Мое первое интервью
Недели через две после августовских событий, в начале сентября 1991 года, ко мне заглянул помощник Егора Яковлева Дмитрий Андреевич Голованов. Это был седогривый хромой старик. Когда он уселся напротив меня, то поставил между ног толстую трость с массивным, как у Воланда, набалдашником. Визит был странным: нас собирались закрывать как приспешников СССР, а Голованов представлял «враждебную организацию» ВГТРК (Гостелерадио России). Без предисловий Д. А. сказал:
– Егор Владимирович берет вас под свое крыло, но с условием, чтобы ваша продукция продавалась в каждом киоске и ее мог читать простой народ.
– Очень ему нужно, – возразил я (больше от удивления).
– Отныне никаких тайн от людей мы скрывать не намерены. Мы открыты миру! – торжественно заявил помощник.
– Наши сборники подчас отражают точку зрения американской пропаганды, – попытался перечить я.
– А мы теперь разделяем эту точку зрения, – заверил меня Голованов и, между прочим, добавил: – И об этом вы расскажете в интервью для всей страны. Завтра к вам приедет бригада из «Останкино» часам к двенадцати…
Воцарилось молчание. Я потерял дар речи: даже в кошмарном сне не приснится такое.
– Я не могу, – после паузы выдавил я из себя.
– Это еще почему?
– Я никогда никому не давал интервью.
– Ну, когда-то нужно начинать, – с интересом посмотрел на меня Дмитрий Андреевич.
– Миллионы граждан увидят меня… А если я ляпну какую-нибудь чушь?
– Вырежем.
– Нет, это невозможно, – заупрямился я.
– Очень даже возможно. Вы слишком мнительны, молодой человек. Слушайте режиссера, смотрите на микрофон или куда он укажет и забудьте про миллионы, которым на вас начхать. В конце концов речь идет о приказе, а не о моих пожеланиях…
Старик встал, опираясь на свой внушительный посох, и сказал с улыбкой:
– Это поначалу жутко, потом привыкнешь.
Он дружелюбно подмигнул, мы договорились созвониться и обменялись визитными карточками…
Бригада состояла из четырех довольно невзрачных и пожилых личностей: режиссера, осветителя, оператора и гримерши. Все, кроме «бригадира», отправились в нашу знаменитую столовую на первый этаж. Столовая еще процветала, несмотря на царящую вокруг разруху. Правда, в результате всеобщего распила ее впоследствии ликвидировали.
Громоздкая техника была свалена в коридоре у дверей моего кабинета. Режиссер, похожий на Спенсера Трейси из «Безумного мира», принялся осматривать «натуру»: прошелся по длинному и узкому коридору, осмотрел монтажные кабины и комнатки мелких начальников, посетил просторное помещение аппаратной, которое ему особенно приглянулось. Там он застал дежурного оператора. Тот стоял перед огромным пультом и время от времени нажимал на кнопки, менял коммутацию при помощи проводов, штекеров и ячеек. Мигали желтые и красные лампочки.
– Вы здесь на посту беседуете со всем миром? – восхищенно спросил режиссер у дежурного по аппаратной.
– Так точно, – отвечал оператор, не понимая вопроса.
Мы вышли в коридор, и двойник Спенсера Трейси признался мне:
– У него взгляд убежденного чекиста. Обязательно будем снимать.
– Это Валя Баринов из Фирсановки, – попытался разубедить я его, хотя надо было объяснить ему, что техническому работнику некогда «беседовать со всем миром». Но для того, чтобы что-то объяснять я плохо соображал, не спал всю ночь.
– На нем же не написано, что он – Валя из Фирсановки. Обязательно будем снимать, – настаивал режиссер.
Мы перешли в кабинет, где планировалось провести съемки моего интервью, и набросали сценарий. Согласно сценарию, я должен был сообщить, что выбрал профессию по призванию, ибо всегда интересовался политикой и культурой других стран, а также проинформировать публику о том, что раньше мы работали по указке коммунистической верхушки и на ее клевретов, а отныне будем трудиться на благо народа и демократической власти. Потом предполагалось рассказать об истории нашей организации, раскрыть какой-нибудь секрет («желательно чудовищный»), о котором до сих пор никто не слышал. Тревога росла во мне с каждой минутой. Я очень серьезно относился к интервью, но никакого чудовищного секрета не знал.
– Вы сильно не переживайте, – сказал режиссер, – а то совсем позеленели. Ничего, Тоня вас подрумянит.
– Я беспокоюсь о другом, – чистосердечно признался я. – Это мое первое в жизни интервью. Как бы от волнения я не упал в обморок. Вот что меня по-настоящему волнует.
– Никуда вы не упадете, – успокоил меня режиссер, – потому что будете сидеть в кресле у стены на фоне правительственных телефонов. Конечно, всякое бывает, но у нас есть нашатырный спирт и валидол. Мы никуда не спешим…
Мне не только нарумянили позеленевшую физиономию, но и накрасили фиолетовые губы пунцовой помадой. Режиссер выполнял роль ведущего за кадром; осветитель включил яркий свет (и я перестал на некоторое время видеть); оператор снимал под разными ракурсами: то подносил камеру к моему носу, то отодвигал ее к дверному проему, то вставал с нею на стул.
– Вы сюда, в эту тайну тайн, пришли по призванию? – прозвучал голос за кадром.
– Можно сформулировать и так… Я услышал объявление по радио.
– Неужели в вашу секретную организацию приглашали по радио?
– Нет, приглашали на «Маяк» и в другие структуры, а потом переправляли сюда… Десять часов прослушки за семнадцатичасовую смену, каторга, рабство на галерах, – на нервной почве у меня проявилась склонность к ненужным уточнениям.
– Уверяют, что вы контролируете чуть ли не весь мир?
– Обрабатываем около пятидесяти часов в сутки… на русском, английском, немецком, французском, китайском, корейском языках… хинди, дари, пушту, арабский, фарси…
– Достаточно, достаточно. А когда было глушение, как вам удавалось его обходить?
– Ну, во-первых, еще до моего прихода у каждого редактора, занимавшегося «вражескими голосами», была на магнитофонном столе кнопочка. Когда передавали что-то сомнительное про Брежнева, про Советскую власть, он ее нажимал и по его сигналу включались «глушилки». Потом «глушилки» отдали из Минсвязи в ведение КГБ, а мы стали получать чистый сигнал по телефонным проводам из разных отдаленных мест.
– Это, наверное, дорого?
– Да, десять тысяч рублей в час, – соврал я и испугался собственной выдумки, но остановиться уже не мог. Десять тысяч тогда были немалые деньги.
– К тому же, понимаете, – уточнил я, – наши приемные центры также были способны преодолевать глушение. – Я выпил водички, стаканчик заранее заготовил и держал в приоткрытом ящике письменного стола. – Вы и представить себе не можете, каково их устройство. Представьте себе телебашню на Шаболовке, поставьте ее вверх ногами и заройте в землю. То есть она работает, так сказать, наоборот и втягивает внутрь сигналы, которые распространяются в эфире. Вокруг этих перевернутых подземных башен строятся целые сельские поселения с домами, с подсобными хозяйствами. Коровы, овцы, козы, куры и так далее. Поросята бегают. И там живет персонал, обслуживающий сложнейшую технику.
– Про деревни достаточно, – предупредил меня голос за кадром. – А как в других странах?
– В Англии, например, радиоперехват тоже был расположен в сельской местности, но там – не деревни, а поместья. На прослушке работали Джордж Оруэлл и Анатолий Максимович Гольдберг, оба переводили с испанского. Гольдстайн с него списан, с Гольдберга, я имею в виду.
– Оруэлл, это писатель?
– Ну, да. Он и списал Министерство правды со штаб-квартиры Всемирной службы Би-Би-Си в центре Лондона – Буш-хаусом она называется.
– А я думал, – засомневался режиссер, – что дело происходило в Советском Союзе?
– Нет, в Британии.
– Этот кусок придется вырезать, – проинформировал кого-то закадровый голос, – англичане могут обидеться… А контакты с заграницей поддерживаете?
– Начальство ездит – в Китай, в Германию, в США. Отдыхали раньше в Швейцарии. Но я не бывал.
– А какие-нибудь известные люди сюда приходили?
– Все политические обозреватели Гостелерадио СССР, включая Валентина Зорина и Александра Каверзнева, сидели за вот этим столом и изучали наши материалы. Писатель Тополь вчера приходил, я ему заказывал специальный пропуск, собирается писать шпионский роман на фоне наших помещений и столов с вмонтированными магнитофонами от папаши Мюллера. С Незнанским он поругался, теперь катает один, подарил мне книгу с дарственной надписью …
– Об этой паре довольно.
– Работающий на Центральном телевидении Дмитрий Киселев когда-то сидел у нас в предпоследней кабине слева от выхода, прослушивал Скандинавию… Но, с другой стороны, как сюда попасть? – вспомнил я, о чем договаривались. – До вчерашнего дня объект находился под охраной, посторонних не пускали. Егор Владимирович Яковлев распорядился охрану снять…
– Ваша организация сыграла роль в деле укрепления мира?
К этому вопросу я заранее готовился.
– Однажды мы в буквальном смысле спасли мир от термоядерного уничтожения, – прихвастнул я.
– Не может быть! – наигранно засомневался закадровый голос. – Когда это было?
– Во время Карибского кризиса… Когда счет пошел на часы, а дипломатические каналы оказались неповоротливы, Хрущев и Кеннеди перешли на общение друг с другом посредством «Московского радио» и «Голоса Америки». У нас тут, в кабинете напротив, сидел старший офицер правительственной связи. Мы записывали заявления Кеннеди из Овального кабинета, звучавшие на волнах «Голоса Америки», переводили, перепечатывали по-русски и передавали полковнику-курьеру, он мчался в Кремль на спецмашине, отсюда езды минуты три, не больше. Затем возвращался с ответом Никиты Сергеевича, написанном от руки его референтом под диктовку. Мы перепечатывали текст на машинке и отдавали сидевшему рядом с полковником нашему диктору Карлу Вацу, тот бежал в студию наверх и сразу же читал ответ по-английски. Мы работали таким образом до тех пор, пока стороны окончательно не договорились. Думаю, что человечество было спасено благодаря этому неформальному общению.
– Но вы были тогда совсем ребенком. От кого вы об этом узнали?
– От Карла Ваца. Он – ведь мой сосед по даче. Тридцать девятый километр Ленинградского шоссе, прямо за Стеллой героям поворот направо и там уже недалеко. Вообще-то его зовут Кирилл, Карл – его псевдоним… Яроцкий Виктор Ильич – мой бывший шеф – мне тоже эту историю не раз излагал…
В итоге стране и миру был представлен репортаж на сорок секунд. Пять – показывали Валю Баринова из Фирсановки, который строгим чекистским взглядом взирал на огромный пульт с мелькающими лампочками. Десять секунд посвятили фасаду здания на Пятницкой, 25, отсутствию милицейского поста перед входом в наш узкий коридор, показали пару монтажных кабин с большущими магнитофонами и громоздкими пишущими машинками, которые через год заменили на компьютеры.
Наибольшее количество времени – двадцать пять секунд – занимало мое интервью. В мои уста вложили отредактированный текст про Карибский кризис. Без упоминания Ваца, Яроцкого, дачи и даже полковника, мчавшегося на спецавтомобиле… Как им это удалось, до сего дня не ведаю. Выглядел я неплохо, правда, лет на двадцать старше обычного.
03. 01. 2019 – 25.07.2019
Михаил Кедровский
2019-07-25 07:55:55
Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru