Красная Армия (начало)

                                                          Красная армия

                                                                (роман)

                                                              Глава 1

   - Шестьсот тридцать пятая команда, с вещами на выход!

   Пересылка встрепенулась, зашумела. Пацаны, не торопясь, спрыгивали с нар, выходили из проходов. После повторных окриков небритого прапорщика в парадной шинели потянулись к выходу на плац. Некоторых провожали друзья из других команд или ещё не «рассортированные». 

   - В колонну по четыре стройсь!.. Отставить – по трое! – подал голос прапор и сделал сосредоточенное выражение лица, прячась в себя от кривляний призывников.

   - В колонну через одного!

   - Бе-э!

   - В Афгане встретимся!

   - Паха! Не забывай Бобринск!

   Шум построений и прощаний вдруг перекрыл высокий, чистый голос:

   - Отставить разговоры! В колонну по трое: раз – два!..

   Все оглянулись на «командира», а тот, худощавый, в телогрейке и спортивной шапочке, с открытой улыбкой на красивом, несмотря на выстриженную голову, лице, легко и уверенно ударил по струнам своей гитары и запел:

                                     Как родная меня мать провожала:

                                    «Без тебя большевики обойдутся».

   - Хватит самодеятельность! – оборвал прапорщик. – Строиться, строиться…

   Колонна двинулась к корпусу, в котором днём проходили медицинскую комиссию. Из группы провожающих вырвалось ещё раз: «Паха! Не забывай Бобринск!», и уходящие завыли, засвистели, а гитарист с другими вернулся в казарму. Через минуту он уже слушал соседа по нарам, белолицего, с причёской «под Корчагина» и в очках.

   - … Как закончили с Надеждой третий курс, женились. В общежитии дали комнату, - парень задумчиво улыбнулся в потолок. – Три месяца назад Валёк родился. Из армии приду, два года будет, разговаривать, наверное, уже научится…

   - Благодать: ни пелёнок, ни горшков не узнаешь, - цинично вставил Миха, побрынькивая на гитаре. Но сосед по нарам был поглощён своим:

   - Мы с тринадцати лет начали дружить, тогда же и решили пожениться…

   - Весьма предосудительно.

1

   - Да, и вот, как восемнадцать исполнилось, сдержали своё слово. Даже родители не спорили… Я подрабатывал сторожем, стипендию получал сорок пять рублей…

   - Миллионер.

   - Не миллионер, но нам хватало. Жена у меня скромная, я тоже неприхотлив…

   От последней фразы Миху скривило, и он, чтобы не обидеть соседа смехом, запел:

                                       Очи чёрные!..  Я в недобрый час!

Женатый продолжал беседу с самим собой, а Миха отрывками пел романс и поражался про себя: «Откуда такие супчики берутся?.. В восемнадцать лет губить молодость женитьбой! Лучше повеситься!.. А говорит, как по бумажке…»

У двери послышался топот, обе створки распахнулись, и в ночлежку начала вваливаться толпа. Миха, приподнявшись, первый сообразил, что вернулась шестьсот тридцать пятая команда, и закричал:

 - Вас что, в армейку не приняли, уроды?!

 - Утухни!

- Самого тебя не приняли!

Полупустое помещение вновь стало походить на табор. Одни располагались спать, другие шумно обсуждали что-то. Смех, крики, стуки и снова хохот. 

На ноги женатому упал рюкзак, и появившийся на верхних нарах парень с простым, невыразительным лицом, в нахлобученной на бок старой кроличьей шапке, серьёзно произнёс: «Извиняюсь!» Миха отодвинулся.

 - Во дают! Постояли, постояли у ихнего штаба и – назад. Теперь до завтра, - сказал тот.

 - Как в армии, - сделал вывод Миха. – А чё вы хочете?

 - И что же, вас никуда пока не отправляют? – спросил очкарик.

- Нет, здесь будем ночевать.

- А знаешь, - очкарик всё с тем же мечтательным выражением лица посмотрел на нового соседа, - я могу сказать с точностью, кто ты, и чем ты занимался до призыва в армию.

- Ну?

- Ты сельский. У тебя на лице написано, что умеешь водить трактор и сеять пшеницу и рожь.

- Промазал: я городской.

- А здесь темновато, и он не очень точно прочёл надписи на твоём лице.

Миху распирало от наивности женатого пацана. Соскучившись в такой компании, он спрыгнул вместе с гитарой и присоединился к группе, которая выделялась ежеминутными взрывами хохота. Вскоре там громко запели-закричали хором песни «Машины времени».

2

… Часа через полтора, когда Миха возвращался на своё место и осторожно влезал на нары, чтобы не беспокоить тех, кто уже уснул, он услышал негромкое, но энергичное чтение стихов:

… Так будем же памяти предков верны, 

                 Что в огненны годы, как сталь, закалились!

                             Мы в партию Ленина верой полны, 

                                       Бороться за правду мы все научились!

Миха запрыгнул наверх и вперил глаза в очкарика. Тот ответил серьёзным взглядом.

- Мая-аковский? – сочувственно предположил Миха.

- Ну, что ты, я сам немного сочиняю. Вот прочёл Славе одно стихотворение. К примеру…

Миха перевёл взгляд: Славка, их сельско-городской сосед по полке, тихонько посапывал.

- Вообще, я всегда в дороге сочиняю. Времени зря не люблю тратить.

- Неплохо, конечно, неплохо, и рифма есть… но, извини, брат, у Пушкина лучше.

- У Пушкина – конечно. Это гений, недосягаемая вершина…

Женатый ещё что-то говорил, но Миха уже устроился, закрыл глаза и, засыпая, вспомнил единственное стихотворение Пушкина, выученное им в восьмом классе за краткость и ради «тройки»:

У Клариссы денег мало, 

Ты богат; иди к венцу:

И богатство ей пристало, 

И рога тебе к лицу.

- Подъём! Подъём, товарищи призывники! Все подъём, все команды!

Всё тот же вчерашний замурзанный прапорщик метался между рядами нар и дёргал пацанов  за ноги. Те неохотно стряхивали с себя сон и материли дурацкую армию.

- Подъём, подъём, ребята! В поезде выспитесь! Хоть сутки будете спать! – подал голос старший лейтенант, стоявший с двумя солдатами у двери.

Эти трое должны были сопровождать призывников к месту службы.

Лишь минут через двадцать огромный зал с рядами грубо сколоченных, обшарпанных нар, бачком воды в углу и портретом военного министра без носа на стене выше бачка наполовину опустел. На плацу уже старлей строил своих подопечных по четверо, пересчитывал, делал перекличку по фамилиям.

- Что за хреновина, товарищ прапорщик? Одного не хватает. Неужели сбежал?

3

- Не может быть… Ещё не от чего бежать… Я сейчас.

Через три минуты на выходе показался парень с гитарой в сопровождении прапора.

- Кириллюк Михаил Петрович? – спросил офицер.

- Ага.

- Что же это ты, товарищ призывник? Команды не слышал? Твои товарищи стоят здесь, тебя ждут…

- Чего суетиться, командир? До поезда ещё полтора часа, а до вокзала двадцать минут ходьбы.

- Почему полтора часа?! – офицер глянул на запястье. – Ну и что, что полтора часа!.. Умник какой нашёлся! Становись в строй!

- Есть! Так точно! Ол райт! – Миха пристроился в хвост колонны.

- Попался бы ты в мою роту, грамотей…

 - Попался бы ты мне в баре, солдафон, - чуть тише ответил парень.

Вокруг захихикали.

- Шагом марш!

-… Держи, Митяй, - приятель протянул Славке стакан с вином.

Славка, не торопясь, взял, приподнял до уровня лица: «Ну, дай нам Бог отслужить и вернуться…»

- Эй! Славик, или как там тебя… Да проснись ты!

Сон, на миг смешавшись с явью, отлетел. Знакомый парень, веселивший вчера всех призывников, пока мёрзли в ожидании поезда, дёргал его за плечо.

- Аллё! Проснулся? Жахнуть хочешь?..

- Чё?

- Ну, выпить. Я с проводником добазарился. Башляешь?

Славка слетел с верхней полки:

- Конечно! Водяра?

- Ишь ты, алкоголик, сразу пробудился. Да, водяра. Буди ещё этого, с большой головой… и, наверное, с большим горлом.

Через пятнадцать минут шестеро парней, население одного отсека общего вагона, сидели за завтраком.

4

- Крайние, поглядывайте на проход, - руководил Миха. – Так, я разливаю и – без речей и тостов. Поехали… Витяй… тёзка…наблюдатель… Держи, друг поэта…

Через пару минут покрасневший и повеселевший Славка выгребал ложкой консерву и возбуждённо рассказывал:

- А поэт наш – Красиков его фамилие – рядом с офицером…старлеем… Рассказывал, как мечтал пойти в армию…воспитаться настоящим мужчиной…защищать афганистанскую революцию.

Миха остановил взгляд на славкином кармане рубашки и задумался:

- Я тоже мечтал…

На него посмотрели.

-… остаться дома, рядом с мамой.

Все загоготали, стали продолжать шутку. Миха взял гитару, резко зазвучали первые аккорды «Прощания славянки».

- Ладно, потом споём. Давай, Славик, покурим. Отравим свои молодые организмы.

Следом вышли и остальные четыре собутыльника. Тамбур наполнился гулом голосов и дымом.

- Из Бобринска? – спросил Миха, не обращая внимания на крики не то пьяных, не то кривлявшихся попутчиков.

- Ага, - подвинулся ближе Славка.

- Ничего городишко… Были у меня там знакомства. Но наш город всё-таки повеселее.

- Конечно, пацанов у вас больше… И студенток.

- А как тебя звали в толпе?

- Митяй, так как я Митяев Вячеслав Игоревич.

- Да?.. Ну что ж, Митяй, давай держаться вместе. Попробуем в одно место попасть служить.

- Добро. Вдвоём будет легче.

Миха ещё раз окинул нового друга пристальным взглядом и, видно, решив, что сделал правильный выбор, повернулся к остальным.

- Братва, надо бы того… старлею налить чарочку…

- Ха-ха-ха! Нальём! Он тоже человек!

- Нет, жалко, - Миха изменил выражение лица, - пусть на свои пьёт. Кадеты много зарабатывают… Во, кажется, остановка. Интересно, на свежий воздух мы имеем право выйти?

Вскоре два вагона призывников заполнили весь перрон маленькой станции. Пока Митяй бегал к почтовому ящику бросить письмо, Миха стоял молча и смотрел, как старший лейтенант увещевал пацанов не отходить далеко и не дай Бог отстать. Пошёл ли кто с письмом или к ларьку союзпечати, офицера бросало в дрожь.

5

- Ну что, отправил весточку любимой?

- Ага…черкнул маме…куда едем… -  подтвердил запыхавшийся и довольный Митяй.

- А теперь смотри и смейся. Сейчас этот надсмотрщик будет у меня бегать, как ужаленный таракан.

Миха вдруг с испуганным лицом растолкал толпу и, приблизившись к офицеру, замахал руками:

- Вон! Смотрите! Убегает, сволочь!.. Служить не хочет!..

-Где? Кто?

- Да вон, видите: красная куртка мелькает…

- А-а, чёрт! – у лейтенанта задёргался левый глаз. – Ребята! – скомандовал он своим помощникам, двум сержантам, охранявшим фланги. – Загоняйте в вагон этих, а я за тем…

Офицер убежал, а Миха обвёл глазами недоумевающих товарищей, закурил и бесстрастно сказал:

- Пусть побегает… То мужик какой-то рванул на автобус.

От дружного хохота взрывом подлетели голуби и воробьи, старичок у газетного киоска уронил «Правду» в грязную лужу и испуганно огляделся.

Сто восемь призывников с командиром впереди шли, поёживаясь от мороза, по улице небольшого городишка.

- Ну, и дыра, - выразил кто-то общее впечатление. – Посмотрите, даже дома бревенчатые сохранились…

- Да, - озираясь по сторонам, согласился Митяй, - занесла нас нелёгкая…

- Интересно, почему эта деревня называется городом… Вихрянск… Ни одного даже двухэтажного дома, - пробурчал идущий рядом Миха.

- Была трёхэтажка…у вокзала.

- Ну?.. Не усмотрел такой факт.

- А вон смотри, - кивнул Митяй, - пятиэтажки.

- Не может быть, - Миха помолчал пару мину, всматриваясь в сумерки. – Всё ясно: это гарнизон. Где ещё такое увидишь: степь и посреди степи пятиэтажки, белые, как привидения?

- Да, только у нас.

Через полчаса колонна, длинной змеёй растянутая в темноте, вползала на огромный плац, ограниченный двумя зданиями и автопарком.

- Ого аэродром! – удивился кто-то. – Как они столько снега сгребают зимой?

6

- Завтра приступишь к освоению боевой метлы, - отозвался Миха, но шутка растаяла, не вызвав даже смешка.

Пустынный, захолустный, жалкий городишко, серые и грязно-бордовые казармы, натыканные среди поля, ветер, уже совершенно зимний, огромное асфальтированное пространство плаца со скворечником-трибуной в углу – всё это тягостно и гнетуще подействовало на психику пацанов. Каждый остро ощутил, что свободная жизнь окончена, что теперь ты зависишь от воли других, и, весёлая ли, неудачная ли, но в общем-то хорошая и беззаботная гражданская жизнь прекращается на долгие два года. Митяй хмыкнул, чувствуя, что в горле першит и к глазам подкатываются слёзы. Миха нахмурился и вызвал в себе чувство злости и ожесточения: «Ничего, и здесь люди живут».

Призывников разместили прямо на полу третьего этажа учебного мотострелкового полка. По обрывкам разговоров они поняли, что находятся в учебной дивизии и завтра их распределят по разным местам. Поняли и другое, услышав инструкцию от серьёзного, с узкими усиками капитана: «Держитесь, ребятки, кучней, ходить – только в туалет. Если будут отзывать в сторону, не поддавайтесь. Наряд будет охранять вас». Пацаны зашушукались: «Если что, впрягаемся все вместе, нас много». Стало ясно, что теперь нужно быть начеку, как будто находишься в диком лесу среди хищных зверей.

Дожевав последние консервы, без пяти минут солдаты расположились на ночлег, постелив на полу телогрейку или куртку и сунув под голову шапку, пустой вещмешок, сумку – у кого что было. Митяй лежал на боку, вслушивался в скупые шутки, размышлял. Миха, задевая его и других соседей, долго устраивался, стараясь из своего скудного скарба соорудить и хороший матрац и приличную подушку. Неудобства выводили его из равновесия, и он тихо, но живописно ругал армию, начиная с маршалов и кончая последней ржавой гранатой.

- Это ещё начало, - добродушно сказал Митяй. – А что дальше будет?

- Как бы там ни было, но я думаю, что кровать с постельными принадлежностями мне в личное пользование выделят…

- В армии кровать для того, чтоб под ней ползать… - пошутил какой-то знаток.

- С таким подходом к делу, товарищ призывник, вы точно будете жить под мебелью, - оборвал его Миха и, наконец, лёг.

- Митяй, - тихо сказал он, - не забыл про уговор?

- Завтра видно будет. У нас фамилии рядом по алфавиту, может, и попадём вместе…

- Да, сейчас всё по алфавиту. Хоть номер на лбу не ставят, и то хорошо… Дом вспоминаешь?

- Да так…

- Задумался, вижу… Да, дома я весело жил, не замечал, как время проходило… А сейчас два года, двадцать четыре месяца козе под хвост.

- Если б хоть толк с нас был, - согласился Митяй. – У нас вон в городе солдаты…

- У нас тоже… Метут да гребут. Но, как говорится, значит, это кому-то нужно.

- Только не нам.

Митяй не помнил, говорили они с приятелем ещё или нет. Уснул – как всегда, непонятно, 

7

в какой момент, на какой мысли. Ночью он воевал, дрался, отвечал на оскорбления кулаком; в ушах всё время был какой-то шум, разговоры… Очнулся от негромкой команды офицера и, открыв глаза, увидел перед собой Миху, который безмятежно зевал и расчёсывался. В окна весело заглядывал новый день. Напряжённые от кошмарной ночи нервы сразу расслабились.

- Ну вот, сегодня, наконец, узнаем, в каком роде войск предстоит проходить службу, - немного напыщенно сказал Митяй.

- Все рода одинаковые – лопатные. Бери больше, кидай дальше.

- Слушай, а где твоя гитара? – удивился приятель, приподнявшись.- Ты ж на ней спал.

- Продал, - ответил Миха тоном, исключающим дальнейшие расспросы.

Солдаты между тем расставляли напротив призывников столы, вешали таблички. Получалось что-то вроде конвейера. «Распределять будут», - догадывались пацаны. Через час их действительно построили, смешав три команды, и «конвейер» заработал. Осматривали документы, вскользь спрашивали о здоровье, подробнее – об образовании и способностях. Миха потихоньку вышел со своего места и встал за Митяем, пропустив вперёд человек семь. Одинаково отвечая, приятели дошли до последнего стола. Там сидело трое офицеров и ещё несколько стояли за их спинами.

- Фамилия?

- Митяев, Вячеслав Игоревич.

- Так. ПТУ. Токарь?.. Какой разряд?

- Третий.

- Ну, куда его?.. Будешь служить в учебной сапёрной роте.

Миха подался вперёд.

- А люди, умеющие работать лопатой, ломом, киркой, в сапёрной роте нужны?

- Этим у нас умеет работать каждый. На то она и армия, - офицеры переглянулись, изобразили улыбку.

- А я в этом деле профессионал. Вырос в деревне. Могу работать на любой машине, тракторе, даже на экскаваторе. Я в сельхозинститут поступал, на механизацию…

- Ишь ты, в сапёры захотел… Как фамилия?

- Кириллюк. Михаил Петрович Кириллюк.

Миха очень волновался, пока майор листал бумаги. В своём добродушном приятеле он чувствовал человека, на которого можно положиться, и расставаться с ним не хотелось. Митяй тоже просительно смотрел на офицера, хотя мог уже отойти от стола.

- Но ты же городской житель. А говоришь: деревня, трактора… И потом, почему – Кириллюк? Буква ка уже прошла.

- Я, товарищ майор, в туалет ходил. Что-то с желудком не того… А про город – это ерунда, там только прописан, родители живут. Я больше в деревне, у бабушки… И с техникой там имел дело. Дядя у меня тракторист, механизатор то есть. Я с детства с ним. Всё в деревне и в 

8

деревне… Даже в школу там ходил два года. Всё равно тётя, жена этого дяди, моей матери сестра, - директор деревенской школы. Вот и я с ними… А ещё у меня батя, отец то есть, служил в сапёрах и дед по материнской линии. Традиция…

   - Ну, даёт! – офицеры весело смотрели на Миху.

   - Ладно, - подытожил майор, - служи в сапёрах, как имеешь такое сильное желание.

    Миха радостно улыбнулся и пожал руку Митяю.

   - Всё идёт по плану!

   - Будем вместе.

   Ближе к обеду младший сержант с детским ещё лицом, чистенький и строгий, вёл отряд из восьми человек по улицам учебной дивизии. Миха с Митяем шли впереди. Пацаны вежливо задавали вопросы о сапёрной роте, а сержант охотно рассказывал, картавя и как-то старательно выдерживая дистанцию и не сбиваясь на простую фамильярную беседу:

   - Вота у нас чёткая. Чистая. Такой столовой нигде в дивизии нет. Даже офицевы не ходят домой обедать, в нашей столовой обедают… И «увюков» нет. Вотный их тевпеть не может. Только вусские, хохлы и татавы тоже…

   - Эй, младшой, куда ведёшь?!

   - Куда надо!

   -Что, что?! – с забора спрыгнули два смуглых солдата в бушлатах.

   - В сапёвную, - выражение самоуверенности и высокомерия быстро сползало с лица сержанта.

   - Чё это, щегол, опухать, да? – один из солдат весело смотрел на то краснеющего, то бледнеющего командира сапёров. – Морда давно не били?

   Второй попросил у Митяя свитер, и тот отдал, приговаривая: «Всё равно уже не пригодится». На прощание оба ещё раз строго посмотрели на сержанта и разрешили идти.

   Метров пятьдесят шагали молча, каждый по-своему обдумывал произошедшее. Миха отметил про себя, что физическая сила значит в армии больше, чем звание.

   - Звя ты отдал вшивник, - наконец, подал голос униженный командир. – В своей воте бы лучше отдал.

   Митяй покраснел, стыдясь своего непатриотизма и удивляясь странному названию шерстяной одежды. Миха же с трудом скрыл улыбку. «Что же ты молчал, как обгаженный, когда тот отдавал» ,- мысленно возразил он.

   По левую сторону дороги, резко делившей военный городок надвое, тянулись бетонные заборы. За ними – корпуса казарм, стоянки машин. В одном месте были расставлены палатки, и из их печных труб валил густой дым. Справа, вдалеке от дороги, уныло маячили белые и голубые панельные пятиэтажки, вокруг которых не замечалось ни деревьев, ни детских площадок, ни сараев, лишь гаражи кое-где.

9

   - Вот наша вота, - сержант подтянулся, строго оглядел подопечных. – Вывовняйтесь в затылок! Идти в ногу! Ваз, ваз!

   Вид учебной сапёрной роты радости не вызвал. С трёх сторон лежала степь с чахлыми кустиками. Белая двухэтажка нелепо торчала посреди пустыни и словно вжималась в землю, стараясь не выделяться. КПП и металлические ворота выглядели очень внушительно, но дальше забор терял вид, перекашивался и кое-где валялся на земле пролётами по пять-шесть метров, как будто не устоял от напора ветров. К казарме примыкала столовая, в углу территории угадывалась кочегарка, а слева от КПП с сапёрами граничила большая учебка с длинной синей четырёхэтажной казармой и стоянкой машин. На территории не было ни единого человека, лишь носился туда-сюда, завихряя мусор, злой  колючий ветер. Митяй, поёживаясь, вспомнил до времени подаренный свитер. Миха не удержался и красноречиво присвистнул. Другие тоже зашептались, оценивая место службы.

   Через полчаса ребят, державших в охапках форму, включая шапку и сапоги, отвели в кочегарку, в душ, а ещё через полчаса новобранцы впервые встали в строй и, растворившись среди одинаковых людей в тёмно-зелёном, пошли в столовую.

   … От выхода из казармы до двери столовой – не более пятидесяти метров, и пробежать это расстояние по морозу да без верхней одежды можно было за несколько секунд. Но в нашей армии не любят лёгких путей. Солдаты строились внутри казармы, по одному выбегали на улицу и вновь строились. Выходил сержант и, скомандовав «Равняйсь! Смирно!», вёл роту к столовой, давая счёт и требуя петь песню. Вновь забегали по одному и выстраивались десятками за столами. Следующими командами, регламентирующими поведение, были: «Садись! Раздатчики пищи, встать! Приступить к раздаче пищи!.. Заканчиваем приём пищи, убираем со столов!.. Встать, выходи строиться!»

   У свеженьких всё вызывало улыбку или недоумение. Столовая, действительно, прилично выглядевшая, оставила новичков равнодушными. Наоборот, с удивлением они смотрели на соседей по столам, которые жадно ели и строго контролировали движения руки раздатчика. Раздатчики же откровенно предпочитали свои чашки. Команда о конце обеда со стороны сержантского стола пришла ещё до того, как кто-нибудь успел прикоснуться к компоту. Сосед Митяя попытался было запить кашу стоя, тут же получил от сержанта затрещину, и ему пришлось искать шапку среди мелькавших сапог: все начали поспешно выходить.

   Оставшиеся полдня молодым пополнением никто не интересовался. Солдат завели в ленинскую комнату, выдали по конверту и общую тетрадь на всех и, назвав адрес войсковой части, приказали написать домой. Когда в дверях появлялся сержант, кто-нибудь кричал «Смирно!»,  и приходилось подскакивать и тянуть руки по швам.

   Ленкомната учебной сапёрной роты была типичной. Внимание человека, ни разу не бывавшего в казармах, могли приковать только стенды, озаглавленные «США – государство-агрессор» и «Китай – государство-агрессор»: всё большими чёрными буквами. Ниже приводились доказательства тезиса. Армейская ленкомната используется для политзанятий, которые проводятся несколько раз в неделю, поэтому она уставлена столами и имеет кафедру для оратора – замполита. Половину передней стены занимает портретная галерея членов политбюро ЦК КПСС. Рядом – тексты гимна страны и военной присяги, посвящённые той же партии. Все прочие украшения малоинтересны, зато солдаты точно знают, какая батарея здесь теплей и на каком месте можно спать так, чтобы не увидел замполит. Фотографии военного начальства (для данной эпохи Соколова, Ахромеева, Колдуновского и проч.) помещаются обычно со спины сидящих или сбоку от них.

10

   После ужина вновь прибывшим указали их кровати, выдали постельное бельё. Всем приказано было побриться, окантоваться и пришить чистые подворотнички. Ни у Михи, ни у Митяя иголки и бритвенного станка не имелось. Пришлось занимать очередь и ждать других. Впрочем, много времени это не заняло. Несколько десятков молодых солдат умудрились резво поскрестись одной «Невой», привести в порядок форму, и вскоре все сидели в спальном расположении, стараясь придвинуться поближе к батареям отопления. Миха получил первый выговор за то, что не отдал честь сержанту, при этом ему пришлось ещё раз удивиться: к сержантам следовало обращаться на «вы». Он же был теперь «товарищем курсантом» учебного подразделения.

   Приводя себя в порядок, Миха и Митяй подсели к группе, говорящей явно с украинским акцентом.

   - Завтра будэм умирать… - сказал один.

   - Да, начнётся…

   - А что будет завтра? – осторожно спросил Миха.

   - Всё, конец спокойному житью. С завтрашнего дня всё будэ по расписанию: зарядка, занятия разные… Ждалы ще одну группу, вас, значит, теперь рота набрана.

   - Ще слава Богу, - добавил другой, парень с выразительными чёрными глазами, - говорят, шо наряды будут только после присяги. А пока мы – карантин.

   - Сержанты злятся: стара рота вже въихала, а йим приходится каждый день у наряды…

   - А что, в нарядах плохо? – поинтересовался Митяй.

   Старожилы усмехнулись. Черноглазый, старательно подбирая для собеседников русские слова, объяснил:

   - Да кому шо. Сержанты говорят: первое время – хоть вешайся.

   - Короче, нэ торопысь, ще находишься у наряды.

   - Да, у меня много времени, - по привычке ответил шуткой Миха.

   Украинцы заговорили о доме по-своему. Черноглазый, которого звали Петро, интересно и с юмором рассказывал. Миха напряжённо вслушивался в красивую речь, иногда, понимая шутку, смеялся вместе со всеми. Митяй сидел с рассеянным видом и озирался вокруг. Мозг его вытаскивал наружу все происшествия дня и теперь старался их осмыслить.

   «… Вшивник… От слова «вши» что ли?.. В ду'ше опозорился: спросил о трусах. Оказывается, зимой солдаты носят только кальсоны… А в столовой! Неужели и я так буду жрать через неделю?!. И почему я курсант, а не рядовой? Курсанты – в военных училищах, а здесь полгода всего – и в войска…»

   Митяю хотелось поскорее «врубиться в службу» и быть, как эти хохлы, уже так много знавшие об окружающем их мирке.

   Петро посмешил слушателей, но закончил рассказ довольно грустно.

   - …А теперь вот два года к бису…

   - Дэмбель неизбежен, як крах импер-ялизма! – возразили ему.

11

   - Петро  добавил:

   - Сказав молодой солдат, утирая слёзы половой тряпкой.

   «Рота, сорок пять секунд, подъём! Подъём, рота! Живо одеваемся!» - закричали сержанты. Курсанты с нижних коек подскочили, с верхних прыгнули им на шеи. Все заметались.

   «Пять секунд прошло… десять секунд» и – через полминуты – «сорок пять секунд. Не успели! Отбой, рота!»

   Немного посовещавшись, сержанты подняли роту и построили в исподнем.

   - Смотрите, показываю только один раз, - сказал невысокий сержант с маленькими усиками и чёрными въедливыми глазками. – Засекай…ремень…форма…сапоги…и в последнюю очередь – шапку.

   - Тридцать пять секунд! – похвалили его друзья за быстрое раздевание. – Приготовился? Давай!

   Натягивая форму, сержант быстро орудовал пальцами и успевал комментировать свои действия.

   - Сорок секунд!

   - Вот так надо одеваться!.. Отбой, рота!

   Все шмыгнули на кровати. Миха больно ударил коленку и в голос заматерился. Митяй два раза столкнулся с соседом, крепким, упитанным парнем, и, наверное, подрался бы, если б имел на то время. Курсанты укрылись одеялами и застыли в напряжении. Их командиры, словно издеваясь, сделали выдержку в полминуты.

   «Вота, подъём!.. Отбой, вота!.. Запомните, сынки, - командовал тот сержант с детским лицом, который привёл Миху и Митяя в учебку, - по команде «подъём» одеяло отбрасывается на спинку квовати… Подъём!»

   На четыре кровати приходилась только одна табуретка, и тот из курсантов, кто подскакивал к одежде первым, дёргал свою форму, и всё летело на пол. Митяй шустро оделся, догадавшись застегнуть на брюках лишь крючок и, услышав команду «строиться», выскочил на проход одним из первых. Но тут же почувствовал, что левый сапог был явно на два размера меньше того, что он носил вчера. Однако разбираться было некогда. «Выходи строиться на улицу!» - закричал усатенький и начал выталкивать курсантов из спального расположения.

   Миха выбегал из казармы, застёгивая пуговицы на пэша и дёргая съезжавшую на глаза шапку. «Холодновато», - подумал он, когда выдохнул и увидел пар. Солнце ещё ни единым лучиком не намекало о своём приближении, но утро уже наступило. С разных сторон доносился размеренный топот. «Стада солдат!, - догадался Миха.

   Рота по трое двинулась на зарядку. Впереди и сзади бежали сержанты, «капралы», как услыхал Миха от кого-то. Через триста метров он начал задыхаться и заставил себя дышать носом и более-менее размеренно. Мёрзли руки, уши; под ноги без конца попадали комья смёрзшейся земли, и, если б не плотная толпа, можно было запросто растянуться. Бежали 

12

угрюмо. Кто-то громким шёпотом проклинал капралов и армию, кто-то зло переругивался с соседом: трое не вмещались на узкой дороге.

   «Стой, рота! – послышалась команда. – Садись! Гусиным шагом – марш!»

   Оказалось, что есть ещё нечто и похуже бега. Сержанты внимательно следили за тем, чтобы у всех руки были на затылках, и пригрозили: один встанет – вся рота вернётся на исходную. Угроза была серьёзной. Скрипели зубами, стонали, но шли, шли под аккомпанемент насмешливо-поучающих выкриков: «Ну, и защитнички! Это вам не на гражданке баб… да бабушкиными пирожками объедаться! Советский солдат должен быть самым закалённым, выносливым и сильным!.. Ну, куда вам воевать, вам только девок по спине гладить!..» «Изголодались бедняги», - подумал Миха и, в очередной раз поправив шапку, понял: вчера была другая.

   По возвращении в казарму какой-то любопытный обратился к сержанту с вопросом о том, сколько они пробежали. «Три километра», - ответил тот. Мало кто поверил; казалось, все двадцать.

   За завтраком Миха, Митяй и другие новички так же внимательно следили за черпаком раздатчика, как и их товарищи по столу. Все поняли, что при таком образе жизни калорий требуется как можно больше.

   Вернувшуюся с завтрака роту затолкали в ленкомнату, там же собрались и все сержанты – их оказалось пятеро, кроме семерых в наряде. Тихо появился старшина, угрюмый невысокий парень со странным взглядом, словно постоянно ждал от окружающих какой-то пакости. Миха вспомнил, что во время подъёма старшина стоял молча  и насмешливо смотрел на то, как летали туда-сюда молодые. Пришёл высокий, с полным, круглым лицом и уверенными движениями старший лейтенант. Это был командир роты и одновременно замполит, то есть заместитель себя по политической части. Он коротко и доброжелательно поведал молодому пополнению об их службе, будущих военных специальностях и приступил к политзанятию.

   «Итак, в чём состоит коренное различие армий социалистических стран и империалистических государств?.. – с ходу поставил он проблему и с улыбкой взглянул в лица молодых солдат. – Возьмём к примеру любые две армии. Например, Вооружённые силы СССР и армию США. На протяжении последних семи десятков лет наша армия вела исключительно справедливые войны. Мы исполняли и исполняем две миссии. Какие это миссии? Это миссия оборонительной войны и миссия интернациональной помощи, например, сейчас – в Демократической Республике Афганистан. Вы хорошо знаете, что…»

   Парень рядом с Митяем заклевал носом. Митяй с улыбкой наблюдал за ним и не заметил, как сзади привстал усатенький сержант. Толчок в спину – и курсант, встрепенувшись, выпучил глаза.

   - Спит, Терещук?

   - Харю мочит, товарищ старший лейтенант, наверное, бегать захотел.

   - Да, кто будет спать – пять кругов вокруг казармы. А мы посмотрим в окно. Возьмём к примеру агрессивные действия США в юго-восточной Азии…

13

   Вскоре ротного куда-то вызвали, и курсантами вновь занялись капралы. Шестерых они отправили наводить дополнительный порядок в спальном расположении, троих – в умывальнике и туалете, ещё двоих взял с собой старшина. Но через полчаса всей роте выдали новенькие, без знаков различия шинели, рукавицы с двумя пальцами (второй, указательный, очевидно, для спускового крючка) и выгнали на плац перед казармой.

   Пока стояли перед входом, пока шутили насчёт шинелей и вспоминали утреннюю пробежку, Митяй успел найти свою обувь. С облегчением стянул он натиравший ногу сапог и отдал парню, который спал под ним на нижней кровати. Тот, померив, продолжил поиск: у него было на размер больше.

   Мимо строя новобранцев прошёл солдат в лихо запахнутом бушлате, по виду старослужащий. Зло оглядев молодых, он прошипел: «У-у, духи. Я должен за вас наряд долбить?»

   - Долби, долби, тебе полезно, - негромко, для себя, сказал сосед Михи по шеренге.

   - Кто это? – поинтересовался Миха.

   - С «постоянки», со второго этажа. Водила. Наверное, год прослужил… Эх, скоро и для нас начнутся наряды…

   Показались сержанты: Терещук и ещё один, богатырского телосложения. «Рота, равняйсь! – строго крикнули они. – Отставить! Выровнялись в шеренгах и колоннах! Равняйсь! Смирно! Нале-во! Шагом марш!»

   Начались первые в жизни Михи и Митяя строевые занятия. До этого были лишь шутливые игры на уроках военного дела, да ещё трёхдневка в конце десятого класса – та же игра в армию. Теперь же, на морозе, в непривычной, путающейся в ногах шинели, в тяжёлых сапогах с постоянно сбивавшимися портянками поднимать до пояса выпрямленные ноги, уставшие ещё на утренней зарядке, тянуть носок, не забывая про руки и голову (в которой пульсировала мысль : «Только бы хорошо пройти, чтобы не заставили делать дополнительный круг») было пыткой.

   Сразу выявились слабовольные и хилые. Сержанты, лишь обнаружив у кого слабину, «дрочили» таких ещё больше. Митяй полунасмешливо-полусочувственно наблюдал за вышагиваниями толстенького очкарика, наверное, уже лет двадцати четырёх, и вспоминал, как на трёхдневке выпендривался их прапорщик-военрук. Чтобы сесть за обед или ужин, приходилось несчастную песню с разлукой и любовью петь по пять-шесть раз да ещё поднимать невообразимую пыль в доказательство строевого шага.

   Сержанты замерзали и сменялись. Молодые солдаты, закоченевшие насмерть, так, что мало кто мог внятно говорить, зашли в казарму лишь через три часа. Ругаться и жаловаться уже никто не мог.

   После обеда роту начали распределять на наведение порядка, и Миха удивился тому, что многие вызвались убирать туалет. Он попал на спальное расположение. Сержант взял с собой два человека из их группы и приказал остальным ждать. Пошли к батареям: в казарме было прохладно. 

   - Только позавчера скрябали…

14

   - Ничего, зато ещё не очень грязные.

   Миха мало что понял, но уточнять не стал.

   - Хотите, анекдот расскажу? – предложил он.

   - Давай, если успеешь.

   - Генерал идёт по части, проверяет. Солдат красил ракету снизу вверх. Ему крикнули: «Генерал!» Он надел ведро с краской на нос ракеты и спрыгнул. Генерал подошёл, увидел ведро: 

   - Так, а это что?

   Офицеры молчат, а солдат взял да и ляпнул:

   - Фотонный отражатель, товарищ генерал!

   - Вижу, что фотонный отражатель. Почему не покрашен?

   Миха умел рассказывать анекдоты. Он живо перевоплощался, помогая себе жестами, мимикой, изменял голос. Слушавшие его захохотали и тут же осеклись.

   - Я не понял. Встать! – старшина разглядывал молодых с ненавистью и словно радовался их провинности. – Почему сидим?!

   - Ждём, сейчас стёкла принесут, товарищ старший сержант, - ответил один.

   - Почему сидим, когда мимо проходит старший по званию?

   Молчание.

   -Смотрите, несчастные. Вы меня ни в хрен не ставите, и я вам устрою жизнь по уставу. С вами тут цацкаются, а вы опухаете… Упали на пол! Тридцать раз отжаться!.. Сдвигайте кровати, подметайте пол! Или когда принесут стёкла, начнёте ковыряться?!

Показался сержант и двое с ящиком битого стекла. Миха носил кровати и украдкой со злорадством и страхом наблюдал, как распекал старшина, которому, как сказали пацаны, осталось до дома всего полгода, младшего сержанта, который прослужил лишь на пять месяцев больше Михи. Со злорадством – потому что приятно было посмотреть, как краснел и бледнел капрал, «дрочивший» Миху на плацу. Со страхом – потому что было ясно: вся эта ругань отразится на них.

   Так и вышло. Миха наивно полагал, что он мастер материться. За работой же, слушая капрала, он почувствовал себя жалким первоклассником в этом деле: к изощрённости в упоминании родственников и частей тела, добавилась армейская специфика, грубая, как танк, и беспощадная, как залп «Града».

   Оказалось, стёклами обдирают половые доски, убирая со стружкой пыль и черноту следов от сапог. Занятие было не из приятных. Старожилы предусмотрительно брали стеклины побольше. Миха же обратил на это внимание лишь тогда, когда изрезал все пальцы маленькими стёклышками. Кровь заливала ладони, и он отпросился в умывальник. «Бегом! Две минуты тебе, - напутствовал «товарищ сержант», и пришлось бежать, иначе бы тот вернул обратно, как это было полчаса назад. Один солдат не пообедал, точнее, плохо побежал, и Терещук, подозвав его, профессионально нанёс два коротких удара по рёбрам.

15

   Миха шагнул в умывальник и успел заметить, как все встрепенулись и начали было тереть стены. «Вот оно что! Убрали наскоряк и теперь богодулят».

   - Дозорного поставьте, тунеядцы, - посоветовал он.

   - Ладно, ладно, - ответил рыжий пацан, с большим ртом и хитрыми глазами, - убирай за собой в раковине.

   Миха остановил кровотечение и не удержался, заглянул в туалет. Двое разговаривали с тряпками в руках наизготовку, но даже не дёрнулись.

   - Мы им кашлянём, если капрал или кадет, - пояснил догадливый рыжий.

   - Лучше ракету запусти.

   Возвращаясь, Миха поискал глазами своего земляка. Ни в бытовке, ни в ленкомнате Митяя не было, среди «скрябальщиков» тоже. Заработала радиоточка, и трудиться под модные песни Макаревича и Гаины стало веселей. Миха, раздосадованный тем, что кто-то попал на более лёгкую работу, принялся энергично скрести доски, чтобы поскорее привести в порядок свой участок. Он даже ненароком распространил своё предположение – «сделаем и отдыхаем» - под видом обещания сержанта. Увы, в армии такая глупая мысль может возникнуть лишь в голове неискушённого. Солдаты работают не на конечный результат, а на время; сколько же ты сделаешь – не столь важно. После первого этажа, ввиду того что времени до ужина оставалось достаточно много, перешли, прихватив стёкла, на второй. Ударники труда получили хороший урок того, как надо работать на оборону.

     Только вечером, перед построением на ужин, Миха увидел, как Митяй с другими пришёл с улицы, и, когда приятель сдал тёплую одежду, поинтересовался у него, где тот работал. «Видал забор вокруг учебки? – усмехнулся земляк. – Дембеля с постоянки строили, а в конце октября домой уехали. Представляешь, он на гольном песке построен. Вот и падает теперь. А что летом будет? Весь завалится… Вот мы и латали его немного, да тоже, цемента ни фига нет, больше у костров сидели. Но самое интересное (сержант сказал) столбы держатся на льду. Они были духами до нас, и дембеля заставляли их по ночам ставить эти столбы. Чтобы долго не трамбовать камнями, они заливали их водой, а сверху накидывали земли. Один держит, другой носит воду из канавы. Замерзает быстро, ночью-то холодно. Ещё и выспаться успевали… Вообще, говорят, в этих местах зима в конце августа начинается». «Надеюсь, границу у нас надёжнее делают», - подумал Миха в ответ.

   На ужин была вермишель, и все ели с удовольствием. Но обиженный днём старшина, которого в столовой курсанты видели впервые, быстро поднял роту. Привычно выскочили по одному, построились. Сержанты почему-то не торопились. Густую тьму слабо освещали немногие огоньки, доносились обрывки песен из других учебок. Налетал порывами противный колючий ветер, и Митяй едва слышал, что там говорил в голове колонны «Малец», как прозвал он для себя сержанта, упрекавшего за вшивник. Другие капралы почему-то лазили в строю и что-то искали. Но вот долгожданная команда и. наконец, более-менее тёплая казарма. Вновь построились. Перед ротой – сержанты и худощавый, среднего роста рыжий курсант.

   - Кто будет таскать хлеб в карманах – будет жестоко наказан! – проходя вдоль строя, прокричал Терещук. 

   Под взглядом его жёстких, въедливых глаз все опускали головы.

   - Вам что, не хватает, ублюдки? – прогнусавил Малец.

16

   Принесли булку хлеба, и рыжему, тому самому, кто днём убирался в умывальнике, пришлось есть её всю перед строем. Сжевав треть, он попросился попить воды. Сержанты посмеялись и разрешили. Вернулся он уже с небольшим куском. Зато украдкой  двигали челюстями те, кто стоял ближе к умывальнику. Рыжий быстро доел, ещё раз выслушал угрозы, и Малец визгливо скомандовал: «Готовиться к завтвашнему дню! Всем побвиться, подшиться, помыть шею, начистить сапоги и бляхи вемней! Вазойдись!»

   Наконец-то наступил тот короткий промежуток времени, в который молодой солдат более-менее предоставлен самому себе. Полной свободы нет: нужно сделать кучу дел, чтобы на завтрашнем утреннем осмотре никто не придрался к твоему внешнему виду. Но есть иллюзия свободы: можешь сначала надраить ваксой сапоги, а потом умыться, можешь наоборот. Можешь написать домой письмо, но потом, глубокой ночью, по твоей просьбе дневальный разбудит тебя, и будешь, сонный, тыкать иголкой в воротник.

   Ниток не было. Миха и Митяй по примеру других вытаскивали из подворотничков старые нитки и использовали их вновь. Сидели кучками. Говорили о разном, но больше о том, кто сколько раз получил за день. Небитых осталось мало. Миха, неловко орудуя иголкой и размышляя, с удивлением почувствовал, что боится отбоя. Вроде бы страшно хочется спать, за день не то, что отдохнуть, не было времени о чём-нибудь подумать, но пугало утро, неотвратимо следовавшее за ночью, одевания-раздевания за сорок пять секунд и зарядка, которую называли здесь «никто не хотел умирать».

   - Хотите анекдот, духи? – предложил он, чтобы отвлечься.

   - Чеши, Емеля, твоя неделя.

   Он неторопливо начал, но история про генерала была оборвана криком дневального: «Строиться на вечернюю поверку!»

   - Наконец-то, - обрадовался кто-то, - хоть отдохнём.

   - Отдыхать будешь дома, - мрачно уточнил Миха. – Если выживешь…

   Рота построилась. Сказав «смирно», один из сержантов пошёл докладывать старшине в каптёрку. Прошла минута, другая. Сержанты начали развлекаться, выискивая тех, кто закрывал глаза. Морило почти каждого, и терявший бдительность получал удар в грудь или затрещину, от которой летела на пол шапка.  Одному парню с несчастным выражением на вытянутом каплевидном лице досталось трижды. Но и после этого Митяй видел, как тот снова закрывал глаза. «Скорее бы вышел этот проклятый старшина!» - думал каждый. Так хотелось лечь в постель, остаться хоть ненадолго со своими мыслями, вспомнить дом и тех, кто «на гражданке» ждёт своих защитников.

   Митяй, чтобы дать мозгу какую-то работу и тем отвлечь его от преждевременного торможения, начал разглядывать сослуживцев. Вчера они казались ему однообразной тёмно-зелёной массой. Теперь же он мог выделить с десяток пацанов, кто обращал на себя его внимание в течение двух дней службы. Вон на правом фланге двое одинаково рослых – больше двух метров – парней с грубо сколоченными лицами и массивными челюстями. Днём Митяй работал с одним из богатырей – простой и добродушный пацанила. Наверное, и второй такой же. Эти вдвоём раскидали бы всех капралов, как щенков. А вон к долговязому с уродливым лицом снова крадётся сержант. Толчок в спину – «спящий лев» толкает впереди стоящего  и приходит в себя, переваривая негромкую ругань товарища и насмешки Мальца: «Водину пвоспишь, ублюдок». 

   17

   Чуть правее стоит Миха. Тень от лампочки резко делит его лицо надвое. Можно заметить, как приятель кусает губы… Да, вроде бы дома спал меньше, однако никогда так не уставал к ночи.

   По левую сторону заметно выделяется герой ужина. Серёга, кажется. Попался, бедняга… Рыжая голова, лицо энергичное, в глазах и ума, и хитрости хоть отбавляй. Наверное, неплохой парень. А вон тот – гнус. Почти весь день сегодня просидел у костра: смешил сержанта, рассказывая что-то приторно-весёлое. Дальше – Петро, хохол. Лицо очень серьёзное, стоит, как положено. И подшился он сегодня гораздо красивее, чем они с Михой. Ничего, ещё семьсот тридцать раз пришивать этот подворотничок… Петро – тоже ничего пацан. А рядом с ним, кажется, тот самый очкарик, которого сегодня больше всех гоняли на строевой… Эх, бедняга, загремел же ты! Наверное, после института и женатый уже, небось. Интересно, как он пишет письма? «Дорогая жена! Меня тут дрочат, как щенка, сержанты, которые младше меня на пять лет. Поцелуй сына: может, я и не вернусь с этой каторги…» Нет, скорее так: «Жёнушка! Всё о кей! Спим, жрём, ничего не делаем. Здесь настоящий курорт. Вчера на учениях скуки ради посшибал все мишени. Командиры мной восторгаются…»

   «Вольно!» - оборвала Славкины размышления команда. Старшина вышел на середину и начал негромко называть фамилии курсантов, заглядывая то в одну, то в другую бумажку. Горе было тому, кто тихо отвечал «я». Выведенный перед строем «несчастный» (сержанты почему-то называли их этим словом) должен был двадцать раз сотрясать стены казармы, выкрикивая личное местоимение.

   - Завтра вас разобьют по взводам, - сказал старшина, закончив перекличку. – Два взвода будут жить на втором этаже вместе с постоянкой. Второй ярус коек уберём. Предупреждаю: вольная жизнь закончится. Это пока был бардак и все в куче, можно было рубить колоду и сержантов ни в хер не ставить. Вы только с поезда и ещё не знаете, что такое служба. Занятия, работа, наряды и наведение идеального порядка. В грязи жить я вам не позволю. Ротный будет долбить меня, я – вас. В январе – марш-бросок на стрельбище… Ну, это вообще: кто хилый и дома, кроме баб и водки, ничего не знал, - сразу вешайся…

   Сержанты согласно заулыбались. «Половина умвёт по довоге», - «утешил» Малец. «Ну, уж ты-то скорее сдохнешь, чем я», - ответил ему Митяй в уме. К этому сержанту он начинал чувствовать глубокую неприязнь.

   Старшина закончил речь и ушёл. Из шеренги сержантов вперёд шагнул Терещук и, сделав рожицу, крикнул: «Отбой, сорок пять секунд!» Курсанты метнулись в расположение, на ходу расстёгивая пуговицы. Ругань, толкотня…  За отпущенное время не успели даже добраться до своих кроватей. Подъём. Вновь построились. Сержанты проверили, все ли пуговицы у молодых застёгнуты (кто-то хитрый получил оплеуху), и снова скомандовали отбой. Подъём. Ещё отбой. Уже никто не переругивался, все поняли, что на панике лишь теряется время. Ещё один отбой. Тишина. Неужели всё, можно уснуть? Сержанты о чём-то совещались, негромко хихикая. 

   - Значит так, - скомандовал один. – Я подхожу к вам и говорю: «Духи-и!» Вы тихо отвечаете: «Мы-ы». Я – вам: «День прошёл». А вы: «Слава Богу, не убили». Ну, попробуем.

   - Ду-хи-и…

   - Мы-ы…

   - Не так, протяжнее, как будто вы духи, понимаете, из пещеры.

   - Ду-хи-и…

   - Мы-ы…

18

   - Кто не отвечает, недоноски?! – Терещук пошёл между кроватями. – Давай, Серёга.

   - Ду-хи-и…

   - Мы-ы-ы…

   - День прошёл!

   - Слава Богу, не убили.

   - Вот теперь лучше. Ещё раз.

   Через пару минут развлечения возглавил Малец.

   - Внимание, ублюдки! Будем заниматься ствоевой подготовкой на квоватях! Вавняйсь! Смивно! Напва-во!

   Терещук и двое других ходили между ярусами коек и проверяли выполнение команд.

   - Отставить! Нале-во! Кву-гом! Не слышу, ублюдки! Кву-гом! Во-от! Тепевь все повевнулись на пвавый бок и левой вукой взялись за пвавое яичко! Все! Не дай Бог, кто не возьмётся!..

   - Ах ты, сука! – набросился сержант на кого-то.

   Слышно было, как он лупил кулаком несчастного на верхней койке:

   - Почему не выполнил команды  сержанта Советской Армии?! Почему?! Почему?!

   - Отставить! – командовал Малец дальше. – Кву-гом! Левой… Нет, пвавой вукой все взялись за левое яичко и – я командую, а вы отвечаете: «Слава!»

   - Советской Армии и Военно-Морскому Флоту!..

   - Слава!

   - Гвомче, ублюдки! Никто не убивает вук! Севжантам Квасной Авмии!..

   - Слава!!

   - Офицевам!..

   - Слава!!

   - Министву обовоны мавшалу Соколову!..

   - Слава!!

   Прошла неделя. После повзводного деления курсантов, при котором критерием командир роты почему-то выбрал рост, Миха попал в первый взвод под командование того, кого Митяй называл про себя «Малец», - младшего сержанта Гриши Петина. Взвод, где Миха со своими ста семьюдесятью девятью сантиметрами стоял в последней шеренге, тут же окрестил своего замкомвзвода «ублюдком» по любимому словечку Гриши. Занятно было видеть, как Петин задирал голову перед построенным взводом и гнусавил: «Козлы! Щеглы! Да я вас!..» Бил он 

19

слабо, и назло ему никто из пацанов не выражал боли ни лицом, ни голосом.

   Второй взвод достался Андрею Терещуку. Спать его подчинённые ложились после пятнадцатого отбоя, когда уставал командовать сам «замок». Во втором оказались Митяй и Петро, с которым Миха поддерживал приятельские отношения. Впрочем, времени на разговоры почти не было. Утро проходило в занятиях строевой, политической, технической подготовкой; скрябание полов чуть ли не каждый день заканчивалось перед самым сном. Вообще, наведение порядка стояло на первом месте. Едва ли не круглосуточно двое провинившихся за что-либо натирали полы, дёргая туда-сюда «машку», деревянный прямоугольный короб с грузом, обитый снизу кусками шинели.

   За неделю в роту прибыли ещё три группы новобранцев – человек двадцать пять, и теперь при построении они образовывали на левом фланге что-то вроде пятого взвода. Все они были лишними, и сержанты поговаривали об отправке в войска. Из учебки никто уезжать не хотел: здесь – только кучка капралов, а там – и «деды», и «фазаны», и «черепа», и те же сержанты. Да ещё и «урюки», как говорили капралы, которые, видать, и сами боялись покинуть учебную роту.

   Но самым главным событием прошедших дней для курсантов было начало нарядов. Теперь по вечерам все со страхом ждали назначения на КПП, по роте, в столовую и в кочегарку. Особенно боялись столовой, где было много работы и не было ни сна, ни отдыха.

   Произошла и не очень заметная пока дифференциация между молодыми. Тех, у кого не получалось быстро работать, быстро одеваться и раздеваться, кто стонал и спотыкался на зарядке, «дрочили» ещё сильней, ставили в худшие наряды. К ним без конца придирался жестокий и неистощимый на унижения Терещук. В число таких – а сержанты именовали их «чмырями» - боялся попасть каждый, а потому тянулись изо всех сил, чтобы только не выделяться, оставаясь в золотой середине. Обозначилась и другая прослойка. Один, Паша Бугулюн из первого взвода, хорошо играл на гитаре, и теперь ночи для него проходили без нарядов, но и без сна. Другой устроился в каптёрку старшины. Работы меньше, но больше оплеух и окриков: старшина любил идеальный порядок и идеальное послушание. Очкарику, которому не удавалась строевая подготовка, призванному на службу в двадцать четыре года, повезло больше всех: день он проводил в канцелярии ротного, печатал, писал, чертил… Техническое образование ценилось особенно.

   На четырнадцатые сутки своей службы Миха впервые пошёл в наряд «по кухне». В прошлый раз, когда в столовую заступало первое отделение его взвода, он сделал шаг влево – благо соседи по шеренге находились в санчасти с привезённым с гражданки триппером – и в число несчастных не попал. Но теперь  Гришин напарник, младший сержант Цебух, вытолкнул Миху из строя: «Цей ще не був у наряди». «Козёл!» - смело ответил ему Миха про себя. К Цебуху плохо относились все курсанты, в том числе и украинцы. Земляк-сержант даже ни разу не заговорил с ними. Массивный, с выдающейся вперёд грудью и большими кулачищами, с бесстрастным лицом, но с чересчур наблюдательными глазами на нём, командир отделения гришиного взвода обладал очень неровным характером. Он никогда не искал повода ударить курсанта, но тот, кто хоть на минуту разгибал спину или переставал тереть стену тряпкой, мгновенно получал тяжёлый удар-толчок между лопаток и летел под раскатистый хохот богатыря.

   Самым мирным из сержантов считался замкомвзвод третьего Шпенёнок: он всего лишь давал 

20

пощёчины. Третьему взводу завидовали.

   Встав среди выбранных в наряд, Миха сразу успокоился. Биение сердца вошло в норму, голову больше не одолевала мысль «хоть бы не меня, хоть бы не меня…» Теперь дело решённое. Он успел даже заметить, что Митяй пошёл в наряд по роте вместе с Грибаниным, чмырём второго взвода, которого Терещук совал во все щели, будь то работа на морозе по восстановлению дембельского забора, надалбливание угля после отбоя в помощь наряду кочегаров или неизменное скрябание, от которого при уме и хитрости уже можно было отмазаться. Специалистом высокого класса здесь оказался тот самый рыжий, Серёга Никитин из второго взвода, который после съеденной перед строем булки хлеба не только не опустился, но, наоборот, прежде чем сержанты обратили внимание, сходил дважды подряд  в лёгкий наряд по КПП, когда его взвод заступал по столовой. 

   Наконец, наряд назначили. Что с каждым днём становилось всё трудней. Полтора десятка курсантов переселились в санчасть, а одного даже забрали в госпиталь: подозрение на язву желудка. Проклятое скрябание, когда пальцы без конца резались стёклами, а непривычный климат не давал ранам заживать, образуя мягкие водянистые опухоли – панариции, приводило к тому, что ежедневно кто-нибудь из сержантов водил чуть ли не целый взвод в санчасть. Курсанты возвращались с перебинтованными руками, которые теперь использовались как повод «рубить колоду». Доходило до того, что при назначении наряда Терещук требовал разбинтовывать пальцы, и сам определял, в какой стадии находится процесс выздоровления.

   Помимо больных, часть роты была в наряде, часть только вчера сменилась, и дело шло к тому, что придётся «тащить наряд» через сутки. Днём на политзанятиях, на которые всегда старались собрать как можно больше солдат, сидела жалкая кучка. Гораздо большая копошилась вокруг забора части: срочная работа. Возможно, выгнали бы всех, да не хватало тёплого обмундирования, особенно рукавиц. Миха шутил: «Напишу китайцам, чтоб зимой не нападали: нам не в чём обороняться». 

   … Пришли в столовую. Старый наряд передал белые рубашки (нижнее бельё), которые натягивались поверх пэша; новый наряд проверил посуду и порядок; и сержант Круглов, дежурный по столовой, коротко, но обстоятельно объяснил боевую задачу. Миха мало знал этого капрала, командира отделения в третьем взводе, всегда серьёзного и уравновешенного. Пацаны говорили, что Круглов – фазан, т.е. прослужил год, и странно было, что его не поставили замком. Терещук, Петин и другие были всего лишь черепами, одного с ним, Михой, года рождения. 

   Шустро убрали со столов, благо на ужин, в отличие от обеда, ставилось только по одному бачку – с кашей. Двое остались мыть полы, остальные налегли на посуду. Миха подзадоривал мойщиков анекдотами про глупых генералов и хитрых и находчивых солдат и украдкой наблюдал за двумя самыми высокими в их взводе, а следовательно, и во всей роте курсантами. Оба устроились у окошка в зал, счищали с мисок остатки пищи (если таковые встречались) и сортировали посуду, опуская в разные ванны. Остальные мыли, сидя на широких краях ванн. 

   - Генерал идёт по части, все на занятиях, на работах… Вдруг видит: один солдат лежит на кровати в сапогах и курит. «Как ты смеешь?! Ты кто такой?!» - Я дембель, а ты кто?» - Я генерал!!» - «Ге-не-рал… - задумчиво так говорит солдат, пуская дым. – Что ж, генерал тоже неплохо».

   Посмеялись. Миха посматривал на здоровяков, думая о том, какие они разные, хотя внешне – близнецы. Все единогласно решили, что оставшиеся на хлебных тарелках куски – в основном со столов офицеров, сержантов и новеньких призывников – оставят на ночь: половину обменяют 

21

с нарядом по кочегарке на печёную картошку, остальное сами съедят с картошкой. И было забавно видеть, как один из чистивших посуду суёт иногда себе в рот кусок хлеба, беззаботно приговаривая: «А, какой-то маленький… А этот отломан». Никто не возражал – стыдились об этом говорить, но глаза выдавали: это – не товарищ, а чмо. Его напарник тоже был не против пожевать (с таким ростом ему следовало бы три ужина, а не один), но мнение товарищей для него было важнее куска. «Вкалываем, как бегемоты, - подумал Миха, выполаскивая черпаки, - и бесплатно, так хоть кормили бы по-человечески. Чтоб не думать об этой паршивой жратве целыми днями. Сколько денег на армию уходит. И на что только они их тратят?»

   Пришли двое, мывшие зал.

   - Что, уже закончили?

   - Конечно, не то что вы – копаетесь.

   - Ладно, мы тоже скоро…

   В маленькую посудомойку ввалились ещё четверо.

   - Ну что, получили продукты?

   - Получили.

   - Подрезали что-нибудь?

   - Ага, - ответил за всех Виктор Милютин, призванный со второго курса какого-то с замысловатым названием института, - нас, духов, даже в склад не пускают.

   - Картошку привезли?

   - Да, три больших чана, на полночи хватит.

   - Ничего. Сейчас все вместе накинемся. В варочной проходили, видели, Серёга уже убрался?

   - Да он что-то там колдует у плиты… Полы чистые.

   - Ну вот, почистим картошку и ещё часа три поспим.

   - Наряд, строиться! Бегом! – донеслось из зала.

   Пацаны расслабились в отсутствии сержантов и теперь не сразу сообразили, что делать. Послышалось вторичное:

   - Строиться, недоноски, мать вашу!..

   Все вылетели в зал, встали в шеренгу. Круглов с ненавистью оглядел молодых.

   - Посуду помыли?

   - Заканчиваем, - сказал Миха, видя, что никто не решается открыть рот.

   - Долго возитесь, пидоры. Отдыхать сюда пришли?

   Сержант начал обходить шеренгу, вышибая всех последовательно кулаком из строя. Бил в грудь, но двум великанам не повезло: им досталось в живот, так как до их груди невысокому Круглову было не достать прямым ударом.

22

   - Хватит или ещё?

   Все молчали.

   - Десять минут на посуду. В посудомойке – идеальный порядок. Вы трое – вперёд!.. Пятеро – на зал: моете полы, стены, столы выравниваете по нитке… Вы четверо – на картошку. Остальные доделывают и туда же… От вас самих зависит, сколько будете спать.

   «Вот скотина, - ругался про себя Миха, двигая шваброй, - снова чистый уже зал мыть. Теперь больше часа вряд ли поспим». Круглов показал власть и исчез, зато пришла целая толпа: водители с постоянки, старшина, ещё кто-то и Бугулюн с гитарой. Они уселись в углу зала и выключили светильники; одни подпевали, другие пили чай со сгущённым молоком. Пришлось домывать в темноте. Лишь со стороны варочной лежала на полу полоса света.

   - Псы, опять грязь разведут, - негромко сказал Милютин у ведра с водой.

   - И этот, Бугулюн, с нами в наряд назначен, - заметил Миха.

   - Да его всегда в столовую назначают, толку-то… Зато днём, волк, отсыпается.

   - Куда там, - усмехнулся подошедший с тряпкой Семанин, - постоянка положит спать, а сержанты поднимут: в девять часов ведь ротный приходит… Слушайте, может они нам сгущёнки оставят и хлеба? Надо сторожить.

   - Обойдусь без их объедков, - ответил Милютин.

   … К часу ночи весь наряд собрался вокруг картошки в узеньком коридоре у чёрного входа. Сначала старались чистить быстро, почти не разговаривали. Но пришёл Круглов, вновь застроил, «проверил фанеру» ударами в грудь и заставил перемывать почти всю посуду. Желание побыстрее закончить работу постепенно иссякло. Картофельная куча не убывала, а ночь приблизилась к середине. Чистили еле-еле, болтали, шарахались по столовой, полчаса жевали печёную картошку, принесённую их кочегарки. Всеми овладела полная апатия, и Миха с ужасом думал о том, что впереди целый день на ногах.

   В пятом часу появилась надежда на то, что отдых всё же возможен: ванна в овощерезке до краёв заполнилась картошкой. Появился Круглов, приказал резать её в два бачка и сказал, что, когда всё закончат и наведут здесь порядок, можно поспать. Но – до половины седьмого, а там пора будет получать хлеб и расставлять посуду на столы.

   В шесть ноль-ноль всё было сделано. Чтобы узнать время, Милютин сбегал в казарму. Несколько пацанов предложили пожарить картошку на воде, но Миху никакой голод сейчас не заставил бы отказаться от возможности вытянуть ноги и расслабиться. Он лёг на лавку в зале, сунул под голову шапку и, быстро погружаясь в забытье, подумал: «Попробую аутотренинг: я буду спать пять часов, я буду спать целых пять часов… Бляха-муха, ещё и шутить могу». Через секунду он провалился в бездну без какого-либо намёка на сновидения. Но полчаса отдыха только обострили ощущение разбитости. Тело сделалось вялым, голова гудела. Во главе с Кругловым, который, в отличие от курсантов, оделся в бушлат, весь наряд отправился за хлебом к столовой учебного артиллерийского полка, куда приезжала хлебов... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6