СВИДАНИЕ С ПРОШЛЫМ
И вот, спустя годы, за которые много воды утекло, я заглянул в поселок городского типа… В тот самый, из которого некогда, сломя голову, утёк. Сбежал, потому что стал задыхаться от удушливой провинциальной атмосферы, задыхаться от дефицита интеллектуальной жизни, точнее - от ее полнейшего отсутствия. Тогда еще был молод и всерьез опасался, что, погрузившись в болото духовного опустошения, утону в нем с головой, стану, как всё, что окружает меня: нажираться по вечерам, как свинья, приползать домой чуть-чуть тепленьким, в порыве скуки драться с женой или перемывать косточки кому-либо из соседей.
…Электричка, заскрежетав, стала сбавлять скорость и остановилась. Вышел на перрон. Он, как и тогда, много лет назад, в колдобинах. Вошел в здание вокзала, построенного еще до февральской революции семнадцатого года и не видевшего с той поры капитального ремонта. Огляделся. Все, как прежде: обшарпанные, с надписями диванчики, слева полупустой киоск, торгующий печатной продукцией, а справа, как и тогда, буфет с черствыми пирожками и пивом недельной свежести; под ногами шуршат обертки от конфет, которыми усеян пол зала ожидания. Вышел на привокзальную площадь. Осмотревшись, убедился: и здесь все, как встарь. На грязных ступенях крыльца трое забулдыг роются в карманах, пробуя отыскать хоть какую-то мелочь на стакан бормотухи, которой в достатке в железнодорожном ресторане, занимающем по-прежнему правое крыло вокзала.
Содрогнувшись, подумал: «А ведь я мог быть одним из них».
Проехал «ПАЗик», оставляя за собой всё ту же серую пелену пыли, всё также страдая от ветхости, а потому и скрежеща, будто жалуясь и плача, всеми частями кузова.
Застывшая мертвечина – везде и во всем. Бури, пронесшиеся над Россией, не затронули пьяную провинцию. Поселенцы, похоже, свыклись, срослись с такой жизнью и о другой даже не думают: им больше по нраву такое скотское существование, в котором вся жизнь делится на отрезки – от одного стакана какой-нибудь гадости и до другого стакана или аптечного «фуфырика».
Ужас!..
Вздохнув, пошел от вокзала в сторону видневшихся брусчатых, почерневших от непогоды восьмиквартирных домов. В одном из них, на втором этаже проживал когда-то мой приятель. Живет ли ныне? Может, на кладбище обосновался? Сколько, дай Бог памяти, ему? На двадцать два года старше… Значит? Восемьдесят с гаком. Провинциальный мужик столь долго нынче не живет. Пожалуй, не увижу.
Приятель – интеллигент. По местным меркам, разумеется. У него – сокровище-библиотека. Представлена вся русская и зарубежная классика. Но предмет особой его гордости (во всяком случае, так было в давние годы) – издания, которые, так или иначе, касаются Пушкина. Впрочем, не только: собирал марки, значки, открытки, картины, посвященные поэту. Иначе говоря, заядлый пушкинист.
Вот этот дом. Во дворе, пыльном и почти безжизненном, на лавчонке одиноко сидит старушка. Узрев незнакомца, прикрыв ладонью глаза, как козырьком, стала пристально и с любопытством разглядывать.
Подошел. Поздоровался. Из-под лавки выползло лохматое, в репейнике существо и, оскалившись, заворчало на меня. Старушка молча двинула собаку ногой и та тут же, не ожидая следующего пинка, повизгивая, нет, не от боли, а от обиды, спряталась под лавкой.
— Когда-то в этом доме жила семья Лавреневых… Живут ли сейчас? – спросил я у старушки.
— Куда денутся, - кивнув, откликнулась старушка, - живут… Сама-то бойкенькая еще, по магазинам летает так, что мне и не угнаться… Сам-то редко выходит на улку… Будто, ноги пошаливают… Укатали Сивку крутые горки… Да… А был орёликом… Бывало, ни одной девки не пропустит: всё норовит под подол залезть.
— У них еще дочь была…
— Есть… Да-да… Не с ними она… То ли в Сочи, то ли в Одессе живет… Замужняя… Навещает родителей… Редко… Были сами-то помоложе, ездили каждое лето к дочери. А теперь… Куда уж?! Присмирели оба… Из дома – никуда.
Я спросил:
— Выходит, дома Лавреневы?
— Она-то – нет. Минут двадцать, как улепетнула. За продуктами, пожалуй, потому как с кошёлкой. Дениска? Выходит, дома, - поблекшие глаза старушки вновь уставились на меня. – В гости, что ли? – я кивнул в ответ. – Кажись, не из наших… Издалёка ли?
— Из Екатеринбурга, - ответил я и усмехнулся: не могла старушка, рассказав все о Лавреневых, не повыспрашивать и у меня.
— Из Свердловска, если по-нашему, - она закивала. – Ясненько… Понятненько… Не из наших ли будешь, а?
Я отрицательно мотнул головой.
— Нет… Но несколько лет жил…
— А-а-а, - протянула старушка. – Не вместе ли с Дениской работал?
— Вместе. Правда, недолго.
— Ну-ну-ну… То-то, гляжу, и вроде как признаю… Видала… Признаю… Помню…
Опять подивился памятливости поселковых. Заметив, что нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу, старушка пришла на выручку.
— Иди-иди… Порадуй Дениску… Примет…Оно, конечно, не так, как прежде… Тогда-то о-го-го, как гулял: дым коромыслом и на неделю… бывало… Ныне… Куда там?.. Только – чай, да-да, исключительно чай… Свое Дениска уже выпил.
Не сумев скрыть удивления, спросил:
— Не потребляет? Нет-нет?
— Ни в рот! Ни маковой росинки!
Я улыбнулся.
— Тогда – обойдемся и чаем.
— Да уж придется… А меня, неужто, не признал?
— Нет, - честно признался я. – Разве встречались?
— Как же!.. Я вспомнила… В один день даже сильно полаялись. Помнишь? Нет?
— Нет, - опять был вынужден признаться.
— Дырявая, гляжу, у тебя башка, честно сказать, никуда негодная. А я – помню. Критику навел, ну а я – взбеленилась. Прибежала в редакцию и с порога спустила на тебя всех собак… Отвела душу и угомонилась сразу.
Я в нерешительности заметил:
— Не помню, чтобы я с кем-то лаялся.
— Ясное дело, - старушка кивнула, - ты молчал. Это ведь я в прежние времена любила пособачиться… А статейку ту храню: какая-никакая, а все-таки память. Той-то газеты нет… Сейчас – «Вести». В Москве - свои «Вести», у нас – свои. Все, как в столице, - старушка коротко хохотнула, - только дома пониже да асфальт пожиже.
Я зачем-то спросил:
— А телевизор хоть показывает? Или, как в прежние времена, одни силуэты?
Старушка, поджав губы, серьезно ответила:
— Одинаково.
— Трудно смотреть, - посочувствовал я.
— Пообвыкли. У кого – «тарелки», получше кажет.
— И понимаете, что показывают?
— Как же… Понимаем… Где глазами, а где догадкой.
Я вошел в подъезд дома. Поднялся по шатким и скрипучим деревянным ступеням на второй этаж. Вот и дверь квартиры № 8. Все тот же дерматин, которым обита дверь, все та же большая круглая кнопка звонка. Нажал один раз, а потом и второй.
— Кто такой торопливый? – услышал я сначала знакомый (кажется, совсем не изменился с годами) голос, а потом и шаркающие шаги хозяина.
Дверь открылась, и я увидел Дениса. Он сильно изменился: передо мной стоял сморщенный и сгорбившийся старичок, под глазами – синюшные мешки, свидетельствующие о проблемах с печенью.
— Ты?! Откуда? Не с неба ли?.. Ну, проходи, - прикрывая за мной дверь, заметил. – Давненько… Очень-очень давно глаз не казал… Понятно, - он не упустил возможности съехидничать. – Мы – кто? Провинция! А вы там? Столичные… Крутые и продвинутые… Мы же… Темень-темнота.
Снимая пиджак и вешая на деревянный крючок, сохранившийся с древних пор, я возразил:
— Не прибедняйся, Денис… Все ёрничаешь, да?
— Проходи в гостиную, а я чай поставлю.
Хозяин медленно и осторожно зашаркал в сторону крохотной кухоньки и стал шебаршить посудой.
И вот на круглом и стареньком, как и сам хозяин, деревянном столе – пыхтящий паром чайник, сахар, домашнее печенье. Сидим напротив друг друга и вспоминаем. После второй чашки Денис, разглядывая меня, заметил:
— А тоже постарел, - и закачал седенькой головой.
— От этого – никуда, - сказал, усмехнувшись, я и стал размешивать в чашке комки сахара, Потом, кивнув на стеллажи, занимающие две стены снизу доверху, добавил. – Сохранил. Я боялся, что…
— Что пропил? – Денис хрипло хохотнул.
— Не библиотека, а сокровище… Жалко было бы, - я вздохнул, вспомнив, как Денис при каждом очередном затяжном запое хватал книгу и продавал за бесценок, чтобы только опохмелиться.
Денис понял мой вздох.
— Не пью… И давно.
— Уже наслышан.
— Откуда? Кто насплетничал?
— Мало ли, - неопределенно ответил я, не желая выдавать говорливую старушку-соседку. – К тому же не сплетня, а правда.
— Ненавижу! Сидят днями во дворе и чешут, чешут своими погаными языками… Еще о чем тебе успели рассказать?
— Ничего плохого… Другим, говорят, стал.
— А, помнишь, я говорил: потреблю свою норму и завяжу.
— Как не помнить!
— Ты не верил, помнишь? Трепотней называл.
Я засмеялся.
— Так ведь, как ты говорил? Выпью цистерну и – все.
— Ха-ха-ха! Такая норма.
— Можно ли, будучи в здравом уме и твердой памяти, поверить, что ты одолеешь этакую «норму»?
— Осилил-таки, скажи? Уже сколько лет и ни грамма. Даже в большие праздники. Так что, извини, что сидим всухую.
— А чай?
— Не как прежде… Впрочем, ты и тогда не шибко-то баловался.
Я заметил:
— Жена, наверное, не нарадуется.
Денис фыркнул.
— Как бы не так! Все равно зудит над ухом. Правда, по другим поводам… Находит… Никак не угомонится. В крови у баб…
Сделав пару глотков горячего и запашистого чая, решил спросить:
— В прошлом, помнишь, ни одной бабы не пропускал…
— Было, да быльём давно поросло.
— Так-таки и с этим завязал?
— Все оставил там.
Попытался опять пошутить, но, кажется, неудачно:
— С любовью кончены все счеты?
Денис посмотрел мне в глаза и грустно вздохнул.
— Знаешь, о чем я думаю?
— Пока не скажешь – не узнаю.
— Камер-юнкеру Пушкину бы хорошую жену! - какой резкий в разговоре поворот, но это неудивительно: он на своего «конька» не мог не вскочить.
— И что тогда?
— Прожил бы долгую и счастливую жизнь… И написал бы еще много замечательных вещей.
— Натали он любил, - заметил я.
— Да, любил…
— И волочился за двумя десятками других.
— А она?! - Денис недовольно и осуждающе хмыкнул. - Хвостом крутила! Ревность в муже вызывала… Из-за нее он погиб, из-за нее!
— Это – твое мнение.
— Не только! Это мнение многих исследователей жизни и творчества Пушкина, - Денис покачал головой и добавил. – Не повезло гению.
— С судьбой не поспоришь.
— Возможно… Но неудачников все равно больше.
— Удачлив тот, кто за ценой не стоит…
— Любовь – бесценна, - Денис вздохнул, - особенно, если верная, взаимная. Нет такой цены, которой бы не стоило пожертвовать ради счастья любить и быть любимым.
Вечерней электричкой я уехал. Прощаясь, Денис спросил:
— Увидимся ли?
Мне не хватило мужества солгать, и я честно, глядя в его потускневшие глаза, признался:
— Вряд ли…
Saxar Cubbota
2016-03-22 12:02:56
Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru