Таинственный архивариус

       В длинном и узком коридоре Главной редакции зарубежной информации (в разные годы она называлась по-разному) почти в центре напротив просторной операторской, куда поступали радиосигналы чуть ли не со всего белого света, располагалась каморка таинственного архивариуса. Николай Иванович Снопов был единственным человеком в нашем коллективе, кто, покидая крохотную свою берлогу, запирал дверь на ключ и уносил его с собой. Дверь была толстенной, дубовой.

       Нам же, обычным работникам, не приходило в голову ничего запирать, поскольку у выхода из нашей «прослушки» размещался круглосуточный милицейский пост, и посторонние сюда проникнуть никак не могли.

       Однажды, еще в начале эпохи моих славных дел в упомянутом коридоре, Николая Ивановича вызвал к себе в кабинет по неотложному делу Виктор Ильич Яроцкий – шеф, неутомимый в язвительности и гневе. Снопов замешкался у двери, пытаясь ее закрыть, но ключ не попадал в скважину, а В. И. уже выглядывал из кабинета, блестя очками и рыча шепотом:

       – Я же сказал: срочно!

       Николай Иванович плюнул (наверное, первый раз в жизни) и, не заперев дверь, довольно спешно потрусил в сторону начальственного кабинета. Там состоялась длительная и бурная беседа. Я же, не обремененный оковами нравственности в силу беспечно проведенной юности, заглянул в коморку и обнаружил наполовину приоткрытый несгораемый сейф, куда можно было поместить не менее трех человек. Он был забит до отказа картотечными ящичками, различными папками и книгами.

       На столе лежал громадный том энциклопедии. Он был раскрыт на букве «О» и оказался справочником домашних телефонов с грифом ДСП (для служебного пользования). Один мой приятель хотел познакомиться с Окуджавой, и я записал для него номер знаменитого барда. Знакомство у них состоялось, правда, ни к чему особенному оно не привело.

       Снопову было за шестьдесят, он страдал хроническим насморком. Одет он был странно: штатский пиджак с внушительной орденской планкой, темный галстук поверх белой рубашки, брюки галифе и валенки – даже жарким летом. У него были куполообразная голова инопланетянина и огромные, заостренные кверху уши.

       Николай Иванович числился обычным редактором, однако никто таковым его не считал. Как-то он заболел воспалением легких, и двум девушкам-комсомолкам было поручено его проведать. Рассказ их походил на фантастику: наш архивариус жил с молодой женой в центре Москвы в просторной квартире, напоминавшей филиал антикварного магазина. Возможно, они и преувеличивали, но угощал он их редкими в те годы армянским коньяком и шоколадными трюфелями …

       Николай Иванович к сотрудникам относился доброжелательно, но держал дистанцию. Когда Яроцкий в 1985 году назначил меня заведующим оперативным отделом (был еще аналитический), то Снопов стал пожимать мне при встречах руку и обращаться на «вы», называя «Мишенькой». Я официально был допущен в каморку архивариуса в его присутствии и, соответственно, ключей от заповедного сейфа не получил. У Снопова, помимо секретной картотеки и особых папок, хранились производственные документы и ведомственные нормативные акты. Я должен был изучить их, чтобы быть в курсе собственных полномочий и обязанностей. Виктора Ильича бюрократическая сторона вопроса раздражала, обсуждать ее с ним нам не разрешалось.

       Получив вторую степень секретности и дав соответствующую подписку о неразглашении государственных тайн, я имел право беседовать со Сноповым почти на равных и добывать через него полезные сведения. 

       Среди бумаг мне попалась объемистая книжица, озаглавленная «О правилах вознаграждения за создание творческих произведений». В ней речь шла о гонорарах. Там было множество параграфов и пунктов, согласно которым можно было получить дополнительные средства к нашим не слишком внушительным зарплатам. У каждого творческого жанра и формата был свой инвентарный номер, он заносился в гонорарную ведомость, которая ежемесячно по определенным числам передавалась в бухгалтерию и исправно оплачивалась. У нас в редакции на гонорары выделялась скудная сумма, а в других – гонорары выписывались за «каждый чих». Я хотел исправить ситуацию. Кое-что мне удалось, но сейчас писать буду не об этом.

       Я глазам своим не поверил, прочитав, что самая значительная сумма вознаграждения полагалась за творческое произведение, именуемое «частушкой». Второе место занимало произведение, именуемое «либретто». Я обратился за разъяснениями к Николаю Ивановичу. Он с помощью трех ключей вскрыл несгораемый трехслойный сейф.

       – А мы, Мишенька, в картотеку заглянем и уточним, – произнес он ласковым и вкрадчивым тоном.

       Снопов принялся доставать и раскладывать на столе пронумерованные ящички, заполненные специальными библиотечными карточками. Ловко и уверенно вынул некоторые из них и, просматривая, стал объяснять:

       – Нормативы древние, закладывались еще Совнаркомом. (Потом их по необходимости дополняли). Ленин любил частушку как средство революционной агитации. Особенно ему нравился Демьян Бедный, который, кстати, дружил с Луначарским, а тот и был главным составителем прообраза нынешней гонорарной ведомости... Демьян обитал в Кремле в обширных апартаментах и владел солидной библиотекой. У Анатолия Васильевича был особняк в Денежном переулке, где они не только сочиняли частушки, но и занимались магией, используя для черных месс обнаженных актрис. Кроме того, здесь проходили званные вечера с шампанским и танцами, куда приглашенные мужчины допускались исключительно во фраках, а женщины – только в карнавальных масках. Об этих собраниях Михаилу Булгакову рассказывала небезызвестная госпожа Белозерская.

       Николай Иванович вдруг внимательно поглядел на меня. Он излагал так, будто мне его информация была хорошо знакома. Откуда он мог знать, что я наизусть читал отрывки из «Мастера и Маргариты», а Любовь Евгеньевна Белозерская – вторая жена писателя – была нашей соседкой до 1967 года? Кстати, во время той беседы она еще была жива.

       – Народный комиссариат просвещения под командой Луначарского, – продолжал архивариус, – курировал, помимо прочего, музыкальные театры и консерватории. Анатолий Васильевич писал перед революцией одноактные пьесы. Ильич драму не любил, предпочитая оперу, оперетту и балет, и народный комиссар намеревался переработать свои труды в либретто. Кое-что он осуществил сам или с чьей-либо помощью. Например, в прокате фигурировал балет «Освобожденный Дон Кихот» по его сценарию. «Мистерию-буфф» Маяковского, которому покровительствовал Анатолий Васильевич, Мейерхольд поставил как музыкальный спектакль… Товарищ Сталин изгнал Демьяна Бедного из Кремля, Луначарского – из СССР, отправив на дипломатическую службу, а Михаила Афанасьевича Булгакова назначил главным либреттистом Большого театра…

       Последняя фраза стала для меня откровением, поскольку я полагал, что опального литератора приютил сердобольный Большой театр после изгнания из МХАТа. Мне захотелось узнать больше, но Николай Иванович неожиданно переменил тему. Он достал из тайника особую папку, на корешке которой было выведено каллиграфическим почерком «Конфуций».

       – Вот что говорит Конфуций о тех, кому предначертано руководить. С чего нужно начинать?

       – Не знаю, – честно признался я.

       – В первую очередь необходимо восстановить имена.

       – Что означает восстановить имена?

       – Это означает, что всем понятиям и явлениям надо вернуть их истинный смысл…

       Когда наступила эпоха съездов народных депутатов СССР с их ночными бдениями, Николай Иванович Снопов передал мне ключи и исчез. Вскоре после его исчезновения ко мне заявились шесть человек с непроницаемыми лицами, предъявили гербовую бумагу и унесли несгораемый сейф в неизвестном направлении.

04.10.2019

 Михаил Кедровский