Человек из другого мира

Начиная рассказ о Филиппе Георгиевиче Старосе, которого мне довелось знать довольно близко в течение пяти лет, я могу смело заявить, что на небосклоне дальневосточной науки 70-х годов он был одной из звезд первой величины. И не только потому, что за его плечами стояло создание в нашей стране новой отрасли науки – микроэлектроники, не только потому, что его вклад в развитие новейшей советской техники был отмечен Государственной премией и уж, конечно, не потому, что он единственный из членов Президиума Дальневосточного научного центра не являлся директором института. Прежде всего, он был яркой, не похожей ни на кого личностью, человеком высокой культуры и неуемной энергии, пришельцем из другого мира.

26 сентября 1993 года родные и близкие поздравили бы Ф. Г. Староса с 75-летним юбилеем. Впрочем, по официальным документам это событие произошло бы несколько раньше – 24 февраля 1992 года. И это не единственный парадокс, с которым приходится сталкиваться при попытке описать его жизнь. Судьба Филиппа Староса была изломана противостоянием двух мировых империй, многие моменты ее до сих пор окутаны тайной, а свидетельства людей, знавших его в разные периоды жизни, полны недомолвок и противоречий. У него было две биографии: одна – официальная, вымышленная, написанная в кабинетах КГБ, другая – подлинная, засекреченная, не до конца известная даже его собственным детям. О таком человеке очень трудно писать, потому что приходится с великой тщательностью отбирать факты и документы, в особенности, касающиеся досоветского периода его жизни.

При написании этого очерка я опирался в основном на материалы и сведения, любезно предоставленные мне членами семьи Филиппа Георгиевича уже после его смерти, после того как они получили возможность переписываться и встречаться со своими американскими родственниками, после того как дети Староса узнали его настоящую фамилию и многие детали его реальной биографии. Кроме того, я использовал опубликованную в 1985 г. в журнале «Physics today» N 9 статью Марка Кучмента «Американское влияние на советскую микроэлектронику», посвященную исследованию превращения американского инженера Альфреда Саранта в советского ученого и изобретателя Филиппа Георгиевича Староса.

Альфред Сарант

Итак, Альфред Сарант родился 26 сентября 1918 г. в пригороде Нью-Йорка, в семье выходца из Греции Эпаминонды Георгия Сарантопулоса, афинского профессора математики, который приобрел в Штатах вторую профессию – юриста и, сократив на американский манер свое имя, стал Джорджем Сарантом. В семье было пять сыновей и одна дочь. Альфред был самым младшим. Отец много и самоотверженно работал, мать не менее самоотверженно вела домашнее хозяйство, кормила, одевала и обшивала всех своих домочадцев. Как большинство иммигрантских семей первого поколения, Саранты жили небогато и зачастую с немалыми усилиями сводили концы с концами. Даже в школу, расположенную в двух милях от дома, дети ходили пешком, потому что проезд в автобусе был им не по карману.

Взросление Альфреда пришлось на конец 20-х – начало 30-х годов, на период Великой Американской Депрессии. Он рано узнал, что доллары не даются без тяжелого труда, работал разносчиком газет, посыльным в прачечной, мыл окна небоскребов. Последнее было очень опасно, так как подростки, занятые этой работой, практически без страховки поднимались по выдвижным лестницам на большую высоту.

В школе Альфред слыл одним из лучших учеников, его интересы были весьма разнообразны. Он блистал в математике и физике, увлекался техническим творчеством, прекрасно играл на гитаре и флейте, в семнадцать лет стал чемпионом своего района по фехтованию. В том возрасте ему более всего хотелось стать музыкантом, создать свою группу, выступать с концертами, ездить по миру и, конечно, прославиться. Это были нормальные мечты нормально одаренного юноши. Однако семейный совет решил иначе. Как лучший ученик школы Альфред получил рекомендацию для поступления в один из колледжей так называемого Медного союза (Купер-Юнион), который финансировался корпорацией Морганов и давал прекрасное техническое образование. Обучение там было бесплатное, и для Джорджа Саранта это был единственный шанс увидеть хотя бы одного из своих детей дипломированным специалистом.

Альфред закончил Купер-Юнион в 1941 году, получив степень бакалавра по специальности инженер-электрик. Во время войны он участвовал в работах по созданию систем связи в Форт-Монмаунте и в Белловской лаборатории, одновременно учился на вечерних курсах для сдачи экзаменов на степень магистра технических наук. В 1947 году Сарант поселился в Итаке (штат Нью-Йорк), где в числе других занимался разработкой циклотрона для Корнельской ядерно-физической лаборатории.

Еще в студенческие годы он принимал участие в антифашистском движении и в борьбе против расовой дискриминации. Тогда же вступил в Американскую коммунистическую партию. Но он не принадлежал к числу ортодоксальных активистов, а посему покинул ее ряды в 1944 году, когда увидел, что членство в партии, попавшей по закону Смита от 1940 года в перечень «подрывных организаций», может поставить крест на его профессиональной карьере, да и на всей нормальной жизни. Однако Сарант был близко знаком с Юлиусом Розенбергом и даже некоторое время состоял с ним в одной партячейке. Этот факт сыграл роковую роль в судьбе молодого Альфреда, когда в июле 1950 года Юлиуса и его жену Этель арестовали по подозрению в атомном шпионаже в пользу Советского Союза. «Холодная война» уже была в разгаре, в Сенате муссировался антикоммунистический закон Маккарэна, поднимал голову маккартизм. Многие бывшие товарищи Саранта по партии подвергались преследованиям, а супруги Розенберги потом – спустя четыре года – были казнены на электрическом стуле.

Трудно сказать, был ли Альфред Сарант действительно причастен к атомному шпионажу (с Розенбергами ведь тоже до сих пор нет полной ясности), однако, как отмечает Марк Кучмент, генеральный прокурор США Ирвинг Стоун сделал в 1951 г. официальное заключение: «Для возбуждения дела против Саранта у федеральных властей нет достаточных улик». Тем не менее, после первого же допроса в ФБР Альфред Сарант поспешил покинуть Соединенные Штаты, оставив в Итаке двух маленьких сыновей и взяв с собой любимую женщину по имени Кэрол Дэйтон, которая разделяла его коммунистические взгляды. Исчез из того мира навсегда, единым махом оборвав все связи, лишив себя всех друзей и родственников. Так, в возрасте тридцати двух лет, умер американский инженер Альфред Сарант, чтобы дать родиться советскому ученому и изобретателю Филиппу Георгиевичу Старосу.

Марк Кучмент пишет, что Альфред Сарант был известен в США как «квалифицированный, но не выдающийся инженер-электрик», и выражает удивление по поводу необычайно большого успеха, выпавшего на его долю в Советском Союзе. С этим можно поспорить.

Сын Филиппа Георгиевича – Николас Старос, проживающий ныне в США, установил, что выпускники Купер-Юниона высоко ценились во всех отраслях науки и техники, что многие из однокашников Саранта стали видными учеными, руководителями крупных национальных проектов, а ведь он был не слабее многих – получил диплом с отличием. Так что есть основания полагать, что Альфред Сарант и у себя на родине не оказался бы среди неудачников.

Итак, в 1950 году Альфред Сарант и Кэрол Дэйтон исчезли на границе с Мексикой, а в Советском Союзе появились американский эмигрант Филипп Старос и его жена Анна. По их мнению, только в СССР они могли чувствовать себя недосягаемыми для ищеек ФБР.

Сейчас, когда опубликовано множество материалов о произволе Сталина и его окружения, мы понимаем, насколько рискован был поступок американского инженера, как легко он мог разделить участь коминтерновцев и других иностранцев, обвиненных в шпионаже и бесследно исчезнувших в пространствах ГУЛАГа, тем более что в это время уже разворачивалась кампания по борьбе с «безродными космополитами». Но для Альфреда и Кэрол Сталин был победителем Гитлера, а Советский Союз – оплотом мира и социализма. У них даже в мыслях не было, что в этой стране с ними могут поступить несправедливо.

Карьера инженера Староса

Им повезло. В их судьбе принял участие Дмитрий Устинов, бывший в то время министром вооружений. Он по достоинству оценил творческий потенциал молодого американского инженера и ... отправил его в Чехословакию. Там Филипп Старос был назначен главным конструктором Военно-технического института, где с 1951 по 1955 год занимался разработкой систем противовоздушной обороны. В Праге у них с Анной родились сын Николас и две дочери – Мила и Кристина. Третья дочь – Антонина – появилась на свет позднее, уже в Советском Союзе.

Пражский период своей жизни Филипп Георгиевич всегда вспоминал с удовольствием. Он быстро освоил чешский язык, обзавелся друзьями, с которыми до последних дней поддерживал связь. Однако, занимаясь системами наведения зенитных орудий, он не переставал мечтать о большем размахе деятельности, о более эффективной реализации своих знаний и таланта.

Такая возможность представилась в 1955 году. Сталин к тому времени уже умер, короткий период смутного времени кончился, и вставший во главе Советского государства Хрущев взял курс на научно-техническую революцию. Инженера-американца пригласили в СССР и предложили возглавить специальную лабораторию, созданную в Ленинграде под эгидой Госкомитета авиационной техники. Там Старос работал до 1959 года, добившись больших успехов в разработке управляющих систем и приборов военного назначения как для авиации, так и для флота, за что был награжден орденом Трудового Красного Знамени и знаком «Почетный подводник». В 1958 г. Старос выступил с докладом на закрытом совещании ведущих работников электронной промышленности. Доклад был посвящен предложениям по развитию новой элементной базы и фактически представлял собой программу создания новой отрасли науки и техники – микроэлектроники. Эти идеи нашли немедленную поддержку в высших эшелонах власти, и уже в следующем году Филипп Георгиевич получил возможность создать специальное конструкторско-технологическое бюро, а для срочного развертывания работ ему было выделено помещение в центре Ленинграда.

Нет никаких оснований считать, что Старос вывез из США электронные секреты и сделал карьеру на их использовании. Как вынужденно отмечает тот же Марк Кучмент, Альфред Сарант, покинувший Соединенные Штаты в 1950 году, не мог иметь представлений об американской компьютерной технологии и микроэлектронике, бурно развившихся после его отъезда. Сведения о новейших достижениях Старое черпал из американских научных журналов. На эту информацию накладывались его прекрасная теоретическая подготовка, опыт работы в передовых исследовательских организациях Америки, а также собственные недюжинные дарования. Он проявлял себя одновременно как неиссякаемый генератор идей и как умелый организатор их исполнения, а при необходимости мог взять в руки паяльник и виртуозно выполнить самую ответственную операцию.

В начале 60-х годах под его руководством была разработана малогабаритная цифровая управляющая машина УМ-1 НХ, обладающая быстродействием 8 тысяч операций в секунду при безотказной работе в течение 250 часов. При ее создании еще не использовались микросхемы (надежность которых в то время была невелика), в качестве активных элементов были задействованы самые распространенные германиевые транзисторы П15. Однако благодаря смелым конструкторским решениям («страничный» монтаж, безразъемные шарнирные соединения, применение интегральных блоков магнитной памяти), народное хозяйство СССР получило компактную, дешевую и надежную машину, пригодную для управления различными технологическими процессами.

Сам Старос, питавший слабость к словотворчеству, называл эту машину «минипьютером», однако этот термин не прижился, в отличие от термина «микроэлектроника», введенного им в русский язык.

В 1969 году, за создание малогабаритной полупроводниковой управляющей машины и управляющих вычислительных комплексов, которые были внедрены в металлургической, энергетической, стекольной и электронной промышленности, Ф.Г.Старос был удостоен Государственной премии, а двумя годами ранее ему была присвоена ученая степень доктора технических наук за доклад «Принципы создания микроэлектронных элементов и систем» (без представления диссертации).

Разумеется, Старос не смог бы добиться такого успеха в одиночку – у него был коллектив талантливых, высококвалифицированных сотрудников. Но этот коллектив не свалился с неба, он сам собрал и воспитал его. С первых же дней работы в Союзе Филипп Георгиевич большое внимание уделял подготовке кадров. По его инициативе в Ленинградской институте точной механики и оптики были созданы новые специальности – инженер-математик и инженер-конструктор-технолог. Его лекции по курсам «Основы микроэлектроники» и «Введение в вычислительную технику» охотно посещали не только студенты, но и многие преподаватели и дипломированные специалисты. Благодаря оригинальной педагогической методике профессор Старос давал не только глубокие теоретические знания, но и вырабатывал у своих учеников стойкие практические навыки. Большинство сотрудников Ленинградского конструкторско-технологического бюро в 1971 года составляли бывшие студенты Филиппа Георгиевича. Трое из них к этому времени стали докторами наук, более тридцати – кандидатами. Постоянному росту их квалификации способствовали и научные семинары, регулярно проводившиеся в конструкторском бюро под руководством генерального конструктора Староса, который следил за всеми зарубежными научно-техническими новинками и требовал того же от своих молодых коллег.

«Против тысячи вдвоем...»

Рассказывая о Саранте-Старосе, было бы несправедливо умолчать о другом американской инженере, который эмигрировал из США вслед за Сарантом и работал в тандеме с ним как в Праге, так и в Ленинграде. Этого инженера звали Джоэль Бэрр. Он родился в Нью-Йорке и познакомился с Альфредом Сарантом во время их совместной работы в Форт-Монмаунте. Они стали друзьями, и это был тот редкий вид дружбы, который с годами лишь крепнет и перед которым бессильны любые испытания. Когда Эл исчез, Джо некоторое время недоумевал: почему его лучший друг не сказал ему даже «гуд бай» на прощанье? Но потом понял: Эл боялся подставить под удар и его. Тогда он оформил выездной паспорт и поехал в Европу – искать друга. Джоэль нашел Альфреда в Москве, когда тот уже превратился в Филиппа Староса и готовился к отъезду в Чехословакию. Туда они поехали вместе, и Джоэль Бэрр стал Иосифом Вениаминовичем Бергом.

В ЛКТБ Берг был правой рукой Староса, занимая должность главного инженера и поддерживая его не только организационно-технически, но и морально. Филипп Георгиевич неоднократно говорил, что обязан Бергу очень многим, что без него не сделал бы и десятой доли того, что сумел сделать. И вряд ли это можно расценивать как большое преувеличение. Наверно, именно так и обстояло дело. Потому что силы человека удесятеряются, если рядом надежный друг, на которого можно положиться, с которым можно встать спиной к спине, «против тысячи вдвоем», как поется в старой корсарской песне.

И еще у него была Энн, Анна Петровна, бывшая Кэрол Дэйтон, оставившая ради него сына и дочь, так же как и он, исчезнувшая для своих родных и знакомых, ставшая для него единственной и неповторимой, как Ева для Адама.

В 1982 году Анна Петровна показала мне письмо, полученное ею от дочери, которая в то время жила в Канаде, была замужем за профессором математики и имела двух детей. Это письмо я читал с комком в горле, едва сдерживая слезы: ведь женщина, писавшая его, всю жизнь считала, что ее мама умерла, и вдруг! – такое неожиданное и счастливое обретение. Но я не в силах представить, что чувствовала сама Анна Петровна, получив письмо от дочери, оставшейся в ее памяти крошкой, увидеться с которой не чаяла никогда. Они смогли встретиться, а вот Филипп Георгиевич так и не успел дожить до тех светлых времен, когда СССР и США перестали считать друг друга врагами, так и не успел получить писем от своих сыновей...

В 1962 году конструкторское бюро Староса посетил Хрущев, немало наслышанный о необычайных успехах «грека из Америки», Он ознакомился с разработками машин УM-1 и «Электроника К-200». Позднее американские эксперты отмечали, что «Электроника К-200» была «первым компьютером советского производства, который можно считать хорошо разработанным и удивительно современным». Эта машина использовала первые советские интегральные схемы и была способна выполнить 40 тысяч операций в секунду. Хрущев остался доволен. В этом же году Старос был принят в члены КПСС (как бывшего иностранца его принимали в партию в ЦК КПСС).

В это время уже существовал Госкомитет электронной промышленности (преобразованный в 1965 году в министерство), работавший главным образом на оборону. Возглавлял его А. Шокин, человек прогрессивных взглядов и большой инженерной эрудиции. Он предложил Старосу создать научно-технический центр соответствующего профиля в Подмосковье. Старос с жаром взялся за исполнение этого поручения и в считанные недели подготовил для Шокина детальный план организации комплекса, состоящего из нескольких исследовательских институтов, конструкторских бюро, технического вуза и опытного завода. План получил одобрение в ЦК и в Совете Министров, и Ф.Г.Старос был назначен научным руководителем будущего центра.

В семье Филиппа Георгиевича хранится фотография, на которой он забивает первый колышек при закладке Зеленограда. Наверное, это был один самых волнующих моментов в его жизни. Однако И.В.Берг, комментируя эту фотографию, сказал мне, что пытался уговорить Фила держаться подальше от большой министерской политики. Берг не верил, что бывшему иностранцу дадут подняться так высоко по советской иерархической лестнице. Он видел, с какой нескрываемой неприязнью относятся к Старосу в Ленинградском обкоме партии, и не сомневался, что и в московских партийных кругах без энтузиазма отнесутся к тому, что советской Кремниевой Долиной будет руководить выходец из Америки. Однако Старос никогда не был способен удовольствоваться малым и никогда не боялся риска, в его жилах текла горячая эллинская кровь.

«Советскую микроэлектронику создала Коммунистическая партия...»

По семейному преданию, род Сарантопулосов происходил от одного из трехсот спартанцев, которые под водительством царя Леонида остановили лавину персов в Фермопильском проходе. Он не мог и не хотел отсиживаться в домашнем уюте.

Более того, памятуя то хорошее впечатление, какое его разработки произвели на Никиту Хрущева, Старос сам решил пойти в атаку. В начале октября он написал Генеральному секретарю письмо, в котором изложил свои претензии к секретарю Ленинградского обкома партии Г.В.Романову и упрекнул министра Шокина в нежелании заступиться за него. С Романовым Старос конфликтовал по кадровым вопросам, так как отдавал предпочтение толковым специалистам, невзирая на их национальность и партийность, что, конечно же, не могло не раздражать партийного бюрократа, убежденного, что кадровая политика – его святая вотчина. К несчастью, Хрущев был свергнут со своих высоких постов 14 октября, и письмо попало к Шокину.

Марк Кучмент пишет, что Шокин вызвал к себе Староса и сделал ему разнос, сказав следующее: «Филипп Георгиевич, мне кажется, что вами владеет странная фантазия, будто вы являетесь создателем советской микроэлектроники. Это неправильно. Советскую микроэлектронику создала Коммунистическая партия, и чем скорее вы уясните этот факт, тем будет лучше для вас». То есть прав оказался Берг. Зарвавшемуся гению-одиночке указали его место.

Вскоре, в начале 1965 года, Старос был отстранен от руководства строительством Зеленограда, но его работа в ЛКТБ продолжала идти в гору, его еще ждала Государственная премия 1969 года. Нападки со стороны Романова продолжались, но Шокину, который, несмотря ни на что, понимал значение Староса для микроэлектроники, удавалось их нейтрализовать. Однако в 1973 году Романов стал кандидатом в члены Политбюро, и министр электронной промышленности уже не мог ему противостоять. Несмотря на то, что Старос к тому времени уже выступил инициатором новых технологических идей, направленных на создание трехмерных интегральных схем и систем искусственного интеллекта, что сулило нашей стране резкий отрыв в области вычислительной техники, он был понижен в должности, а его конструкторское бюро передали радиопромышленному гиганту «Светлана». Можно лишь догадываться, что творилось в душе человека, который, уверовав в коммунистические идеалы, навсегда покинул родину, сменил имя и биографию и после двадцати лет верной и плодотворной работы на благо нового отечества вдруг обнаружил, что этому отечеству он больше не нужен. Дело, запущенное им, крутилось, технология интегральных схем работала. Теперь можно было отодвинуть в сторону безродного создателя, благо и оправдание тому имелось удобное, «патриотическое»: дабы потом никто не усомнился в советских корнях советской микроэлектроники. Перед Старосом встал выбор: смириться и заниматься совершенствованием своих же собственных разработок или все бросить и поискать другое место, где можно было бы отдаться творчеству и поменьше зависеть от сильных мира сего. Он выбрал второе.

Переехать во Владивосток ему порекомендовал академик Петр Леонидович Капица, который питал к Старосу большую личную симпатию и с интересом отнёсся к его новым идеям. Руководителем Дальневосточного научного центра в то время был его сын Андрей Капица, и Старосу была обещана «зеленая улица». Он получил возможность создать отдел искусственного интеллекта (в Институте автоматики и процессов управления) и кафедру микроэлектроники (в Дальневосточном университете) и был избран членом Президиума ДВНЦ АН СССР. Ему было обещано, что, как только число сотрудников отдела перевалит за полусотню, отдел будет преобразован в самостоятельный институт.

Проблема создания искусственного интеллекта была в те годы необычайно популярна. Особенно активно работали в этой области американцы, преуспевшие в эвристическом программировании и робототехнике. Однако подавляющее большинство разработчиков ориентировалось на использование традиционных ЭВМ с двоичной логикой. Революционность подхода Староса заключалась в том, что во главу угла ставилась задача создания некой сверхсложной, самопрограммирующейся системы, содержащей несколько миллиардов активных элементов, собранных в единую, саморегулируемую суперсхему, которая по своим функциональным возможностям приближалась бы к возможностям человеческого мозга. Для решения этой задачи планировалось организовать научный поиск сразу по трем основным направлениям: по физике, схемотехнике и алгоритмизации. Старосу было не привыкать начинать новое дело на новом месте, он всегда добивался успеха, а потому был уверен, что добьется его и в этот раз.

Те годы для Дальневосточного научного центра были романтическим периодом, когда лаборатории, отделы и институты появлялись, как грибы-дождевики, и зачастую так же быстро исчезали. Сколько ярких личностей мелькнуло тогда на берегах Тихого океана, сколько увлекательных идей они провозглашали! Легкие на подъем, авантюристы по складу души, эти люди не укоренились на дальневосточной земле, оставив о себе лишь смутные воспоминания. Старос был не из их числа. За дело он брался мягкой, но мертвой хваткой, а на удары судьбы отвечал упрямой американской улыбкой. Он изо всех сил был оптимистом. Когда во Владивостоке шли затяжные дожди, он весело восклицал: «Я чувствую себя как в Ленинграде!» Когда палило солнце, он опять улыбался: «Здесь совсем как в Сан-Франциско!» Выходя ни с чем из кабинета бюрократа, он убеждал окружающих: «Этот человек очень хочет пойти мне навстречу, но не имеет возможности». Он категорически отказывался считать переезд во Владивосток жизненным крушением. Новый виток спирали, новый старт, новая цель – только так настраивал он себя.

Первые трудности начались с набора кадров. Филипп Георгиевич надеялся, что вместе с ним во Владивосток приедет группа сильных специалистов, его ленинградских учеников-соратников, вокруг которых достаточно быстро сплотился бы работоспособный коллектив. При помощи А. П. Капицы ему даже удалось зарезервировать для них несколько квартир. Приехал один лишь к.т.н. Генрих Фирдман, который работал в ЛКТБ заместителем главного инженера и занимался в основном технологическими проблемами, но в последнее время увлекся программированием. Он привез с собой несколько молодых программистов и возглавил лабораторию алгоритмизации. Лаборатория схемотехники так и не была открыта, «ученики-соратники» не захотели последовать на край света за своим учителем.

К сожалению, на этот раз не поехал за ним даже Иосиф Берг, человек, который давно стал его вторым «я», которому он мог доверить абсолютно все, и на которого, как на надежную ломовую лошадь, можно было нагрузить любую работу и быть уверенным, что она будет сделана. Берг остался в ЛКТБ, удовлетворился должностью руководителя маленькой лаборатории. То ли он не поверил в «сумасбродные» идеи старого друга, то ли посчитал невозможным осуществить их на Дальнем Востоке, то ли просто укатали сивку крутые советские горки. Не нам судить его, тем более что и Старос его не судил. Они остались друзьями, но это уже была дружба иного сорта – ни к чему не обязывающая, не сцементированная общим делом и общей борьбой.

Новый старт, новые цели

Физическую лабораторию, получившую название «лаборатория управляемого роста микроструктур», Старос возглавил сам. Ее костяк составили молодые кандидаты физико-математических наук Михаил Розовский, Виктор Лифшиц и автор этих строк.

Я познакомился со Старосом летом 1974 года, когда, окончив аспирантуру у академика Корсунского в Алма-Ате, вернулся во Владивосток и приискивал себе работу. Знакомство состоялось в кабинете Виктора Горчакова, который в то время был секретарем парткома ДВГУ, но одной ногой уже стоял в ректорском кабинете. Из предварительной беседы с Горчаковым я знал, что Старос то ли родился, то ли долго жил в Америке, а до приезда во Владивосток много лет работал в Ленинграде и был большим человеком в электронной промышленности, и что в ДВГУ он собирался открыть кафедру физической направленности и подбирал для этого подходящие кадры.

Мой будущий шеф оказался человеком небольшого роста, с легкой, ладно скроенной фигурой, с курчавой, начавшей седеть шевелюрой и жесткой щеточкой усов под характерным мясистым носом. Его темно-коричневые, чуть навыкате глаза смотрели внимательно и цепко. Он излагал свои идеи по созданию систем искусственного интеллекта, осуществить которые намеревался во Владивостоке. Для меня, занимавшегося до этого обыкновеннейшей физикой твердого тела, его слова воспринимались как фантастика. В то же время от моего собеседника исходила странная магическая сила, которая заставляла верить, что этот человек сумеет добиться того, чего захочет.

Я подумал, что с таким человеком будет трудно, но интересно. Что же до самой идеи создания искусственного, кристаллического мозга, то первой моей реакцией была скептическая мысль, что это невозможно в принципе. Потому что кристалл есть нечто жесткое, застывшее, раз и навсегда упорядоченное, мозгу же должна быть присуща гибкость, постоянная изменчивость и – по большому счету – даже непредсказуемость, алогичность функционирования. Если к нему и можно приблизиться искусственным образом, рассуждал я, то, наверное, только с использованием каких-нибудь квазибиологических структур.

Я поделился этими сомнениями со Старосом, и он ответил, что подобные рассуждения верны лишь для кристаллических структур больших размеров. Что же касается микроструктур, в которые войдут считанные количества атомов (то, что сегодня называется наноструктурами!), то их поведение не будет жестко детерминировано – оно описывается вероятностными законами квантовой механики и статистики и будет в достаточной степени алогично. Разумеется, кристаллический мозг никогда не станет полным аналогом живого человеческого мозга, как самолет не есть полный аналог птицы, но в своих основных функциях, в способности решать сложные и даже творческие задачи он может приближаться к своему прототипу весьма близко, а кое в чем (например, в быстродействии) даже превосходить его. Эта аргументация показалась мне убедительной и кажется таковой до сего дня, хотя в ней и поныне остается элемент фантастики. Но фантастика – это всего лишь смелое предвидение, не так ли?..

Вторая проблема, которая практически всегда возникает при создании любой новой организации – это проблема рабочих площадей. Отдел Староса формально входил в состав Института автоматики и процессов управления, но директор института академик Воронов при каждом удобном случае не уставал повторять, что тематика Староса не соответствует профилю института, и не выделял ему ни единого квадратного метра. Горчаков, который, будучи кандидатом наук, стал ректором ДВГУ, тоже не спешил расщедриться. Возможно, он опасался, что ежели этому «прыткому американцу» дать волю, то через несколько лет он станет в университете первым человеком, если не номинально, то реально.

Чтобы обеспечить отдел крышей и стенами, Филипп Георгиевич использовал все свое американское обаяние и красноречие, обхаживая различных городских боссов (партийных, военных, хозяйственных), но тщетно. Его с интересом выслушивали и... ничего не давали. Искусственный интеллект – это звучало слишком нереально, а опальная слава хотя и придавала Старосу ореол мученика, но настораживала и отпугивала.

Несколько комнат для теоретических занятий (в здании общежития) выделил А. Капица. Но время шло, уже начало поступать оборудование для физических исследований – проблема площадей становилась все острее. Помощь пришла с неожиданной стороны. Приют новому научному направлению дал директор школы-интерната N 2 Николай Дубинин, народный учитель СССР, почетный гражданин Владивостока. Сам новатор и романтик, физик по образованию, он сумел угадать ту неизмеримую пользу, которую смогут получить школьники от тесного общения с современной наукой. Многие из них потом поступили в престижные вузы, некоторые стали сотрудниками лаборатории Староса.

Помещения, полученные в интернате, были не слишком подходящими для развития суперсовременной технологии – в основном лаборатория расположилась в полуподвале. Но Старос оставался верен своему оптимизму. «Ничего, ребята! – говорил он. - Генри Форд тоже начинал в сарае. Главное, что у нас уже есть оборудование и можно приступать к работе».

Как же представлял он себе ту работу, ради которой приехал во Владивосток? Вот отрывок из его доклада на собрании Отделения механики и процессов управления АН СССР в 1976 году:

«В развитии теории СИИ (систем искусственного интеллекта) еще нельзя четко определить все технические требования к будущей элементной базе и, следовательно, к физико-технологическим принципам ее создания. Можно наметить, однако, ряд важнейших требований общего характера.

Первое требование: повысить эффективную плотность упаковки элементов не на два порядка, как это намечается в перспективных разработках микроэлектронных интегральных схем, а на пять и более. Второе требование: предусмотреть возможность установления иерархической системы параллельных и ассоциативных связей на всех уровнях, как внутри интегральных блоков, так и между ними.

Передача конструкторской информации при выращивании микроструктур должна осуществляться таким образом, чтобы носитель информации (луч) был одновременно и инструментом воздействия на растущую поверхность, активизирующим ее для селективного легирования или модификации. Количество информации будет весьма велико, и для достижения приемлемой скорости мы отдаем предпочтение параллельной передаче в виде целых изображений, а не последовательной – в виде сканирующего луча. Изображения могут быть электронными или световыми, и выбор между ними откладывается до получения результатов по активизации растущей поверхности».

Даже из этого краткого отрывка видно, что программа работ намечалась обширная, ее с лихвой хватило бы на целый институт, и даже не на один. Из оборудования к тому времени имелись электронный микроскоп, пара напылительных агрегатов, несколько лазеров и только что доставленная из Франции сверхвысоковакуумная установка фирмы «Рибер», оснащенная дифрактометром медленных электронов.

Исследования начались одновременно в нескольких направлениях. В качестве основного материала был выбран кремний – как наиболее изученный и широкодоступный полупроводник. Вскоре были получены первые результаты, касающиеся кристаллизации, поверхностной диффузии, импульсного воздействия. Коллектив пополнялся молодыми, полными энтузиазма сотрудниками, публиковались статьи, делались доклады на конференциях. Оказалось, что кремний не так уж хорошо изучен, как считалось. В условиях сверхвысокого вакуума он задавал много загадок, и каждый ответ влек за собой новый вопрос.

Активно действовала и лаборатория алгоритмизации. Но это была своеобразная активность. По замыслу Филиппа Георгиевича, главной задачей лаборатории должно было стать определение алгоритмов функционирования будущего искусственного мозга, чтобы впоследствии это позволило схемотехникам спроектировать соответствующие этим алгоритмам электрические схемы, а физикам выращивать, согласно этим схемам, свои микрокристаллические структуры. У Фирдмана, однако, были другие заботы. Он принял участие в работе международной конференции по искусственному интеллекту (Тбилиси, 1975), познакомился там с ведущими американскими специалистами и засел за написание монографии. Его сотрудники занимались в основном систематизацией и анализом зарубежных статей, подготовкой материалов для книги своего шефа. Они получали хорошую школу (в смысле ликбеза), но, к сожалению, их работа никак не была связана с теми идеями, которые намеревался развивать Старос, т.е. с созданием кристаллического мозга. Филипп Георгиевич это понимал, но оправдывал своего коллегу тем, что Фирдману, конечно же, надо защищать докторскую, но уж потом он подключится на полную мощность. Между ними были очень близкие, доверительные отношения.

Старос был вообще удивительным человеком, он умел ладить с самыми разными людьми, умел расположить их к себе. На работе это в первую очередь проявлялось в том, что он никогда не занимался мелочной опекой. Если уж доверял человеку, то доверял по большому счету. А вне работы...

Интеллигенция Владивостока до сих пор помнит музыкальный салон Староса в Доме ученых, где при свечах и чае можно было послушать и Гайдна, и «Битлз». Он приглашал туда всех своих сотрудников, независимо от ранга, так же как и на заседания английского клуба, так же как и в яхт-клуб, где был президентом (яхт-клуб ДВО РАН до сих пор в конце каждого сезона проводит общегородскую регату на кубок памяти Староса). Он любил жизнь и учил других этому искусству. А любить нашу, советскую жизнь было ох как непросто. «Как хочется подраться!» – восклицал он не однажды, натыкаясь на беспринципность научных, партийных и прочих чиновников, но всякий раз останавливал себя: «Нет, Фил! Драться ты не имеешь права. Эта страна тебя приютила, ты должен быть ей благодарен. В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Никогда, ни разу, даже в самые трудные минуты не высказал он сожаления о том, что уехал из Америки. И детей своих воспитывал в этом же ключе.

Как я уже говорил, детей у них с Анной Петровной было четверо. Старшая дочь Мила осталась в Ленинграде, а остальные – Кристина, Антонина и сын Николас – приехали с родителями во Владивосток, учились в университете, работали. Анна Петровна преподавала английский, занималась переводами. Вместе с Кристиной организовала на Приморском телевидении учебную передачу «Ду ю спик инглиш?», сразу завоевавшую большую популярность. Наблюдая эту активную, счастливую семью, трудно было представить, какую внутреннюю драму приходилось им преодолевать ежедневно и ежечасно.

Связанные по рукам официальной «легендой», родители скрывали даже от собственных детей многие факты своих подлинных биографий. Даже после смерти Филиппа Георгиевича, когда Николас решил установить, наконец, связи с американскими родственниками, Анна Петровна отказывалась сообщать ему настоящую фамилию отца (и свою тоже) – так был силен в ней застарелый страх перед всесилием ФБР и КГБ. И только благодаря настойчивости Николаса, благодаря тому, что в одном из американских научных журналов ему посчастливилось натолкнуться на фамилию человека, о котором отец рассказывал как о своем друге, эта связь была все-таки установлена, и Анна Петровна смогла получить письма от дочери и сына и от своей девяностотрехлетней матери.

Существует мнение, что если бы Старос не поехал во Владивосток, если бы не ввязался в битву за звание члена-корреспондента, он остался бы жив. Возможно.

Но, во-первых, остаться в Ленинграде означало бы смириться с поражением, а против этого восставала вся бойцовская сущность Староса, вся его неукротимая натура, унаследованная от предка-спартанца. Он любил «подраться» и слишком часто страдал от того, что ему приходилось сдерживать свою природу. Кинувшись на Дальний Восток, начав новое, грандиозное дело, Филипп Георгиевич хотел доказать (друзьям, министру, самому себе), что его песня не спета, что он еще будет гарцевать на белом коне.

Во-вторых, стать членом-корреспондентом не было для него самоцелью. Он знал себе цену, его имя официально входило в двадцатку крупнейших изобретателей страны наряду с именами Туполева и Королева. Но, придя в академию, он вдруг обнаружил, что в этой среде его мало кто знает. «Кто такой Старос? – говорили о нем. – Это тот, который из Америки? Кажется, он что-то изобрел. Но разве он ученый? Он даже не член-корреспондент!» Филипп Георгиевич понимал, что, только обретя статус члена Академии, он сможет по-настоящему развивать то направление, ради которого приехал на Дальний Восток.

Последний раунд

Ситуация стала особенно острой, когда Андрея Капицу «ушли» с поста председателя Президиума ДВНЦ и на его место прибыл из Магадана академик Шило, крупный геолог, специалист по золоту. Вознамерившись навести в Научном центре жесткий порядок, новый «президент» решил лично ознакомиться с деятельностью лабораторий всех владивостокских институтов, которые, по его мнению, в излишне большом количестве расплодились под «курортным» солнцем Приморья. Посетив лабораторию Староса, выслушав его соображения по созданию искусственного интеллекта и увидев вакуумные установки, в которых можно напылять любые материалы, академик посоветовал заняться... золочением ложек. «Я недавно был в Японии, – сказал он. – Там достигли в этом деле большого прогресса». – «Да-да, – вежливо ответил Старос. – Мы обязательно подумаем над этим. Но вообще-то девяносто процентов мирового золота идет на нужды электронной промышленности». И окончательно понял, что, только став член-корром, сможет вытащить свой отдел из подвала и превратить его в институт.

Филипп Георгиевич умер в Москве, во время выборов в члены-корреспонденты 12 марта 1979 года. Его надорванное сердце не выдержало напряжения борьбы. Он скончался на руках у друзей, в машине, мчавшей его по Ленинскому проспекту в академическую больницу, и последними его словами было удивленное восклицание: «Ребята! Я теряю сознание...»

Незадолго до смерти Старое получил письмо от министра электронной промышленности Шокина. Министр выражал сожаление (наконец-то!) по поводу ухода Староса из отрасли и предлагал обсудить возможности сотрудничества. Филипп Георгиевич поехал в Москву и выступил на коллегии министерства, получил добро на создание во Владивостоке (при университете) отраслевой лаборатории микроэлектроники. В это же время он получил финансовую (валютную) поддержку в Госкомитете по науке и технике и смог купить еще одну импортную исследовательскую установку. На письме-ходатайстве президент АН СССР Александров поставил резолюцию следующего содержания: «Эти работы важны не только для ДВНЦ, но и для всей науки в целом».

Незадолго до смерти Староса от него уехал Фирдман...

Конечно, пути Господни неисповедимы, но лично я не сомневаюсь, что одной из основных причин смерти Староса была история с Фирдманом. Ведь первый инфаркт, перенесенный Филиппом Георгиевичем на ногах, грянул отнюдь не в связи с выборами. Его причиной послужило решение Фирдмана уехать из Владивостока: сначала в Ленинград, а потом – в Америку.

Генрих (Эрик) Фирдман был для Староса не просто сотрудником и даже не просто учеником. Он был его воспитанником, почти сыном. Именно Фирдману Старос доверял все свои помыслы, с ним обсуждал самые сокровенные планы. Пройдя под рукой Староса путь от студента до заместителя главного инженера ЛКТБ, Фирдман во Владивостоке заменил ему Берга, стал той точкой опоры, без которой Старос не мог существовать: ему был нужен хоть один человек, который верил бы в него до конца и на которого он сам мог бы положиться. И вот этот человек его предал. Я думаю, что Фирдман с самого начала не собирался задерживаться на этой стороне Тихого океана. Еще в 1973 году, когда Староса сняли с должности начальника ЛКТБ, Фирдман понял, что кончилась и его карьера. Он решил уехать в Америку, но сразу не мог этого сделать, потому что работал в системе электронной промышленности и должен был подвергнуться, как минимум, пятилетнему «карантину». Именно пять лет он и «отсидел» во Владивостоке, а за это время сделался специалистом по американской версии искусственного интеллекта, установил связи с учеными Стэнфорда и Массачусетса и организовал вызов за границу. Все это время он много внимания уделял шлифованию языка, и тут общение со Старосом и его семьей было просто незаменимо.

Сейчас принято говорить положительно о тех, кто уехал на запад во время застоя. Смею уверить, что Фирдман уехал не потому, что его убеждения шли впереди перестройки. Он мечтал о жизни, достойной «белого человека», о десятках тысяч годового дохода, о вилле с бассейном, о двух автомобилях. По имеющимся у меня сведениям, он все это получил (и в этом ничего плохого нет), но Старос – мертв! И мир много потерял от этой смерти.

 Виктор Заводинский

x

Иллюстрация к: Человек из другого мира