Бездарный
Бездарный. Ну, вот просто абсолютно бездарный и даже не пытающийся со своею бездарностью воевать! Это был единодушный вердикт всех, кто его учил. Я, признаться, тоже так думал, потому что тоже учил его. Русскому и литературе.
Сидел он где-то в самой середине класса, чтобы не на последней парте и, упаси бог, не на первой. Тихо так всегда сидел, послушно. Вовремя открывал учебник и тетрадь и послушно что-то там ковырял своим примитивным, так и не устоявшимся до последнего класса почерком. Школу пропускал редко. Сочинения сдавал всегда в срок. Вот, пожалуй, и всё, что мог бы я сказать о своём ученике. Хотя, нет, не всё. В седьмом, кажется, классе написал сочинение. Мутное какое-то, бессюжетное, на тему «Счастливый день моих каникул»:
- Мы опять были в деревне этим летом. Я всё время с бабушкой огород поливал. А с дедой мы на рыбалку ходили. Сидим в кустах на берегу, деда червяков на крючок себе и мне накалывает, потому что сам я не могу – мне их жалко потому что. Наловим рыбы и домой идём. Но рыба в ведёрке всегда только дедушкина, потому что свою я всегда отпускаю потихоньку, чтобы дедушка не видел. Потому что мне рыб тоже жалко. А вдруг у них там, в глубине речки, дети остались и сидят в норке и ждут, когда их мама или папа приплывёт и принесёт что-нибудь вкусненькое, и станет их кормить. Вот сядут они за свой стол рыбий, папа, мама и много-много рыбёшек-головастиков, их детей. И станут родители следить, чтобы дети хорошо кушали и всё съедали, потому что потом они играть поплывут и забудут, что не наелись за обедом. И будут от этого плохо расти. И вырастут из них очень плохие взрослые рыбы, у которых не будет сил, чтобы заботиться о своих детях- рыбёшках. И жизнь в их речке тогда сначала остановится, а потом и вовсе прекратится.
И дедушку моего тоже жалко. Потому что бабушка его всегда за что-нибудь ругает. Вот и сейчас будет ругать за то, что рыбы мы принесём мало и вся она мелкая, как семечки, «в ней и есть-то нечего»,- обязательно скажет бабушка. А дедушка всё время будет молчать и только шевелить своими косматыми бровями. Я выйду из дома и буду сидеть на дровах. А дед подойдёт ко мне, сядет рядом, положит мне руку на плечо, будет молча курить и иногда слова говорить какие-то:
- Ей, брат, трудно со мною. Ещё труднее, чем мне с ней. Женщинам всегда труднее, потому что сердце у них больше, чем у мужиков. И болит это сердце за весь мир вокруг: и за тебя, и за меня, и за маму твою горемычную, и за огород наш, который полоть надо…
- А за маму мою почему болит? Она же её всё время ругает, как тебя, когда она приезжает.
- Потому и ругает, что любит. А мать твоя трудно живёт. И добрая она. Нельзя её не любить, потому и ругает…
- Так ты же не ругаешь её. И меня тоже не ругаешь.
- А я зачем ругать-то будут? Всю ругань бабушка за нас двоих выговаривает. А я вас просто молча жалею.
Вот такие все дни у меня в деревне счастливые.
Прочитал я всё это. И в первый раз ученику своему «четвёрку», а не традиционную «тройку» поставил, хоть и пропасть ошибок была в этом писании.
А назавтра, когда возвращал сочинения ребятам, впервые стал его рассматривать внимательно.
Был он маленький, щуплый, с серыми какими-то волосами, плохо подстриженными в дешёвой парикмахерской. И лицо мелкое какое-то, невыразительное: посмотришь в такое, потом отвернёшься и не сможешь представить его, тут же забываешь. Глаза, разве что… Да, пожалуй, глаза запомнишь… И не потому, что красивые очень, а спокойные какие-то, тихие глаза. Тихие, какими, наверное, бывают вечера в деревне, где живут его дед и бабушка. Вот когда выйдешь во двор, сядешь на дрова, где они с дедом разговаривали, и смотришь поверх огорода и забора, поверх всей деревни на небо, что за лесом, и думаешь о людях и о земле нашей, о том, праведно ли живёшь, хорошо ли исполняешь дело своё, к которому приставлен…
Вот такие глаза у него были…
И текла жизнь, несложная, повседневная. Обычная такая жизнь, как у всех. И окончил школу класс, где он учился. И он окончил. Как и полагается, почти на все «тройки». И ушёл в жизнь. И затерялся в ней, как теряются почти все наши ученики.
У меня - следующие ученики, потом – следующие, и ещё - …
… А вчера он меня на улице окликнул. Сам, потому что я их не заметил. Рядом с ним стояла худенькая обыкновенная женщина. Его я не сразу узнал, столько лет ведь прошло. Но сделал вид, что рад встрече, спросил, как у него дела. А он сразу обрадовался вопросу и стал рассказывать, что всё, слава богу, хорошо, что детей у них семеро, потому что сначала одного хотели только взять, после того, как врачи сказали, что собственных у них не будет. Но пришли в детский дом, увидели мальчика. Он к ним сам подошёл и ручечки протянул к нему – сразу выбрал отцом. А у него ещё две сестрёнки были. Взяли, конечно, всех. А потом – ещё. И – ещё…
- Я, Пётр Васильевич, знаю, что всех не обогреешь, но вот на сколько хватит у нас с Настей сердца (тут он приобнял свою Настю за плечи и спокойно взглянул ей в глаза. Вот только сейчас, по этому взгляду и вспомнил я его!), сердца и здоровья, стольких и прижмём к себе, чтобы знали, что все люди должны быть счастливыми. А счастье, вы ведь нам на уроках об этом говорили, с дома начинается. Нет дома – и счастью начаться не с чего. Сейчас вот идём документы ещё на двоих оформлять, чтобы как можно скорее и у них счастье началось…
Простились мы, пошли каждый в свою сторону. А я всё шёл и оглядывался им в след. Как же его зовут?.. Забыл…
… Кажется, Федя… Федя Сычёв – точно! Тот самый – «бездарный»…
28.04.2014
Олег Букач
2015-09-16 13:26:34
Русское интернет-издательство
https://ruizdat.ru