ФИЛИППОК

                 ФИЛИППОК

Самым маленьким в семье был Дима. Его всегда, чуть не с самого рождения звали Филиппком, и доставалось ему от других детей больше всех. Чуть что — уже он в слезах:

— Папка, меня бьют!

— Дима, но он же меньше тебя — твой обидчик, дал бы легонько ему сдачи — и все!

Но сдачи давать он не мог, наверное, по своей природе.

— Папка, а ты мне пукишь медведя?

Смешно мне до слез:

— Не «пукишь», Дима, а купишь!

А он опять свое, пукишь да пукишь.

А детям уже весело!

— Филиппок, скажи «капюшон»! А он им «пукишон». И смеху — через край в доме. Зато танцевал Филиппок лучше всех. Талант имел от Бога, такие коленца выделывал, что только диву даешься! Откуда это у ребенка? Пластика дви­жений и гармония с музыкой сочетались у него в танце. Но было и что-то свое.

Когда повзрослел он и стал заниматься в детском твор­ческом коллективе «Сюрприз» под руководством Елены Александровны Антоновой, то быстро попал в число луч­ших ребят, и выступали они во Владивостоке и в Хабаров­ске. Короче, почти виртуозом стал.

Оставлял я его дома, не хотел, чтобы он ехал в Израиль, а Филиппок свое:

— Папа, у нас будет машина, у нас будет все-все!

— Езжай, сынок! — и остался я один на один с самим собой, со своими проблемами. А там, «за бугром», одна про­блема — деньги зарабатывать. Нет там ни родных, ни близ­ких... прежде всего — деньги!

Вырос Филиппок и в армии там отслужил... В Израиль­ской армии. Русский он, а не еврей. Но сейчас там его душа, а здесь его корни. Он на иврите «шпрехает», но, а мыслит-то по-русски. И везде он танцует, не может без танца.

Лежат люди на пляже и загорают. Разве до танца им? А он уже танцует под музыку, и девушки двинулись к нему: Дима, давай! И уже вся молодежь танцует. Так и отдыхали они на море. А уезжала с пляжа домой семья, то танцора все девушки провожают: «Дима, еще приезжай!»

А только приехал он в гости в Россию — и сразу своих ребят искать. Надо ему танцевать!

— Дима, расскажи, как ты там служил? — спросил я его. А он как-то безразлично;

— Работал на сорокатонной машине при МЧС. Танки возил и другие машины. За годы службы сдал на все води­тельские категории, имею международные права.

Но нет у него там души, она в танце осталась.

— А как живут люди там? — спрашиваю я,

— Теракты везде, по всей стране. То в одном месте взрыв, то в другом — гибнут люди... А в автобус садишься — сотни глаз ощупывают тебя: может, ты террорист. Так и шарят глазами. А один раз, на пляже, я девушек жду возле кабинок.

Они переодеваться ушли, и что-то замешкались там. А тут я примелькался народу... Стал пояс поправлять с деньгами, он под тенниской был, а люди в разные стороны ломанулись, подумали, что я шахид. Подбежали тут ко мне военные и первым делом:

— Оружие есть?

Потом разобрались, но такое там не смешно — это жизнь.

— А еще мне обидно за русских ребят, которые служат в армии и гибнут за Израиль, но их не хотят хоронить на общем кладбище, хоть и герои они, отдельно их хоронят.

Понял я, что тяжело сыну, и говорю:

— Ничего, Дима, на рыбалку съездишь со мной, разве­ешься немного.

— Какой из меня рыбак, папа? Я и удочку в руках за эти годы не держал!

— Ничего, не один ты такой, все с нуля начинают! — успокаивают его двоюродные братья — Савичев Андрей и Егор. Но Егора не взяли, ему учиться надо в СПТУ. А Анд­рей только из армии пришел, им с Димой есть, о чем пого­ворить, и на рыбалку рвется брат — давно не рыбачил.

И вот уже электричка уносит нас на Ольгохту — завет­ное место рыбаков. Красота-то, какая! Глазом все и не охва­тишь, крутишь головой, чтобы все рассмотреть, и нет сил своих, оторваться — очарованы люди.

А река к нашим ногам припала и ласкается, но это «та еще киса». Вон сколько заломов наворочала и берега пору­шила, силы в ней — немерено.

Поставили мы палатку на высоком берегу и занялись рыбалкой. Андрей и Дима лодку накачивают, я снасти го­товлю. Веселятся парни. Оба после армии, отчего же и не посмеяться? Оба надо мной подтрунивают: то не так сделал да другое, и рыбачить я не умею. А я им в ответ четким командным голосом; «Не пыли, пехота! — и враз салажата примолкли. То-то же! Знай наших ребят, флотских! А то шутить тут вздумали!»

Поставили парни сети, и давай плескаться в воде. А я поти­хоньку карасиков на спиннинг да удочку ловлю, меня на мякине не проведешь. И таким способом, можно рыбы куда больше, чем сеткой поймать. Истина известная, но почти забытая. А тут и время обедать подошло. И мой племянничек, свет Андрюша, «черпачок» из рюкзака достает:

— Что, дядька, может, причастимся? А то все ячишься; флотский да флотский!

Знают хлопцы, что я уже давно не пью, вот и стали издеваться надо мной.

— Да я уже свое выпил давно! — говорю я в ответ. Но все же подсекли меня этим мальцы, как карася, и хохочут оба.

Но ничего, еще и мы посмеемся! — утешаю я себя, еще время придет. А солнце так жарит, и день такой прекрасный, и разморило рыбаков в лодке после выпивки, и плавают они уже совсем никудышные, до сетей своих. А удочка, кото­рая в лодке была, вообще без лески оказалась, оборвали они ее где-то и не заметили.

И смотрю, уже спят два «огурчика», зелененьких еще совсем, крепким здоровым сном. А когда выспались, то я их и спрашиваю:

— Ну, как рыбка-то ловится, орлики?

Но бодрости духа не теряют Андрюша да Филиппок:

— Прекрасно ловится, а сами потягиваются, еще ото сна не отошли.

А я им опять:

— И на удочку тоже?

— А как же! Самый клев был! — врут они, и глазом не мор­гнув. Молодцы ребята!

Тогда я им удочку показываю, а леска-то, мол, где?

Тут им вроде совестно стало, но всего лишь на миг:.

— Ты сам леску срезал...

— Ну, надо же! Да я бы до этого никогда и не додумался. Грех-то, какой — так врать.

Однако они и тут меня обвели вокруг пальца. Не знал я, что у них еще один «Черпачок» есть в запасе. А они выпьют по чуть-чуть и всю ночь плавают к сетям своим. А я сплю в палатке: что ночью с удочкой-то сделаешь? И от спиннин­га толку нет...

А под самое утро спят «рыбаки» — хоть из пушки стре­ляй. Я на удочку карасей таскаю, самый клев у меня. Выспа­лись хитрецы, когда солнце уже высоко поднялось, и видят, что я преуспеваю в ловле и говорят:

— Дай и нам половить, чуть-чуть!

Стали они таскать карасей одного за другим на удочки. А я без дела сижу. Зато дома хитрецы сказали, что спал наш Григорий Семенович всю ночь. И если бы не мы... Судите,

мол, сами. И на мою рыбу показывают. Да, я ночью-то спал, тут их правда, а что все остальное неправда, вряд ли дока­жешь.

Диме все хочется танцевать, ни минуты он не может спокойно сидеть. Только заиграла музыка, а он уже в дви­жении, во власти танца.

Зовут его братья и сестра, двоюродные до сих пор Филиппком, хотя он уже ростом выше меня и ладным парнем стал, но не обижается он на них. Они всюду вместе, им инте­ресно знать, кто, где и как живет.

Скоро сыну уезжать, но ему не хочется возвращаться;

— Папка, здесь такие люди простые, а у нас доллар везде хозяйничает. А я хочу, чтобы честно все было. Там нет поня­тия родные люди, все чужие друг другу... Тяжело там!

— Ты уже взрослый, сынок, и если там плохо тебе, то возвращайся домой, подкопи немного денежек, покупай квар­тиру и создавай семью.

Едем мы в аэропорт, а у него слезы на глазах; все-таки душой он здесь остается...

Не прошло и полугода — звонит он мне.

— Не могу я здесь больше, сердце домой рвется! Очень тяжело мне.

— Сынок, ничего не надо, и денег не надо, лети домой. У каждого должна быть своя Родина в жизни.

Танцуй, Филиппок, не дали тебе доучиться, но душа у тебя танцует, а это самое главное: пусть и хуже будем жить мы, но главное, что у тебя всегда будет желание танцевать, и ты для меня всегда маленький. А желание танцевать за дол­лары — не «пукишь». Правда, малыш?

 Хохлов Григорий