СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПОЦЕЛУЙ

 Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)
    
        СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПОЦЕЛУЙ

 Озелененная рельефными пластиковыми панелями комната-невеличка. Цилиндрическая багрового колера боксерская груша, человеческий манекен для контактного боя, пара лавок, таз с этиловым спиртом... Из угла скромновато рекламирует Новый год скудненько нарядненькая голубая ель. Из сумеречного же окна оголтело пиарит торты со свининой трехэтажная неоновая конструкция. Ничего неординарного, если бы не накатывающие из коридора волны рева многотысячной толпы. Не массивная б дверная дамба, звуковое цунами!.. Косяки подпирает пара миниатюрных секьюрити в классических черных костюмчиках. Снаружи столько же, но верзил. Кто из четверки охранистей? Как говорится, бабушка надвое гадала: габаритные-то европеоиды жирноваты, мелкие же -- из старательных и чистокровных, абсолютно постных японских костоломов. В шаге от двери дядя Ваня -- самый крупнокалиберный из присутствующих. Образно выражаясь, подобие помеси гориллы с бегемотом! Скрестив волосатые ручищи на груди, обтянутый яркосиним спортивным костюмом тренер и продюсер в одной телесной оболочище, причмокивая богатырскими губищами, не отрывает выпученного взгляда от груза установленной по центру помещения белоснежной кушетки.
 А груз-то!.. Копейка в копейку, атлант подбалконный да беломраморный! Лишь вместо цензурнофигового листа глянцевосиний паховый стринги-бандаж. Хотя и балетного фасона, но из пуленепробиваемого кевлара! О как... Над русоволнистоволосым эллиноподобием колдуют трое согбенных в белоснежных халатах: первый -- лицом типичный алкоголик -- напяливает парню синие полубоксерские с открытыми пальцами перчатки, второй -- олицетворение ученого мужа -- вглядываясь через отверстие ухо-горло-носовского кривого зеркала, приклеивает к стенке ушного слухового прохода микрорадиокомплекс, третий -- глобально плешивый толстячок -- ловко массирует ноги.
 -- Петрович! -- рокочет дядя Ваня, -- Поразминай-ка ему под бандажом! Для повышения боеспособности!
 -- Да я! -- без разгона влетев в бешенство, мышцемес с кулаками бросается к оскорбителю, -- Я кто-о-о?!! Массажист?! Или проститу-ут?!! -- все, кроме участников скандала и невозмутимых японцев, не в состоянии побороть задорных улыбок.
 -- У-тю-тю-тю-тю, -- держа агрессора на расстоянии вытянутых ручищ, оправдывается дядя Ваня, -- Я ж хотел, чтоб как лучше.
 -- Фильтруй базар, гиббон!! -- орет массажист, -- Я тебе кто?! Ку-ка-ре-ку-у-у?!! -- внезапно смолкнув, он пулей улетает за белоснежный плательный шкаф, откуда тут же доносятся скупые мужские рыдания.
 -- Извиняй, Петрович, -- огорченно заявляет обдразненный приматом, -- Чего уж? Ну позабыл я про твои тюремские понятки. Больше не повторится! Мамой, царствие ей небесное, клянусь!
 -- Да ну тя, -- доносится из-за шкафа одновременно с отторгающим взмахом руки оттуда же.
 -- Иван Алюминьевич, -- выпрямляется в рост ассистент с дырявым зеркалом на лбу, -- Готово.
 -- Шустер, Чугунеич! Займись губами, -- указав на словно окаменевшего атлета, Алюминьевич удаляется за предупредительно распахнутую одним из японцев дверь.
 Считанные секунды, и бригада вновь в полном составе: один шнурует перчатки, второй яркосиней спецпомадой многослойно малюет огромные губы атлета, третий, нервно всхлипывая, обезжиривает его кожу вымоченной в спирте половой тряпкой.
 -- Раз, раз, раз, -- Алюминьевич, вышагивая с микрофоном по коридору, пытается связаться с экипируемым бойцом, -- Вовчик, Вова. Саломаслов! Сынок! Слышишь меня, ублюдок?!
 -- Слышу, дядя Ваня! -- получив в ухо радиосообщение, отзывается парень, -- Как из пушки!..
 -- Отлично! -- возвращаясь в комнату, оценивает качество радиоконтакта тренер.
 Спустя пару минут Алюминьевич, развалясь под вдруг без постороннего вмешательства замигавшей гирляндами елкой, забавляется раскрашенным под хохлому кальяном. Трое в белом, насухо отжав в таз проспиртованную половую тряпку, зачерпывают из него фарфоровыми кружками и по годами сложившейся традиции стоя и молча пьют за победу Вована. Тот же, легко пританцовывая на босых ногах, то лупцует боксерскую грушу; то, заламывая в умопомрачительные позы манекена, расцеловывает его, отпечатывая на песочного цвета искусственной коже следы синей спецпомады. Затишье перед боем.
 -- Вова, -- обращается к бойцу Алюминьевич, -- Ну-к еще разок. Заповеди.
 -- Инициатор поцелуя губы в губы, -- как по писаному чеканит Владимир, -- получает техническое поражение с дисквалификацией на сезон, поцелуй самого себя -- турнирный суицид, целующий ринг автоматически теряет по пять очков за отпечаток, засос органов зрения может привести к слепоте, целование пахового бандажа соперника -- признание собственного поражения и просьба о досрочном завершении поединка...
 -- Так, так, так, -- подбадривает смышленого подопечного довольный наставник.
 Вскоре, если без учета штормового гула извне, наступает мертвая тишина. Слегка притомившийся Володька релаксирует пузом вниз на любимой кушетке. Никто не рискует нарушить его покой. За исключением тренера, кой для команды и бог, и судья, и кормилец, и палач...
 -- А я еще при социализме здесь же -- в Москве, -- томно мемуарит дядя Ваня Алюминьевич, -- стучусь в дверь спортсоюзовской бухгалтерии, а никто не отвечает и не отвечает. Ну я и все сильнее да сильнее барабаню!.. Ну и че-то в сторону взгляд отвел. И вдруг чую: мой кулак по теплому да живому долбанул, и что-то одушевленное на пол сбрякало. Глядь, а под ногами-то бухгалтерша молодехонькая без чувств валяется. Она, дура-то, дверь приоткрыла, выглянула и на кулак мой боксерский налетела. Наповал! Хорошо еще, что не главбухша.
 -- Да-а-а. Нарочно не придумаешь, -- глаголет захмелевший Чугунеевич, -- И дальше чего?
 -- А ничего особенного, -- продолжает Алюминьевич, -- Сотрясение мозга... Потом неделю ей в больницу фрукты с апельсинами таскал... А она нивкакую: я, мол, девушка порядочная; не женишься -- в тюрьму упеку!
 -- Да-а-а, -- сочувственно тянет Чугунеевич.
 -- До сей поры душа в душу живем! -- не без хвастливых ноток рокочет экс-боксер, -- А я с той поры в незнакомые двери стучусь исключительно ладошкою и не выше приблизительного уровня женской талии. От греха подальше.
 -- Да-а-а-а-а, -- мечтательно улыбаясь в потолок, тянет Чугунеевич.
 Вдруг зал многотысячегорласто взрывается! Присутствующие в комнате напряженно замирают. Гул болельщиков нарастает. Через несколько секунд затяжной взрыв в стадии неистового ликования! Вскоре в комнату заскакивает облаченный в черный смокинг с бабочкой на белоснежной манишке прямоходящий жирафик с телячьей головенкой и человеческими конечностями.
 -- Дядя Ваня!!! -- визжит он, -- Компрессор африканца засосом в печень!! Нокаут на четвертом раунде!! Ваш выход!
 -- Вау! Йес!! -- выныривает из мечтательности Чугунеевич, -- Россия -- зверский вакуум!!
 «Наконструируют же биороботов по-пьяни, -- сочувственно глядя на ассорти людско-животное, раздосадованно мыслит Алюминьевич, -- А им потом майся средь нас -- человеков!.. Кибернетики долбаные! Еще и, как сволочи путевые, корчат из себя академиков!»
 Доселе нудно тянувшееся время вдруг с места припускает по-космически реактивно. Все горным потоком выплескиваются в коридор и во главе с практически голым Володькой несутся к купающемуся в кипятке оваций залу (Чугунеевич только каким-то чудом успевает подпомадить чуток пообтершиеся о манекен губищи бойца). На пути семья главного героя предстоящих событий -- пухленькая молодуха и пара дошколят-близнецов. Все в синем. Пацаны подпрыгивают и визжат от восторга. Володька мимобегом, в соответствии со сложившейся традицией (на удачу!), ловко отвешивает сынкам по головосшибательному подзатыльнику, а супруге -- размашистый апперкот в левое ухо и пронзительный хук в правое подреберье... Молодца Нинка! Устояла и даж от адской боли мордуленцией не скособочилась! Дает о себе знать без малого десятилетний(!) стаж замужества за маститым(!) единоборцем. Пока не скопили деньжат на домашнюю боксерскую грушу и тренировочного манекена, безропотно, смиренно и систематически, бескорыстно, виртуозно, самозабвенно и с чувством собственного достоинства, без излишних сомнений, на грани самопожертвования, исходя из семейных и общенациональных интересов, не экономя здоровья, в ущерб милодраматическим сериалам и близнецам-телехитам канала «Наука и жизнь» «Папа любит пицу!» и «Мама любит дядю!», с хрустом позвоночника и вывихами суставов, стабильно, без обезболивающих препаратов, с феноменальной выносливостью, с охотничьим азартом, монашеской кротостью, придыханием и сладострастными воплями их заменяла... Кого? Ежели подзабылось, напоминаю: «их» -- это боксерскую грушу и тренировочного манекена... Не на шутку отменно Нинша держит удар!.. 
 В завершение незыблемого ритуала детишки озорно напутствуют папашку хлесткими пинками по обнаженным ягодицам. Младшой тычет туда же собственноручно отполированным до зеркальности шампуром, ан промахивается, отчего сливает по щеке не по-детски скупую слезу...  Благоверная ж с тостом «за побе-е-еду-у-у!!» широченноразмашисто «угощает на посошок» бутылкой полусладкого «Российского Шампанского» по затылку. И дешево, и патриотично! Спиртное в брызги-дребезги! К ПОБЕДЕ!!!
 -- Вы-вы-вова! -- одышечно орет из внутриушного микрорадиокомплекса замыкающий процессию Алюминьевич, -- О-о-ох-х... Задолба-бали вы-вы со своими те-телячьими не-е-ежностями! О-о-ох-х... Сколько мо-можно?! Семейка суеверов! О-ох-х... Изуверы! Извращенцы бесовы! О-ох-х...
 -- Милый! -- мелодично орет вослед стремительно удаляющейся кавалькаде так называемая вторая половина единоборца Саломаслова, -- Взасос его, Чмоку сопливого!! В жо-опу-у!! До смерти-и-и!!!
 -- Вован, в нокаут его, урода!! -- приплясывая, неиствует гибрид-биоробот, -- Отступать некуда-а-а!! За тобою Росси-ия-я-я!!! 
 -- В кра-а-асном углу ри-инга-а!!!.. Чемпион латиноамер-риканского контине-ента-а-а!!! -- громыхает навстречу миллионнократно усиленный, но и местами напрочь заглушаемый зрительской братией эталон мужественного голоса в исполнении Димы Буберниева, -- По рейтинга-а-ам БэБэА-а-а!!!.. Тре-етьи-и губы плане-еты-ы-ы в полу-тяже-е-елом-м-м ве-е-есе-е-е!!!.. Чмо-ок-ки-и-и!!!..
 -- Чмоки-Рокки -- всмятку коки, -- на ходу презрительно сплюнув на пол, неожиданно, к собственному неописуемому восхищению, скоропалительно рифмует Саломаслов.
 Блицы репортерских фотокамер все чаще и ослепительней! Скоро ринг! Схватка приближается!
 -- Вы-вы-вы,.. о-о-ох-х,.. В-ы-во-ова! -- орет в ухо через радиоэфир подотставший и капитально запыхавшийся Алюминьевич, -- Н-на ты-ты-ты-ормоз! Фу-у-у... Пы-пы-пырилете-ели! Выключайся, сынок! Ни ка-апли расхода энергетики, ни на пиксель искажения ауры! Фу-у-у... Ты -- тряпка, уставшая мо-мочалка, пьяный ленивец, коз-зломорд под нар-козом, кисель прокисший...
 -- Ага,.. ясно,.. козе понятно.., -- с каждым словом сбавляет накал речи Вован.
 -- Козе понятно -- козлу приятно! -- передразнивает окончательно отдышавшийся тренер, -- Что за несерьезность?! Зажую как мамонт таракана!! Ублюдок, -- последнее на голосовом минимуме и уже не в адрес подопечного, а для собственного душевного равновесия.
 -- Понял, -- полусонным шепотом отвечает боец, -- Спасибо, дядь Ваня.
 -- Кушай с булочкою, недоносок, -- с расчетом на то, что парень не расслышит, бурчит наставник, -- Якорь тебе внутриутробно промеж ляжек до поясницы, потом кувалдою ржавою по якорю, помета воробьиного ложку под язык, клизму скипидарную, наждачкой по ушам, трактором по пузе, чайником по кумполу.., -- дядя Ваня, как и многие в этом бренном Поднебесьи, не в силах избежать суеверных предрассудков. Однако ж, на отличку от семейства Саломасловых, жесток лишь словесно... Дошептав заклинание-оберег, Алюминьевич умиротворенно мыслит: «А он ведь мне как сын(!!!) родимый». Синхронно с ним рассуждает и полусонный Вова: «А он ведь мне роднее(!!!) папы».
 -- В си-ине-ем углу-у-у!!! -- поддает жару Буберниев, -- Вова-а-а!!! Сало-мас-сло-о-ов-в-в!!! По прозви-и-ищу-у-у Ва-а-аку-у-ум-м-м!!! -- зал ревет, визжит и скачет, истерично размахивая транспарантами с натрафареченными огромными губами Вовчика. Как обычно, с синими!
 -- Пошел, родимый! -- доносится из микрорадиокомплекса. Вован вальяжной походкой, раскланиваясь и приветствуя публику с обеих рук, спускается по длиннющей лестнице к оранжевому, огражденному брезентовыми пожарными рукавами рингу. Девчата из подтанцовки подставляют единоборцу трепетные попки. На удачу! Вакуум, во исполнение ритуала и для разминки, с величайшим наслаждением увесистыми пинками и жесткими кулачными ударами обрабатывает аппетитные полушария. Танцовщицы, корчась от невыносимой боли, мужественно повизгивают и мило улыбаются. Иные пацаны только из-за этих минут эйфории мечтают стать прославленными единоборцами!
 И вот уже на ринге. Напротив, корча зверские гримасы и яростно колошматя воздух, скачет красногубый Чмоки, который за последние годы вальнул нокаутами пятерых российских парней! Вакуум патриотично вскипает гневом, и тут же в ухе голос бдительного Алюминьевича: 
 -- Не мандражи! Экономься! Ты пока еще тряпье!
 -- Понял, -- бормочет Вован, начиная отработанными на длительных тренировках психологическими манипуляциями кокетливо строить глазки этому обволосатенному от головы до пят, телесно дрябловатому идиоту. Коронный приемчик из загашника Алюминьевича срабатывает на «отлично!»: Чмоки, ошарашенный обольстительным взглядом россиянина, замедляет телодвижения и оглядывается на своих ассистентов. Вован поступает точно так же и видит, как хмелем шатаемые Чугунеевич со приятелями под сердитым взглядом администратора, потупясь в пол, стаскивают запрещенные в бойцовском зале белые халаты. Болельщики с раскатами хохота всецело переключают внимание с ринга на забавную троицу, облаченную лишь в памперсы и нательные амулеты в виде болтающихся на веревочках на уровне подмышек огромных (слону впору!) сосок-пустышек. Второй приемчик конструкции Алюминьевича проходит на «ура!»
 Вован, выдержав паузу, в фазе спада публичного веселья упирается обеими руками в пожарный рукав верхнего яруса ограждения и стриптизерски перекатывает свои спортивные ягодицы. Аудитория вновь на эмоциональном подъеме! В конце концов повернувшись к противнику фасадом, россиянин видит потускневшего и блуждающего растерянным взглядом Чмоки. «Йес!» -- торжествует мысль простого российского парня -- сына нищего нефтемагната и сказочно разбогатевшей на пирожках с капустой стряпухи. Скрупулезно выдержав очередную паузу, Вакуум обволакивает своим томным взором малогабаритный и ядовитобагровый паховый бандаж латиноамериканца. Тот же под бесноватый рев оголтелых зрителей упирается остекленевшим взглядом в свои неряшливо отпедикюренные ногти.
 -- Поплыл! -- торжествует из радиокомплекса Алюминьевич, -- Сынок, ты -- молоток!
 -- Спасибо, папа, -- растроганный фамильярным обращением наставника, Вакуум впервые обращается к нему по-родственному. И не мудрено, ведь уже который год Вован носит в своей душе тайну, поведанную мамой-стряпухой. На смертном одре со слезами на глазах она призналась ненаглядному чаду, что его биологический отец -- Алюминьевич. «Так и помрет, не узнав, что тренировал родимую кровинушку, -- скорбно помыслилось контрафактному отпрыску, -- Надо бы как-нибудь по пьяни открыться... » «Папа, -- отвиснув челюстью, умиленно нянчит новорожденную думу внебрачный отец, -- Па-а-апа! Не батя, не предок, не кошелек, а... Па-а-апа-а-а!.. Надо как-нибудь его коробкою конфет угостить! Нет, двумя коробками! А лучше -- тремя! И упоить парня до поросячьего визга лосьоном послебритвенным! Пусть расслабится! И самому ужраться! Да й пообщаться тет-а-тет в сауне без галстуков!.. Нет, тет-а-тет как-то вульгарненько... Лучше с девками публичными!.. С двумя... Неа... Лучше с... С четырьмя! Как в Ноевском ковчеге: каждой твари -- по паре!..»
 Звучит мелодия «Подмосковных вечеров». На ринге выпуклая деваха-кинолог в камуфляжном бикини с ушастым шоколадной масти спаниэлем на поводке... Вернее: пес с девахою на поводке, потому как он важен и меланхоличен, а она обалденно(!) выгибулиста.
 -- Ню-ю-юх-х-х... те-е-ест!!! -- объявляет секс-символ российских олимпийских чемпионок Димон Буберниев.
 -- Сынок! -- звучит в ухе российского единоборца обеспокоенный голос биологического папы, -- Как?.. Не пучит?!
 -- Неа, Иван Алюминьевич, -- Вакуум с мандражем в голосе переходит на официальный тон.
 -- Сколько угольных таблеток сожрал?! -- взволнованно интересуется тренер.
 -- Три упаковки!
 -- Не пукнешь, чудило?!
 -- Не должон.
 -- Не должон, не должон.., -- скептически повторяет тренер, -- Из-за твоего вонизма три забугорных дисквалификации и пять внутрироссийских!!. Засранец!!! Боже упаси бздануть на тесте!..
 -- Алюминьич, -- шепчет Вакуум, -- Да чтоб мне сдохнуть.
 -- Б-б-блин! Все вы такие.., -- снижает тон тренер, -- Нажрутся перед схваткой втихаря горошницы... И все мои потуги тренировочные скунсу под хвост!
 -- Да чтоб меня пригородным переехало, не ел горошницы.., -- шепчет единоборец.
 -- Чем переехало?! -- переспрашивает Алюминьевич.
 -- Поездом! -- конкретизирует Вован.
 -- Да случись бздеж, я тя самолично перееду! -- угрожает тренер, -- Четвертую, пятерую а потом и вообще -- шестирую!! Усекаешь?!  
 -- Ага, -- молвит Вован.
 -- Что мне твое «ага»?! -- кипятится Алюминьевич, -- Не балуй пузом! А пока расслабьсь. Ты -- тряпка, вата, поролон.
 Камуфляжная деваха, щекотливо и досконально огладив ладонями обоих бойцов, не обнаруживает каких-либо повышающих скольжение покрытий. Псина не унюхивает отвратительных запахов. Ко всему прочему (к неописуемому(!) ликованию болельщиков-россиян), он лижет колено Вакуума! Добрый знак!.. Обнюхав же Чмоки, лопоухий эксперт задирает заднюю лапу и делает «пи-пи» на его мохнатую лодыжку! Зал от этакого(!) знака взрывается бурей неистовых оваций!.. Описаный же мексиканец неописуемо огорошен: вытаращив глазные яблоки по самые экваторы, он даже не в состоянии шелохнуться!
 Кобелек с дамочкою покидают ринг.
 -- Пе-е-ервы-ы-ый ра-а-аунд!!! -- рычит Буберниев, -- К бо-ою-ю-ю!!!
 -- Вовик!! -- орет через внутриушной радиокомплекс Алюминьевич, -- Теперь ты!!.. Ты -- не тряпка!! Ты -- алмаз гранитный!! Фас!! Дави соплежуя мохнатого!!.. Взасос его, козломордого, в жо-опу-у-у!!! Но-о-о!.. Будь аккуратен!! Предохраня-я-яйся, сыно-о-ок!!..
 «Папа(!!!), -- на грани беззвучия шепчет Вакуум, -- Я тебе за прелюбодейский грех жизнью обязан(!!!) Не сплошаю, родимый(!)... Видела бы сейчас нас с тобою мама(!) Померла б еще раз от счастья-радости(!)»
 Бумкает гонг! Единоборцы, заковыристо пританцовывая, идут на сближение! Третий на ринге -- тщедушненький и бородатенький рефери (танкистский шлем, моряцкая тельняшка, белые ласты для подводного плавания, малиновые бабочка и шаровары) -- неуклюже приплясывает на дистанции, опасаясь оказаться в эпицентре предстоящего побоища. Зал неистово тайфунит! Кажется, что еще чуть-чуть эмоционального перенапряга, и -- коллективный инфаркт, инсульт, разрыв селезенки с гортанью, отрыв языка, разбрызгивание головного мозга с катапультированием глазных яблок, выпадение прямой кишки либо иное какое-либо катастрофическое последствие... Но бойцам, тренерам, ассистентам сие буйство как мертвому припарки. Предвкушение предстоящего поединка напрочь глушит бесноватую стихию публики, как когда-то советские эфирные трескогенераторы, превращавшие передачи импортных радиостанций в шум электродождя, сквозь кой с трудом пробулькивались редкие пузырьки иноголосия... 
 Итак, Вакуум и Чмоки в контакте. Происходит энергичный обмен ударами. Но ни один из них не достигает жизненно важных органов. 
 -- Защита у обоих, -- тараторит в микрофон комментатор телеканала «Российский поцелуй», -- занавесистая! Особенно у нашего! Вакуум настолько занавесистей этого недоноска!.. Опупе-е-еть!.. 
 -- Вован! -- гневается через радиокомплекс разочарованный Алюминьевич, -- Ты че, соплежуина, лом проглотил?! Вторая минута, а ни одного проникающего! Да я из тя, говна, конфет наделаю!!..
 Вакуум, учитывая, что с началом боя обратная связь отключена, в промежутках между ударами безбоязненно обкладывает тренера виртуозным матом: мол, тебя бы, феноменально окаянного, на мое место в позе пассивного табурета...
 Спустя мгновение Володька ощущает, что правая перчатка боковым сверху буквально срывает с креплений вражескую нижнюю челюсть! Но, к превеликому удивлению, Чмоки продолжает боксировать, посверкивая из-за губ розовой капой! Даже несмотря на то, что сразу же после удара раздается звонок тормозного колокольчика. «Куда смотрит рефери на ринге?!», -- молниеносно проносится в мозгу Вакуума. И тут же до физической боли долбит в барабанную перепонку вопль Алюминьевича:
 -- Ты на хера, гаденыш, рингового рефери зажму-ури-и-ил?!!
 -- Сто-о-оп!!! -- отчаянно орет из сотен завязанных на один микрофон динамиков главный рефери, чем и останавливает схватку. Стукнутый же рефери аки горизонтальный мумий, откинув головенкой за пределы ринга танкистский шлем и сложив ручонки на груди (хоть поминальную свечку в ладошки всовывай), судорожно подергивает белоснежными ластами. «И тапочек не надо, -- думается Димке Буберниеву, -- Обстригай перепонки да сразу ж (как только заглохнет агония) в гроб укладывай! А бороденку-то не хило зачесало -- аж вокруг затылка к противоположному уху!»
 Публика постепенно утихает до кипятильного клокотания, а Володьке-Вакууму внезапно становится стыдно, отчего его лицо наливается кровью, а по щекам скатывается пара по-мужски скупых скорбных слезинок.
 -- Не плакай, сына, -- доносится из вновь переключенного на двухстороннюю связь минирадиокомплекса глас Алюминьевича, -- Ты ж мужик! А я тебе в тюрьму буду переда-а-ачки носить. Хочешь собственно мною копченого сала?
 -- Хочу, -- всхлипнув, признается Саломаслов.
 -- А масла касторового? Тож самодельного... 
 -- Хочу.
 -- А помнишь, как мы с тобою у меня на даче обожрались этим маслом, а потом всю ночь напролет как дизентеристы до упаду веселились?
 -- По-о-омню-ю-ю! -- вдруг срывается на рыдания Володька.
 -- Ты чего как царевна-несмеяна разревелся? -- откуда-то снизу шамкает какой-то старикашка.
 -- Да поше-е-ел ты в бя-яку-у-у! -- подцензуривая словоизвержение, Саломаслов яростно чешет внезапно зазудевшеесе межъягодичное ущелье.
 -- От те и пица с кокаином, от те и жвака с какою, от те и огурцом по помидорам.., -- озорно укоризничает назойливый старикан, -- Спервоначала агрегат жевательный с корнями наизнанку выкорчевываем, а потом еще и обзываемся... Да я, если хочешь знать, по твоей милости чуть ласты не склеил... Иэ-э-эх-х, молодежь, молоде-е-ежь...
 Рефери под взрывные овации публики опрометью водружается на ласты и, подметая бороденкой тщедушное межплечье, обеими руками старательно вправляет травмированную челюсть! Вован, восхищенно наблюдая за деловитыми манипуляциями, упивается душещипательным коктейлем из вдруг искрометно вспыхнувших радости, изумления и останков моментально усопшего ужаса! Отрегулировав жевательный аппарат, пострадавший лукаво зыркает на обидчика и, прицеливаясь струесловием в его пунцовое ухо, сквозь публичное эмоциональное извержение торжествующе голосит:
 -- Сейчас меня заменят на Бинго-Бонгу!!! Упаси тебя все боги земные и небесные хоть пальцем в его сторону шевельнуть!! Башку твою синегубастую откусит и выплюнет!!!
 -- Ага, -- неосмысленно кивает Володька, -- Откусит, откусит...
 -- Оглянись, сыну-у-уля-я-я!! -- вопит из радиокомплекса Алюминьевич, -- Ну какого ляда было миролюбивого заморыша гасить?!
 Обернувшись, Вован опешивает от обличия нового рефери в лице гигантского кофейнокожего африканоса, облаченного в черную эсэсовскую форму фашистской Германии: узенькие серебристые погоны, дубльмолниевая правая петлица, кокарда в виде черепа со скрещенными костями... От образа прежнего рефери лишь белоснежные водоплавательные ласты да малиновая бабочка на треугольнике выглядывающей между распахнутыми отворотами кителя накрахмаленной манишки. В довершение к портрету в полный рост: физиономия уличного хулигана, русые усики-щеточка модели аля Адольф Гитлер, в правой ручище классический хлыст для верховой езды, в левой -- золотистая ручная мясорубка.
 Жестами пригласив соперников к бою и дождавшись их сближения, Бинго-Бонга с озорной улыбкой шаловливо шлепает Чмоки хлыстом по седалищу и замахивается мясорубкой на Вована... Зал, восприняв подоплеку сего акта как расстановку акцентов «свой-чужой», негодует яростным воем и разбойничьим свистом!
 -- Каляка! -- вскрикивае рефери, и единоборцы вступают в контакт.
 -- Малыш!! -- наставничает через радиоэфир Алюминьевич, -- Попробуй-ка его в позе тринадцать -- крабом! Это ж твоя коронка, родимый!
 -- А чего? Где наша не пропадала? -- шепчет Володька и ловко роняет мексиканца на четвереньки. Тот же, не менее ловко извернувшись, сплетается с россиянином в замысловатый узел. Вплотную перед глазами Вована заветная ягодица. Еще мгновение, и он вопьется в нее алчными губами!
 -- Фу, Вовка-а-а!!! -- остерегает через микрорадиодинамик Алюминьевич, -- Своя-я-я!!
 -- Чего «своя»?! -- приостановив порыв и забыв, что в ходе боя связь односторонняя -- от тренера к подопечному, надсадно вопрошает Вован.
 -- За-а-адница-то твоя-я-я!!! -- словно услыхав вопрос, истошно голосит Алюминьевич, -- Самого себя-я-я не узнае-е-ешь, сукин сын?!!
 Вакуум, не ослабевая хватки, пристально всматривается в родинку на бледной ягодице... «Моя! -- мелькает гасящая азарт мысль, -- Моя родинка! Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Чуть себя не засосал!.. Ё-ё-ё!!.. У Алюминьевича такая же и на том же самом месте! Папу-уля-я-я!!..»
 Вовчик, резво переоценив ситуацию, успешно проводит замысловатый прием, известный в узкоспортивных кругах как «двухсторонний вертихвост». В результате его губы впиваются в область чмокинского правого подреберья. Пече-е-ень! Печенюшечка-а-а! Тут уже об мимолетном поцелуе не может быть и речи. Стопроцентный засос! Бинго-Бонга, как на свадьбе после призыва «горько!», начинает нокаутический отсчет: «Уан, ту, тьроечка, фо, файф, восэм!..»
 Каким-то чудом на счете «восьимнатцать» (образно выражаясь, в трех шажках от победного «тфатцать одьин») Чмоки удается с оглушительным чпоканием оторваться от губ Вакуума! К глубочайшему разочарованию болельщиков-россиян, всего-то навсего нокдаун... 
 Гонг, известивший о завершении второго раунда. Единоборцы по углам вразвалку на табуреточках. Примочки, лед на загривки, восстановительный массаж, тренерские инструктажи... Зал накапливает эмоциональный потенциал для предстоящей пятиминутки. В ход идут гамбургеры, тульские пряники, сало свиное малосольное и оно же копченое, оконная замазка, молоко с керосином, фаршированные ежовыми иголками шерстяные носки и валенки, кирпичи в собственном соку, селедка под мутоном, устрицы в плесени, отбивные из кукол Барби, чупа-чупсы в презервативных оболочках, колбасные изделия из пенопласта, строительный щебень в обувном креме, пластиковые фрукты и овощи, чипсы из душистых армейских портянок, поминальные продуктовые наборы с надгробий подмосковных кладбищ и еще много-премного всяческой вкуснятины... Заполошный Бинго-Бонга, смачно шлепая ластами по рингу и хлопая огромными ушами эсэсовских галифе, исполняет какой-то народный африканский танец, чем заслуживает аплодисменты в такт замысловатым телодвижениям. Вован, пристально вглядываясь в тело Чмоки, подсчитывает синие отпечатки своих губ. Помимо засоса в области печени еще восемь отчетливых поцелуев и три вскользь размазанных. Всего двенадцать. Дюжина! Удачное число!
 -- Пятнадцать(!) -- горделиво шепчет на ухо подопечному подошедший со спины Алюминьевич, -- Двенадцать с фасада и три с тыла. Один, который в пятку, не засчитан. Я разбирался. Бесполезно. Говорят: мол, отпечаток по шкале соответствует всего-навсего седьмой категории яркости -- не канает... А чего спорить-то? Себе дороже. Еще нацелуешь(!) В подошвы только больше ни-ни. Не прикладывайся. Помада-то, сам знаешь, сильно за раунд об ринг стирается... Одна бледнота остается.
 -- А на мне? -- с волнением интересуется Володька.
 -- Шесть! -- торжествующе произносит тренер, -- Четыре спереди и пара с тыла. И ни одного засоса. Молодца, Вован!
 -- Тре-е-ети-и-ий ра-аунд!!! -- объявляет Буберниев.
 -- Петрович! -- рокочет Алюминьевич, -- Поразминай-ка ему на посошок под бандажом! Для повышения, так сказать, боеспособности.
 -- Я вам че всем? -- застыв с володькиным бедром в руках, до слез горючих распаляется хмельной массажист, -- Я ва-а-ам че-е-е?! Про... прос-сти-ту-у-ут?!! Козлы-ы-ы!!!
 -- Ну не хочешь, так и не надо, -- миролюбиво уступает Алюминьевич.
 -- Я вам че-е-е?!!! -- поддернув сползший памперс и зашвырнув на трибуну в гневе сорванную с шеи гигантскую соску-пустышку, разжигает скандал вскочивший в полный рост Петрович.
 -- Ну не хочешь, так и брысь отседова наружу, -- невозмутимо задает направление движению Алюминьевич. 
 Сердобольный Чугунеевич суетно подсобляет резко поникшему массажисту протиснуться меж пожарных рукавов ограждения. Алюминьевич же, провожая напряженным взором неуклюже пытающуюся сохранить равновесие парочку, недюжинным усилием воли сдерживает приступ раздувшего щеки хохота, вот-вот готового вырваться в атмосферу.
 Гонг!.. В третьем раунде (из шести возможных) Чмоки словно с цепи срывается. Удары сыплются на россиянина будто беглый огонь артиллерийской батареи крупнокалиберных автоматических орудий. И всякий раз, когда Володька от сотрясений мозжечка и дикой боли теряет ориентацию в пространстве, мексиканец впивается своими мускулистыми губами в его нежную кожу... Ход схватки убавляет и убавляет шансы на победу... Однажды даже взятый по-борцовски на болевой Володька ловит сочувственный взгляд «водоплавающего эсэсовца». 
 -- Малыш! Соберись!! Ты глыба-а-а!!! -- вопит через микрорадиокомплекс прижатому к пожарным рукавам подопечному Алюминьевич, -- Ты сильне-е-е!!! Роди-имы-ы-ый!! Богаты-ы-ырь!
 -- Хана, Люминьич, -- бормочет полубессознательный Вован.
 -- Я тебе-е-е конфетов шоколадных напокупа-аю-ю-ю!! Будешь как сыр в сале!! Хочешь конфетов?!
 -- Хочу, -- на выдохе отвечает Вакуум, хотя и понимает, что обратная радиосвязь отсутствует.
 -- Держись, Вова-а-а!!! Я тебе три кило колбасы ливерной и.., -- монолог щедрого наставника обрывается хрустом в володькином ухе. Это убойный боковой от Чмоки выводит из строя микрорадиокомплекс... 
 -- Ты на хрена, щенок, мое радио сломал?!! -- моментально оправившись от удара, рычит россиянин, -- Да я тя с говном без сахара зажую-ю-ю!!! -- на этом вопле Володька наносит меж красных перчаток молниеносный штыковой в нос. Сопли-слюни Чмоки выплескиваются многоструйным веером. Тело мешком с костями брякается на оранжевость ринга. Самую малость постолбенев от изумления, Вован, словно кошка на мышку, бросается на соперника. Виртузно извернувшись в прыжке над распростертым лицом в пол телом, Саломаслов гулко прихлопывает его всем своим весом. Зажав меж колен шею Чмоки и завернув его правую ногу в замысловатую закорючку, россиянин дотягивается распухшими от поцелуев губищами до потной латиноамериканской задницы.
 -- Есть конта-а-акт! -- блаженствует Алюминьевич.
 -- Не бре-езгуй, милы-ы-ый!! Соси-и-и!! Я не ревну-у-ую-ю-ю!! -- вносит свою моральную лепту в победу благоверная. Володькины же отпрыски не только не отстают от взрослых в шумопроизводстве, но даже с лихвой их превосходят. Однако ж... О дешифровке визго-воплей темпераментных братцев Саломасловых не может быть и речи.
 На счете «пьятьнатцать» Чмоки, очухавшись от умопомрачительного удара, начинает извиваться и томно повизгивать. Володька в ответ до предела повышает свой мышечный напряг и засосный импульс. На «девьятьнатцати» мексиканец уже надрывно стонет и совершает попенцией ритмичные возвратно-поступательные движения. Так бурно на володькины засосы никто еще не реагировал. Даже мужественная и темпераментная супружница Нинель. Фанта-а-астика-а-а(!)
 «Тьфатьцать одьин! -- завершает отсчет «ластоногий африканос-эсэсовец» -- Нокьаут! Бьиз-дец котьенку -- сьрать не будьет! Встьавайте, оба-вмьестье! Шнеля, шнеля! Фульи разльеглись кэак леньивые свиньюшка?! Конь-ецерта оконьченка!»
 Дальнейшее словно в сахарноватном тумане! Раскаты стихийного ликования болельщиков, нацеленная Бинго-Бонгой в зенит вованова рука, покидающий ринг на носилках Чмоки, голубого шелка чемпионский пояс с пристегнутыми к его лямкам чулками в крупную сетку!..
 Комнатка-малютка, из коей Вакуум не более часа тому назад шагнул к победе. Обессиленный триумфатор распластался на белоснежной кушетке. Алюминьевич курит кальян, японцы-телохранители вновь у двери, Чугунеевич со компанией похрапывают и посапывают на полу за шкафом, Нинель безуспешно пытается разжечь в мангале бамбуковые дрова, детишки суетливо срывают с голубой ели и рассовывают по карманам украшения... Идиллия(!)
 В приоткрывшуюся дверь просовывается поросячье рыло очередного биоробота.
 -- Иван Алюминьевич! -- с прихрюкиванием взволнованно окликает он.
 -- Ну чего тебе, Гришенька? -- устало бурчит тренер чемпиона.
 -- Чмоки помер!
 -- Ка-а-ак?!! -- хором кричат присутствующие, в том числе и спящие.
 -- Да сердце не выдержало! -- поясняет свинорылый Григорий, -- Говорят, оргазмический экстаз, вылившийся в обширный инфаркт. Это так же как Бананович под проституткою в прошлом годе от избытка радости копыта откинул...
 -- Ни фэн-шуй себе-е-е! -- опасливо упирая ошарашенный взгляд в сидящего на кушетке с придурковатой миной Володьку, молвит потрясенный Алюминьевич, -- Вот те и поцелуйчик!.. Смер-те-е-ель-ны-ы-ый... Оши-ше-е-еть...

 Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)