Димкины хроники. 1. Дискобол

Когда Димке было четыре года, окружающий мир состоял из частей, едва связанных между собой. Мир тогда напоминал выкройку - белое пространство, на котором разноцветными линиями нарисованы неузнаваемые детали какой-то одежды, а между этими деталями – пустота. Димкин дом, дом бабушки и дом другой бабушки, село, остров на реке, лес, папино пароходство, парк, кинотеатр – все эти места не были частями целого. Единственное, что связывало эти части воедино, - это он сам, Димка, когда посещал эти места. Димке даже иногда снилась эта выкройка, очень напоминавшая те, которые он видел в маминых журналах.

Двор – то есть та сторона Димкиного дома, куда выходили подъезды, - был огромным и квадратным, со всех сторон он был огражден 9-этажными панельными стенами. Во дворе помещался детский сад, спортивная площадка, сломанные качели, мрачная котельная, монументальные «грибки» из стали и бетона, навечно оккупированные доминошниками, гудящая, словно улей, трансформаторная подстанция и даже небольшой овраг, в котором всегда обнаруживались какие-то замечательные вещи. У подъездов стояли угловатые скамейки; на этих скамейках во всякое время можно было видеть оживленно беседующих пенсионерок.

…Димкин двор был совершенно не похож на бабушкин двор, располагавшийся в самом центре города. Но для Димки то было счастливое время, когда вещи воспринимаются такими, какими они есть, а размышления о различиях и о причинах различий не тревожат молодую душу. Бабушкин дом – бледно-желтый, с темным цоколем и крытой шифером крышей с аккуратными слуховыми окнами, - был очень высок, хотя и имел всего лишь 4 этажа. Дом стоял в стройном ряду своих респектабельных близнецов; от проезжей части дома отделял ряд фантастических, невероятных деревьев – платанов. Говорили, дома эти строили после войны немецкие военнопленные. В конструкции домов также ощущалась война, то ли недавняя, то ли скорая: в подвалах были оборудованы вместительные бомбоубежища, а стены достигали полутораметровой толщины, так что в проеме окна можно было свободно устроить еще одну комнатку. Строгие, неброские фасады украшены только парадными подъездами с небольшими портиками и широкими солидными ступенями. Однако все парадные подъезды заперты; жильцы попадали домой через двери черного хода, то есть через лишенные портиков и красивых ступеней узкие подъезды, выходящие во двор. Двор – тих, тенист, обильно засажен акациями, каштанами и шелковицей, украшен клумбами; у подъездов и вокруг клумб расставлены скамьи, изящные, как скрипичный ключ. От соседних пространств двор огражден высокими каменными заборами, крашеными в тон с домами в бледно-желтый цвет. Заборы эти такой ширины, что по их гребню можно свободно разгуливать, как по дорожке, если, конечно, хватит сноровки и храбрости туда вскарабкаться. От улицы дворы защищены массивными кованными воротами; но Димка этих ворот уже не застал. У него было только какое-то смутное, мимолетное воспоминание об этих воротах, оживавшее только тогда, когда он видел где-нибудь такие же ворота, преграждавшие вход во двор. Странное дело, - думал Димка, повзрослев, - парадные подъезды заперты, а ворота сняты с петель, - зачем, почему? От этих ворот к тому времени, которое Димка отчетливо помнил, остались только огромные, крепостного вида петли, намертво вделанные в торцовые стены домов…

Пространство с другой стороны Димкиного дома – «за домом» - совсем не походило на двор. Оно будто бы вплотную примыкало к современному микрорайону, но имело с ним мало общего. Тут по-прежнему - окраина, предместье, ранее находившееся на значительном удалении от старого города. Город теперь уже тесно прижался своими промышленными и жилыми зонами к этой местности, с ее одноэтажными домиками, огромными акациями, запущенными и заросшими садами, с кружевом тропинок, прихотливо соединявшим домики, колодцы, огороды, сараи и погреба. Однако границу и различие «между городом и деревней» пока стереть не удалось. Символом этого мог служить овраг, тянувшийся от улицы вдоль всего Димкиного дома и впадавший в заболоченную речку. После сильных дождей по оврагу мчалась бурная мутная вода; если бы грунт «за домом» не был таким плотным и глинистым, эти потоки уже бы давно размыли овраг до размеров Гранд-каньона. В периоды засухи овраг стоял мрачный, раскаленный, безжизненный, а причудливой формы комья глины на его склонах и дне становились тверже камня. Прочитав где-то о Долине смерти, Димка долгое время представлял себе ее именно такой.

То, что двор и «за домом» были самостоятельными, не связанными, не сшитыми воедино пространствами не только в Димкином воображении, но и в реальности, подтверждалось и явными различиями в населении этих пространств. Обитателями двора были малыши, а также дети постарше, но робкого десятка. За домом совсем не встречалось малышей, а дети постарше были известны в сопредельных пространствах как сорванцы, сорвиголовы и даже хулиганы.

Димка уже тогда был стихийным нонконформистом. Если его причисляли к примерным детям, он начинал хулиганить, если к хулиганам, он вел себя как лорд-хранитель печати на приеме у английской королевы. Поэтому Димка прогуливался и во дворе, и «за домом», а также поддерживал с обитателями обоих пространств дипломатические отношения. Иначе было нельзя; если такие отношения не устанавливались «за домом», считалось, что стороны находятся в состоянии войны. Во дворе же это грозило изоляцией и неприемом в коллективные игры.

Одним из обитателей пространства «за домом», с которым Димка установил и поддерживал дружественные отношения, был Вовка. По правде сказать, Вовка был соседом Димки, жил в том же подъезде, но был на год старше, на голову выше и однозначно принадлежал к клану хулиганов и даже, кажется, гордился этим.

Однажды летним вечером, почти таким же жарким и душным, как и долгий летний день, когда солнце уже скрылось за верхушками самых высоких деревьев, Димка отправился погулять «за дом». Несколько дней назад прошел сильный дождь, но теперь овраг уже высох, и Димка надеялся найти в нем что-то интересное, полезное или занимательное, принесенное дождевой водой.

Димка шел по краю оврага и внимательно осматривал его склоны и дно в поисках новых сокровищ. Ему не попалось ничего примечательного; через несколько шагов он понял, почему. На дне оврага стоял Вовка и разглядывал что-то большое и ржавое; он довольно улыбался, а карманы его шортов что-то туго обтягивали, выступая двумя бугристыми полусферами. Значит, он уже собрал все, что могло представлять интерес. Димка махнул Вовке рукой и ускорил шаги, надеясь, что Вовка еще не ходил по оврагу дальше. Однако Вовка решил подразнить Димку и продемонстрировать ему свои находки. Он крикнул Димке подождать и стал выбираться из оврага. Димка покорно остановился. Этикет есть этикет.

- Смотри, что я нашел! – сказал Вовка, делая большие глаза и пытаясь что-то вытащить из кармана. Но карманы были так плотно набиты, что Вовке никак не удавалось извлечь оттуда желаемое. От нетерпения он притопывал ногой по краю оврага, неровному и зазубренному, точно старая пила. Когда таинственная находка, наконец, стала подаваться и уже показалась из кармана, случилась катастрофа.

Вероятно, глина еще не успела высохнуть после дождя и не достигла своей обычной каменной твердости. Вовка последний раз топнул ногой, и край оврага обвалился, с шорохом и шуршанием увлекая за собою и Вовку. Через мгновения Вовка оказался на дне оврага, покрытый рыжей пылью, присыпанный комьями глины и воющий от боли. Он держался руками за правую лодыжку. Димка стоял сверху, раскрыв рот от удивления и неожиданности.

Покричав немного, Вовка поднял на Димку злые, полные слез глаза. Наверное, он решил, что это Димка от зависти столкнул его в овраг. «Дурак!», - крикнул Вовка. Он схватил с земли ту большую ржавую штуку, которую он рассматривал, когда его повстречал Димка. Это был металлический круг диаметром сантиметров около 30. Вовка вскочил на ноги, что-то шепча, каким-то замысловатым образом размахнулся этим диском и швырнул его в Димку. Много позже, когда Димка бросил бокс и увлекся толканием ядра и метанием диска, тренер именно так учил его метать диск. То есть Вовка метнул свое оружие возмездия самым правильным способом, гарантирующим дальность и точность броска. Должно быть, у него был природный дар, талант к этому спорту.

Солнце, которое уже скрылось за деревьями, вдруг снова засияло у Димки прямо перед глазами в полную силу. Его внезапный свет был так ярок, что у Димки тупо заломил лоб, заболели виски и глаза. Иногда от боли люди кричат и прыгают на месте, трясут руками и шипят. А от этой боли Димка, напротив, как-то ослаб, ноги его подкосились, и он опустился на горячий край оврага. Солнце снова скрылось за деревьями и даже, казалось, опустилось за горизонт. В полном гула и стука полумраке Димка увидел, как Вовка со всех ног убегает по дну оврага в сторону речки.

Димке стало очень тоскливо и пронзительно захотелось домой, к маме. Он хотел бы оказаться у мамы на руках прямо сейчас, немедленно, но он не мог даже встать и побежать к ней. Руки и ноги стали какими-то ватными, чужими, они просто торчали в разные стороны из туловища и совсем не слушались.

Постепенно солнце снова выглянуло из-за горизонта, и Димка смог подняться. С этого момента его воспоминания становились отрывочными и неполными. Он помнил, как поднялся и пошел домой. Помнил дружно, словно по команде, вскакивающих с лавок пенсионерок, с беззвучно раскрытыми ртами и выпученными глазами, похожих в своем порыве на болельщиков команды, забившей гол. Гул в голове. Дерматиновую обивку своей двери. Потом, после долгого неясного промежутка, кафельные стены, человека в белом халате, закрашенные до половины окна…

Через какое-то время воспоминания Димки снова обрели непрерывность и насыщенность, а вот Вовка в них появлялся эпизодически, пунктиром. Всякие дипломатические и прочие отношения между ними прекратились, хотя Димка по-прежнему гулял и во дворе, и «за домом». Теперь его лоб украшал длинный белый шрам, перечеркнутый короткими дефисами швов, что придавало шраму сходство с колючей проволокой.

Мир в представлении Димки постепенно соединялся в более-менее цельную картину. Пустоты между отдельными, давно и прочно знакомыми пространствами заполнялись новыми пространствами, предположениями или знаниями о них, а мир все ширился, рос, все новые и новые удивительные, невероятные пространства открывались Димкиным глазам и воображению. Димка узнавал новое, взрослел, но детство не отпускало его, оставалось с ним всегда, а Димка и не хотел его отпускать. Уж такие это были славные времена!

Вовка был таким же эпизодом его детства, так же неотделимым от Димки, как и шрам на лбу, оставленный ржавым диском. Вовка тоже рос, он превратился в подростка, потом в юношу, высокого и плечистого, потом исчез на два года – служил в армии. В армии Вовка как будто вырос еще больше, он входил в подъезд, низко склоняя голову и чуть боком, чтобы в двери поместились его широченные плечи.

А потом Вовка словно начал расти в другую сторону. Димка видел его очень редко, не чаще раза-двух в год, поэтому этот злокачественный рост был Димке очень заметен. Вовка худел, бледнел, становился ниже ростом, уже в плечах, ссыхался, ссутуливался, занимая все меньше пространства. Он стал наркоманом; эта дрянь не знала различий, в равной степени влекла и тех, кто когда-то принадлежал двору, и тех, кто господствовал «за домом». А потом Вовка исчез. Умер от передозировки в подвале своего же дома.

А у Димки остался шрам на всю жизнь. Вот и все, что оставил по себе Вовка.

2012 г.

 Максим Федорченко