Багровый бархат качнулся маятником, убыстряя шаг. Колокол юбки плеснул в глаза кровавым цветом, застучал от виска к виску, разрывая нахлынувшую паутину мыслей. Казалось, не оборвется короткая, до конца дома просохшая тропка, где прошла случайная девушка, незнакомая и словно твоя, забытая слишком давно, чтобы вспоминать ее. Очередной, внезапно отчетливый удар, раскалывая мозг, выбросил его в ослепительный майский день, где еще нет зелени, а только дымка на голубом небе.
А-а-а-а... Д-да-ааааа!!! Ада! Слышишь, Ада, я не узнал тебя!
- Знакомься, сынок, это тетя Ада. - Я ушел к себе, получив шоколадного зайца и не прикрыв двери.
     Ада ворковала с мамой. Я не делал уроки, а смотрел на гостью. Красивая тетя Ада никогда ничего не замечала. Красивая и странная Ада, привнесшая в наш строгий уют стихийные праздники, новых друзей, гостей. В такие дни, недели я не бывал наказан за проделки. Ада стала взрослой, взбалмошной и замужней. Ее Зайчик рос очень спокойным. А я был должен гулять с ним, пока они с мамой курили на балконе - я же все видел.
     Ада взвинченная и бездомная. Мы спали втроем. Она чмокала нас в макушки, думая, что мы уснем. А я, засыпая, улавливал в ночи ее неотвязный жест, - она накручивала прядь волос на указательный палец, вздыхала, начиная все заново. Иногда она исчезала на месяц, на полгода, но я ждал ее. Всегда сумасшедшая, то замужняя, то разведенная, в зависимости от настроения, Ада писала нелепые романы. Я ей так и сказал, когда мне стукнуло семнадцать, а нам часто приходилось спать, как в детстве. Ада, мне было уже семнадцать, а ты   ничего не заметила. И я, Ада, не заметил, что тебе давным-давно не девятнадцать.
     Я женился и отслужил, и развелся, оставив дочь. И я, Ада, сошел с ума, - закружился с волками… Ада, а ты помнишь наши дни рождения? А последний Новый год? Лет пятнадцать назад, Ада. Мы курили на лестнице. Я накручивал каштановый локон, притягивая тебя. А ты, хитрая и рыжая только на солнце, чмокнула меня как маленького в щеку. Ты даже не помыслила, почему я согласился на твою авантюру, - уехать за бугор. Брак по контракту! Я и здесь мог иметь, и  имел столько. Гоп-стоп, мадам, Ваша карта бита. Ты знала это, знала.
- У нас одинаковые дипломы и шансы помочь друг другу, - ворковала ты. И я верил тебе, что смогу отбиться от своей стаи. Ты верила в меня. Моя мама уже не верила ни во что, а ты...
     Я мечтал, Ада... Я десять лет мечтал, Ада, о нашей ночи. С пятнадцати лет, Ада. И ты попалась, милая, попалась. Я протрезвел от испуга: столько всего наговорить тете Аде! Но что ты могла сделать? Не выгонять же пьяного ребенка на улицу среди ночи. И как ты согласилась  уезжать нормальной семьей, не фиктивной? Мы поспешили надеть обручальные кольца и белое платье. Ада, я мечтал, и мечты сбывались стремительно. Неожиданно я был представлен на твоей фирме, чем вызвал шок у господ капиталистов. Щенок! Забавный Щенок, Ада? Я рвался изо всех сил. Меня били, а я поднимался. Меня резали, а я уходил, покоцанный, как бы много их не было. Наша роспись была так близка, а я хотел венчаться, хотел общих детей. Ты раскрыла глаза в ужасе, прошипела: «Ты с ума сошел!»
- А ты, Ада?
     Я не помог тебе. Ты все сделала сама. Выцарапалась. Так рисковать, Ада?! Не желая испортить фигуру на старость лет. Я смирился - примирился с тобой, но запретил вспоминать о разнице лет: «Тебе всегда будет девятнадцать, Ада, ты не имеешь права быть другой».
- Последняя юность? - смеялась ты.
     И мы загадывали - куда мы будем выезжать на уик-энды и в путешествия. Египет, Греция, Кипр, Рим, острова... Я не умел злиться на тебя. То есть было, конечно... Я не обнаружил тебя нигде в день нашей свадьбы. Не предупредив даже моей мамы, ты сбежала в отпуск, к морю. А я со зла в тот же день расписался с хозяйкой корчмы. Деньги делают все. Я понимал, но потом, Ада, что ты плохо чувствовала себя, устала от резких перемен, но я уже не мог освободиться от штампа в паспорте. Требовали выкуп, добыть который я мог, конечно. Но ты запретила идти на прежние «заработки». Им не был нужен выкуп. Им был нужен  боец. А я и был классным бойцом, они ни за что не отпустили бы меня. Ты понимала все, но что-то ты все же не смогла понять. Ты спорила, что понимаешь, но не принимаешь это. А я вырос с ними в одном дворе, учился в одной школе. Я не мог больше прятаться,  отсиживаться на даче, у тебя, на твоем содержании. Я столкнулся с ними и пропал. Корчма. Болото. И твой звонок. Куда?! Ты могла только люто возненавидеть, а сделать... Нас приговорили, Ада, я не был самоубийцей. Я был прав.
- Ада, ты не видишь ада! Это беспредел.
- Мне хватит, что я знаю жизнь, - взорвалась ты. И я еще надеялся, что мы успеем уехать и я подвел тебя с бумагами. Цепь событий замкнулась. Я был там, с ними. Я не рассказал тебе ничего о  деле, я был причастен. Я кричал тебе:
- Оставь меня, уйди, уезжай одна. - Ты разглаживала мои слезы по щекам: «Нет - нет, нет, мы уедем, Детеныш, вместе обязательно уедем».
Я прижимался к впадине твоего живота, ловил твои руки, выцеловывая все линии на ладонях.
– Родная, я решил… 
     Я выбрался от них, но был пьян и наколот. Начал с веревки. ЛСД - один кубик - семь тысяч, в месяц ты зарабатывала на десять - пятнадцать кубов.
- Этого мало, ты не потянешь, Ада.
А ты отнимала одно за другим, и почти уговорила, и я хотел смыть липкие прикосновения дружков своих. Были сумерки. Лезвия. Я ведь просил тебя уйти. Когда я не смог уснуть у себя дома, уже была ночь. Мы спешили попасть в метро, чтобы вернуться к тебе. Сколько ты простояла на коленях? Не рыдая, не отирая слез? Я кромсал свои вены, а ты была бессильна, но вновь и вновь захватывала порезы мокрыми, скрутившимися бинтами, не боясь намокнуть в багровой пене ванны. Сколько имен ты подарила мне? За всю мою беспутную жизнь, где прошмыгнули тысячи баб, я так и не услышал десятка из тех имен, которыми ты завораживала мой порыв уйти от судьбы... Глупая, это не слабость. Я спасал тебя от страшного «субботника». Тебе не надо знать, что это значит. Ты бы не смогла написать   ничего. По ночам ты шептала странные сюжеты, невыносимо светлые романы. Не популярные, а невыносимо светлые, нелепые, недоступные здесь, в этой жизни. Промельк света: до и после. Я же кричал и плакал тебе: «Я не хочу стать волком, Ада! Ада, ты не знаешь ни ада, ни этой жизни, ни рая, ты сумасшедшая, Ада». Я не любил тебя. Я боготворил твои прикосновения, а кровь просачивалась во сне, оставляя на стене запекшиеся капли. Я шел за тобой. Исповедь. Я каялся, а у церкви меня поджидал дьявол, я чувствовал его ухмылку. Я больше не пошел к батюшке Олегу. Он не мог нас венчать без расписки. А ты уже боялась, но все же обещала мне, что, как только уедем, то так и повенчаемся. – «Обязательно, Детеныш».
     Я молчал. Ты чувствовала все, что происходило со мной. В который раз я оставил тебя? А ты не ревновала, лишь передвинула мебель, не сумев отмыть обои. Тревожный и красивый сентябрь напоминал о тебе каждым листом, кружившим надо мной как твоя душа. Я не подходил к телефону, но не из-за тебя. Я был верен, Ада. Я не снимал кольца и не думал отступать, просто я заехал к себе. Меня ждали, пощадили, простили, - с такими руками я им пока не был нужен. Я сел на иглу, - дружки угощали. Ада, я задолжал, но не мог спать. Несколько суток без сна, в корчме, когда и водка не берет. Беспредел, Ада...
     Ты проснулась от залпов, ты испугалась стрельбы. Московский конфликт. Ты разлюбила бабье лето и вздрагивала от выстрелов под окном, в ночи. А я был там. Нет, Ада, не в оцеплении, а в белом горящем доме. Я обещал тебе, что не стану волком. Я вышел, дополз к тебе. Я со школы ненавижу красные флажки и уже ничего не боюсь. Вот тогда ты и плакала впервые. Плакала от счастья: «Живой-живой»! Я часто снился тебе, - моя душа всегда приходит к тебе, и ты все уже знаешь, не факты, нет. А я стрелял, Ада, стрелял без промаха. И на крышах еще остались затравленные волки, но я ушел. Ушел. Один из немногих. Мы бродили золотящимся парком, говорили о прошлом и будущем России. Ты бередила мне душу щемящей ностальгией о наших предках, о наших – бывших. Разве сейчас мы рвались бы уехать от твоей нищеты, от тлена, поразившего мое поколение? Конечно, ты старше, что тебя спасает от беспредела, но ты в сто раз моложе тех шлюшек двенадцатилетних. Прости, Ада, это мой круг. Ты не любишь грязи, но не можешь охранить меня от нее здесь. Я это видел. Но там -  там  я смогу обезопасить тебя от всех невзгод. Я буду пахать, Ада. Ты станешь моей песней, моей картинкой. Я сам буду подбирать тебе наряды. Я знаю, что мне делать, потерпи немного. Я рассчитаюсь с ними за все. Я только съезжу в одно место. Стреляет без осечки. 
     Когда ты сломалась, Ада? Почему ты не позволила мне сделать это? Почему? Да, я зарезал твою карьеру, подмочил репутацию, но ты была очень красивой, тебе все прощалось. Ты сама оставила престижную работу и не из-за меня, - устала носить улыбку. Днем, в парке, я пояснял тебе каждый выстрел - холостой или нет. Я мог под этот шумок убрать всех, с кем повязан. Меня не успели бы вычислить. Мы бы уехали сразу. Я вернулся со всем необходимым через неделю, готовый к бою. Мои вещи ты перевезла к маме, а в записке: «До тех пор, пока... пока я, пока ты... и подпись: «тетя Ада». Что я должен был осознать, решить, сделать?!
- Или я - или они, выбирай! - твои, последние в нашей жизни, слова.
- Но, Ада, я же выбрал! Они ведь не поймут слов. Только сила...
     «Тетя» Ада, ты не видишь ада? Я хотел убить тебя, Ада. Я бушевал, а позвонили они, не Вы... Ада, зачем Вы прошли, проскользили взглядом и не узнали своего юного супруга. Вы старомодны в этом бархатном пальто. Я изменился, да? Лицо в шрамах. Страшно? Я не хотел Вас обидеть. Никогда! Я бы и не вспомнил Вас, Ада... Вот только цвет магический. Это Ваш цвет. Я был не прав. Вам все еще девятнадцать, а я никогда не знал Вас иной. А Вы? Вы вспоминали меня, я читал. И забыл, сразу забыл Вас, тетя Ада. Позвонили они, я не хотел снимать трубку, но... Вам страшно? Ада, ты не узнаешь ада. Я сам стал волком, Ада.
У здания суда все стихло. Остальных приговоренных увезли.

© Copyright: Людмила Захарова, 2014

 Людмила Захарова