ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Андрей Штин
Стоит почитать Рыжик

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Шуба

Автор иконка Редактор
Стоит почитать Стихи к 8 марта для женщин - Поздравляем...

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Жены и дети царя Ивана Грозного

Автор иконка Анастасия Денисова
Стоит почитать "ДЛЯ МЕЧТЫ НЕТ ГРАНИЦ..."

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Возможно, это и честней...

Автор иконка Володин Евгений Вл...
Стоит почитать Маме...

Автор иконка Владимир Котиков
Стоит почитать Рождаются люди, живут и стареют...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Как будто пленники дома

Автор иконка Анастасия Денисова
Стоит почитать Пальма 

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Дух войны над островом свободы


Марина Дегтярёва Марина Дегтярёва Жанр прозы:

Жанр прозы Мистика в прозе
1944 просмотров
1 рекомендуют
3 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Насылать на человека проклятие? Зачем? Человеку не нужно никаких проклятий. Он способен вполне самостоятельно довести себя до погибели – без посторонней помощи. Ему достанет ума придумать сотни и тысячи способов для этого. Уничтожение всего мира или своего Отечества – лишь часть стремления к разрушению. Проклятие Тамерлана, Чингис-хана… да абсолютно любое – это просто разрешение. Позволение сильным людям сделать то, что они уже давно мечтали сделать. И человек жаждет этого позволения. Он просит, молит о нем. Для этого сам вызывает из небытия духи великих умерших!

Дух войны над островом свободы

 

Москва.

1947 год.

Декабрь.

– Молодой человек, мне сказали, что вы, как и я, участвовали в Самаркандской экспедиции и хотели поделиться со мной воспоминаниями, просто пообщаться. Если честно, я ожидал подвоха и сначала хотел отказаться от встречи. Работы на могиле Тамерлана… Это было настолько давно, что кажется сном, главой прочитанной книги, а вовсе не событием моей собственной жизни. Я не люблю вспоминать об этом. Более того: предпочел бы и вовсе забыть.

Пожилой профессор тихим, на грани шепота, голосом обращался к сидевшему напротив него мужчине – еще довольно молодому, но уже изрядно убеленному сединами. Лицо с высокими скулами и правильными чертами можно было назвать даже красивым, если бы не глубокие морщины, бегущими от уголков глаз к подбородку. И еще бледный рваный шрам через правую щеку. Крупный узкий нос выглядел неровным из-за давнего перелома. Огромные прозрачно-голубые глаза с длинными рыжеватыми ресницами сами по себе могли бы выглядеть по-детски трогательно, если бы не пронизывающий взгляд.

Этот мужчина был гостем в квартире профессора – гостем незваным, нежданным, но настоятельно рекомендованным руководством академии. Ученый не мог быть рад визитеру, но и отказать в приеме тоже не мог.

Гость вел себя подчеркнуто вежливо и искренне дружелюбно: пожилой историк был для него человеком из далекого прошлого, того самого в котором он сам был восторженным пареньком, не знавшим настоящего горя и свято верившим в неотвратимость победы абсолютного добра.

Переступив порог кабинета ученого, мужчина почти растерянно улыбнулся, спросил разрешения присесть, закурить. И поднес горящую спичку к папиросе только после того, как профессор сам начал цедить трубку. А потом, спохватившись и смущенно посетовав на забывчивость, передал хозяину кабинета подарок – трофейную ручку с золотым пером.

Мужчина органично вписался в царившую в комнату атмосферу ленивого спокойствия. И профессорский пушистый черный кот с длиннющими белыми усами, неизменно проявлявший недоверие к чужакам, с обидной для своего хозяина готовностью запрыгнул на колени визитера, едва услышав «кис-кис», произнесенное голосом с приятной хрипотцой.

– Молодой человек, – продолжил профессор чуть более строгим тоном, больше для того, чтобы показать гостю, а более чем ему – самому себе: именно он является здесь главным, – когда мне назвали ваше имя, я даже вас вспомнил: шустрый вихрастый… совсем еще мальчик…

– Мальчик, – почти грустно повторил гость и глубоко затянулся. – Мне было около двадцати, но до войны я выглядел гораздо моложе своих лет. И глупее.

Профессор удивленно вскинул брови.

– Про глупость я не говорил. Наоборот: считал вас смышленым, заинтересованным… правда, очень наивным… Я вас не обидел?

– Вовсе нет.

– Вас называли Шурой. Теперь-то к вам обращаются по имени и отчеству… или по званию?

– Перестаньте, – улыбнулся гость. – Для вас я Александр, даже – Саша.

– Хорошо, Александр. Так вот, я приготовился посидеть с вами за чашкой чая. Кстати, пожалуйста, угощайтесь, – профессор указал на вазочку с конфетами. – Я грешным делом очень люблю сладкое. Приготовился вспоминать то прошлое, немного понастальгировать… Но вот вы здесь. И вместо того, чтобы говорить самому, задаете вопросы мне. Вопросы, на которые я в равной степени не могу и не хочу отвечать.

– Снегопад-то какой красивый, – сказал гость, кивнув на окно. – Вид снежных хлопьев меня всегда умиротворяет. С детства люблю зиму. Там, где я родился, зимы были просто волшебными. С моей лежанки через окошко я видел заваленную снегом улицу и елочку, посаженную дедом.

Он ласково почесал подбородок мурчащего на всю комнату кота, пропустив мимо ушей реплику профессора, давая ему возможность и – в какой-то степени – позволение поворчать.

Несколько минут прошли в молчании, наполненном кошачьим мурлыканьем и мерным тиканьем напольных часов.

– Александр, могу я вас спросить… вне контекста обозначенной вами темы, – наконец заговорил профессор.

– Конечно, – ответил гость так, будто речь шла о чем-то само собою разумеющемся.

– Ваш визит… Это что, какая-то проверка?

– Вовсе нет, – снова улыбнулся гость. – И мы с вами оба понимаем, что вы не обязаны отвечать на мои вопросы. В противном случае вы давали бы вполне официальные объяснения во вполне официальном месте. Сейчас мною движет не столько служебный интерес. На первом месте – навязчивая идея. Она касается могилы Тимура.

– Дорогой Александр, когда-то и у меня были навязчивые идеи относительно Тимуридов. Но все уже перегорело.

– Могу предположить, что перегорело еще не все, не все, раз вы меня приняли.

– Возможно, но я в свое время передал в архив свои наработки о Тимуридах. Все, до последнего листочка – машинописного и рукописного. Даже исписанные одному мне понятными каракулями старые блокнотики и тетради. Если вас влечет академический интерес… Прошу прощения, навязчивая академическая идея, имеющая определенное отношение к вашей службе, сделайте запрос и ознакомьтесь с документами.

Гость продолжал гладить кота и смотреть в окно.

– Моя старческая память – не самый надежный источник информации, – почти извиняющимся тоном выговорил хозяин кабинета.

– Повторюсь: я пришел сюда не столько в рамках профессиональных обязанностей, большое значение играет именно личный интерес. Как я уже сказал: навязчивая идея. Не буду скрывать: во время работ на могиле Тимура я выступал не только в роли студента на практике, мальчика на побегушках. Понимаете, о чем я?

– Вполне.

– А раз так, давайте уже прекратим нашу игру в кошки-мышки, – Александр сказал это так мягко, как будто уговаривал ребенка перестать упрямиться. – Еще до начала работ в некрополе я знал о существовании тех артефактов, о которых я сейчас начну спрашивать. Полчаса, которые вы для меня выделили в вашем чрезвычайно плотном графике, будут достаточным временем, чтобы ответить на мои вопросы. И я не займу не одной лишней минуты.

Александр сделал выжидательную паузу и добавил:

– Но при условии, что получу ответы.

Профессор вздохнул, положил потухшую трубку на стол и заговорил:

– Моей целью, как и у всех остальных археологов, было – убедиться, что в некрополе покоится именно Тимур. Также мы должны были найти рукописи, представляющие большую историческую ценность предметы. Что же касается неофициальных целей, было нужно найти предметы, которые выглядели бы крайне странными с точки зрения той эпохи, в которой жил Тимур или его ближайшие потомки.

Александр продолжал поглаживать кота, удовлетворенно распушившего усы.

– Неофициальная задача была – по умолчанию – главной. Все это понимали, но никто  не обсуждал. Мы искали… необычные металлические предметы шарообразной или цилиндрической формы…

Было заметно, что профессор продолжает свое повествование, осторожно подбирая слова.

– Предметы из металла – совершенно необычного для того времени, а быть может – и для сегодняшнего. Конкретного описания мы не получили. Но я немного знал о них, то есть – догадывался. По молодости лет я был необычайно увлечен Тимуридами. Воспользуюсь вашим словом: одержим. Собирал информацию по крупицам…

Ученый вытряхнул пепел из трубки, набил ее заново, прикурил. Его пальцы подрагивали. Но это был не страх сказать лишнего, а внезапное волнение от обсуждаемой темы, которую он столько лет считал для себя закрытой.

– В древних текстах речь шла о неких связанных с Тимуром артефактах  из особого, священного металла, заключающих в себе одновременно великое проклятие и великое благословение. Предметов было два. Они должны были храниться вместе… Не просто рядом – неразделимо, поскольку вмещали нечто единое по своей сути.

Профессор незаметно для себя увлекся: заговорил немного быстрее и громче. Все возрастающее внимание в глазах собеседника вдохновляло его.

– Лично я думал, что эти предметы обязательно должны быть полыми… они должны были выполнять роль контейнеров, капсул, не знаю точно… Кстати, происхождение самого металла являлось загадкой  и для самих древних авторов. Их предположения разнились: его подарили людям духи, он упал с неба, он был найден во время одного из походов Тимура при самых что ни на есть загадочных обстоятельствах…

Все археологи получили негласные инструкции – при обнаружении предметов, хотя бы отдаленно напоминающих запечатанные или сплавленные емкости… колбы… не знаю… необходимо было приостановить работы и сообщить о находке «своему» офицеру. Ведь у каждого ученого был свой офицер, в том числе и у вас, так?

Александр неопределенно пожал плечами и улыбнулся:

– Ну, как вы уже поняли, я не был ученым… Пока что вы рассказываете о том, что было известно многим, – улыбнулся он. – Естественно, по большому секрету. Но, очевидно, мы постепенно подходим к самому главному. Кулуарно историки шептались, что эти капсулы нельзя было вскрывать…

– Мое собственное мнение – их нельзя было даже извлекать из хранилища, – перебил его профессор. – Сейчас я даже думаю: весь Некрополь вообще не надо было трогать. Пусть бы стоял себе спокойно, храня свои тайны.

– Почему? Не надо общих фраз. Мне интересно ваше личное мнение.

– Понимаю. Тогда я был уверен: все дело в металле, который обладает необъяснимыми с точки зрения современной науки свойствами. Я считал: благодаря им металлические колбы и считались священными. Я как размышлял? Внутри этих колб или… неважно… внутри хранится вещество, способное произвести революцию в военном деле. Проклятие и благословение – очень многозначные слова, не находите?

– Согласен.

– Древние могли описывать так некую абстракцию… нечто такое, что не могли описать словами и понятиями своего времени… Скажем, грандиозный ресурс агрессивного нападения или же эффективной обороны… Накануне войны, о приближении которой знали все, он принес бы стране значительно больше пользы, чем бюст Тимура, детально созданный по черепу. Потому-то и торопились вскрыть могилу…

– Почему колбы нельзя было трогать? Что вы думаете об этом теперь и как вы видели это тогда?

– Начну с «тогда». Я думал, что обнаружение колб было очень важной задачей, но обращаться с артефактами нужно было очень осторожно. Считал так: при погребении поверхности колб были обработаны сильно действующим ядом, которому не страшны века подземельного заточения. Как вариант – колбы могли… ну я не знаю… взорваться при встряхивании… И такое объяснение – логично. Вам не кажется?

– Почему бы нет?

– Теперь... Как я уже сказал, артефакты не стоило искать. И склонен к объяснению мистического рода. Возможно, под словом «проклятие» имелось в виду именно проклятие?  Сам понимаю, что это звучит совершенно по-идиотски, но… Уж слишком много необычного, загадочного я пережил тогда. Даже пугающего. Давайте,  я расскажу вам все без утайки, а вы уж сами решайте, стоит верить в мистику или нет. Хорошо?

Александр кивнул. Профессор отложил трубку. Мелкими глотками допил чай из своей чашки. Взял из вазочки конфету. Рассмотрел ее со всех сторон и положил обратно. Гость ждал, ничем не выдавая своего нетерпения.

– Первое, что я вспоминаю о той экспедиции,  – страх. Он появился не сразу. Но я то и дело испытывал приступы непонятной тревоги с самого первого дня. А потом тревога стала постоянным фоном. И почти каждую минуту казалось, что вот-вот произойдет нечто зловещее. Когда при подъеме с могилы Тимура последних плит погас свет… …сломалась лебедка, ваш офицер и я… ведь это был ваш офицер? Вы жили с ним в одной палатке, очевидно, вашу работу курировал именно он.

– Дальше! – мягко приказал Александр.

– Мы остались внутри вместе с электриками и прочими работниками. Скорее всего, он был уверен: неисправности не носили исключительно технического характер – некто хотел замедлить ход дела. Вероятно, он подумал о саботажнике или… шпионе… Приказал всем оставаться на местах, не двигаться . Уверенный голос в полной темноте должен был всех нас успокоить. Но вот тогда-то мною и овладел страх. Лютый ужас от присутствия чего-то… потустороннего… Только не смейтесь!

– Ни в коем случае, – ободрил его гость.

– И когда темноту прорезали лучи фонариков – электрики пытались справиться с поломкой – это ощущение… оно усугубилось, усилилось. Мне казалось, что совсем рядом присутствуют… нет, не злонамеренные люди, способные причинить физический вред… а две… как бы это сказать… сущности… Одна – хочет нам помочь, а другая – помешать поднять плиты… Мне подумалось, что та – которая стремится помочь… что она… как бы это сказать… добрая что ли… А та, что стремиться помешать, – она злая. Уж простите за столь детский примитивизм в понятиях. Сейчас-то я уверен в обратном…

– Профессор, это вы что-то услышали или увидели в той темноте? Или может быть, что-то нашли?

Профессор глубоко вздохнул.

– Не знаю, как вам сказать…

– Как было, – подсказал Александр.

– Я словно перестал быть собой. Это жуткое, практически физическое ощущение наличия чужого сознания в своей голове, чужих стремлений. Я точно знал, что в двух шагах от меня лежит тяжелый молоток и что я должен его взять. Точно знал, куда мне надо пойти… Я поднял молоток, я пошел… так идешь в темноте по своей собственной квартире… я сделал несколько ударов по стене… до сих пор помню, как с сухим шорохом вниз обсыпались камни… я достал из появившейся в стены ниши… предметы – металлические на ощупь… цилиндрические… И в этот момент я почему-то подумал про лунный свет… Эти мысли были настолько яркими, что я буквально увидел серебристую луну… А потом ваш офицер взял у меня из рук эти предметы… Молча… Все происходило в темноте, я едва различал очертания его тела, но был уверен, что это – именно он. Затем он вышел наружу. И я четко понимал, я должен молчать… никому не говорить – ни о находке, ни о том, что ее у меня забрали.

Профессор замолчал на минуту, а потом продолжил:

– И все же… Я хотел выйти вслед за ним, сообщить об увиденном, как я выразился, своему офицеру, но… Меня словно остановила какая-то сила: ноги не двигались. И еще – возникло ощущение, что если я побегу наружу, то случиться беда. Нет, это было не отвлеченное ощущение, не суеверие.

Ученый заговорил тоном человека, который вынужден признаться в страшном проступке и рассчитывать – пусть не на прощение, но хотя бы на понимание.

– Передо мной возникла четкая картинка – моя жена лежит в гробу. Я даже ощутил запах древесины и… тления... Услышал тихий скорбный плач и соболезнующие шепотки. Это было – реальное предупреждение. Я испытал… даже не страх – позорный ужас… Вы когда-нибудь испытывали нечто подобное, Александр?

– Да, но не будем об этом. Я обещал поделиться своими воспоминаниями. Так вот они. В тот день я не должен был заходить в некрополь. Офицер приказал мне ждать, толкаться среди ученых, а вечером прийти к нему в палатку, но я не дошел, я уснул. Не припомню подробностей: помогал рабочим разбирать какие-то доски, услышал что-то краем уха о том, что «свет сломался». И вдруг – пение. Сначала я подумал: кто-то из местных поет колыбельную. Прислушался получше и совершенно неожиданно для себя пошел не понять куда, присел рядом с какими-то мешками и – уснул… Спал неспокойным сном: боролся с дремотой, то и дело возвращаясь в реальность и покидая ее. И в одно из своих минутных пробуждений увидел, как в палатку к моему офицеру вошли вы. Вы были там, вы с ним разговаривали. О чем?

– Да, когда все работы были завершены, когда на лагерь опустилась ночь, я действительно зашел к нему. Он не спал. Сидел с совершенно безумными глазами. Я спросил его, что я нашел, что он у меня забрал и вынес из некрополя. Знаете, что он мне ответил?  Ничего! Приподнял с пола валявшуюся мешком смятую перепачканную рубашку и вытряхнул из нее к моим ногам два металлических предмета, похожих на литые колбы. Вытряхнул бесцеремонно и небрежно – так, как вытряхивают грязный зловонный мусор. И беззвучно захохотал. Как в истерике. Я сразу понял: именно эти предметы были главной целью научных поисков. А еще я понял: теперь они не представляют никакой ценности. Абсолютно.

– Но все-таки… Он что-то сказал вам?

– Да. «Уже ничего не поделаешь. На них пал лунный свет! Я его выпустил!».

– И?

– И все.

–  Вы ушли?

– Да. Что мне еще оставалось?

– Почему вы не сообщили об этом?

– Не успел. Сначала – хотел дождаться утра. Но наутро вашего офицера нашли мертвым. Вы знаете, он застрелился… Артефактов при не было… Не стану кривить душой: я испугался. Ведь накануне я не сообщил… хотя должен был… Чем я мог оправдать себя? Рассказом о видениях? Суеверным ужасом? Единственный свидетель моего проступка был мертв. Думаю, вы меня понимаете. Александр, а что вы? Вы были в палатке того офицера?

– Да, ранним утром. Успел застать его живым. Он сказал мне: «Ты опоздал. Луна опередила солнце». Я ничего не сообразил. Он попросил принести ему пустой мешок, а когда я подходил обратно, то услышал выстрел. Это я обнаружил его мертвым. Естественно, первым делом я обыскал палатку и его вещи, но ничего не нашел.

Александр продолжал гладить кота, чье мурлыканье стало для профессора раздражающе громким.

– Профессор, так все же, чем они были – те предметы? Как считаете именно вы? Вы ведь не зря неоднократно произнесли слово «проклятие»?

– Александр, вы слышали что-нибудь о проклятии Тамерлана?

– Кое-что.

– Вот вам и ответ. Мой ответ. Считается, что нельзя беспокоить могилы великих воинов: в них хранятся артефакты – вместилища души. Возможно… в случае Тамерлана… разделенной надвое души: ведь предметов-то было два. При определенных условиях…Эти условия настолько туманно обозначены в древних книгах, что мы не можем ни догадываться, ни предполагать, только фантазировать…

– Что ж, пофантазируем?

–  Давайте. Скажем, артефакты найдены и вынесены из могилы… И вот если их касается лунный свет, то просыпается душа воина, алчущего крови. А если на них падают лучи восходящего солнца, то просыпается душа правителя, жаждущая мира и благоденствия для своего народа…

– Фантазийный вывод: какую часть души живые разбудят…

– …с той и будут иметь дело!

– И если бы я переборол внезапную дремоту… или если бы вы раньше пришли…

– Молодой человек, не только вас убаюкал голос. Я тоже – внезапно уснул мертвецким сном на несколько часов, хотя хотел бежать в палатку к вашему офицеру, как только страшное видение о похоронах супруги меня отпустило… Коллеги рассказывали: я сидел в своей палатке, сказал, что мне нужно выйти, что я скоро приду и вдруг, не закончив слова, – задремал. Они подумали, что я просто переутомился – да и было с чего! – и не стали меня будить. И также как и вы – я слышал что-то вроде колыбельной во сне. Фантазирую дальше: это было не просто пение… кто-то очень не хотел, чтобы мы помешали одному из двух артефактов увидеть лунный свет… Ведь офицер говорил именно о лунном свете!

Собеседники помолчали еще.

– Я почти всю свою довоенную жизнь посвятил изучению Тимуридов, – сказал профессор. – Даже собирался книгу написать. Как я радовался возможности участвовать в той экспедиции! После демобилизации сразу достал все бумаги, начал систематизировать, составлять план, успел издать несколько статей… Но однажды ко мне пришел человек из вашего ведомства. Был также вежлив, как и вы. Рассказал о моем великом значении, как ученого…

Пожилой мужчина криво улыбнулся.

– Он предложил передать все материалы по будущей книге в архив. Объяснил, что они представляют большую научную ценность и должны храниться должным образом. Естественно, я – согласился. И больше я не думаю о книге. Как бабка отшептала.

Профессор устало вздохнул. Он выглядел смертельно измотанным.

– А теперь я хотел бы отдохнуть, с вашего позволения.

– Еще один вопрос. Пожалуй, самый главный.

– Разве что – только один. И все, – в голосе пожилого человека прозвучали не то вопросительные, не то просительные нотки.

– Дядя Сережа, такие артефакты существовали только в могиле Тимура?

Так юный Шура называл профессора во время экспедиции. Старое обращение вызвало добрую улыбку на лице пожилого человека.

– Шурочка, – ответил он с теплотой, внезапной для самого себя, –  дорогой мой, подумайте сами: почему монголы не ищут могилу Чингис-хана? Неужели им не хочется возвести на ее месте, ну, скажем, монумент, мавзолей или просто памятник? Так почему? Не хотят тревожить священные останки или… может быть, боятся?

 

***

1962 год

Жизнь советских людей шла своим чередом, понятно и размеренно – с будничными радостями и печалями, надеждами и тревогами. Мирный труд под чистым небом позволял каждому почувствовать себя хозяином своей судьбы. Вдохновлял восторг от первого полета человека в космос. Советского человека. Каждый ощущал свою собственную причастность к этому достижению, доказывающему преимущество социалистического строя перед тем, что господствовал в великой заокеанской державе. Перед тем, с которым Советский Союз пребывал в состоянии перманентной конкуренции.

Советские люди имели все основания для спокойствия и будничной радости. Они твердо знали: у них – самое лучшее в мире государство, самые лучшие условия для жизни человека труда, границы на замке, разведчики не дремлют, а враг – если и рискнет сунуться – то будет обязательно разбит.

Конечно, те, кому в силу профессиональных обязанностей было положено разбираться в вопросах внешней политики, были в курсе: что подпорки мирового баланса не так уж и тверды. Однако они держали эти знания в тайне даже от своих близких. Советские граждане имели право на спокойный сон.

Американским гражданам счастливое незнание было недоступным. Их пугали советской ядерной агрессией, предпочитая замалчивать, что единственным государством, использовавшим ядерное оружие для борьбы с иноземным врагом, были как раз США. Действительно, зачем пестовать чувство вины за Хиросиму и Нагасаки, когда можно укреплять страх вечной угрозы и под этот интерес стремительно наращивать собственный ракетный потенциал, направляя на эти цели немалые деньги добропорядочных налогоплательщиков?

В 60-х ядерное противостояние между двумя мировыми державами усилилось. Причем, ситуация складывалась не в пользу Советского Союза. По количеству имеющихся ядерных боеголовок Союз проигрывал Штатам с разгромным счетом – 1 к 17. Это отставание несколько компенсировалось наличием у советской стороны межконтинентальных ракетоносителей, но, тем не менее, Штаты могли превратить Союз в мертвую территорию 20-30 раз, а Советы были способны уничтожить Штаты лишь три раза.

Вооруженный до зубов нейтралитет удерживался простой логикой понимающих политиков – для того, чтобы покрыть планету покровом ядерной зимы, с лихвой хватило бы даже одного уничтожения. И для этого не обязательно было официально объявлять войну, направлять ракеты на вражескую территорию: каждому из идеологических соперников достаточно было бы взорвать наличный ядерный боезапас на своей земле…

Произойди такое – и граждане государства-самоубийцы погибли бы относительно быстро и легко. В этом, по большому счету, и заключалось их преимущество. Впрочем, весьма сомнительное. Ведь все остальное население земли (в том числе и ненавистные противники) были бы обречены на долгую и мучительную смерть: ядерная зима, кардинальное изменение климата, голод, беспорядки, медленно убивающая радиация...

Но в этом неравновесии имелся весьма неблагоприятный для Советов элемент: превосходство позволяло американцам вольно чувствовать себя на мировой политической арене. На их стороне всегда было неписаное, но весьма значимое право сильного.

В ситуации неравного противостояния Советскому Союзу было необходимо показать свою силу, дабы Штаты поняли: СССР держит нейтралитет не из страха перед их военной мощью, а исключительно из миролюбия; при этом Советский Союз способен «брать свое» без оглядки на Вашингтон.

Таким «своим» в начале 60-х совершенно неожиданно для себя оказался остров Куба, только что сбросивший навязанный американский режим. Присоединение к советскому идеологическому лагерю изначально не было лучезарной мечтой последователей Фиделя Кастро. Как и всякое государство, только что обретшее свободу, Куба хотела идти своим путем. И все же, руководители страны не могли не понимать: без поддержи сильного друга, этот самый свой путь оказался бы очень даже не долгим – буквально до первого поворота.

 

***

Сибирь.

Апрель.

Они стояли на широких балконных перилах, держась за руки. Совсем юные девушки, почти девочки. В легких летних красных платьицах, босиком. Андрей хорошо видел с тротуара их щупленькие угловатые фигурки, четко очерченные на фоне бледного неба. Запрокинув голову, он с ужасом наблюдал, как они слегка покачиваются – стараясь сохранить обманчивое равновесие. Слышал, как они громко дуэтом декламируют стихи. До его ушей долетело:

– …вечер осенний был душен и ал…

Андрей не понимал, что происходит и почему два полу-ребенка так рискуют. Что это – глупая игра или безумная часть некой романтической истории? И что эти девочки сделают, когда закончится стихотворение – со смехом спрыгнут на твердый пол балкона или сделают шаг вперед?

Андрею хотелось подать голос, закричать, чтобы вернулись в надежную безопасность балконной коробки. Но он молчал из-за страха, что в звенящей тиши раннего утра его окрик вспугнет девчонок, заставит потерять то шаткое равновесие, которое все еще сохраняет их живыми.

– … тело у старого дуба нашли…

К девичьим голосам присоединялся, нарастая, еще один – то ли голос, то ли шум. Андрей не мог разобрать. Голос-шум нарастал, перекрывая декламацию. Сознание Андрея заполнялось леденящим ощущением неминуемой беды, которую он не сможет предотвратить, что бы он не сделал. А еще ему казалось, что смерть этих девочек будет концом и его собственной жизни. Словно в этих незнакомых ему девчушках сосредоточились все его порывы, надежды и чаяния.

– … а за окном шелестят тополя…

Та из девушек, что стояла слева, слишком сильно наклонилась вперед и упала, увлекая вторую…

Вниз...

На асфальт…

Андрей завопил до дребезжащего звона в ушах.

…и проснулся от этого звона.

Он подскочил на кровати. Это был ночной кошмар.

Молодой человек снова откинулся на подушку, промокшую от пота. Минут пять ушло на то, чтобы прогнать от себя видения страшного сна, еще минут пятнадцать – на то, чтобы настроить себя на рутину наступившего дня.

С утра он должен был отнести в библиотеку книги, потом – зайти к своему научному руководителю по диссертации Константину Павловичу и выслушать все его претензии, затем – отправиться в университет, где его ждали лекции. Идти на лекции Андрею не хотелось до чертиков. Но времена, когда он, поддавшись порыву лени, мог пропустить хотя бы одно занятие, уже прошли: теперь лекции читал он сам. Студенты его любили, и шансов на то, что какая-то группа сбежит в полном составе, не было никаких.

В итоге ему пришлось-таки встать, привести себя в порядок, взять с вечера подготовленную сумку с черновиками и книгами и отправиться по намеченному маршруту.

Весна в Сибири вступила в свои права. Было уже тепло: что-то около десяти градусов. Андрей не застегивал легкой куртки, не смотрел под ноги, даже когда ему случалось угодить ногой в лужу. С удовольствием вдыхал свежий ветерок. Ему нравился запах весны. Навстречу попалась симпатичная девушка в синей курточке и синем же вязаном беретике, кокетливо надвинутом на ушко. Андрей улыбнулся девушке и подмигнул ей. Она смущенно хихикнула и пошла дальше своей дорогой. Продолжил свой путь и Андрей, начав вдруг напевать себе под нос песенку «А у нас во дворе есть девчонка одна». Но не допел до конца первый же припев: его мурлыканье было прервано отчаянными детскими криками о помощи.

Андрей повернул голову на крик. В нескольких метрах от него на макушке деревянного заборчика спасался от собаки грязный рыжий котенок. Бедолага скользил когтями по пропитанной весенней сыростью древесине, стараясь удержаться на срезе досок. Он не мяукал, не шипел, просто таращился во все свои золотистые глаза-пятаки на лохматую темно-бурого цвета псину, которая, опершись передними лапами на доски забора, тянула к нему свою сияющую клыкастой улыбкой морду. Пес повиливал хвостом. Может, просто хотел поближе рассмотреть мохнатую рыжую козявку. Но столь близкое присутствие зубастой зверюги приводило котенка в ужас. Это его безмолвный вопль услышал Андрей. Он подошел к забору, по-приятельски отпихнув ладонью в сторону бурого кобеля.

– И чего это ты к маленьким лезешь, дурень пучеглазый? Совсем ребятенка перепугал!

Пес уселся на грязный лохматый хвост, улыбнулся Андрею своей широкой пастью, будто бы говоря:

– Да я же только познакомиться хотел!

Андрей стащил за шиворот котенка, который, еще больше напуганный появлением беспардонного незнакомца, перешел к активной самообороне: замурзился, выставил вперед четыре когтистые грязные лапы. Но, оказавшись, у человека под курткой, тут же успокоился и заурчал, поняв, что уж теперь-то ему не грозит никакая опасность.

– Пойдем со мной, малыш! – обратился к нему Андрей. – Я знаю, кто будет неимоверно рад получить тебя в подарок.

То, что он услышал страх котенка в звуках детского крика о помощи, молодого человека не удивило. С тех пор, как в его голоса впервые зазвучали чужие голоса, прошло много лет. Со временем привык к ним. Воспринимал как нечто, вполне естественное лично для него. Правда, о своей инакости никому не рассказывал, чтобы другие увидели в нем психа.

 

***

Дверь в квартиру Константина Павловича открыла домработница Лиза. Как всегда. По ее лицу никогда нельзя было угадать ни ее собственное настроение, ни атмосферу, царившую в доме на момент визита.

– Здравствуйте, проходите, – произнесла Лиза и тут же удалилась, как ее и не было.

Андрей направился в кабинет профессора. Шел очень медленно. Он чувствовал, что вот сейчас произойдет встреча, которую он очень ждал и совершенно не желал одновременно. Из комнаты в коридор порывом шального ветра выпорхнула внучка профессора – Вика. Чуть не столкнувшись с Андреем, она, тем не менее, не обратила на него ни малейшего внимания, как будто споткнулась о нечаянно брошенную вещь.

Она сделала несколько шагов в сторону дедушкиного кабинета и прокричала, приподнявшись на цыпочках:

– Мне все равно, что там скажут все эти твои завкафедрами! Особенна эта костлявая старушка Эльза-как-там-ее! Пусть за своей одеждой следит! А еще лучше – пусть пару платьев прикупит, ведь оклад позволяет! Не нравится, что мои ноги видно? Ее ноги – виднее, через дыры, что в ее пропахшим нафталином тряпках моль проела! И вообще – я на концерт иду, а не на лекцию. И, между прочим – ты сам меня уговорил. А раз так – то и не лезь со своим «приличное платье», «приличная юбка»!

– Здравствуйте, Вика! – поздоровался Андрей.

Только тут девушка заметила его. Слегка кивнула и победно провозгласила деду:

– Кстати, к тебе пришел самый приличный во всем университете человек! Принес самую приличную во всем университете диссертацию. Так что не устраивай семейных сцен при посторонних!

– Вика, это – вам! – сказал Андрей, доставая из-под куртки пушистого милягу. – Вы, кажется, очень хотели котенка. Именно рыжего.

Дерзкая девушка моментально превратилась в послушного ребенка.

– Деду-уль! – протянула она в секунду подсахаренным голоском. – Пожалуй, я надену тот симпатичный голубой костюмчик, который ты мне подарил. Он мне очень нравится. Но взамен – исполнишь одно мое желание?

Она схватила котенка и, подпрыгивая, понеслась с ним в кабинет деда. Андрей с минуту стоял в коридоре, прислушиваясь:

– Ну, деду-уль! Ну, ми-илый! Ну, посмотри – какой же он хорошенький! Можно его оставить? Разреши, а?

Наконец прозвучало:

– Дедуль, я тебя люблю!

И Вика с победным видом прошествовала обратно в свою комнату. Не взглянув на Андрея, она зашептала Лизе, которая всегда знала, когда нужно подойти к хозяйской внучке для получения срочных и секретных инструкций.

– Прямо сейчас возьми из моего шкафа эту бледно-голубую гадость, отутюжь как следует, а главное – обрежь подол юбки сантиметров на пять и застрочи!

– Спасибо вам, – улыбнулась Вика Андрею той самой чистой и искренней улыбкой, за которую ей почти всегда прощались все ее выходки. – Я его всю неделю просила котенка взять. А он – шерсть, грязь, диваны раздерет!

Безо всяких там «До свидания!» Вика удалилась, а Андрей вздохнул, достал из сумки листы черновиков и шагнул в сторону своей Голгофы.

Константин Павлович к Андрею относился в целом хорошо, но как-то странно. И эти странности делали их общение в строгих рамках общей работы в университете и работы над диссертацией Андрея в частности порой невыносимым для них обоих.

С одной стороны, профессор всегда был вежлив со своим подопечным. Порой  обращался с ним чуть ли не с отцовской теплотой. Очень требовательный в вопросах, касавшихся диссертации, он сглаживал критику шутками, разговорами за жизнь, пересказами личных военных воспоминаний, бытовыми советами. С другой стороны, иногда в его отношении к молодому преподавателю пробивалась явная личная неприязнь. Словно в памяти пожилого человека вновь и вновь, не зависимо от его желания, всплывала некая страшная обида, нанесенная ему Андреем в далеком прошлом. И тогда взгляд профессора становился злым, а деловитая речь начинала колоться острыми ядовитыми шипами. Константин Павлович с пристрастием выискивал в работе мельчайшие недочеты, возводя их в ранг вопиющего непрофессионализма, тотального незнания. Гневно черкал давящейся и плюющейся чернилами перьевой ручкой по опечаткам и опискам, называя свидетельство невнимательности халатностью и безалаберностью. Справедливости ради, внимательность никогда не была сильной стороной Андрея, как собственно и грамматические познания. Очень редко, но тем не менее случалось и так, что Константин Павлович, перебирая принесенные ему Андреем листы в руках, затем просто клал их на край стола и заявлял:

– Это жалкое подобие на научные потуги останется здесь. Красное место этому безобразию – ведро для мусора.

В такие минуты глаза Константина Павловича излучали самую настоящую ненависть. Словно видели ту крайне неприглядную сторону натуры парня, о существовании которой он сам не знал и даже не догадывался.

– В следующий раз принесите мне другой экземпляр – тот, который хоть как-то засвидетельствует наличие в вашей голове хотя бы одной самостоятельной мысли,  – цедил профессор сквозь зубы. – И подумайте: стоит ли вам заниматься научной работой, если демонстрируете полнейшее отсутствие склонности к таковой.

Впрочем, в каждый такой следующий раз пожилой профессор встречал Андрея с заметно виноватым видом. Угощал его чаем с домашней выпечкой, подробно изучал каждую строчку, не цепляясь к мелким недочетам и мягко указывая на те места, которые следовало исправить, переписать. Забракованные же ранее листы были положены на стол в зоне видимости Андрея, так чтобы он мог заметить: плоды его труда в мусорную корзину все-таки не полетели.

В тот день настроение у Константина Павловича было, мягко скажем, не очень. И Андрей прекрасно знал, в чем дело.

Заведующая одной из кафедр в очередной раз жестко прошлась по моральному облику его внучки Виктории. По-товарищески сообщила ему о вызывающих нарядах Вики, о ее заносчивой манере в общении с другими студентами, о надменности в отношении ко многим педагогам. Рассказала, как болит ее сердце, когда она видит: такое поведение в целом талантливой и достойной девушки бросает тень на репутацию самого Константина Павловича. Отметила, что понимает: он всегда хотел как лучше, но как не избаловать любимую девочку – тем более, столь живую и красивую, как Вика? Но подчеркнула: в коллективе университета уже зреет недовольство. Выразила вполне обоснованное опасение: если так пойдет и дальше, а в придачу обострится неуспеваемостью по целому ряду предметов (увы, Вика училась в основном кое-как, а временами – из рук вон плохо), то дело может даже дойти до исключения из ВЛКСМ. На какое научное (и не только научное) будущее тогда сможет рассчитывать «бедная девочка»?

Естественно Эльза Арнольдовна все это высказала профессору в приватной форме – один на один, безжалостно обрушив на него всю мощь своей тактичности и сострадания. Со слезами сочувствия на глазах. По крайней мере, именно так она потом сообщила всем тем, кто считал своею прямой обязанностью сделать этот разговор новостью дня.

Андрей узнал об этом событии накануне и был готов к холодному приему, пристрастному прочтению своего черновика, раздраженным плевкам чернильной ручки и злым фразам про мусорное ведро. Старик же принял его неожиданно добросердечно.

– Это вы принесли ей котенка? – спросил он, едва Андрей осторожно присел стул подле массивного дубового стола длиною во всю стену, заваленного книгами и бумагами.

– Да.

– Спасибо, Андрюша, только она ведь все равно сделает по-своему, – сокрушенно вздохнул профессор. – К гадалке не ходи – Лиза подошьет подол у юбки… И хвостов к сессии – целая куча… Был бы отец жив – дал бы ей ремня. А я не могу. Помню, сына Серегу лупил, как сидорову козу. За дело, естественно. А ее – даже отругать не могу. Я ведь помню: она единственная выжила тогда.

Андрей понимающе кивнул.

Он знал историю о том, как разбились в аварии родители Вики. Они ехали на дачу в новенькой «Победе» вместе с дочкой и друзьями, когда из-за поворота навстречу им на большой скорости вылетел самосвал. За рулем был беглый преступник –  убийца-рецидивист, пытавшийся скрыться от милицейской погони на угнанной машине. Константин Павлович с женой и ее братом ехали следом. Он  был первым, кто подбежал к груде металла, еще минуту назад бывшую шикарным автомобилем. Он был первым, кто услышал единственный звук, раздававшийся внутри измятого салона. Детский крик. Вике едва исполнилось два года. Она выжила разве что чудом.

Жена Константина Павловича пережила сына со снохой всего лишь на год, и он остался один с ребенком на руках. С тех пор он дрожмя дрожал надо внучкой. Потакал всем ее желаниям и капризам.

У нее всегда было все самое лучшее – игрушки, книжки, самокат, велосипед, детские одежки, взрослые наряды. Она всегда была права: даже когда получала «тройки» и «двойки», считала учителей глупыми, знакомых – бездарными, а себя – самой лучшей. И хотя в такой ситуации из девочки мог бы вырасти злобный эгоистичный монстрик, Вика стала просто весьма своевольной, но все же доброй девушкой. Дедом она крутила-вертела, как хотела. Но при этом всегда жалела его. Любила проводить с ним вечера, слушать его: как он говорит о своей жизни, пересказывает ей любимые книги. Сама-то особенным пристрастием к чтению не отличалась. С особенным удовольствием хлопотала вокруг деда, когда с ним приключалась какая-нибудь хворь, наподобие простуды. С энтузиазмом заваривала ему чай, подавала по часам таблетки и капли, кутала в теплое одеяло и заставляла пить горячее молоко с медом.

Склонностей к истории у Вики не было отродясь. Сама-то хотела выучиться на швею, мечтала работать костюмером. Но разве о таком будущем мечтал для своей девочки профессор? Какое училище? Свят-свят-свят! Только университет! Когда безобидное увлечение театральным кружком вылилось в «Дедуль, я хочу служить в театре, шить костюмы!», профессор был огорошен и предпринял все меры, дабы закрыть Вике путь на территорию Мельпомены. Обложил несчастную учебниками по истории, как волка  красными флажками. Резко изменил отношение к ее подружкам по театральному кружку, которые после пары-тройки ледяных встреч в некогда гостеприимным доме разобиделись на Вику и перестали с ней водиться. С руководителем театрального кружка Константин Павлович поступил еще круче. Не посмотрел, что тот был его фронтовым товарищем, и жестко потребовал, чтобы он больше не морочил голову всякой чепухой девочке, которой в университет надо поступать, а не в куклы играться, да с тряпками возиться. Тот жутко обиделся и другом быть Константину Павловичу перестал. Старика это не сильно-то и взволновало. Главным вопросом повестки дня было – не позволить внучке получить неправильную профессию. Ради этого он был готов пожертвовать любой дружбой и привязанностью.

Дальше – больше. Всегда щедрый дед перестал выдавать внучке карманные деньги, чтобы она не могла самостоятельно покупать ткань, нитки и прочую чепуху. А когда Вика, вздумав отстоять свои интересы, расчекрыжила ножницами шторы и тюль, содранные с гардины, ради пошива бального платья, профессор связал узлом «всю эту гадость», залил чернилами и унес на ближайшую свалку.

Последний инцидент ошарашил бедную Вику, но она даже не успела закатить деду стандартную истерику: вернувшись домой от мусорки, Константин Павлович внезапно побледнел, оперся спиной о стену и сполз на пол. «Скорая» приехала быстро. Все кончилось хорошо. Почти. Если не считать того, что соседка, заглянувшая вечерком проведать Константина Павловича, отвесила Вике на прощание словесную пощечину:

– Довела-таки дедушку, мерзавка!

Если бы к тому моменту Вика была немного постарше, чуточку опытнее или хотя бы – по-женски наблюдательной, она бы поняла, в чем дело.

Въехавшая несколько лет назад в квартиру на их этаже соседка сразу положила глаз на пожилого, но еще вполне симпатичного профессора. Захаживала в гости, помогала по дому. Меж дел проговаривала, дескать, домработница – это, конечно, хорошо, но настоящий уют в квартире может создать только полноценная хозяйка… Что там было еще – история умалчивает, но однажды Константин Павлович шутливо спросил Вику, тогда еще семиклассницу:

– А я у тебя еще как, о-го-го?

– Дед, ты – вообще о-го-го! – засмеялась та.

– А если бы я взял да и женился на хорошей женщине?

Вика совершенно искренно удивилась:

– Да ты что? Ты ведь уже – дед! Какой ты муж?

Это неприкрытое, наивное и совершенно чистосердечное удивление окончательно отвратило Константина Павловича от желания во второй раз обзавестись супругой. Как честный мужчина, он сказал не состоявшейся жене, что не хочет своим браком смущать внучку.

Теперь, спустя несколько лет, женщина насладилась моментом и вернула свою обиду «мерзкой девчонке».

Но Вика даже не догадывалась о реальной подоплеке упрека. Она приняла его за чистую монету. Пред лицом болезни деда, ставшей доказательством его старости,  движимая чувством вины и страхом остаться одной на всем белом свете, она рыдала и просила у Константина Павловича прощения. Обещала поступить туда, куда он скажет, и вообще забыть про театральный кружок,  выкройки и ткани.

Правда, чувство вины продержалось недолго. Студентка Вика едва успевала подбирать хвосты. На замечания преподавателей отвечала равнодушно, а в последнее время – даже дерзковато. К слову, такая она была на университет – не единственная. Но именно у нее был дедушка-профессор, который одновременно и периодически прикрывал ей спину, и выслушивал упреки от коллег и руководства. Как это и случилось несколько дней назад.

– Она одна тогда выжила, – вновь сказал Павел Константинович, повторяя, очевидно, единственный значимый для него аргумент. – Как я могу быть строгим? А она совсем учиться не хочет…

Он переложил несколько тетрадок из одной стопки в другую.

– Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом! – печально пошутил Константин Павлович, чтобы закрыть неприятную для него тему. – Что ж, Андрюша, показывайте, что вы наработали.

После часового разбора черновика, профессор спросил:

– А вы сами – как, идете на сегодняшний праздник?

– Скорее всего, нет.

– Почему? Молодые любят танцевать.

– Наверное, я не слишком молодой. Танцевать не люблю. А если совсем честно – и вообще не умею.

– Жаль, а уж как я танцевал, когда молодым парнем был! Как плясал под гармонь!

Он протянул Андрею его черновик.

– Тогда вместо танцев займитесь доработкой.

 

***

Москва.

Середина мая. 

Никита Хрущев пригласил к себе в кабинет Анастаса Микояна. Никита Сергеевич долго готовился к этому разговору. Провести его нужно было так, чтобы заполучить в Микояне союзника в крайне важном и деликатном деле. Необходимо было увлечь собеседника своей мыслью, доказать ее значимость. Только тогда Микоян станет искать способы реализации идеи, а не контр-аргументы.

Продавить своей волей необходимое решение на Политбюро, конечно, не составило бы труда для Хрущева. Но тогда большинство товарищей по партии оказались бы в роли механических исполнителей. А ему был нужен человек, чей авторитет вдохновил бы министров и военных на поиск идеальных решений, а не на простое соглашательство, обязательно переходящее в коллективную безответственность. Ему нужен был человек, который сам был способен найти идеальные решения и снизить риски предприятия до минимума.

После нескольких минут ничем не примечательной беседы Генсек взял быка за рога.

– А мне тут вот пришла в голову мысль, – начал Хрущев таким тоном, словно эта мысль посетила его буквально секунду назад, но при этом он внимательно глядел на Микояна, – что если мы возьмем, да и пошлем на Кубу наши ядерные ракеты? Быстро установим их, потом объявим американцам об этом событии. Сначала – по дипломатическим каналам, а затем – публично.

Микоян ничем не проявил удивления, лишь во взгляде показалась настороженность. Четко отслеживающий реакцию собеседника, Хрущев с удовлетворением не заметил категорического протеста и сразу же продолжил:

– Американцы слишком уж вольно себя ведут. А это сразу поставит их на место. Подумать только: любое нападение на Кубу будет означать незамедлительный и жесткий удар непосредственно по их территории. Это заставит их, в конце концов, отказаться от любых планов нападения на Кубу. Мы сохраним остров для социалистического лагеря. Поддержим их революционные порывы. А там, наблюдая расцвет Кубы и убеждаясь в правильности выбора Фиделя, на нашу сторону начнут переходить и другие. Как вам такой расклад?

Микоян отлично знал характер Хрущева и поэтому высказал свои опасения осторожно, избегая резкого негатива, способного включить у главы государства стремление настоять на своем исключительно из принципа.

– Сам-то расклад – хорош, а вот план – уязвимый, – ответил Микоян. – Боеголовки, установки, персонал, – все это не пачка папирос. В кармане на остров не провезешь. Но, допустим, доставка пройдет гладко. Но другой вопрос: как незаметно произвести монтаж? Ведь это не двухминутное дело. Могут обнаружить. Американские самолеты-разведчики свободно летают над островом. Вы же знаете. Кубинский ландшафт нам не поможет – не джунгли.

– Но если мы все сделаем быстро? И тогда – кто рискнет сунуться на остров? – гнул свою линию Хрущев.

Придерживался выбранной тактики и Микоян.

– Предположим, мы успеем. Но неужели вы думаете, что Штаты стерпят такой вызов? Сам Кеннеди – ладно. Он не настроен воевать. Без давления извне он – вполне вероятно – и смолчал бы. А вот ЦРУ... Вы думаете, военные позволят своему президенту смириться с публичной оплеухой? Давайте посмотрим правде в глаза: наш шаг будет расценен как открытый, наглый и агрессивный вызов… Советская угроза всего в 150 километрах от Флориды! Представьте, какая паника начнется, что будут писать в газетах. Кеннеди обвинят в том, что он заигрался с Советами и с Кубой. От него потребуют демонстрации силы… Сейчас у нас равновесие. Но если возникнет кризис, Никита Сергеевич, в доказательствах на тему кто в мире хозяин, наши страны рискуют очень далеко зайти.

– Да ладно! – раздраженно махнул рукой Хрущев. – Будете вы тут говорить! Мы же не поднимаем крик из-за их ракет в Турции. А эти ракеты для нас – немалая опасность. А так… их ракеты – в Турции, наши – на Кубе. Вот и получится настоящее равновесие. Каково?

Голос Микояна стал тише и тверже. Он обратился к Хрущеву, четко проговаривая каждое слово:

– Про Турцию мы молчим, поскольку поднимать шум нельзя. При нынешней-то разнице в ядерном потенциале. И все это понимают. Получится равновесие – хорошо. Но как ему получиться? Как бы там ни было, ЦРУ не позволит Кеннеди молча согласиться с тем, чтобы территория Штатов оказалась прямо под прицелом. Прибавьте к доводам военных ту истерию, что незамедлительно поднимется в прессе и на телевидении. Про Турцию-то все будут молчать, а вот советскую угрозу распишут в ярких красках. У американцев начнется самая настоящая паника. А перепуганные массы – отличный рычаг давления на президента. Где гарантия, что в итоге его не додавят до того, чтобы ударить по острову – для острастки хотя бы? И что тогда делать нам – смолчать, показав на весь мир бессилие советского лагеря, или ответить ударом на удар?

– Говорю же вам: Кеннеди на это не пойдет!

– Даже если и так… Но для начала военных действий его мнение может оказаться и не определяющим. Я вам не просто так говорил об истерии и о панике: ситуация может развернуться таким образом, что решающее слово может оказаться за обычным исполнителем.

Хрущев нахмурился, и Микоян продолжил:

– Да, президент способен и имеет полнейшее право дать команду – наносить или не наносить удар, но не в его власти контролировать умонастроение каждого отдельного своего подчиненного. Нельзя сбрасывать со счетов человеческий фактор. Представьте: некий военный начальник средней руки, поддавшись общей истерии, даст приказ обстрелять с воздуха наши войска на Кубе? Хотя бы в рамках всего лишь одного вылета? И накачанный той же истеричной агитацией пилот приказ выполнит. Одного удара будет более, чем достаточно… Когда на острове загремят взрывы, когда прольется первая кровь… Что будет значить для людей, находящихся в зоне обстрела, распоряжение не направлять ядерные ракеты в сторону Штатов без специального приказа? С большой долей вероятности можно сказать: ровным счетом ничего.

Хрущев молчал. Молчал и Микоян, понимая, что главе государства его слова – совершенно не по вкусу.

– Никита Сергеевич, будет война, – тихо сказал Микоян.

– Ладно, идите уже!

Микоян понял, что он не убедил Хрущева в своей правоте.

Соблазн у Никиты Сергеевича был, и в самом деле, велик. Расположить ядерные ракеты практически под боком у Соединенных Штатов – эта мера давала возможность убить сразу нескольких зайцев.

Начать с того, что ядерное равновесие Союза и Штатов выглядело как равновесие слабого и сильного, оно было довольно-таки унизительным для Советов. Да, в ситуации прямого нападения Союз не стал бы миндальничать и стер бы с лица земли целые американские территории. Но в ситуации мира, в ситуации вечной конкуренции, борьбы систем разница в количестве боеголовок не работала на имидж Советского Союза.

Своеобразным олицетворением ядерного превосходства Штатов были размещенные ими в Турции и нацеленные на Советский Союз ядреные ракеты «Юпитер». Они могли долететь до стратегически важных точек советской страны в течение десяти минут. Время же долета советских межконтинентальных ракет до США составляло 15 минут. В условиях военного ядерного противостояния пять минут имели очень большое значение.

Руководство СССР понимало: военный нейтралитет – не вечен и хрупок; если ничего не менять, то в один далеко не прекрасный день  для его сохранения придется пожертвовать некоторыми интересами советского лагеря или самой советской страны. А размер жертвы будут определять заокеанские конкуренты. И уж скромничать они точно не станут…

Разместить ракеты в буквально шаговой доступности, подсунуть американцам, выражаясь языком Хрущева, ежа в штаны позволило бы Союзу политически ответить на размещение Штатами аналогичных по классу ракет в Турции.

И нельзя забывать, что счастливый опыт Кубы, чья экономика теперь начала бы развиваться семимильными шагами под дружеским покровительством Советов и чья безопасность была бы обеспечена ядерным оружием, несомненно, вдохновил был бы на переход в социалистический лагерь другие латиноамериканские страны, вынужденные терпеть американское помыкание.

Да, соблазн был велик. И, несмотря на явный авантюризм идеи, Хрущев не отказался от нее. Войны он не хотел. И не верил, что открытое столкновение нужно Кеннеди. Затевая «ежовую» операцию, он был уверен, что сможет провести ее в нужном направлении, сохранив мир. Не знал, что нужное направление окажется не ровной дорогой, а петляющей тропой над крутой пропастью. Не догадывался, что сохранить мир он сможет лишь тогда, когда до войны останется всего лишь полшага…

Во второй половине мая Никита Сергеевич вынес свою идею на обсуждения в узком кругу. Опасаясь, что его излишняя эмоциональность не даст собравшимся по достоинству оценить плюсы, был предельно лаконичен: необходимо тайно разместить на Кубе ракеты среднего радиуса действия с ядерными боеголовками, а по завершении монтажа – поставить Кеннеди перед фактом и выступить в ООН с соответствующим заявлением.

Микоян выступил против. Громыко поддержал Анастаса Ивановича: да, дело выглядит очень рискованным. Однако они остались в меньшинстве. На расширенном заседании Совета обороны было принято решение о подготовке к созданию Группы советских войск на Кубе.

Следующим шагом было – получить согласие Фиделя Кастро относительно размещения на острове ядерных ракет. Но с этим было решено пока не спешить. Тем более, что в согласии Хрущев и не сомневался: Фидель не мог не понимать, что без поддержки Советов он мало что сможет предоставить американской военной машине. Несложно предположить, что Америка, устав посылать на остров диверсионные группы и обеспечивать воющих с Кастро «кубинских патриотов» оружием, однажды найдет повод для открытого нападения. Чтобы другие страны, вынужденные терпеть «покровительство» Штатов увидели, чем завершится попытка высвободиться из него.

 

***

Москва.

24 мая.

Министр обороны СССР представил руководству страны план создания Группы советских войск на Кубе, разработанный Генеральным Штабом Вооруженных сил СССР. Название операции – «Анадырь».

 

***

Монголия.

Начало июня.

В наполненной весенними запахами комнате за столом сидело восемь человек. Семеро молодых людей и один – как минимум, за семьдесят. По одежде и внешнему виду нельзя было сделать никаких внятных предположений об их роде занятий, уровне благополучия и вообще – какой-либо принадлежности к той или иной профессиональной или социальной категории. Единственное, что было сразу понятно – эти люди собрались по крайне важному делу.

– Это должно случиться уже скоро, – наконец, сказал старик, продолжая ранее начатый разговор. – По всем приметам, время, о котором написано в книгах, уже близко. Дух войны разбужен. Пока он еще не вошел в силу, но не далек тот час, когда он захочет освободиться. Когда это произойдет, вы должны будете оказаться в нужном месте. Вы должны помешать ему разрушить мир.

Вас выбрали, потому что каждый из вас – достоин высокой чести. А еще потому что каждый из вас – один-одинешенек на этом свете: ни матерей, ни отцов, ни жен и ни детей. Вашу смерть никто не будет оплакивать, ваш позор не ляжет клеймом ни на чью судьбу. Ваши могилы очень скоро порастут травой. Ваши имена забудут даже те люди, которым придется разбираться в обстоятельствах произошедшего. И даже в среде избранных вы останетесь неизвестными героями.

Слова старика не пугали парней. Они уже слышали эти объяснения раньше и понимали: это повторение пройденного – всего лишь окончательное испытание их воли и решимости.

– Вы – избранные, – продолжал далее старик. – Но окончательное решение все равно остается за вами. Без вашего искреннего согласия пожертвовать собой дело не закончится успехом. Когда вы окажетесь на месте, когда возьмете в руки святыни, обретший силу дух легко распалит даже легкие сомнения. Он раздует каждый ваш страх – из пылинки в холм. А главное: он заставит вас испугаться за свою жизнь. Это – самый большой страх каждого, даже самого мужественного, человека.

– Мы не боимся смерти! – воскликнул один из парней  и тут же осекся, застыдившись, что перебил старшего.

Старик лишь ласково улыбнулся.

– Сама по себе смерть – не страшна, – журчала его речь. – Она – лишь переход в мир духов. Мудрые люди понимают это. Но даже их, самых мудрых, страшит переход. Подумайте об этом. Будьте готовы к тому, что вам станет страшно умирать. Картины будущего, от которого вы решили отказаться, которое сейчас кажется вам совершенно незначимым, предстанут пред вами во всей своей красоте и соблазнительности. И каждый из вас захочет обрести простое человеческое счастье. Захочет до боли, до отчаяния. Будьте готовы пересилить соблазн. Будьте готовы справиться с внезапным отвращением к убийству невинных людей.

– Невинных? – переспросил еще один парень. – Зачем же они придут на нашу землю осквернять наши святыни? Кто их сюда звал? Сидели бы по домам!

– Да, невинных, – подчеркнул старик. – Вы должны четко понимать это. Но тем более величественна ваша жертва. Эти люди придут не по своей воле. В конце концов, и они, и те, кто их пошлет, – всего лишь игрушки в руках духа войны.

Старик дал парням подумать ее несколько минут и, услышав от каждого окончательное «да», встал из-за стола.

– Теперь возвращайтесь домой, – сказал он. – Когда придет время, вас соберут.

 

***

Сибирь.

Июнь.

Андрей проснулся от тягостного ощущения свершившейся беды. По холодному деревянному полу он прошлепал босыми ногами к включателю, пощелкал клавишу – свет не вспыхнул. Не работал фонарь, стоявший под самым окном. Темнота была одинаковой – внутри и снаружи комнаты. И одинаковой была душная тишина – внутри и снаружи.

Андрей торопливо оделся и вышел из дома. Осмотрелся. В плотных сумерках – через густые облака едва пробивался лунный свет – молодой человек разглядел: он находится в месте, претерпевшем неимоверные разрушения. Серые стены домов – с разбитыми окнами, обсыпанными фасадами. Покосившиеся столбы электропередач – с оборванными шнурами проводов, зависшими на полнейшем безветрии. Замершие автобусы и трамваи – почерневшие и покореженные, с выбитыми стеклами. На замершей, омертвевшей проезжей части лежали человеческие тела: мужские ли, женские, детские? – толком не разобрать. Все они были покрыты толстым слоем серой пыли. Эта пыль лохматыми хлопьями опускалась с неба – медленно и бесшумно, нарастая в мерзкие грязные сугробы.

Андрей недоумевал – что случилось? Неужели началась война? Неужели он проспал артобстрел? Почему не проснулся от грохота взрывов, обрушения, человеческих криков? И тут он понял: это не его город. Он находится в совершенно незнакомом месте. И даже дом, из которого он только что вышел, исчез.

Стряхивая оседавшую на плечи пыль, Андрей медленно пошел вдоль улицы. И в потемках споткнулся о засыпанное серым человеческое тело. Упал на колени, уперевшись ладонями в уже застывший труп. Это была женщина. Андрей зачем-то стал очищать его от пыли. Провел руками по посиневшему лицу и увидел: это – Вика.

И тут Андрей понял: он спит, а все вокруг него – просто сон, страшные картинки. Он понимал, что сон скоро кончится: рано или поздно прекращалось любое сновидение. И тогда он покинет жуткое место, вновь окажется в своей комнате.

Андрей с облегчением вздохнул. Но раз все это – просто сон, значит, можно последовать зову любопытства: пройтись далее и осмотреть странный город.

Андрей прошагал метров двести вдоль по заснеженной пылью дороге. Вдруг его накрыло осознание: он должен не просто прогуляться, а уйти отсюда. Совсем. И увести Вику. А иначе наяву их постигнет беда. Им обоим нужно покинуть это место, чьи границы расположены – как он вдруг понял – не так уж и далеко. За их пределами – вольная степь, наполненная свежим ветром и солнечным светом, пропитанная запахом трав и реки. Он вернулся назад по своим следам-ямам, опустился перед мертвой девушкой на колени, позвал ее по имени:

– Вставай, Викуль!

Андрей легко поднял девушку, словно магазинный манекен, поставил ее вертикально. Она ровно держала голову, ее помутневшие, потерявшие изумрудно-зеленый цвет глаза были открытыми.

– Давай, детка, пойдем, – попросил ее Андрей. Он сам шагнул вперед, и труп двинулся за ним. Андрей снова шагнул, и труп снова двинулся – вместе с ним.

– Так-так, потихоньку, – продолжал Андрей, – надо отсюда убираться, да побыстрее! Еще чуть-чуть – и мы придем в спокойное светлое место, где тепло и чисто, где – живые люди, где ты сама станешь живой.

– Ничего у вас не выйдет, – раздался за его спиной ровный уверенный голос.

Андрей глянул через плечо и увидел Константина Павловича. Он стоял на тротуаре – чуть ли не по колено в серой пыли – и удивительно безучастно взирал на мертвую внучку.

– Нет, Андрюша. Нет, мой дорогой. Вы не успеете.

– Почему, профессор?

– Слишком короткий срок вам предоставлен. Отпусти Вику. Ей твои объятия уже не помогут.

Но Андрей продолжал удерживать девушку.

– Андрюша, вам только кажется, что отсюда можно выйти.

– Что это за место?

– Какая разница? Кстати, наш город не будет так уж сильно отличаться от него, Андрюша, если вы…

Старик прервался практически на полуслове и как-то абсолютно буднично улыбнулся.

– Если я – что? – спросил Андрей.

– Если вы не сделаете того, что обязаны сделать.

Константин Павлович, легко покинув серый пыльный сугроб, будто бы выплыв из него, приблизился к Андрею и заговорил вкрадчиво:

– Вы не должны строго себя судить. Вы не должны много размышлять. Это только кажется человеку, что он может выбирать между добром и злом. Такой выбор – удел книжных героев. Для нас же, простых смертных, выбор более прозаичен и некрасив. Между большим и маленьким злом. Причем, разница в величине зла может быть весьма непринципиальной. Весьма. Или – между злом для себя и злом для всех остальных. Или – между злом для близких людей и злом для посторонних. Вы очень скоро это поймете, Андрюша. Очень скоро. Вы меня понимаете, Андрюша? Андрюша, вы меня слышите?

Андрей молчал, все крепче и крепче обнимая Вику, и старик уже терял терпение.

– Андрей, ты меня слышишь? Андрей! – закричал он.

Профессор сделал еще шаг – вплотную к молодому человеку – и отвесил ему жесткую оплеуху, встряхнул его за плечи, и тот открыл глаза.

***

Андрея тряс за плечи его лучший друг Артем.

– Андрюха! Проснись, паразит!

Андрей рывком сел на кровати, нечаянно боднув лбом друга.

– Вот черт! – взвыл Артем, отпрыгнув назад. И тут же снова подскочил к Андрею, схватил его за челку, вывернув лицо вверх.

– Живой?!

– Ты что делаешь?!

– Ага, живой, – удостоверился Артем. – И помирать не собираешься…

Он отпустил друга и плюхнулся рядом с ним на кровать.

– Ты знаешь, сколько времени? Помнишь, что обещал со мной на стадион сходить?

– Помню…

– И дети твои помнить будут, так тебя разэтак!

– Целый час тебя ждал. Потом позвонил. Соседка говорит: комната закрыта, она стучала, а ты не открываешь, только слышно, как стонешь. Я прибежал, выбил дверь, а ты – мечешься, как в горячке. И лопочешь что-то не по-русски.

– Что? На каком языке?

– Понятия не имею. И губы у тебя были синюшные. Вот, сейчас отходишь…

– Извини, Артем, мне кошмар приснился. Ядерная зима. Засыпанный пылью мертвый город: руины, трупы…

– Ты что, про Хиросиму лекции писал?

– Нет, Артем, это была не Хиросима. Это был советский город… Такой же, как наш…

– Ты только Вольфа Мессинга из себя не строй. То что ты – не вполне нормальный, я уже давно понял. Можешь скажешь, давно это у тебя?

Андрей не знал, что сказать… Память с издевательской угодливостью подсказывала ему ответы, в одну секунду распахнув перед ним окна в прошлое, но он лишь взъерошил другу волосы, сказав только:

– Давно, черт возьми. Очень давно. И мертвый город я часто во сне вижу. И каждый раз – словно впервые.

 

***

Андрей родился и вырос в большом сибирском селе, окруженном лесом и россыпью мелких голубых озер. Все вокруг было ярким, светлым солнечным. Все было наполнено радостью жизни, которая главенствовала в маленьком мире ребенка.

Самое первое воспоминание Андрея – отец, улыбчивый бородатый великан, поднял его н... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6


16 августа 2020

Кто рекомендует произведение

Автор иконка Вова Рельефный



3 лайки
1 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Дух войны над островом свободы»

Иконка автора Вова РельефныйВова Рельефный пишет рецензию 19 августа 19:11
Вполне! Рекомендую.
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Просмотр всех рецензий и отзывов (1) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер