Слишком умный

Секретарь сделал еще шаг назад, и дверь за ним непроизвольно растворилась. Скоро он полностью скрылся в темноте. Оставшись один, Герасимов, обхватил голову руками: он не знал, что ему делать. Василий Михайлович был ему другом, и кричать на него не стоило. Если давать волю гневу, можно было растерять даже самых последних друзей.

И все-таки сидеть сложа руки было невыносимо.

Студенты верили обвинениям и делали выводы. Декабрьским вечером директор встретил в своем кабинете Футболиста. Разговор длился недолго: спортсмен заходил по делу. Оказалось, что он принес заявление об отчислении из Школы для дураков.

- Вы терпеть меня не можете, и я давно это понял, — сверкал глазами парень, не позволявший перебивать себя, но хотевший выговориться. - Вы все делаете, только чтобы меня опорочить. Я старался учиться, ходил на лекции, семинары, но всё без толку. То, что вы рассказываете, я не понимаю. И про лекарство вы уже решили заранее, кому оно достанется.

Парня нужно было остановить, но директору, долго дразнившему Футболиста, ничего не пришло в голову. Возможно, что он и правда задевал игрока слишком сильно, а стоило демонстрировать, что он верит в его силы. В его глупость. Только теперь всё было поздно. Взять все слова назад было невозможно. Герасимов беспомощно разводил руками и что-то мямлил. Но только Футболист откуда-то точно знал, кому выпишут цереброл, поэтому тихо встал со своего места и захлопнул дверь.

На следующей лекции студентов почти не было, а после у Герасимова снова появились причины, чтобы схватиться за голову. В его кабинет вошла Лора, державшая в руках большую пачку денег. Как и Футболист, женщина была непреклонна.

- Вы уже готовитесь сделать выбор в пользу Торчка, я это знаю. Сейчас он в больнице и готовится получить от вас лекарство. Для всех он пострадавший, вы не любите ни меня, ни полицейского. Другой возможности, кроме как выбрать его, у вас не остается. Я не хочу вас переубеждать: знаю, что это бесполезно. И все же мне есть, что сказать. Я принесла вам деньги.

Герасимов, уже даже не расстраиваясь, прогнал ее, а потом направился к шкафу, налил коньяка и, зажмурившись, выпил залпом. Голова, как всегда бывает в самом начале опьянения, прояснилась. Директор подумал, что, наверное, лучше было бы покончить со всем одним махом. Вообще со всем: взять и засунуть голову в петлю. Или то же самое, но иначе: окликнуть Лору и принять взятку от дураков.

*

Эпизод 9.

О том, что лекарство ни в коем случае не следует выписывать Торчку, Герасимова предупредили обеспокоенные Василий Михайлович и Ольга, быстро понявшие, к чему шло дело. Оба церебролога не сомневались, что у парня еще обнаружится темное прошлое и, поумнев, он будет представлять угрозу для общества. В то, что наркоман мог избежать попадания в криминальную хронику, никто из них не верил. Директор бросил робкие попытки убедить подчиненных, что такое возможно, и просил дать ему сосредоточиться.

Правда, не устроившая директора, вышла наружу быстрее, чем он рассчитывал. Торчок действительно не ладил с законом, а заодно был способен на подлый поступок. По временам он потреблял зелье сам, а иногда продавал дозы в мелкую розницу. На чистую воду его вывела полиция, шедшая по следу. Правоохранители очень хотели вызволить своего сослуживца Мента, потому искали компромат на того другого, из-за кого он оказался за решеткой. Скрыться от сотрудников правопорядка у Торчка не вышло.

Герасимов не хотел ни к кому прислушиваться, но от документов, попавших к нему на стол, было не отмахнуться.. Директору с самого начала бросился в глаза бланк Министерства, на котором их отпечатали. Не принимать бумагу, выписанную в таком месте, значило ссориться с чиновниками. В глубине души Герасимов давно задумывался над этим, но делиться планами заранее было бы неосмотрительно. Для скандала с высокопоставленной инстанцией в Школе ничего готово не было.

Из ментовских бумаг, присланных директору, следовало, что Торчка брали под стражу уже не единожды. Последний раз он должен был отбывать реальный срок, но его спасла справка, полученная из наркодиспансера. Вместо тюрьмы нарк угодил на лечение, где залег на дно в больничной палате. От врачей он и узнал о цереброле. .Медицинские процедуры шли ему на пользу, укрепляя не только тело, но и душу. Нарку пришло в голову подать заявку в Школу для дураков по льготной квоте как нуждающемуся в лечении. Герасимова впечатлила такая натасканность в бюрократических процедурах – и неожиданная ясность мысли. Страшно было представить, что случилось бы, если бы пронырливый парень еще и поумнел.

- Кандидатов у нас почти не остается, - рассуждала Ольга тоном, в котором чувствовался упрек Герасимову. - Мы подходили к ним слишком придирчиво и отсеяли практически каждого. А может быть, - сделала она уступку, - ни в чем не виноваты и хорошо делали свою работу. Ведь нам казалось, что кандидатов вдоволь, и все заслуживают особого подхода. И вот, доискиваясь до каждого, мы не оставили в Школе почти никого.

Герасимов старался не оборачиваться к подчиненной, чтобы та не заметила выступившую у него на лице гримасу. Со стороны Ольги, стоявшей у окна, был заметен только кивок головы, а в действительности директор скорчился. Завуч увидела неопределенный жест, казавшийся равнодушным, и он ее не устроил. Так или иначе, она заговорила решительнее, чем прежде.

- Некоторых из кандидатов выгнали мы сами, положившись на интуицию. – тем же тоном упрека продолжила Ольга - на других с самого начала посмотреть было страшно. Оставить их в игре не могли бы ни мы, ни другие компетентные специалисты. То, что такие студенты угодили в Школу, – недоработка Министерства, но, к сожалению, поделать с глупостью чиновников ничего невозможно… Среди тех же, кто попал к нам не случайно, лучше всех был Арсений, а после него Альберт. Но и в его пользу делать выбор недопустимо. Этот парень преступник, и выбери мы его – нас на суд вызовет сам Овальный. И будет прав: чем займется Торчок, если мозг его неожиданно вырастет, невозможно себе и вообразить.

И вот итог: остается лишь один кандидат, которому можно доверить наше лекарство. Делом доказавший, что достоин поумнеть и прошедший вместе с нами все круги ада. И неважно, что этот выбор бьет по всем стереотипам. Наоборот, это повод задуматься, что мы мыслим слишком узко. Лишь по недальновидности нам не приходило в голову, что этому кандидату вообще требуется цереброл.

Герасимов поначалу не понял, куда клонила Ольга. В любом случае особенного интереса ее слова у него не вызвали.

– У нас никого не осталось! – отвечал он, не поворачивая головы. – Торчок это единственное решение. Или, может быть, стоит уговаривать Футболиста, чтобы он вернулся назад.

Ольга про себя отругала директора за недогадливость.

- Кандидат все же есть, независимо от того, что ты о нем думаешь. И все равно, что он не вписывается в расхожие представления о глупости - зато он представляет это явление под особенным углом. Вдобавок нужно учесть успеваемость в Школе. К нам уже давно ходит Егор Борисов и превосходно учится. Сейчас он настырно идет к цели, не видя перед собой никаких преград. Это тоже признак глупости. На сегодняшний день он единственный, кто надеется получить цереброл от Школы для дураков.

Герасимов всерьез задумался, не развернуться ли лицом к Ольге. Может быть, гримаса, застывшая на нем, сказала бы лучше любых слов. Однако ссора с завучем была бы опасна: Ольга явно была не в настроении. Директор решил до поры до времени не провоцировать ее.

Герасимов, конечно, никогда не забывал про Борисова, да тот ни за что и не позволил бы этого сделать. Каждый день умник посещал лекции, задавая вопросы, приводившие церебролога в трепет. После всех этих уколов смотреть на него как на кандидата в дураки было невозможно. Противопоказания были слишком очевидны. Глядя на складки лба, более высокого, чем встречаешь обычно, Герасимов думал, что скорее бы выписал цереброл Ольге, чем этому лбу.

Однако сетовать на завуча за ее предложение не приходилось. Обидная правда все равно оставалась на стороне Ольги. Как ни умен был Борисов, других кандидатов на цереброл не находилось. Другие претенденты отсеялись по вине директора. В этих условиях единственного дурня нужно было полюбить таким, каков он есть.

И все же такая перспектива наводила на Герасимова ужас. Директор заранее представлял себе умника, скоро-наскоро жующего синюю таблетку цереброла. Прими он такое решение, сам собою запустился бы губительный механизм действия лекарства. Давление препарата развернулось бы немедленно, причем по всей коре головного мозга.. Практически сразу черепная коробка оказалась бы на грани слома.

Герасимов представлял себе, как это случилось бы с Борисовым. Мозг парня, и без того прокаченный учебой, попробовал бы выжать из себя максимум. В беспримерном усилии он бы, наверное, чуточку вырос. Расширение не продлилось бы долго: напряжение сыграло бы с ним злую шутку. Борисов быстро бы обмяк от подступившего головокружения. И вынужден был бы платить по счетам. Расплатой за непомерные амбиции стал бы безоговорочный дефолт его головы.

Герасимов живо себе воображал, как нейронные сети в мозгу парня наливаются юной силой, подобно лампочке, решившей гореть поярче. Обреченный благородный порыв с самого начала вызывал содрогание. Он никогда не достиг бы цели. Электрическому прибору не осталось бы ничего другого, как выгореть. Если продолжать аналогию, то умнику предстояло потерять память, мысли, рассудок и даже осознание себя самого.

Сострадательный от природы директор так измучился, что по его лицу прошла судорога. Ужасала не только мысль о церебральной катастрофе, но и то, что деваться от нее было некуда. Дело было не во вмешательстве Ольги. Завуч могла бы промолчать, но это ни на что не повлияло бы. С Ольгой или нет, но другого выбора у Школы для дураков не оставалось.

Самому директору даже думать об участии в преступлении было невыносимо. Себе он представлялся еще одним убийцей в белом халате. И пусть когда-то он недолюбливал Борисова, следов этого чувства в душе не отыскалось. Зато он знал, что ни один здоровый человек не мог бесстрастно расправиться со своим ближним. Имея хотя бы капельку сострадания, доводить дело до вручения цереброла умному парню было нельзя.

Терзания Герасимова продолжались. Перед глазами у него наскоро мелькнул Кеплер, чей синий язык, запечатленный на фотографии, достигал подбородка, и тут же его сменили осоловевшие глаза Дональда Трэша, все же не устоявшего перед церебролом. Являлся еще один образ, известный каждому: наморщенный лоб премьера Медведова, напрягшийся в ожидании катастрофы. Ожидания у главы правительства в отношении своих способностей были явно занижены. Действительность показала, что, как и всем прочим, Медведову цереброл был категорически ни к чему.

В этот лирический момент у Герасимова душа болела за каждого. Бог знает, почему эти люди потянулись к лекарству. Может быть, их называли идиотами, и они близко к сердцу приняли чужую глупость. На своей шкуре они доказали, что подобные обвинения были напрасны. В ходе эксперимента все оказались дьявольски умными. Даже для таких увальней, как Трэш, цереброл был сильнодействующим ядом. Не спасало и то, что к решению поумнеть президента вела придурь, помноженная на самонадеянность и жадность. Одних только этих качеств было недостаточно. Если самой обычной дури в головной коре не хватало, цереброл работал в холостую, отравляя принявший его организм.

Даже на фоне этих отчаянно ошибшихся людей Борисов вредил себе особенно безрассудно. Ведь в отличие от блаженного парня Михайлова, выпускник Сорбонны должен был ведать, что он творит.

К своему удивлению, Герасимов обнаружил, что готов разрыдаться от бессилия. Только Ольгу трясущиеся руки Герасимова не убеждали. Подчиненная привыкла видеть в начальнике толкового мужчину. Теперь, глядя на усталость и разочарование директора, она раздумывала, что хотела бы другого начальника и не собирается подчиняться сопляку.

- Ты всегда говоришь одно и то же, но убедить не можешь никого, даже Овального. –отрезала Ольга. - Борисов сумасшедший, я с тобой согласна, но какая нам разница? Что дальше? Пусть он воображает себе, что хочет. Обычно такие люди представляют себе новые горизонты. Высоты познания, но к нам эти фантазии не имеют никакого отношения – мы ведь об этом не мечтаем. К тому же, итог с самого начала понятен. Как и все остальные, Егор попадет в дурку. Зато мы извлечем выгоду из его глупости, так что он все-таки сделает доброе дело, не для себя, так, по крайней мере, для нас.

У Герасимова дернулось левое плечо, но Ольга предпочла оставить это без внимания. Зато тут же заподозрила в директоре нерешительность, которую презирала.

- В нынешних тяжелых условиях у нас не остается другого выхода. – аргументировала она, - Как никогда, нам нужен студент-камикадзе, жертва во имя российского цереброла. Борисов подходит для этой роли идеально. Думаю, мы будем друг другом довольны. Пусть он забирает себе лекарство и избавляет нас от проблемы. А мы после этого закроем учебную ведомость этого семестра, и разойдемся по домам.

Герасимов потряс головой. Ольга его пугала. Против черствости подчиненной он не находил аргументов, но при этом не понимал, как работать с ней дальше.

- И все-таки я не могу поверить. В моей голове никогда не уложится такая глупость. После всех дипломатов, профессоров, художников, музыкантов, после поэтов, гомосексуалистов, президента Дональда Трэша, премьера России Дмитрия Медведова, после недавнего нашего президента, стольких неудачных экспериментов на собаках, после всего, что было сделано, – и было сказано, одним словом, – после всего - еще раз пытаться поставить все тот же опыт... … и на ком? Кого не пожалеть-то? если задуматься хотя бы над этим. Наверное, и тут были варианты. Но он не захотел думать. И пошел по пути наименьшего сопротивления. Он ставит опыт на самом себе!

Главный церебролог поднял глаза к небу.

- Нет! Борисов умный... он окончил Сорбонну, я проверял это по документам. И задавал ему вопросы, так что удостоверился лично. Но несмотря на все свои познания, он законченный дурак.

- Дурак, - пожала плечами Ольга, в голосе которой сквозило равнодушие. – Придурок, баран, безмозглая скотина. Но бывают же и умные дурни. Таких людей полным-полно среди ученых. Эти узкие специалисты ничего не понимают в жизни, заставь их делать что-нибудь руками, ничего не выйдет. Так что я не разделяю твоих эмоций. Совсем не удивляюсь, когда мне попадается очередной умный долдон.

Другой довод вертелся у завуча на кончике языка.

- Но мы-то с тобой нет, мы не дураки, мы умные, мы даже очень умны, и нам нужно сознавать, в какое положение мы попали. Сейчас нам надо выжить любой ценой. На будущей неделе у нас снова суд с Овальным. Прокурор заинтересуется нынешним семестром, с которым не всё гладко. Овальный знает, что нам предстоит непростой выбор и, очевидно, следит за нами. Попробуй встать на его точку зрения. Ты придешь к интересным выводам. Лучше прописать цереброл самоубийце, съехавшему с катушек, чем наркоторговцу, который станет опаснее, поумнев. У Борисова есть и другие преимущества. В отличие от Карпова, побившего жену, умный парень не распустит руки. Он вообще не агрессивен. Скорее всего, он нанесет вред только самому себе.

- А если этот Борисов станет калекой, что тогда? Не подадут ли на нас в суд за это? Это могла бы сделать его невеста. Родственники или он сам, если сохранит разум. Это ведь тоже возможно: он может еще и не чокнуться. В таком случае, оклемавшись, почему бы ему не обратиться с иском? за преступную халатность, введение его в заблуждение, за неоказание помощи... Откровенно говоря, я боюсь, что он будет преследовать нас.

Завуч пожала плечами. Сомнения этого мужчины, когда-то казавшегося ей сильным, раздражали.

- Ты вечно чем-то напуган. И не даешь себе даже труда разобраться. И ничего не смыслишь в юридической стороне дела. Борисов подпишет бумагу об отказе от претензий, и этого хватит. Пусть только попробует спорить заранее – пригрозим, что не получит церебролу. Под таким-то прессом он уступит мгновенно. Я его знаю. Видишь, как всё просто? Вот и всё!

- Я бы на его месте все же не сдавал бы сразу все карты. Оставил бы лазейку для себя, ведь нельзя же просто брать… и бросаться в воду,- поник Герасимов.

- А вот и нет, – в голосе Ольги послышалось торжество на что-то обиженного человека. - В этот раз никакой лазейки у него не будет. Он понесет полную ответственность за свои поступки, как уже давно полагалось. Ведь отвечать за свои слова – нормально для взрослого мужчины. Парень хотел себе цереброл – и он его получит. Отвечал «нет» на все советы, ни в грош не ставил преподавателей, лекции и учебники? И, посещая Школу, изводил меня своими вопросами? Прекрасно! Может быть, именно так и стоило делать! Ведь это ведет к цели! Что же, пусть под конец семестра он получит то, к чему стремился больше всего!

Директор поежился, думая, что теперь Ольга вызывает у него неподдельный ужас. Однако спорить было, похоже, слишком поздно.

- Что ж, если Борисов пожертвует собой ради Школы, ради нашей карьеры, ради самой церебрологии в России, то тогда, наверное, я не против. Пусть это противоречит здравому смыслу, это аморально и просто плохо, и мне даже стыдно, что мы соглашаемся на это. Но все равно мы предоставим ему такую возможность - предложим лекарство. Извини, если я путаюсь и сбиваюсь. Пусть будет то, что будет, - вытирая глаза платком, выдавил из себя начальник Школы для дураков.

*

Эпизод 10.

Вручение цереброла, фотосессия, концерт всегда были в Школе для дураков праздником. Герасимов решил нарушить традицию: заменить их на подписание бумаг, крепкое рукопожатие и передачу лекарства где-нибудь в подвале, подальше от чужих глаз. Гостей на закрытие семестра не пригласили, да и возможности сделать это не было. Дела со студентами не заладились, и ожидать от них было нечего, кроме каких-нибудь бед.

Готовясь к празднику, Ольга хотела нанять фотографов — снимки, сделанные ими, в качестве подтверждения иногда требовало Министерство. Однако порывшись в Регламенте ведомства глупости, Герасимов пункта об обязательной фотосессии не нашел – и съемку с удовольствием вычеркнул. Довольный своей маленькой местью, директор отказался и от услуг оркестра. Формальностей и без того хватало, а на горе-празднике сам Бог велел сэкономить.

Голова у директора пухла при мысли о том, кому достанется лекарство. Борисов не был похож на дурака ни с одной из возможных точек зрения. Положиться на его здоровье также было трудно. Слишком умный и тонкий, студент входил в повышенную группу риска. Сделаться плохо ему могло уже после первой таблетки. Как тут не вспомнить Кеплера, не выдержавшего двух горошин лекарства! Американец продержался на ногах полчаса после цереброла, а потом цереброл сбил его с ног. Дело обернулось скандалом: врачи склонились над едва теплившимся телом первого человека, пытавшегося поумнеть.

Случай американца считался в церебрологии классическим: его называли типичной ошибкой в организации лечения. Повторить несуразицу значило поставить крест на собственной профессиональной карьере. Герасимов боялся за свое кресло и старался подстраховаться заранее. Чтобы Борисов в случае чего не лишился жизни, вызвали карету скорой помощи и команду реаниматологов. На уши поставили всю Школу, так что вместо праздничного настроения повсюду разлилось предчувствие надвигавшейся катастрофы.

На выпускной вечер церебрологи решили особо не тратиться. Большой зал все же украсили гирляндами, но старыми, взятыми в аренду у Министерства. Столы сервировали по самому скромному вкусу. Иностранных гостей за них не позвали . Вместо знаменитостей в главном зале рассадили обычных сотрудников Школы для дураков.

Ольга хотела принести в залу репродукторы, чтобы включить музыку, но Герасимов призвал сотрудницу к экономии. Завуч согласилась и сообщила, что придет в траурной одежде. Итоги семестра ее тоже не устроили. После короткого обсуждения договорились, что сделают лишь одну уступку протоколу: устроят победителю продолжительную овацию. Директор мрачно подумывал, что, будь его воля, среди хлопков обязательно свистнул бы .

Главного героя вечера, Борисова, дважды приглашать не понадобилось. Он прибыл заранее, притом безо всякого сопровождения. С парнем не было ни друзей, ни родственников, ни обычного в таких случаях представителя Министерства. Заняв место за столиком, выпускник Сорбонны поглядывал на часы, а Герасимов по привычке следил за ним через видеорегистратор. Походя вскрылось, что Ольга пронесла фотоаппарат и сделала пару снимков, желая подбодрить победителя. Она подмигнула Борисову, и тот, не задумываясь, салютовал ей в ответ.

Когда все было готово, пришла очередь самому директору спуститься в зал. Герасимов любил эти трогательные мгновения, погружавшие дураков и их учителя в обстановку общего веселья. Показываясь на сцене через проем, Герасимов притуливался в левом углу за спинами у претендентов. Это вошло в традицию. Для победителя в конкурсе даунов встреча с директором каждый раз оказывалась сюрпризом. При мысли о радостной реакции идиотов Герасимов смахивал слезу умиления. С новым победителем ждать и тени такой искренности не приходилось.

В прошлые годы глава Школы для дураков любил выступать с речами о том, какую пользу приносит цереброл обществу. К этому Герасимов подходил ответственно, ведь продвигать лекарство требовал сам Регламент глупости. Только в этот раз хвалить победителя у директора не было настроения. Волей-неволей приветственная речь ужималась. Ставить Борисова в пример было просто глупо. Называть его глупым – очень странно. Отделываться любезностями - как-то кисло. Отмучившись с речью, директор пожал руку победителя, после чего тихо пригласил его следовать за собой.

В старом, заросшем паутиной школьном подвале, куда директор вел дурня, победитель оказывался в шаге от своей цели. Посреди свертков, колб и пробирок таился назначенный лишь посвященным, скрытый до поры до времени ото всего мира приз. Это была не одна-единственная горошина, подобная жемчужине. О нет. И не коробка, на которую могли бы польститься расхитители сокровищ. В полумраке подземной ниши таилось нечто большее - и позволю сказать, великое. Лучшая во всей стране коллекция цереброла, шедевр фармацевтики двадцать первого века, ее крик и ее стыд, ее яд, ее вина, ее уголовная статья.

Лекарство вынули из герметичного холодильника, разделили на упаковки и бережно разложили на столе. Как требовала традиция, на блюдце высыпали сразу же весь комплект. На первый взгляд, его могло не хватить победителю. Однако обвинять церебрологов в скупости не приходилось. Согласно правилам Министерства глупости, лучший из дураков был свободен в своем выборе. И при желании мог взять из рефрижератора столько церебролам, сколько понадобится. Достаточно было объявить, что стандартная доза недостаточна, поскольку не помогала в нужной степени поумнеть.

- Я должен сказать еще несколько слов, - приступил к последней формальности Герасимов, глядя на то, как пальцы Борисова уже тянулись к лекарству. – и прошу отнестись к моему предостережению серьезно, потому что уважения ко мне от вас требует закон.

В сознательность Борисова директор не верил. И добиться чего-то большего, чем простого соблюдения формальностей, не рассчитывал. Стоило бы махнуть рукой, и позволить студенту плыть по течению. Только отказываться от последней надежды, не испытав все средства, директор считал себя не вправе.

- Эти синие таблетки, - попробовал нащупать нужный тон Герасимов, - чрезвычайно опасны, как для умных, так и дураков, а также и для тех, кто относится к так называемому интеллектуальному большинству. Нисколько не сомневаюсь, что вредны они окажутся и для Вас. Вопреки всему, что должно было случиться, цереброл идет к вам прямо в руки. Прошу только об одном – не тянитесь к нему сами. Одернитесь . Потерпите. Не пользуйтесь этой удачей. Лучше было бы этими руками взять, да и перекреститься. Потому что еще неизвестно, действительно ли Вам повезло.

Начальник Школы для дураков закатил глаза, надеясь произвести впечатление своей сентиментальностью.

- Даже в тот миг, когда я говорю с вами, ваша жизнь еще может сложиться иначе. Ото всего, что вы задумали, не поздно отказаться. Здесь, в подвале, где нас никто не увидит, Вы можете попробовать цереброл краешком языка, не повредив своему здоровью. Ощутить вкус небольшого кусочка, после чего выплюнуть его прочь. Наконец, съесть одну таблетку – на свой страх и риск. Но только не весь предложенный Вам комплект. И все же, как бы Вы ни поступили, кроме меня, то, что Вы сделаете, не увидит никто.

Герасимов почувствовал вдохновение, которое про себя окрестил безнадежным. Новые доводы легко приходили ему в голову, но пользы от них никакой не было. Теоретически говоря, разумный человек мог бы прислушаться к какому-нибудь из его замечаний. Однако Борисова это не касалось. Надежд поколебать упрямца колкой фразой или неожиданным поворотом мысли не оставалось, и любые попытки были обречены на неуспех.

- Несмотря ни на что, еще можно достичь компромисса, - вопреки судьбе, произнес директор. – Найти выход, при котором и вы, и я разойдемся друзьями. Лично Вам ничего не стоит взять и растворить это лекарство. Есть реактив, который образует смесь с церебролом. Это вода. Вы сможете получить раствор и носить его с собой в фляжке. Время от времени прикладываться к ней, в особых случаях, если почувствуете недостаток ума. Хотя, честно говоря, я бы этого не делал. Но все-таки так безопасно. Последовав моему совету вы не будете рисковать передозом: гомеопатически разведенный цереброл станет проникать в организм в точном соответствии с вашим интеллектуальным уровнем, через небольшие, осторожные глотки…

Ответа не последовало, и Герасимов обреченно пожал плечами.

- Другой вариант мне нравится еще больше. Ему свойственна особая художественная радикальность. Вы можете взять и уйти, мы попросту разойдемся с вами, ничего не поменяв, вот и все.

Как и следовало ожидать, Борисов даже не шелохнулся . Всем своим видом он давал понять, что соскучился по тишине, но готов пройти через последнее испытание –длинные несносные речи, лишь бы приблизиться к заветной цели. Играя на нервах у директора, студент преждевременно отправился в атаку: сам потянулся к таблеткам, которые Герасимов выверенным движением заслонил от него. В этот момент, наблюдая за своим студентом, церебролог заметил нечто важное. Вытягивал руку Борисов не жалко, испуганно или воровато, как это бывает у наркоманов, а властно, настойчиво и жадно, с полным осознанием того, что лекарство по праву принадлежит именно ему.

Стоило Герасимову, наконец, закрыть рот и чуть подавшись назад, сделать жест ладонью, показывая, что выбор за победителем, как неизбежное и случилось. Борисов не стал медлить с решением: наклонился, сгреб обеими руками таблетки и жадно положил их себе в рот.

Директор отвернулся, закрыв тонкими пальцами смоченные глазницы, и сделал все от себя зависевшее, чтобы не подсматривать. Ждать от наступавшей развязки было нечего. В реакции организма на передозы Герасимов не сомневался: в академиях глупости ее проходили на первом курсе. Вместо того, чтобы наблюдать глупые корчи, директор попробовал отвлечься на другие мысли: попробовать сделать для себя вывод из страшного семестра или хотя бы решить, стоило сочувствовать Борисову или нет.

Мысль о выпускнике Сорбонны не давала директору покоя. С одной стороны, не было причин жалеть студента, заслуживавшего самое меньшее крепкой порки. С другой – преступление, совершенное им, явно не соответствовало наказанию. Герасимов знал, что поркой не ограничится. Умный студент накажет себя похуже: собственными руками проложит дорогу в больницу, хоспис, приют для инвалидов или сумасшедший дом.

Борисов не обращал на упавшего духом директора никакого внимания. Могло показаться, что голова победителя даже немного кружилась от успехов. Длинными жадными шагами он добрался до холодильника, погрузился в его пасть, вскрыл обернутые фольгой упаковки с таблетками и, не отходя, стал набивать ими глотку. Герасимову стало дурно от этого зрелища. Даже не подглядывая сквозь пальцы, нельзя было избавиться от лезших в голову мыслей. Отвернувшийся от Борисова Герасимов все равно не удерживался и прикидывал, сколько цереброла успел запихнуть себе в рот студент.

Результат, к сожалению, превосходил все ожидания. Борисов ухитрился отыскать даже потайные секции холодильника, находившиеся за поддоном, и жадно отправлял в рот все, до чего смог дотянуться. Как будто боясь, что его оттащат охранники, Борисов не тратил времени на пережевывание: судя по звукам, каменно твердые таблетки падали прямо в горло, освобождая место во рту для следующей дозы. Зажмурившийся Герасимов, уяснил себе эту странность, которую не успел осмыслить: челюсти Борисова почти не работали, зато безмерно разбухли гортань и его правая щека.

Директор некоторое время не мог решить, не вмешаться ли силой. Но время расставило все на места. В какой-то момент помогать Борисову стало поздно. Парень принял цереброла так много, что передоверил свою судьбу природе. И теперь жить ему здоровым или калекой, зависело от стечения обстоятельств или воли Божьей — повлиять на рулетку никто на свете уже не мог.

В голове у Герасимова мелькнуло, что ему может грозить обвинение в растрате цереброла. Борисов принял лекарства слишком много. Но по сравнению со страхом за судьбу этого парня сомнения отступали. Но потом накатывали на церебролога с новой силой. Директор то дергался, то просто колебался. Не мог для себя решить, оттаскивать Борисова или нет.

Когда было уже откровенно поздно, Борисов прекратил пиршество сам. Парень даже не удосужился закрыть двери холодильника, а просто вывалился из него и сел на кафель, глядя вокруг осоловевшими глазами, как наевшийся кот. Первые следы отравления были уже на лице. Гортань вспухла, губы открылись и более не закрывались. Глотка замерла, будто в последнем усилии, как если бы желудок выталкивал лишний цереброл назад. Пораженный чем-то, что не высказать словами, Борисов молчал.

- Вам плохо? - задал глупый вопрос Герасимов.

- Да мне.. как бы сказать… не совсем так, как вчера— слова выходили натужно. – А я думал, что будет всё… ой, я.. кхе-кхе-кхе-кхе... ой, я...

- Скорую! - рявкнул директор, хватая себя за голову, - Немедленно скорую! Карету скорой помощи этому дураку, карету!

*

Ждать, пока врачи доберутся до Школы для дураков по московским пробкам, в этот раз не пришлось. Санитары соседней больницы, с которыми Герасимов договорился заранее, были на месте, уже спустя 10 минут: погрузили победителя гонки за церебролом на носилки и быстро – на кону была его жизнь - понесли к машине скорой помощи. Водитель завел мотор еще утром, и по приказу Герасимова держал его на морозе разогретым. Сам директор, управляя процессией, бежал впереди носилок.

Борисов на руках у врачей смог сделать усилие над собой. Взгляд его прояснился. Парень приподнялся на локте и попросил воды. Борисова попросили быть мужчиной, и ему пришлось терпеть до машины. Лучший в Школе для дураков с детства не любил эту фразу: теперь он лег на живот и затих, давая знать о себе только тихими всхлипами.

Пока Борисов корчился на носилках, Герасимов улаживал дела со Скорой помощью. Врачи догадывались, что дела его плохи, и безбожно заламывали цену. Директору спорить не приходилось, наоборот, он краснел и взывал к жалости. В полном отчаянии он был готов обещать золотые горы, лишь бы медики не оставались перед ним в долгу.

- Мои условия вы знаете, - то напирал голосом, то умолял церебролог, - пожалуйста, проведите Борисова в больницу через черный ход. И сделайте так, чтобы никто его в этот момент не увидел. Не отмечайте парня в приемной книге, не показывайте другим пациентам, а отыщите отдельную комнату и заприте его в ней. Еще продержите его там подольше. Я заплачу за это отдельно. Если все пройдет без огласки, я вообще щедро рассчитаюсь, но у меня есть просьба: сегодня я боюсь опоздать…

Санитар глядел на директора со скукой, как на взволнованного родственника, впервые участвовавшего в похоронах. Ни грана сочувствия таким клиентам не полагалось, ведь в этом случае скидку пришлось бы выписать всему кладбищу. Герасимов не знал, как подступиться к врачам и чувствовал, что почва уходит у него из-под ног.

- Поступайте так, как я говорю, и ни в чем не сомневайтесь. Если нужны деньги, то я доплачу вам. Мы ведь договаривались с Вами об этом еще вчера…

- Жульничество, воровство, Овальный, - перечислял медик, - все это в договор не входило. – А Теперь мы выяснили, в чем дело. И понимаем, какую ответственность на себя берем.

- Я доплачу вам даже больше, чем вы можете представить, - опускался до коррупции Герасимов. Одновременно опускались и его руки. – у нас, у тех, кто окучивает дураков, всегда есть деньги. Только, пожалуйста, выполните мое условие: сделайте все быстро, и так, чтобы никто ни о чем не узнал.

Спустя двадцать минут главного все-таки удалось добиться: автомобиль с лучшим из учеников Школы для дураков худо-бедно отправили восвояси. Охранники и участники выпускного вечера, стараясь не глядеть друг на друга, разбитые, разошлись по домам. На ветру перед Школой оставался только Герасимов. Меряя шагами автомобильную площадку, директор молча разбирал свои ошибки. Мысли роились, но умиротворения они не приносили. Когда машина скрылась за поворотом, начальник над дураками дал волю своим чувствам: со злости ударил ботинком по бордюру и не оборачиваясь, пошел прочь.

К счастью, Герасимов и понятия не имел, что должно было случиться дальше. Иначе за его душевное равновесие никто на свете не смог бы поручиться.

В машине, едва свернувшей за поворот, уже раздавался охрипший от холода голос Борисова:

- Воды мне! Воды! Пожалуйста, воды мне плохо!

На помощь Борисову пришли быстро. Было заметно, что держаться своими силами у него не получалось.

Получив фляжку, парень жадно ухватился за нее и сначала пил небольшими глотками, но потом вошел во вкус и, наконец, нежно прильнул к горлышку, больше уже не отпуская его. Санитары понимающе переглянулись. Понадеявшись, что пациенту станет легче, они задернули занавеску и вернулись к своим делам.

Пауза пришлась Борисову как нельзя кстати. Все, что он давно собирался сделать, вполне можно было уложить в эти считаные мгновения. Нужно лишь было не терять ни секунды времени! не выпустить счастье из своих рук!

Тревожился Егор без причины. Тряпичную занавеску больше никто не отдергивал, и флягу назад не отбирали. Ни медбрат, ни санитар не отвлеклись от посторонних дел и не занялись своими прямыми обязанностями: не удосужились поглядеть, что делает Борисов наедине с самим собой.

Пока никто не видел, победитель выплюнул таблетки в добытую им только что флягу. На дне ее еще плескалась вода, но волноваться победителю не стоило. Для горошин жидкость была безвредна. Только что об этом напомнил сам Герасимов, пытавшийся предложить Борисову глупую сделку. Его уговоры не имели шансов: все, что нужно было сделать, парень заранее продумал про себя сам.

Борисов хорошо знал, что избавляться от таблеток нужно было быстро. Не то что жевать, а и трогать их кончиком языка было опасно. Угроза нависала со всех сторон: со стороны правой губы не меньше, чем левой. Мешал язык, беспокоило нёбо, и внутренние стенки щек не внушали доверия. Одно неловкое движение, и яд мог растечься по всему организму. Выпускник Сорбонны раскрыл рот пошире и замер, потому что действительно боялся попробовать цереброл.

Выплюнув таблетки, Борисов с облегчением пересчитал их на дне фляги. Ни одна из них не потерялась и, значит, не готовилась, проникнув во внутренности, погубить его изнутри. Герасимову захотелось поделиться с кем-нибудь подступившим умиротворением, но за тряпичной занавеской никого не было. В итоге он просто распластался на кушетке, обняв ее.

Слава тебе ,Господи, нет! Нет, нет, ни за что, инновационные процессы, которые любят дураки, не запустятся в моем мозге! Сосуды мои не расширятся, прорывные процессы не пойдут и, самое главное, сам мозг мой не примется умнеть.

И все-таки делить шкуру неубитого медведя было еще рано. Пилюли некоторое время провели во рту, потому лучше от греха подальше прочистить горло. Для этого достаточно было набрать в рот воды и сплюнуть. Борисов так и сделал и тут же испугался непрошеного звука. На этот раз снова повезло: санитары даже не пошевелились. Как оказалось, они только и ждали, что на заднем сидении примутся блевать.

Равнодушие медиков подтверждало худшие предрассудки Борисова о здравоохранении. Но в то же время и настраивало на умиротворяющий лад. Пусть врачи не занимаются своей прямой работой! Как показало лечение у Герасимова, от нее никакой пользы! Да и кому нужна бесплатная медицина, если можно получить бесплатный цереброл!

На пути к вожделенной цели оставалось сделать несколько усилий. Спрятать бутылку с горошинами цереброла как можно лучше, чтобы ее не нашли. Портфеля с собой Борисов не брал: в случае чего вещь забыли бы на месте, а не положили бы вместе с ним на катафалк. Чтобы прятать горошины, нужно было другое средство, и лучше всего было держать его с собой, не выпуская. Добрую службу сослужила толстовка с оттянутым карманом: в нее вполне можно было спрятать фляжку, не привлекая внимания, и так же тихо пронести в палату на виду у всех. Борисов готовился заранее, поэтому толстовка уже была на нем.

Ну, а если цереброл действительно удастся скрыть от посторонних, то тогда до успеха останется совсем недолго. Момент торжества будет так близок, что рука не поднимется не довести задуманное до конца…

Голова немного кружилась. Чтобы не потерять нить размышлений, победитель решил повторить свои планы про себя еще раз.

Когда страсти улягутся, то перво-наперво надо будет выписаться из больницы. Держаться в ней лучше подольше, чтобы не вызывать лишних подозрений. Злоупотреблять гостеприимством врачей тоже не стоит, но и бояться его не нужно. Не забывать, что всех, кто попал в госпиталь, обязательно выпишут. Главное, не навлечь подозрений врачей слишком стремительным восстановлением. В их глазах не должен быть нарушен привычный порядок вещей.

В этом деликатном вопросе Борисову подсобил Герасимов. Тот сделал все, чтобы вывезти победителя из Школы без шума, паспорта и любого другого удостоверения личности. Анонимность играла Борисову на руку, ведь благодаря ней, его случай наверняка не попадет в статистические сводки. Им не заинтересуются церебрологи… или может быть, они вообще не узнают о нем. Лишь бы не наведался сам директор. Но и он, скорее всего, сделает всё, чтобы о семестре забыли – а судьба самого пациента ему безразлична. Ах, как хорошо было бы, если б старый эгоист умыл руки и больше не интересовался бы им!

Ну, а если после выписки получателя цереброла не хватятся, некоторое время все равно нужно будет затаиться. Из подполья, если уж в нем оказался, разумнее выходить осторожно. Нужные знакомства на черном рынке у Борисова имелись, но задействовать их следовало постепенно. Товар покупатели готовы были брать частями. Чтобы вписаться в мир черных коммерсантов, ухо придется держать востро.

Иногда это даже забавляло. Там, где торг вели вдали от закона, обмануть норовил каждый! Зато и предложения сыпались, как из рога изобилия. Сокращаемое Министерством глупости производство цереброла вкупе с нападками Овального на потребление лекарства поддерживали стоимость препарата на плаву. Ну, и уж тем более люди, охотившиеся за церебролом, не переводились. В какой ярости был Герасимов, говоривший о нехватке таблеток! Зато Борисов дефицитом на рынке был теперь полностью удовлетворен.

Ну, а если выдастся свободная минутка, то почему бы не предаться приятным размышлениям? Тем более, повод сладко потягиваться на сиденье обнаруживался у победителя сам собой.

За церебролом охотились с незапамятных времен — мафии и банды, одиночки и кланы, сумасшедшие сектанты, миллионеры и террористы. Между ними имелось кое-что общее. Все они готовы платить живыми деньгами. В долгой борьбе за благосклонность его, Борисова, конкуренция будет очень высока...

Выпускник Сорбонны понимал: связываться с криминалом было опасно. Преступники жестоки и ненадежны. Играть по их правилам – требовало сноровки. Это значило и самому отправиться по скользкой дорожке. Но ведь никто и не утверждал, что приз по глупости должен достаться бандитам. Возможно, найдется кто-нибудь более достойный - более глупый - чем они.

Чем больше Борисов задумывался о рынке, тем чаще останавливал свой выбор на государстве. Именно власти способны заплатить за редкий товар практически любую цену. Страны были чувствительны к репутации и легко поддавались на шантаж. Они предпочитали откупаться. И именно им в случае чего некуда было отступать.

Контакты с одной страной у Борисова давно имелись. Мысль о ней вызывала улыбку. Эти парни готовы были на всё, лишь бы лекарство для повышения ума не досталось Узбекистану. Слово «Казахстан» отзывалось в их устах зубной болью. Зато они были уверены: волшебное средство должно кануть не куда-нибудь, а только в туркменские пески!

Ах, какой душка этот Расул Касымов! Как смешно он коверкает русский язык! Как нескладно шутит о цереброле —мол, он нужен только туркменам! Наверняка парень всерьез рассчитывал на скидку. Но как бы он ни смешил, поблажки все равно не выйдет. Ничего не имею против Туркмении, но она должна будет заплатить полную цену, как и все.

Борисов достал из заднего кармана брюк смартфон, и пока санитары не оборачивались, нажал пару клавиш. Пользуясь тем, что никто не видел, вышел во Всемирную сеть. Тихо, краешком мизинца ввел пароль почтового ящика, расположенного на сервере далеко в Малайзии. В этих сказочных краях не говорили по-русски, и подвоха до поры до времени ждать не приходилось. Никому из тамошних шпионов не придет в голову отслеживать переговоры на незнакомом языке.

Справившись с интерфейсом на редком наречии, Борисов погрузился в чтение. Так и есть, предложение от туркменов уже прибыло. Автор письма – Касымов. Что же, посмотрим на его первую цену...

Когда все дела были уже закончены, а санитары все еще не заглядывали за занавеску, Борисов сладко потягивался, даже не думая изображать из себя больного. В такой благодатный миг можно было и помечтать о том, что случится совсем скоро. Грядущие дни, какими они будут? Сомнений не было. Светлыми! Оставалось только навести на приготовления к ним последний лоск.

Егор Борисов зажмурился. Победителю представились Солнце и море, пальмы, линия пляжа, автомобили у причала, а за ними – широкий бульвар и город. Взгляду открывалась крепость, а при ней, открытая всему свету, жемчужина побережья - Марсель - или может быть, Ницца. С птичьего полета нельзя было ощутить разницу, но она была и неинтересна. Разумеется, он рад будет посетить Францию еще раз.

При мысли о Лазурном береге герою сделалось душно. Пока никто не видел, он снял с себя толстовку и повязал узлом вокруг плеч. Со стороны могло показаться, что он выглядит по-французски, и само по себе это стоило отметить. Не дожидаясь аплодисментов – их не будет, Борисов вытащил смартфон и сфотографировал себя сам.

Извилистый маршрут, которым двигалась машина, не подходил к концу, и, пользуясь отсрочкой, Борисов додумывал неспешные мысли.

- Дальше я отправлюсь во Францию, и, конечно, останусь в ней надолго. Отыщу пристанище вдали от вьюги - в мире тепла и моря. Добуду пищу для тела и духа. Сколько времени и сил потратил я, выбирая себе курс среди дурней, притворяясь при этом глупым. Я заслужил увидеть что-нибудь другое… и наконец, почти достиг этой цели.

Но почему пищу для духа? - что-то вновь вклинилось в мысли Борисова. Что-то странное и колючее, как будто осколок старых воспоминаний, застрявших в памяти и неожиданно выступивших на Божий свет. Кусок фразы, сорный, закрепившийся в мозгу и нуждавшийся в прополке. Занозу нужно было вытащить, а, как учил Фрейд, для этого достаточно было просто вспомнить, как именно она вошла.

Слишком умный? – пронеслись чьи-то слова в голове Герасимова. - Ах, да! «Слишком умный». Я много раз слышал эту фразу. Так возражал мне Герасимов, когда я задавал вопросы, на которые он не мог ответить. Или такие, которые, по его мнению, задавать не стоило. Он отвечал мне на это глупости, которые, как выяснилось, небезопасны. На первый взгляд они казались смешными. Но бесстыжая дурь ранила – застревала в памяти навсегда.

А ведь бесстрастному наблюдателю всегда было ясно, как глубоко церебролог заблуждался. Быть слишком умным – в сущности, не так и плохо. «Слишком» в этом случае не может быть.

Борисов продолжил свой мысленный диалог.

«К тому же, как интеллектуал интеллектуалу я бы заметил еще кое-что Герасимову кое-что важное. Мысль насчет моего ума выражена неточно. «Слишком» - не подходящее по смыслу слово. От него сквозит неудачей. Это что-то вроде реплики классной дамы на школьной линейке. Впрочем, если Герасимов хотел меня обидеть, то тут все понятно: я замолкаю. Не полагается обижаться на дураков.

И все же, чтобы исправить уважаемого церебролога, говорю: я – просто умный. «Слишком» тут было ни к чему.

Что-то по-прежнему кололо Борисова, и может быть, это уже не касалось Герасимова. Мысли победителя расходились в разные стороны и неожиданно принимали новый оборот.

- Нет, все-таки нельзя сказать «просто», это неловкое словоупотребление, и в нем я ошибся. Недостаточно указать, что я умный, это неверно. Это попросту не то. Я очень умный. Но и это не всё.

Я - самый умный. Самый умный здесь я!

Повторим это еще раз. И пусть те, кто передо мной, не услышат, пусть никто не повернет ко мне уха, пусть это прозвучит для всего мира тихо, но зато громко для Вселенной, как крик торжества, повисший где-то в вышине среди звезд. Неважно, что его не заметят люди, – они обычно так глухи. Их молчание не заставит думать, что мой призыв не имеет значения. Наоборот, он полон власти и силы.

Самый умный.

Самый умный.

Самый самый умный.

Я – САМЫЙ САМЫЙ УМНЫЙ.

САМЫЙ

Умный

здесь

Я.

Карета Скорой помощи стремительно приближалась к психиатрическому диспансеру.

 Egor Koshko

x

Иллюстрация к: Слишком умный