Долг

Воскресенье. Офицеров не сыскать и с огнём. Прапорщики заперлись в кабинете парторга – пьянствуют.
Спальное помещение роты напоминает цыганский табор. Половина коек выставляет напоказ продавленные сетки, других же вовсе не видать из под груд фантастического тряпья, какое только может сыскаться в солдатском обиходе. А увенчивает каждую груду – драный и пролежанный до толщины шинельного сукна матрац: молодые солдаты, иначе – гуси, отсыпаются.
На крайних, у окна,  койках не спят двое: дед Татарин и черпак Бугай, прозванный так за чрезмерную при малом росте ширину плеч. Бугаю скушно и тошно: вчера он пил с гесээмщиками спирт. Подпорченная кровь горячими волнами бьёт в виски, сердце кряхтит – тоска, ух! тоска…
Татарин, не прочитавший в жизни ни одной книги и гордящийся этим, занят делом: наклоняясь над тумбочкой, детскими каракульками заканчивает - большое, на три четверти тетрадного листа, письмо.
Бугай, облокотясь, привстает и читает заключительную фразу: «Кокие новости то написать новостей то нету. Альфат».
«Татарин, - говорит он, - дай одеколону – так я тебе всяких навыдумываю».
« Пошёл …» (следует обиходное название органа). 
« В натуре?»
« В натуре».
« Дубина, - сипит Бугай, - всё зверьё матюкаться умеет, лучше бы письма учились писать…»
« Иды – иды…» (Ещё дальше).
« Дэльку вон, посылай…»
« Хых, Дэльку…»- Татарин свистит: таким способом в гарнизоне призывают гусей.
Тишина, только прапорщики гогочут в конце коридора.
« Дневальный!»
Дневальный измят и мутен, - спал.
« Где Дэля?»
« Не знаю, товарищ дедушка!»
« Пачиму? Найти!»
« А на тумбочке…»
« Да на х… твою тумбочку!»

Дэля, рядовой Делянцев, - вечный ротный батрак. На его счету более двадцати побегов из части. Но куда можно убежать из военного городка, если до ближайшего большого города более тысячи километров? Это даже и не побеги, а так, - короткий отпуск для затравленного существа. Два-три дня и Дэлю находят в пустом балке, подвале, или он сам приходит – кончились продукты. Да и знает рядовой Делянцев – за три дня бить сильно не будут, привыкли.
Руками бить его бесполезно: кулак никогда не попадёт в нацеленное место. Дэлю давно забили бы насмерть, если бы он не научился так виртуозно защищать своё тощее тело. Как ни неожиданнен будет удар – рука бьющего встретит плечо,  локоть, колено или костлявое бедро. А сам он, между тем, стоит на одном месте, складываясь и корёжась сообразно угрозе.
Возле правого его уха – трупной синевой отливает татуированная буква «К», на фалангах пальцев обеих рук, проглядывает полустёртая кислотами пятибуквенная надпись: «Гомик» - своеобразная визитная карта. Это – память о первом побеге и двухмесячном заключении на окружной гауптвахте. Тогда его почему-то не осудили.
Есть ему не положено, спать тоже: ночью он стирает чужое бельё. Днём он – старший, куда пошлют, а посылают повсюду. Есть у него и должность, согласно штатному расписанию. На дверях туалета висит фанерка, рукой самого Дэли на ней написано «Управляющий алмазными шахтами ген. гом. Делянцев». Ген. гом. значит генерал-гомосек, а сокращенно потому, что ротный командир, напиваясь, кричит: « Не позволю позорить Советскую Армию!» 
Ассенизационные работы стыдливо называют добычей алмазов – отсюда и должность. Форма у Дэли под стать должности: шапка облезлая – «чушачья» (офицерская, нормальному человеку носить офицерское – западло), вместо бушлата – обычная телогрейка без погон, на правом плече красным карандашом выведен генеральский зигзаг; неизвестно где сысканные, огромными пузырями до колен брюки-галифе образца 1937 года; офицерские же, на три размера больше, лопнувшие на пятках по швам, кожаные сапоги.
   Вот он бочком протискивается в дверь и, предусмотрительно встав в отдалении, робко спрашивает: « Что делать?»
«Сбросишь письмо, - говорит Татарин, - беги в чайную, купи сигарет, потом – в гараж, льёшь воду в «клизму». Поняла?»
«Поняла».
«Ушуршала!»
Шуршит.
«Татарин, - хрипит Бугай,- давай, по грибы поедем? Жрачку возьмём, пойло. Я счас на пекуху (пекарню) позвоню, там всегда бражка есть».
Татарин чешет затылок: в самом деле, поему не поехать?
А чё, давай. Вон и Дэлю с собой возьмём, пусть собират, козлища поганое!»
2
Дэля отправил письмо, купил (на чьи деньги?) сигарет и, получив - для скорости, пинка, убежал на пекарню.
Однако же, старшина пекарей, прежде чем выдать просимое, вежливо называя его Дэлечкой и красавицей, попросил исполнить любимые личным составом номера – лезгинку и «Миллион алых роз», а также и танковую атаку.
Первые два были исполнены на бис. Атака же заключалась в следующем: сидящий на полу человек накрывается пустой дежёй и таскает её на себе урча и татакая, в то время как, играющие бросают в неё молотками металлической посудой, негодными под хлеб формами, - словом, всяким металлом, сыскавшимся под рукой. Пустая емкость резонирует не хуже всамделишной танковой башни, так что, в конце пяти - десятиминутной атаки танкиста вытаскивают чуть живым. 
И с этим Дэля справился, и бегом отнёс заказ по назначению, хотя пришёл в себя только уже в кузове мягко идущего под уклон «Трумэна».
Минули Снежинку, мелководную, холодную до ломоты в костях, речку.
Воздух приполярных областей прозрачен и обманчив. Вот, несколько театрально, открылся въезд в громадную заболоченную долину. Если напрячь глаза, то можно было различить на склонах гольцов противоположной стороны коричневые полосы мха, черные плиты выходящего наверх гранита, покатые лужайки анемичной северной зелени – а попробуйте добраться до них! Когда ноги выше колен уходят в мох, когда через два десятка шагов в дрянной обуви защитника отечества начинает хлюпать вода, когда, наконец, облака испарений и громадные желтые комары лишают возможности дышать полной грудью. А так хочется…
«Трумэн» безнадёжно попытался взобраться на скос холма, содрал до мерзлоты мшисто – торфяную подушку  и заглох.
«Приехали, - мрачно пробурчал Татарин и крикнул в проём дверного стекла, - пидор, горючку давай!»
« Сичас, сичас», - слабо донесло до сидящих.
« У-у - снул?! Козёл! Манда! Погань! Нацмен!» - на два голоса заревела кабина.  
В кузове загремело, затопало, и зелёный жестяной термос просунулся в дверцу.
« Ы-ых!»- сладострастно замычал Бугай, отворачивая барашки с болтов. Крышка чмокнула и отскочила. Татарин, заглянув внутрь, скуксился: в маслянистой, белесовато – бурой жидкости, на треть наполнявшей желудок термоса, длинными густыми гирляндами плавали разбухшие тараканы. 
« Чего там?» - Бугай уже настраивал кружку.
« Параша… тараканы… вагон целый».
« Только то?» - рука с кружкой нырнула в овальную дыру бачка, проворно разогнала рыжие стайки по сторонам и, наполнив посудину, зависла на миг в воздухе. Бугай сделал неопределённый жест – не то перекрестил рот, не то просто согнал гадливую похмельную судорогу, шумно выдохнул воздух и враз вытянул отвратную бурду.
« От гадость… господи благослови!» - зелёные глазки влажно блеснули. Татарина замутило: «Я это… потом…» - с трудом выдавил он. 
« Как хочешь», - равнодушно отметил Бугай и, с небольшим перерывом, продублировал сделанное.
Перекурив -  пошли, рассовав по карманам пакеты под грибы. Татарин и Бугай впереди,  налегке, Дэля же – навьюченный термосом, котелком варёного мяса, противогазной сумкой, лопающейся от « витамина и бациллы» (лука и сала) – замыкающим.
Хорошо себя чувствовать здоровым и сильным, да когда ещё в жилах бунтует изрядная порция таракановки. Всё на свете приобретает хитрый и потайной смысл: и незаходящее летнее солнце, и старее как мир плюшевые горбы гольцов, и стланиковый лес, едва-едва возвышающий свои крошечные листики надо мхом, и даже вода, втекающая в дырявый сапог – кажется вещью сносной и необходимой.
Вот уже земля чуть вздыбилась – пошли относительно сухие пригорки, холмики и просто большие кочки. Гуще стал пробивать по мху берёзовый лист, кое – где показались уродливо скрученные берёзовые ветви.
Странен он, лес северной оконечности Азии, - птиц в нём заменяют комары; самый большой экземпляр хвоща достигает пятнадцати сантиметров,  а над бестенистым великолепием стлаников возвышаются бравые подберёзовики, со шляпкой – не более спичечного коробка. 
 Мешочки почти наполнились. Облюбовав сухое место, Бугай по хозяйски примял мох, молча опорожнил котелок и сумку на расстеленную Татарином, сомнительной чистоты, тряпицу.
Так же молча повесил сумку Дэле на шею, вложил в неё котелок и, повернув генерала спиной к себе, с наслаждением пнул в зад: « Продолжайте, мадам!»
Котелок и сумка – предметы вместительные: не один час будешь сигать с кочки на кочку, шлёпать по торфяной воде, пока они, наполнившись, тяжело не обвиснут на лямках. Да только терпение, как та поговорочная капля, точит не только камень, но и время.
Солнце высоко стояло на севере, когда засобирались в обратный путь. Пьяный Татарин, заленившись идти, сел на Дэлю верхом. Бугай, кой – как столкав грибы в пахнущий дрожжами термос, опасливо кренясь и виляя, пустился следом.
Ах! Проклятые пригорки! Проклятое солнце!! Проклятая вода!!! – Бац! Бац! лицом в торфяную жижу. Тьфу! Тьфу!! Тьфу!!!  В папу и маму! И в господа бога!! И отцов – командиров!!! Гори оно всё синим огнём…
Добравшись до «Трумэна», долго судили и рядили, кому вести. Бугай сел за руль, Татарин привалился рядом, а Дэлю выставили на правую подножку, под фонтан летящей с колеса торфяной мути – чтоб «хмель выдуло».
Навозным жуком, сигналя и взревывая в топких местах, то – стремительными скачками, то – черепашьим галопом, двигался по солнечной тундре старик-«Трумэн». Опущенные дверные стёкла свободно выплёскивали в мир рыдающие бабьи голоса, нескладно, зато во всю мочь выводящие « от тайги до британских морей». 
И ёжилась на подножке, и цеплялась за кронштейн зеркала фантастическая фигура человека, востребованного государством исполнить священный долг. 

 

 Франц Бош