Сватовство

                                      "Колхозный юмор"

                                           СВАТОВСТВО

    Однажды, подходит ко мне мой товарищ Василий, по прозвищу Художник - он постоянно напевает слова из песни "Миллион алых роз". Работаем мы вместе – водители-дальнобойщики. Василий подошёл не напевая песенки. Это значило - что-то не так.

 - Иван, можно тебя на минутку?     

Я вылез из-под машины.

- Иван, надо съездить в соседнюю область - жениться думаю. Ты машину можешь найти?

- Смогу, - ответил я, - мой дружок, купил машину, но я её не видел ещё.    

    …Во дворе друга я увидел "Газель" - цельнометаллический фургон, на котором, при соответствующем окрасе, выделялась броская надпись - "Ритуальные услуги".  

Из дома вышел Олег:

- Смотри, какая красавица! Почти новая – "попала под сокращение". Закрашу надпись…, грузи полторы тонны и вперёд!

- Олег, мне нужна машина на субботу.

- Какой разговор, Иван? Бери и объезжай!

    …Суббота, утро. Выруливаем со двора Олега на его необычной машине (надпись он не закрасил). Тачка не разбитая, но все косятся. По лицу Художника ходит улыбка:

    - …Я случайно познакомился с Тамарой. А потом, она со мной в трёх рейсах ездила. Теперь вот решили пожениться. Так, что ты вроде, как сватом будешь, - объявил Василий.

    …К обеду мы подъехали к указанному Василием дому, в Филиповке. Никто не выходит, тишина. Подошла старушка:

- Хто умир-та, мил чилавек?

- Никто, - говорю, - в гости приехали.

    - Эта к каму жа такия гости? –  подошёл мужчина из соседнего дома.

- Мы к Тамаре, –  Художник указал на дом.

- Никакой Тамарки тута нету! – объявил сосед, косясь на нас, - штой-та вы тямнитя. Зачем абманывыишь? Сколькя я знаю, на наший улицы ныня нихто ни скапытилси.

    - Да мы действительно в гости…, - начал я.

- Дык к каму жа вы тады прийехали? – перебил меня сосед, - тута прыживаить учителка, пидагога наша - Нина Палына – абразовыныя баба, а ни какая-та Тамарка.

Вокруг нас уже толпа. С неодобрением глядя на нас, переговариваются, кричат:

     - Гутарьтя, хто помир? Вы сродники, наверна? Ишь ты, хочуть втихую умыкнуть и зыкапать – заэкономить на паминках, значица. Сяльчаны, ни дапустим безабразию – у нас зывсягда пыминають и выпивають! - выпалил хлипкий мужичок с синим носом. Все загалдели.

- Ды што жи эта, – слышен голос, - живал, значицца, пакойник тута, а сымагон хлястать в другом мести будуть?

    - Подождите, подождите…, - пытаюсь я вступить в разговор, но мне не дают.

- Ды чаво с ними баландыть, у нас тута прыживають усе сваи и мы ни атдадим, запроста так, пакойничкя! – неожиданно закончил свою речь подвыпивший мужик с красным носом, - выкуп, давайтя, выкуп! Ганитя мыгарыч, гырадския жматы!

    Толпа прибывает, галдёж неимоверный. Василий стучит в дверь дома.

- Ох, батюшки! Дык, значить, Палына пымярла! Ой, какая была женшина! – запричитала одна селянка. – Ды када жа, ды как жа? Бабы, мужики! – Палына пымярла! – объявила она, крестясь. – Госпыди, упакой йиё душичкю - хароший была чилавек!

    Толпа уже гудит, воет, стонет. Отовсюду бегут жители села.

- Ды как жи эта так-та, ды када жа, ды хто жа узнал-та аб этом? Успели уже и сродникам сабщить. А мы рядым прыживаим и ничяво ня знаим, - женщина умывается слезами. – Ды што жи эта за люди, зы такия – нихто ня придя, ня скажа? Ох, и злыдни! Ах, грех-та, какой – пазнея всех узнала аб этом!

    У меня отнялся язык….

- Палона, Палона, - запричитала одна из женщин, - прасти мине, долг-та я не успела тибе атдать – три рубля-та тваи, типерича у мине астались - зывсягда помнить буду аб этом.

- И мине прасти, - подвывает рядом женщина, - я тваю казу палкыю драла ны сваём ны агароди, уж так йиё иссякла: она маю капусту испаганила, сучара акаянныя!

    - Аткель жи вы прийехали? – сквозь слёзы и рыдания спрашивает голосившая женщина, - кем жа вы нашей Палони приходитись? – брат, наверныя? - никада вас ни видала у ней. Ох, ды пымярла ана адна, нихто ничяво ня зная, и нихто ей бедной глазыньки-та ни закрыл!

    И видь сама никаму ничяво ни сказала - малчкём всё. Дык аткель жа вы так быстра дыбралися, уж ни из Паповки?

- Из соседней области…, - говорю. Она меня перебивает:

- Ой, дыляко, дыляко. А када жа вы о смерти-та празнали?

    - Успокойтесь, не смотрите на машину, – говорю я, - она совсем ни причём…. Мы…

- Ды брешить он, брешить, па морди видна – сасем избряхалси, - перебивает меня пьяненький, - грю: тайкём забрать хатять нашива пакойничкя, бяз выпивки.

    Ни атдадим, братцы! Кака женшина была – пакойница! Никада никаво ни абижала, нас маламочных (пьяниц) зывсягда выручала, никаму ни дала приставицца. А тут – на тибе: увезть хочуть, да ищё и тайкём! Ишь, дяляги!

    - Гырадския жадныи усе, бить их нада!

- Денег многа зырабатыють, а вона какия жматы! Никада миластину ни пыдадуть, сколькя живу – ни разу ни налили!

Меня затягивает в разговор:

- Ну, почему тайком? – кричу я, - мы же в открытую подъехали. Днём, не ночью. И бутылка у нас есть.

    - Ну вот, видитя, видитя, он уже сам прызналси! Знали, зачем пёрлись суды! Колькя, ты там рядым с гырадским стаишь, нука вазьми у няво еляксир здаровья ды давай-кя суды, скарея. У мине уже трясучкя начинаицца - рукой в карман ни магу папасть. Ванькя, залезь в мой карман, у мине там яблыка ляжить – ны закуску.

    Вишь как, хырашо, что мы быстра сыбралися, хоть фунфырик ды садрали за Палыну - няхай ей на ентом свети хырашо будя! А ни то, упёрли бы они нашу жмурную Нинку биза всяких-яких, а патом – посвишши ветера в поли – там тольки туман, ды валки галодныи бегыють! Вот уж пыдвязло нам – с утра ня знали игде сивухи дастать, а тут – на тибе - Пална удружила нам напоследок.

    Толпа рыдает и воет – хорошая была "Палына" и каждый норовит показать своё отношение к "покойной". К толпе подбегает женщина в белом халате: глаза на лбу.

- Пычяму сыбрались, плоха каму-та, штоль-ча?

    - Ой, Вылянтина, свет Пятрона, - голося, приникает к медработнику одна из женщин, - ды горя-та у нас какая! – училка наша, Палына, приставилысь! – асиратели наши детки – лыбатрясы.

- Пастойтя, как пымярла? Я жа утрым с ей пыздаровкылысь.

    - Ох, Пятрона, Пятрона, ды долга ли сычас Богу душу-та атдать! Нябось уже и магилу капають! Тах-то вот, типерича: игде шёл – там и упал, и помир, и нихто руки ни падасть.

    Часть толпы, забыв о нас, разбилась на кучки по несколько человек. Из одной такой кампании слышно:

- Сматритя, уже и хфершалица прибяжала, значить прада – кандюк Палыни пришёл, - и кричит: - позна пришла, Пятрона, позна!

    Выпивают прямо из горлышка – чтобы "зямля пыхом" стала. У трясущегося мужика, дождём, полились слёзы и он, сквозь всхлипывания, подал команду:

- Колькя, заводи Кругыву, жалисныю, са звоным кылыкалов – самыя время пыдашла!

    И вот над толпой пьяно зарыдала песня М. Круга:

"А ты прасти мине, прасти-и, и пущай звянять кылыкала-а в душе…".

- Ды вы што делыитя-та, алкаголики нящасныи, рази можна петь, ды на пыхыранах? Сасем весь ум прапили, прапоицы!

- А что, тётка Лукерья, уже и гроп привязли, штоль-ча?

- Канешна, – зы пакойникими бяз гроба ня яздиють, дураки….

    …Внезапно открывается дверь дома, на пороге появляется крупная женщина и что-то говорит обескураженному Художнику. Тот разговаривает с ней, и она показывает в сторону рукой.

    Вокруг наступила кладбищенская тишина. Люди начали креститься, отдельные граждане даже отбежали назад – видимо, от греха подальше. Несколько женщин упало. Раздался звук падающей бутылки.

    - Га-а, сматритя, бабы, придвидٰения Палыны абрызавалысь! Хвантом!

- Госпыдя, видна ня хоча нинаглядныя наша на ентот свет иттить. Ай, бедныя, бедныя, Нина Палына – мучиница ты наша абчествинныя! – завыла не своим голосом одна из женщин, крестясь и пятясь от "покойницы". Споткнувшись о чью-то ногу, баба с испуганным криком растянулась в толпе.

    "Пална" подозрительно оглядела толпу и заругалась:

- Вам што, делать нечего, вы што тут собрались? Чужих людей ни видали? Расходитесь по домам! Што вы, возле моево дома, митинг с песнями организовали, да ещё и кабак устроили!

    Тут появился небольшой, худого вида, кобелёк. Подойдя к ноге "пидагоги", он принялся подозрительно обнюхивать, а затем, начал пристраиваться к ней, приподнимая ногу с явным намерением обмочить её. Один мужик, увидев его действия, завыл не своим голосом:

    - Гражданы, сяльчаны, прада придвидения ета - хвынтамас! Кабла ни абманишь, кыбяли ня писсуть на живых! Глядитя, кабыздох пыливаить на ейныю ногу! Пашла аццеда, курва, иди на свой ентыт свет, неча тибе тут пысряди живых ашивацца! Вишь ты, анпиром ана стала!   

    Пытаму как, толькя анпиры и аживать можуть. Мужики, сматритя, магёть в горлу вцапицца. Бабы, хрястите йиё, анпиры хряста дужа ня любють! Эх, кабы кол асиный был или жилязяка сиребрина, я бы тады пыказал анпирихи йиё ентыт свет – враз атправил бы туды!

    Сзади, к "анпирихи" подкрался пьяненький мужичок и боязливо ткнул её пальцем в зад. Нина Павловна резво повернулась и отвесила неверящему своим глазам дебилу, звонкую оплеуху.

    - Живая она, гражданы, живая, вона как хрясныла пы маёй па морди! - завопил мужик. - Ды ты што, рази так можна, Палына? Чуть ни убила мине!  Ой, как сыданула, рожа вяликим агнём гарить! Ну и што, што училка? Падумаешь, разок тольки к жопи притранулси, дажить ни пыдяржалси, прынцеса!

    - Ты што руки распускаишь, казёл пьяный, я те дам прынцесу? Ну-ка пошли по домам, пьяницы, не то сейчас кобяля спущу! – пригрозила, не понявшая до конца ситуацию, женщина - то ли ещё было бы! - и пошла к дому.

    Толпа заволновалась, видимо, некоторые хорошо помнили о последствиях после встреч с "кыбялём" Палыны.

- Уходим, Палына, уходим. Пашли, мужики, у ей кабель, что тялок, мигым наши дырявыи штаны спушша, а там и… ды гянталиив нидыляко, в момент атгрызёть - аставя никудышными, акаянный. 

    - Ды ты, што жи эта, паганец, такой-сякой, тута ныбряхал? – накинулась на меня женщина, которая сама же и объявила о смерти "Палыны". – Рази так шутють? Праду гыварять, што гырадския бяссовистныи, совисть пытяряли – ана и видна!

    Я пытался что-то сказать, но мне не давали рот открыть. Что я только не услышал в свой адрес? Какие у нас непредсказуемые люди!   Один мужик кричит:

- Вы пашто ны мяртвяцкой кытахвалки к нам припёрлись? Таперича, точна хтой-та памреть, пытаму как ейной мертвяки завсегда нужныи! Бяда пы сялу пайдёть ат етый мышиняки!

    Другой:

- Верна, примета дужа плахая, исжечь етот рыдван надыть! – выдав заключение, дурак достаёт спички и лезет под машину, к баку с бензином.

     Я тащу его за ноги и кричу:

- Ты соображаешь, что делаешь, идиот пьяный, бензобак взорвётся - на воздух взлетишь вместе с машиной и люди невинные пострадают!

Он сучит ногами, бьёт меня по рукам и надсаживается пьяным голосом:

    - И няхай памру, на миру и смяртушка красныя. Зато мир и обчиство избавлю от етыва ванючива дахляцкыва антамабиля и Палыну, тады, никуды ни увизётя!

Вытащив его и дав пинка, я громким голосом объявил:

- Люди, никто здесь не умер, зря вы паникуете! Мы приехали в гости к вашей Павловне, она жива и здорова!

    …Подходит Василий и говорит:

- Ошибся я, Иван, дом похожий - был я здесь всего один раз. Женщина сказала, что Тамара живёт на соседней улице.

- Ну, Василий, меня едва не убили….

- Ну, чаво, живая? – спросил маленький старичок, приставив к уху руку, - ашибышный вызыв?

    - Жених к вашей Тамаре приехал,- объявил я, - понимаете, жених!

- Ух, ты, значицца у иё и жаних был? А што жа он, раньши-та, ни прияжжал, уж ни в тюряге ли отсиживылси?

   - Нет, не в тюрьме. Потерялись они друг от друга. А теперь вот встретились,  - объяснил я.

- Ах ты, мать чясная! - удивился дед, - вона как бывая в жисти! И надолга они рызашлися?

- На 10 лет, - наугад ответил я.

    - Ишь ты – надолга! Вот видь йистории, какия бывають! -  удивился дед. – А мышиняку-та, милок, пашто выбрал такую? К лٰюби на таких ня ездиють, а людей бударажитя! - подытожил дед и пошёл по своим делам.

    Убедившись, что Палына жива, начали расходиться и остальные. Мы переехали на соседнюю улицу. Деревенский телефон уже предупредил Тамару: счастливая женщина, стоя у порога дома, обожающим взглядом смотрела на своего любимого.

    Глядя друг на друга, они забыли о моём присутствии и вошли в дом. У

забора, рядом с машиной, уже стояло несколько человек. На лицах отражалось деревенское любопытство.

- Эй, мужик, вы хто такия? У нас сичас жмуриков нетути! – объявил один сельчанин, - с утра мне нихто ни званил.

- Микалай, ды ни зы халодными ани прийехали, а жаницца на наший Тамарки, панял? Хырашо-та как, выпивать ны халяву будим – свадьбия-та када будить?

    - Жаницца? Ды рази ны таких рыдванах женюцца? Щас мирсядесы пыдавай. А где жа ленты ны машини? Ни лентов, ни шаров, ды ишо и шарабан мяртвяцкый! Ни пахожа на свадьбию. Эй, мужик, вы ни из дурдома повыскычили? Зысмяють вас у загси, луччи ни яжжайтя - жизня будя плахая у мыладых! А Тамарка–то наша - ничяво!

    В это время выглянул счастливый жених и крикнул:

- Иван, иди в дом, обедать будем!

- Сейчас приду, – ответил я.

- А жиниха-та как завуть? – задала вопрос одна женщина.

- Эдмонд, - пошутил я.

    - Ух, ты, пряма как граф Мынтакриста в кине, эта нада жа – сколькя рамантики у Тамарки! - поразилась одна женщина, - а фамилиё яво случаем ни Дантескин будить? – спросила она.

- Нет, я пошутил. Зовут его Василий, - сказал я.

- А, хрен редьки ня слащи! - сказал другой, ничего не понявший из нашего разговора, мужик.

    - Ой, как я Тамарки завидывыю, типерича ей спать будуть ни давать. Щасливыя! Хырашо бы и мине так жа! – мечтательно закатила глаза женщина, лет сорока пяти. - Дядькя, можить ты и мине бы какова завалящива мужучкя привёс, в жынихи? А то у нас-та - все бисталковыи - алкашики праклятыи – ни у каво ни маяча.

    Тольки сымагон хлещуть ды штаны мочуть, у всех уже матня гнилыя, а у некоторых дытаво прагнила, что вся бизабразия наружу видна – крючкём висить, пасморщилысь и всё синия. Ихния хазяйства давно уже их самих-та ни греить. Чё с них, калик убогих, взять? Алкаголики нящасныи!

    Нядавна привяла адныво: ныкармила, ныпаила, а он и уснул зы сталом, прапоица! Уж сколькя ни тирябила я яво, как ни старалысь - всё бестылку. Ды привыкла уже адна, приспасобилысь. А мужучкя ныстаящива, канешна, нада бы. Таскую я пы мужуку, ох как таскую – пряма, спать ня можу: палночи таскую, палночи кричу у падушку. Во, жизня какая!

    - Ладно, присмотрю вам кого-либо, - отшутился я и, извинившись, пошёл обедать. Василий с Тамарой были сами не свои. Их лица светились счастьем. Вскоре мы, уже втроём, катили домой.

 Виктор Свешников