Когда к нему пришёл сын, комната была словно залита апельсиновым соком увядающего солнца. Принёс, как всегда, продуктов, чтобы хватило на неделю до следующего визита. Он предложил сыну чаю, тот неожиданно согласился.

«Неожиданно» потому, что обычно он всегда делал вид, что торопится. Быстро выгружал на кухонный стол содержимое пакетов, не глядя отцу в глаза, интересовался его самочувствием, ещё пару каких-нибудь вопросов задавал и облегчённо прощался, крикнув уже из прихожей, что придёт, как всегда, на следующей неделе.

Своими ключами закрывал двери в квартиру, предупредив, чтобы Григорий Аркадьевич не закрывался изнутри на задвижку, потому что… потому что… мало ли что, а ему, если с отцом, не дай бог, случится приступ, придётся вызывать МЧС, чтобы вскрыть дверь.

А вот в этот раз прошёл на кухню, даже разделся предварительно в прихожей, и сам заварил свежий чай. Григорий Аркадьевич  заволновался слегка, потому что понимал, что это – к разговору.

Сидели сначала молча, попивая чай из любимых ещё дедом синих чашек с кобальтовым ободком. А короткое зимнее солнце за окном уже окончательно истлевало, и свет в комнате из апельсинового становился тёмным и по-зимнему тёплым. Таким он  бывает, когда весь день был тихим и безветренным. Ничто тогда не мешает вечерней заре наливаться тёмным соком сумерек. И чем холоднее на улице, тем теплее кажется в доме.

- Может, зажечь свет?- спросил Григорий Аркадьевич.

- Нет, давай так посидим,- ответил Марк.

Опять помолчали вприкуску к чаю. Затем заговорил Марк:

- Папа… Пап, мама снова звонила. Спрашивала, можно ли ей будет прийти к тебе в день рождения. Она помнит, хочет поздравить…

И Григорий Аркадьевич помнит.

Помнит, как даже через несколько лет после свадьбы был всё ещё влюблён в свою жену-красавицу. Как радовался, когда у них Марек родился, как всячески старался помочь ей и угодить даже в самых маленьких прихотях. Как был единственным среди знакомых и родственников человеком, который не догадывался долгое время, что у Сони появился кто-то, кого она любила даже больше сына.

Про мужа и говорить не приходится. К нему она давно уже ничего не чувствовала, почти с самой свадьбы. А его сюсюканье и забота ничего, кроме раздражения, в ней не вызывали.

Зачем замуж шла и голову человеку морочила? Да и сама толком не знала. Любви не было. Страсти – тем более. Так, время пришло, а сердце по-прежнему оставалось пустым и свободным. Он позвал, она согласилась.

Когда встретила Лёву, то голову напрочь потеряла. Закружил он её и опьянил, завоевал сразу. Вот и обрушилась она на него со всею силой неизрасходованной любви, которая копилась и копилась в недрах души, ожидая своего часа.

Марку было уже года три, и она не выдержала и всё Грише рассказала. Про себя и Лёву рассказала, про их трёхлетний уже роман. Как-то вечером, за чаем. Получилось, неожиданно легко и просто было это сделать.

Григорий Аркадьевич помнит, как на какое-то время даже онемел и перестал соображать. А когда Соня начала собираться, только ходил за нею по квартире и всё повторял, отвечая на какие-то её вопросы: «Да, конечно… конечно, Сонечка…»

Когда же она ушла, то дом сразу же превратился для него в руины. Даже не в руины, а в пустыню, которую оставляет после себя цунами: кругом хаос обломков, и хоть всего везде много, но – пустота. И  в этой пустоте был рядом с ним Марк, который возился подле и иногда спрашивал только: «А мама когда придёт?»

Поначалу Григорий Аркадьевич всё повторял: «А? Что? Что ты у меня спросил? Да, скоро, скоро…»

Уже почти через месяц после бегства Сони, когда сын в очередной раз спросил про неё, он вдруг серьёзно ответил ему: «А, знаешь, Марек, давай мы больше не станем  говорить о маме. Нет её больше. Нигде нет. Мы с тобою только одни остались. Будем жить теперь вдвоём. Хорошо?..»

Мальчик неожиданно посерьёзнел, посмотрел на отца длинным таким взглядом и ответил: «Хорошо… не будем…»

И жили. Нормально жили. Иногда даже – хорошо. Изредка – счастливо. И действительно не говорили о ней. Никогда. До тех пор, пока Марку восемнадцать не исполнилось. Именно в этот день она дождалась его вечером у подъезда, окликнула, и он сразу узнал её. Подошёл и обнял. Уткнулся ей в плечо и … и … просто дышал её запахом, вспоминая.

Григорий Аркадьевич видел это в окно. И когда они оказались на пороге, был уже готов ко встрече:

- Ты заходи, - посмотрел он на Марека, - а её я не знаю, потому постороннего человека в дом не пущу.

Марк ушёл вместе с матерью, но вечером вернулся, и снова они с отцом больше о ней не говорили. Но он знал, что сын с матерью  отношения поддерживают. Иногда даже встречаются.

Несколько раз Марек пытался с отцом о ней заговаривать. Но всякий раз тот уходил от разговора. А в последний раз сказал сыну:

- Маркус, сынок!  - когда волновался, Григорий Аркадьевич всегда так называл сына. - Я уже почти не помню того человека, о котором ты говоришь. Давай больше не возвращаться к этой теме.

И больше не возвращались, вплоть до сегодняшнего вечера.

… Ничего не ответил старик сыну, только встал, кряхтя, со стула, вышел из-за стола и подошёл к окну, за которым  уже почти ничего разглядеть было нельзя. Лишь крыши дальних домов графически чётко проступали на фоне яркого заката, ставшего из красного почти золотистым.

Ещё раз отхлебнул из чашки почти  остывший чай и сказал:

- Ну, что же, сынок. Приходите завтра вечером… с мамой. Я накрою на стол. И стану вас ждать…

16.01.2017

 Олег Букач