Пукшеньга

                                                              Они неслись, окоченевшие от ледяного ветра,

                                                              ослеплённые снежным вихрем...

                                                                                            (Дети капитана Гранта)

                                                                      Глава  первая

Из Москвы мы должны были выехать в середине ноября. Мы направлялись на север, туда, где мы ещё ни разу не были, где можно было встретить белого медведя и увидеть во всей его красе и неповторимости Северное сияние.

Так, по крайней мере, говорили между собой взрослые.

У нас же в Москве уже неделю шёл мелкий, промозглый дождик. Было сыро и слякотно.

 Мы уезжали всей семьёй: отец, мама, мы с братом, и Смерчь – огромная восточно-европейская овчарка, несколько лет назад подаренная нам папиными друзьями.

 Смерчь был в наморднике – это ему совершенно не нравилось, и он всё старался передней лапой  стащить его, даже тёрся головой об землю и заборчики.

 Мы вышли на перрон вокзала, когда по радио кто-то гнусавым неразборчивым голосом, скороговоркой, объявил посадку на поезд Москва-Архангельск.

Поезд, похожий на зелёную гусеницу, стоял у второй платформы и ждал своих пассажиров. Паровоз, как застоявшаяся лошадь, изредка выпускал из своих железных ноздрей пар и пофыркивал.

 Заняв своё купе, разложив чемоданы и сумки по багажным ящикам, мы с       нетерпением стали ждать отправления.

В окно вагона я первым увидел, как на перрон вышел человек в железнодорожной форме с красной фуражкой на голове и, вытащив из футляра зелёный флажок, поднял над собой.

Совершенно неожиданно здание вокзала поехало в сторону. Мы даже не почувствовали толчка, или что ещё там может быть при отправлении поезда: просто вокзал вместе с провожающими, мороженщиком и человеком с флажком медленно поплыл в сторону, не туда, куда нам надо было ехать, а в обратную сторону.

 По-видимому, паровозом управлял опытный машинист - он знал, куда надо ехать вокзалу, а куда нам.

 На перроне провожающие прощально махали руками и что-то кричали вслед уходящим от них вагонам. Какая-то женщина быстро шла за нашим вагоном, и что-то говорила в окно соседнего купе.

Послышался первый, затем, через небольшой промежуток времени, второй перестук колёс на стыках рельсов, а затем зачастил, зачастил всё убыстряясь и убыстряясь.

Назад уплывали последние станционные постройки, затем, появился и пропал семафор, с поднятой красной рукой.  А потом какие-то будки со стрелочниками в красных фуражках и с зелёными флажками в руках.

 Простучав колёсами на последней переводной стрелке, поезд вместе с пассажирами вырвался из  столицы, и помчался, отсчитывая телеграфные столбы и километры…

 Ураа! Мы едем на Север! Мы едем в край белых медведей! Так, по незнанию, думали мы с братом. Прощай Москва!

 Поезд шёл себе и шёл, то с ходу проскакивая, то останавливаясь на каких- то станциях и полустанках. Мы с братом валялись на верхних полках вагона и смотрели на проплывающий за окном пейзаж.

Мимо проносились небольшие рощицы и деревеньки с пасущимися на выгоне коровами и гусями. Коровы поворачивали в сторону проходящего поезда головы и печальными глазами провожали его. Они, наверное, завидовали нам, людям, едущим в этом поезде. Конечно  же, завидовали, они тоже  хотели бы прокатиться в нём, и посмотреть,  что же такого интересного  есть в других краях, а у них нет.

 Несколько раз навстречу нам с шумом и грохотом проносились грузовые и пассажирские поезда.

Телеграфные столбы, связанные между собой множеством проводов, вышагивали от горизонта до горизонта. Они, то бежали по равнине, то взбирались на пригорок, а то вдруг, неожиданно, пропадали за лесопосадочной полосой.

 Несколько раз наш поезд проскакивал по железнодорожным мостам, переброшенным через неглубокие речушки.

Создавалось впечатление, что мы стоим на месте, а всё, что мы видели в окне, двигалось куда-то назад само  по себе.

Всё это увлекало нас, и мы, загадывая и споря, какая картина появится за следующим поворотом, весело проводили время в дороге. Нам совершенно некогда  было скучать.

 Через пару дней картина за вагонным окном стала резко меняться: небо ещё больше нахмурилось, покрылось какими-то, свинцового цвета,  тучами. Затем, незаметно пошёл снег, сначала мелкий, потом повалил крупными пушистыми хлопьями. Он шёл весь день.

Снег белым покрывалом накрыл всю землю, крыши домов, налипнул на  ветви деревьев и провода. Верхушки телеграфных столбов, как грибными шляпками, тоже покрылись снегом.

За стеклом вагонного окна видимость, из-за постоянно падающего снега, стала плохой. Стало как-то даже неинтересно смотреть в окно.

 В вагоне весь день был включён свет, и я, чтобы как-то убить время, занялся чтением, а братишка, повернувшись лицом к вагонной стенке, наверное, решил вздремнуть.

К ночи занялся ветер. Он как-то сразу загудел, засвистел, закружил в весёлом  танце, падающий снег. Начался буран. В вагоне моментально похолодало, а потом и вовсе стало холодно, словно вагон вообще не отапливался.  

Чтобы  не  замёрзнуть окончательно, пришлось закутываться  в  одеяла.

А буран всё усиливался. Порывы ветра налетали на поезд, бились в окна, бросались охапками снега, и выли, выли, выли!

Вагон под их мощными и настойчивыми усилиями раскачивался и содрогался.

 Поезд, сбавив скорость и часто подавая гудки, медленно пробирался сквозь  обезумевшую  пургу.

Было  немного  страшновато, особенно, когда паровоз гудел.

 Рано  вечером,  не найдя, чем таким интересным заняться, я по примеру брата тоже решил лечь спать, и даже не заметил, как уснул.

                                                         Глава  вторая

Разбудил меня не перестук вагонных колёс, а какое-то непонятное повизгивание и порыкивание, переходящее в поскуливание, и вроде как в детский плач.

Я нагнулся с полки и посмотрел вниз. Мама и папа спали, а Смерчь тоже лежал, и с укоризной смотрел на меня, словно хотел сказать или спросить - «И чего не спиться человеку в такую рань?»

Значит, поезд стоит, догадался я.

Выглянув в окно, я ничего не увидел, кроме разбушевавшейся, рассвирепевшей вьюги. Она завывала, рычала и визжала, как большой взбесившийся зверь.

В купе было так холодно, что  изо рта при дыхании вылетал пар.

По-видимому, моя возня разбудила всех.

Отец, поднявшись, решил сходить в вагон-ресторан, чтобы купить еды, но вскоре вернулся ни с чем, и на наши удивлённо-вопросительные взгляды, сказал, что гармошку тамбурного перехода оторвало ветром и неизвестно куда унесло. Скорость ветра так огромна, что перейти из вагона в вагон совершенно невозможно. Один пассажир, сказал папа,  сделал попытку перебраться, но его сбило с ног и чуть не унесло ветром. Совместными усилиями других пассажиров его еле спасли.

Мама пошла к проводнику вагона,  спросить о нашем местоположении. Вернувшись, она с грустью сказала - оказывается, мы стоим в степи, в двухстах пятидесяти километрах от Архангельска, а впереди нашего поезда, доходящие до полутора-двух метров снежные заносы. Паровоз их пробить не может и нам придётся ждать снегоочиститель, который должен вскоре прийти из Архангельска.

Прошёл день - буран не прекратился.

Ветер всё также налетал на поезд и сыпал снегом. Вагон покачивало, а иногда он, словно в ознобе, вздрагивал.

 На вторые сутки вьюга, набесившись и натешившись вволю, вывалив на нас весь свой запас снега, наконец-то утихомирилась.

Светило солнце, на небе ни облачка.

Пассажиры по одному, по двое, а то и небольшими группами начали выходить из вагонов. Спускаться по вагонной лесенке приходилось только до середины – до самого горизонта расстилался ровный снежный наст, покрытый твёрдой ледяной коркой. Он блестел, искрился, вспыхивал радугой под лучами яркого северного  солнца.

 Метров за триста-триста пятьдесят от людей, вдоль поезда цепочкой бежала небольшая стая волков. Я впервые видел их так близко, и так свободно живущих в бескрайней заснеженной степи. Раньше они мне встречались только в неволе, в железной клетке Московского зоопарка, а  больше нет, нигде не видел.

 Паровоз, выпустив клуб пара в морозный воздух, басовито рявкнул: машинист, наверно шутки ради, нажал на гудок.

Волки приостановились, повернули лобастые, с настороженно торчащими ушами головы в сторону поезда и, убедившись в отсутствии какой-либо опасности для себя, трусцой побежали дальше.

Хорошо, что Смерчь находится в закрытом купе, и не увидел их, подумал я. Он бы непременно кинулся к волкам и завязал драку. Могла произойти трагедия.

 Как впоследствии выразился папа - «Смерчь, один против всей стаи? Нет, он не справился бы с ними, и пал бы геройской  смертью  на  поле  брани!». Я, когда увидел волков, тоже так подумал о Смерче.

Пошли третьи сутки нашего стояния в снежном плену: днём всё также светило солнце, а в небе – голубом и морозном, ни облачка.

В вагоне от холода неуютно. Даже Смерчь, забравшись на вагонную полку, свернулся клубком и укрыл нос хвостом.

Проводник вагона каждый день ходил к паровозу и в вёдрах приносил уголь, и топил печку, чтобы сохранить, как он сказал, при этом сокрушённо разведя руками, хотя бы видимость тепла в вагоне.

 Вода закончилась, свои продукты мы до последней крошки съели. В вагон-ресторане продукты тоже закончились, пусто – хоть шаром покати!

Кто-то из пассажиров предложил для добывания воды растапливать снег в титане.

Начали вёдрами носить снег.

Эта немудреная работа отвлекала от чувства заброшенности, помогала забыть на некоторое время о нашем скудном и невесёлом быте.

Вопрос с водой был решён, но только для питья - умывались всё тем же снегом.

Было не очень-то приятно выходить из вагона по утрам, чтобы сходить в туалет и кое-как умыться.

Мужчины позаросли щетиной, а женщины и ребятишки как-то осунулись, что ли. И лица у всех потемнели - может от редкого умывания?

Снегоочиститель всё не приходил. Все нервничали. Меня от голода начало подташнивать. Другие пассажиры тоже не лучше себя чувствовали.

Чтобы как-то уменьшить чувство голода и поддержать силы, общее собрание пассажиров поезда решило: выдавать каждому пассажиру немного вина или ещё чего-нибудь в этом роде и, разбавляя водой, выпивать. Ку-д-а-а, та-а-а-м! В ресторане, кроме самих поваров, ничего не нашли!

 Ближе к  полудню послышался далёкий гудок паровоза, но не нашего. К гудку своего мы уже привыкли. Наш в ответ загудел частыми гудками, казалось, он пытался сказать - я здесь! Я здесь! Я жду-у-у!

Пассажиры высыпали из вагонов, и от радости близкого избавления из снежного плена, замахали шапками и закричали – Ураа! Урраа!

 Снегоочиститель медленно продвигался навстречу нашему, застрявшему и заметённому снегом, поезду. Впереди снегоочистителя, в обе стороны от него летел выбрасываемый ротором снег, образуя снежный тоннель.

Часа через три снегоочиститель  подошёл к нашему паровозу.

 Ещё несколько часов, но уже радостных и в то же время нетерпеливых, мы простояли, пока перегружали из снегоочистителя в наш паровоз уголь и воду. Приехавшие с ним люди, разносили по вагонам судки с горячей пищей, чай, кофе, хлеб и сдобные булочки, посыпанные маком. Вку-сно-ти-ща!

Через столько времени холода и голода, мы наконец-то поели и напились горячего чаю!
       Опять послышался гудок снегоочистителя. В ответ что-то радостно прокричал прицепленный к снегоочистителю наш паровоз. Под вагоном что-то зашипело, затем, вагон задёргался, и мы поехали, сначала медленно, словно пробуя силы, а потом всё  быстрее и быстрее...

Утром следующего дня, после трёхдневного снежного плена, мы прибыли в Архангельск.

Нас должны были встретить, но не тут-то было. Из-за задержки в пути мы приехали слишком поздно, и встречающих нас ни на перроне, ни в здании вокзала не оказалось. Пришлось устраиваться на неопределённое время внутри здания вокзала.

Расположившись на вокзальной скамье, на спинке которой, как и на всех других вокзалах, было крупными буквами вырезано – «МПС», мы стали рассматривать снующих вокруг с чемоданами и корзинами, толпящихся у билетных касс и в дверях вокзала, пассажиров. Это была обычная, много раз виденная, но по-своему интересная вокзальная суета.

 Почти у самого входа в вокзал толпа была гуще, и оттуда слышалось пение. Голос чистый, высокий (я даже решил, по неопытности, что это женский), пел старинную русскую песню. Мелодия, слова песни, завораживали, заставляли забыть  обо  всём  на  свете,  отъединиться  от  мира  сего,  уйти  в  безбрежность.

Мы с братишкой стали пробираться сквозь толпу, чтобы увидеть чудесного певца. Нас отталкивали, на нас шикали, но мы с упорством, достойным лучшего применения, пробирались вперёд.

И вот мы перед исполнителем, заворожившим нас своим голосом.

 Им оказался среднего роста старик, весь седой, с бородой почти до пояса, и милым благообразным лицом. Голубые, молодо выглядевшие, не очень крупные глаза под густыми, кустистыми бровями, ласково смотрели на окруживших его слушателей.

Закончив петь, он снял старенькую мерлушковую шапку, и церемонно, по-старинному, поклонился.

Завороженные божественным голосом и чудесным пением, зрители некоторое время молчали, а потом, не сговариваясь, разом, захлопали в ладоши и стали давать ему деньги. Он не отказывался, а только повторял - «На храм Божий! На храм Божий!»

                                                           Глава  третья

 Архангельск расположен на правом берегу полноводной, широкой Северной Двины, но чтобы попасть в него с железнодорожного вокзала, необходимо переправиться паромом на противоположный берег.

Отец пошёл к начальнику вокзала, чтобы по телефону сообщить о нашем прибытии, и получить, как он нам сказал, разъяснения о наших дальнейших действиях, и что-то надолго задержался.

Железнодорожный вокзал находился не очень далеко от реки, и мы с братом, пока отец отсутствовал, пошли в сторону берега, посмотреть, что там происходит. Мы с Женькой не могли же просто так сидеть и рассматривать засиженные мухами электрические лампочки на потолке вокзала. Любопытство терзало  наши головы, да ещё как!

 Со стороны реки к причалу подходил огромный пароход. Таких пароходов я в своей жизни ни разу не видел: на нём в два ряда стояло штук пятнадцать железнодорожных, гружённых и пустых вагонов.

У причала его ожидал небольшой паровоз.

 Вначале я подумал – «Кукушка», но приглядевшись внимательнее, понял, что обознался. Похож – но, не он. Этот был чуть больше по размеру, и конечно  же, мощнее.

Спросите у меня,  откуда у пацана такие знания о паровозах? Так я отвечу -  наш дядя Лёня, родной брат моей мамы, работает помощником машиниста на огромном грузовом паровозе – «ИС», и я однажды даже прокатился на нём.

На ком, на ком!  Да не на дяде же! Ну, что вы в самом-то деле! Не маленький же я, чтобы верхом на дяде Лёне кататься!  На паровозе конечно!

 Когда паром причалил к берегу и немного поёрзав, застыл на месте, паровоз заехал на него, прицепил один ряд вагонов, и потащил их на берег.

Куда-то оттащив их, он по параллельным путям вернулся за оставшимися вагонами, и точно также утащил.

Почти все вагоны доверху были загружены лесоматериалом: брёвнами, досками, шпалами и ещё, какими-то брусьями.

Не дав нам до конца разобраться и осмыслить увиденное, как говорят - воочию - нас позвала мама, сказав, что вернулся отец.

Забрав вещи, мы пошли в сторону парома.

И как же мы обрадовались, узнав, что поплывём на нём!

Паром уже загружался пустыми вагонами.

Закончив погрузку вагонов и пассажиров, издав один длинный и  три коротких гудка, он медленно отчалил от берега.

Невысокие, с белыми пенистыми гребешками волны, покрывали реку. Дул «сиверок». Он своими порывами налетал на волны, срывал белую пену, и переносил её на следующую волну. Вода была какого-то свинцового цвета, и выглядела тяжёлой-тяжёлой.

Под паромом чувствовалась огромная глубина. Паром, выпуская клубы чёрного дыма, упорно, невзирая на встречный ветер и волны, продвигался к противоположному берегу.

Опять пошёл снег - крупный, мокрый и, казалось, тяжёлый. Он, как серой стеной, отгородил нас от окружающего пространства. Видимость ухудшилась.

Через час, а может быть и меньше, мы пересекли реку и пришвартовались к причалу противоположного берега.

 Ураа! Мы в Архангельске! Ураа!  Мы на Севере!

 Почти у самого причала я увидел двое саней, запряжённых небольшими лохматыми лошадками. Это за нами, решил я, и оказался прав. Один из возчиков подошёл к папе, и они о чём-то поговорили. Потом они взяли наши вещи и уложили их на сани, а нас пригласили в другие.

Забравшись на толстый, устилавший дно саней, слой соломы, засунув ноги в «чуни» (это такие огромные валенки с галошами), и накрывшись огромными, тёплыми тулупами – всё это добро предложили нам возчики – я почувствовал себя даже комфортно. Мне, например, здорово  понравилось так ехать.

 Проезжая через город, я видел одно, двух, и изредка, трёхэтажные деревянные дома;
странные, для моего глаза совершенно непривычные, тротуары из досок.

Через центр города, скорее всего по прихоти возчиков, а может и по какой другой причине, мы не проезжали. Может быть, там есть и кирпичные дома, не знаю. Правда, не знаю.

 Изредка навстречу нам по улице проезжал грузовик или сани, запряжённые одной-двумя лошадками.

Осторожно переставляя ноги по скользкому «тротуару», шли пешеходы.

Какая-то собачонка, надрываясь от  лая, выскочила из подворотни и погналась за нами,  но увидев в санях сидящего с грозным видом Смерча, поджав хвостик, быстренько юркнула назад под ворота.

Вокруг всё было серо, неприветливо. Думаю, на моё  восприятие окружающего, подействовала серая, неприветливая погода. Не повезло нам с ней, решил я, и, спрятав нос в воротник тулупа, неожиданно уснул.

Честное слово я не хотел, ну нисколечко не хотел, но оно само собой уснулось!

Ехали мы всю ночь.

Возчики, по-видимому, спали по очереди.

На рассвете остановились на небольшой привал.

Как только сани прекратили своё движение – пропал скрип полозьев по снегу и звон колокольчиков на дугах упряжи: наступила первозданная  тишина, лишь  изредка  нарушаемая  всхрапом  лошади,  или  одиноким звяком потревоженного колокольчика.

Тишина была какая-то осязаемая. Казалось, захоти, и можешь потрогать её рукой.

Вся земля, окружающие нас деревья – всё-всё было покрыто чистым, без единого тёмного пятнышка, снегом. Он был такой белый, что даже резал глаза, и чтобы рассмотреть что-нибудь вдали, приходилось даже прищуриваться.

Воздух чистый, чуть-чуть морозный.

Снег похрустывает под валенками.

Красота вокруг неописуемая!

Интересное состояние природы: до этих пор мне никогда в жизни такого состояния не встречалось. Очень даже интересное состояние. Ну, совершенно не такое, как у нас в Москве.

Немного размяв ноги, отдохнув и перекусив «Чем Бог послал», так сказали возчики и, накормив лошадей, двинулись дальше.

Лошади, помахивая хвостами, легко перебирали ногами по выпавшему тонким слоем, снегу.

Смерчь вприскочку бежал позади саней.

Каркали вездесущие вороны, да изредка раздавался заполошный стрёкот сороки.

По обеим сторонам узкой дороги высились во всей своей красе, стройные, чем-то похожие на молодых девушек-красавиц, сосны и ели.

Возчики объяснили нам, что это, так называемый, мачтовый лес. Раньше из него изготовляли мачты для парусных судов и, что это – очень ценная древесина. В прежние времена, до Советской власти, её злостно вырубали браконьеры, и тысячами кубометров, загрузив на корабли,  увозили, чтобы продать за границу.

Возчики, коренные жители, были словоохотливы, знали много баек, местных присказок, и так ладно всё это преподносили, что мы от хохота хватались за животы.

За разговорами, шутками, время проходило незаметно. Не знаю, за каким по счёту поворотом, показалась стоящая на взгорье небольшая деревенька.

Дома, все сплошь деревянные: из кругляка, и крытые тёсом. Они стояли в два, или в три ряда, разделённые узкими улочками.

 С маленькими оконцами (для тепла), они напоминали грибы-боровички.

Возле домов, обязательный, как я понял, стог сена или соломы: все жители деревни держат коров, свиней и птицу. Есть в деревне и лошади.

У всех, при дворе, для выращивания зелени, обязательно имеется огород.

Хлеб пекут сами, в русской печи.

Такую справку мы получили от наших словоохотливых возчиков.

Проехав всю деревню, мы подъехали к небольшой речушке (как её называли возчики, я не запомнил). К столбу, вкопанному в пологий берег, была привязана большая лодка. Ещё несколько лодок, перевёрнутых вверх дном, лежало на берегу.

 Дальше, сказали наши сопровождающие, только по воде. Для лошадушек дороги нет, придётся плыть на лодке.

 Вот здорово!– захлопали мы с братом в ладоши, как интересно!

Перегрузив свой скарб из саней в лодку, мы остались на берегу, а возчики поехали в деревню, сказав, что оставят лошадей у знакомых и быстренько вернутся.

Прошло чуть больше часа.

Мороз доходил градусов до пяти, но мы, в чунях и тёплых тулупах, совершенно не замёрзли - во всяком случае, я.

Наконец вернулись наши сопровождающие, и принесли с собой свежеиспечённого, ещё горячего хлеба, трёхлитровую банку парного, только что надоенного молока, и две, длиной с мою руку, малосолёных трески.

Перекусив хлебом с молоком (треску возчики посоветовали не смешивать с молоком), приготовились к отплытию.

                                                             Глава  четвёртая

Возчики разместились на поперечных скамейках лодки, так называемых «банках» и, взяв по паре вёсел в руки, поинтересовались у папы, справится ли он с рулём, а если да, сказал один из них, то пусть рулит. Тогда им легче будет грести. Не придётся часто оглядываться назад, чтобы видеть направление движения, добавил он же.

 Вопрос был излишним, так как папа вырос на реке Белой, и отлично управлялся с вёслами и рулём. Мне не привыкать, ответил он.

Ну, что ж, опуская вёсла в воду, сказали гребцы, и добавили - тогда за работу.

«Наши возчики переквалифицировались в лодочников»,  посмеиваясь, охарактеризовала их мама.

А они, улыбнувшись в ответ, сказали: «В наших краях человек всё должон уметь делать, иначе не выживешь. У нас край суровый!»

 И  вот, мы,  благословясь,  отчалили.

 Я не думал, что нам придётся так тяжело. То есть, я имею в виду не себя и брата, а взрослых.

Течение в речушке оказалось не очень-то стремительным, и мы, под двумя парами вёсел, и с папой у руля, поплыли  против течения.

 Гружёная лодка медленно продвигалась вперёд.

Гребцы начали уставать, и отец стал подменять их на вёслах.

День быстро клонился к вечеру, и «лодочники» решили остановиться, и сделать привал.

 Увидав на берегу небольшой стог соломы, причалили лодку и привязали её к прибрежному кусту.

Быстро темнело.

Мороз к ночи всё усиливался и усиливался.

Мы с братом, просидев в лодке несколько часов без движения, даже в тулупах – подзамёрзли, да и ноги плохо слушались. Вылезши на берег, стали размахивать руками и подпрыгивать. Постепенно разогрелись и размялись. Кровь весело побежала по артериям.

Смерчь, получив долгожданную свободу, носился вокруг, и весело лаял, радуясь движению. По-видимому, и ему сидение без возможности побегать, поднаскучило.

Пока мы разогревались, отец вместе с лодочниками быстро наломал сушняка, и один из них, дядя Никифор, разжёг небольшой костёр.

Костёр весело запылал, затрещал и, осветив всё вокруг, превратил наш бивак в чудесное, сказочное место отдыха: вокруг была темнота ночи, кусты, окружавшие нас, под светом шевелящихся языков пламени костра, казалось, ожив, тоже зашевелились, и из них стали выглядывать какие-то сказочные существа.

Однажды, оглянувшись назад, я заметил, как одно из них протянуло ко мне лапу, и попыталось схватить меня – я быстренько  придвинулся к горящему весёлым пламенем костру, и опять настороженно оглянулся - лапа исчезла.

 А вверху, в тёмном небе, если отвернуться от костра и посмотреть, высыпали мириады больших и совсем маленьких звёзд. Они поблескивали словно драгоценные камни в глубине небосвода, и казалось,  перемигивались  между  собой.

 Я  на мгновение представил,  что  земля находится  под звёздным куполом одна, и вокруг нас никого-никого. А потом подумал, может  в космосе всё же кто-то есть? Вот было бы здорово! Мы бы летали в гости друг к другу, или писали письма, а возможно и переговаривались по телефону…

 Это было так заманчиво, что я даже вздохнул от невозможности исполнения моей мечты.

Дядя Арсений, так звали другого возчика, подвесив на рогульку закопченный чайник, вскипятил воду и, бросив в него брусничные листья  (местную заварку), дал настояться. По нашему биваку распространился изумительный запах брусничного листа.

Пока чай настаивался, он порезал на куски треску, наломал крупными ломтями хлеб, и ещё выложил пару небольших луковиц.

 Проголодавшись за дорогу, я набросился на еду. Ел с большим аппетитом. Треска оказалась настолько вкусной, что я даже пальцы облизал, и попросил ещё, но мама сказала: «Не злоупотребляй на ночь!»

Даа…, не злоупотребляй…. А если она такая вкусная, что ел бы и ел?  

Потом пили горячий, душистый чай. Чай, приготовленный на костре, да ещё заваренный брусничным листом, был замечателен!

 Поужинав, мужчины закурили, а мама стала убирать  посуду и остатки еды.

Пошли всякие там разговоры. Ну, навроде - «Тресочки не поешь, чайку не попьёшь, так и сил работать не будет» - посмеиваясь и улыбаясь, говорили наши «лодочники», и при этом шутливо подмигивали глазом.

Впоследствии, я часто слышал эту присказку, к месту и не к месту сказанную.

После еды меня разморило и потянуло ко сну. Брат, как и я, зевая, открывал  рот так широко, что можно было, при желании, конечно, пересчитать зубы.

У меня, и у него, разумеется, сами собой стали закрываться глаза.

Увидев наше состояние, отец вырыл в стоге соломы большую нору, мы залезли туда, и он закрыл вход, заделав его соломой. Стало очень тепло, даже жарко.

Где-то внутри стога, шуршала мышь-полёвка, да изредка на лицо сыпалась полова.

Я ещё немного поворочался и незаметно уснул.

                                                          Глава  пятая

Проснулся я от жары и духоты. Пытаясь выбраться на свежий воздух в темноте, я совсем заблудился, и как слепой кутёнок тыкался в разные стороны в поисках выхода, и не находил его.

Видимо услышав мою возню, кто-то открыл вход. Потянуло свежим морозным воздухом, и чуть-чуть дымом.

 Было раннее  утро. Взрослые сидели у горящего костерка, и пили горячий чай.

Мы с братом решили перекусить прямо в лодке, чтобы не задерживать взрослых: пришло время двигаться дальше.

Способ передвижения, из-за увеличившейся скорости течения речки, пришлось изменить.

Откуда-то из нутра лодки дядя Никифор (это тот, первый возчик) достал длинную верёвку (до чего же предусмотрительными оказались наши сопровождающие), и сделал две петли на свободном конце верёвки, а другой конец привязал за нос лодки.

Отцу дали шест, и попросили его, отталкиваясь от берега, держать лодку на достаточной глубине.

Затем, надев петли на грудь, лодочники, чуть наклонившись вперёд, и таща за собой лодку, пошли вдоль берега.

 Мне вспомнилась картина И.Е. Репина «Бурлаки на Волге», которую я видел в Третьяковской галерее - так здешняя ситуация прямо копировала её.  

Через некоторое время они здорово устали.

Папа попытался припрячь Смерча в качестве тягловой силы, но не приученный к такой работе, он только мешал, и его с сожалением отпустили.

Совершенно довольный предоставленной ему свободный, он весело бегал по берегу, занимался своими собачьими делами, и изредка погавкивал.

Через каждый час каторжной работы, «бурлаки» делали остановку. Отдыхали.

Так, по очереди, меняясь местами, отец и лодочники медленно тащили лодку километр за километром.

 Наконец, ближе к вечеру, показался крупный посёлок.

 Дотащив лодку до посёлка, трое мужчин, совсем обессиленные, повалились на снег. От них шёл пар. Воздух изо рта выходил с хрипом и свистом.

Я смотрел на них, и мне было до глубины души жаль их, а мама чуть не плакала от жалости.

Здесь, в этом посёлке, была наша конечная цель, к которой мы стремились, и до которой, испытав немало лишений в пути, с такими трудностями, но добрались.

Вымотавшись окончательно, но добрались! 

Впоследствии я узнал, почему так выматывающе труден был наш последний участок дороги.

Мы приехали в самое неудачное время года. Как говорили нам впоследствии местные жители – «Ни на колёсах, ни на санях!» Единственный вид транспорта – лодка. Конечно,  если есть хоть маломальская речушка и, конечно же, лодка.

Даа…, Север, есть Север! Здесь правят свои законы природы!

Немного отдышавшись и отдохнув, Дядя Никифор сходил в посёлок, и вскоре вернулся сидя в санях, запряжённых соловой лошадкой, и с новым извозчиком.

Мы дружески, с крепким пожатием рук и пожеланием лёгкого пути, попрощались с весёлыми и очень трудолюбивыми «лодочниками».

Они решили не возвращаться на ночь глядя, домой, а переночевать здесь же, в лодке, а утром, пораньше, отправиться в обратный путь.

Назад возвращаться им было намного легче - всё-таки вниз по течению ещё не замёрзшей речушки, и на пустой лодке.

                                                              Глава  шестая

Посёлок городского типа Пукшеньга – это одноэтажные, из пиленого бруса дома, почти ровные улицы с двухэтажным зданием управления леспромхозом, и почти десятью тысячами населения - это, если считать и жителей местной деревни. В посёлке имелось два магазина смешанных товаров, почтовое отделение, радиоузел, школа, и большая столовая.

ПГТ расположился в центре большого лесного массива, и большая часть жителей, то есть, взрослого населения посёлка, конечно же работала в леспромхозе - добывали древесину – как говорили местные старожилы.

Посёлок выглядел неплохо: он был какой-то…, со своим цветом древесины, медовым что-ли, весёлым и, одновременно, серьёзным. Чего больше из этого было в нём, я ещё не определил, но он  явно мне понравился.

 Возница, то ли для того, чтобы показать местные «достопримечательности», то ли таков был наш путь, провёз нас через центр посёлка, и мы сразу увидели всё.

  Он даже показал нам, где расположено управление леспромхозом.

 Проехав в самый конец центральной улицы, он подвез нас к дому, из трубы которого шёл дымок.

Через двор, огороженный штакетником и засыпанный снегом, к крыльцу вела расчищенная дорожка.

Открылась дверь, и вышла среднего роста, худощавая женщина в белом, нагольном полушубке. На ногах - резиновые блестящие калоши, надетые, как минимум, на две пары белых же, крупной вязки, шерстяных носков.

 Она подошла к калитке, и пригласила нас заходить в дом. Помогла занести вещи.

 В доме было тепло.

Женщина, мило улыбаясь, пояснила, что живёт по-соседству, и по просьбе директора леспромхоза, она раз в день приходит сюда и протапливает печь и, что нашего приезда ожидали ещё неделю  назад.

 Мы с братом пошли знакомиться с нашим новым жилищем.                

 Дом состоял из двух проходных, средней величины, комнат, кухни с коридором, и кладовой.

Мебель отсутствовала, кроме одинокого стола на кухне.

 Расположившись на полу по-цыгански, мы поужинали оставшимися дорожными припасами, и стали готовиться ко сну. Расстелили на полу два привезённых  с  собой матраса,  и  положили на них подушки. Затем, это «Царское» ложе накрыли простынями.

Ночлег был готов, благо в доме было хорошо протоплено,   и  беспокоиться, что без одеял замёрзнем на полу, не приходилось.

Лёжа на матрасах вповалку, мы делились дорожными впечатлениями, строили планы на будущее…

 Неожиданно электрическая лампочка мигнула, затем, через некоторое время, словно по чьему-то заказу. ещё два раза моргнула, и погасла.

В темноте дома повисло наше недоумённое молчание (как мы узнали позднее  – в двенадцать часов ночи электростанция отключала электроэнергию во всём посёлке).

Как только погас свет, послышалось странное шуршание, словно  дом ожил,  и начал шёпотом разговаривать.

Я  настороженно прислушался ничего не понимая, и попытался понять , что же это за шуршание, и откуда.

Отец зажёг спичку и, О Боже!!! – вокруг нашей постели бегали, словно скаковые лошади на ипподроме, полчища огромных тараканов, а по простыни ползали штук пять или шесть красных жирных клопов, не считая раздавленных нами по неосторожности конечно.

При бледном свете зажигаемых одна за другой спичек, мы передавили клопов, а вот с тараканами дело обстояло хуже.

Тараканы, при первом же нашем движении, разбегались в разные стороны с неожиданной прытью, и поймать их было совершенно невозможно.

 Отец вышел во двор, набрал снега, и мы насыпали его вокруг постели, надеясь водной преградой оградить себя от орд ползающих и кусающихся…

Не тут-то было!

Они оказались умнее нас, или прошли «специальные диверсионные курсы» по нападению на человека.  

Забравшись на потолок, клопы и тараканы прыгали сверху, и  приземлялись точно на нас, а не мимо.  

Не иначе - мастера-парашутисты! – пошутила мама, давя очередного клопа.

Утром, только начало развидняться за окном, мы поднялись - невыспавшиеся, искусанные клопами, и с зудящим телом от укусов, и злые.

Мы расчёсывали укусы до крови, а простыни были покрыты красными пятнами от раздавленных нами клопов.

Мы были в ужасе от всего этого!

Я думаю, это была самая кошмарная ночь в моей жизни!

                                                        Глава  седьмая

 Жить в доме, который оккупировали такие враги, и такие многочисленные, мы не могли, и мама, первым делом  приступила к выведению из нашего хозяйства непрошеной живности.

Сходив в пекарню, она выпросила небольшой флакончик крепчайшей уксусной эссенции и, макая в неё петушиное перо, добытое у соседей, промазала все щели. Это была борьба не на жизнь, а насмерть! Кто, кого!

Кусающаяся и бегающая живность, не ожидая такого скорого и жестокого нападения, не выдержала, и с позором отступила, в спешке даже не подобрав свои флаги!

С тех пор мы не видели ни тараканов, ни клопов. Наверное, они перебрались на новое место жительства, унеся с собой раненых и погибших товарищей при нападении на нас.

 После такой «кровавой войны», в доме больше недели пахло уксусом, а я, даже не мог слышать слово – уксус.

 Говорят, клопы и тараканы – бич всех пустующих, деревянных, проконопаченных  мхом домов, но у хорошей хозяйки их нет!

                                                               *    *    *

Пока родители приобретали мебель, и устраивали хоть какое-никакое, но достаточно сносное жильё, мы с братом ходили по посёлку - знакомились.

В школу меня ещё не устроили, и я с удовольствием прогуливал занятия, наслаждаясь свободой.

 Школа была расположена ближе к окраине посёлка, зато местный кинотеатр: он же дом культуры, он же концертный зал, и тд., и тп., и пр., устроился с комфортом в центре, рядом с зданием управления.

Место проведения культурного досуга жителей посёлка представляло собой одноэтажное здание, со зрительным залом человек на сто, с обыкновенными деревянными скамьями в несколько рядов, и четырёх-пяти комнат, предназначенных для проведения кружковой работы.

Деревянное здание с красиво оформленной вывеской «Столовая – Ресторан» также расположилась в центре посёлка.

 Родители с утра до вечера были на работе, поэтому мы с братом, если не было приготовлено что-то съестное дома, обедали в  этой столовой.

Меню «блистало» разнообразием деликатесов: треска жареная, треска пареная, треска малосолёная и копчёная и, чудо кулинарного искусства - омлет из сухого яичного порошка.

На гарнир, к так разнообразно приготовленным блюдам, подавали - пюре картофельное из сухого картофельного порошка, вермишель, или макароны.

Всё зависело от вкуса желающего насладиться великолепным обедом или ужином.

И, как апогей прекрасного завершения обеда – предлагалось запить всё это «многообразие» кушаний чаем сладким, в накладку, чаем вприкуску, чаем пустым (без сахара), киселём молочным (естественно, из сухого молока), клюквенным или брусничным морсами – из этих же ягод.

Оправдывала, оправдывала  себя народная присказка – "Тресочки не поешь…" ну, и так далее….

 В школу-семилетку меня определили на третий или четвёртый день после нашего приезда.

Школа – две большие классные комнаты с голландскими печами в углу, и тремя рядами парт в каждой комнате.

Не знаете, что такое голландская печь? Поясняю – это такая круглая печка, в виде цилиндра, и поставленная на «попа». Высотой она - от пола до потолка. Обёрнутая жестью и покрашенная чёрным печным лаком, она топится дровами или углём.

Теперь получили представление о голландской печи? То-то!

Вот, в один из таких классов меня и завели. Усадили меня в среднем ряду за парту, стоящую точно посредине ряда…

Оказывается, в нашей классной комнате занимаются сразу два класса, а учительница одна - на оба класса. Мы, четвероклассники, занимали два ряда, а шестиклассники занимали –  один, правый.

 Учительница вызвала к доске из нашего ряда одного бедолагу (ему не повезло – он первым, наверное, попался на глаза учительнице), и попросила объяснить, почему он во вчерашнем диктанте, написал – «мнясо», а не мясо, как должно быть и, где, скажите на милость, он это «мнясо» видел?

В ответ он что-то пробубнил, но так тихо, что я не смог разобрать.

Учительница сказала - двойка, и отправила его на место, переживать.

 Дав нам письменное задание - переписать какой-то рассказ из учебника, она перешла к партам шестиклассников. Так, весь урок, до прозвучавшего звонка на перемену, она переходила от одних к  другим.                                                                                                                                  

Тяжёлая  работа у наших учителей в посёлке! Ох, тяжёлая!

Да, забыл ещё рассказать! Все наши школьницы предпочитали обуваться в блестящие резиновые галоши с толстыми, обязательно белыми вязаными носками. Мода, что ли, такая? – мелькнула мысль у меня, но потом я всё же узнал – это, оказывается, самая удобная и самая модная обувь для здешних мест.

А в остальном – девчонки, как девчонки. Везде одинаковые - везде ябеды и плаксы.

С мальчишками дело обстояло несколько проще. Они обувались, кто во что горазд – валенки, сапоги, а некоторые, форсистые, приходили в школу в ботинках. Но таких  было  мало  –  раз,  два  и  обчёлся,  и  то,  только  в  старших  классах.

                                                         Глава  восьмая

 Каждую субботу и воскресенье (иногда и в будние дни), вне зависимости от погоды, мы с братом отправлялись на вечернее культурное мероприятие (дневных в нашем ПГТ не предусматривалось, днём нужно работать), кроме праздников, конечно.

То есть, мы отправлялись впитывать искусство, культурно развиваться. Мы шли смотреть художественный фильм или концерт местной художественной самодеятельности.

Между прочим – неплохо выступала наша самодеятельность.

Мне, во всяком случае, даже очень нравилось на них смотреть, особенно на клоунов – большого и маленького! Маленький, каа-аак треснет большого клоуна по лбу - у того слёзы из глаз, ка-аа-аак польются, прямо струйками. А затем большой клоун за маленьким начинает гоняться, и всё обо что-нибудь спотыкается и падает. Такие смешные!

А однажды, а однажды…, ой, не могу без смеха вспоминать - большой клоун в зал упал, прямо со сцены, да не просто упал, а упал на какого-то  дяденьку.

Вот смеху-то  было  в зале! Вот смеху-то было! Наверное, минут десять в зале смеялись, и всё не над клоуном, а над дяденькой, на которого клоун упал.

 Нас, ребятишек, пускали на все мероприятия бесплатно. Мы, привилегированная каста! Помешать посещению «культурных» мероприятий могли только наша болезнь, или двойка в дневнике. Двойка в дневнике для меня – заурядное явление, давно уже привычное, но… всё же - фильм посмотреть-то охота! Вот и выкручивался, как мог.

Приходя домой после «Культурного мероприятия» за полночь, я не высыпался, и сидя на уроках, не столько вдавался в познание наук, сколько неудержимо зевал во весь рот.

                                                              *     *     *

 Показ фильма – это отдельное театральное действо, со своими актёрами, трагедиями, накалом страстей, и нервными переживаниями.

Согласно афише, начало киносеанса в девятнадцать часов вечера, но это – если верить афише. Правда, зрители народ культурный и воспитанный, и всегда исправно собираются к началу сеанса, к семи часам вечера, но чаще, пораньше, чтобы излюбленное место занять.

А вот тут-то всё и начинается - начинается местное кино!

 Вначале ждём приезда разъездного киномеханика. Он приезжает в санях (или не приезжает совсем), запряженной усталой, заморенной лошадёнкой.

Все будущие зрители - мужская половина, конечно, бросаются к нему, и начинают помогать вытаскивать из саней передвижную электростанцию, кинопроектор, небольшой экран (два на полтора метра),  и  штук  двадцать  круглых  металлических  коробок,  с собственно,  фильмом.

Кроме электростанции, всё заносится в зал, и раскладывается на деревянном столе, стоящем здесь же, в зале...

Зачем я всё это, и так подробно, рассказываю? Да потому, что именно процедура подготовки к показу фильма занимает две трети «программы наслаждения», и отдыха.

Затем, настаёт очередь запуска электростанции. Вокруг столько «классных специалистов», что запуск может затянуться на час, и… на три. Главное – как повезёт!

Все остальные зрители, в основном это женская половина, ждут - лузгая семечки, рассказывая анекдоты и перемывая косточки знакомым – не расходиться же по домам, раз за билеты «уплочено».

Мы, ребятня, крутимся вокруг мужиков занятых электростанцией – интересно же, заведётся она, или не заведётся? А время движется семимильными шагами. И, если запуск всё же успешно произведён, а время уже спать ложиться, то есть, уже одиннадцать или двенадцать ночи, киномеханик, затурканный  «добровольными»  помощниками,  спрашивает: «Фильму  будем  крутить, или может завтра посмотрим?»

- Давай, крути кино! – кричат зрители на разные голоса. - Чо, зря заводили твою шарманку, чо ли?

 Киномеханик прокрутит одну часть фильма, включит свет, перемотает ленту на ручной перемотке, потом поставит для просмотра вторую часть…, и так, ещё часа три.

 Иногда  он хитрил  –  пропускал  две-три  части.  Если  не  заметили  –  хорошо.

Расходились зрители под утро довольные, или недовольные фильмом, но без обсуждения увиденного – никогда!

Собирались небольшими группками здесь же у крыльца, наблюдали, как киномеханик, теперь уже один, уже без добровольных помощников,  перетаскивает  аппаратуру  обратно  в  сани,  и приступали  к  обсуждению…

 Чередовались дни, недели. Мы стали считать себя чуть ли не старожилами.

 Прошло месяцев восемь-девять, и вот, однажды…

Слушайте дальше, что я расскажу.

                                                             Глава  девятая

После одного из таких «культурных мероприятий», я и брат возвращались домой более короткой дорогой, не через посёлок, а тропинкой, за крайними домами - путь известный, и давно хоженый.

Люди всё ещё были у «кинотеатра», обсуждая только что просмотренный фильм, как сейчас помню – «Броненосец Потёмкин».

 В небе, среди миллиардов звёзд, неподвижно висела полная луна, и освещала своим чуть холодноватым светом всё вокруг. Тропинка просматривалась метров на пятьдесят-семьдесят.

Впереди показалось что-то чёрное и большое, лежащее прямо поперёк тропинки. Мы остановились. В голове замельтешили мысли – медведь, собака, волк? Испуганные, мы стояли и боялись пошевелиться, а ОНО не уходило, и дорогу нам не собиралось освобождать…

 Первым, наверное, я, а может и братишка, точно не могу вспомнить, развернувшись, с колотящимися от страха сердцами, помчались в обратную сторону, надеясь центральными улицами вернуться домой.

Не тут-то было! ОНО – это чёрное и большое, лежало посредине центральной улицы…

Господи! У меня волосы встали дыбом на голове и вроде как, даже зашевелились, словно живые!

С ужасом в глазах, и издавая вопли на весь посёлок мы, схватившись за руки, помчались назад к Дому Культуры.

Люди ещё не разошлись.

Услышав наши вопли, и увидев, в каком мы состоянии, они стали спрашивать, что случилось? Мы, перебивая друг друга, заикаясь от не прошедшего ещё страха, кое-как сумели рассказать о случившемся с нами.

Кинозрители, быстро разделившись на две группы: вперемешку - мужчины и женщины, а также любопытная, ещё не успевшая разбежаться по домам  ребятня, пошли по разным направлениям. Одна группа пошла в сторону тропинки, другая, и мы с ней – пошла по центральной улице.

Улица была первозданно пуста. Как-бы издеваясь над нами, в ночном небе светила равнодушная ко всему, жёлтая, будто в масле, и круглая, словно блин, луна.

Обе группы сошлись у нашего дома никого не встретив на пути. В посёлке о происшествии поговорили день-другой, и на этом всё закончилось. Так мы и не узнали – кто же или, что же, нас напугало!

                                                          Глава  десятая

В свободное от занятий время я любил прокатиться в рабочем вагончике. Я раньше об этом не  рассказывал? Нет? Тогда, сейчас расскажу:

Дело в том, что работники леспромхоза работают сменами, и каждую смену (бригаду) завозят на лесные делянки (там валят лес) в вагончике, прицепленном к трактору.  Вагончик  устанавливается  на  одну,  проходящую по  всей  длине,  центральную лыжу, а по бокам, сантиметров на десять-двадцать выше уровня земли, прикреплялись две коротенькие (два-два с половиной метра).

При такой конструкции его легче повернуть, или развернуть в обратном направлении.

 Вход в центре боковой стенки. Двери нет. Посредине вагончика железная печь (буржуйка). В зимнее время её топят постоянно. Дровяных отходов много, не жалко.

Так вот - трактор волочит вагончик через весь посёлок, не останавливаясь – лесорубы заскакивают в него на ходу. Он, вагончик, переваливаясь с одного бока на другой, продолжает двигаться в сторону леса. «Пассажиры» обсуждают свои планы, делятся новостями, курят и, наконец, пробыв в дороге минут двадцать-тридцать, прибывают на делянку.                                                            

 На пересмену уходит около часа.

Забрав  отработавшую  смену,  трактор  с  вагончиком  возвращается  в  посёлок.

Вот за этот час пересмены, я везде успевал сунуть свой любопытный нос. Мне всё было  интересно  на  лесоповале - особенно  автомобили-лесовозы  и  трелёвочные трактора (так их называют).

У лесовозов – впереди колёса, а сзади, вместо колёс гусеницы, как у трактора.

И, это ещё не всё.

На тракторах и лесовозах, с обеих сторон кабины стоят бочки, и из них… вьётся лёгкий дымок. Время от времени, шофёр или тракторист выходят и засыпают в эти бочки, ведром или совковой лопатой, мелко наколотые берёзовые чурочки.

Их для этой цели, оказывается, заготавливает специальная бригада рубщиков (чурочников).

Вот чудеса-то в решете!

Отец объяснил мне, что в леспромхозе все машины и трактора работают не на бензине или солярке, а на газе и, что это не бочки, а газогенераторные установки, которые и вырабатывают древесный газ.

                                                                 *     *    *

 Прошла зима. Подошло время Северному лету. Оно пришло в буйном цветении трав, пении птиц, голубым небом и ярким солнцем.

Лето на Севере – это вам не южное лето! Вся природа мгновенно просыпается от долгой зимней спячки, и старается за два-два с половиной месяца сотворить всё то, что на юге длиться почти пять месяцев.

 Растения цветут, созревают и бросают семена в землю. Птицы и животные заводят потомство.

Отовсюду слышна разноголосица птичьего племени.

Люди тоже радуются теплу, солнцу, возможности снять с себя так поднадоевшие за долгую зиму тяжёлые шубы и валенки, и свободно встряхнуть плечами.

Летняя пора в Пукшеньге – время серьёзное, время ребятни и женщин, время заготовки на зиму грибов и ягод. Страда! Местные говорят - «Не потопаешь – не полопаешь!»

 Летом посёлок пустеет. Мужчины лес валят, а женщины и дети заготавливают витамины на зиму.

Вокруг посёлка - полная кладовая с витаминами! Бери, не ленись! Какой только ягоды здесь нет – клюква, брусника, голубика, костяника, морошка…

А грибов-то, а грибов!

Да  всего и не перечислишь - так богат этот край!

 С раннего утра и до позднего вечера тянется вереница «заготовителей» витаминов из посёлка в лес и обратно. Как рабочие муравьи, туда-сюда идут и идут женщины, дети. Туда – с пустыми кошёлками и корзинами, обратно – полными. У ребятни, губы и языки – чёрные от ягод.

 Солнце палит. Ух, жарко!..

Заготовка и переработка идут одновременно – насаливаются полные бочки грибов,  а сколько бочек морса и мочёных ягод заготавливает каждая семья…! Зима-то долгая!

 Большинство жителей выращивает картошку и капусту – если лето удаётся. Некоторые даже умудряются вырастить огурцы.

Зато зимой все, от «мала до, велика», обеспечены витаминами, и не какими-то там химическими, аптечными, а настоящими, природой созданными.

 Мочёная клюква или брусника – это такая вкуснотища!

Ребятишки воду почти не пьют – больше морс в ходу.

А взрослые? Придёт хозяин или хозяйка с работы, сходит в баньку попариться, да с «устатку»  как хватит кружку-другую клюквенного или брусничного морса, куда только усталость девается!

А пар-то в баньке какой, а пар-то…! Он таким духмяным становится, когда на камни плеснёшь морсу…!

Ах, как хорошо-то!

                                                          Глава  одиннадцатая

 Ещё в первый год нашей жизни в Пукшеньге, я обратил внимание на одну интересную деталь. В посёлке совершенно отсутствовали телеги и автомобили на колёсах. Независимо от того, стоит зима или жаркое лето, всё равно лошадь впряжена в сани.

Когда я такое несоответствие увидел поздней весной, то простоял с открытым ртом минут пять.

Представьте себе такую картину: на земле ни снежинки, солнце припекает, вокруг зелёная трава, а по улице тащится лошадка, впряжённая в сани. Извозчик, держа в руках вожжи, покрикивает  - ноо…! Ноо, лентяйка! Вот я тебе задам! А лошадка, не обращая никакого внимания на окрики и понукания, продолжает лениво плестись.

 Пришлось за разъяснениями обратиться к отцу. К нему, между прочим, всегда можно было обращаться по любому вопросу. Он у нас всё-всё знает. Вот такой у нас папка!

 Не мог же я оставить  это «чудо местной жизни» без разъяснения.

Оказывается, всё было просто и в тоже время, достаточно сложно для моего понимания. В посёлке, как и во всём районе, преобладала глинистая почва, а грунтовые воды подходили очень близко к поверхности. Чуть-чуть надавишь на поверхность земли, тут же начинает проступать влага.

Телега, или колёсный автомобиль, в этом случае начнут проседать,  и застрянут, сани же, или гусеницы автомобиля, имея большую площадь поверхности, не провалятся. К тому же, сани скользят по мокрой глине, как по маслу или по снегу.

Так, в общих чертах, я понял этот «феномен» с санями.

 Прожили мы в Пукшеньге года полтора. За это время случались большие и маленькие радости, и различные неприятности тоже случались. Кстати! Здесь, впервые в своей жизни, я подрался, и пришёл домой с расквашенным носом. За что получил нагоняй от матери, и поддержку отца. Жизнь, есть  жизнь!

 Я закончил четвёртый класс и осилил половину пятого. Мы обзавелись кучей друзей, наловчились колоть берёзовые чурки на дрова не топором, а колуном. Оказывается, топором рубят, а колуном - колят. Отсюда, наверное, и пошло в народе -  «Пойди, наколи дров!». А быть может я ошибаюсь? Вырасту – разберусь.

 Ох! Сколько же мы этих чурок перекололи! Ведь в посёлке в глаза не видели угля, А некоторые  коренные жители даже не представляют, как он выглядит.

Ну, как я, например, не представляю, как выглядит банан или кокосовый орех.

Вот обезьяна, говорят, знает, потому что видела их воочию и, между прочим -  ела, а я – нет!

Я научился ходить на лыжах и пользоваться двуручной пилой.

Вообще, я набрался опыта проживания на Севере! И, конечно же, я неоднократно любовался сполохами Северного Сияния. 

  Ах, какое  это чудо природы!

Жить на Севере – это вам, не в Крыму бананами и персиками с виноградом наслаждаться! Здесь жизнь - посерьёзней, здесь жить потрудней! Зато и интересней!

Я с чувством глубокой благодарности вспоминаю Север, он многому научил меня!

                                                              ---<<<>>>---

 Лев Голубев

x

Иллюстрация к: Пукшеньга