Сергей Есенин

       30 декабря 1925 года гроб с телом Есенина привезли на поезде из Ленинграда в Москву. Среди встречавших были близкие и хорошо знавшие поэта люди. Началась оттепель, с крыш капало. Когда в вокзальном тупике открыли крышку, то изумленным зрителям предстало мрачное лицо незнакомца, волосы потемнели и распрямились...

       Сдержанный и холодный Мариенгоф зарыдал, простодушный и прошедший войну Шершеневич упал в обморок, Зинаида Райх – известная уже актриса и жена Мейерхольда, имевшая от Сергея Есенина двоих детей, – прильнула к гробу и заголосила...

       Я не зря упомянул близких. Вопли толпы фанатов мало что значат. Те, кто тесно общался с Есениным, чувствовали в нем необыкновенную личность, величайшую одаренность сродни пушкинской. И безалаберность жизни этого отменить не могла...

       Похороны в Доме печати имели государственный статус. В почетном карауле стояли Каменев, Луначарский, Бухарин и Рыков – высшие большевистские чиновники. Но уже спустя несколько месяцев разразилась отборная брань в адрес «кулацкого поэта». И она легко объяснима. Такого масштаба литературного таланта Советская Россия не знала, но он и не нужен был стране, где коллективное подминало индивидуальное...

       Даже эпатажный и пробивной Маяковский стал ощущать себя более одиноким в толпе бездарей, осаждавших хлебосольный Олимп. О В.В. Есенин, процитировав как-то строчку из поэмы «Флейта-позвоночник» «Запрусь, одинокий, с листом бумаги я», съязвил: только в сортире с листом бумаги одинокие запираются; дара у него нет, обокрал Уитмена. А ведь именно Маяковский занял тогда опустевшую первую нишу...

       В 1922 году с московского Центрального аэродрома у Сокола Есенин вылетел на аэроплане в Кенигсберг – в турне по Европе и Америке. Поэта сопровождала Айседора Дункан. Поездка оказалась печальной и роковой не столько в плане скандальном, сколько в плане мировоззренческом: отныне он испытал, вкусил и увидел своими глазами все, что полагается жадному до славы человеку. Дальнейшее потеряло смысл...

       Приведу цитаты из его заграничных писем.

       «Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг. А по сути – сплошное кладбище. Все эти люди, которые снуют быстрее ящериц, не люди, а могильные черви. Кто здесь жил, давно уже умер» ...

       «Что мне сказать вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Тут почти ничего нет, кроме фокстрота. Здесь жрут и пьют, и опять принимаются за фокстрот. Человека я пока не встречал и не знаю, где им пахнет» ...
 

       «В страшной моде господин доллар, а на искусство начхать – самое высшее – мюзик-холл. Книги никому не нужны, несмотря на дешевизну бумаги» ...

       Значит, идем прежним курсом, разве что по спирали маразматического прогресса.

19.12.2016

 Михаил Кедровский