Так начинала рыться яма

Предисловие

Изложенное ниже случилось, когда Ему было десять лет. Многое позабылось, но кое-что свежо в памяти и до сих пор встаёт перед глазами. Об этом и повесть. Автор не преследовал цели кого-то очернить или обелить. Всё описанное является наиболее достоверным пересказом произошедших событий и их личной оценкой с позиции ребёнка. И только последняя глава — примерная картина того, как иначе могла бы сложиться Его жизнь.

Пролог

1

Он забегает в светлый подъезд пятиэтажного дома, опирается на старые деревянные перила и запрокидывает голову: фигура мелькает в проёмах, глухие шаги эхом разносятся по лестничной клетке. В солнечных лучах летают частички пыли. Она появится через секунды и, обогнув последний пролёт, пойдёт Ему навстречу. Выходят на улицу. Там Их ждёт мальчишка.

— Можно пойти с вами?

— Знаешь, не стоит. Мы быстро, — тихо отвечает Он. Мальчик пожмёт плечами и быстро скроется во дворе: побежал к другим детям.

Конец августа, но ещё пригревает и тяжело дышится. Из-под ног людей вздымаются облачка песка и быстро оседают.

Она с трудом достаёт пачку сигарет из переднего тугого кармана джинс, спички ­­­­— с ещё большими усилиями, корча лицо и вытягивая пальцы, — и закуривает наконец.

— Почему ты отказал ему? — вслед за словами изо рта вынырнет струйка дыма и рассеется у Его лица. — Тебе было бы веселее, — не придавая значения взмахам ладони, Она отправляет вслед вторую.

Он неуверенно разводит руками, а про себя задумывается, почему же отказал.

До старого дома десять минут: через дорогу, пройти двором, а потом парк: разбитые бетонные тропинки да неухоженные редкие вязы. Панельная пятиэтажка. Ещё в самом конце весны Они жили здесь. Во дворе за бордюром, возвышающимся ступенькой над асфальтом тротуара: железные детские качели, горка, несколько турников (перекладин для чистки ковров), посреди всего — четыре мусорных бака, отгороженных от площадки бетонными плитами с трёх сторон. Он не помнит, переступал ли когда-то этот бордюр.

Ржаво-оранжевая краска на двери подъезда слоится и трескается, обнажая потемневшее дерево, и уже усыпала порог острыми уголками. Она оставляет Его ждать, а сама скрывается в темноте. Через секунду скрипнет старая пружина, дверь с грохотом закроется. Остаётся перевезти немного вещей.

2

Лениво откроет глаза: Она лежит в полуметре, укрытая пледом по шею. Тёмные мальчишеские волосы где-то торчат, а местами вздымаются о кровать. Холодный свет заливает комнату: по-осеннему пасмурно. Он планировал гулять весь день. Ведь суббота, и не хочется сидеть дома. Он переворачивается на спину, аккуратно придерживая плед над собой. Край подоконника нависает над спинкой кровати, двуспальной или больше: Им хватает с излишком. Высокий потолок белеет наскучившим цветочным узором. Он лежит почти бездыханно, обдумывает, сложив руки на груди, когда Она также ложится на спину и недолго косится на Него. Он повернёт к Ней голову в ответ: плед обнажил плечо и лямку бюстгальтера. Почему-то станет так противно находиться рядом, что Он спешно отводит взгляд. Она довольно кряхтит и потягивается на кровати, закидывая на подоконник сцепленные в замок руки.

— Встаём? — Он снова смотрит в потолок. В ответ — утвердительное сопение. Немедля, Он откинет плед и сразу поёжится. Проползает вдоль кровати и перелезает через заднюю спинку на пол: не хочется переступать через Её ноги. Одевается. Она уже поднялась и сидит на краю кровати сутулясь, уставившись в пол и пожёвывая губы. Наконец вдохнёт и: «С днём рождения».

Он неприязненно оглядит полуголое тело и переведёт взгляд на окно: «Ага». Знал, что так будет. Он не любит праздники, и поздравления, и подарки. Шагнёт к коридору: бабушка. Стареющее тело тонет в светло-бирюзовой футболке почти по колено. На лице ширится улыбка с ямочками на щеках. Обняла.

— С днём рождения, сынок, — и крепче обхватит Его руками. Ему по-своему стыдно, что Она видит это, и Он с силой подался назад, смущаясь: «Ну всё. Не надо».

Она опешила, а потом возмутилась, едва сведя брови: «Ну и не получишь шоколадку».

— Ты что? Она просто поздравляет тебя, — будто нечаянно удивится Она с кровати.

В ответ Он что-то пробубнит, но не будет услышан. Шоколадку Он всё-таки получит: это воздушный белый шоколад, который Он обожает, а Она — нет. Подарком окажется «Книга для мальчиков»: иллюстрированная синяя обложка, крупный шрифт и около сотни страниц.

— Спасибо.

Он не знает, как относиться к бабушке. В своих рассказах Она показывает её плохой, якобы в детстве та била Её и братьев, выбрасывала  домашних животных из окон назло Ей, была неряхой, сплетницей и вечно старалась выставить себя в лучшем свете перед другими. Всего этого Он за бабушкой не замечает, хотя живёт с ней уже третьи летние каникулы. Но раньше Он почему-то принимал Её сторону в разговоре о ней и даже подстёгивал, придумывая разные небылицы. Она вторила каждому слову и, кажется, врала.

3

Выходят на тёмную лестничную клетку. Она включает экран телефона с монохромным дисплеем и бросает тусклое пятно под ноги. Свет из коридора очерчивает силуэт бабушки, устало облокотившейся в дверном проёме, и продолжается ещё с метр.

— Ну, берегите себя. Возвращайтесь, если что.

Она быстро попрощается и скажет Ему идти, кинув экраном в ноги.

— Давай, пока! — Он надеется увидеть её скорее, пусть и понимает, что встретить новый год вместе Она ни за что не согласится. Но, может быть, хотя бы отпустит на зимние каникулы?

Спустившись со скверным светом к улице, Она остановится под бетонным козырьком у подъезда и снова закурит. Стемнело. Тёплый ветер лениво расталкивает крупные редкие снежинки. Под ногами они останутся мокрым месивом, блестящим в огнях уличных фонарей, или покроют голую землю пухом. Тихо. Докурив, Она поправляет плетёную хозяйственную сумку на плече — полупустую, остатки вещей, — и вот Они уже идут.

Он до сих пор не знает, где Она сняла квартиру.

— Напротив деда, где красные дома.

 Это были узкие четырёхэтажные дома из огнеупорного кирпича. Их совсем немного. Может быть, всего один двор. Он там раньше не бывал.

Но сейчас Они идут прямо в противоположную сторону, на рынок. Уличные фонари желтят дома, дорогу и лица людей. В толстой зимней куртке жарко, пот катится по спине и оставляет зудящий штрих на коже, Он шевелит плечами из стороны в сторону, не в силах преодолеть слабость.

Дошли быстро. Многие ещё на местах. Покупатели толпятся у хозяйственных и продовольственных отделов под высокой крышей. Время, когда рынок находился под открытым небом, прошло. Только несколько торговцев располагаются в широком арочном проходе, соединяющем два крыла здания в цвете песчаника.

Они долго стоят в очереди, чтобы купить небольшой красный таз, мыла, стирального порошка, и ещё чего-то, необходимого Ей в количествах, в котором, как Он уверен, они не нужны больше никому. Она складывает покупки в таз и вручает Ему. С этим отправятся обратно, мимо дома бабушки и дальше, к окончанию жилого массива.

Через дорогу внимание привлекает дом: вместо швов серых панелей здание удивляет треугольными выступами, продолжающими квартиры; декоративными арками над окнами верхних этажей; пилястрами, прочими рёбрами и полостями, чередующими белый и красный кирпич. Единственный такой в целом городе. Но то описание по памяти: в полутьме Он едва сможет разглядеть всё это сквозь чернеющие деревья перед самым тем домом, образующие с ним тесную бетонированную аллею, смешную в своей бесполезности и беспомощности.

Они подходят к красным домам и поворачивают вглубь их по оледеневшему асфальту. Пройдут прямо, возьмут вправо: предстаёт дворик из трёх домов, плотно стоящих буквой «П». Фонарей нет, и Она достаёт телефон. Скоро упрутся в крайний правый подъезд среднего дома. Дверь — деревянная — привычно скрипнет. Она пропускает Его, придерживая ту костяшкой указательного пальца. Первый этаж встречает тусклой лампочкой, светящей угнетающим почти оранжевым светом. Поднявшись на первый этаж, Она вглядится в номера на дверях и, остановившись перед одной из них, выставит вперёд левую ногу и поставит на неё сумку с плеча. Звук молнии. Нашла. Звук молнии. Наметит замочную скважину, отойдя со света, и будет пытаться открыть дверь, кряхтя и поправляя сумку. Но та не поддаётся.

— Не хватало только домой не попасть!

Он ненавидит Её истеричное поведение и назло отвечает равнодушных причмокиванием. Переминаясь с ноги на ногу, Он не придаст значения тому, как замок грубо щёлкнет. В тамбуре ещё две двери: та, что прямо, залита желтизной из подъезда. Свет доходит до правого угла и прерывается, захватывая только треугольник второй двери — двери Их квартиры. Замок откроется быстро.

Он ждёт, пока Она зажигает свет в коридоре и разувается, и вот сам оказывается внутри. Освободившись от таза, обуви и верхней одежды, Он деловито пройдётся в уже светлый зал, находящийся налево по коридору.

Она говорит ждать и заходит в спальню, что чуть ближе ко входу. Слышится шелест пакетов, Она изредка выходит: сначала включает свет в ванной, а потом относит туда что-то. В очередной раз Она выходит, но будучи только в нижнем белье. Он морщится, не понимая, зачем Она разделась, но Она быстро направляется в ванную и начинает мыть руки, скрыв только левую часть тела. Сначала только кисти, на несколько раз, потом поднимется к запястьям и, наконец, дойдёт до локтей. Всё это Он знает отлично и не станет наблюдать. Лучше оглядеть зал. В углу стоит телевизор на белом табурете, ещё два таких же расположились у окна в дальнем конце комнаты, а у стены, смежной спальне, застеленный голубой простынёй диван. Стола нет, вместо него низкая коричневая лакированная тумба у стены против дивана. Закончив с руками, Она включит телевизор и продолжит раскладывать и подготавливать. Он захлёбывается зевотой от скуки и переминается с ноги на ногу. Сидеть в уличной одежде нельзя, как и трогать что-либо, но Он выискивает моменты, когда Она точно не увидит, и присаживается на край дивана, а через пару минут тихо поднимается и разглаживает простыню: нельзя допустить ни единой складки. И даже боится думать, что случится, если Она вдруг внезапно зайдёт в комнату. Будет страшный крик и ещё часы ожидания, пока Она застелет диван другой простынёй.

Она входит в зал с целлофановыми мешками на руках, всё ещё только в белье.

— Сейчас помоешься и ляжешь, а я продолжу. Я до ночи буду, — и протягивает руку, как бы требуя Его одежду. Как только Он что-то снимает, Она небрежно складывает это и уносит в спальню. Он уже голый, Она чуть задержится, а потом выйдет без мешков.

— Ну, пошли.

Ванная очень простая: только старая ванна, и душ висит на стене над ней. Он залезает внутрь аккуратно, не касаясь ногами боковых стенок. По привычке встал лицом к крану. Другие дети в Его возрасте уже наверняка моются сами. Ему удавалось такое только будучи у бабушки или в гостях у деда и второй бабушки. Моет Она долго, особенно сегодня. Начиная с шеи, спускается вниз, а потом вернётся к голове. Время ополаскивания, а Ему хочется полежать в ванне. Она никогда не закрывала дверь и не давала Ему даже самому коснуться воды из крана. Ванная не прогревалась, и от пригоршней воды, льющихся на тело, становилось холодно до дрожи в зубах. Он жаловался, но Она будто в бессилии тихо отвечала, что нужно немного потерпеть. Только во время ополаскивания Она включит душ, и пытка превратится в удовольствие.

Он выходит в коридор: снова начинает трясти. Кажется, совсем поздно. Прошёл час или больше? Они пройдут в спальню. Обычные полотенца Она не любит из-за необходимости стирать их, и вот Он вытирается бумажными. Ляжет спать. Свет не горит, и Она просто вернётся ко своим делам.

Так начинала рыться яма.

4

На самом деле, яма роется уже давно. И это будет легко доказать.

Он толкает дверь подъезда костяшкой указательного пальца левой руки и аккуратно выходит, щурясь от солнечного света. Лето. Он отходит ко скамье справа от двери подъезда. В одной вещи Он согласен с Ней: сидеть на такой грязи не стоит. Позади раздался смех. Это двое мальчишек Его возраста издеваются над котом. Хватают и бросают, дёргают за хвост и лапы, а он почему-то не бежит, а лишь орёт и извивается в руках обидчиков.

В горле заиграет. Он хочет возразить и поставить их на место, крикнуть что-нибудь, но стоит и тяжело дышит.

— Хоть бы он снял с вас скальп, — беззвучно процедит Он и отвернётся к скамье, сжавшись телом. Скоро они уйдут: кот всё же бежал. Горечь во рту от обиды. Но что, если кто-то увидит из окна, или выйдет из подъезда?

Когда-то выйдет и Она. Несёт две большие хозяйственные сумки. Ей явно неудобно и даже тяжело, но помочь Ему не даст. Никогда не даёт. И это было бы всего лишь странной загадкой, если бы не осуждающие взгляды прохожих в Его сторону. Он не мог поднять глаз, чтоб не столкнуться с ними. И сейчас Он лишь идёт рядом с Ней, направляющейся в соседний двор, отделённый узкой автомобильной дорогой. Подойдя к одному из подъездов одного из домов — здесь они расположены в виде буквы «Г», — Она закидывает сумку с левой руки через плечо, а сумку с правой вешает на запястье левой и оттягивает одну ручку к локтю. Достанет нетолстую стопку газет и, отделив от неё два листа, расстелет их на скамье рядом. На самом деле, Она и сейчас мучается, но до последнего не даёт Ему помочь. Ветер будто нарочно пытается сорвать газеты и прокатить по асфальту, а Она, нервничая, хватается то за них, то за сумку, сползающую с плеча, и всё же скажет Ему подержать газеты, пока сама поставит сумки сверху. А потом Он остаётся один.

Снова переезжают. На этот раз — в другой город. Вся идея с продажей квартиры заключалась в смене обстановки, но лучше не становится. Теперь Она бежит от родственников, что тоже «грязные» по Её мнению. Прежде Она хотела лечь в диспансер на месяц, ещё год назад, но бабушка предостерегала о том, что там Её будут намеренно колоть, чтобы по итогу закрыть надолго. Он тоже был против.

Вдоль улицы идёт старик в белой кепке. Его сигарета на исходе. Остановится возле Него и откинет пепел мизинцем.

— Переезжаете?

Он кивает. Затянувшись, старик добавит со смехом, чуть приглушив голос: «А может, продадим одну?» — и кивнёт на сумки.

— Нет, не стоит, — Он напряжённо улыбается. Старик продолжает курить и немного отходит.

Она появляется из-за угла дома с последней сумкой и спешно направляется к ним. Оставив ту сверху остальных, достаёт из неё влажные салфетки и принимается по обыкновению тщательно вытирать руки, на несколько раз, выкидывая один белый комочек за другим в урну рядом. А когда закончит — закурит. У них со стариком завяжется та беседа, где спрашивают, куда и почему. Слушать Он не хочет, и оглядывается по сторонам. Они уже вдвоём, и вот подъезжает грузовая машина с зелёным кузовом. Вышедшие мужчины поздороваются с Ней, откроют заднюю дверь и примутся работать. Она заплатит им, и двое уедут на склад. Вещи можно будет забрать позже.

С момента последнего переезда Болезнь лишь прогрессирует. Теперь Она использует целлофановые мешки. Всегда и везде (кроме улицы). Она одевает их на руки, предварительно завязав края в узел, чтобы не спадали, и вдув немного воздуха, чтобы легче одевались. Ни одна стирка или готовка не обходится без этого. Её руки выглядят ужасно: бесконечное мытьё. Так было и раньше. Но мешки не отменяют мытья рук, нет.

Он стоит в сотне метров напротив подъезда, из которого ещё недавно выходил в школу. Начинает вечереть, солнце рыжим карликом опускается, зажигая о себя небо.

Она бегом направляется к Нему с ещё одной сумкой — совсем маленькой и полупустой.

— Сдала! Быстрее, пока хозяин ничего не увидел! — и подзовёт Его за собой, переходя на быстрый шаг. Что он должен увидеть? Идеальную чистоту? Или Его плюшевого медведя, которого Она оставила из-за того, что это «всего лишь сборщик пыли»? Медведь был голубой шерсти полметра в высоту. Это награда за первое место в городском олимпиаде по математике, а Она его не взяла.

Мимо мелькают знакомые улицы и места, и о каждом у Него есть своя история. Вот мощёная плиткой площадь, а за ней Дом Молодёжи, в котором Он три месяца занимался дзюдо, и никаких успехов. Это была бесплатная секция, но Он ушёл, как только Они переехали от бабушки. А дальше идёт рынок, где Он бывал и с Ней, и с дедом, и с бабушкой. Прямо, через дорогу налево и немного вперёд — автовокзал: маленькое зданьице и большой навес у места, куда подъезжают автобусы.

Уже в послеполуденный час Он смотрит сквозь мутноватое окно микроавтобуса и пытается подчеркнуть значимость момента, а получаются глупости: «Да… Уезжаем из обычного провинциального городка в большой!». Приехав, сядут на трамвай, и доберутся до места. Он поймёт это, когда Она остановится на тротуаре против торца пятиэтажного дома, достанет телефон и примется звонить. Хозяину? Ах, нет, хозяйке. Та обещает скоро подойти. Почти стемнело, давно зажглись фонари. Он с интересом рассматривает домофон: до этого видел такой только в доме своего деда. Двор тоже удивляет: посреди него стоит детский сад. Через время и хозяйка подойдёт. С ней, кажется, была нотариус, а может та подойдёт позже, если вообще подойдёт. Поднимутся на пятый этаж, провернут ключ дважды. Две комнаты, кухня, новый балкон в пластике, ванная; и всё меблировано под завязку! Один телевизор висит над входом в кухню, второй стоит на тумбе в зале. Вдоль зала располагаются угловой диван, а напротив – мягкое кресло, справа от которого стол. Это то, что сразу бросается в глаза. Она с хозяйкой заключат договор аренды на кухне, нотариус заберёт бумаги. Он так и не увидит её отчётливо. Оставшись вдвоём, Она повторит всё в точности: разденется до белья, долго будет мыть руки (уже больше часа), пока Он осторожно присаживается на подлокотник кресла и расслабленно выдыхает. Закончив, Она включит телевизор и пойдёт застилать кровать в спальне. Этот час Он вынужден стоять и, засыпая, не может не ныть о том, как Ему надоело. Она психует и велит молча ждать.

Она всё же закончила, и Он начинает раздеваться. В ванной увидит туалет, раковину, стиральную машину, водонагреватель и ванну. Ещё полтора часа. Упадёт на двуспальную кровать. Широкое окно в ногах одарит видом ночного города, а шкаф у стены будет привлекать внимание зияющей чёрной щелью неплотно закрытой дверцы.

5

На завтрак — лапша быстрого приготовления, на обед и ужин — тоже. По переезду Она перестанет готовить. То ли будет лень помыть кухню для себя, то ли просто не захочет, то ли становится хуже. Он уже скучает по еде, которую Они ели, проживая в своей квартире. Это были каши, сколько Он себя помнит. Гречка, рис, гречка с рисом и ничего больше. Перловую не любит Она из-за её слизистости, пшённую — Он. Мясо было не по карману, кажется, а на супы не хватало времени. Гораздо важнее казалось вести непрекращающуюся стирку и мытьё всего на свете. Она не работала. Ни дня при Нём. Жили на пособие по утере кормильца и помощь деда. Отец уехал на заработки, но запил, промотался и покончил с собой. Так Она рассказывала, но Он не верит. Она никогда не любила отца. И Он тоже, но только потому, что будто и не видел его ни разу. Когда тот умер, Ему шёл четвёртый год.

— Выйдем на секунду, — классная руководительница позовёт Его из двери. Он испугается. Закрыв за собой и двинувши за ней, осторожно спросит: «Что-то случилось?»

— Твой дедушка приехал, — отвечает спина.

Перехватило дыхание. Он шокирован. Боясь последствий, Он пробормотал с надеждой, запинаясь: «Но у меня нет дедушки». Она слегка повернёт голову и недоумённо улыбнётся: «Как же это нет?». Ещё секунда, и покажется он: приземистый плотный мужчина с залысиной на макушке и сединой в висках и по бокам. Выхода нет: они здороваются и обнимаются, но всё это для Него как в тумане. Дед поспрашивает о мелочах, но не задержит и останется ждать окончания уроков. В ступоре и глубоких страшных размышлениях Он возвращается в класс. Остаток времени растечётся по непониманию, что же делать. Он не может рассказать Ей, но ведь рано или поздно Она всё равно узнает. На очередном ли родительском собрании классная руководительница упомянет, какой чудесный у Неё свёкор, или как-то иначе. Никогда не боялся Её так: теперь можно ожидать всякого. Он ведь обнимал его, а значит, вся школьная одежда теперь «грязная», и ручки дверей на входе, и что угодно! По пути в гардероб Он твёрдо решает, что ничего не скажет.

Они вышли на улицу, Он снова в полусознании отвечает на вопросы, не понимая, что говорить можно, а что — нет. Дед расспрашивает, тепла ли куртка, нормально ли Он питается. Проходя по зимней оледенелой дороге, он предложит зайти в кафе: знает, что Она готовит одни каши, и не считает их достаточной пищей. Нет резона отказываться. Заведение находится через дорогу от дома, Он беспокоится, как бы Она не увидела их. Попытавшись вспомнить, как часто Она часто смотрит в окно, немного успокоился — никогда. Только иногда курит на балконе. Они сели за столик у входа и продолжают разговор. Подойдёт официантка с толстым меню в руках и положит его на стол, поприветствовав с улыбкой. Он не знает, что выбрать, и даёт деду сделать заказ: домашний суп с лапшой и запечённый с мясом картофель. Официантка примет меню, и обратно. Они обменяются телефонами.

— Что это Ей в голову стукнуло? Не понимаю. Жила в своей квартире, ты в школу ходил. Нет же, нужно было рвануть, — он неодобряюще покачает головой и, замерев резко и чуть задрав указательный палец, вытащит голубой свёрток и протянет Ему.

— Отдашь Ей, хорошо?

Это деньги. Он не станет считать, ведь это, стало быть, некультурно, и с трудом засунет их в неподдающийся внешний карман куртки.

Закончив с едой, Он начнёт всем своим видом показывать, что должен скорее уходить. Один, уже подходит к подъезду, замедляя шаг и еле дыша. Снова обдумывает. Нет, решение принято. И теперь не только из-за страха. Оглянувшись по сторонам, стоя уже у самого подъезда под козырьком, Он аккуратно достанет купюры и насчитает четыре крупных: это хорошие деньги.

Однажды Он поехал на соревнования по дзюдо с полудюжиной ребят, почти ничего не зная и не умея. Так просто было нужно, как сказал тогда тренер. Конечно, Он проиграл первый же бой. За считанные секунды. Сам не понял, как оказался на мате, перекинутый через себя соперником. Тогда их долго везли на место проведения мероприятия, — в незнакомую Ему деревню, — и по пути они остановились в чьём-то доме на пару часов. Там всех напоили чаем и даже усадили за компьютер. Играли только старшие, а Он с остальными наблюдали позади. Узнав обо всём, Она захотела отблагодарить тренера за приём и вручила Ему немного денег, чтобы Он передал. А Он оставил всё себе, купил сладкого и даже сумел пронести мимо Неё, сложив купленное в свой стол. Это был последний звонок в школе. Хорошо, что Она не пошла: дети пели прощальные песни первым учителям, и Он не хотел, чтобы Она это видела. В раннем детстве Он мечтал пойти на уроки пения и, когда однажды высказал своё желание, Она отвратительно так усмехнулась: «Да ведь у тебя слуха нет! Ну, спой мне…», и название какой-то детской песни. Он не стал.

Что будет, в конце концов, если всё рассказать? Она может выкинуть их, или оставит под крик, что Он здоровался с дедом. Будто Он в чём-то виноват! А потом Она и вовсе решит снова уехать, посреди учебного года. Опасаясь всего этого, Он вернёт деньги в карман и потянется к домофону: три коротких нажатия, гудки, наконец: «Кто?».

— Я.

Дверь приоткрылась. Поднимаясь всё выше и выше, Он думает: увидела ли Она их вместе? Вероятно, так было бы лучше. Последний пролёт, Её лицо в дверях. Непонятно. Встречает как обычно, Он разувается, проходит в зал и кидает рюкзак к своему столу. Начинает раздеваться. Вдруг — вопрос, почему так долго. Он со скукой рассказывает о непредвиденном классном часе. Помыв руки, поест через силу. Всё как обычно: лапша в большом пластиковом стакане. Она говорит, что они удобнее тарелок.

6

Попрощавшись, Он побрёл домой. Настроение подпорчено. Не по себе входить внутрь подъезда. Он отчётливо понимает, что это в последний раз. Она потратила много на риэлторов, но те так и не нашли квартиры дешевле. Всего страшнее Она была в последние месяцы; постоянно говорила, что Им придётся покончить с собой, когда денег не останется. На все намеренно начинаемые Им диалоги о новых школьных предметах в следующем учебном году Она отмахивалась: «Всё равно ты не доживёшь». И хуже всего был смешок в такие моменты. Неужели это серьёзно? И для чего тогда Он до сих пор жив? Чем ближе конец учебного года, тем чаще Он плакал наедине с собой и молился, хотя никогда ни в кого не верил. По ночам бессилие захлёстывало, и Он, один в кровати и комнате, сквозь слёзы шёпотом лихорадочно повторял, что не хочет умирать. Он не знал, плачет ли Она, пока Он в школе, но очень надеялся на это.

Легче становится после школы, когда Он с другими идёт в маленький магазин, стоящий с торца многоквартирного дома, недалеко от школы. Дед посещает Его по пятницам раз в пару недель, и деньги всегда при Нём. Даже слишком много для одного. Потому Он всегда готов угостить и других чем-нибудь. Спросу на себя не удивляется и знает, кажется, почему рядом те или иные люди. И с удивленьем из раза в раз приходит к выводу, что только один сосёт из Него деньги. Для остальных Он просто часть хорошей компании, гуляющей во дворах и пинающей пустые бутылки в футбольные ворота — широкую перекладину. Но как удивляются продавщицы Его крупных купюрам!

В последний раз они гуляли вдвоём: брели изо двора во двор, дурачились и обсуждали рок-музыку, и тут он сказал, что голоден и пойдёт домой. Но оставаться одному не хотелось, и Он вытащил некрупную купюру из кармана пиджака. Ушла ровно половина. Жар спадал, они сидели в беседке и разговаривали, и в итоге разошлись. Он решил идти тенями двором, и в пути стал шарить карманы: только одна мелкая купюра, которую Он получил на сдачу в магазине. Остановился, скинул с себя сумку, убедился, что больше — ничего, и озадаченно задумался: когда же Он умудрился всё потратить? Но возобновил шаг, и тот быстро расстроил Его грусть, ведь теперь можно не бояться, что Она что-то найдёт. Арки и тротуары вывели к дому.

— Может, погуляем сегодня? — уточнил Он, крутя остроносой туфлей по деревянному полу.

— Я не смогу, — ответил первый, подбрасывая воздушный шар.

— Если разрешат, — второй указал на родительницу, говорящую с классным руководителем в стороне. — Я болею немного.

Класс уже готов к каникулам: парты и стулья друг на друге вдоль одной из стен. Только учительский стол остался у доски.

Конец мая оставляет после себя прохладу, что даже подмерзают уши. Подходят к школьному забору.

— Можно, мы немного погуляем?

— Нагулялся уже, — недовольно отвечает родительница и уводит его друга за собой.

Действие

7

Голова начинает до боли дребезжать, если облокотиться на стекло. За ним сочная степь и летнее небо, но глазу не за что зацепиться. Так скучно… На спинке сидения перед Ним висит рюкзак — всё, что Его. Свою же сумку Она положила на место под ручную кладь. Пыталась уснуть, но никак. Многие пытаются. Второй, третий, четвёртый час. Во всю днеет, и солнце навязчиво лезет в окно. Задёрнул шторку. Когда Они раньше ездили куда-то (недалеко), Он клал голову Ей на плечо и недолго спал. Шея затекала, но дорога сама бросалась под колёса. И когда Он просыпался, несколько минут смотрел в окно: всегда сидел около него. Показался город. Получается, шесть часов почти прошли? Пассажиры начинают оживляться, мельтешить и шуметь. Кто-то убирает за собой, поднимает подлокотники у сидений, спешит в уборную, да та уже закрыта. Поезд замедляет ход, стук колёс всё реже, реже. Последний удар известит о прибытии, откроются двери, и люди в суете повалят к выходу. Они сидят и ждут. Она привыкла выходить после всех. Взяв своё, Они скоро окажутся на перроне.

Столичный вокзал: толстая прямоугольная башня симметрично расходится в две стороны приземистой полусферой, и всюду синие стёкла и белая, чередующаяся с золотой, обшивка. Она покурит около урны, и Они войдут внутрь. Суматоха. Люди нескончаемым потоком снуют туда-сюда, сменяя узкие коридоры широкими, а широкие — залом ожидания или повсеместными кафе. У женщины украли сумку, она кричит и зовёт охрану. Другие напряглись. Они решают чего-нибудь поесть и заходят в блинную, прямо здесь, на вокзале. Всё дорого, но Она и не думает пойти в другое место. Это тревожит. Что происходит?

Они станут делиться впечатлениями об увиденном. Он нарочно заливается собственной рефлексией. Она почти не говорит. Нужно искать ночлег. Они выйдут в город: солнце с Ними, а на башне вокзала выросли огромные часы. На стоянке поместилось не меньше сотни машин, и отовсюду голосят таксисты. Протиснувшись сквозь гул, Он как бы больше его и не замечает, но есть что-то иное: слева, в сотне метрах — частный сектор; прямо — старое облезлое зелёной краской здание со столовой на торце; дальше прямо — улица, усеянная магазинами, салонами красоты и аптеками, а по одну сторону высится здание, отсвечивающее в солнце. Кажется, супермаркет.

Они заглянут туда после всего. Уже неделю покупают там ужин. В основном, «домашняя» кухня: манты, котлеты, что-то ещё. Она берёт себе пиво почти каждый день. Она и раньше могла иногда выпить: раз в неделю, бывало, что раз в месяц. А сейчас зачастила.

Перейдя через дорогу от магазина, Они у входа в гостиницу. Пара метров вперёд, и направо, к лестнице вверх. На первом этаже только дорогие номера. Коридор этажом выше выглядит также: белые стены и лакированные двери, но в конце берёт вправо: это к уборной и душу. Общие на несколько номеров. Выглядят неприглядно. У Них двуспальная кровать, пара табуреток, платяной шкаф и старый рябящий телевизор. Но здесь только ночлег. Целыми же днями Они гуляют по незнакомому городу. Многие вещи бросаются в глаза. Он до последнего не верил, что океанариум был бесплатным, и всё боялся, что Их сейчас схватит охрана. Там были пруды с кораллами и множеством рыбы, а остальное как-то проходило мимо Него. А с другой стороны уличный базар с латанными натянутыми тряпичными навесами и разбитым бетоном под ногами. Ещё большой торговый центр, окружённый частным сектором — почти трущобами. Он не может понять этого. Ничего не осталось после посещения главной площади столицы: голое, уложенное плиткой поле, где только ветер да солнце. Хватило нескольких дней на разочарование. Она сняла пособие в банке. Что будут делать? Страшно спрашивать.

Он и молчал, а одним утром Они выходят из гостиницы со всеми вещами вместе с рассветом. Прохладно, и Они тянутся к янтарному восходящему гиганту в рыжем зареве, ещё около гостиницы. Ждут поезда, но пока не идут на вокзал. Билеты обратно.

8

Жара. Люди толпой идут тенью размашистых тополей и клёнов по асфальтированному тротуару. Слева во многоквартирном доме покажется магазин, Они зайдут: бедный продуктовый отдел перетекает в уголок с хозяйственными товарами. Купили газированной воды. Сначала пьёт Она, и только потом отдаёт бутылку. Больше её Она не берёт, и Ему придётся поить Её. Это очень стыдно и странно, и Он часто взрывается при очередной Её просьбе сделать это на глазах у людей. Выйдут из магазина. Поток поредел, но люди продолжают медленно идти вперёд. На другой стороне дороги плотно кучкуются разнородные низкие домишки, некоторые уже утопают в грунте и окнами выходят на колени прохожих. Они бредут за солнцем, пока не отделятся от толпы. В преддверии вечера не по себе. Они забрели не то в заброшенный парк, не то в целый недостроенный район, и стоят в бетонном кругу с возвышающимися по краям бордюрами. Травы вокруг почти нет, деревьев — тем более. Только вязы, только вязы. Бетонная дорожка ведёт дальше к паре голых панельных пятиэтажек в сотне метров. В хиреющем солнце они кажутся неестественно гротескными и вызывают непреодолимый ужас. Особенно чёрным смотрят на Него пустые впадины-окна, и мерещатся чьи-то тени в непроглядной для Его близорукости темноте, и выглядят дома тем мрачнее, чем ниже падает солнце.

Они сядут на деревянную скамейку в бетонном круге, и останутся надолго. Она даже сейчас подкладывает под свою сумку газету, Он не стесняется не делать этого. Оба, один чёрт, сидят на голой скамейке.

— Нужно заночевать. Может, там? — и кивнёт на дома.

Он всполошится: «Нет, там опасно! Там наверняка бомжи.»

— А мы кто?

Он продолжил, запинаясь: «А пьяницы? Наркоманы? Нет!»

Она устало выдохнет и задумается. Кругом никого, тишина, но дома пульсируют грохотом и ширятся перед глазами. Вечер приближается. Он не знает, что делает здесь, в этой деревне. Определённо в деревне. И куда Они шли вместе с теми людьми? Кажется, это какая-то экскурсия, но они шли очень долго и, возможно, всё ещё в пути. Он всё пережёвывает: для чего было сюда ехать? В этой захолустной жути ничего ведь не привлекает.

— Ладно, пойдём, — и солнце резко село. Она встала, закинула на плечо сумку, а газету из-под неё сложила, и обратно.

Идут той же дорогой, но другой стороной. Горят фонари. Странно, ведь обычно подобные улицы никак не освещаются. Кажется, эта — центральная. Подошли к автовокзалу — ни души, всё закрыто. Который час? Наверное, совсем поздно. Хотя Он всё равно бодр: прохлада не даёт повода хотеть спать. Но как долго? Не идти же всю ночь так! Он уже в чёрной олимпийке, и всё равно морозит. Трико в рюкзаке. Не хочется надевать сейчас.

Асфальт раскатывается в никуда чёрной полосой. В один момент Он замечает, что конец деревни близок: дома как-то неловко прерываются, оставляя крайние наполовину в степи. Он не хочет спрашивать и молча идёт. Но Она закурит сигарету и не остановится. Луна набирает или убывает — Он не разбирается, — и светит тускло. Когда фонари прервутся, не будет видно вообще ничего, и Они замедлятся. Однако, трасса оказалась не совсем прямой: сейчас она спускается, а потом берёт вправо и снова вниз. Из кюветов вырастают линии электропередач, трава чернеет, но вообще-то не так уж темно, и вовсе не страшно. В глазах расплываются огни города где-то впереди. Города? Он оглянется и сравнит: да, совсем другое дело. Но идти придётся всю ночь.

Изредка мимо Них проносятся машины по направлению к городу впереди. И после каждой Они смеются с того, как, должны быть, удивлены Им водители и пассажиры. Наконец сон взял своё. Он уже зевает не переставая, и слезящимися глазами умоляюще смотрит на огни, что никак не приближаются. Прошёл не один час с момента начала пути, так Ему кажется. Она не подаёт никаких признаков. И вдруг рядом тормозит внедорожник. Из него выскакивает девушка или женщина — не разобрать, — и подбегает к Ним. Он напрягся.

— У нас украли сумку с деньгами и документами. Идём пешком.

— Туда-то? Давайте подвезём!

Она поколебалась, но всё же все вместе направились к машине. Там сидят двое мужчин на задних сидениях. Он снимает рюкзак и садится к одному из них на колени, а Она — спереди.

— А то что же вы будете ночью с ребёнком по трассе таскаться, — продолжает девушка и снимает с ручного тормоза.

Может, деньги всё-таки кончились, и Она… нет. Он не может даже подумать о таком. Сойдя с поезда ближе к обеду, Они пообедали в привокзальном кафе, а позже сели на микроавтобус, откуда по итогу вышла какая-то невероятная толпа и отправилась бродить по той странной деревне. Всё случилось одним моментом, и Он даже не мог сказать, спал ли в пути сюда или нет, и сколько Они вообще ехали.

— Просыпайся, — Его потрепал за плечо мужчина позади. Он сходу открыл дверь и вылез из машины с рюкзаком в руках. Она поблагодарила девушку за рулём, и машина тронулась с места. Кругом очень светло, режет заспанные глаза. Это широкая улица, делящая фонарями и деревьями две проезжие части. Они около автобусной остановки: синей металлической коробки с широким проёмом и скамейкой внутри. Сядут. Морозит, но убийственно хочется спать. Он положит руки на колени, и сверху голову, и будет так плохо. Тело бьёт холод, небо синеет в свете фонарей, но это ещё ночь. Он точно знает.

— Я бы испугалась садиться к мужчинам, — донеслось справа. Но что делать дальше? Он поднимет голову и без разбора покивает в ответ.

— Пойдём? — спросит Он.

— Куда?

— Не знаю. Не здесь же сидеть.

— А куда?

— Да просто пойдём, и всё! — вскрикнет Он наконец, дёрнувшись телом, и голос надломится. — Я замёрз…

Она промолчала. Через несколько минут Они двинутся вглубь города. Всюду горят витрины и вывески, и люди есть. Остаток ночи проведут на железнодорожном вокзале. Охрана мелькает, но, видимо, принимает Их за ожидающих рейса. Потом Они пойдут на встречу поднимающему солнцу, и людей станет ещё больше. Перед Ними возникает парк аттракционов. Они остановятся на отдых. Садятся на скамейку под тенистым клёном. Мимо проходят люди, многие с детьми Его возраста. Ветер надувает приторный запах сладкой ваты, что продаётся в полусотне шагов.

— Извините, можно поинтересоваться? — рядом оказалась стройная женщина Её лет со сложенными на животе руками.

— Да? — Она свела брови.

— Я — директор парка. Мне сообщили, что женщина с ребёнком и сумкой уже час сидит у нас. Что-то случилось?

Скажет правду? Нет. Он ясно понимает, чем это чревато.

— Мы приехали сюда ночью, решили переночевать на вокзале, и у нас украли сумку с деньгами и документами, — на одном дыхании выпалит Она.

— К кому-то?

— Нет, просто. Не знаю, что делать.

Женщина минуту пожует нижнюю губу: «Не уходите никуда. Я вернусь», и быстро направилась вглубь парка.

— Блин! Не хватало ещё, — донеслось тихое, как только та скрылась. — Надо уходить.

— Зачем? — осторожно спросит Он.

— Как «зачем»? Ты тупой? — шёпотом прошипит Она. — Она сейчас полицию вызовет!

Нечего ответить, но Она не спешит срываться, и обдумывает.

— Ладно, — спокойно выдохнет по итогу. — Надеюсь, ничего не будет.

Директор скоро вернётся: «Не хотите немного поработать у нас оператором аттракционов?»

— Но где мы будем жить?

— У нас есть одно неиспользуемое здание здесь. Пойдёмте, покажу.

Поднялись и последовали за ней. Из лавки слева окликнут: «Эй, мальчик!». Убедившись, что это Ему, Он подойдёт. То старушка, продающая всякое летнее. Протягивает Ему мороженое. Он вопросительно поднимет на неё глаза.

— Бери, бери, — добро рассмеётся она. Он поблагодарит и вернётся к ожидающим женщинам. Как-то неловко.

Идут по старой части парка: асфальт сменился бетоном, по сторонам торчат неухоженные деревья. Безлюдно. Место Он увидит сразу: единственная выбеленная коробка среди редкой растительности и столбов, почти на самом краю парка. Прямо, прямо, направо, ещё немного, но вход по другую сторону, так что направо, по бетонной дорожке, и снова направо — железная дверь. Директор откроет.

Он приободрится, поняв, что Они всё же вернутся домой, когда заработают немного денег. Когда сдавали последнюю квартиру, Она снова переживала, как бы хозяйка не нашла чего-то не таким, каким оно было «до». Выбежав из подъезда, Они продолжили ещё пару дворов, каждый со своим. Она — с сумкой на плече, Он — с небольшим рюкзачком. Он сложил туда всякое, многое из которого иной предпочёл бы выкинуть. Слабые плечи не перевесили желания иметь с собой всего да побольше. Как-будто это всё Ему пригодится. Остановившись около урны, Она закурит. Вдруг в сумке заиграло.

— Ну что? — растерянно протягивает Она, глядя на дисплей телефона, и наконец отвечает. — Да?... Это отпариватель для одежды… Нет, мы не забыли… Нет, рабочий… Хорошо, до свидания, — и облегчённо выдохнула. Им некуда было его брать, но не выбрасывать ведь.

Всё здесь покрыто пылью: и массивная тумба справа от входа с лежащими на ней дискетами (Он не знает, откуда в курсе их названий), и диванчик напротив Него, и ещё два стола у дивана. Стоят бокалы, всюду использованные чайные пакетики и что-то ещё — это здание было комнатой отдыха когда-то? Не развернуться, но лучше, чем на улице. Света явно нет, а единственное окно оказалось небольшим проёмом, зарешёченным с обоих сторон белым железным штрихом, и с куском фанеры вместо стекла.

9

Перрон обрывается рядом белых фонарей, линии рельс скрываются в темноте. Плитка морозит ноги в летних босовиках, но вообще-то погода очень хорошая, тихая. Справа высокие стёкла свободного от людей железнодорожного вокзала: на автомобильном ошивается много пьяни, и потому Они перешли сюда. Теперь это козырёк над мелкими магазинчиками у вокзала. Узнав, что в хостеле нет свободных мест, Они возвращаются.

— Сказали, что завтра будут. А пока посидим внутри.

— И что делать?

— Спать, что.

Он возмутится: «Не хочу я спать. Не на вокзале же!»

— Сам вырубишься, — и посмеялась. Слева серые с синим стены, скамейки под цвет, и урны. Заходят в одну из широких дверей. Слева толпятся мужчины: обступили одного, играющего в автомат, и подбадривают его, и вместе радуются выигрышу, а при проигрыше сочувственно хлопают по плечу. От них несёт алкоголем. Пройдут мимо и окажутся в левой части зала ожидания. Правая почему-то перегорожена, и над ней не горит свет. Сидения разбиты по три: серебристые, металлические и в дырочку. Стоят кругом и вокруг, а в углу около окна расположилась стойка с двумя женщинами за ней. Все три уже немолоды. Позади них полки с блестящими этикетками, подносами выпечки и жареного, цветными бутылками. Против окон, не доходя до противоположных, этаж обрывается, и через перила можно наблюдать за первым. Лестница же почти ото входа с перрона, широкая, что может поместиться десять человек, и с низкими такими ступеньками.

Почти одни. Только бездомный залез с ногами на тройное сидение неподалёку, и стареющая женщина дремлет в десятке метров, сложив руки на ногах и склонив голову. Она достаёт влажные салфетки и принимается вытирать сидения, где решила остановиться. Протрёт и показывает: «Смотри, какая чёрная. А ты — зачем, зачем. Неизвестно, кто здесь сидел. Может, вон.», и кивает на давно небритого бездомного. Тот, конечно, совершенно омерзителен и Ему. Сели: Она — сумка — Он с рюкзаком. А спать захотелось скоро, стоило только расслабиться. Но Он всё пересиливает себя, и глаза слезятся от зевоты.

Уверенность улетучивается. Он надеялся на другое. Она должна была одуматься, но Они сидят на вокзале! Всё, что угодно, может случиться. Она обещала снять место в хостеле.

Теперь Он вдоволь накатался на аттракционах: работники парка и их дети могли бесконечно кружить на любом, если было свободно. А вот сладкую вату Он отныне ненавидит: ел её ежедневно, и тоже, как ребёнок работницы. Дел никаких не было, и почти месяц Он провёл на улице, как мог только у бабушки летом. Познакомился с вурдалаками из соседних дворов, да они были совсем не Его манеры общения и увлечений. Не получилось дружбы. Впрочем, Он и сам отлично гулял, хотя чаще бывал в парке. После работы Они шли в универмаг в паре кварталов, покупали хлеб и маргарин, иногда что-то получше. Света в самом деле не было, но на ночь нужно закрывать дверь. Ложились рано, вставали рано. Непривычно было открывать глаза и видеть только просветы в двери. Дивана не хватало, и Он скорее спешил бы встать, чтобы размять тело после ночи тяжёлого дыхания и тесноты тел, но обычно просыпался намного позже Неё, распластавшись во все стороны. Он не плакал ни разу.

А теперь хочется. Его захлестнет безнадёжность и обида, и ещё страх. Спросить Он не может.

— Девушка? Разрешите угостить вас кофе? — и Они подняли глаза.

Смуглый мужчина средних лет, выпивший и не очень ухоженный.

Она мутно оглядела его — вероятно, всё же заснула, — и пожала плечами неуверенно: «Ладно».

Кофе в углу подают в больших кружках, растворимый и круто разбавленный водой. Пьют много, а Он всё платит и заказывает ещё. Купит Ему шоколадный батончик. Он неуверенно возьмёт тот, оглянувшись на Неё, и смущённо поблагодарит. Разошлись: Они — на своё место, он — в нескольких метрах.

— Эй, — и брань. — … сосёшь? — лениво крикнет мужчина внезапно.

Он аккуратно посмотрел: спит, склонив голову вперёд. Или притворяется? Он и сам делает вид, что не услышал.

И решается немного подремать. Ночь началась недавно, но совершенно невыносимо сидеть, напившись горячего и совершенно размякнув. Она потормошила, не успел Он закрыть глаза. Огляделся: пришло немного людей. Когда же?

— Эй, не спи, — мягко, но настойчиво твердит Она. — Мне нужно отойти. Посмотри за сумкой.

Он широко зевнёт и протрёт глаза. Провалиться бы до утра, но Он уткнулся в пол, изредка поглядывая на прогуливающуюся охрану сквозь пелену сна. Те поднимают бездомных и гоняют с места не место, но не выдворяют прочь.

Видит Её голову, возвышающуюся над спуском вниз. Он ещё зевнёт. Она идёт дёргано и быстро. Села.

— Представляешь, этот парень сейчас пытался ко мне пробраться. Хорошо, что вахтёрша не пустила и пригрозила. Я как услышала, так сразу одеваться.

Зачем рассказывать об этом Ему?

— Он ещё сказал, что мой муж! Как я перепугалась!

— Ты всё? — не стерпел Он.

— Что? Рассказать уже нельзя? — удивляется Она, недовольно сведя брови.

— Я спать хочу, вот что.

— Я сейчас выйду, покурю, потом спать, — и резко встанет. — А пока — посидишь.

Снова уходит. Он осматривается ещё: бездомного нет, мужчины — тоже.

На утро люди толпой повалят на перрон, и рядом снова никого. Они как бы невзначай подходят к игральному автомату, и Она без слов предлагает — скорее спрашивает — сыграть. Он охотно соглашается. А что, если повезёт? Можно купить квартиру, и всё по новой. Занеся первую купюру, Она недовольно шикнула: ничего. Вокруг начинает собираться толпа зевак. Ему гордо быть в центре внимания, но и немного не по себе. Редкие моменты выигрышей, с трудом отбивающие ставку, сменяются частыми проигрышами, и внезапно, не одна, а сразу несколько линий замигает на экране. Толпа ликует и рукоплещет. Сумма выигрыша? Посчитает в уме — примерно в три раза больше вложенных средств. Это успех! Не то, о чём Он мечтает, но всё равно неплохо. И тут — нет денег для выдачи! Она засуетится, подойдёт к охраннику, тот разведёт руками и скажет звонить ответственному. Огрызок альбомного листа с номером приклеен скотчем прямо на зелёный автомат с чуть запрокинутым монитором. Начинается беготня, звонки — Он же сторожит, чтобы никто не присвоил выигрыш себе, — и вот навстречу Ему шагает молодой худой мужчина, теснит всех и присаживается у автомата на корточки. Заполнив тот деньгами — купюры разного номинала лежат в отдельных металлических ячейках, — он уходит. Наконец выиграли до конца! Возвращаются в хостел. За все эти дни впервые так повезло. Хотя до этого Они играли совсем немного, будто прося у фортуны разрешения, и уходили после пары проигрышей. А работники хостела всё спрашивают, ведь скоро учебный год. Она отвечает, что хочет как-нибудь начать. Ведь документы с деньгами украли.

10

Покопавшись в сумке, Она вынет что-то и покажет Ему: «У меня есть идея», и засмеётся. В руке две мелкие купюры. Он не понимает.

— Поедем к деду?

Выдохнет. Да, хорошая идея. Хватит ровно на два билета. Надо же! Но ведь нужно прежде рассказать о деньгах и о встречах после школы. Всё равно узнает. Он ждёт момента получше. Обдумывает всё. Значит, сначала шутливо сказать: «Хочу рассказать тебе мемуары». И смеётся в мыслях. Они подходят к вокзалу, залезают в ожидающий маленький автобус. Сидят сзади, где вместо двух пар сидений по бокам четыре или пять располагаются в один ряд. Он не может дождаться, смеётся про себя, как удачно всё сложилось. Узнай Она раньше, что было бы? Автобус трогается с места, и с трудом пробивается за город сквозь светофоры.

— Хочу рассказать тебе, — начинает гордо и уже не стесняясь распирающей улыбки. — Свои мемуары. Как он нашёл меня.

Она тоже рассмеётся: «Кто?».

— Кто? — играючи переспросит Он. — Дед.

Улыбка пропадёт в один момент, рот приоткроется, глаза распахнутся широко.

— Так он нашёл? Так вот, откуда те деньги, — тон повышается неумолимо, но, кажется, только для Него одного.

Такая глупая история вышла. Ему были излишни все деньги от деда, и Он хотел себе телефон. Но сам купить никак не мог. Над легендой особо не задумывался: во дворе Его школы находился спуск под землю (канализационный люк или что-то вроде того), где кто-то из учеников якобы находил старую военную атрибутику. Там могли быть деньги, и Его одноклассники даже хотели залезть туда, но почему-то не стали. Неделя упоминаний скоро похода туда после уроков и возможного «клада», и Она готова. Он погулял после школы как обычно и, вернувшись, с гордостью вынул из кармана свёрток купюр. Но вместо ожидаемой радости — расспросы в крике. Глупо объяснился: деньги дал Ему одноклассник в благодарность за дружбу. Она помялась, но ничего не сказала.

Он замечает, что вовсю ревёт. Она кричит еле слышно для других пассажиров.

— Мы сейчас приедем и пойдём назад пешком!

— Да почему?

— Как я пойду к нему после этого? Этих денег хватило бы, чтобы найти другую квартиру. Я пошла бы на работу. Ты всё мне испортил!

Он виноват! Что это вообще? Какая квартира, работа? Хочется обвить Её шею руками и сжимать, пока не утихнет, но Она продолжает, а Он уже вжимается в сидение до боли. Наконец, заткнулась. Он утирает слёзы и замечает, что несколько людей косятся на Них.

Маленькое здание с большим навесом. Он соскучился. Зашли за него.

— Я всё ему расскажу.

— Почему? — заскулил Он.

— Нечего было прятать деньги! — Она уже выдохлась и кричит лениво, без голоса.

Но Он спокоен: главное, что не пошли назад.

Погода не по-летнему прохладная. Идут в молчании, позади остаются памятные места. Он с благоговением осматривает каждое, до коего дотягивается взглядом.

— 24-ая ведь? — уточняет Она, неуверенно потянувшись к домофону.

Он пожимает плечами, и Она нажимает. Один короткий гудок, второй, третий, «Да?». Это вторая Его бабушка.

Представились. Послышатся оживлённые разговоры. Дверь приоткрылась. Они оба дома. Выходной, значит?

Пообедав, Он отправится в зал, к компьютеру. Уже оттуда услышит краем уха, как Она подзывает деда на разговор, и дверь кухни закрывается. Он замер и уже не может заниматься прежним. Но делает вид, что — ничего. Идёт пятый час, и бабушка готовится к чаепитию. Он тоже решил. Заходит в кухню осторожно, но спокойно. Никто — ничего. Что Она рассказала? Историю с деньгами. Но попросила деда не ругать Его. Так Она скажет Ему потом.

Горячий чай, печенье, варенье, что угодно! А молоко брали на местном рынке. Он и сам много раз ездил за ним с дедом, когда тот забирал Его от бабушки на летних каникулах на выходные. Обычно это было в пятницу вечером, а воскресным Он возвращался с некоторыми гостинцами. Сейчас это ничего не навевает, зато обнадёживает — уж теперь всё точно будет как у людей! Она и сама ведь говорит, что сейчас занята подготовкой в школу. Может, не станет больше уезжать?

Остановились в свободной спальне. Вынести, как Она раздевается перед сном, Он теперь совсем не может, и быстро отворачивается, лёжа на диване в метре от Её кровати. Потом Она выключает свет. Тепло, уютно и тихо — на что Она всё это променяла? Он понимает, что не сможет забыть произошедшего. Получается, лето прошло впустую. Месяцы ненужных никому скитаний, и не о чем будет рассказать. Но ведь жив?

Но так только два дня, а в понедельник — уехали.

11

— Обратного пути нет.

Он пытается свести в шутку и играет плечами: «Мы можем просто повернуть назад».

Она не оценила.

Луна уверенно поднимается в свой максимум, от фонарей небо кажется мутным, и совсем не видно звёзд. По правую руку пустая дорога, по левую — Она и низкие обшарпанные дома. В голову бьётся ясное понимание неотвратимого, но Он закрывается ото всех проблем. Он не верит в это. Какие-то дома заброшены и пугают чернотой окон, но и в жилых сейчас темно. Впереди виднеется автобусная остановка, а дальше — буквально стена поперёк дороги. Из красного кирпича и с арочными проездами для машин. Вдоль стены ходят люди. Похоже, полицейские.

Остановятся. Она отойдёт за остановку и достанет сигарету из сумки.

— Куда теперь? — осторожно уточняет Он.

Пожимает плечами и жадно затягивается. И выдохнет с дымом: «Пойдём во дворы. Надо поспать».

Не хочется спать на улице, но что сказать? Спросить, почему не оставила Его у деда, а сама не поехала умирать? Он надеялся, что Она прекратит поступать глупо. Но Они снова без денег, и теперь в другом, чужом городе. К деду — только на поезде. Но как?

Приехали сюда меньше недели назад. Питались хлебом, пили и умывались из-под уличных колонок. Он и сейчас несёт с собой большую бутыль, наполовину наполненную холодной водой.

Во дворах совсем нет света, только около некоторых подъездов. Сев на скамейку перед одним из таких, Она решают провести так ночь. Он засыпает и слышит отдалённый гогот пьяниц. И проснётся от чего-то похожего: какие-то мужчины стоят рядом — возможно, те самые — и о чём-то громко спорят. Один из них подошёл и неразборчиво пробурчал, Она объяснила коротко, аккурат положив руку на сумку слева от себя, и мужчина зашатался прочь.

— Давай уйдём, — взволнованно прошепчет Он, склонившись к Ней через сумку.

Она глянет в сторону мужчин, медленно закивает и примется вставать, кинет сумку на плечо. Он заметит, что под ней нет газеты.

Обойдут толпу двором и скроются. Светает, а Они продолжают идти причудливыми тропами между домами и детскими площадками: делают полукруги, зигзаги, в обход и протискиваются между изгаженными стенами гаражей, в траве и среди осколков стекла, подмечая алкоголиков и других бомжей, медленно слоняющихся по дворам. Под самое утро сядут на лавочку в центре бессчётной для этой ночи детской площадки. Поедят немного хлеба. Гадко, и хочется хотя бы каши.

Впереди стоит школа, прямо во дворе. Она молчит, молчит, как вдруг, по одному или вместе с родителями, к ней начинают подтягиваться дети. Пышные белые банты на девочках, стройные костюмы на мальчиках. Что же это получается? Заиграет музыка.

— Первое сентября, — беззвучно простонет Он. — Линейка, — и округлит глаза, глядя за забор. Это — конец. Он верил во что-то хорошее до последнего, но это — конец. Она лгала… Ему, деду, да и тому пьянице, видимо. Дальше ведь — НИЧЕГО! Или Она себе лгала?

12

Город сменяется извивающейся дорогой, ведущей в лес. Солнце пока не зашло в максимум, не слишком душно, и редкие облака плывут по летнему небу. В десяти метрах от Них земляную тропу ограничивает плотный забор из травы, в пятидесяти — тоже самое, а чуть дальше начинаются клёны, тополя, и где-то мелькают берёзы.

Пожелтевшие листья беззвучно сминаются под ногами; запах пыли, коры и сырости; повсюду лежат спиленные кем-то деревья. А город всё также рядом. Кажется, справа от Них. В один момент лес там совсем поредеет, и станут видны люди. Из любопытства Он подходит ближе и выглядывает из-за травы и невысоких кустов: это какой-то парк, а в нём много гуляющих и сидящих на лавочках. И Они идут в другую сторону.

Лес нескоро прервётся, но солнце ещё высоко. Равнину, поросшую густыми травами, со всех сторон окружают деревья. Под открытым небом идти жарко, но курс остаётся прежним: только вперёд, где мир Их не отыщет. Видимо, обратной дороги нет.

У начала конечной цели — перелеска недалеко, — овражек метром в глубину и парой в ширину. Он также усеян сорняком, неприятно касающимся рук своим верхом. Всё это едва ли можно посчитать сколько-нибудь значимым препятствием. Они обратят внимание на дикие яблони, прогибающиеся под багровеющими плодами. Те окажутся приятны на вкус, и Они наедятся их за неимением ничего другого.

Перелесок продолжится недолго, и скоро крутой берег заставит Их остановиться и увидеть: здесь тоже люди. Старые частные домишки расположились по другую сторону реки, и в некоторых уже горит свет. Вечереет. Вернувшись немного назад, Они решают остановится на ночлег. Вместе наберут веток, среди прочего — несколько спиленных стволов деревьев. Два из таких превратятся в скамьи. Очень неудобно, но лучше, чем на голой земле. Между ними — костёр в метр диаметром. Ничего нового.

Уже совсем стемнело, и между деревьев мелькают огни тихого вечернего пригорода, когда ужинают и расспрашивают детей о первом звонке в школе. Пламя же освещает не более, чем на два метра, и в его поле зрения впадают лишь Они и тонкие молодые берёзы за спинами и по бокам. После долгих пустых разговоров захочется спать. Он, всё ещё сидя на бревне, широко расставит ступни и сведёт колени, положит на них скрещенные руки, сверху — голову. Спина и плечи уже начинают подмерзать: скользкая синтетика спортивного костюма никак не согревает и лишь сковывает в движении. Теперь одел и трико.

Провалился, а когда открыл глаза, увидел: Она не спит, всё возится с костром. Отчего-то захотелось сказать грубость. Посмотрит на огни, а они никуда и не делись. Значит, счёт Его сну идёт на минуты и, в лучшем случае, переваливает за час. Снова впадая в дрёму, Он надеется проснуться при солнечном свете от колотящего утреннего холода.

Когда Он откроет глаза и увидит у себя под ногами тени играющего костра, то лениво поднимет голову, недовольно выдохнув. Она сидит напротив, не подавая никаких признаков, но всё-таки не спит. Лоб упирается в кулаки, локти — в колени. На лице не читается ничего. Услышав Его, растерянно поднимет взгляд, а потом обратно.

Третья попытка. Теперь совсем не ясно, сколько времени, а об огнях Он позабыл. Руки в суставах и колени до того затекли, что сгибаются через боль. Начинает потрясывать. Опираясь на руки, Он немного приподнялся, потянулся и сел обратно. Заметил в приглушённом свете прожоги на олимпийке и трико.

— Осторожно, не упади в костёр, — и подложила несколько веток.

— Что?

— Ты наклоняешься к нему во сне. До реки далековато.

Он лишь кивнёт и снова попытается заснуть. Проснётся от того, что тело в самом деле начинало подаваться вперёд. Напрягши ноги, Он замер и сглатывает липкую слюну.

Очень долгая ночь. Он снова открывает глаза, смотрит на костёр и на Неё: или сидит на бревне, упёршись лбом в кулаки, или подкладывает. Он разминает конечности и засыпает.

Утро. Колотящий холод и догорающий костёр. Проголодавшись, Они возьмут свои вещи и отправятся к яблоням. Одежда мокнет в росе.

Изобразив завтрак, Они некоторое время бродят по окрестностям, то выходя к равнине, откуда вчера пришли, то теряясь между деревьев. Вернулись к месту ночлега.

В пламени чернеют паспорта, другие документы, и два толстых фотоальбома со всей Их историей.

— Вот это твой отец, — Она держит в пальцах старую фотографию, а через секунду кидает её в костёр и идёт дальше. Он не знает, как реагировать, и просто молчит, а когда станет совсем не по себе — шутит о том, как весело горят фотографии: сначала немного съёживаются, а потом чернеют и рассыпаются в пепел.

Первый шаг сделан. Посидев немного, двигаются дальше. Небо угрожает дождём. Прохладно. Город снова повсюду: проследовав в одну сторону, скоро приходилось брать в другую. Когда Они сумеют выйти на верную тропу, погода окончательно испортится.

Буря приближается.

Позади увесистые клёны, но Они отчего-то залезут в дикую розу впереди. Та свободна от веток изнутри и даже имеет прорезь, напоминающую нарочно придуманный вход. Они оденут одноразовые дождевики, прежде уже ношенные и потому в дырках.

Гром врывается в уши и заставляет землю содрогаться. Стало очень холодно. Ветер прорывается сквозь куст и одежду. Вода струится по веткам и стекает на Них: Он поджал колени и обнял рюкзак, сидя на двойном листе, вырванном из крупноформатного журнала; Она — поставила сумку между Ними и сидит на газете.

Он готов заскулить. Дрожит, потом выдыхает и пытается совладать с собой, а когда очередной порыв ветра или дождевая струя проходятся по Нему, снова дрожит и напрягается телом. В мозгу пульсирует одна мысль: всё было зря. Перед глазами картина Их самоубийства: как Он представлял себе это последние полгода. Ветер кинется в лицо, и Он больше не может. Второй шаг.

— Может, давай? — Он повернул к Ней голову, и вода с дождевика залилась за воротник олимпийки, отчего шею непроизвольно дёрнуло.

В ответ Она лишь жалостливо посмотрит на Него и отвернётся. Он знает, что у Неё есть шприцы. Она говорила, что читала где-то: можно покончить с собой, введя в вену воздух. Он побежит вместе с кровью, а когда дойдёт до сердца — конец. Она приготовилась к уходу. Он непонимающе смотрит на Неё. Разве не этого Она хотела? Секунды идут, сердце бьётся, гремит буря. Видимо, не сегодня. Ему жалко упущенной возможности. Непогода уходит на второй план. Как же так? Он захотел умереть! А что, если бы Она не струсила? Он даже не подумает просить ещё: не даст.

Когда дождь прекратит, солнце быстро вернётся. Они ещё чуть переждут, а потом вылезут из-под розы. Дело снова к вечеру, как и вчера. Постелив себе на мокрых камнях, Они оставят сумки. Он и сам сел перед горящим небом. Всё тело трясёт. Сквозь облака бьёт солнечный веер. Что вдали, перед Ним, Он не видит. Хочется есть. Она нашла куст боярышника и сейчас общипывает красные ягоды себе в рот. Он поднялся, решил попробовать: до противного водянистая, никакого вкуса. Нет, Он боится начать блевать, и больше не станет это есть.

13

Вышли к берегу: пустому, песчаному и блестящему бутылками. Вода мерно цепляется за полиэтиленовые пакеты и уходит обратно по песку. Посреди всего этого к Ним лицом лежит мужчина: далековато, и плохо видно, но явно старше тридцати, смуглокожий и пьяный. Рядом пустая бутылка. Она станет присматриваться к нему из-за деревьев и кустов, щуря глаза, и Их взгляды скоро сойдутся в одной точке — пачка сигарет, аккурат высунувшаяся из кармана чёрной грязной ветровки.

— Может, подойти, утянуть? — и закусила нижнюю губу от волнения.

— Нет, ты что, — шёпотом отвечает Он. — Проснётся.

— Курить хочется.

— А если проснётся?

— Убежим?

— Не стоит, — боязливо закончил Он.

Пойдут вдоль берега. Ноги утопают в мокром песке и оставляют грубые следы, но нет влажной травы. Он и так промок почти насквозь. Вскоре слева возвысится насыпь, а на ней выброшенные кем-то овощи. Видимо, хозяевами ближайших дач, что у самой вершины насыпи. Он подходит ближе: многое гниёт, но не всё. Подобрал пару помидоров, совсем целых, но удивительно маленьких. Подойдёт Она и тоже примется осматривать и ощупывать всё, что лежит у ног, а некоторое — не скатилось по крутому склону и осталось лежать у камня или куста. Ему стало весело искать целые плоды и, разогнувшись, гордо заявлять: «Ещё нашёл». Собирая вдоль прибрежных дач, Они окажутся против двух дорог: что заворачивает и ведёт вглубь, и протоптанная камышом узкая тропа. Что там в камыше?

Прямо: густые стебли легко ударяют по плечам. Крутой поворот направо: тропа расширяется в круг и обрывается. На притоптанном камыше — колода карт. Он поднимает, смотрит: кажется, полная. Она предлагает присесть и поесть. Достанут собранные овощи и примутся. А что в следующий раз?

Закончив, Они немного побалуются с картами, но скоро ночь, и пора идти. Дорога одна.

Он посматривает через забор, где что растёт, и замечает — Она тоже. На самой первой даче от берега совсем спелые висят те маленькие помидоры-свечки, на второй — кукуруза и большие яблоки. Внезапно что-то громыхнуло. Обернутся. В опасной близости оскалились и широко расставили передние лапы две собаки. Чёрная и белая. Так вчетвером и смотрели бы друг на друга: они — со злобой, Они — со страхом.

— Вы не бойтесь их! — за оградой участка позади собак появился парень. — Ну-ка, фу!

Но они не реагируют.

Не сводя глаз с собак, Она кинет Ему рукой вперёд. Выходят к автомобильной дороге, идущей далеко вперёд и резко заворачивающей налево у Их ног. Впереди те же дачи: деревянные, и реже — кирпичные домики. Внимание привлёк один без забора, с забитыми окнами и выбитыми стеклами, оставшимися лежать на бетонной дорожке во двор. Справа от дома небольшая возвышенность, и вечернее солнце уже не добирается до осколков. Решат пройти во двор: заваленное хламом крыльцо и округлая лужайка перед домом. Почему она не заросла травой? Дом не кажется жилым: вход завален мебелью и коробками, отчего дверь не открыть. Её внимание привлечёт большой картонный гроб из-под холодильника под самым козырьком. Сумерки сменяются темнотой, когда Они решат лечь. Достанут дождевики из сумок, и Он с грустью расправит свой при лунном свете: решето. Но всё равно теплее. А как быть, если доживут до зимы? Он хочет поднять белый флаг, но не перед кем. Их уже нет. Только родственники скажут, что когда-то были. Может, ещё сумеют найти? Конечно нет, не в этом городе и не на этих дачах. Не за одну ночь, а на большее Он слабо рассчитывает.

Очнулся. На кирпичную стену против Него падают капли, ветер шумит за стенами коробки. Она тоже проснулась: почувствовалось разгибание спины. Он оглянулся на Неё, Она — на Него. Ноги устали в коленях, но разгибать — замёрзнут. Передвинет немного в сторону — станет полегче, можно дальше спать. Голова к голове, или как ещё, но Они спят несмотря на грохот и вспышки, ломоту в теле и голод. Он хочет жить. После всего, как можно не хотеть? Случившееся днём вымотало Его, и теперь одно: «Только бы дожить до утра». И доживёт. Оно явится желтизной на той же кирпичной стене. Она уже не спит, и шевелением разбудила Его. Вылезли из обмякшей коробки. Земля осталась влажной, трава играет в солнечных лучах, дом кажется жилым.

14

Он успеет войти во вкус и огорчается, если хозяева очередной дачи ничего не привезли. Каждый день утром или ранним вечером Они бредут вдоль главной дороги, как бы невзначай углубляясь и, оглянувшись на секунду, будто что-то услышали, спешно перемахивают через забор. Грядки не пустеют, и Они вдоволь набирают овощей в рюкзак, пока тот держит. Они не выбирают и хватают всё: зрелое — съесть сейчас, незрелое — оставить дозревать. В одном из домов Она нашла казан и теперь готовит овощное рагу, с чего есть.

Дома почти всегда без замков. Радость! Но есть и исключения.

Она сопит, стараясь провернуть кончик ножа в замочной скважине.

— Чёрт! — сдавленно вскрикнув, Она ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2