Полонез Огинского

          - Степанова! Эй, Степанова! Ты где там?
        Галка Степанова выгребает из товарняка совковой лопатой остатки гравия, который еще вчера привезли к платформе, а только сегодня выгрузили, чтобы ссыпать его под полотно на насыпь.
         - Да где ты, черт тебя задери, Степанова! – задрав голову, кричит бригадир  с придорожного кювета.
         -  Ну? Чё разорался-то? – спокойно вопрошает Степанова, появившись  в проеме.
         - В контору тебя вызывают, вот что.
         - Чё я там забыла?
         - Вызывают, значит, шлепай и не вякай попусту. Брат там к тебе приехал.
         - Какой еще такой брат? 
         - А я знаю? Приехал, значит, и приехал.
         - Володька, стало быть, объявился! – сказала Степанова и, воткнув в кучу гравия лопату, спрыгнула на платформу. Потом сняла рукавицы и засунула их за пояс.
         «Вот еще Володьки тут не хватало!» – сердито подумала и пробурчала недовольно:
         - Значит, отыскался, брательник! Самое время для визитов.
         Однако пошла, на ходу подмазывая помадой запекшиеся губы.
         Своего брата Володьку Галка Степанова не видела с тех пор, как добрые люди разлучили их после смерти матери, разославши по разным детским домам. Её отправили  в Челябинскую область, а его оставили тут, в Горнозаводске. Галке было уже  десять, а ему всего четыре годика. Только и помнит Галка, как ревел Володька, когда толстомордая  женщина, похожая на мужика, волокла её к воротам, за которыми стоял зеленый грузовик. Володька вырывался из рук директрисы местного детдома и орал что есть силы:
        - Няни Гани хосю-у!
Ревел и кричал, но вопли  его не доходили до чиновничьих  ушей.
         Галка сильно тосковала по маленькому братишке, несколько раз писала на адрес горнозаводского детдома. Ответов, понятное дело, не получала. Уже отучившись в ПТУ и получивши свою первую зарплату, Галка приехала в Горнозаводск, чтобы забрать брата из детдома. Ей сказали, что брата в детдоме уже давно нет: усыновили какие-то хорошие люди. Кто эти люди, что они собой представляют, Галке, конечно же, не сказали: тайна усыновления. Поплакала Галка, потужила, да и устроилась работать  здесь же, в Горнозаводске. Побегала по разным конторам в поисках работы. Да кому она была нужна, соплюшка-пэтэушница?  Местная инспектриса из детской комнаты милиции пожалела девчонку. «Поезжай, - говорит, - в Чусовой. Там, - говорит, - прямо на станции узнай, где набирают рабочих в СМП. Это строительно-монтажный поезд, который занимается строительством железных дорог. Только просись на тот участок, который Горнозаводский район обслуживает».
Галка так и сделала. То есть, поехала в Чусовой, нашла там контору  этого самого строительно-монтажного поезда, стала устраиваться на работу разнорабочей.  А кем еще? Пэтэушная специальность у нее – маляр-штукатур. А в СМП такие кадры не требуются. Устроилась, пошла к начальнику поезда подписывать направление. Тот посмотрел на Галку и говорит:
          - А чего ты, Степанова, к нам сюда из Челябинска приехала?
          - Брат у меня тут где-то живет. Хочу его найти. За один день не найдешь. Буду работать, может, что и разузнаю о нем.
          - Это ты правильно мыслишь, - сказал начальник. – Только зачем же тебе в разнорабочие подряжаться? На трассе работа очень тяжелая. Мужики еле справляются, а ты, вон, какая пичужка. А у тебя специальность. Между прочим, очень даже приличная. Отправлю-ка я тебя пока на станцию. Там  и для маляров работа найдется.
          И выписал направление в бригаду отделочников на станцию Чусовская в качестве маляра-штукатура с соответствующим сдельным   окладом.
          Ну, вот поселили Степанову в железнодорожном общежитии, то есть, в специальном купейном вагоне, приспособленном под общежитие. Хорошо устроилась Галка Степанова. 
          В малярной бригаде помимо Степановой еще трое работали: Роза, татарка, чуть старше Галки, тетка Нюра – баба неопределенных лет, и Василич, бригадир и запойный пьяница. 
          Роза была из местных татар. Говорила она всегда мало и держалась на людях тихо и скромно.  Впрочем, и работала тоже более даже, чем скромно. Уставала быстро. 
          Тетка Нюра хорошо работала, быстро и качественно. Однако и трещала она без умолку тоже весьма качественно. За смену, бывало, перемелет косточки всем, кого повстречает за день, и кого просто так вспомнит.
          Василич вообще никак не работал.  К концу рабочего дня появлялся на объекте изрядно  «под мухой» и, весело потирая руки, подскакивал к своим работницам и норовил каждую хлопнуть по заду.
          Роза испуганно шарахалась от него, тетка Нюра игриво хихикала. Галка Степанова возмущенно таращила глаза:
          - Руки уберите!
          - А то что? – обыкновенно спрашивал Василич.
          - А то могу и по морде дать! – обещала Галка.
          В день первой зарплаты Галка, как и полагается, накрыла для бригады поляну: бутылку водки, палку колбасы и бычки в томате.  Все чин-чинарем.  Василич и тетка Нюра очень одобрили сей жест доброй воли. Они же, в основном, всю поляну и оприходовали.
          - Ну, теперь ты у нас прописана, как полагается, - довольно объявил Василич и полез целоваться. Галка влепила ему оплеуху.
          Вот после этой оплеухи и пошли у неё проблемы.
          Сначала бригадир скостил ей заработанные квадратные метры. И в итоге за месяц Галка получила даже  меньше Розы. Потом поползли по общежитскому вагону слухи, будто Степанова крутит перед Василичем глазки и домогается его расположения. Галка сразу же докумекала, откуда ветер подул. Но не стала выяснять отношений. Просто проигнорировала – и всё. Только тетка Нюра  на этом не угомонилась. Принялась она чехвостить и позорить Галку где ни попадя. В вагоне, само собой, на объектах. Где народу поболе соберется, ну,  она давай материть на всю округу:
          - Эта шлюха подзаборная детдомовская мало бригадиру проходу не дает, так она и к мужикам в депо шляется. Гляди, занесет в вагон какую заразу! – Ну и все в том же духе.
          Однажды не выдержала Галка да и брякнула прилюдно в сердцах:
          - Подкараулю, сволочь, задушу, как собаку!
          А недели через две тетку Нюру действительно нашли задушенной под пешеходным мостом через  железнодорожные пути. Понятное дело, сразу же Степанову и загребли. Галка ни слухом, ни духом про это дело, а её и слушать не стали. Мол, все слышали, как грозилась. Свидетелей тьма.
          В предвариловке Галка жаловалась товаркам:
          -Лучше бы я её взаправду задушила. Хоть знала бы, за что сижу.
Потом адвокат уговорил её признаться в убийстве в состоянии аффекта. Дескать, не знала, что творила, была в состоянии невменяемости. Если так признаться, то дадут только пять лет. А если  не признаваться ни в чем, то все равно засудят за убийство. А за то, что не раскаялась, дадут все пятнадцать.
          Ну, Степанова так и сделала, как посоветовал адвокат. Ей действительно присудили всего пять лет колонии общего режима. Полгода из них она проторчала в предвариловке, потом ей  скостили год  за примерное поведение. И вышла на свободу Степанова бывалым и прошаренным человеком во всех отношениях. Вернулась, естественно, в родные места. На работу её, мастера маляра-штукатура, по причине судимости никуда не брали. Поэтому она опять отправилась в СМП. Там на работу принимали всех.
            Когда Степанова последний год чалилась на зоне, неожиданно получила  из Ижевского горисполкома письмо, в котором значилось, что интересующий её гражданин Степанов Владимир Иванович в настоящее время  живет в городе Глазове Удмуртской АССР под фамилией Дубровский и учится в специальной спортивной  школе Всесоюзного общества ДОСААФ. Еще был указан адрес этой школы.
            Получила тогда Степанова это письмо и расплакалась. Где они раньше-то были, эти люди, которые письмо прислали? Запрос-то ведь отправлен когда еще был? До суда. Когда мечтала она хоть краем глаза взглянуть на родного человечка. А теперь к чему все это? Брательник-то, видать, толковым человеком стал, если в таком заведении учится. Может быть, знаменитым спортсменом станет. А она кто?..
И вот он все-таки объявился, значит. Его, что, не просветили насчет нее? Или он явился лишний раз её припозорить: дескать, я – вон кто, а ты род родительский позоришь. Даже фамилию, видите ли, сменил. Может, наоборот, пожалеть вздумал? Опеку над ней взять, уму-разуму поучить? Да пошел он!.. 
            Она увидела Володьку  сразу, как только вошла в кабинет к начальнику объекта. И он тоже увидел её. Вскочил со стула и шагнул в её сторону.
            - Ну, чё, привет, брательник! – с порога брякнула она, напустив на себя приблатненно- развязный  тон.
            - Зд..  здравствуй..  те! – обескураженно промямлил он и растерянно посмотрел на начальника.
            - Ну, ты, Степанова, давай, кончай этот цирк! – прикрикнул на неё начальник.  – Человек чёрти откуда к ней приехал, а она дурочку из себя  корчит.
            -  Нет, нет! Не надо на неё! – замахал руками брат. – Я вовсе… я понимаю…
            - Ну, вы, вот что, тут поговорите про меж собой, а я прогуляюсь на объект, - махнул рукой начальник и вышел из кабинета.
            Степанова прошла вглубь кабинета и уселась на стул напротив Володьки. И он присел на тот же стул, на котором сидел прежде, дожидаясь её.
«Как он удивительно на мать похож, - подумала Галка. – И чего это он в военной форме? Служил, что ли? Ну да, как раз и года ему подошли, что отслужить должен».
Галка отвела от него взгляд в сторону и увидела в углу возле двери чемодан какой-то странной формы.
            - Эт, чё, твой? – спросила она, кивнув головой в сторону чемодана.
            - Ну да! – сказал он. – Я же сразу с поезда сюда прямо.
            - А почему он такой какой-то?
            - Так это же  футляр для баяна. Там баян в нем.
            - И ты умеешь играть на нем?
            - Не, еще не умею. Только учусь.
            - Зачем?
            - Нравится.
            - А чё, у тебя фамилия будто другая? – неожиданно спросила  Галка.
            - Ага! – кивнул Володька головой. – В том-то вся и загвоздка. Меня же из детдома почти сразу взяли в семью. Фамилию свою дали. А я маленький был: нашу фамилию забыл. Или не помнил. В общем, всю жизнь Дубровским и прожил. Это уже после школы мне мою настоящую фамилию объявили, когда в армию призывали.
            - А родители твои где? Ну, которые тебя усыновили?
Володька махнул рукой:
            -  А нет никаких родителей. Поигрались мной до школы, а потом опять в детдом возвратили. Только уже в другой. Они же меня сразу в Удмуртию увезли.
            - И ты все это время тоже был в детдоме?! – воскликнула Галка.
            - Ну, не все время.  Я в школе лыжным спортом увлекся. Потом меня в спортивный интернат отправили. Да, ладно, что мы все обо мне да обо мне. Расскажи, лучше о себе. Я же о тебе ничего не знаю…
            - Нечего мне рассказывать! – резко перебила его Галка. – И вообще, зря ты сюда приехал.
            - Почему?
            - Потому! Не нужна тебе такая сестра.
            - Какая такая?
            - На зоне я, братишка, отмантулила четыре года, пока ты на воле чемпионил. Так что, валяй ты назад, откуда приехал!
            - Назад не получится.
            - Это еще почему?
            - Во-первых, службу проходил я аж на Дальнем Востоке. Это очень далеко. А в Ижевск, откуда я призывался, я еще из части написал, что поеду к сестре на Урал.
            - Ну, и что?
            - Ну, и всё. Тут я решил остаться. Здесь, как-никак, моя родина.
            - А работать где собираешься?
            - Как где?  В СМП, конечно.  Заявление я уже написал.
           Определили Владимира в ту же бригаду укладчиков полотна, в которой работала Степанова. Поскольку Галка наотрез отказалась приютить родного брата в своем вагончике, то его  определили к мужикам  в барак, который официально именуется общежитием. И днем, и ночью житье в этом бараке, прямо надо сказать, нескучное: пьянки, гулянки и драки. Но Володьке-то что? Он в драки не влезает и в скандалах не участвует. Он вообще по натуре  человек неприхотливый, уживчивый и скромный. С работы приедет, каши себе с тушенкой наварит и садится скорей  на баяне пиликать. Мужикам это скоро не понравилось.
            - Эй, ты, музыкант! Сыграй нам на своей гармошке что-нибудь путевое! – говорят ему соседи по комнате. 
            - А что, по-вашему, путевое?
            - Ну, чтоб душа развернулась, а потом обратно свернулась.
            - Да такое, пожалуй, еще не смогу.
            - Какого же черта ты инструмент мучаешь?
            - Дак ведь все поначалу так учатся.
            - Ну и шел бы учиться куда-нибудь подальше, а то мозги уже все наизнанку вывернулись от твоей музыки.
           А тут еще из других комнат возмущения летят:
            - Мужики! Заткните, ядрена-мать, этого свистуна! Спасу нет от его музыки! 
            Ну, и все в таком духе.
            Решили  мужики отвлечь Володьку от музыки.
            - Давай, паря, бросай свою пиликалку и садись с нами за стол: выпьем с устатку!
            - Не, парни, я не пью! – ответствует Володька.
            - Как это, не пьешь?! Совсем, что ли?
            - Совсем не пью.
            - А ты чё, больной где-нибудь?
            - Да нет, здоровый.
            И в доказательство своего отменного здоровья Володька берёт кочергу и в один прием сворачивает её в узел.
            Почесали парни затылки и решили воздержаться пока от физического воздействия на этого человека.
            Потом стали мужики толковать с Галкой Степановой.
            - Слушай, Степанова, ты или забери своего брата к себе, или сделай из него человека. А то он какой-то ненормальный весь из себя. Не мужик, не баба, а так – черт знает что. Прямо невозможно с ним  в одних стенах проживать.
            - Вам нужно, вы и разговаривайте!  А я ему не указ.
Но с братом все-таки затеяла беседу. На работе во время обеда подсела к нему на лавку и говорит:
            - Парни на тебя крысятся.
            - За что?
            - За то, что живешь ты не так, как надо.
            - А как надо?
            - Как все: по-человечески.
            - Ага, я понял! У вас по-человечески жить – значит, жрать водку, бить морды, валяться бесчувственным чурбаном под забором, щупать девок и общаться друг с другом исключительно матом? Так ведь это не жизнь человеческая, а скотское существование. Я так не умею.
            - Слушай, Володь, ехал бы ты куда-нибудь! Чего ты вообще сюда притащился?  Если ты считаешь, что здесь  живут скоты, то поезжай туда, где живут люди.
            - А ты?
            - Что я?
            - Я не могу тебя оставить одну.
            - Во-первых, я тут не одна, а, во-вторых, о себе думай, благодетель хренов! – рассердилась Галка. Больше она не затевала с братом душещипательных разговоров.
            Володька, однако, не стал в бараке  пиликать на баяне. Стал уходить в лес. Забредет куда-нибудь подальше от поселка, сядет на пень, или поваленное дерево и давай наяривать от всей души.
            За неделю до ноябрьских праздников позвал начальник Володьку к себе в кабинет. Похвалил за хорошую работу, за примерное поведение, расспросил, где Володька служил, чем занимался до армии, как собирается строить свою жизнь дальше. Володька рассказал, что до армии работал в Ижевске при горкоме комсомола младшим тренером команды лыжников. Точнее, не работал, а числился. А на самом деле постоянно бывал на соревнованиях:  то городских, то республиканских, то всесоюзных. Объездил полстраны. Бывал даже на соревнованиях в Болгарии и ГДР. Потом призвали в армию. Служил на пограничной заставе близ озера Хасан на Дальнем Востоке. Когда получил приказ об увольнении в запас, то в Приморском крайкоме комсомола попросил комсомольскую путевку, чтобы приехать сюда на строительство железной дороги. Вот, собственно, и вся биография.
            - А что ж ты назад в Ижевск-то не вернулся? Такая спортивная карьера могла ведь открыться, - удивленно воскликнул начальник.
            - Так ведь здесь сеструха моя, - сказал Володька. – Я все время мечтал тогда, в детдоме, а потом в интернате, да и в армии тоже, что  отыщу её непременно, и мы будем жить вместе. Ну, где-нибудь рядом друг возле друга. Заведем семьи свои, будем помогать друг дружке по-родственному. Ребятишки наши будут дружить между собой, бегать в одну школу. А так что хорошего? Я всю жизнь один был, и она одна. Плохо все это. Когда я маленький был, она нянчилась со мной, как мамка. Мамку я плохо помню, совсем почти никак. А сеструху очень хорошо.
            - Да-а! – вздохнул начальник. – Родная душа для человека – это все. Только ты же сам видишь, что у Галины характер – совсем не подарок.
            - Это у неё оттого, что пережила она в жизни много. Но мне любой характер люб. Родню не выбирают.
            - Слушай, Дубровский, - вдруг переменил тон  начальник, - у нас к ноябрьским праздникам ребята самодеятельность готовят. Я слышал, ты на баяне играешь. Может, выступишь  с каким-нибудь номером?
            -  Да какое там играю?! Так, пиликаю понемногу. Хотя, впрочем, ладно, если нужно, то я,  пожалуй, сыграю одну вещь.
            Володька унес свой баян в клубный вагон и стал теперь там репетировать на законных основаниях.
            Через пару дней в вагон забрела Галка с подругой. Володька сидел спиной к дверям, играл и не слышал, как девушки зашли. А они как зашли, так и остолбенели от удивления. Такая чудная музыка разливалась по вагону.  Щемящие душу звуки обволакивали тревожной и в то же время  мягкой нежностью. Никогда в жизни прежде Галке так сильно  не хотелось одновременно плакать и любить. Широко распахнутыми глазами смотрела она на брата, сидящего к ней спиной,  и видела его совсем маленьким. Он был удивительно спокойным и послушным ребенком во младенчестве. Мать, бывало, вечно где-то пропадала, а с малышом оставалась Галка. Накормит она через соску мальчонка жидкой манной кашей, посадит в кроватку: он и сидит, кулачок в рот засунет и чмокает, как медвежонок. Сопит и чмокает от удовольствия.
             … А теперь, вон, что вытворяет на этом своем баяне. Всю душу выворачивает. Вдруг остановился и оглянулся. Увидел сестру и смутился.
            - Что это такое ты играл сейчас? – тихо спросила Галка, подойдя к брату поближе.
            - «Полонез»  Огинского.
            - А почему он такой грустный?
            - Потому что Огинский написал его, когда прощался с родиной. С Польшей.
            - Почему прощался?
            - Потому что ему небезопасно было оставаться в Польше. Он был революционером.
            - А-а, понятно! – сказала Галка, - покачавши головой. – Хорошая музыка!
            - Тебе понравилась?
            - Очень! Ты её на концерте играть будешь?
            - В общем-то, да!

            После концерта  Галка  упросила Володьку пойти с ней на вечеринку. Собрались в бригадирском  вагончике. Почти все пришли из бригады. Много, в общем, было народу. И выпивки много было, и закуски. Чего там говорить, каждый принес по бутылке на рыло. Все много пили, говорили, пели, тосты провозглашали в честь праздника, советской власти, хорошей зарплаты и всего остального. Понятное дело, обсуждали состоявшийся концерт, который всем понравился.
            Галка на радостях от успехов родного брата слегка перебрала по части спиртного. Впрочем, у неё подобный перебор по всяким другим поводам случался и прежде. Ну и принялась она по пьяни  придираться и приставать ко всем. В основном, к мужикам, конечно. А тем что? Посмеяться да поиздеваться над бабой – великое дело! Тем более, когда пьяная. Завтра она все равно ничего помнить не будет. Стали парни подначивать Галку да лапать во всякие места.
            А  Володька трезвый был. То есть, абсолютно ни одной капли в рот не взял. Он же совсем не пьющий. И ему очень даже не понравилось, что  к его сестре какие-то пьяные рожи  цепляются. Встал он из-за стола  да и, не сказавши ни слова, одного из самых наглых слегка приподнял за шкирку и выкинул вон из вагончика. Потом и следующего таким же порядком вытряхнул.
            Вот тут все и началось! Мужиков было человек восемь или десять. Теперь уж никто ничего толком не вспомнит, сколько всех было-то. Главное, что все навалились на одного. Драка переметнулась за порог вагончика. И тут дерущегося народа стало прибывать. Володька поначалу еще ухитрялся раскидывать всю эту кучу. Но в ход пошли и поленья, и кочерга, и невесть откуда взявшийся топор…
           - Убили!!! – взвился сквозь крик и возню отчаянный вопль. Толпа развалилась, и все увидели на земле Володьку. Он лежал ничком, распластав руки. Из головы сочилась кровь. Галка вмиг протрезвела и завыла, бросившись к брату. Кто-то побежал за начальником. 
           - Ети его мать! – взбеленился начальник, обнаружив красочную картину. – Звери, а не люди! Один порядочный человек объявился, и того угробили!
Тут же приказал нести Володьку к мотовозу. Колька-машинист оказался пьяный вдупель, поэтому начальник сам повез  Володьку   в  железнодорожную больницу. Галка тоже поехала с ним.

           …Могучий Володькин организм отчаянно цеплялся за жизнь, хотя, как оказалось впоследствии, каждая из ран, нанесенных топором и поленом, практически была несовместимой с жизнью. Но врачи делали все, что могли. Целая бригада врачей.  
           Галка сидела в приемной. Её не пускали к Володьке.  А начальник мотался туда-сюда  между больницей, станцией и  отделением милиции. Потом он спустился в приемную из операционной, схватил Галку за рукав и скомандовал:
           - Все! Поехали!
           - Куда?! – вылупила Галка глаза.
           - В поселок, куда же еще? Ему уже теперь ничем не поможешь!

           Она плелась по поселку, ревела и кляла всю свою прошлую и настоящую жизнь. Вдруг, проходя мимо клубного вагона, она услышала ту самую, Володькину, музыку! «Полонез» Огинского!
           - Володька!!! – закричала она, встрепенувшись, и рванула к вагону. – Володька, братуха!!
           Влетела и замерла…  на столе возле окна  крутился  на патефоне   черный диск пластинки…

 Юлия Шулепова-Кавальони