Приключения лейтенанта Сугробина

- Товарищи! Я директор совхоза. Зовут меня Мордвинов Андрей Александрович. Мы вас очень ждали, у нас семнадцать тысяч гектаров пшеницы. Но совхоз у нас новый, всего четвёртый год и поэтому я предупреждаю, что жилья у меня нет, молока у меня нет, мяса нет. Да поскольку вы войсковая часть, то и давать я вам ничего не обязан. Так что жить вы будете на своём обеспечении, в палатках и от меня ничего не спрашивать. Работать придётся много и упорно. Мы вас за хорошую работу будем награждать, премировать и всё такое.

- Ты нам Лазаря не пой, мы учёные, - крикнул кто –то из рядов.

- Тихо! – вякнул ротный.

- А что тихо! – выкрикнул другой голос. - Что мы умирать за Родину приехали. Чай не война! А то жилья нет, жратвы нет. Сейчас в палатках дуба дашь за милую душу. Вчера в вагонах замерзали, а он – жить у него негде. Уж если жить негде, то зачем помощь просил, сам бы и справлялся.

- Правильно! – крикнул ещё кто – то и строй зашумел.

В это время вперёд пробрался старшина и объявил, что ужин готов.

- Ужин ужином, а где спать будем, - шумели из рядов.

Вперёд вышел замполит Сахаров. Сегодня настал его черёд.

- Тихо, товарищи, кончай шуметь. Сейчас вечер и всё равно ничего не придумаешь. Давайте лучше ужинать. Сегодня переспим в машинах, а завтра посмотрим при солнечном свете обстановку и порешаем, как нам быть. Я вас заверяю, что офицеры тоже не желают жить в палатках. А теперь слушай команду: «На ужин разойдись!»

Всё еще ворча, солдаты загремели котелками, и пошли к кухне. Я велел Багину натянуть все пять наших палаток на кузова, а сам закурил и вышел из круга автомобилей на небольшую возвышенность, что находилась сзади поселка и закрывала вид на половину доступного мира. Наконец – то стало возможно спокойно осмотреть тот мир, где предстояло провести какие – то месяцы.

Во все стороны привольно раскинулась волнистая степь. На севере километрах в трёх блестело небольшое озеро, и за ним поднималась плавная цепь холмов, которые прятались друг за другом и скрывались в начинающем густеть вечернем воздухе. Сзади местность приподнималась над берегом высохшего ручья и плавно сливалась с горизонтом, высовывая из-за него и ровно очерчивая холм пирамидальной формы. Справа и слева расстилалась равнина, медленно покачиваясь плавными волнами пшеничных полей.. За полями по направлению ручья виднелись крохотные вышки очистных сооружений на току. Туда тянулась тоненькой жилкой извилистая дорога, по которой пылил автомобиль, направляясь в нашу усадьбу.. Нигде не было видно ни кустика, ни деревца. И только бетонные столбы электрических и телеграфных линий придавали окружающему пейзажу элементы жизни. Без приказа постоянно я б на этой равнине жить не стал.

На чистом небе большой красный шар стремительно уходил за горизонт. Воздух становился прохладным. Внизу поло мной на склоне холма ворочалась и блеяла на разные голоса отара овец, возвращавшаяся после дневной прогулки по высохшей степи в свою кошару. Холод залез ко мне под гимнастёрку и напомнил, что пора возвращаться. В это время на холм выскочила машина.

- Леонид Иванович, - закричал из машины Кривоносов, - садись, тебя ротный зовёт.

- Зачем это я ему понадобился, - спросил я, захлопывая дверку.

- А кто его знает, - улыбнулся своей особенной улыбкой Володя, - велел найти и доставить.

Внизу у крайнего домика группой стояли всё офицеры, директор и парторг совхоза.

- Ты чего сбежал. Тебя уже полчаса все ждут и ждут, найти не могут, - накинулся на меня Пряжников.

- Окрестности оглядывал. Да вроде я никому и не обещался и не должен,- вяло оправдывался я, уже понимая, в чём дело

- Ну и как, - спросил Мордвинов.

- Да не очень весело.

- Ну, тогда пойдём, повеселим немного, - сказал директор и пошёл вдоль улицы. Мы двинулись за ним и оказались в столовой.

Встречальный ужин для ста машин был до удивления беден, как и всё в этом непонятном пока местечке. Несколько бутылок «Столичной», соленья и подогретые говяжьи котлеты без гарнира. Правда, вкусные. Водка тоже была вкусная. Этого уже было достаточно для товарищей офицеров, живших пять суток кое-как, зачастую голодавших, так как поезд пёр в нужное время без остановки и до кухни было не добраться. Выпив по две соточки, взводные, зампотех и начфин уделили еде полное внимание, оставив дипломатические разговоры с руководством совхоза на Сахарова и Пряжникова, которые с явной завистью поглядывая на исчезающие бутылки и закуски, вынуждены были вести себя прилично. Голод – враг человека. Он убивает зачастую в нём всё человеческое, и только сильная воля и презрение к окружающему миру может спасти человека в человеке в момент голода. Надобно признаться, что все мы в этот вечер явно не были на высоте человеческой.

Выпитая четвертинка водки ударила в голову, а полный желудок мешал мыслить и я почувствовал сильную усталость. Да и все как – то размягчились, посоловели. Правда Сахаров с Пряжниковым ещё вели беседы с директором, Христофор продолжал закусывать соленьями, Венька Тараканов завёртывал несколько котлет в газету.

- Пригодятся, - заговорщицки шепнул он мне и подмигнул.

Меня клонило в сон. Я попросил извинения и откланялся. В темноте августовской ночи едва разыскал свои автомобили.. Половина моих орлов уже храпела кто полулёжа, кто сидя в кабинах.

- Иди к нам, командир, - услышал я голос Александрова из кузова.

Я подошёл. В кузове сидела компания «Ярхххов» и согревалась перед холодной ночью.

- Может выпьешь стопарик, - спросил Василий Иванович.

- Не могу, ребята! Уже готов и глаза слипаются, - отказался я. – Спать хочу.

- Тогда иди в мою машину, а я попозже подойду, - сказал Володя Александров и протянул ключи.

Была уже заполночь. Невероятный для августа холод охватил целинные земли. По коже бегали мурашки. Я завёл мотор, включил печку, завернулся в шинель и откинулся на спинку сиденья. Сразу же начала сниться всякая чертовщина. Вскоре подошёл Володя и мы, обнимаясь и поворачиваясь одновременно, продремали до утра. Мотор работал всю ночь. К утру голова распухла от угара и трещала, раскалываясь на части.

17 августа ЦЕЛИНА(продолжение 1)

До конца августа осталась неделя. Всё ещё было лето, ещё было тепло, даже жарко в середине дня. Солдаты и офицеры отправили письма с очередным адресом пребывания, утрясли быт и с удовольствием ныряли и плавали в озере, загорали, валяясь на прибрежной траве, но осень была близка. А дела на хлебном фронте не двигались.

Вот уже две недели прошло, как мы прибыли и ещё ни одной машины зерна не увезли ни с полей на ток, ни на элеватор. Хлеба в полях стояли зелёные. Только кое – где начали косовицу и обмолот, но машин хватало без наших, так как в совхозе стояла ещё сотня машин московской гражданской автоколонны, которые прибыли за неделю до нас и тоже загорали, пользуясь погожим солнышком. Провожали их из Москвы, видимо, с великими почестями и звоном. На машинах ещё висели транспаранты с лозунгами, которые звали на помощь Оренбургской целине, где зреют невиданные хлеба. С обратных сторон фанерных щитов улыбались актрисы московских театров и приглашали на представления. Москвичи, снимая щиты с машин, ставили их возле домов поворачивая для обозрения афишами. И вот они потихоньку начали включаться в работу, а мы, по прежнему купались, загорали в прямом и переносном смысле. Две недели стоят сто машин без движения, две недели мы никому не нужны.

Поскольку работать мы не начали, продуктов нам не дают в этой местности. Рота сидит на армейском пайке, на концентратах. Мой взвод с тоской вспоминает куриные ножки и куриные борщи, что остались несъеденными в колхозе «Родина» на приветливом Дону. И ругали на чём свет стоит тот приказ, который увёз их от работы к безделью. И действительно, была непонятна та спешка, с которой нас вывозили из Ростовской области, где только входила в разгар страда. И только для того, чтобы стоять на страже целинных хлебов и щупать их ежедневно – не поспели ли. Но что было делать. Едим то, что готовит старшина.

Вопреки желанию директора и командования, солдаты в палатках жить отказались и палатки разбивать не стали. Все офицеры, кроме замполита и командира были вместе с солдатами. Жить в летних палатках в это время на целине было нельзя. Два дня ротный с замполитом ходили по взводам, собирали коммунистов и комсомольцев и уговаривали ставить палатки с обещанием принять какие – то меры в скором будущем. Соглашались сами жить в палатках и вдохновлять этим личный состав. А на третий день уставшая и замёрзшая рота заняла недостроенные дома. Солдаты вставили окна, настелили полы и оборудовали дома под жильё с наибольшим возможным комфортом. Не было света и отопления, но ветром не продувало. Директор поначалу сзывал святых и нечистых, на наши головы, но большего сделать не смог. Комбат встал на нашу сторону, а раздувать конфликт между местной властью и армией директор не решился. Да и едва ли поддержала бы его местная власть. Таким путём появилась крыша над головой. Взводные разместились вместе с коллективом. И я получил место в середине длинных нар, на которых разместилось два десятка моих водителей.

Раза два – три приезжал за это время подполковник, смотрел на мёртво стоящие машины, кривился ( видимо матерился про себя ) и уезжал. Подполковнику надо было делать план, получать премии, а обстановка была ленивая, разлагающая. Кроме купания делать было нечего, дни проходили медленно. Домино и карты всем надоели. Газет было мало, книг совсем не было. Письма из родных мест также не спешили принести военные почтальоны.

Как – то под вечер я сидел на нарах и задумчиво смотрел на стену, по которой бегала две мухи, отнимая друг у друга какой – то интересующий обеих предмет. Несколько человек спали. Диспетчер Шурик Котов перечитывал районную газету со сведениями о темпах уборки. Мухи никак не могли выяснить отношения. Мне надоело смотреть на них. Я взял хлопушку и стукнул по стене. Мухи улетели.

- Промазал, Леонид Иванович, - засмеялся Шурик.

- Промазал, Шурик, - вздохнул я и спросил, - махорочка есть.

- Есть, есть! Закури, Леонид Иванович, всё веселее станет. А то от этого безделья хоть на стенку кидайся. Я вот не могу без дела сидеть, а какое сейчас дело придумаешь. Даже чувствую себя каким – то нездоровым.

Шурик достал из под подушки пачку махорки и газету. Я свернул козью ножку и закурил.

- Ничего, Шурик, не забывай поговорку о том, что солдат спит, а служба идёт и легче станет.

- Да это точно, но всё – таки…

Шурик снова принялся изучать газету. Я встал и вышел на улицу. Улицы, как таковой нет. Дома построены по прямой линии, а сараи – хорошо, если подойдут под косую линейку. Сараи выстроены самого невероятного вида и «архитектурных форм» в какие породило их творчество безвестных мастеров и отсутствие строительного материала. И аккуратные стандартные новые дома становятся на фоне своих сараев похожими на нелепые усадьбы из книжек о дореволюционной деревне.

На улице перед нашим домом бродили две свиньи, несколько куриц шевырялись в строительном мусоре, да четверо девчушек пяти – шести лет гоняли безискусного чижика по своим девчоночьим правилам. Маленькие, полные детской непосредственности и обаяния, грязные и оборваные дети были веселы и радостно смеялись, когда удар удавался.

Трудно родителям следит за ними – весь день с раннего утра до вечера на работе и дети растут, как получится. Бегают босиком, натыкаются на разные железки и деревяшки, которыми усыпана земля посёлка, бьют себе носы, колют ноги, рвут штанишки и платьишки и к вечеру становятся грязными, разбитыми и оборванными. Точная копия любого снимка в наших журналах о жизни детей в условиях проклятого капитализма, которые выброшены ихней жизнью на улицу.

Пока девчонки играли и бегали за чижиком, из – за угла появились две примитивные тачки на зубчатых колёсах. Зубчики подбрасывали тачки при движении, а везли их огольцы, такие же оборванные и грязные, как и их подружки, игравшие в чижика. И боже! Когда я увидал седоков в тачках, то даже дымить перестал – в тачках сидели детишки полутора – двух лет, сидели спокойно и не думали хныкать. Это было удивительно

Я наблюдал за группой ещё минут пятнадцать. «Извозчики» оставили тачки, присоединились к играющим девчонкам и затеяли весёлую возню. Вдруг один малыш заплакал. Тогда к нему подошла старшая девочка, может быть сестрёнка, что – то сунула ему в руку, потрепала за воротник и тот успокоился, растерев слёзы грязным кулачком. Потом все снова начали гонять чижика. Но видимо игра наскучила и, подхватив тачки, вся компания скрылась за сараями.

Вот так целина! Сколько было сказано, сколько написано! Труд, героизм, романтика будней. Неужели и такая жизнь – романтика!?

Живут, работают, растят хлеб, растят детей. Как живут? Как растят? Каких детей вырастят эти родители, которые только что приехали в новое для них место и вынуждены отдавать все силы на то, чтобы на зиму заработать денег и подготовить жильё к зимовке. Ведь когда раскинется в степи зима, ждать будет нечего и неоткуда. Ждут в степях только весну. Так вот дети и растут.

Мне непонятен такой трудовой подвиг. Пусть совхоз этот новый, пусть ему только четыре года, но как можно оставлять детей на улице без всякого присмотра, без яслей и детских садов. Дети – будущее. Дети должны расти крепкими, здоровыми, образованными. А что будет с ними после такого детства? И пусть мне скажут, что это временные трудности, что всё будет, что будут цветы цвести как в образцово-показательном хозяйстве, что раскинулось в сорока километрах от нас.

Я не сомневаюсь, что будет, будет потом, когда эти дети уже вырастут, если не убьются в этой скверной обстановке. А почему они сейчас растут так? И не потому ли в совхозе постоянных работников хватает на то, чтобы кое – как обслужить посёлок, построенный на голом и неудобном месте даже в этой неудобной степи без воды и пейзажа. Кто –то ткнул пальцем на карте и стали строить. Неужели всё ещё действует принцип «Даёшь! Разберём потом!».1 Неужели никому не понятно, что в безводных районах надо сначала строить водопровод, баню, детские сады, дома, а уж потом привозить людей, пахать и сеять и собирать зерно до последнего зёрнышка, не особенно надеясь на доброго дядю из города, который бросит все свои дела и побежит, полетит помогать нерадивому хозяину.

А коль планировалась массовое привлечение сезонных рабочих, почему бы не запланировать постройку постоянных жилищ для них, пусть это будут казармы, бараки, общежития!

Но пока вот так. Ровно пятнадцать лет прошло после первых эшелонов, привёзших первых поселенцев на эти земли. И пятнадцать лет едут сюда и на посевную, и на уборку, и на ремонт техники, и на всякого рода строительство тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч командированных, мобилизованных и добровольцев. И пятнадцать лет ютятся эти люди как попало, едят, что придётся и несут крест трудностей, которые должны выпадать только на долю первопроходцев. Но ведь на то они и первопроходцы, чтобы своим подвижническим трудом проложить твёрдую дорогу для других. На те места, где будут жить, работать и любить, растить детей здоровыми, счастливыми и гордыми за свой край, который станет их родиной от рождения..

А пока вот так.

- Вы солдаты, вы должны переносить трудности жизни по солдатски и не жалеть себя, - заявил как – то директор в одной из очередных агитационных речей перед ротой.

Наши солдаты не семнадцатилетние новобранцы. Работать могут по двадцать часов в сутки, но за словом в таких случаях никуда не полезут.

- А ты, товарищ директор, иди ка к нам в казарму жить, а мы в твой дом пойдём. После работы умываться будем по настоящему, газеты читать, телевизор смотреть…

Директор не нашёл ничего лучшего, как сказать солдатам, что они зазнались городской жизнью и слишком многого хотят. Общих интересов и понятия у местных властей и одетых в военную форму гражданских людей так и не нашлось.

Власти на местах были мерзко заскорузлы, не желавшие или не умевшие шевелить извилинами. Зачем, спрашивается переносить трудности, если их можно не создавать. Понимая, что помощь для этих земель будет требоваться долго, если не вечно, за эти годы можно было с помощью этих же мобилизованных построить добротные сооружения на токах, бригадных станах и отделениях, опять же с водой, радио, а может быть и с телевизором. Ведь наши сто шестьдесят бойцов умели делать всё, а не только крутить баранки. Нужна была только добрая воля властей и небольшая доплата, скажем на махорку и дополнительный паёк. И за две недели на земле совхозной появилось бы то, что не появится, возможно, никогда. Но мы загорали и отдыхали, устав от отдыха.

Стояли машины, скучал начфин Христофор Донатович, которому от безделья приснилась жена, целующаяся с соседом. От этого он лаял директора Мордвинова, ротного, подполковника, райком, обком и министерство обороны. И требовал экономических санкций на Оренбургскую область, которая слишком рано затребовала транспорт, и который простаивал, нанося миллионный ущерб народному хозяйству.

А пока вот так. Нет оседлых жителей в этом посёлке. Несколько завербованных семей, с которыми удалось поговорить, лелеют одну мечту – уехать отсюда, как только закончится срок контракта. И всё потому, что они хотели здесь жить и растить хлеб, а не строить жизнь для будущего. Они думали, что им придётся бороться за хлеб, урожай, а пришлось бороться за то, чтобы воду им привозили раз в двое суток, а не раз в неделю. И не от этого ли нет ни одного деревца в посёлке даже в частных огородах. Потому что никто не будет садить цветы, если не уверен, что увидит пору их цветения. Всё это вроде бы всем понятно и всё – таки в первую очередь «давай, давай!».

Пользуясь хорошей погодой и ничего неделаньем, прокатились с Вениамином Таракановым по окрестностям. Накрутили двести километров, посмотрели, как живут и чем живут. Впечатления остались самые разные и противоречивые. Посёлки все лучше нашего, так как по моим впечатлениям – хуже нашего просто некуда. Но один обнаружили и хуже! В образцово-показательном совхозе нас на въезде встретила тополиная аллея, на главную улицу вывела асфальтированная магистраль, а вдоль улицы висели фонари новейшего столичного вида. Украшали центральную усадьбу совхоза великолепный кинотеатр и светлая четырёхэтажная школа, в которой на первом этаже расположился штаб нашей части во главе с подполковником. Но и в этом образцовом хозяйстве, требуются сотни и сотни рабочих рук для работы на технике, на току, на строительстве и жизнь у этих сезонных рук, командированных – мобилизованных ничем не отличалась от жизни в нашем совхозе.

Во всей округе огромные массивы пшеницы. Куда ни глянь – пшеница, пшеница…Урожай нынче видимо неплохой, центнеров по пятнадцать с гектара. Это хорошо, хотя в Ростовской области управляющий Христофор Романович вздыхал, что нынче плохо и всего по двадцать пять центнеров планируют собрать из-за неудачной весны. Но здесь все довольны. Второй год подряд зреет богатый урожай. Везде висят лозунги: дадим полтора, а то и два плана. Похоже, что план установлен ниже десяти центнеров. А мне непонятно, как можно устанавливать какой - то план на территориях с неуверенным земледелием. А то, что нынче удача – хорошо. В северном Казахстане в 1959 году мне приходилось видеть десятки тысяч гектаров, на которых ничего не выросло и ещё больше, с которых едва собирали посеянное.

И влетает целинный хлеб в копеечку для страны. Не знаю сельской экономики, но могу сказать без ошибки, что дорог целинный хлеб, наверное дороже архангельского, в смысле не божественного, а того, который выращивают в Архангельской области, на севере. И все потому, что когда сеют четыре центнера, а собирают десять, то едва ли такое хозяйство может быть рентабельным. Землю надо вспахать, зерно посеять, зерно надо собрать и отправить за сотни километров на элеваторы практически по бездорожью. И всё это руками командированных и мобилизованных, которым идёт зарплата и премии на производстве, которым надо заплатить командировочные, проездные и зарплату за их труд на полях. Всё это ой – ой—ой. И невольно пролезает мысль, что стране выгоднее ввозить зерно из-за рубежа, чем получать его на целине таким способом. В школе нам сообщали учебники, что наибольшую отдачу даёт не экстенсификация земель, а интенсификация работ на земле. Находясь на целинных землях задумываешься, что не все политики хорошо учились в школе.

На днях, знакомясь с границами совхоза, я встретил главного агронома на краю целинного куска в тысячу гектаров. который кромсали пыхтя и отчаянно дымя два мощных трактора К–700 с восьмилемешными плугами. Я поинтересовался, зачем поднимают новые земли, когда и с имеющимися не управляются. Ответ был совсем непонятным – требуют сверху с совхоза увеличения посевных площадей.

- Зачем? – спросил я. – Ведь вы не успеваете как следует обработать имеющиеся площади. Не лучше ли поднимать урожайность.

Агроном рассмеялся:

- Урожайность!? Урожайность здесь зависит от господа бога. А я вот подниму ещё две-три тысячи гектаров целины и уйду. Трудно выполнять эти приказы.

Больше я ни о чём его не расспрашивал. Мне было ясно, почему Казахстан после единственного взлёта никогда больше не собирал урожай в миллиард пудов, когда все сделано было на небесах, а звёзды героев получили на земле.

Пуд. Пуды. Всё в Оренбуржье меряют на пуды. Сто миллионов, двести миллионов…Эта мера мне, как говорится – плешь переела. В технике давно уже система «СИ», уже домохозяйки спрашивают в магазинах не вес, а массу. А когда доходит до зерна, то мера веса старославянская. Откровенно меряют на пуды, чтобы больше казалось. А половина населения не ответит – сколько же килограммов содержится в этом самом «пуде». Вот наш совхоз борется, чтобы собрать с 17000 гектаров один миллион пудов. А это значит, что всего 16000 тонн. И значит это, легко видно, что меньше десяти центнеров с гектара. Вот вам и «миллион» пудов!

23 августа ЦЕЛИНА(продолжение 2)

. Уже почти осень. Это всем понятно, хотя по календарю осталось ещё неделя августа и на улице в полдень жарко от ещё высоко стоящего солнца. Но на солнце обиды никто не таит, потому что ночи холодные, росистые. И чтобы не остудиться, приходится аккуратно заворачиваться в одеяло.

Последние дни августа проходят под мерный рокот комбайнов, начавших массовый обмолот. После длительного безделья машины начали выходить на работу. По утрам в парке выстраивались очереди водителей за путёвками, слышалось поругивание нетерпеливых, но за час все машины выпускались и уезжали в степь к комбайнам или на элеватор.

Сегодня я со своим взводом вожу зерно с полей третьей бригады от комбайнов на ток. С холма от табора всё поле как на ладони. Хорошо видно как два десятка комбайнов ползают по полю друг за другом, поднимая иногда жатки, как жуки поднимают свои хоботки и становятся совсем похожими на таракашек. К комбайнам подлетают пчёлки – автомобили, присасываются к ним на минутку и снова улетают в свой улей, называемый током.

На западе сереют в знойно – пыльном мареве холмы, за которыми течёт река Урал, ещё не широка и не глубока, но наполненная до краёв вкусной рыбой, которую я покупал однажды у рыбаков на Ириклинском водохранилище. Начало своё река берёт далеко отсюда в уральских горах на территории Челябинской области, но ей ещё долго бежать, прежде чем стать тем Уралом, в котором утонул наш легендарный комдив Чапаев. Потому что мало в него попадает воды с этих степей, где каждый глоток питьевой воды достаётся из под земли.

По берегам реки стоят сёла старинные и богатые, стоят со времён Пугачёвской вольницы. Вода делает из здешней земли золото. Без воды жизни в этих краях мало. И только грандиозный план освоения засушливых районов основал здесь и поля и посёлки. Но пока всё богатство новых районов зависит от высших сил и от того, насколько хватит подземных вод. Никто их не исследовал…

От реки по сопочкам тянутся небольшие заросли кустарника и невысоких кудрявых берёз. Небольшие островки берёзовых рощиц попадаются и в десятках километров от реки. Это остатки лесозащитных полос посаженных по сталинскому плану преобразования природы. Дело было начато хорошее, но забросилось после смерти вдохновителя. Островки – рощицы удивительно мило выглядят среди голой степи и их до слёз жалко за их беззащитность. Они нуждаются в помощи. Но помощи им нет. Пока не до них, а может и никогда о возобновлении лесополос и не вспомнят. Разум сохраняет рощи от полного истребления, но не больше. Сейчас берёзки стали жёлтыми и ярким пламенем горят, ещё контрастнее показывая время года.

Начинается осень. Заканчивается третий месяц военной службы. Три месяца идут солдаты по тропе мирной борьбы за урожай. За ними лежат уже тысячи пройденных километров по стране и десятки тысяч по дорогам страны. Как в песне поётся « гимнастёрки на плечах повыгорали…» Это точно. Гимнастёрки на наших плечах много, много раз пропотели, просолели, покрылись масляными пятнами, которые не истребляются ни бензином, ни неоднократными стирками солдатским мылом.

Не раз сменялись наши временные адреса и отправляемые нам письма не всегда догоняли нас. И единственные ниточки связи обрывались и пропадали, теряя мысли и чувства.

Расстояния чётко определяют степень близости между людьми. Иногда бывает – чем дальше, тем ближе и нужней. Иногда близость кончается за последним фонарём вокзала. Конец третьего месяца принёс мне долгожданные первые весточки от Марины, и последние, как оказалось, по прочтению. Она писала, что долго думала, советовалась с родителями и все вместе решили, что у нас (с ней, со мной) не просматривается будущего. И что она подаёт на развод. В неуютные минуты длительного отсутствия сообщений я предполагал получить что–нибудь непонятное в виде упрёков, разборок на расстоянии, но не так. Права была Нина – к двадцати пяти годам мы столько наламываем дров, что пилить их хватает на всю оставшуюся жизнь. И всё таки, таких писем в такие экспедиции даже малолюбимым людям не пишут. Видно горячим был пляж на Кавказе!? Я прочитал письмо ещё раз, зажёг спичку и поднёс к конверту. Гори, письмо равнодушия. Мне не хотелось, чтобы даже случайно кто-нибудь мог прикоснуться к этим ядовитым строчкам, которые если и не убивают, то наносят глубокие кровоточащие раны. «Ну, скажи, что ты любишь меня. Наша любовь избавит нас от осложнений наших ошибок…», - снова вспоминались слова Нины. Её уже посетила мудрость. А я лопух. И можно ли вернуть? Телеграмма со станции Глубокой, открытка с адресом из целинного совхоза. Вот и всё, что я передал женщине в ответ на её любовь. И нужно ли что давать? Сердце закаменело. Но ты же солдат, Лёнька! И не дрогнул ни один мускул на лице, никто из моих людей не заметил перемены в своём командире.

Совсем немного и будет мне тридцать лет. В это время люди осмысливают прошедшее и намечают твёрдые планы на будущее. В тридцать лет начинается пора зрелости. И если было что – то не так, что – то не получидось, всё можно исправить ещё, если есть надежды, желания, уверенность в своих силах.

Пусть, возможно, будет грустно, пусть волны недоверия перекатываются через край, надо помнить, что мир развивается только потому, что всегда в конечном итоге хорошее и доброе, что заложено в законы этого мира – побеждает. И нужно идти вперёд, чтобы мир стал лучше, чтобы исчезла ложь, вражда, чтобы военные части укладывали оружие в арсеналы и выезжали на учения для уборки урожая…

29 августа. СУЕТА

Сегодня с вокзала в Айдырле я отбил Нине телеграмму: « Я был не прав, что ты мне очень нравишься. Я люблю тебя» »

А для Марины отсюда же отправил почтовую карточку без конверта с двумя словами : « На развод согласен!»

Через день совхозный почтальон разыскал меня и выдал телеграмму от Нины. « Лейтенанту Сугробину. Вылетаю в Оренбург. Из Оренбурга сообщу время прибытия в Айдырлю.»

- Не фига себе! - почесал затылок лейтенант Сугробин. И попросил Александрова подыскать на неделю жильё в Айдырле.

- Зацепила тебя казачка, командир, - засмеялся Алесандров. А наутро сообщил, что мансарда ждёт ростовчанку с командиром на любое время. За три рубля в сутки. Баня входит в стоимость жилья.

Все мои машины возят зерно от комбайнов на ток. Расстояние тридцать километров. В итоге три – четыре рейса в день, десять – двенадцать тонн зерна в смену. Большего за световой день сделать не успевают. Да и какой тут световой день.

Вчера у директора состоялось расширенное совещание с участием представителей обкома, райкома и прокуратуры. Мордвинов, брызгая слюной, слал всех чертей на армейскую часть, которая не хочет работать как следует, поздно выезжает на работу, долго обедает и рано уезжает на ужин.

- Мы премиальные разработали, - ораторствовал он, - за перевоз двадцати тонн в день платим один рубль водителю. Я бы на вашем месте (это к офицерам) ночью заставлял работать.

Ротный сидел за чьей – то широкой спиной и по обыкновению прятался. Замполит сидел прямо и смотрел не моргая. Офицеры сидели. не вступая в полемику.

Директор жаловался и раньше. Обычно после очередной жалобы приезжал подполковник. Рота выстраивалась на автостоянке, подполковник выходил на середину, высокий, здоровый и спрашивал:

- Что ж вы, братцы, вашу мать, не работаете. То работу просили, « батя милый, дай работу, от скуки дохнем», а сейчас не работаете.

Братцы ухмылялись. (Был в роте такой случай, когда просили работу у подполковника.) А кто – нибудь, посмелее, говорил

- Да за что работать! Питание ни к чёрту не годится, порядка в работе нет – на одних весах на току по несколько часов стоишь, заработка от того нет – никаких стимулов.

- Пряжников, почему доппаёк не берёшь? – тут же рычал подполковник и поворачивался к ротному. Тот на цыпочках подбегал, вскидывал руку к козырьку и тихой скороговоркой оправдывался:

- Берём, товарищ подполковник, всё берём. Только купить ничего не можем нигде. Старшина ездит, ездит, ничего не привозит.

- Искать, Пряжников! Чтобы питание было под твоей личной ответственностью. Если ешё раз услышу об этом – смотри.

- Слушаюсь, товарищ подполковник, - говорил Пряжников.

Подполковник садился в машину и уезжал. И ничего не менялось. Пряжников жаловался замполиту Сахарову:

- Что я, старшина что ли, продукты доставать. Пусть он и достаёт, если хочет.

Сахаров хмурился.

- Если старшина не может достать, то кто будет. Ты ведь командир, ты должен за роту отвечать.

Пряжников сопел, молчал, потом садился в машину и уезжал «на линию».

Он по – прежнему боялся начальства и любого вопроса, по которому ему надо было с начальством встречаться.. И мяса, и масла для здоровых ребят, работавших по двенадцать часов в сутки на свежем воздухе, не хватало.

Я не любил, когда мне говорили, что я плохо работаю. На следующий день после совещания у Мордвинова, я с утра занялся анализом причин неважгой работы. Т.е. анализом технологических причин, а не моральных, которые из – за неважных условий быта и питания были ясны.

После завтрака я во главе колонны прибыл в бригаду. Было восемь часов. Солнце поднялось уже довольно высоко и начало пригревать, рассеивая утренний туман и испаряя капельки росы с поваленного хлеба. Механизаторы тоже уже отзавтракали, но все комбайны стояли по разным техническим причинам. Чтобы не вмешиваться во внутренние дела совхоза, я отвёл машины в поле. Там на свежеобмолоченных копнах взвод и расположился с комфортом и надолго. Кривоносов с Гранолиным сразу же пали ниц и захрапели. Вчера проболтались на току, знакомясь с новой партией амазонок из города Орска, подвёргшегося тотальной мобилизации на хлебный фронт. Любители чтения достали припасённое чтиво и зашелестели страницами, а любители историй и анекдотов собрались в отдельный кружок и для начала свернули самокрутки.

- Красота – то какая, командир, - сказал Александров потягиваясь, - не зря я второй раз на целину в этих войсках езжу. Поспал – поел, поел – снова поспал, как в сказке про дюймовочку. А здоровье в моё тело так и вливается. За такую работу я за. Не понимаю, почему некоторым такая жизнь не нравится. Здесь не зарабатываем, но живём, а дома денежки полноценные капают. Приеду – мотоцикл куплю, «ЯВУ».

Я вместе со всеми закурил, свернув себе «козью ножку» и пустил густой дым. Самокрутки, несмотря на многочисленные попытки и бескорыстные консультации, я крутить не научился.

- Ну а что хорошего всё время сидеть, - за меня ответил ему Татаренков, мой интеллектуальный сержант, - раз посидел, два посидел, а пока всё зерно не уберут, всё равно отсюда никуда не денемся. А вдруг дожди. Снова сиди или в грязи ковыряйся. Уж лучше сейчас по хорошей погоде покататься. А если бы нормально организована работа была, то у каждого в день по лишнему рублю спокойно бы было. И налево ездить не надо. Подумаешь, шесть – семь рейсов в день. А сейчас хорошо, если до обеда раз съездишь, да после обеда два. Так даже норму не сделаешь, и вообще на текущий счёт начфин ни копейки не занесёт. ( В наших войсках водителям платили 25% ежедневного заработка при условии выполнения плана на 100% )

- Да я не о том, - сказал Александров, - я хочу сказать, что нам переживать особенно нечего. Не всё равно, где встречать дожди, здесь или в Воронеже на свекле. А служба раньше срока не кончится. И если бы директору всё так нужно было, как он говорит, он давно бы организовал и работу и питание. Было же так в Ростовской области, нашли там и деньги, и продукты, и убрали всё за десять дней. И мы вкалывали до полночи и не пищали, потому что видели, что зерно всем нужно было.

- Да там армянин бы глотку перегрыз этому бригадиру, который никак комбайны выпустить не может, - вставил своё веское слово по обыкновению слегка заикаясь, Багин. – А здесь до обеда пустить комбайны не могут, а когда пустят, то как танки по полю идут, на третьей скорости и на полном газу. Только колосья от подборщика во все стороны летят. Агрономша приедет на поле, посмотрит, отметит, сколько гектаров обмолотили и ходу. А на элеваторе палками по кузову стучат – нет ли щелок, не сыпется ли. По – моему с палками – то сюда бы надо ставить..

Все засмеялись.

- Да что там…., включился ешё кто – то, -…

Я молчал, закуривая очередную цыгарку. Что я мог им сказать, когда солнце выползло прямо над головой, а работа ещё не начиналась. Но для директора слова у меня теперь найдутся. И нужные слова, по партийному, пусть я и беспартийный.

В половине одиннадцатого на поле подъехал управляющий отделения. Посмотрел издали на машины, и уехал на бригаду. К одиннадцати на поле появился первый комбайн. Оказывается, сегодня им не подвезли к началу дня горючее.

К часу дня, когда половина машин не успела загрузится даже по одному разу, водители отправились на обед. Среди неудачников оказались и мы с Володей. Через полтора часа снова были в поле. Теперь обед привезли комбайнёрам. Они при еде тоже не спешат. Понимают, что тщательное пережёвывание пищи благотворно сказывается на пищеварении. Всё же после обеда успеваем сделать два рейса на ток. Расстояние в тридцать километров проходим за двадцать пять минут. Но на весах большая очередь. Весы одни, а машин много – и с поля машины надо взвесить, и на элеватор машины надо взвесить. Очередь двигается медленно. В семь вечера комбайны разгружаются последний раз. Машины уходят с поля.

Вечером о результатах проверки докладываю замполиту Сахарову. Тот мнётся, борется сам с собой, потом матерится и посылает меня к Пряжникову:

- Пусть командир решает, я ему сколько времени толкую, чтобы он бросил отирать штабные углы и занимался работой. Где вот он сейчас? – спрашивает Сахаров уже меня. – Время десять часов, а его нет.

Дожидаюсь всё – таки Пряжникова. Тот выслушал и молча ушёл в свой угол.

- Вот так всегда, - сказал замполит. – Хоть бы выругался. И кого он боится?

Стараясь не думать о том, будто мне больше всех надо и полный благих намерений, на следующее утро иду к директору поделиться проектами улучшения. Мордвинов недоволен моим приходом, но я не подаю вида.

- Андрей Александрович, - находясь по глубоким впечатлением вашей обвинительной речи на прошедшем позавчера совещании, я провёл прошедший день на трассе. И рассказал ему всё по – порядку.

- Я уже наказал управляющего за срыв заправки, - буркнул Морвинов. - но это частный случай..

- Но потому что водители и машинисты обедают. по разному – обед длится два с половиной часа. И вопрос стоит не первый день. Неужели Вы не можете организовать совместное питание.

Мордвинов смотрит на меня, и я вижу себя в его взгляде маленьким надоедливым паучком, который жужжит от нечего делать. Я его прощаю. И усмехаюсь про себя. Выдавать усмешку наружу неприлично. Продолжаю:

- Очень велики простои на весах. И вы знали, что одни весы не справятся с такой массой автомобилей, и не поставили в работу вторые, хотя они имеются…

- Большего я не успеваю сказать. Лицо Мордвинова багровеет, становится хищным, как будто он готовился к прыжку. Прыгает:

- Ну, это не твоё дело, лейтенант! Тебе надо гонять машины веселей, а не искать и не считать, сколько у кого плохо лежит. И работать побольше.

Я становлюсь исключительно вежливым:

- Тогда простите, уважаемый директор, зачем я буду гонять машины по ночам, как Вы агитируете. Чтобы увеличить опасность на дорогах и этим покрыть Ваше неумение организовать нормальный труд…

Всё бесполезно. Я для него не просто жужжащая, но и кусающая мошка, которую надо давить.

- Идите и работайте, лейтенант. Наше социалистическое хозяйство ещё не для твоего понимания. Если есть конкретные дела, пусть приходит командир.

Я поклонился: «Благодарю за аудиенцию »

Я вышел не психованный, не разгневанный. Что ж, человек хочет быть прав. Он ответственный за миллион пулов и он должен победить. Только каким путём? Вот вопрос. Может быть, что он уже пишет отчёты, что принимает все меры, что выводит на ток счетоводов и бухгалтеров и беременных женщин, что делает и то, и то, чтобы потом сказать и подтвердить этими письменными отчётами, если его спросят: « Я делал всё, но обстоятельства были выше меня». Что ж, такоё у нас бывает. И его простят. А если всё закончится благополучно, то за что и спрашивать. Награждать надо будет. И наградят.

А сейчас – то комбайны стоят в обеденные, лучшие для работы часы, а не минуты. Суммарно вылетают в трубу сотни драгоценных часов, в которые осыпается на землю из колосьев ещё более драгоценная пшеница..

В ростовских краях за такое дело начальников давно бы с потрохами съели, а здесь ничего – живут. Я не могу солдата заставить работать без обеда, да и министр обороны не станет заставлять. А директор вместо того, чтобы накормить его в поле вместе с машинистами, которым он обед вывозит, и сохранить многие часы для работы, обвиняет громко и сердито солдат в том, что они хотят кушать. Если это экономический постулат, то сначала надо определить виноватого в неудаче, а потом начинать работу.

Удивительные грустные мысли роятся у меня на целине. Но откуда они будут весёлыми, если все эти вопросы уборки и сохранения хлеба беспокоят меня, командированного – мобилизованного и совершенно не заинтересованного в том, сколько и в какие сроки уберут здесь зерно. А тем, кому это поручено и выданы все карты в руки, всё вроде бы и до лампочки, хотя внешне они бурно суетятся, бегают, совещания проводят.

На складе лежат новенькие весы, а на току в это время часами стоят перед единственными работающими весами машины, чтобы выгрузится или загрузиться.. Не только весы одни, но и погрузчики и другие механизмы не работают, Работают только девчушки из Орска, Оренбурга с лопатами в руках. Где ваша подготовка техники, товарищ директор. И вместо минимальных двух рейсов на элеватор, водитель и военный, и гражданский делает только один рейс. И на полях работа идёт медленнее в два раза всех самых медленных графиков уборки. И как идёт!?

У меня ребята правильно замечали, что комбайны ходят как танки, и благодарить только и остаётся Ростовский завод, что крепкие машины делает. Были бы похуже, на ходу бы развалились.

И опять примеры ростовской области выплывают в памяти.. Помню, что там агроном шерстил за каждым комбайном солому и если видел плохой обмолот, разворачивал комбайн и заставлял перемолачивать. И плохо было тому, кто сопротивлялся. Здесь из – за больших скоростей целые колосья массивами валялись на больших площадях и оставалось немало совсем пропущенных участков. А когда я сказал управляющему, который ездит на нашей машине и управляет, платя ежедневно двадцать пять рублей за машину, он махнул рукой –

- Хоть бы так собрать…

Снова старая мысль начинает глодать меня. Из – за огромных площадей работникам и руководителям здесь некогда ни о чём думать, кроме как вспахать, посеять и убрать. И всё кое – как. И это несмотря на то, что на поля пришла могучая скоростная техника, позволяющая при нормальной организации делать большие дела качественно и оперативно. Правда, для этого нужны искренне заинтересованные люди, как в развитии своего хозяйства, так и в развитии страны. И находясь в эпицентре действия и участвуя в этом действии, я склоняюсь к правоте Иосифа Виссариовича в том, что равнодушие и неумение в хозяйственных вопросах необходимо приравнивать к вредительству… И если люди такие не уходят сами с занимаемых мест, методы вождя были оправданы.

И опять – таки, всё это лищь моё субъективное мнение. Правда оно совпадает с мнением других офицеров и весьма подкованных водителей моего взвода, но всё равно, оно субъективно. А субъективизм и его практика осуждены, следовательно…А фактически целина – плод субъективизма и волюнтаризма. Я в глазах директора надоедливая мошка, он мошка перед райкомом, райком перед….. и так далее. А в Кремлёвском зале вручается очередная звезда героя Союза ССР. «Дорогой Леонид Ильич! Президиум Верховного Совета от имени народа награждает Вас за великие дела….»

Эти мысли сопровождали меня, пока я шёл по набитой машинами и тракторами пыльной неуклюжей улице от совхозной конторы до почты, где в пустом помещении обосновался со своей командой писарей Христофор Речкин. Я совершенно искренне не обиделся на директора, но был зол на командира, на замполита, которые должны были бороться за «сермяжную» правду на тех должностях, которые они занимали. Мы всё – таки жили при социализме.

Напротив почты в ободранном временном клубе стучали шары. Свободные от «вахты» солдаты в ожидании свежих поступлений по линии министерства связи гоняли шары на покосившемся от непрерывного пользования бильярде. За клубом автономным генератором тарахтела баня, обещая чистоту и блаженство хотя бы на один вечер. Ночь чистой быть уже не могла, так как выданный комплект белья превратился в тряпки и старшина при всех стараниях не мог обеспечить регулярную стирку и смену. Народ спал как при Пугачёве. Но это ерунда – была бы баня.

У почты торчали Татаренков с Галкиным в ожидании посылки, которую Галкину пообещала жена телеграммой, поздравляя его с днём рождения. «Любит тебя жена, Галкин! » - сказал я ему.- Посылки шлёт, верит, что возвратишься». «Ещё как верит. И правильно делает. Она у меня хорошая и я её берегу даже на расстоянии». «Такому и позавидовать можно», - поддержал я Галкина. Потом перекурил с ребятами и прошёл к начфину. Речкин сидел на столе и пил пиво со своими писарями.

- А, Лёня, - обрадовался мне Христофор, - ну, что директор? Прогнал. Я так и думал. Хам. Он догадался, что ротный его боится и пользуется этим. Да плюнь. Давай лучше пиво пить. А вообще, пошли его к чёрту, нашего сивого мерина. А пива две бочки привезли – совершенно приличное Я с моими ребятами вторую банку кончаю, сейчас за третьей пойдут.

Я дал засобиравшимся писарям рубль. Писаря обернулись мгновенно и мы все неторопливо пили пиво. Из почтовых дверей напротив зашла почтальонша.

- Сугробина среди вас нет, товарищи командиры. У меня телеграмма для лейтенанта Сугробина.

- Я Сугробин.

- Тогда распишись в получении.

Пока я черкал свою подпись на квитанции, Речкин оглашал содержание телеграммы – «Лейтенанту Сугробину срочно. Буду Айдырле пятого числа два часа дня. Турчинская».

- Лёнька, чёрт! К тебе баба едет. Кто такая?

- Не баба, а любимая женщина, начфин. Отдай телеграмму. Ты её видел ночью в ростовской степи при отъезде.

- И ты в наглую, при живой жене будешь встречать подругу. Это в мою партийную мораль не вписывается.

- Партия, как ей самой сказано, за всё в ответе. Но здесь она не несёт урону. Моя жена подала на развод, и я ей дал согласие. Так что от супружеской жизни у меня пока остался штамп в паспорте. Но это не надолго.

5 сентября. ЛЮБОВЬ

Накануне вечером я попросил Александрова, чтобы он загрузился зерном на элеватор и был не позднее одиннадцати утра в посёлке. "Нина завтра в два часа в Айдырлю приезжает», - пояснил я ему. «Поздравляю, командир! – сказал Александров. – Я бы женщину, которая за любовью едет от Чёрного моря в казахстанские степи, не отпустил бы никуда и ни за что. Того и тебе желаю». Утром, пятого числа, когда я зашёл к руководству, было оно всё в сборе, Пряжников спросил:

- А ты зачем к директору ходил?

- На тебя с замполитом жаловался, - ответил я. – Говорю, ни хрена не работают, и работать не хотят. Есть предложение, говорю я им, ежедневно в ночь пускать 25 машин на элеватор со сменными водителями. Делают рейс с полуночи, а утром спят. Так ведь они усами не пошевелили.

- А когда это ты предлагал? – испуганно сказал Пряжников, я не помню.

- Ты как тот студент, которому профессор сказал, когда студент тужился о чём – то вспомнить – «Когда не знаешь, да забудешь, вспоминать ой как трудно». Работать надо, а не пыль на штабных скамейках задницей обтирать, как замполит говорит. Я даю вам мысль, бесплатно. Мне партия за всё заплатит! Правда, Сахаров?

Речкин с Халаевым ухмылялись.

- А что директор? - всё также тревожно – недоверчиво спросил командир.

- Директор одобрил.

- А ты когда за Ниной поедешь? – высунулся Речкин.

Я показал ему кулак, но было поздно.

- За какой Ниной ему надо ехать? Уж не за той ли турчанкой, которая его из ростовских полей провожала? - выступил замполит.

- За той самой, - виновато поглядев на меня, ответил Речкин.

- Она что, и сюда к нему приедет. В эти степи? – Пряжникова будто придавило что – то невидимое. – Такая женщина и в такую даль.

- Полюбила, наверное, - сказал Халаев.- И не завидовать, а радоваться надо, что среди нас есть такой человек, которого любят. Замполиту поручим встречальный вечер организовать и по червонцу сбросимся. А Сугробин пусть отправляется в Айдырлю встречать.

- Вечер встречи сделаем завтра, - остановил его я. – И жильё не требуется. У меня квартира в Айдырле снята.

- Всё успел наш пострел, - заключил Речкин. – Тогда праздник назначаем на завтра. Поезжай, лейтенант Сугробин. Александров уже полчаса тебя выманивает.

Мы с Володей сдали зерно на элеватор и в половине второго были на перроне. Перед этим у колонки помылись, стряхнув дорожную пыль, заехали в зафрахтованный дом. Я познакомился с хозяевами, добродушной парой милых стариков, которым было за шестьдесят. Осмотрел приготовленную мансарду, попросил бабушку поставить на стол из огорода цветы и ждать гостей.

- Ты отведёшь машину в совхоз, а завтра повторишь рейс на элеватор и забросишь машину ко мне. Но пораньше. Я с Ниной в штаб батальона заеду. Возьму официальное разрешение на малый отпуск. А то мой ротный командир заболеет от моей самовольщины, если я у комбата не отпрошусь. И сам приходи на ужин, который замполит организует в честь Нины.

- Конечно. Сам я завтра с ребятами вернусь.

«…Тпрру! И тройка встала у знакомого крыльца.

В сани девица влетела и целует молодца!»

Нина вышла с немногими пассажирами, и поезд сразу же отошёл.

- Как это прелестно, что у меня есть возможность приехать к любимому человеку, - сказала она, обнимая и целуя лейтенанта Сугробина, бросив небольшой саквояж на землю.

- А меня поцеловать, - подошёл Александров.

- И тебя поцелую, - обняла его Нина. – Я такая счастливая, что всех готова порецеловать, лишь бы этот лейтенант был рядом.

- Дай телеграмму родным, что доехала, и нашла, - попросил Нину Сугробин, останавливаясь у вокзала.

- Какой ты милый, - обняла его снова Нина. – Это надо обязательно. Моя мама чуть не плакала, когда я внезапно решила поехать к тебе. «Куда? К кому? Пропадёшь в степях. Там ямщик замёрз, даже песню сложили».

Хозяева домика ожидали гостей у калитки. Леонид выпрыгнул на землю из тесной кабины и вынес девушку на руках.

- Вот вам моя квартирантка, - поставил он её перед приодевшимися по случаю гостей, стариками. Дед даже две медали повесил на пиджак.

- Радость то какая, - захлопотала старушка. – И такая красивая. Не побоялась трудной дороги. Проходи, моя хорошая. Сумку, дед, возьми.- И она открыла калитку настежь.

Как всё мило, - сказала Нина, подойдя к открытому окну и всматриваясь в бесконечный горизонт, начинавший синеть в сгущающемся вечернем воздухе. Шампанское для встречи и лёгкий обед из овощей и фруктов наполнили мансарду невидимым облаком дружелюбия и любви. Старики восхищались Ниной и хвалили Леонида. Володя рассказывал невероятности о знакомстве Нины и Леонида. Бабушка ахала, крестясь по случаю, а дед кряхтел и одобрял. Старики, расчувствовавшись, пошли топить баню для гостей. Володя подмигнул обеим и уехал. Леонид подошёл к Нине и обнял её.

- Повторяй мне, не переставая, что ты любишь меня. Я телеграмму перечитывала, не отрываясь, как только получила. И всю дорогу перед собой держала. Ты так и не сказал мне этих слов в ростовских полях, и я хочу наслушаться на долгие дни предстоящей разлуки, - обнимая и целуя, нежно и требовательно говорила Нина.

- Я люблю тебя. И в ростовских полях любил. И все дни без тебя постоянно помнил о тебе и любил тебя. И ни мгновенья не живу без тебя. Ты, моя любимая.

- Снимай, свой мундир, противный.

- И в баню.

- И в баню тоже.

Какая лёгкая бывает женщина, когда она любимая. Леонид подхватил Нину на руки и кружил её на руках по комнате. Лёнька Сугробин, несмотря на предупреждение школьной подруги о том, что любви у него больше не будет, снова любил.

Чёрные волосы, юное лицо из сказок Шахерезады, чуть тронутое косметикой, золотистое платье юбкой – клёш от пояса и голубыми бликами на груди, и белые туфли на гвоздиках - такой предстала подруга Сугробина перед командиром батальона. Сугробин вошёл в штаб вместе с Ниной и, выполнив приветствия по уставу, протянул подполковнику листок бумаги с просьбой о предоставлении ему краткосрочного отпуска по семейным обстоятельствам.

- Обстоятельства представляю в натуре, - сказал Сугробин и отодвинулся, представляя Нину. – Жена повидаться приехала.

- Здравствуйте, - сказала Нина.

Два подполковника, командир и начальник штаба встали и одновременно показали ей жестами рук на диван. –

- Садитесь, пожалуйста. И ты присаживайся, лейтенант, - сказал командир.

В это время дверь приоткрылась, и просунулась голова Пряжникова.

- Разрешите, товарищ подполковник.

- Потом, потом, - махнул ему подполковник и крикнул, - Василий, зайди !

Через секунду вошёл бравый старшина.

- Организуй кофе и …

- Три минуты, товарищ подполковник, - козырнул старшина и исчез.

- Так как Вас величать, - спросил Нину командир,

- Турчинская Нина, аспирантка ростовского госуниверситета. Решила, что моего лейтенанта надо вдохновить на благородный труд по спасению урожая, выкроила несколько дней и приехала.

- Везёт же лейтенантам. Какие женщины их любят, - сказал начальник штаба и пригладил волосы на заметно увеличившемся лбу. – Наши только деньги спрашивают по телефону.

- Ладно, хлюпать, подполковник. Порадуемся за Сугробина. А почему у вас фамилии разные?- задал попутный вопрос командир.

- Чтобы различать на расстоянии, когда лиц не видно, быстро сказал Леонид и улыбнулся подруге.

В комнату вошёл старшина с большим подносом, на котором дымились чашки с кофе, стояла бутылка коньяка, бокалы и ваза с яблоками. Командир отодвинул бумаги на столе в одну сторону.

- Ставь сюда. И свободен. – И Сугробину, - сам за рулём. Ладно, лейтенанту со ста граммов ничего не должно быть. Удачи тебе, красавица. Прибыть тебя сюда позвала только любовь. И значит, любовь не исчезла из жизни, как нас немало стараются убедить практичные люди. Даю вам на любовь неделю, и выпьем за это.

Когда Сугробин с Ниной вышли из кабинета, Пряжникова в приёмной не было.

- Мы когда должны прибыть к твоим офицерам? Время есть. Тогда сверни куда –нибудь в ложбинку. Я люблю тебя, - улыбнулась Нина. - И каждую минуту наедине я хочу быть с тобой.

- А ты не боишься, что я могу умереть от непрерывного оргазма?

- Со мной не умрёшь. Сворачивай.

В совхоз Сугробин приехал с точностью швейцарского часовщика. Офицеры стояли возле конторы начфина Речкина и слушали что – то горячо рассказывающего Пряжникова. «Командир им коньяк поставил», - услышал Леонид, заглушив мотор.

- Мы с тобой выше всего. И у нас разрешение на любовь. Я их пошлю куда надо, по случаю, - сказала Нина, тоже слышавшая слова Пряжникова. И опустилась из высокой кабины, как будто сошла с ковра – самолёта дочь шах ин шаха.

- Смирно! - скомандовал Сахаров. Офицеры подтянулись и щёлкнули каблуками. Все были выбриты, почищены и с чистыми подворотниками на гимнастёрках

- Вольно, товарищи офицеры, - сказала Нина. – Как я рада видеть друзей Сугробина и представиться вам женщиной лейтенанта Сугробина. Всех вас я хочу видеть своими друзьями. И если завидовать лейтенанту Сугробину, то только светлой завистью.

Она подняла руки, подошла, обняла и поцеловала в щёчку каждого. Проходящее мимо почты население с любопытством смотрели на представление.

В совхозной столовой, как принято было в советских чайных с тридцатых годов, был отдельный кабинет для выпивок руководства без лишних глаз. Там и организовал замполит вечеринку. Восемь офицеров вместе с Сугробиным, и Александров с Багиным по личному приглашению Нины составили компанию, провозглашавшую каждый тост за здравье женщин. Звучала радиола. Тридцатилетние лейтенанты танцевали, бережно поддерживая женщину и строго следя за своими сапогами в боязни за стройные ножки в беленьких туфельках. Халаев при каждом тосте вставлял фразы из любимой оперетты "Сильва». «Можно много увлекаться, но один лишь раз любить…» или «много женщин есть на свете, но к одной влекут нас сети…» Багин даже не пытался подойти и пригласить Нину, а только смотрел то вниз, то вверх переживая внутри себя. Пряжников, который с тоской расстался с червонцем, как известил об этом бесцеремонтный Речкин, жаловался всем, что женщины не балуют его, а он так их любит. Когда все покружились в танце с Ниной, она встала за столом с бокалом -

- За лейтенанта Сугробина я поднимаю бокал с горькой водкой. – Сугробин встал. - Пусть всё будет сладким. Она выпила, обняла Леонида и сочно поцеловала. - А теперь дамский вальс. Разрешите пригласить Вас, лейтенант Сугробин.

Тяжёлые сапоги казались лёгкими модельными туфлями. Лейтенанты аплодировали и целовали ручки при прощании. Александров посадил в свою машину шофёром Кривоносова.

- Я пригоню её завтра, а сегодня он вас доставит.

Свет фар вырывал из темноты дорогу и куски бескрайней степи, озаряемые светом встречных машин. В двухместной кабине газона было тесновато втроём. Я посадил Нину на колени и прижал к себе обеими руками. Она обняла меня, и головка её удобно расположилась на плече.

- Вот так я согласна ехать на любой край света до конца жизни, - сказала она. И глазки её закрылись от усталости.

- Пусть дремлет, я поведу аккуратно, - сказал Кривоносов, и машина пошла по выбитой покачиваясь без громыханий и толчков. Я легонько касался губами волос. Нина поднимала головку и подставляла губки.

- Позавидуешь тебе, Леонид Иванович, - сказал целине долго молчавший Кривоносов.

- Ты слишком молод, чтобы завидовать. Вокруг тебе все завидуют.

Солнце поднималось к полудню, когда я проснулся. На столе лежали ключи от автомобиля, техпаспорт и записка от Александрова. «Машина заправлена,- писал Володя, - технически проверена. Прилагаю талоны на сто литров. Буду заглядывать». Нина спала с улыбкой. Я тихо оделся и спустился вниз. Старики сидели под яблоней на скамеечке. Бабушка обрезала лук, дед читал газету.

- Привет труженикам, - поздоровался я.

- Здравствуй, милок, - отозвалась бабушка, а дед, отложив газету, кивнул. - Вчера тёпленькие вы приехали. Нет, нет, не то, чтобы. А весёлые. Песни пели, обнимались.

- Да как им не обниматься – то. Сколько не виделись. Молодые ишо, - сказал дед. - А я вот газету смотрю. Пишут, как американцы на луну летали. Я вот, всё сомневаюсь, что они туда летали. Как это на луну летать? Там где – то сам Бог живёт. Так он и даст свой покой ракетами тревожить.

- А может, Богу самому любопытно стало. Из рая он своих первенцев выгнал, а потомки, забыв о грешных делах предков, своим ходом к раю подбираются. Так не думал?

- Нет, Бога не трогал. Думал только, куда наши – то учёные глядели. Гагарина запустили первого, а на Луну не сумели. Гагарин – то почти у нас приземлился тогда. Сколько у нас радости было.

- Не горюй. Поднатужатся и наши. Придумают. Американцы богаче нас. Они сколько уже лет во Вьетнаме воюют и не разорились.

- Мы тоже богатые, - ухмыльнулся дед, - сколько солдат каждый год на целину присылают. Не меньше, чем американцы во Вьетнам.

- Хватит дед, ерунду говорить. Посылают, значит надо, - укорила деда бабка.

- Здравствуйте, мои хорошие, - раздался с крылечка голос Нины.

- Проснулась, ласточка, - сказала бабушка, поднимаясь – Дай я тебя поцелую.

- Слушай, дед. У тебя знакомые в деревнях на водохранилище есть, чтобы на ночёвку остановиться, - спросил Сугробин за поздним завтраком, который выставила бабушка. На завтрак она выставила огурчики малосольные, помидорки свежие и ватрушки картофельные. Леонид поставил бутылку «Столичной» Все выпили по стопочке и закусили в охотку.

- А что за дело у тебя на водохранилище? – спросил дед.

- Рыбки половить, уху сварить и просто побыть на воде, по которой очень скучаю. И не сидеть же Нине в степи драгоценные дни.

- Так у бабушки сестра родная на самом берегу живёт. Не хочешь ли, бабуль, сестричку навестить, - окликнул он бабушку. - Наши гости рыбку половить собираются.

- Так ведь сто километров с лишком, - засомневалась бабушка. – Но если на денёк – два, то почему бы не съездить. С весны не видались

- Тогда сегодня отдыхаем, а завтра с утра в путь. В кузов только скамейку поставить надо будет. Ниночка! – крикнул он девушку, ушедшую любоваться цветами в саду. – Завтра едем на рыбалку. А сейчас в магазин идём за снастями.

Прогулявшись по посёлку и посетив все пять магазинов, Леонид с Ниной купили снасти и две бамбуковых удочки, а также пять банок лосося в собственном соку, котелок, сковородку, подсолнечное масло и перец с лаврушкой. Не было в магазинах ни вина, ни водки. «Военные всё выбрали», - смеялись продавцы. Нина веселилась от каждой покупки.

- Вся рыба будет наша, - примеряла она удочку к руке. – И котелок самый чудесный, какие я видела. А на такой сковородке рыба поджарится сама и будет пахнуть дымком, даже если костра не будет. И как я всему рада. Особенно тому, что рядом со мной лейтенант Сугробин.

Вернувшись из похода по магазинам, Леонид с дедом вынули из сарая и поставили в кузов старый, но ещё крепкий диван,.

- Теперь поездка будет с удобствами, - сказал дед. – И ещё возьмём кошму. Её бросишь на землю и даже в мороз не простудишься.

- Ой, я поеду наверху, - увидев диван в кузове, - сказала Нина. И достаточно возиться. Обед нас ждёт и отдых до утра.

- Горячая у тебя хозяйка, - хмыкнул дед.

Утром Нина в спортивном костюме забралась вместе с дедом в кузов. Я бросил ей шинель.

- Закутаешься, если дуть будет. И стучите по кабине, если что.

Бабушка забралась в кабину. Я запустил движок. « С богом, бабуля!» «С богом, сынок».

Стучали по кабине два раза, когда проезжали магазины. В результате я купил водку в достатке и цыплёнка.

- Батюшки святы, - только и сказала сестра нашей бабушки, обнимаясь и целуясь. – А мой – то с раннего утра рыбачить уплыл. Вот нескладуха – то.

- Какая ещё нескладуха, - сказал мой дед.- Лейтенант с женой специально на рыбалку приехали. Давай садись к нам и показывай, куда ехать.

- Да за бугор вон тот. И надо поесть взять.

- Картошки полведра возьми и луковиц десяток, - подсказал дед. – Мы не подумали, пока собирались.

Аккуратная деревушка стояла на бугре над водохранилищем. Улица передом смотрела на большую воду, дворами уходя в полустепь. До устройства водохранилища деревня стояла на берегу балки, по которой текла небольшая речушка, впадавшая в Урал. Сейчас балочку затопило и другой её берег бугром закрывал часть водной глади.

- Придётся километров пять в степь проехать, чтобы за бугор попасть посуху, - сказала старушка, усаживаясь со мной в кабину.

- Какие проблемы, - сказал я и через десять минут мы были на месте. Хозяин с напарником, причалив к берегу, раскладывали костёр и никак не ожидали контрольной проверки со стороны своей половины.

- Ну, не бездельник ли, - вздохнула старушка. - Я его рыбки попросила на пирог поймать, а он Ваньку с собой взял и бутылку. Вот я ему. Но присутствие гостей не дало свершиться правосудию. Свояки пошли обниматься, приезжие знакомиться.

- Как ты считаешь, Ниночка, - сказал негромко Леонид, отведя её в сторону. – Уху из пойманой рыбы сделаем или сами ловить будем.

- Когда мы ещё наловим, а кушать хочется, - ответила Нина.

- Что будем делать, Леонид Иванович? – спросил мой хозяин.

- Что делать? – переспросил я. - Уху варить будем и вино пить, раз рыба уже на берегу. А вечером и завтра утром будем ловить. Так что разгружайся.

Варить уху я умел.

- Будете кушать уху, сваренную почти по монастырски, - сказал я Нине и остальному коллективу. Никто не будет возражать, если уху будем делать мы с Ниной? Нет. Тогда за дело.

Я разрубил крупного бройлерного цыплёнка пополам и загрузил половину в котёл с кипящей водой и варил до полной готовности. В куриный бульон засыпал картофель, морковь, лук, снадобья и за пять минут до готовности картофеля положил разрезанные на крупные куски два килограммовых судака. На последней минуте варки положил в бульон две столовых ложки готовой горчицы и от души поперчил. Нина пыталась что – то советовать во время процесса, но я только грозил пальчиком и она замолкала

Пока готовилась уха, солнце пригрело по летнему и берег превратился в пляж. Дед мой вытащил кошму и расстелил её на ровном золотом песке. Все скинули лишние одежды и наслаждались теплом в ожидании непонятной ухи. Нина в купальнике выглядела как манекенщица с обложки.

- Прошу к котлу, - пригласила она всех наших стариков. Глубокие плошки и деревянные ложки, захваченные из деревни, были к месту

= Эх, - крякнули старички, выпивая. – Чтобы только не последняя. И больше уже ничего не говорили, пока не зачистили плошки.

- Ну, лейтенант, - сказал деревенский дед, - придётся рецепт списать у тебя. Всю жизнь у рыбной реки прожил, а уху такую варить не научился.

- Хочу купаться, - крикнула Нина. И, схватив за руку Сугробина, побежала к воде. Вода на отмели в застойном заливчике оказалась на удивление тёплой.

Два дня солнца и воды, два ранних утра, два поздних вечера. Таинственное колебание поплавков и трепещущая рыбина на изогнутом удилище. Не сходящая улыбка на лице у Нины и её обнимающие руки. И слова, жгучие слова любви. Они возвращались через два дня в Айдырлю с ведром судаков и связкой вяленых лещей, усталые от непрерывного отдыха, довольные и счастливые.

- У нас ещё два дня. Мы только дома в своей мансарде. Никуда от меня, - говорила Нина. – Никуда. Но всё у нас было так невероятно чудесно, что никогда и в мыслях не появлялось подобное. Ты откуда деньги взял. Твои офицеры просто плакались и извинялись за нищету на вечеринке.

- Всё просто, Ниночка. У меня было пяток двухсотрублёвых трёхпроцентных облигаций1 с холостяцкой жизни. Я их прихватил. Ещё две осталось.

- Мой милый. С тобой ещё и надёжно, не просто мило.

Нина уехала одиннадцатого, как и намечала. Бабушка всплакнула при расставании. Я посадил Нину в вагон поезда, стоявшего две минуты, и долго курил на перроне, смотря в сторону расстаявшего в мареве последнего вагона. Старикам оставил котелок со сковородкой и удочки.

20 сентября. ДНИ ПРОХОДНЫЕ

Шли дни. Шла служба. Так как стояли ротой, автопарк был один, организационные проблемы и всё прочее меня не касались. Забот было намного меньше, чем это было при автономном размещении взводов. По роте и парку назначалось суточное дежурство из командиров взводов. А взводов было в роте четыре, командиров четыре, то и дежурство выпадало через три дня на четвёртый. Это и был день службы. В остальные дни я занимался со взводом по своему усмотрению: выезжал на линию, в поле, на озеро. В начале сентября замучила какая – то кожная болезнь на ногах нашего уважаемого Василия Ивановича. Мне в части выписали предписание и я на машине с Александровым отвёз его в Орск для отправки в оренбургский военный госпиталь. Александров с Васей по очереди ехали в кузове. В Орске отправили его через лётное училище, где пробыли два дня все вместе, а затем с Александровым вернулись в совхоз.

Ребята у меня работали лучше других, и со стороны начальства нареканий не было. Аварий также не совершали. И вообще, пока аварий в роте значительных не было, все по мелочам: чуть помяли, прижали, поцарапали. Но по всякому случаю приезжал подполковник, строил роту, обзывал самыми отъявленными пропойцами, грозил (в который раз) самыми немыслимыми карами, но все знали, что в других ротах тоже самое и не отчаивались от его ругани.

Вторая половина сентября отличилась трескучей эпидемией желудочных заболеваний. Из строя выводились целыми отделениями и не было никаких возможностей что – либо сделать, потому что антисанитария была вопиющая и не предотвратная. Вода, мойки, туалеты типа «сортир»: всё это не соответствовало элементарнейшим нормам по медицине..Меня прихватил после отъезда Нины.Я благодарил бога, что это не случилось при ней.

Я ослабел до того, что целую неделю не мог подняться. Стационара в батальоне не было не было, а врач ничего не мог сделать. Пришлось лечиться собственными методами: сначала ел таблетки – не помогло; пил водку – не помогло; три дня крошки в рот не... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6