Диссидент

Мужчина, на вид около сорока лет, среднего роста, в хорошо сшитом костюме, с книгой в руке, остановился на пересечении центрального проспекта и «Негробанка*». Несколько минут постоял, задумчиво поглядывая: то на позолоченные купола строящегося храма «Волшебства», то на национальный флаг, гордо развивающийся над городским рынком. Приняв для себя решение, он решительно повернул в сторону «банка», пройдя вдоль жемчужных улыбок, которыми одаривали прохожих, выстроившиеся в шеренгу славяне шоколадного цвета. Подойдя к крайнему «кассиру», развернул перед ним книгу. Улыбающийся меняла, вместо взятой оттуда одной зеленой купюры, положил несколько отечественных ассигнаций. Бессловесная операция заняла менее минуты.

Захлопнув книгу, мужчина продолжил путь. Метров через сорок зашел в кафе; вскоре оттуда вышел с недовольным видом, и направился к недалеко расположенной закусочной. Там он пробыл около десяти минут. После закусочной у него несколько изменилось настроение и походка – так могло бы показаться со стороны. Но все равно, он уверенным шагом направился к входу «Центрального» рынка. Уже на его территории, смотря на снующий народ, на продавцов: то улыбающихся, то недовольно размахивающих руками, подумал:

- Вот он – пуп земли Донецкой.

Современный караван-сарай независимого государства – это оазис во  времени и пространстве. Хорош он тем, что пьянит свободой выбора: хочу – куплю, хочу – нет. Но более всего чаша весов склоняется в пользу третьего, совершенно иного действия – хочу, но, увы.

Опять же, у рынка, как и у медали, две стороны. С одной, уникальный климат выдавленных из себя улыбок и слов благодарности за покупку. С другой, чем больше рынок, тем больше… могила морали витающая над ним.

Со стороны казалось, что наш герой бесцельно бродит по рынку, «убивая» время. Иногда он подходил к прилавку – беглый взгляд на ассортимент, потом критически оглядывал продавца с головы до ног, как будто выбирал себе невесту.

И так он челночил по рынку, пока не приблизился к углу, где торговали раками. Походка к этому времени изменилась: стала слегка вихляющей. Допустим, это можно было бы списать на посещение кафе и закусочной. Но все равно, в его лице, в той же походке чувствовалась какая-то смесь чуждых нам манер.

Он подошел к лицу южной национальности, продающему простых речных раков. Ящики, корзинки с шевелящейся непонятного цвета массой из беспозвоночных животных стояли по периметру торгового места. Сам торговец – небольшого роста, черненький (об этом можно было и не упоминать), в меру упитанный. На лице с трехдневной щетиной выделялись глаза с наглым прищуром и беспородный горбатый нос. Обладатель этих черт был чем-то похож на воробья с колхозного тока – вздутый и без шеи. Сейчас он «стрелял» глазками по сторонам, выискивая потенциального покупателя. Вцепился взглядом в остановившегося возле него подвыпившего клиента в хорошем костюме, с книгой в руке. Но странен был покупатель – без сумки и пакета?

Странный клиент с минуту рассматривал дары Нептуна, потом спросил:

- Земляк, не знаешь, где здесь можно купить морозоустойчивые цветы из моря Лаптевых?

Южанин махнул правой рукой в сторону цветочных киосков:

- Цветы там продают, здесь только одни продукты.

- Продукты? Хорошо. А мне не подскажешь: лимоны со Шпицбергена и финики халдейские, где?..

Ракоторговец сначала пожал плечами, затем спросил: «А ты впервые на базаре?», -  и повторно лениво махнул рукой, указывая направление. - Там, на следующем ряду, все есть. Мои земляки стоят, подойди к ним – у них обязательно есть твои лимоны.

И тут же довольно мудро изрек:

- Это же базар – нужно ходить и спрашивать. Спра-ши-вать!

Потенциальный покупатель, интересующийся лимонами со Шпицбергена, с полминуты усваивал столь полезную для него информацию, потом задал вопрос:

- А как твоего рака звать?

У раковладельца  дыхание остановилось, взгляд затуманился, словно у него глаза неделю не закрывались, а выражение лица: его среди ночи разбудили, и, если он не расскажет наизусть седьмую страницу тригонометрических функций, тогда Земля превратится в пустыню, а из живых существ – только он один и его раки. И придется ему с раками возрождать жизнь на планете, как в свое время Ною…

- Как рака звать? Рака!

- Нет, дорогой, ты не понял. Рака – он и есть рака. Ну, вот смотри – рыба, да? Понимаешь? - при этом он повел рукой, как обычно показывают: так плавает рыба.

Тот послушно кивнул головой.

- Лещ, треска, сом, бычок – это все рыба, но у каждой есть свое название, почти как фамилия. Вот, к примеру, возьмем простого бычка, у которого есть несколько разновидностей: песчаный, речной азовский и черный черноморский. А как твоя рака называется?

- Просто рака.

- Вот, Господи… - вздохнул, кашлянул, что было непонятно: или имя Господа вспомнил не вовремя, или действительно возникла необходимость прокашляться. - Опять ты не понял. Такого не бывает. Есть рак речной, есть морской. Существует рак-баргузин, и рак-трупоед. Вот твои больше на  трупоедов похожи; они, сволочи, хоть и – падальщики, но чертовски вкусны под пиво, однако.

- Нет, нет! Это баргузин.

- Точно баргузин, ты не обманываешь?

- Баргузин, и совсем живой. Сегодня утром привезли. Была бы трупоедка, давно сдохла рака.

- Но рак-баргузин тоже бывает двух видов: местный и  тюфяк. Тюфяком назвали так, потому, что он очень ленивый и, из-за этого, жирный. А жирный рак… ну, очень невкусный.

- Нет, нет! Это местный баргузин.

- Так ты тогда возьми на бумажке напиши название рака, т. е. имя. И тебе удобно – люди лишний раз дергать тебя зря не будут. Бумажка есть?

Продавец отрицательно покрутил головой.

- Давай гривну – я схожу, куплю тетрадь.

Тот продолжал крутить головой.

- Я принесу, я – честный. Хочешь, пиджак оставлю в залог?

- Ты сходи – купи, а деньги я отдам тебе потом.

- Купил бы, да денег нет. Жена дала немного, а я чуть-чуть… выпил.

- А-а, денег нет, а торговался. Если не будешь покупать – проходи мимо, не мешай.

- Купи тогда книгу, «Товароведение» называется. Видишь, какая толстая – это потому, что здесь описана вся мудрость торговли. Дешево отдам. Год выпуска старый, сейчас таких книг уже не печатают; очень редкое издание: тираж маленький, с картинками и шрифт крупный. Купи, а?

У ракоторговца – уже знакомое движение головой.

- Ну, тогда – дал бы ты мне сигаретку, а то я свое курево раздал.

Ракоторговец, догадавшись о материальном состоянии покупателя, торжествующе ухмыльнулся, качнул головой, сплюнул себе под ноги, но «Приму» дал.

Несостоятельный прохожий поблагодарил, сел, подстелив книгу, в двух метрах от него. Откинулся немного назад, подперев спиной стену соседней пустующей палатки. Прикурил, сделал две затяжки «съевшие» сразу больше половины сигареты. Неописуемое наслаждение отразилось на его лице. Докурив, обратился к торговцу:

- Посижу немного здесь, а то ноги немного устали. Я тебе буду помогать бездельничать, но учти: это чисто славянское явление.

Ты думаешь, земляк, я от нечего делать чуть-чуть водочки выпил, и теперь к тебе пристаю? Вот послушай.

Во-первых, водка дезинфицирует организм; во-вторых, разгоняет кровь, и, в-третьих, заставляет мозг творить чудеса.

Вот ты сидишь – от солнца прячешься, раками любуешься, покупателя своего ждёшь, не дождёшься. А взял бы ты, не поленился, бутылочку водочки. Мы бы выпили, и я смог тебя научить из этих раков делать бешеные деньги. Я когда выпью – моя голова в любых обстоятельствах становится «мозговым трестом».

Чего молчишь? Жаба задавила? Не пьёшь на рабочем месте?

А-а, боишься, раки расползутся?

Это причина. Да пусть ползут на свою Родину.

Нет? Все равно не будет водки?

Продавец стоял, и, поджав губы, лишь молча крутил головой.

- Тогда я тебе просто так расскажу – по широте своей души славянской. Это будет твой билет в счастливое будущее. Запоминай идею первую.

С твоими раками можно пирожки делать – сразу прибыль увеличится. За одну только оригинальность будут покупать – угощать друзей, родственников. И рекламировать просто и удобно: «Пирожки с раком! Покупайте с раком пирожки!».

Надкусят пирожок, а там – клешня. Вот потеха-то будет, еще спасибо скажут. Если и придет какая-нибудь мымра с жалобой, скажешь ей, что счастливый пирожок попался, и она должна радоваться, потому что, это её шанс, и теперь у неё будет прекрасная возможность: постоянно брать пирожки со скидкой в десять процентов. Все равно она больше не придет – переживать не будешь.

Продавец раков с бесстрастным выражением лица выдавил из себя короткий вопрос:

- А почему сам не берёшься?

- Понимаешь, судьба всех умных людей – мучиться. К сожалению, у меня не хватает… этих, как их… эта… орган… оргазм… ор-га-ни-за-ци-онных способностей. Вот этих – самых, и не сидел бы я в углу с раками, как вы – Синдбады-мореходы: нынче – здесь, завтра – там. А то бы – навсегда…

Эх, ты! Учить вас, нерусских, нужно. Слушай и запоминай, земляк, ещё один рецепт.

Можно сделать салат из мелко нарезанной тыквы, чуть-чуть изюма, кураги, а сверху клешню положишь, или вареную голову с глазами, но чтобы обязательно торчали усы. Все! Национальное блюдо готово. Толпа, желающих приобрести к празднику, разнесет твой прилавок. А сколько у нас праздников, ого!

Эх, ты! Думать нужно. Ду-умать.

Голова, зачем человеку дана?

Чтобы мысль неустанно работала. Отож!

Земляк слушал, раскрыв рот, голова покачивалась, словно у китайского болванчика. Какие мысли бродили в его голове – неведомо. Потому что его глаза выхватили в разношерстной толпе, метрах в двадцати от себя, двоих человек в форме блюстителей порядка.

Настороженно прошелся взглядом по погонам: «Ф-фух, нэ то». Потом повернул голову к прицепившемуся неожиданному собеседнику, уже успевшему поменять тему:

- …я правду говорю. Это душа бывшего одесского аристократа рвётся наружу.  Мой дед был революционером. Мой папа сначала… затем тоже стал революционером. Ох, сколько же ему пришлось сидеть за свой… за свои идеи, - он покачал головой. - Особенно в 50-60 годах.

И перед твоими глазами, можно сказать, стоит потомственный диссидент.

Вот ты, прямо сейчас, можешь сказать мне, что лучше: доброе зло, или злое добро?

Сможешь ли ты, земляк, понять: бескровная революция – это очень сложный и непонятный механизм.

Это слово революция, имеет какие-то закономерности, кроме того, что сразу все хорошее старается уничтожить (иногда перестрелять, а иногда достаточно пообещать обнести колючей проволокой), а потом начинает созидать…

Продавец раков, увидев остановившихся невдалеке сержантов милиции (старшего и младшего), виновато улыбнулся, пожал плечами, и сначала ткнул указательным пальцем правой руки в сторону собеседника, потом им покрутил у своего виска.

Старший милиционер был похож на ракоторговца, отличался же от него только цветом волос и формой носа. В остальном – всё то же самое, но в казённом обмундировании. Напарник был гораздо моложе, хотя определить разницу в возрасте между ними было довольно трудно. Худощавый, среднего роста, но всё равно – выше старшего почти на голову. Из-за неспортивного телосложения, форма на нём висела мешковато. Картину усугубляло его снаряжение, из-за которого он был похож на выбившегося из сил груженого мула. Даже их форма, вместе с экипировкой, не внушала окружающим мысль о том, что они способны «в горящую избу войти». На вид, наверное, и по характеру – это были совершенно разные люди. Единственное, что их объединяло – на левой руке каждого – золотое кольцо с малюсенькими прозрачными камушками.

Старший наряда толкнул своего коллегу локтем:

- Давай послушаем. Кажется мне – это новая волна диссидентства началась.

- А что это такое?

- Враги общества.

- А-а-а, враги, - и рука младшего отработанным движением потянулась к наручникам. - Это хорошо.

- Ну, ты – какой резвый! Погоди, нужно вникнуть в суть вопроса, разобраться. Факты нужны. Понял?

Фа-акты! А то теперь этих революционеров развелось, как собак нерезаных. За ними глаз да глаз нужен – это наша работа и долг.

Блюстители выбрали позицию возле торговой палатки, метрах в шести-семи от оратора, так, чтобы он не мог видеть их даже боковым зрением. Тем более, что за время разговора с раковладельцем, он ни разу не посмотрел в их сторону.

Незнакомый для стражей порядка оратор, все так же сидя под стенкой палатки, продолжал свою речь:

- Смотрю я на свой народ, «та й думку гадаю», может быть, в детстве нам, вместо соски, дрожжи в тряпочке давали, или какую-нибудь пьяную вишню?

Всем? Или через одного?

Ой, земляк, что-то моя «соображалка» туговато начала работать. Наверное, отголоски послевоенного голодного времени. Дал бы ты мне еще сигаретку?

Продавец раков метнул недовольный взгляд на милиционеров, и кинул ему «Приму» без фильтра, потом попытался «цвиркнуть» сквозь зубы, но не получилось. Слюна потекла по губе, небритому подбородку, норовя оставить мокрое пятно на рубашке.

Младший сержант с отвращением отвернулся.

Земляк же ладонью вытер подбородок, после этого руку – о штаны (именно штаны, потому как назвать это изделие брюками, можно было только с большой натяжкой). Повернулся к говорившему:

- Ты – очень умный. Зачем так много водки пьешь? Всех ругаешь – нехорошо. Иди лучше работу ищи.

Оратор выслушал его, и, не меняя тона, продолжил:

- Ты знаешь – в чём смысл неповторимости человеческой личности? Ну да, конечно, нет.

Ты знаешь, где я родился?

Я родился в нашей милой Одессе. Пришло время, и мой папа сказал: «Ваня, уезжай отсюда, иначе «Привоз» тебя съест. И вот я – здесь, а земля Донецкая уже меня доедает. Посмотри, на кого я стал похож, а ведь мне всего сорок два года. И к этому меня привела моя глупость.

Да-да! Вот к чему может привести простая человеческая глупость. Скажи земляк, в какой стране, какого роду-племени, мужчина может свою фамилию поменять на жёнкину?

Зачем? Зачем я это сделал?

Мою звучащую, сильную, непобедимую, повергавшую врагов в ужас, и заставлявшую трепетать народы мира, фамилию Чума, я поменял на словосочетание – Кауфман. И теперь я – Иван Иванович Кауфман, а мои дети, мои мальчики, стали Кауфманчиками.

В течение всех лет, прожитых на этой земле, после своего брака, я пожинаю плоды ошибки своей молодости, влача жалкое существование. Посмотри, что сделала со мной моя новая фамилия.

И вот теперь, земляк, какая кощунственная несправедливость – я сижу здесь, а ты продаёшь наше национальное достояние.

Он набрал полную грудь воздуха, попытался крикнуть, но еле слышно выдохнул:

- Лю-юди…

Голова начала клониться, подбородок уткнулся в грудь и он тихо, равномерно задышал.

Продавец глянул на него, удовлетворенно вздохнул. Достал пачку «Мальборо», закурил. С наслаждением дунул струйку дыма в сторону спящего Кауфмана.

- Что за народ такой? Работать не хочет. Покупать не хочет. Болтает и болтает.

Патруль, молча, докуривал сигареты.

Прошла минута, не больше. Иван Иванович начал оживать. Его губы начали невнятно бормотать:

- Лю-юди, у кого берёте раки – наше национальное богатство? Люди, будьте патриотами своей страны – не покупайте у них наших раков.

Младший сержант осторожно тронул напарника за рукав:

- Ну, что – пора брать. Сколько ещё можно слушать этот треп?

- Да, пожалуй.

Только они сделали шаг вперед, как их объект задержания изрек:

- Некоторые люди считают там, - он поднял указательный палец левой руки вверх, подтверждая этим жестом, сколь недосягаемы они для нас. В правой руке держал, уже начавший обжигать пальцы, окурок. - Что определённые революции повторяются во всех веках и общественных формациях…

Старший сержант придержал напарника, указательный палец приложил к губам. Сделали шаг назад, превратившись во внимательные «столбы».

Сделав последнюю затяжку. Кауфман продолжил:

- Вот перед тобой сидит патриот своей Родины – я никуда не уехал. Моя Роза говорит, что наше счастье – на земле её предков.

Я немножко ей возражаю – мое счастье там, где я родился – возле моря. Но, к сожалению, оно далеко от меня.

Ты разве знаешь, что такое море?

Ты разве знаешь, как шумит прибой в Одессе?

Откуда тебе знать, ты же продаешь – не ловишь раков.

Кто это там сказал, или промямлил: «О, времена! О, нравы!»?

Химеры! В другое время, ты со своими раками, мог бы сойти за плод воспалённого воображения. А сегодня бедный Ваня сидит и смотрит на всё это издевательство: горные львы, хотя нет, скорее, снежные барсы перепродают раков на былых просторах Дикого поля. Из-за вас, невидимые пружины в сознании людей заставляют их открывать кошельки, и торговаться, торговаться, торговаться.

Ну, что у тебя за раки?

Вот там, где я родился, раки – так раки. А у тебя?

Фига с мизинца и то больше. С такими раками даже границу Одесской области не пересечешь. Ссадят, чтобы людей не смешить. А если их на «Привозе» увидят, то любой одессит скажет, что это контрабанда, и презрительно сплюнет в их сторону. Там в такой ящик больше десятка не помещается, даже меньше. Хотя в редком случае: дюжина, не больше. А усы у них, если бы ты видел, как стрелки у чеснока.

Кауфман тяжело вздохнул:

- Эх, вернуться бы назад – в страну Детства, где вкушается блаженство. Только попасть туда невозможно. Эх, Одесса!

Старший наряда шепнул на ухо напарнику:

- Как-то он говорит странно и весьма ощутимо. Такое чувство, будто в воздухе что-то витает?..

Младший, прикрывая ладонью зевок:

- Это конец нашей смены прилетел. Мы уже двадцать минут его слушаем.

- Еще немного… тихо.

- Роза мне говорит: «Мы с тобой прожили двадцать лет, и последние годы уже стало невозможно жить здесь, дышать этим воздухом. Голос крови зовет меня (не меня – ее!) на землю обетованную». Розочка давно говорит: «Ты у меня очень способный, давай уедем отсюда – это ведь очень просто».

Но это для неё – просто. Для меня же этот процесс – слишком долгий и не простой. Нужно не есть, не пить, упорно молиться Богу. Не по мне этот образ жизни. Моя Роза и так меня любит, без подобных жертвоприношений. Но если всё-таки поддамся на её уговоры и соглашусь на решение некоторых щекотливых вопросов, значит, я, окончательно сойдя с ума, потеряю связь  с высшими космическими силами, а мне этого – ой, как не хочется!

Старшой посмотрел на часы – через 15 минут нужно быть в отделении. Вздохнул, предчувствуя, что придется морочить голову в конце рабочего дня, толкнул напарника:

- Пошли, отведём его.

Едва они сделали пару шагов, Иван Иванович снова обратился к продавцу:

- Когда в имперской России начали читать Гегеля, многие интеллигенты перестали справлять нужду под лестницей на горшке и завели ватерклозеты. Остальные начали вместо молитвослова заучивать Маркса…

Подошедший старший сержант тронул «агитатора» за плечо:

- Ну, все, революционер, приехали. Хватит человеку «уши тереть». Быстренько поднимайся, пошли, сходим – здесь недалеко…

- Человеку? Какому человеку? - Кауфман медленно повернул голову в сторону подошедших блюстителей порядка. Тем же монотонным, бесстрастным голосом, с хрипотцой заезженной пластинки, продолжил «накачивать» молчаливого слушателя своими знаниями:

- Ты о Бердяеве слышал? А Ильич его выгнал. За что?

Подняв голову, он увидел обладателей, появившихся перед ним, двух пар фирменных штиблет. Думать ему, очевидно, было сейчас гораздо труднее, чем говорить, тем более солнце, стоявшее в зените, уже целый час грело его не покрытую голову.

- Вы кто? - тут он два раза подряд икнул. Форма, стоящих рядом двух стражей смутно напомнили ему о грядущей развязке. - А-а, союз сатаны и антихриста. Признаний вы от меня не дождётесь.

Ивану Ивановичу, наверное, показалось, что сейчас его поведут на допрос. Он страдальчески закатил кверху глаза, вследствие чего в глазницах вместо зрачков, запрятавшихся под веко, были видны одни «белки». Зрелище явно не слишком приятного вида.

- Хватит! Поднимайся, устроил здесь концерт. И перестань надеяться, что сорвёшься с крючка, тогда станет совсем легко, как птичке, - сказал старший наряда. По его интонации стало понятно, что оратор достал-таки их. Мало того, что время убили выслушивая невообразимую ересь, ещё придется и под руки вести, благо – отделение недалеко.

Кауфман, продолжая смотреть на них снизу одними «белками», спросил тем же скрипучим голосом:

- А разве наша страна в ООН не входит? Вы своими действиями нарушаете 19 статью Декларации Прав Человека, где записано, что я имею право на свободу выражения своих убеждений. У меня – незыблемое право…

Или вы хотите с Соланой встретиться?

- Сейчас ты в отделении получишь полную свободу и встречу тоже, вместе с гласностью в придачу.

- Всё равно, не имеете права, я – зять раввина.

- Кто?! -  в один голос воинственно вскрикнули стражи порядка.

- Я сегодня скверно выгляжу, поэтому нет смысла нам играть в прятки. Я – Кауфман, - с гордой ноткой он произнёс фамилию, и почти твёрдым голосом удивлённо спросил: - Вы не знаете кто такой – Кауфман Иван Иванович? Да я смотрю – вы не прочь пошалить, голубчики?

Сержанты растерянно посмотрели друг на друга:

- Кауфман?

Голова Ивана Ивановича упала на грудь, потом земля качнулась ему навстречу. Блюстители порядка еле успели подхватить его под руки. Придерживая, попытались рывком поставить на ноги.

- С ума сойти, теперь придется его тащить на себе. Может, оставим? - младший с надеждой глянул на своего напарника.

- Не положено.

Кауфман силился еще что-то сказать, пытаясь поднять палец кверху, при этом глубокая морщина  разрезала лоб посередине. Было видно по поднимающимся бровям, как он старательно пытается подобрать слова и озвучить новую, появившуюся мысль:

- Мы – раса великомучеников. Мы… у нас… были раки… раком… Мы всех…

У старшего сержанта лопнуло терпение:

- Ты – урод, передвигай ноги.

- Нет, вы не правы – Иван Иванович Кауфман.

Произнесено было почти по слогам, но на фамилии он сделал небольшое ударение, после чего его голова безвольно повисла, ноги подкосились. Тело, как студень, норовило проскользнуть на асфальт, между сержантских рук. И оно всё-таки достигло своей цели, распластавшись возле сержантских ног. Лежащий на асфальте, Кауфман был жалок, даже более того – омерзителен в последней стадии опьянения.

Торговцы из соседних палаток покачивали головами – здесь проходит много всякого народа, но, чтобы человек, приличного вида, грамотный, по крайней мере, им так показалось, на глазах у всех превратился просто в обыкновенную… свинью, подобное не часто увидишь.

- Нужно было сразу брать – пока его не развезло. Теперь же давай мы его к стеночке прислоним – пусть посидит несколько минут, а я сейчас за машиной сбегаю, - проявил инициативу младший, в глазах которого светилось желание – не прислонить Кауфмана, а поставить к стенке.

Старшой стоял истуканом, глядя с ненавистью в лицо субъекта, заснувшего у них на глазах – «видит око, да зуб неймет». Внутри всё пылало, он чувствовал, как светятся на солнце его покрасневшие уши. Спину буравили глаза торгашей. Раздался ехидный женский полушепот:

- Два защитничка с пистолетами, не могут справиться с одним «конченным». Носилки бы взяли в медпункте.

Кауфман во сне улыбнулся, хрюкнул, синхронно с дёрнувшимся телом, левая рука, до этого бессильно лежавшая на асфальте переместилась в боковой карман пиджака. Еще раз блаженно улыбнулся и из-под него потёк ручеек, в сторону продавца раков. Видно, алкоголь пробил основательную брешь в его штанах.

Сзади сержанта раздался язвительный смешок, перерастающий в оргию истерического смеха. Он готов был провалиться сквозь землю. Решил отступить, но стоял, запоминая лицо Кауфмана.

- Завтра наведу справки о тебе, диссидент хренов. Обязательно встретимся…

Боясь приближающейся «волны революционной демократии», продавец раков, до этого момента все поддакивающий стражам, и смеющийся с пьяного русского, торопливо начал переставлять корзинки с лупатыми, серыми, медленно шевелящими усами, существами. Дав дорогу «волне…», он сел на свое место, и, подперев руками голову, вздохнул:

- Что же сегодня за день – ад какой-то? И покупатель не идёт.

Милиционер плюнул наземь, достал носовой платок – вытер руки. Развернулся, смотря прямо перед собой, пошел к выходу, и вскоре исчез из поля зрения.

Иван Иванович Кауфман приоткрыл правый глаз, скосил его, убедившись в отсутствии стражей порядка, полностью открыл оба глаза. Протяжно зевнул, потянулся, вытянув перед собой руки, сцепленные в замок. Подмигнул торговцу, улыбнулся и сделал неприличный жест двумя руками:

- Как мы с тобой, земеля, их  «сделали»?

Землячок сидел с открытым ртом, дымящая сигарета прилипла к нижней губе. Он был в шоке. Действительно, мозг ракоторговца  не мог  осмыслить увиденную сценку. Для него это были кадры из рубрики «Очевидное – невероятное».

Наш «проснувшийся» герой продолжил:

- А слышал ли ты, как кричат чайки вечером?

А как они кричали в 30-х?

А слышала ли страна, как кричали чайки, когда умер Утесов?

Разве ты можешь что-нибудь слышать, кроме шума шевелящихся усов своих раков и шелеста купюр?

Земляк продолжал сидеть с открытым ртом, прижав руки к вискам. То ли он дар речи потерял, то ли забыл, на каком языке нужно общаться.

Кауфман встал, обтрусил брюки. Достал из левого бокового кармана пиджака небольшой пакет из плотного полиэтилена. Выжал его, и полу пиджака от остатков воды, поднял книгу.

- Забрать хотели? Ни одного случая еще не было, чтобы не сработало.

Он хихикнул. Подошел к землячку, превратившемуся в «соляной столб». Помахал перед его глазами растопыренной ладонью, потом книгой. Ответной реакции не последовало. Тогда он снял с его губы сигарету, затянулся, выдохнул дым, положил сигарету на место, и обратился к раковладельцу:

- Откуда же им знать, что сотрудник, способный замести Ивана Ивановича Кауфмана, ещё присягу не принял. Хватит с них и моего папочки. Тем более, если я не приду домой ночевать – моя Розочка, моё Счастье, не то, что с собой в землю обетованную не возьмет – домой не пустит, зануда. А я ведь хочу вместе с ней увидеть мир своими глазами.

Зе-ме-ля, очнись. Э-э-й!

Ты «Доктора Живаго» читал?

Автор – свой в доску пацан был, а Сан Саныч, который Суриков, обозвал его педе… и алкоголиком!

За что?!

Нобелевского лауреата – и с трибуны – алкашом! Ведь он – предтеча всех остальных диссидентов.

Земеля?..

* Общежитие ДонНТУ № 8 предназначено для иностранных студентов, обучающихся в Донецке; ранее часть из них занималась обменом валюты, поэтому дончане и прозвали это место «Негробанком».

ООН, Донецк, Кауфман, Одесса, доктор, Живаго, Суриков, диссидент, Шпицберген, банк

13.04.2005

 Николай Гринёв

x

Иллюстрация к: Диссидент