Восемьдесят тысяч мыслей за один день вокруг, да около плиты

                1
Кок дноуглубительного судна «Дейма» Ячменев проснулся по заведенному на айфоне будильнику ровно в половине пятого утра. Проснулся в поту. И еще целый час он отсрочивал подъем, каждые десять минут тыча в экран нежно щебечущего вольными  птахами и умиротворенно журчащего лесным ручейком, телефона. Так не было задумано, но Алексей Андреевич в такие моменты припоминал слова мудрого матроса Ивана из былого двадцать восемь лет назад рейса. Ваня имел два высших гуманитарных образования, и с присущим сладким похрюкиванием во время речи однажды со знанием дела изрек: 

- Пять минут дрёмы – хр-р! – заменяют час сна. 

Ячменев тогда внутренне согласился – очень уж соблазнительно было в условиях вечного морского недосыпа подремать – покемарить каких-то сорок минут – похрюкать сладко в подушку, или в фуфаечку, что сбросив с себя, на транспортере в выдавшееся затишье рыбцеха подстелил - похрапеть: вот и наверстал время суточного сна!

Но, тогда мОлодец Ячменев недосыпал по своей воле, то ли весело засиживаясь за чаем с товарищами, то ли осоловело таращась в экран «видика». А теперь – уже девятый день подряд – пожилой ныне человек спал по пять с лишним часов оттого, что все прочее время было занято работой.

Причем, работой второпях, где нельзя было остановиться ни на минуту, и каждую же минуту висящей над Ячменевым боязнью не успеть. 

Впрочем, ему ведь менеджер по кадрам, что ведала комплектованием морских экипажей, сразу сказала с милой улыбкой: «Легкой жизни я вам не обещаю». А он весело гаркнул в ответ: «Я и в прошлом рейсе работал по шестнадцать – восемнадцать часов. Костьми лягу, но сделаю все, что возможно, и даже чуточку больше! Живым – не сдамся!».

«Проотвечался», ветеран? Вот, теперь с кряхтением поднимай свои кости и двигай со скрипом на камбуз!

Пышущая здоровьем женщина в ходе собеседования с Ячменевым сказала еще: «Приходят к нам с «рыбаков», пяткой в грудь себя бьют, а попадут на судно – через неделю списываются». «Ирина Сергеевна, - напустив серьезности в проникновенный баритон, и даже брови домиком сдвинув, ответил тогда Андреевич, - я планирую проработать здесь до самой пенсии, а то, - он улыбнулся, - и дальше. Поэтому…»

Нет, дружище – с такой работой до пенсии ты вряд ли и дотянешь!

А еще кадровичка сказала тогда:

- Повар – это такая деликатная должность: не просто должен сделать свою работу, а так, чтоб и понравилось всем. Всем угодить – вот в чем дело.

Ячменев согласно покивал золотым тем словам, вставив и свое справедливое: «Ну. всем-то угодить – знаете сами – невозможно… Но, будем стараться!».

Все эти мысли пронеслись спросонок в его голове в какое-то мгновение еще сомкнутого ока. Ячменев слышал в культовом фильме «Секрет», что за день голову человека посещает до восьмидесяти тысяч мыслей. 

А время между тем было уже тридцать три минуты шестого. Как рано, и как поздно! В принципе – самое время Ячменеву было умирать. Ни поздно, ни рано! Правда, теща, когда он сказал ей о такой готовности, только отшатнулась в испуге: «Господь с тобой! Даже и мысли такие из головы выбрось!». А он ей всего лишь сказал о том, что счастлив был бы умереть за любого из них – за нее, за старенького уже и тоже больного, хоть и все еще мужественно бравадного тестя. И уж конечно за их дочь, что больна уже четвертый год неизлечимым раком, что накидывается почему-то на самых добрых и чистых людей мира сего.  А он, Ячменев, уже пожил, уже счастлив полностью, и несчастлив одновременно теперь уж до конца жизни – этого он, правда, теще не добавил. А просто сказал: «Но это невозможно, так давайте жить долго и мирно!». «Да, умеешь ты говорить!» - искренне восхитился тогда тесть. Но Андреевич не блефовал: была бы возможность такой рокировки, махнул без раздумий и сожалений – как вполне разумевшееся. Он Светлане говорил о том еще до известных, случившихся этим летом, событий. Правда, тщательно избегая слова «умереть» - пусть она его даже и не слышит! «Я бы забрал всю твою боль если б то было возможно».

Ему и вправду было до самых дальних уголков души и сердца жаль и этих двух стариков, что жили всегда лишь своей единственной дочерью, и теперь могли ее потерять и пережить; и саму ее, что так любила жизнь (которой, всегда признавал Ячменев, толком с ним и не видела), и так боялась смерти… И эта боль щемила и жалила его эти дни безостановочно.

 Впрочем, в море первые дни и даже недели всегда и у всех душа скулит.

Когда Ячменев наконец окончательно разлепил глаза и увидел уже посветлевший за занавешенным полотенцем иллюминатор, мысли теснились сплошь мрачные и пораженческие. Уже давно пора было вставать и спешить во все лопатки разворачиваться на камбузе. А он безвольной куклой с ватными руками лежал еще в постели и не очень, честно, верилось мужичку, что найдет он силы встать, и сможет вот этими двумя тонкими руками переделать настоящую бездну работы – и все бегом, все без остановки.

Он поспал чуть больше пяти часов, и такая история уже девятый день – как только ступил он на борт судна, так и впрягся – взамен увальня с рыхлым задом и растерянными глазами, с которым на короткую минуту и свиделись во время буксирной пересадки. 

Теперь бы Ячменев сам за миг блаженный почел точно так, как предшественник, с худой сумкой на плече, на борт буксира сигануть: работайте, ребята, дальше, как хотите – только уж без меня!

Хоть деньги, опять же – такие преогромные, и так они сейчас всем нужны: и сыну, и жене его многострадальной, и им с Мариной.

Но, нельзя было бежать самому – если бы капитан списал, как предыдущего повара, то было б другое дело! Хоть вся жизнь, наверное, оттого бы точно также перевернулась, вернее – покатилась безнадежно вниз: туда, откуда Ячменев уже не смог бы выкарабкаться наверх. Но, все равно – так бы он сказал всем вкруговую: «Я делал все, что мог. Но – фос-мажор!..». Но, его никто пока не гнал, и нельзя было малодушничать – перед самим собой, главное дело: он отступил бы перед трудностями впервые, по большому счету, в жизни, и помнил бы это потом уж всегда.

Не надо было заканчивать жизнь поражением!..

«Это не работа – это просто издевательство над человеком!»

Так говорил его трюмный сменщик тринадцать лет назад, когда еще матросом работал по контракту Ячменев на иностранном рыбаке – «пылесосе». Да, в его жизни уже был один такой рейс, когда от непосильной работы какие только мысли в голову не лезли! Потому как, тамошняя работа в трюме была не на пределе физических возможностей – за пределом тех. И Леша, разносящий и укладывающий в трюме по шестьдесят тонн мороженой рыбы (три тысячи двадцатикилограммовых коробов) каждые сутки, за две вахты шестичасовых, до сих пор не мог объяснить даже себе – не говоря уже кому-то! – каким образом он успевал коробки эти растаскивать, и как не подох на такой работе.

И сейчас ему подумалось, что там, в трюме, было не так уж плохо – во всяком случае, вахты шесть через шесть, время отдыха и сна законно, и высыпался он конечно больше (верней, конечно, будет сказать: меньше недосыпал). И проще – по работе-то: таскай, вали, громозди свои коробки неудобные, а не угождай совершенно, пока, вслепую изысканному вкусу капитана, да и экипажа – еще не знаешь ведь, что они любят, а времени утвердиться классным поваром – лишь день текущий. 

Впрочем, одно другого стоило: Ячменев не забыл бешеного биения сердца и задыхающегося хрипа от бешеного темпа работы в том трюме, когда хотелось выпростаться из всей одежды, да и вылезти из кожи вон. 

Как и по деньгам – стоило тогда «уродоваться», в смысле – горбатиться. А когда годом позже навеселе обмолвился супруге, что застрахованы тогда моряки были на случай смерти, или увечья на тридцать пять тысяч долларов каждый, и ничего бы страшного не случилось, если бы она с сыном эти деньги по тому самому случаю получили, Светлана лишь в сердцах обрезала: «Дурак! Ты нам живой нужен!».

Сейчас Ячменев нужен был им еще больше. Но они уже были порознь. «Я не очень понимаю, - сказала в конце августа этого года Светлана, - зачем ты возвращаешься? Я смотрела по интернету: Томск – это такой перспективный, развивающийся, самобытный город! Ищи себя там!» - «У меня здесь, в этом городе учится сын, и я обязан принимать в том участие».

Сын поступил в университет на платное – не хватило баллов по ЕГЭ, на факультет, название которого Светлана не могла не то, что выговорить, но даже запомнить (впрочем, после стольких сильнодействующих лекарств и химиотерапий с памятью происходят необратимые процессы – увы!). Что-то с компьютерами и менеджментом – обычная история. Сын с нерадивым папашей теперь общался принципиально сквозь зубы – тоже понятно…

Ячменев, наконец, откинул влажное одеяло – все запредельные сроки подъема прошли, и уже подхватывая полотенце (он еще навострился сгонять в душ – ничего пять минут уже не изменят!) вспомнил, до кучи, как от души жаловался ему знакомый здоровяк штурман, с которым были когда-то в одном рейсе, и случайно встретились не так давно в суете городских улиц. 

- Стояли в Гданьске на ремонте, приехал второй механик в рейс. Нахерачился  как-то под вечер, давай спьяну жене звонить. Ну, та ему естественно наговорила, вставила  – кому понравится? Он пошел – в машине повесился!.. Нет – ну, ты вот зачем сюда, в Гданьск ехал – чтоб повеситься?.. Че  – дома не мог? Мы потом – каждый! – столько бумаг писали!..

Нет –  Ячменев сюда, в Тамань, не за этим летел, точно не за этим!

Тамань, кстати, эта родина тестя – так Светлана сказала: «О, на родину папы полетишь».

Водные струи весело взяли в оборот раннего посетителя душа, хаотично закружив его под гуськом то против, то по часовой стрелке. 

Выходит, каждое судно хранит свой внутренний климат – как не крути!  - если просыпаться в поту в первые ночи Ячменеву случается постоянно во всяком рейсе. Адаптация!

Ячменев наконец рассмеялся – уже хороший знак! Вспомнил «старика» армейской службы, который рассказывал про умненького земляка с их призыва, что давно уж комиссовался, тогда как они, дураки, все лямку тянули: «Блин, вот кого бы встретил – убил сейчас!.. Привезли нас сюда молодыми, деды давай сразу гонять. А он : «Мы еще не адаптировались!». Нам тогда такую адаптацию дали!..».

А что – правильно ведь говорил тот вумник! Другое дело – служили они в дикой дедовщине, где любое грамотное слово каралось общей серостью жестоко.

Водяные струи сделали свое дело – достаточно взбодрившийся Ячменев даже ощутил какую-то силу в своих руках, которым столько предстояло переделать за день: теперь уж – за работу!

Вовсе не просторный камбуз (впрочем, на этом судне все теснилось очень компактно) еще был тих от шкворчания сковород и бухтения кастрюль. Но тишина эта, как сказал бы иной мастер слова, была обманчивой, а Ячменеву – и вовсе зловещей! Посему, едва завязав за спиной тесемки фартука (сегодня с первого раза удалось), ринулся кок в гущу дел, коих было – край непочатый.

 Перво-наперво, надо было пожарить яичницу человек, эдак, на десять: Ячменев уже понял по первым дням, что не все тринадцать (он был четырнадцатым в экипаже) моряков на завтрак встают – кто-то спит после ночной вахты. А еще – нарезать на опустошенные ночной вахтой тарелки сыра, колбасы, копченостей, сала: чтоб его так кормили, когда он матросом был! Впрочем, прибеднялся Андреевич сейчас напрасно: еще «жирней» на том самом приснопамятном «пылесосе» питались. 

А еще и кашу надо было между делом сварить – вот это уж действительно морока! Капитан сразу ему это наказал: есть, мол, люди, которые дюже с утра кашу уважают. Людей этих, как уже выяснил себе Ячменев, было два с половиной человека: матрос с электромехаником ели постоянно, и кто-нибудь еще от случая к случаю присоседивался. А каша эта – если только не манная – полчаса времени у Алексея Андреевича отнимала – мешай, не отойдешь! Кашевар, конечно, переключался по ходу дела на что-то другое, и отбегал, ясно, в салон, но через минуту он должен был возникнуть у плиты с кашей вновь – чтоб помешать капризную, и неблагодарную: она же еще и «плевалась» в конце, руки творца своего обжигая!

Случалось, и обеими руками работал: одной кашу помешивал, другою кастрюлю под воду подставлял, или еще что-то гоношил.

Ну что ж – надо, так надо: с этого первого одолжения экипажу начинался его день. Каша, и вправду капризная, словно ребенок, что внимания требует постоянно, через раз случалась то солоноватой, то густенькой, но ели ее неизменно, как неизменно и благодарили. Боялись, видимо, без нее остаться. И верили, наверное, что получится она однажды у Ячменева без изъяна – обязательно получится!

Но сегодня каша была манной, так что стоять над ней полчаса – помешивать было ни к чему, только момент и не прохлопать, когда в кипяток засыпать одной рукой из пакета будет: чтоб тонкой струйкой сыпалось, а второй рукой энергично и с душою успевать размешивать – чтоб, значит, без комков. И руки береги – чтоб не быть оплеванным.

А еще хлеб – тоже боль головная! – в хлебницах посмотреть, черствый отобрать, «свежий» порезать.

Хлеб был покупной, с берега, и хранился в морозильных камерах. Поэтому, с вечера его надо было заранее достать.

Насчет хлеба Ячменев капитана и старпома заверил: будет он сам печь, только муки надо заказать побольше.

- Потому что - режу этот хлеб, и плачу!

- Ну хорошо, если у тебя, говоришь, получается, - с некоторым еще сомнением поглядывая на нового кока, откликнулся на почин капитан. – Тогда попробуешь, и, если что – только серый хлеб с берега брать будем. 

- Так, э-э, серой муки заказать – я и серый печь могу!

- Ты, немножко силы соразмеряй, - посоветовал молодой усатенький старпом. –  Спать-то когда собираешься?

Да, «делов-то», с хлебом тем – как раз-таки между делом! Семь минут Ячменеву тесто в кастрюле на четыре-то булки хлеба завести, а потом – само оно и поднимется, само и в формы ляжет (Андреевич умелыми руками только помнет его слегка ), само и в хлеба испечется – лишь проследить. Да вытащить потом из плиты – минута, - и укрыть бережно – половина минуты той: вся недолга! 

Дружил Ячменев с тестом. Любил хлеб печь. И тесто ему тем же отвечало. И хлеб на диво пышным выпекался.

Но, батоны белые, и булки серые, зачерствелые (только гляди – чтоб не заплесневелые еще!) были только половиной хлебных мытарств. Хлебницы, хлебницы – где их только надыбали? -  вот что убивало каждый раз! Капитан, впрочем, в первом же разговоре с Ячменевым вдруг похвастался: «Хлебницы новые заказал». Не уточнил, правда, когда это было. Ибо плетеные хлебницы сыпались своими прутьями сами, из них же при малейшем прикосновении высыпалась горка хлебных крошек, так что – хлебницы только коснулся: можешь смело уже стол вытирать. Поэтому, полотенце на плече и тряпка в руках у Ячменева были и когда он накрывал на столы, и когда он с них убирал.
 
А еще хлебницы эти кутались в мягонькие пакеты целлофановые – чтоб хлеб не сох, -  которые обязательно цеплялись за торчащие в разные стороны прутья хлебниц и рвались – как и сердце Ячменева, когда за все это безобразие он поневоле брался. К тому же, пакеты были чуточку коротки, и укутать в них хлебницу добротно никак не получалось – краешек все равно оставался открытым, а значит хлеб все равно благополучно сох. Поэтому, новые хлебницы – контейнеры Андреевич себе в черновичке заявки вписал первым делом.

Сколько драгоценных минут на пустом месте терялось! И труд мартышкин совершенно.

И сейчас не теряя времени, Ячменев поставил на ближнюю конфорку кастрюльку для каши, на задние же установил две объемные сковороды.

«Как у тебя на сковородках – не подгорает? – поинтересовался как-то капитан. – А то твой предшественник жаловался, что нет нормальных сковородок с антипригарным покрытием, а на этих – прилипает, и поэтому у него отбивная подгорелая».

Нет – Ячменев пока со всем скарбом и оборудованием ладил – спасибо им: если бы они еще козни строить начали!..

Восемнадцать яиц (пяток из которых, как водится, растеклись желтком) скоро запыхтели на двух сковородах. Вот-вот уже должна была закипеть и вода на кашу, хоть засыпать манку было еще и рановато – загустеет до половины восьмого. И Ячменев, расслабившийся на какие-то мгновения, моментально ушел в свои мысли – все еще безрадостные с утра. Думалось о том, что ему едва пошел еще шестой десяток, а силы уходят, как под камушек вода. И будет их все меньше, а жизнь вокруг будет становиться все стремительней и жестче, и никому до стареющего работяги не будет дела – загибайся, как хочешь! Учиться надо было, да? Да, надо было, конечно. Ну, так его с детства учили – родители, брат, учителя, люди, вся жизнь тогда вокруг. И он впитал все, как губка, заучил добросовестно. И потому позабыть своих первоистин не смог. 

 С самого детского сада вбивалось везде: «Все работы хороши. Выбирай на вкус!». Да и вправду – какой-нибудь работяга тогда законно «заколачивал» больше иного инженера. Да и он, Леша, собирался учиться – обязательно! – вот, только в море сходит несколько раз…

Надо было, конечно, по морской стезе, хотя бы, высшее образование получить. Но, опять же – разве он думал всю жизнь здесь проболтаться? А теперь придется – на берегу сейчас с заработком туго -  как, впрочем, и всегда. А до пенсии еще «бомбить и бомбить»: как раз накануне пенсионный возраст повысили. И пропаганда какая сразу по новостям центральных каналов пошла: как счастливы-то работающие пенсионеры, да с каким энтузиазмом это непопулярное решение правительства поддерживают!

Сухощавые, седовласые ветераны, коих выискали-таки дотошные журналисты, вовсю пытались разжечь жизнерадостную искорку в выцветших глазах, рассказывая, как рады они работать и работать, трудиться и трудиться, пахать и пахать!.. И не пенсию – ни-ни! – выходить даже и не думают: чего там делать?

И вправду – с такой пенсией делать абсолютно нечего! 

А ему, Ячменеву, теперь еще на жилье зарабатывать надо: это помимо того, что жене и сыну все равно помогать – весомо, не символически.

Вот и выходит - если его сейчас турнут с этого судна – по капитанской ли прихоти, или свалится он, как загнанная лошадь, в этой гонке почти что круглосуточной – то только и останется, что вернуться на свою дачу и там уж прозябать до конца дней: к Марине он пораженцем не покажется, не поедет.

А на даче, кстати, вполне можно жить – Ячменев этой осенью в том убедился. Только, щели в полу большие – зимой замерзнет конечно.

Туда и дорога!

Стрелка между тем катастрофически подползала к роковым двадцати пяти минутам восьмого – завтрак грянет через пять минут. Все, вроде, было готово к раздаче и расставлено на столах. Но сейчас припрется, следом за веселым, разбитным стармехом и молчаливым матросом в «татухах». занудный боцман, в дурном, от наступления нового рабочего дня, расположении духа (впрочем, этого смазливого парня, что годился ему в сыновья, Ячменев ни разу еще в работе не видел) и будет совать нос в масленки со своего, и капитанского стола, высматривать и какие-то другие «косяки». Вчера он уже «наехал» по поводу этих масленок: «Ты их хоть мыл раз? Мы же не свиньи, все-таки!». Но Андреевич резонно спросив через раздаточную амбразуру, куда он каждый раз неиспользованное масло девать будет, вышел по такому случаю в салон (в котором, впрочем, сидели лишь боцман с лепшим своим другом и земляком - матросом- сварщиком) и веско сказал:

- Хорошо – масленки: поправим! А где, скажи мне, я еще к вам, как к «свиням» отношусь?

Боцман не нашелся что ответить.

Ему бы и вовсе молчать! Это же боцман «сдал» капитану незадачливого кока предыдущего, что проспал, с усталости пятнадцатичасового пути на судно, в первый же день завтрак. Так что, чего уж ты вякаешь: помог отправить домой того парня, так вкушай теперь от того, кого взамен прислали – не давись, пережевывай тщательно, с аппетитом проглатывай!

По ходу утра Ячменев несколько раз принимался читать свод своих молитв, но все не мог завершить – то надо было что-то посчитать, то ускориться в нарезке – а неспешное чтение процесс тормозило, -  а то вдруг чертыхнуться совсем другой матерью на упавший с предательским звоном половник на палубу, или с шипением выплеснувшее через край сковороды масло на плиту. И тогда уже, Алексей Андреевич, не греши – начинай молитву заново!

Стрелка уперлась в половину восьмого, и тут лучик солнца пробился к Ячменеву сквозь овальный иллюминатор: судно подвернуло. И посветлело на душе у нашего кока: он делает все, что может – честно, с душой, -  а там уж – как получится!..

Эх, да где его не пропадала? Что там те десяток человек – в пять раз больше обозленных тяжким трудом моряков в прошлых рейсах рыболовных на амбразуру камбузную напирало!

Однако, сегодня обошлось – тихо и спокойно прошел завтрак и все восемь пришедших едоков поблагодарили повара, непременно присовокупляя к «спасибо» еще и «Алексей». Буркнул что-то подобное и боцман. И оттого, что завтрак отработан (хоть, конечно, предстояло еще убрать со столов и помыть посуду), день вкатывался в привычное русло, по которому Ячменев уже более-менее научился рулить, и вполне можно – и нужно даже! - было, не теряя темпа, вовсю браться за приготовление первого (щи сегодня), Андреевич воспрянул, наконец духом. «In for a penny, in for a fount. –  сделано на пенни, можно сделать и на фунт» - Ячменев всегда отдавал англичанам должное за исполненные жизненной силы и точной мудрости поговорки (отмечая объективно, впрочем, что одной из них :«Честность – лучшая политика», - чопорные британцы сплошь и рядом следуют с точностью до наоборот). Восемь дней уже отработано – с недосыпами и «напрягами», - но закрыто, оборвано в календаре. И завтрак сегодняшний уже закончен. И осилит он и этот день, а вечером ухмыльнется про себя, в сон уже спасительный без задних ног проваливаясь: «День прошел, и слава Богу» - как «деды» в армии учили.

Опять эта армия на ум пришла!..  Ячменев четко увидел длинный коридор казармы с фиолетовым линолеумом и стоящих на нем в два ряда сослуживцев. «Деды», как водилось, стояли по правую сторону от выхода – согласно расположению своего кубрика, «черпаки» с «молодыми» - по левую. А у тумбочки с перепуганным дневальным грозно расхаживал в шинели и при папахе сам комдив – генерал-майор! Тут же переминались с ноги на ногу командир роты, замполит, дежурный прапорщик, и поднимал на кого-то время от времени пронизывающий взгляд старший лейтенант – явно из особого отдела. Ждали его – Лешу Ячменева…

А он примчался чумазый, в робе – прямо со смены в кочегарке, и забежав казарму не стушевался – сходу выпалил: «Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться к товарищу капитану! Товарищ капитан, рядовой Ячменев по вашему приказанию прибыл!».

- А ну-ка, шельма, - загромыхал генерал, - прочитай-ка нам, что тут написано!

И сунул под самый нос конверт – вскрытый – с каким-то экзотическим штемпелем и латинскими буквами обратного адреса.

Ячменев сразу понял – письмо от нее… Но, как же она его нашла на другом конце света, в такой-то глухомани.

Читай, читай – мы-то уже, - комдив обернулся на востроглазого старлея, -  прочитали на досуге!

Генералу было всего сорок один год, и был он страшно настоящий, правильный, справедливый. Он уже раз врывался в их казарму – когда избитый дедом молодой с призыва Ячменева (и земляк его) угодил в медсанбат, и гремел страшно – тогда на командира роты:

- Товарищ капитан, я запрещаю вам ставить молодых на смены!

- Никак нет, товарищ генерал-майор, - отважно отвечал тогда отчаянный трус Василий Васильевич, - мне некому тогда будет топить.

Но сейчас Вася, как уничижительно называли командира деды, и черпаки, молчал, и по обыкновению щурил близорукие глаза на Ячменева, что всегда ничего хорошего объекту пристального капитанского внимания не сулило.

Шумно вздохнув, Ячменев принял конверт, и с едва заметной дрожью руки потащил из него тонкий листочек.

Предложения были односложны, и смысл вполне понятен: сплошной «корасон» - сердце, значит.

Ячменев переводил и читал. На ходу вводя свою цензуру – за такие слащавые признания в любви заморской красавицы от дедов непременно ломилось получить чуть позже – когда командиры разойдутся, причем – от души. Налегал на то, что девушка теперь, после встречи с ним, другими глазами смотрит на Страну Советов – далекую и удивительную… Но, когда он пропустил одно предложение, «особист» чутко встрепенулся:

- А про ночь там что написано?

Значит, перевели уже!..

- Ну, тут пишет, что никогда не забудет ночь эту.

- Значит, - громыхнул генерал, - ночь ты с ней все-таки провел!

Признание могло стоить Ячменеву визы на все времена.

- Так, э-э, разве дня-то хватит – чтоб про нашу страну необъятную рассказать? Вот – ночь и пришлось прихватить.

Ячменев спиной чувствовал восхищенные взгляды дедов. Генерал же, глядя на чумазого солдатика, заломил голову круто набок – так, что левое ухо почти коснулось золотого погона. Конечно, будь они со стервецом с глаза на глаз, он бы, возможно, по отечески-командирски и шмякнул «с легонца» промеж глаз. Но на миру…

- Ну, - суровая улыбка наконец набежала на лицо комдива, - ты хоть там державы не припозорил – мощь нашу показал, как положено?

- Как положено, - в тон подхватил Ячменев, - а как же! Ну, а как я должен был поступать, когда расспрашивали о стране нашей? Надо же правду рассказать! Вот, теперь, видите – так очарованы, что письма пишут!

Письмо то ему отдали – начиналась уже Перестройка. Как и фотографию – ее еще до прихода Ячменева навскидку показал особист сослуживцам: счастливый юнец притягивал за талию заморскую красавицу со смуглой кожей, алыми пухлыми губами и пышной грудью третьего размера.

Фотографию деды у Ячменева, по уходу генерала и офицеров, выцыганили, и больше он свою красавицу не видал – затерли старики промеж собой: такие нравы… Насели, кстати, и на него:

- А чего ты молчал, что в Аргентине был?

Вам скажи! Дали бы потом – адаптацию местную!

О, а Ячменев уже почистил восемь картошин, две луковицы и морковку – можно было вовсю гоношить щи, что задумал с вечера! Вот как на крыльях мечты, что уносила не в будущее, но в прошлое, воспарил он над камбузной суетой!

Да это ведь он себе представлял в мечтах – не было той «вечерухи» с генералом, не было и письма с признаниями и откровенным фото на память. И в Аргентину он попадет только спустя четыре года, и лишь милыми улыбками ограничится его общения с действительными красавицами – сеньоритами Буэнос-Айреса. И не мог он до армии пойти в загранплавание – никакой оказией: лет еще было очень мало. Но, да в этом ли суть? Суть в том, что раз за разом фантазируя себе все тот же эпизод, он вырывался из серой безнадеги первого полугода службы, он возносился над серостью, тупостью и уродством, что безраздельно правили в королевстве кривых армейских зеркал.

Что было ему противопоставить дурной силе? Только и улететь мечтой в иные, заморские дали – туда, где л ю д и живут.

А он и в реальности сорвался в те самые дали из той самой казармы серой, что и внешним своим видом барачным, и внутренними устоями с тюрьмой разнилась не слишком (только, в тюрьме ты все равно можешь за себя стоять, а в их роте первые полгода службы – даже руки «не моги» поднять для защиты).

Это ж Василь Василич присоветовал Ячменеву ехать к Балтийским берегам – коль решил тот в моряки податься, - а не на Дальний Восток, как задумывал солдат сначала.


- А почему ты хочешь в Находку? – вертя в руках бланк присланной Ячменеву характеристики-рекомендации, щурил взор Василь Васильевич: рядовой Ячменев был у него на хорошем счету. – Почему не хочешь в Калининград?

- Так, там же это – Прибалтика!.. Национализм к русским.

- Кто тебе такое сказал? Калининград – это РСФСР! Так, это  - Европа!

Вася там, видно, тоже послужил, и дюже ему понравилось – если так нахваливал. Была, конечно, разница между городом европейским и ПГТ  Гвардейским в степях среднеазиатских. В общем, принял участие в судьбе Ячменева отец – командир. Часто потом этот момент моряк вспоминал: не его это был город, не его! Но никогда при том ротного не винил – сам выбор делал. Да, и Находка с девяностых начала хиреть, и теперь загнулась уж окончательно.

А Ячменев только-только разогнулся сейчас, и крылья мечты за спиной расправил!  И пусть мечты были о прошлом, но ведь только в мечтах и можно прошлое изменить. Изменить и поверить – так оно и должно было быть!

Он бы уже давно подох, пропал по своей неприкаянной жизни, если б не мечтал! 

Ячменев знал о том вполне, и потому свои мечты не только не гнал сроду, но даже и призывал в самые трудные моменты - как Ангела Хранителя. Но гораздо чаще – сплошь и рядом! – тем белокрылые мечты приносились к нему сами.

Темп нарастал – уже закипали кусочки мяса в суповой кастрюле – надо было не прозевать момента снятия пены. Потому что, если не прохлопал, успел пену в закипающей воде снять – уже удача!

Удача – она так ему нужна сейчас! Ему, выходящему уже на четвертой минуте матча Бразилия – Россия на «Маракане». Акинфеев зацепил вышедшего с ним один на один Неймара, и конечно – пенальти, конечно – по нынешним временам, изгнание нашего вратаря с поля: чемпионат мира – 2014.

Россия проиграла первый матч в своей группе – разгромно. Опять Португалии, опять - 1 : 7. И теперь надо выигрывать кровь из носа – даже ничья при такой разнице оставляет нашу команду за бортом. Надо обыгрывать кудесников мяча на их поле на глазах бразильских болельщиков, что гонят свою команду разнести попавшихся на пути к кубку мира несчастных русских и досрочно оформить выход в плей-офф.

А Ячменеву всего-то семнадцать лет – и откуда он такой зеленый? Да, из юношеской сборной! Третий вратарь получил травму перед самым вылетом, вот Федерация Футбола и запросила у ФИФА замену. Удивительно, но те согласились: «Кто был заявлен резервным вратарем?». А Ячменев – подающий большие надежды вратарь молодежки – и был заявлен – для галочки: какая функционерам была разница – все равно, ведь, не придется пацану лететь.

Получилось – пришлось! Срочно вылетел он на край света, за семь морей. И два часа назад лишь прилетел – не выспавшись после такого долгого перелета, не отдохнув толком. Тоже надеялся, что не придется на поле выходить – подрагивали, конечно, коленки! 

Как и сюда – на «Дейму» - вылетел он срочно: «Капитан там – козел: ему угодить невозможно. Мне начальница отдела кадров говорит: «Если он плохо готовит, капитан тот спишет через неделю»» - «Ну, они сейчас все – козлы!.. Попаду на другой – не факт, что там не будет хуже» - «Молодец – правильно мыслишь – одобрил ход мыслей Ячменева представитель крюнинга, в котором и сватался Андреевич на работу, - значит, вылетать тогда надо будет уже на днях».

И полетел – к другому, Черному морю, - хоть и подрагивали коленки…

А почему второй вратарь на замену не вышел?.. Да, тоже, наверное, травму на вчерашней тренировке получил – что за напасть такая: рок, прямо, над сборной нашей висит!  Вот, Капелло и пришлось пацана необстрелянного, которого он и в глаза до того не видал, в такой ответственнейший момент выпускать.

Фабио вообще не позавидуешь: такое поражение накануне! Но, Ячменев его прекрасно понимал: хоть и искушенный мастер с Аппенинского полуострова, но, да ведь не из каждого полена можно сделать Буратино – особенно, если вокруг сплошь дубки средней полосы России.

Но, выходит на поле Ячменев (зло покинувший поле Акинфеев не удосужил его не только рукопожатием – взглядом: кто мальчишка такой?), бежит к воротам, и безо всяких, там, касаний к штангам или перекладине, без перекреста напоказ, становится на ленточку ворот и руку, в локте согнутую, поднимает судье -  мол, готов.

Разбегается Неймар, заносит ногу и поднимает глаза, глядя, куда в этот неуловимый миг вратаришко-воробьишко дернется, куда завалится. А тот все стоит по центру – присев уж для прыжка, конечно, и так на мяч выжигающе, да глаза округлив, пялясь, что и страшновато становится: не схватил бы парень косоглазия на всю жизнь! Ячменев-то помнит: он до любой точки ворот допрыгнет – дотянется, так что лучше стоять, не дергаться до удара – не гадать!.. Бьет Неймар – прицельно в правый от себя угол, сантиметров двадцать от земли мяч летит. И Ячменев в тигрином броске забирает мяч намертво!

Вообще-то нет – намертво, сиганув «рыбкой», он возьмет мяч, точно летящий после удара кого-то из бразильцев головой в «девятку» гораздо позже – минуте, пусть на семьдесят пятой.  Точно так, как взял мяч в далеком 1979 году вратарь рубцовского «Торпедо» - тоже молодой еще парень, что вышел на замену уже в первом тайме, сменив в воротах ветерана, пропустившего два мяча. 

- Мы уже тренера нашего на матюках таскаем: чего он этого все выставляет, когда такой пацан у нас есть! - откровенничал с местными болельщиками на трибуне заезжий рубцовец. Тот, что при выходе команд на поле не побоялся встать во весь рост и крикнуть во весь голос:

- «Торпедо», я с тобой!

- Ну, и сиди себе, пока сидится! - недружелюбно откликнулось сразу несколько голосов с разных сторон.

Вратарь тот юный стоял и вправду замечательно. Но, тоже пропустил дважды. И рубцовцы уступили хозяевам – «Востоку». Зато, болельщик тот горластый небитым ушел. И отзвонился кому-то прямо с телефонной будки на остановке: «Проиграли: два – четыре».


А на «Маракане» по нулям!.. Потому что дотянулся Ячменев рукой левой, ближней, до мяча, хоть сейчас сплошь и рядом вратари дальней рукой дотянуться до летящего мяча пытаются. Но, у Ячменева с левой стороной, за которую левое полушарие мозга отвечает, все в порядке: он и с левой ноги бьет – будь здоров!

Это правда – левой ногой Ячменев в пору юности футбольной научился лупить ничуть не хуже, чем правой – как «с земли», так и с лета.

Итак, отбит «пендаль». Отскакивает мяч в поле, и у игроков полевых даже нет возможности поблагодарить восторженно вратаря за пенальти взятый: побежали новую атаку бразильцев срывать. Да, и не надо помпы – весь матч еще впереди!

Эх, теперь пошло-поехало – когда пенальти-то он взял: картошка для супа в одно мгновение, нарезалась! А еще туда же – пара луковиц и морковь большая: пассеровать. Теперь держись!

Никак нельзя без куража тут справиться: ни с бразильцами горячими на «Маракане», ни с готовкой спорой на камбузе!

Теперь держись! Теперь хозяева чемпионата полны спортивной злости – разбудил, называется, лихо! Теперь порвут они команду в футболках кирпичного цвета, как Тузик грелку.

«Не боись» - трус не играет в хоккей: Авось, отобьемся!

И Третьяк конечно, здесь, рядом – образец счастливой вратарской судьбы. Он, вслед за великим Яшиным и великолепным Дасаевым, стабильно в тройку лучших вратарей у Ячменева входил. Ну, и что, что вратарь он хоккейный: «Трус не играет в хоккей» - это Андреевич говорил и говорит себе по жизни: то ли переминаясь у кромки поля в ожидании выхода на поле на стотысячной «Маракане», то ли подступаясь к рецепту нового блюда на судовом камбузе.

Авось и сладится у Ячменева здесь на камбузе, как заладилось дело нынче – вот, уже и пассировка на суп – румяная, да поджаристая! – готова: пусть в сковороде постоит пока еще, потомится.  А ты поспевай уже – картошку в бульон забрасывай.

И мячи поспевай перехватывать – в любой ситуации успеть Ячменев должен!

Успеет – время-то только начало десятого, а первое уже почти готово: сейчас, картошка закипит, тогда Ячменев и капусту только что порезанную забросит (у него такая система была), а следом уж пассировку, «посОлить – попЕрчить», лаврухи листочка четыре – вот и готово будет первое, даже пробовать не надо: за котлетки подхватывайся!

Главное, чтоб собран и внимателен он оставался – ничего б не проглядел, везде бы поспел.

А тут уж и первый тайм пролетел: «сухим» Ячменев из него вышел, хоть столько сейвов сделал! Один удар метров с семи восьми – когда оставили бразильского нападающего с ним с глаза на глаз, - перевел в броске на угловой: точно в левый от вратаря угол мяч летел. Точно так Березовский однажды мяч отбил безнадежный: оттуда-то этот подвиг вратарский Ячменев в свои мечты и перетащил. А вот в том моменте, когда он, змеей по газону извившись, перехватил пас вдоль ворот, который наверняка голом бы закончился – сразу несколько бразильцев на мяч набегало, - это Ячменев из своего уже вратарского опыта притянул…

Они тогда на поле у школы играли. И вот также с фланга сделал передачу нападающий, но Леша, стоявший в этот раз в воротах, ее «прочитал» и вышел вовремя на перехват. Мяч, правда, как раз на уровне живота – удобной для вратаря высоте – летел, но получилось все равно эффектно. Так, что одноклассник, что был сейчас на поле в команде соперников, даже языком восхищенно цокнул: «Блин, красиво!».

Двумя этими голевыми моментами бразильцы, конечно, не ограничились – весь тайм на воротах сидели!  Били без устали с любых положений и любой дистанции (иногда и просто – на дурака), но – все как об стену горох: все Ячменев отбил- забрал уверенно.

Да, вот  – горох еще надо на завтра замочить: на суп гороховый. Но, это уж вечером поздним, в самом конце дел нескончаемых.

И тайм второй с бразильцами – нескончаем… Не переходим уж на чужую половину – в меньшинстве же играем! Вратарь наш, конечно, чудеса творит, но да – уж немного к тому и привыкли. Хоть, и екает каждый раз сердце – выдержит ли до конца пацан, не поймает ли «бабочку» напоследок?

Нет – он ловит мячи и справа и слева, как мешает Ячменев порой с обеих рук сейчас пассировку на сковороде, и картошку в супе: только успевай разворачиваться! Так ведь, заспорилось дело, пошло твердо к окончанию победному.

А ничья нас абсолютно не устраивает, хоть в такой ситуации она за благо!

И вот – второй пенальти… Защитник обыгранный, падая, просто упал на мяч рукой.

Все – теперь точно забьют: в таком матче чуда дважды не случится.

А щи, между тем, поспели! Теперь – усмехнулся про себя Ячменев, народ голодным не уйдет никак – хоть первого похлебает. Значит, не быть ему биту!

А вот с пенальти сложнее: два взятых «пендаля» за матч!..

 Но память Ячменева хранила такой подвиг – своими глазами тогда он все видел. Михаил Цыбривский– вратарь команды его родного города - взял два пенальти: Ячменев ведь тоже то не выдумал - только что, футболку вратарскую, что размера на три больше (здоровый был Миша – медведь!) на себя натянул, да на «Маракану» в ней завалился. Из самой второй лиги, в которой играл «Восток», да еще тем жарким летом, к неописуемой радости болельщиков своих, и лидировал – небывалое совершенно дело: чудо невиданное! Потому, как глянешь тогда на таблицу, и глазам не веришь: первый… Ну точно – он: «Восток»!

Но настигал уже мастеровитый, искушенный в борьбе за верхние строчки в таблице «Актюбинец». Вот в июньский воскресный вечер в очной встрече они и зубились. И Цибривского, перешедшего только что в команду из другой, еще толком и в глаза никто не видел. А занял он вдруг место в таком матче ответственнейшем – матче лидеров! – в воротах вместо импозантного Жоржа Родионова (с его сыном малолетним Ячменев в одной футбольной секции занимался) – Жорика, горячо всеми любимого. И отразил два пенальти. Леша хорошо помнил оба – в правый, удобный, в общем, для вратаря угол их пробили, и парировал оба вратарь. И если во время пробития первого – тогда и счет еще был равный – надежда маленькая жила у болельщиков (и дико взвыли через секунду они от восторга), то во втором тайме, когда уже проигрывали и повисла некоторая безнадега, никто подвига уже от своего вратаря не ждал: два пенальти отбить – так не бывает!

Бывает, как оказалось –еще как бывает! И хоть проиграли тогда минимально – 1-2, но уходил Цибривский, смущенно лицо пряча в ладонь – якобы пот утирал, чистым героем. А какой-то болельщик, что от скамейки запасных гостей близко сидел, уже после свистка навтыкал напоследок второму их тренеру:

- Дикобразы (иное чуть, сознаться, прямой речью слово сказано было, хоть и созвучное весьма) вы – ди-ко-бразы: пенальти бить не умеете!

Но только это, с горяча и не по делу, высказать и оставалось: по делу выиграли гости, лучше они играли - в пас, главным образом, - осмысленней и мастеровитей.  Это Ячменев, проведший матч на кромке поля в подаче мячей, отчетливо пронаблюдал. А спустя две недели, на своем уже поле, раскатал «Актюбинец» бедный «Восток» под орех – 7 : 1. Так, что в областной газете не сообщили даже, кто гол забил единственный, и таблицу не дали: кончилось лидерство!

И вот тут, на «Маракане», гляди ты – такая же морока получилась: пенальти второй. За шесть минут до конца матча. Слону понятно – если бразильцы сейчас забьют, конечно уж не сможем отыграться.

Ну, упал защитник рукой на мяч – замотали, конечно, бедных бразильцы, что имели почти весь матч на одного игрока больше. Ячменев товарища не корил, а наоборот, кивнул солидно: мол, не переживай – поглядим еще!

А чего тут глядеть – подхватывать по-быстрому – коль уж канитель бравая такая закрутилась! - с верхней полки камбуза, что над раздаточной амбразурой, коробку с мясорубкой (благо, она собрана заранее – только в розетку шнур воткнуть), да и покрутить в пять каких-то минут, под неровное урчание механизма, фарш куриный на котлеты «Наваляй». 

- Кому наваляй, – грозно вопрошал, разыгрывая диалог сам с собой Ячменев, - повару? 

И тут же отвечал от второго своего «я» - миролюбивого, покладистого, уступчивого персонажа:

- Да не, не – тем, кто есть не захочет.

- О, это дело!

Ну, знать, и вправду пошло дело – коль Ячменев хохмить сам с собой начал.

Мясорубка тут и правда была – прелесть! В отличие от мясорубки другой, в которую Ячменев теперь угодил с пенальти вторым: кровь из носа, но надо брать!

Никто уж, конечно, на всем свете не верит, что и второй пенальти за одну игру возьмет он – куда там! Потому, какой с него и спрос?

Неймар опять к точке подходит – сполна реабилитироваться!.. Ну. Леша – теперь держись!

Разбег…Замах. Удар!..

А ведь и взял-таки, шельмец – ты посмотри! Ай, молодца! В тот же самый угол, но уже в девятку стрелял Неймар, но пацан опять не дергался – дождался удара, а уж потом, со всей своей тигриной реакцией, взлетел ракетой, как взлетел низенький крепыш Жан Люк Эттори в 1986 в серии послематчевых пенальти с той же Бразилией, и отбил также – лишь коснувшись мяча, что летел со страшной силой, и изменил тем самым траекторию: через перекладину на трибуны мяч прошел. А Эттори-Ячменев покатился по газону героем.

Вот это да!..

Катились одна за одной уже комочки в миску с сухарями – валялись, в одно ловкое движение в котлеты «Наваляй» и превращаясь. Да, всего ничего их навалять – шестнадцать, чтоб с запасом, штук. А  и сковородку на плиту ставить впору – чтоб накалялась уже. Как страсти на «Маракане» - неужели так не забьют- не закатят звезды мирового футбола мяч щенку этому сопливому?! Вот, налетает с фланга атака, и передача вдоль ворот, и у защитника в кирпичной футболке едут ноги, он поскальзывается и пропускает мяч на набегающего нападающего, что оказывается в семи метрах против ворот. Все – сейчас вколотит точно: больше мячу деваться некуда! Удар!.. Где мяч?.. Мяч-то где? И Ячменев, что отлетел от могучнейшего удара в самую сетку угла ворот, мотает оторопело головой по сторонам: где мяч?.. 

Да отбил ты его, отбил! Бросившись скорей инстинктивно и руку правую выбросив просто в направлении удара. И тут – просто повезло! Попал в эту руку мяч, и как от волейбольного блока, срикошетил к облепившим рекламные щиты фотографам, что всем, почитай, скопом мяч в сетке наших ворот вот уж полтора часа караулили безуспешно.

Ноги у защитника киевского «Динамо» поехали вот так на промозглом поле «Астон Вилла» в восемьдесят втором – если Ячменеву память не изменяла – году. И нападающий англичан почти цинично – с расстановочкой  - расстреливал ворота Чанова-младшего в упор. Но, переэстэтствовал – в штангу попал. А вратарь в отчаянном броске пытался все же дотянуться до мяча. Печальные остались воспоминания от матча того ране - весеннего – проиграли тогда – 0-2 – и выбыли из Кубка Чемпионов.

Но, тут какая могла быть штанга – тут Ячменев на угловой перевел. Побежали бразильцы в нашу штрафную – они же в численном большинстве, и с перепуга кажется, что только желтые футболки сплошь и рябят, и что сейчас, конечно, мяч попадет к кому-то из них, а там уж прямиком – в ворота: куда тому и деваться-то теперь!

Да, так обычно против нас постоянно и случается…

- Ты что, падла, сковородку до сих пор не включил? -  кричит Ячменев Грозный бестолковому скомороху, который закружившись головой за тридевять земель, под носом конфорку забыл крутануть – обычное дело!

- Чичас, чичас!

Навес с углового – мяч летит в район одиннадцатиметровой, но в тигрином прыжке (так прыгал красавец Томас Н’коно из Камеруна на мундиале-82 : ну, чистый тигр африканских джунглей!) Ячменев мяч забирает намертво, с ним падает, перекатывается; и тут возникает какой-то краткий миг оцепенения – атака сорвалась, бразильцы на мгновение остановились. И в этот-то краткий миг вратарь вдруг выбрасывает-выпуливает мяч обеими руками перед собой, и «стартанув», как спринтер, с земли устремляется в побег. Ошеломленные защитники, что страхуют зону, опешили лишь на миг, но этого мига хватило, чтобы проскочить их на скорости, а там уж!..

Ячменев однажды уходил от погони также красиво. Ранней, талой весной – в десятом классе. Он бежал от многоэтажки, где жила девушка, которую только что проводил, а за ним вздумали погнаться местные. И, честное слово, потешно было Ячменеву в тот момент – кого, спрашивается, эти подъездные куряки хотели догнать: он всю зиму на лыжах бегал в любую погоду – и в мороз трескучий, и в оттепель солнечную. Тренированные, уже и соскучившиеся по бегу ноги выбрасывали его в каждом шаге, как могучие пружины. 

Вот так и сейчас – защитники отставали все больше, и Ячменев стремительно выносился один на один с вратарем, обыграть которого на такой скорости был просто обязан… Ложный замах – вратарь валится влево, Ячменев с мячом бежит вправо и через несколько секунд просто-таки влетает вместе с мячом в ворота. И лишь поймав вытянутыми руками сетку, может остановиться – как легкоатлеты врезаются в оградительные маты на соревнованиях в зале. 

Все – гол забит. Забит гол! И первая партия из четырех аппетитных, с румяной корочкой поджарки котлет благополучно укладывается на свободную сковороду.

Под такой-то кураж!..

Вообще-то, первоначально у Ячменева был другой план на этот гол: что, вот, настигают его защитники – настигли уж почти! – и ближний даже толкает в плечо, отчего теряет на мгновение Ячменев равновесие и отпускает чуть мяч от себя. Под эту дудочку и вратарь уже – тут, как тут, и не обыграть его сходу, и мяч не перебросить!.. Но что же наш нападающий, который вратарь? А он – невиданное дело! – вдруг оборачивается и легко обыгрывает на противоходе не ожидавших того, на полной скорости несущихся защитников (один из которых налетает на своего вратаря и благополучно его заваливает) – обыгрывает «назад». Так, как обыграл двоих бразилец Робиньо на чемпионате мира две тысячи шестого года. Комментатор сказал тогда: «Он именно и г р а е т  в футбол!». Но, тогда дело голом не закончилось, а вот теперь бы Ячменев спокойно закинул бы «за шиворот» всей этой кучи малы точнехонько в ворота. Но… Цинично бы то несколько было. По- издевательски. С бразильцами – искренними и преданными кудесниками мяча – особенно. Не надо так: пусть он по-людски забьет – по-честному! 

Тонет Ячменев в объятиях сумасшедших от радости товарищей: за мячом бы они так бегали, как теперь к нему! Но, это еще не конец фильма – минута-другая и основного времени еще есть, а и арбитр по такому беспределу теперь конечно добавит солидно.

 А что здесь у нас со временем – Ячменев через раздаточную амбразуру выглянул в салон команды, на переборке которого висели большие круглые часы. Двадцать минут десятого. В общем, хорошо он идет, поспевает, но мешкать не стоит: чуть здесь остановишься, все – уходит время в отрыв, и с половины десятого оно, сорвавшись «в отрыв», как оглашенное, начнет работать уже против Ячменева. И нужно будет поспешать, чтобы не суетиться, как мальчишке, в последние предобеденные минуты.

Вот и Бразилия бросается в безоглядный, бешеный, почти сумбурный навал – в своем мастерском, великолепном исполнении, впрочем. На последний, должно быть угловой бежит – торопится даже вратарь в нашу штрафную. И после подачи с углового верхом, Ячменев буквально снимает мяч с головы высокого форварда (как Ринат Дасаев с головы рослого Сержиньо в приснопамятном, от восемьдесят второго года, матче чемпионата мира как раз-таки с Бразилией), и, пробежав несколько шагов на относительно свободный клочок в штрафной, нацелено бьет мяч с рук по пустым, на другом конце поля, воротам.

Долетит – не долетит?.. Попадет – не попадет?

Или не надо? Хватит, может, гола одного?.. Котлеток вот точно уже хватит – двенадцать их штук, а многие на обед, подметил себе Ячменев, не приходят – спросонок на вахту заступая, есть совсем не хочется. А ему лишние – зачем: только времени потеря. Он сейчас фаршик оставшийся в пакетик замотает, и – в морозилку. Хоть, будет пакетик этот там, скорее всего, из угла в угол перекладываться-мотыляться, пока не пойдет в ведро мусорное: свежий-то фарш Ячменев всегда заведет. 

Да, и с голов вторым – забьет он: все-таки закрепить победу надо, чтоб не злословили иные недоброжелатели, мол, случайным мячом матч выцарапали. А так – 2-0: более-менее солидное уже преимущество в счете. 

Летит мяч высоко в фиолетовом уже небе, опускается плавно, и перед самыми, поди ж ты, воротами приземляется на изумрудный газон, а от него отскоком – в сетку.

И свисток финальный через несколько секунд.

А хохмач Ячменев приподнимается вдруг на цыпочки и тянет руки с согнутыми ладонями и растопыренными пальцами к небу: это атлант новоявленный его держит - по уму ведь, упасть на землю сейчас должно, коль наши бразильцев обыграли!..

А после матча Ячменев, у которого уж конечно горячо пожелают взять интервью прямо на бровке поля, веско осадит восторженного журналиста: «Это не я забил два мяча… Это сборная России забила два мяча сегодня: уверяю вас – вы прочтете завтра об этом в газетах. Футбол – игра коллективная, и главное – чтоб победила команда. А кто уж там забил – согласитесь, дело абсолютно второе».

И, наскоро простившись с телезрителями, поковыляет устало, с чувством долга выполненного, в раздевалку – скромняга!

А можно даже так было бухнуть в микрофон: «По народной нашей примете везет-то кому: новичкам, и дурачкам. Посему, у Ее Величества Фортуны шансов шмыгнуть мимо меня не было ни с одной, ни с другой стороны». 

Разошелся!.. Но, правда, в общем.

А не пора ли тебе чаю хлебнуть, мальчишечка? Уморился, чай, спозаранок вокруг да около плиты – и через все поле, до самых до бразильских до ворот - бегавши!

Двадцать пять минут одиннадцатого – час с маленьким, пятиминутным хвостиком до обеда. А он уже «делов насовершал»: первое готово, котлеты пожарены, победа одержана. Осталось – гречку на гарнир отварить, и салат какой-нибудь построгать. А сборная на чемпионате пусть уж сама продвигается - воображение Ячменева дальше работать отказывает: в атаке ведь полевые игроки все равно не потянут, что же ему – до самого финала из ворот бегать – забивать?

Он по-быстрому забросил в кружку пакетик чая и залил кипятком: первый глоток был воистину божественным!

И тут Ячменев запел – наконец-то! Запел с середины строки распевочной своей, героической песни:

- Неба у-у-утреннего стяг!.. В жизни важен первый шаг!.. Слышишь, ве-е-еют над страно-ою ветры я-а-а-ростных атак!

Голос у него был хороший. Слуха – никакого. Говорили, что слух Ячменеву надо просто развивать, но, когда уж теперь было – умрет скоро. А вот петь будет до самой смерти. Беря самые высокие ноты – и пусть попробует кто-то на горло его песни наступить!

- И Ленин такой молодой, и юный октябрь впереди!

И не стыдился он никогда своего репертуара – никакая идеология не властна была над молодостью его, весенний ветер которой постоянно песню эту подхватывал.

К тому же – действительно здорово она пелась!

А одиозная фигура вождя мирового пролетариата, воспетая десятками песен, маячила лишь на комсомольском значке, что был символом молодости и надежд. 

Правильная была песня!

- И вновь продолжается бой!..

Песенный ритм задавал ритм работе, отдаваясь твердой уверенностью внутри: а, пошли они все – дикобразы! Как приготовит обед, так и приготовит: по-честному он старается. И что уж получится – то и будут есть!

Да, что там – получится?!. Щи у него всегда отменные выходили, и сейчас, на пробу, отличные – а еще и настоятся за час! И котлетки знатные каждый раз получались –  как говорил в одном рейсе электромеханик: «Губами есть можно».  А почему? А потому что Ячменев секрет нехитрый знал – наставница его первая Полина научила: водички в фарш добавлять – раз! И яйца не класть вовсе - два: «Яйца жесткость придают». А Ячменев теперь воды шуровал на грани фола ( а что ему теперь – он и третий пенальти возьмет, если что!) -  чтоб только не разваливались. Правда, котлетки на сковороде частенько змеились трещинками и даже грозили развалиться, но вкуса от того нисколько не теряли.

В преддверии наступающего обеда отвага должна была прирастать, конечно: отряд непримиримых едоков уж скоро на амбразуру налетит.

И каждый прием пищи для Ячменева пока – как бой незримый. И каждые четыре час налет! Да, и не в открытую рукопашную: исподтишка, да со спины упырь боцманюга подобраться норовит. Все огрехи высматривает. 

А в таком деле хлопотном – как без них?

Большая стрелка уже поползла на одиннадцать, но маленькая еще не перевалила за половину – затишье выдается мимолетное, в которое много можно – и нужно! – успеть. Потому что, как только переберется стрелка на другую сторону – побежит время, как сумасшедшее: такие, вот, часы были эти!

Во-первых, гречка, которую срочно промыть и ставить варить уже пора: с котлетками свиными, жирком истекающими, в самый раз она будет. Благо, этот гарнир сроду здесь не капризничал и получался отменным на вкус. Добавлял, конечно, полкубика «Магги» Ячменев по ходу приготовления – не без этого. Но, главное дело, плиту он выключал на стадии полуготовности гречки. И, бросив масла сливочного и особенно долго помешав напоследок, закрывал крышкой и оставлял набухать на той же конфорке.

Пару лет назад, на траулере большом рыболовном, отставной полковник танковых войск (если не врал) Василий, который почему-то в море слесарем теперь ходил (аль, пенсии не хватало, аль скука доброго еще, краснолицего молодца заедала), похвалил как-то:

- Гречка у тебя сегодня получилась настоящая – армейская: разваренная такая!

Куда от армии нынче было Ячменеву деваться?!.

Пригорало, конечно, на дне кастрюли – самую малость. Но уж вкус у рассыпчатой гречки был бесподобный.

Впрочем, отмечал себе всегда Ячменев – не в коня корм!.. Кроме Сани – смуглого здоровяка с Дагестана, никто этой гречки замечательной не ценил. А старпом и вовсе гречки не ел –  предупредил о том Ячменева он сразу (повар, впрочем, с ужина вчерашнего пару ложек картошки вареной памятливо на этот момент приберег – в холодильнике тарелка стояла, разогреть лишь).
Но, старпом-то здесь врагом Ячменеву не был, скорее, наоборот даже. Неизменно благодарил, по имени при том вспоминая. И Ячменев отвечал тем же («На здоровье, Максим Артемович!»), хоть, признаться, всегда вспоминал и скороговоркой насилу выговаривал это отчество, на его взгляд нескладное совсем, тогда как на языке, как пластинка известного бит-квартета, вертелось: Максим Леонидович. 

Главное – старпом никогда не «прихватывал» Алексея Андреевича, хоть жучить повара – прямая старшего помощника капитана обязанность. Но, да капитан упущение это с лихвой компенсировал – каждый день, с едва скрываемым удовольствием.

- Жена, говорит, у него хорошо готовит, - пояснили Ячменеву.

- Ну, так пусть он ее в рейс поваром и берет, - резонно решал тот.

- Не ты первый предлагаешь. Но, говорит, у него в каюте койка для двоих узкая.

Какой там! Через два дня бедная женщина и свалится прямо здесь, на камбузе, от объема работы такого. Даже, если боцману (а тот переложит это на матросов) вменят в обязанность посуду мыть.

Но, Ячменев к капитанскому абордажу был готов заранее. Человек из крулинговой компании об особом капитанском пристрастии к поварам его первым делом уведомил. Поэтому, заранее предупрежденный, заранее в этом смысле вооруженный, прибыл Алексей Андреевич на судно, привезя с собой в багаже маски шута и сатира, клоуна и гаера. Ему ведь и теща, когда доложил Ячменев ей обстановку, пред расставанием сказала:

- Так – язычок на замок! 

«Самолюбие – в сундучок», - закончил себе ее мысль Алексей Андреевич.

Так что, по заранее выбранной роли, Ячменев имел перед лицом начальства вид лихой и придурковатый - клоунадничал вовсю. Что же было делать – он просто дал себе установку: роль исполнительного придурка тоже входит в заработок – ведь где такие деньги за труд честный получишь? Компания-то их платит, но тут еще посредник – капитан (узурпатор, вернее), который, числя себя здесь царем и богом, тебе оставляет удел плебея, которому лишь изрядная доля лизоблюдства участь и облегчит.

Чего-чего, а вот лизоблюдствовать Ячменев так и не научился. Понятное дело – уж под старость лет овладевать сим крайне нужным, как он в общем-то всегда знал, на родных просторах умением (навыком?) не собирался.

Капитан высказывал что-то (любой «наезд» он непременно начинал с вопроса каверзного, типа: «А что у нас – огурцов соленых нету?»), а Алексей Андреевич открыто смотря в рыбьи капитанские глаза своим преданно-дебелым сейчас взглядом, зычно каялся (« А – да, да! Виноват – забыл!»), изображал суету в срочное исправление ситуации («Сейчас, метнусь – порежу!»), на ходу клянясь исправиться и сам: «Оправдаю!.. Искуплю». Так, что капитану, только и оставалось сказать вдогонку – ведь смолчать так запросто он был просто не в силах:

- Не, ну мне нравится вот такое: «Сейчас, сейчас!». А сам сообразить ты не мог?

Эх, товарищ капитан! Кабы знать, что душа загадочная нынче за обедом попросит, да на что глаз гурмана Карлик-носа упадет... 

Был здесь такой тихушник – третий механик, кореш боцмана лепший. Совал свой шнобель приличных размеров в каждую банку и склянку. Рыбы не ел, и даже от запаха жарехи рыбной парнишечку мутило. По ночам, во время своей вахты, ревизовал холодильники, да на камбузе эстетствовал : гоношил хот-доги, которые считал верхом наслаждения, и смешивал квашеную капусту с маринованными или свежими огурцами – дальше фантазия отказывала? Главное, исправно подкидывал капитану идеи насчет селедки под шубой и холодца. А тот прислушивался, и, создавалось впечатление, даже побаивался мнения самозваного «ревизорро»: первое, вполголоса произнесенное пожелание Карлик-носа, тотчас громко озвучивалось капитаном приказом Ячменеву, который стремглав должен был метнуться приказ исполнять.

Вот этого момента Алексей Андреевич заранее просчитать себе не мог. Как и уже злобствующего на его счет боцмана – двадцатисемилетнего пацана, что недостаток морского опыта компенсировал перед капитаном четким и своевременным докладом обо всем и вся, происходящем во всех закоулках судна. Как кратко подытожил сию деятельность один моряк: «Лижет кэпу аж до горла».

Молодняк! Причем, молодняк поколения потребителей: тот же боцманенок рожден был аккурат в 1991 году…

Да, усмехнулся себе Алексей Андреевич, приди к тем гурманам домой – очень может случиться, что и закусить будет нечем. Был же на его памяти один такой молодой, да прыткий – когда и сам он еще был жгуче молод – весь рейс пальцы гнул: «Да я!.. Да у меня!». А после рейса зашли по случаю к нему выпить – с банкой кильки, что была последней в холодильнике, пировали. Правда, то был девяностый, с абсолютно пустыми прилавками магазинов, год.

Так, а  сейчас-то время уже без пяти одиннадцать, а у Ячменева еще не в шубе рукав! Нет, готовы и щи, и котлетки, и каша уже бухтит по-свойски («За меня-то уж не переживай – не впервой, ведь, не подведу!»). Только что масло сливочное в один рывок из морозилки холодильника под боком вытащить, да щедрую половину бруска того с размаха рубануть – заранее. А вот с салатом – опять в пожарном порядке!

С салатом уж этим заколдованным черным каким-то волшебником тоже чудеса каждый раз получались! Вот, хоть бы в половину одиннадцатого довольный Андреевич (можно теперь без спешки построгать!) за него принимался, но что-то, или кто-то, обязательно от этого занятия отвлекали. В итоге Ячменев всегда в спешке дело это завершал. А неудобно еще – выбеги ты в коридор, где за дверкой в переборке располагалась охлаждаемая ниша для овощей, открой эту дверку, выгнись, в картонный ящик за помидорами, что стоит, конечно, в самом дальнем углу, рукой дотягиваясь. Да еще опасайся удара со стороны: входная дверь на палубу как раз по дверке всегда с маха прикладывалась. А сейчас же потянутся уже с палубы, работяги – боцман с «земаном» сварщиком: в девятом часу на работу выбрели, в одиннадцать уже ее свернули.

Но, хорошо еще, что были и упругие огурцы, и помидоры – эти уже чуть квелые слегка: было из чего салат строгать. А кончатся – выдумывай что-то со свеклы и моркови, банки с разносолами открывай, капусту заквась.

На предмет салата капитан тоже в первом же разговоре попросил: «Ну, можно же его резать! А то этот нам только порезанные помидоры с огурцами выставлял.

«Этот» - повар предыдущий. Знать, и у него на салат времени не оставалось.

А еще капусты квашеной, из ведерка, жменю добрую выудить, промыть, порезать, да с лучком смешать, да масла пахучего сверху – еще один салат на стол будет. Капуста была спасительницей – ровно три минуты отнимала, а по салатнице на каждом столе добавлялось – уже вполне себе сносный натюрморт разнообразия глазу. Впрочем, и ели ее хорошо.

Позавчера еще были помидоры соленые – зеленые, непрезентабельные и с виду, но капитан их затребовал, а Карлик-нос, поднеся тарелку, только что порезанную Ячменевым, к самому своему шнобелю объемному, и пошевелив им вполне по- крысиному, яство забраковал. И капитан, извинительно оправдавшись перед третьим механиком («Вроде. Всегда свежие нам привозили!») сразу после обеда побежал звонить агенту: что за гниль тот на сей раз привез!

В коридоре показался заспанный Саня («Привет, Алексей»), значит, время уже десять минут двенадцатого. Через пять минут Саня вернется, пройдет в салон, сядет и будет ждать обеда – ему на вахту с двенадцати, и хорошо бы поесть пораньше. А для Ячменева пятнадцать минут перед обедом – бездна времени, за которое можно еще так много успеть!.. Но – Саня здесь друг единственный, потому…

- Чичас, Саня, чичас!

Выставлены щи, не позабыть, конечно, по стак... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3