Ночной патруль

 Лейтенант только-только пришел в батарею, а солдат отслужил в ней два года. Он был дембелем и считал последние предотъездные дни, старательно вычёркивая их в небольшом календарике. Может, боец и уступил бы командиру взвода, вернул молодым деньги, которые отобрал для последних закупок. Но события разворачивались на глазах всего подразделения и обуревший дембель не только не пятился назад, но еще больше наглел, опустив левую руку в карман, а правой лениво почесывая голую грудь.
   Короче говоря, нашла коса на камень, и лейтенант не сдержался.
   Он выбросил правую руку вперед, метя солдату в подбородок. Дембель оказался на удивление проворным - постарался увернуться, дернулся, но неудачно. Железный кулак, скользнув по лицу, пришелся как раз на кадык.
   Дембеля бросило на взводного. Тот сделал шаг в сторону, и солдат рухнул на пол, захрипев и покрываясь потом. Кровь брызнула из носа и ушей. На раскрытых губах распустилась причудливым цветком розовая пена.
   Облепившие место стычки солдаты, минуту назад радостно перемигивавшиеся и строившие рожи, теперь топтались в нерешительности и вопросительно таращили глаза на командира.
   - Плащ-палатку, - скомандовал лейтенант, склоняясь к неподвижному телу.
   На брезент уложили полумертвого дембеля и бегом потащили в санчасть.
  
   Начальник штаба полка разъяренно мерил шагами кабинет и орал так, что тряслись стаканы на тарелочке возле графина.
   - Ты убить его мог, идиот! Ладно, вправили ему горло! А если перелом? Сил много? В горы корректировщиком ходи!
   - Да я...
   - Молчать! - рубанул кулаком по столу подполковник.
   Стаканы разом подскочили и покатились по полированной поверхности. Комбат - начальник лейтенанта - подлетел к столу, поймал стаканы, вернул их на место и замер рядом с лейтенантом, белым, как потолок в операционной, где достаточно долго оживляли дембеля.
   Начштаба вновь заметался по кабинету. Казалось, он набирает начальную скорость, чтобы, разогнавшись, головой выбить кондиционер и умчаться в голубое поднебесье.
   - Нет, я так больше не могу! Одних ублюдков из Союза присылают! В первом бате Храпов едва должность принял, как на чарс его потянуло. Нет, чтобы дураку у такого же бестолкового офицера наркоту попросить, так он солдату приказ отдает. Приказываю, мол, достать. Тот и достал - в особом отделе. Стукачом боец оказался - в школу КГБ поступать хочет. Плюсы себе набирает - стучит на офицеров, скотина. А Узгенов? Под обстрел раза два попал на заставе, понял, чем это пахнет, и ногу себе прострелил. Под дурака решил закосить - мол, осколком мины ранило. Теперь этот мордоворот своих подчиненных гробит. Что, сильный? - теснил лейтенанта в угол подполковник с искаженным лицом. - Сильный, да? Говори! Не молчи, Сигов!
   Лейтенант опустил глаза и сделал едва заметный шажок назад.
   - Никак нет, - промямлил он, не решаясь смотреть в глаза подполковнику.
   - Никак нет! - взвился начштаба. - А почему? Как? Сколько раз предупреждал: не умеете бить морды слонам - не беритесь. А если взялся, делай так, чтоб никто не видел, не знал. Этот же у всего полка на глазах! Ну ничего, - затряс желтым от никотина пальцем начштаба, - ты мне ответишь за это, паскуда! Партбилет на стол положишь, и из Афгана мы тебя вышибем, как этих дурачков - Храпова с Узгеновым. В Союзе будешь служить, а может, прямиком в народное хозяйство.
   Лейтенант побледнел.
   - Това... Товарищ подполковник! Я прошу, очень прошу, - забормотал Сигов, - ...умоляю вас - не надо в Союз!
   - Что? Позора боишься? - вытянул губы трубочкой начштаба.
   - Не надо, товарищ подполковник. На самую опасную заставу переведите, в самые тяжелые колонны посылайте, но в Союз не надо. Стыдно в Союз, товарищ подполковник! - голос лейтенанта дрожал.
   - А солдата по харе бить не стыдно? - взвизгнул начштаба.
   Ругань и зубовный скрежет вновь обрушились на лейтенанта. Подполковник орал, широко раскрыв рот, и фанерные стены комнаты вибрировали. Начштаба бегал вокруг стола, и тот покачивался, припадая то на одну, то на другую сторону. Подполковник приближался к Сигову, подносил сжатый кулак и тыкал им в лицо лейтенанту.
   Сигов стоял, как изваяние, ни разу не шелохнулся, только часто хлопая глазами. Решил, наверное, перенести все, только бы остаться в Афгане.
   Когда начштаба, задыхаясь, стал чертить круги возле офицеров с меньшей скоростью, за дело принялся опытный, тертый капитан Горбунов. Его внезапно одолел кашель, и он поднес руку ко рту.
   Подполковник, громко дыша, схватил графин и стал хлебать воду прямо из горлышка.
   - Гхе, гхе, гхе, - вновь зашелся в кашле Горбунов.
   Запрокинувший голову подполковник скосил глаза. Комбат перехватил взгляд и тут же неторопливо начал.
   Слова его покатились медленно, спокойно, размеренно и даже чуточку скорбно.
   - Товарищ подполковник, Сигов, безусловно, идиот. Он запятнал честь батареи, всего полка, и прощения ему нет. Но, если разобраться, то Маркова убить мало. Отпетый негодяй, слово даю.
   Начштаба грохнул графин на стол и обреченно махнул рукой.
   - И ты туда - покрывать своего. Хороша компания, нечего сказать.
   - Никак нет, - возразил Горбунов. - Вы Маркова не знаете. Он у молодых деньги забирал. Сигов увидел, вмешался. Так этот подлец и бровью не повел. Деньги не отдал и еще куражиться начал: "Вы кто такой? Я в Афгане два года, а вы три недели", - повторил капитан и продолжил, как бы размышляя сам с собой. - За такие слова, по моему мнению, убивать надо. Что будет, если каждый бойчишка начнет считать свои заслуги? Да было бы что считать!? Паршивец в каких-то задрипанных колоннах побывал, на несколько операций сходил и мнит себя героем. Конечно, если бы там я оказался или кто-нибудь другой из офицеров батареи, подобных разговоров не было. А Сигов что? Опыта маловато. Вот и решил Марков над ним поиздеваться, при всех, замечу. Как после этого взводному работать? Подонок на дембель уйдет, а другие-то останутся. И что, тоже будут боевые считать?
   Подполковник вонзил взгляд в лейтенанта.
   - Так и было?
   Сигов вытянулся, кивнув.
   Начштаба дергал себя за ухо. Горбунов продолжал обволакивать его спокойной, вкрадчивой речью.
   - Не сдержался взводный. Так за это мы его накажем. Обязательно. Что так получилось - с кровью - это не по злобе. Сигов сам по себе парень хороший. Работает, как вол. Вышлем в Союз - кто придет? Сами знаете, сейчас там все волынят. Выдернуть кого-то - мертвое дело. Все тут же оказываются многодетными, больными, хромыми или такими покалеченными, что их в гроб пора паковать. А Сигов парень здоровый, - начштаба и капитан почти одновременно рассмеялись, - холостой. По дому не тоскует, голову всякой дурью не забивает - день-деньской, как белка в колесе, во все вникнуть пытается. Может, дадите ему испытательный срок, товарищ подполковник? Посмотрим. Если что не так - вышвырнем и дело с концом.
   Начштаба осклабился, обнажая передние потемневшие от постоянного курения зубы.
   - Баюн ты, Горбунов. Без мыла в задницу влезешь. Почему в замполиты не пошел?
   - Потому, что совесть до конца не потерял, - откровенно признался комбат.
   Подполковник, как и любой офицер, вкалывающий от раннего подъема и до глубокой ночи, не любил политработников. Он громко загоготал, откинувшись на спинку стула.
   Отсмеявшись, начштаба закурил и задумался.
   Сигов и Горбунов настороженно молчали. Лейтенант чувствовал, как холод обручем стягивает низ живота.
   Наконец, начштаба шевельнулся, завозил пальцем по бумагам, лежащим на столе. Палец уперся в какую-то строку. Подполковник медленно поднял голову. Взгляд напряженный и решительный. Глаза холодные.
   Сигов вытянулся по стойке смирно.
   - Вот что, Горбунов, - начштаба точно гвозди вколачивал в толстенную доску, - у Сигова есть шанс. Один. Послезавтра ночной патруль. Пусть заступит. Пусть службу понесет. Может, что-нибудь и выйдет.
   - Так точно, товарищ подполковник, - вспыхнул Сигов, - выйдет, не сомневайтесь!
   Но, напоровшись на колючие, ледяные глаза подполковника, лейтенант замолчал.
   Начштаба, усмирив взглядом Сигова, продолжил так, будто того и вовсе нет в кабинете.
   - Смотри, Горбунов, это его последний шанс. Патруль должен быть патрулем, а не мули-вули. Понял?
   - Так точно.
   Напускное равнодушие и скрытое лукавство комбата моментально испарились. Официально-серьезный капитан кивнул.
   - Идите.
   Офицеры отдали честь, повернулись, как положено, через левое плечо и вышли из кабинета.
   На ступеньках штаба, вытягивая трясущимися пальцами сигарету из пачки, протянутой капитаном, заглянул ему в лицо счастливый Сигов.
   - Комбат, не бойтесь, не подведу! Начштаба будет доволен!
   Горбунов посмотрел на счастливое, дурашливое лицо лейтенанта и грустно улыбнулся.
   - Колюха, Колюха! Не говори "хоп" раньше времени. В модуле обо всем потолкуем.
  
   В небольшой комнатушке комбата густо-сине от дыма. Кондиционер, захлебываясь, чихал и булькал, но не успевал даже разогнать по углам плавающие клубы дыма.
   На кровати под цветными фотографиями семьи лежал Горбунов. В ногах у него примостился старшина батареи - юркий, как сперматозоид (определение капитана), азербайджанец Тофик Юнусов. У изголовья на табурете - Сигов или, как теперь его называл комбат, - "Смерть дембелям".
   - Значит, Тоф, не судьба тебе попасть в патруль, - закончил рассказ о передрягах в штабе капитан.
   Юнусов понимающе взглянул на Сигова.
   - Ясна, командир. Нада так нада. Хотел себе магнитофон купить - потом сделаю. Умирай, но товарища спасай, - засмеялся Юнусов.
   Капитан перехватил затравленный, почти бессмысленный взгляд Сигова и вздохнул:
   - Человек ты здесь новый, Коля. Еще, считай, ничего не видел. Со временем все узнаешь. Давай лучше, как любит наш замполит говорить, ближе к телу. - Горбунов перевернулся на бок, оперся на руку головой. - На ночь по Кабулу от частей выставляются патрули. Не везде, конечно, а в определенных местах: возле госпиталей советских, около посольства, вокруг аэродрома и на крупных перекрестках в центре города. Вечером они заступают, а утром - сменяются. Ночь для волка - особая пора. - Горбунов хмыкнул и схватился за подбородок. - В это время он и кормится. Мы тоже. Ночной патруль опасная вещь, но денежная. За ночь тысяч двадцать-сорок сделать можешь. Цифра эта тебе ничего не говорит, в местных деньгах ты еще не разобрался. Так вот, если твою зарплату за месяц взять и перевести в афошки, то получится... - капитан запнулся, подсчитывая. Юнусов немедленно подсказал:
   - Шесть с половиной, командир.
   - Видишь, за ночь в среднем четыре получки сделаешь. Если повезет, расклад хороший будет, - капитан, как всякий уважающий себя офицер, играл в преферанс, - а то и больше. Способы разные. Примитивные, безусловно, однако надежные, не раз проверенные. Можешь бурбухайку тормознуть, можешь дуканчик распотрошить - это дело вкуса и возможностей. Подробности тебе Тоф объяснит.
   Прапорщик ободряюще похлопал тонкой ладонью Сигова по плечу:
   - Конэчна, объясню. Кое-что знаем, кое-что умеем.
   Все это время лейтенант ошалело моргал и пытался понять - разыгрывают его или нет.
   - Только не надо делать большие глаза, Сигов, - прибавил Горбунов, внимательно наблюдавший за лейтенантом. - Это единственный шанс. Другого нет и не будет. Думаешь, зря он тебя в ночной патруль посылает? Просто так? Да у него такса - десять тысяч. Заступаешь в патруль и шныряешь по городу. А потом отдаешь десятку. Все остальное, разумеется, твое. Надеюсь, понимаешь, что отстегнуть сейчас ты должен будешь все. Хорошо одно - начштаба мужик конкретный. Он в долгу не останется. Не получится - вылетишь в Союз. И там об тебя каждая сволочь ноги будет вытирать, - на полном серьезе пообещал комбат и перевернулся на живот, зашарив рукой под кроватью.
   Нашел и протянул Сигову банку пива.
   - Пей. Отойди немного. Тебе сегодня досталось.
   Сигов неумело потянул за колечко. Пена брызнула и уселась на рукав. Горбунов с Юнусовым переглянулись и беззлобно рассмеялись.
   - Ничэго, научится, - сказал Тофик, - я тоже раньше пива в банках не видел. В патруль будет ходить, в колоннах - ящиками-мащиками пить будет.
   Сигов сделал несколько вялых глотков и безвольно опустил плечи.
   - Не нравится? - удивился комбат. - Это с непривычки. Пройдет.
   - Нравится.
   - А что не пьешь?
   Сигов загнанно посмотрел на капитана.
   - Начальник штаба такой принципиальный. Как ему деньги отдавать? Он же меня за это под трибунал сразу!
   Комбат глянул на вспотевшего Сигова и махнул рукой.
   - Опять двадцать пять. Я ему про Фому, а он мне - про Ерему. Тоф, хоть ты объясни!
   - Э-э-э! - сдавленно, с хрипом вскрикнул азербайджанец. Лейтенант вздрогнул, испуганно посмотрел на Тофика. - Что объяснить? Что сказать? Начштаба все деньги носят. Он тоже дэмбэл, как Марков, - скоро замена. Пайса-майса начштаба во как нада, - прапорщик вонзил острый небрежно выбритый подбородок в потолок и провел напряженным ребром ладони по горлу. - Принесешь ему - все будет. Не принесешь - ничего не будет. Тоф месяц назад командировка ездил - старый дедушка умер. Никто не отпускал. Не прямо родственник.
   - Не прямой, - поправил комбат, изучая лучистые трещины, паутинками разбежавшиеся по потолку.
   - Да, я и гаварю - не прямо. Так что? Принес Тоф начштаба двадцать тысяч и поэхал Саюз командировка. А ты гаварышь дэнги он нэ берет. Берет. Все берут! - озлился на Сигова Юнусов.
   - Хватит, Тоф, не добивай парня. Расслабься, - почти приказал комбат и засвистал какую-то простенькую, но популярную мелодию.
   Сигов попытался вспомнить ее, но так и не смог этого сделать.
   Юнусов принялся молча вылавливать сигарету из полупустой командирской пачки.
   От подобной правды Сигова мутило. Он согнулся, опустил голову на грудь и грел ладонями пустую, теплую жестянку. От бессчетного количества выкуренных сигарет голова трещала, дым выдавливал глаза из глазниц, и мысли были рваные, беспорядочные.
   Все молчали. В окне по-прежнему мелко трясся кондиционер. Было слышно, как за дверью, в коридоре, топали солдаты, спеша к умывальникам.
   - Пойми, - бесстрастно сказал Горбунов, все так же глядя вверх, - никто тебя никуда не заставит идти. Тоф пойдет - он давно просится, да очередь не подходила. Но поверь: не будет денег - вылетишь в Союз беспартийным и опозоренным. Задушат они тебя. С ответом не тороплю. Подумай, а к вечеру скажи. Не бойся - трусом тебя никто считать не будет. Решать - твое право.
   - А что решать? - спросил Сигов.
   По его горлу, изнутри, словно протянули рашпиль, и он закашлялся, задыхаясь, хватаясь за воротник куртки.
   Тофик принялся колотить лейтенанта по спине.
   - Что решать, - выдавил наконец Сигов, поворачивая покрасневшее лицо к комбату, - тут нечего решать. Пойду я.
   - Подумай.
   - Пойду! - банка треснула, сминаясь.
   - Ай, маладэц, - обрадовался Юнусов. - Главное - нэ бойсь! Всэ кагда-та что-та начинают.
   Горбунов сел.
   - В таком случае запомни - осечки быть не должно. Поймают наши - будешь сидеть в тюрьме.
   - Э-э-э! Кто поймаэт, камандир? Такие же. Будут приставать - падэлись. Не жадничай! - посоветовал Тофик Сигову.
   - Впрочем, я не слышал, чтобы кто-то из патрулей залетел на таком деле. Тоф тебя проинструктирует, и людей тебе дадим надежных, молчаливых.
   Горбунов потянулся. Кости весело хрустнули.
   - Ладно, Коля, отдыхай. Не бери в голову - все обойдется. Вижу, устал. Подкосила тебя правда-матка. Иди спать - легче станет, да и перед патрулем отдохнуть надо.
   Сигов кивнул головой, почему-то пожал руки Юнусову и Горбунову, а затем вышел.
   И забываясь в мягком отупляющем сне, проваливаясь в ватное забытье, шептал сам себе молодой лейтенант: "Я должен быть сильным, как комбат. Я должен им доказать..."
   И заснул, стиснув зло зубы.
  
   Колонна из Газней рвалась к Кабулу.
   На покатой горе без единого деревца, врывшись в сухую землю, в серых неказистых четырехугольных домишках, закутавшись в маскировочные сети, стояла шестая застава десантуры. Она прикрывала дорогу, по которой стремительно неслись машины.
   Часовым на заставе они казались маленькими жучками. Темно-зеленые насекомые изо всех сил мчались вперед, да так скоро, что не было видно колотящих по земле ножек.
   "Уралы", "КамАЗы", "Газы", раздробленные бэтээрами и бээмпэ, напрягая все свои силы, стремились пройти кишлак Мухаммеддарра, а попросту - Мухамедку, оторваться от нее, хищно присосавшуюся к дороге.
   Распущенные, хлопающие на ветру, выгоревшие, белые брезентовые тенты; черные, тонкие жала пулеметов, воткнутые в густую зелень справа.
   В одном из "КамАЗов" старшим машины - прапорщик Бочков.
   Еще задолго до Мухамедки поднял он боковое стекло с перекинутым через него толстенным бронежилетом и передернул затвор автомата. Поставил предохранитель на автоматический огонь и орал, как оглашенный.
   - Быстрее, Семен! Жми, жми, бача! Давай! Ходу!
   Глаза у Бочкова лихорадочно блестели, лицо перекосилось от страха.
   Голый до пояса водитель разгонял машину на четвертой скорости, давил ногой в тапочке на педаль газа. Стрелка, дрожа, перепрыгнула цифру 120. Семенов закусил нижнюю губу, вцепился глазами в дорогу.
   Вдоль нее - сгоревшие, искореженные остовы грузовиков; перевернутые или, точно присевшие на колени, с оторванными напрочь колесами, закопченные бронетранспортеры без пулеметов.
   Рядом с асфальтом, исполосованным следами огня, белыми кристалликами соли - мелкое битое стекло и россыпи тусклых гильз.
   Солдату вдруг подумалось, что выполз из зарослей огромный дракон, дохнул огненным смерчем на машины и застыли они, обезображенные, прерывая свой бег. А черные, обугленные полосы на самой дороге - следы шершавого языка дракона смерти, что живет в Мухамедке.
   Если кошмар при виде разбитой колонны вселял в солдат некий абстрактный ужас, то прапорщик попросту дрожал от реального страха, стискивая потными пальцами теплый металл автомата.
   Неделю назад он встретился с этим драконом и видел его смертельный оскал.
   Горели и взрывались машины. Люди выпрыгивали, выползали из них, скатывались на обочину.
   Пули свистели, визжали, скрежетали и роями носились над дорогой. Раскаленные осы рвали на части все, что попадалось им на пути. Впивались в броню, злобно отскакивали и вновь кидались в атаку. Насмерть укусить не получалось, и тогда на помощь осам из густых придорожных зарослей - торопились маленькие смерчи - гранатометные выстрелы.
   Пламя, копоть, гарь...
   Мат, стоны, ярость...
   Бочков, распластавшись на земле за колесами "Урала", под его днищем, безостановочно садил из автомата в ощерившуюся зеленую чащобу. Автомат дрожал. Ствол постепенно становился синевато-сизым.
   В ушах давило, в голове звенело, а Бочков что-то бессвязно выкрикивал, стрелял и снова кричал, бросая молящие взгляды направо. Там отчаянные парни на боевой машине пехоты, вроде бы и не замечая огненно-свинцовых волн, которые часто и упруго накатывались на них, пытались столкнуть с дороги пылающие машины и освободить путь застрявшей в ловушке колонне.
   Деревья и заросли кустарников - логово дракона - становились реже. Наконец они окончательно исчезли. Справа пошла безжизненная мертвая равнина с редкими опухолями холмов.
   Бочков захохотал, дернул предохранитель вверх и опустил стекло. Густые теплые потоки воздуха загуляли по кабине.
   Прапорщик высунул потное блестящее лицо в окно и три раза сплюнул. Слюны не хватило - горло пересохло, и Бочков закашлялся. Потом откинулся на дерматиновое сиденье, достал сигареты и долго взахлеб радостно матерился. Кровавого цвета пачка "Примы" дрожала в его руке.
   - Что, Семен, скоро водовку будем пить и женщин гладить?
   Прапорщик прикурил сразу две сигареты, одну воткнул в зубы водителю.
   - Что молчишь?
   - Не пью, поэтому и молчу.
   Бочков даже взвизгнул.
   - Знаю, где вы бражку гоните. Ничего, как созреет - так и конфискую. Но ты не расстроишься? Ведь не пьешь, да? - съехидничал Бочков и затараторил: - А я вот - выпью. После такой, братан, дороги очень даже полезно. В прошлый раз страху здесь натерпелся! Как начали долбить душары, так думал - все, не вылезем. Точно ужака под колесами ползал. Сейчас на машины смотрел - вспоминал, а сердце в самой глотке колотилось. Веришь, нет?
   Семенов мотнул стриженой головой. Сам он в той колонне не был, но видел вернувшихся ребят и слышал их сбивчивые рассказы. Ходка, в самом деле, была страшная: семеро убитых и пятнадцать раненых.
   - Теперь, Семен, к инфекции. Там наше место, - обмякал все больше прапорщик. - Отменная стоянка! Забор, а за ним в модулях сто баб - бесхозные и на любой вкус. Ой, есть там у меня одна. - Бочков сладко зачмокал губами. - Королева красоты.
   Солдат с сомнением взглянул на маленького, круглого Бочкова. Прапорщик этого не заметил.
   - В прошлый раз, когда уезжал, так расстроилась, так расстроилась. Места себе не находила! Чуть не плакала. Ничего - сейчас она будет рыдать от восторга.
   Бочков залихватски подмигнул водителю и мечтательно замолчал. Выражение лица становилось сладостным.
  
   Колонна остановилась на пустыре слева от инфекционного госпиталя. Еще не успели опасть на землю клубы поднятой колесами пыли, как к машинам со всех сторон кинулись афганцы. Здесь, впрочем, как и на другой стоянке - Теплом Стане, они имели свой интерес.
   По ценам гораздо ниже, чем на кабульских базарах, где можно было достать абсолютно все, торговцы скупали в приходящих советских колоннах ходовой и дефицитный товар: теплое нательное белье, матрасы, кровати, запчасти для машин, ящики говяжьей тушенки, топливо, муку, сгущенку, радиостанции, сахар, мешки риса, бушлаты и оружие, если находились смельчаки, которые отваживались его именно здесь продавать. Затем с большой выгодой афганцы все это перепродавали.
   К Бочкову подскочил невысокий черноволосый парень в широченных штанах и длинной, как платье, рубахе. Он схватил прапорщика за руку и радостно затряс.
   - Здравствуй, командор! Что привез? Товар есть? Давай! Беру!
   - Э, Толик, - попытался вырвать руку из немытой ладони Бочков, - завтра приходи. Некогда сейчас - к ханум иду. Понял, да?
   - Другому товар отдаешь? - испугался афганец и не только не выпустил руки прапорщика, а еще сильнее сжал ее.
   - Да нет. Тебе отдам. Как всегда. Товар есть - два кондиционера, один тент камазовский, три палатки. Все новое - муха не сидела.
   - Давай! Давай! Сейчас беру! - торопил афганец.
   - Ну ты и бестолковый, - разозлился Бочков и высвободил наконец руку, - завтра приходи. С деньгами.
   - Не обманешь, командор?
   Бочков достал чеки из кармана и помахал ими.
   - К ханум тороплюсь. Водка нужна. Понял?
   Услышав о водке, парень тут же поверил прапорщику и потянулся к деньгам.
   - Сколько?
   - Две большие.
   Афганец мгновенно исчез, растворяясь среди машин и снующих вокруг солдат. Появился он так же внезапно, достав из-за пазухи бутылки.
   - Только мне, командор, товар отдашь, - крикнул он напоследок, устремляясь в глубь колонны.
   Бочков стал готовиться к походу в гости. Он достал из пакета новую, аккуратно сложенную форму и прямо у машины, демонстрируя синие солдатские трусы, переоделся.
   Затем в ход пошли гуталин, щетка и бархотка. Прапорщик долго пыхтел, возился и громко чертыхался. Через некоторое время туфли сияли.
   Бочков сгонял водителя за теплой водой и принялся тщательно скрести щеки и подбородок безопасной бритвой. Все из того же волшебного пакета он извлек белое вафельное полотенце: в середине оказался одеколон. Прапорщик закрыл глаза и принялся колотить по щекам ладонью, щедро поливая ее остропахнущей жидкостью.
   Семенов сидел возле машины, курил и зачарованно водил глазами за суетящимся Бочковым.
   Наконец прапорщик вскочил на подножку машины и заглянул в зеркало. Потом осторожно ступил на землю, чтобы не запылить туфли, и одарил солдата улыбкой: "Главное, Семен, в нашем деле - обхождение. Запомни, бача, женщины от этого теряют сознание и сразу падают на кровать. Особенно здесь. Любят они культуру".
   "Культуру, - ехидно подумал водитель, ухмыляясь. - Деньги они любят - поэтому и валятся, как подкошенные".
   По рассказам более опытных ребят знал Семенов цены на многих госпитальных телок, которых они между собой называли - "чекистками".
   Реденькие бровки Бочкова стянулись к переносице.
   - Нечего лыбиться! Уйду - чтобы порядок был. Машину подгонишь к злобинской, состыкуешь задницами впритирку и всю ночь - сторожить. Пропадет что-нибудь - значит ты, собака, продал. Голову оторву! За оружием смотри. Если что - убью!
   Перед лицом солдата заплясал кулак, резко отдававший одеколоном.
   Водитель поскучнел - Бочков был скор на расправу и имел тяжелую руку.
   А к прапорщику после такого дружеского совета вернулось отличное настроение. Губы растянулись в улыбке, и он похлопал Семенова по острому, худому плечу.
   - Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу хрен ложил. Жди утром.
   Бочков схватил крепкий полиэтиленовый пакет, где кроме водки лежал какой-то аккуратненький сверточек, перевязанный чуть ли не алой кокетливой ленточкой, и рысью заспешил в "инфекционку".
  
   Появился прапорщик значительно раньше названного срока. Еще во всю гремели магнитофоны в госпитале, где гуляла добрая половина колонны. Видимо, не у одного Бочкова была там своя "королева красоты".
   Прапорщик шел, спотыкаясь, не разбирая дороги, и злобно ругался.
   С трудом он заполз в кабину. Семенов включил свет и обомлел. Лицо Бочкова - сплошь свежайшие ссадины и царапины. Из толстенной вывороченной губы сочилась кровь. Куртка в нескольких местах разорвана. Спереди - темные крупные пятна, спина в пыли и грязи. Судя по всему, кто-то очень долго валтузил прапорщика и катал его по земле. Причем ногами.
   - Твою мать, твою мать, - упрямо произносил Бочков, то и дело поднося разбитые руки к лицу. - Твою мать, обезьяна джелалабадская.
   Семенов схватил котелок и вывалился из кабины.
   - Твою мать в три погибели, шлюха подзаборная, - как заведенный, продолжал заклинать Бочков.
   Возле него озабоченно суетился водитель. Опускал кусочек марли в теплую воду. Потом, закусив губу, осторожненько, слегка прикасаясь, водил им по лицу и рукам Бочкова, стирая засохшую корочку.
   Пьяный прапорщик, как малое дитя, послушно поворачивался в руках Семенова и все твердил.
   - Мать твою так, ****ь кабульская.
   Наконец солдат закончил. Оторвал кусочек марли побольше, окунул в котелок и протянул прапорщику.
   - К губе приложите. Поможет.
   - Сигарету и выключи свет, - простонал Бочков.
   Мир раздвинулся и замелькал разноцветными всполохами на аэродроме, переливаясь бесчисленными огоньками далекого города.
   В кабине, искрясь, рдели красные точечки. Они то исчезали, то появлялись вновь.
   - Козлы! Гады полосатые! - вспыхнул Бочков.
   - Кто?
   Прапорщика прорвало, и он закричал, давясь словами.
   - Десантура - козлы! Змеи полосатые, которые за аэродромом стоят. У-у-у, гады! Сижу, значит, выпиваю культурненько, а тут они вдвоем вваливаются. Я им и говорю:
   - Давайте, мужики, завтра увидимся. Вы, наверное, адресом ошиблись.
   А шлюха как заверещит:
   - Не уходите! Оставайтесь! Это он адресом ошибся!
   - Это я ошибся!? - заревел Бочков и грохнул кулаком по панели. - Ох, хотел я этой стерве в морду съездить, да бугаи навалились. Здоровые сволочи! - прапорщик надолго замолчал, а потом начал бессвязно бормотать: - но... короче... обман... получился... здесь.
   Бочков затих, уронил голову на грудь и шумно задышал, постепенно выравнивая дыхание.
   По кабине густо плыл запах перегара. Семенов морщился и хватал воздух ртом.
   Музыка за забором, сложенным из бетонных плит, стихала. На аэродроме гудели, взлетая и заходя на посадку, самолеты, нервно мигая красно-желтыми фонарями.
   От "инфекции" к уснувшим машинам торопливо скользнуло несколько теней. Солдаты спешили обратно.
   Бочков сопел, шлепал губами, постанывал и беспокойно ворочался на сиденье.
   Подбородок у Семенова пополз вниз. Солдат начал засыпать, когда прапорщик охнул, распрямился и вцепился ему в руку.
   - Семен, ты?
   - Я!
   - Заводи!!!
   - ???
   - Заводи! На Теплый Стан рванем. Давай! Живет там одна безотказная - в любое время дня и ночи.
   - Товарищ пра...
   Бочков разжал пальцы и снизу-вверх двинул рукой. Клацнули зубы, голова солдата откинулась назад.
   - Быстрее, - зверел прапорщик, - не то я...
   Машина тронулась.
   - Фары будешь включать, когда скажу. За водкой еще заедем, - словно в лихорадке трясся Бочков и жадно тянул воду из фляги.
  
   Глубокой ночью патрульный бэтээр снялся с поста и пошел к Теплому Стану. Опытный водитель фар не включал. С двух сторон наползали на дорогу квадраты глиняных дувалов. Кое-где лениво побрехивали бездомные собаки.
   С гор, окружающих Кабул, трассеры вычерчивали разноцветные пунктиры. Стрельбы слышно не было. Казалось, что светлячки перелетают со склона на склон, останавливаясь на время, чтобы передохнуть.
   Сигов сидел наверху и зябко поводил плечами. Холодало. Рядовой Рамишвили, который был рядом, участливо прошептал:
   - Сейчас. Место тихое. Дукан далеко от домов.
   Бронетранспортер свернул налево. Механик-водитель сбросил газ, и машина беззвучно покатилась по асфальту.
   Бэтээр впритирку остановился возле длинного металлического контейнера. В таких по железным дорогам в трюмах судов перевозят грузы. Смекалистые афганцы приспособили их под магазинчики.
   Солдаты схватили плащ-палатку, мягко сползли на землю и завозились возле замка. Дверь приоткрылась.
   Сигов сидел на холодной броне. Затылок сдавило. Курить хотелось до умопомрачения. Лейтенант, пересиливая себя, спрыгнул на землю и заглянул в контейнер. Вспыхивал тоненький вороватый лучик. Солдаты накидывались на пестрые целлофановые пакеты, которые стопками высились на стеллажах, и швыряли их на брезент.
   - Скоро?
   - Есть товар! Есть! - радостно ответил Рамишвили.
   Сигов насторожился - где-то вдалеке зашумел мотор. Сердце начало цепляться за ребра. Лейтенант вскарабкался на бронетранспортер и сунул голову в люк.
   - Бойко, послушай! Кажется, едет кто-то.
   Солдат вынырнул из машины, наставил ухо.
   - Точно. В нашу сторону.
   Механик-водитель тонко и длинно свистнул. Из контейнера выглянул Рамишвили.
   - Шухер! Едет кто-то. Сматываемся! - выпалил Бойко, юркнул вниз и стал запускать двигатели.
   Солдаты выскочили из дукана, выволокли тюк и начали втягивать его на машину.
   Сигов сжимал и разжимал пальцы. Машина шла в их направлении.
  
   - Сейчас налево, - приказал Бочков. - Фары вруби, дубина. Через пятьсот метров справа - дувал. Там Ахметка живет. Бухала у него - море!
   Голубоватые конусы выжрали тьму перед машиной. В них - продолговатая темно-красная коробка контейнера, а рядом - бронетранспортер. Номер закрыт ящиками. Но рядышком - не спрятанная эмблемка, парашютик с самолетиками. Человек в бушлате напряженно смотрит в их сторону, козырьком держа ладонь над глазами.
   - Десантура! - завизжал Бочков, схватил автомат, сбросил предохранитель и высунул ствол в окно. - Гони, Семен, гони! Обороты! Ща я этим козлам покажу, чтобы помнили долго, суки полосатые!
  
   - Мимо пройдет, - донесся голос Бойко снизу. - Это наши, шурави. Шарятся по городу просто так. Нажрались и катаются. А может, за водкой к Ахметке едут. Только он ее здесь даже ночью продает.
   У Сигова чуточку отлегло от сердца, но из кабины "КамАЗа" внезапно ударила по бронетранспортеру густая прицельная очередь.
   Лейтенант упал на землю и застонал.
   Машина промчалась рядом, растворяясь во тьме.
   Солдаты подбежали к Сигову. Он молчал. Рамишвили с разгона упал возле него на колени. Фонарик выплюнул белое пятнышко света.
   Лейтенант лежал на спине. Глаза недоуменно распахнуты. На левой стороне груди чернели и наливались округлые пятна. Пальцы сжаты в кулак. Правая нога подвернута.
   Рамишвили медленно приподнялся.
   - Биджебо! Чвени камандира моклес! - цепенея, проговорил он.
   Первым опомнился Бойко.
   - Плащ-палатку сюда и в госпиталь! Скажем, душары наш пост обстреляли, вот он и погиб!
  
   Через несколько месяцев в батарею на имя командира пришло письмо.
   Округлый, ровный детский почерк.
   "Наш пионерский отряд... Сигов Николай Иванович... Борется за право... Гордимся выпускником школы... Воин-интернационалист... рассказать о последнем бое героя... Собираем деньги на памятник... шефство над родителями героя-офицера... Создаем музей... будем достойны имени..."
   Горбунов, прочитав письмо, вызвал замполита.
   - Слышь, - сказал капитан, морщась, - ответить надо. Только ты уж там подвиг хороший придумай, чтобы прямо на героя тянул. Выдумай что-нибудь или из книги какой-нибудь, что про войну, спиши.
   А про себя комбат подумал: "Хороший был парень Колюха, да карта не так легла".
   Капитан по-прежнему играл в преферанс.

 Олег Блоцкий