Цыганский барон

       Командирский поезд по мере приближения к границе пустел и укорачивался, несколько вагонов были отцеплены в Смоленске. Пассажиров, вне зависимости от их званий и умственных способностей, охватывали тревожные мысли. То, что откладывалось на авось, надвигалось масштабным и реальным кошмаром.

        Демагогические аргументы рассыпались в прах. Каков же Гитлер идиот, коли всем, кому захотел, задницы надрал? Какие же немцы союзники, если пригнали сюда почти всю боевую наличность? Как это они боятся сражаться на два фронта, когда за спиной у них никого нет, кроме полудохлых англичан? Да и в Первую войну второй (русский) фронт шел им только на пользу: кормил, поил и снабжал горючим. Не надо быть дураками и врать себе!

       Как мы, расхлябанные и разрозненные, выстоим против слаженной и пунктуальной германской машины? Необходимо было заранее отступить, сузить рубежи обороны (в тесноте мы деремся лучше). Следовало также заранее договориться с американцами за любые деньги, ибо, кроме звонкой монеты, их ничего не интересует. (Коли золото свое профукали или разворовали, тогда беда!)

       Эти и подобные мысли порождали в душах трусливую пустоту. Вслух такое говорить никто не решался. Когда же позднее решились, оказалось, что никто наверху не слышит или делает вид, что не слышит. Однако, когда дурман ужаса и оцепенения перестал действовать, подобно наркозу, многие уяснили, что речь идет о полном уничтожении и порабощении. Никогда в истории враг не ставил пред собой столь дерзкую задачу. И тогда, осознав, не сотрясая воздуха и не сговариваясь, люди по доброй воле стали делать то, что положено, не щадя себя. Но до этого надо было еще дожить.

       Предпоследняя остановка была в Кобрине, где размещался штаб Четвертой армии, которая по плану при лобовом столкновении должна была отбросить противника.

       Впереди просматривалась граница, и напоминала она непроницаемый, но подергивающийся занавес. Наблюдательные и смекалистые военнослужащие уже несколько месяцев назад почувствовали, что немцы хитрят, притворяются слабаками, делают ошибки, робко отвечают на наши петушиные наскоки. Нацисты насмешливо поднимали руки вверх, выходя из укрытий, поскольку им было известно доподлинно, что после отмашки фюрера они через пару месяцев будут в Москве.

       Четвертая армия прикрывала левый фланг Западного особого военного округа. Слово «особый», тогда употреблявшееся весьма часто, утеряло часть своего смысла. У особого округа, видимо, была особая роль, но сегодня мы вряд ли посмеем думать, что с этой ролью кто-либо справился. Мы глубоко сомневаемся, могла ли поставленная округу задача вообще быть решена – ведь ему противостояло не менее половины всей военной машины Германии.

       Гликерий Кобылицын из Третьего Управления НКО дал Сидонину в Москве указание явиться с пакетом в штаб Четвертой армии 21 июня 1941 года. В Кобрине сошла большая группа красных командиров, но ответственный дежурный на вокзале сообщил Валентину Александровичу, что надо добираться до Бреста, поскольку там сейчас все начальство, да и в литере у полковника значился именно этот конечный пункт. От длинного состава осталось три полупустых вагона.

       Потянулись покрытые берестом унылые холмы, за ними скрывалась невиданная и неслыханная опасность. На перроне в Бресте у Сидонина и нескольких офицеров проверил документы патруль. Полковнику сообщили, что неподалеку от здания вокзала его поджидает машина. Это была «Эмка» защитного цвета (ГАЗ-М-1) – престижный легковой автомобиль, который для того времени обладал большой мощностью, скоростью и непривычной комфортабельностью. Уютный салон был обшит серебристо-серым сукном. За рулем сидел комбриг Янсен.   

       Неожиданность встречи не вязалась с происходящим вокруг, с тем, что надвигалось неумолимо. После рукопожатия Ян Степанович сказал, что отвезет Сидонина в дом на западной окраине Бреста, там у него есть одна знакомая хозяйка.

       – Как ты оказался здесь? – спросил Валентин Александрович.

       – Моя дивизия стоит в районе Краславы.

       – Тебе даже дали дивизию?

       – А почему нет?

       – С чем связан мой перевод в Москву?

       – Наши дела в Славной дыре закончились.

       «Славной дырой» назывался крупнейший засекреченный военный объект в СССР.

       – Ты меня поджидал?

       – Да, – подтвердил комбриг. – Мне сказали, что какой-то Сидонин приедет на совещание. Какой же еще, спросил я себя…

       – Тебе известно, что меня пригласили на вскрытие?

       – Кого вскрываем? – пошутил Янсен.

       – Мой конверт будут вскрывать, – Сидонину было не до шуток.

       – А ты догадываешься, о чем там речь?

       – В том то и дело, что нет.

       – Мне тоже ничего неизвестно, –  соврал комбриг, не отрывая взгляда от дороги.

       Навстречу двигались повозки со скарбом. Грузовые машины почти не встречались. Лошадей было много, а коровы попадались крайне редко.

       – Сейчас мы увидим панну Хексе, – продолжал комбриг.

       – Колдунью?

       – Если по-немецки… Христина Хексе, мисс Дю – ее по-разному величают. Смотри не потеряй голову, она красавица каких свет не видывал.

       Несмотря на повалившуюся изгородь, в саду буйно, как нигде рядом, разрослась зелень. Сквозь нее проглядывался белый домик. К покосившимся воротам вышла сама панночка в сопровождении черного пони с покрашенными золотой краской копытами. Это был не пони, а какой-то Буцефал. Одета она была в холщовую выгоревшую юбку, такую же рубашку и жилет на трех больших янтарных пуговицах. На светлой, как одуванчик, голове панны-мисс красовался венок из клевера.

       – Да она совсем ребенок, – удивился Сидонин.

       На вид ей можно было дать не больше десяти лет.

       – Она не ребенок, а почти карлик. Великое почтение проявите к ее особе, друг мой, – предупредил Янсен.

       – Панна Христина, я привел вам того, о котором просил.

       Пони обнюхал вошедших, как огромный сторожевой пес.

       – Я надела сегодня венок из сельдерея, – объявила панночка вполне взрослым голосом, одарив гостей детской ласковой и доверчивой улыбкой.

       – Отчего? – поинтересовался комбриг, не став спорить о клевере.

       – Сельдерей восстанавливает работу почек. У всех Сидониных по мужской линии, как известно, – больные почки. Вас, – она посмотрела тревожным взглядом на полковника, – даст Бог, я успею вылечить.

       – Спасибо, панна Христина, – поблагодарил полковник и поклонился.

       – Я заберу его через три часа, – сообщил комбриг. – Ему надо отдохнуть.

       – На втором этаже приготовлена комната, – сказала мисс Дю и направилась в глубину сада. Пони с золотыми копытами важно проследовал за ней.  

       Комната оказалась светлой и опрятной, с двумя лестничными выходами и зеркалом в двери шкафа в полный рост. Сидонин мгновенно заснул на обширной деревенской кровати, не раздеваясь. Как ему показалось, вскоре он услышал звуки клаксона. Перед покосившимся забором стоял командирский легковой автомобиль М-61 («Цапля») на высоких подвесках. Полковник спустился на задний двор, где находился небольшой пруд с белыми лилиями и прозрачной водой. Он окунулся и тщательно вымылся, поднялся наверх и переоделся.

       Комбриг был чисто выбрит, облачен в парадный китель и вполне беззаботно улыбался.

       – Прежняя машина была поприличней. Куда ты ее дел? – спросил Валентин Александрович.

       – На ней возят одного артиста.

       – Здесь нужны артисты?

       – А как же? – усмехнулся комбриг. – Правда, допускаются на наши тайные посиделки лишь народные артисты СССР. Один из них будет присутствовать на вскрытии.

       – Моего конверта?

       – Разумеется.

       – Я не ожидал такой торжественной встречи, – иронически заметил Сидонин.

       – Легкомысленный, Валя, ты человек.  Его сам товарищ Сталин сюда прислал.

       – Для укрепления фронта?

       – Без злопыхательских шуточек, полковник. Мероприятие серьезное.

       Хозяйка так и не появилась. Они поехали к центру города. Поток беженцев на глазах увеличивался. Это было безотрадное зрелище.

       – Ты знаешь, куда мы едем? – спросил комбриг.

       – На совещание.

       – Конечно. Но проходить оно будет, ни за что не догадаешься, в местном театре, а потом велено остаться на премьеру. Должны были давать «Мадемуазель Нитуш», но ее срочно заменяют на «Цыганского барона» в новой постановке. Зачем? Почему? Что тут происходит? Во сне ли, наяву ли? – раздраженно и иронично задавал риторические вопросы комбриг.

       Валентин Александрович неожиданно вспомнил девочку Марию и седого джентльмена, который держал ее за руку. Эпизод происходил на Малых Кочках, которые, возможно, исчезли из жизни Сидонина навсегда.

       – «Цыганский барон», скорее всего, имеет отношение к Гитлеру, – неожиданно пришло в голову полковнику.

       – Отчего же?

       – По сюжету оперетки отщепенец превращается в графа.

       – Не накаркай. Хотя что тут каркать?.. Так оно и есть, – мрачно произнес Янсен. – Ты знаком был с Петерсом? – переменил он вдруг тему после некоторого молчания.

       Речь шла о втором человеке в ЧК после Дзержинского, а по некоторым данным, самом главном в этом учреждении.

       – Кажется, один раз видел у тебя дома, – осторожно припомнил Сидонин.

       – Яков считался властелином подземных коридоров под Лубянкой и «Метрополем». Там по ночам брели в полумраке вереницы обреченных людей. И я спрашивал благодушного товарища Петерса (не помню, чтобы он унывал): куда идут эти тени? И он весело отвечал мне: туда, где ничего нет. В нем полностью отсутствовало чувство трагического. Когда его самого поволокли к стенке, уверяют, он визжал, как поросенок. Открою тебе государственную тайну: Яков Христофорович много лет прожил в Англии, имел британское подданство, британскую жену и британскую дочь. Не знаю, пристрелили его в тридцать восьмом или нет. Но в России у Петерса была другая законная супруга. Он смеялся над английским правосудием. Его арестовывали за грабежи и даже, кажется, за убийство полицейского, но ничего не могли доказать – улик не хватало. Яков хвастался мне этим и добавлял, что у нас правосудие не станет комической пьесой, у нас улик не потребуется…

       – К чему твой рассказ? – недоумевал Сидонин.

       – Ни к чему, – согласился комбриг. – Дело в людях, которые идут туда и верят, что там ничего нет. Разве они могут оказать сопротивление?

       – Не понимаю?

       – Если там ничего нет, зачем сопротивляться?! – в голосе Янсена послышались нотки негодования. – Мы так трясемся за свою жизнь, что перестаем о чем-либо размышлять, кроме собственной шкуры, и движемся от глупости к глупости.

       – А я всегда думал, – возразил Сидонин, – что под страхом смерти воевать легче.

       – Ерунда! – взорвался комбриг и резко поменял тему. – Петерса ты видел в Архангельске и больше нигде. И хватит об этом.

       – Как твои удочки? – поинтересовался Сидонин.

       «Удочками» они именовали новейшее оружие.

       – Вскоре пригодятся… На Икше – это большой железнодорожный перегон, который позволяет перемещать составы с востока на запад, минуя Москву, – стали нас перегружать в другой эшелон. И что же? Пропали все четыре контейнера со снастями. Видимо, решили, что запчасти к автомобилям везем. А кому красть, кроме роты НКВД, которая охраняет узел? Прихожу к их командиру, пистолет к башке: звони Сталину! Говори, что секретное оружие украл. Тут же тебя по телефонной команде расстреляю… Вернули контейнеры… Валя, как войну с таким ворьем можно выиграть?

       – Есть, наверное, и честные люди, –  предположил полковник.

       – Есть, но не на тех местах. Наша система поощряет дефективных. Нормальные стремятся не участвовать, устраниться. Думаю, теперь им не отвертеться.

       – А если выиграем? – неожиданно спросил Сидонин.

       – Чего выиграем? – удивился комбриг.

       – Войну.

       – Конечно, выиграем. Не сразу.

       Подъезжая к театру, они почти не разговаривали, каждый размышлял о предстоящих событиях.

       – Тебя простили? – решил вдруг прояснить ситуацию полковник.

       – У нас, Валя, не прощают, а разрешают служить.

       – С тобой разговаривал Сталин?

       – Нет. Кто я такой? – солгал комбриг.

       Они вышли из машины.

       Здание Брестского русского драматического театра представляло собой подобие куба. Центральный вход украшала небольшая колоннада полукругом. В вестибюле было шумно. Шум усиливался резонансом: гардеробы пустовали ввиду летней жары. Охрана не особенно бросалась в глаза в этой праздничной и мирной обстановке.

       Двери партера были распахнуты, со сцены доносились музыка и хохот актеров, шла подготовка к премьере. Комбрига и полковника проводили наверх в репетиционный зал. За столом, который мог обслужить человек пятьдесят, сидели три красных командира высокого уровня и один штатский во фраке. Помещение обладало хорошей звукоизоляцией, и гул снизу исчез. 

       Присутствовавшие вновь прибывших встретили молчанием. Особо суровый вид на себя напустил народный артист – пожилой, лет 65, внушительный и холеный мужчина. Он поигрывал настоящей тростью. Совещание началось.

       Комбриг Янсен взял инициативу в свои руки и добродушно с обезоруживающей улыбкой произнес:

       – Сегодня среди нас находится великий актер земли русской Михаил Михайлович Тарханов, – он как бы пояснял это Сидонину.

       Народный артист, преобразившись в саму приветливость, привстал и поклонился. Что он здесь делал, Сидонину было не понятно. Присутствие Тарханова придавало общей картине некий налет сюрреализма.

       Комбриг продолжил представлять участников.

       – Председательствует на нашем совещании начальник Третьего Управления Наркомата обороны Михеев Анатолий Николаевич, комиссар госбезопасности третьего ранга, – представил он коротко подстриженного, подтянутого 30-летнего мальчишку, который считался по армейскому ранжиру полным генералом. Михеев кивнул, без всякого высокомерия изучая прибывшего на фронт полковника.

       – Командир 28-го стрелкового корпуса, –  продолжал комбриг, –  в штабе которого мы сейчас находимся, Попов Василий Степанович, генерал-майор РККА, участвовал в финской кампании.

       Это был физически крепкий человек лет пятидесяти, с вытянутым лицом, еще более осунувшимся от бессонницы. Он встал и ограничился офицерским полупоклоном. Рукопожатий здесь не планировалось.

       – Начальник штаба Четвертой армии Западного особого военного округа полковник Сандалов Леонид Михайлович. Чтобы нашим гостям было ясно (Сидонин понял, что в качестве гостей выступает он в паре со знаменитым Тархановым), мы находимся в расположении Четвертой армии на левом фланге округа, а ее штаб-квартира переведена в Кобрин. Командующий генерал-майор Александр Андреевич Коробков обещал быть к премьере, а сейчас отдает последние распоряжения, ибо не секрет, что основные события развернутся в ближайшие несколько часов.

       Полковник Сандалов выглядел старше своих сорока лет. Лицо его было покрыто сеточкой морщин, он страдал хроническим насморком и напоминал какого-то сказочного лешего или водяного.

       – Мне остается теперь представить человека, которого я привел к вам. Полковник Сидонин Валентин Александрович, в РККА с 1918 года, прибыл из штаба Московского военного округа.

       – Московскому округу еще нескоро придется вступить в бой, – неловко пошутил младший по званию Сандалов.

       – У полковника в командирской сумке конверт, – пояснил Янсен, – который поручено вскрыть товарищу Михееву, а нам полезно узнать, что там за дислокация.

       – Мне остается добавить, – подхватил молодой комиссар НКГБ, – что нас ввел в курс дела комбриг Ян Степанович Янсен. Он прибыл со специальным заданием, о сути которого меня лично не проинформировали. Важно сейчас, чтобы каждый из нас понимал свою собственную задачу.

       Все шестеро разместились за необъятным столом, и тут же, как по команде, распахнулись боковые двери, появились официанты с подносами, заставленными коньяком, шампанским и закусками.

       Нам известно ближайшее будущее всех участников совещания в театре накануне премьеры «Цыганского барона». Они теперь выпивали и закусывали в непосредственной близости от германской армады. И из них в то лето никто не погиб. Двух – ждала блестящая военная карьера, Тарханову предстояло еще получить Сталинскую премию первой степени. Об остальных пока умолчим.

       Немцы прошли, не истратив и половины боекомплекта, через Четвертую армию как нож сквозь масло, без особых потерь с обеих сторон. Потери начались чуть позже из-за неразберихи, из-за невиданной паники, из-за небывалого скорого окружения, вызванного больше воспаленным воображением, нежели реальными обстоятельствами.

       Через месяц Коробков был расстрелян за попустительство врагу и потерю управляемости. На совещании его не было, на «Цыганском бароне» он присутствовал вместе с Тархановым. Затем после банкета Александр Андреевич отвез Михал Михалыча в Кобрин и усадил на самолет, улетавший в Москву.

       Вернемся в репетиционный зал.

       – Валентин Александрович, не удивляйтесь тому, что здесь происходит, – пояснил Михеев после первой рюмки. –  У каждого из нас есть свой запечатанный «красный конверт». У вас, Михаил Михайлович, надеюсь, тоже?

       – Не скрою, самый большой, –  пошутил Тарханов и вальяжно покрутил тростью.

       – Товарищ Сидонин, имеется разрешение вскрыть пока только ваш, – подытожил комиссар госбезопасности. – Вы в данную минуту – наша путеводная звезда. По содержанию приказа, относящегося к вам, будем судить, что и нас, грешных, ожидает. Позвольте, товарищи, приступить …

       Однако кульминационный момент заседания был немного отодвинут, поскольку встал Тарханов для произнесения речи. Он откашлялся, положил трость на кресло и поднял хрустальный бокал.

       – Товарищи красные командиры, – торжественно воскликнул он, – товарищи коммунисты, я прибыл вчера проведать Брестский русский драматический театр, художественным руководителем коего в плане шефства являюсь. А он, оказывается, укатил в Гродно или еще куда-то в непонятном направлении. Здесь сегодня премьера «Цыганского барона», которую дает хорошо известный мне Минский театр музыкальной комедии. Товарищи, если бы наши армии так же тайно и быстро перемещались, враг сложил бы оружие только от недоумения.

       Присутствующие почтительно заулыбались.

       – Товарищ Сталин, с которым я беседовал накануне отъезда, велел донести до народных, партийных и военных масс свои бодрость и оптимизм. Великий Сталин велел передать вам свою веру в успех дела, которым мы сейчас занимаемся. За победу!

       Народный артист СССР сорвал аплодисменты, поклонился как будто со сцены, уселся в кресло и углубился в себя, посчитав, что порученную миссию он выполнил сполна и достойно.

       Сидонин достал из командирской сумки конверт и протянул Михееву. Анатолий Николаевич не без волнения вскрыл пакет ресторанным ножом и извлек листок гербовой бумаги. Наступила напряженная тишина. Ее оборвал то ли задумчивый, то ли разочарованный голос молодого гэбэшника:

       – Тут лишь написано следующее: «25 июня, запятая, Варшава» ...

       Недоуменное молчание прервал полковник Сандалов:

       – А вы сами понимаете, полковник, что сие означает? – обратился он к Сидонину.

       – Не очень, – признался тот. Улыбка у него получилась довольно вымученной.

       Генерал Попов взорвался:

       – Я вскрою, у меня будет написано «Берлин»!

       – Спокойно, товарищи! – остановил красных командиров, которые испытывали большое желание высказаться, комиссар Михеев. – Давайте будем рассудительны. Я уверен: те, кто формулирует приказы, отдают себе отчет в своих действиях.

       – Какой Берлин! Какая Варшава! – задал риторический вопрос Сандалов, утирая салфеткой воспаленный нос. – Немцы, возможно, завтра будут у нас в пятидесяти километрах за спиной. Мы охраняем чуть ли не каждые пятьсот метров границы. А они на это плевать хотели, и попрут по основной шоссейной и железнодорожной магистрали. Я их маршрут выучил наизусть: Брест – Кобрин – Барановичи – Минск – Смоленск – Вязьма – Москва. Я сто раз говорил: концентрируйте силы там, где они пойдут, и не напрягайтесь там, где их не будет. (И не я один!) Заблокируйте основное направление, взрывайте мосты и коммуникационные узлы, и они будут топтаться на месте. Держите в воздухе всегда самолеты, как делают они. Я посылал рапорт, и меня обозвали трусом и предателем. Но не посадили, потому что понимают, что прав.  

       – Леонид Михайлович, – примирительно сказал Михеев, – здесь все единомышленники. Кстати, Георгий Константинович Жуков придерживается приблизительно той же точки зрения… Есть военная стратегия, есть политика – мы не можем признать, что значительно пока слабее врага. Но мы уже знаем, что надо избежать паники, что надо научиться бороться в тылу противника. И мы об этом и другом поговорим еще. Но я обращаюсь к вам как к командирам, дававшим присягу. Приказы не обсуждаются. Значит, конкретно Сидонину нужно быть 25 июня в Варшаве, что бы ни случилось. Может быть, существуют планы во что бы то ни стало захватить польскую столицу.

       – То, как товарищ Сандалов обрисовал ситуацию, Валентину Александровичу Сидонину знать небесполезно, – неожиданно спокойным тоном констатировал генерал Попов. – Товарищ Сидонин вправе не раскрывать свою задачу. Но я посоветовал бы ему оказаться 25 июня именно в Варшаве.

       Наступила непродолжительная пауза.

       – Каким образом? – вмешался в разговор Тарханов.

       – Сегодня ближе к полуночи туда будет отправлен наш состав, – сообщил Василий Степанович Попов. – Принципиально одно – надо быть в Варшаве. И на это правильно указал товарищ Михеев. В противном случае полковник Сидонин нарушит приказ и попадет под трибунал.

       – Откладывать нельзя, – поддержал Сандалов. –  Завтра, не исключаю, и добраться туда будет невозможно. Следует ехать сегодня с последним эшелоном, который в полночь пересечет границу.

       – Не будем терять времени, – подытожил Анатолий Николаевич Михеев. – Полагаю, что комбригу и полковнику Сидонину надо уже сейчас собираться в дорогу. Тем более, что у товарища Янсена есть полномочия на самостоятельные действия.

       – Жаль, что мы таких полномочий не имеем, – посетовал генерал Попов.

       – Какие еще будут предложения? – спросил Михеев.

       Предложений не последовало.

       – Тогда поручаю вам, комбриг, приступить к подготовке поездки.

       – Слушаюсь, товарищ комиссар госбезопасности.

       – Обговорите с Валентином Александровичем, что взять с собой, во что одеться и так дальше… Я дам распоряжение забронировать одно подходящее место в эшелоне; он, конечно, товарный, но чего-нибудь подыщем. Все свободны, товарищи. Встретимся на премьере, после еще кое-что обсудим.

       Стали расходиться, крепко пожимали друг другу руки. Михеев задержал Сидонина на пару минут. Он достал из кармана золотой портсигар.

       – Вы ведь заядлый курильщик?

       – Да, но …

       – Возьмите его и никому не показывайте, даже комбригу. И не вздумайте его менять на деньги. Деньги у вас будут. Если заберут с ним: просто нашел, вынул из кармана убитого генерала. В крайнем случае говорите, что у всех высокопоставленных штабистов МВО имеются такие. Про Московский военный округ можете рассказывать, что вздумается – хоть всю подноготную, какая вам известна. Главное в ближайшие дни – остаться в живых…

       – Где же я найду убитого генерала? – спросил полковник.

       – Завтра здесь будет столько убитых, что мало не покажется… Я тоже генерал: вот я достал портсигар из кармана и передал его вам. Это чистая правда! За нее и держитесь, – таинственная улыбка застыла на тонких губах комиссара госбезопасности III ранга…

       Уильям Ширер – американский репортер, знавший сводного брата фюрера и поэтому имевший эксклюзивное право находиться при ставке Гитлера, которую он покинул в декабре 1941 года, писал:

       «Бывший ефрейтор продемонстрировал поразительное понимание военной стратегии и тактики, не отягощенное никакими моральными соображениями. Гитлер считал, что главное – не допустить позиционной борьбы 1914-1918 годов. Бронетанковые дивизии должны быть, согласно идее диктатора, использованы для решающего прорыва. Гитлер выступал за массированные удары по слабым местам противника, иными словами – незащищенным гражданским объектам».

       По словам Ширера, Адольф Гитлер ввязывался в боевые действия с противостоящей армией лишь по крайней необходимости. Боеспособная сила не была для него основной мишенью. Мишенью были крупные города, беззащитные скопления людей, целью захвата – полезные ископаемые и прочие богатства страны.

       Долгое время ни большинство советских военных, ни большинство советской элиты этих простых вещей не понимали. А осознав задним числом, не хотели признавать себя простофилями. И выдумали паутину сказок.

       22 июня танковые группировки Германии, избегая серьезных столкновений и обойдя Брест, начали упорно продвигаться по линии Барановичи – Минск – Смоленск – Вязьма – Можайск – Москва. Через эти пункты пролегала наилучшая автодорога государственного значения. По другим направлениям в 1941 году наступление в основном имитировалось (и этого было вполне достаточно для деморализации Красной Армии). Однако впоследствии подобная мистификация всеми отрицалась, ибо никому выгодна не была, даже пропагандистскому аппарату Третьего рейха.

       Первые три-четыре дня танки агрессора продвигались со скоростью до ста километров в сутки, их «слаломное» проникновение задерживал только подвоз топлива. Нацистская пехота отставала от танковых колонн на сто пятьдесят километров. Но в условиях общей дезорганизации Красной Армии (за редким исключением) этой огромной стратегической брешью не сумели воспользоваться. А если бы сумели, то, согласно данной версии, немцев можно было бы остановить еще летом, в самом начале войны, отрезав танковые силы от источников снабжения.

       Некоторые уверяют, что танков, самолетов, зенитных орудий, артиллерии, гусеничных тягачей, аэродромов у Красной Армии было больше, чем у Германии, Англии и Франции, вместе взятых. Даже если это так, их не успели задействовать. Быстрота и натиск гитлеровцев не имели аналогов, первое время нацистская военная машина действовала круглосуточно, к чему Красная Армия была не приучена.

       Несомненным технологическим превосходством над врагом (особенно в танках и артиллерии) СССР также не успел в должной мере воспользоваться. Немцы зачастую тащили свои пушки на конной тяге, их танки не могли форсировать ни одного водного препятствия глубиной в два метра. Ружей у пехотинцев было гораздо больше, чем шмайсеров. Стыдно, конечно, все это признавать.

       Еще более удивительное признание заключается в том, что действовать, как Гитлер, американцы, например, научились только в Ираке, то есть более чем полвека спустя… Так что интерес замалчивать правду о Второй немецкой войне у всех ее участников сохранится еще на долгие годы.

       Поведению Москвы есть лишь одно – опять же – секретное оправдание. У нас в то время критически не хватало боеприпасов для самолетов, танков и артиллерии. К концу лета при полномасштабном столкновении мы не смогли бы произвести ни единого выстрела. Для нацистов в этом не было тайны, и они не сомневались в победе...  

       Тем временем Янсен и Сидонин ехали на «Цапле» по пыльным летним улочкам провинциального городка, каковым являлся тогда Брест. Они остановились на окраине   у владений Христины. Полковник вышел, а комбриг повернул в обратную сторону.

       Хозяйка напоминала сказочную крохотную обольстительную волшебницу, и угрюмый черный пони по-прежнему сопровождал ее.

       – Ну, когда же вы меня будете лечить, панна Хексе? – спросил Сидонин, не скрывая улыбки.

       – Мое настоящее имя Христина, –  с серьезным видом заметила она. – Хотя лучше называть меня мисс Дю. Мне так больше нравится.

       – Мисс Дю, когда же? – повторил он свой вопрос.

       – Сегодня ночью, – ответила она.

       Ему вдруг пришло в голову: «Дю – наверное, от Дюймовочки». Сидонин посмотрел на часы и произнес как бы самому себе:

       – Скоро все это начнется... Вы не боитесь смерти?

       – Нет, я же мертвая.

       – Неужели? – удивился он.

       – Конечно, как и все мы, кто тут находится...

       Валентин Александрович улыбнулся:

       – Как же нас оживить?

       Мисс Дю ответила вновь очень серьезно:

       – У каждого должен быть свой способ. Можно найти клад – например, жемчужину на пустынном поле. Жемчуг означает свет фаворский. И купить это поле, отдав за него все, что у тебя есть, до копейки – золотые монетки и крестики. И стать живым.

       – Где-то я уже об этом слышал.

       – Значит, чистая правда, – утвердилась крохотная красавица в своем мнении и неожиданно добавила: – Найдя клад и купив его на сокровища, спрятанные под алтарем церкви Вознесения, вы должны понять, как своим кладом распорядиться. И если сделаете правильно, то окажетесь в чудесной стране, где нет печали, где с каждым новым мгновением вы будете познавать тайны мироздания.

       – А те, кого я оставил? – полковник был удивлен и заворожен ее словами, поверил в ту минуту ей и хотел знать больше.

       – Забудьте о них, – посоветовала маленькая панночка. – Это только станет помехой на правильном пути. У всякого – свой клад... Но счастливые кладоискатели обязательно встретятся, – одарила она его детской простодушной улыбкой.

       – Вы меня собирались вылечить? – спохватился полковник.

       – Конечно, –  подтвердила мисс Дю без малейшего сомнения. – Когда вы будете подъезжать к Варшаве, поезд снизит скорость. Смело прыгайте и бегите сломя голову прочь... Эшелон будет взорван…

       Послышались звуки духового оркестра.

       – Откуда это?

       – В крепости производят развод караула.

       – Почему так торжественно?

       – Пришел приказ из центра.

       – И сколько это будет продолжаться?

       – Последний раз услышите в поезде, – пояснила она.

                                                                                               –––––––––

 Михаил Кедровский