Катя

«Я не просто хотел быть шпионом, я хотел быть полезным своей Родине».
В. Путин.

Пришла война, и пришла неожиданно. Про неё говорили давно и повсюду. Это висело в воздухе. Это было написано на лицах людей. По радио успокаивали, не будет, и с Гитлером заключён пакт о ненападении. И всё же она началась. Немецкая авиация бомбила Киев и Брест. Германский вермахт стремительно наступал на всех фронтах, захватывая огромные территории и беря в котлы целые дивизии Красной Армии. По чести сказать, далеко не на всех произвела впечатление пафосная речь Молотова в первый день войны, а заключительная фраза – «враг будет разбит, победа будет за нами», у многих вызывала даже иронию и сарказм. Бойцы, которым посчастливилось выйти из окружения, на вопросы населения прифронтового городка так и отвечали: «Драпаем так, что пятки сверкают. А победа за нами, то есть у немцев». Вначале все недоумевали и разводили в удивлении руками. Как же так? Несокрушимая, могучая армия, и на тебе, отступает. Потом дошло, что мощь преувеличена, расхвалена. Да где это видано – одна винтовка на троих красноармейцев против вооружённых до зубов моторизованных мобильных немецких батальонов.
Жительница городка третьеклассница Катя Антонова встретила войну обыденно и буднично. Сначала услышала объявление по радио. Затем товарищ Левитан стал регулярно озвучивать сводки военного информбюро. А после по улицам потянулись колонны отступающих частей Красной Армии. Катя видела, как нестройными рядами бредут перемолотые в мясорубке германской военной машины остатки подразделений, и на усталых лицах бойцов читалось поражение. Призывное выступление главнокомандующего Иосифа Cталина у населения так же не вызвало должного оптимизма. В очередях за хлебом, на рынках и барахолках всё больше слышались фразы примерно следующего содержания: «Вот так, граждане. Теперь мы стали братьями и сёстрами. Забыл, как за опоздания на работу, за анекдоты на десятку в мерзлоту, на лесоповал вагонами этапировал. Запищала крыса усатая, когда хвост прищемили». Говаривали и так: «Ну что же, товарищи, немец прёт, видать приспосабливаться придётся. К советской власти приспособились, и к немецкой приспособимся».
Потом пришли немцы. Почти всё время Катя просиживала у окна и наблюдала, как уверенно хозяйничают оккупанты. Весёлые, сытые, самодовольные. «Куры, матка, яйка!» - радостно гоготали они и разоряли подсобные хозяйства граждан. Отовсюду был слышен треск автоматных очередей и невыносимый предсмертный вой дворовых собак, которых немцы отстреливали. Фашисты ввели комендантский час, и тот, кто попадался на улице в это время, помещался в тюрьму. На видных местах приколачивались объявления, в которых говорилось о том, что сочувствующие и укрывающие коммунистов, комсомольцев, борцов сопротивления, будут повешены на городской площади. Всюду шныряли агенты тайной полиции и вылавливали евреев. Каждый день их свозили к взорванной отступавшими частями Красной Армии деревообрабатывающей фабрике, и расстреливали. Однако жизнь понемногу в оккупированном городке налаживалась. Линия фронта отодвинулась далеко на восток и звуки канонады стихли. Мама стала выпускать Катю из дома, давая ей мелкие поручения. Катя обменивала немецкие продовольственные карточки на хлеб и крупу. Иногда кто-нибудь из прохожих подавал мелочь. Теперь в обращении были только немецкие рейхсмарки. С методичным постоянством небо наполнялось гулом тяжёлых бомбардировщиков с чёрными крестами, летевшими в сторону линии фронта. По ним даже часы можно было сверять. Немцы обустраивались надолго, казалось навечно, навсегда. Унылым парадом тянулись дни, и в Катиной жизни перемен не происходило. Немцы распустили школу, и теперь в её здании располагалась комендатура. Канули в небытие те беззаботные звонкие летние дни пока ещё мирного времени, когда Катя вместе с папой и мамой ходила в кино, а после с соседскими мальчишками резвилась в зелёном поле, наполненном ароматами разнотравья. Бывало, тайком от родителей и на речку бегала. Теперь же папа воевал на фронтах, а мама была вся в заботах. С приходом фашистов мир как-то поблёк, посерел. И Катя просиживала у окна. По улице, как обычно, сновали прохожие, громыхали гружёные фуражом повозки, проезжали мотоциклы с упитанными немцами. Что-то было в этом похоже на заточение, однако из дома без надобности мама выходить запрещала. Но перемены неожиданно наступили.
- Катерина, - однажды позвала мама.
- Что?
- Сходи за хлебом, мне некогда, надо поесть приготовить, да купи на две марки немного масла.
- Хорошо.
- Только нигде не задерживайся и ни с кем не заговаривай.
На сей раз улица встретила промозглым ветром. Накрапывал мелкий ноябрьский дождь. Но Катя и этому была рада. Торчать взаперти надоело. Мимо в спешке шли местные, парами прохаживались патрули. Трое солдат распивали шнапс возле подводы, гружённой ящиками c тушёнкой, и с громким хохотом о чём-то спорили. Откупорив несколько банок, они закусывали прямо с ножа. Катя уловила нежный аромат и тут же почуяла зверский голод. Она сто лет не ела подобного деликатеса. А в последнее время – лишь постную кашу, да чёрный хлеб. Катя остановилась и благоговейно втянула носом воздух. Один из немцев заметил девочку и стал гоготать, тыча пальцем в её сторону. Затем приблизился вплотную и вручил девочке жестянку, на дне которой оставалось немного тушёнки. От него пахнуло перегаром.
- Фрешен! Фрешен! Русиш киндер, фрешен!
Катя схватила банку и под дружный хохот с улюлюканьем изо всех ног, что есть мочи, кинулась наутёк. Мама настрого запретила к кому-либо подходить. Забежав за угол, Катя огляделась. На перекрёстке какой-то военный держал за рукав нетрезвого мужичонку и совал ему под нос пистолет:
- Хальт! Партизанен?
- Нет, что вы, господин офицер, никак не можно, я свой, вам преданный.
- Партизанен – пу-пу!
- Господин офицер, да свой же я, свой. Я ждал вашей власти. Советам капут.
- Йа, йа, капут. Сталин капут. Понял?
- Так точно!
Из репродуктора, установленного на фонарном столбе, разносились звуки военного марша: «Дойчен зольдатен, унтер охицирен... рэнч, тэнч, пэнч, фрэнч!».
Засунув палец в банку, Катя доставала со дна остатки недоеденной немцами студенистой массы, и не жуя, жадно проглатывала.
Всё походило на какой-то массовый психоз. Фашисты вели себя нагло, полицаи бесчинствовали, а население спокойно смотрело сквозь пальцы на творящийся беспредел. Что-то во всём этом было неправильное, нехорошее, жуткое.
Вернувшись с рынка и уже подходя к дому, Катя заметила двух топтавшихся у распахнутой калитки полицаев. Оба цедили немецкие эрзац-сигареты и шумно трепались. Странно, всё нараспашку, мамы не видно. Подоконник! На подоконнике тряпичная кукла! В душу закрался страх. Спрятавшись за деревом, Катя подслушала.
- Вот гнида коммунистическая, чуть палец не откусила, - бубнил один.
- Что, пощупать не успел? – спрашивал другой.
- Да брыкалась, как пантера. Вдвоём не могли совладать. Откуда у этой бабы столько силы взялось. Пришлось врезать по морде, потом уже скрутили.
- А дальше?
- Облапали, значит, она разомлела. Думали, поиграемся. Не убудет же. Да только обер-лейтенант пришёл, а она за палец меня - цап! А господин Ренке ещё пистолетом пригрозил, мол, если хоть волос с её головы упадёт, пристрелит обоих. Ругался за то, что портрет ей попортили. Теперь вот дочурку её поджидаем. Может, ещё кто пожалует. Её тоже приказано в комендатуру доставить. Ладно, пошли в дом, а то засветимся.
Лишь теперь Катя поняла, что представляли собой эти пачки бумажек, спрятанных в подвале. Листовки. Это были листовки с антифашистским содержанием. И тот человек в чёрной шляпе, дядя Коля, не просто так захаживал в гости на чай. Надо было бежать. Бежать со всех ног. Мама говорила, что если придут немцы, немедленно уматывать из дома огородами и дальше, через сад. Говорила, что если в окне появится кукла, в дом не заходить, и тоже бежать. Стучаться три раза к бабе Нюре. Там примут и спрячут. Но кто-то крепко ухватил за руку.
- Ага, попалась, теперь змеиное гнёздышко в сборе.
Катю удерживал за шиворот откуда-то появившийся ещё один полицай. Да сколько их развелось! Он улыбался, хихикал, паясничал. Затем пришёл офицер и стал распоряжаться. Катю на подводе повезли в комендатуру. Прохожие бросали сочувствующие взгляды и отворачивались. Никто не хотел наживать неприятности. Полицаи злобствовали, выслуживались.
- Ребёнка за что? - спросила шедшая мимо женщина.
- Не твоё собачье дело, иди куда идёшь, - бросил один из них, - там разберутся.
В коридоре комендатуры было людно и шумно. Обер-лейтенант передал Катю пожилому унтеру, и тот отвёл её на второй этаж в кабинет для допросов. Унтер указал на стоявший в углу рыжий табурет, почесал свой тощий зад и вышел вон. Опасливо оглядевшись, девочка присела на шаткую табуретку, а рывшийся в бумагах следователь выбрался из-за стола, и заложив руки за спину, стал молча расхаживать взад-вперёд, вперив в Катю пронзительный взгляд. Одет он был в отглаженный гражданский костюм и принадлежность к фашистам его выдавал прикрученный к лацкану значок НСДАП. Затем дознаватель умостился на край столешницы и гаркнул:
- Крюгер!
- Я здесь, господин Хант, - отчеканил появившийся ниоткуда, словно чёрт из коробки, низкорослый ефрейтор.
- Тащи эту подпольщицу сюда!
Ефрейтор удалился и через пару минут двое солдат ввели Катину мать. Усадив её на прибитый  намертво к полу стул с высокой спинкой, они отошли к дверям. Лицо женщины было в побоях. Один глаз заплыл и не открывался, а на всю щёку багровел огромный след от солдатского сапога. Мать ссутулившись сидела, и опустив голову, на Катю старалась не смотреть.
- Что они с тобой сделали! - вскрикнула Катя.
- Ребёнка отпустите, пожалуйста, она ничего плохого не сделала, - взмолилась мать.
- Видите ли, фройляйн Антонова, - произнёс следователь с жутким акцентом, - мне кажется, в присутствии вашей дочери вы будете намного сговорчивей. Я не сторонник насилия, и те, кто вас побил, будут наказаны. Если это хоть как-то вас утешит, тех двух болванов я прикажу расстрелять. Сегодня наша первая беседа, и чем скорее вы назовёте имена, явки, пароли, в общем всё, что знаете, тем быстрее эта неприятная для вас процедура закончится. В этом случае я гарантирую вам и вашей дочери жизнь и неприкосновенность. Поработаете на благо фюрера и великой германии, и вам зачтётся. Вы будете потом, как у вас говорят, купаться как сыр в масле. Вы молоды, вам что, надоело жить? Вы будете повешены на городской площади. Поверьте, я хочу вам помочь. Неужели вы не понимаете, что проиграли. Вы дилетанты, вся ваша шайка, вы не имеете представления о настоящей подрывной деятельности. Настоящей! А не этими жалкими убогими попытками вставлять палки в колёса существующему режиму. Он покоится на прочном фундаменте, и не вам с вашими казаками-разбойниками пытаться его расшатать. С вами даже возиться неинтересно. Все ваши ходы мне были известны наперёд. Ей богу, детский сад какой-то. Игра в прятки. Всё равно я всех поймаю. Я просто хочу ускорить процесс, дабы не бегать за каждым по отдельности. У меня других дел невпроворот, а я вынужден терять тут с вами время. Ну как, будем давать сведения?
- Что вы хотите узнать? – спросила женщина.
- Вот это другой разговор, – сказал следователь весьма добродушно, – итак, начнём с имён, я полагаю.
- Каких имён?
- Не валяйте дурака. Кто к вам приходил? Тот тип в чёрной шляпе. Кто это? Как вы с ним поддерживали связь?
- Я его почти не знаю, это случайный знакомый.
- Да неужели? Случайный знакомый вас регулярно посещает. Что он у вас делал, о чём вы говорили?
- Просто он мой любовник.
- Не исключено. Но ведёте вы себя глупо. Очень глупо. Вы даже врать не умеете. А это что? – Хант вынул из ящика стола пачку листовок и пистолет «наган».
Женщина молчала.
- Я спрашиваю, откуда у вас эти листовки и заряженный револьвер?
- Я не знаю, наверное это подбросили.
- Если не хотите говорить в присутствии дочери, я распоряжусь отвести её в соседнюю комнату.
- Я не знаю, что говорить.
Хант начал терять терпение.
- Эй, Шульц, займись этим отродьем, - указал он на девочку.
Один из солдат подошёл и ударил Катю по лицу. Вскрикнув от боли и неожиданности, Катя упала на четвереньки.
Начались допросы. Катю били в присутствии матери, били мать. Били жёстко, методично, со знанием дела. Допросы продолжались каждый день, и Катя понемногу начала привыкать к боли.
- Как же вы мне надоели со своим дурацким упрямством, – навязчиво бубнил следователь, – Антонова, вы всё равно расколетесь. Отпираться бессмысленно. Ваши пальчики есть на пистолете, который у вас нашли. Я буду не давать вам спать. Я прикажу, чтобы яркий мигающий свет всё время светил вам в глаза. Когда я начну загонять иголки под ногти твоей дочери, ты всё расскажешь. Всё от тебя зависит. Быстрей заговоришь, целее будет твоя дочь. Ты даже не представляешь, как я умею вытягивать нужную информацию.
- Будь ты проклят.

...К парадному подъезду, увешанному в размалёванные свастиками штандарты, подкатил чёрный мерседес. Водитель выскочил, и обежав спереди, открыл подобострастно дверцу. Из машины проворно выбрался мужчина лет сорока в форме офицера СС, и стягивая на ходу перчатки, взбежал по ступенькам. Двое часовых с автоматами наперевес преградили ему дорогу.
- Аусвайс, господин гауптштурмфюрер, - потребовал один из них, и офицер молча достал из внутреннего кармана плаща документы.
Взяв в руки корочки, часовой внимательно читал.
- С какой целью прибыли? - спросил он наконец.
- Я здесь по распоряжению господина Шнитке, вот мой мандат, - предъявил офицер бумагу, не выпуская её из рук.
- Я должен сообщить дежурному, – произнёс часовой, – вам придётся подождать.
Солдат удалился. Видимо докладывал, а дежурный офицер, скорее всего, связывался по телефону с комендантом. И невдомёк им пока было, где же настоящий гауптштурмфюрер Кауфман! Вскоре часовой вернулся.
- Проходите, - часовой приглашающим жестом указал на вход и отошёл, - Хайль гитлер!
- Хайль.
Оказавшись внутри, офицер осмотрелся. План помещений не изменился. Вот школьный коридор, по обе стороны классы, затем учительская, а в конце лестница на второй этаж. Повсюду военные чины, фашисты. На стенах плакаты с Гитлером, с призывами обуздать и победить коммунистическую заразу. А раньше. Раньше здесь бегали дети, звенел звонок и шли уроки. Пройдя мимо дежурного, Кауфман вскинул руку в приветственном салюте и направился к лестнице. Следовало подняться на второй этаж. Сейчас там были комнаты для допросов. На Кауфмана пока не обращали внимания. Оказавшись наверху, офицер взглянул на часы и подошёл к окну. Всё шло как по нотам. Мимо комендатуры со скрипом проезжала с виду обычная телега, гружённая сеном. Однако напротив парадного лошади встали как вкопанные, и несмотря на ругань возничего, дальше повозку тянуть не желали. Возничий спрыгнул на землю, и чертыхаясь, стал разбираться с подпругой.
- А ну двигай, не задерживайся, здесь нельзя стоять, - крикнул ему один из часовых.
- Ай момент, извините, тут ремень лопнул, сейчас всё поправим и уедем.
Человек в эсэсовском обличии размеренно шёл по узкому коридору и в уме проговаривал: «Тише мыши, кот на крыше».
Оказавшись напротив допросной, неторопливо извлёк из кобуры пистолет «вальтер».
«Кот пошёл за молоком, а котята – кувырком».
Сейчас он рисковал. В коридоре мог кто-нибудь появиться и задать вполне резонный вопрос. А что он здесь, собственно делает? Ведь канцелярия-то внизу. С кем-нибудь заговаривать и раньше времени поднимать шум в планы Кауфмана не входило.
«Кот пришёл без молока, а котята – ха-ха-ха».
Теперь всё. Пора. Кауфман рванул на себя дверь. В ту же секунду где-то внизу прогремел оглушительный взрыв. Стены и пол задрожали. Окна парадного вылетели наружу, громыхая покорёженными решётками, и со звоном битых стёкол разлетелись по сторонам. Раздалась беспорядочная стрельба. Катя видела, как за спинами солдат внезапно возникла фигура офицера в чёрном, и один из конвойных вдруг изобразил на лице удивление. В следующий миг он бесформенным мешком осел на пол, а офицер открыл огонь. Следователь Хант кинулся было за пистолетом, торчавшим из наплечной кобуры, да не успел. Второй часовой распластался рядом со стулом, на котором сидела Катина мать. Из коридора послышались выстрелы, крики и топот. Однако через минуту всё стихло. В дверях нарисовался широкоплечий бородач в ватной телогрейке с автоматом наизготовку.
- Товарищ Янек, всё чисто. Можно выводить.
- Уходим, – сказал офицер на русском языке и обратился к Кате, - иди за мной, и ничего не бойся. Вы обе идите за мной. Идти можете? Катя, давай руку, у нас мало времени.
Янек, - подумала изумлённо Катя. Фашист по имени Янек, который по-русски разговаривает без акцента? Затем до неё дошло, что это наш, переодетый в немецкую форму разведчик. Что-то там Хант хвастался о настоящей подрывной деятельности? Самоуверенный чванливый индюк считал себя умнее других. Теперь он умер, издох. Туда ему и дорога. Им всем туда дорога.
Янек вёл Катю к заднему выходу. Повсюду были разбросаны тела служащих, солдат и офицеров. Распахнутые двери помещений зияли беспорядком: в них деловито хозяйничали какие-то люди в маскхалатах, разбивая сейфы и извлекая оттуда ворохи документации. В конце коридора сидел привязанный к стулу с кляпом во рту перепуганный комендант Шнитке.
В воздухе плавал пороховой дым. Возле ступеней парадного валялись поверженные гитлеровцы, а с подоконника второго этажа свисал руками вниз труп следователя Ханта. Из заднего двора показался Янек с девочкой на руках, а за ним следовал бородач, поддерживая Катину маму. Катя обнимала Янека за шею и едва улыбалась. Она ещё не осознала в полной мере, что благодаря ему и этим отважным людям оказалась на свободе. Бойцы в маскхалатах выводили из тюремного подвала арестованных граждан, а двое из них закладывали у входа взрывчатку.
- Быстрее, - командовал Янек, - отходим по плану.
В мгновение ока мешки с документами были закинуты на подводу, а связанного коменданта какой-то лихой партизан перекинул через седло своего скакуна. Тройка рысаков встала на дыбы, и подвода рванула с места.
- Но, мёртвые, - вскричал возничий, подгоняя коней.
Площадь у здания комендатуры опустела. Издалека уже слышался гул мотоциклов, но немцы безнадёжно опаздывали. До леса было рукой подать, а там - ищи ветра в поле. Мерседес, набирая скорость, катил по шоссе. Мама обнимала и целовала Катю, прижимая к себе, а Катя всхлипывала и ревела навзрыд.
- Чего голосите, - сказал Янек, выкручивая руль, - всё позади, теперь всё будет хорошо. Не плачь Катюха, держи нос морковкой, твоя война закончилась. Подлечим вас, подкормим, и на большую землю переправим. В школу пойдёшь. Писать-читать не разучилась? А у немцев спокойная жизнь кончается. Мы их сюда не звали. Слыхали, как им под Ельней врезали? Теперь у них земля под ногами гореть будет. Наша земля.
Катя смотрела на мужественное лицо человека в форме немецкого офицера, и почему-то ему верила. Она навсегда запомнила его таким вот крепким, уверенным, сказавшим ей впервые за долгие месяцы войны простые и тёплые слова.
Борьба только начиналась.

21 февраля 2017г.

 Алексей Белобров

x

Иллюстрация к: Катя