- Тебя-то к себе не зовут?..

- Зовёт, всё время.

- Кто? Дочка?

- Нет, зять… Говорит: «Вам, мама, с нами удобнее будет. Да и нам спокойнее, когда вы рядом, а то мало ли что».

- Вот так – да! Зять, значит, зовёт, а дочь родная как же?

- Римка-то? Молчит. Сопеть только начинает. Я  раз её спросила: «Доча, а может, и вправду мне к вам перебраться? Квартира у вас большая, места всем хватит. А я – и по дому, и приготовить, и с мальчишкой посидеть. Вы же работаете оба, всё на бегу…» Она мне, знаешь, что ответила? «Ты,- говорит,- мама, ведь настоящий утюг или даже – каток асфальтоукладочный. Раздавишь и выгладишь всех, лишь бы по-твоему было. Я двадцать три года жила и только об одном мечтала: как бы от тебя вырваться. А теперь ты хочешь, чтобы я сама, добровольно, опять под тебя легла? Ну, уж нет! Живи ты в своей коммуналке, а к нам можешь в гости приезжать и даже иногда оставаться переночевать!» О как отбрила она меня, Лиза, слышь?

А собеседница её, шестидесятилетняя Лиза, как будто  даже и не удивилась приговору, который дочь вынесла её многолетней приятельнице и соседке по коммунальной квартире Марусе. Губы только подобрала и стала в кастрюле  заинтересованно помешивать.

Маруся жарит свои котлеты рыбные, водянистые, а сама нет-нет,  да и взглянет искоса на Лизавету. Потом не выдерживает, спрашивает:

- Ты чего замолчала-то, подруга?

Та не сразу, а суп предварительно попробовав, отвечает:

- Так чего тут скажешь-то, Маша? Жизнь у них своя, отлаженная…

- Я тебя не про их жизнь спрашиваю, а про то, правда ли я утюг и каток?..

- Ой, Марусь! А то ты сама не знаешь! Через твой характер от тебя ведь и Мишка сбежал. Как стоял, голый, с одним чемоданишкой. Ты же знаешь, как тебя все в подъезде, да и в доме за глаза зовут: бригадирша! Ты  рядом с собой людям дышать не даёшь, хочешь, чтобы они вдохи и выдохи по твоей команде делали…

Маруся не дослушивает откровений соседки, а просто плюёт в сердцах в её кастрюлю с супом, берёт сковороду с недожаренными котлетами и уходит к себе в комнату. Если бы в это время на кухне вдруг грянул «Марш тореадора» из бессмертного шедевра Бизе, это бы не было  диссонансом в сложившейся ситуации.

А Лиза, кажется, даже не слишком удивлена таким поворотом событий. За долгие годы, что живут они через стенку с Марусей, она и не к такому привыкла. Несколько мгновений смотрит  в кастрюлю, потом говорит раздумчиво так:

- Хорошо, что капусту бросить не успела… А картошки ещё начистить можно…

«В контрах» соседки были до самого вечера. А когда по телевизору началась информационная программа «Время», Лиза взяла бутылочку красненького из буфета и подалась к соседке пить, значит, мировую.

Маруся всё ещё гневалась, что видно было уже по тому, что на вошедшую после коротенького стука в дверь соседку она даже не взглянула. Только на диване, у стола стоящем, подвинулась, уступая место подруге. Та села рядышком. Подержала бутылку в руках. Поставила её на стол и руки под грудью сложила: она свою часть ритуала примирения исполнила. Теперь очередь была за ответными действиями с Марусичной стороны.

Та ещё чуть-чуть поштопала носок, натянутый на электрическую лампочку,  и, по-прежнему не глядя в Лизкину сторону, заговорила:

- Ща вот закончу и котлеты тебе подогрею. Обед-то, поди, сварить не успела…

- Чё не успела-то? Я сразу тот вылила и новый поставила…

И замолчали старухи, каждая о своём думая. Но молчали так дружно и слаженно, что не было ни одной неловко и томительно: всякое же в жизни бывает. А тут, подумаешь, мелочь какая: две соседки на кухне повздорили!

Лизка когда-то  вон Марусе мыша дохлого в холодильник подложила. Теперь уж и не помнит, за что, но до сих пор так и не призналась. Зато когда у Лизки мать умерла, то Маруся всё сама сделала, потому что Лизавета очень горевала и, словно бы, с ума немножко сошла. Маруся её даже к себе в комнату на несколько дней забрала, чтобы подруга, не дай бог, чего над собою не сделала.

Сейчас Лиза заговорила первой:

- Ой, Марусь! Да и на кой чёрт нам сдалась твоя Римка! Она ж в отца вся, языкатая: мелет чего ни попадя…

Маруся глядит на подругу, и брови её, медленно изгибаясь, ползут вверх. А уж Лиза-то знает, что после этого случается, а потому, торопясь погасить пока ещё не начавшийся новый скандал, продолжает:

-… зато, какого парня себе отхватила, Ванюшку: золото, а не мужик!

Знает Лизавета, что Маруся зятем гордится как собственным сыном. Он ведь и вправду мужик замечательный, даром что в сиротском доме вырос.

- Да уж, Ванёк у меня – дай бог каждому зятька такого-то! – и снова склоняется над своей работой. Потом продолжает:

- Говорит мне тут, слышь, «Давайте, мама, я вам путёвку в дом отдыха возьму. У нас на заводе дают по льготной цене. Отдохнёте там, здоровье поправите. А на кой она мне, путёвка эта? Чем у нас-то с тобою тут не дом отдыха?  На всю огромную такую квартиру мы только вдвоём и остались: тишина да благодать кругом. Ты, кстати, не забыла? На следующей неделе твоя очередь места общего пользования убирать. Я унитаз-то отмыла. Ванна тебе осталась.

А Лиза и не возражает: у них с Марусей всё по-честному.

Когда Римка, «чёртова дочь», как сама мать её называла, выставила Ванька за двери их совместно нажитой квартиры, потому что там она осталась с их совместно же нажитым сыном Ромочкой и куда  собиралась в самом скором будущем привести своего нового мужа, который по «культурным параметрам» ей подходил гораздо больше, чем слесарь-сантехник Ванёк, зять Марусин пришёл теперь уже к бывшей тёще в коммуналку.

И Маруся с Лизаветой его приняли. Маруся отдала ему свою комнату, а сама перебралась к Лизавете. А чё? Она и на диване прекрасно спать-то может…

30.04.2017

 Олег Букач