"Изнасилованная страна"

                   Изнасилованная страна
                     (сборник рассказов)

                             Ветераны 

   Близился к концу май. На теле Земли, которое уже отогрелось от стужи, воцарился зелёный цвет. Птицы, не уставая, пели славу жизни, гармонии и покою.
   Весна действовала на людей лучше любых лекарств. Потому-то, позавтракав и дав исполнить над собой положенные процедуры, больные, имевшие разрешение передвигаться, тянулись к природе и заполняли лавочки в старом госпитальном скверике. Сама собой сложилась некая волнообразность их размещения. Ближе к лечебным корпусам и, соответственно, к улице, садились весёлые и жизнерадостные, те, кто рассказывал анекдоты, резался в карты и шашки, вступал в разговоры с молоденькими медсёстрами,- словом, выздоровевшие душой и без пяти минут здоровые телом. В глубь сквера уходили больные, которые нуждались не в общении, а в примирении с жизнью, те, чьи душевные раны мешали лечить тело.
   Однажды на одной из таких дальних лавочек почти одновременно присели двое: старик, худощавый, но на вид ещё довольно крепкий, и парень лет восемнадцати, высокий, широкоплечий, во внешности которого сразу бросалось в глаза лицо с ужасными синими пятнами и заживающими ранами. Голова парня была перевязана толстым слоем бинта. 
   Первым заговорил старик. Он внимательно посмотрел на угрюмое лицо молодого солдата, чей взгляд не отрывался от какой-то одной точки, и немного искусственно воскликнул: 
   - Эх, славно поют, а?! Помню, когда мы заканчивали ту страшную войну… Я до Австрии дошёл… Птицы так же замечательно пели. Как нам тогда хотелось жить! Казалось, хуже такой войны уже ничего не выдумаешь… А ты что такой убитый? В ваши ли годы расстраиваться из-за чего-то. Наших трудностей вам уже не видать…
   Парень вздрогнул и ответил не сразу, словно из вежливости заставляя себя:
   - Я не убитый.
   - Ну, а раз не убитый, так молодец! Знаешь, брат, сколько раз меня убивали, а? Вот расскажу один случай, если не возражаешь… 
   Ответа не было, и старик продолжил:
   - Готовимся мы, значит, к наступлению немцев. Роем окопы, связисты свои провода тянут. Рядом батарея вкапывается в землю. К утру должны пойти. На нас, значит. А направление мы заняли, брат, важное. Позади – железнодорожный узел. Приказ довели: немец прорваться не должен! И 

                                                           1
вдруг штабные машины: одна, вторая, третья… Наше дело маленькое: зарывайся себе в родную землю. Я даже гимнастёрку не стал одевать. Жара. А из машины, значит, выходит генерал, невысокий, строгий, и только наш комбат доложил, как начал его отчитывать. Мы только к земле пригибаемся. А он: раскудыт тебя, такой-сякой и всякий, где копаете? Немцы вас вмиг здесь перебьют. Позади естественные укрытия: лес и всё такое, а вы выползли на самую, значит, невыгодную позицию. Комбат у нас был: никто не знал, откуда он. Но таких хитрых в каждом городе по пальцам пересчитаешь. Выслушал генерала и отвечает бодро: так и так, задумана военная хитрость. Вся позиция будет укомплектована трофейным оружием. Да наделаем чучел солдат. Пушки, мол, ребята сделают из дерева – не отличишь, да у речки два побитых немецких орудия валяются. И прочее, и прочее. Наплёл генералу. А тот успокоился, расспрашивает, что, как, даже заулыбался. Походили, посмотрели и уехали. Молодец, а ? А мы-то?.. Он выкрутился, значит, а мы – полкилометра назад и снова за лопаты. И чучел наделали. Ребята постарались. Собрали умельцев – так они и пулемётных гнёзд наставили, и пушек… Не поверишь: немцы полчаса с воздуха обрабатывали те окопы. НП батальона в пух и прах разнесли.  Пошли танки: прицельный огонь по первой линии. Мы молчим. Они лупят. Потом и мы вступили в бой… Да, немцы в том бою прорвались. Пришлось нам отступить. Но вишь, сколько бойцов-то генерал спас. Да…А позицию нам не комбат выбрал, а командир полка. Вот. А комбат не выдал его генералу…Ничего, всё забылось. Отступали мы до самого Сталинграда. Воевал я и в городе на Волге. Воевал – это громко сказано. Бросят дивизию – перемелют её и выплюнут. Долго лежал по ранению в госпитале. А потом, значит, начали потихоньку побеждать. Под конец войны немец совсем выдохся. Вот представь: летит самолёт бомбить, бросает бомбы, они гудят, аж сердце захолонет. А бомба – бум об землю, и ничего. Оказывается, пустая бочка. Вот так на психику действовали. Видать, не хватало уже ресурсов. Потом вступили мы в Румынию…
   Старик ещё добрых полчаса рассказывал о трудностях своего военного пути, о трудностях, которые, несмотря ни на что, он и его товарищи преодолевали. Пересказал несколько писем от матери и сестёр, присланных ему на фронт: несладко было людям и в тылу, но они не унывали, умели находить радости в обыденной жизни, веселились в редкие праздники, помогали друг другу, поддерживали, чем могли, один другого. Убеждая собеседника, или, скорее, слушателя, что всё в жизни преодолимо, старик перешёл к своим болезням, в очередной раз подлеченным за последние три недели. Он был настроен даже оптимистичнее врачей, которых беспокоил осколок у лёгкого, не вытащенный вовремя да так и «прописавшийся» в теле ветерана.
   Парень молчал. Но от одного шутливого рассказа к другому синее лицо молодого солдата становилось всё мягче. Он явно прислушивался, хотя не 

                                                             2
поворачивал головы. Когда же старик рассказал, как они всем взводом выковыривали сгоревший самолёт в огороде одной весёлой вдовы-хорватки, за что получили бутыль виноградного вина, парень даже улыбнулся. 
   Выговорившись и несколько раз повторив «да…», старик поинтересовался: 
   - Что ж у тебя, брат, с мордой? Поди ж не военная тайна? 
   Солдат, растаявший было, пока его развлекали байками, опять сжался, лицо его сделалось непроницаемым и ещё более уродливым. Но, так долго слушая старика, он не мог не ответить.
   - Подрались…
   - А голова?
   - Разбил, ударился об койку…
   - Эх, балбесы вы, балбесы! Ты уж не обижайся. Родину надо защищать, а не маяться дурью. Всё от безделья. Трудностей вам настоящих не хватает. Побольше бы вас командиры боевой учёбой мучили, тогда падали б уставшие и не думали о том, как друг другу морды разбивать. И так страну ослабили дальше некуда, так вы ещё между собой бои устраиваете… Да, сидеть-то хорошо, но пора на процедуры…
   Старый солдат ушёл. Молодой остался на лавочке, и для него словно включились звуки окружающего мира. Как пели птицы в этот весенний день! Как заливались они, славя добрый и ласковый мир, созданный трудами невидимого волшебника! Как старались вторить им деревья своим шелестом, похожим на песню! Откуда-то издалека доносились шумы улицы, гул машин, но они не раздражали, а растворялись среди ветвей и затихали. Парень с удовольствием вдыхал свежие запахи и чувствовал лёгкое головокружение.

   На следующий день молодой человек вновь пришёл на ту же лавку и, присев рядом со вчерашним собеседником, поздоровался. Старик ответил.
   - Можно вас спросить?
   - Валяй, брат. Что в таком заведении ещё делать – только разговаривать. Я ведь после войны пятый раз в госпитале. 
   - Вы вчера рассказывали, да всё больше весёлое. А что на войне было трудным?
   - Трудным? Трудным, говоришь… А почитай, всё. Да всё было трудным. Когда немец тебя лупит, а у тебя осталось два патрона. Когда нет артиллерии и против танков дают бутылки с зажигательной смесью или – хорошо ещё – гранаты. Это по телевизору немецкие танки хорошо горят. Всё время под бомбёжкой находиться тяжело. Долго наши лётчики боролись за превосходство в воздухе. Порой гонят в наступление, кухни неделю не видим. Мокрый сухарь – вот твоя еда. Голодали всю войну. Деревни-то разорённые. Ещё и помогали местным жителям. Из дома писали: тоже голодно. Ну, правда, потом консервы иностранные пошли и всё такое. Да русскому ж человеку хлеб нужен в первую очередь… Перед Сталинградской битвой заградотряды сзади стояли. У них пулемёты, у нас винтовки. 

                                                            3
Отступать будешь – свои же пристрелят. Ни шагу назад, говорят. А воевать нечем. Гимнастёрку свою – дыра на дыре – добрых сто раз штопал, перештопывал. И мыла не хватало. Баня – мечта. Что ты!.. Четыре года вошь нас сопровождала: и в отступлении, и в наступлении. От Волги до Европы с нами прошла. Командиры только под конец войны научились соображать. Боялись сами что-нибудь решить, а со связью всегда проблема. Да и выбивали их, командиров, ещё почаще нашего брата, рядового… А друзей я сколько похоронил!.. Иных и не хоронили: некогда было, так бросали. Да, брат, весёлого мало. Плохое-то вспоминать не очень хочется…
   - Эх, повоевать бы так!.. Я б с радостью…
   - Как – так?
   - А вот так, как вы рассказали. Пусть вши, пусть голод, пусть бомбёжка… Зато братство, все вместе, вся страна против немцев. Смысл есть…
   - Да ты что, брат?! Я врагу не пожелаю того, что сам пережил. Смысл… Эт ты не прав. Ваш смысл – уметь оружие хорошо держать в руках, чтоб никто не посмел нам грозить. Оружие-то нынче посложнее будет, а война – это штука страшная…
   - Знаю… У нас тоже война. Сколько офицеров нет в казарме, столько и идёт война. 
   - Это с кем же вы воюете? Друг с другом, что ли?
   - По-всякому. За ужином война. Если каша паршивая, то съешь немного. Больше ничего. Я и чай только в госпитале стал пить. Они жрут, а нам: «Закончить приём пищи! Выходи строиться!..» Старшины соревнуются. Наш даёт на ужин три минуты. Во второй батарее – две. В казарме тоже война. Каждый день концерт. Молодых заставляют петь, плясать. Развлекай, как хочешь. Не можешь – убьют. Из моего призыва трое в санчасти, я четвёртый. Мне голову железякой проломили, поэтому я в госпитале. Двое сбежали. Найдут – в дисбат отправят.
   - Это за что ж тебя железякой, брат?
   - Не поддавался… Мне ещё повезло. Двоих педерастами сделали за то, что не хотели унижаться. Остальные двое – нас десять человек молодых в батарее – стирают на всех, концерты дают, по вечерам ходят воровать одежду с проволок, «гражданку», или просят милостыню возле остановок. На водку «дедам». 
   - А куда ж офицеры смотрят?!
   - Плевали они на всё. Им четыре месяца получку не дают. Многие вообще на час-два приходят – и домой. Кто может, продаёт всё подряд. Оружие постепенно исчезает. Две машины с НЗ «ушли», и всё тихо. Гражданские у нас всё могут купить. У нас даже старослужащие в два раза меньше нормы едят. Пока продукты до столов дойдут, их десять человек урежет в свой карман. Командир дивизиона на свинарнике каждую неделю свинью режет, но мяса я не видел. Даже повара обижаются. 
   - Что ж это?!. Нет, так нельзя! Ты вон какой здоровый! Собрались бы да 

                                                          4
дали этим самым старослужащим! За кой хрен мы тогда столько крови пролили в Отечественную?..
   - Здоровый… Олег дёрнулся – отпинали, в санчасти уже месяц. Я тоже… Кольку заволокли в бытовку и изнасиловали… человек пять… Мне врачи сказали: простужу голову, или ещё что, -умру. Кости попали в мозг. Работать вообще нельзя. 
   - Ну, так их же посадят!
   - Посадят?.. Мне все офицеры сказали, что шуметь невыгодно. Ещё хуже будет. Всем всё по фигу… Я этого режима и месяц не выдержал, а на фронте у вас я хоть все четыре года воевал бы. Пацаны тут из Чечни лежат, говорят: ещё хуже. Кто с кем воюет – непонятно. Офицеров вообще не видят. Те оружие чеченцам продают, квартиры обворовывают, откуда люди ушли. Целые полки разоружают, якобы для переброски. Это один из-под Ведено рассказывал. А потом чеченцам сдают, те всех солдат вырезают. Воевать никто не хочет, не понимает, с кем и за что. Водку хлещут да видики смотрят. В бой, как у нас на работу, только молодых посылают да глупых. Так что в нашей части ещё ничего…
   - Не может этого быть, чтобы оружие врагу продавать.
   - Не верите – пойдите сами и спросите. И не такое расскажут. Оружие… Это ещё ерунда: оружие. Со всей страны спортсмены едут к чеченцам в снайперы наниматься. Чтоб наших солдат гасить.
   - Я слышал по радио: из Прибалтики едут.
   - Русских тоже много. Пацан рассказывал, одну москвичку поймали с восемью насечками на СВД. Разорвали пополам бээмпэшками. Даже насиловать не стали эту суку… Что с вами? Дедуля, вам плохо?!
   - Фу!.. Ничего-ничего…Старые раны беспокоят… Ты вот что, брат, помоги-ка мне до корпуса дойти. Посплю немного. Осколок мой, наверное, дышать спокойно не даёт…
   Молодой солдат помог старому приподняться и, поддерживая его, повёл по песчаной тропинке. Кто глянул бы спереди – ужаснулся: идут, спотыкаясь, два инвалида, опирающихся друг на друга. Один – синее лицо без живого места да грязноватая повязка на голове; другой – сморщенный, позеленевший от боли, осунувшийся и измождённый от возраста и трудной жизни.
   Парень отвёл старика в палату и снова вышел в госпитальный сквер. Уединяться не стал. Наоборот, подошёл к самой шумной компании, где играли на вылет, и стал следить за игрой. Когда какой-то весельчак задел шуткой проходившую мимо медсестру, которая была не замужем и всегда отвечала колкостью на колкость, парень похохотал со всеми вместе, забыв про своё избитое лицо, которому явно не шла улыбка. Он даже занял очередь в шашки и, когда она дошла до него, продержался целых пять партий, за что из-за своих ранений получил прозвище Ветеран и приглашение сыграть и после обеда. Но после обеда он не вставал с постели: голове нужен был 

                                                          5
покой. Парень лежал в палате и, прислушиваясь к глупому чириканью воробьёв на подоконнике, мечтал о доме. 

   Три дня старик подымался с постели только для снятия кардиограммы. На четвёртый он вышел подышать свежим воздухом и присел на лавочке у самого входа в госпиталь. Его молодой приятель подошёл к нему: 
   - Дедуля, вы куда исчезли? Я думал, вас выписали.
   - Да, брат, скоро выписывают. Основные раны, значит, подлечены, а остальное… Хорошо здесь, люди добрые, и уходить не хочется.
   - Дома-то лучше. Вы с женой живёте или один?
   - Жил один… Недавно сын с невесткой переехали – и началась у нас война. Он, она, дети – каждый своё кричит. 
   - А где ж они раньше жили?
   - Свою квартиру они, значит, сдали квартирантам, чтобы было на что жить. Ну, а я старый, скоро помереть должен… Я вот и месяца не выдержал, в госпиталь лёг. Врачи да военкомат давно предлагали. Теперь не знаю, куда… Домой, брат, не хочу.
   - Это вы зря, дедушка. Они там уже, наверное, перебесились, ждут вас.
   - Ждут… Торопятся похоронить.
   - Нельзя так о родном сыне думать. Да и внуки вас, небось, любят…
   - Внуки?.. Внуки любят, грех обижаться. Они у меня заботливые. Вот мама их меня не любит. Я ведь против был, чтоб сын на ней женился. Теперь, значит, мстит. Во всякой мелочи – придирка. 
   - А вы ей устройте дедовщину. Вы сейчас подлечились, возьмёте молодых в оборот…
   - Дедовщину, говоришь?
   - Дедовщину.
   - Ха, а что?! Бить не буду! Но пускай меня, старика, слушаются. Я об жизни-то поболее знаю. Чего не видал…
   - Вот именно.
   - Конечно, дедовщину!..  Эх ты, синяя твоя морда! Ничего-то ты больше не видел, кроме своей дедовщины. Женишься – тоже будешь жене устраивать?
   - Вряд ли женюсь, дедуля. Мне, может, год-два осталось…
   - Не торопись. Я и то дольше хочу прожить, чем год-два. А то кто ж моих балбесов, Кольку да Вальку, воспитает. Сами грызутся, и их дети, мои внуки, на них смотрят. 
   - Ну, тогда ладно, поживу. Всё равно меня комиссовывают. Недели через две уже дома буду. Пойдёмте, дедушка, сыграем в шашки. А то уедете скоро.
   - В шашки? Да я ж тебя, брат, как немца под Сталинградом…
   - Посмотрим, посмотрим…
   - Ну, пошли. Подняться помоги. Что-то опять сердце закололо…
   - Может, лучше пойти лечь?
  
                                                          6
 - Нет, уже прошло… Или испугался?                                                        
   - Сталинграда я не боюсь.
   Весёлая компания вокруг лавки с шашками позволила старому ветерану сыграть вне очереди, но сначала его знакомый отвоевал себе право на игру. Они сошлись на ничьей, и старик, предложив мировую, уступил место следующему.

                                 Кандидат

   В современно, но небогато обставленный кабинет, или, как теперь говорят, офис, вошёл человек, в котором сразу можно было угадать представителя модной профессии, требующей ловкости. Занимавший место начальника кивнул вошедшему на кресло и бросил на стол пачку купюр. 
   - Ты выиграл спор, - сказал он.- Вот бабки. Можешь пересчитать: всё, как добазаривались. И банду свою уводи: достали…
   Его собеседник самодовольно улыбнулся:
   - С каких это пор твой предвыборный штаб стал бандой? Мои люди столько делают для тебя. Точнее, делали… А денежки пересчитаю, раз советуешь. Это, значит, за нашу работу… Это за проигранное пари. Претензий нет. Благодарим. А что, «Характеристику на день выборов» смотреть не станем?
   - Я же сказал: ты выиграл. Получил расчёт.
   - Грубиян. Может, всё-таки закончим дело? Столько средств и сил потрачено. Во второй тур уже точно выйдем, а там, если хочешь, снимай кандидатуру: с противника можно будет сорвать отступные. Опять же тебе это уже ничего не будет стоить. Всё оплатил. Осталась-то всего неделя. 
   - Тебе надо было настоящего кандидата раскручивать, а не делать из меня святого…
   - Ты же знаешь: перспективные, богатые обратились в солидные и известные конторы. Что же мне было делать? Я знал: деньги у тебя есть, и как бывший одноклассник, можно сказать, друг детства, ты меня не кинешь. Главное в нашем деле – бабки, и я их получил.
   Кандидат покачал головой в знак согласия и сказал тихо, как бы самому себе:
   - Если б ты проиграл спор, я б, наверное, больше дал…
   - Да ты что? Обиделся за демократию? Дружище, её не было и не будет. Быдло, толпа думает, что она выбирает; политики думают, что они. Воротилы бизнеса – что они. А решаем всё мы, политтехнологи. Подожди. Пройдёт несколько лет, мы разбогатеем, объединимся, и на выборные должности будут проходить только с нашего согласия. Представь себе такую 

                                                         7
картину. Дворец в центре города, золочёная надпись: «Союз политтехнологов». Ниже маленькое объявление: «Запись в депутаты Государственной думы с 9 до 17. с 13 до 14 обед. С суммой менее 2 миллионов долларов просьба не обращаться. Партиям – от 20 миллионов». Стоит очередь кандидатов, а мы решаем: этот пройдёт, этого в шею… А кто нас переплюнет? У нас деньги, отлаженные технологии по одурманиванию мозгов, купленные СМИ. Все к нам на поклон пойдут! Хочешь новое пари? Так, как я спрогнозировал, будет через пять лет. Даже меньше. Ставлю штуку баксов. Идёт?.. А народ надуть или купить – раз плюнуть. Ты сам видел. Понимаю, тебя заколебали эти зомби, но, признайся, такое отношение, как к спасителю и благодетелю, лесть, похвала и всё прочее были приятны. Меня не обманешь. Да мы ж из тебя человека с большой буквы сделали! Вот давай посмотрим вторую характеристику?  Не хочешь?.. Ничего, в следующий раз я на спор возьму и проведу в Законодательное собрание какого-нибудь бомжа-алкоголика. Пусть все видят нашу силу. А что?.. И устрою тотализатор: сколько он наберёт процентов голосов, победит или не победит?.. 
   Пока «политтехнолог»Попцов разглагольствовал, Сергей, владелец офиса, слушавший поначалу рассеянно, вдруг с неприятным чувством вспомнил, что, действительно, на первых порах попался на удочку агитационного восхваления, поверил, что он хороший и талантливый.
   Позже он возненавидел эту мнимую журналистку, правую руку Попцова, которая каждый день представляла пару-тройку «случайных» прохожих разных возрастов и родов занятий, говоривших о высоких качествах Сергея с такой уверенностью, словно знали его лет двадцать… Возненавидел. Но позже. А вначале – был грешок. В виде прилива чрезмерной гордости и самоуверенности. Был. Хотя и быстро прошёл. 
   - Нажми кнопку «выкл.», трепло на батарейках! Если я за что и обиделся, так это за то, что братаны стали смотреть на меня, как на козла. Типа, такой примерный не для нашей компании. Я не хочу из-за твоего вранья разо…ся с такими людьми.
   - Хм. Они разве не понимают, что всё это туфта? Ну ладно, меня ваши обычаи не интересуют. Ухожу, пока ты не передумал платить. Захочешь ещё поспорить – звони. Насчёт бомжа, например. Или нет. Бомжи бывают и с высшим образованием. Лучше я поспорю, что проведу в депутаты какого-нибудь шизофреника. Инвалида детства! – Попцов захохотал и поднялся с кресла.- Кстати, Серёга, не забудь вторую часть пари. Мы ведь не только на деньги спорили. Сделай моему агентству рекламу среди своих… корешей. Мол, берусь за любого и проталкиваю хоть в президенты России.
   - Обещал – значит, сделаю… А вот ты, морда, если б проиграл, прислал бы мне свою жену?
   - Так не проиграл же. Не проиграл!.. Всего хорошего, одноклассничек! Через полчаса очистим твой офис. Ну, а заявление о снятии кандидатуры  уж так и быть накатаю и отвезу. Хотя можно было бы попробовать со вторым 

                                                          8
туром. 
   «Бог» выборов ушёл, напевая какую-то пошлую песенку, а Сергей минуты две сидел неподвижно и смотрел на дверь, за которой бывший руководитель его штаба принялся громко командовать, сворачивая деятельность своих подчинённых. Наконец, шум и возгласы стали раздражать экс-кандидата, и он, взяв со стола большой лист бумаги, перешёл в соседнюю комнату, где стояли мягкая мебель, невысокий столик с бутылкой коньяка и где лился мягкий свет почти невидимых ламп при отсутствии окон.
   Сергей налил себе немного в округлый синеватый бокал. Делая редкие, маленькие глотки, он смотрел на жирную вертикальную черту на листе, делившую его ровно пополам, словно увидел что-то новое. Потом наклонился ниже и прочёл первые фразы плотно исписанной правой части, которая торжественно озаглавливалась как «Характеристика кандидата ко дню выборов»:
   «Семь недель до выборов. По опросам, фамилия Кандидата (далее – К.) известна 20% взрослого населения города, 5% не прочь за него проголосовать, если другие кандидаты не окажутся лучше».
   «Ишь ты – «лучше»,- усмехнулся Сергей про себя.- Такой шикарный выбор кандидатур… Что там дальше?»
   «Шесть недель до выборов.3% твёрдо собираются голосовать за К.»
   Он вспомнил, как его веселила вся эта последовавшая за регистрацией кутерьма по телевизору. Нет, первый ролик, повторявшийся по пять раз в день – «Земляки, голосуем за …. Это порядок, забота о людях и будущее наших детей»,- приелся быстро. А вот «сериал»!.. Сериалом эти репортажи в шутку назвал Попцов, и, действительно, попал в точку.
   Первым на экране тогда появился старик-пенсионер. Сергей просто обалдел от его слезливого монолога. Даже начал вспоминать, не сделал ли он и на самом деле чего-нибудь хорошего этому преданному избирателю… И в журналистку поначалу поверил. Пока не увидел её в своей приёмной, где эту политическую проститутку инструктировал руководитель штаба, он же бывший одноклассник, он же технолог выборных кампаний, умудрившийся вызвать его на спор, победа в котором показалась Сергею стопроцентной. Подобные ребята, делающие из воздуха деньги и политиков, давно раздражали его. Ещё с тех пор, когда компаньону вздумалось поучаствовать в проталкивании нужного человечка на важное местечко. Сергей решил: а почему бы не наказать одного из этой братии, пусть даже и приятеля? Чтоб не возносились перед ними, деловыми людьми, занимающимися хоть каким-то вещественным, реальным бизнесом.
   И вот по местному телевидению начался «сериал». За роликом с пенсионером последовали «фильмы» с врачами и учителями, строителями и шофёрами, ещё со стариками. Дальше – больше. Голосовать за него призывали воспитатели детских садов и окружении малышни, которой он что-то там подарил; офицеры, школьники… А позавчера эта дура

                                                          9
«журналистка» забралась с оператором в какой-то подвал и взяла интервью у грязного бомжа. И беззубое, небритое лет сто существо горько сожалело о том, что не имеет паспорта, чтоб прийти и проголосовать за Сергея. Не о еде оно мечтало, не о тёплой постели или хотя бы о бутылке водки с куском колбасы, а об участии в выборах! Это уже был полный беспредел. Сергею и самому-то не понравилось, но братва в ночном клубе просто высмеяла его. Мол, как он баб на свою сторону привлёк – понятно: внешний вид, всё при себе. С детьми, бабушками-дедушками тоже всё ясно: подарков надарил, жалобы выслушал, и всё. Но чем он понравился «опущенным»? Пил с ними, что ли? Или, может, ночевал в подвале да по душам беседовал?
   А Попцов, придурок, с пеной у рта доказывал, что это был гениальный шаг, пиаровское ноу-хау и что-то там ещё, заумное.
   Да, Попцов – мастер туфты. Покажет по телевизору очередную серию о всенародной любви, и тут же блиц-опрос на улице (где, естественно, все «случайные» прохожие называют фамилию его, Сергея), а следом – рейтинги со ссылкой на какой-то общественный фонд, которого, само собой, и в природе не существует.
    Начинали скромно – с 30% да каждый день добавляли по пять, и получалось, что на сегодняшний день за него проголосовало бы процентов сто двадцать. И удивительно – никого не возмутила эта наглая ложь. Разве что самого кандидата. Сколько раз он просил Попцова попридержать лошадей, не завираться. Но того не переубедишь, у него свои подходы: «Избиратель должен свыкнуться с мыслью, что у него практически нет выбора и голосовать за других – бесперспективно», «мы давим народ цифрой, а цифре верит каждый», «чем фантастичнее ложь, тем больше народу в неё верит»… К тому же, как остановишь того, с кем поспорил на деньги? Чуть что: «Ты специально вмешиваешься, чтоб я проиграл». Идиот! Побывал бы сам в шкуре человека, которого заживо бетонируют и превращают в монумент в возрасте неполных тридцати лет…
   Впрочем, были и прикольные «серии». И самому Сергею, и его корефанам очень понравилась одна старушка, ролик с которой крутили по местному ТВ целых три дня. Этакая милая сморщенная бабуленция с древней авоськой и в каракулевой папахе вдруг сама вмешивалась в интервью с «друзьями детства» кандидата и вспоминала, каким хорошим мальчиком был Сергей: приносил ей из магазина молоко, отремонтировал звонок, так как посещал кружок «Юный физик», и даже спас её глупенькую кошечку, застрявшую где-то на чердаке. Естественно, после этого ей приходили на память её гражданские права, и, уже отходя в сторону, но всё-таки чётко и понятно бабка прибавляла: «Ой, тижило мне идти туды, на енти выборы, но за Серёженьку обязательно проголосую, обязательно». 
   Попцов сказал, что землячка эта липовая сорок лет проработала в театре, но давно уже на пенсии, и вряд ли кто-то помнит её даже из бывших коллег. А заплатили ей совсем ерунду: бабушке и то было приятно, что вспомнили о

                                                          10
нерастраченных её талантах, что покажут по телевизору и будет о чём поговорить с соседками в течение ближайших пятидесяти лет…
   «Ну, что там дальше?..» - Сергей встряхнулся, сделал глоток из бокала, заглянул в бумажку. 
   «Пять недель до выборов». Это когда в центральной газете опубликовали указ о награждении его орденом. А на следующий день Попцов пришёл с предложением на самом деле приобрести награду (пока  купили только это объявление, которое потом, возможно, опровергнут). Сергей узнал расценки и пожадничал. А можно было. Повесил бы орденок на крутой пиджачок и рисовался бы на тусовках. Боевые, кстати, не намного дороже гражданских. Но что-то его остановило. Во-первых, конечно, деньги. Сумма приличная, а выгодным вложением это не назовёшь. Так только, побахвалиться с недельку. А во-вторых, вспомнил «дорогого товарища» и побоялся, что кто-нибудь расскажет анекдот про пятизвёздного героя и сравнит с ним Сергея. 
   И слава Богу, что остановился. Из-за Попцова и так сильно потерял в авторитете, а если б следовал всем советам этого с…го технолога, то… Так, что ж там, «за пять недель»? «7% проголосовали бы за К. в данный момент. Фамилия его известна 60 % опрошенных. При спонсорской поддержке К. проведён детский спортивный турнир». 
   Ну, это ещё ладно. Спортсмены – молодцы: где только можно, отщипывают с бизнеса на свои юные дарования. А те раскручиваются, сваливают в Москву и бросают своих тренеров, пашущих ни за фиг. Но рекламу они ему, Сергею, сделали на всю катушку. Шуму было на весь город. Детвора там всякие речовки хором кричала перед камерами, везде его фамилия висела, распорядитель каждые десять минут орал в микрофон: «Спасибо спонсору, господину К.!» Вот он, результат!
   «Четыре недели до выборов. 13 % - за К.! Два общегородских мероприятия в поддержку К. с участием 4000 человек. Благотворительные мероприятия. Выступление К. перед общественностью одного из районов города. Поддержка Комитетом солдатских матерей (статья в газете). Почти 10% граждан считают К. преуспевающим бизнесменом, честным человеком и примерным семьянином». 
  Да-да, с этого момента пошло уже полное враньё. И тогда же он понял, что Попцов может выиграть спор. Хотя сюда, в эту бумагу, они вписывали реальные проценты, а не такие высокие, о каких бренчал тогда телевизор. Для себя-то были другие рейтинги, без мухлежа. Да, за месяц до выборов у всех изменилось отношение к Сергею. Даже мэр соизволил познакомиться. Целый час тупой болтовни о нуждах города и о его несчастных жителей! Интересно, этот конь в пальто достроил виллу в Сосновом?..
   Сергей налил ещё коньяку и откинулся на спинку дивана. «Может, надо было тогда ещё рассчитаться с Попцом и выйти из игры?- подумал он.- Сэкономил бы бабки. Чувствовал же: этот гад такую возню раскрутил, что, скорее всего, счёт будет не в мою пользу. Да выйти было как-то 

                                                        11
неприкольно. Никто ж не знал про спор. Только, блин, начал догонять лидера – и в сторону? Будто наехали, и спёкся…»
   И, боясь прослыть трусом, он избрал другую тактику: стал бороться против себя. На всех «собраниях общественности» откровенно грубил людям, журналистам (уже реальным), старался показать себя с самой плохой стороны. Но не тут-то было. Как-то одна тётка спросила его: «Вы нам много будете обещать?» А он ей: «Ничего не буду. Всё равно выполнить не смогу». И весь зал захлопал. Тогда он начал им откровенно хамить. А вечером, предвкушая разгромный репортаж, сел у телевизора и увидел всё гладеньким и причёсанным. Вырезали именно то, что он жаждал увидеть и чем заранее гордился перед своими приятелями. И не просто вырезали. Из маленьких кусочков встречи сделали очень даже приличный материал, показав те, единственные, наверное, аплодисменты три раза. 
   На следующий день он, взглянув на торжествующую рожу Попцова, спросил только: «Ты на деньги жадный или жену боишься проспорить?» и махнул на всё рукой. А предвыборная компания шла по нарастающей. Всё чаще Сергею в голову приходила неприятная мысль: неужели изберут? И деньги потеряет, и образ жизни изменится… Вот они на бумаге – последние недели. Смотри-ка, почерк какой! Торопился уже Попец всё записывать, времени у него не хватало. 
   «Три недели до выборов. 32% поддерживают К. и проголосовали бы за него, если б выб. были завтра. Статьи в газ.: директора круп. завода в пользу К., героя СССР Канова с призывом отдать за К. свои голоса. Лидерство агитматериалов К. на местном ТВ. Более 28% полож. отзываются о личных и профес. качествах К., 25 % называют его главным благотворителем города».
   Две недели. 38% - за. Поддержка Совета ветеранов, двух отделений партий, представленных в ГД РФ. Доброжел. высказ. в адрес К. губернатора обл. и пред. през. в ФО. «Самый порядочный из кандидатов» – 33%, «самый профессиональный» - 35%».
   «А всё-таки есть во всём этом выгода. Не зря деньги потерял,- Сергей улыбнулся, вспомнив, как каждый день к нему приходила парочка – муж и жена,- которые называли себя имиджмейкерами и учили его говорить, улыбаться и так далее. Многое о манерах поведения и нормах речи он узнал впервые… Как-то ночью в клубе в дверях уступил дорогу  проститутке – не из уважения, конечно, а следуя затверженному урок. Та, тихо обалдев, посмотрела на него то ли как на дурака, то ли как на рыцаря. И супруга бывшая тоже отметила при случайной встрече положительные изменения в его манерах. Наверное, он и сам себе стал больше нравиться, увидев, что жестами и словами тоже можно завоёвывать симпатии людей. Прежде-то были только наглость и деньги. 
   Впрочем, этих самых «мейкеров» он мог бы нанять и без Попцова. Да и подешевле. А теперь эта дурацкая известность, узнаваемость мешает ему жить так, как привык. Сейчас ещё и объясняться придётся на каждом шагу, 

                                                          12
почему ушёл с дистанции. Бляха-муха! Надо было этого козла заставить придумать красивое оправдание, пока не получил расчёт! Может, ещё согласится?..
   Уехать бы куда-нибудь на недельку… Однако нельзя. И даже с журналистами придётся пообщаться, чтоб не писали всякой отсебятины о его трусости или финансовых проблемах. Да, лучше взять всё в свои руки. Узнать, какое объяснение придумал Попец, и вежливо, но твёрдо повторять всем, кто будет спрашивать, чтоб ничего не выдумывали. Надо доиграть эту дурацкую роль. Потерял деньги, так хоть авторитет сохранить…
   «Ну всё, хватит плакать!- Сергей провёл ладонью по лицу.- Сам виноват… А бумажку эту сожгу, чтоб не напоминала… Но прежде надо стряхнуть всю эту предвыборную шелуху, опомниться, кто я есть на самом деле». 
   Он закурил, взял злополучный лист и принялся читать то, что было по левую сторону толстой вертикальной черты – «Характеристику кандидата за два месяца до выборов». 
   «1) К. (кандидат) избирателям неизвестен, голосовать за него никто не собирается.
   2) К. пассивен в общественных делах; чёрств, сух, циничен в общении.
   3) В школе и техникуме не выделялся, в институт поступать не захотел, несмотря на давление родителей.
   4) На заводе не ужился с бригадой. Часто менял место работы.
   5) В основном беспринципен, заботится только о себе, стопроцентный эгоист.
   6) Дважды находился под следствием и провёл в предварительном заключении в общей сложности одиннадцать месяцев. За связи в криминальной среде был взят другом в компаньоны.
   7) Фирма преуспевающей не является, прибыль и зарплаты сотрудников – средние по городу.
   8) Состоит в разводе, с сыном видится редко.
   9) Спортом не увлекается, здоровьем слаб, в армии не служил.
   10) Предпочитает сходки лиц, имеющих трения с законом. С возлияниями и девочками.
   11) Наград, грамот, благодарностей и т.п. не имеет.»
   Сергей улыбнулся, чиркнул зажигалкой и, поднеся огонь к листу бумаги, сказал вслух:
   - Этому уроду в кэгэбэ работать. За пять минут накатал на меня такое, чего я и сам не знал.
   «Однако,- продолжил он мысленно,- я со всем был согласен. Ещё бы: Попцов сам предложил первую характеристику сделать похуже, чтобы потом доказать мне, что всё сможет перевернуть на сто восемьдесят градусов. И перевернул, гадёныш! По телевизору я и спортсменом был, и спонсором, и даже семьянином… Да и почему – похуже? Всё так и есть. Я всегда жил только для себя. Потому Ольга и ушла, хотя со мной не бедствовала. В 

                                                          13
прошлом году Витькин день рождения пропустил. С такого бодуна был, что собственное имя забудешь… Да и пошла она, если захотела жить по-своему!..»
   Он посидел с минуту, ни о чём не думая, тупо глядя, как свернулась сожжённая бумага.
   «Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Я для бизнеса-то не гожусь, а он хотел толкнуть меня на такой пост! Тоже мне – технология!..»

                                    Междусобойчик 

   Это место в Москве можно было бы назвать сквером муз. Однако музыканты, художники, литературные критики, профессора, которых в окрестных домах водилось великое множество, говорили проще: наш скверик. Наибольшее оживление бывало здесь по утрам, когда часть посетителей совершала оздоровительные пробежки, демонстрируя последнее слово в развитии спортивной одежды и обуви, часть спокойно бродила, набираясь на весь день свежего, перемешанного с вдохновением воздуха, а отставные по причине преклонного возраста деятели культуры занимали на час-полтора места на лавочках. Потом на весь день сквер терялся среди окружавших его потоков машин, и лишь несколько мам могли забрести сюда со своими малышами. Для детишек сквер, конечно же, представлялся целым лесом, дикой природой, где даже водились звери: воробьи, сороки и жители старого муравейника у толстой сосны. 
   И, наверное, только с детьми сквер ощущал себя большим, и поэтому открывал им свои сокровенные тайны. Побродив несколько минут по траве и хвое, какой-нибудь малыш уже спешил к маме, чтобы рассказать, захлёбываясь от восторга, про своё открытие, недоступное взгляду взрослого человека.
   Вечерами в сквере сидели и прогуливались парочки, люди творческих профессий, которые, став заслуженными, уже имели свободное время, а также владельцы собак со своими цепными друзьями. Все они исчезали, когда город окутывали сумерки; и в темноте деревья перешёптывались, безуспешно пытаясь поймать верхними ветками лёгкий ветерок.
   Однажды поздней весной, часов в семь вечера, когда на ближайшей к скверу улице немного поубавилось машин, сошлись на одной и той же лавочке хорошо знавшие друг друга режиссёр и художник.
   Лет в тридцать-сорок люди одного круга, стараясь казаться серьёзными, называют друг друга по отчеству: Петрович, Сергеич, Витальич; приблизившись же к пятидесяти, вдруг пугаются стремительно надвигающейся старости и переходят на имена: Коля, Витя, Гоша… Так и 

                                                           14
наши герои. 
   - О, Женя, добрый вечер!- сказал художник.
   - Здравствуй, Толя!- ответил режиссёр.
   - Как дела? Как здоровье? Рассказывай. Сто лет не виделись.
   - Жаловаться грех. Я ж в Америке полтора года работал. Так что подремонтировался. Лучшая в мире медицина. 
   - По степени обдирания клиентов?- усмехнулся художник.
   - Ну, знаешь, дорогой мой, мне мои средства позволяют не экономить на здоровье. Что ни говори, а наше поколение много сил потратило на борьбу с Системой.
   - Вообще-то по-разному. Вон Валька со всеми системами дружил, а полная развалина. Родственники уже суетятся. Ваганьковское ему и так положено, вот таскается по кабинетам, просит, чтоб наградили Новодевичьим. А я, наверное, мавзолей себе закажу в завещании, и пусть наследники побегают…
   - Не всё ли равно, где червей кормить? Они везде одинаковые. Заботился бы я ещё о такой ерунде. Другое горько: как-то размыто наше положение в обществе. Много нас – равных. Опять же заграничного дерьма сколько хлынуло. С Феллини я, конечно, себя не сравниваю, но всё остальное – тьфу. Всё-таки раньше лучше было. Все знали, кто первый, кто второй…
   - Полностью с тобой согласен. Настоящая дурость. Премьер-министр одного художника двигает, вице-премьер другого, мэр своего. У питерцев совсем иного превозносят. Полный беспредел. И ладно бы заслугами брали, а то чем? Этот старинное здание отхватил: музей себе прижизненный сляпал; тот все выставочные залы на два года вперёд откупил. Кого хочет, того раскручивает. Дочка его лесбиянок рисует и месяцами выставлена…
   - Абсолютно согласен. У нас ежегодные премии получают или пошлейшие комедии (и это в такое трудное для народа время!), или примитивнейшие ремейки. Что выдумали: то Лескова перескажут, то Чехова. И называют это новым словом в киноискусстве. А ты, наверное, знаешь, как мы с Петей, моим сценаристом, относились к классике? Бережно, с благоговением.
   - У нас та же напасть. Одного называют современным Левитаном, другого русским Гогеном. Титулуют направо и налево. Мне кажется, при Системе не было столько увенчанных лаврами, сколько сейчас. А ведь тогда государство само кормило всю культуру. 
   - Да-да. Пользуясь своей известностью, шастают от бизнесмена к бизнесмену, выпрашивают деньги. Новые русские, конечно, в чём другом, а в сценариях ни бум-бум, вот и дают под имя. А известности эти за миллионы долларов снимают полную дешёвку, которую обмывают потом…
   - Морем шампанского. И голодная интеллигенция за халявную икру превозносит эту мазню на всю Россию. У нас в искусстве, если есть деньги, нанимаешь с десяток журналистов, и тебя превращают в гения. Не надо никакого таланта. 
   - Вот именно! Труд, талант, заслуги в прежние годы, уважение зарубежных 

                                                         15
коллег – это всё не в счёт. Слово какое придумали: «раскручивание». 
   - Как волчка. Нажал, начальный импульс дал, он и крутится себе. Годами.
   - Точно. Крутится, трезвонит, а внутри пустота. Главное: много шуму…
   - Из ничего…
   Режиссёр и художник перевели дух. Обиды были высказаны, полное единодушие – налицо. Но теперь в головах обоих возникла одна и та же мысль: «Разойдёмся, а он подумает, что у меня одни эмоции и зависть. Начнёт болтать и сплетничать…»
   - В принципе, я не жалуюсь,- сказал режиссёр.- Чего мне ещё желать? Народный, полтора десятков фильмов, кое-какие работы в Голливуде. С Кэмероном хорошие приятели… Конечно, две госпремии по нынешним временам не подвиг, но фильмы-то по телевидению идут. Значит, кому-то интересны. Меня даже в новом школьном учебнике истории упомянули. В общем, время всё расставит по своим местам. Время и народ.
   - Ты уверен? Вот помрёшь, кто-нибудь за взятку вычеркнет твоё имя из учебника и о себе целый параграф вставит. А по телевизору серьёзные фильмы скоро будут показывать только девятого мая. Вот и канешь ты в лету… Хотя, конечно, не ради славы мы трудились. Никто нас не раскручивал, а люди знали и любили. И мне тоже народного не просто так дали. И в Третьяковку картины взяли не по приказу из ЦК. Но обидно: ставят всё с ног на голову. Один-два дурака, бездаря решают, кто нужен, кто не нужен. Скоро люди, кроме абстракций и голых задниц, ничего другого на выставках и видеть не будут. А там, глядишь, продажные критики и Репина забракуют. 
   - Да, народ обманывают, дезинформируют. Сам знаешь, на крупных фестивалях котируются только фильмы про педиков и психопатов. А где реализм? По статистике, мужиков с нетрадиционной ориентацией только пять процентов от населения. То есть они нетипичны. Психов, думаю, не больше этого. 
   - Это среди простых людей. В нашей среде пятьдесят процентов.
   - Ты преувеличиваешь. 
   - Даже больше.
   Снова возникла пауза. За время разговора появился ветерок, похолодало, и солнце склонилось к западу, но случайные собеседники не уходили. Оба чувствовали, что нужно поставить точку в разговоре, иначе получится, что они капитулируют перед теми, кто извращает настоящее искусство. Они, честно трудившиеся всю жизнь, не пресмыкавшиеся перед прежней властью, не могли себе этого позволить.
   - Жаль, я не имею способностей к журналистике,- посетовал художник.- А то бы учредил журнал, что-нибудь вроде «В мире искусства», и расставил бы всё по своим местам при помощи честного рейтинга.
   Журнал – чересчур хлопотное дело,- возразил режиссёр.- Если б что-нибудь попроще.

                                                          16
   - Ну, хорошо. Предположим, я учреждаю какую-нибудь общероссийскую премию, становлюсь председателем оргкомитета, и мы на всю страну констатируем: этот настоящий художник, а этот… Этому – антипремию. Главное, заклеймить пошлость, а там пусть пробуют отмыться. Тогда уж точно начнут относиться к своему делу серьёзнее.
   - Зачем, Толя, кого-то клеймить? Умолчание – это тоже оценка. Упоминаешь номинантов, кто-то становится первым, а остальных как бы и не существует.
   - Можно и так… Тогда уж народ не зомбируешь. Вот только премий этих столько развелось в последнее время. Люди в них просто путаются.
   - Нужна такая премия, которая поднялась бы над всеми. Желательно, негосударственная и не связанная с бизнесом. Можно даже без денежного вознаграждения. Зачем заслуженным людям деньги? Главное – справедливость.
   - Согласен. Тут дело не в деньгах. Кстати, Женя, ты подал одну хорошую идею: «Нужна такая премия…»
   - «…которая поднялась бы над всеми». 
   - Да, нынешние премии относятся, так сказать, к одной отрасли: театру, кино… А мы возьмём всё искусство в целом.
   - Правильно. Такую премию не надо превозносить, она сама, одним своим названием станет выше всех. Только…
   - Что тебя смущает?
   - Ты предлагаешь нам вместе взяться за это дело?
   Художник и режиссёр пристально посмотрели друг на друга. Случайный блик заходящего солнца осветил усмешку на лице первого.
   - Женя, мы с тобой сто лет знаем друг друга, не раз помогали в трудных ситуациях. Вспомнить хотя бы моего старшего сына. Если б мне довелось выбирать лучшего из ныне здравствующих режиссёров, то это был бы ты. Конечно, наше кино имеет десяток замечательных имён. И в Каннах нас знают. Но эти ребята бросились в погоню за модой…или за деньгами…
   - Спасибо, Толя!- режиссёр поморщился, сдерживая навернувшуюся слезу.- Поверь, я очень ценю твои слова, тем более зная твой критический, насмешливый нрав.
   - Вот и прекрасно! Ты знаешь меня, я знаю тебя. Ты и при старом режиме не боялся вслух выражать своё мнение. Тебя даже шельмовали один раз.
   - Было дело. Но я уцелел…
   - Короче, у меня есть хорошие знакомства в правительстве Москвы. Думаю, через неделю всё закрутится. То, сё, и через пару месяцев это можно будет смотреть по телевидению. Остаётся название. Оно должно быть ёмким, сильным, начисто отвергающим всякое сопоставление. Вот сейчас модно подводить итоги двадцатого века. Что если так: «Деятель культуры столетия»?
   - Национальная премия «Деятель культуры столетия»,- поправил режиссёр.

                                                        17
   - Отлично!
   - А я в свою очередь, имея кое-какие выходы на министерство культуры, сделаю премию тысячелетия. Тебя это устроит?
   - Слишком претенциозно. Там ведь всё-таки был девятнадцатый век.
   - Так ведь я не буду сравнивать тебя с репиными и суриковыми, а награжу в честь них, как продолжателя истинного реализма. Опять же слово «столетие» ты уже забрал. Не повторяться же.
   - Пожалуй, других вариантов у нас нет. Что ж, за работу?
   - Мой телефон помнишь? Нужна будет помощь – звони.
   - Взаимно, Женя, взаимно. Коль такое затеяли, надо доводить до победного конца.
   - Полностью с тобой согласен.
   И дело закрутилось. Уже через неделю и Евгений Робертович, и Анатолий Спартакович имели каждый и помещения с соответствующими табличками, и толпы помощников, многие из которых действовали совершенно бескорыстно, хотя наряду с поддержкой официальных органов быстро нашлись частные спонсоры-рекламодатели.
   Приятели почти не созванивались. Как истинные люди искусства, они могли увлечься любой творческой работой, поэтому когда в оргкомитете Евгения Робертовича встал вопрос, кого, собственно, награждать, председатель даже растерялся на минутку. Тянуло устроить какой-нибудь многоступенчатый отбор, с важным видом утверждать или отвергать номинантов, обсасывая каждую кандидатуру, как ножку рябчика, и только верность лавочному уговору и глубокое уважение к отечественному искусству уберегли его от нарушения первоначально принятого плана. В смежном же оргкомитете сразу знали и по секрету передавали близким и друзьям фамилию победителя этого года.
   Наступление дачно-южного сезона в какой-то мере затруднило работу заговорщиков, но, с другой стороны, и облегчило: сопротивление врагов было минимальным. Ведь известно, что в летние месяцы наши северные музы улетают в Подмосковье и Минводы, а некоторые достигают берегов Турции и даже более дальних стран. Но надо отдать должное и опыту самих инициаторов новых премий: они умели, где надо, уговорить, где надо, надавить, используя самые разные рычаги.
   Таким образом, когда на базарах появились яблоки, а в столице люди, способные составить оппозицию новшеству, всё уже приняло вид полностью готового блюда с заранее одобренным вкусом. С трёхдневным перерывом при помощи разных, но живущих под одной крышей телеканалов россияне смогли стать свидетелями двух торжественных вручений. Декорации, дамы и банкеты получили самые доброжелательные отзывы приглащённых. Национальная премия «Деятель культуры столетия» вполне заслуженно была вручена известнейшему режиссёру Евгению Робертовичу К., а всероссийская премия «Тысячелетие» - настоящему мастеру и гордости отечественной 

                                                          18
живописи Анатолию Спартаковичу Н.

   В определённый круговоротом времён день Москвы коснулась осень. Первыми это заметили дворники, а также бездомные, которым стало неуютно ночевать в сквере муз. Однако сам сквер оставался неизменным: хвойные деревья здесь преобладали, а глядя на них, и дубы, ясени, тополя словно напитывались вечности и не поддавались тлетворному дыханию северного ветра.
   Время точно останавливало своё течение в пределах сквера: оттого-то и приходили сюда пожилые люди, чувствовавшие, что здесь они не стареют и могут неторопливо размышлять о жизни, которая тем дороже становится, чем ближе к закату. 
   В такой жёлто-зелёный день на той же лавочке вновь встретились режиссёр и художник. Как люди, знавшие друг друга сто лет, они поздоровались на «ты». При этом режиссёр поймал себя на мысли, что гордится своими дружески-фамильярными отношениями с таким признанным деятелем, как Анатолий Спартакович, а сам художник, хотя и «тыкнул», сразу понял, сколько уважения к Евгению Робертовичу прибавили ему последние события, отчего привычная его насмешливая манера общения представлялась совершенно неуместной.
   - Давненько, давненько не встречались,- посетовал режиссёр.
   - Это верно. Свободного времени, знаешь ли, совсем нет. Ко всему прочему прибавились ещё и утомительные заседания оргкомитета.
   - Да-да, хочешь – не хочешь, а надо. Положение обязывает.
   - Обязывает. Как говорят, право принимать решения приятное, но и ответственное. 
   - А могу узнать, какого рода решения? Если не секрет, конечно.
   - Ну, что ты, Евгений, какой секрет? Оказываем кое-какую помощь маститым художникам. Знаешь, не все вписались в дикие законы рынка. Помогаем выставляться и так далее. Средств, конечно, немного, но кое-кто кое-что нам перечисляет.
   - Да-да, у нас примерно то же самое. Но вот, Анатолий, какая штука…
   - Неужели и у тебя?..
   - Что, тоже?.. Та-ак…
   Они задумались об одном и том же, понимая, что такой сложный вопрос лучше решить прямо сейчас, сообща, чтобы в случае необходимости было на кого покивать.
   Мимо них пробежал мужчина лет сорока, старательно державший дыхание; через минуту красивая женщина в брючном костюме прокатила коляску с лупоглазым малышом.
   - Да,- начал режиссёр,- старый я стал, тяжело мне всё это. Фильмы-то я давно уже не снимаю. Оставалась педагогика. Так нет же, навязал себе на шею этот оргкомитет. Два десятка бездельников, и каждому я зачем-то

                                                         19
нужен, у каждого какой-то интерес. Заседания – переливание из пустого в порожнее. Распоряжаться-то, собственно, нечем, так, плёвые суммы. В последнее время и письменные обращения «от имени…» мало кого впечатляют.
   - Что там говорить? Я давно уже не от оргкомитета обращаюсь, а от себя. Напомнишь пару картин, вроде узнают. Тогда ещё что-то пробиваешь. Да и то больше, как ты говоришь, для других. А у меня уже не такой возраст, чтобы заниматься суетой и чьими-то мелкими амбициями.
   Они снова помолчали пару минут, и на этот раз первым к разговору вернулся художник, который вспомнил, что ему пора домой.
   - Ты говоришь, стали задумываться о следующем годе?
   - Мне это не надо, сам понимаешь. Но традиция есть традиция. Ежегодное присуждение и всё такое.
   - Хм, традиция. По-моему, сейчас вообще нет никаких традиций. Да и почему я должен о ком-то заботиться? А может, я не хочу.
   - Вот именно: не хочу. И главное, какой смысл тогда во всей нашей затее, если всё это будет повторяться каждый год? Сам подумай: есть заслуженный человек – Анатолий Спартакович Н., лауреат премии «Тысячелетие», а если таких лауреатов будет несколько, десятки,то премия просто обесценится.
   - Вот-вот. Как это я раньше не подумал. Разве может быть столетие и тысячелетие в две тысячи втором году, в две тысячи третьем? Они один раз… И я тоже не хочу каждый год ставить рядом с тобой ещё кого-то. Это просто несправедливо. 
   - Так что же, Толя, распускаемся?
   - Без всяких сожалений, Женя. Зачем нам этот мартышкин труд? Ну, я имел в виду то, что сейчас… после наших присуждений…
   - Понимаю, понимаю. И полностью разделяю твоё мнение. Вот только повод…
   - Отсутствие средств! Кто против этого возразит? Да там всё держится только на моём имени. Уйду – и оргкомитет лопнет, как мыльный пузырь.
   - У нас тоже. Без меня никто не потянет. Но лучше хороший повод. Вот отсутствие средств подходит. Когда нечего делить, никто не станет претендовать на наследование.
   - Ну, и ладненько. И никаких дублей!

                                          ..
                                                 В суде

   В маленькую комнатку без окон, со слабой лампочкой впустили мужчину лет сорока пяти. Снаружи у двери встал милиционер с автоматом. В 

                                                         20
помещении не оказалось даже стула, только древний коричневый письменный стол, какой-то большущий стенд, повёрнутый лицевой стороной к стене, и несколько пустых коробок. Мужчина, посомневавшись, сел на пол, прислонился к столу и от нечего делать стал рассматривать его резные углы.
   Долго скучать ему не пришлось. Дверь открылась, и вместе с шумом голосов из коридора вошёл ещё один подсудимый, который с минуту препирался с конвоем и, наконец, добился своего – снятия наручников.
   - Привет блатным!- весело сказал он мужику у стола.- Будем знакомиться?
   Тот поднялся на ноги, и собратья по несчастью пожали друг другу руки. 
   - Николай… Коля, - представился первый.
   - Получается, тёзка!- обрадовался другой.- А я Скатов Николай Кириллович. Ну, рассказывай, сколько душ загубил. А то меня всё в одиночке держат, по людям соскучился, по разговорам. Со следователем, сам знаешь, по душам не поговоришь.
   Скатов залез на стол и сначала сел, потом вообще улёгся.
   - Да, теперь мы никому не нужны. Совхоз хреновую дал характеристику. Жена сказала: «Зачем тебе в тюряге новая одежда, оставь нам». Старший сын мой размер уже носит, в армии отслужил, во флоте.
   - Значит, ты деревенский? Колхозник?.. Механизатор, шофёр?
   - Не, скотник. Учился, но…
   - Понятно. Тогда тебе нечего бояться. Кормильцам у нас много не дают. У тебя, наверное, кража? Или всё-таки грохнул кого по пьяному делу?
   - Что вы!.. Он ведь и не нужен был по нормам. Телята сдохли, а другим лишнего давать нельзя было: малые ещё. Бригадир сказал: «Оставил бы до завтра». Как же, стоял бы он до завтра. У нас тоже умных много.
   - Довольно туманно,- усмехнулся Скатов.- Если ты так же рассказывал следователю, то он, наверное, не раз пил валерьянку. Начнём по порядку. Кто – он? 
   - Кто?- не понял Коля. 
   - Ты говоришь: «он не нужен», «он стоял бы»…
   - Так комбикорм… Для телят.
   - А, понял, ты украл мешок кормов.
   - Ну!
   - Теперь ясно. Только один мешок? И сколько же он стоит?
   - Так в том-то и дело, что на два МРОТа тянет.
   - Ишь ты! Сто пятьдесят с небольшим рублей. Ну, братан, готовься к высшей мере наказания.
   - Шутите? Сейчас высшую не дают.
   - Твой случай исключительный: спас телят от переедания и, стащив мешок, не дал стащить оный бригадиру.
   - Не, бригадир – нормальный мужик. А воровство оно и есть воровство, он прав. Чё уж тут оправдываться…
   - Ну, ты даёшь! Впрочем, если готовишь последнее слово, то всё 

                                                         21
нормально. Может, разжалобишь раскаянием. И одет ты правильно. Жена твоя – сообразительная женщина.
   Скатов, который в начале разговора склонился к собеседнику, поменял положение своего тела на сто восемьдесят градусов. Ноги вытягивать не стал, но от блестящих зимних сапог его до бесформенной кроличей шапки сотоварища расстояния оказалось не более, чем с ладонь.
   - Да, ей теперь одной семью тянуть. Где на ту одежду денег наберёшься?.. Я вообще хотел пиджак одеть, так говорит: замёрзнешь, пока казённое выдадут.
   - Во как! Всё учла. Но вот настроены вы с нею пессимистически. Это неправильно. Настрой должен быть только на победу. Вот как я. Ущерб государству нанёс на полторы сотни миллионов, но добьюсь, что передо мною ещё и извинятся.
   - Как это? Так не бывает!
   - Откуда ты знаешь? Опыт, что ли, большой?.. Тут всё от тебя самого зависит. Новости слушаешь? Чиновника одного в Москве судят: полмиллиарда украл. Говорят, оправдают: нет состава преступления. Ещё один суд идёт – по поводу гибели в Чечне двадцати солдат. Им прикрытия, вертолётов, не дали. Там вообще глухо. Скорее всего, дело спустят на тормозах, и никто перед мамашами погибших пацанов не ответит. Вот что говорят факты. А ты: «Так не быва-ает!»…
   - Дак может, не всё выяснено? В армии ж всегда бардак. Сын рассказывал…
   - Бардак, Коля, везде, и им, бардаком, надо уметь пользоваться. У меня в деле выяснено, как ты говоришь, всё до мелочей, а я не боюсь, что сяду. Я их, гадов, ещё на всю Европу опозорю. Судью Кислицыну. У тебя кто судья?
   - Не знаю.
   - Как не знаешь? Надо было спросить у адвоката.
   - Я его ещё не видел.
   - Что-о?!. – Скатов сел на столе-лежаке и с удивлением уставился на Колю.- Ты не нанимал адвоката?
   - Так дают же… бесплатного…- растерялся тот.
   - Бесплатно дают только срок, деревенская твоя голова!.. Ну, ты получишь по полной программе. Молись, чтоб не было ещё и конфискации.
   - Да вы чё!
   - Так вас и надо учить! Нет, я не понимаю. Диктатура пала, государство даёт возможность защищаться всеми мыслимыми и немыслимыми способами, так нет же, не пользуются. Что тебе стоило собрать тысчонку рублей и дать любому, самому захудалому адвокатишке? Он бы только два часа посидел над твоим делом и нашёл бы целую кучу всяких смягчающих обстоятельств! А они всегда есть. В любом деле. В твоём тем более… А бесплатный твой сейчас прибежит, глянет в бумажки впопыхах и на суде будет забывать, за что ты здесь оказался: за кражу мешка или за его 

                                                         22
изнасилование. Потом попросит дать тебе по минимуму.
   - Дак а чё мне ещё надо?
   - Ты что, в самом деле не понимаешь?..- Скатов даже развёл руками.- Вот голова садовая! Точнее, тыквенная. То, что он попросит минимум по данной статье, ещё не значит, что тебе этот минимум дадут. Решать будет судья, а судья слушает не пожелания, а аргументы. И если у защитника их нет, то плохо твоё дело. Ну, а взяться им неоткуда, сам понимаешь. Он с тобой не беседовал, тактику поведения и твои будущие ответы на вопросы судьи и прокурора не обсуждал, дело, соответственно, заранее, спокойно и вдумчиво не читал. И бу... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8