Павел Бутузов в августе 91-го

       У капитана Мурашкина был такой огромный живот, что в складке под пупком он запросто прятал кобуру с пистолетом, и ему не приходилось, как другим сотрудникам ведомства, носить оружие под мышкой. Он был курчав и плешив, страдал похмельем и любил ветчину с маслом.

       Поджидая Павла Александровича Бутузова у «Жемчужины», Мурашкин предавался приятным размышлениям о том, что «кинуть» провинциала с двумя чемоданами не составит больших затруднений.

       – Вы Бутузов? – спросил он.

       – Да, а что? – ответил тот, ставя чемоданы на мокрый асфальт.

       Бутузов был невысокого роста плотный спортивный блондин на высоких каблуках.

       Большие голубые глаза, борода, как у Николая II, делали его весьма соблазнительным объектом для мечтательных девушек, чем он зачастую пользовался. Но что касается суровой мужской дружбы, то здесь к Бутузову претензий быть не могло.

       Утки плавали по пруду. Второй этаж ресторана с противоположной стороны от входа нависал над водой, у которой располагалась открытая веранда, пустовавшая из-за непогоды.

       – Меня сюда Александр Петрович Митрин послал, – объяснил капитан.

       – Зачем?

       – Передать, что его срочно вызвали в ЦК.

       – Очень трогательно со стороны ЦК, – буркнул Бутузов и взял чемоданы, собираясь отправиться восвояси.

       – А что вы здесь, собственно, делать собирались? – торопливо спросил Мурашкин.

       – Завтракать за дружеский счет.

       – Так он мне и денег дал, – обрадовался капитан и вытащил для убедительности из кармана засаленного пиджака смятую толстую пачку.

       Бутузов остановился и окинул взглядом капитана с ног до головы.

       – Это унизительно.

       – Что именно? – забеспокоился Мурашкин.

       – Выполнять лакейские функции.

       – У начальников свои причуды, отрываются от масс... К тому же я с вами тоже заодно на халяву выпью.

       – Ну, это меняет дело, – хмуро улыбнулся Бутузов. – Он-то, когда объявится?

       – Придет минут через сорок.

       – Сюда?

       – Может, сюда, а может, на работу, но мы в случае чего позвоним...

       Он произнес слово «позвоним» с ударением на предпоследнем слоге. Они прошли в боковой зальчик первого этажа. Из-за ширмы выплыл незнакомый официант в темных очках с толстой оправой и обслужил подозрительно быстро. Выпили по соточке. Закусили дефицитными шпротами и яйцом под майонезом. Дальше пути их разошлись. Бутузов налегал на шашлык, заедая столичным салатом, а Мурашкин осваивал большую порцию пельменей. Ел он жадно, быстро, с брызгами. Иногда взгляд Мурашкина задерживался на Бутузове, и тот испытывал непонятную неловкость.

       «Животный страх в глазах», – промелькнуло вдруг у Бутузова в голове. В зале заиграли популярную песенку:

Старое кафе,

Верные друзья,

И ничего забыть нельзя.

Проходят дни, проходят дни.

Старое кафе,

Верные друзья,

По глади будничной скользя,

Придут и выручат они.

       – Берет за душу, – кивнул Мурашкин.

       – Старых чекистов, – зачем-то добавил Бутузов, и возникла пауза.

       – В чемоданах-то что?

       – Керамика. Одному человеку привез из Владимира. Он тут перепродает. Жизнь сейчас сами знаете... Это там всякие Митрины витают в облаках, а нам приходится крутиться-вертеться. Я с вашего позволения еще водочки... Хорошая.

       – А вам он ничего не говорил?

       – Кто? – удивился Бутузов, будто не понимая.

       – Митрин.

       – О чем?

       – О ближайших событиях.

       – Болтал всякое, – небрежно ответил Павел Александрович. – А вы чего больше не пьете?

       – А я на службе.

       – На какой?

       Возникла вновь пауза.

       – У Митрина, – сказал Мурашкин.

       И они нервно захохотали.

       – Я еще, пожалуй, рюмочку, – сказал Бутузов, зная, что бутылки ему хватает только для разгона, в голове даже никакого тумана не бывает от столь незначительной дозы. Многим посторонним казалось это удивительным.

       – Я сам – бывший боксер, – продолжал Павел Александрович, закусывая. – Удар с правой, как лошадиным копытом, не вру, есть свидетели... Знаете, кулаки иногда так чешутся, иногда так хочется кому-то по морде съездить.

       Мурашкин почесал пузо неподалеку от кобуры.

       – Но нельзя, – вздохнул Бутузов. – Цивилизация. 

       Посмеялись. Вдруг Мурашкин помрачнел и в голосе его зазвучал металл:

       – Я буду с вами говорить предельно прямо и нелицеприятно. Александр Петрович Митрин разгласил государственную тайну, изменил Родине в форме шпионажа. Я вам скажу тяжелые вещи. Александра Петровича, вашего приятеля, практически с сегодняшнего утра не существует в реальности. Вы, наверное, знаете, что в Инстанции есть внутренние приговоры и их приведение в исполнение – вопрос времени, только времени. Поймите меня правильно.

       – Зачем вы мне все это говорите? – забеспокоился Бутузов.

       – Мы сняли вас, что называется, с трубки. И хотели предупредить от поспешных и необдуманных действий. Вы ему уже ничем не поможете, но себе навредите, если будете болтать о нашей встрече и о том, что разговаривали сегодня с ним по телефону... Вы звонили, но никто не подошел. И все. И никто ничего не узнает, и ваша совесть чиста. Вы с ним сегодня просто не разговаривали и понятия не имеете, где он.

       – Как вас зовут? – неожиданно поинтересовался Павел Александрович.

       – Федор, – удивился Мурашкин.

       – Можно я пойду пописаю? – Бутузов скорчил плаксивую физиономию.

       – Можно. Подумайте хорошенько. У него есть влиятельные знакомые, и вот с ними-то обсуждать ничего нежелательно. Просто не дозвонились. И все. Туалет на втором этаже. Вас проводить?

       – Доберусь как-нибудь сам.

       – Вы должны дать подписку.

       – О невыезде?

       – О неразглашении.

       – Я сейчас...

       Бутузов выбежал из зала. У выхода стояли два истукана с зонтиками. Один из них строго спросил:

       – Бумажку подписали?

       – Сейчас подпишу.

       – Сортир – на втором, – сказал второй.   

       – Я знаю, – он заторопился наверх.

       Туалет был крохотным: унитаз и умывальник впритык. Над унитазом на уровне человеческого роста находилось небольшое квадратное окно, раскрытое настежь. Бутузов заперся, встал на унитаз и заглянул вниз: под ним была зеленеющая вода пруда, дождь барабанил по кашеобразной поверхности.

       Павел Александрович протиснулся сквозь раму, повис на той стороне, размышляя о глубине водоема. Потом отпустил руки... И увяз по пояс в иле, а «цветущая» вода накрыла его с головой. Чудом выбрался он на берег, волоча на себе сто пудов грязи. Один башмак потерял в пруду и другой пришлось снять, потому что далеко не убежишь, когда одна нога короче другой на семь сантиметров.

       Залег в кустах, соскабливая с себя ил и тину. Рядом кто-то пробежал, тяжело дыша, пронесся дальше по дорожке парка, примыкавшего к пруду. Земля была мокрая и уже холодная, лето подходило к концу.

       Наконец, он услышал, как преследователи, громко переговариваясь матом, выскочили на проспект, полагая, что и Бутузов направился туда, чтобы затеряться в толпе или сесть в такси.

       Павел Александрович перебежками, пригибаясь, добрался до ограды, прополз под ней по лазу, которым пользовались дети и собаки, и очутился на тихой улочке. У контейнера с мусором Бутузов обнаружил женские стоптанные туфли примерно сорок пятого размера. Как раз то, что было нужно. Но он с досадой подумал, что это уже будет напоминать какой-то дурацкий фильм, и продолжал бегство босиком, точнее, в мокрых носках. Пришлось подвернуть штанины, чтобы они не волочились по земле. Он прижимался к фасадам домов, опасаясь быть задержанным милицией и опасаясь попасть в отделение, где, как ему казалось, его быстро вычислят преследователи.

       Не помня – как, Бутузов оказался на набережной у серого здания. Фронтон его украшали ангелы с трубами, возвещавшими о приближении Страшного суда. И он вспомнил, что бывал здесь некогда довольно часто. Мысленно он перенесся на двадцать лет назад в дружеские объятия бриджа, в сладостное ожидание пикового шлема. Здесь у любвеобильной генеральской дочки собиралась веселая компания картежников, пьяниц и ловеласов.

       Створку обшарпанной дубовой двери открыла прокуренная седая женщина с какой-то дырявой шалью на тощих плечах. Он понял, что это – она, хотя в ней ничего не осталось от прежних счастливых лет.

       – Зоя...

       – Бутузов? – закашлялась она. – Ты откуда? Из вытрезвителя?

       – Хуже.

       – Тебя хотели утопить?

       – Точнее не скажешь. Дай мне какие-нибудь галоши, и я побегу звонить.

       – Да вот же телефон...

       – Нет, тут нельзя...

       В домашних тапочках, подвязанных бечевкой за подошвы, он прошлепал к автомату за углом дома.

       – Мутер! Слушай меня внимательно и молчи. Митридата, по-моему, взяли, а за мною гонятся, не ведаю зачем и почему, свора гэбэшников... Откуда я знаю, что происходит?! Брось! Какая керамика, не сходи с ума! Я весь мокрый и грязный... Не пил, не дали... Купался в пруду... Шучу и не шучу... Короче, если ты не идиот, немедленно двигай ко мне... Я? Я тут. Как тебе объяснить? Ангелы с дудками, малый шлем в червях, Зоя, зачем давала стоя... Ну, что ты забыл, дурень?.. Почему не могу точнее? Потому что полковник слушает и ему почтовый адрес тоже не терпится узнать... Какая Зоя? Я тебе только что объяснил... То-то же. Лети…

       Илья Андреевич Мутерзон – третий их товарищ – летел на белом БМВ по внезапно разгаданному им адресу. Ему было радостно, потому что скука, постоянно сопровождавшая его, на время отступила, потому что он – богатый предприниматель – бескорыстно протягивал руку помощи своим запутавшимся друзьям. Какое ему было дело до того, что они натворили. Ведь дружба – великая вещь. Давно это было, и в новом сумасшедшем мире от той дружбы ни капельки не осталось. Приговор, если он и существовал, до сих пор не приведен в исполнение.

03.02.2019

 Михаил Кедровский