Приключения лейтенанта Сугробина

Я похудел, оброс, осунулся. Но в один из дней болезнь моя ушла. Я обозначил в записной книжке этот день как самый прекрасный день моей жизни. Я встал с постели, стер со лба следы слабины и на дрожащих ногах вышел на улицу. И пусть не было ни одного деревца с золотыми листьями, и пейзаж не радовал – стояла золотая Оренбургско – Казахстанская осень. И было радостно, что болезнь отступила.

АЛКОГОЛЬ

«С вином мы родились, с вином мы умрём. С вином похоронят и с пьяным попом», - пели дореволюционные студенты.

Внимательный и живущий в одном мире со мной читатель, наверное, давно поймал меня и держит на крючке на том, что обхожу я стороной один острый вопрос. Читает он и смеётся про себя, врёшь мол, курилка, и сам пьёшь, и другие пьют, а скрываешь. Не может быть, чтобы шофёры, да ещё вдали от дома не пили! А если читатель попадётся из такого же батальона, да знающий более моего, то тут уже моей голове не сдобровать. Хоть садись в сторону и пиши себе биографию, чтобы друзья что – нибудь с эпитафией не напутали.. Вообще могу сообщить, что эпитафии надо каждому писать самому и заблаговременно. Тогда можно будет оставить потомкам более доброе воспоминание о себе или при худшем варианте как – то сгладить острые углы, если они соблаговолят предаваться воспоминаниями о неком деде – прадеде…

Но не в эпитафии дело, а в том, что если каждый раз останавливать внимание на потреблении спиртных напитков, как это требуют некоторые внимательные читатели и указывают на приукрашивание жизни, то легко может показаться, что эти – то напитки и есть та самая жизнь и цель большей части человечества..

Но это не так, совсем не так. И я думаю, что спиртные напитки лишь сопутствуют делам большим и малым в большем или меньшем количестве. Правда массовое испитие происходит не по делу, а по причине какой – нибудь вехи. Но вехи опять – таки дань памяти какого – то дела и почему бы его не вспомнить. А раз вех много и народ позволяет себе отмечать их все подряд, значит, благосостояние народа поднялось на ту высоту, которая позволяет проводить праздники столько раз, сколько потребуется.

А ещё у людей есть грусть, печаль, радость; покупка, продажа, встречи и расставания. Есть, конечно, и просто беспричинное выпивание, но и оно объясняется талантливо, что если эта выпивка не наносит вред окружающим, «то можно выпить, здесь всё законно, нет причины, так без причин». И вот, чтобы вдумчивый читатель не уличил меня во лжи и я бы не прослыл обманщиком, я покажу наш отдельный автомобильный батальон на общем фоне, связав немного основные моменты с историей.

Утверждают некоторые, что наш хвостатый предок прежде чем изобрести палку и научиться ей пользоваться, уже знал способ изготовления хмельных напитков, освежающих мозг, занятый изобретением палки и снижающих внутренюю напряжённость. ( Об этом же говорят отчёты о многочисленных экспедициях к дикарям в наше время которые подтверждают, что не зная ни ружья, ни радио, ни телевидения, последние очень тонко понимают вкусовые качества алкоголя)

А когда вследствии эволюции у нашего предка отпал хвост, и он лишился своего любимого занятия – раскачиваться вниз головой на хвосте, предок совсем потерял голову. И свои лучшие силы отдал и ещё неразвитый и только чуть тронутый извилинами мозг направил на усовершенствование и утончение напитков. И развивал это дело до тех пор, пока развившиеся извилины не подсказали ему мысль о создании мощной химической промышленности, чтобы с её помощью создать синтетическую водку и сполна обеспечить всех жаждущих одноплеменников.

А так как моря и океаны к тому времени пересолились от обилии селёдки, её стали вылавливать в ошеломляющих количествах, потому что другой закуски к водке не полагалось.

Крутились машины без минутной остановки, дымили трубы заводов, по трубопроводам непрерывной рекой бежал алкоголь. Алкоголь заполонил всю планету. Спасения ждать было неоткуда. Связей с иными мирами не имелось, да и как знать – по какому уровню они там это всё меряют. Ничтожная борьба некоторых правительств и обществ с треском проваливалась, приводя в смятение светлые умы, стремившиеся к спасению человечества. Они призывали, они молились за несчастных собратьев, но человечество уже окончательно потеряло голову, и окунулось в мерзкий омут, лишь иногда появляясь над поверхностью, пуская ядовитые пузыри.

Пузыри красивые. Они летят, сверкают алмазным блеском и очаровывают молодых и юных, нетронутых. Молодые стараются поймать их, но пузыри – они и есть пузыри – лопаются, и разбрызгивают ядовитую алкогольную пыль на несмятые молодые души и заражают их неизлечимой страстью. И уже никакая религия, никакая медицина им не поможет. Они пропали.

- Алкоголь – ЯД! – Выбросили последний лозунг последние противники алкоголя

- Уничтожим его! – Взревели миллиарды и бросились на алкоголь, рыча и толкаясь.

Борьба велась серьёзно. В результате многолетней и упорной борьбы, у нас в стране сейчас обнаружились некоторые проблески успехов в этой, казалось бы, совсем безнадёжной эпопее. С прилавков гастрономов и специализированных винных магазинов навсегда исчезли коньяки, массандровские вина, пропала обыкновенная «из опилок » за 2,52; редко попадётся столичная. Гурманам не приходиться баловаться «Старкой» или «Петровской», тягучими и острыми ликёрами. И страстным любителям старины приходиться ходить как в музей в магазины «Берёзка»1, чтобы вспомнить, как выглядит напиток хотя бы издали.

На селе борьба прошла ещё успешнее. На прилавках сельмагов появляется только то, что невозможно разобрать из под прилавка..

Но борьба с алкоголем, несмотря на эти прямо видимые успехи, не ослабевает, а наоборот, даже усиливается. И кое – где принимает такие размеры, что для сохранения сил приходиться вмешиваться властям, обычно лойяльным и строго придерживающихся нейтралитета. В результате появляется эмбарго на ввоз алкоголя в тот или иной район, количественные ограничения по времени продаж и прочие заслоны, которые сдерживают или ограничивают военные действия.

Но алкоголь – яд! Яд устойчивый, трудно уловимый и воспроизводимый. И там, где пропадали фирменные напитки, там моментально появлялись всевозможные самодельные «пшеничные», «яблочные», «свёкольные», которые вступали в бой и так же яростно и бесповоротно уничтожались.

Борьба идёт по всем направления, идёт не в шутку, насмерть. Много бойцов погибло на поле брани, ещё больше подорвали своё здоровье в многолетней борьбе. Но на место павших встают миллионы новых бойцов, молодых, здоровых, сильных. А раз население планеты растёт в наш век стремительно и на планете люди в возрасте до двадцати пяти лет составляют сейчас половину населения, то, надо думать и надеяться, что алкоголю не сдобровать. Пока же победы редки и временны.

- АЛКОГОЛЬ – ЯД! УНИЧТОЖАЙТЕ ЕГО! - Призывает планета и каждый честный человек включается в эту борьбу не думая, что ждёт его – слава или бесславие.

Наш отдельный автомобильный батальон не был хуже других. Не отставал он и от этой всемирной борьбы и внес весомый вклад в дело по уничтожению алкоголя.

Первые сражения начались ещё на подступах к военкоматам, когда повестки были вручены и срок отправки назначен.(Вспомните мои размышления на откосе, встречу с девушкой Олей…) Бойцы, их друзья и родственники дружно ударили по врагу и уничтожили первые тысячи бутылок. В результате в некоторых гастрономах города на день пропала водка, что спасло тысячи мирных жителей от отравления ядом.

Второе ударное сражение было проведено в пункте формирования, когда окружающая местность с её населением на целый месяц была выключена из активной борьбы, и имела возможность восстановить силы. Там же подполковник с генералитетом, принимавшим парад, нанёс удар по последним запасам коньяка в дивизионном продовольственном складе, о чём красноречиво говорил ящик пустой пятизвёздочной посуды на офицерской кухне, где бутылок из под коньяка было только наполовину.

Во время передвижений часть наносила удары по алкоголю случайными налётами, напоминавшими удары партизанских отрядов, которые уничтожали противника частично и лишь временно нарушали коммуникации и взаимодействие тыла. Основная же борьба велась при длительном нахождении в местах и при непосредственном соприкосновении с противником по всему фронту.

- Чтобы сердцу дать толчок, срочно нужен троячок…,-такими словами встретил меня Володя Александров, когда я вошёл в казарму.

- Но для сильного толчка мало будет троячка,- скороговоркой тотчас пробормотал Бурунов и закрылся одеялом до глаз, поглядывая оттуда на меня и пытаясь определить произведённое впечатление..

- Да, для сильного толчка мало будет троячка, - передразнил я Бурунова и заорал, - а ну, пьянь голубая, подъём! Машины по вам соскучились, исстрадались, а вы с похмельем не можете рассчитаться.

- Голова болит, товарищ лейтенант, не могу, - хрипло сказал Гранолин, и закутался в одеяло с головой.

- Алкаши. Леонид Иванович, - рассмеялся вошедший Багин,- пить так давай стаканами, а работать не могут. Так только алкаши выглядят.

- Помолчал бы, - крикнул из под одеяла Гранолин, - тебе не на линию, вот и хрюкаешь.

- А ты вторую бутылку зачем выпивал? – спросил его Багин. – Надо было!

Гранолин откинул одеяло с лица, повёл по сторонам грустными глазами.

- Видно надо, – сказал он и начал подниматься.

Я огляделся по сторонам. В беспорядке разбросаны одежда, котелки, кружки, остатки еды, пробки на столе и сами бутылки по всем углам.

= Чего у вас, товарищеский ужин.?

- У Гранолина сын родился.

- Поздравляю, - я протянул Гранолину руку.

- Спасибо, товарищ лейтенант! Сейчас поедем, - и сам крикнул, - подъём, мужики.

Из под одеял начали появляться опухшие после тяжёлого алкогольного сна мутные физиономии с такой тоской в глазах, что я махнул рукой и ушёл, чтобы не видеть их умоляющих взглядов.

И ведь всего – то ничего. Подумать только, что начфин Речкин три дня назад выдал первую на целине получку: солдатам по пятёрке, сержантам по десятке, офицерам суточные. И сразу в бой. Три дня продолжалась жаркая схватка с жесточайшим врагом человечества. И враг не выдержал – отступил. Восемь батальонов, дислоцировавшихся в заданном районе, выгнали алкоголь из совхозов и районного центра, со станции Айдырля и ближайших посёлков Челябинской области. Набеги бойцов были стремительны и опустошительны. Пятисотлитровые бочки с яблочным вином иссякали, как вода в песке. Магазины вешали замки и закрывались на неопределённое время. Алкогольный фронт на целине был прорван, окружён и разгромлен. До конца пребывания войск он так и не восстановился. Иногда на отдалённых участках возникали очаги сопротивления, но они подавлялись мгновенно, как только о них поступало сообщение.

К этому же времени наша часть была премирована за ударную работу и коньячные запасы райкома также пали под ударами штаба батальона и офицеров оперативной группы.

Не надо думать, что всё было так просто, что легко досталась победа.

Летели под откос и переворачивались автомобили, падали телеграфные столбы, стоявшие не на месте, втыкались в лоб на ставших узкими дорогах, бились, калечились. Но жертвы не останавливали борцов.

Хорошо, что я со своими бойцами ещё в ростовской области договорился вести борьбу в рукопашную, без применения техники. Или применять её, только как транспортное средство. Это резко снизило наши потери.

На места сражений приезжал подполковник. Страшными словами ругался на бойцов за нарушение техники безопасности, говоря, что жизнь бойца для него дороже победы над алкоголем.

Но он сам был боец и понимал, что такое азарт боя.

СОЛДАТЫ

Когда я ещё только принял свой взвод, точнее принял людей для формирования боевого автомобильного взвода, а к вечеру не мог найти ни одного вполне трезвого человека, я смотрел на них с грустью и настроение у меня было неважное. Я думал, что вот судьба меня столкнула с партией алкашей, зв которыми нужен глаз да глаз. Думал о «ежовых» рукавицах, о беспросветной ежедневной ругани в борьбе за элементарную дисциплину. Много я тогда передумал и внимательно слушал инструкции на офицерских занятиях, на которых давались готовые рецепты на поступки командира во всех случаях жизни. Но, к сожалению, нельзя объять необъятное, и я готовился к самому худшему.

Шли дни. Прошло формирование, прошла служба в Ростовской области, прошли четыре месяца службы или две трети срока службы, а железо и шипы не применились и даже не потребовались. Оказалось, что я плохо думал о людях. Я был виноват перед ними за свои мысли. Конечно, не перед всеми. Некоторые требовали большого внимания и аккуратного отношения к себе. А в целом, потребовалось обыкновенное элементарное понимание людей и все были удовлетворены: я ими, они, должно быть, мной, потому что все мои указания выполнялись без трений.

Их было сорок у меня с самого начала и за время службы у меня не было намерений расстаться хотя бы с одним по моему желанию, хотя причины для этого и были. Но я не писал рапорты и не требовал отчисления людей неугодных мне по личностной непрязни и раздражавших неоднократно. Некоторые мои коллеги приняли на вооружение грубый приказ и страх перед отчислением. Они и до сего времени пишут рапорты, отчисляют, ругаются, обещают встретить друг друга на гражданке и там устроить разборки и рассчитаться за причинённое зло и обиды. Зачем!?

Их было сорок у меня. И вот ущёл первый. Ушёл по семейным обстоятельсивам. Я сам помог ему оформить все бумаги, пожал руку и обнял на прощанье - не–забывай. Уехал один из лучших представителей шофёрского братства Володя Кривоносов.

Володя ещё молод. Ему только двадцать пять лет. Он чуть выше среднего роста, стройный, тёмнорусый, с чуть привздёрнутым носом и карими глазами. Приятный, как на вид, так и характером. Любит носить ковбойки и терпеть не может гимнастёрку.

Первый раз я обратил на него внимание на третий день после формирования взвода. После очередного построения и проверки боевого духа он догнал меня и без всяких объяснений протянул мне военный билет:

- Товарищ лейтенант, вот Вам мой билет. Мне необходимо уехать сегодня вечером. Если завтра меня к семи утра не будет, можете сдавать мой билет куда хотите. А сегодня мне надо!

В те дни ещё никого не увольняли из части, а я ещё был не в состоянии определить величину военной дисциплины в нашем соединении. Но рука у меня не дрогнула, и я не колебался в сомнениях, когда посмотрел на него внимательнее и сказал:

- Хорошо, Кривоносов, поезжайте.

Утром он был в строю.

Когда рота получила автомобили, на Кривоносова позарился Пряжников и попросил его у меня в качестве личного шофёра. Но едва прибыли на юг, как Володя вернулся ко мне. Его свободная душа не выдержала мелочной опеки нового командира.

На юге не раз он был со мной в различных служебных и личных поездках и с ним я не заботился ни о чём. Он всё знал, всё мог, и перед ним не было препятствий.

Работал он хорошо, не уставал. Мог гулять ночь и работал день. Правда успеввл поспать даже те минуты, когда из комбайна зерно в машину пересыпалось. Засыпал и просыпался мгновенно. Уже на севере Ростовской области я ему единственному разрешил дальнюю командировку в Донецк по просьбе председателя. Вышло тогда неудачно из – за нашего стремительного броска на восток. Он приехал на станцию Глубокая, когда погрузка закончилась и ему пришлось ехать с другой ротой. Я за него не беспокоился.

- Всю неделю с протянутой рукой жил, - смеялся он по возвращении, намекая на то, что не имел морального права искать жирные куски в котле другой роты.

Володя хорошо развит, грамотен по всем направлениям. Замечу, что во взводе не было шофёра, которому бы не хватало общего развития или здравого смысла. А у Володи характер весёлый и живой. Любит проводить время в женском обществе и легко нравится женщинам, что вызывает жгучую зависть нашего командира Пряжникова..

Мне было жаль с ним расставаться. Уходил лучший водитель, крепче и надёжней рук для руля найти было невозможно. Он уехал, и что – то оторвалось от нашего взвода, чего – то стало не хватать в той или другой стороне его жизнн.

К концу срока службы на юге взвод окончательно сформировался. В нём определились группы, группировки и единоличники. Произошло это постепенно, и если на юге жили и работали по отделениям, то на целине все перемешались по симпатиям. Я не мешал и не тасовал, потому что вреда от этого не было.. Людям интересно жить так, как им хочется и с кем хочется. И незачем вмешиваться в это.

Зачатки одной компании появились ещё на юге – это «ЯРХХХи». Группа резко выраженная и колоритная. Всюду вместе: вместе работают, едят, ездят на танцы в Айдырлю. В главном солидарны, в частностях в вечных спорах. В группу входят два Виктора – Гранолин и Бакалин, Валерий Бурунов и Василий Иванович. С деловой стороны примыкают Багин и Володя Александров. Тянется на идейной почве ещё Коля Импортный. Но принимают его по настроению и не очень балуют.

Бурунов и Гранолин любят петь песни. В хорошем настроении они ложатся рядом на нары, достают сборник песен растрёпанный от частого употребления и поют до хрипоты, помогая там, где вытянуть не могут и руками, и ногами. Устав от песен, засыпают в обнимку или уезжают на ток к девчонкам в гости. Оба любят нежный пол и доводят друг друга до исступления, если один из них усомнится в успехах другого.

Гранолин женат. Из - за этого ему чаще всего попадает. Он до изнеможения спорит, что имеет право на свободную любовь, хотя тут же добавляет, что убьёт жену, если узнает, что она ему изменила.

- Ты же не любишь свою жену, - обычно начинает Володя Александров после сообщения Гранолина об очередных победах.

- Что это? Люблю! – говорит Гранолин и мечет свирепый взгляд на Александрова. – С чего это ты взял, что я её не люблю.

Александрова взглядом не испугаешь, он парень крепкий.

- А если б любил, то не бегал бы за каждой юбкой.

- А я разве за каждой гоняюсь, - кричит Гранолин,- Валерка, ты видел Зосю. Скажи им, разве она каждая. Да ты к такой и подойти не посмеешь.

- Не про меня речь, - парирует Александров, - я не хвастаюсь победами. А вот ты, наверное, говоришь Зосе, что любишь её, да ещё и то, что холостой.

- Ну, ещё бы я сказал, что женатый!

- Нет, нет, - говорит Александров, - значит твоя жена для тебя нуль.

Гранолин взвивается:

- Знаешь, что я скажу, ты не болтай, чего не надо, не тебе судить об этом.

Александров молчит минуту, ждёт пока Гранолин успокоится и снова говорит:

- А почему жена должна тебя ждать? Может быть, она сейчас тоже на стороне, мужа она наверное изучила и не теряет времени даром, не пропадать же одной.

- Этого не может быть! – с пафосом выкрикивает Гранолин,- Там тёща, жена меня любит и ребёнка ждёт.

- Ребёнок – это здорово. Но тёща как мать дочку не выдаст, а ты ведь тоже жену любишь, а сам….

- Ну и что! – только и хватает ещё сказать Гранолину.

Так и продолжается до белого каления. Вмешивается ещё кто – нибудь, спрашиваются советы, подтверждения. Голоса повышаются до крика, и только до кулаков не доходит. Кулаки во взводе не терпелись.

Валерий Бурунов – душа открытая, честная. Немного нахальный, как все шофёры, легко увлекается чужими порывами, отдаст себя не задумываясь, за товарищескую спайку. Но также легко поддаётся разным влияниям и течениям обстоятельств. Прочно его держит только Александров, который для него авторитет. Был случай, когда Александров в начале службы постригся под машинку и сказал в шутку ( Бурунова в тот момент рядом не было ), что если Валерка не пострижётся, он ему все волосы повыдёргивает. Бурунов услыхал эту новость и побежал искать взводного добровольного парикмахера Быкова – стриги немедленно, не ждать же Александрова.

И Бурунов и Гранолин очень любят поесть. Желудок и головные мозги у них связаны напрямую и настроение у них часто желудочное. Однажды они мне рассказали, как «охотились» за гусями. Рассказывал Гранолин, Бурунов поддакивал:

- Мы подъёхали. Валерка вышел с монтажкой и к гусаку. Смотрю, подошёл, замахнулся, постоял так и обратно.. «Не могу», - говорит, - «жалко». Пошёл я. Мне тоже жалко, но как вспомнил, что жрать хочу, а на кухне одна баланда, так вся жалость пропала.

С гусями на целине целая история. Гусей было много и все домашние. В каждом посёлке целые стаи гусей гуляли по степи, отыскивая себе пищу на лужах и ручьях. А питание у солдат было неважное и для подкрепления духа и тела били их моторизованные колонны по всему району, причём били, применяя примитивное воровское условие – не бить у своих, чтобы накладно не было. Но колонны стояли во всех посёлках и гибли гуси под монтажками на всех перекрёстках. Били их военные, били гражданские. Гусь всегда гусь и не с чем его сравнивать. Сколько гусей не попало к хозяевам – неизвестно, так как счетов штабам местные власти не выставляли. Но когда колонны покидали посёлки, в последнюю ночь на сараях была выставлена усиленная охрана местного населения по защите своих гусей, потому что они полезны всем. «Что имеет Советская власть с гуся? – «Шкварки» – Из народного учебника по экономике.

Другой Виктор – ярххх, Бакалин - полная противоположность первому. Из всех любимых радостей Гранолина, Бакалин любил только водку и гусей.. В остальное время читал книги или спал. Регулярно пишет письма жене и внимательно прочитывает полученные из дома. В последние дни стукнул машину и от огорчения даже вино бросил пить. Но я думаю, что это у него пройдёт.

Вдохновитель ярхххов – Василий Иванович, - сержант, командир отделения, белокурая бестия.. Любит алкогольные напитки и пьёт их при любых обстоятельствах. Хитёр на выдумки, но воплощают их обычно другие. Но в службе ему не повезло. С самого начала начали болеть ноги. Какая – то болезнь привязалась к нему и довела до невозможности. Ни препараты всевозможные, ни госпиталь ему не помогли, и он вынужден был уехать. Ему не хотелось. Василий Иванович копил деньги на кооператив. Так и отпустили мы Василия Ивановича с целины домой на поправку, к жене, к детям, где его ждут и любят. Писем он нам не писал.

Володя Александров, упитанный, крепкий, среднего роста, с сильными бицепсами и мощной шеей, на которую была посажена чрезвычайно умная голова. За время службы не сделал ни одной глупости, ни одного случайного поступка. Любое дело продумывал в деталях, до тонкостей.

Я считал его только главным деловым представителем ярхххов. Но ошибался. Когда в последствии он был уволен в запас раньше других, жизнь ярхххов потускнела, и они распались. Хотя к тому времени всё начало распадаться. Деловой вдохновитель был способен на многое, но только при условии обеспечения алиби.

Первый внимательный взгляд я подарил ему в первый день формирования. Подполковник собрал вторую роту и проводил обычную предупредительную подготовку по ответственности за мелкие шалости. Я стоял сзади и слышал, как Александров довольно громко и ни к кому не обращаясь, проронил:

- Ерунду он говорит. В прошлом голу мы на пяти машинах в Горький гоняли и никто ничего.

Я поставил в своём блокноте против его фамилии первую птичку и стал уделять внимание. Солдат он при формировании был отличный. Наверное, один из сорока не выпивал совсем. Он лежал с книгой в день повального принятия алкоголя и читал.

- Почему ты трезвый? – спросил я его.

Он посмотрел на меня, но не удивился вопросу и ответил:

- А я дома всё выпил.

- Ну и ну…- Только и осталось сказать мне.

По мере службы недоверие прошло и сменилось полнейшим доверием, которое переросло в уважение. А потом попросту мы подружились, хотя и не словом не обмалвливались об этом. Александров пользовался немалым уважением среди солдат и не раз помогал мне в трудные минуты службы.

Виктор Багин – мой помощник. Колосс по внешним данным и добряк необыкновенный. Понимает ответственность, надёжен в службе и как помощник, был незаменимый для меня человек.. Когда приходилось оставлять службу на него, я не волновался о том, что что – то будет упущено или не сделано. Я часто думаю, что не будь его, я бы потерял немало личной знергии. К ярхххам Багин примкнул потому, что к другим привыкать не хотел, а здесь было дружно, весело.

О Коле Импортном можно сказать то, что «Импотртный» его солдатская кличка. Он любитель поэзии и «король паркета». Так он заявил о себе на танцплощадке в Айдырле, куда я отпускал ребят и они за это делали лишний рейс на элеватор. В первый отпускной вечер я отправился вместе с ними, чтобы оценить обстановку и предупредить возможные инциденты. Вечер наших начался с Коли.. Вся сцена происходившая там напоминала «сцену у фонтана» из одной известной пьесы. Оркестр сделал маленькую остановку и затем с новой силой заиграл шейк. И тогда в кирзовых сапогах и во всём великолепии полевой формы на середину площадки вышел наш солдат с внешностью Есенина и заявил :

- Всем стоять на месте. Танцевать буду я. Я король паркета.

И станцевал неплохо.

После такого вступления меня окружили трое офицеров срочной части, которая стояла вблизи и офицеры, естественно считали себя хозяевами окружающей местности. Разговор сразу пошёл в неправильном направлении и в ультимативной небрежной форме, чтобы я убирался и уводил своих солдат. А в противном случае мне обещали сделать плохо. От них резко попахивало, и они явно переоценивали свои возможности. Я подмигнул Александрову и через минуту в кольце уже были «боевые» офицеры.

- Разберись с ними, Володя, - попросил я Александрова, - а то они, как мне кажется, что – то Колиным выступлением недовольны.

И я скрылся из круга. Драки, конечно, не было. Да и какая драка, если один Гранолин мог выкинуть через двухметровый забор такого как я. Просто мои ребята указали товарищам офицерам на их ошибку в отношении нас. И с того дня никаких недоразумений в Айдырле не было. А ошибка офицеров была в том, что мы своё уже давно отслужили.

Была во взводе ещё компания дачников, которые отличались тем, что никогда не ели на общей кухне и проносили обед к себе в комнату. Они вели себя тихо, скромно, много спали и читали. И очень, очень любили пернатых.

Был ещё дуэт кошатников. Название произошло из – за котёнка, которого они пригрели. Через некоторое время котёнок пропал, а злые языки утверждали, что котёнок был съеден в голодный день. Опровергнуть травлю было нечем и они молчали.

Были во взводе и другие группки, которые определялись по более раннему знакомству, по географическим данным, по гражданской работе..

Были во взводе таксисты, были дальнобойщики, были молоковозы.

Были брюнеты, блондины, белые. Были совсем молодые и уже тронутые сединой мужчины, мужья и отцы.

Были русские, украинцы, татары и мордвины.

Все они были призваны и мобилизованы на уборку урожая и собраны в один взвод, командиром которого по указующему персту всевышнего был поставлен я, лейтенант запаса Сугробин. Все они хорошо работали и были настоящими солдатами и настоящими людьми.

И пусть простят они мне, если кто вдруг узнает себя. Никто не думал из них, что блокнот и карандаш в руках у командира может оказаться такой «опасной» штукой. Многие были уверены, что командир ежедневно пишет письма.

ОФИЦЕРЫ

В середине сентября офицеры второй роты были собраны для житья в один дом. Ротный добился от Мордвинова такой уступки и теперь планировал по вечерам следующий день: кому, что и сколько. Офицеров, как и в самом начале службы было восемь и среди них двое новых: Григорий Шляпкин и Николай Карнаухов. Они прибыли в часть две недели назад и полностью отдались службе с рвением новобранцев. Не везло с офицерами второй роте. Они выбывали из строя как при боевых действиях. Сначала ротный ст. лейтенант Сыроежкин пал в борьбе со злейшим врагом. А в сентябре по разным причинам были демобилизованы Гулькин и командир третьего взвода. Но делать было нечего, приходилось менять представления, впечатления, принимать новые знакомства, дружбу… Офицеры должны быть едины. Но были офицеры едины только в одном: с командиром роты им крупно не повезло.

Командип наш, Герман Пряжников, или как называл его начфин, «наш седой, боевой», а в раздражении «сивый мерин », кончил краткосрочное пехотное училище в конце войны и был намного старше нас. Кроме училища в образовании за его душой ничего не было. И ему было невероятно трудно управлять офицерами с высшим гражданским образованием, из которых почти все, и на производстве уже занимали командные должности и понимали толк в распоряжениях. К тому же его видимо замучила молодая жена, из – за которой он красил седую голову чёрной краской, из под которой постоянно выползала седина и выдавала его. И половину времени он проводил в поездках по магазинам, стараясь отыскать что–нибудь необычайно – невероятное из предметов дамского туалета.

В молодые годы в армии при полковом штабе, он не научился обращению с солдатами, которые требуют к себе намного большего внимания, чем офицеры.. И к своему несчастию, Пряжников совершал невероятную ошибку: не разбираясь на месте и не предупредив людей, начал направлять рапорты и на солдат, и на офицеров прямо в штаб. Этим он окончательно отдалил от себя офицеров и вызвал к себе абсолютное неуважение. Работа шла и без него: был грамотный начфин, был знающий зампотех, был соображающий замполит и начальства хватало для роты на все случаи. К середине срока Пряжникова лишь терпели и то не всегда. На пирушках начали просить его выходить за дверь, потому что деньги мы зарабатывали одинаковые, а он, никогда не имея ничего против, чтобы выпить, почему – то думал, что сам деньги платить не должен. Это было фактическое презрение к нему. Но он стал просто уезжать, когда намечался сабантуй. И всё!

Больным местом у Пряжникова были женщины. Его жена, моложавая приятная женщина приезжала к нему два раза. И что бы надо было мужику на исходе полусотни лет? Но мимо баб он не мог проходить спокойно. Мне казалось, что его начинает колотить трясучка, когда он видел женщину, находившуюся одну. А поговорить на эту тему – тут ему не надо было работу, не надо обеда. Как говорится – хлебом не корми …

Все солдаты быстро распознали его страсти и пользовались, как могли.

В последнее время половое тяготение видимо совсем лишило Пряжникова разума: командир ударился за девчонками на току. И если раньше он приезжал на ток и гонял солдат, чтобы они возвращали машины в парк, то теперь солдаты, похлопывая ротного по плечу, расхваливали ему прелести той или другой особы и вводили его в круг, возвращаясь утром вместе с ним.

- Ты мне всю дисциплину разваливаешь, - говорил ему Гриша Шляпкин, мужчина солидный и решительный, работавший в каком – то областном управлении. Он ещё не привык к такой свободе в обращении с автомобилями

- Ничего, - говорил ротный и ухмылялся, - они теперь под моим наблюдением всю ночь.

Сахаров говорил по этому поводу, что командир будет скоро бросаться на стенку.

Девицы на току не баловали вниманием пегого ловеласа и тот решил подкрасится. Хохот стоял по всему району. Смеялся подполковник, смеялся директор совхоза, смеялись солдаты и офицеры. А ничего и у крашеного не сдвинулось. Девчонки любили Гранолиных и Буруновых…

В отчаянии командир решался на самые непотребные поступки. Александров рассказал мне сразу, а потом эта история прошлась по всей роте.

- Заехал я к девчонкам, что меня раньше на свадьбу приглашали. Ну, у них ещё ребята были; сидим, песни поём, анекдоты травим. Часов в одиннадцать влетает ротный, под газом немного, в пилотке, в бушлате без погон - « Здравствуйте, девушки! Разжалованного не примете?» Парни, те по углам от смеха, а кто – то из девчонок его прямо по – матушке.

- Ну и сивый мерин, - только и сказал слушавший нас начфин.

Начфин всегда высказывался любому прямо в глаза. Командиру он давно заявил, что и в писаря его не возьмёт. От этого Пряжников, приезжая в штаб, всегда жаловался на него, но Христофор был знатоком своего дела и хозяйство роты было для него пустяком по сравнению с масштабами, которыми он ворочал на производстве..

Христофор был мой друг с самого начала – мы с ним были с одного военкомата.

25 сентября ОФИЦЕРЫ(продолжение)

Под занавес сентября месяца офицеры роты за успешную работу получили районную премию в сто рублей. У замполита Сахарова в эти дни был день рождния и на общем собрании офицеров ( без командира и зампотеха - был в командировке) премии предрешено было пойти на празднование дня рождения Сахарова, а также на отметку приближающегося окончания уборки. Командир заерепенился. Любовь к денежке победила у него принцип полевой дружбы, и Сахаров выдал ему индивидуальную десятку, предупредив, что коллектив его на праздник не приглашает

Организацию и программу праздника возложили на Сахарова. И все терпеливо замерли в ожидании, занимаясь в перерывы от ожидания делами своими и производственного характера..

Халаев должен был к намеченному дню подъехать и замполит занялся решением проблемных вопросов, потому что достать вино было проблемой. Ротный уехал «контролировать трассу», а взводные ходили в наряд. К тому же Григорий Шляпкин, Николай Карнаухов отдавались службе с особым рвением, поскольку им было всё в диковинку, а машины побитые в их взводах уже были. Впереди был отъезд в края неизвестные и надо было привести всё в порядок.

В ночь перед праздником мы с Таракановым отправились на рыбалку, чтобы поймать (купить) рыбку и обогатить стол. Вернулись мы с ним утром с намерением отоспаться и быть к вечеру в добром здравии и настроении. Мы с Таракановым были последними из взводных, которых не заменяли и ценили это в друг друге при любых случаях.

Когда мы вошли в прихожую, нас окружил страшный коллективный храп, доносящийся из жилой комнаты. Из дверей был виден сапог, за дверью мы обнаружили стол, заваленный объедками и пустыми бутылками. А также обнаружились и товарищи офицеры, спавшие в одежде кто поперёк кровати, кто у кровати. Один начфин был раздет и спал, как положено. Карнаухов что – то утверждал во сне и пытался размахивать руками, Шляпкин хлюпал носом и выдувал воздух изо рта с бульканьем, напоминавшим рёв прорваной трубы в насосе. Замполит лежал сразу на двух кроватях, своей и командирской. Командир толь уехал, толь не приезжал.

- Вот так, Леонид Иванович, порыбачили. Рыбкой их хотели побаловать, - сказал Тараканов и показал великолепный кукиш, - вот им, а не рыбка; сами зажарим и солдат позовём, чтобы помогли съесть… Давай буди кого – нибудь, пусть рассказывает..

- Ну, нет! – сказал я Вениамину, - давай сначала соберём всю оставшуюся выпивку, пожарим рыбку и сами выпьем

Так и сделали. Целых бутылок нашли полдюжины. Потом я растолкал Христофора. Он долго мычал и не давался, но моя настойчивость увенчалась успехом.

- Слушай, Христофор, мы ведь с тобой с одного военкомата. Как же всё это прикажете понимать?

Речкин посмотрел вокруг дикими глазами, потом очнулся ото сна и ухмыльнулся:

- Как хочешь, так и понимай. Не видишь что ли какие все хорошие. Может выпить хотите? – спохватился он и полез шарить под кроватью. Но Веня уже достал у него бутылку при тотальном поиске. И потому он ничего не нашёл. – Сейчас найдём, несколько бутылок должно остаться, - бормотал Христофор, обходя комнату и уже не веря в успех.

- Вот всё, что осталось, сказал Веня и показал на целую и половинку, что мы выставили на стол к рыбе.

Тогда Христофор бросил поиски и открыл банку с лососём в собственном соку, который по неизвестным причинам в изобилии водился в здешних местах и скрашивал наше существование. Голова у него должно быть трещала, потому что не наливая нам, плеснул полстакана себе и мучительно сморщившись, судорожно протолкнул в себя водку. Отдышавшись, рассказал всё по – порядку.

- Видите, - показал он на замполита, - спит на двух постелях. Так вот он вчера привёз ящик водки, а сам был уже ниже бровей. «Гуляй, ребята!» – сказал и рухнул. Потом зашёл парторг с директором, выпили бутылочку - ушли. Шляпкин гуся приволок уже варёного, ну и завертелось. Сахаров сидел весь вечер и что мог выговорить после всех стаканов, так это свою любимую непереводимую тарабарщину : « Ай эм ром э бал ю», - что в моём переводе обозначает «нажрался больше, чем до поросячьего визга».

Речкин посмотрел на нас, потом зевнул и сказал

- Ну ладно, ребята, я спать хочу. Кусочек рыбки оставьте. – И скрылся под одеяло.

Свежая рыба изумительно пахла и также была вкусна. Мы с Вениамином понемногу выпивали и закусывали.

- Надо кончать и на службу, - сказал Веня. – Всё равно нам их не догнать. А четыре бутылки я заберу, приедет зампотех, и мы втроём помянем сахаровские именины.

Острый запах рыбы раздражал спящих офицеров, они тянули носами, чмокали, но алкоголь был сильнее их. Всё же замполит Сахаров, именинник, зашевелился и приподнял голову.

- «Ай эм ром мей ду ю? – понёс он тарабарщину. Потом глаза просветлели, он увидел нас и сел на кровати. – как вкусно пахнет, - пожаловался он и проснулся совсем. – А Лёня, Веня. Где вы были вчера? И вспомнив вчерашнее, он судорожно сглотнул и сказал, - Ребята, вы извините меня, Я не хотел. Так всё нехорошо получилось. Извините ради бога.

Взгляд и вид нашего партийного босса был жалок.

- Ладно, сказал Вениамин, - хорошо, что ты с извинений начал. Вот тебе стакан, вот тебе хвост судака. За твой день рождения! И помни, что партия за всё в ответе.

Бессонная ночь и водка сделали своё дело. Тараканов стащил сапоги и улёгся поудобнее. Замполит снова лёг, только уже на свою постель. Я тоже не неволил себя и уснул. Что –то снилось, что – то не снилось. Проснулся я оттого, что меня настойчиво трясли за плечо.

- Вставай, командир, - звал меня Володя Александров.

- Вставай, Лёня, вставай. Дело есть, - звал Тараканов.

Я протёр глаза и поднялся. За столом сидели Тараканов, его помощник Александр Иванович и Володя.

- Что, голова болит? – спросил Володя. – На стаканчик, прими.

- А где товарищи офицеры.?

- Кто где, - ответил Тараканов. – Замполит всё ещё спит, а остальные разбрелись кто – куда. А нам какое дело до них. Они вчера пили, а мы сегодня будем. Володя с Александром Ивановичем гуся поймали, говорят необходимо скушать. Не против? Тогда вставай, поехали.

На берегу Урала на маленьком мысу, затерянном в густом непролазном вереске на мелкой гальке горел яркий костёр. Над огнём висело ведро, в котором пускал первые пузыри молодой гусь. Прозрачная река бежала рядом, и в воде отражались люди, костёр, деревья и далёкие облака.

Справа и слева река круто заворачивалась и пропадала из виду. Мы были одни среди голубого и зелёного безмолвия.

Тараканов ломал сучья и подбрасывал в костёр. Володя с Александром Ивановичем готовили богатый стол и на расстеленной клеёнке расставляли напитки и закуски. В ведре продолжал кипеть гусь Я лежал на плащ – палатке, ничего не делал и предавался благим размышлениям, которые то набегали валом, то исчезали без следа.

Было хорошо и уютно в этом безмолвии. Как будто нет службы, нет надоевших пыльных полей, нет никаких забот от мира сего. Казалось, что мы непричастны к этому миру. А находимся где – то посредине и колышемся, обдуваемые лёгким тёплым ветерком.

- Хороший был гусь, - задумчиво сказал Тараканов.

- Отмучился, бедняга, - пожалел гуся Александров, догрызая ножку.

- Знали бы гуси, что их ждёт, жить бы, наверное, не стали, - занялся вечной проблемой Александр Иванович.

- Мы же знаем, что умрём, а живём, - успокоил его Тараканов и сказал, - эх, ребятки, как же мне надоела эта роба, мой мундир. Как вспомню вечер наш, когда Нина Сугробина к нам приехала, так бы бросил всё и убежал. Давайте выпьем, чтобы в этих мундирах больше не встречаться.

Трещал костёр, отбрасывая наступившую темноту, блестела вода, отражая пламя, тихо звучал транзистор на волне «Маяка». Мы сидели и лежали утомлённые и грустные.

- Чёрт, не хочется ехать отсюда в эти казармы, в этот парк, - с тоской сказал Тараканов, - давайте не поедем, останемся партизанить, на гусей нападать будем, проживём как – нибудь.

- Я согласен, - с готовностью откликнулся Александров, - только орла Яшку надо будет взять, он нам зайцев ловить будет.

Трещал костёр, отбрасывая темноту ночи; надо было возвращаться.

Утром меня разбудила песня. Пел Сахаров:

« …Бросим пить, бросим пить,

Станем денежки копить.

Как накопим рублей пять –

И опять!

Бросим пить…..»

Я открыл глаза. Сахаров приседал на одной ноге и махал руками – зарядку делал. Увидев, что я проснулся, он кончил приседать и сказал:

- Товарищи офицеры, подъём!

Товарищи офицеры с трудом отрывали головы от подушек.

Сахаров был оригинальной личностью в батальоне. Он отличался счастливой способностью нужные мысли высказывать в нужный момент и не раз спасал Пряжникова от краха. Я одно время старался учиться у него, но мне было далеко до учителя. Политическая закалка у меня была слаба против него. Сахаров два года был секретарём парткома, был профессионалом и дилетанту с ним тягаться было бесполезно. Но при всём при том, он был прост и не уходил ни от одного, самого каверзного вопроса, которые особенно любил задавать ему Тараканов. Он не боялся дискуссии, которые частенько разворачивались по вечерам, когда всё офицеры собирались вместе и отстаивал принятые им идеи до хрипоты, всегда оставляя последнее слово за собой. Он, пожалуй, был один из замполитов, кто спорил и утверждал свои идеи и мысли перед комбатом и его штабом. И вообще, Сахаров не держал рот на замке, когда надо было сказать правду в глаза.

И ничего человеческое было ему не чуждо. Он извинился передо мной с Таракановым и загладил свой неудачный день рождения. Вот и сейчас он пел студенческую частушку и в мыслях не держал, что ему, как политруку, таких песен петь не положено.

Офицеры поднимались, брились, чистились. Замполит Сахаров пришёл с улицы бодрый, подтянутый, свежий.

- Прошу внимания, товарищи офицеры, - сказал он. – Вчера вечером приезжал замполит батальона и дал мне трёпку за мой день рождения из – за которого два дня офицеры не руководили ротой. А в виду того, что Пряжников жалуется даже в штабе, что вы его не слушаетесь, а жалуется он естественно на себя, я прошу всех считать праздник по случаю моего дня рождения оконченным с сегодняшнего утра. И вечером прошу ко мне с отчётами. Всем понятно!

Было понятно. Надо было продолжать жить, служить, работать. Надо было забыть о горечи утрат, радоваться находкам и закрыться в скафандр. На полях лежал хлеб.

27сентября ЕЩЁ РАЗ О ЦЕЛИНЕ

Сверкнуло опьяняющим завораживающим блеском бабье лето и пролетело. Посыпались с немногочисленных деревьев жёлтые скрученные листья. Осень уверенно вступила в свои права. Был конец сентября, но погода на удивление и радость стояла тихая, ясная, тёплая.

Наша часть всё ещё находилась на тех же полях и дорогах целинных. Хлеб с «божьей помощью» с полей был убран и неторопливо перебрасывался на хранение в элеватор. С « божьей помощью» – это совершенно верное определение, потому что не будь преотличнейшей погоды, никто бы не взялся предсказывать сроки и качество уборки, потому что при наилучших погодных условиях уборка длилась целый месяц вместо плановых двух недель. Но бог есть бог. Решил, что надо помочь и дал отличную сухую погоду.

Директор Мордвинов перестал ругаться – миллион пудов набрали, и он теперь большую часть времени проводил вне совхоза, отчитываясь и пробивая себе премии и отпуск на последние дни бархатного сезона на черноморских берегах.

Машинисты ставили ровными рядами свои боевые машины и уезжали домой. Редели ряды работников на току. После горячей поры приводил машины в порядок и зампотех с личным составом взводов, выпуская в рейс на элеватор только действительно соответствующие техническим требованиям. На току к этому времени поставили и отладили вторые весы, пригнали автопогрузчики и к концу сезона наладили механизм производственной машины, которая должна была работать с начала сезона. А сейчас ей осталось работать мало.

Девяносто километров туда, девяносто обратно по разбитому грейдеру. В период страстей и бума некоторые водители делали по четыре рейса в день. Надо было видеть дороги в тот период: по обе стороны грейдера пробиты трассы и машины шли в четыре – шесть рядов, скрытые друг от друга пыльными завесами, в которых в солнечный день приходилось включать фары. Скорость – кто сколько выжимал. Но это было недолго. Бум прошёл. директор убедился, что план он выполнил и отменил премиальные за дополнительный рейс. Всё сразу пришло в норму.

Водить стали тише, аварий стало меньше. Перестав скоблить военных за плохую работу, Мордвинов не добился ни уважения, ни понимания у нас. Настроение было равнодушно дорожное. Опостылел унылый пейзаж, надоело ловить гусей и тайком их съедать. Да и соскучились по родным местам, по рощам, по полноводным рекам.

В это время уехал Володя Кривоносов и Василий Иванович. Володю вызвали через облвоенкомат по семейным делам, А Василия Ивановича комиссовали по болезни ног. На прощанье помахали ребята ручками и скрылись машины за бугром. Осталось нас тридцать восемь.

- Вот и начали редеть, - сказал Гранолин, когда машины скрылись из вида.

- А Яшку не считаешь? – сказал Александров. – Он теперь на замену.

- Да, Яшка это человек,- засмеялся Багин. И в это время Яшка собственной персоной вывалился из казармы, засвистел негромко и, взмахнув могучими крыльями, в первый раз после ранения поднялся в воздух.

- Держи его, улетит! – закричал Александров и кинулся за ним.

Яшка – гордость первого взвода. Орёл – беркут, он был великолепным представителем орлиного племени рождения нынешнего года. С большими умными глазами, хищным носом, мощными мохнатыми лапами, он вызывал невольное уважение своим поведением царя птиц. Он гордо переносил неволю, но люди к нему относились с такой любовью, что он понемногу начал снисходить к ним.

Попал он к нам случайно. Дачники ездили стрелять куропаток и ранили подвернувшегося орла в крыло. А Александров с Буруновым увидали раненную птицу, сообразили, что орёл без помощи погибнет,поймали и привезли к себе в казарму. Два дня орёл отвергал пищу и воду. Но он был ещё ребёнком по возрасту, а мясо было так соблазнительно и вкусно, что у орла текли слюнки. Орёл не выдержал и стал есть, а вскоре и откликаться на кличку, которую ему дал Володя Александров.

Хорошая ежедневная пища подействовала на орла в самую лучшую сторону: он быстро стал поправляться, окреп, раздался в груди и полюбил спать на постели, распластав крылья и вытянув щею. Потом Яшка стал принимать еду из рук, садился на согнутую руку и позволял щекотать ему горло, при этом зажмуривался и, видимо, блаженствовал.

А в этот день вышел на обычную прогулку и вдруг полетел. Летел он плохо, неуверенно.

- Яшка, Яшка, - кричал Александров.

И Яшка вдруг повернул обратно и опустился рядом с ним. Володя взял орла на руки и понёс в дом, что – то ласково ему нашёптывая.

Солнце светило не уставая. Мы с Багиным шли в парк посмотреть, как двигается ремонт автомобиля. Ярххх Виктор Балакин всё же не удержался и снес кузов в столкновении на шоссе. Сейчас каждое утро приходил к командиру и спрашивал о правах. Но что мог ему сказатькомандир, когда права находились у начальника ВАИ, а начальник ВАИ на неизвестной мне трассе. «Отдавать не надо было», - ругался я на него. – Гауптвахты нет. Сказал бы, что прав нет и не знаешь где.» Сейчас вся дурь из Балакина вылетела. Он трудится как пчёлка, не вставая и не уставая. Ему, конечно, помогали. Когда мы с Багиным подошли, ремонту был виден конец.

- Давай, Витёк, поторапливайся, - поддразнил его Багин, - а то, говорят, завтра в ту степь двинем.

- Ладно смеяться, - обиделся Балакин. – Дал бы закурить лучше.

В парке делать было нечего. Я пошёл к начфину.

- Как дела, Христофор?

- Всё в порядке, Лёня. Можно больше не работать. Двести процентов у нас есть, премия есть, а зерно директор пусть без нас вывозит. А то только лает, что плохо работаем.

Христофор подшил белыми нитками очередную пачку накладных, запер стол, записал что- то на бумажке и отдал писарю:

- Василий, вот сводка за вчерашний день. Командир придёт, отдай ему, пусть в штаб везёт. - И уже ко мне. - Этот дурачок только и способен на то, чтобы сводки отвозить. Я и подполковнику говорил, что Пряжников ничто. Но тот молчит, а мне – то что. наплевать, я своё дело сделал. Хорошо бы пивка попить, давно не привозили что –то.

Мы вышли и заглянули на почту. Я отправил Нине телеграмму, чтобы не писала пока. Поболтали с весёлой телеграфисткой, выторговали у неё свежую газету и пошли домой. Делать ничего не хотелось, и я прилёг взремнуть. Долго подремать не пришлось. Вошёл Валерий Быков, таксист, любитель левых рейсов, бывший водитель Пряжникова, изгнанный им за рассказы о любимых занятиях командира: вздохам по крупным задницам и скупке тряпок. Валерий даже не вошёл, а влетел:

- Командир, вставай, за тобой!

- Что, машину разбил, - спросил я, поворачиваясь к нему лицом.

- Какую машину!? Скажешь тоже. Когда это Быков машины бил. На охоту поедем. Я что – то припоминаю, что ты разговаривал об охоте. Так вот, отличное место. На озере серый туман от крякушей. Ружья и патроны есть.

Искушение было велико.

- Я до утра, Христофор…

Оказалось, что Быков нашёл знакомых в Айдырле, и они за транспортировку на место охоты или ещё за что – то, обеспечивали нас ружьями и припасом.

В шесть вечера мы были в Айдырле, приняли своих компаньонов и Валерий по указанию старшего двинул машину в Казахстан. Узкая просёлочная дорога, извиваясь и подпрыгивая по холмам, увела нас километров за восемьдесят. Пока ехали, воздух потемнел, и солнце скрылось на милом западе, куда последнее время всё чаще и чаще обращался взгляд по вечерам. Туда где Волга, где дом, пусть уже неуютный для меня, где воздух не такой, как здесь. Остановились в стороне от селений у огромной болотины, заросшей метровой осокой и камышами. С одной стороны земля была утоптана множеством ног парнокопытного происхождения и содержания, которые видно в жаркий полдень забредали сюда промочить горло и покупаться. Вдали в сумерках блестел большой пруд, и больше ничего вокруг не было видно.

- Не поздновато ли приехали?- спросил я старшего.

- В самый раз.

Машину оставили и подошли ближе к озеру. В камышах послышался шорох, трепыхнулись крылья и мелькнули тела пролетевших уток. Сердце моё ёкнуло в азарте появившейся охотничей страсти.

Мы окружили болотину с трёх сторон и спрятались между кочками. Последние отблески заката едва брезжили, освещая неровный край облаков последним золотым блеском, а затем пропали и они. Над головой повисли звёзды и я внимательно смотрел вверх, стараясь не пропустить силуэты птиц, которые должны пролететь надо мной. Послышался свист крыльев, на меня надвигались быстрые тени. Я прикинул упреждение и выстрелил. Одна тень сорвалась. Сзади я услышал тяжёлое падение. Партнёры также начали палить. Я выпустил ещё полтора десятка зарядов, но только ещё два раза услышал падение. Лёт птицы закончился. Мы подобрали небогатые трофеи и собрались вместе.

- Распугали до нас птицу, не повезло нам сегодня, - сказал наш старший вдохновитель, пожилой железнодорожник Василий. – Но ничего не поделаешь. Не повезло Вам лейтенант, не удалось прочувствовать охоту на привольных озёрах. А ведь, бывало, нести не смогаешь, сколько за раз наколотишь. Сейчас все на машинах, на мотоциклах – сто вёрст не помеха, вот и гоняют дичь. Меньше её стало. Вот лет пятнадцать назад…

- Хватит, хватит, Вася, вспоминать, что было, - прервал его второй спутник. То что было, быльём поросло. Лучше давай подумай, как ужин организовать. А то всё равно никто не поверит, если вино с охоты назад привезём

- Тут недалеко у меня знакомый один живёт, - сказал Василий. – Если возражений нет, поищем его немного.

Мы с Валерием не возражали

Машина с полчаса поболталась по степи в разные стороны и выскочила на кошару у небольшого пруда. Тревожно зароптали овцы под светом ярких фар, залаяли собаки. Из небольшой саманной хибары вышел пожилой казах с керосиновым фонарём в руках. Василий вышел из машины к нему навстречу. Тот осветил его фонарём.

- А, Василий, какими дорогами? Заходи. Что поздно приехали? Баба с ребятишками спят, однако, ничего сейчас нет.

- Да ничего и не надо. Мы с ребятами на минутку, - Василий приглашающе махнул рукой, заходите мол.

Мы вошли внутрь. Квартира, что называется, была однокомнатной в полном смысле слова. Четыре стены и ни одной перегородки. Половину места занимали нары, раскинувшиеся от стены до стены. На них спала женщина с двумя маленькими детьми. Один было зашевелился при нашем появлении, мать шикнула не него и всё снова стихло. Напротив нар у стены приткнулся очаг. На нём стоял ручной сепаратор, а вокруг валялась упряжь: седло, стремена и другое барахло кочевника. Володя с Василием вынули из саквояжей огурцы, помидоры, бутылки с перцовкой. Казах принёс свежее душистое сливочное масло, необычайно вкусное. Я навалился на него и съел, наверное, граммов двести, до того оно мне пришлось…

Водку разлили по стаканам. Казах крякнул и с достоинством вытер усы.

- Как живёшь, отец? – спросил я его. – Не надоело тебе по степи с баранами бродить. Уж не мало и лет тебе, пора бы и отдохнуть.

Он посмотрел на меня удивлённо

- Зачем надоело! Совсем не надоело. Баран пасу, шерсть стригу, коров дою. Масло делаю, бешбармак делаю. Баба со мной. Хорошо живу, однако. - Он погладил бороду, подумал. – Старшей дочка в гости ездил, в соседнем совхозе бухгалтером работает; другой дочка в гости ездил, на фельдшера учится; другие в школе – интернате – я и к ним в гости езжу. Нет, однако, не надоело.

- А сколько же дочек у тебя?

- Да сколько? Мало однако, - он посчитал на пальцах для убедительности, - всего восемь.

- Восемь!? – ахнули мы с Валерием одновременно.

- Да, восемь, – подтвердил казах и удивился, - а что тут такого?

Конечно, такого тут ничего не было. Попросту в наших краях нет таких семей. Ограниченные жильём, малым заработком редкие позволяют себе третьего ребёнка, а большинство ограничивается одним и белое население союза стремительно уменьшается. А тут восемь, да ещё и не удивляйся, а то обидишь. Немного позднее я убедился, что удивляться действительно не следует, потому что был ещё в нескольких казахских семьях и в каждой меньше пятерых ребятишек не видал.

От казаха уехали в полночь. Дорогу и окрестности освещала неверным светом полная луна, блестящая в чёрном небе огромным хрустальным диском. Она была так ярка и хрупка, что не верилось, что человек уже протоптал первые тропинки на её поверхности, запорошённой космической пылью.

Вернулись мы с Валерием в роту рано утром, привезя по паре уток на брата. Я сразу лёг спать и проспал до обеда, а проснувшись обнаружил, что приехал Костя Халаев из командировки. Костя ездил на автозавод за запчастями. И вместо десяти дней пробыл три недели. Его искали всем батальоном, пока не получили телеграмму: «Заболел, буду через неделю.»

Молодец, Костя. Дома побыл …

- Ну как тут? – спрашивает он.

- Как жена, дети? – спрашиваю я.

- Хорошо, - говорит он, - опоздал, не отпускали. А что здесь нового?

- Новости кругом. Клизму необычайных размеров приготовили в батальоне.

- Зачем это? Блоки что ли промывать? – спрашивает Костя. Я хохочу

- Твой зад промывать будут, Костенька, - кричит из соседней комнаты Христофор, - знаешь, что подполковник сказал? Как только Халаев появиться, пусть на коленках к нему ползёт.

Костя смеётся.

- Попался, Сугробин, я на твою клизму.

- Вот так, товарищ зампотех, такие новости, - говорю я, - Хлеб убрали без тебя и твоих запчастей, вывезли, разбили парочку машин в отсутствии твоей милости, сейчас ждём команды на отправку.

- И куда?

- И кто его знает. Каждый день новые «утки». Кстати у меня две утки настоящие, свежие, а у Веньки две бутылки от сахаровских именин тебя ждут. А слухи склонились пока к одному – уходим своим ходом и к счастью на запад, а не на восток, хотя и такие предположения были, потому что, говорят, на востоке сейчас новую Китайскую стену возводят с нашей стороны и транспорт требуется.

В общем впереди маршрут на две с половиной – три тысячи километров Так что поезжай за клизмой и поскорее возвращайся – будешь уток ощипывать. А машины уже все готовы к походу.

Скоро пойдут дожди. Не может же осень быть без воды...

30 сентября.

Сегодня автомобили по приказу встали на генеральную проверку готовности к маршу. Получен последний приказ и как говорят, окончательный. Через день поутру выходим на Орск - Оренбург, а там определят дальнейший маршрут – когда, куда и зачем.

02 октября.

Утро. Даю телеграмму для Нины о том, что адресат отбыл из известного населённого пункта и движется ближе к ней. Прощаемся с целиной. Прощаемся без грусти и сожалений. Всё таки здесь насажена надуманная жизнь за очень большую цену для страны. Но мы приветливо машем руками аборигенам, желаем им всего хорошего и говорим: «Прощай, ЦЕЛИНА»

17 октября.

 Р О Д И Н А Т Р Е Б У Е Т П О Д В И Г А

«Степь да степь кругом, путь далёк лежит. В той степи глухой, умирал ямщик.»

Низкие хриплые мужские голоса поют негромко, с душой. Песня тревожно раздаётся из под самодельного брезентового фургона, изготовленного из палатки и установленного в кузове Сквозь брезент мерцает свет лампочки – переноски. от аккумулятора. С речки из темноты рвётся холодный ветер с редкими крупинками снега, хлопает плохо натянутым брезентом, свистит над машиной, забрасывает снег за воротники, в рот, в нос.

В стороне над недостроенным коровником, приплясывая под ветром, одинокая тусклая лампочка отбрасывет фантастические тени от голых перекрытий и опорных столбов.

Мы с Халаевым стоим возле машины с фургоном, откуда раздаётся песня, дымим горькими вьетнамскими сигаретами, тихо переговариваемся и слушаем песню. Снова из – за машины вырывается ветер, с размаха влетает в рукава, под подол шинели и упрямо лезет снизу вверх под ремень. Халаев поперхнулся дымом и выругался

- Тоскливо здесь, - говорит Костя, - пустота какая – то, никому мы не нужны, сидим как собаки голодные, холодные. Хотя бы водка была, а то тройной одеколон и тот солдаты весь выжрали. Машины некоторые подремонтировать надо, никто подходить не хочет на таком морозе. Подполковник – то в гостинице живёт, что ему сейчас.

- Да, сейчас не до веселья, - соглашаюсь я, - Куда уж тут веселиться под такой свист.

Песня под пологом стихла. Послышался чей – то вздох и голос, полный безнадёжности :

- Подохнем мы скоро здесь.

- Не подохнешь, ты толстый, - утешил его другой голос. – На трассу когда погонят, вот тогда дохнуть будешь, а пока стоим, ничего нам не сделается.

- Баркасов, по – моему. Он у меня группорг, слышишь, как воспитывает

- А понесёт, да повезёт, морозы ударят, - раздался хриплый голос и я узнал Гранолина, - что делать будем? Замерзать!? Ну уж вот им, чтобы я куда выехал. Пусть ватную одежду дают и валенки. тогда ещё можно будет работать, если движок запустишь на морозе без тёплой воды. Александров был в прошлом году в этих местах, тут такие метели дуют – всё переметает; встанешь, бензин кончится и крышка.

- Откопают, - снова утешил его Баркасов.

- Кто тебя откопает? Кому ты нужен? Целую неделю стоим и даже крыши не дали. Ротный что говорит: они здесь хлеб государству сдали и мы им только лишняя обуза теперь. Чего уж о жратве говорить, если нас на морозе держат в машинах. Когда мы выехали с целины, второго октября. А сейчас семнадцатое.. И всё это время споим не разгибая спины, а начальству что до того, что полмесяца солдаты в машинах проживают. Им, говорят, машины нужны, а не люди. Вот и идёт этот еролаш.

- И что ты предлагаешь? – спросил новый голос, по которому я не мог определить владельца.

- Что предлагаю! Требовать условий надо! – поднял голос на звёздную высоту Гранолин. – Сейчас не война, чтобы мы из-за ихнего расп….дяйства здоровье губить должны. Нужны им люди, пусть благоустраивают. Не нужны – пусть распускают по домам. У меня жена, рёбёнок – два месяца.

Раздались ещё голоса, и в палатке поднялся шум.

- Бунтуют у тебя ребята и здорово, - сказал Костя.

- Бунтуют и я с ними, - сказал я.- Они правы. Солдата с автоматом можно послать на пулемёт, и он пойдёт. Но чтобы морозить неделю тысячу человек – за это надо драть кнутом всех ответственных и нашего Сахарова тоже. Утром спину не разогнёшь в кабине, а в палатке фуражка к ушам примерзает. Тебе в летучке лафа.

- А Сахарова – то за что? Он тоже со мной спит.

- Ты что – лозунги не читаешь! «Партия за всё в ответе».

Халаев ушёл. Позёмка хлестала всё ожесточённее. Чёрная мгла лежала над землёй. Время было только девять часов вечера. И только что закончился ужин, состоявший из чая и хлеба с маслом -–большего старшина предложить не смог ввиду отсутствия продуктов. Солдаты покурили на ветру, потрепались и разошлись по машинам и кузовам, обещаясь друг другу, что завтра пойдут по начальству.

Я, надышавшись с Костей очень свежего воздуха, тоже залез в чью – то машину, запустил двигатель и включил печку. Тёплый воздух густой струёй ринулся на меня, разогрел и усыпил. Гудел ветер. Я завернулся поплотнее в шинель и закрыл глаза. Две недели подряд так и проходит каждый вечер под свист ветра или шум дождя.

Несчастья наши происходят всё оттого, что батальон сидит на новых автомобилях и Оренбургская область не хочет выпускать его из зоны своего влияния, чтобы при расформировании урвать себе как можно больше автомобилей. Руководству области давно известно, что автомобили часть будет сдавать в народное хозяйство.

В условиях корыстной заинтересованности оренбургжцев, наша часть прошла за пять дней с востока области на запад и была приостановлена на границе с Куйбышевской областью на пути в свекольные районы, чтобы до конца пройти весь курс уборочной кампании. Задержка была сделана просто – не стали продавать горючее. Продержав на границе три дня, нас отвели в сёла для расквартирования, но не расквартировали. В результате поступил следующий приказ из Москвы о нашей отправке за Волгу. Но не успели выйти в путь, как снова та же история с бензином и звонки в Москву со стороны руководящих оренбургских товарищей. Так что кого вести на конюшню для перевоспитания кнутом за замерзающих солдат было известно. Но так прошло пятнадцать дней.

Руководители звонили, переговаривались, не договаривались, а тысяча человек жила на колёсах в дождь, снег и мороз, которые в изобилии посыпались после сухого и тёплого лета.

Сегодня неделя как рота стоит в татарском селе Мустафино. Всю неделю сообщения одно смешнее другого. Частей в районе стоят несколько: стоим мы на малогрузных машинах, стоят москвичи на ЗиЛах, стоят срочные части на большегрузных армейских грузовиках и все ждут решения, не иначе, как самого Леонида Ильича, пошутил Сахаров. И слухи подтвердили его предположение, что именно судьба нашей части решается лично Генеральным секретарём. Никто этого слуха не утверждал, никто и не отрицал, потому что каждый раз назавтра обещался твёрдый приказ. А последний приказ может выходить только от Верховного руководителя. Потому что на нашем примере все остальные приказы менялись через день.

- О – ля – ля!!! – говорили солдаты. Вот это дела, что наш неприметный батальон, один из десятков таких же, затронул драгоценное время первого в стране начальника. Было чем гордиться.

Три дня назад был Покров. Четырнадцатое октября по современному календарю и первое октября по дореволюционному. В этот день пошёл первый серьёзный снег.

Удивительно, но и во второй половине 1-го века Советской власти все помнят эту дату и всё с ней связанное.

1-го октября крестьяне на Руси заканчивали все полевые работы и оставляли поля до весны, до будущих тёплых дней. Начинали с Покрова гулять свадьбы, вечеринки устраивать, гаданья, смеялись и веселились под медовые бражки. Бражничали, значит. Кому требовалось подзаработать, те уходили на отхожие промыслы. И только самые бестолковые и нерадивые занимались крестьянскими делами после Покрова.

А мы оказались в помощниках у нерадивых хозяев и сейчас не видим конца своей работе, так как вместо работы мы простаиваем: и машины стоят, и личный состав мёрзнет и голодает. И в целом – мучится, без жилья, без бани, почти без пищи.

К вечеру на Покров пошёл снег, мокрый, хлопьями; ночью ударил мороз и в покровское осеннее утро в туманной дымке впервые за последние дни показалось солнце в радужном ореоле. Лужи подёрнулись льдом, на речке хрупкие льдинки припая блестели и ломались под руками умывающихся солдат

Воробьи, ещё вчера храбро расхаживающие по навозным кучам, сегодня испуганно вспархивали с ледяного снега, словно обжигались. Орёл Яшка высунул голову их своей импровизированной клетки, которую соорудили ему Александров с Балакиным, и спрятался обратно, не удивляясь и не выказывая возмущения, хотя снег видел первый раз. Ему было холодно, и он сидел нахохлившись. Багин поймал для Яшки голубя и взял его в кабину. Яшка отогрелся, и от голубя полетели перья.

- Кушай, Яшенька, - любовно приговаривал Багин и щекотал ему шею. Солдаты, потоптавшись на снегу, снова лезли в машины. Идти в деревню было некуда.

Мустафино – чисто татарское село, каких много на западном берегу Урала от Оренбурга до Казани. Снаружи татарские сёла определяются по погостам, которые здесь обычно огорожены невысокой стеной из ломаного камня и на которых без единого кустика стоят каменные брусья с закруглёнными головами, на плоскостях которых выбиты узоры и изречения из корана.

И спят под камнями потомки тех воинственных и непобедимых монголов, чьи орды под руководством великих полководцев огнём и мечом пронесли свою силу через Русь и разбавили спокойную русскую кровь буйными страстями, отчего и сами пали через столетия. Отчего Русь не могла успокоиться и бурлила, бунтовала до самого последнего времени, иногда стихая, замирая и неожиданно вновь выплёскивая из глубины лавы буйства и неудовлетворения, как вулкан, который все считали давно потухшим навсегда, вдруг оживает и страшной силой внезапности и мощи доказывает, что он только притаился и ждал своего часа.

Пот... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6