На Троицу

Это не критическая статья о религии. Это просто одна из множества памяток лета две тысячи шестнадцатого, так и стоит её воспринимать.

Терпение — это вовсе не состояние скота, который всё терпит.
Это не унижение человека — совсем нет.
Это не компромисс со злом — ни в коем случае.
Терпение — это есть умение сохранить невозмутимость духа в тех обстоятельствах, которые этой невозмутимости, препятствуют.
Терпение — это есть умение идти к цели, когда встречаются по пути различные преграды.
Терпение — это умение сохранять радостный дух, когда слишком много печали.
Терпение есть победа и преодоление, терпение есть форма мужества, вот что такое, настоящее терпение.
А. Мень

- Гляди Ир! Да не чего, а вон туда смотри!
- Да вижу я! Ужас какой-то!
Моя напарница начинает вертеть головой не совсем понимая как вообще вести себя, и чего я собственно от неё хочу.
Скопление людей, и «женщина не дёргайтесь пожалуйста», не дают ей более детально изучить происходящее из-под сползающего разноцветного платка.
Сам платок тоже не выходит поправить, так как поднятая рука непременно потревожит впередистоящего. Момент слишком торжественен. Служится праздничная литургия в честь Святой Троицы.
Мне как человеку нецерковному, берёзки, расставленные по всему храму, в новинку. Как и речь Настоятеля Святогорского монастыря. Как и монахи со странными приспособлениями в руках. Всё чудненько, но интересно, и даже пожалуй нравится. 
В этом есть что-то от сказки, и наверное от того самого Святого Духа, о котором о котором так много пишут и говорят.
Совсем рядом опустевшее от людского потока пространство, неожиданно образует небольшой полукруг.
Очень непросто выйти из состояния умиротворённого созерцания и осознать происходящее, когда ты пятый час стоишь в толпе на службе, и мир за стенами храма становится каким-то ирреальным и существующим только в твоей голове.
Две девочки то присаживающиеся на корточки, то встающие, смотрят на меня зарёванными мордочками. В их глазах неописуемая мольба.
Ира кажется чувствует образовавшееся напряжение, и тоже поворачивает голову в сторону детей, не осмеливающихся подать голос хоть как-то озвучив происходящее с ними.
Стоит перевести взгляд на мамаш стоящих чуть позади девчонок, и окажется, что земля вполне способна совершать под ногами движение маятника, потому как те злорадно и лицемерно ухмыляются. По их лицам читается что обе довольны достигнутым педагогическим эффектом. Словно в подтверждение этого, они тычут своим малолетним дочкам сухие салфетки.
Дети молча трут покрасневшие донельзя глаза, но слёзы которые не остановить, продолжают литься.
Подобно замирающему звону колокольчиков рядом со мной стоящей с краю, раздаётся: «Я хочу пить, мама!»
Ира старается сосредоточиться хоть на чём-то, но видно, что и ей очень не по себе. Она напряжённо укрепляет внимание на деревянном заборчике, отвернувшись корпусом в сторону. У меня такого шанса нет. Я стою совсем рядом.
В глазах второй малышки запредельный страх, она в отличие от более старшей, не то что не осмеливается просить воды, а кажется вообще сомневается в своём праве дышать, тихо как взрослая плача в салфетку.
Полоумные мамаши немногим старше меня явно в восторге, и довольно поглядывают по сторонам. В голове у них выглаженные утюгом извилины фанатизма, который рождает вера без сердца. Пустое пространство вокруг ширится, за счёт невольно отшатывающихся людей.
- Ир, чё делать-то? Плачут гляди как! Да что ж за отмороженные бабы?!
Я уже и сама чувствую себя беспомощным ребёнком, не знающим как поступить дальше. Как вести себя в подобной ситуации? Лицемерно отвернуться и показать малышкам спину, как сделало девяносто девять процентов стоящих рядом?! А совесть тем временем покусывает за пятки...
Удивительно это чувство, образующееся, как говорят мудрые люди, из стыда. Научи человека стыду, и позже прорастёт в нём целый букет добродетелей, и совесть в том числе. Не потому ли так страшны душевнобольные, начисто теряющие подобную связь между стыдом и произрастающим из него?!
Две мамаши начисто лишённые обыкновенного человеческого стыда и явления совести как таковой, не говоря уже о сострадании и милосердии, не говоря о любви к собственным детям. Вообще ни о чём не говоря...
Монахи продолжают править службу. Мы, пришедшие часам к семи, знаем, что началась она в шесть. У меня появляется устойчивое подозрение, что дети находятся здесь много дольше.
- Я не могу больше! Устала! Почему?!
Черноволосая старшая девочка не выдерживает пудового пресса действительности, и начинает реветь в голос. Ей вдвойне тяжелее, так как всё происходящее, она ощущает правдой чистой эмоции, от которой нельзя что-то утаить и спрятать. Позже ретушируемое интеллектом, сейчас ложится тяжким грузом на худенькие плечики.
В запасе нет шести минут и Солнца. Ничего нет. Только действительность, в самом худшем из своих проявлений. Только поднимающийся из желудка к горлу, гнев.
Странно, что всего через полгода, гнев этот трансформируется в спокойствие. Неописуемая человеческим языком лестница эмоций и чувств, имя которой понимание, где восхождение на следующую ступень невозможно без постижения ступени предыдущей. Но на какую из ступенек этого понимания, должны были взобраться двое несчастных детей, чтобы противопоставить его необъяснимому садизму взрослых?
Не меньше двадцати человек стоящих в пределах образованного круга, одновременно отводят глаза в ответ на горестный плач ребёнка.
Ну у неё же, у этой девочки есть мама? Вот мама пускай и разбирается с ней. Не моё это дело. Служба идёт всё-таки...
Зеленеют расставленные тут и там по храму берёзки.
Служится в честь Троицы.
Где-то мимо потока моих мыслей в Храме бродят монахи.
Одна из мамаш шипит старшей девочке в лицо, что ей очень сильно не поздоровится, когда закончится служба.
Уже вполголоса выговариваю Ире, что это просто невозможно, и как-то не до церкви вообще-то уже.
- Да права ты. Отмороженные на всю голову! Взрослому по жаре такой не выстоять, а маленьким-то как приходиться?!
Кивает та, нервно покусывая уголок платка. Ей тоже жалко девочек, но выхода из сложившейся ситуации не просматривается ни в какой перспективе.
Минут через пять со стороны уже не так активно улыбающихся молодых женщин доноситься:
- Отмороженных здесь нет!
Но как-то неуверенно и в сторону. Я не вижу в них ни стыда, ни раскаяния. Только напряжённые позы, как перед грядущим наказанием.
Недоросли, отчаянно продолжающие мучить собственных малышей как когда-то наверное, мучили их. А может быть и нет. Вполне вероятно, что всё не так. Но факт остаётся фактом: старшая девочка плачет всё громче, но по-прежнему едва слышно.
Плывут высокие чёрные монашеские клобуки. Но умиротворение потерялось где-то посередине их шествия, и не торопится возвращаться.
Негромко рычу на мамаш, чтобы вывели и напоили девочек.
Однако и меня крепко держат привычные социальные устои. Те самые, из которых произрастает стыд и совесть, и которые не позволяют продолжать выговаривать двум не совсем чтобы женщинам, и явно не матерям в любом из пониманий.
Служба всё-таки продолжается...
Людей больше чем просто много. Стыдно поднимать скандал. Боясь не удержаться, проталкиваюсь к выходу.
Негромкие ругательства, шёпот, взгляды и прочее, не приводят ни к чему кроме раздражения и усугубления ситуации.
Только в 2017 почему-то додумалось, что нужно было купить пару хот-догов и газированного кваса, внаглую, прямо на службе покормив этих детишек.
Известно, что умные мысли приходят после, когда драка отшумела и махать кулаками бесполезно, да и не по кому. Тогда в тот короткий момент, в мою голову не пришло ничего умнее, кроме как обратить всеобщее внимание на двух непутёвых мамаш. Отчасти это было инстинктивным решением, которое довольно часто бывает самым верным.
Не факт что с едой и водой, я протолкалась бы к тому же самому месту сквозь плотную толпу.
Страшное равнодушие. Кошмарные цепи лживых социальных матриц, среди правящих и слушающих литургию.
Первые боятся отвлечься от театрализованного действа, совершив не то движение, вторые показаться какими-то не такими. Стыдно всё-таки.
Торжественный момент как-никак. Нужно проникнуться.
Помилуйте, да в том ли Бог?!
О чём можно говорить, если на священной службе во имя того, который есть Любовь две не совсем адекватные тётки калечат тела, и что намного страшнее, души двух малолетних детей, и любая попытка воспрепятствовать им, даже в глазах пытающегося помешать выглядит как дурной поступок?!
Куда-то явно не туда бредём со товарищи.
Где-то в душном храме наполненном благовониями, немым укором всем нам продолжают плакать маленькие дети, и плач их ещё долго не стихнет, отражаясь тихим эхом в дальнейшие годы: «Я хочу воды мама! Кушать хочу! Почему?! За что ты так жестока со мной?!».
Никакие теории не укладываются в бурное течение жизни, в понимание милосердия и человечности.
Ира что-то раздражённо выговаривает за моей спиной, двум в длинных церковных юбках.
Но только на улице её негодование полностью выплёскивается наружу.
- Не видела в жизнь такого, а полтинник разменяла всё-таки! Ай я яй какие дуры бывают! Кого растят-то?! Или таких же дур, или поломанных девок, ни жизни ни мужика... А те если ещё подбухивать начнут, тогда совсем пиши пропало.
Она не стесняется в выражениях, и к сожалению, права. За неё говорит жизненная мудрость и память бессчётных поколений предков, дающая осознание, что такое хорошо, что такое плохо, и что оттого бывает.
Несмотря на это, мне очень хочется чтобы жизни этих девочек сложились счастливее чем судьбы их убогих мамаш.
Напарница наконец-то поправляет сползающий с головы платок, и прикидывает когда мы сможем вернуться на работу, продолжая изливать столь долго сдерживаемое праведное чувство в жаркое полуденное небо.
Заметно, что социальные цепи сдерживают её раза в два сильнее меня. Потому ли, что она и сама практически вдвое старше, или по какой другой причине, остаётся неведомым.
Нас обнимает привычная духота, но даже сквозь неё мы ёжимся вспоминая двух голодных измученных девочек в церкви.
Ира раздражённо стаскивает натянутое на брюки парео, ерошит платиновый ёжик, избавившись от столь непривычного ей головного убора почёсывает загорелую шею.
Переступив негласную черту ворот, повторяю её действия. Нужно спешить. Жизнь требует от нас небольшого подвига, непонятно в честь кого и зачем, но это всё равно.
Две трудовые конячки поспешают на работу, гордясь что она у них всё-таки есть. У многих нет и такой нищенской оплаты как у нас.
Позже начальство, на которое мы горбатились, уедет отдыхать в Ялту на деньги украденные из наших зарплат.
Но это будет потом.
Пока же мы немного гордимся, что не опускаем руки, и сами себе строим хоть какое-то будущее.
За 16 одинадцатичасовых смен августа мне заплатят чуть больше пятисот гривен. Но это тоже будет после.
Вышеописанное следовало бы изобразить на холсте в виде монеты, где орлом окажется терпение, а решкой, равнодушие. 
Беда нашей многострадальной земли в том, что мы ушли от первого, незаметно погрузившись во второе.
Случайно обнаруженные слова Александра Меня, словно подвели итог практически двухлетним размышлениям, чётко расставив всё по своим местам.
Сегодня подали нищему, завтра прокричали влезшему в маршрутку попрошайке, иди работай паразит, и забыли оплатить проезд. Или прошли мимо бездомного, дико плачущего на своём кошачьем языке котёнка. А что? Котёнок, он котёнок и есть.
- Я б забрал, только на работу спешу.
- Я б забрала, если б дома не было кота. Куда ещё этого деть?!
- Ну есть же мать у неё? Ты то чем поможешь?!
Как-то очень похоже всё это звучит...
Если в людях составляющих пространство социума, нет Бога как идеи Всеобщей Любви и Гармонии, проявляемой как Терпение и Справедливость, то его место автоматически занимает противоположное Равнодушие.
Война наглядно показывает результаты подобного.
- А хорошо пели-то, как думаешь?
Ира заинтересованно выслушивает моё мнение, и согласно кивает, топая дешёвыми вьетнамками по жаркой пыльной улице.
- Хорошо!
Мы идём по лету.

 Дотнара Каримова :-)

x

Иллюстрация к: На Троицу