ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать На даче

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Боль (Из книги "В памяти народной")

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать Это была осень

Автор иконка Владимир Котиков
Стоит почитать Марсианский дворник

Автор иконка Роман SH.
Стоит почитать Читая,он плакал.

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Знаешь, а это – точка!...

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать НАШ ДВОР

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать И один в поле воин

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Таланты есть? Доходов нет...

Автор иконка Володин Евгений Вл...
Стоит почитать Маме...

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

Еще на улице Зима...
Просмотры:  625       Лайки:  0
Автор Ильдус

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Полонез над Колымой


Валерий Молчанов Валерий Молчанов Жанр прозы:

Жанр прозы Литература для детей
686 просмотров
0 рекомендуют
1 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
А что мне была Колыма ...

 

                                                                                                

                                                                 А что мне была Колыма?

                                                                 Как вспомню тот край наш дикий?!

                                                               «Сойдешь поневоле с ума...»

                                                                 И в памяти сердца блики.

 

 

                                                                Маленькая повесть

                                          

            После почти двухчасовой  тряски в бортовой машине по разбитой таёжной дороге мы прямо-таки вкатили с сопки в посёлок Ороёк, что затерялся  меж колымских сопок. Конечно, живя дома с матерью в провинциальном городишке Костромской области, я слыхать-то, не слыхивал о каком-то там колымском посёлке Ороёк, о Сеймчане, о прииске «Семилетка» и посёлке Глухариный. Всё это я узнавал по мере приближения к дальним краям северо-востока моего Отечества.

   В Магадане, куда нашу оргнаборовскую толпу доставили, как на ковёр самолёте  из восточных сказок, на Ил - 18-ом из Хабаровска, я купил в киоске «Союзпечать» большую карту Советского Союза. Так вот, по карте от родных мест костромского края до «Глухариного» было около девяти тысяч километров. А от «Глухариного» до «Оройка» было всего тридцать два километра.

    Когда наш грузовик вырулил меж сопок на один из их гребней, как-то сразу под нами, внизу, открылся посёлок. Раньше я видел сопки только на картинках или по телевидению - в клубе  кинопутешествеников Шнейдера, или  читал о сопках в книгах. А тут, все тридцать два километра по раздолбанной «Кразами» дороге, одни сопки, сопки, сопки: то из голого  серого  камня, то из коричневого плиточного, то покрытые лиственницей. Вот она – колымская тайга. Сколько читал об этой тайге, мечтал побывать в этой тайге?!

   Мы тряслись в кузове машины, а за бортом машины, казалось, бежали вслед нам осенние лиственницы. Они топорщились мягкими короткими пушистыми иголочками на ветках деревьев. В золотисто-рыжих мохнатых лапах, будто завязанными узелками, торчали коричневые меленькие шишечки. Вблизи лиственницы были неказисты, корявы.  Но чем дальше мой взгляд отрывался от дороги в сопки, к их вершинам, тем более я чувствовал заманчивую дикость окрест колымского края. Между лиственниц, в камнях, торчали зелёными кустистыми кучами - стланики.   Сопки плавно отрывались от подошвы худой щебёнистой на вечной мерзлоте дороги, которая трясла нас из стороны в сторону по углам бортовой машины, и уходили в низкое небо к грязным разводьям облаков. 

   Колымская тайга…

   Но я слышал в себе какое-то удивительное ощущение полёта от начала самостоятельной жизни.  Вдыхая увиденную необычную для меня, равнинного человека, округу, я рвался в незнакомый колымский простор, словно необъезженный породистый чистокровный конь, который, вбирая простор всеми органами тела, рвётся на волю.

    Посёлок Ороёк. Конечный путь… Дальше за посёлком проглядывалась серая даль колымского междуречья. С восточной стороны, откуда нас привезли,  сопки поджимали  посёлок к реке Колыме. У широкой галечной косы, тянувшейся добрую сотню метров от воды, на возвышенье берега, высотой метра полтора, в вечную мерзлоту крепко вросли деревянные домики, вдоль берегового обрывчика тянулся длинный барак. Два двухэтажных деревянных оштукатуренных дома на спуске к реке и дощатый барак на берегу, возле галечной косы, были старые.

    Добирались мы сюда из Душанбе долго. Сначала до Хабаровска на поезде несколько суток, потом перелёт на самолёте до Магадана, до пятьдесят шестого километра, где находится аэропорт. Кругом сопки, сопки, сопки…

   Два дня мы жили в самом Магадане, в гостинице. Через  дорогу стояло серое здание автовокзала. Вверх от гостиницы вдоль асфальтированного проспекта Ленина тянулись аккуратные каменные дома – и двухэтажные, и трёхэтажные, и четырёхэтажные, и пяти… Мне говорили, что здесь строили город даже японцы. Что зека строили город Магадан, мне было рассказано ещё в детстве. Но японцы?! Я, прислушиваясь к этим разговорам, конечно, не совсем верил. Для взгляда моего, дома были какие-то необычные. Очень помнятся два дома, выкрашенные в розовые цвета, с башенками над пятым этажом, можно сказать, на крыше, башенка с квадратными большими часами. А дальше через дом, снова на крыше башенка со шпилем. Здесь, на Севере, всё для меня было необычным. Вот это и есть столица колымского края. Правда, я толком её, эту столицу, не знал. Здесь сразу же вспоминается песенка Вадима Козина: «Осень, прозрачное утро… Небо, как будто в тумане… Дали станов перламутра, солнце холодное каменное…»

  Жёсткая и, порой, весёлая столица колымского края. В магаданской гостинице, внизу, был ресторан, до ночи там раздавались песни, музыка, гулевание, играл джазовый оркестр. Многое я раньше слышал в песнях и в устных рассказах о магаданской колымской стороне. Но суровость её сразу же почувствовал всем своим сердцем, проходя снизу по чистому тротуару проспекта Ленина вверх к телевизионной вышке, что находится в центре Магадана. Отсюда и берёт начало знаменитая Колымская трасса… «Трасса, колымская трасса…», - есть такая песенка на Севере. Буквально за год до нашего приезда сюда, мне рассказывали, по улицам города под конвоем с собаками водили заключённых. Но когда я приехал в колымский край, мне нигде и никогда  не встречались колонны заключённых. Не видел я их. Потом наш пролёт с 56-го километра до Сеймчана на Ил-14, самолёте полярной авиации. Ночевали мы в посёлке Сеймчан, кто как сможет, на своих сумках и рюкзаках на полу тесного вокзала аэропорта. Он находился в двухэтажной  деревянной, казалось,    большой деревенской избе.  Мы будто бы попали в сказочный терем древней Руси. Аэродром начал работать с 1942 года на особой перегоночной авиатрассе  Аляска – Сибирь. Во время Отечественной войны в СССР здесь, по договору с Америкой (Ленд-лизу),  перегоняли самолёты с продуктами питания, техникой, обмундированием.

    На следующий день открылся перевал, небо очистилось от непогодицы, показалось солнце. Мы загрузились в Ан-2. Самолёт глухо затарахтел  двигателем, разрывая воздух лопастями винта. Я приник к иллюминатору. Под бортом самолёта побежала утрамбованная галечная взлётная полоса. Самолёт оторвался от земли. Завернув плавный вираж над «Сеймчаном», наш Ан-2 лег на курс. Я всматриваться через иллюминатор вниз. Под нами проплывали сопки, распадки, река Колыма с её петлями многочисленных рукавов. Я уже не замечал монотонного громкого звука работающего двигателя самолёта, всматриваясь в незнакомую даль. Только иногда чувствовал воздушные  ямы, когда вдруг наш надёжный Ан-2 будто проваливался в пустоту, и ком нехватки воздуха подкатывал к горлу.   После двух с половиной часов, наверное, лета, мы приземлились  на утрамбованное поле посёлка.  «Глухариный, Глухариный», - думалось.  И разжигалась во мне охотничья страсть.

   Особо нас никто не встречал. Ан-2 загрузился и улетел. Возле аэродромного поля нас, работяг, ждала бортовая машина с лавками по бортам. Предстояло ехать в посёлок Ороёк на берегу реки Колымы, где была строительная контора.

    Моросил дождь. Стоял конец сентября 1968 года. Три часа дня. Наша бортовая машина спускалась с гребня сопки в посёлок. Было мне тогда двадцать два года.

   В далёком Костромском краю, в уютном тихом городке, сидя в детстве  на крыше  двухэтажного деревянного дома, посматривая на своих  белых «почтарей» в стылом небе, я пел, играя на гитаре: «Будь проклята ты, Колыма,  названная чудной планетой…» И тогда у меня возникал естественный вопрос: «А почему Колыма проклята?» Я ещё плохо знал историю моего Отечества. Советская власть впаривала нам в детские мозги свою историю. 

    Рабочие, приехавшие на Колыму по оргнабору с материка, молча, разгружались с бортовой машины, даже никто не матерился. Все устали от   дороги. Приехали не под конвоем, приехали на заработки, а кто за запахом тайги. Как-то тут устроишься?! И заработаешь ли денег?! Но все прибывшие по оргнабору знали, что здесь выплачивается коэффициент – один к семи, а через полгода идёт северная надбавка, а значит, можешь заработать денег, и терпели все обстоятельства колымской жизни.

    На Колымскую землю сыпал затяжной мелкий дождь. Низкие грязные облака зависли  над сопками, над рекой, дальше, над простором междуречья. За домами, бараками угадывалась река… Мне нетерпелось пойти, побежать к легендарной Колыме. По раздрызганной от грязи дороге на бортовой машине мы съехали с сопки прямо к центру посёлка. Измученный в дороге грузовик остановился, чуть ли не упёрся своим передком в щитовой домик. Над распахнутыми дверями висела фанерная вывеска: «Контора Верхне-Колымского СМУ».

     Долго мы добирались сюда. Когда с приятелем, земляком, шли после работы по душным улицам Душанбе, возле чайханы увидели огромной плакат: «Требуются рабочие в Верхне-Колымское СМУ Магаданской области». А дальше, на плакате, перечень строительных специальностей рабочих. Для меня сразу стало всё ясно: вот куда мне и надо! Юрка, конечно, был за это предложение. Да, как раз у нас тогда создавалось затруднительное положение.  На «Дне Строителя», в Ворзобском ущелье, где течёт, словно переполненная хрусталём, горная речка Карфенинган, приятель мой, земляк, избил одного таджика из общаги. Юрка тогда напился. Местные таджики ему так и сказали: «Убирайся в свою страну, убирайся, а то зарэжем». В Душанбе  мы приехали из родного города Буя и проработали на стройке столицы Таджикской советской республики  два месяца.

    - Николаич, ты чего?! – вывел меня из раздумчивости приятель. – Давай скорей! Надо оформиться да в общаге комнату занять! – Он почему-то называл меня всегда по отчеству, хотя я был старше его месяца на два, на три. Тряхнув копной чёрных волос, Юра подхватил одну из моих сумок и скрылся в коридорчике строительной конторы.  Работяги заходили в щитовой домик.  Кто-то оглядывался на посёлок с таким чудным названием «Ороёк». Для местных жителей посёлка, в основном безвыездных поселенцев, бывших зэков, или  когда-то также приехавших сюда на заработки, приезд с материка новых рабочих -  событие. Возле конторы стояли три «Краза», в кузовах горками был насыпан гравий. Машины выныривали из-за поворота за конторой снизу, с галечной косы, где был карьер. Подхватив гитару и рюкзак, я подался в раскрытую дверь. Пройдя по короткому коридорчику, попал в комнату строительной конторы. В комнатёнке, при ярком свете электрической лампочки, толпился работный люд, выстраиваясь в очередь перед канцелярским полированным столом. Кто понаглей, лез прямо к столу. Было видно, что оформление документов задержится надолго. За  столом сидел мужик, по фамилии Нужный. В чистой чёрной спецовке с нечёсаными волосами, прикладываясь губами к сигаретке, которую по мере перелистывания документов, трудовых книжек рабочих, он клал сигаретку на краешек стола. Сигаретка дымилась. Трудовые книжки горкой лежали на столе перед ним. Он медленно листал их своей культяпой правой рукой.  Этой же рукой, ладонь в запястье была чуть неестественно завёрнута влево, будто перебита в суставе, он брал сигаретку с края стола, затягиваясь. Всё это получалось у него не очень-то быстро.  

     - Юр, ты давай здесь, если что, и за меня всё сделай… Ладно?! А я выйду, посмотрю, - сказал я приятелю, когда мы встали в конце очереди. В комнатёнке СМУ было душно, прокурено, тесно. Конечно, мой земляк, можно сказать - друг, документы оформит и за меня. Ведь мы вместе в списке документов организованного рабочего набора ещё с Душанбе. Никуда не денемся. Но до конца во всём этом я уверен не был. Трудовые книжки всю многосуточную дорогу находились в портфеле агента Оргнабора, который выдавал нам в пути деньги на прожиточный минимум. Этот агент был учёный в таких делах – не первый раз вёл кампанию по перевозке людей издалека. В Хабаровске, правда, где мы почему-то задержались на трое суток, живя в гостинице «Север», агент сорвался, раскрутился в пьянке с работягами, а такой, порой, казался чинным – не подходи…

     Вот стою на берегу реки Колымы. Под ногами длинная галечная коса. Столько разноцветных камешков – окатышей! Но много камешков на подобии гравия, перемешанных с зернистым речным песком. Всех цветов, но преобладание, конечно, бело-серых, коричневых, агатовых тонов. Тут вспомнилось почему-то южное побережье Чёрного моря – Геленджик, Фальшивый Геленджик, пляж, куда мама возила меня к знакомым нашей семьи, отдыхать, перед тем как мне надо было уходить служить в советскую Армию.  На  колымской галечной косе озерки воды от дождей. В своём течении река не просто бежит, а несётся. Вода в реке серая, тёмная, с белыми пенными загривками на волне. Поскрипывает под сапогами галька. Подхожу, опускаю руки в колымскую воду. Терплю, руки стынут. Не выдерживаю ломоты в ладонях, выдёргиваю их. Ладони так горят! Стали красные, быстро подворачиваю их под свитер на себе. По небу ползут грязные облака.

   Определили меня  на работу в верхнюю бригаду бетонщиком. У меня, практически, никакой  специальности  нет. А что, бетонщиком? Ума большого не надо. Бери совковую лопату, нагружай носилки – «окорёнок», с напарником хватай эти тяжёлые носилки и неси их метров за пять, десять к опалубке, вываливай этот замешанный загустевающий на холоде  бетон в деревянную опалубку фундамента второй очереди дизельной электростанции.  Мощная дизельная станция стояла на площадке сопки. Подниматься на площадку к электростанции из посёлка каждый день на работу не так-то просто. Если  прикинуть на взгляд, то сопка, первая, наверно, где дизельная электростанция, была по уровню от реки Колымы метров двести высотой, может больше. Потом уже, через год, я узнал от главного геолога из «Глухариного», с которым свёл меня случай на охоте, что сопка, названная мною «Счастливой», это дальняя сопка, за первой,  находится на восьмисотметровой  отметке над уровнем моря. А всё же хорошо, здорово, вглядываться с сопок вдаль колымского междуречья! А сколько судеб людских я впитал в свою душу, в память, за полтора года жизни на легендарной «чудной» планете – Колыме?!

    Строительную работу описывать не стану, так как многие писатели говорили об этом. Взрослея, я узнавал правду Истории. Максим Горький, в свое время, побывав на Беломоро-Балтийском канале, восхвалял против своей совести труд советских людей на этом Канале. А там было – на Канале – кладбище русских людей. Они работали и умирали голодные, холодные, не отпетые православным священником. Рассказал о подневольном рабском труде Солженицын, и наш русский человек, мученик, гениальный писатель  – Варлаам Тихонович Шаламов. Варлам Шаламов писал: «Деревья на Севере умирают лёжа, как  люди.  Огромные  обнажённые  корни  их похожи на когти  исполинской хищной птицы, вцепившейся в камень. От этих гигантских когтей вниз, к вечной мерзлоте, тянулись тысячи мелких щупалец, беловатых отростков, покрытых коричневой тёплой корой. Каждое лето мерзлота чуть-чуть отступала, и в каждый вершок оттаявшей земли немедленно вонзался и укреплялся там тончайшими волосками щупалец – корень…»

    Я почти полмесяца жил и работал в колымском посёлке. С километр от посёлка - таёжная речка с таким же названием. Вот сейчас вспоминаю тот далёкий колымский посёлок, Колыму, речку Ороёк: так и хочется снова туда! Каких я там хариусов, ленков вылавливал?! А чебаков мог за полчаса натаскать целое ведро на одну удочку на прижиме колымской косы. А знаете, что такое прижим на косе? Галечная коса приткнулась природной волей или божьей к скальному обрыву небольшой сопочки. Колыма несётся в своей неукротимой воле дальше, дальше… Здесь, между галечной косой, где она прилепляется к скальной породе, и обрывом, образуется метров пять, а то и десять пространство тихой воды, ух здесь и рыбалка!

   Выпал снег… Мороз жал за пятнадцать. А был всего-то октябрь, к концу месяца. Скоро мне исполнится двадцать три года, 6 ноября исполнится. С реки тянул мерзкий ветерок, пронизывающий до костей. Солдатская палатка наша продувалась ветрами. В палатке  всегда было прохладно.  А на работе тоже не помечтаешь: замёрзнешь. Только паши да паши, вот и согреешься. В просторной палатке две печки, сделанные из железных полубочек от ёмкостей из-под солярки.  С вечера натопишь печки - духотища!.. и под байковое казённое одеяло в трико да в свитере нырнёшь до утра. Сколько выдержишь утром, чтобы не сходить в туалет? Притаишься под утро, уже согревая постель своим телом в остуженной палатке. Какое там сон?!  Высунешь нос и глаза из-под одеяла, дохнешь в тёмное пространство палатки, а пар так и валит. В палатке тихо,  все мужики вроде бы спят. Мужиков нас разного калибра – пятнадцать. Но это, конечно, обманное сонное царство. Все давно проснулись, притихли с ночи в утренней дремоте, каждый со своими думами. Никто на Колыму с материка не приезжал жить постоянно… Никто… Здесь был не наш родной дом. Вот  кто-то из мужиков встаёт, быстро  выходит из палатки – «до ветру». Ему, первому, и разжигать печки. Выйдешь, выскочишь из палатки –  метров десять от тебя обрыв сопки. Кто прямо у палатки оправляется по-маленькому. Я всегда отбегаю на обрыв скалистой сопки. Здесь густо растёт стланик, размахивая в разные стороны света под жёстким колымским ветром скудной зеленью коротких смолистых веток, похожих на сосновые. В ветках можно найти небольшие коричневые шишечки. В этих шишках, когда их расколупаешь, вкусные стланиковые орешки, подобьем кедровых, но в два раза меньше размером. Обрыв скалистого берега прямо над рекой, метров стопятьдесят, двести до реки...  Под ногами  торчат рёбра серых, чёрных, беловатых камней, покрытых мхом, снегом, а то и вовсе голые камни. Камни и большие, и малые, просто валуны… Зачаруется душа в этой высокой колымской стыни!

     Вызревает утро… Утро дикого края. Сопки, сопки, сопки, покрытые вековой тайгой.  Там, дальше, к горизонту, далеко-далеко, в первых лучах солнца отблески льда. Там, наверно, большое озеро… И меня тянет уже туда, к ним, к неизведанным озёрам, так как здесь я стою, а значит – уже знаю это место. Заорёт кедровка. Протянет надо мной ворон. Опять заорёт кедровка. Кричит и кричит. Поди, ты отсюда! А мысли идут и идут. Куда их денешь? «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье, не пропадёт ваш скорбный труд и дум высокое стремленье».

   Почему я здесь по вольной воле своей стою?! А не потому ли, что в 1957 году, когда стали выпускать из лагерей на волю неповинных людей, в наш город Буй приехал бывший начальник паровозного депо – Александр Волков, который вернулся из Норильска?! Помню, как готовились к его приходу к нам мои родные: тетя - Мария Павловна и моя мама - Антонина Павловна. За этим скрывалась какая-то непостижимая для моего детского ума тайна. Помню, чистую белую скатерть за гостеприимным русским столом, серьёзные благородные лица присутствующих на этой встрече, и великую скорбь в глазах. Александр Волков посещал семьи бывших сослуживцев: Мария Павловна  Андреева была жена ссыльного Андреева Александра Устиновича, осуждённого, как «врага народа». Дядя Саша был начальником электростанции в Николо-Паломе. Тогда я ничего не понимал, но чувствовал огромную значимость этой встречи для моих родных. И не потому ли поехал на Колыму, что мысль моя, взрослея, не успокаивалась. Я в толк не мог взять, что в моей семье могут быть преступники. Мне всё хотелось узнать самому, и не из лживых книг советского периода Истории. Да ещё такое обвинение: «Враг народа».

     - Ну что, малец?! Опять твоя очередь растоплять, - сказал Володя Рыбаков, когда я влетел с холода в палатку. Он сидел на железной койке, кряхтя и надевая кирзовые сапоги, подворачивая портянки. Я с удовольствием растапливал печки, тем более и по закону: первый вышел из палатки – растапливай. А печки железные - такие прожорливые! Дрова, конечно, заготовлены с вечера. Каждый, кто идёт вечером с работы, прихватит осколок доски, палки, а то и оброненную чурку дров. За ночь, возле печек, они подсыхают. Запихаешь их в прожорливую железную утробу, плеснешь солярочки, чиркнешь спичкой и быстро закроешь дверку на крепкий крючок.  Печки железные, сварены на совесть. Через секунду как долбанёт пламя! Тут только нельзя переусердствовать с соляркой, а то полыхнет… Послушаешь, как в печке загудело, и бежишь скорей в постель. Спички дает мне всегда дядя Володя. Дядя Володя… Его  все так звали. Конечно, какой он мне дядя? Ему чуть за пятьдесят. Волевое лицо, передние зубы все железные, и глаза голубые… Русский работный мужик. Его все невольно уважали, уважали за его хладнокровность и, наверное, за человеческую мудрость, выкованную северным краем. Он умел во всех обстоятельствах жизни быть терпеливым. Но я, глядя на него, всегда чувствовал, что его терпение иногда было на каком-то яростном пределе в общении  с  мужиками  и  на  работе  и  дома – в  палатке. Мне   казалось, что в разговорах с мужиками, он, вот-вот, и схватится за топор, мстя за всё и вся за свою изломанную судьбу, доказывая, порой, недоказуемое. А там - в строительных бригадах колымских – мужики были далеко не подарки. Тем более, дядя Володя  в молодости отсидел десять лет на Чукотке, на прииске «Валькумей», за убийство жены. Он застал её с … А как он любил, когда я пел и играл на гитаре вечерами в тёплой палатке! Он во время нашего дальнего пути из Душанбе на Колыму, я это чувствовал, как-то осторожно, незаметно оберегал меня от всей оргнаборовской толпы разношёрстного люда. Дядю Володю все уважали, но в тайне побаивались, кроме меня. А мне-то чего было бояться?! Я был чист и душой, и сердцем.

    Время уже подходило к ноябрьским праздникам. Мороз жал к тридцати градусам. Идёшь к своей палатке после работы, а внизу, в посёлке, над крышами домов стоят столбы белого дыма. Жители домов постоянно топили печки. Моро-оз! Или в короткий часовой обеденный перерыв прибежишь снизу из поселковской столовой к себе в палатку на сопке, чтобы хоть минут двадцать забыться в дрёме до окончания этого перерыва, а перед глазами – внизу посёлок, как в сказке, белые столбы дыма над кирпичными трубами, над крышами домов.  Как-то в палатку зашёл мой земляк, Юра. «Николаич, - сказал он глуховатым голосом, сунув в руку мне, будто украдкой, длинный железный дверной ключ, - на!.. и перебирайся в новую общагу. Да… потихоньку… Мне Людка-камендантша для тебя ключ от комнаты дала. Двенадцатая комната, переезжай втихаря». Я сразу представил комендантшу, белокурую женщину, вспоминая, когда впервые увидел её. Она распределяла нас жить по баракам и палаткам. Я захотел жить в палатке. Но сейчас жал мороз.  На следующий день, в обеденный перерыв, отпросившись у бригадира с работы, собрал свои вещички, благо в палатке никого не было, да никто и не спросит: «Куда, зачем?» - все здесь были чужие, я стоял с вещами возле нового  общежития. В нём сегодня должны были пустить отопление. Юра жил в таком же бараке-общежитии рядом. Администрация посёлка, СМУ - ценили моего земляка, как единственного специалиста - дипломированного сварщика. Юра был ходовым мужичком. Сразу после нашего приезда сюда, в Ороёк, мы как-то в поселковской жизни разошлись с ним по сторонам. У нас в жизни были разные интересы. Он весь был в работе, в заработках. Мне же ничего не надо было, денег тем более,  я просто хотел на себе почувствовать вот этот Север, пройти всё… Но с Юрием мы  знали, что здесь, вдали от дома, были самые близкие люди - земляки.

    Возле высокого крыльца новой общаги в три ступеньки из свежевыструганных досок, сбоку впритык, стояли две обожжённые бочки из-под соляры. Бочки снаружи выкрашены в голубой цвет, от них ещё пахло краской. Когда общежитие заселят рабочим людом, то в бочки из реки будут подвозить воду. Водовозка, я видел, часто курсирует по единственной улице посёлка. В новом бараке с высоким крыльцом, с которого можно хорошо падать на стылую землю – пьяному или в драке (что я частенько и видел потом), в одной из форточек многочисленных  окон общежития торчала жестяная труба с изогнутым коленом вверх. Из неё курился дымок, словно из вигвама какого-нибудь поселения индейцев в Северной Америке.

    В длинном коридоре общежития было тихо, когда я прикрыл за собой входную дверь и прислушался. На полу валялась свежая стружка. Пахло деревом. Я с удовольствием вдыхал этот  запах. В середине коридора, свисая с потолка накоротке двужильного белого провода, торчала электрическая лампочка. На фоне запашистых стружек, разбросанных по полу, плафон лампочки под белым потолком выделялся своей чернотой.  В  конце коридора, не нарушая тишину, не пугая лесной аромат выструганного пола, за дверью одной из комнат звучала гитара. По стройным звукам аккордов мне не трудно было догадаться, что где-то здесь живет гитарист. Я прислушался, инстинктивно  прижал свою гитару к груди. Доносившаяся до меня мелодия была знакома. Я сразу же вспомнил её.  «Та-а… Та-та-та-а!» - мелодия шла далёкая, грустная. Полонез Огинского! Я потихоньку шёл по коридору, слушая гитарные звуки, поглядывая на номера комнат. Вот это да?! Вот повезло! Я стоял перед дверью комнаты под номером двенадцать, а за дверью кто-то играл на гитаре. Я постучал.

     -Заходи, заходи! – услышал вкладчивый мужской голос за дверью. Я открыл дверь.  – Ты скорей закрывай, проходи, - говоривший мужчина сидел на железной койке, заправленной поверху байковым одеялом. В руках у него была приличная гитара, не то, что моя. Мужчина спокойно закончил проигрывать последние такты мелодии полонеза, прислонил гитару к стене. Он встал, протянул мне руку: «Юра, - сказал он твёрдо. Его приятный по тембру голос привлёк меня как-то сразу, но в голосе чувствовались железные нотки. Юрий Щербаков был высокого роста, лет тридцати, атлетического сложения. Его добрые глаза смотрели на меня заинтересованно. Мне нравилось его интеллигентное лицо. На левой щеке был едва виден небольшой шрам, но он не обезображивал лицо, а придавал ему некую таинственность, загадочность судьбы. И меня влекло ещё к нему, что он гитарист в полном смысле этого слова. Я много раз затем  убеждался: я учился у него игре на гитаре. На подоконнике стояла свечка. Посеребрённые струны гитары поблёскивали в полумраке комнаты, освещаемые скудным светом колымского дня. Ближе к окну на подставке из красного кирпича -  небольшая аккуратная железная печка. От неё тянуло теплом. Было видно, что её совсем недавно растопили.  Между дверкой и передней стенкой печурки, в щели, вздрагивали язычки пламя. В колене трубы, которая, изгибаясь, выходила через форточку на улицу, гудело. Из дверных щелей печурки, от переплесков огня, струился в комнату розоватый свет, блуждая тенями по стенам.  – Мне Юрок говорил про тебя. Давай, располагайся! Хочешь, чайку тяпни. Сейчас будет готов», - сказал Юрий. На железной печурке шипел закоптелый алюминиевый чайник. «Не…е, пока не хочу», - я прошёл к железной кровати возле окна, сел. Гитару положил рядом. Задвинул свои вещи под кровать. Панцирная сетка, покачиваясь, заскрипела. Привалился к стене, оглядывая комнату. Мысли мои переваривали всё увиденное за короткий период жизни в посёлке. Звучала гитарная музыка. Было так сладко на душе, что наконец-то я, как и мечтал с детства, читая северные рассказы Джека Лондона, живу на Севере. Было хорошо, спокойно, умиротворённо… Кто-то осторожно притронулся к моему плечу. Я проснулся. В комнате ярко горела электрическая лампочка. За окном было темно. Молодая красивая женщина с пшеничными волосами что-то мне говорила. «Ты положи матрац, подушку, застели бельём, тогда и спи-и, – услышал я сквозь дрёму. Голос у красивой женщины был музыкальный, добрый.  Я  встрепенулся,  стал  благодарить эту  женщину, увидев рядом матрац, постельное белье. Мелькнула мысль, что больно уж она заботится обо мне. Наверняка землячёк подкатил к ней?! Он что-то говорил мне об этом. Юрочка, друг мой, был красивым парнем, мужчиной. А как я знал – разбор новеньких мужиков в посёлке идёт быстро. Только гляди! Конечно, я был благодарен земляку.

    И потекли зимние колымские вечера в нашей общаге. В коридоре, за стенкой, частенько слышались ругань, пьянки, драки между мужиками. Общежитие как-то сразу заполнилось работным людом. А то и женский визг! В нём жили бульдозеристы, трактористы, шофера, строители, взрывники. Весь набор работного люда северной стороны. В соседних комнатах слышался громкий смех и плач детей, пьяные скандалы семейных. К нам в комнату никто почти не залетал. Когда Юрий был дома, я брал у него уроки игры на гитаре. Он с превеликим удовольствием передавал уроки игры мне. Ему приятно было общаться со мной. Я это видел, чувствовал. Ему, наверно, было тошно в душе, что он по воле судьбы своей попал в колымскую поселковскую стаю. В русских его глазах иногда я видел какую-то потерянность, обречённость. Но Юра был скрытным. О себе говорил мало. Правда, он рассказывал, что родом из Москвы. Играл в оркестре Дворца Железнодоржников. Даже общался с братьями Покрасс. В то время братья Покрасс были известными композиторами, их песни звучали по всему Советскому Союзу.

     В посёлке была приличная библиотека, где я брал книги. Мне всё было интересно. Столько людей с разными, порой, изломанными судьбами. Мне так хотелось им чем-то помочь, их душам помочь! Вот жаль, что после переезда из палатки как-то пропал из виду Володя Рыбаков, дядя Володя… Там, в жарко натопленной палатке на сопке, вечерами мужики играли в карты, вино почему-то не пили. Наверно, потому что в поселке было много новых людей. А мужики в палатке были учёные, переучённые жизнью. Все ведь беды от вина. Мужики из палатки держались  вместе.  Отхлёбывая  чифирок  из  кружки, которую пускали по кругу, они скупо вспоминали свою прошедшую жизнь: в каком лагере сидели, на какой зоне…

  Были мужики немолодые. Я вбирал их разговоры в себя. Мне доверяли, не сторонились меня, чувствовали, что я не шкура. Это ведь сейчас все знают, что в 1917 году в стране произошёл переворот, а тогда в 1968 году?! В натопленной солдатской многоместной палатке на обрывистом скалистом берегу Колымы я видел перекошенное лицо дяди Володи. У мужиков, с болью в сердце, в разговорах проскакивали думы о бедах Отечества; не зная хорошо Историю, они чувствовали, что в стране нашей что-то не так – не по-людски. Владимир Рыбаков со скрежетом на металлических зубах говорил, вспоминая лагерного врача, как она заставляла его, зека, помогать выдергивать золотые коронки из посиневших уст покойников, умерших зеков. «У-у, су-ука-а… е… Но я был мужиком…», - всегда восклицал он печально. О лагерном враче он так рассказывал, будто прикасался к чему-то гадкому, скользкому, змеевидному, противному. Дядя Володя и остался в моей памяти - с перекошенным лицом страдальца и кирзовыми сапогами на ногах, сидящим на аккуратно заправленной серым байковым одеялом железной койке.

    А время летело. В выходные дни, в стужу, я занимался игрой на гитаре; читал, когда удавался денёк, пропадал на реке, рыбачил, охотился  на белых  куропаток  по островам  реки. Подходил Новый год. С ребятами мы организовали ансамбль из трёх гитаристов: Лёшка Мифтахутдинов, Игорь из геологоразведки и я. Алексей приехал из Душанбе с другой партией Оргнабора. И всё свободное от работы время мы репетировали. Нас, даже, освободили на несколько дней от работы.  Вот  было  хорошо!  Работа  ведь  на  Севере, на стройке, далеко-о не пряник! Мы должны были ехать с концертом художественной самодеятельности в центральный посёлок прииска «Семилетка», Глухариный. За репетициями незаметно подошло время Нового года. Алексей играл на электрогитаре. Я всегда заслушивался его импровизациями. Был в них незнакомый мне мотив души татарского народа. А Лёша был плоть от плоти – татарин. Жили мы с ним дружно. Почти ели и пили из одной тарелки, кружки. Бывало, возьмёт он свою плоскую гитару и начнёт играть. Не подключенная в электросеть через динамики, она звучит тихо, глухо. Наклонит чуть к гитаре голову и, прислушиваясь, наверно, к чему-то далёкому, родному, импровизирует. Уносится его душа в Среднюю Азию, к родным, к теплу, жаре, к винограду, персикам – фруктам. Здесь же сухая картошка. Я смотрю на его смуглое лицо, пытаюсь понять суть этого доброго человечка. Лёшка сидит на койке, согнулся над гитарой, пронизанный собственной мелодией. Он высокого роста, лет ему – как и мне. На верхней губе у него небольшой шрамчик, будто «заячья губа».  Кожа на лице нечистая, осыпана мелкими рытвинками – оспинками. От этого, может быть, он и был такой стеснительный. На женщин внимания не обращал.  В глазах доброта и забота, вечная забота. Алексей никогда не рассказывал о своих родных. Но я знал, что в Душанбе у него осталось много братьев и сестёр. После получки он шёл всегда на поселковскую почту и посылал в Душанбе денежные переводы.

     Юрий Щербаков, мой учитель музыки, вдруг неожиданно месяц назад исчез из посёлка. Я слышал от знакомых работяг  из его бригады, что он связался с маленькой Галинкой и уехал вместе с ней жить в посёлок Глухариный. Я помнил эту Галинку по проезду  по  железной дороге   из Душанбе. Такая  оторва!  Свет белый бы не видел. Не одного мужика в дороге сменила. Да, попался Юрик! Но Галинка была красивая. Знакомые рассказывали мне, что Галинка собиралась съездить в Душанбе и привезти сюда своих детей. Их было трое: мал-мала меньше. В посёлке Юрию с Галинкой дали комнату в общежитии.

    Наступал Новый год! Да, если тебе ещё двадцать три года. Мечты, мечты! Где ваша сладость?! Вся жизнь впереди. У меня было всё хорошо. Послал маме телеграмму зараньше, чтобы успела дойти. Как не говори, до Буя, моего родного города, тысячи километров. От мамы поздравление получил. Посылку с ружьём получил. Вон висит на стене комнаты вместе с раскинутыми крыльями белой куропатки! Спасибо Геннадию Александровичу, соседу нашему в Буе, охотнику. Он помог маме купить ружье.

     И вот мы в посёлке Глухарином. Даём концерт. Трио гитаристов. Стоим на сцене добротного деревянного клуба прииска «Семилетка». Народу валит в клуб со всех концов посёлка. Засидевшись дома за столом, народ спешит на Новый год на люди в клуб, на концерт и танцы. Мы на сцене – гитаристы. Концерт закончился, начинались танцы. Новый год!.. Игорь, высокий парень, такой независимый, из геологоразведки, приехал на Север с материка по распределению. Он играет на бас-гитаре, Алексей соло, я на обыкновенной. Со сцены было хорошо видно всех пришедших на праздник. Все нарядно одеты. Не то, что в будние дни встречаешь людей на тропках посёлка: в грязных рабочих телогрейках. Ещё на концерте, со сцены, в зале я заметил Юру Щербакова, рядом сидела Галинка с детьми. Щербаков поднимал руку и показывал мне большой палец вверх. Я понял. После концерта как-то сразу без  объявления, скомкали в кучу всё, раздвинули жёсткие клубные кресла вдоль стен и начались танцы. Народу не терпелось танцевать. Мне не удалось поговорить с Юрой. Надо  было  играть.  Вдруг в центре зала началась драка. Глухаринские мужики, молодые парни, что-то не поладили. Мы продолжали играть на сцене, не обращая на драку внимания. В танцующей толпе завизжала женщина. По голосу я узнал Галинку. Она выскочила из толпы танцующего народа и уселась в кресло рядом со своими детьми, с Юрием.

   - Ну, что пристаёте?! – послышались голоса.

   - А ну, падите отсюда!

   - Уйдите, ребята, от греха подальше. Ведь попадёт?!

   - Участкового надо, Володю! – участкового лейтенанта в поселковском клубе не было.

   Дети Галинки прижались к маме.

   - Ну что, козлы?! Идите сюда! Ну! – на середину клуба, сжимая охотничий нож в руке, медленно вышел Юрий. Желваки на скулах его заходили. Таким я Юру не видел. Глаза блестели, как у загнанного зверя, который обернулся вдруг и бросился в решительную схватку на преследователей. Трое пьяных глухаринских парней тоже вот-вот кинутся. Конечно, они немного оторопели, глядя на охотничий нож в руке Щербакова. Юра был высокий, мощный, злой. «Вот псы поганые, - думал, наверно, Юрий, - ткну сейчас одного, и разбегутся…» Ему хотелось преподать урок пьяным парням.

    Мы прекратили играть. Весь зал расступился, прижимаясь по стенам клуба к стульям, народ замер, видя, как крепкий высокий мужчина с интеллигентным лицом, с беспощадным блеском в глазах в центре клубного зала сжимал в руке нож. Я знал немного судьбу Юрия. Ведь пырнёт сейчас! И снова загремит по этапу… Что делать? Что?! Броситься к ним? Что толку?! Мои пальцы невольно стали перебирать струны гитары, я поближе подошёл к микрофону. «Та-а, та-та-та-та…» - само собой пошла мелодия полонеза Огинского. Мелодия усиливалась под микрофоном, обретала уверенность под моими пальцами, совестью, душой. Я словно сам ожил, находя правильное решение. Мелодия шла грустная,  далёкая,  как  тогда  у  Юрия  в общежитии, где я впервые услышал его игру. Звуки полонеза захватывали меня, заполняя оторопевший зал. Щербаков посмотрел в мою сторону. Парни как-то сникли, подталкиваемые народом к выходу. Что-то с ними случилось.… Открыли дверь клуба. Поток стылого воздуха вваливался с улицы, будто хотел нам напомнить, что мы все здесь живем на чужбине, на одной стылой колымской земле, и чего нам делить. Вместе с парнями мелодия полонеза вырывалась на поселковскую дорогу. Я всматривался в спины парней, выталкиваемых народом из клуба на дорогу. Я чувствовал сердцем эту стылую северную дорогу, и мне почему-то вспомнилась моя мама, стоявшая на пороге нашего дома в далёком родном русском городке, которая провожала меня в путь: «С Богом, с Богом, сынок…», - шептала она, посылая мне в путь крестное знаменье перстью материнской руки. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 


21 августа 2017

1 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Полонез над Колымой»

Иконка автора Валерий МолчановВалерий Молчанов пишет рецензию 21 сентября 19:13
Олег, благодарю за очерк. Мне всегда вспоминается Колымский край.
Спасибо! Здоровья вам!
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Иконка автора Олег ПанфиловОлег Панфилов пишет рецензию 26 августа 11:17
Спасибо! Приятно было поностальгировать
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Просмотр всех рецензий и отзывов (2) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер