дежурный.

     — Ну да, я вижу, как вы ищете! – Еще более раздраженно ответила Ольга. Ее бесило равнодушие этого мужика. Ведь ты же поставлен здесь, чтобы защищать нас, чтобы помогать, а ты? Что же ты делаешь? Спишь! Тебе до лампочки, что у двухлетней девочки в эту минуту, может быть вырезают органы для пересадки ребенку какого-нибудь миллионера! Тебе все до лампочки!  А вслух спросила: «Когда я смогу поговорить со следователем?»

     — Они приходят часов в девять… На всякий случай, лучше приходите в десять.

     Что делать? Куда идти? Пошла домой. Соседи еще спят. Зашла в комнату и не раздеваясь села у телефона.

     — Господи! — Ольга никогда не молилась и не знала, как это делается, но сейчас она верила, что это последняя надежда на возвращение дочери, — Господи, прошу тебя, есть ты там, на небе, или нет тебя, все равно, я прошу тебя, умоляю, помоги! Помоги вернуть моего ребенка! Умоляю! Господи, спаси меня! Я не смогу жить, если с Машкой что-то случится. Господи, я тебе клянусь, если поможешь, стану самой ревностной верующей, отдам всю зарплату церкви, заставлю весь твой алтарь в Казанском соборе свечами. Помоги мне, Господи. Умоляю!

     Поставила чайник на плиту и забыла о нем. Очнулась, когда вода вся выкипела и чайник почернел.

     В девять вышла из дома, надеясь по пути забежать в детский сад. Там сбежались все, даже воспитатели из соседних групп.

     Внимательно и молча выслушали рассказ Ольги о своих мытарствах, вспомнили несколько случаев, когда дети сами уходили из садика. Рассказывали, как их нашли и вернули. Ольга надеялась, что в садике что-то прояснилось, может быть, кто-то что-то вспомнил… Но, к сожалению, никто ничего не видел и ничего нового не вспомнил.

 

     — Пока еще никто не пришел, — сообщил дежурный. Он сдавал смену и облегченно передал сменщику заявление Ольги. В запертую дверь то и дело звонили. То оперативники привели какого-то зека, то кто-то из посетителей, рядовых граждан, то служба ПМГ…

     Человек лет тридцати сидел на скамейке в углу. Сидел так тихо и неподвижно, что Ольга поначалу его даже не заметила. Только, когда один из проходящих оперативников, весело поздоровался с ним, она обратила внимание на него.

     — Михайлов!  Ты что в такую рань? Привет!

     — Привет! Игоря жду. Очень срочно. Не знаешь, где он? Дома не ночевал. Я звонил ему.

     — Должен быть сегодня. Обязательно. Сегодня разбор полетов.

     — Ну, что ж, будем ждать…

     Минут через двадцать дежурный, пригнувшись, выглянул в приемное окошко: «Олег, Игорь на трубе. Он тебе нужен?»

     — Да! Конечно! — мужчина встал и торопливо прошел в дверь к дежурному.

     А люди все шли и шли. Ольга и не подозревала, что в этом отделении работает столько народу. «Как они все здесь помещаются?» – думала она, с нетерпением посматривая на часы. Подумать только! Время уже половина одиннадцатого, а следователя все нет и нет. Немудрено, что у них преступность процветает. Она подошла к окошку.

     — Молодой человек, не пришел еще мой следователь?

     — Нет еще. Подождите немного, он должен скоро быть.

     — У него что, рабочий день  с обеда начинается?

     Дежурный уловил иронию в ее вопросе и посмотрел исподлобья. Вас сейчас выкинуть отсюда, или сами выйдете — говорил его пристальный строгий взгляд. А вслух произнес:

     — Гражданка, вы свои колкости можете оставить при себе. Я что, должен всем объяснять на каком задании находятся наши сотрудники? Вы полчасика потерпеть не можете, все торопитесь куда-то. Можно подумать, это у меня пропал ребенок! Если у вас проблемы, наберитесь терпения и ждите.

     — Я и жду! Это у меня пропал ребенок! Его украли! Небось, если бы это ваш ребенок был, сейчас вся милиция на ушах стояла. Его может сейчас мучают… — Голос ее задрожал, глаза налились слезами.

     — А в чем дело, мне можно узнать? — голос раздался откуда-то сзади. Наверное, следователь, — подумала Ольга с некоторым облегчением и повернулась. Перед ней стоял тот самый человек, который минуту назад прошел в «дежурку» — тот самый Михайлов.

     — Кондрат, — обратился он к дежурному, — можно взглянуть на заявление?

     — Почему ж нельзя? Можно. Только эта дамочка со вчерашнего дня тут давит  и давит на мозги. Как будто я должен все бросить и бежать искать ее сына. А он, между прочим, у отца сидит и в игрушки играется. Я уверен.

     —  Так найдите его! Если он, как вы говорите, у отца — найдите его и приведите сюда! Чего ж вы его не ищете? И не сын у меня пропал, а дочь… — Ольга снова заплакала.

     — Гражданочка, я вам еще раз повторяю. Его ищут и скоро найдут.

     — Ольга Владимировна, — Михайлов взял ее за плечи и тихонечко оттеснил от окошка, — он прав. Действительно, постоянно нагнетая напряженность, вы не помогаете следствию, а лишь мешаете. Давайте отойдем, и я вам все объясню…

     — Правильно, Олег Георгиевич, — обрадовался дежурный, растолкуйте ей, что мы не Кио какие-то, мы фокусы делать не умеем… Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

     Михайлов, тем временем, отвел ее в сторону: «Вы что, не знаете, с кем имеете дело? Он же всего лишь дежурный…»

     Ольга заметила, что  этот Михайлов, пока сидел на скамейке, как-то уж очень внимательно посматривал на нее. Она даже подумала, не преступник ли? Но тут же отмела свои сомнения: он же здоровался с оперативником и, судя по всему, многие его знали здесь.

     — Всего лишь дежурный? Он что, дежурный дворник? — Ольга зло посмотрела на Михайлова, — Он же дежурный следователь!

     «Мать моя, - подумала Ольга, — одна мафия! Кругом одна мафия!»

     — Подождите, подождите! Не торопитесь навешивать ярлыки, — словно прочел ее мысли Михайлов, и чтобы не дать ей высказать очередную порцию негодования, быстро добавил: — Я постараюсь вам помочь.

     — Вы?

     — Да. Я вам помогу.

     — Кто вы?

     — Не волнуйтесь. Я случайно услышал ваш разговор. Я частный детектив.

     — Частный детектив, – ошеломленно повторила Ольга.

     — Давайте уйдем отсюда. Я все вам объясню.

      Она заметила, как на выходе этот детектив помахал рукой дежурному, и это навело ее на еще более грустные мысли: «Они все заодно, — думала она, – И Михайлов, уводя ее из отделения, играет на руку дежурному… А может, преступникам?»

     Тем временем Михайлов привел ее к лавочке, на которой в обеденный перерыв отдыхали доблестные работники среднего звена вышеуказанного правоохранительного заведения.

     — Присаживайтесь, — сказал он и сам сел. Неспешно закурил. Внимательно посмотрел на Ольгу. Она смутилась под этим взглядом и рассердилась сама на себя за это. Захотелось сказать ему что-то колкое. Не для того, чтобы обидеть — чтобы самой выйти из состояния козочки, ведомой за веревочку. У нее пропал ребенок! Идут вторые сутки, а ее, словно какую-то козу, не спеша водят за веревочку по кругу!

     — Понимаете, Оля, — задумчиво проговорил он, и опять ей не понравилось, как он ее назвал – Оля. Не слишком ли фамильярно? — Понимаете, Оля, я всех этих ментов презираю даже больше, чем вы, хотя сам вышел оттуда.

     — С чего вы взяли, что я их презираю?

     — Я видел, что этот дежурный доводит вас до белого каления… И еще: я заметил, выражение вашего лица, когда я помахал ему, прощаясь.

     — Какое у меня было выражение лица?

     — Кислое. Как кефир на сороковой день хранения вне холодильника.

     Она вдруг очнулась:

     — Господи! У меня дочь пропала! А вы про выражение лица! Вы меня специально увели оттуда? Подсуетились, так сказать, спасая товарища? Да?

     — Оля, Оля…— нахмурился Михайлов, —  Вы не знаете… Для меня эти кретины из отделения — все равно что Скотленд Ярд для Шерлока Холмса.

     — Ого! Как вы  высоко летаете! — она вдруг засмеялась, — Шерлок Холмс и вы! Ха-ха!

     — Все! — прервал он ее решительно. — Меня зовут Олег Георгиевич Михайлов и я предлагаю вам помощь в поисках вашего ребенка. Согласны — мы сейчас начнем осмотр места пропажи, не согласны — ищите сами! — и добавил: — С помощью следователя, который на работу приходит после обеда.

     Он действительно рассердился: на себя — за неудачное сравнение, но больше на Ольгу. Не такой реакции ожидал он от этой женщины.

     Он узнал бы ее из тысячи. Он столько лет искал этой встречи, он готов был встать перед ней на колени. И молить о прощении! Но встреча произошла, как говорят, не в том месте и не в то время…

 

Глава 6

     Они встретились в метро. День был прекрасным, настроение отличное, последние часы уходящего года, уходящего века и уходящего тысячелетия. Миллениум! Олег  находился в состоянии легкого, приятного опьянения. Оно приходило к нему не от выпитого вина, не от запаха хвои, которым был заполнен вагон, не от досрочно сданной зимней сессии на юрфаке,  и не от предчувствия праздника. Это было другое предчувствие: что-то должно произойти, что-то умопомрачительное. Оно просачивалось из какой-то неведомой бреши в окружающем, ритмично вспыхивающем за окном пространстве. Электричка неслась на полной скорости. В вагоне было много народу, отчего создавалось впечатление накуренности.

     Неожиданно в просвете между толпящимися у выхода пассажирами он увидел ее. Он смотрел на девушку и чувствовал, как все сильнее начинает стучать кровь в висках.   Он еще не знал мира,  ничего не понимал, мозг был, как чистый лист бумаги, и первой строкой  на нем была Она.

     Не сразу, но постепенно сердце приноровилось к такому ритму и заколотилось, расширяя сосуды и мешая дыханию. Что-то навалилось на него — какая-то масса: вода  не вода, туман  не туман… Что-то вкрадчивое, похожее на теплую мамину шаль. А через несколько секунд он уже взлетал на разбушевавшихся гребнях этой шали.

     Какие люди? Какие друзья? Какие девушки? Новый год? Разве что-нибудь существовало тогда? Разве он реален? Разве в реальности возможна такая встреча? Электрички не было. Звуков не было. Пассажиров не было. Лишь только лицо ее — светлое, чуть отдающее желтизной… Нет, скорее, спелым виноградом.

     Мысли  Олега, обычно витающие бог знает где, в тот миг походили на плотную гроздь того же винограда. Казалось, не только мысли, но и весь он поместился в этой грозди.

     Ему примечталось,  что вот сейчас подойдет к ней и, не говоря ни слова, обнимет. В тесноте вагона, между невидимыми силуэтами пассажиров, пробивалась узкая полоска жизненно важного для него света. Там виднелось серенькое пальто и смешная шапочка с помпончиком. Не понимая, что он делает, Олег медленно двинулся в эту брешь. Однако с приближением к ней, решимость катастрофически убывала. И, когда он стоял так близко, что мог уже заговорить, все предыдущие мысли вдруг показались наивной, безнадежной глупостью.

     Пока она не видела, он рассматривал ее. Тогда он был уверен, что мир получил образ более совершенный, чем  Нефертити.

     Поезд мчался. Желтые огни тоннельного освещения запрыгивали в вагон и путались в ее волосах, выбивающихся из-под шапочки. От этого волосы рыжели и становились похожими на отблески пламени в печи.

      Глаза… Конфигурации листа? Пламени свечи? Во всяком случае, их линии были единственно возможными для ее черт. И еще о глазах: у них было такое выражение, как будто еще очень давно, в детстве, раз засмеявшись, они запомнили свою форму на всю жизнь. А в углах этих глаз карандашом «Люмене» была нарисована едва заметная печаль.

     Он бы еще долго вглядывался в черты ее лица, в ее одежду, так и не рискнув заговорить, если бы не очередная остановка. Выходящие дружной толпой на платформу пассажиры на несколько секунд закрыли сказочную картину, а потом он оказался прямо перед ней. Девушка подняла глаза. Их взгляды встретились где-то на полпути, столкнулись и мгновенно разлетелись в разные стороны.

     Она улыбнулась каким-то своим мыслям, глядя под ноги, а он замер, уставившись в мерцающий светильник на потолке.

     Мир вокруг стал быстро сжиматься и светлеть. Так светло могло быть только в первый миг сотворения мира или в момент смерти. Вселенная сжалась до предела. В ней было только одно – ее лицо! И если есть в человеке душа, то это именно она вспорхнула в нем, как радостная стая, возвращающаяся в родные места. Каждая его клетка рвалась к этой удивительной девушке, как будто клетка была самостоятельным организмом. Всем телом овладела отчаянная храбрость. И он решился. Неловко поймав ее тонкую руку, стараясь успокоить взбесившееся дыхание, он медленно проговорил:

     — С наступающим вас, Незнакомка!

     Она в страхе отдернула руку, но все же ответила очень тихо:

     — И вас также. Спасибо.

     Тогда он, осмелев, спросил, как ее зовут. Она улыбнулась и, опять же тихо-тихо, сказала:

      — Оля.

     Это было невозможным сном. Станции мелькали одна за другой и они, думая каждый о своем, не помнили, да и не желали помнить, куда им надо. Электричка летела по тоннелю. Рельсы охрипли от визга и грохота. Звуки эти бились о стекло с наружной стороны окна, частью проникали в вагон, пытаясь отвлечь его от девушки.  Но он ничего не слышал, кроме ее голоса.

     Он вдруг подумал о той случайности, которая свела их в этот час. Ведь мог же сесть в другой вагон и, может быть, так никогда и не узнал бы, что есть на этой планете такая изумительная девушка Оля. Он, неверующий, готов был поверить в любое божество только для того, чтобы благодарить его за эту встречу. Он чувствовал себя маленьким двоечником, которого все вечно ругают, бесконечно вызывают на педсоветы, и который, неожиданно для себя и для всего мира, вдруг получил пятерку!   В эту минуту он знал, что отныне его судьба и судьба Оли неразрывно связаны. Он знал, что, наконец, нашел ЕЕ! И когда? В последние часы уходящего года!

     Восклицательные знаки щекотали ему горло, и он с досадой подавлял их, ибо в вагонах не положено кричать во весь голос о своей радости — считается неприличным.  О чем говорили? О, он прекрасно помнит каждое ее слово, каждый взгляд, каждый жест… Несмотря на то, что говорил, в основном, он, а она отвечала. Не старался казаться умнее, чем есть на самом деле, не старался блистать остроумием, не шутил искусственно… Все, что говорил, исходило из  души. Простые, естественные вопросы, вызванные его интересом к ней и ее, такие же незатейливые ответы. Робость исчезла. Они говорили, как давние друзья.

     Невозможно описать ту замкнутую среду, почти физическое поле, которое окружало его при каждом ее слове. Наверное, это обаяние. И он, пусть смущаясь, пусть со страхом, но все же нежился в нем, как в теплой морской воде.

     Он задавал вопросы, и она охотно отвечала. Коротко, мягко, без всякого кокетства, но с легкой, чуть заметной грустью. Внешне особого интереса к нему она не проявляла, но по тому, как напряженно старалась отделить его тихий голос от визга и грохота электрички, было понятно, что ей не все равно, что он о ней подумает.

     Она слушала, склонив голову и задумчиво водя пальцем по хромировке подлокотника, а когда говорила, то голос ее чуть-чуть дрожал. Может, это было волнение, может — свойство голоса. Но ему нравилась ее робость. Иногда, сам того не подозревая, он ляпал что-то смешное. Тогда она молча улыбалась: радость волной прокатывалась по ее лицу, но, увы, — тут же сменялась безразличием или грустью. Как будто она сама себе запрещала радоваться. Пока подбородок смеялся, в складках лба, все еще продолжавших смеяться, уже появлялись первые признаки грусти.

     Что-то, видимо, угнетало ее, какая-то печаль, тоска… Но, немного погодя, печаль исчезала и на смену ей приходила радость. Радость жизни, радость молодости, радость красоты.  И так все время. Лицо ее все время что-то выражало. Оно ни на секунду не было ни безучастным, ни немым, ни мутным. Оно светилось внутренним светом.

     Почему-то он был уверен, что она работает воспитателем в детском саду. Причем именно в младшей группе.

     Он спросил ее об этом. Нет, она учится в институте.

     — В каком, если не секрет?

     — В Финансово-экономическом.

     — Ого! Туда нелегко попасть. — И, в продолжение своей мысли о детском садике:

     — А вы любите детей?

Она подняла удивленные глаза:

     — Вы сказали так, будто спросили, люблю ли я арбузы. Разве кто-нибудь может не любить детей?

«Какие глаза!» — подумал он восхищенно, а вслух спросил:

     — У вас есть дети? — И тут же признался себе, что он безнадежно глуп.

     — Нет, конечно. — Ответила она простодушно и, как бы спохватившись, испытующе посмотрела на Олега: — не насмехается ли он над ней?

     Они стояли в углу среди веселой толпы, покачивающейся в густом, колышущемся воздухе вагона. Он и Она! Он упивался ее присутствием. Это был настой из обаяния, нежности  и счастья. Его занесло в заоблачную небывалость, и вся его прежняя земная жизнь показалась ничтожной, никчемной…Он ждал такого мгновения много лет и вот — дождался!

     Он спросил, где она живет. Оказалось, что им почти по пути: надо было ехать до кольца. Осторожно, дрожащим голосом, уставившись в пуговицы ее пальто, он предложил:

     — А можно я провожу вас… домой?

     Ему показалось, что вопрос прозвучал для нее неожиданно. Смутилась.  Пробубнила что-то — он не понял, а потом вдруг, гордо подняв голову и глядя ему в глаза, ответила:

     — Если вам это необходимо.

     И в это «необходимо» было вложено столько отчаянной решимости, оно прозвучало с таким вызовом, что даже стоявшие рядом люди оглянулись. Он опешил. А она, видя его растерянность, добавила, уже мягче:

     — Нам надо будет ехать на автобусе…

     Ай да Олежка! Ай да сукин сын, — радостно думал он. — В последние часы уходящего года! Нашел! Познакомился! Пригласил! И кого? Ту, что искал всю жизнь! Ребята умрут от зависти.

     — Оленька, знаете, мы с друзьями сегодня, через часа два, собираемся  встретить Новый год… Не хотите присоединиться?

     — Я подумаю…

      Поезд приближался к конечной станции. Многие поднялись со своих мест, и от этого в вагоне стало еще теснее. Электричка выкатилась на залитую огнями станцию, все облегченно вздохнули и стали готовиться к выходу. Кто-то нетерпеливо толкался, кто-то успокаивал плачущего ребенка, кто-то кого-то поздравлял с наступающим… Наконец, двери с шипением распахнулись. Их закружило в плотном потоке людей, и этим же потоком они были вынесены на перрон. Несколько секунд он не видел Ольгу, но потом…

     «О, боже, — подумал он, — лучше бы я не видел ее, лучше потерял бы в толпе!»  Во всяком случае, тогда в нем была бы лишь досада за утерянное знакомство, но совесть осталась бы чиста.

     Она шла по длинному, сверкающему перрону, поправляя на себе пальто и, переваливаясь из стороны в сторону, как гусыня, переходящая деревенскую улицу. Она была хрома!

     Глаза его остекленели. Чужая, откровенная реальность взвалилась на него и сжала в своих окоченелых объятиях. И не было сил освободиться. Мысль была глиной: раз сжавшись, она уже не могла распрямиться. Он буквально оглох. Как будто кто-то внезапно выключил телевизор, во время передачи с чемпионата мира по хоккею. И в этой тишине, безжалостно стуча короткой ногой, неуверенно оглядывась, шла она — девушка, еще минуту назад, казавшаяся ему Судьбой.

     «Осторожно, двери закрываются», — донесся, словно из-под земли механический голос, и тут Ольга заметила его. Он остановился перед ней, как идол, растерянно бегая  глазами по мрамору колонн и не находя слов. Он не смог скрыть своей растерянности, а она все поняла. Молча, потупясь, побрела к выходу.

     В метро наступили сумерки. Все, что он думал о ней раньше, растворилось в них бесследно. Мысли текли по новому руслу, в котором не было места влюбленности. Он прилетел с волшебной планеты на нашу неволшебную Землю, и сразу стал думать о том, как он выглядит в глазах землян. Может быть, где-то очень глубоко в нем и осталось что-то… Ну, допустим, жалость или даже влюбленность, но он не вспомнил о них, ибо все время представлял себя идущим рядом с ней, и видел участливые глаза попутчиков, друзей, глядящих им вслед. Да и поздно уж было вспоминать.

     Практичность коснулась его своими холодными губами, и мир потерял волнующую прелесть. Он бы отступился от Весны, если б можно было вернуться к началу знакомства и пресечь его в самом корне. Но, раз уж так получилось, надо было выходить из положения. А выхода не было! Провожать ее? К чему? Это даст ей какую-то надежду, и последующее разочарование станет еще больнее. Оставить и уйти? Но как?!

     Они вышли из метро. Уже не молчали, но разговор был вынужденным. Говорили о снеге, о многолюдности в транспорте, об автобусах… Говорили, чтобы скрыть свои мысли, и оба понимали это, и им было неприятно разговаривать о всякой чепухе, но они говорили, ибо молчание казалось страшнее. Оно транслировало их мысли.

     Мягкий снег усталыми пластами ложился на асфальт и крыши домов. Люди торопились встретить новый год.

     Он свой уже встретил. Ему некуда спешить. Настроение испорчено. Жизнь скучна и безобразна. Все аспекты ее ясны. Мысль задыхается… Нет никакого ветра. Штиль во всей Вселенной. Болтай себе потихоньку и иди, как баран, куда тебя ведут. Развлекай даму…

     Когда он замолкал, она переставала его слушать… Или делать вид, что слушает. В такие секунды он воочию видел грусть. Она была серой, огромной и пустынной, как пески на неизвестной планете. Он видел Ольгу среди этих песков… Затерявшуюся, с безвольно опущенной головой… Она не впивалась в горизонт жадными глазами, нет, ей неоткуда было ждать помощи, и она покорялась грусти.

     Лишь спустя много лет он понял, как одинока была она в те мгновения. Лишь спустя много лет, он задал себе мучительный вопрос: кто он? Трус, слабак, подлец? Нет, нет, он виноват перед ней, безусловно, но что он мог тогда сделать? Это просто роковое стечение обстоятельств. Ему становилось страшно при мысли, что это могло случиться с кем-то еще, и этот кто-то нашел бы выход из создавшегося положения, не обидев при этом ее. Что-то мучает его до сих пор. «Наверное, все-таки, я подлец!» — мысленно говорит он себе, глядя в зеркало.

     Но тогда, в метро, он не думал об этом, хотя и чувствовал, что сейчас сделает какую-нибудь глупость.

     Снега было много, и он не успел еще покрыться  слоем пыли. Они говорили о том, кто больше и какое любит мороженое. По тротуару и прямо по мостовой сновали озабоченные предстоящим праздником люди. Между ними с трудом пробирались неуклюжие переполненные автобусы. Рядом толстая мордастая женщина в белом халате простуженным голосом выкрикивала: «Пирожки… Пирож-ки… Горячие пи-рож-ки…

     А Олег все говорил и говорил без умолку. Он даже забыл на время о своем безысходном положении.

     — А это не ваш автобус? — неожиданно прервала она его размышления о сливочной трубочке. В стороне стоял автобус. Не его. Но такой теплый, добренький, зазывающий…

     Она что, забыла, что он взялся провожать? Он посмотрел на Ольгу — лицо ее было белым. Она давала ему шанс к отступлению, и он должен бежать. Это было не предложение, скорее, приказ.

     — Ах да… Прости… — выпалил он скороговоркой и метнулся к остановке. И вдруг понял, что делает ту самую глупость, которой недавно боялся. Он медленно остановился. Оглянулся. Она смотрела на него. Олег явственно увидел свою спину ее глазами и почувствовал себя пигмеем. Взмахнул рукой на прощание (ну, правильно, зачем же еще оглядывался…), она ответила. И в этом жесте слабой ее руки было столько презрения, и столько боли, что мысль вернуться к ней стала для него невозможной.

     Он снова побежал к приветливому автобусу. Здесь было много людей. Какой-то старик  как-то слишком раскованно и слишком плоско шутил насчет Деда Мороза и Снегурочки. Все были заняты своими заботами, и его никто не слушал. Он сам рассказывал и сам смеялся. Олег радовался своему бегству и в то же время, стеснялся самого себя. Отчетливо вспомнил ее лицо, белое от волнения… И тут только, впервые, слабо еще,  но ощутил боль, которую она должна была испытать. С дотошной подробностью он вспоминал все детали минувшей встречи. Это была пытка. Неприятная, грубая… Но он с упоением пытал себя…

     На первой же остановке выскочил из автобуса и побежал назад, к метро. Ольги не было. Все так же суетились люди и машины, все так же шел снег…

     А Ольги не было!

     Теперь мир был предельно реален. Ничто не освещало его, кроме электрических фонарей и автобусных фар.

     — Пирожки… Пирож-ки… Горячие пирож-ки! — Кричала толстая женщина в белом халате. И ему было грустно…

      До встречи Нового года оставалось два часа.

 

                                                                            ***

     Все рухнуло в одночасье. Он забыл об успешно сданной сессии, о новогодних хлопотах, о друзьях и подругах, стал угрюмым, перестал следить за собой. Все свободное от учебы время проводил на станции метро, где расстался с ней. Душевные переживания и огромная, всепоглощающая тяжесть вины тяготила его неимоверно. Он чувствовал себя подлецом, предавшим мировые общечеловеческие ценности. Казалось, все пять миллионов петербуржцев знают о его проступке и осуждают. В каждом взгляде случайных людей он видел упрек: что ж ты так…

     Дни проходили за днями, неделя  за неделей, а ее все не было. Иногда он вдруг догонял незнакомую девушку, усмотрев в ее силуэте нечто похожее на Олю, с трепетом хватал ее за руку и понуро бормотал «простите» в ответ на удивленный или испуганный взгляд незнакомки.

     — Да брось ты, — уговаривали друзья, — может, она не местная и давно уже уехала из города. Ты что, всю жизнь будешь таскаться к метро? Ты учебу забросил, лекции пропускаешь. В итоге, к концу года у него было пять «хвостов». И если бы Олег не напрягся и не сдал философию и Римское право, его бы отчислили за академическую неуспеваемость.

     — Послушай меня,  Михай, — говорил школьный друг, а теперь и однокурсник Серега. — В Питере не менее тридцати — сорока тысяч Ольг. Это ведь довольно распространенное имя, ты знаешь. Так вот, если даже ты сможешь пройти в день по пять адресов, в чем я сильно сомневаюсь, все равно на это потребуется не менее тридцати лет! Это ты понимаешь!? Не менее тридцати!

     — А может, я ее сразу найду…

     — Э нет, здесь вступает в силу, так называемый, Закон Подлости. А он гласит: если кто-то хочет найти Что-то в большом количестве Чего-то, то это «Что-то» будет находиться в самом последнем «Чего-то».  Теперь представь: через тридцать лет — тебе уже пойдет шестой десяток. И приползешь к своей хромоножке, и постучишься в дверь, и откроет тебе старая толстая бабка —  баба Оля, и за ней будут стоять пятеро ее детей, старший из которых будет примерно того же возраста что и ты сейчас. Все они увидят дряхлого, седого старца, безработного, усталого, одетого кое-как…

     И что ты им скажешь? Здравствуйте, я ваша тетя? Ты скажешь, здравствуй Оля, наконец-то я тебя нашел! А она спросит, кто вы? А ты ответишь, я Олег, помнишь, мы в метро встретились, ты еще хромала тогда… И я сбежал от тебя на не свой автобус… И тут из-за ее детей появится некий старичок, возмущенный твоим появлением — это ее муж.  Уже сейчас начинай просить господа, чтоб он не оказался каратистом. Она, как ни будет стараться, не сможет вспомнить эпизод в метро, а уж ее сыновья  во главе с обиженным мужем очень постараются накостылять тебе, чтоб неповадно было чужих хромоножек с благочестивого пути сбивать. Вот так. Понял?

     —Понял, понял, — Олег запустил в друга подушкой, — типун тебе на язык.

      Все проходит, и это пройдет — сказал мудрец. Прошло и у Олега. Постепенно. Учеба, работа, служба  занимали все его время. О личной жизни некогда  было подумать. Девушек, претендующих на его «руку и сердце»   Олег всегда сравнивал с Олей. Сравнения никто не выдержал. Ни с кем он не был больше одной ночи, так вот и остался холостяком.

 

Глава 7

     «Игорь Демин  старший следователь», — гласила знакомая табличка на замызганной ламинированной двери. Олег прислушался — слов не разобрать, но понятно, что в кабинете много народу. «Оперативка у них, что ли?» — подумал он и осторожно открыл дверь. Иногда на оперативках отдела присутствует высокое начальство. А оно не любит друзей своих подчиненных, особенно, если последние нахально врываются на совещание. В таких случаях достается всем. «Почему посторонние шляются по отделению! Развели тут, понимаешь, бардак! Конечно! Где уж вам раскрываемость повышать, когда, понимаешь, все ваши секретные операции известны первому встречному!»

     После этого оперативка — уже не оперативка, а установочная лекция. Надо сделать то-то и то-то, а вы что сделали?! «Где ваши чистые руки и горячая голова. Не умеете работать — подавайте рапорт, и сию минуту, понимаешь, к чертовой матери!»

     Разгневанное начальство уходит, и усталые оперативники отправляются по своим текущим делам, так и не договорившись о «комплексном подходе к проблеме раскрываемости».

     На этот раз оперативки не было.  Игорь Демин играл в шахматы с Василием Костровым — сержантом ППС. Еще два милиционера болели за них, громко комментируя каждый ход. Поэтому Олегу и показалось, что идут бурные дебаты.

     — Ба! Что я вижу?! Неужели наше доблестное отделение после моего ухода стало настолько умным, что перешло с «козла» на шахматы? — Весело сказал Михайлов.

     — А ты думал! — Не без шутливой гордости ответил  один из стоявших за спиной игроков.

     Сами игроки были настолько увлечены игрой, что даже головы не подняли. Они по-своему комментировали каждый ход с нажатием кнопки шахматных часов.

     —  Чего это король у тебя такой трусливый, сразу прятаться, а, Игорь? — подначивал Игоря соперник.

     — Он не спрятался… —  задумчиво говорил Игорь, двигая вперед пешку. — Он затаился! А это, как ты понимаешь, дружочек, две большие разницы.

     — Охо-хо! Пехота пошла, да? Пехотой хочешь испугать нас? А мы вот так! А? Каково теперь?!

     — Не каково, а какого хр… О! а мы вперед выдвигаем слона.

     — Да нам твой слон, до лампочки. Смотри, что я сейчас сделаю! Смотри!

     — Лошадью ходи, лошадью! — пошутил Игорь фразой из «Джентльменов удачи». — Век воли не видать!

     — Для кого лошади, а для кого и кони, — теперь задумался Вася Костров. Дотронулся до пешки, но тут же отдернул руку и сделал ход конем.

     — Э-э-э! Дотронулся — ходи! Ты что, правил не знаешь!

     —  Да ладно, что особенного. Мы что, на чемпионате мира, что ли?!

     — Ни фига себе! Мы на стольник играем, ты не забыл, Капабланка?

     — Ладно, я свою пешку жертвую!

     — Живодер! Пешки — это тебе не пушечное мясо… А я вот так.

     — А я — так!

     — Ну, ты братец и чайник! Гони сотню — тебе шах.

     — Как шах? — удивился Костров.

     — А вот так! Ходи, давай, Алюхин.

     — А я сюда… О блин!

     — Мат, дорогуша. Мат! Гони стольник.

Костров нехотя вытащил из кармана пачку денег и вытянул сотенную.

     — Не переживай, Вася, все нормально. Се ля ви! — весело  шутил Игорь.— А ты как думал?! Шахматы — это не секс, где каждый партнер удовольствие получает. Здесь кто-то всегда остается с носом.

     — О! Михай, ты что здесь делаешь? — Только сейчас он заметил Олега.

     — Тебя ловлю. Между прочим, с девяти часов.

    — И чего? Поймал?

     — Надеюсь. Ты ведь не сбежишь сейчас. Два вопроса. Ответишь — и свободен.

     — Ну, пойдем… может поедим где-нибудь? Очень жрать хочется.

     — Желаешь реализовать выигранный стольник?

     — Бог с тобой. Разве на сотню что-то можно купить? Я сегодня триста рублей заработал.

     — На шахматах?!

     — На шахматах. А ты думал, я так себе… Да? Чего молчишь?

     — Считаю, Игорек, считаю: сколько бы ты выиграл, если бы ходил на работу с девяти утра.

     — Критикуешь. А я, между прочим, с семи часов на ногах. Ездил к открытию универсама на Ладожской. Директор назначил встречу на восемь часов. Сам не спит, гад, и другим не дает!

     — Поэтому он хозяин бизнеса, а ты… Кстати, что за дело?

     — Инкассаторы слиняли с тремя лимонами. Расследование двигается медленно, чувствую, он что-то не договаривает…

     Они подошли к небольшому заведению. Стеклянные витрины в деревянных рамах, вертикальные оранжевые жалюзи, и временная вывеска «Хачапурная».

     Администратор кафе — плотный невысокий грузин — выскочил откуда-то сбоку, из кухни, что ли?

     — Ой! Игорь Николаевич! Как я рад вас видеть! Вам удобно будет здесь сесть… или, может, сюда, прошу вас… Все будет в лучшем виде! И так далее, и тому подобное…

     Молодая грузинка принесла на подносе два больших хачапури — лодочки из теста в которых расплавленный сыр плавает в обнимку с полусырым  яйцом. Олег никогда не ел такую экзотику и недоверчиво посмотрел на Игоря.

     — Попробуй, попробуй — пальчики оближешь!  Наешься на целый день, — Демин  принялся активно работать ножом и вилкой, — кстати, говорят, что там, у них, на юге это дело едят руками, так вкуснее…

     — И удобнее пальчики облизывать, — улыбнулся Олег. — О… Вкусно!

     — А ты думал! Игорь Демин плохому не научит. Ладно, давай свои два вопроса. Пока я ем — я добрый.

     — Ну, раз ты добрый, вот тебе первый вопрос: дай посмотреть дело Никушина, а?

     — На кой тебе это?

     — Надо. Это же старое дело. Тебе что жалко?

     — Михай, помнишь, где-то пять лет назад Чертков просил тебя показать что-то… И что ты ему ответил? Показал? А теперь хочешь меня подставить? Ты что, не знаешь? Это же аксиома! Посторонним дел не показывать! Извини — не могу. Хочешь — обижайся, хочешь — нет. Тем более — Никушина.

     — А я для тебя посторонний…

     — Посторонний, Михай, посторонний. Раз ты от нас ушел, значит, посторонний.

     — Ладно,  я ничего другого и не ждал.

     — Давай второй вопрос. И пойдем. Работать надо.

     — Сегодня утром женщина пришла. Ребенка у нее украли… двухлетнего. Хочу ей помочь.

     — Что — запал?

     — Сказать честно? — Олег посмотрел в глаза Игорю.

     — Ты меня что, первый день знаешь? Я что, трепло? Или я тебе не помогал...

     — Помогал, помогал. Ты единственный мужик в этом сранном  отделении, поэтому я к тебе и пришел. Понимаешь, я ее встретил в первый раз лет десять назад и обидел.

     Игорь поднял голову, чтобы Олег увидел вопросительные знаки в его глазах.

     — Обидел, сам того не понимая… Ситуация была такая. Безвыходная. Словом, долго рассказывать. Она меня сейчас не узнала. Хочу найти ребенка, и уж потом признаться…

     — В чем? — Игорь ничего не понимал. — Ах да…

     — Короче, мне надо знать, что вы там накопали, чтобы время зря не тратить.

     — А кто тебе сказал, что мы копали? Ну да, лежит заявление, но дело-то еще не открыто!

     — Как не открыто? Ты что!? Ребенок! Двухлетний!.. — Олег уставился в глаза Игоря, — ребенок пропал. Она считает, что его украли, а вы даже не завели дело? — Олег встал из-за стола. — Ну, молодцы! Ну, молодцы!

     — Михай, ты как будто вчера родился. Не знаешь, как это делается?  Откуда я знал, что она твоя пассия?

     — Ладно, — Олег встал и обиженно положил на стол триста рублей — свою долю, —  Иди, играй в шахматы, зарабатывай себе на хачапури.

     — Да его, скорее всего, папаша увез, — крикнул, оправдываясь, Игорь и в сердцах бросил салфетку на стол.

 

Глава 8

     Они пришли служить почти одновременно. Олег из-за нехватки денег перешедший после третьего курса юридического факультета на заочную форму обучения, появился в отделении на три дня раньше Игоря. Оба молодые, здоровые, перспективные. Игорь, правда, тогда не учился еще. Это уж потом, после года работы участковым, его перевели в отдел, дали характеристику, чем и помогли поступить в Школу милиции.

     Поначалу ребят держали, что называется, «на подхвате», но, учитывая хроническую нехватку кадров, уже через две недели самостоятельно выходили на несложные задания. Окончательно они стали «своими» после нашумевшего дела о рейдерском захвате небольшого механического заводика, когда-то в качестве цеха входившего в состав крупного объединения. В девяностых объединение растащили на множество мелких цехов-заводиков, которые на устаревшем, частично выкупленном, частично украденном оборудовании, выпускали различные предметы бытового назначения. Директор механического завода, некто Венецианов, во время захвата как-то сумел сообщить об этом  жене, а та, думая, что и за ней может быть слежка, послала эсэмэску подруге. Подруга прибежала в отделение в самый неподходящий момент.

     Дело в том, что молодой и задорный состав отделения милиции начал «оживлять» протухшие старые кадры, внеся туда элемент хулиганства. А старики, не желая ударить в грязь лицом, не только не стали отчитывать молодежь, но и сами включились, так сказать, в процесс. Отдел на отдел, кабинет на кабинет — шли шутливые бои местного значения.

     Скажем, привел сержант Ефимов несколько гастарбайтеров в «обезьянник» с целью получить выкуп за их освобождение. Поднялся к себе в отдел на минутку, возвращается — а там сидят трое пожилых питерцев, в костюмах и при галстуках.  Ефимов туда-сюда, как, да почему… А дежурный с детскими глазами говорит ему: ты же сюда этих, в галстуках и привел! На втором этаже во всех кабинетах, кроме ефимовского, катаются от смеха, а Ефимов щупает лоб и собирается домой — полежать и осмыслить…

     Особая вражда, шутливая конечно, разгорелась в эти годы между убойным отделом, где служили Игорь с Олегом, и отделом по экономическим преступлениям. По аналогии с минувшей войной, «убойщики» называли себя фронтовиками, а «экономистов» — тыловыми крысами. Каждый раз, проходя мимо остекленных перегородок отдела по экономическим преступлениям, Олег с деланным удивлением говорил Игорю: «О! смотри, тыловые крысы овладели компьютером!». Или подбрасывали к ним куски сыра с надписью: «Ешьте, вы это любите».  А «тыловые крысы», проходя мимо «убойщиков» со смехом пропевали: «Фронтовики, наденьте ордена!».

      За несколько дней до описываемых событий «экономисты», покатываясь со смеху, повернули ключ, оставленный в замке кабинета начальника «убойщиков» Семена Викторовича Приходько. Самого Приходько в этот день не было на месте, но, в его кабинете проводил прием граждан Олег Михайлов. Трое потерпевших, которых на улице избили и ограбили, пришли узнать, как продвигается следствие. А следствие, надо сказать, продвигалось совсем медленно, если честно – совсем не продвигалось. В кабинете, кроме Михайлова и трех потерпевших, присутствовали следователи Кузнецов и Ножкин, а также новый пресс-секретарь отделения милиции по связям с общественностью Надежда Горчакова.

     Мало того, что Олегу нечего было сказать гостям и присутствующим приходилось разыгрывать спектакль, изображая деловую обстановку, так еще их же и заперли в небольшом кабинете. Олег услышал звук закрываемого замка, но не подал виду, чтобы не пугать посетителей. Он глазами показал Ножкину, который сидел ближе всех к двери, и тот молча подошел и подергал ее тихонько. Дверь оказалась запертой снаружи. И снаружи же слышалось тихое, с трудом сдерживаемое, ржание «экономистов».

     В тот день «убойщики» решили, что настал час расплаты.  Кузнецов под видом изучения дела потребовал со склада «вещдоки»: оружие, гранаты, дымовые шашки и ножи. Изъяв из некоторых предметов небольшую часть взрывчатого вещества, они изготовили два взрывпакета. Один пустой, а второй с дымным порохом. Прикрепили к ним кусочки бикфордова шнура.

     Все пять сотрудников убойного отдела, дождавшись, когда начальство отъедет по неотложным делам, направились к «экономистам». Игорь поджег бикфордов шнур пустого взрывпакета, вбросил его в помещение, и  вся группа забаррикадировала дверь, чтобы ни у кого не появилось соблазна выскочить.

     Это надо было видеть! «Убойщики» прыгали от радости и корчили разные рожицы через стеклянную перегородку, за которой  на паркетном полу догорал бикфордов шнур, приближая огонь к мнимому заряду. Шесть сотрудников отдела по экономическим преступлениям сбились в кучу и залегли за самым дальним столом, попеременно выглядывая. В глазах был страх. Они, хоть и понимали, что это шутка, но в душе каждого таилось  сомнение: кто их знает, этих убойщиков.  Что у них на уме?

     Бикфордов шнур догорел и погас. Взрыва не последовало. «Экономисты» осторожно, по одному, стали вылезать из-за стола. Отряхивались и ворчали. «Убойщики» со смехом вошли к ним.

      — Это вам за запертую дверь, — ехидно улыбаясь, пояснил Игорь.

     Через три минуты смеялись уже и «экономисты». Похлопывали друг друга по плечу и обещали «ответить по существу». Они не знали, что вылазка «убойщиков» еще не закончена, что пустой взрывпакет — это лишь часть коварного плана возмездия. Посмеявшись, все разошлись. Кто на обед, кто по делам, но убойщики в этот день и не думали заниматься делами.

     После обеда, часа в три, те же пятеро повторили утреннюю операцию. Опять забросили взрывпакет с бикфордовым шнуром. Успокоившиеся было «экономисты», от неожиданности застыли на местах. Памятуя о недавнем позоре, они не стали снова прятаться, а лишь пригнулись — каждый за своим столом. По-прежнему «убойщики» закрыли дверь, по-прежнему смеялись и корчили рожицы. Все было как в первый раз. «Экономисты» нервно улыбались и глядели на маленький огонек, движущийся по бикфордову шнуру. Все как тогда, за исключением того, что второй взрывпакет не был пустым. В нем находился  дымный порох.

     То, что произошло, нельзя назвать взрывом. Пакет сначала загорелся, а потом стал источать густой черный дым. За несколько секунд видимость за стеклянной перегородкой стала нулевой. Воздух стал черным. «Убойщики» сначала перепугались, быстро открыли дверь, но когда сажа осела, они покатились со смеху. Шесть «экономистов» превратились в шестерых  негров. Все — от костюмов до мебели, от волос до обуви — было чернее черного. Только белки глаз кое-как пробивались на свет. Все смеялись, кроме «экономистов». Эти отряхивались и грозились написать рапорт: «Всему есть предел, — говорили они, — а у вашей наглости его нет…»

     И вот в этот момент, когда все отделение что называется стояло на ушах, когда и молодые и старики буквально лежали на столах от смеха, в дежурке появилась перепуганная насмерть женщина. Внешним видом она смахивала на бомжа.  Рыжие негустые волосы, рыжие, выцветшие брови и ресницы, неухоженная кожа и полное отсутствие косметики. Она подбежала к окошку дежурного и, сбиваясь, рассказала, что ей срочно надо увидеться с самым главным.

     — Кто здесь самый главный? — спросила она, — ведите меня срочно к нему. Мне срочно надо переговорить с ним.

     Дежурный посмотрел на нее и, не смущаясь, ответил.

     — Ну, я здесь главный, а что?

     Женщина недоверчиво посмотрела на него.

     — Нет, вы, наверное, шутите. Прошу вас, это вопрос жизни и смерти. Прошу вас, очень-очень надо.

     — Гражданочка, я вам еще раз говорю, начальства нет, я за него. Все заявки поступают к дежурному, потом я передам дальше по инстанции. Мне же лучше знать, куда вас направить.

     — Нет, — испуганно взвизгнула женщина, — только начальнику! Я лучше подожду, пока он придет.

     Спускавшиеся со второго этажа убоповцы,  веселые и безмятежные,  увидели эту картину. Игорь с видом большого начальника подошел к окошку.

     — Что здесь происходит?

     — Да вот, товарищ Демин, эта дамочка добивается встречи с высоким начальством. Я ей объяс…

     — Как вас зовут? — обращаясь к женщине, прервал его Игорь.

     — Я Алла Степановна.

     — Фамилия — строго потребовал Демин

     — Фамилия? Фомичева я…

     — Пройдемте ко мне в кабинет, — безапелляционно приказал Игорь, и прошел вперед, жестом позвав и Олега.

     Они привели ее в отдел, усадили за стол. Когда Игорь, звеня связкой ключей, стал открывать большой сейф, когда он достал из него бланк протокола допроса и тем более когда он сел в большое крутящееся кресло, сомнения гражданки  Фомичевой были благополучно забыты.

     — Меня зовут Игорь Владимирович Демин. Я начальник отдела по борьбе с бандитизмом, — он посмотрел, какую реакцию вызвали его слова у посетительницы, удовлетворенно хмыкнул и, глядя ей в глаза, произнес:

     — Слушаю вас, Алла Степановна.

     Алла Степановна устала от этой тяжелой ноши — тайны, от которой зависела чья-то жизнь. И поскольку она была человеком ответственным, то не могла просто так взять и рассказать первому встречному, хоть и милиционеру, об этой тайне. Ей казалось, что за ней следят, что ее вот-вот поймают и спросят: что тебе передала твоя закадычная подруга. Только теперь, сидя в убойном отделе, она решилась расстаться со своей тайной.

     Она поверила, что перед ней честные милиционеры.

     — Ой, товарищ начальник, беда у нас. Нет, нет, не у нас, а у моей подруги, вернее, у ее мужа. На него напали на работе. На его заводе. Они сами не могут вас позвать, они там, в плену. Вот, тайно попросили меня сказать вам об этом. А вы ведь правда начальник? Да?

      А то они меня строго-настрого предупредили: никому, кроме начальника…

     Игорь посмотрел на Олега. Олег — на Игоря. Одна и та же мысль будоражила мозг. Надо сказать, будоражила нерешительно, ибо то, что им хотелось предпринять, в случае неудачи грозило, как минимум, увольнением.

     — Расскажите все, что вы знаете, как зовут директора, его жену… И вообще все. — Игорь приготовился записывать.

 

Глава 9

     — Ребята разошлись уже… — отговаривал себя Олег.

     — Да.

    — А если…

— Надо подумать…

     В жизни каждого человека хоть раз да случается ситуация, когда просто необходимо тщательно взвешивать каждую деталь полученной информации, когда ответственность за принятое решение и желание поступить вопреки ему, несмотря на настоятельную необходимость, находятся в разных чашах весов. Желание поступить вопреки здравому смыслу на этот раз перевесило осторожность. Был огромный риск. Случиться могло все что угодно: от увольнения по профнепригодности, до гибели. Тем не менее, молодость, горячность и мысль, что «смелость города берет» взяли верх. Друзья решились.

    Игорь подробно расспросил женщину,  а  Олег стал листать телефонную книгу в своем мобильнике. Что-то нашел.

     — Алло, Феруз? Это Олег Георгиевич, помнишь?..

На другом конце провода, видимо, помнили, потому что Михайлов продолжал:

     — Ты сейчас где? С грузом? Трубы? Можешь на день задержаться?

     Демин недоумевающе смотрел на приятеля, понимая, однако, что тот придумал нечто. Видимо, этот Феруз колебался, потому что Олег, с умоляющим выражением лица  взявшись двумя пальцами за кожу на кадыке, взмолился:

     — Очень надо, очень, понимаешь, Феруз! Выручай, а? Когда-нибудь и я тебя выручу.

     Через полчаса длиннющая шаланда, запряженная в КамАЗ, стояла перед отделением милиции. Игорь за это время раздобыл в соседнем  ЖЭКе две поношенные рабочие спецовки подходящего размера. «Экономисты» помогли с помощью фотошопа переделать накладные, и в четыре часа шаланда тронулась в сторону Механического завода. О готовящейся операции знали только четверо: Олег, Игорь, водитель Феруз и один сотрудник отдела по борьбе с экономическими преступлениями.

      КамАЗ подъехал вплотную к воротам завода. Охранник вышел через калитку.

     — Чего надо?

     Ферруз тоже спустился и молча показал накладные.

      — Что это? Трубы? Зачем?

     — Слюшай, ты здес стоиш, да? Я жи ни спрашиваю, зачем ты здес стоиш! — Узбекский акцент Ферруза  оказался как нельзя кстати. Охранник улыбнулся и ушел с накладными за ворота.

     — Нет, нельзя, — прокомментировал он, снова выходя к машине. У нас крановщик ушел, не сможем выгрузить. Завтра приезжай.

     — Эй, эй… Падажди! — расстроился Ферруз, и махнул рукой в сторону кабины, — ты суда пасматри. Я ни перви раз труба вожу, знаю, что кран нету. У меня два грузчик ест. Можим соривнованя  зделат: твой кран и моя два грузчик. Моя грузчик быстрей будит.  Слушай, я труба везу из Караганда, мине обязателно нада сигодня уехат. Спасай миня, а? Очен прашу.

     — Я без команды не могу тебя впустить, как ты не можешь понять?

     — Я магу! Я очин магу панимат, но ты сама ни панимаиш, здесь труба на большой денга, пачти на милён. Эсли мине ночю ограбит будут, я как буду? А? Я буду сказат, што мине один охранник ни пустил, да? И кто атвичат будит?

     — От чурка, едри твою мать, —  в сердцах выругался охранник и ушел, закрыв за собой калитку.

     Игорь, высунувшись из кабины, предложил Ферузу дать охраннику денег, и стал сигналить.

     — Ну ты даешь! — засмеялся Олег, — кому расскажи, не поверят: чтобы менты кому-то денег давали? Вот это номер! Мы же должны брать…

     На этот раз выскочили двое охранников, причем второй — с автоматом наперевес.

     — Ты что… твою мать, русского языка не понимаешь? Тебе, может, колеса прострелить? А ну, давай отсюда, чтоб через минуту тебя здесь не пахло!

     — Слюшай, — Ферруз действительно испугался, — зачем прострелит, зачем калисо? Ты ни чаловек, што ли? Я тибе гаварю очин нада. Так очин нада, што я хачу тибе денги дават.

     — Какие деньги, какие деньги, — кричал охранник, но водитель уже заметил в его глазах алчный огонек.

     — Вот, сматри, два тысяча рублей я тибе даю. Ты мине на пят минут пустиш, бистро выкиним труба и я уеду. Завтра тибе твоя начальник спасиба скажит…

Охранники о чем-то переговорили.

     — Нет, две тысячи мало. Нас за это с работы попрут. Давай пять и по рукам.

     — Ты што! Пят! Я за пят… — начал Ферруз и, не найдя чем закончить, согласился. —Ладна, аткривай. За читири.

       Шаланда заехала в дальний угол двора, к складам. Игорь и Ферруз начали вытягивать по трубе и бросать их на пол. Олег тем временем отправился на разведку к двухэтажному зданию управления. У двери стояло два охранника в форме ОМОНа. «Что тут сделаешь!» — безнадежно подумал Михайлов и пошел в обход здания. На его счастье, с тыльной стороны оказалась дверь, заваленная снаружи всяким хламом. Он попробовал разобрать эту кучу. Но после первой же попытки, сверху, с горохотом упали сложенные плашмя старые водосточные трубы. В дальнем углу от заваленного входа была небольшая ниша. Туда-то он и спрятался, когда оба омоновца примчались на шум.

     — Ветром, что ли, сдуло? — неуверенно предположил один из них. Второй потрогал что-то в куче и на него посыпались еще какие-то детали. Они с облегчением вздохнули:

     — Положат кое-как, а потом бегай тут, — недовольно пробурчал второй и оба неспешно направились за угол. Олег мгновенно сообразил, что с его стороны к входной двери путь более короткий, чем тот, которым пошли охранники. Вернее, соображал он, уже мчась вокруг здания. Проскочил в освещенный предбанник до того, как в поле зрения появились те двое.  Внутри никакой охраны. Надо же, насколько налетчики уверены в своей безопасности!

      Где могут быть заложники? Кажется, подвала в здании нет. Значит, удобнее всего содержать их на втором этаже. Хотя, на первом есть решетки. Может и на первом…

     Наугад, осторожно стал подниматься на второй этаж, когда услышал голос Игоря. Демин уговаривал охрану пропустить его к начальству, поставить печать на накладной. Трубы сгрузили, а кто примет их? Охрана ничего слышать не хотела. Игорь деланно удивлялся:

     — Что за завод такой? Оборонка — не оборонка, а охраняют, как будто здесь деньги печатают.

     — Печатают, печатают, — многозначительно и важно ответил омоновец, — завтра тебе все подпишут.

     — Да на кой мне ваша подпись, мужики, я и сам подпишу, товар-то доставлен, претензий нет. А вот печать! Печать мне надо поставить, ребята, и я уеду и забуду на хрен этот ваш долбанный завод. И больше сюда никогда, слышишь. Ни-ког-да не приеду. Ни за какие деньги. Водитель мой, узбек, тоже зарекся. На трассе бандиты, гаишники, сволочи, пока доехали — остались на бобах. И тут еще ваши подсуетились…

     — А что наши? — заинтересованно спросил один из них.

     — Как что! На пять штук нас огрели. Иначе не пускали. Теперь вы… Мужики, честное слово, всего две тысячи осталось на обратную дорогу. Денег больше нет. А печать поставить надо.

     — Мужик, я тебе уже сказал: не можем пропустить, не имеем права, понимаешь?

     — Да я понимаю, — не унимался Демин, — не имеете права… А сами-то можете снести бумагу, чтоб печать поставили.

     Охранники замолчали, посмотрели друг на друга. А протянутая Игорем тысячная купюра отогнала у них последние сомнения. Один из них взял банкноту, накладную и, повернувшись к напарнику, сказал странную фразу.

     — Если что — ты помнишь. Столярка.

     Эти непонятные слова вызвали у Игоря смутное неприятное предчувствие, но думать было некогда. Как только охранник с накладной удалился, Игорь стал рассказывать оставшемуся омоновцу, как на трассе под Москвой на них напали бандиты. Он рассказывал так красочно, так активно показывал все действия на себе, охранник и не заметил, как оказался на полу, оглушенный попавшейся под руку лопатой. Надев на него наручники, Игорь оттащил тело к запасному выходу и вернулся. На лестнице увидел свою накладную и лежащего в нелепой позе, с вывернутой назад ногой, второго охранника.

     Олег ждал его у кабинета директора. Если бы поднялся шум, он должен был сам ворваться в кабинет и взять в заложники самозванца. Михайлов знаком показал, что в кабинете один человек. В замочную скважину было видно, что молодой мужчина, очень коротко стриженный, можно сказать, стильный, сидит за столом и перебирает документы, видимо, что-то ищет.

     Они осторожно постучали.

     — Войдите. — Безапелляционный  командный голос.

     Он ничего не понял, этот самозваный директор. Он был уверен, что его охраняют профессионалы. Поэтому, когда постучали, он подумал, что кто-то из охранников к нему с очередным вопросом. И еще: он был уверен, что никто ничего не знает о захвате предприятия. Ни одна мышь не выскочила из управления завода.

      Увидев направленный на него пистолет, он все еще не верил, что так просто можно разрушить его план. Он вскочил и стал осторожно тянуть руку к ящику стола. И только когда Игорь приставил к его затылку холодное дуло, а Олег продолжал держать на мушке, он понял — это серьезно. Руки скрутили за спину, и надели наручники.

     — Где директор? — строго спросил Олег

     — Я директор, — хмуро ответил стриженный.

     Игорь двинул ему рукояткой по затылку.

     — Еще раз повторяю: где директор этого завода? — Олег не скрывал злости, а Игорь приготовился «съездить» по затылку еще раз.

      — В комнате, на первом этаже.

      — В какой?

     — В производственном отделе. Ключей у меня нет. У охраны.

     Они повели его вниз, держа на мушке. И он шел, стараясь не делать резких движений, потому что чувствовал на затылке холодное дуло пистолета.

 

Глава 10

      Омоновец лежал без чувств. Пока Олег искал ключи, лжедиректор несколько раз пытался выглянуть из-за двери и посмотреть направо. Ключей не было.

     Опять удар в затылок:

     — Ну! Еще раз соврешь — останешься тут навеки, понял?  Есть приказ: бандитов расстреливать на месте. Уразумел?

     — Да не вру я. Точно, ключи у охраны. Значит, у второго охранника.

     Игорь поставил «директора» лицом к стене, за приоткрытой дверью, и сам спрятался там же, а Олег побежал обыскивать второго охранника. Тот лежал у черного хода, где его и оставил Михайлов. Он очнулся и стонал, пытаясь привлечь внимание. Увидев Олега, замолчал и испуганно уставился на него. Олег присел.

     — Ну что, больно?  Поверь мне, дружок, боль пройдет. А вот если я тебя здесь кончу, то будет не больно, будет как-то все равно. Где ключи от комнаты арестованных?

     Охранник молча показал подбородком на карман брюк. Олег вытащил связку.

     — Послушай меня. Идет операция отдела борьбы с бандитизмом. Завод оцеплен войсками. Ваш самозваный директор арестован. Сейчас производится тихая зачистка территории. Пока тихая. Услышишь стрельбу — значит, началась активная фаза операции. И тут уж пощады не будет. Сам понимаешь, в бою, как в бою. Убьют и фамилию не спросят. Понял?

     — Понял, — испуганно проговорил омоновец. — А что мне делать?

     — К сожалению, не могу тебя отпустить. Но обещаю, что за содействие, замолвлю словечко.

     — Так меня же пристрелят! — он уже почти рыдал. Молодой, жить-то хочется.

     — Не пристрелят, если будешь  лежать молча. Спрячься там, в куче мусора. Когда все закончится, я приду за тобой. Не дрейфь, прорвемся! Он только сейчас увидел валявшийся рядом автомат.

     — Да, я возьму автомат, от греха подальше.

     Когда открыли дверь производственного отдела, там оказалось семь человек. Директор, секретарша, заместитель директора, начальник цеха, начальник производственного отдела и еще двое сотрудников этого же отдела. Все были связаны очень туго, по рукам и ногам, рты заклеены липкой лентой. Директор, узнав что мы пришли его освобождать, не стал сдерживать слез. Плечи содрогались от беззвучных рыданий. Пленники молча смотрели на него.

     Наскоро освободив всех от пут, устроили маленькое совещание. Оптимистическое настроение пленников несколько поутихло, когда они узнали, что в операции задействовано всего трое.

     — Как трое? А вы на что? Нас теперь двенадцать! — Игорь посмотрел на молодую секретаршу, — а их всего-то…

     — Нас десять, — поправил его Олег.

     — Это как считать. По моим подсчетам, вот эта девушка, — он указал на секретаршу, — Кстати, девушка, как вас зовут?

     — Таня, — испуганно произнесла девушка, и Олег отметил про себя, что она ничего, красивая.  А Игорь продолжал:

     — Вот эта девушка, Татьяна, одна стоит трех омоновцев.

     — Должен вас разочаровать, — вмешался начальник производственного отдела, — их здесь не меньше пятидесяти. Они в столярке сидят, чтобы не привлекать внимания. Может, даже у них есть условный сигнал, по которому они вступят в бой. Вы это учитываете?

     Сердце Олега похолодело. Так вот почему охранник говорил о столярке. Вот почему, этот самозванец все пытался выглянуть из-за двери!

     — Так, — сказал Игорь, — если они до сих пор не пришли, значит, ни о чем не подозревают.

     Зазвонил телефон. Это Феруз.

     — Я как ни постарался ни спешит, все равно труба уже весь два раза выгрузился. Я иво снова грузил и снова брасал на пол. Мине ишо долго ждат?

     — Спасибо, Феруз. Еще немного подождать придется. У нас здесь все нормально. Но… Тебе оттуда видно здание одноэтажное на другой стороне от тебя?

     — Да что-то вижу. Там окно горит несколко.

     — Это столярка. Там спрятались пятьдесят бандитов в омоновской форме. Следи за этим зданием. Если начнут выходить — сразу сообщи нам. А пока — разгружай и загружай.

     Не сговариваясь, Олег и Игорь подошли к самозванцу. Остальные тоже окружили его.

     — Какая связь со столяркой? — грозно потребовал Демин.

     Испуганный директор все-таки попытался выглядеть героем. Он напыжился, желая спрятать страх за  наглой улыбкой:

     —  Никакой связи нет. Просто каждый час они выходят на территорию и проверяют, все ли в порядке. — Он посмотрел на часы над головой, — через пять минут  будут здесь. Поверьте, они не будут спрашивать у вас документы. Просто покрошат всех подряд очередью из автоматов и все. Проблема будет снята! Хотите жить – бегите! Бегите, друзья…

     Игорь перешагнул через наваленные на пол стопки папок, взял лжедиректора за грудки, поднял его и, глядя в глаза, спросил:

     — Это твои джигиты Танечке рот заклеивали? — он посмотрел в сторону сидящей секретарши. — Отвечай, гад!

     Щека секретарши была оцарапана в нескольких местах у рта.

     — Не знаю, — наглая улыбка быстренько сбежала с его лица, и страх занял свободное место.

     — Значит, у нас в запасе пять минут, — в тон ему, играючи заключил Олег. — Игорек, не надо его бить.  Я другое предлагаю: если нам все равно крышка, не порадоваться ли напоследок назло врагу?

     — А что, — поддержал Демин, — надо. Надо придумать что-то такое…

     — Давно забытое, — кровожадно добавил Олег.

     — Четвертование, что ли?

     — Бог с тобой, это совсем недавно было, в средние века

     — А что же еще?  Голову отрубить ему?

     — Это тоже не забыто. А что, процедура сажания на кол тебе знакома, Игорек?

     Игорь даже подскочил от радости. Ну, Олег, молодец! Этого он точно испугается.

     —  На кол? Это, кажется, еще Чингиз-хан применял? А кол где возьмем?

     — Да это же проще простого — черенок от лопаты. Вот, кстати, и она. А успеем?

     — Да это долго, что ли? Раз-раз и он уже корчится на черенке как червяк на крючке.. Пока они от столярки до нас дойдут. Да пока будут двери ломать, тут наши и подоспеют.

     —  А черенок? Нас за это не погладят по головке…

     — Что черенок — он пытался бежать, прыгнул с лестницы неудачно… и приземлился на черенок. А? Каково? Вон свидетелей сколько! Все подтвердят.

Окружающие  слушали этот диалог недоверчиво, только настоящий директор, переполненный ненавистью, победно смотрел на самозванца.

     Связанного лжедиректора уложили на живот. Олег стал стаскивать с него брюки.

     — Да брось ты, не возись с ним, — Игорь затачивал ножом острие черенка. — Просто прорежь дырку в штанах  у выходного отверстия.

      Настоящий директор нервно захихикал, а самозванец застонал и задергался. Операция по запугиванию преступного элемента подходила к концу. Как только Олег поднес ножницы к заднице Каревича, тот задергался и закричал:

     —  Не надо! Не надо! Прошу Вас, пожалейте. Я все сделаю, что скажете…

     — Тогда звони командиру отряда, успокой его, скажи, что все закончилось, что старый директор сдался и пошел на ваши условия. Должен приехать нотариус, и чтоб через пять минут духа ихнего здесь не было.

     Олег поднес к его губам телефон.

     — Алло, это я. Все! Все закончилось. Он сдался! Сейчас приедет нотариус для заверения подписанных бумаг. Не хотелось бы попасться на примитивной визовухе. Увидят вас, не дай бог, и вся операция провалится. Давай быстренько, чтоб через пять минут вас здесь не было. Деньги? Ах, да! Завтра в десять утра Анисимов все покроет. Пока.

     — Игорь, напомни, завтра Анисимов покрывает, — съехидничал Олег. — Интересно, кто такой этот Анисимов? Ладно, буржуй, на сегодня с тебя хватит. Отдыхай.

     Михайлов снова заклеил рот захваченного директора и осторожно раздвинул шторку жалюзи.  Откуда-то из глубины заводской территории выехал армейский грузовик и его тут же окружили высыпавшие из столярки омоновцы. Старались командовать и говорить  тихо, поэтому в здании управления слышался только некий гул, похожий на гул растревоженного улья.

Феруз позвонил и выключился.

     — Спасибо, друг, мы уже видим их, — пробубнил про себя Игорь, рассматривая царапины на лице секретарши Тани.

     Еще через пару минут на территории не осталось никого. Даже охрана заводских ворот снялась и уехала на том же грузовике.

     Воцарилась тишина.

     Олег достал мобильник:

     — Алло, товарищ майор, это Михайлов. Мы тут с Деминым рейдерский захват предотвратили. Освободили заложников…

     — Михайлов, сволочь малолетняя, ты знаешь который сейчас час?

     —  Но, мы правда…

     Венецианов вырвал у него трубку.

     — Это говорит директор механического завода Венецианов. Я требую, чтобы ваших сотрудников Михайлова и…

     — Демина, — подсказал Игорь.

      — И Демина представили к государственным наградам. Это… Это уму непостижимо! Два молодых милиционера остановили около шестидесяти вооруженных до зубов бандитов!

Майор молчал, видимо, постепенно просыпаясь.

     — Они и главаря взяли. Этот, так называемый, директор хотел занять мое место! — продолжал Венецианов, затем, разведя по-орлиному руки, обнял обоих.

     — Эх, ребятушки! Я ваш пожизненный должник. Завтра приглашаю на банкет, в честь освобождения.  Кстати, хочу сказать, сейчас я киноэпопею  «Освобождение» буду смотреть с совершенно другим чувством. Я теперь это слово воспринимаю по-другому.

     Я теперь знаю, что такое освобождение!

 

                                                                                                   ***

 

      К государственным наградам их не представили — все-таки самодеятельность, как охарактеризовал их действия Семен Викторович Приходько, но и выговора за «самодеятельность» не объявили. Рядовые служители закона потихоньку, не при нем, конечно, но осуждали позицию начальника отделения. Зато отношение к молодежи стало почтительным. Разговаривали, как с равными, без снисходительно-поучительных ноток в голосе. И ребятам это нравилось. Они впервые почувствовали вкус оперативной работы. Им казалось, что теперь им будут поручать только самые запутанные дела, связанные с особо опасными преступниками. Хотя, где-то на задворках сознания, они понимали: рутинной, неинтересной работы в ментовке больше, чем описывают в детективных романах.

     Не совсем горячее участие начальника отделения  в прославлении их подвига с лихвой компенсировал директор освобожденного завода Венецианов. Как и обещал, он закатил в ресторане такой банкет — не всякая свадьба бывает такой роскошной. Были приглашены все участники операции по освобождению, их друзья и сослуживцы, все заложники. Только Феруз не мог дольше задерживаться и уехал к себе на родину. Впрочем, он немного потерял, так как Венецианов, узнав, что ему надо обязательно уехать, выписал  премию в пятьдесят тысяч рублей и вручил лично перед отъездом.

     На этом банкете Олег впервые понял, что Игорь Демин влюбился. Так уж получилось, что секретарша Татьяна понравилась Михайлову, и он попытался за ней ухаживать, пригласил на танец, сел рядом и, подкладывая в тарелку салат, что-то весело рассказывал.

     Игорь подошел к нему, веселый и беспечный.

     — Михай, пошли покурим.

     Олег извинился перед Татьяной, и весело пошел за ним, держа незажженную сигарету во рту. Как только они вышли, беспечность Игоря как рукой сняло. Левой рукой он вытащил сигарету изо рта Олега, а правой дал ему оплеуху открытой ладонью.

     — Ты что! — Олег по инерции кинулся на друга, но тот принял боксерскую стойку, прижав локти к телу и выставив кулаки перед лицом. Это показалось Олегу настолько смешным, что он остановился:

     — Постой, постой! Объясни!

     — Чтоб я тебя возле Таньки не видел! Никогда! Понял?

     — Да понял, понял… Что не мог так сказать? Тоже мне, Дон Жуан долбанный. Вся щека горит…

 

Глава 11

     К детскому саду подъехали на Олеговской «Тойоте». Он поспешно вышел, обошел автомобиль и, открыв пассажирскую дверцу, подал Ольге руку. Поднялись наверх.

     В раздевалке никого не было.

     — Вот здесь. — Ольга жестом показала место, — я ее раздела и отправила в группу.

     — И вы видели, как она прошла в помещение?

     — Нет, сейчас я точно вспоминаю: она пошла в сторону группы, как вошла — я не видела.

     — Почему?

     — Да я так торопилась, и умыть ее забыла…

     — Хорошо, — Олег задумался… — А с какого места вы потеряли ее из вида? Точнее до какого места она дошла, когда вы отвернулись и ушли?

     — Ну, примерно, до двери умывальника.

     Он прошел к хозяйственной комнате, где располагались несколько маленьких умывальников, два унитаза, всякие тазы, горшки и прочее. «Может, она решила сама умыться и свернула в умывальник, а потом вышла»…

     — Машенька не могла сама уйти, — сказала Ольга, видимо, тоже следуя течению его мыслей, — ей и дверь-то не открыть, да и дверей здесь немало: пока дойдет до улицы, кто-то непременно увидел бы.

     Воспитательница, наконец, услышала голоса, и вышла к ним.

     — Нет, нет, — это исключено, — вклинилась она  в разговор, так, как будто стояла здесь с самого начала, — девочка очень маленькая, а двери довольно массивные. Она не смогла бы.

     — Значит, кто-то ее увел, — заключил Михайлов безапелляционно.

     — Да вы что? — воспитательница искренне возмутилась, — кто сюда пройдет незамеченным? Входная дверь у нас с кодовым замком. Чужие не попадут.

     Олег устало посмотрел на нее, потом на Ольгу: видите, какая тупость,  говорил Ольге его взгляд. А вслух сказал:

     — Простите, как вас зовут?

     — Ирина Владимировна.

     — Ирина Владимировна, очень приятно, я бы не стал так категорично утверждать. Мы вот уже десять минут здесь шумим, а вы только сейчас «заметили»… Что касается кодового замка, то для современного человека — это не преграда. Можете спросить у любого школьника, и он вам объяснит, что на кнопках такого замка остаются те или иные следы… Вы мне лучше вот что скажите: не было ли кого-то постороннего в этот день, не заходил ли кто в умывальник? Скажем, сантехник, электрик или уборщица?

     — Да нет, вроде. За день до пропажи был наш сантехник, засор чистил. Я просила еще кран починить – ужасно гудит, но он сказал, что не успевает. Починит в следующий раз. А в день пропажи никого не было.

     Олег машинально открыл один из кранов. Вода с большим напором потекла в умывальник, так, что обрызгала стоявших рядом людей.  Никакого гула. Второй кран действительно загудел.

     — А вы не заметили никаких изменений в этом помещении в то утро?

     — Нет. Я уж думала об этом. Нет, ничего не заметила.

     — Ладно,  поехали дальше, — Олег решительно направился вниз по лестнице. По привычке прошел к водительской двери, затем, спохватившись, обогнул машину и открыл переднюю пассажирскую. Ольга молча села. От садика до дома всего-то пять минут ходьбы, а на машине и того меньше. Практически со двора и во двор.

     Так же молча поднялись на четвертый этаж. Больно было смотреть на ее изможденное и такое дорогое сердцу лицо. Слезы она выплакала еще ночью, а сейчас, окаменевшая, страдала от страха. От страха вдруг узнать что-то страшное о Машеньке. Долго открывала два замка входной двери, жестом пригласила Михайлова войти и подошла к своей комнате. И вдруг… Ей показалось… Детский плач!

     Ключ никак не хотел попасть в замочную скважину, от волнения тряслись руки. Да! Действительно! Она слышала детский плач! За дверью! И эта проклятая дверь не открывалась. Олег тоже услышал негромкий плач ребенка. Он отстранил ее и сам стал открывать. Через узкую дверь протиснулись одновременно: в кроватке сидела Машенька, протирала сонные глаза и хныкала, зовя маму.

     — Машка! — не своим голосом закричала Ольга и кинулась к ребенку. Секунда — и теплое родное маленькое тельце прилипло к матери, положив кудрявую головку на ее плечо. И от этой нежности у Ольги сорвался голос, и высохшие было слезы снова наполнили ее большие глаза. И от этой нежности даже у Михайлова запрыгало сердце, и почему-то воздуха стало не хватать в этой комнате. И он отвернулся к двери, чтобы скрыть волнение,  делая вид, что изучает замок.

     — Солнышко мое! Где же ты была, Машенька, милая, — сквозь слезы приговаривала Ольга, на что Машенька однозначно отвечала  «Мама… Мама..»

     — Никогда не думал, что слово мама можно произнести с мягкими знаками, — улыбаясь, заговорил Михайлов, глядя на эту «сладкую парочку». И Ольга — счастливая и сияющая Ольга — вдруг потянулась к нему и поцеловала! В щечку, конечно. Но ведь поцеловала!

     И в этой маленькой комнате поместилось столько счастья и радости, что казалось, тела этих людей не касаются пола, а витают в воздухе.

     Как ни странно, первой опустилась на грешную землю Ольга. Не выпуская из рук ребенка. Она вдруг села на кровать и задумалась, как бы говоря сама с собой: Машенька… Как она сюда попала? Кто привел?...

     В этот момент за дверью послышался шорох, затем дверь тихонько открылась и показалась испуганная голова Инессы Андреевны, а за ней и Марка Григорьевича.

     — Господи, Ольга! Где же ты пропадала! Вторые сутки ребенок плачет. — Инесса Андреевна говорила привычным командным голосом, с оттенком недоумения. — Вчера еще мы думали, что ты дома, но когда и сегодня Машенька заплакала утром, мы хотели посмотреть, чего это она так часто плачет. Оказалось — тебя нет! И дверь заперта!

     — Что вы говорите такое?! — Ольга в ужасе встала с кровати. — Как это меня не было?

     Я всю ночь проревела здесь, за этим столом! Я же вчера вечером у вас, Марк Григорьевич, спрашивала о Маше! Как же я могла спрашивать и не быть здесь?

     Марк Григорьевич весь съежился и нос его вспотел:

     —  Ты спрашивала? Меня? Да ты что?

     — Господи, опять пугают… Конечно же вас! Вы еще спросили, что случилось.

     — Оленька, солнышко, ты ошибаешься…

     — А девочки приходили… Как это? Вы что, хотите сказать, что Машка все это время была здесь? А я где-то шлялась? — нервное напряжение Ольги становилось критическим. Она с ужасом начинала понимать, что попала в какую-то фантастическую ситуацию. Или в какой-то кошмарный розыгрыш.

     Олег, до этого мгновенья недоуменно поглядывавший то на Нехваткиных, то на Ольгу,

решительно встал рядом с ней, обняв  и ее, и ребенка:

     — Так, друзья мои, для того, чтобы понять, что здесь произошло, нам в первую очередь надо успокоиться. Согласны?

     — Как успокоиться, когда все говорят, что я схожу с ума! — Ольга освободилась от обнимавшей ее руки и заплакала.

     — Ну, во-первых, не все говорят. Я, например, так не считаю. Во-вторых, я как частный детектив, — он многозначительно посмотрел на чету Нехваткиных, — обещаю вам, что непременно и в самое кратчайшее время разберусь с этой коллизией. И, как детектив, советую всем успокоиться. Главное, что ребенок  с нами. Все остальное – второстепенно и исправимо.

     — Ну да, конечно, главное Машенька… — перебивая друг друга, согласились Нехваткины, а  Олег обратился к  ним:

     — Прошу вас, соседи,  ей надо отдохнуть от пережитого, а мне — осмотреть как следует комнату. Может обнаружиться что-то, проливающее свет на…

     — Да, да, конечно. — «Швондер» поспешно пошел к двери, увлекая за собой жену.

     — Машенька вдруг заерзала на руках у матери, сползла на пол и направилась в угол у двери — к горшку. Сама села на горшок, пописала и, подняв кое-как трусики, помчалась обратно к Ольге.  Ольга была настолько подавлена и напугана, что даже не обратила на это внимание. Она думала только об одном: она сошла с ума! Она бросила ребенка одного и более суток не приходила к нему! Как это можно объяснить? Только сумасшествием. С ужасом представляла себя в смирительной рубашке, в психиатрической клинике… А что будет с Машенькой? О, боже, что же это такое! Как так могло случиться? Она обнимала ребенка, прижимала его к себе и со страхом смотрела на Олега. Она не знала чего от него ожидать в этой ситуации.

 

Глава 12

     А Олег в эту минуту проводил ладонью по волосам от лба назад, как бы откидывая их к затылку. Эта давняя привычка появлялась у него в минуты напряженных раздумий, когда он был полностью поглощен какой-то неожиданной мыслью. И, видимо, в подтверждение этой мысли он вдруг резко направился к детской кроватке.

     — Не паникуй, Оленька, не па-ни-куй! — сказал он, заметив испуганные глаза, — все нормально. Машенька была похищена. Я теперь в этом уверен. Ее точно похитили…  Но зачем вернули?  Испугались? Хотели потребовать выкуп, но не успели?

     — Почему вы так уверены?

     — А ты посмотри на Машенькину постель. Может ребенок более суток быть в постели и не промочить ее?

     — Может, она слезала с кроватки… — засомневалась Ольга больше для самоуспокоения, хотя камень с души был снят уверенным предположением Олега.

     — Загляни в горшок. Там совсем немного мочи.  Посмотри-ка, может что-то не так лежит, не на своем месте или какие-то изменения в комнате… Не замечаешь?

     Ольга сначала заглянула в горшок, потом обвела взглядом панораму комнаты.

     — Нет, похоже, что все на месте… нет, погодите,  красная кофточка Машеньки лежит на столе. Я обычно ее на спинку стула вешаю. Хотя, может, второпях и бросила на стол.

     — Бросила, предварительно аккуратно сложив? — Олег взял детскую кофту. Она действительно была тщательно сложена: рукав к рукаву, пуговица к пуговице и перегнута ровно по линии спины. — Вот тебе и второе доказательство, что ребенок был похищен.

     — Господи, но зачем?! Кому я нужна?

     — Не скажи, не скажи, — многозначительно улыбнулся Михайлов и добавил. — Думается, здесь три варианта: первый — похитили по ошибке, не ту девочку. И, разобравшись, потихоньку вернули. Второй — похитил твой муж. И третий — похитили с целью выкупа, или с целью заставить тебя что-то сделать против твоей воли.

     — А тогда почему вернули? — Ольга впервые обратила внимание на то, что он стал называть ее на «ты», но решила, что он имеет на это право, поскольку бескорыстно помогает ей.

      — А вот тут-то и возникает версия. Ты телефон  вчера опять забыла, так? Допустим, что похитители хотели что-то потребовать от тебя, и у них был только номер твоего мобильника. Сразу после похищения они звонят тебе, желая продиктовать условия возвращения ребенка, а также припугнуть, чтоб ты ни в коем случае не обращалась в милицию. Но связи с тобой нет, и ты пошла в ментовку. Что им делать? Их план сорвался и надо как-то выходить из положения.

     — И им остается одно: привести Машеньку назад.

     — Да. Отсюда следует вывод, что похитители эти – самые настоящие дилетанты. Потому что все это несерьезно. Остается только проверить пропущенные вызовы на сотовом.

     — Олег Георгиевич, — глаза ее снова наполнились слезами, — спасибо вам. Я даже не знаю, как вас благодарить. Я вам все оплачу, все ваше потраченное время… Что бы я сейчас делала, если б не вы?!

     — Ну, давай договоримся: насчет «оплачу», — тихо заговорил  Михайлов, — чтоб я таких слов больше не слышал — это первое, а второе… он помолчал,  улыбнулся,  затем протяжно, голосом кота Матроскина произнес.

     — Я еще и вышивать умею…

     Ольга улыбнулась, и эта улыбка, пробившаяся сквозь слезы, для него дорогого стоила.

     — А отблагодарить ты меня можешь уже сейчас, начав называть не Олегом Георгиевичем, а просто Олегом. И, пожалуйста — на «ты», ладно?

     — Ладно, — нерешительно ответила она, протягивая ему телефон, — смотри.

     Из пропущенных вызовов на мониторе отображалось три звонка. И все три от Инессы Андреевны. Олег посмотрел на Ольгу, но та покачала головой: не может быть. Фрекен Бок на такое не способна.

     — Давай так, — предложил Олег, — сейчас я пойду с Машенькой прогуляюсь, заодно загляну к Нехваткиным, а ты закройся на ключ и от души поспи. Тебе необходимо выспаться, если не хочешь действительно сойти с ума.

     Она испуганно притянула ребенка к себе.

     — Я не могу с ней расставаться, я боюсь!

     — Знаешь, есть такая теория, которая гласит, что мысль материальна. Если чего-то очень боишься, то это непременно произойдет. Давай перестанем бояться, выспимся, как следует, и я тебе обещаю, что: во-первых — с Машенькой ничего не случится плохого, во-вторых, когда все уладится, ты узнаешь, почему я к тебе сегодня подошел.

     — Ого! Ты меня заинтриговал, — устало сказала Ольга, и он не понял, серьезно это было произнесено или она смеялась над ним.

     Одевали Машеньку вдвоем. Она вертелась, как юла, и было очень непросто натянуть колготки на дрыгающиеся ножки. Мать пыталась урезонить доченьку, а та еще больше распалялась. Ребенок радовался, что мама нашлась, что они пойдут гулять, и эту радость он мог выразить только таким, доступным только детям, способом.

                                                                                             ***

      — Машутка, солнышко мое, как я рада, что тебя нашли, — Инесса Андреевна сложила ладони перед лицом, уподобляясь индийским гуру, — проходите, пожалуйста. Чаю? Машуточка, пройди в ту комнату, посмотри, какие новые игрушки купил тебе дядя Марк.  Проходите, проходите, не надо снимать обувь, не надо… Я все протру, обязательно. Проходите…

     Она суетилась и волновалась так, как будто к ней пожаловал, по меньшей мере, президент страны. Марк Григорьевич тоже вышел из соседней комнаты. Он присел только после того, как  Олег приземлился на край дивана. «Я весь внимание», – говорил его услужливый взгляд, а сплетенные вместе пальцы выдавали волнение. Инесса Андреевна встала позади него, опираясь правой рукой в плечо мужа.

     — Надо что-то делать, — Михайлов решил сыграть простачка. — Она сходит с ума. Где она бродила ночью? Ума не приложу.

     — Ой, мне страшно становится, как подумаю о ней, — с готовностью поддержала его Нехваткина. — Ее ведь могли убить… Ночью… на улице…

     — Скажите, вы слышали плач ребенка вчера вечером?

     — Отчетливо, — доверительно проговорил Марк Григорьевич, опершись ладонями о край стола и поддавшись вперед.

     — Мы думали, хнычет ребенок, мало ли что там Ольга с ней проделывает, — Инесса Андреевна протирала ладонью спинку стула и периодически поднимала глаза на Олега, — может, купает, может, стрижет, может, наказывает…

     — А ночью?

     — Ночью мы ничего не слышали, она, наверное, спала.

     — Марк Григорьевич, — Олег вновь обратился к Нехваткину, — а то, что она обращалась к вам вечером — это, действительно, неправда? Она лжет?

     — Ну что вы, — возмутилась Инесса Андреевна, — она просто не помнит, что с ней происходило. Она не может врать, не умеет!

«Зато вы умеете», — съязвил про себя Михайлов, а вслух спросил:

     — Вы звонили ей вчера?

     — Нет, — Инесса Андреевна  нерешительно посмотрела на мужа.

     — Да как же, Иня, мы же искали ее, звонили…

     — Ах да, я и забыла: звонила, когда Машутка плакала, хотела узнать, что случилось.

     — Не помните, во сколько это было?

     — Да нет. Конечно же, не помню, столько всего навалилось…

      Они не заметили как Маша вышла из комнаты и подошла к Олегу. Маленькой пухленькой ручонкой она взяла его за  мизинец и потянула к выходу.

      — Ну, ладно, нам пора, — Олег поднялся с дивана. — Надо что-то делать с Ольгой. Не знаю… Врачу показать? Она не пойдет. Она посчитает себя сумасшедшей.

     — Ой, горе-то какое! — Инесса Андреевна причитала, провожая их по коридору к выходу на лестницу.

     Оказавшись на улице, Маша повеселела, держась за руку Олега, поскакала на одной ножке, потом на другой, потом попыталась освободить руку и побежать вперед. Олег держал ее ручку крепко. «Не хватало, чтобы сейчас что-то случилось по моей вине», – подумал он и повел ребенка на детскую площадку во дворе.

     Они сели на лавочку, вернее, она села, а он опустился перед ней на корточки и внимательно посмотрел в глаза:

     — Машенька, скажи, пожалуйста, ты сегодня спала у тети Инессы?

     Вопрос был провокационный и ребенок мог ответить на него абсолютно неадекватно, но Олег и не ожидал, что Машенька поможет ему. Даже если ответ будет положительным, не факт, что сказанное будет соответствовать истине.

     — Спа.

     — А где ты спала? В кроватке? В своей кроватке?

    — В клоки…

     Олег снял кепку и провел рукой от лба к затылку, поправляя волосы.

     — А ты ночью писала в горшок или в другое место? Может, в ведро или в тазик?

     Маша замолчала и стала смотреть на свои раскачивающиеся ножки, как будто увидела там нечто очень интересное. «Вот так, — подумал Олег, — на безнравственные вопросы мы не отвечаем». Он встал, поднял ребенка на руки и пошел к качелям.

 

Глава 13

     Через три дня Олег позвонил Ольге на мобильник:

     — Оля, здравствуй. Мне очень нужно с тобой поговорить…  Можно я сейчас приду?

     — Конечно, можно, приходи…

Не  прошло и пяти минут, как он стоял на пороге.

     — Ты что,  из моего подъезда звонил? — удивилась Ольга скорости его появления.

     — Да, — честно признался он и замолчал, пытаясь найти нужные слова, но они никак не шли на ум.

     — Что случилось? Почему так срочно? — она с любопытством смотрела на него.

     — Знаешь, — глядя под ноги, нерешительно начал он, — я хотел бы поговорить с тобой в спокойной обстановке. Есть кое-какие новости…

     - Ты меня опять интригуешь! Какие новости? Похитителей нашли? Здесь же спокойная обста…

     — Нет, — решительно оборвал он, — здесь нельзя…

     — Что, прослушивается квартира?

     Ему так хотелось соврать и ответить утвердительно на ее вопрос, но, во-первых,  он не любил вранья, во-вторых,  кому-кому, а ей он врать не мог, не разрешил себе. Поэтому, краснея и заикаясь сказал правду.

     — Хочу просто  пригласить тебя на ужин…

     — Меня? А куда?

     — Куда-куда! В ресторан! Ну, или в кафе какое-нибудь.

     Она растерялась. До сих пор Олег был для нее добрым и бескорыстным детективом, другом, помогающим найти и наказать похитителей дочери. В другом качестве она его не видела, не представляла. Правда,  когда Людмила увидела его, обомлела: такая пара получается красивая.

     — Держите меня, а то щас что-то  случится, — развела она руками, — Оль, ты даже не представляешь, как вы друг другу подходите! Это же какой мужик, а!

     — Да ладно тебе, мне сейчас никто не нужен, я Машку нашла!

     — Не нужен? Ой, смотри – отобью! А то попроси друзей привести — если они такие же красавчики, то я за себя не ручаюсь. Илонке бы тоже кого-то надо…

     — У нее Гена есть.

     — Гена? Этот мазурик? Я бы все отдала, чтобы Илонка ему рога наставила, будет знать как руки распускать. Она, дура, все ему прощает, а он этим пользуется, сволочь.

     Сейчас Ольга вспомнила этот разговор и впервые взглянула на Олега, как женщина на мужчину. Взглянула и смутилась…

     — Ты не думай, я без всяких «задних» мыслей… Мне действительно очень нужно поговорить с тобой, — Олег смотрел ей в глаза, отчего она еще больше смутилась.

     — А как же Машенька?

     — Давай мы ее на вечер оставим у Нехваткиных! — обрадовался Олег, поняв, что она согласна, но тут же поправился, — нет, пожалуй, у них лучше не оставлять…

     Через полчаса, накормив и одев Машу, они поехали к Людмиле.

 

     — Посмотреть за  Машенькой? Легко! Я сама не раз предлагала отдать ее мне насовсем.  С такой девчушкой я никогда не соскучусь.

     Людмила торжествующе смотрела на подругу: ну, что я говорила! Меня не проведешь, я нюхом чую, где любовью пахнет! А вслух напутствовала:

     — За Машку не волнуйтесь, гуляйте на здоровье.  Можете  даже утром  за ней прийти — завтра воскресенье…

     Ольга незаметно от Олега покрутила пальцем у виска и погрозила подруге кулаком: совсем с ума сбрендила, — говорил ее взгляд.

                                                                            ***

     — Я редко хожу по ресторанам, — признался он, когда официант принял заказ.

     — Ой, а мы с подружками почти каждый день обедаем в ресторане. В Макдоналдсе, — пошутила Ольга,  и он натянуто улыбнулся шутке. Мысли его сейчас были заняты другим. Он думал о том, как рассказать ей, что он тот самый…

     Глаза! Если бы не они, Олег может, и не узнал бы ее тогда в отделении. «Как же она прекрасна», — думал он. Надо было что-то сказать. А он не находил слов, вернее, не мог выбрать из множества фраз, крутящихся в голове, ту единственную, которая заставит ее поверить в искренность его слов.

     Наконец, решился.

     — Ольга, я хочу рассказать тебе одну историю… Только, прошу тебя, дай мне слово, что не рассердишься… Нет, рассердиться ты конечно рассердишься, но… прошу, дай слово, что не уйдешь сразу, что досидишь и выслушаешь меня до конца…

     Ольга внимательно посмотрела на него. О чем это он?

     — Ты опять меня интригуешь. На этот раз даже пугаешь…

     — Нет, нет! Ничего страшного или непристойного я тебе не расскажу. И не предложу…

     — Ну, тогда рассказывай, — неожиданно осмелела она.

     — Это случилось десять лет назад. — Олег потупился и стал тыкать вилкой розовую салфетку. — Перед Новым годом. Я ехал в метро… И увидел девушку. Все эти пятнадцать лет я проклинал себя за трусость. Тогда я смалодушничал…

      Познакомился… Девушка оказалась… — он тянул фразы, пытаясь найти нужные слова, и не мог закончить предложение словом  «хромая». — В общем, это была ты.

     Он поднял глаза и посмотрел на ее побелевшее лицо. Все это время, пока он пытался признаться, она смотрела на его опущенную голову и истерзанную салфетку. И сейчас встретила его взгляд с отраженной от его лица болью. Она молчала, не зная, что сказать.

     Официантка принесла салаты, откупорила бутылку вина, разлила понемногу в оба бокала. Они не шелохнулись.  Молчание затянулось.

     Олег скрутил искромсанную салфетку в маленький клубочек и отставил в сторону. Взялся за нож, передумал, положил его  на место, поправил вилку слева от тарелки и,  только тогда заметил вино на столе.

     — Ты помнишь тот день? — спросил он нерешительно.

     — Помню. — Ответ ее был лаконичен.

     Опять молчание.  Олег коснулся пальцами  тонкой ножки бокала:

     — Давай выпьем… чтобы ты меня простила…

     — Я тебя давно простила. Моя хромота, была следствием аварии, в которой погибли мои мама и папа. Я надеялась, что это у меня временно, что я непременно вылечусь, но горе... Удивительно, как же ты меня узнал? Столько лет прошло!

     — Я тебя узнал по глазам. Именно они тогда покорили меня. А когда ты назвала свое имя — сомнения мои пропали. Ну, так что? Выпьем?

     Она молча отпила из своего бокала.

Он ждал, не отрывая взгляда от ее лица.

     — Что? — спросила девушка, не понимая его пристального взгляда.

      — Простила или нет?

     — Я же сказала, давно простила.

     — Давно – не считается, — упорствовал он, — сейчас прости, прошу тебя… Я не могу объяснить,  какая муха тогда меня укусила, мне ужасно стыдно. Я ведь полгода после этого искал тебя,  станция  «Сенная площадь»  стала мне вторым домом. Месяцами я околачивался там, надеясь увидеть тебя снова.

     — Да я уехала в тот же день в Москву, на лечение.  Виновник аварии оплачивал… Я еще год  в больнице провалялась. Три операции, заново ходить училась… Тошно было – родители погибли, жить не хотелось, все на автопилоте делала. Да еще Нехваткины эти… Пристали: подпиши обмен,  переезжай в однокомнатную, зачем тебе одной  две большие комнаты. Мы, мол, тебе купим квартиру в новостройках.

      Простила я тебя, простила, — прервала она рассказ, видя, что он ждет от нее прежде всего ответа на свой вопрос.

      — Спасибо. Я заново родился!

На этот раз он действительно поверил, что зла на него Ольга не держит. Принесли горячее.

     — За тебя! — сказал Олег, окончательно похоронив свою нерешительность. Он вдруг подумал, что сегодня его день, и что он обязательно должен сделать ей предложение. Было страшно, но он готов был преодолеть страх.

Выпили.

     — Знаешь, я живу в новостройках, и мне нравится. Может, действительно тебе… Ты знаешь, что такое отдельная квартира? Как это прекрасно! Может, тебе не стоит так упорно держаться за старую коммуналку?

     — Ну вот, и ты заговорил как «Швондер». Это коммуналка — для них, а для меня это отчий дом. Это дом моих предков, не только родителей, но и деда и прадеда. Мой прадед построил  его в  начале двадцатого века. Это был четырехэтажный красавец дом, в нем было шестнадцать больших квартир. Здесь жила многочисленная семья моих родных. После революции владельцу дома оставили лишь один второй этаж. Затем, как бабушка рассказывала, вселили еще кучу людей и оставили нам только одну квартиру из шести комнат. Это была та же коммуналка, с той лишь разницей, что все соседи были родственниками. Там жило пять семей.

     — А кем был твой прадед? Дворянином?

     — Нет, он был богатым купцом. Но умер где-то в девятнадцатом году. А сын его — мой дед — позже был репрессирован  и расстрелян. В войну отец и его сестры, бабушка были эвакуированы  в Среднюю Азию, а когда в сорок шестом вернулись, квартира была уже заселена другими людьми. Им  дали две комнаты на четвертом. Потом хотели отобрать еще одну комнату, но я вовремя  родилась: ухудшать жилищные условия новорожденному малышу они не решились.

     — Представляю, что чувствовала твоя семья, когда на нее наседали Нехваткины… Быть изгоем в доме своих предков, ежедневно слышать коммунальные дрязги и претензии на собственность твоего родного дома.

     — Родители очень переживали, особенно отец. У него в голове не укладывалась несправедливость создавшейся ситуации. А теперь, разве я могу  предать память моих родителей, моих предков и сдаться. Ни за что. В моей борьбе меня поддерживают подруги. Ты их видел. Мы очень дружны.

     — Я вижу.

     — Это сейчас Нехваткины такие пушистые и ласковые, болеют за меня, вроде любят Машеньку. А было время, о-о-о! Швондер гулял неделями. Друзья, компаньоны, клиенты — по поводу и без повода, лишь бы мне насолить, выкурить из квартиры, создав невыносимые условия.     

     — Даже так? — удивился Олег.

     — Однажды,  когда Марк Григорьевич в очередной раз устроил пьяный шабаш, отмечая удачную сделку в час ночи, я не сдержалась и в слезах, под плач Машеньки позвонила подружкам. Те прибежали только через три часа.

     — Что так долго-то? — нетерпеливо спросила я. Обычно подружки, да и я сама, откликались на просьбу о помощи молниеносно.

     — Да так, организационные неурядицы, — уклончиво ответила Илона. А Людмила, не раздеваясь, молча прошла на кухню, нашла там металлический топорик  которым Нехваткины разрубали мясо, и решительно пошла к комнате, где все еще веселилась компания охранников.

     Я  испуганно смотрела на нее: «Ты что? Не надо…»

      Людмила, между тем, со всей силы «долбанула» по двери. Топорик пробил полотно и его лезвие  выскочило со стороны веселящихся. Шум мгновенно затих. Затем дверь медленно отворилась, и четверо пьяных мужиков увидели трех девушек.

      — Это что такое? — ухмыльнулся  один из них, пытаясь дотянуться до Илоны.

     — Вот это да! — сказал второй.

     —  Ах ты, стерва! — пьяный Марк Григорьевич пытался растолкать приятелей, чтобы добраться до меня. Но Людка!

     — Молчать! — как рявкнет она, уперев руки в бока. — Молчать! — Это было так неожиданно и громко, что вся компания растерялась, даже мы с Илоной. А Людмила продолжила, не меняя интонации, но уже потише:

     — Девочки, держите меня, а то щас что-то случится!

      Я не могла понять, куда же девалась сама Нехваткина. А мужики между тем стали выходить из оцепенения, и уже делали какие-то похотливые знаки…

      — Илона! — приказала Людмила. — Зови!

     Мужики опять задумались, ожидая подвоха. Илона небрежно прошла к входной двери и открыла ее. В ту же секунду в прихожую въехала большая телекамера с оператором, какие-то люди втащили юпитеры на колесах и включили их. Кто-то сказал «Мотор», и молоденькая девушка — комментатор начала передачу.

      «Уважаемые телезрители, сейчас вы увидите истинное лицо некоторых деловых людей в городе Санкт-Петербурге. Эти люди призваны охранять наш с вами покой. Перед вами бывший капитан милиции Марк Нехваткин. Несколько лет назад он уволился из милиции по собственному желанию. По желанию попробовать себя на новом поприще. И попробовал, и преуспел. Теперь он директор частного охранного предприятия «Вымпел-40». Теперь он, что называется, новый русский, и очевидно, считает, что закон ему не писан.

       Между тем рядом в комнате спит годовалая девочка. Нет, не спит, потому что дяди милиционеры гуляют всю ночь.

      Сейчас мы спросим у господина Нехваткина, как ему гуляется».

      Оторопевшая тройка «охранников» стала отступать вглубь комнаты, но сам Марк Григорьевич, очнувшись от шока, захлопнул дверь  и повернул защелку. Воцарилась тишина. Илона толкнула в бок ведущую,  и та продолжила: «Уважаемые телезрители, вы видите, как должностное лицо охранной фирмы, вместо того, чтобы отвечать за свои поступки, прячет голову в песок. Очень смело, господин Нехваткин…»

      За дверью послышалась возня, а затем «прорезался» крикливый голос Инессы Нехваткиной, которая, видимо, проспала начало шоу, но решила наверстать упущенное:

      — А кто вам дал право снимать в частной квартире? У вас нет санкции прокурора. Уходите немедленно.

     — Мадам, — ответил один из пришедших мужчин, — вы слабы в юриспруденции. Для съемок новостных программ ничьей санкции не требуется. Мы же не обыск у вас проводим, а только показываем звериное лицо оборотней в погонах.

      За дверью помолчали, потом неуверенно прозвучал голос Марка Григорьевича: «Мы будем жаловаться. Назовите с какого вы канала?»

      — Это ваше право, господа. А жаловаться можете в Москву,  на канал Россия, пожалуйста: Шаболовка, 127. Программа новостей.

      За дверью что-то записывали и шептались. А  ведущая добавила:

       «Не забудьте приложить к жалобе пояснения, каким образом вы терроризируете одинокую женщину с ребенком. Да, и еще, подробно сообщите об источнике ваших доходов, потому, что там не поймут, как вы, уплачивая столь мизерные налоги, сумели скупить столько комнат и так широко гуляете».

      За дверью молчали. Видимо, думали. Съемочная группа собралась и уехала, подружки, проводив телевизионщиков, зашли ко мне. Маша спала, поэтому восторженное обсуждение случившегося  проходило шепотом.

     — Как же вы сумели? — удивилась я, — достучаться до телевидения, да еще съемочную группу пригласить!

     — Ой, держите меня, а то щас что-то случится! — Людмила откинулась на спинку дивана, —  какое телевидение? Ты что, ничего не поняла?

     — Это же наша институтская самодеятельность! — Илона захлебывалась от восторга, - ты слепая,  Оляник, ты слепая. Кто, по-твоему, вел передачу? — Ленка Жукова! Ну, не помнишь? Она играла в институтской самодеятельности. Ну, вспоминай: КВН! Ленка!

       — А какая камера была! — перебила ее Людмила, — Они взяли обыкновенный софит, вставили в него объектив от фотоаппарата… Короче, весь реквизит студенческого театра привезли.

     — А как же… — я  задумалась, — как же они узнали обо всем?

Оказывается,  они готовились, репетировали. Два дня. Еще в прошлом месяце. Ждали очередной гулянки.

     — О налогах его тоже узнавали? — продолжала я удивляться. —  Расследование, что ли вели?

     — Да нет, — говорит Людка, — по-моему, Ленка здесь импровизировала и блефовала. Она, наверное, подумала, что нет такого бизнесмена, который платит все налоги до копеечки, тем более наш «Швондер»! Молодец девчонка. Ничего не скажешь.

     Мы посидели еще часа два, радостно обсуждая произошедшее событие, и девочки  ушли под утро. Ночь прошла спокойно. Я даже не слышала, как тихо сбежали гости Нехваткиных.

 

Глава 14

      — Вот такие у меня боевые подруги.

     Она замолчала. Олегу нравилось, с каким воодушевлением рассказывала Ольга  о подругах.  Пока она говорила, он не спускал глаз с ее лица. Оно было таким близким, таким милым и родным, ему так хотелось поцеловать эти губы, что он чуть было не встал, чтобы сделать это, но все-таки не решился.

      — Хорошие девчата, — он смотрел ей в глаза и было видно, что думает он сейчас совсем  о  другом. Помолчали. Олег снова налил вина:

      — За хороших друзей!

      — Расскажи о своих друзьях, — попросила Ольга.

      — О! У меня много друзей, но друг — один. Настоящий друг. Знаешь, мы часто ругаемся, но каждый знает, что никого лучше  и, пожалуй, никого роднее нет, и не может быть. Его печаль — моя печаль. Он развелся с женой…

     Олег задумался. Обсуждать личную жизнь друга с кем бы-то ни было, по меньшей мере, неприлично. И он никогда этого не делал, но сейчас… Почему ему так хочется рассказать ей все?  Выложить свою жизнь на операционный стол реальности и распотрошить ее на глазах у этой прекрасной девушки, показать каждую клеточку своей души. Души, сияющей от счастья созерцать и любить сидящую перед ним прекрасную собеседницу. А Игорь… Игорь —  это друг с большой буквы, он тоже частичка его мира, его окружения. Черт! Почему же так хочется разболтать ей все о нем? Как будто язык чешется!

     — Не могу я так просто рассказывать про них, — начал он. — Понимаешь, это была такая светлая, чистая любовь. Они с ума сходили друг от друга. Он названивал ей каждый час. Что, как, Солнышко, соскучился, когда встретимся и так далее. Я даже оплеуху от него получил в первые дни их знакомства. Он возомнил, что ее хочу отбить. А я, честное слово, ни сном, ни духом. Тогда даже не знал, что у него какие-то планы насчет нее.  И он тогда не знал, что любящую женщину — любящую по-настоящему, отбить невозможно.

      Я сейчас очень хорошо понимаю, что счастье — это такая хрупкая вещь, это даже не вещь, это состояние твоего мира, твоей ауры… Причем состояние неустойчивого равновесия. Возьми вот вилку за основание и подними вертикально, острием вверх. Можно, как жонглер, поймать равновесие вилки и удерживать его, но надолго ли? Малейшее расслабление — и острие вилки отклонится влево или вправо.

     Ольга, улыбнувшись, взяла свою вилку и попробовала удержать ее вертикально.

     — Каким искусным жонглером своей судьбы надо быть, чтобы удерживать счастье жизни, и не дать ему упасть. Представляешь? Я — представляю. Потому, что был свидетелем потерянного счастья Игоря.

      Вначале все было идеально. Любовь, которой я завидовал. Завидовал, потому что у меня тогда такой не было.  Вначале, не без помощи родителей Игоря и Татьяны, они купили однокомнатную квартиру. У них родилась дочь, Татьяна училась заочно и окончила институт,  когда на свет появился  второй ребенок — сын. Радости не было предела. Татьяна работала уже в сметном отделе большой строительной фирмы. Зарабатывала неплохо. Они обменяли квартиру с доплатой на трехкомнатную. Она покупала дорогую одежду, приносила в дом основную массу денег. А у него не складывалось. Ты знаешь, нет крупных дел, вернее, они есть, но выхлопа с них никакого. Зарплата мента, сама понимаешь, не со многими нулями. Некоторые  выходят «на большую дорогу» — крышуют ларьки и маленькие торговые точки. Живут, как могут, словом. А он не мог. Он не мог пересилить себя, не мог заставить себя перешагнуть грань, за которой теряется человеческое достоинство.

     — А ты? — она посмотрела ему в глаза и, как тогда в метро, душа его встрепенулась под этим взглядом, сердце забилось часто-часто. Он задумался на секунду, уронив взгляд на салфетку под рукой, и снова посмотрел на нее:

     — А ты как думаешь?

     — Мне кажется, что вы с Игорем одинаковы в охране человеческого достоинства.

     — И это?..

     — И это, по-моему, прекрасно. — Она замолчала, глядя в тарелку и тыкая вилкой недоеденный гарнир, потом вдруг спросила, — Или я ошибаюсь?

     — Нет. Не ошибаешься, — заверил Олег и, повернувшись вполоборота, — посмотри, не видишь крылья на спине?

Она улыбнулась шутке, а он продолжил.

     — Мы, конечно же, не ангелы. И, порой, жизнь заставляет делать то, что противно твоей природе. Но никогда, ни в прошлом, ни в настоящем мы не считаем людей           отбросами общества или падалью. Каким бы пошлым он не был. Я,  во всяком случае. Не могу унизить человека, потому, что, опуская планку отношений до унижения, унижаешься и сам. Что касается мзды, то мы ее не требуем, потому, что подобное требование и есть унижение человека. Никогда и ни в коем случае. Если дают – не отказываемся. К сожалению, дают не так часто, как хотелось бы. Знаем, что другие действуют по-другому, и нас с Игорем подбивают. Но пока держимся.

      — И что же случилось тогда с Игорем?

     — Случилось то, что начался разлад в семье. Татьяна, которая непрерывно поднималась по служебной лестнице, крутилась в кругах состоятельных людей, постепенно прониклась их идеологией. Резюме этой идеологии выражалось саркастическим вопросом: «Если ты такой умный, то почему бедный?»

     Она не в состоянии была понять его. Причем не толкала на преступления, на нарушение закона, она просто требовала денег: «Ты мужчина — вот и зарабатывай!»

     Он приходил с работы уставший, задумчивый, а она с порога:

     — Ну что, добыл мамонта?

     Она не понимала, насколько унизителен для него ее издевательский тон.

      Мы с ним обедали в кафе недалеко от работы,  — так он чуть не плакал, рассказывая о своих проблемах. Я тогда думал: «Хорошо, что я холост, никто не пилит, никому, ничего не должен…»

     И ведь нельзя сказать, что Игорь не зарабатывал. Просто в ее понимании его зарплата — это не деньги. Короче, мужик не вынес и сдался. То есть, стал потрошить торгашей на рынке. Те, хоть и неохотно, но платили, за то, чтоб он прикрывал их от бандитов. Словом, деньга пошла, как говорил Игорь. Татьяна вроде успокоилась, Дети подрастали: старшая -Ксюша уже в пятый класс перешла, а Вадик – в третий.

     Они купили машину  «Шкоду Октавию». Таня сдала на права. С первого раза сдала — за взятку. Но пока прав не было, Игорь стал ее личным шофером. Пользуясь тем, что у него свободный режим работы, она загоняла его по магазинам и по гостям.

     Знаешь, Игорь всегда был живым, веселым и здоровым оптимистом, но когда началась эта чехарда с упреками и скандалами, я его не узнавал. Он стал тогда угрюмым, злым и каким-то затюканным, что ли? Он старался, но денег было все равно мало. Оптимизм вернулся к нему, когда он начал жить как большинство, сделав рынок источником дополнительных доходов. Он опять смотрел на жену как на любимую женщину и радовался, когда мог позволить себе купить ей что-то из роскоши. То показывал мне купленные сережки с бриллиантами, то что-то из дорогих духов. Все для нее. И она ожила, стала к нему относиться как к мужу, а не как к пустому банкомату. Все наладилось года два назад, и кончилось, вот уже как полгода прошло.

     — Почему?

     — Он ушел из дома. Как-то в отделение пришло письмо на имя Демина. На конверте, помимо адреса и фамилии, было крупно выведено: «Лично в руки. Личное!». На этот раз любопытство не возобладало над служебной этикой и никто письмо не прочел. Поэтому все были в неведении относительно плохого настроения Игоря.

     — Что-нибудь случилось? — спросил я, заметив тучи на его лице.

     — Ничего, — ответил он и вышел из комнаты.

     Потом, когда все уже свершилось, он пришел ко мне и  рассказал, что в конверте лежало анонимное письмо. В нем утверждалось, что его Татьяна завела роман с финансовым директором организации и что они под предлогом всяких совещаний, встречаются почти ежедневно либо у него в кабинете,  либо в номере частной гостиницы «Верба».

     Он знал этот кабинет. Однажды Татьяне надо было куда-то съездить, и она позвала его, чтобы поехать на их Октавии. В сметном отделе он ее не нашел, но сотрудники сообщили, что она у финансового директора. Он прошел туда, постучался и вошел. Татьяны не было.

     Финансовый директор Измайлов Федор Семенович сидел в кресле и что-то писал. Это был человек южной наружности, плотный, черноволосый, чернобровый, с толстым широким носом… Прямо не Измайлов,  а  Исмаил-задэ, — подумал Игорь.

     Финдиректор поднял глаза на минуту.

     — Нет, Татьяны Ильиничны здесь не было.

     Игорь позвонил ей на трубку: «Ты где?»

— Да здесь я, здесь, недалеко. Иди в машину, я сейчас выйду.

     Тогда он не придал значения противоречию слов сотрудников сметного отдела и финансового директора. Теперь в памяти всплыл этот случай.

     — Не может быть! — не поверил я, — Не может быть этого. Видимо, кто-то сводит личные счеты…

     Игорь как-то сник. Мы сидели на кухне за столом друг против друга,  и я видел его согбенную фигуру и немыслимую тоску в глазах. Похоже, он поверил письму безоглядно, не задумываясь.

     — Послушай, Игорек, давай не будем делать преждевременных выводов. Все еще надо проверить, — уговаривал я его.

     На следующий день он не вышел на работу. Я подумал — заболел на нервной почве. Но, он пришел с большим опозданием сразу после обеда. На нем, что называется, лица не было.

     — Ты как? Все в порядке? — с надеждой спросил я.

     — Я  у тебя переночую сегодня? - ответил он вопросом на вопрос и, не дожидаясь ответа, прошел  в кабинет.

     И только когда мы поехали ко мне, Игорь с горечью поделился печалью.

     — Все кончено, —  грустно сказал он. — Жизнь прошла, ее нет для меня, понимаешь?  Я утром проследил за  ней.  В половине первого она пошла в гостиницу. Я — за ней. В холле нет. Прикинулся сотрудником их фирмы, и спросил у администратора, где Измайлов. Придумал, что пришли проверяющие из Счетной палаты, совершенно неожиданно, и надо срочно известить финдиректора, а то у него могут быть неприятности.

     — У него совещание, — нерешительно сказал администратор.

     — Я знаю, знаю, Татьяна Ильинична у него. Как раз и ее надо вызвать…

     Как-то у меня получилось — импровизация на ходу, сам не ожидал. Видя мою осведомленность и учитывая огромную опасность, возникающую при каждой проверке Счетной палаты, администратор,  поколебавшись, назвал номер — девятый.

     —  Пройдемте, пожалуйста, со мной, а то я здесь впервые, могу заблудиться.

     — Издеваетесь? — улыбнулся администратор, но пошел со мной наверх, — у нас здесь всего пятнадцать номеров.

     Олег задумался. Видно было, что он сам переживает, рассказывая о друге.

     — Короче, подошли они к номеру. Администратор тихонько постучал — полная тишина. Тогда постучал Игорь, чуть громче. На этот раз послышалось некоторое движение в комнате. Через минуту послышался голос Измайлова: «В чем дело? Я же просил не беспокоить!»

— Простите, Федор Семенович, — преисполненный важностью сообщения о Счетной палате, торопясь стать спасителем столь значимого человека, администратор решил опередить Игоря. — Это очень срочно! К вам нагрянула проверка из Счетной палаты! Вас срочно вызывают…

     Дверь открылась, и Измайлов выглянул.  Он казался испуганным. Пиджак валялся на кресле, и рубашка не была заправлена в брюки. Увидев Игоря, он растерянно улыбнулся:    «Здравствуйте. А вы как здесь?»

     Ничего не ответив, Игорь попытался прорваться в номер, но Финансовый директор крепко держал дверь.

     — Пусти, мне надо посмотреть! — Игорь говорил, пытаясь оттолкнуть его.

     — Что тут смотреть! Это частное владение! — Измайлов с трудом сдерживал напор оперативника.

     Поняв свою ошибку, администратор вцепился в  Игоря и, схватив его за талию, стал тянуть обратно. Тогда Игорь неожиданно поддался назад. Не ожидавшие такого маневра, противники среагировать не успели: администратор оказался на полу, а Измайлов прищемил руку дверью. Он закричал от боли, и в тот же миг Игорь влетел в помещение, отбросив финдиректора  к противоположному углу. За дверью, прижавшись к стене стояла Татьяна.  Кое-как натянутая юбка, не заправленная в нее белая фирменная сорочка и висящий на спинке стула бюстгальтер не оставляли никаких сомнений о цели ее пребывания в этом номере.

     «Я смотрел на нее и с ужасом понимал, что все кончено, — рассказывал Игорь. — Понимал и не мог в это поверить. Так бывает, когда в результате какой-то трагической случайности, цветущий и жизнерадостный человек в доли секунды перестает жить. И все понимают, что ничего уже не изменить, что его не вернуть, понимают, и не могут в это поверить».

     Она очнулась от шока первой. «Поговорим дома», — почти крикнула она,  вытолкала Игоря за дверь и захлопнула ее. Вытолкать его было достаточно просто, потому  что в эти несколько мгновений он превратился в мумию.

     Он ночевал у меня несколько дней. Потом снял квартиру. Оставил ей все: квартиру, машину, мебель…

     Она названивала каждый день по десятку раз. Он или не брал трубку, или, если случайно попадал на ее звонок, вежливо, спокойно, как ребенку объяснял, что жить он с ней не может и не хочет. В отчаянии она искала разные причины для звонков, на которые ему надо было как-то отвечать.

     — Игорь, прошу тебя, хотя бы поговори со мной. Дай я тебе все объясню, умоляю!

     — Таня, я с тобой и так говорю, ты же видишь. Объяснений не нужно, я тебя не осуждаю…

     — Ну, ты приди, поговорим… Кстати, у тебя вся одежда дома. Ты хоть за ней зайди, а? Там же пальто, плащи, костюмы… А документы…

     — Паспорт и права со мной, остальные документы мне не нужны.

     — Но одежда!

     — Одежду мою можешь продать в комиссионку, как продала меня. Пока. Не звони мне больше.

     Прошло уже полгода, она совсем дошла, похудела, глаза ввалились… Но он непоколебим. Говорит, что рад бы простить, но не может. Никак не может!

Ольга задумалась.

     — Мог бы и простить. Всякое бывает. Люди ошибаются. Если она его любит, надо было простить.

     — А я его понимаю, — Олег налил вина в ее бокал, — я бы тоже не смог простить.

     — Интересно, вот вы мужики, изменяете женам чаще, чем жены вам…

     — Стоп, стоп, стоп! Это откуда же такие секретные сведения?

     — И нисколько не секретные, поройся в Интернете, не такое узнаешь. Вы изменяете чаще, и женщины, как правило, прощают вас. А вы? Чем же вы лучше?

     — Понимаешь, — Михайлов задумался, — понимаешь, измена мужа, не спорю,  для жены равносильна нокауту. Глубокому, тяжелому, травматическому нокауту. Это больно, тяжело, обидно, но женщины, как и боксеры, постепенно, болезненно, но  выходят из нокаута, и, в конце концов, приходят в себя. А измена жены для мужа – это далеко не нокаут, это удар в сердце. Удар кинжалом в сердце. После этого мужики не живут.

     — Но Игорь жив!

     — Я бы не стал  называть это жизнью. Пойми, Оленька,  сейчас  это человек, разуверившийся во всем. Он не верит в жизнь, не верит в счастье, у него нет цели в жизни. Это в прямом смысле мертвец.

     — Жаль, — искренне посетовала она, — жаль обоих и его, и ее.

     — Вот что вы, женщины,  с нами делаете, – попытался шутить Олег, и вдруг отчаянно откинув волосы рукой, неожиданно для самого себя заявил, — хочу видеть тебя каждый день, хочу видеть тебя своей женой…      — Не найдя слов для продолжения закончил, — Вот.

     И замолк, уставившись выпученными от испуга глазами на нее.

       Ольга смутилась еще больше. Она вдруг прозрела и поняла, что все, что он делал с момента их второго знакомства, все его поступки, слова, рассказ о друге, рассуждения о жизни – все являлось прелюдией к  словам, прозвучавшим только что. Для нее это было огромной  неожиданностью. Она никак не могла представить, что первое же свидание закончится для нее таким сюрпризом. Именно в этот момент Ольга почувствовала насколько он ей дорог. Сердце забилось в радостной истерике и ей смертельно хотелось крикнуть на весь зал «Да! Да! Да!»  Но проклятый менталитет и откуда-то появившаяся патриархальная скромность заставили ответить нейтрально:  «Можно, я подумаю?»

 

Глава 15

     Сырой дождливый вечер заставлял людей спешить в теплые сухие квартиры к телевизорам, диванам и домашним делам. Ольга кормила Машу детским кефиром, чтобы потом уложить спать. Маша болтала без умолку на своем «тарабарском» языке, из которого можно было при наличии определенного опыта, вычленить зачатки слов «ма», «ка», «пись», «мись» и так далее. На первом канале шел прогноз погоды. Стройная блондинка  в коротенькой юбке, высовываясь из экрана, объясняла народу траекторию движения циклонов и антициклонов. Обещала на завтра хорошую погоду.

     Звонок в дверь. Она никого не ждет, наверное, это к Нехваткиным. Через минуту — стук в дверь. На пороге — молодая женщина, худенькая, черноволосая, с тонкими чертами лица, в насквозь промокшем пальто.

     — Здравствуйте, — голос грудной, чистый, — я Татьяна Демина, жена  Игоря.  Мой муж — друг Олега, с которым вы… — она запнулась, не найдя подходящего слова.

     — Здравствуйте, — Ольга протянула руку, — проходите, пожалуйста, раздевайтесь. «Вот  она какая, неверная жена», — подумала она, пока Татьяна снимала пальто.

     — Садитесь, давайте пальто на батарею положим, пусть просохнет.  Сейчас ребенка уложу, и будем пить чай, я еще не ужинала, — Ольга засуетилась, торопясь уложить Машеньку, а та, как нарочно, расплакалась и никак не хотела спать.

     — Ну ладно, — сдалась Ольга, — сиди на коврике и играй, а мне с тетей поговорить надо.

     Маша радостно стала разбирать и разбрасывать игрушки по полу, пользуясь тем, что мама занята. Ольга включила чайник.

     — Я к вам с просьбой, — начала Татьяна. Умоляющие глаза ее увлажнились, — вы моя последняя надежда.  Дело в том, что я совершила ужасную глупость. Ошибку. Преступление.

     — А в чем дело? — Ольга не подала вида, что в курсе ее семейных дел. Не хотелось подставлять Олега.

     —Я изменила мужу.

     — Рада за вас…

     — Не надо, Ольга,  прошу… Изменяла… В течение года. Дура! Ох, какая ж я дура! Он ушел от меня. Навсегда ушел! Понимаете? Я уже почти год за ним как тень хожу, молю о прощении — все бесполезно. И Олег не помог. Не слушает он его. Я его так обидела, видно  простить меня невозможно.

     — Но я-то чем могу?

      Машенька подошла к Татьяне и молча протянула ей свою куклу. Та машинально взяла игрушку, не замечая ребенка, и сосредоточенно продолжила:

     — Поверьте, мне ужасно стыдно, но вы же женщина, вы должны… Простите, вы можете меня понять.

     — Наверное, я понимаю.

     — Когда я раньше слушала всякие истории про любовников, мне казалось это мерзким. С юношеским максимализмом я отвергала всякую возможность измен любимому человеку. И когда выходила замуж… Если бы мне тогда кто-то сказал, что я изменю мужу — я бы убила его. В моей голове  не укладывались такие мысли.

     Но вот, прожив с Игорем несколько лет, как говорится, познав его, со всеми сильными и особенно слабыми сторонами, я сама не заметила, как изменилась. Наша любовь, такая тонкая, нежная и прозрачная,  постепенно стала мутнеть, как будто покрылась пылью. Его честность стала меня раздражать. Еще бы! Я ведь крутилась в таких кругах! Ой… — она схватилась за голову. — Деньги для них начинались от тысячи рублей. Шикарные машины, банкеты, командировки с фуршетами… Ухажеры…  Никого не смущало, что я замужем. Да в таких компаниях сама забывала об этом. А тут неожиданно наш финдиректор, обычно тихо сидевший в углу за столом, когда все танцуют, вдруг пригласил меня. Какие-то флюиды исходили от него. Мы оба были  немного навеселе, и медленный танец — тело к телу — вдруг начисто стер из моей памяти прошлое. Я забыла, что я замужем, он забыл, что женат. Мы говорили не о работе, естественно, но и не о доме. Он нашептывал мне на ушко слова, от которых кружилась голова и слабели ноги. Говорил о моей красоте и стройности, не просто как комплимент, нет, он говорил обо мне как мужчина, как самец.

     После банкета, предложил подвезти. Сел за руль, выпивши, правда пили мы немного, не скажу, что он был пьян, просто навеселе. Потом предложил выпить кофе у него. Словом, у меня снесло башку, и я пропала. Ты меня осуждаешь, да?

     Татьяна не заметила как перешла на «ты». А Ольга, не обратив на это внимания, задумалась:

     — Скажи, ты приехала узнать, как я отношусь к твоей измене? Да. Я тебя осуждаю, но не так как Игорь, я ведь тоже женщина, и могу понять, как мы теряем рассудок, а потом всю жизнь расплачиваемся.

     — Прошу тебя, умоляю, не осуждай. Для меня очень важно, чтобы окружение Игоря, все люди, которые ему не безразличны, хотя бы пожалели меня. Я ведь, Оля, доведена до отчаяния. Если он меня не простит — я умру.

    — Под поезд, как Анна Каренина? — улыбнулась Ольга. Интонация, с которой была сказана эта фраза, сделала то, что не сделали бы никакие заверения и клятвы. Татьяна поняла, что  приобрела новую подругу.

     Закипел чайник и отключился.

     — Спасибо, — она положила ладонь на руку Ольги, — один камешек с души сняла ты. Остальные должен снять муж.  А вот теперь — зачем я пришла.  Вчера  узнала, что он добровольцем уходит… в Чечню.

     Ох, Оля, я его знаю: Если решил умереть — умрет. Ему эта жизнь опостылела, вот он и ищет гибели.  Из-за меня! Я знаю, из-за меня. Это я виновата! Никто отговорить не может.  Даже Олег, который ему как папа, и как мама, и как брат,  тоже не смог.

     — Но я-то чем могу помочь? Я виделась с Игорем всего два раза. Да мне и неудобно как-то вмешиваться… Или вы другое имели в виду?

     — Нет, нет, именно это! — Татьяна взяла ладонь Ольги в свои ладони. — Только ты сможешь уговорить. Нет, не то. Он все равно уедет. Этого уже не изменить, но прошу, Оленька…  Ой! Извините, — спохватилась она, — я так расстроилась, что …

     — Ничего, ничего, так даже лучше, — оживилась Ольга, — давайте будем на «ты», в конце концов, так намного легче. Согласна?

     — Конечно,  конечно, — торопливо согласилась Татьяна. — Так вот, он все равно уедет, не в этом дело. Сейчас важно, с какой целью уедет: повоевать и вернуться или повоевать и умереть.

     Ольга была в недоумении: как эта женщина, будучи незнакомой, решилась обратиться к ней с таким деликатным поручением? Почему именно к ней? Она не любила вмешиваться в чужие отношения. Ей хватало своих проблем, которые сыпались на нее непрерывным потоком. Но умоляющие глаза Татьяны заставляли ее посмотреть на этот визит еще и с другой точки зрения. Решиться на такой шаг могла бы круглая дура, готовая на все, лишь бы вернуть супруга. Первоначальное впечатление было именно таким, и она приняла бы его за основную версию, если бы не рассказ Олега об этой паре. И опять же, умоляющие глаза. В них, кроме мольбы и надежды, Ольга увидела какой-то внутренний свет. Он говорил ей, что эта женщина искренна. Доведенная легкомысленной безрассудностью к краю пропасти, провалившаяся в эту пучину, она сейчас пытается выкарабкаться из нее, и кричит, срывая горло и теряя рассудок: помогите! Помогите, погибаю!

     И что же? Сказать, что у меня своих проблем не счесть, и пройти мимо?

     Ольга могла бы пообещать ей помощь, и даже формально поговорить с Игорем, но она понимала, что так нельзя, что здесь надо не обещать, а действовать искренне и наверняка. И думала сейчас не о том, что ответить Татьяне, она думала, что сказать Игорю, как сказать, чтобы он поверил. Получалось, что от этого разговора, от слов, которые она найдет для него, зависит его жизнь и в конечном счете и жизнь этой убитой горем, падшей женщины.

 

                                                                            ***

       Через день они сидели в кафе: она, Олег и Игорь. Игорь пригласил их, как он сказал, «на отвальную». Теперь, после визита Татьяны, Ольга смотрела на исходившую от него глухую печаль не просто, как на прощание перед отъездом, — она усматривала в его тоскливых глазах, в тихих словах  прощание с ними, и с тем светлым прошлым, которое окутывало их все предыдущие годы. Это была печаль не только от его «расстрелянной» любви, это была тоска от предчувствия близкой гибели. Он понимал, что больше никогда не сможет вот так сидеть с друзьями и говорить о всяких пустяках.

      Темно-янтарный коньяк имеет поразительное свойство: в небольших количествах он усиливает душевное состояние человека в разы, соответственно в разы увеличивая его радость или страдания. В данном случае, этот божественный напиток усиливал страдания Игоря. Он мысленно терзал себя печалью и ему это нравилось, подобно тому, как экстремалам нравится раз за разом прыгать в пропасть на длинной веревке.

      Тихий блюз звучал из проигрывателя, две пары переминались с ноги на ногу в медленном танце. Ольга все не могла придумать, как начать разговор, но Игорь сам помог ей. Он неожиданно прервал беседу с Олегом о северокавказских шахидах:

      — Оля, пойдем потанцуем? — и к Олегу. — Не волнуйся, не отобью…

     — А кто тебя знает, — ответил Олег шуткой, — ты нынче холостой.

     Они вышли к танцующим парам.

      Ее рука плавно легла на его плечо, а он мягко взял ее за талию. Он сказал, что очень давно не танцевал с такой обаятельной и красивой девушкой. Что воспоминания об этом танце будут греть его сердце в минуты смертельной опасности.

     Ольга решила, что настал удобный момент для разговора.

     — Не согласна с тобой, Игорь, не это воспоминание должно греть тебя. У тебя, я уверена, найдется немало поступков, воспоминания о которых будут не то что греть — будут жечь твое сердце.

     Он недоуменно посмотрел на нее сверху. Ее глаза выражали озабоченность и тревогу. С чего это?

     — Объясни.

     Ольга решила не юлить. С такими людьми надо говорить прямо и честно. Не в карты играем.

     — Татьяна твоя на днях была у меня.

     — Неужели? — в голосе звучала ирония.

     — Ты знаешь, я ее тоже осуждаю, но, как женщина, все-таки, понимаю. Мы слабы, к сожалению. Мы делаем глупости, от которых потом страдаем…

     — Я понял. Можешь не продолжать. Я и так знаю, что скажешь…

     — Нет, нет, Игорь, не торопись. Я не собираюсь ее защищать. Я хочу рассказать о нашей с ней встрече. Я ее впервые видела, и пришла она ко мне не оправдываться. Сам понимаешь, кто я ей, чтобы ломаться передо мной. Она просила меня поговорить с тобой не о ней — о тебе. Она считает, что ты разочаровался в жизни и едешь в Чечню умирать.

     Я видела ее глаза. Хочу уверить тебя: слезы были искренними. И слова тоже. Я поняла, что она не надеется уже на твое прощение, она действительно переживает за тебя. И еще я поняла, что она тебя любит. Больше жизни. Я уверена.  Она ошиблась, да, оступилась один раз, что же, теперь умирать?

     — Один раз? Да она несколько месяцев водила меня за нос! Стерва! Я, может, и простил ее, но жить с ней уже не смогу. Не пересилить себя.

     Музыка закончилась, они остановились, забыв о танце и о зале, наполненном людьми.

     — Согласна, может она и была стервой, но сейчас, поверь мне, она жалеет об этом. Понимаешь, женщина, при хорошей актерской игре, может обмануть мужчину, но никак не женщину. Я видела ее глаза, и я уверена, что она не лгала, когда сказала, что если с тобой что-то случится, то и ей не жить.

     Я тебя не уговариваю простить ее. Я пытаюсь объяснить тебе, что ты ей нужен сейчас как никогда ранее. И нам с Олегом тоже нужен, очень. Поэтому, побереги себя, ладно?

     — Да что вы все мне суицид приписываете! — возмутился Игорь, явно повеселев. — После танца с такой красивой женщиной, какому идиоту придет в голову умирать!

     — Ну вот, ты уже шутишь, значит…

     — Значит… Эх, Оленька, жаль, что ты девушка Олега, а то бы я попросил у тебя номер телефона.

 

                                                                                  ***

      Спустя  несколько дней Ольга сидела в небольшом скверике на Литейном. Она освободилась пораньше,  и у нее было еще около получаса, чтобы забрать Машу из садика. Она  умиленно наблюдала за суетой воробьев и голубей, которых подкармливал крошками хлеба интеллигентного вида пожилой мужчина  в берете,  какой обычно носят художники.

     «Господи, — думала она, — все как у людей: кто понахальней, кто посильней — тот и ест больше. А такие голубицы-скромницы, как я, так и останутся голодными.

     В конце аллеи появился бегун. В парках и скверах они не редкость — люди, заботящиеся о своем здоровье. Молодой человек в синем спортивном костюме поравнялся с ними. Голуби и воробьи мигом разлетелись. То, что случилось после, показалось ей кошмарным сном. Бегун на секунду отклонился в сторону скамьи, где сидела Ольга, схватил ее сумочку и побежал дальше. Она и охнуть не успела.

     — Стой! — крикнула она в отчаянии и погналась за ним.

     Парень ускорил бег, и скрылся за поворотом, а она все бежала, плакала и кричала: «Гад! Вор! Остановите его, пожалуйста!» Наконец, повернув за угол, поняла, что вор скрылся, и найти его не удастся. Она в бессильной  ярости, в изнеможении опустилась на колени и продолжала беззвучно плакать. В сумочке были документы и вся месячная зарплата. Прошло минут пять, пока она успокоилась и поплелась обратно.

     — Куда ж вы побежали, девушка! — Интеллигентный старичок удивленно смотрел на нее, — сумочку оставили и рванули так, что я даже крикнуть не успел.

     Она растерянно смотрела на него и ничего не понимала: старик протягивал ей сумочку,  которую только что украл спортсмен. Она  в тревоге схватилась за голову. Господи, что с ней? Она же явственно видела, она сопротивлялась, когда вор выхватил лежащую рядом сумку, она была уверена: он ее украл. А сейчас, что же получается? Сумка была на месте?!

     — Зачем вы побежали за ним? Он что, ударил вас?

     — Нет. Не знаю, — испуганно промямлила она и села, потому, что ноги перестали слушаться. Тревожные мысли кружились каруселью.  Лучше бы он действительно украл! Она была бы сейчас просто пострадавшей, а так… Она сходит с ума? У нее галлюцинации? Сначала телефон забыла, потом Машку, теперь этот бегун… Что со мной?

     Ольга сидела бледная, окутанная тревогой, пытаясь разглядеть в себе то страшное и непонятное, что выбивает ее из колеи. Ей казалось, что она физически ощущает какие-то завихрения в голове, что мозговая плоть ее бурлит, как атмосферные вихри над планетой.

     — Вам нужна моя помощь? — старичок склонился к ней и, не дождавшись ответа, поспешно удалился. А она, просидев еще минут двадцать, вспомнила о Маше и сломя голову понеслась в детский сад.

 

Глава 16

     Ольга готовила ужин, когда Инесса Андреевна, проходя мимо комнаты, постучала в дверь: «Оленька, чайник вскипел».

     — Иду. — Отозвалась Ольга, посадила Машу на низенький стульчик и пошла на кухню.

     Ароматный, горячий чай согревал душу и прогонял сон. Ей никак не удавалось выспаться. Да и как выспаться, если в доме маленький ребенок — практически невозможно. Поужинали. Маша выпила весь свой вечерний детский кефир, потом почитали книжки, потом порисовали, потом  пошли  в ванную помыть личико перед сном, потом в течение получаса  укладывались спать: непослушная дочка  разгулялась и никак не хотела ложиться. Только в десять ребенок наконец уснул.

     Ольга собрала кое-какое бельишко и пошла в ванную, постирать. Только открыла дверь — столкнулась нос к носу с каким-то мужиком. Она даже ойкнула от неожиданности, но тут же, оправившись, спросила: «Вы кто?».

      Мужчина средних лет, черноволосый,  с узким лисьим лицом и раскосыми глазами, одетый в шубу молча смотрел на нее.

     — Здравствуйте, вы к кому? — снова спросила Ольга.

     Ответа не было. Высокий, худой, в длиннополой шубе, он стоял и смотрел на нее. А она тем временем уже успела испугаться. Странный человек, подумала она, к Нехваткиным, что-ли пришел? —  и уже хотела захлопнуть дверь, когда заметила, что лицо его стало оплывать. Оно как будто таяло! Таяло и стекало! Словно жидко разведенная глина в руках неумелого гончара. И вот голова – уже не голова, а небольшой блин, свисающий с таких же оплавленных плеч…

     Ольга истерично закричала и захлопнула дверь. Опять стук. Руки дрожат, тело трясется от страха и голос Инессы Андреевны, вернувший ее в реальность:

     — Оленька, у тебя все в порядке? Что это за крик был?

     — Там человек  был… Растаял! Господи, он таял на глазах! — Ольга приоткрыла дверь и вцепилась в халат соседки. Инесса Андреевна озабоченно заглянула в комнату, а Ольга – наружу.

За дверью никого не было, но на том месте, где стоял мужчина, растеклась огромная лужа из какой-то зеленой слизи. Она удивилась, что «чистюля» Нехваткина  не заметила  ее.

     — Ты меня пугаешь, — сказала соседка,  видя ее испуганные глаза, но Ольга ничего не слышала. Она всматривалась в центр растекшейся по коридору лужи. Там лежало нечто небольшое, удлиненное, похожее на  полено, толщиной сантиметров в десять. Расширенными от ужаса глазами она определила, что это кошка. Дохлая черная кошка лежала, вытянувшись на боку. Шерсть ее, намокшая от слизи, прибилась к телу, выявляя его форму. Она была  худой, но недостаточно, чтобы сравнивать ее с мумией. Впечатление  такое, будто она только что умерла, утонула в реке, но кто-то ее вытащил и  бросил в желтую лужу на паркете коридора.

     — Что ты там такое увидела? — проследив за ее взглядом, испуганно спросила Инесса Андреевна и выглянула за дверь.

     — Там… Там… — Ольга не могла выговорить слово, она задыхалась, — там кошка дохлая! Кто-то подбросил нам дохлую кошку!

Нехваткина еше раз выглянула из комнаты.

     — Где кошка? Здесь? Ты с ума сошла! Откуда  у нас здесь кошка? Кому надо ее нам подбрасывать? Да еще и дохлую! — Она посмотрела на Ольгу. На той лица не было от страха.

     — Да вот же она лежит, как вы ее не видите! — Ольга осторожно выглянула за дверь: коридор был пуст  ни лужи, ни кошки!

Инесса Андреевна обняла испуганную соседку и повела ее к дивану:

     — Успокойся, Оленька, давай потише, Машеньку разбудишь, тебе все померещилось. Сначала мужик, потом кошка… У тебя самый настоящий бред. Надо к  врачу обратиться…

     — Не считайте меня сумасшедшей! — рассердилась Ольга, — вы ослепли. Вы не видите, что-ли, лужу у двери? Вы ведь сейчас чуть в нее не вступили!

     Нехваткина испытующе взглянула на нее и вдруг согласилась: «Ой, смотри, и вправду лужа! Да какая огромная! Подожди, я сейчас санэпидстанцию вызову, пусть продезинфицируют».

     — Да, да! — обрадовалась Селялина, — а то ведь кошка дохлая, мало ли что…

     Инесса Андреевна торопливо вышла и позвонила из своей комнаты: «Алло! Скорая? Срочно! Здесь девушка сошла с ума!»

     Скорая помощь оказалась действительно помощью, но вот насчет скорости можно было поспорить. Врач и медбрат прибыли ровно через полтора часа.

     Ольга сразу поняла, что Нехваткина схитрила и вызвала скорую. Но почему-то этот факт не вызвал у нее возмущения. Она как-то сразу сникла и сидела ни на кого не глядя. Приезд врачей поверг ее в шок. «Значит, я схожу с ума? Или уже сошла? Да, конечно, сошла, иначе зачем здесь эти белые халаты».

      — У нее это не первый случай, — суетилась Инесса Андреевна, — у нее уже были провалы в памяти. Представляете, она ребенка дома забыла, а сама…

      - «Извергиня», — беззлобно подумала Ольга и еще ниже ссутулилась.

     Врач осмотрел ее, привычным жестом повертел молоточком перед глазами, равнодушно, без всякого интереса расспросил ее об увиденном ею мужчине и о кошке. Затем взял ее руку, мягко погладил ладонь:

— Вы, очевидно,  переутомились. У вас были неприятности, стрессы, у кого их сейчас нет, и все это сказалось на вашем здоровье. Вам надо выспаться. Мы сейчас сделаем небольшой успокоительный укольчик, вы заснете, а утром будете вспоминать эту злосчастную кошку как досадное недоразумение.

      Инесса Андреевна  провожала врача  и у порога попросила:

      — Доктор, у нее это не первый случай, как бы чего она не сделала с собой или с дочкой. Вы приедете, обязательно зарегистрируйте ее, а то, знаете, как бывает: забыли, не успели. У человека острый психический кризис, пятый по счету, а четыре предыдущих нигде не отмечены, и врач считает, что это первый приступ. Соответственно и лечение назначает…

 

                                                                                      ***

      Ольгой овладело полное безразличие. Казалось, она падает в какую-то темную бездну,  падает, не чувствуя своего веса, падает, теряя на лету мысли, которые рождаются в голове мгновенно и так же, в доли секунды, улетают куда-то вверх, отставая от ее падающего тела. Какие-то голоса еле слышно доносились из мглы, кто-то кричал, звал на помощь, в ушах звучали незнакомые слова «купировать», «аминазин»,  «два кубика».

     Наконец, она достигла дна. Открыла глаза и сквозь туман забытья увидела, что сидит на стуле напротив мужчины в белом халате, очевидно врача. Врач что-то говорил. Улавливала лишь обрывки фраз.  По ним догадалась, что ей читают правила поведения в больнице. Голова болела. Давило все: голос  врача, скрипучее щебетание Инессы Андреевны, сидевшей рядом, стол с металлическими ножками и пластиковым покрытием, остекленные двери, с окрашенным стеклом. Стены, покрытые многими слоями застарелой масляной краски, такие же «многослойные» окна и двери… и  запах хлорки.

      — Она не буйная, — воодушевленно рассказывала Нехваткина, — ей только чертики какие-то мерещатся. Но понимаете, ведь дома ребенок, да и нам не двадцать лет, если мало ли что… мало ли что ей на ум придет или кто-то нашепчет.  Мы ведь с ней не справимся. Вы сами знаете, сумасшедшие становятся очень сильными, когда у них это, как его, — обострение.

      Ольгу отвели в палату.  Здесь уже не пахло хлоркой. Застоялый зловонный запах, как густой туман, окутал ее. Она старалась сдерживать дыхание, но от этого еще больше не хватало кислорода и в конце концов ей пришлось вздохнуть полной грудью, чтобы не задохнуться.

     Глаза слипались, смертельно хотелось спать. Тем не менее, успела заметить в комнате пять кроватей: старых, с металлическими спинками и пружинной сеткой под грязными ватными матрацами. Легла и почувствовала, как прогнулась сетка  почти до пола. Но ей было все равно, нужен только сон. Уснуть, упасть в бессознательное состояние, отключиться от реальности — возможно, это защитная реакция организма на навалившийся стресс, а может — действие укола. И она с удовольствием провалилась в сон без сновидений.

 

Глава 17

     Кто-то тряс ее за руку. Она это чувствовала, но не в силах была открыть глаза.

     — Эй, новенькая, вставай, звонок уже был!  Если не пойдешь — тебе попадет. Вставай, вставай!

     Сквозь щелку приоткрытых век она смотрела на новый мир — мир, в котором ей надлежит теперь существовать: пожелтевший от времени потолок, стены, наполовину зеленые, наполовину бело-желтые, светильник потолочный в виде шара, засиженный мухами, и черные, ярко, до безвкусия накрашенные  глаза молодой девушки… Пол? Она приподнялась посмотреть на пол, и тут уж девушка с черными глазами стащила с нее одеяло.

     — Пойдем, пойдем, опаздываем! Надо спешить, а то без завтрака останешься!

     — Не хочу  есть.

     — Все равно пойдем, а то накажут!

     — Ты кто?

     — В смысле?

     — Ну, ты кто: рабочая?  Инженер? Пионер?

     — Я директор!

     — Да вижу, ты и впрямь, директор. — Ольга потихоньку просыпалась, и также медленно приходило к ней осознание того, как, когда и почему она оказалась в этой комнате. Гнетущая тоска проникла в самое сердце и стала сжимать его, доставляя нестерпимую боль и страдание. Она готова была все стерпеть, все перенести, но воспоминание о Машеньке разрывало сердце. Где она сейчас, ее маленькая кроха. Может, плачет, зовет маму… Она представила, как соседка ругает ребенка за то, что та плачет, кричит на нее, а Маша, не привыкшая к такому обращению, плачет еще сильнее, и сердечко ее страдает, она зовет «Мама, мама…». А мама здесь, взаперти, за дверями и решетками, не может ничем помочь доченьке.

      Ольге казалось, что она и впрямь слышит голос Машеньки, слезы застилают глаза, и она уже не реагирует на уговоры соседки по палате пойти в столовую. Но «директор» набрасывает больничный халат на ее плечи и чуть ли не силой вытягивает из палаты.

     — Послушай меня, красавица, — заговорщически говорит она по пути в столовую, — если  так будешь себя вести — придут санитары и вколют такой укол, что потом три дня отходить будешь. Поняла? Здесь надо хитрее быть. Здесь выздоравливают только те, кто сможет обмануть этих долбанных докторов. Так что, давай… без истерик.

     — Тебя как зовут? — спросила Ольга, немного успокоившись.

     — Маша. Я Глазкина.

     — Маша? – удивленно переспросила Ольга.

     — Чему ты удивляешься? Да, я Мария Сергеевна Глазкина, директор ЦРУ.

     — Да нет, просто мою дочь тоже зовут Машей.  А я — Ольга.

     Пока шли, Ольга присмотрелась к Глазкиной. Ничего,  вроде, девчонка, молодая — лет двадцать, двадцать пять, примерно.  Черноглазая, шустрая на вид.  Фигурка тоже ничего, стрижка слишком  короткая, «под ежик», вот только «директор»… ЦРУ…

     — А давно ты из ЦРУ? — Ольга старалась изобразить интерес.

     — Год назад пришла проверять этих … — она оглянулась, не слушает ли их кто, — сволочей — врачей и, не поверишь, никак не уйти — целыми днями сижу, проверяю… А им хоть бы что! Ничего, осталось немного, скоро я им покажу, кто здесь главный…— ее лицо, освещенное мертвым люминесцентным светом, было бледно.

     Вошли в столовую. Здесь более-менее опрятно. Пол из метлахской плитки, стены покрашены в два цвета: синий и голубой. В помещении площадью около тридцати метров расставлены столы и стулья. В торце рядом с дверью большие столы для посуды, в дальнем конце раздаточное окно.

     — Вот наш стол, у окна, — говорит Маша, и Ольга видит, что там всего одно свободное место, очевидно Машино. Растерянно останавливается. Есть свободное место за соседним столиком, но «директор» берет соседский стул и приставляет его пятым к своему столу. Трое больных, до этого усердно поглощавшие кашу, молча уставились на нее.

     — Девочки, не надо так пялиться на человека. Вы же ее уже видели вчера, и подробно рассмотрели, пока она спала.

Девочки», как одна, отвернулись в разные стороны и застыли.

     — Меня зовут Виктория, — представилась молодящаяся блондинка, лет около пятидесяти, быстро повернувшись к Ольге.

     — Очень приятно, Оля.

     — Я — Ахматова Анна, – представилась другая женщина. На вид ей было лет двадцать пять – тридцать. И тут же, перегнувшись через стол, она продекламировала шепотом:

     — Человек бежит по жизни, не жалея ног.

     Дом — работа, дом — работа. Отбывает срок…

    Выходные — передышка. Отпуск, как привал.

    Старость, пенсия, отдышка… И куда бежал?

    Последнюю строчку она прошептала на ушко Ольге, чуть ли не лежа на столе и окунув полы халата в тарелку с кашей. Женщины отчужденно ели.

     — Не слушай ты ее. — Маша уставилась на «Ахматову», — никакая она не Ахматова. Она Дашка Одинокова. У нее крыша съехала и восстановлению не подлежит. Читает всякие стихи, приписывает их Ахматовой и считает, что это она и есть.

     — Не веришь, и не надо! — гордо заявила Даша, медленно отводя взгляд от Ольги, — Я все равно — Ахматова. Вот смотри: «Ветром качнулися синие дали…»

     Сидевшая рядом толстая бабка закрыла ей рот рукой и дернула за волосы:

      — Молчи!

     —  Это Римма Федоровна, — пояснила Маша, — она здесь, можно сказать, абориген, двадцать лет с небольшими перерывами. Ее демоны достают. Заставляют качаться взад-вперед. Если останавливается, они налетают и мучают. Я один раз видела их над ее головой: они трепали волосы…

     Ольга недоверчиво взглянула на нее. Нет, не шутит, говорит серьезно, Господи, куда я попала!  После завтрака в палате опять вспомнила Машеньку. Хоть бы Инесса эта пришла, хоть что-нибудь рассказала бы о ней, как она?  Разрыдаться не дали. Пришли два санитара — здоровые бугаи.

      — О! Новенькая! — Глаза так и шарят по телу, горят. Один подошел к кровати:

     — Ну-ка, встань! Тебе не говорили, что нельзя иметь при себе колющие вещи? Это что? Заколка? — Он снял с ее головы маленькую заколку и провел руками по плечам, потом — ниже, по груди…

     — Да вы что! Вы… Вы что делаете? — Голос Ольги срывался, ей не хватало воздуха, — оставьте меня!

Женщины в палате многозначительно улыбались и хихикали.

      — Я тебя обыскиваю, ты что, не поняла? Обыскиваю на предмет нахождения острых и колющих предметов. Ольга пыталась отстраниться от него, но второй санитар обхватил ее сзади так, что она не могла пошевелиться. А первый, тем временем полез ей под халат, Ольга кричала и плакала. Маша сидела на своей кровати и смотрела в зарешеченное окно.  Ни словом, ни взглядом, ни каким-либо действием она не помогала. Остальные продолжали смеяться.  Унижение, стыд и полное бессилие как-то повлиять на ситуацию повергли ее в ужас. Она кричала надрывно, на пределе человеческих возможностей. И вдруг…

     — Что здесь происходит? — человек в белом халате стоял в проеме двери.

     — Анатолий Генрихович! — радостно сказала Маша, остальные перестали улыбаться.

    — Да вот, буйная… Прячет металл — пояснил санитар, убрав руки в карман халата. Второй продолжал держать Ольгу в обхват.

    — Здравствуйте, барышня, - мужчина подошел к ней, — что же вы так? Первый день у нас в гостях и уже дебоширите? — Повернулся к санитару, — отпусти ее.

     — Она меня укусила, — сказал первый санитар, — когда обыскивал.

    — Ничего, Ваня, это твоя работа. До свадьбы заживет. Свободны пока. Оба.

    — Вам, милочка, надо снять агрессию. И мы вам в этом поможем. Меня зовут  Анатолий Генрихович, я ваш лечащий врач.

     Ольгу била мелкая дрожь. Она не могла успокоиться.

     Врач усадил ее на кровать и сел рядом. Взял ее руку в свою ладонь, тихонечко, по-отечески погладил:

     — Успокойтесь. Никто здесь вам не угрожает. А носить острые металлические вещички у нас нельзя. Ну-ка, расскажите, как вы к нам попали. Помните?

     Ольга молчала, не сумев собраться с мыслями.

      — Знаете, что… вы сейчас успокойтесь, отдохните, а после обеда приходите в мой кабинет на втором этаже, там и побеседуем, ладно? А то я чувствую, вам не хочется открывать душу перед всем этим… Кол-лек-ти-вом. Успокоительные таблетки?

     Ольга отрицательно покачала головой.

     Врач ушел, оставив запах мужской туалетной воды и общее оживление.  Его мягкий, голос убаюкивал, успокаивал. И сам он внешне выглядел молодым мужчиной, если не красавцем, то очень симпатичным, обаятельным.

     Маша сразу же подсела к Ольге: она не могла вмешаться, потому что это привело бы к наказанию всей палаты. Санитары эти, изверги. Ее бы воля — взяла бы автомат и обоих тут положила. Они, гады, здесь несколько больных изнасиловали.  А кто жаловался, тому сразу устраивали такую жизнь, от которой он сам желал удавиться. Ни один человек никогда не поверит этим ненормальным женщинам. Все молчат, боятся, а они этим пользуются. С другой стороны,  некоторые бабы и рады насильникам — по нескольку лет мужика не видели.

     Ольга была потрясена услышанным. Какими надо быть зверями, чтобы мучить женщин,  издеваться над беззащитными, душевнобольными людьми. Она сидела на кровати, спиной к соседкам, смотрела на стену и, как на экране, перед глазами стояли картины насилия.

     В голове такое не укладывалось: как? В наше время! В центре города! Происходят такие преступления… И никто об этом не знает!  Каждый день толпы людей проходят мимо больницы,  и знать не знают, что творится за ее стенами.

     Она вспомнила  волосатые грубые руки санитара на своем теле, представила, как эта скотина будет избивать ее, рвать на ней одежду…  страх, злость, ненависть, стали постепенно сменяться тоской и безысходностью. Плечи ее поднялись, стараясь напряженной позой сдержать слезы, потом рухнули безвольно вниз, губы искривились в страдальческой гримасе, и слезы потекли беззвучно, свободно и обильно. Палата спала или делала вид, что спит, потому, что Римма Федоровна, хотя и сидела с закрытыми глазами, продолжала тихо раскачиваться.

 

Глава 18

     «За что мне это? — думала Ольга, — Господи, что я такого ужасного натворила, что ты со мной вот так, безжалостно, разом…»    Она искала причину своих бед в поступках своих,  в кознях сослуживцев, происках соседей, но мысли все время возвращались к ней самой. Снова и снова она копалась в памяти, выискивая отдельные эпизоды прошедших  лет, пытаясь найти какую-то свою провинность, за которую бог ее наказывает. Где я ошиблась, где оступилась? Когда развелась с Андреем? Когда отказала Костику? С Костиком, конечно, была неприятная история.

     Они росли вместе в одной коммуналке, в детстве часто играли, еще чаще ссорились. У Костика был невыносимый характер. Избалованный родителями, он рос эгоистом.  Если ему что-то понравилось — вынь да положь, как говорится. Однажды, это рассказала сама Инесса Андреевна, семья возвращалась из гостей вечером. Костик, которому тогда было около шести лет, увидел в витрине спортивного магазина велосипед, и началось: Хочу — и все. Объяснения, что магазин уже закрыт, что время позднее, его не интересовали — хочу и все. В истерике он лег на тротуар и дрыгал ногами.

     В этот вечер его, ревущего,  насильно увели от витрины, а утром, как только магазин открылся, Марк Григорьевич купил и торжественно вручил сыну этот злополучный велосипед. Кстати, из-за него они тоже ссорились. Маленькой Оле так хотелось прокатиться на таком трехколесном чуде, но Костик не разрешал. Она обзывала его жадиной, а он ее — мымрой. В отличие от Оленьки, которая с детства была красивой девочкой, Костик был как «гадкий утенок»: непропорционально сложен, с большой головой и выпирающими из-за щек ушами. Да и толстоват был для своего возраста. Но вот, к десятому классу он как-то подтянулся, подрос, похудел, выпирающие уши куда-то подевались, черные, немного вьющиеся волосы, стали укладываться аккуратно в модельную прическу. Словом, парень стал красавцем, и многие школьные девчонки были в него тайно влюблены.

     Многие, но не Ольга. Она знала его характер и понимала, чего стоит его красота. Откуда у нее это понимание, эта не по возрасту житейская мудрость? Наверное, из книг, которых она прочла немало.  Наверное, из многолетних наблюдений за Костиком, развитие которого и характер которого формировались на ее глазах. Да и, что говорить, сердцу не прикажешь.

     Одно время в старших классах она взялась помогать ему в учебе. Вместе готовили домашние задания. Из этой затеи ничего не получилось, потому что он не стремился к знаниям, не способен был вникать в суть задания. Он стремился все сделать быстро и поверхностно. В итоге, она за него готовила  уроки, а он, постоянно отвлекаясь от учебников, рассуждал о своем будущем. Ольга запомнила один из споров.

     — Ты даже не представляешь, каким я буду, и кем я буду! — мечтательно говорил Костя.

     — Кем это ты будешь? — устало спросила Ольга, недовольная его несобранностью.

     — Я буду Константином  Марковичем! Я буду директором огромного завода или магазина, я буду своим человеком в правительстве!

     — Ну, с теми знаниями, которыми ты сейчас владеешь, можешь стать только дворником. Если очень постараешься — ну, скажем, токарем какого-то разряда, — засмеялась Ольга.

     — Кто, я?! Токарем? Не смеши кур, — он усмехнулся. — Я — да токарь! У тебя, Оленька, ограниченное понятие о возможностях, витающих в этом мире. Надо только поймать удачу за хвост.

     — Мне кажется, это ты витаешь…

     — Нисколько! Чтоб я, как папа Карло пыхтел у станка, за какие-то двести рублей! Я что идиот? Вокруг столько возможностей! Надо только подсуетиться, пошевелить извилинами… Есть банки, есть торговля, есть люди, которые могут платить огромные деньги за то что я что-то для них сделаю… Или не сделаю! Вспомни Бендера.

     — Так недолго и преступником стать.

     — Если действовать с умом, то никогда не попадешься. Ты думаешь, богатые  все честно работают?  Уверяю тебя, честно денег не заработаешь, только если на хлеб… Есть две поговорки, которые мне нравятся: «Руками денег не заработаешь» и «Не хочешь сесть — воруй по-крупному».

     — Есть еще одна поговорка: «Сколько веревочке не виться…»

     — Да брось ты! Вот посмотрим, кто из нас прав, когда лет через пять ты придешь ко мне: «Константин Маркович, помогите устроиться на работу в вашу фирму, а то денег на хлеб нету». А я тебе напомню наш сегодняшний разговор.

     Такие споры случались часто, причем инициатором, как правило, был Костик.  Говорили о законах притяжения — он переводил тему на способы «притяжения» денег,  изучали принципы окислительных реакций — тут же замечал, что золото не окисляется, и начинал перечислять стоимость золотых украшений в Ювелирторге, обещал подарить ей диадему царицы Тамары… Словом, не учился — дурачился.

     В десятом классе он вдруг неожиданно для себя обнаружил, что «она ничего». У него еще не было опыта общения с женским полом, но в кругу друзей из числа трудных подростков эта тема поднималась очень часто, и здесь он старался казаться докой. Как-то компания загорала на пляже в Солнечном. Ребята окружили девушку, лет двадцати пяти, которая  сидела у воды одна, и с некоторым цинизмом стали ее «кадрить». Костик давно ее заметил, но не решался подойти, а тут нахальные действия друзей помогли побороть робость.

     — Эй, — лениво сказал он, — отвалите от нее. Я с ней говорить буду.

     Встал, прошел мимо девушки, и эффектно бросившись в воду, поплыл хорошим спортивным кролем. Естественно, девушка слышала его слова и была заинтригована, тем более, что ребята действительно отстали. Когда он подплыл к ней, она уже была готова к знакомству. Девушку звали Виолой, после пляжа они вместе поехали в Питер, посидели в мороженице, выпили немного и она сама пригласила его «на чай». Так он стал мужчиной.

     Эффектность была его постоянной спутницей. Что бы он ни делал, с кем бы не встречался, куда бы ни поехал — всюду и везде старался выглядеть эффектно,  действовать эффектно, шутить эффектно. Хотя, надо признать, последнее не всегда ему удавалось, да и не только последнее. Как-то пошли всем классом в театр. На пешеходном переходе стояли, ждали зеленый свет. Что ему взбрело в голову, захотелось отличиться, взял и перепрыгнул через барьер. Эффектно перепрыгнул, рывком, мощно, но на проезжей части оказался лед, слегка покрытый талым снегом – поскользнулся и грохнулся в грязь.

     В другой раз,  когда до выпускного бала оставалось меньше месяца, во время очередной гулянки вздумал сделать стойку на руках… на перилах балкона на пятом этаже. Хотелось попижонить перед девочками одноклассницами. Потерял равновесие, свалился, чудом ухватился за нижние прутья перил. Висел так минуты три, пока двое однокашников, обвязавшись веревками, поддели его с двух сторон и помогли подняться.

     Девушкам он нравился. Высокий, чуть-чуть сутулый, насмешливый взгляд с чувством превосходства. Загнутый крючком кончик прямого носа, всегда одет по последнему писку моды, аккуратный, чистый… его никогда не увидишь потным, неряшливым. Да, девушкам нравился, многим девушкам,  но не Ольге. Она тоже иногда смотрела на него «женскими» глазами, но нет…  Нет, он ей определенно не нравился.

     После окончания школы Костя стал жить отдельно от родителей на съемной квартире.  Однажды днем он зашел к ней.  «Привет, чем занимаешься?» Она пыталась осилить «Идиота» Достоевского.

      — В этой книженции, — менторским тоном сказал он, — так все закручено, что без пол-литры не разберешь.

     Ольга вдруг поняла, что парень пьян, потому  что после этих слов он достал початую бутылку водки, глотнул из горлышка и протянул ей.

     — Ты что, нахрюкался? — удивилась она, смеясь, — вот это да! Впервые тебя вижу таким.

     — Каким таким? — он подошел к ней и усадил на диван.

     — Таким пьяным. По какому случаю банкет?

     — Ни по какому. Я что, не имею права выпить с красивой девушкой?

     Она попыталась встать, но он удержал ее и, прижав к себе, поцеловал в губы. Они росли вместе, она относилась к нему как к брату, и вдруг… Ольга растерялась, а он опять полез целоваться. Она отталкивала его, а он все лез и лез. Вот уже расстегнут халат до живота, она отбивается, запахивает полы халата, а он все настырнее распинает ее на диване.

     — Я закричу! — говорит она задыхаясь.

     — Кричи! Дома никого нет, родители ушли, — шепчет он, одолеваемый похотью. Она сопротивляется, царапается, он в ярости бьет ее кулаком, она кричит, он закрывает ей рот ладонью, она кусает ладонь, он опять бьет ее по лицу, разрывает петли бюстгальтера…

     В этой бешеной схватке, как это получилось — сама не поняла — но видимо случайно попала пальцем ему в глаз. Он взвыл и вскочил на ноги.

     — Ты что, дура? Психопатка несчастная! — выкрикнул и побежал в ванную промывать глаз.

     Ольга молчала, пытаясь восстановить дыхание. Она сидела на диване, лицо горело, волосы растрепаны, на шее огромная гематома.  Вскочила и закрыла дверь на засов, потом попыталась натянуть лифчик — не получалось, застежка была сорвана «с мясом». Одела другой, подошла к зеркалу и ужаснулась:  глаз затек и под ним красовался синяк. Села и заплакала.  Хлопнула входная дверь. «Ушел», — подумала она  и осторожно приоткрыла дверь комнаты. В коридоре горел свет.

     Она и раньше его не очень жаловала. А после этого случая просто возненавидела. Между тем, Нехваткины, очевидно, строили насчет нее далеко идущие планы. Они мечтали поженить сына с Ольгой и, таким образом, стать полными хозяевами квартиры. Они не раз намекали на это, но девушка их намеков «не понимала».  Минут через пятнадцать, после того как он ушел, раздался телефонный звонок.

     — Это я, — молчание, — прости меня, я был пьян и не понимал, что делаю… Давай забудем все, ладно?

     Ольга молча положила трубку. Ей так хотелось сказать ему, что уже поздно каяться, что она уже позвонила в милицию, и вызвала скорую для медицинского освидетельствования побоев. Пусть поволнуется, ему это полезно. Но, по мягкости характера, не решилась.

Снова звонок:

     — Это опять я. Не клади трубку, прошу. У меня, между прочим, фингал под глазом. Я скажу, что подрался на улице. Прости. Больше не буду, не обижайся, ладно?

     Она ненавидела его, тем не менее, ответила «ладно».

     Свой синяк под глазом она объяснила родителям просто: ударилась об угол стола, а Костик еще долго лечил глаз, однажды даже она видела его с повязкой на оба глаза.

     Сейчас, сидя на больничной койке и думая о несчастиях в своей судьбе, она вспомнила этот случай. Не он ли причина всех ее бед. Не проклятие ли Костика действует на нее?  «Господи, за что мне это все?».  И вдруг, ее как обожгло: Олег! Целый день прошел, а она ни разу не вспомнила о нем.  Это что, тоже симптом ее болезни? Олег! Где он? Почему не пришел? Не знает, что она в больнице? Он же должен бы еще вчера прийти к ним: собирались поехать в Петергоф. Неужели Инесса Андреевна не рассказала ему обо мне?

     Вопросы, вопросы, вопросы…  от   их актуальности сейчас любой сойдет с ума. Они шли в голову непрерывным потоком, сменяя один другого, независимо от того, найден ответ на них или нет. И эта карусель в голове вертелась до тех пор, пока убийственная догадка не остановила ее: как он может прийти к ней, если она — сумасшедшая! Он и тогда-то, в молодости, отказался от нее, когда она была  всего лишь хромоножкой, а сейчас, будучи взрослым, мудрым мужиком, может ли он не отказаться от такого сумасшедшего «сокровища». Разве он не вправе отвергнуть ее, умалишенную, как это на их юридическом языке называется? Недееспособную! Вот! Не-де-е-спо-соб-ну-ю!

     Ольга повторяла это слово по слогам и по буквам, как будто препарировала тело этого злого термина на операционном столе, как будто пыталась найти в нем какую-то крамолу, вирус, поражающий ее мозг безысходностью. Не-де-е-спо-соб-на-я! Вот и все.

     На обед в столовую не пошла. Как ни уговаривала, как ни угрожала Маша-«директор», она не смогла пересилить себя. Отсутствовал аппетит, отсутствовал интерес к жизни, отсутствовала воля. Так и пролежала лицом к стене, пока женщины не вернулись с обеда.  Маша Глазкина, взявшая на себя шефство над Ольгой, сразу кинулась к ней.

     — Ну что, пролежала весь обед? Молодец! Голодовка! Это еще один факт, который будет занесен в протокол проверки ЦРУ. Я им покажу, кто здесь главный, они у меня еще попляшут гопака. В Америке, знаешь, какие дурдомы! Как у нас в Белом доме! Они там купаются в позолоченных ваннах. А на обед дают куру, мясо и шашлык! Вот!

      — Взвейтесь кострами синие ночи! Мы  пионэры — дети рабочих! — вдруг громко продекламировала Даша Одинокова-«Ахматова» и тут же плавно перешла на прогноз погоды:

     — Ветер ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч!..

     Плечи Ольги содрогались от плача. Она так и уснула — лицом к стене.

 

Глава 19

     В последнее время Олег Михайлов находился в состоянии эйфории. То, чего он так боялся, а именно то, что Ольга не простит его, не произошло. Ольга простила.  Мало того, он понял, что его чувство к ней взаимно, и это окрыляло, придавало дополнительные силы и надежды на будущее.  В работе тоже был прогресс. Клиентура росла, помощники занимались конкретными делами. А он осуществлял общее руководство, вмешиваясь при необходимости в процесс.

     Дело Никушина, которое он недавно просил у Игоря, и которое Игорь ему не дал, блюдя  букву инструкции, разворачивалось и раскручивалось совсем не в том направлении, которое «копали» следаки несколько лет назад.  Помощники накопали столько фактов по этому старому делу, что в пору было открывать новое.   Многочисленные ветви расследования затрагивали нескольких крутых бизнесменов и вели в недосягаемые высоты депутатского корпуса.

     Два месяца назад к ним обратилась дочь Александра Никушина Вера. Она утверждала, что ее отца специально подставили, что он отсиживает срок несправедливо, за другого человека. А срок, надо сказать, был немаленьким — двадцать лет. Она принесла флешку с зашифрованными записями, переснятыми из тетради. О ней Вере поведал отец, на очередном свидании. Во время расследования эта тетрадь необъяснимым образом пропала. Уничтожить тетрадь преступники, конечно, могли, но она несла в себе очень важную для них информацию. Поэтому, скорее всего, перед уничтожением тетрадь могли оцифровать,  и флешку с этой оцифровкой  хранить как зеницу ока в самых потайных местах.  

     Следователи тогда допросили множество свидетелей, родственников, многократно прослушивались диктофонные записи допросов. Все делалось, для того, чтобы по косвенным словам, случайно оброненным фразам додумать,  догадаться о потайном  месте хранения. Тогда  флешку не нашли.   И вот, через шесть лет отсидки, Никушин вдруг подумал, что данные тетради необходимы  были бизнесменам  достаточно часто, поэтому прятать носитель очень далеко, где-то закапывать, вмуровывать в стены не было никакого смысла. Может, поэтому ее и не нашли, что искали в самых потаенных местах, а флешка могла как раз храниться недалеко, практически на виду.

     Он вспомнил, что одним из звеньев преступной цепи был  лаборант научно-исследовательского института, входящего в состав крупного холдинга Федор Крылаткин. В лаборатории находился и архив фотодокументов. На специально изготовленных стеллажах хранились около сотни коробок, похожих на обувные. В каждой коробке по восемьдесят пленок в специальных маленьких кассетницах. Надписи на них для непосвященных ничего не значили: одни цифры и буквы. Результаты каждого эксперимента фиксировались на фотопленке и обозначались аббревиатурой типа «Н2-35/ГУ».  Не там ли заветная пленка? Если ее поместить в одну из коробок со старыми, проведенными много лет назад экспериментами, и обозначить похожей надписью, то вряд ли ее найдет кто-то.  Словом, через подругу, работавшую в этом НИИ, Вера раздобыла флешку. Как и предположил Никушин, она хранилась в лаборатории в небольшой коробке, среди пленок с результатами научных экспериментов.

     В тот вечер, когда Ольга попала в психушку, он ехал к ней на квартиру. До дома оставалось несколько метров, когда в его машину врезался следом идущий джип. Из него вышли два лба и стали осматривать повреждения. Олег тоже вышел, молча прошелся вдоль машины.

     — Ты чего, мужик, подставы вздумал нам устраивать!

     — Дистанцию надо было держать, — сквозь зубы ответил Олег, понимая, что эти ребята сами устроили подставу, специально врезавшись в него. Он достал мобильник и стал набирать номер, когда неожиданная и резкая боль пронеслась по всему телу.

     Очнулся на заднем сиденье в наручниках. Он лежал на боку, свесив ноги в сторону водителя.  Джип вел один из подставщиков. Второго в машине не было, очевидно он гнал автомобиль Олега.

     Сознание вернулось быстро, но он не подал виду, что очнулся. Надо было спокойно обдумать положение. Очевидно, его везут куда-то за город,  в уединенное место, чтобы пытками заставить сделать что-то. Никаких крупных дел, достойных такой операции у него не было, кроме дела Никушина. Значит, будут добиваться возврата флешки. Даже если они ее получат, оставлять в живых такого свидетеля у них нет никакого резона.

     Следовательно, размышлял он, я уже почти покойник. Терять нечего. Надо спасаться.  Руки в наручниках могут стать отличным оружием, если их перекинуть через голову этого водителя. Надавив на горло, можно заставить его выполнять команды, которые ему не очень нравятся. Водитель видел в зеркало только часть тела лежащего неподвижно.

     Машина неслась по загородной трассе. По проносящимся в окне деревьям, Олег определил, что движутся они со скоростью примерно сто тридцать — сто пятьдесят километров в час. При такой скорости напасть на водителя — стопроцентная смерть. Надо было как-то заставить его снизить скорость.

     Он застонал, осторожно выглядывая из-под локтя. Водитель услышал, повернулся, немного притормаживая. Чтобы неожиданно вскочить, Олегу надо было переменить позу, для чего он решил прикинуться  токсикозником. Он наклонился к полу, уперся в него руками и стал издавать ужасные звуки, изображая рвоту.

     — Э — э — э!  Не вздумай мне машину изгадить, убью!

     Олег между тем чередовал звуки рвоты со стонами.  Водитель совсем снизил скорость и быстро повернулся — посмотреть что натворил этот  чмо. В ту же секунду Олег вскочил и, перекинув руки за голову водителя,  дернул их назад. Водитель от неожиданности бросил руль и схватился за цепь наручников, пытаясь ослабить давление на горло. Одновременно уперся ногой в педаль газа. Машина рванулась как бешеная, сама выбирая дорогу и ворочая брошенным рулем. Через несколько секунд она съехала в кювет и на полной скорости врезалась в дерево. Раздался взрыв. Для Олега  мир замкнулся еще до взрыва.

 

Глава 20

     Анатолий Генрихович Вентковский мечтал о профессии врача еще в далеком детстве, когда его звали просто Толиком, иногда  Толяном и даже Толянчиком, Толюсей. В десятилетнем возрасте он уже любил слоняться у школьного медкабинета, подглядывая как молоденькая медсестра Вика мажет зеленкой колени своего сына, которого кто-то столкнул с лестницы. Или как она делает прививки девочкам из другого класса. Ему интересна была реакция учениц на укол. Сам он никогда не увиливал от медицинских процедур, никогда не плакал, от уколов не уклонялся, и даже не морщился.

     Часто после уроков, одевал дома белую рубашку отца, которая была ему по колено, засучивал рукава, и становился врачом в халате. Хирургом. Препарировал мух, тараканов, лягушек, улиток, однажды даже приволок с помойки дохлую крысу, намереваясь изучить ее внутреннее устройство. Однако эта пациентка так отвратительно пахла, что он не решился распарывать ее вздутое пузо, к тому же вернулась из магазина мать и чуть не упала в обморок. Пришлось крысу вернуть на помойку.

     Друзей у парня не было. Он был мечтательно-задумчив и по этой причине учился не очень хорошо. Ему не хватало терпения читать и заучивать домашние задания, он презирал теорию. Практика, реальное дело — вот что согревало его душу. Вместо того, чтобы читать об устройстве мозга, он готов был препарировать мозг и в тестовом режиме изучать его строение.

     Естественно, худенький светловолосый мальчик с большим ртом и маленьким аккуратненьким носиком, глубокими внимательными карими глазами после окончания школы подался в медицинский институт, на хирургию. Оказалось, чтобы стать хирургом одного желания мало, надо было еще и знания иметь. Не завалил ни одного экзамена, как-то умудрился получить четверки и всего лишь одну тройку, но по конкурсу не прошел.

     Куда деваться? Толик был в отчаянии. Честолюбие не позволяло ему смириться с неудачей, а тут еще кто-то из абитуриентов посоветовал обратиться  на факультет Психиатрии.  Его взяли условно. Если он нигде не сорвется, если будет хорошо учиться, если кто-то из основного состава будет отчислен… Тогда, может быть, его примут на дневное отделение.

     Психиатрия, психопатика, психотехника, психоаналитика, психомистика, психокабалистика, психодуристика… — от такого обилия психоматериалов сам станешь психом — думал Толя. Но прошло время, чуть больше года, и он понял, что «потрошить» тела — теперь уже не предел его мечтаний. Гораздо интереснее «потрошить» души. Так психиатрия стала его женой и любовницей. Он много читал, изучал психиатрические опыты с древнейших времен до современности, особенно интересовался опытами, которые проводили над людьми в концлагерях фашисты. Изучал кабалистику, различные религиозные учения, пытался овладеть методами гипноза, правда, без особого успеха.

     Где уж тут думать о личной жизни. Была у него пассия из параллельного курса, они даже пару раз сходили в кино, целовались, и он считал, что она у него «в кармане».  Но любовь, даже самая горячая, если не подогревается свиданиями, интригами, поцелуями и прочими ее атрибутами, вскорости угасает. Особенно если один из партнеров не проявляет чувств, не стремится  к частым свиданиям, не имеет потребности ежедневно видеть ее глаза. У него были другие интересы на тот момент.

     Словом, девушка ушла к другому. Это стало для Анатолия оглушительной неожиданностью, ведь он считал ее уже своей, считал, что она теперь от него никуда не денется и вот, как говорится, нате вам. Впрочем, он ее и не любил, в настоящем понимании этого слова, просто, глядя на других молодых людей, сделал вывод, что без девушки он выглядит гораздо хуже, чем с девушкой.

     — Лопух ты, Толик, — сказали ребята в общаге, — если с бабой сразу не переспал, а потом еще и на свидания не ходишь, что она должна о тебе думать?

     — Что она должна думать? — повторил вопрос Анатолий.

     — Что ты импотент! Вот что она будет о тебе думать.

     Потом женщины в его жизни, конечно, были, но ни одну из них он не любил — так, просто доказывал что он не импотент. Это стало его хобби — проведение досуга в чужой постели.

     И вот, нежданно-негаданно, увидев Ольгу среди пациентов своей больницы, Анатолий Генрихович вдруг почувствовал непривычную суету сердца. Виду не подал, но пригласил к себе на медосмотр, считая, что назначил свидание.

                                                                               ***

     — Селялина! — голос зычный, бесцеремонный и требовательный принадлежит полной плохо чесанной чернобровой женщине лет пятидесяти, как потом выяснилось, медсестре Клавдии Ивановне, — Я что, девочка тут тебе бегать за тобой!?

     Ольга недоуменно взглянула на нее,  приподнялась с кровати, и села.

     — Тебе главврач что сказал? Забыла? Не хочешь идти? Может санитаров вызвать? — круглое раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо медсестры напоминало медузу Горгону. Прямо в глаза ей смотреть было невозможно — злость, струящаяся из них, обжигала.

     —Я, правда, забыла, — Ольга встала.

     — Пошла за мной! — гневно приказала Клавдия Ивановна,  резко повернулась и, не оглядываясь, вышла из палаты. Ольга бросилась за ней. Иначе не нашла бы главврача. В эту минуту  она вдруг решила, что главврач, умный, интеллигентный мужчина, непременно поймет ее, поможет встретиться с дочерью, может  даже отпустит домой на вечер…

     Клавдия Ивановна подтолкнула ее к двери: «Пошла!»

     Кабинет Анатолия Генриховича  составлял разительный контраст палатам и приемному покою. Контраст не только в плане чистоты и качественного современного дизайна, но и атмосферой спокойствия и уверенности, создающейся благодаря цветовой гамме стен, мебели, множества книг. Светлая комната, стены которой окрашены в бледно-зеленый цвет, светлая мебель молочного дуба, в центре большой овальный стол, у окна – письменный, справа и слева широкие кожаные диваны. На стенах, да и пожалуй во всем кабинете,  единственное темное пятно — портрет традиционно растрепанного Альберта Эйнштейна.

     Ольга пробежала по обстановке кабинета рассеянным взглядом и уперлась глазами в сидящего за письменным столом главврача. Анатолий Генрихович делал вид, что ужасно занят. Не поднимая головы, он усердно что-то писал — излюбленный прием  следователей и самовлюбленных руководителей среднего звена. Девушка стояла, неловко скрестив пальцы, ждала.  Минуты через три, видимо решив, что пациентка уже достаточно прониклась важностью его персоны, главврач поднял голову.

     — О! Ольга! Простите, столько работы… — вскочил, вышел из-за стола. — Присядьте, пожалуйста, мне очень хочется поговорить с вами. Вы, очевидно, здесь самая обаятельная, самая  красивая сумасшедшая, — он посмотрел в ее глаза, ожидая протестной реакции на слово «сумасшедшая». Но девушка молчала, сидя за овальным столом. Она положила локти на стол, как это делала в школьные годы и смотрела прямо перед собой.

     — Расскажите мне, — мягко сказал Анатолий Генрихович, — как вы сюда попали?

     — Мне… У меня появились провалы в памяти, — она посмотрела на него, ожидая увидеть деловую,  бесстрастную врачебную  реакцию, но увидела глаза полные сочувствия, где-то в глубине души удивилась,  и продолжила. — Мне стали видеться кошмары… Галлюцинации…

     — Бывает, бывает, — главврач положил руку на ее ладонь, — Вы знаете… Нет, ты знаешь, — ничего, что я на «ты»?  Ты знаешь, я склонен думать, что ты вообще не больна.

     Ольга недоверчиво подняла голову.

     — Понимаешь, Оленька,  в нашем учреждении случаются люди, которые здоровее некоторых человечков по ту сторону этой стены.  И потом, если рассуждать философски, кто решил, что сумасшедшие здесь, а нормальные там? По каким критериям? Может быть все наоборот: здесь нормальные, а там — психи. Ведь может быть такое, а?

     Он улыбнулся, бережно взял ее за руки и повел к дивану: «Присядь, мне надо кое-что проверить». Она села на диван, который оказался таким мягким, что почти провалилась в него. Оправилась, села на краешек. Главврач неторопливо прошел к  стеклянной медицинской стойке, взял хромированный молоточек и попросил ее сесть поудобнее, положив ногу на ногу.  Ольга знала, как проверяется нервная реакция коленного сустава, поэтому села, как он просил.

     На легкие удары молоточком по колену, нога вроде бы реагировала нормально, но Анатолий Генрихович озабоченно покачал головой и стал ощупывать колено, постепенно переводя руку повыше, под полу халата. Ольга вскочила, вся красная от смущения и обиды.

     — Что ты, что ты… Милая моя, тебе надо привыкать к больничным порядкам — главврач усадил ее обратно, — успокойся, тебе нельзя волноваться. Он помолчал, собираясь с мыслями.

     — Ничего себе, порядочки! — возмутилась девушка.

     — Знаешь, ты правильно все поняла. Действия мои как-то вышли за рамки медицинского обследования. Извини. Не сдержался. Он прошелся по комнате, достал из ящика стола пачку сигарет, потом положил ее на стол, из нижнего шкафчика достал бутылку коньяка и две рюмки. Разлил коньяк и поднес рюмку Ольге.

     — Я пить не буду, — упрямо сказала она.

     — Будешь! Это медицинская процедура. Снимает стресс,  успокаивает.  Отпей немного и выслушай меня, прошу.

     — Не буду!

     Главврач молча положил ее рюмку на стол, а свою выпил залпом.

     — Не знаю, заметила ли ты, что я отношусь к тебе по-особому. С первого мгновения, как только я тебя увидел — понял, что ты моя, что мне без тебя не жить.

     Ольга смотрела на него широко открытыми глазами и думала, кто из них двоих сумасшедший.

     — Да! Да! Да! Я влюбился в тебя и ничего с собой поделать не могу. Я знаю, я уверен, что ты будешь моей.

     — Не слишком ли вы самоуверенны, господин главный врач? Я ведь замужем.

     — Нет, Оленька, нет — я уверен, потому что я влюблен. Впервые в жизни! Я влюблен! И упускать такую удачу не намерен. Поверь мне, у меня есть инструменты воздействия на тебя, но я не хочу давить, я хочу, чтоб ты сама решилась…

    — По-моему, вы больны!

    — Ошибаешься, Оленька: больная это ты, — голос его звучал печально. — Да, я знаю, что ты здорова, но ведь потеря памяти и галлюцинации — это не шутка. Свидетельства соседей…

 

Глава 21

     Вентковский был на коне. Он здесь хозяин, он здесь царь и бог. Что скажет — немедленно исполняется. Его слово — закон. Он властен над всеми в этой больнице: и над персоналом, и над больными. Менторским тоном усталого бога он не говорил — он вещал.

     — Когда тебя привезли, не видела над входом в нашу больницу надпись?

     — Ничего я не видела. Можно мне уйти в палату?

     — «Оставь надежду всяк сюда входящий» — такая вот надпись, — продолжал Анатолий Генрихович, не обращая внимания на ее протест. — Знаешь, действительно, попасть сюда легко, но выйти отсюда без моего ведома — невозможно.  «Оставь надежду всяк сюда входящий» — слова эти видны не каждому, только тем, кто уже давно здесь поселился, или кто пытался бежать, потому, что они пережили все круги ада. Такая же надпись по свидетельствам апостолов есть и на воротах ада, но оттуда все-таки некоторым удавалось слинять.  У нас это невозможно.  Ты думаешь, мне неизвестны случаи изнасилований в больнице? Известны, известны… И эти волосатые костоломы-санитары мало кем контролируются… Далее, по правилам нашей больницы, — вас ведь с ними знакомили — пациенты обязаны выполнять предписания врача беспрекословно. Неподчинение влечет за собой массу успокоительных процедур, от которых, между нами, больной становится еще больнее, и порой  вылечить его уже не представляется возможным. Понимаешь ли ты это?

     Оленька, милая, я рассказываю вам это не потому, что хочу запугать тебя. Вовсе нет! Как же я буду тебя пугать, если я тебя люблю. Он сел рядом на диван. Она тут же встала.

      — Побойтесь Бога! Думаете, на вас управы не найдется? — возмутилась Ольга.

     — Управы не найдется, а Бога… Чего его бояться, если его нет на этом свете.

     — Вы ошибаетесь, — вымученная улыбка появилась на ее лице, — он есть!

     — Если даже и есть, — он настойчиво усадил ее обратно на диван, — ему все равно нет никакого дела до нас. Это раньше, пару тысяч лет назад, когда  людей на Земле было раз-два и обчелся, Бог все контролировал, награждал и наказывал, выслушивал молитвы… Когда люди расплодились так, что его компьютер уже не справлялся с контрольными функциями, он стал присылать на землю своих  помощников — пророков.  И что получилось? Один вообще отказался от Бога, пропагандируя существование его в каждом человеке, второй пытался научить людей доброте и любви к ближнему: ударили по одной щеке — подставь другую.  Как он кончил, все знают: его распяли. Третий не говорил о щеках, но обильно принимал кровавые жертвы, четвертый был предателем… Так что, Оленька,  пророки и апостолы не справились с заданием. Христос воскрес, и улетел к отцу, обещая вернуться через тысячу лет, чтобы навести порядок. Прошло две тысячи… И где он?

    Послушай меня, солнышко моё.  Бог — он, конечно, есть,  где-то там, в других ипостасях, но, уверяю тебя, ему нет никакого дела до нас. Иначе, как объяснить, что ты — здесь, что все наши пациенты здесь, что войны уносят тысячи жизней. Заметь, невинных жизней, детских жизней, безгрешных… Почему жируют воры и убийцы… Почему соседи твои живут себе спокойно, а ты здесь. Впрочем, слава богу, что ты здесь, спасибо Нехваткину — облагодетельствовал.

     Ольга напряглась: за что спасибо Нехваткину, ее же Инесса Андреевна привезла? Но тут же забыла об этом, так как Вентковский продолжал:

      — Итак, мы с тобой поняли, что богу нет никакого до нас дела, поэтому судьба каждого человека в руках его самого. Так, например, могу обрисовать два варианта твоей судьбы, и показать тебе наглядно, что твоя судьба в твоих же руках. Ты ведь еще не сталкивалась с нашими методами лечения особо буйных больных? Не пожелаю этого даже врагу, но если пациент упрямится, грубит, или не дай бог, дерется, тут уж нам не до сантиментов, сама понимаешь. И наоборот, если в ответ на мое человеческое отношение поступишь по-человечески, поймешь и примешь мою любовь, ты будешь свободна и здорова, станешь моей женой… И, поверь, я сделаю для тебя все, я без громких слов готов бросить мир к твоим ногам. Подумай об этом. Я не тороплю. Ты мне очень нужна. Я ни при каких условиях, никогда не откажусь от тебя. Подумай.

     — Но ведь я замужем! Это что, вас не пугает? — Ольга встала, возмущенная, красная…

    — Меня раньше ничего не пугало, но с некоторых пор я стал бояться, что придется применить к тебе особые формы лечения — он испытующе посмотрел ей в глаза. — Господи,  до чего ж она прекрасна!

     Вентковский неуклюже взял ее за плечи и попытался повернуть лицом к себе, но Ольга увернулась и отскочила. Анатолий Генрихович неторопливо достал платок, промокнул пот на лбу, прошел к двери, открыл ее  и позвал:

     — Клавдия Ивановна, проводите пациентку на место, пожалуйста.

     Главврач был зол, прежде всего, на себя. «Не надо было открываться сегодня, - думал он, и тут же сам себя поправлял: — надо было силой взять ее. Тогда бы она никуда не делась».

     Медсестра между тем молча проводила Ольгу до дверей палаты. Оттуда доносился какой-то шум.  Заглянула внутрь, схватилась за голову  и  убежала поднимать тревогу.

     Пока Ольги не было соседки ее устроили чуть ли не тотализатор. Обсуждение причин, по которым Анатолий Генрихович вызвал Ольгу к себе, началось после часа ее отсутствия и превратилось в бурную дискуссию.

     — Он на нее глаз положил, я все видела, как он смотрел! — сказала Одинокова-Ахматова сразу после ухода Ольги.

     — Да ты что?! По себе меришь? Анатолий Генрихович порядочный мужчина, у него жена есть! — возмутилась Наталья Пестрихина

     — Не, бабоньки, я тоже видела. У него глаза аж горели. Прямо искры сыпалися.

     — Ох, изнасилует он ее, как пить дать, изнасилует!.. — сокрушалась Виктория Симонова.

     — А тебе завидно? — съязвила Римма Федоровна, монотонно раскачиваясь.

     — Я все напишу в докладе. У нас там, в профсоюзах, не любят бабников. Чуть что — в каталажку их, и судить, — отчаянно высказалась Маша.

     — Да что же вы за дуры — бабы! Все врачи, когда кончают институт,  дают «клятву демократа», о том, что никогда больного не обидят. А Анатолий Генрихович не такой, чтобы клятвы нарушать.— Римма Федоровна даже раскачиваться перестала, пока выговаривала  соседкам.

     С ней не соглашались Одинокова,  Симонова  и Глазкина, поддерживала ее Пестрихина. Люди, даже с нормальной психикой, во время жаркого спора часто выходят из себя, а что уж говорить о больных. Буквально через две минуты  палата разделилась на два вражеских лагеря. Интонация и температура спора повышалась ежесекундно и к исходу четвертой минуты началась рукопашная.

     Как раз в это время открылась дверь, и Клавдия Ивановна умчалась поднимать тревогу.  Ольга попыталась успокоить разъяренных женщин, но ее никто не слушал. Битва была в разгаре, и она не решилась в такой свалке кого-то разнимать. Только кричала «не надо, прекратите!»…

     Спустя несколько секунд раздалась сирена, возвестившая о произошедшем нарушении, а по коридору уже мчались трое санитаров, две медсестры, дежурный врач, а за ним и главврач. Ольгу вытолкали в коридор и закрыли дверь. Анатолий Генрихович остался с ней. Воинственные возгласы  дерущихся женщин перешли в вопли и душераздирающие крики.

     — Их что, избивают? — тревожно спросила Ольга.

     Он пытливо смотрел на нее. Боится или нет? Какая же она красивая!

     — Их избивают? — повторила она вопрос.

     — Их приводят в чувство. Я тебе рассказывал, что бывает, когда пациент нарушает правила. У тебя есть возможность убедиться в правдивости моих слов.

Постепенно  крики перешли в стоны. Дверь открылась и санитары вывели одетых в смирительные рубашки Глазкину, Одинокову и Симонову. Пожилые Пестрихина и Пчелкина были привязаны к кроватям. У Глазкиной и Симоновой под глазами красовались огромные синяки, у Одиноковой был разбит нос. Лицо привязанной к кровати Пестрихиной тоже было изрядно помято.

      — Заходи, располагайся, — Вентковский взял ее за локоть и завел в палату. Медсестры убирали осколки посуды и разбросанные подушки. Пестрихина  стонала, а Пчелкина лежала тихо, с закрытыми глазами.

     — Может, тебя перевести в другую палату, или, скажем, в более приятное место? —  Вентковский  смотрел на нее, явно надеясь, что девушка, испугавшись, согласится вернуться в кабинет.

     А Ольга думала о том, что если не сбежит отсюда, этот шизофренутый главврач точно доберется до нее. Она боялась боли:  наверняка будут мучить, под видом  лечения вколют наркотики, транквилизаторы… Нет, ей надо как-то отсюда  выйти. Но как? Все двери, все окна зарешечены насмерть. Правда, в коридоре первого этажа  кое-где они не сплошные – створчатые, на замках, но там сидит медсестра, да и где ключ — неизвестно.

     Два дня ее никто не трогал. Главврач был занят отчетами, медсестры и санитары тоже редко заходили — в основном приносили обязательные перед сном таблетки. Два дня она неуклонно перебирала в уме варианты побега, вспоминала зарубежные боевики, где герои сбегают из самых крутых тюрем… Ничего не шло на ум, кроме как поджечь ночью больницу, поднимется тревога, откроют окна и двери, начнется эвакуация и тогда, в хаосе и суматохе можно будет попытаться сбежать.  Это мысль зародилась под утро и, несмотря на рискованность, очень ей понравилась. Весь третий день она разрабатывала «операцию», продумывала каждую деталь.

 

Глава 22

     Между тем, трехдневное отсутствие главврача в палате и в буднях Ольги объяснялось не отчетами, как говорили медсестры, а вполне конкретным событием, повлекшим за собой если не страх, то душевное смятение его.

     Взволнованная Клавдия Ивановна, как всегда грузная и раскрасневшаяся, стремительно вошла в кабинет, на ходу постучав для формальности и не дождавшись традиционного «Входите».

     — Анатолий Генрихович! Там эта женщина пришла! С милицией!

     — Какая женщина? С какой милицией? Что вы здесь, Клавдия Ивановна, панику разводите! Сядьте спокойно и внятно объясните, что произошло. Только спокойно, без эмоций.

     Он усадил ее, налил воды в стакан и дал выпить.

     — Она приходила вчера, — несколько успокоившись, продолжила медсестра, — требовала встречи с этой новенькой, с Селялиной. Ну, ей, как обычно, объяснили, что у нас не обычная больница, и посещения разрешены только с санкции главврача. Так она стала требовать встречи с вами, и немедленно. Ну, я ей…

      — Вы ее, как обычно, послали подальше. — В голосе Вентковского звучала злая ирония.

     — Нет, нет, я ей очень даже вежливо сказала, что вас нет, и ей надо покинуть помещение.

     — И что она хочет? Ах, да! Встречи с Селялиной… А что, имеет право… Давайте ее ко мне — посмотрю что за баба. Милицию не пускать.

     Уже когда медсестра выходила, остановил ее:

     — Постойте. Селялиной — срочно успокоительное, снотворное, что хотите, но, чтоб через полчаса он спала беспробудным сном в чистой ухоженной кровати.  Палату проветрить не забудьте. И вообще, все проветрить. Обязательно и срочно!

      Клавдия Ивановна засеменила в палату Ольги, а за посетительницей отправили более «приятную» медсестру Зою Игнатьеву. Через пять минут молодая темноволосая женщина, одетая во все черное, буквально ворвалась в кабинет главврача. Анатолий Генрихович, по привычке, как знаток, хотел было оценить ее фигуру, но он даже подумать об этом не успел. Натиск и громогласность этой фурии были так велики, что он на миг забыл, кто он и что здесь делает. Впервые в жизни Вентковский  малодушно растерялся. Он смотрел на эту бушующую женщину, как кролик на удава. Он не мог сосредоточиться, чтобы понять, о чем она так шумит, чего добивается, и что он должен сделать, чтобы успокоить ее.

     Никогда раньше с ним не случалось такое. Он мог потерять нить рассуждений, любуясь декольтированной грудью или коленками собеседницы, мог отвлечься, отмечая красоту глаз, губ, ямочек на щеках… Но в эту минуту он был абсолютным овощем. Казалось, женщина подавила его колдовством, гипнозом…

     — У вас здесь не больница! У вас здесь тюрьма! — возмущалась она. — Вы сами-то когда-нибудь пробовали жить в полной изоляции? Вы пробовали у кого-то что-то спросить и обнаружить, что собеседника нет? Вы поместили ее в компанию сумасшедших — нормальную женщину! Да у вас кто угодно с ума сойдет.

     Скажите честно, вы бы поместили сюда свою жену или мать? Ни за что! Вы бы умерли, но жену сюда не отправили!  Я еще посмотрю, чей заказ вы исполняете! Держите в психушке здорового человека! Все! Я ее забираю! Выписывайте! Я вам говорю, вам! Выписывайте — и все! Она в какой палате?

     Вентковский очнулся, когда понял по интонации, что женщина требует от него ответа. Он непонимающе посмотрел на нее, потом на обстановку комнаты, потом снова на нее, на черное приталенное платье, на черные лаковые туфли, одетые в бахилы.   Контраст ее черной одежды и синих бахил неожиданно вывел его из ступора. Он очнулся. Достал платок из кармана,  промокнул пот со лба, еще раз взглянул на бахилы и перешел в контратаку. Он начал говорить медленно, как бы с трудом выталкивая слова из себя, но постепенно перешел на уверенный, спокойный лад.

      — Здравствуйте, уважаемая… Простите, как вас называть?

     — Я — Татьяна Ильинишна.

     — Так вот, Татьяна Ильинична, все, что вы сейчас говорили, никак меня не тронуло. По той простой причине, что я вас не слышал…

     — Хорошенькое дело — главный врач дурдома и глухой! Мало, что помешанный, еще и глухой!

     — Зря. Зря вы меня унижаете… Вы меня не так поняли, Татьяночка Ильинична, то, что мне нужно, я прекрасно слышу, — нижайшая, лисья улыбка не сходила с его лица, — а минуты три назад я оглох, увидев вас. Я оглох от  вашей  красоты!

     — Послушайте, я вообще туда попала? Я в психушке или в театре?

     — Я был бы счастлив, пригласить вас в театр… — он смотрел на нее, наклонившись вполоборота, снизу вверх.

     — Нет, я все-таки, в психушке… — раздраженно констатировала она. — Я много раз слышала, что мужики слепнут от моей красоты, но чтоб глохли! Это, знаете ли, перебор. Так вот, повторяю специально для оглохших: я пришла к Ольге Селялиной и намерена сегодня, сейчас же вывести ее из вашего вертепа. Это вы, надеюсь, услышали? — удар кулачком по крышке стола должен был подтвердить ее намерения.

     — Еще как, дорогая Татьяночка Ильинична, все слышал и все понял, но вынужден вас разочаровать: больная не может уйти с вами, поскольку лечится от тяжелой формы шизофрении.

     — Нет, похоже, вы все-таки меня не поняли. У меня на вахте стоят четыре офицера милиции. Вы хотите, чтобы они сейчас вошли сюда, и стали производить процессуальные действия? — Татьяна зауважала себя за то, что слово «процессуальные» произнесла без запинки, как заправский юрист.

     — Боже упаси! Что вы? Чур, меня, чур, меня, — Анатолий Генрихович продолжал дурачиться и мастерски играть роль в доску своего парня, вынужденного по воле случая выполнять нелюбимую работу. — Зачем нам милиция? Мы что, сами не договоримся? Я, например, предлагаю вам мировую: сейчас ваша подружка спит, и я вам как врач говорю: будить ее нельзя! Но если вы соблаговолите посидеть у меня, подождать, пока она проснется, то вы непременно поймете, что забирать эту женщину из нашего, скажем так, медучреждения еще рано. Вот месяцев через шесть… —  тогда, пожалуйста. Я вам ее заверну в лучшие шелка, и квитанцию выдам.

     — А-а-а — издеваетесь! — полуутвердительно  процедила сквозь зубы Татьяна.

     — Нисколечко! — Вентковский мгновенно стал серьезным. А чем черт не шутит, вдруг она клюнет, — Нис-ко-леч-ко! Я действительно, на полном серьезе, предлагаю вам остаться у нас, в качестве ВИП-гостя. Я вас ознакомлю с нашей больницей, покажу методы  лечения, мы с вами поужинаем, обсудим наши жизненные принципы…

     — Ага! Значит, наличие на моей стороне четырех офицеров сразу сделало меня ВИП-персоной! А вчера эту ВИП выставили за дверь!

     — Татьяна Ильинична! Ну, это не честно! Ну, это удар ниже пояса! Вы же прекрасно знаете, что меня не было вчера. А попросила вас уйти старшая наша медсестра. Она у нас более сорока лет. Что вы хотите, за это время и Красная Шапочка превратится в Тортиллу. Ну, не сдержалась старушка. Что мне теперь, выгнать ее? Слава богу, вы здесь и я вижу, что наша Клавдия Ивановна ни черта не понимает в посетителях. В женской красоте.

     — А вы понимаете!? О, господи! Хорошо. Давайте хоть на спящую посмотрим. Не будем будить, только посмотрим. Иначе я буду вынуждена позвать…

     — Не надо. — Он посмотрел на часы, — Сейчас пойдем. Вы сами убедитесь… У нас ведь работа  сложнее чем у тюремщиков. Там преступников закрыл в камере, и забыл о них, а у нас? Вы знаете, сплю практически по три часа в сутки. Никогда не знаешь, что им на ум придет.

      Татьяна шла по мрачным, плохо освещенным коридорам и думала о том, что должна была чувствовать Ольга, попав сюда, и, наверняка, обращение с ней было не таким обходительным, как сейчас. Вентковский семенил рядом, заглядывая в лицо, и в мимике этого  лица, как в зеркале, видел все убожество своего царства. Благородная спесь медицинского Казановы постепенно сходила, как рассеивается туман под лучами утреннего солнца. В коридоре их встретила Клавдия Ивановна.  Молча кивнула и ушла.

     — Вот, убедитесь. — Главврач открыл дверь в палату и впустил ее.  Все спали, кроме старой Риммы Федоровны, которая сидела, свесив ноги, и покачивалась взад-вперед.

     Ольга лежала на боку, лицом к стене. Татьяна наклонилась и заглянула ей в лицо. Даже спавшее, оно хмурилось и переживало. Мозг спал, а лицо как будто бодрствовало.

     — Я посижу здесь, пока она проснется! — Утвердительной интонацией Татьяна не смогла скрыть страха, что ей откажут.

     — Нет, Татьяночка Ильинична, при всем уважении, мы так не договаривались! Посторонним нельзя находиться в палате. Я вас привел исключительно из благих побуждений, а вы меня подводите! Она будет спать еще как минимум часов шесть, проснется поздно вечером. А вдруг кто-то из больных  решит, что вы наполеоновский шпион? А? Кто отвечать будет? Если вам так необходимо дождаться ее пробуждения, давайте подождем его в моем кабинете. А здесь никак нельзя. — Анатолий Генрихович уже пожалел, что решил впустить эту женщину. С милицией можно было как-то решить…

     Татьяна неохотно встала. Наклонилась над спящей Ольгой, якобы желая поцеловать ее, и незаметно подсунула под подушку мобильник. Посмотрела на главврача: заметил ли? Нет, кажется все прошло,  у него на уме сейчас только одно – вытащить отсюда эту назойливую красавицу. Уходя, оглянулась еще раз и вдруг увидела, что раскачивающаяся  Римма Федоровна уже не раскачивается, а пристально смотрит на подушку, куда она только что спрятала телефон.

      Все. Пропало дело. Эта безумная заложит… Или себе заберет. Потом у нее найдут, отберут, сообразят, кто положил… И все! Финита! Больше ее сюда не пустят никогда.

     Вентковский объяснил тревогу  на лице Татьяны расстроенностью, что не удалось поговорить с подругой. Он опять суетился, пытаясь показать гостье больницу с лучшей стороны. Впрочем, тщетно, потому, что хоть перед приходом Татьяны помещения тщательно проветрили,  затхлый запах быстро восстановил свое статус-кво, и женщина торопливо прошла к выходу, оставив в руках обескураженного главврача гостевой халат.

 

                                                                                         ***

     Она не успела выйти из метро, как раздался звонок. Татьяна специально удалила все телефоны в своем старом мобильнике, оставив только нынешний номер. Именно этот старый сотовый она и оставила под подушкой у Ольги. За день до этого  решилась пойти на квартиру к Ольге, потому, что…  Игорь, конечно, уехал — и ни слова, ни звонка… Подробности его службы она хотела узнать у Олега. Позвонила ему – и нате вам: Олег серьезно ранен, чуть ли не в коме, как ей сообщили в его офисе, и к нему пока не пускают.

     Расстроившись, купила бутылку водки, но пить одной стало тошно. Пошла к Ольге, надеясь, что та тоже в шоке, и они вместе погорюют. Но тут самодовольная Инесса Андреевна сообщила, что Ольга «сошла с ума» — она покрутила пальцем у виска — и «живет теперь в психбольнице»,  а Машу забрал к себе ее папа.

     Вдохновенный рассказ Нехваткиной был красочен и краток. Дверь захлопнулась, но перед этим Татьяна все-таки выудила у нее,  в какой больнице находится Селялина. Связи с подругами Ольги у нее не было, поэтому решила сама, в одиночку, проведать больную.

     После того, как ее не пустили в больницу, Татьяна поняла, что одной сложно будет переговорить с Ольгой, поэтому, на всякий случай, договорилась о помощи друзей Игоря — милиционеров, и приготовила старый           мобильник, чтобы оставить его для связи.

     — Алло! — голос в трубке устало вибрировал. – Алло! Это товарищ Сталин? Я — доброжелатель Римма Федоровна Пчелкина, хочу сообщить вам, что Гитлер нападет на нас 22 июня. Примите срочные меры! Трудные задачи придумывает жизнь, но мы их решаем!  Только никому не говорите, ладно?

     Татьяна была готова к любому развитию ситуации с оставленным в больнице телефоном, тем не менее, этот звонок привел ее в шоковое состояние.

     — Здравствуйте, — только и смогла вымолвить она под шум уходящей электрички.

      — Еще  хочу сообщить вам, — воодушевленно зашептала Пчелкина, — что у нас здесь находится разведчица из ЦРУ — Машка Глазкина — она работает на Гитлера. Трудные задачи придумывает жизнь, но мы их решим!

     — Спасибо, спасибо большое, Римма Федоровна, – Татьяна пришла в себя, — Я секретарь товарища Сталина. Он просил передать вам искреннюю благодарность за службу Родине. Ради нашего дела, ради нашей победы, товарищ Сталин просит вас соблюдать секретность. Про агента ЦРУ мы знаем. Но у вас там есть наш агент. Ольга Селялина.  Она внедрена к вам, чтобы раскрыть тайный заговор приспешников Гитлера. Прошу вас, передайте этот телефон ей, только так, чтобы никто не догадался, тайно. Это приказ товарища Сталина. Родина не забудет вашего подвига! А теперь спрячьте телефон, чтобы никто, кроме вас и Селялиной, не узнал о его существовании. До свидания, дорогая Римма Федоровна!

      Татьяна отключила мобильник, не дожидаясь ответа, и задумалась: надо было уточнить, чтоб старуха передала трубку тогда, когда Ольга проснется. Ну, ладно, что поделаешь, будь что будет.

      Звонок раздался в одиннадцать вечера.

      — Алло? — Татьяна сразу узнала голос Ольги, — мне передали телефон…

     — Ольга, ты?

     — Я. А вы кто?

     — Оля, это я Таня. Таня, ну, которая с Игорем…

     — А…

     —  Как ты умудрилась попасть туда?

     — Ой,  Танечка, долго рассказывать. Ты ничего не знаешь,  где моя Машенька? Что с  Олегом?

     — Знаю. Твоя соседка сказала, что Машу забрал ее папа…

     — Господи, какой еще папа? Артем, что ли? Он же столько лет не появлялся. Кто ему сообщил?

     — Не знаю, этого она не говорила. Олег тоже нормально. На него было покушение, но он жив, в больнице. Кстати, к нему, как и к тебе, не пускают. Я совершенно случайно узнала, что ты в дурдоме… Прости, я хотела сказать — в больнице.

     — Да ладно, ни к чему тут реверансы. Олег в больнице?! Он что, серьезно ранен?

     —  Говорят,  кризис уже прошел. Ты-то как себя чувствуешь? Принести что-нибудь?

     — Слушай, Татьяна, прошу тебя, поверь мне, я не больна. Это я уже здесь поняла. По-моему кто-то постарался упрятать меня сюда. Помоги выбраться! Здесь такое творится! Беспредел! Санитары и главврач пристают. Девочки говорят, кого-то даже изнасиловали… Я бы обратилась к моим девчатам, но их нет в городе — они в Египет поехали туристами. Так что, Таня, надежда только на тебя. Спасай, а?

      — Я как-то так себе это и представляла. Послушай, Оля, во-первых, и это самое главное, постарайся, чтоб телефон никто не обнаружил. Во-вторых, там есть такая опция – диктофон. Разберись и запиши компромат на больницу, какой сможешь. Это единственный шанс на сегодняшний день.

     — Я постараюсь, Тань. Если связи не будет, хоть в одну ночь, значит, трубку нашли и отобрали. Если только… Тут еще и Римма замешана… О господи! Голова кругом.

     — Твоя Римма Федоровна считает меня секретарем Сталина, а тебя – советской разведчицей. Используй это при случае.

 

Глава 23

     Уже на следующий день Вентковский вычеркнул Татьяну из своего виртуального списка потенциальных любовниц, поняв, что ему ее не одолеть. «Больше ее не пускать!» — тихо приказал он охране больницы, — и вообще: о каждом посетителе к этой Селялиной докладывать мне лично. Даже в приемные дни.

После разговора с Татьяной Ольга окрылилась надеждой, но известие о Машеньке и Олеге тревожило ее, путало мысли. А тут еще и эта Римма. Как только телефонный разговор закончился, она отобрала трубку и со словами «Товарищ Сталин это мне поручил» спрятала ее под своим матрацем. И села, как ни в чем не бывало, раскачиваться. Остальные женщины, все еще просыпающиеся, все видели, но реагировали как-то пассивно.

«Ахматова» потягиваясь прочла песню «Товарищ Сталин нас в бой ведет»,  Пестрихина миролюбиво сказала «Девочки, не надо ссориться!»,  а Маша Глазкина стала что-то быстро записывать в свой блокнот, спрятала его и подошла к Ольге.

— Ну, ты даешь, подружка. Я тебе,  как на духу, все выкладываю, а ты мне — ничего!  Почему ты не сказала, что у тебя связь есть? Ты что, тоже агент?

— Тсс. — Ольга приложила палец к губам, — об этом не говорят громко, ты же знаешь. Давай-ка спать, завтра мы должны выглядеть потрясающе.

— Ага, — понимающе кивнула «директор ЦРУ», и тут же поинтересовалась, — а зачем нам завтра выглядеть?

— Ты что? Ты где служишь? В ЦРУ или в ЖЭКе? — Ольга деланно возмутилась. — Не знать таких элементарных правил! Где ты видела некрасивых разведчиц, а? В каком кино?

Да если ты будешь неряхой, тебя в один миг расколют! Нам не только завтра, нам всегда надо быть на высоте своей красоты, на Эйфелевой башне своей красоты!

Она подумала и, наклонившись к Машиному уху, прошептала, глазами указывая на Римму Федоровну:

— Посмотри на Римму. Она некрасива, стара и неряшливо одета, и что? Да то, что все знают, чей она агент, и никто ее не боится. С ней попросту не считаются. — Она зевнула, — Все. Спать! Спать!

— А чей она агент?

— Спать! Я сказала!

Может это и неплохо, что мобильник будет у Риммы. Все-таки к ней меньше внимания, чем ко мне — думала Ольга, отворачиваясь к стене.

Под самое утро, еще до общего подъема, она подошла к Пчелкиной. Та страдала бессонницей  и, как обычно, раскачивалась,  положив ладони на колени. Остальные еще спали. Как к ней подобраться? Ведь если упрется — ни за что не отдаст телефон. Прямо попросить не решилась, села рядом на кровати, плечом касаясь плеча Риммы Федоровны. Та перестала раскачиваться, но к Ольге не повернулась, смотрела куда-то перед собой, в стену.

— У меня дочка маленькая, — неожиданно для себя сказала Селялина.  Может быть потому, что все время думала о ребенке.  Голос ее немного вибрировал, дрожал. — Я ее оставила одну. Не знаю, что с ней, как она, может,  голодна, может, потерялась где-то на улице, может, вообще под машину попала! Я не знаю, что с ней, ничего о ней не знаю…

Последние фразы она произносила со слезами на глазах, прерываясь после каждого слова, чтобы сдержаться и не зарыдать. Взмокшие глаза переполнились, и капля за каплей потекли слезки на синий больничный халат.

— Как она со мной разговаривала! Вы представить себе не можете, какой это сладкий лепет! Как она звала меня — Мямя… Какие маленькие у нее ладошки…  Ей всего два годика! Всего два! И она одна…. И я у нее одна. Я  знаю, как ее сердечко колотится, когда она испугана, когда плачет…  Как мне это вынести?

Рука Риммы Федоровны поднялась и обняла Ольгу за плечи. Обе  медленно повернули головы и посмотрели друг на друга. И тут Ольга впервые увидела красивые  большие серые глаза на некрасивом лице старой, неряшливой  женщины. Глаза полные слез, как и у нее.

Римма Федоровна достала мобильник из-под подушки, положила его на колени Ольге, а сама завалилась лицом в подушку, и непонятно было, то ли она плачет, то ли смеется. Во всяком случае, плечи ее чуть заметно вздрагивали.

Ольга молча похлопала ее по плечу — спасибо и, накрывшись с головой под одеялом, стала осваивать телефонные опции.

Утром после завтрака через медсестру Зою попросилась на прием к главврачу. Та пообещала передать Анатолию Генриховичу.

— Сегодня у него прием посетителей, но я ему скажу.  Прием заканчивается  перед самым обедом.

Не прошло и пятнадцати минут после начала рабочего дня главврача, как медсестра пришла за ней: «Анатолий Генрихович ждет тебя. Пошли».

Как обычно, он сидел за письменным столом, погруженный в «чтение важных документов», как обычно «заметил» Ольгу только спустя пару минут после ее прихода.

Как обычно, сделал удивленные глаза, но не встал из-за стола, как в первый раз. Этим пытался показать, что уговоров и убеждений, как в прошлый раз, не будет. Никаких торгов — только безоговорочная капитуляция. Он твердо решил, что завоюет эту женщину именно силой характера, мужской бескомпромиссностью. Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей — сказал поэт, и в этом Вентковский не раз убеждался.

Для Селялиной такое поведение явилось полной неожиданностью. Диктофон она включила перед входом в кабинет, и надеялась на повторение прошлой сцены. И что теперь? Что делать?

Она подошла к столу: «Анатолий Генрихович…»

— Неужели одумалась? — брови его иронично приподнялись. — Что скажешь, красавица?

— Анатолий Генрихович, — повторила она, — в прошлый раз вы мне предложили стать вашей… — она запнулась, боясь этого слова — «любовница».

— Что, медсестрой? — опять пошутил врач.

— Нет… я  согласна… — она успела заметить алчный свет блеснувший в его глазах.

— Согласна. Ага. — Вентковский задумался. Казалось, он растерялся. Что дальше? Раздевать ее здесь?

— Вы мне говорили, что если не соглашусь, меня будут пытать и мучить.

— Помилуй, милочка, как я мог тебе это говорить? И с чем ты должна согласиться?

— Стать вашей любовницей.

— Я говорил, что ты мне нравишься,  все остальное — твоя фантазия.

— Нет, вы говорили. — Ольга дрожащими руками стала расстегивать халат на груди, — вы говорили, что назначите уколы и лекарства, после которых я по-настоящему сойду с ума.

— Как я мог, сказать такое, красавице, покорившей мое сердце! — Вентковский подошел к девушке и обнял. Ольга выставила вперед руки, согнутые в локтях. Дальше он уже шептал, задыхаясь. — Ты… Ты такая мягкая! Ты… будешь счастлива….

Ольга, как могла, отталкивала его,  но увы, силы были неравны.

— Ну что ты ломаешься, сама же сказала, согласна, —  шептал главврач, наваливаясь на нее всем телом.  Несколько секунд борьбы, и оба упали на смотровой топчан. Он сжал ее в объятиях так, что не пошевелиться, оставалось только кричать. И она закричала, так громко как только могла. В пылу борьбы вдруг услышала негромкий глухой стук — мобильник упал на пол. Но разгоряченный Вентковский ничего не слышал. Он не мог позволить себе отступить. Ведь она сама согласилась! Ему казалось, вот еще немного, еще один напор и она сдастся. Ее сопротивление он объяснял непривычностью обстановки и природной стеснительностью девушки.

Ольга почувствовала, что теряет силы и проваливается в обморок, но мысль об упавшем телефоне вдруг придала ей энергии. Удалось высвободить руки, и они стали ее оружием. Царапать, бить, тыкать в глаза — все, что угодно, только скинуть это ненавистное существо с себя.

В эту минуту в кабинет  заглянула привлеченная шумом Клавдия Ивановна. Всплеснув руками, она крикнула в коридор: «Санитаров!» и кинулась разнимать. Вентковский быстро сориентировался, упал на пол, не выпуская Ольгу, накрывшись ею. Получилась красочная картина: больная напала на главврача, подмяла его под себя, и избивала, что есть мочи. Свидетельством тому — многочисленные кровяные царапины на лице и груди врача. Ольгу связали, заламывая руки, жестоко погнали по коридору в изолятор. Санитары не церемонились. Виданное ли дело — поднять руку на главного врача больницы!

Обессиленная, раздетая, растрепанная, обернутая в холодные, мокрые простыни, глаза горят злостью — настоящая шизофреничка — она сидела на голой сетке кровати в изоляторе и не знала, плакать ей или радоваться. С одной стороны, она сейчас была на волосок от изнасилования, с другой — наверняка на диктофон записались все голоса и  звуки, а значит, свобода не за горами. С одной стороны хорошо, что удалось записать похотливые притязания Вентковского,  с другой — телефон остался в кабинете. С одной стороны плохо, что он выпал из кармана, с другой — хорошо, потому что при ее «усмирении» санитары обязательно нашли бы его.

Господи, как холодно! Мелкая дрожь не мешала ей думать. Она была рада, что хоть что-то произошло, что она начала действовать, что кончилась эта «палата № 6» — томительное сидение на краешке кровати со спутанными буклями мыслей. Господи, как же холодно!

Когда ее связывали, мобильника нигде не было видно, наверное, упал под топчан. Он накрыт почти до пола свисающей зеленой клеенкой, так что если специально не искать, или уборщица не вздумает начать генеральную уборку кабинета, то пока трубку никто не найдет. А вдруг Татьяна позвонит, когда Вентковский будет на месте! Тогда он сразу найдет телефон. Правда, догадается ли проверить записи диктофона, это еще неизвестно. Скорее всего, подумает, что у Ольги была связь с внешним миром. Потом увидит, что в сотовом забит всего один номер, позвонит по нему и обнаружит Татьяну. Ну и что из этого?  Нет, рано или поздно он до диктофона доберется, и тогда — все. Конец!

 

Глава 24

     А часом позже началось официальное время приема посетителей.  На лавочке у кабинета главврача сидели три женщины. Две старушки и одна  молодящаяся блондинка. Анатолий Генрихович, когда проходил к себе,  сразу отметил тонкие черты ее лица, и одетые в капрон колени.

Двум старушкам он торопливо разрешил посещение их родственника, и попросил дежурившую в этот день Клавдию Ивановну проводить их в палату. Затем, как обычно, принял исходную позицию — сел за письменный стол, поправил оба пластыря, закрывающие царапины,  и сделал вид, что очень занят бумагами — только после этого выкрикнул: «Следующий».

Женщина робко приоткрыла дверь: «Можно?»

Вентковский напряженно вчитывался в документ на столе, изображая, что ничего не слышит. Блондинка вошла, молча встала перед столом. Сумочку она держала перед собой, как бы прикрываясь от возможной грубости. Главврач поднял на нее глаза не раньше, чем  выдержал минутную паузу. Лицо его засияло радостью, как будто встретил хорошую знакомую.

— Здравствуйте! — Он встал, вышел из-за стола, протянул руки, всем своим видом говоря: как я рад, что вы оказались у меня в гостях! Пожалуй, он переборщил с выражением абсолютной радости, потому, что посетительница, до этого напряженная как струна, вдруг непринужденно улыбнулась и села, не дожидаясь приглашения. Она его раскусила, и решила  поиграть по правилам, очевидно здесь принятым. Тем более, что это обстоятельство облегчало достижение поставленной цели. К тому же, этот главврач оказался очень даже ничего — приятный мужчина.

— Здравствуйте. — Ответила она так же радостно. —  Вы знаете, я к вам по делу…

— Я весь внимание — Анатолий Генрихович сел не в свое кресло, а  напротив женщины, так лучше рассматривать ее коленки. — Готов, так сказать, служить…

— Ой, вы знаете, я с детства боюсь врачей. И я  бы никогда к вам не пришла — честное слово — если бы одна моя сотрудница не попала к вам.

—  Моя пациентка? — удивился Вентковский, — значит, вот кому я обязан встрече с вами. Вот уж, судьба, так судьба!

— Да, — вдруг спохватился он, — простите великодушно, сегодня поистине странный день: представьте, забыл, так сказать, представиться: Анатолий Генрихович.

— Очень приятно, Гюзель Дибировна. Я работаю главным бухгалтером, а Оля — Ольга Селялина — она зам главного. Очень ценная сотрудница. Понимаете, баланс на носу, а ее нет. Вот, узнала, что она к вам попала.

— Какое прекрасное и редкое имя у вас — Гюзель…

— Да уж, — смутилась она, — родители назвали, а теперь вот мучаюсь.

— Почему?

— Оно, вы же сами видите, какое-то нестандартное, старинное, нерусское. Я же все-таки в России живу… Посмотрите на меня: я светловолоса, достаточно белокожа, у меня российско-европейское образование — какая же я Гузель!?

— Да что вы! — он поспешно взял ее ладони и погладил. — Вы ничего не понимаете в именах. Гюзель — это же поэзия! Это же сказка! Я вам авторитетно, как психолог, как врач, как мужчина, наконец, заявляю: ваше имя, в сочетании с вашей внешностью,  отождествляется в этом мире как газель, как нежная и трепетная лань, как существо из другого мира.

— Да ладно вам, — смутилась она, — меня на работе не любят, я знаю, и за глаза называют…

— Ничего не хочу слышать. Поверьте мне, ваши сотрудники — обыкновенное быдло, и муж, судя по кольцу на вашей левой руке, тоже не очень умный человек, раз ушел от вас. Нет, я понимаю, бывают женщины, от которых не то что муж —  дети сбегают, матери сбегают. Такие, знаете ли, держиморды в женском обличье. Таких и без «Гюзели»  Гюрзой назовут, но вы… Вы, — он помолчал, подбирая слово, — вы божественны!

Вентковский сам удивился, как быстро они нашли общий язык, и как быстро ему удалось завоевать ее симпатию. Но надо было спускаться на землю, а то как бы не переборщить, не спугнуть эту забредшую к нему газель.

Удивительно, но то же самое подумала и посетительница — как-то все получалось неестественно, не так разговаривают врачи с остальным миром.

— Так вы говорите, Селялина? К моему великому сожалению, она серьезно больна.

— Это надолго? А то мне баланс делать…

— Боюсь, что надолго.

—  Анатолий …

— Генрихович, — подсказал он.

— Анатолий Генрихович, скажите, это у нее действительно так серьезно? Она что… — Гюзель покрутила пальцем у виска.

— Да, да. Шизофрения.

— И она может..?  Ой, я ужасно боюсь сумасшедших. Никогда не знаешь, что у них на уме. Я такая трусиха! Я вечером иду с работы и, когда темно, боюсь.

— Может. И доказательства этого — у меня на лице. — Он показал пластыри. — На месте вашего мужа я бы не оставлял вечером одну такое сокровище.

— Да где он есть то — муж этот. Сгинул, вот уже как три года прошло.

— А, ну да — кольцо на левой руке. Ну, не мужа, так любовника — все равно, мужик, который каким-то боком привязан к вам, должен нести ответственность за свою женщину.

— Ладно, — резюмировала она, — значит, вместо Селялиной мне нужно брать нового человека.

Гюзель встала, собираясь прощаться, но главврач не хотел отпускать ее. Очень уж она ему понравилась.

— Подождите, подождите, давайте я вам сейчас Селялину покажу. Мы можем пройти к ней. Вы увидите, так сказать, ее истинное лицо.

— Ой, да что вы, мне достаточно ваших слов и вот — она вытащила из сумки сеточку с мандаринами — передайте ей от нашего коллектива.

— Вот вы сейчас сами и передадите. Я вижу, что боитесь, но Селялина — она сейчас в изоляторе. Ее успокоили и  к тому же я ее вызову сюда. Вам идти не придется. —  Вентковский предлагал встречу с Ольгой, чувствуя, что Гюзель не желает ее видеть, поэтому блефовал. Он начал подозревать, что у этой «мадам» какая-то другая цель в сегодняшнем посещении. И не ошибся.

— Нет, нет, Анатолий Генрихович, умоляю, избавьте меня от этой встречи. Вынуждена открыть небольшой секрет: мы не любим друг друга. Мало того, она постоянно строит козни против меня — подсиживает. Я пришла потому, что считаю долгом, как руководитель…

— Я вас очень хорошо понимаю, — облегченно вздохнул главврач, с интонацией шахматиста, решившего сложную комбинацию и объявившего противнику «шах». — Эта женщина — сущий дьявол. Она постоянно устраивает здесь бунты неповиновения, дерется, отказывается от лечения. Как я уже говорил,  ваша Селялина сидит в изоляторе. И, извините, мы вынуждены применять к ней превентивные меры.

— Да что вы! Между нами говоря, может это и грех, конечно, но я рада. Чем дольше она пробудет здесь, тем лучше для меня.

— Ну,  это в нашей власти. Меня волнует  другое: вы прекрасный  человек, прекрасная женщина, но вы очень напряжены, так очень трудно жить, это я вам как врач говорю. Вам обязательно надо пообщаться с психологом. Я мог бы помочь, научить аутогенной тренировке, методам манипулирования подчиненными, каким-то азам гипноза. Предлагаю свою помощь.

— Спасибо…

— Я предлагаю помощь небескорыстно. Взамен я получаю возможность чаще любоваться вашим совершенством.

— А для меня было бы счастьем встретиться с человеком, который удерживает в заключении моего кровного врага, — она сказала это глядя врачу в глаза,  задержав дыхание, как будто с разбега прыгнула в ледяную купель.

Ожидания ее оправдались. Не отрывая взгляда от ее глаз, Вентковский тихо проговорил:

— Срок заключения вашего врага полностью зависит только от вас.  Я очень хочу помочь вам в плане психологической разгрузки.  И … Нам надо обязательно встретиться.

— Надеюсь, не в этой больнице?

 

Глава 25

     Из тьмы, из неизвестной дали медленно, словно огромный океанский лайнер,  выплывало нечто. Это была аморфная масса свинцового облака, или какой-то гигантской капли, колышущейся в пространстве. Она надвигалась, пока не закрыла всю Вселенную. Вдруг центр этой массы стал светлеть и обретать реальные очертания — очертания женского лица. Олегу чудилось  что-то до боли знакомое в этом образе, он силился вспомнить, где он это видел, но никак не мог сосредоточиться. Что-то мешало. Время текло, а его попытки напрячь память ни к чему не приводили, и женское лицо постепенно уплывало обратно в этот газообразный свинец.

Его сердце стало биться быстрее, пульс участился… Он не понимал своего волнения: почему так важно вспомнить, чье это лицо? Какая ему разница кто эта женщина? Вдруг из этого же облака выплыло новое лицо – мужское. Сначала лицо, потом оно отдалилось, и Олег увидел, что это мужчина в милицейской форме. Мужчина оказался подполковником.

«Ты зачем лезешь не в свои дела? — кричал он, — человека задушил, машину разбил! Награждаю тебя за это орденом Славы первой степени». Человек захлопал в ладоши и растаял в облаке.

Сознание возвращалось медленно.  Видения, которые его подтаскивали к жизни, сменялись падением в пропасть смерти и обратно. Так продолжалось всю ночь. Всю ночь его мозг боролся за жизнь и приказывал организму, воодушевлял, призывал, заклинал его  к мобилизации сил для  возвращения в этот отвратительный и в то же время  такой блистательный, заманчивый, сверкающий мир.

Кто-то наклонился над больным — он почувствовал теплое дыхание.

— Господи! Он очнулся! Он шевелится! — топот ног, скрип двери. — Виктор Иванович! Виктор Иванович, он очнулся, скорей!

Кто-то трогал его лицо, ощупывал пульс — рука мужская, шершавая.

— Да, пожалуй, кризис проходит.  Вы меня слышите, молодой человек? Если слышите — откройте глаза.

Олег слышит, но не знает, откуда голос: из неизвестной дали или это  звучит совсем рядом. И вдруг он понял, чье лицо он видел во мраке полусознания — Оля! Это же Оля! Олег открыл глаза,  надеясь, что она здесь, ему хотелось немедленно дотронуться до ее ласковых рук, услышать такой родной, мягкий голос…

Но Ольги не было. Зато он быстро понял, что находится в больнице. Врач и две медицинские сестры стояли у кровати и умиленно смотрели на беспомощную небритую физиономию.

— Как вы себя чувствуете? Можете говорить? — Хирург Виктор Иванович Коренев озабоченно смотрел на больного.

— Больно в … груди… — прошептал Олег и снова впал в забытье. Пока врачи колдовали над ним, делая уколы, подключая и отключая приборы к телу, сознание открыло ему уже знакомую картину со свинцовым облаком. На этот раз Ольга кричала ему, что не может простить ту давнюю обиду, и что им надо расстаться. Она плакала.

Он смотрел в эти большие, наполненные слезами глаза, и понимал, без них — без этих глаз, ему незачем жить. Она была прекрасна,  и она уходила от него. Он протягивал к ней руки и кричал, уговаривал, настаивал, чтобы она его выслушала, но ее образ медленно уплывал в темную даль. Опять появился подполковник милиции, он пытался успокоить, говорил на этот раз мягким по-отечески теплым голосом:

— Успокойтесь, больной,  вам нельзя сейчас нервничать. Мы сейчас же позовем Ольгу…

Олег открыл глаза. Опять та же палата, врач, две медсестры и еще двое в белых халатах.

— Скажите, кто такая Ольга? Вы так кричали, напугали нас всех, кто она? Жена?

Несколько секунд больной смотрел на врача непонимающими глазами, но, очевидно, вопрос все-таки приобрел в его сознании какие-то понятные очертания. Он ответил.

— Она мне нужна. Очень… прошу… Найдите…

— Как мы ее найдем? Адрес знаете?

— Подождите, — вдруг сказала медсестра, — может, кто-то из посетителей? Может, она приходила?

— Да к нему никто не приходил, — отозвалась вторая. — К нему ведь не пускали, в реанимацию… Был какой-то молодой и позже — девушка. Можно проверить по паспортным данным на проходной.

— Ну вот, видите, все решаемо, дорогой, — врач похлопал его по плечу, — никуда ваша Ольга не денется. А вам сейчас нужен только покой. У вас пробито легкое. После операции вы несколько дней были на грани… Не переживайте, все хорошо. Сегодня я могу с уверенностью сказать: пациент скорее жив, чем … Ну, ладно, постарайтесь уснуть, вас спасет только покой.

Одна из стоявших девушек повернулась вслед уходящему врачу:

— Виктор Иванович, можно…?

Виктор Иванович обреченно махнул рукой, дескать, что мне с тобой делать — валяй!

Все ушли, а девушка подошла к кровати:

— Меня зовут Пелагея. Я целительница, гипнотизер. Постараюсь устроить вам спокойный сон, хорошо?

Судя по интонации, с которой врач сказал ей «валяй!», девушка эта одна из многих молодых людей, пытающихся позиционировать себя в легкой, как им кажется, профессии целителя, — подумал Олег, — Им кажется, что это модно и престижно — исцелять людей с помощью нетрадиционной медицины. Не понимают, что целительство — редчайший дар. И настоящих целителей во всем мире можно посчитать, загибая пальцы одной руки.

Больной не стал возражать, закрыл глаза в попытке заснуть. Девушка же встала в противоположном от кровати углу, вытянула вперед руки с растопыренными пальцами и замерла в позе медитации, прикрыв глаза. Олегу не спалось. Повернув голову набок он смотрел на «статую» в дальнем углу палаты и думал о том, что с таким гипнозом, скорее уснет сам гипнотизер, чем он.

В голову лезли реальные мысли, уже не облаченные в туман бреда. Если он здесь уже несколько дней, почему Ольга не пришла навестить его? Где Игорь? Почему он не пришел? Впрочем, как сказала медсестра, кто-то приходил, справлялся о нем. Наверное это и был Игорь. Потом он вдруг вспомнил, что Игорь в командировке, его здесь не может быть. Так кто же приходил? И еще девушка была. Ольга? Всего один раз? Нет, она бы так не смогла, она бы поселилась здесь, я ее знаю.

— Пелагея, — позвал он, — подойди ко мне, пожалуйста.

Девушка разочарованно опустила руки и подошла к кровати.

— Не действует на вас мой гипноз, да?

— В твоем возрасте,  да еще с таким красивым именем, надо не гипнозом  гипнотизировать, а красотой и обаянием. Понимаешь ты это? Оставь целительство старушкам. Лучше займись собственной жизнью. Как ты вообще сюда попала?

— Ой, что вы! — смутилась девушка, — какая там красота… Я сюда санитаркой устроилась. Учусь на психолога, на вечернем, в универе.

— Ого! Учишься в институте, а занимаешься всякой мистикой.

— Это не мистика! Вы не понимаете!  Каждый человек окружен полями: своей аурой и множеством проникающих в нее других полей. Это очень сложное взаимодействие полей я и пытаюсь изучить, распознать и отделять друг от друга, очищая основную ауру. Это очень интересно, вы не понимаете, насколько это важно для человечества!

— Ну, пока что для человечества ты ничего не можешь сделать, а вот для меня — можешь.

— Все, что угодно, только и вы помогите мне в моих опытах, ладно?

— Хорошо. Ты бы сослужила мне огромную услугу, если бы сбегала на вахту и посмотрела в журнал посетителей. Кто ко мне приходил в те дни, когда я был без сознания. Сможешь?

— Уже бегу.

Пелагея убежала, а он, откинув назад голову, задумался об аварии, в которой рукоять переключателя скоростей пробила ему грудь и правое легкое. Понятно, что нападавшие на него двое преступников выполняли чей-то заказ. Кто из фигурантов дела Никушина был заинтересован в секретной флеш-памяти, да еще так, чтобы решиться на убийство? Вариантов было много. Если нападавших поймали, то они могут многое прояснить. Ну а если тот, с кем он боролся, погиб, а второй сбежал, тогда все будет сложнее…

Олег устал думать, глаза закрывались сами собой, хотелось спать, но он боролся со сном, желая дождаться Пелагеи. Она примчалась минут через десять.

— Приходили два человека. Первый – мужчина – какой-то Константин Маркович Нехваткин, а вторая — женщина — Татьяна Ильинична Седокова приходила позавчера, а тот — на день раньше.

— Спасибо, Полечка, ты мне очень помогла, — голос его был печален.

Пелагея участливо смотрела на него:

— Не те, кого вы ждали?

— Да нет… — Олег задумался на несколько секунд, — знаешь, мне бы сбежать отсюда,  да сама видишь, не в силах пока.

— Ой, что вы! Вы же совсем слабы, только сегодня очнулись и сразу «сбежать»! Да вы с кровати слезть пока не можете….

— Я сам знаю, но… может быть, ты выполнишь еще одну мою просьбу?

В дверь постучали, она открылась и, не дав закончить фразу,  в палату вошел мужчина в штатском.

— Сергей Данилян, следователь из районной прокуратуры, — представился посетитель и показал раскрытое  удостоверение. —  Нам сообщили, что вы пришли в себя, и вот, я здесь.

— Слушаю вас.

— Мне необходимо знать все обстоятельства вашей аварии. Сколько человек было в автомобиле, кто управлял им,  каким образом на ваших запястьях оказался «браслет» и вообще, как вы оказались в этой машине?

— Так много вопросов… — Олег явно был недоволен вторжением следователя, но, как работник одного с ним фронта, понимал необходимость и срочность следственных действий, поэтому решил все рассказать. Он старался быть кратким, иногда в разговоре терял нить рассуждений, замолкал на минуту, потом начинал вспоминать все сначала. На просьбу Даниляна  отдать флешку или указать место, где она хранится, Олег ответил решительным отказом: «Только после того, как выйду отсюда».

Запротестовали присутствующие врач и медсестра, поняв, что больному становится тяжело, и это может повлиять на его дальнейшее выздоровление.

Следователь тоже видел, что глаза Олега закрываются помимо его воли, поэтому, кратенько подытожив свой визит, поблагодарил Олега и ушел. Даже радостная весть, что преступники задержаны и оба живы, что дают признательные показания и следствие почти вышло на заказчика, не могла раскрыть смыкающиеся веки больного. Он уснул.

Весь вечер и всю ночь больной проспал без сновидений, «мертвым» сном. Проснулся от чувства незавершенного дела,  как будто он что-то недосмотрел, недоделал, и это что-то необходимо выполнить немедленно,  не теряя ни минуты.  Открыл глаза  и сразу вспомнил, что нужно сделать. Поискал глазами Пелагею — нет ее в палате. Никого нет. Один он.  Мерно щелкают приборы, мигают светодиодные огоньки, датчики на руках  и на груди — все занято своими делами и никому до него нет никакого интереса.

Из головы не выходили мысли об Ольге. Как получилось, что преступники, похитившие ее ребенка, тут же вернули его? Что их спугнуло? Только ли то, что она обратилась в милицию? А похищение сумочки? Кому это понадобилось? У него не было ни капельки сомнения, что кто-то очень грамотно, очень аккуратно устраивает такие шутки. Зачем? Это уже другой вопрос, но ведь кому-то это надо было? Какая связь между делом Никушина и Ольгой? Если, конечно, она есть — эта связь.

Похищение ребенка… Надо рассмотреть все варианты. А какие варианты?

Первый и самый весомый — похищение с целью выкупа, и возврат после обращения в милицию. Кстати, в телефоне Ольги, кроме  звонков от Нехваткиных,  не было  других звонков. Преступники перепутали номер, не дозвонились,  испугались и вернули ребенка? Смешно. Это должны  быть такие дилетанты, такие «лохи», из тех, что собственной тени боятся. Но как они решились, эти трусы! И кто они? Какие-то следы должны были оставить, какие-то зацепки…

Два месяца прошло с момента пропажи Машеньки, он «копал» потихоньку, в свободное время, постоянно отвлекаясь на  дела детективного агентства. Потихоньку – потому, что был уверен: работали дилетанты и больше на такую самодеятельность они не решатся. Подозрение падало на соседей, в первую очередь. В самом деле, устроить такое похищение, не имея доступа в квартиру, причем свободного доступа, в любое время…              Спрятать где-то ребенка, потом привезти его в дом, в квартиру, держать его там, когда мать сидит рядом, неважно, в комнате ли, в коридоре ли…

Чужому человеку это было бы чересчур рискованно: могли выглянуть или услышать соседи, могла заглянуть в комнату сама Ольга. Ведь это случайность, что в тот вечер она не вошла в комнату, а крутилась в коридоре и на кухне. А была ли Маша в это время в комнате? Он собирался свести воедино все доказательства, разобраться в них, поговорить,  дотошно вникая в суть, с Нехваткиными, может, надавить немного…

Но, злополучное «дело Никушина»  забирало у него  много времени. Он засуетился, когда узнал историю с похищением сумочки. Это уже укладывалось в какую-то систему. Нет, пожалуй,  «в систему» — это громко сказано, скорее, в начало непонятной логической цепи. Здесь можно  анализируя выйти на какие-то нити в расследовании. И вот — он в больнице. Беспомощный, больной,  заросший щетиной  лежит и ждет, когда кто-нибудь зайдет и что-то сделает для него.

И только он подумал о своей несчастной судьбе, как вошла медсестра с тележкой, в которой таблетки, шприцы,  грелки и прочие медицинские оздоровления. Олег проглотил положенные две таблетки, запил их водой и, переведя дыхание, с пафосом сказал:

— Боже, как вы прекрасны! Чем заняты сегодня  вечером?

Медсестра устало закатила глаза к потолку, и со словами  «О, господи, и этот ожил», покатила тележку к выходу.

     «Да. Раз медсестры так равнодушны к мужскому полу, значит, больница полна ловеласов, — подумал Михайлов. — А с другой стороны, если я шучу с молоденькими девушками — значит, есть еще порох в пороховницах…»

Дверь в палату открылась и вошла вчерашняя «экстрасенша» Пелагея.

— Полюшка! — обрадовался Олег, как будто только ее и ждал. Он сам удивился, как легко и весело прозвучало ее имя в его устах.

— Здравствуйте, — улыбнулась девушка, — я помню, что мы вчера недоговорили. Я готова исполнить ваше поручение.

— Спасибо, спасибо, солнышко. По-моему, ты единственный луч света в этом темном больничном царстве.

Она засмеялась очень весело и достала из сумочки два яблока: это вам.

— Поленька, послушай, есть в этом мире женщина, без которой моя жизнь здесь, в этом мире,  бессмысленна. Ты понимаешь, о чем я… Я бы попросил у тебя телефон — позвонить, но, убей, не помню ни одного номера. Все осталось в моем мобильнике, который бандиты отняли и выбросили. Поэтому, прошу тебя, вот по этому адресу, найди Ольгу Селялину, расскажи обо мне. Она, наверное, ничего не знает. И еще, эта посетительница, которую ты нашла в книге гостей — Татьяна  Седокова. Не помню ее адреса, но может, как-нибудь, удастся вычислить?

— Поняла. Значит так: сначала Ольга Селялина, а вечером, за компьютером — поиск Татьяны Седоковой, правильно?

— Ты — умница. Спасибо.

— Так я побежала?

— Ага. Спасибо за яблоки!

 

Глава 26

     — Нет,  сегодня определенно мой день! — улыбнулся Олег, прихлопывая по краю кровати, — Привет! Присядь. Как я рад тебя видеть, Танюша!

— Привет, Олежек, я тоже рада… Пришла, как обычно справиться о твоем здоровье, а мне говорят: очнулся! Представляешь? Я уже считала, что ты в коме пробудешь не меньше года…

— Ты даже не представляешь, насколько ты вовремя пришла и как я рад!

— А я рада, что ты жив. Мне все время говорили: Состояние стабильно тяжелое. Представляешь, все одно к одному: Игорь в Чечне, ты в больнице, Ольга в больнице, и вдобавок — Люды с Илоной  нет в городе.

Олег изменился в лице:

— Что? Ольга? Что с ней?

— Теперь вижу: ты не только очухался, но и память не потерял. Успокойся, все нормально. Она загремела в дурдом, вернее, ее, можно сказать, упекли туда.

— Ничего себе — нормально! Кто?!

— Не знаю. У нее были какие-то осложнения с психикой, возможно, все подстроено. Она уверена в этом. Скажи, ты что-нибудь знаешь об Игоре? Писем не было?

— Не было, — участливо отозвался он, — Ничего, не горюй. Дай только мне выйти отсюда — я тебе этого «козлика» на веревочке притащу.

В нем что-то щелкунуло: она — изменница, но он тут же отогнал эту мысль, изобразив на лице улыбку.

Татьяна не стала рассказывать о приключениях Ольги в больнице, о приставаниях медперсонала, сказала только, что собирает компромат на больницу, и надеется с его помощью освободить подругу.

— Мне надо уйти отсюда! — засуетился Олег, попробовал приподняться и тут же, охнув,  откинулся на подушку. Застонал, стиснув зубы и  закрыв глаза.

— Олег, не надо, я сама. Я все сделаю, уже делаю…

— Что ты сможешь…

— Не скажи. Мне помогают приятели Игоря, когда надо…

— К тебе придет одна девчонка — Пелагея. Очень исполнительная. Если что — поможет. Я ее послал к тебе — «на деревню дедушке» — не зная твоего адреса. Представляешь, визуально помню, сто раз  ходил, а точный адрес — никогда не знал, поэтому и не вспомнить никак…

Помолчали…

— Таня, умоляю, в первую очередь — Оля. Ты знаешь, без нее мне…

— Не хотела говорить раньше времени, да ладно, признаюсь. Я тайно оставила ей сотовый, мы уже разговаривали, так что связь есть. Мы договорились, что она запишет безобразия больницы на диктофон, а потом, с помощью шантажа главврача, потребуем ее немедленного освобождения.

— Записала?

— Нет. Пока связи нет. Я ей не звоню, вдруг попаду на обход, и мой звонок выдаст ее.

Жду, когда сама позвонит. Должна вот-вот…

 

                                                          ***

     То ли простыни подсохли, то ли она привыкла к сырости изолятора, но зубы стучать перестали. Ольга попробовала  снять с себя простынь и повесить  на спинку кровати, надеясь, что так она быстрее высохнет. Оказалось, что их две. Большие и серые. Пока они были мокрыми, отвязать и распутать их  было невозможно, но сейчас, когда подсохли, ей удалось вытащить руку, потом вторую. Посматривая через решетку в коридор, она сняла одну простынь, второй укрылась, вроде юбки, частично прикрыв наготу, и стала активно двигать руками. Она подпрыгивала, приседала, разводила и сводила руки, ноги… Минут через десять почувствовала как тепло разливается по телу… Даже запеть пыталась, но настроение не позволило.

     — Хороша! — услышала Ольга голос одного из санитаров. Оказывается он уже давно в коридоре. Принес еду и засмотрелся на ее полуголое тело.

Ольга машинально прикрыла грудь руками и отвернулась, пытаясь дотянуться до сохнувшей простыни. Санитар торопливо открывал замок, но у него это не получалось. Ключ входил в отверстие замка, но не проворачивался. Как нарочно, накидывая одну простыню на плечи, Ольга нечаянно позволила  сползти  второй  простыне. Санитар перестал ковырять замок и, обалдев от эмоций,  уставился на нее.

— Прелестная, подойди сюда… — он протянул руки сквозь решетки по самые плечи и вожделенно смотрел на полуголое тело девушки.

Ольгой вдруг овладела отчаянная решимость. Она перестала прикрываться простынями, бросила их и встала — нагая и прекрасная как Психея.

— Ты что, хочешь со мной переспать? — она подошла поближе к решетке.

— Ага, — кивнул он, задыхаясь.

— Ну, и как ты это намерен сделать? Через решетку?

— Ключ, я ключ не тот взял. Ох, дурак… Поди ко мне, сейчас…

— Беги за ключом, дорогой, — Ольга явно издевалась. Откуда только взялась такая храбрость.

— Я сейчас! — санитар кинулся было к двери, потом вернулся, хотел что-то сказать, передумал, снова дернулся к двери…

— Постой! — Остановила его Ольга. — Я здесь не хочу. Здесь грязно и пахнет крысами.

Санитар стоял остолбенелый. Он был явно растерян: вот она — добыча, сама просится в руки, а он беспомощен, как ребенок. Всего лишь пять часов назад эта баба устроила буйный погром в кабинете главврача, ее еле утихомирили, а теперь она такая добрая и мягкая… притворяется что ли?

Ольга поняла его сомнения:

— Я тебя давно приметила, еще в первый день, когда твой напарник приставал ко мне. Ты стоял такой нерешительный, такой стеснительный и такой красивый!

— Да ладно!

— Нет, правда. Ты думаешь, это я устроила дебош у Вентковского? Да он хотел меня изнасиловать, я сопротивлялась, вот — получила. Я его ненавижу, он мне противен — тип плешивый… Ты — другое дело. Но знаешь, только не здесь. Я очень хочу в кабинет директора, там мы с тобой и полюбим друг друга. Назло ему: хоть так отомщу этому злыдню. — Ольга прикрылась простыней.

— Хорошо. Я все сделаю.

— Ночью. Ключ не забудь опять. И ключ от его кабинета…

— Я все сделаю, все сделаю. — Санитар взволнованно ходил вдоль решетки и не мог заставить себя уйти. Такая женщина! Призналась ему в любви! Голова кружится…

— Все, все, иди… А ужин мой просунь сюда как-нибудь, я голодна. Да! Еще! Не забудь одежду мне.. Не в простынях же ночью идти, как привидение.

Он просунул руку и сквозь прутья решетки погладил ее оголенное плечо: «Я побежал».

Эйфория не покидала Ольгу. Ей казалось, что теперь она сможет все, пройдет сквозь любые преграды… Унылая синяя плитка на стенах изолятора казалась теперь розовой и грязный пол был теперь мозаичным метлахом… Только бы ничего не сорвалось, только бы этот идиот не передумал, не разгадал бы ее замысел. Она места себе не находила от волнения, обернутая в тонкую простыню она передвигалась в этом маленьком пространстве, словно молекула в броуновском движении.

Скрипнула дверь и в коридор вошла Маша Глазкина.  В руке был какой-то сверток, полы ее халата приоткрывались при движении, показывая тоненькую ляжку. Она подбежала к решетке:

— Ольга! Ну ты даешь! Наши все тебя еще больше зауважали, — она вдруг засмеялась тихим, сдержанным клекотом. — Ты бы видела его рожу! Это что-то! Три крестика-скотча — прямо красавец, блин! Этот, как его?  О!  Бильмандо! На, я тебе пирожок приперла   из столовой. Слушай, расскажи все с самого начала, как это ты умудрилась… — она тараторила так быстро, как будто боялась не успеть все высказать, до того, как ее прервут.

Ольга смотрела на нее и улыбалась молча, даже не вслушиваясь в слова. Она думала о том, как эту неожиданно появившуюся  црушницу  вплести в свой план.

— Что рассказывать? Кто из нас в ЦРУ работает, я или ты? Это ты должна все знать и мне рассказывать, — задумчиво произнесла она и присела на металлический стул. — Он ведь набросился на меня, как зверь, стал раздевать… Ну я, естественно, сопротивлялась. Дальше ты знаешь.

— Я слышала, как он Клавдии орал: «Три дня — на хлеб и воду!»

— Слушай, Машенька, — Ольга понизила голос, — на меня тут еще один покушается — санитар этот…

— Ваня? Который в первый день к тебе пристал?

— Нет, второй, который держал меня. Как его? Сеня?

— Это Саша.  Я сегодня же позвоню в ЦРУ и все расскажу. Он вроде потише, но кто знает, что у них на уме, у этих Годзилл.

— Нет! Не надо в ЦРУ. Лучше скажи Клавдии или дежурной медсестре — они здесь, а ЦРУ твое ох как далеко! И, знаешь, запомни, это надо сделать ночью и только после того, как этот Саша уволочет меня в кабинет главврача. Сразу после этого, понятно?

— Ага, я все сделаю. На всякий случай, все-таки позвоню в ЦРУ, пусть организуют комиссию.

— Не забудь, ночью, как только он поведет меня в кабинет. Обязательно. Не усни, смотри. А пока — молчи как партизан!

 

Глава 27

     Удивительно, но все получилось, как она задумывала. Санитар пришел в час ночи, после того, как убедился: больные  и  дежурный персонал спят. Он принес одежду, и отвернулся по ее просьбе пока она одевалась. Тяжело дыша, они прошли несколько помещений, прежде чем очутились в кабинете главврача. Как только зашли, он стал неистово целовать ее лицо, шею, стал расстегивать халат… Ольга осторожно отталкивала его, пытаясь потянуть время. Свет не зажигали, чтобы не привлекать внимания.

— Подожди, я сама, — тихо прошептала она, — отвернись.

— Здесь же темно!

— Все равно, отвернись…

Делая вид, что снимает халат, она села на тахту, потом сползла на пол и повела рукой под ней. Вот он! Нащупала! Секунда, и телефон в кармане. Теперь надо потихоньку выбраться… Посмотрела  в его сторону: Саша стоял в двух метрах от нее и пытался рассмотреть, как он думал, ее стриптиз. Добежать до двери, и выскочить? Нет. Не успеть, он покроет эти два метра в один миг.

Те несколько секунд, в течение которых Ольга подняла телефон и размышляла, показались санитару вечностью. Он решил, что пора действовать. Охваченный безумной страстью, парень приблизился к ней и обнял так, что ей даже дышать стало тяжело. Девушка пыталась вырваться, но тщетно. Пуговицы халата полетели на пол одна за другой, и в этот момент открылась дверь, вспыхнул свет.

Заслоняя телом проем двери, подбоченясь и наклонив голову, на них исподлобья грозно глядела Клавдия Ивановна.

— Ах ты, шлюшка долбанутая, кикимора  госбюджетная, это что же, ты решила здеся бордель  устроить? — возмутилась она, увидев, что Ольга стоит в расстегнутом  халате. — Да еще и в кабинете Анатолия Генриховича! Ты знаешь,  что за это тебе причитается?

— Это не она, это — я, — вступился за нее санитар, — вы сами виноваты, чего человека голышом держите, без одежды… Я что, не мужик, что ли? Она там голая, а я …

— С тобой утром Анатолий Генрихович разговаривать будет, а эта сучка сейчас получит.

— Клавдия Ивановна! — вступилась вдруг Глазкина, стоявшая в проеме за старшей медсестрой, — это же она меня просила вам все рассказать! Это же он приставал к ней, а не она к нему!

—  Что ж она за красавица такая, что все к ней пристают? И главврач пристает и санитары…  Может, скажешь, что и я к тебе приставала? — Клавдия Ивановна была крайне расстроена. — А ну-ка, марш в изолятор! Утром разберемся.

Ольге только этого и надо было. Она прошмыгнула в изолятор, как в родные пенаты, и как только дверь заперлась, легла на койку, накрывшись обеими простынями. Приложив ухо к телефону, прослушала запись. Уже под утро, когда чуть-чуть рассвело, позвонила Татьяне.

Та примчалась сразу, но охрана ее не пустила. Так и просидела до десяти, пока не пришел главврач. Сначала он попытался сделать вид, что не заметил ее, но она встала между ним и турникетом как средневековая крепостная стена. «Стена» молча смотрела на него.

— Вы ко мне? — смутился он под ее уверенным и нахальным взглядом.

— Есть некоторые обстоятельства, по которым вы должны меня срочно выслушать.

— Да? И что же это за обстоятельства? — Вентковский чувствовал, что что-то здесь не так, но не мог понять что. Что заставляет эту особу держаться  столь самоуверенно и нагло.

— Мне думается, не в ваших интересах предавать эти обстоятельства огласке. — Она многозначительно указала взглядом на охранников.

Секунду он нерешительно смотрел ей в глаза, пытаясь понять блефует эта женщина, или у нее и вправду что-то важное. Усталая, невыспавшаяся  дама — вот и все.

— Анатолий Генрихович, — сказала Татьяна, когда они уже шли по коридору больницы, — нам ведь для разговора нужна будет и Ольга Селялина.

Главврач продолжал идти, но сердце его сжалось в комок: неужели вчерашняя история уже всплыла? Да еще и в ненужном ему свете? Волнуясь открыл дверь, пропустил вперед Татьяну, затем вошел сам, включил свет. Начал снимать пальто, но вдруг вспомнив, повернулся к ней:

— Простите мою забывчивость, — церемонно поцеловал ручку и помог снять пальто. Только потом разделся сам. — Чай, кофе?

— Спасибо, кофе, — Татьяна тщательно усаживалась в кресло, как будто окапывалась в окопе, как будто от этого зависела ее жизнь. Положив руки на подлокотники, она нетерпеливо уставилась на него.

— Ах да, простите, — приоткрыл дверь и позвал медсестру. — Аллочка,  Селялину срочно ко мне.

— Скажите, что Татьяна пришла, — крикнула ей вслед Татьяна.

Подали кофе в маленьких чашечках, на которых обычно гадают. Оба молча попивали кофе: глоток за глотком. Она видела, что Вентковского буквально распирают и страх, и любопытство, но молчала. Наконец он не выдержал.

— Ну, что ж, давайте, выкладывайте свои обстоятельства.

— Мне кажется, что эти обстоятельства не мои, а больше ваши. И думаю, что они будут достаточным  основанием, чтобы вы немедленно выписали  из вашего дурдома ошибочно упрятанную в него  Ольгу Селялину.

— Вот как? Вы что, врач-психиатр? Вы имеете основания… Из моей больницы выписываются только здоровые люди, а ваша Ольга… Кстати, вот это, — он показал царапины на лице, — ее работа. И как после этого я могу ее выписать?

— Кто бы спорил… Выписываете здоровых и принимаете здоровых, по протекции, не так?

— Не так, — разозлился не на шутку Вентковский.

— А что касается  «вот этого», — Татьяна показала на его царапины, — так их природа вполне объяснима.

— Конечно объяснима! Объяснима сумасшествием вашей подруги!

— Анатолий Генрихович, — посетительница мягко положила ладонь на его руку, — давайте не будем торопить события, сейчас придет Ольга, и все объяснит вам лично. А вот, кстати и она.

В комнату вошла молоденькая медсестра и за ней Селялина. Главврач отпустил медсестру, выглянул за дверь — нет ли там посторонних — и, закрыв ее, уставился на Ольгу.

Он был готов к любой пакости со стороны этих девиц, но то, что он услышал в следующую секунду, лишило его дара речи. Глаза его постепенно округлились, уши оттопырились, казалось, принимая боевую стойку, нос вспотел. Анатолий Генрихович медленно сел на стул.

«Ты такая мягкая! Ты… будешь счастлива….» — доносилось из телефона.

— Хватит! — зло прохрипел  главврач, — это гнусная  провокация, подделка. Такой записи быть не могло, потому  что этого не было. Это она напала на меня…

— Не торопитесь, Анатолий Генрихович, — спокойно произнесла Татьяна, — и не нервничайте так, мы еще не  в прокуратуре и не в суде. Вы послушайте, дальше будет еще интереснее.

Она повернулась к Ольге: давай вторую серию. Ольга повертела мобильник, нажала на кнопку и послышался уже другой голос.

« — Я вас очень хорошо понимаю. Эта женщина — сущий дьявол. Она постоянно устраивает здесь бунты неповиновения, дерется, отказывается от лечения. Как я уже говорил,  ваша Селялина сидит в изоляторе. И, извините, мы вынуждены применять к ней превентивные меры.

— Да что вы! Между нами говоря, может это и грех, конечно, но я рада. Чем дольше она пробудет здесь, тем лучше для меня.

— Ну,  это в нашей власти. Меня волнует  другое: вы прекрасный  человек, прекрасная женщина, но вы очень напряжены, так очень трудно жить, это я вам как врач говорю. Вам обязательно надо пообщаться с психологом. Я мог бы помочь, научить аутогенной тренировке, методам манипулирования подчиненными, каким-то азам гипноза. Предлагаю свою помощь.

— Спасибо…

— Я предлагаю помощь небескорыстно. Взамен я получаю возможность чаще любоваться вашим совершенством.

— А для меня было бы счастьем встретиться с человеком, который удерживает в заключении моего кровного врага…

—  Срок заключения вашего врага полностью зависит только от вас.  Я очень хочу помочь вам в плане психологической разгрузки.  И … Нам надо обязательно встретиться.

— Надеюсь не в этой больнице?»

Вентковский превратился в мумию. Он сидел, напряженный, как тетива лука, и пытался найти выход из этого дурацкого положения. Мысли носились по извилинам, не задерживаясь в них. То он начинал думать о том,  как удалось произвести такую запись, то вдруг переключался на слова Гюзели о ненависти к Ольге, то придумывал версии, каким образом и кто мог подделать эту запись.  Затем мысль возвращалась к злосчастным  минутам борьбы с Ольгой — ведь все его «шептания и пыхтения» записались в отличном качестве. Главврач выглядел жалким и растерянным.

Чтобы окончательно добить его, Ольга сказала, что запись отправлена ММС-ками в несколько адресов, поэтому стирать ее с этого мобильника не имеет смысла. Это, чтобы отбить у него охоту кинуться на нее и отобрать телефон.

В течение пятнадцати минут были готовы документы выписки. Кроме того, Ольга получила справку, что обследование в больнице показало, что она никогда не болела и не болеет никаким психическим заболеванием, и что госпитализация ее была врачебной ошибкой.

 

Глава 28

     Полдень. Самое пекло. Женщины вышли из больницы и как будто попали в сауну. Солнце жгло неумолимо.  Перешли через дорогу, зашли в первое попавшееся кафе. Здесь работал кондиционер, тихо звучала музыка, и официанты сидя за угловым столиком о чем-то беседовали. Посетителей не было.

Заказали мороженое и по бокалу шампанского —– отметить победу над Вентковским.

— Что дальше будешь делать? — спросила Татьяна.

— Сначала съезжу за Машкой.

— Далеко?

— В Новосибирск, к ее отцу.

— Ни фига себе, в такую даль! Чего он ее забрал, больше некому было присмотреть за ребенком?

— Ничего пока не знаю. Тебе ведь Нехваткина сказала, что ее Артем увез?

—  Ну да. Давай-ка сначала домой. Отмоешься от психушной  грязи, отдохнешь, все равно в дорогу собраться надо. Никуда твоя Машенька не денется, раз она у отца.

— Нет, давай сначала к Олегу сходим.

— Он тоже никуда не денется, подождет полдня. Поезжай домой. Осмотрись, подумай, а потом уже начинай свои «телодвижения». Кстати, на — она протянула деньги — тебе наверняка они сейчас нужны: есть надо, лететь надо…

— Спасибо тебе, Танюша, — голос Ольги дрогнул, в глазах блеснула слеза, — если бы не ты…

— Да ладно тебе, не хватало еще разреветься здесь. Вот публика бы удивилась!

Вместе дошли до станции метро, обнялись на прощание как родные сестры и Татьяна поехала на работу, а Ольга — домой.

Не спеша поднялась по лестнице. Приятная прохлада старого подъезда навевала воспоминания. Вся жизнь прошла здесь: детство, юность, родители, соседи, Артем, Костя… Невольно отмахнулась от неприятной горечи при упоминании этого имени.

В комнате все как было. Будто бы и не уходила никуда. Даже пыли не видно. Постучалась к Нехваткиным — никого нет, ушли куда-то. Села на диван отдышаться и тут звонок. Телефон в прихожей, словно рог трубача, призывает к началу чего-то необычного. Хорошего или плохого? Ему все равно. Он звонит. Трубит и требует: немедленно подойдите! Вам уготован новый поворот судьбы!

Подошла. Это Костя! С чего это он вдруг? Сто лет не виделись. После того случая, когда он пьяный приставал к ней, они не виделись. И не говорили.

Костя слышал о ее несчастьях, сочувствует ей, переживает за нее, ему стыдно за тот случай, он опять просит у нее прощения. Он сейчас за рулем и готов отвезти ее, куда она захочет.

Ольга тут же вспомнила про билет на самолет до Новосибирска.

— А в Пулково можешь?

— Почему нет? Я все могу. Поехали. Готовься, я буду через десять минут.

Действительно, через десять минут во двор под ее окно въехал двухместный серебристый «Альфа Ромео» и просигналил три раза.

Ольга торопливо спустилась.

— Привет.

— Привет.

Костя предупредительно открыл дверь, приглашая ее сесть. Он наслаждался эффектом, произведенным на девушку необычной машиной. Очень низкая посадка, красивая приборная панель с множеством кнопок — не машина, а космический корабль. Из-за низкого кресла колени ее неимоверно торчали, и Ольга растерянно пыталась натянуть повыше юбку.

Он нисколько не изменился. Все такой же самоуверенный, сытый и чуть-чуть сутулый. Она вспомнила его школьное прозвище — Котик, Кот.  Кот — он и есть кот. Очень похож.

— Какая у тебя красивая машина, — сказала Ольга только для того, чтобы что-то сказать.

— Купил весной, — он помолчал и добавил, — чтобы тебя катать.

— Ой-ой-ой, рассмешил. Можно подумать, что тебе некого катать кроме меня.

— Да вот, представь, запал.

— Что значит «запал»?

Он промолчал, задумавшись. Они уже проехали весь Невский и свернули на Лиговку.

— Ладно, потом скажу. — И быстро сменил тему. — Куда едем?

— Я же говорила, в аэропорт, в Пулково.

— Зачем?

— Мне надо в Новосибирск,  за  Машкой.

Костя опять помолчал. Не доехав до  Обводного канала, повернул во двор. Ольга встревоженно: «Куда это ты?»

— Не надо тебе в Новосибирск. Маша у меня.

Это прозвучало так неожиданно, привело  Ольгу в такое замешательство, что она, не поняв последних слов, стала рваться из машины и требовать немедленно отвезти ее в Пулково. Она дергала кнопки, ручки дверей, но те не открывались, и она в панике стала бить и царапать Игоря.

Он поймал обе ее  руки и сильно тряхнул:

— Але, гараж! Опомнись! Маша твоя у меня! Ты что, не понимаешь? Маша у ме-ня!

Задыхаясь от негодования, она  недоуменно смотрела на него. Она ничего не понимала. Он что, выкрал Машеньку из Новосибирска? Зачем?

— Ребенок у меня, — повторил Костя.

— Но как? Ты что, похитил ее? Артем, наверное, уже в милицию заявил…

— Как же! Нужна она ему! Он и знать не знает, и знать не хочет о ее существовании. У него своя жизнь, а у нас с тобой — своя. Я ее забрал из садика и все это время она жила у моих, в твоей же квартире, только в другой комнате.

— Но зачем?!

— Как зачем? Не мог же я оставить дочь любимой мною женщины на улице или в приюте.

— И что, Машка сейчас у нас в квартире? — Ольга не знала радоваться ей или рыдать.

— Нет, она сейчас на даче у моего приятеля. Впрочем, ты ее можешь увидеть. Пойдем наверх, я тебе покажу.

— Как так? — не поняла Ольга, — она на даче, а ты покажешь?

— Пойдем, пойдем — увидишь.

Он вышел, открыл пассажирскую дверь. Ольга поймала его взгляд на своих коленях, но ей теперь было все равно: ее доченька здесь!

Они поднялись на пятый этаж по жутко грязной лестнице и оказались в небольшой, прекрасно отремонтированной  двухкомнатной квартире. Маши здесь нет — это она поняла еще на лестнице. В квартире было прохладно и уютно. Задернутые шторы мешали солнечному свету, а заодно и жаре проникать в это жилище.

Костя включил ноутбук.  «Сейчас увидишь», — сказал и ушел на кухню ставить чайник.

Ольга огляделась: несмотря на задернутые шторы, в комнате было достаточно светло. Диван, телевизор и небольшая стенка — вот и все убранство. Она прошла в другую комнату. Здесь располагалась спальня. Широкая кровать, две тумбочки по обе стороны, телевизор, аквариум и небольшой одежный шкаф. Она вернулась к ноутбуку.

Костя вышел с чайником, бутылкой коньяку и двумя рюмками. Положил все это на маленький столик  и снова скрылся на кухне.  Ноутбук тем временем требовал пароль для входа в систему. После второго выхода хозяина на столе появились тарелки с колбасой, бужениной, рыбной нарезкой и стаканы для чая.

Он сел рядом с Ольгой на диван и, поколдовав на клавиатуре, показал ей картинку: на кровати с хромированными спинками спала ее Машенька. Она подложила обе ручонки под щечку, а ножки согнула, как будто бежала куда-то. Такая знакомая и такая  милая сердцу поза!

Ольга нетерпеливо встала:

— Не могу ждать, поехали к ней.

— Подожди, прежде выслушай меня, — Костя усадил ее обратно, разлил коньяк по рюмкам. — Хочу выпить за тебя! За то, чтобы все твои злоключения закончились, чтобы ты была счастлива, чтобы мы были счастливы!

Он выпил залпом, Ольга пригубила.

— Ну, теперь ты за руль не сможешь сесть, — сказала она разочарованно.

— Выслушай меня, прошу тебя. — Он замолчал, собираясь с мыслями. — Ты знаешь, я ведь в тебя влюблен… Еще со школьной поры…  Я без тебя не могу, понимаешь… Я  живу тобой, я во сне вижу тебя, я каждый день хочу тебя, я всю жизнь буду с тобой, понимаешь, ты для меня луч света в этой гребаной жизни, ты для меня — эталон, понимаешь… Все женщины, с которыми я когда-то жил, не выдерживали никакого сравнения с тобой… — его как будто прорвало. Поток словоизлияний не останавливался

и Костя все говорил и говорил, оттягивая момент ее ответа, боясь, что он будет отрицательным.

Ольга слушала его рассеянно, все ее мысли были там, на даче, где спала ее дочурка. Слова его звучали где-то далеко, они витали в воздухе, сталкивались, разлетались в разные стороны, гулко ударялись о стены, и доходили до ее сознания ослабленными и призрачными. Она понимала, о чем он говорит, но не принимала его слова в отношении себя. Как будто он рассказывал ей какую-то сказку, а она отмахивалась: мне бы твои заботы…

Костя все более распалялся. Он смотрел на ее опущенную головку и принимал молчание как знак благожелательности. В самом деле, она уже долгое время без мужика, он достаточно красив и сексуален. Во всяком случае, многие женщины были бы счастливы, если бы он говорил им такое. Он присел рядом и откинулся на спинку дивана.

— Ты даже представить себе не можешь, как мы будем счастливы! Будешь ходить в таких нарядах, что наша богема лопнет от зависти! У меня кореш работает руководителем аппарата губернатора на Севере. Зовет меня к себе. Через два года его переведут в Москву, естественно, он возьмет с собой меня. Там такие деньги! Там такой размах! Будем купаться как сыр в масле! — он обнял ее за плечи и притянул к себе.

Ольга машинально повела плечом, пытаясь сбросить его руку. До нее наконец стал доходить смысл его разглагольствований и она напряглась, отстраняясь от него.

— Будешь ходить в бриллиантах и в золоте, — горячо шептал он, удерживая ее в объятьях, — мы будем самой счастливой парой,  верь мне, верь, иди ко мне…

— Отстань, — твердила она, отталкивая его, — ты опять за свое?

— Да, да, да! Я опять за свое! Я всю жизнь за свое, я никогда от тебя не отстану.

Ольга вывернулась и вскочила, отступив к двери. Задыхаясь от возмущения, попыталась открыть ее, но не смогла — дверь оказалась запертой. В смятении схватила бутылку с коньяком: как-никак хоть какое-то оружие.

— Где Машка? — закричала она испуганно. — Где Машка? Отдай мне ее немедленно!

Костя, казалось, успокоился. На удивление быстро выровнял дыхание, и голос его изменился. Как будто говорил другой человек. Не торопясь, спокойно, вкрадчиво он стал объяснять Ольге ее нынешнее положение и свои намерения.

— Я же тебе показал ее: она на даче, спит. А вот на соседней кровати спит ее няня, посмотри, — он повернул к ней ноутбук. Ольга обомлела. На кровати спала ее начальница Гюзель Дибировна.

— Да, да, ты не ошиблась, это твоя Гюрза, — пояснил Костя. — Эта дура втемяшила себе в голову, что выйдет за меня замуж, поэтому усердно выполняла все мои просьбы.   Он кликнул другую страницу. — А это так называемый коктейль Молотова. Ты знаешь, что это такое? Над дверью была подвешена шестнадцатилитровая бутыль, и примерно сантиметрах в двадцати к веревке было привязано какое-то устройство. — Бах! — сказал он, улыбаясь, — эта бутыль наполнена бензином,  к веревке через бикфордов шнур привязан часовой механизм и зажигалка. Ровно в  три часа зажигалка щелкнет и пятнадцать литров бензина зальют комнату. Тебе бы поторопиться — осталось два с половиной часа.

 

Глава 29

Ольга смотрела на него с ужасом:

— Костя! Ты сошел с ума? Мы же с тобой вместе росли, вместе играли, ты же ребенка на руки брал не раз…

— Да, я сошел с ума. И в этом виновата ты! Именно из-за тебя моя жизнь не сложилась, именно ты снилась мне ночами и мешала жить. Теперь я уже заражен. Заражен любовью. И если ты не будешь моей, мне жизнь не нужна тогда, понимаешь?! Я тогда умру и мне все равно, что будет с тобой, с твоей дочерью, с Гюрзой, с родителями — все равно, ибо меня не будет! Я умру!

— Где дача, Костя? Еще есть время, поехали, спасешь Машу, обещаю, выйду за тебя…

— Э нет! – он повел пальцем перед ее лицом, — Константин Маркович не лох, он тебя знает как облупленную: сначала ты будешь моей, а потом уже все остальное.

— Где дача, урод! — закричала она, — спаси ребенка, а потом уже разберемся, прошу тебя, хочешь на колени стану, хочешь поклянусь — она опустилась на колени и заголосила.

— Утром деньги, вечером — стулья, — издевался он, пытаясь обнять ее уже на полу.

— Я милицию вызову! — вдруг вспомнила она.

— Вызывай, пока они разберутся, от твоей Машки и косточек не останется. Место знаю только я! — шептал он, распиная ее на полу.

— Н-е-т! — кричала она, — споря с разумом, который доказывал, что положение безвыходное, что жизнь ее ребенка гораздо дороже чести и принципов, и что надо перестать сопротивляться и пережить эту казнь. — Нет! Не надо, прошу тебя…

Крики ее были прерваны звонком в дверь и резким требовательным стуком. Костя нехотя встал. Судя по тому, как настойчиво стучали, видимо, соседи среагировали на крики в квартире и вызвали милицию.

— Помни о Машке, — зло сказал он, идя к двери. Она тоже поднялась, приводя себя в порядок.

На пороге стоял  участковый и несколько мужчин, видимо соседи в роли понятых.

— Что здесь происходит, почему шумим, людям отдыхать не даем… — участковый по хозяйски прошел в комнату. Увидел беспорядок, бутылку на полу, разбитые бокалы, разлитый коньяк, — мало того, что шумим, еще и пьянствуем!

— Да что вы, — замахал руками Костя, — это мы просто перестарались. Понимаете, мы артисты, репетируем, и вот, так сказать, переиграли. Простите, если мы шумели, — обратился он к соседям, — мы здесь так редко бываем,  театр закрыли на ремонт, вот и приходится репетировать на съемных квартирах.

— Коньяк тоже для репетиции?

— Вообще-то в театре у нас компот в рюмках, но здесь, в домашней обстановке, сами понимаете, расслабились. Так легче вдохновение поймать, — заискивающе пояснил Костя и предложил: может налить? Попробуете, а, от чистого сердца! Не отказывайтесь, лейтенант, прошу вас, обидите…

— Я на службе, — строго отрезал участковый и посмотрел на взволнованную Ольгу, скромно стоявшую в углу у окна. — В каком же театре вы работаете, если не секрет?

В голосе его прозвучали нотки подозрения, он присел, положив папку на стол, и стал доставать бланки протоколов.

— Мы не работаем,  мы служим в театре на Фонтанке, — нашелся Костя.

Ольга терзалась сомнениями: если сейчас все объяснить участковому, он срочно поднимет омоновцев, может они сумеют заставить этого идиота признаться где Маша?

Или как-то сами вычислят… С другой стороны, Костя упрямый и помешанный, может сбежать или, даже если не сбежит, не скажет сразу, потом ему будет все равно, лишь бы отомстить ей. Голова шла кругом: что делать? Что делать?

Участковый тем временем потребовал документы у обоих, внимательно просмотрел их и стал неспешно заполнять бланки.

Ольга смотрела на часы. Пятнадцать минут второго. Остается час сорок пять.

— Товарищ участковый, — просительно сказала она, —  я вас прошу, не надо протоколов, мы больше шуметь не будем и сейчас же уйдем. Нам в театр надо срочно, умоляю вас, отпустите нас.

Участковый поднял голову и внимательно посмотрел на нее.

— Ничего, театр ваш никуда не убежит, в следующий раз подумаете, как репетировать.

— Но у нас спектакль начинается через полчаса, там люди ждут…

— Вы же говорили, что он на ремонте... И потом, что это за спектакль, который начинается  без пятнадцати два…

— Детский! Детский спектакль. — Костя пришел на помощь Ольге. — Лейтенант, не тяни волынку. Я буду жаловаться. Я такую телегу накатаю, что вылетите из органов в два счета. Вы же срываете спектакль!

Непроницаемый лейтенант не поднимая головы пробубнил себе под нос:

— Это ваше право, — и продолжил писать.

Прошло целых пятнадцать минут, показавшихся Ольге вечностью, прежде чем  присутствующие подписали бумаги.

— На первый раз ограничусь предупреждением, — строго сказал участковый, оставляя им один экземпляр протокола. — Следите за собой и не мешайте другим жить.

На том инцидент был исчерпан, успокоенные соседи ушли.

Костя попытался закрыть за ними дверь на ключ, но Ольга посмотрела на него с такой уничтожающей ненавистью, что он не решился.

— Да здесь всего-то полчаса езды. Успеем.

Не слушая его, она торопливо вышла за дверь. Начать повторную атаку с криками и дракой он не решился, поэтому уныло поплелся к машине.

По дороге она не раз спрашивала его, не шутит ли он, не блефует ли?

— Ты ведь не зверь, Костя, я же знаю, ты не можешь вот так просто взять и убить людей, тем более ребенка. Прошу тебя, скажи, что это розыгрыш, пусть злой, пусть глупый, но розыгрыш! Я сойду с ума, Костя… Я не могу поверить, что ты на самом деле это сделал. Я все пойму. Даже твои домогательства, но то, что ты можешь вот так безжалостно убить… Нет, не может быть, ты не мог такое сделать.

Его напряженное молчание и тяжелое дыхание говорили об обратном: он может, он способен,  с его мозгом динозавра возможно все. Он вел машину молча, угрюмое лицо выражало крайнюю степень волнения, которое старался скрыть. Только сейчас Костя стал постепенно понимать всю авантюрность и преступность своей затеи.  Свернуть куда-то в лесок и силой взять ее — тогда они точно не успеют. Погибнет ребенок и эта краля Гюзель. Сгорят заживо. Пока есть шанс спасти их. Надо спасать.

Фантастическое сумасшествие его, подвигшее на сексуальные домогательства и шантаж, замешанный на жизни и смерти ребенка как-то само собой сошло на нет. Он пытался выглядеть уверенным и даже повторял слова об их будущем счастье, о богатстве, но они — эти слова — уже не звучали в его мозгу как победные фанфары. Скорее это было оправданием в своих глазах содеянного.  И он теперь отчетливо понимал, что его жизнь и все его будущее зависит от скорости его крутого авто, от того, успеет ли он доехать до дачи до взрыва, успеет ли спасти невинного ребенка.

Машина неслась по улицам  в сторону Мурманского шоссе, нетерпеливо газуя перед красным светофором и вырывалась вперед, не дожидаясь даже желтого света.  Увлеченный скоростной ездой Костя даже не заметил, как ворвался в гущу стоявших авто: пробка! Это слово, обычно вызывающее у водителей досаду или нервную реакцию, сейчас для него и Ольги зазвучало как приговор, как команда «пли» для поставленных к стенке.

Он попытался сдать назад, но пространство уже было занято вновь подъехавшими машинами. Ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево — машина оказалась зажатой со всех сторон потоком автомобилей, чинно двигавшихся со скоростью пять километров в час.

Ольга вышла из машины и просила едущих сзади сдать назад и пропустить их. На нее смотрели как на больную, ибо за ними уже полз «хвост» метров на сто, да и вид у нее был как у безумной: красные от слез глаза, размазанная тушь, растрепанные волосы. Костя угрюмо сидел за рулем и один за другим перебирал варианты спасения ребенка. Можно было бросить машину, пешком миновать автомобильную пробку и где-то там, за пробкой поймать такси или частника. Но тут же опровергал себя: пробка тянется наверняка квартала на три — это десять-пятнадцать минут пешего хода. Потом ловить машину? Да кто же остановится?! Водители после часового стояния в пробке наверняка понесутся сломя голову туда, куда им надо. Разве им будет дело до одиноко голосующих мужчины и женщины! А таксисты или частники в пробках не стоят, им зарабатывать надо, поэтому они заранее объезжают сомнительные улицы. Попробовал обзвонить знакомых — они все в городе. Никого на мурманской трассе. Выхода не было. Оставалось полчаса.

Ольга села в машину. На лице ее отражались все известные человечеству отрицательные эмоции: печаль, тоска, ужас, решимость на убийство. Именно это увидел Костя, когда повернулся к ней.

— Адрес! — потребовала она тоном человека, которому нечего терять.

— Синявино, дачный поселок Нева…

— Ну! — торопила она, замахнувшись на него.

И вдруг, в этом нелепом замахе маленького ее кулачка он увидел всю тяжесть кары, обрушивающейся на него. Он увидел сирены милицейских автомобилей, каменные неокрашенные стены тюрьмы, толстые стальные решетки на окнах, враждебные взгляды заключенных,  увидел воочию предстоящие танталовы муки в застенках. Он слышал, что зеки не жалуют педофилов и убийц детей. Богатое воображение вмиг нарисовало ему картины тюремных издевательств, он явственно почувствовал, как холодная заточка входит в его тело. И все это из-за нее. Из-за этой проклятой бабы!

— Нет! Нет! Нет! — Закричал он, стуча обеими кулаками по ободу руля. — Никогда я не прощу тебе твоей капризности, твоего выпендрежа. Ведь что стоило согласиться на мое предложение. Как мы были бы сейчас счастливы! И дочка твоя была бы жива, и я был бы жив…

— Говори адрес, урод, убью сейчас! — кричала она, стуча кулаками по его лицу.  Он поймал обе руки и притянул ее к себе.

— Ты будешь моей, хочешь этого или нет, ты все равно будешь моей. — Костя тяжело дышал и задыхаясь добавил, — Если не в этой жизни, то в следующей. А Машку твою уже все равно не спасти. Не переживай, мы  с тобой еще детей наделаем.

Казалось, безумие вновь овладело им и теперь уже полностью, безвозвратно.

В окошко постучали. Видимо, кто-то заметил борьбу в машине. Костя только теперь увидел, что впереди идущие автомобили продвинулись далеко вперед и некоторые водители пытаются объехать его. Не отвечая на стук, нажал на газ и помчался догонять «убежавших»  вперед.

 

Глава 30

     Пробка заканчивалась. До выезда на шоссе перед ними оставалось еще две машины. Но и времени оставалось пятнадцать минут. Ольга уже сидела скрючившись, не видя ничего вокруг.  Понимая, что невозможно успеть, что времени осталось слишком мало, она  мысленно прощалась с Машенькой и беззвучные слезы все текли и текли по щекам.  Воля ее была подавлена и тело почти парализовано.

Вырвавшись, наконец,  из пробки,  Костя погнал, нарушая все мыслимые правила. Как нарочно, в начале шоссе — пост ГАИ. Завидев дорогую иномарку, инспектор, дежуривший у дороги, небрежно поднял жезл, приказывая остановиться. Но Костя решил не останавливаться и прибавил газу. Машина летела со скоростью сто восемьдесят километров в час, петляя в потоке, уходя то влево, то вправо, то втискиваясь между двумя рядами. Гаишники если бы и организовали погоню, то ее хватило бы лишь на то, чтобы  безнадежно отстать.

В три часа они были еще в пяти километрах от Синявино. Пока ехали  и он, и она еще надеялись на чудо: а вдруг успеем. Но ровно в три настроение Кости опять резко изменилось.

— Все, — решил он, — что сделано, то сделано, теперь надо спасать себя. Резко свернул на первую попавшуюся тропинку в стороне от шоссе и помчал в лес. Машина с низкой посадкой, да еще с низкопрофильной резиной не приспособлена к бездорожью.  Скребя дном землю, стуча о камни и сминая мелкий кустарник, она неслась по лесной тропинке со скоростью около шестидесяти километров в час.

Ольга давно уже поняла, что все кончено, что они не успели…  Но что за подлая штука — надежда, она впивалась в сердце как стрела из арбалета и не давала ему успокоиться, смириться, отключиться, бросившись в кому. Когда увидела, что он свернул — вцепилась в руль правой рукой, а  левой пыталась дотянуться до ненавистного  лица. Костя  уклонялся, не отрывая  взгляда от тропинки, и правой рукой наотмашь бил ее по лицу. Сила была на его стороне, но одновременно и драться, и вести машину по лесному бездорожью становилось все тяжелее. Ольга, которой уже нечего было терять, разъяренная, растрепанная,  рвалась к нему, пытаясь бить и царапать, рвать на куски это звероподобное существо. Кровь текла из разбитого носа, глаз опух, и она плохо видела, но продолжала неистово сражаться. Она бы по кусочкам разрывала его плоть, она бы выколола его глаза, она теперь была на все способна,  беспощадна в своей ярости.

Но и Костя не отставал. В эту постыдную драку он вложил всю свою обиду на нее: обиду за проваленный план, за несостоявшуюся любовь, за гибель ребенка, в которой, он был уверен, виновата Ольга, за сломанную жизнь, ибо понимал, что теперь у него две дороги: либо всю жизнь провести за решеткой, либо умереть сейчас. И он бился с ней, как с врагом, как с мужиком, враждебным и злым. Куда девалась его любовь, его обожание, его желание и страсть — ничего не осталось, кроме ненависти. Ему оставалось только убить и спрятать тело. Тогда, возможно, удастся доказать свою непричастность к гибели  женщины и ребенка. Он не очень представлял, как это будет, но времени на раздумье не было и, положившись на внутренний голос, он пытался заехать как можно дальше в лес. На небольшой поляне попытался свернуть с тропинки и углубиться в чащу, но вцепившаяся в руль Ольга резко дернула его, и они врезались в пень упавшего дерева.

Капот смялся, торпеда выдвинулась в салон, но сработали подушки безопасности и оба оказались прижатыми к спинкам сиденьев.

     После криков, драки, рева мотора вдруг наступила тишина.  Лесная тишина, с шумом верхушек деревьев, пением птиц. Ольга повернула голову: Костя был без сознания. Лицо разбито,  в крови. Видимо, удар получился таким травматическим, потому что он не был пристегнут ремнем. Она сидела вполоборота к водителю, поэтому подушка не задела лица, но зато рука висела как плеть. Она не поняла — то ли вывих, то ли перелом.

Пока он не очнулся, попыталась освободиться. Преодолевая нестерпимую боль, вывалилась из машины. Он все еще был без сознания. Хотелось прибить его, «дать по башке» чем-то тяжелым или перерезать горло маникюрными ножницами, но не решилась: пусть сам подыхает. Качаясь от усталости, пошла к дороге. Постепенно увеличивала скорость. Вероятность того, что преступник очнется и начнет преследование была велика.

Через полчаса вышла на трассу. Водители шарахались от нее, боясь, что кинется под колеса. Она и в самом деле внушала опасения: разбитое окровавленное лицо, затекший посиневший глаз, изорванное в нескольких местах кофта.

Что-то грохнуло неожиданно и громко. Сердце ее упало: не успела, только сейчас взорвалось. Мелькнула мысль, что если бы Костя не свернул в лес, а продолжал путь на дачу, они наверняка бы успели до взрыва. Но звук шел где-то сзади, из леса. Ольга оглянулась, но ничего не увидела. «Заметает следы», — подумала она, и тут прямо перед ней остановился старенький «жигуленок».

Села рядом с водителем, который только сейчас заметил ее разбитое лицо.

— Ого! — сказал он удивленно, — вот это да! Ты откуда взялась, красавица?

— Из лесу, вестимо, — в тон ему ответила Ольга, но тут же поправилась. — Прошу вас, совершено нападение, здесь недалеко, в садоводстве Нева, находится моя дочь. Я думаю, что ее уже…

Она разрыдалась не договорив. Водитель — молодой парень, бомбила, понял, что женщина не пьяна, а действительно избита. Сначала несколько растерялся и от этого стал задавать нелепые, как ей казалось, вопросы:

— Муж избил или любовник?

— Никто не избил, сволочь избил. Давай, гони! Прошу тебя!

— За тобой гонятся? — испуганно спросил он.

— Гонятся, гонятся! У меня дочь погибает сейчас… может быть… Поехали, прошу!

— Взрослая дочь? Украли, что ли?

— Да нет, украли, украли, два годика ей, поехали а?!

— Понял, — парень нажал на газ, и машина с визгом рванула с места. — «Нева», говоришь — знаем такое. Там дача у моего друга.

Ольга вкратце рассказала ему о похищении, опустив, конечно, сюжеты о любовных домогательствах Кости, назвав их денежным шантажом.

— Не боись, прорвемся! Все будет хорошо, у меня рука легкая, — сказал водитель и прибавил газу…

Найти злополучную дачу оказалось просто. Дым был виден издалека. Навстречу им проехала скорая. Народ двигался в том же направлении — всем хотелось увидеть пожар.

Взгляду ее открылась ужасная картина пепелища. Сруб дома практически сгорел. Обвалившаяся крыша догорала в нескольких местах. Две пожарные машины стояли поодаль и пожарные заливали огонь пеной и водой. Дым резал глаза, но Ольга разглядела на краю участка нечто накрытое черной пленкой. Ноги ее подкосились. Хорошо водитель был рядом — поддержал и крикнул: «Эй, здесь женщине плохо, помогите!». Тут же откликнулись несколько добровольцев, прибежала медсестра из дежурившей рядом второй машины скорой помощи. Нашатырь сделал свое дело, потерявшая было сознание Ольга очнулась, растерянно посмотрела на стоявших перед ней людей. Увидев водителя, засуетилась, пытаясь достать из сумочки деньги, чтобы расплатиться. И тут сознание окончательно вернулось к ней. Она замерла и осторожно повернула голову туда, где лежали под большим черным мешком трупы.

— Маша! — закричала она на пределе голосовых связок и кинулась к этому мешку. Медсестра за ней, милиционер, дежуривший здесь же, преградил ей дорогу:

— Гражданочка, сюда нельзя! Здесь…

— Пустите, там моя дочь!

— Какая дочь? — милиционер с трудом удерживал ее. — У вас такая взрослая дочь?!

— Маша! — кричала Ольга, — Машенька, доченька моя! — она упала на колени и все пыталась дотянуться до траурной пленки.

— Успокойтесь, пожалуйста, — подбежавшая медсестра опять сунула ей под нос нашатырь, — успокоились, дышим глубоко, вдыхаем полной грудью…

— Машенька, солнышко, — теперь уже шептала  Селялина, охрипнув от крика.

— У нее дочь сгорела, — сочувственно пояснил водитель.

— Ничего у нее не сгорело, — устало сказала медсестра. Скорее всего, ее дочку увезли на первой скорой. Я видела, они возились с маленьким ребенком.

— А здесь тогда кто лежит? — не понял шофер

— Здесь женщина, примерно ее возраста, может, сестра? — предположил милиционер.

Очень трудно поверить в смерть близких людей. Порой видишь передачи по телевидению и кажется,  что все это где-то далеко-далеко, с кем-то другим, с тобой такое горе не может случиться. А ведь вот — случается. И тогда, поверив, поняв, что трагедия случилась и никуда от нее не деться, человек смиряется с неизбежным.  Но после этого еще труднее переубедить себя в том, что этого не случилось, что родной человек, по которому ты так убивался, жив. Переубедить труднее, потому что неожиданно свалившееся счастье оглушительно. Оно так  же неожиданно, как и весть о смерти, но страх, что эта радостная весть может оказаться ошибкой, что твой мир снова может погрузиться в пучину горя, заставляет нас настороженно относиться к такому счастливому известию.

— Ольга сразу уловила смысл сказанного, но не могла поверить. Она сидела на земле и

боялась, что не так поняла, или милиционер ошибся, или медсестра что-то перепутала, она боялась спугнуть своего ангела-хранителя.

Какой-то молодой человек наклонился к ней:

— Простите, вы Ольга?

— Я? Ольга.

— Все в порядке, Оля, не переживайте. Пойдемте, я вам сейчас все расскажу. Ее подняли  и проводили до скамейки. Водитель радостно скакал вокруг нее:

— Видишь! Видишь! Я же говорил! У меня рука легкая, все будет хорошо!

— Я здесь по поручению Олега Георгиевича. Вчера он поручил мне установить наблюдение за сыном ваших соседей. Кстати, он в больнице и встать пока не может. Так вот, я сел ему на хвост и обнаружил, что девочка находится в вашей квартире у  этого, как его, Нехваткина, кажется. Сегодня утром к нему пришел их сын и женщина, они взяли ребенка и поехали на дачу. Я, естественно, последовал за ними. А этот, сын соседей, через час уехал. Позвонил Олегу Георгиевичу, доложил обстановку, и тут он дал мне распоряжение, которое оказалось счастливым для вас. Он сказал, останься там, на всякий случай, вдруг они захотят перевезти девочку в другое место. Нам потом будет трудно ее найти. Ну, я и остался.

Сижу в машине, дремлю… Вдруг вижу как жахнет! И столб огня! Я туда – а там все пылает. Бензин разлился… Дверь закрыта, на окнах решетки..

Он подробно смаковал происшествие, и было видно, что чувствует себя героем.

— Смотрю — лом лежит у сарая. Взял его и стал ломать решетку. Ломаю-ломаю, а она, зараза, никак. А огонь-то разгорается, жар пышет. Ну, я со страху и сорвал прутья — две штуки. Сломал стекло. Полез внутрь. Дым, огонь, дышать нечем. Смотрю – кровать горит. Жарко горит, как в жаровне, огонь высокий, а на кровати сквозь пламя — человеческое тело. Черное уже, обуглившееся. Я назад — вижу у окна девочка  лежит. А жар пышет. Ну, я ее в охапку и вытолкал между прутьями решетки наружу. Этой, которая у двери, уже не помочь, видать, канистра с бензином у ее кровати была, поэтому ее сразу залило горючим. Она, наверное, даже не проснулась, сразу померла.  Ну, я и полез вслед за девочкой.

Все слушали его, хвалили. Ольга сидела, вытирая слезы, затем встала, молча обняла молодого человека и опять затряслась в плаче. Один Бог ведает, что это были за слезы: то ли радости, то ли благодарности, то ли от пережитого стресса.

— Вы не волнуйтесь, — продолжил оперативник, — с девочкой все в порядке. Врач сказала, хорошо, что она спала. Потому что, если бы она стала метаться или спряталась под кровать, могла бы сгореть. А так — только отравление угарным дымом и несколько царапин от стекла,  когда я проталкивал ее в окно.

 

Глава 31

      Олег Михайлов с недавнего времени прочувствовал на себе мудрость поговорки «Нет худа без добра».  Статус больного предоставлял ему целую обойму преимуществ по сравнению с ним, здоровым. Прежде всего, это свободное время. Пока он работал, текущие неотложные дела не давали ему возможности остановиться, оглянуться и подумать. Именно поэтому не мог сосредоточиться на проблемах Ольги, считая их  не опасными, уверовав, что преступники, похитившие и вернувшие Машеньку, на сто процентов дилетанты и на повторное похищение не решатся.

Сейчас, будучи прикованным к постели, он думал в спокойной обстановке, ничего на него не давило,  и сознание неожиданно вернуло его к тому дню, когда он послал Пелагею в регистратуру, к ее сообщению о посетителях.

— Ладно, — думал он, — Татьяна Седокова. Эта, можно сказать, на правах друга, но Константин Нехваткин! Этот то чего мною интересуется? Он же со мной даже не знаком.

Постепенно стала складываться загадочная  цепочка, объединенная фамилией Нехваткин.

Он и раньше подозревал чету Нехваткиных. Но сын их, который с ними не жил, появлялся у них редко — ему-то что за резон похищать Машу,  да еще и вернуть потом?

— Эх, — думал он, — жаль, Ольги нет, она могла бы пролить свет на эту темную личность. Тут он вспомнил, что Ольга тоже в больнице — психиатрической. Довели…

Доведение до сумасшествия — вот он мотив! Вот почему украденный телефон оказался в комнате на столе, вот почему украденный ребенок оказался в комнате — они хотели внушить ей, что она не в себе, что у нее крыша поехала!

Но тогда другой вопрос — зачем? Зачем им весь этот спектакль? Зачем сводить ее с ума? Квартира?  Видимо, она явилась причиной всех бед Ольги. Но ведь помещение в психиатрическую клинику не дает оснований для отторжения жилплощади. Они что, этого не знают? Не может быть. Надеялись на опекунство или еще какой-то неизвестный ход, откопанный юристами в недрах подзаконных актов?

Как бы то ни было, решил Олег, а этим  сыночком надо заняться, как только выйду отсюда. И тут провидение сыграло отведенное ему счастливую роль: вошла Пелагея. Эта веселая, услужливая девушка нравилась Олегу своей прямотой и непосредственностью. Если бы у него была дочь, он хотел бы видеть ее именно такой.

— Здравствуйте, Олег Георгиевич, —  весело приветствовала она его и положила на тумбочку пакетик с яблоками, — вы не забыли, что обещали мне помочь в экстрасенсорике?

— Здравствуй, Полюшка, — обрадовался он, — я ничего не забыл и очень тебе рад и благодарен. Готов начать колдовские сеансы хоть сейчас.

— Правда? — обрадовалась Пелагея, — вы после обеда еще не спали? Давайте попробуем…

— Конечно, попробуем, конечно, только обещай мне, что выполнишь еще одну мою просьбу.

— Обещаю! — торжественно взяла она под козырек.

— Тогда слушай. Как только твой гипноз на меня подействует и я усну, ты должна сразу же отправиться в шестнадцатое отделение милиции, на «Ваську».   Найдешь там  лейтенанта  Коляшина, Владимир  Сергеевич его зовут, и  тихонько скажешь, чтобы он мне позвонил на твой телефон. Поняла? На твой телефон. Потому что новый мобильник  мне принес вновь принятый и еще не совсем проверенный сотрудник моего офиса. Именно он очень скрупулезно вникал в обстоятельства дела Никушина. Не знаю, может после нападения у меня появилась фобия, но, как говорится, береженого бог бережет, не стоит рисковать. Поэтому просьбу мою — не моим сотрудникам,  а только Володе Коляшину из шестнадцатого. В нем  я точно уверен. Поняла?

— Поняла: сказать Коляшину, чтоб позвонил на мой телефон.

— Придется мне у тебя его временно реквизировать. На один день всего, ладно? Скажешь друзьям, что забыла его дома.

— Сколько вранья сегодня будет! — улыбнулась Пелагея и тут же, приняв строгий вид потребовала. — А теперь все. Спать!

— Подожди. Еще одно: Возьми у меня там, в куртке, денежку и купи мне простенький мобильник, без выкрутасов. Никаких игр и интернетов — только для телефонных разговоров, поняла?

— Хорошо. Поняла. Давайте начнем, а то у меня вдохновение пропадает.

Она отошла на два шага от кровати Олега и вытянув руки превратилась в антенну, посылающую больному сигналы «Спать! Спать! Спать!».

Вошел лечащий врач, взглянул мельком на «эту статую» и она, напряженная как струна, молча кивнула ему.  Виктор Иванович проверил пульс, посмотрел на тумбочку: все ли лекарства выпиты…

— Все нормально, — тихо прошептал Михайлов в ответ на вопросительный взгляд врача.

— Ладно, спи, — хирург провел рукой по лицу Олега, сверху вниз, закрыв его глаза. Олегу вовсе не хотелось спать, он давно уже и обстоятельно выспался в этой больнице, но ему надо было быстрее отправить Пелагею к Коляшину, поэтому глаз не открыл, прикинулся спящим. Он слышал, как вышел Виктор Иванович, и как крадучись шмыгнула за дверь Пелагея, даже слышал ее восторженные слова:

— Как мы его, а! Вы — оттуда, я — отсюда… Рррраз — и он спит богатырским сном!

Коляшин позвонил через полтора часа, как только Пелагея добралась до него.

— Володенька, здравствуй, — приветствовал его Олег, — прости, что беспокою, но, сам понимаешь, без особой надобности я бы тебя не трогал. Я в больнице, объяснять долго, расскажу когда ситуация нормализуется. У меня появился один подозреваемый, за  которым нужно установить круглосуточную наружку. Не хочу впрягать сюда своих — мотивы тоже потом объясню. Короче — выручай. Возьми ручку и запиши: Нехваткин Константин Маркович, где обитает неизвестно, родители живут на Литейном, сорок семь.

Этот разговор состоялся во вторник, а в четверг Коляшин уже докладывал о передвижениях  Кости Нехваткина и о его контактах: встречался у метро «Пионерская»

с какой-то женщиной, вместе поехали на квартиру родителей. Через двадцать минут вышли оттуда, ведя за руку маленькую девочку. Посадили в машину и уехали за город на синявинские дачи. «Кстати, я выяснил интересную подробность — добавил, уходя Коляшин, — в юности Константин Нехваткин подрабатывал в цирке. Сначала униформистом, а потом несколько лет — помощником иллюзиониста. Это вам чем-то поможет?

Талант следователя или оперативника во многом зависит не только от умения «пораскинуть мозгами», но и от его интуиции.  И интуиция эта появляется  не в результате многолетнего опыта,  она субстанция врожденная, она встроена в мозг на молекулярном уровне. У Олега Михайлова такая субстанция в организме присутствовала. Потому что после сообщения Володи Коляшина он хлопнул себя по лбу, улыбнулся и мысленно сам себя поздравил словами великого поэта  «Ай да Олежка, ай да сукин сын!»

Вот вам и разгадка «украденной» сумочки, оплавляющегося  лица человека, дохлой кошки… Помощник иллюзиониста!

— Володенька, миленький, — тихо говорил он в трубку,  — на армянский коньяк ты уже накопал, теперь начинай копать на французский. У меня есть основания полагать, что ребенок похищен. Прошу тебя, умоляю, не спускай глаз с этой дачи. Если они перевезут девочку в другое место, нам ее будет труднее найти.

Что подсказало Михайлову  установить наблюдение за Константином Нехваткиным именно в этот день? Интуиция. Не просто так вспомнил он о посетителях,  интересовавшихся им  в первые дни пребывания в больнице.

Позвонил Татьяне с телефона Пелагеи.                                                                                    

— Нет, не может быть. Машку забрал отец в Новосибирск. — Ответила та на его тревожный вопрос. —  Кстати, сегодня или в крайнем случае  завтра, жди гостей. К тебе придет одна симпатичная мадам.

— Ольга? — радостно воскликнул он.

— Сегодня я ее вырвала из лап одного  «озабоченного» врача психушки. Так что — ждите, мистер сыщик.

 

Глава 32.

     Время лечит — гласит поговорка. Оно не просто лечит, оно ставит все на свои места, оно контролирует ход истории, контролирует развитие человеческого общества. Эта нематериальная инстанция негласно руководит материальным миром.  Плавно, ненавязчиво оно указывает людям на их ошибки и терпеливо ждет, пока они эти ошибки исправят. Порой человеку кажется, что он достиг всего, достиг вершины, у него есть все, к чему стремился. И теперь можно почивать на лаврах. Проходит время,  и он понимает иллюзорность своих стремлений, понимает, что достичь вершины невозможно, ибо покорив одну, за ней встает другая. Но какая-то сила опять гонит человека вперед и вверх, к очередной цели. И он упорно идет к ней пока время, подведя  к смертному одру, не покажет  всю суетность его стремлений.

А бывает, наоборот, человек устает от жизненных неурядиц, от череды трагических обстоятельств, от своей беспомощности. И жизнь ему не мила и близость смерти не пугает… Но проходит время, и вот он уже  с иронией смотрит на свое прошлое — унылое и плаксивое. Проходит время и человека не узнать. И как тут опять не вспомнить великое изречение мудреца, выгравированное на кольце царя Соломона: «Все проходит, и это пройдет».

Да, все прошло.  Вот уже два месяца, как Ольга обрела спокойствие.  События того рокового дня часто возникали в ее памяти, но теперь уже их восприятие было не таким трагичным, как раньше. Она радостно вспоминала первые минуты встречи с дочерью. Машенька,  опутанная трубочками и проводами с перевязанными руками, приподнялась  к ней навстречу с криком  «мямя»! И не было в ту минуту на планете женщины счастливее чем Ольга.  С огорчением восприняла весть о гибели Кости Нехваткина. С огорчением, но не более. Ибо, несмотря на то, что он был когда-то другом ее детства, впоследствии стал врагом. То, что сделал  этот «друг»,  полностью  перечеркивало те немногие положительные эмоции, которые возникали при упоминании его имени.

Звук взрыва, который она услышала за собой, когда бежала из леса, был сигналом о его гибели. Из разбитого бака машины, где Костя сидел, уткнувшись в колесо руля, вытекал бензин. Через несколько минут бак взорвался, объяв пламенем весь автомобиль. Эксперты говорят, что в момент взрыва он,  видимо, очнулся и пытался выбраться, но не успел.   Как странно, что судьба по-своему справедливо распорядилась жизнью двух любовников, творящих зло: оба заживо сгорели. Впрочем,  Гюзель Караева,  по-видимому, не знала о самодельной бомбе, но все таки была осведомлена о шантаже, поскольку участвовала в похищении ребенка. Именно она сообщила Константину о том, что Вентковский был вынужден выпустить Ольгу из психбольницы. А ей, в свою очередь, срочно сообщил сам главврач, как только женщины покинули его заведение.

В больнице тоже много изменений. Санитаров уволили, старшую медсестру Клавдию Ивановну отправили на пенсию, Вентковский уволен и находится под следствием. Ольга с Татьяной навестили как-то больных из бывшей ее палаты. Сколько было радости!  Маша Глазкина подпрыгивала от счастья и, сжимая кулачок, кричала «Но пасаран!» Римма Федоровна обняла ее  и заплакала, причитая: «Солнышко ты мое, где тебя носило…». Все обрадовались принесенным фруктам и быстренько их «приговорили». Весело рассказывали об изменениях, произошедших в больнице. Подшучивали над Глазкиной и Дарьей Одиноковой, намекая на новых молодых санитаров. Одинокова-«Ахматова» была не в духе. Она сидела угрюмая и смотрела в сторону.

Татьяна не выдержала, спросила напрямую, чего, мол, ты такая хмурая?

— А чего мне радоваться, — сердито пробубнила себе под нос Дарья, — вы же не просите меня почитать мои стихи, и это… автограф тоже не просите…

— Как же не просим? — нашлась Ольга. — Просим! Еще как просим! Дашенька, прочти что-нибудь свое, а? Мы все рады тебя послушать.

Что тут началось! Одинокова торжественно встала, лицо ее покрылось румянцем,  глаза засияли радостью, она развела руки и продекламировала:

Все струилось и сверкало,

Ночь в уста твои смотрела.

Я в стогу ночном лежала

И лихие песни пела.

     Она остановилась, посмотрела на нас — не смеемся ли над ней, и продолжила. Опять раскинув руки:

В этих песнях звон капели,

В этих песнях крики страсти.

Мы, в стогу валяясь, пели

О своем девичьем счастье!

Ветер, ветер, ты могуч,

Ты гоняешь стаи туч…

     — Э, куда тебя понесло! — недовольно отозвалась Наталья Пестихина.

Дарья обиделась, замолчала, но тут Ольга подсунула ей листок, вырванный из блокнота.

— Автограф, — попросила она, — пожалуйста, автограф.

Одинокова  смущенно улыбнулась и написала на листке: «Ахматова», подумала и дописала «Анна». Затем  подписала листок Татьяны, и уже следом к ней потянулись аборигены палаты — все с клочками найденной где-то бумаги.

Апофеозом дня стало предложение Татьяны сфотографироваться на память. Это фото теперь выставлено в серванте Ольги.

«Палата  номер шесть и примкнувшие к ним две сумасшедшие тетки», — прокомментировала снимок Людмила, когда приехав после отпуска, впервые увидела его.

Несмотря на радость встречи, она с Илоной проревели весь вечер, слушая рассказ Ольги о перенесенных ею злоключениях. Ольга тоже периодически пускала слезу, особенно, когда рассказывала о похищении Маши и пожаре на даче. И о том, как она впервые увидела ребенка в больнице. Маша была уже в сознании, но подключена к аппарату искусственного дыхания, левая ручка перевязана по локоть.  «Врагу не пожелаешь», – резюмировала свой рассказ Ольга.

Михайлов все еще находился в больнице. И Ольга каждый день навещала его, перед тем как забрать Машеньку из садика.  Селялина была хорошим работником: честным, грамотным, трудолюбивым и прямым в своих высказываниях.  Поэтому начальство решило, а  Ольга согласилась исполнять обязанности  заместителя главного врача по экономике. Назначение было приурочено ко дню рождения. Ей исполнялось двадцать девять лет.

С утра  отвела Машеньку в садик и поехала в церковь. Купила уйму  свечек и, не зная никаких религиозных правил,  зажгла их под всеми имеющимися иконами. Она благодарила святых за жизнь, подаренную ее ребенку и любимому человеку.

Чета Нехваткиных после смерти сына какое-то время  была в глубоком трауре.             С Селялиной не разговаривали. Считали ее виновницей гибели Кости. Если бы не Ольга, он бы сейчас жил — рассуждали они, с нескрываемой злостью поглядывая на соседку. Зачем он влюбился в эту куклу бессердечную. Сейчас мог бы найти девушку намного  красивее и обаятельнее чем Ольга. Но через неделю у них уже работал телевизор, потом зазвучала музыка, а через месяц Нехваткины поехали на юг, поправлять пошатнувшееся здоровье: Все проходит, и это пройдет…

 

Глава 33.

     Требовательный и протяжный звонок в дверь заставил Ольгу бросить подгорающие куриные окорочка и торопливо открыть защелку. В прихожую вместе с двумя веселыми подружками ворвался многоголосый гвалт. Казалось в гости пришли не две женщины, а как минимум пять — так громко, нетерпеливо и, перебивая друг друга, они поздравляли Селялину.   Вручив букет цветов, они восхищались радостными криками Машеньки.

Когда официальная часть была с помпезностью завершена, все с тревогой почувствовали запах гари.

— Ох! — Ольга схватилась за голову и кинулась на кухню: окорочка подгорели настолько, что стали несъедобными.

— Это ты что, собиралась нас кормить курятиной? — Людмила подбоченилась и с шутливо обиженным видом уставилась на Ольгу. — В свой День рождения!

— Почему курятиной, — в тон ей ответила хозяйка, — у меня и картошечка есть и даже бутылочка вина…

— Ой, держите меня, а то щас что-то случится, — Людмила повернулась к Илоне, — посмотри-ка на эту именинницу: она собирается нас голодом морить! Картошкой!

Илона подыгрывала ей:

— Отощаем! Помрем!

— Это, как его, анорексия будет!

— Да ладно вам, голодающие, — Ольга  положила цветы на полку и стала заталкивать их в комнату. Но подружки упирались.

— Нет, нет, так не пойдет, — Людмила направилась к входной двери, Илона за ней. — Пока твой стол не будет ломиться от угощенья, нам здесь делать нечего!

Уже выйдя на лестничную площадку, Илона выглянула из-за двери и крикнула: «Мы сейчас, скоро…»

Ольга расстроилась, но делать нечего, она знала своих подруг, поэтому вздохнув пошла на кухню «утилизировать» окорочка и мыть сковороду. Машенька крутилась там же, пытаясь выклянчить у матери конфету, для чего регулярно показывала ручкой на шкафную полку, где хранились всякие сладости, и говорила вполне понятное, по ее мнению, слово  «ка».

Через полчаса опять звонок. Но не такой настойчивый. «Кто бы это мог быть?» — подумала  Селялина, открывая дверь, и застыла в изумлении. Перед ней стоял Игорь.         С цветами наперевес и каким-то  пакетом, по-видимому, продуктовым. Он как-то изменился. Она не могла понять, что в нем не так. Может он стал более суровым, черты лица заострились, стали более угловатыми, или глаза стали более лучистыми и пронзительными. Все это мелькнуло в голове в доли секунды, пока она отходила от шока.

—  Здравствуй, Оля, — сказал он и протянул ей букетик красных роз. —  С Днем рождения тебя…

— Ой! Игорь! — прошептала она, не слыша его слов, — Игорь! Как ты сюда… Не позвонил, не предупредил… Все считают тебя воюющим в Чечне, а ты вот…

— Я был у Олега пару часов назад, он и рассказал все о твоих мытарствах. Заодно сообщил про день рождения. — Игорь улыбнулся. — Самого его не отпускают, так он прислал меня. Можно?

— Проходи, проходи…  Я тоже недавно от него, видимо, ты пришел сразу  после меня. Господи, как я рада!  Ты даже не представляешь, как я рада.  — Ольга запнулась.

Внезапная мысль внесла сумятицу в ее благостное настроение. Она подумала:  если Игорь узнает, что должна прийти Татьяна, может встать и уйти. Во всяком случае, раньше он так и сделал бы.  Решила действовать осторожно. Ей до смерти хотелось, чтобы Игорь простил, наконец, Татьяну, и чтобы эта семья воссоединилась, потому что эта женщина того заслуживает.

— Ну надо же, Игорь! — восхищенно говорила она, — как снег на голову! Ну, расскажи, расскажи, как тебе там жилось… впрочем, что я  болтаю, какая жизнь может быть на войне. И какая жизнь может быть… Она хотела сказать «без Тани», но не стала. Игорь сел на диван.

— Да что тут рассказывать: пальба, стрельба да кувыркание — вот и вся служба.

Он замолчал.

— Что же ты не спросишь про Татьяну? — Ольга  посмотрела ему в глаза и тут же отвела взгляд, боясь увидеть недовольство вопросом.

Он помолчал, уставившись в пол, потом поднял голову:

— Как ты думаешь, зачем я здесь?

— Я думаю, чтобы меня поздравить, — Ольга поняла, что он хотел сказать, что пришел только для того, чтобы увидеть Татьяну, но прикинулась простушкой.

— Конечно! – спохватился он. — Как же я бестактен, солдафон несчастный, конечно же тебя поздравить — это основное, но вместе с тем, мне интересно как изменилась Таня и изменилась ли вообще. О  том, что она придет к тебе, сообщил мне Олежка. Вот. Все. Теперь я чист перед всеми — никаких камней за пазухой. — Он опять помолчал и потом добавил, улыбаясь: «Не выгонишь?»

— Это мы еще посмотрим на твое поведение, — в тон ему ответила Ольга, — сейчас девочки придут, и будем праздновать.

Игорь смутился:

— Знаешь, Ольга, я боюсь этой встречи. Боюсь, что не смогу простить ее. Все время думал о ней, и не мог уйти от видений ее измены. Я явственно представлял, как этот тип обнимает ее, целует, как она с ним в постели… — он схватился за голову, — господи, как бы мне не сойти с ума!

Она подошла к нему, тронутая его откровенностью, прекрасно понимая его состояние, положила ладонь на его руку:

— Как я тебя понимаю, если б ты знал, как я тебя понимаю! Но все равно, надо переступить через себя, надо простить. Все проходит, пройдут и видения твои. Любовь останется. Если, конечно, ты ее любишь…

Игорь поднял голову. Взгляд его говорил: ты что, не видишь?

— Был бы кто-то другой, другая женщина, я бы вообще не вмешивалась — разбирайтесь, как хотите, — продолжила Ольга, — но Татьяна — она  светлая, у нее чистая душа. Да, да, не смотри на меня так! У нее чистая душа. Пойми: даже на солнце есть пятна. А человек, по природе своей слаб, ему свойственно ошибаться. Важно,  какие выводы он сделает из своих ошибок, как будет жить после их  осознания. Я хвалю ее не потому, что она помогла мне вырваться из психбольницы, понимаешь, я почувствовала ее внутреннюю сущность, поняла  состояние ее души.  Она  страдает из-за совершенной глупости, терзает себя упреками и мечтает об одном, как ей кажется несбыточном: чтоб ты ее простил и вернулся. Она чиста в своем стремлении к тебе.

Игорь и сам так думал. Думал и сомневался: не обманывается ли он, ослепленный любовью. Он так исстрадался в разлуке! Он никогда не думал, что его чувства к жене могут многократно усилиться по сравнению с тем, какими они были в первый год их знакомства. Вместе с тем, оскорбленная мужская гордость взывала к его разуму и зло нашептывала, что эта вертихвостка не достойна его любви, что его жена оказалась «перелетной птицей». Рогоносец! — терзал он себя — рогоносец, поставленный на колени любовью. Встань с колен! Будь мужчиной! Покажи ей, что тебе без нее легче, чем с ней. Найди кого-нибудь, заведи новый роман… Женись назло ей!

Все его мысли, казалось, были написаны на лице. И Ольга, видя его сомнения, продолжила уговаривать:

— Я же вижу, что ты все еще ее любишь. Ее нельзя не любить. Она как солнце — где ни появляется, везде светло и радостно, она всем хочет помочь, она за справедливость, и она так тебя любит! Случилось. Да. Что теперь поделаешь? Случилось какое-то затмение. Бывают же затмения солнца. Когда оно кажется совсем черным и почти перестает светить. Но, ты знаешь, что  никакая чернота не способна полностью закрыть светило,  из-под нее всегда будет выбиваться  свет — солнечная корона.

Вот и жена твоя — никакая грязь, никакая чернота не способна полностью закрыть ее светлую душу.

Игорь хотел что-то сказать, но не успел — резкий, нетерпеливый и долгий звонок  возвестил о прибытии подруг, которые давно перестали быть гостями в этом доме.  Как обычно: гвалт, шум, жалобы на удаленность универсама и вдруг — резкая тишина. Это Ольга предупредила их, что в комнате сидит Игорь. Девушки сразу перешли на шепот.

— И что, он один? А Татьяна пришла? Ой! Что будет!

— Он серьезный? — Людмила озабоченно посмотрела на себя в зеркало, — при нем анекдоты можно рассказывать?

Они молча гуськом протиснулись в комнату и остановились за порогом:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — Игорь встал с дивана и подошел к ним.

— Знакомьтесь, девочки, — это Игорь, друг Олега, а значит и наш друг. Прошу, как говорится, любить и жаловать.

— Любить мы всегда готовы, а насчет жалования — посмотрим, — вырвалось вдруг у Людмилы, и она сама испугалась несвоевременному  каламбуру.

— Ну вот, — улыбнулась Ольга, — теперь Игорь знает, кто в нашей компании за словом в карман не лезет. Это Людмила. А вот эту девушку зовут Илоной. Она тоже пошутить умеет.

Игорь смутился, и девушки это заметили. А Людмила, уже оправившаяся от своего каламбура, поспешила взять инициативу в свои руки.

— Ой, держите меня, а то щас что-то случится, посмотрите, наш гость покраснел. Илонка, идем в атаку! Сейчас мы вас будем охмурять, — она села рядом с Игорем.

— Не обращай внимания, Игорь, она у нас такая. Боевая на словах.  На самом деле трусиха почище меня.

— Да я уж понял, — удрученно ответил Игорь, которому сейчас было не до шуток. Он ждал Татьяну. Тем не менее, улыбнулся, обнаружив веселые складки в углах рта, и протянул девушкам вазу с яблоками — угощайтесь, пожалуйста.

— Людочка, хочу тебя предупредить, — Ольга многозначительно посмотрела на Игоря, — наш гость женат,  так что ты зря не старайся, побереги порох для кого  другого.

— Да где его взять-то другого? — Людмила сделала обиженную мину. — Как всегда: только хороший мужик попадется, как тут же какая-нибудь вобла его у меня слямзит. Не везет нам, подруга, с мужиками. И кто же эта осчастливленная нашим гостем особа?

— Ну, воблой ее назвать невозможно, ты ее знаешь — это Татьяна, Таня наша.

— Таня? – девочки сыграли в удивление. А Игорь понял, что перед ним разыгран спектакль, что все давно все о нем знают.

— А кого мы, собственно, ждем? — спросила Илона, чтобы снять неловкость.

— Ждем жениха для Людки, — пошутила Ольга.

— О, друзья мои, боюсь, мы тогда долго не начнем  поздравлять именинницу. Вы даже не знаете  какой мне нужен жених. Посмотрите на меня: я  ведь не девушка — я монумент! Такая же твердая и независимая. И здесь требуется монумент под стать мне. Где вы такого сегодня найдете?

— Он придет к нам как каменный гость, сойдя с пьедестала и громыхая шпорами, — таинственно-шутливо произнесла Илона и в этот момент раздался звонок.

Татьяна вошла веселая и нарядная, с букетом  красных роз.

— Я тебя поздравляю, Оленька!  Все в сборе? — спросила она, снимая плащ.

— Да, все, и даже более. — Ольга загадочно и радостно улыбнулась.

Бог его знает, как так получается: они знакомы всего чуть больше месяца, а понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда, как будто вместе от рождения. Татьяна поняла, что здесь Игорь. Хотя, откуда ему здесь быть? Он же в командировке. Она изменилась в лице, веселость пропала, уступив место волнению. Дверь в комнату была приоткрыта, но в просвете виднелись только декольте Людмилы и рука Илоны. Ольга подтолкнула ее к двери: «Проходи, проходи».

И вот она вошла. Никого не видя, не слыша реплик девчонок и Машеньки, она встретилась глазами с  мужем.

— Здравствуй.

— Здравствуй.

— Давно приехал?

— Нет, сегодня.

— Приехал с корабля на бал, — попыталась разрядить напряженность Илона.

— Ну, садись, садись, — Ольга придвинула ему стул напротив Татьяны, так как место рядом было занято Людмилой.

После первых тостов за здоровье и успехи именинницы, компания оживилась. Говорили о работе, о прошедшем лете, о проделках Машеньки. Татьяна и Игорь то и дело встречались взглядами, но быстро отводили глаза. Вся компания следила за ними, болела за них и веселые разговоры, и тосты за любовь — все было направлено только на то, чтобы воссоединить эту семью. Если бы это не было так очевидно, они бы с удовольствием вышли на кухню, оставив Игоря и Татьяну одних. Но не были уверены в положительном результате такого тет-а-тета.

После третьей рюмки водочки Людмила сорвалась:

— Ну что вы сидите, такие скромненькие, как на обручении! Таня, расскажи ему, как ты жила, пока он там прохлаждался… А ты, Игорь, перестань смотреть на нее как заяц на морковку, возьми и скажи ей, как ты там стрелял и кувыркался, пока она здесь прохлаждалась. Вы, ребята, не немые. У вас языки есть. Ну так поговорите же, черт возьми, раз они у вас есть. Чего вы тут телитесь!

— Люда, Люда, — тихо одернула подругу Илона, — не вмешивайся, это не твое дело.

— Ой, держите меня, а то щас что-то случится — посмотрите на нее: не мое дело! Ты что не видишь, что они только и ждут, чтобы кто-то столкнул их лбами, — она повернулась к Игорю и улыбнувшись добавила, — а лучше бы губами.

Игорь уже не слушал ее. Он вышел из-за стола, подошел к Татьяне, поднял ее за запястья и тихо обнял.

— О-о-о! — всеобщий возглас восхищения и звуки музыки не помешали присутствующим услышать очередной звонок в дверь. «Это еще кто?» — подумала Ольга, открывая.

На пороге стоял Олег с букетом  орхидей. Он был как-то нелепо одет: широкие не по размеру брюки, пиджак явно с чужого плеча…

— Ты сбежал! — улыбаясь констатировала Ольга и тут увидела за его спиной девушку.

— Сбежал, — утвердительно ответил он, — знакомься: мой ангел-хранитель и по совместительству, сообщник — Пелагея, а попросту Поля. Без нее я бы пропал. Это она помогла мне сбежать из больницы, но поставила условие, что я должен быть под постоянным ее наблюдением.

— Мы, кажется, опоздали, — шутливо сказал Михайлов, — готовы искупить вину штрафным бокалом.

     Настроение у всех было приподнятым, звучали тосты, пели песни… Игорь с Татьяной в углу стола выясняли отношения. Она с жаром что-то говорила ему, а он слушал, то заглядывая в ее глаза, то уставившись в какую-то точку на полу.

Пелагея уединилась с Илоной и Людмилой, рассказывала им о парапсихологии, о себе. Телефон ее то и дело звонил, прерывая беседу.

— Папа звонит, — пояснила она, — волнуется. Я же уже не маленькая, студентка уже, а он все опекает. Я взяла для  Олега Георгиевича его одежду, объяснила для чего мне это надо, вроде понял, а все равно звонит.  После того, как мама умерла три года назад, он особенно меня контролирует.

— А мама от чего умерла? — спросила Илона, многозначительно поглядывая на Людмилу.

—  Сердечный приступ. Врачи ничего поделать не смогли.

Видимо, У Игоря с Татьяной все наладилось, потому что он попросил всех наполнить бокалы и объявил тост.

— Я хочу поблагодарить вас всех, за то участие, которое вы приняли в нашей с Таней судьбе. Вы думаете, я не видел, как все суетились, пытаясь нас свести. Не знаю, что у нас получится, и получится ли вообще, но на сегодняшний момент мы оба поняли, что жить друг без друга не можем.

Все захлопали, Людмила крикнула «горько!», но Игорь поднял руку, прерывая восторженные крики:

— Особо хочу поблагодарить нашу именинницу. Оленька, ты… ты человек, Оля, Ты за такое короткое время нашего знакомства так много сделала для нас, что слов нет. Спасибо тебе. Ты с достоинством носишь корону, ты, как говорится, светишься изнутри.

— Ну, это ты загнул, — улыбнулась Ольга, — я не королева. Не имею ни царства, ни красоты.  Так что…

— Неважно. Ты час назад говорила о короне Татьяны. Так вот, у тебя тоже корона как у солнца. Тебя ничто затмить не может. Ты вся светишься, когда делаешь добро.

— Радиоактивная, что ли? — попыталась шутить Людмила, но Игорь осадил ее взглядом.

— Желаю тебе и Олегу счастья.

И опять крики «ура», «горько», звучала музыка, кружились пары. Людмила танцевала с Илоной.

— Где вы, мужики?! — смеялась она, — где твой Гена? Я тебе сколько раз говорила, бросай его.

— Он на работе, обещал приехать…

Звонок в дверь никто не слышал, пока Илона сама не пошла открывать. Она ждала своего Гену. На пороге действительно стоял Геннадий, а за ним какой-то здоровый мужик, похожий на кузнеца.

— Он тоже к нам, — сказал Гена, вручая Ольге букетик роз.

Мужик представился: Петр Сергеевич Доронин. У вас, я думаю, моя дочь, Поля. Я за ней.

— Очень приятно, Ольга. Проходите, пожалуйста, раздевайтесь, мы вас так просто не отпустим.  Вы нам очень помогли…

— Уже одиннадцать часов, а ее все нет, — бубнил себе под нос гость, снимая плащ и шляпу.

— Папа, ну зачем ты приехал, — упрекнула его дочь, — я же тебе все объяснила, рассказала, почему ты мне не веришь.

Уже изрядно выпившие друзья громко и весело приветствовали новых гостей.

Ольга подошла к Людмиле и прошептала смеясь:

— Твой «монумент» прибыл. Заметь, доставлен не любимым тобой Геной.

 

Георг Гемиджан
2016-12-25 14:23:28

---

Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru

Выйти из режима для чтения