Попытка свергнуть генсека
В те дни я с упоением читал «Бесов» Достоевского, читал небольшими фрагментами, поскольку свободным временем не располагал. Книга мне досталась по милости Яроцкого. Его статус главного редактора предполагал доступ к закрытой Книжной экспедиции, которая тогда располагалась на Беговой и готовилась к переезду на Таганку. Там можно было по ежемесячному списку приобрести без переплаты уникальные издания. Книжного дефицита уже не существовало, как раньше, но расцвела махровым цветом спекуляция… Недавно перечитав роман, я не испытал прежнего восторга, ибо речь в нем идет преимущественно о людях сумасшедших. Так и должно быть. Когда Иисус Христос из одержимого, жившего в гробах, изгнал легион бесов, то они попросили Спасителя отправить их в стадо свиней. Значит, бесы только и могут властвовать над обществом, если оно, потеряв разум, оскотинится. В нормальных условиях бесноватым лишь позволяется проявлять некоторую эксцентричность…
В начале декабря 1988 года многим из нас, допущенным к деликатным сведениям, стало ясно, что Горбачева попытаются вскоре убрать с политической сцены. Смысл его многословных туманных речей вдруг начал доходить и до самых непонятливых. Они уразумели, что реформы планомерно ведут к разрушению существующего строя. Заместитель Яроцкого Бирюков, у которого жена работала инструктором в ЦК КПСС, чаще обычного теперь повторял мантру «Перестройка, перестрелка, перекличка».
Как я сейчас понимаю, решено было собрать политбюро без участия Михаила Сергеевича и сместить его за идейные ошибки и экономические просчеты, за перемены, не имеющие ничего общего с «коммунистическими принципами» и с переводом, о чем договаривались между собой келейно, привилегий партийных функционеров в конвертируемую валюту. Нужно было выбрать удобное время, желательно, когда генеральный секретарь будет находиться за пределами Москвы.
Почуяв неладное, Горбачев отправился в США. Это место было свято. А находящихся там руководителей СССР никогда не снимали с постов. Из Америки можно было вести мощную агитацию в поддержку чего угодно, а при удачном западном вопле в собственную защиту с триумфом вернуться в страну. Однако Михаила Сергеевича ждал неожиданный сюрприз: в армянском Спитаке 7 декабря произошло ужасное землетрясение и долго скрывать его последствия не представлялось возможным.
Мне было 36 лет, и я уже четыре года заведовал Отделом оперативной информации. Через нас проходили десятки материалов о скором смещении Горбачева. (Еще год назад такого представить себе было нельзя). Виктор Ильич Яроцкий докладывал об этом не раз тогдашнему председателю Гостелерадио Александру Никифоровичу Аксенову. Тот велел не давать хода подобным «злобным домыслам», как не имеющим никакого отношения к действительности. Аксенов был, по слухам, генералом КГБ, работал ранее послом в Варшаве, являлся членом какого-то комитета в Верховном Совете СССР, где заседал некогда вместе с Горбачевым. И тот, придя к власти, поставил его у одного из главных рычагов управления, каковым было и остается телевидение. Знакомство у них было шапочное, и Аксенов мог лишь формально считаться ставленником М. С.
Александр Никифорович был человеком со странными коммунистическими убеждениями. Например, он не подавал руки любым нижестоящим начальникам, зато лично пожимал ее уборщице своего пространного кабинета. Имея квартиру в Минске и дачу в его окрестностях, жил в Москве в специальной гостинице и в специальном загородном доме, но никакой собственностью в столице обзаводиться не желал. Покупал для нашей парикмахерской на собственные деньги французскую парфюмерию…
10 декабря в субботу к десяти часам утра я уже находился в небольшом кабинете Владимира Ивановича Попова на четвертом этаже. Все замы председателя располагали обширными владениями в «Останкино», а на Пятницкой, 25 сидели во «времянках», чтобы посетить утреннюю летучку у Аксенова. По выходным они тоже на дежурство приезжали сюда, поскольку Первый отдел (и все самые важные каналы связи) находились в нашем здании. Попов был человеком из команды Андропова, из младших ее членов, он пришел в Гостелерадио после Московской Олимпиады, где возглавлял пресс-центр. Памятная табличка, посвященная ему, прикреплена к фасаду дома, где проживает до настоящего момента 95-летний Энвер Назимович Мамедов…
Я в руках держал общую папку и вторую – отдельную – с материалами о генсеке. Честно говоря, я так окончательно и не решил, буду ли ее показывать. Там был один весьма конкретный документ, в котором прямо говорилось, что в субботу или воскресенье в Москве состоится роковое внеочередное заседание Политбюро, а возможно, и Пленум ЦК КПСС.
Попов был в хорошем расположении духа, он взял с собой амуницию для большого тенниса, чтобы после нашей формальной встречи (мы были знакомы лет пять, и я его ни разу не подводил) отправиться на корты. Еще недавно он играл с Николаем Николаевичем Озеровым, но тот теперь серьезно болел. И кто стал новым напарником зама председателя, я понятия не имел.
Владимир Иванович, как всегда, болтал о том, о сем, перелистывая торопливо и без интереса материалы, а я положил «жуткую папку» на колени.
Собирались прощаться. И тут я выпалил:
– У меня есть еще одна, судя по всему, «утка».
– Так давай быстрее ее зажарим, – пошутил заместитель председателя.
Попов глянул – побледнел, потом его лицо стало землистым. Мы окунулись в тишину, окна кабинета выходили во внутренний двор здания на Пятницкой, 25, напоминавшего сверху трапецию.
– И что нам делать? – сказал он мрачно после долгой паузы.
– Звонить Аксенову.
Он как-то вяло и безнадежно послушался моего совета – позвонил по телефону правительственной связи и в гостиницу, и на дачу. Никто, как на зло, не подошел к «вертушке».
– Может, пускай до понедельника полежит, – предложил Владимир Иванович.
– Ну, как же? А Горбачева снимут и другие головы полетят…– вырвалось у меня. Я мнил много о себе, сильно преувеличивал свое значение в существующем раскладе. Я, по сути, был легкомысленным человеком, да простит меня читатель.
Попов долго размышлял или делал вид, что размышляет, бродил по небольшому кабинету. Но все-таки мое предложение принял. Он даже подписал распоряжение на «красный конверт», не имея по должности на то полномочий. (Такого рода конверты отправлялись без промедления – способ доставки не имел значения – и вручались адресату лично, а не через секретарей).
Референт Лида не удосужилась разглядеть подпись, поскольку спешила куда-то по своим делам. Вообще ее приказной и самоуверенный тон в пространстве Первого отдела сочетался с откровенной фривольностью за его пределами. Вот этот тон и продвинул быстро дело в службе кремлевской фельдсвязи, а ведь нужно было, не откладывая, какому-то офицеру из спецслужб с «красным конвертом» слетать на самолете в Армению...
Утром в понедельник Яроцкий истошно орал на меня с выпученными глазами (никогда таких не видал у него).
– Не могли, идиоты, до понедельника подождать! По вам, дуракам, Сибирь плачет, – добавил он, чего бы никогда себе не позволил в отношении Попова, если бы тот уверенно сидел в седле. Более того, Виктору Ильичу было хорошо известно, что Владимир Иванович – из «андроповской челяди», а эти люди по-прежнему крепко держались друг за друга. Но я все-таки не осознавал тогда главного, а именно: что мой шеф лютой ненавистью ненавидел Горбачева.
Сказать, что мне было страшно, не сказать ничего. Когда на меня, топая ногами, визжал Аксенов, я не мог впоследствии вспомнить и ответить любопытствующим, ругался ли он матом. Некоторые потом уверяли, что в присутствии нижних чинов Александр Никифорович никогда этого себе не позволял.
Затем меня выставили из огромного кабинета председателя Гостелерадио (в прежнем виде это помещение до наших дней не сохранилось, Дмитрию Киселеву оно досталось в значительно урезанном виде). Ждать было велено в просторной приемной. И я, ослабев от треволнений, без спроса уселся на кожаный диван. Обе секретарши избегали смотреть на меня.
Через полчаса вышел Попов, которого Аксенов распинал отдельно. От его приветливости, интеллигентности, ироничности не осталось и следа. Преобладала какая-то мне не известная тупая решимость.
Мы были оба временно отстранены от работы до окончательного прояснения вопроса. Я отправился домой своим ходом, а он куда-то уехал не на служебном автомобиле, а на такси.
Часов в шесть вечера мне позвонили из приемной председателя и велели немедленно явиться. Я наврал, что пьян, добавив, что уже час пик и я доберусь до Пятницкой нескоро. Мне ответили, что это не играет роли, поскольку за мной пришла машина. Я выглянул в окно. У подъезда стояла черная «Волга». Начались чудеса, да и только.
Александр Никифорович Аксенов пожал мне руку и предложил новую квартиру. Я отказался, и жена до сих пор мне этого не может простить. Меня назначили заместителем директора Департамента секретной информации, что человеку без погон было не положено, а Яроцкого отправили через несколько месяцев на заслуженный отдых.
Владимир Иванович Попов в начале следующего года был переведен в первые замы, а Аксенова сделали пенсионером союзного значения. Он вернулся в родной Минск и прожил еще 20 лет.
Минуло примерно полгода с тех незабываемых дней и мне по секрету сообщили из информированных кругов, что будто бы видели проект указа о назначении Владимира Ивановича Попова министром культуры СССР. Он скончался за несколько дней до его обнародования при обстоятельствах, о которых говорить неуместно. Произошло это в августе 1989 года.
Незадолго до его смерти я узнал, кто нас вытащил из «сибирских рудников».
– Раиса Максимовна, – признался мне как-то Попов. – Мы с ней уже давно сотрудничали в Фонде культуры. Поехал туда, к счастью, застал ее и всё ей рассказал.
К Горбачевым уже стекались сведения из различных источников, и они, видимо, успели опередить своих оппонентов... Я же думаю сегодня, что не созрели еще обстоятельства, поэтому и обошлось…
10.10.2014 – 11.04.2019
Михаил Кедровский
2019-04-11 10:36:06
Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru