Слишком умный

- Со стороны выглядит забавно. Он пробует вывести тебя из себя, а ты не поддавайся.

- Лично мне – он безразличен, но я боюсь, что как-нибудь он сорвет мои занятия… задаст неудобный вопрос и заставит объясняться, может повиснуть пауза или раздастся смешок, потом еще один, и тогда… студенты поверят не мне, а ему. В выступлении важнее всего напор и харизма. Только они производят впечатление на аудиторию. Не забывай, в зале собрались дураки!

- Не надо бояться его глупых вопросов. Держись твердо, отвечай ему, как в боксе, вопросом на вопрос.

– Не требуй от меня слишком многого. Это несправедливо, с экономической точки зрения. Мне и без того приходится за смешные деньги выступать перед сборищем дураков.

Прошло десять минут. У пришедшего в себя директора и голос стал громче, и темы для разговора – другими. Теперь церебрологи занялись обсуждением планов на занятия. Во второй части лекции директор собирался использовать старый прием: нести чушь в надежде, что самые глупые, услышав ее, не совладают с нервами. При удаче можно было заставить их раскрыться и показать себя. Только Борисов, вечно комментировавший директора, приходился некстати. Он мог помешать делу: поднять на смех Герасимова, не дав тому довести свое выступление до конца.

Выполняя распоряжение директора, Ольга заняла место поблизости от смутьяна, на всякий случай подстраховавшись. С собой она взяла секретаря Василия Михайловича, всегда готового в бой за Школу. Мужчина собирался прийти на выручку церебрологии, как только Борисов поднимет на нее руку: вытянет ту высоко и попробует задать свой ненужный вопрос. В таком случае секретарь готов был подхватить студента за вторую руку и вывести его из зала. Договорились принять меры даже в том случае, если умник поведет себя скромно. Например, ограничится усмешками или будет громко перешептываться с соседями по парте, указывая при этом в сторону доски.

- Чушь, - думала при этом Ольга, - самая творческая вещь на свете. Она может быть какой-угодно. Широте воображения нет предела. И в то же время она страшно узка. Дураки с удовольствием принимают и понимают только свою собственную чушь.

Дождавшись, когда гул в аудитории стихнет, Герасимов снова поднялся на кафедру и, взяв в руки указку, призвал учившихся к спокойствию. Многие из них подняли головы и уставились на преподавателя. Некоторые заметили, что он сменил свой привычный синий пиджак на розовый, но не придали этому значения. Другой по содержанию стала и лекция, но связь эту поначалу никто не уловил.

Директор взял микрофон и удостоверился, что звук добивал до стенки. Пару раз громко выругался и был, в общем, доволен реакцией присутствовавших. Казалось, аудитория настроилась на доброжелательный лад, и брань ее не смущала. Однако директор был готов к тому, что через некоторое время все переменится: дураки замолкнут или начнут недовольно гудеть.

- Разные отделы мозга человека устроены по-разному, - начал во весь голос Герасимов, всеми силами пытаясь удержать внимание зала, но сознавая, что изъясняется слишком запутанно. Чтобы исправить положение, приходилось делать внушительные паузы.

[…]

- Всякий из них имеет собственную функцию. Каждый отдел отвечает в голове за что-нибудь свое.

[….]

- Я убежден, голову можно сравнить с тыквой.

[….]

- Да, именно с тыквой. Не удивляйтесь, но тыква и голова очень похожи.

[...]

- Итак, представьте, тыкву можно разрезать на части и посмотреть, что находится у нее внутри. Это очень интересно. Таким образом, можно выявить, какая часть тыквы отвечает в ней за что.

Дураки затаили дыхание. Директор не мог ухватить, с чем это связано: то ли их заинтересовало то, что они услышали, то ли им не удавалось ничего понять.

[…]

- Внутренняя часть управляет весом, сном, настроением, а внешняя регулирует размножение тыкв.

[….]

- То же самое и у людей. За аппетит отвечает внутренняя часть мозга. А потенцию давно взял под контроль затылок.

[….]

- И вот если надавить на темечко, то и результат не заставит себя ждать... мужская сила прильет к паху. Все, что нужно сделать, - просто помассировать себе для этого макушку головы.

Ручки зашуршали по бумаге. В зале принялись записывать услышанное.

Герасимов скользнул опасливым взглядом по Борисову. Тот реагировал спокойно, хотя к пишущим и не присоединялся. Похоже, он отвлекся на размышления о чем-то постороннем, пропуская лекцию мимо ушей.

Ольга, успокоившись, перестала смотреть на соседа так нервно. Теперь она нашла себе другое занятие: изо всех сил зыркала глазами в поисках тех, кто хватался за темечко, чтобы направить мужскую силу вниз. К сожалению, глупому совету никто не последовал. Возможно, решила завуч, права была народная мудрость. У самых недалеких людей с детородной функцией никаких трудностей нет.

Лекция в Школе для дураков не прекращалась ни на минуту.

- Эта связь темени с потенцией, а головы с мужской силой - давно не секрет для ученых. Издавна известно, что у страдающих облысением все хорошо с тестостероном. А тех, у кого появляются залысины на темени, женщинам нужно хватать, не раздумывая. Никаких сомнений насчет их мужской силы быть не может. Многие знают об этом по собственному опыту... другие, у кого не выпадают волосы, могут догадаться со слов своих жен и любовниц.

Лектор остановился, чтобы обвести придирчивым взглядом аудиторию. Признаки интереса выказывала лишь модель, но и они практически сразу же сходили на нет. Возможно, девушку смущал лектор: она смотрела на лысеющего Герасимова с некоторой долей скептицизма, как будто сомневалась в его мужской силе и, как следствие, в правдивости его слов. Зато ни футболист, ни полицейский на словах про темечко даже не шелохнулись. И это притом, что залысин ни у кого из них не было.

Герасимов, несколько разочарованный, не оставлял своих усилий.

- Но пусть ваше темечко не облысело, вы все равно сможете влиять на мужскую функцию через пищу, употребляя для этой цели укроп. Вместе с петрушкой и сельдереем и особенно хреном он составляет основу вегетарианской диеты. Наши предки, славяне, на протяжении веков добровольно воздерживались от пищи: ограничивали свой рацион этими продуктами. Жили они при этом дольше и чувствовали себя счастливее, чем мы сейчас. Но мудрость славян не ограничивалась лишь пищевыми привычками. Каждый кусок на тарелке отвечал у них за что-то важное. Это истину подтвердит вам любой диетолог. Так, например, от хлеба, пива, курения сигарет снижается желание играть в футбол. Все эти продукты питания вредны, и, занимаясь спортом, употреблять их ни в коем случае не стоит.

Директор метнул острый взгляд на футболиста.

Однако тот отреагировал вяло, как будто услышанное было ему неинтересно. Под столом он продолжал чесать ногу. Выглядело это довольно нелепо, и директор решил, что сбрасывать со счетов игрока не стоит. Лучше было бы, наоборот, поднажать: в футболисте чувствовался явный потенциал. Нужно было только суметь вывести спортсмена из себя.

- Упомянутый факт — о вреде пива и табака для футбола - был доказан отечественными учеными в ходе исследований в Российской Федерации. В течение длительного времени на футболистах ставили эксперимент втайне от них самих. Ради этого жертвовали даже спортивными результатами. Оказалось, что диета российских футболистов ведет к поражениям в первом круге любого чемпионата мира. А вот чтобы понять, какие продукты полезны, опросили бразильцев. Выяснили, что игрокам нужно есть лимон перед матчем. Он позволяет избавиться от положительных эмоций предыдущего вечера, сосредоточившись на игре.

Поймав на себе взгляд директора, спортсмен чуть заметно пожал плечами, а потом поступил вовсе не так, как от него ждали. Вместо того, чтобы огрызнуться, а то и ввязаться в склоку, он взял с парты ручку и принялся что-то записывать. Во взгляде игрока не читалось никаких эмоций, и казалось, что в классе, как и на поле, он просто отбывал свой номер.

Герасимов, видя это, недовольно поджимал губы. За всем, что делал спортсмен, угадывалась работа мысли, которая не была глупой. Возможно, игрок даже что-то задумал. А может быть, он просто умело сдерживал свои эмоции, проявляя силу воли? Такого кандидата в дураки ни за что не утвердят в Министерстве. Чтобы далеко не ходить, Герасимов тоже его бы не утвердил.

Оставив спортсмена в покое, директор обернулся к модели и сообщил ей о продуктах, позволяющих похудеть. Несмотря на свое красноречие, любопытства у девушки не вызвал, и с какого-то времени она последовала примеру футболиста: взяла ручку и, не выказывая никакого интереса, принялась механически записывать лекцию, как если бы кто-то ее заставлял.

С горечью директор должен был признать, что никто в зале недотягивал до мечты ученого –настоящего высокопородного идиота. Обращаясь к полицейскому, Герасимов рассказал про массирование мозга преступников, позволяющее избежать рецидивов, но и тот, не отрывая лица от бумаги, лишь демонстрировал свою социальную приспособленность: покорно записывал речь вышестоящего. Когда же директор попытался вывести его из равновесия, оскорбив полицию, то и это не принесло результатов. Как в случае бойцовой собаки, приученной не нападать на людей, пересилить многолетнюю дисциплину правоохранителя не получалось. Тот молча уткнулся в тетрадку и продолжил записывать, что бы ему ни диктовали.

Когда лекция завершилась, Герасимов вызвал к себе Ольгу. Директор был растерян и явно нуждался в совете. Но не меньше ему нужно было сохранить лицо. Провокация не принесла результатов. Повторять ее больше не имело смысла. Однако признавать перед подчиненной свое поражение тоже было лишним.

- Все пошло не так, как я надеялся, - вслух признавался директор. – Возможно, виноваты в этом не мы, а Министерство. Чиновники регулярно создают нам проблемы. И не в последнюю очередь с набором студентов. Нам присылают умных! Готов биться об заклад, что эти парни в аудитории тоже не такие уж и дураки.

- Ты хочешь от дурней слишком многого. Сейчас им нужно время. Подожди, они еще себя покажут: переварят услышанное и, возможно, опохмелятся. И к вечеру с удовольствием будут повторять всю твою белиберду.

- Если только посчитают, что им это выгодно, - мрачно заметил Герасимов. – Может, им придет в голову извращенная логика – подделываться по требования церебрологов. Я бы ничего не исключал от этих расчетливых людей.

- Подхалимы, - безо всякого удовольствия признала Ольга.

- Тем, кто умеет притворяться, давать цереброл нечего, — с жаром принялся доказывать Герасимов, - от таких назначений проку не будет. С нашей легкой руки поумнеет какой-нибудь проходимец. Как бы у него ни пошло дальше, на нас заведут уголовное дело. Сейчас, когда нас преследует Овальный, рисковать мы не имеем права. На следующий сеанс цереброла нужны только настоящие, законченные остолопы. Подлинные стоеросовые кретины. Только где в мире пуганых идиотов таких найти?

Но на счастье церебрологов, нужный дурень отыскался, хоть уже позже, вечером, когда Ольга и Герасимов, оставшись вдвоем, просматривали запись лекции, сделанную на камеру. Та была установлена тайком на полу аудитории с хитрой целью снимать учащихся с необычного ракурса. Дураки о наблюдении и не догадывались: как и всем недалеким людям, им не приходило в голову, что кто-либо когда-либо может за ними следить.

Директор и завуч использовали эффект неожиданности на все сто. Сведения, полученные благодаря слежке, сразу шли в дело. Из записей следовало, что студенты вели себя не глупо: одни тайком хихикали, слушая Герасимова, а другие всячески демонстрировали свое усердие: писали, почти совсем не отрываясь от тетрадей. Претенденты продолжали водить ручками по бумаге, даже когда директор брал паузу – некоторые не знали, как реагировать на затяжки. На всякий случай они изводили страницы рисунками и карикатурами, но не отрывали от тетрадей глаз.

- Глупые, - не оставляла надежды Ольга.

- Притворяются, - утверждал Герасимов.

- Но нет, посмотри на эту курицу. У нее мозг как у цыпленка. Судя по ее почерку, она писать не умеет. И ты обвиняешь ее в притворстве? А та? Гляди-гляди, что она делает. Вот-вот свалится и заснет…

Вскоре действительно нашлась студентка, полностью завладевшая вниманием директора.

Это была женщина лет сорока, уже в самом начале лекции протяжно зевавшая. До второй части выступления она не дотерпела: на словах о микротрубочках в нейронах опустила голову на чье-то плечо и погрузилась в сон. Ее грубо отдернули, но это не помогло. Претендентка отвернулась, оперлась о стенку и, предварительно убедившись, что ничто ее не побеспокоит, задремала.

Перемены между частями она не заметила и продолжила кемарить, даже когда Герасимов выбежал из зала. Когда же он возвратился, шансов обратить на себя ее внимание у него уже не было. Женщина по каким-то причинам свалилась на пол.

Это поразило Герасимова и Ольгу больше всего. В какой момент студентка потеряла равновесие, они не отследили, но не оставалось сомнений, что это произошло бесшумно. Лектор и ученики были заняты своими делами и не обратили внимания, как женщина, которая ни с кем не зналась, куда-то пропала с горизонта: голова ее, чуть-чуть возвышавшаяся над столом, исчезла, а сама претендентка ничтоже сумняшеся растянулась на полу.

Кем была эта кандидатка, удалось установить довольно скоро, хотя ни директору, ни завучу ее имя ничего не говорило. Гюльнара Бибиджанова, родившаяся в Туркменистане, поступила в Школу недавно и не свела знакомства даже с Василием Михайловичем, отвечавшим за регистрацию студентов. Анкета, представленная ей, была краткой, честной и глупой. Женщина правдиво указала, что московской регистрации у нее не было.

Герасимова новость о соне привела в восторг, как будто он уже давно ждал чего-то подобного. Директор отыскал ее личное дело и ознакомился с сочинением, которое нашел кратким, прекрасным и нелепым. Директора поразило то, что женщина с самого начала не поставила никого о себе в известность. Ни на что не претендуя, она приходила на занятия, но не поднимала руку, не замечала лектора, а под конец просто заснула среди всех.

- Вот искренний и простой человек, прибывший к нам из глубинки! Чуждый влияния цивилизации, бескорыстный, и не желающий для себя никаких благ. С точки зрения церебрологии, это такая простота, которая переходит в глупость! Я бы отметил еще незамутненность. В сравнение с этим не идут ни футболист, ни модель, ни Борисов, хотя за вторую половину я его хвалю. Изо всех присутствовавших в зале ей одной действительно было на нас наплевать!

Завуч не собиралась возражать.

- Раньше надо было найти ее, раньше, - твердил директор, - тогда бы мы сберегли массу времени. Хотя у меня есть подозрение, почему этого не случилось, так что я немного в смущении. Может быть, мы следим за нашими студентами невнимательно? Может быть, Бибиджанова и прежде…отличалась в лучшую сторону. Например, тоже сползала под стол?

- А раз так, не злоупотребляет ли она наркотиками? – додумала за директора Ольга, любившая все рассуждения доводить до конца, - В Средней Азии это, между прочим, весьма распространено.

- Вполне вероятно, - серьезно отвечал Герасимов, – и, как ты понимаешь, может поменять все дело. Нужно проверить твою гипотезу. Я выясню всё, прежде чем мы поговорим с ней серьезно. Проверка всех данных по учащейся Школы не займет много времени. А что касается Туркмении, то кое-кто у меня есть на примете: этот человек расскажет мне про нее всё.

Медлить директор Школы для дураков действительно не собирался. Уже следующим вечером у него были собраны чемоданы: он готовился вылететь на Средний Восток.

*

Эпизод 4.

Впрочем, еще утром следующего дня Герасимов не был уверен, что вообще куда-либо отправится. Чем дольше он изучал запись с Гюльнарой, тем больше его убеждала ее кандидатура, но скудость данных анкеты не позволяла сдвинуть дело с мертвой точки. По опыту с охранником Карповым и c Овальным Герасимов знал, что недостаток сведений не перекрывается никакими достоинствами. Не зная ничего о родственниках, о семье, о происхождении кандидата, никакого цереброла никому выписывать было нельзя.

Того же, что удалось выяснить о близких Гюльнары, не хватило бы даже самому нетребовательному наблюдателю. В личном деле студентки не обнаружилось ни свидетельства о рождении, ни копии прав, ни полиса, а только фотография разворота паспорта, сделанная когда-то на мыльницу. Отчество Гюльнары на расплывающемся снимке директор не разобрал и вынужден был взять его из сочинения, где, как сразу заподозрил, оно было записано с ошибкой.

- Работа превосходная, - вздыхал Герасимов о сочинении, - не каждый раз прочитаешь что-то подобное. Но как зовут ее автора?!

Пытаясь узнать о Гюльнаре больше, директор написал в Министерство, но там ничего путного ему не ответили. Чиновники посоветовали навести справки в миграционной службе, но и в ней о гастарбайтерше не слыхивали. Директор хотел обратиться в ФСБ, да осекся: просить об услугах этой организации лучше не стоило. Тогда на ум ему и пришел Касымов. Это был старый знакомый из Средней Азии, ранее учившийся с Герасимовым на одном факультете Повышения Ума.

Поиск в Сети показал, что карьера Касымова на родине стремительно шла в гору. Вернувшись в Туркмению, ученый помог стране обзавестись недюжинными запасами цереброла. Спустя год, ее ВВП увеличился. Спустя два, удвоился. Спустя три, в стране награждали ударников производства. Среди них был и церебролог: он получил государственную награду и карьерное продвижение наверх.

Из статьи в Википедии можно было узнать много интересного о Касымове. Однако читать приходилось на туркменском, так что рукой директора водило не знание иностранного языка, а интуиция. Время от времени попадались фотографии, позволявшие кое о чем догадаться. Бывший однокашник всегда позировал на них с надутым видом. Переведя на русский, Герасимов выяснил, что коллега возглавил туркменскую Школу для дураков.

Повод написать Касымову появлялся сразу же, и Герасимов больше не чувствовал себя неуютно. Прочь ушло стеснение, охватывавшее его всегда, когда нужно было как-либо обозначить свою должность. В глубине души директору было неприятно, что он возглавлял учреждение, связанное со стыдным людским пороком. Церебролог делал все, чтобы обратить работу в повод для гордости. Однако объяснять детали было неудобно. Школа, по его словам, исправляла общество: побуждала неразумных людей принимать лекарство для повышения ума. И низводило умных, но слишком амбициозных, до состояния дураков.

Ободренный сходством жизненных путей - своего и Касымова - Герасимов чувствовал, что руки у него развязываются. Потому не стесняясь, написал однокашнику так:

Расул! ты, может быть, меня помнишь, я раздаю лекарство разным дурням. А что делаешь ты? Алексей Герасимов.

Через пару минут пришла смс-ка с ответом.

Дураки просят у меня лекарство, а я им ничего не даю.

Герасимову это было знакомо, ведь он сам осторожничал, страхуясь от Овального и его претензий. Однако, живя в Туркмении, ждать подножек было не от кого. Борцов за права человека в стране не было, а таких, обладавших властью, как Овальный, - и подавно. В любом случае набирая следующее сообщение, Герасимов старался прощупать почву.

- А почему не даешь, они что, плохо просят? Не бойся ничего, давай церебролу всем.

Касымов за своим компьютером, видимо, расхохотался, потому что поставил три восклицательных знака и отправил ответ со смайликами.

- Да, можешь себе представить. Плохо просят. Потому что все они - дураки!

Лед между коллегами таял, так что Герасимов обратился к Касымову как к другу.

- Расул! Знаешь ли ты что-нибудь про Гюльнару Бибиджанову? Ради Майкла Кеплера нужно выяснить всё про эту даму. Как ты в курсе, мы изучаем родственников кандидатов. Без этого выписывать цереброл никому не стоит. Выяснили, что Гюльнара - из Ашхабада, и ее близкие тоже. Твои люди рядом. Нужно найти Бибиджановых и привести к нам на встречу. Надо посмотреть в их глупые глаза. Дело срочное!

- В Ашхабаде я знаю всех дураков наперечет. А с фамилией Бибиджанов — пятерых. Тебе бы они пришлись по вкусу. Я только не в курсе, кто из них отличился, произведя на свет гастарбайтершу, - написал Касымов.

- Это превосходно. Но должен сказать тебе, что если ты знаешь всех Бибиджановых в Туркмении, то и в Москве у тебя знакомые найдутся. Потому что у нас в столице Бибиджановых тоже через край.

- А вот этих, извини, не знаю! Те, кто перебирается к вам, не дураки!

- Ах, если бы так! - страдальчески выдохнул Герасимов. – Ах, если бы дело было так!

Понадобилось полчаса, чтобы знакомые договорились о встрече. Московский церебролог просил принять его быстро, ссылаясь на бешеный ритм столичной глупости. Касымов не возражал, однако давал понять, что не любит спешку. Туркмения, как он твердил, требовала терпения, зато готова была платить за него сторицей. Где еще церебролога будут принимать с такими почестями, как падишаха? А вопрос о лекарстве для ума выведен на государственный уровень? Герасимов тщетно убеждал, что торопился. В конце концов, он сдался, согласившись с тем, что программу визита напишет Касымов. И даже с предложением отвести время на подготовку: на несколько дней отложить вояж.

Про себя Герасимов знал, что выдержит любые условия, какие бы ему ни обещали. Побывать в Туркмении было бы даже познавательно. Глупость зарубежных стран всегда интересна. И сподручнее изучать ее по тому, как тебя самого размещают в них.

Наученный профессиональным опытом Герасимов почти не готовился к перелету. В дорогу он взял билет, бронь гостиничного номера и телефон. На аппарат сыпались смс-ки Касымова, обещавшего «роскошную встречу». Директор хмурился, чувствуя в тоне своего коллеги лишнюю сладость. Однако именно с патокой в голосе и принято было обсуждать дела на Востоке. И все же директор не хотел играть по чужим правилам. Так что до поры до времени оставлял знаки внимания туркмена без ответа.

*

Когда до отъезда оставались считанные часы, послания Касымова стали особенно докучливыми и уже всерьез донимали Герасимова. Они прибывали группами, так что директор Школы для дураков не смог бы ответить на каждое, даже если бы захотел. К счастью, собеседник не принимал молчание близко к сердцу. И после каждой пропущенной смс-ки отправлял еще одну, почти неотличимую от предыдущей. Можно было сделать вывод, что в ответах на большинство из них он не нуждался.

С некоторых пор туркмен вставлял в смс-ки фотографии природы, разбавляя их смайликами и поднятыми вверх большими пальцами. Москвич видел во всем этом подобие намека. Похоже было, ашхабадца тянуло поделиться чем—то, но раскрывать все карты он не собирался. От этой недомолвки восточная патока туркменских смс-ок приобретала горечь. Рождались подозрения насчет туркменского коллеги. Директор ловил себя на мысли, что говорить с Касымовым приходилось вовсе не о том, что стоило бы обсудить.

- Ты отведешь меня во все эти места? – из вежливости спрашивал директор, листая фото природы на телефоне.

- Да! - жарко отвечал Касымов, - и если ты захочешь, то бесплатно! Как говорит туркменский народ – «мое уважение как Аральское море»! Я дам тебе испить его до глубин!

Герасимов углубляться в Туркмению не собирался. Только как это было донести до Касымова, не задев его гордость?

- Извини меня, но это глупо! Ты как будто миндальничаешь с нами, с москвичами. А ведь с нас всегда берут деньги. Так что я и сам расплачусь, если, конечно, будет за что.

Касымов, однако, в деньгах не нуждался.

- Если глупо, - разыгрывал обиду он, - Тогда ты знаешь, что делать: привези мне, пожалуйста, твой цереброл.

- У тебя своего разве нет? Я читал в Википедии, ты обеспечил лекарством целое государство… Да еще такое, где с ним перебои. Наверняка ты с тех пор сидишь на бочке с золотом? Кстати, как тебе это удалось?

Касымов рассказал, что нашел партнера в Китае, который привез ему оттуда целую пачку. Это был цереброл высокого качества, зарекомендовавший себя у руководства. С тех пор Касымова принимали в министерствах и ведомствах, где охотно выделяли деньги. Любые расходы можно было списать на закупку препарата. Финансирование церебрологии ни на день не прекращалось. С этого-то момента – гордился Касымов – к нему и зачастили гости из-за рубежа. Только часто они поставляли фальшак.

Герасимов массировал виски пальцами. Сходиться с однокашником близко расхотелось. В туркменских деньгах он тоже не нуждался. Но обойтись без местного консультанта за границей не получилось бы. Как никто другой, Касымов знал свою родину. К тому же, он мог позволить себе особую деликатность: подойти к гражданину Туркмении и если понадобится назвать его дураком.

Когда самолет начал снижаться над Средней Азией, директору припомнились местные обычаи. В памяти всплывал котел, заполненный рисом, шест, на который требовалось забраться, и женщина, носившая паранджу. Но хуже всего люди, которым это нравилось. Герасимов не знал, было ли их много. Однако важнее другое: таких в Туркмении не отправляли в школы для дураков.

В ожидании приземления директор облокотил голову о стекло самолета, чтобы рассмотреть с высоты туркменскую землю. В глаза бросалась рябь: пейзаж под крылом менялся слишком быстро. Похоже, на земле развернулась стройка или – Герасимов мог допустить и это – военные маневры. Однако концы все равно не сходились с концами. Здания внизу хоть и становились крупнее, все равно не напоминали площадку. Правда, это были и не казармы. Хотя люди прибывали и выстраивались в шеренги, на военных они не были похожи.

Тогда Герасимов решил ответить на смс-ки туркмена, чтобы прояснить дело, но и тут просчитался. Ответы пошли сплошным потоком. Каждый раз, когда они падали на смартфон, церебролог вздрагивал. Туркмен то предлагал поглядеть по сторонам, то напрячь воображение, то попросту приготовиться невесть к чему.

Самолет снижался, и под ним обозначилась лента, вившаяся по двору аэропорта. Полоса ширилась, пока не разрослась в обширное ковровое полотно. Вокруг него суетились люди, и с небольшой высоты становилось ясно, чем они были заняты: внизу затевался смотр. Директора это заставило недоуменно пожать плечами. Кто-то захватил аэропорт?

Герасимов испугался, что в толчее может разминуться с Касымовым, так что, как самолет приземлился, быстро стал протискиваться к выходу. Дверь отворилась вовнутрь, но кто толкнул ее, не было видно. Грянула музыка. Кто-то хлопнул, щелкнул, свистнул. Еще кто-то - другой – судя по всему, поднимался по трапу. Чьи-то глаза мелькнули в дверной щели. Герасимов нащупал в кармане оружие, а в другом – кредитную карточку.. Но пускать средства сдерживания в ход не пришлось. В салон вошла красивая девушка во всеоружии: улыбнувшись, она протянула церебологу каравай.

За спиной красавицы через распахнутую дверь мелькнули важные лица: это были пожилые туркмены в костюмах, приготовившиеся аплодировать. Где-то в их рядах виден был и Касымов. Заметив Герасимова, церебролог просиял от счастья, замахал руками и побежал к трапу. Москвич тоже был доволен. Он поспешил вниз, и старые приятели обнялись прямо на ковровой дорожке.

- Кто все эти люди? – спросил Герасимов, уже успевший перевести дух. – в чем причина ажиотажа? Может быть, к вам прибыл Дмитрий Медведов? Или президент Дональд Трэш?

- Ах, забудь! По последним сведениям Трэш весь свой цереброл истратил на себя. Ничего не осталось. Что и неудивительно. При такой массе тела ему понадобилась увесистая пачка. Будем надеяться, что он поумнел.

- Значит, вот как объясняются колебания его курса! - отшутился Герасимов, - Хотя на его месте я бы ни горошины не взял в рот.

- Не будь таким жадным, Алексей. Не отказывай в цереброле. Мы знаем про твои запасы. Потому и относимся к тебе с уважением. Тебя уважает весь Восток. Смотри, какой я устроил тебе прием.

- Так требует ваш обычай. Но будь моя воля, то я прибыл бы сюда инкогнито.

Касымов поглядел на Герасимова так странно, как церебрологи обычно не смотрят друг на друга. Чаще всего они приберегают такой взгляд для всех остальных людей.

- Ты что-то путаешь, Алексей. Или кто-то тебя запутал. Мы работаем в поле. Живем в кишлаке. Торгуемся на базаре. Это наши обычаи. Аэропорт нашему народу в новинку. Мы построили его недавно. Дело тут не в наших нравах, мы собрались здесь по другой причине. Всей страною мы просим у тебя цереброл.

Директор, опешив, осознал, что отступать ему некуда: двери самолета за его спиною уже успели закрыться. Туркменов было так много, что родилось чувство, будто они наступали на него все сразу. Оставалось говорить первое, что приходит в голову.

- Эта Бибиджанова. Она живет на улице Дзержинского. У вас еще есть эта улица? Название неважно. Всё, что мне нужно - повидать ее родственников. Это требование Министерства. Если хотите, – просто глупость. Блажь, придурь. У чиновников бывает. Я посмотрю на близких Бибиджановой и уеду назад. Будь моя воля, меня бы вообще здесь не было. Обещаю тебе, Расул, того, что я приезжал, не заметит никто…

Однако Касымов отпускать Герасимова никуда не собирался.

- Ты вряд ли найдешь их всех. И если сможешь, то ничего хорошего не выйдет. Не нужно давать цереброл Бибиджановой, это всё бесполезно. В любом случае, потом мы отнимем цереброл у нее.

Туркмен развернулся и на ветру сделал широкий жест обеими руками, взяв ими символически и аэропорт, и постройки вокруг него в полукруг.

- Посмотри, тут собрались военные, и строители, и рабочие. Крестьяне, офицеры. Бандиты. Люди свободных профессий. Службисты. Иностранцы. Тут все мы. Все туркмены. Пойми, людей собралось так много. Не надо давать цереброл никакой Бибиджановой! Это глупо. ОТДАЙ ЕГО НАМ!

В глазах директора потемнело. Он сделал шаг назад, Касымов вскочил на ноги и ответил на это ассиметрично: двумя резкими шагами вперед. Глаза его горели и на ходу он еще продолжал что-то говорить.

- Эти люди пришли не просто так. Они ждут твоего решения. И если ты согласишься, они зааплодируют – в одном порыве.. Пойми, у нас, у страны, нет другого выбора. Это решение принято на государственном уровне. Всем нам в Туркмении очень нужен цереброл!

*

В вип-зоне аэропорта Касымов продолжил уговаривать Герасимова, то опускаясь на одно колено, то поднимая руки к потолку. Это была жаркая речь: ашхабадец всей душой болел за поставки цереброла в свою страну. Давешние смс-ки проносились в памяти директора, наполняясь зловещим смыслом. Что тогда имел в виду Касымов, теперь становилось ясно.

Иногда у Касымова на краешке губ выступала пена, и он смачивал ей указательный палец. Тогда Герасимов от стеснения отводил взгляд в сторону: на обшарпанные стены и потрескавшийся паркет. На душе у директора становилось зябко. Казалось, что аэропорт без большого труда можно было переоборудовать в тюрьму. Собирался ли Касымов вообще выпускать москвича на волю?

- В вашей стране производят цереброл высокого качества, - твердил хозяин, которого мрачные декорации не угнетали. - Только в 8 странах можно найти его близкие аналоги. Именно поэтому вы и великая держава! Вас приняли в Большую Восьмерку главных цереброльных государств. Ну, а у нас нет ни лекарств, ни сырья, ни ученых. И цереброл нам приходится на коленях выпрашивать у соседей. Вот так и обходимся без самого главного. Бредем по жизни без действительно важных вещей.

- Страны, производящие цереброл, щедро раздают его тем, кому не хватает, - напоминал Герасимов. - иногда они заменяют такими поставками кредиты. Дают отстающим не рыбу, а удочку. Что касается нас, то каждый день мы отгружаем ящики с лекарством.. Я своими руками заворачивал посылки с церебролом за рубеж.

- А я, наоборот, разворачивал их. И каждый раз, когда видел, то целовал их. А как раскрывал, так плакал. Этих крох не хватало даже детям! И беднякам, не знающим как им встать на ноги! Больным. Убогим. Среднему классу. Не доставалось и на долю руководителей, а это стратегическое направление для любой страны...

Извечная несправедливость выводила туркмена из себя. Кисти его рук непроизвольно подрагивали, как будто он порывался справиться с бедой лично. Герасимов в такие моменты нервничал: нащупывал в кармане телефон, или, отведя глаза, отворачивался к окну. Иногда на вопросы собеседника он кивал, чтобы не ввязываться в ссору. И тут же корил себя за сговорчивость.

Туркмен же пробовал выжать из чужой нерешительности максимум выгоды. Похоже, он и правда тешил себя мыслью, что Герасимова можно будет переманить на свою сторону.

- С нами случилось чудо. Мы постились в священный месяц, и Аллах услышал наши молитвы. Звонишь ты и спрашиваешь меня про Туркмению. Я сразу понял, что мы получим нашу долю. И ради этого ты планируешь поездку. Я приготовился встретить тебя хлебом и солью, как принято у вас в России. Но почитал, что ты пишешь, и шайтан смутил мою душу. Оказалось, ты не везешь цереброла ни президенту, ни премьеру, ни верховному муфтию. Ни профильному учреждению – Институту церебрологии. Вместо них у тебя на уме Бибиджанова, про которую никому ничего неизвестно! Никому неизвестная Бибиджанова получит цереброл вместо нас!

– Вы всегда жалуетесь на недостачу лекарства, – буркнул Герасимов. - У нас в Москве заподозрили, что кто-то попросту крадет посылки в пути.

Касымов махнул рукой.

- Поймите же, что это неважно. Того, что вы присылаете, никому не хватает. Это жалкие крохи. Нет никакой разницы, украли что-либо в дороге или нет…

В глубине души Герасимов был согласен, что цереброла в мире производили слишком мало, но что он мог поделать? Нормы изготовления и распределения лекарства зависели от Министерства. Туркменов, может быть, и не баловали. Однако говорить о несправедливости им не приходилось. Проблемы с поставками в цереброльном мире испытывали все, в том числе и московская Школа для дураков.

Будь обстоятельства иными, москвич честно поведал бы о своих бедах. И убедил бы Касымова, что во всем виновато Министерство. Но теперь приходилось поступать иначе: становиться с чиновниками на одну сторону. А с Касымовым надевать маску лицемерия: слово в слово повторять то, что в высоких кабинетах незадолго до этого вынужден был выслушивать сам Герасимов.

- Будь ответственнее, Расул! И не проси себе слишком много лекарства. Следуй принципу «не навреди», как нас с тобой учили в университете. Держи в уме предельные возможности человека. Для некоторых пациентов цереброл – это несчастье. Ответственность за судьбы покалеченных людей несут церебрологи. Да и зачем вам вообще это лекарство? Неужели у вас действительно так много дураков?

Москвич зря свернул на эту тему, поскольку в глазах у Касымова зажегся недобрый огонек. Как будто прозвучало тайное слово, запускавшее начало атаки. Как-то незаметно изменилась осанка туркмена. Видно было, он что-то задумал: как будто бы напрягся всем телом, приготовившись для рывка.

Не спрашивая согласия своего собеседника, Касымов увлек его к заднему окну вип-зоны, откуда открывался вид на местный пейзаж: хрущевки, замороженную стройку, руины фабрики, сломанные автомобили, лужу и мусорную свалку. Герасимову эти виды были знакомы: так выглядело Подмосковье его детства. От непроизвольного воспоминания щека у московского начальника подернулась. Зато Касымов смотрел за окно совершенно бесстрастно. От грустного зрелища ему отвыкать и не приходилось.

- У нас много дураков, - стиснул Касымов запястье москвича, давя теперь уже на силу, а не на жалость, - И ты должен войти в наше положение. Пять таблеток в год – голодный паек, а не поставки. Квоту нужно изменить любой ценой. Для страны это вопрос выживания, а для меня лично - дело принципа. Пока еще не поздно, всем и каждому в нашей Туркмении необходимо выписать цереброл.

*

Вырваться из мертвой хватки собеседника у москвича не получалось – тот давил на Герасимова не только физической силой, но и моральным превосходством. К разговору по душам трудно подготовиться заранее, тем более, если противник имеет такую фору. Всё вокруг – земля, воздух, люди, старый аэропорт, грязный дворик, хмурые лица - давало преимущество Касымову. Главные его аргументы располагались непосредственно вокруг него самого.

Своими козырями хозяин положения пользовался умело, предъявляя их Герасимову не сразу скопом, а расчетливо, один за другим. Иногда для этого было достаточно просто шире приоткрыть занавеску на окне аэропорта. На реплики москвича у Касымова имелись подготовленные ответы, и обычно они были довольно остроумны. То поминая коррупцию, то бедность, туркмен направлял разговор в нужное русло. Герасимову приходилось признавать, что доводов в пользу поставок в Туркмению хватало. И, защищаясь, сетовать, что на свете много других мест, куда тоже стоило бы поставлять цереброл.

В глубине души директор сознавал, что удара не держит. Не так и часто кто-либо вообще осмеливался с ним спорить. В Школе для дураков он был за главного, что избавляло от множества проблем, но и лишало необходимой тренировки. За исключением встреч с Ольгой, время Герасимов проводил в компании покорных, заискивающих, на все согласных дураков.

Имея дело с такими, Герасимов принял на веру, что все дурни одинаковы. Как политики во время выборов, они стоили друг друга. Касымов был другого мнения: то и дело ворчал, что дураков гребут под одну гребенку, не выбирая из них самых глупых. Туркмен был уверен, что существуют особые, ни на кого не похожие, идеальные дураки.

У Герасимова от туркменского подхода к церебрологии начиналось легкое головокружение. К научному знанию он не имел никакого отношения. Однако практическую хватку Касымова и знание им жизни отрицать было невозможно. Герасимов любил абстрактные рассуждения про сходство идиотов между собой по объему мозга, но с Касымовым отступления не проходили. Ашхабадец отвечал сочными фактами об остолопах Туркмении, затмить впечатление от которых было нечем.

Не особенно образованный Касымов брал практическим опытом: дураков в своей жизни он повидал больше, чем Герасимов. Многие из них были непрошибаемыми, идеальными образцами. Поэтому в споре туркмен выглядел лучше: ведь что глупо, а что нет, познавалось в сравнении. Недостаток практики заставлял самого Герасимова сомневаться в своих силах. Пользуясь этим, туркменский церебролог развивал полномасштабное наступление на москвича.

Директор пятился и менял тактику по ходу боя. Дурней в стране Пушкина тоже было достаточно. Нужно было лишь использовать их сильные стороны. Герасимов вспоминал про русских, чтобы смутить Касымова, однако успеха не добивался. Туркмен лишь скептически улыбался, давая понять, что славянской глупостью не впечатлен.

Тогда Герасимов предъявлял фотографии суровой российской разрухи в глубинке. Аргумент этот действовал на иностранцев, но с выходцами из ближнего зарубежья срабатывал еле-еле. Туркмены не были исключением. Касымов равнодушно пожимал плечами и бросал в бой фото своей родины. По масштабам запустения она оставляла российское захолустье далеко позади.

Герасимов пробовал перевести разговор на Украину. Фотографии этой страны он выдавал за глухомань где-то между Воронежем и Тамбовом. Почему-то там ничего не росло и стояли заброшенные хаты. Касымов принимал всё за чистую монету, но не тушевался. У него под рукой были туркменские фото — благодаря им, он вырывался вперед.

Время от времени Герасимов заводил речь на любимые темы: про приватизацию в России, дураков, дороги, правительство. Касымов парировал безработицей, террористами и грязью в Туркмении. Грязь имелась и в России, но при сличении ее оказывалось меньше. Маятник спора колебался, но все увереннее указывал в сторону от Москвы.

К вечеру глава российской Школы для дураков истощил свою память и почувствовал себя разбитым. Касымов же доставал из своих запасов все новые и новые образцы местного идиотизма. Иногда это были документы, скрепленные подписями высокого начальства. Масштабы потерь и бесстыдство хищений в Туркмении впечатлили бы любого. Под гипнотической силой доказательств Герасимов вынужден был идти на попятный. И в конце концов, сдался перед напором превосходящих сил.

- Пусть ты и прав и цереброла вам не хватает. Пусть он нужен вам всем, туркменам, я с этим не спорю. Но обратились вы не по адресу. Отомстите тем, кто действительно виновен. Захватите в плен сотрудника Министерства!

- У нас тоже есть свое Министерство, — хладнокровно отвечал Касымов, - Министерство глупости. И в Казахстане, в Узбекистане, в Кыргызии - то же самое. В Афганистане есть даже целое ведомство натурального Идиотизма. Ну, и что, прибедняться не стоит, ничего особенного в вашем положении нет.

- А у нас в России сразу много министерств глупости. Но я не дурак и ни в одном из них не начальник. Я не определяю квоты на лекарство. Маюсь в таком же положении, как и ты: перед каждым кварталом умоляю, чтобы мне выделили дополнительный цереброл.

Туркмен, слушая про чужие беды, не водил и бровью, зато нос кверху поднимал регулярно. Москвич от такого равнодушия откровенно заводился.

- Не только тебе в Ашхабаде, но и мне в Москве живется несладко. Мешают чиновники, журналисты, активисты. Квоты, планы, отчеты. Жалобщики со всего постсоветского пространства. Вдобавок Овальный... ты и даже не представляешь себе, что это такое! Человек роет под наше общее здание церебрологии, как будто ему заплатили. Я думаю, американцы всему виной.

- А что Овальный? - пожал плечами Касымов. – Это так страшно? Вернее, кто это? Да кто бы ни был. Ты меняешь тему спора. Я об Овальном рассуждать не собираюсь. Спорь о делах России у себя на родине, если вернешься домой.

- Тебе не понять, - закусил губу Герасимов. - почему это важно. Потому что у вас ничего похожего нет и не будет. У нас Овальный – вроде голоса совести. Некоторые его боятся, другие ругают, но все знают о его разоблачениях и прислушиваются к нему.

- Ты меня пугаешь, - покачал головой туркмен – Я тебе про цереброл, а ты мне про совесть. Да еще про разоблачения. Какой-то голос. Который, видимо, со своими разоблачениями звучит у тебя в голове.

Вскоре, однако, ашхабадца посетила удачная мысль.

- Да и вообще, разве по понятиям так можно? Вот ты говоришь мне сейчас про совесть. А звучит это так, как будто никакой совести у нас в Туркмении вообще нету. Как же так? Может быть, ты приехал сюда, чтобы унижать нас? Назвать бессовестными? И вернуться назад, так ничего нам и не дав?

Касымов отвернулся, давая понять, что перенес личное оскорбление. Герасимов в расстроенные чувства туркмена не верил, но с немедленным ответом не нашелся. Собеседник тем временем что-то напряженно нащупывал в карманах.

Это директора уже пугало. В куртке у Касымова могло оказаться все что-угодно. Мелькнула мысль, что из туркменского аэропорта можно было и не выбраться живым.

- Послушай, я признаю, что ты прав, и ваша жизнь хуже, чем наша. И цереброла вам нужно гораздо больше, чем в среднем. Только давай мы с тобой разойдемся по-хорошему. Я передам твою просьбу в Министерство, но и ты в долгу не останешься. Я ищу родных Гюльнары Бибиджановой, которые нужны нам для дела. Ты поможешь мне, а я тебе, и на этом мы закончим. Как только я найду родственников, то – не сомневайся – просьб от меня больше не будет! Никаких звонков на твой адрес. Ни единой смс-ски. Ни одного лишнего е-мейла. Я даже не поздравлю тебя с днем рождения. Я уеду и не стану обременять Туркмению более никогда!

Искренность Герасимова импонировала Касымову. Всю силу души москвич вложил в это слово — разумеется, «никогда». Туркмен перестал рыться в карманах. Он извлек оттуда ключи от номера, в котором должен был остановиться москвич, и выложил их на стол. После чего заключил москвича в объятья, держа кулак с оттопыренным большим пальцем у себя над головой.

*

Следующую ночь Герасимов не находил себе места - ворочаясь в кровати, размышлял, как выполнить обещание, данное Касымову: замолвить в Министерстве словечко за туркменов. Ничего путного в голову не приходило, и москвич так и не смог сомкнуть глаз.

На утро растрепанного Герасимова ожидал автомобиль с успевшим утомить приятелем за рулем. Бывшие однокашники обнялись, и туркмен сообщил, что уже выхлопотал разрешение на поиски гастарбайтерши. Действовать он собирался молниеносно. Пока Герасимов мучился бессонницей, Касымов успел выяснить, что в доме по улице Дзержинского никто не жил, а само место забросили. Искать следы гастарбайтерши предстояло в городском архиве.

Невыспавшийся Герасимов всю дорогу подвергался жгучей пытке: слушал речи Касымова, предвкушавшего получение новой партии цереброла. Ход мыслей туркмена вызывал у москвича уныние, а размер притязаний откровенную злость. Однако давать волю плохому настроению не стоило: чем дальше Герасимов оказывался от аэропорта, тем более уязвимым себя чувствовал - и вынужден был полагаться на помощь единственного проводника, которого смог найти.

Ощущая, что власть его крепнет, Касымов в выражениях не стеснялся.

- Ты должен понять, что без вашего лекарства нашей стране из тупика не выбраться. Остальное всё мы уже пробовали. Цереброл нужен у нас не кучке самых убогих, как в других странах! Эти, может быть, справятся и сами, и нам неважно. Нет, дело посерьезнее - цереброл у нас должна принять вся страна!

Герасимов уже слышал всё это: потому чтобы не портить себе настроение, пытался кемарить, полуприкрыв глаза. Однако Касымов был не из тех, кто позволял спрятаться от себя так просто. Загоревшись какой-то идеей, он не отказывал себе ни в чем. Время от времени он отрывал обе руки от руля в широком и очень энергичном жесте. Видя это, Герасимов хватался за сердце, а потом за сидение водителя. От былой сонливости не оставалось и следа.

Иногда москвичу казалось, что машина не выдержит лихого вождения и свалится в кювет. Но у Касымова обнаружилось умение предвидеть неприятности: каждый раз он спохватывался ровно в тот момент, когда его драндулет подбирался почти к краю пропасти. Герасимов с облегчением выдыхал, а потом к сердцу у него подступало такое тихое и спокойное чувство, среднее между благодарностью и благодатью, что сохранять молчание становилось невыносимо. Тогда москвич и пытался прийти на выручку Касымову: объяснить, что тот должен срочно взяться за ум.

- Наше лекарство опасно, ты должен помнить об этом. Куда девались все твои знания? Мы вместе с тобой зубрили церебрологию в университете! Ты знаешь, подсевшие на цереброл губят себе здоровье. А новички – могут лишиться и жизни. Ученые разработали инструкции для пациентов. В них говорится, что лекарство подходит только самым глупым. Не дай Бог его попробуют умники, и тогда скандала, дефолта головного мозга и появления Овального не избежать…

Касымов пренебрежительно фыркал.

- На это я тебе скажу так: сытый голодного не понимает. Если в стране нет дураков, то церебролог вынужден дуть на воду. А на его пути всюду разбросаны капканы. Каждый глупый в таких местах на вес золота, и почти всегда он не хуже умного. Именно башковитые и придумали цереброльные законы. Они писаны на всякий случай - да еще для шибко нервных. А нам, туркменам, эти законы не писаны вообще!

Касымов отнял руки от руля перед опасным поворотом, так что Герасимов на заднем сидении побелел от ужаса.

- Все это сделано для перестраховки. А у нас кроме вашего цереброльного передоза, и непридуманных проблем пруд пруди.

Когда автомобиль остановился у здания Государственного архива, туркмен выскочил из машины, как ужаленный, не закрыв за собой даже дверцу. Герасимов, бывший на чеку, рванул за ним, больше всего боясь оказаться не у дел. К счастью, догнать туркмена удалось довольно быстро. Москвич больше не подвергал себя риску: схватил провожатого за край пиджака и уже не отрывал рук.

На каждом посту охраны (а их оказалось четверо) туркмен показывал удостоверение, а москвич, который не имел никакой корочки, втихую протискивался у него за спиной. За третьими дверями Герасимова все же оттеснили, но на тот момент срывать его замысел было поздно. С места, которое москвич успел застолбить, можно было проследить за тем, как Касымов искал документы на Бибиджанову. Туркмен закрыл дверь у него прямо перед носом, но так неплотно, что удавалось подсматривать за происходившим, не выдавая себя. У москвича возникло впечатление, что так вышло нарочно: Касымов позволил ему быть в курсе дела, от которого зависела судьба церебрологии в России.

Герасимова, косившегося через просвет, пугала сам обстановка в архиве: ни телефонов, ни компьютеров, ни ксероксов там не было. На глаз попадались лишь столы и шкафы с папками, сложенными в явном беспорядке не только на полках, но и на полу. Не так давно архив, видимо, перевозили с места на место. А после того, как он обрел новое пристанище, за его работой перестали следить.

На длинных стеллажах, стоявших параллельно друг другу, скапливались бумажные дела, покрытые пылью. В одном ряду с массивными переплетами виднелись скромные канцелярские подшивки. Те бросались в глаза не только на своем месте, но и повсюду: на столах, между полками и даже на полу: похоже, их время от времени брали в руки, но никогда не возвращали назад.

Герасимов подумал, что разобраться в этом беспорядке мог бы только тот, кто его наводил. У архива должен был быть смотритель. Скоро его фигура показалась в проеме – пожилой туркмен в очках на носу с горбинкой. Через просвет было видно, как вместе с Касымовым он перебирал папки, ставя ненужные назад, как заблагорассудится. То и дело оба шумели друг на друга, вскидывали руки, и тыкали пальцами в живот.

Герасимов почти не сомневался, что они ничего не найдут.

Вскоре москвича отвлекли от наблюдений. В зал зашли новые охранники со злыми скуластыми лицами. Герасимов пришелся им не по душе. Чтобы не искушать судьбу, он сам отсел вглубь зала. С нового места не выходило подсматривать через просвет, и директор некоторое время ориентировался по звукам.

Новое дело для Алексея Герасимова нашлось довольно быстро. Под рукой отыскался смартфон с доступом к почте. Злые охранники ничего не понимали в современных технологиях и потому не возражали, что у них на глазах отправляли файлы из Туркмении на волю. Герасимов вовсю стучал пальцами по экрану, замечая краем глаза, что кое-что изменилось на другом краю зала: дверь в архив плотно закрыли, и звуки уже не вырывались на свободу, как прежде.

Письмо от Ольги, помеченное прошлыми сутками, не прошло мимо Герасимова, потому что называлось вызывающе «Борисов». Такое заглавие не сулило ничего хорошего, хотя директор поначалу не напрягся. На расстоянии студент представлялся ему просто мелкой каверзой, над которой можно было посмеяться. А если Ольга действительно не справлялась с его выходками, то это давало повод для зубоскальства.

Однако из письма следовало, что женщину довели до нервного срыва. В ярости она требовала, чтобы выпускника Сорбонны объявили умным и выгнали из Школы для дураков, притом не иначе, как с волчьим билетом. Дело представлялось ей настолько скандальным, что его не грех было довести его до Министерства. Убедить чиновников, чтобы приняли меры: никогда больше не регистрировали парня на конкурс дураков.

Властная Ольга урезонить возмутителя спокойствия своими силами не сумела. Результат оказался самым плачевным: уважение к Школе пошатнулось. Авторитет не только завуча, но и всего преподавательского состава улетучивался в трубу.

«Все шло, как мы договаривались, – жаловалась в письме завуч — ты уехал, а я начала читать лекции, с единственной целью - распугать студентов. Часть из них давным-давно могла бы отправиться восвояси. И разумеется, Борисов, самым первым! Я рассказывала дуракам про их предшественников - тех, кто принял слишком много цереброла , и особенно про Кеплера. Студенты научились находить на фотографиях его лицо. То самое, которое с языком. Я рассказывала им, что он умер не сразу, а помучился, став калекой. Тогда Борисов поднялся с места и сказал: «ну и что такого? мы все тут от рождения калеки. С этой стороны нам бояться нечего». В классе захохотали, а я выглядела дурой. Мне ничего не оставалось, как выпроводить его за дверь…»

Герасимов, читая, посмеивался, но вовсе не потому, что находил выходку Борисова забавной. Ему было весело воображать, как разозлилась Ольга. Из чувства противоречия он был готов согласиться с Борисовым: некоторые студенты действительно были калеками. Других же, как профессора, можно было именовать инвалидами умственного труда. Но так прямо говоря об этом, мальчишка-выскочка перегибал палку. В конце концов, он не был преподавателем и не мог выносить решения, кто тут глупый. А во-вторых, сам поступал неразумно, понижая свои шансы на цереброл.

- Он неприятный тип, - охотно соглашался Герасимов, но мер, судя по всему, принимать не собирался. Неплохо было бы, конечно, выгнать смутьяна, но одалживаться ради этого у Министерства не стоило. Помощь чиновников стоило бы приберечь на черный день. А что касалось Борисова, разумнее было провести отчисление в общем порядке. Однако Ольга о таком выходе из положения и слушать не хотела.

– Ты будь с ним потактичнее и сговорчивее, как полагается педагогу. Попробуй настроиться заранее, что это твой трудный студент. Вспомни свой опыт работы с самыми глупыми. Борисов ведет себя так не без причины: он злится. Ведь он знает, что ничего от нас не получит. И пользуясь тем, что его пока не отчислили, просто валяет дурака.

Чтобы подбодрить Ольгу, Герасимов еще разок прошелся по студенту.

- Он слишком умный, вот от этого и злится. Самым способным в этой жизни не особенно-то везет.

Поставив точку после этой фразы, директор отправил письмо.

Тем временем в архиве Касымов и его товарищ вовсю подтверждали написанные им слова делом. Дверь хранилища отворилась, и оба вышли, тряся перед собою кипой подшивок, папок и разрозненных бумаг. Даже донести ее до стола в сохранности они не удосужились. Листы рассыпались у них из рук и в беспорядке ложились на пол. Директор в отчаянии ловил их на лету, заглядывал, пытаясь понять, есть ли в них что-либо интересное о Бибиджановой, но ничего толкового не находил. Возможно, ему не везло; в руках его попеременно оказывались то бумаги на «Баженову» и «Бахареву», то на давно умершего Бейлиса, который и не жил в Туркмении. Не найдя ничего в десятках папок, директор вышел из себя.

Касымов, видя это, бросал на московского церебролога виноватые взгляды. Но стоило туркмену обернуться к своему местному напарнику, как ему самому приходила очередь гневаться: голос его становился грубым, а лицо наливалось краской.

- Не отлынивайте от работы! Ищите лучше! Ищите дальше! – гремел Касымов, от слов которого его спутник вдавливал голову в плечи. – Ищите Бибиджанову, она должна быть здесь. Она не могла никуда деться. Именно здесь находится буква «Б»!!! Поймите, это вам не хлопковая рубашка с дыркой. Это почти как опий. Дело государственной важности. Эта женщина нам необходима! С ее помощью мы все сможем взяться за ум.

Москвич почувствовал себя неловко от таких ожиданий. К тому же, он терпеть не мог, когда в его присутствии унижали других людей.

- Я мог записать неверно, - неуверенно проговорил он, - Давайте проверим, не закралась ли ошибка. Первая буква - «Б». Это точно. Но вторая в этой фамилии, может быть, не «и», может быть, она - «е»…

Туркмены в изумлении уставились в сторону Герасимова. Но надежды растаяли быстро. Москвич проворно извлек из своего рюкзака скан личного дела студентки со вложенной автобиографией и данными паспорта. Перелистал бумаги и убедился, что вводные остаются прежними: «Бибиджанова» писалась ровно так же, как слышалась. Герасимов вручил документы Касымову и его помощнику, которые замотали головами. Никаких данных на это имя в туркменском архиве они найти не смогли.

Касымов тем временем хватался за соломинку.

- Документ выдан паспортным столом, у него есть другие архивы, в них мы сейчас и поищем. Мы поставим вверх дном весь Ашхабад.

Но напарник поглядел на Касымова скептически и что-то принялся шептать ему на ухо, от чего туркменский церебролог помрачнел и осунулся. Вскоре поиски возобновились, но велись они в том же самом месте.

На горе Герасимова, архив был устроен слишком сложно! Следя за туркменами, москвич выяснил, что в паспортном столе и в секретном отсеке хранились бумаги из иностранного ведомства, в отделе списанных дел – уголовного, в папке «до востребования» - финансового, а в шкафу неотсортированных бумаг можно было отыскать все-что угодно. Иногда там попадались самые экзотические документы. Но, увы, ни в одном из отделов, ни во всем учреждении в целом никакого намека не было ни на одну фамилию, начинавшуюся с «Би».

Касымов и его товарищ искали документы со всей тщательностью: и совместно, и по очереди, и с привлечением Герасимова, которому это по законам было запрещено как иностранцу. Но злополучная бумага не шла в руки. Пустовал даже сам отдел, где она могла храниться. То ли документы оттуда потеряли при перевозке, то ли списали по неосторожности, то ли их создатели чем-то прогневили Аллаха, отчего их творения пропали со света Божьего навсегда.

Герасимов, обследовавший каждый сантиметр архива, убедился, что многие его отделы были заполнены лишь наполовину. Кое-где полки ломились от папок, сложенных вповалку, но поблизости по неизвестной причине зияли провалы. В некоторых из таких пустых углов не находилось ни листочка. Касымов знал об этом заранее и, не оглядываясь, проходил мимо заброшенных полок. В некоторые секции, бросал он на ходу, нечего было даже совать нос.

- Ты только не пугайся, - успокаивал туркмен Герасимова, - и не принимай скороспелых решений. Но здесь был пожар, и часть хранилища сгорела. В этом стеллаже копились архивные документы за 90-е – видишь, там пусто. Но мы-то с тобой счастливчики! Нам это неважно! Твоя Бибиджанова родилась в 2001 году!

Поиски затянулись, и на дворе, куда выходили окна, темнело – жаркой, густой южной ночью. Первым отказался продолжать поиски спутник Касымова, время от времени вжимавший голову в плечи. Смелости просто взять и уйти он не набрался и чтобы вырваться на волю, вместо себя приволок за шиворот помощника, надавал ему пинков и велел работать. Однако тот трудился спустя рукава и только мешал делу.

- Документ могли потерять еще загодя. - выдавал парень секреты, пытаясь добиться, чтобы его отпустили тоже. - Мы зря тут ищем. Его могли просто взять и не выписать, этот паспорт. Или вообще отпечатать, а нам, в Ашхабад, не сообщать.

- С документами здесь действительно туго, всякое могло выйти. Бумаги могли не отправлять в архив. Например, чтобы налогов не платить, - вторил ему его начальник на глазах у Касымова.

Герасимов прекратил перебирать бумаги на своем участке. От всего происходившего веяло безнадежностью.

- Налогов не платить? Просто не отправив бумагу? У меня в голове не помещается такая простота…

- Да, не платить, не отправлять, не переводить. У нас так многие поступают, да я слышал, что и у вас тоже…

Директор стиснул зубы. Это возражение ему не понравилось.

- В Вашей стране министерство выдает паспорт и не оставляет даже копии для себя?

- Копия была, но она пропала.

- Что значит пропала? А как быть с Бибиджановой? Она же не пропала?! Она не пропала, Бибиджанова! Бибиджанова, блядь, не пропала! Бибиджанова-то не делась никуда!

- Бибиджанова не пропала, - отвечал Касымов. - просто потому, что хорошо известно: она уехала к вам...

- В том-то и дело! Из вашей страны к нам въезжают люди. Но мы ничего о них не знаем. И справки навести не можем. О них нам неоткуда узнать!

- Вы можете спросить у нее самой, Вы же с ней разговаривали. Выйдите с ней на связь и спросите, где ее документ.

- У нас целая картотека других дел! - сделал широкий жест Касымов - Роясь в ней, мы проделали серьезную работу. Но всегда бывают исключения. По роковому стечению обстоятельств этого дела в архиве почему-то нет.

Герасимов был близок к тому, чтобы впасть в ярость.

- Да, у вас картотека! Большая картотека, не спорю! Но какой от нее толк? От картотеки? От того, что она – большая? От вас? От Туркмении? От Средней Азии? Как искать Бибиджанову, если про нее ничего неизвестно? Про приезжих ничего неизвестно? Россия-мать, кто въезжает – неизвестно! Про приезжих неизвестно! В Россию! Может приехать кто-угодно! Кто хочет, тот приезжает! Из вашей страны может приехать кто захочет, и никакого контроля над этим нет!!!

Касымов и оба его помощника переглянулись.

Герасимов уже развернулся и собрался уходить, все еще надеясь, что туркмены опомнятся, поиски возобновятся, и, откуда ни возьмись, необходимая бумага появится сама. Но случилось все по-другому.

Все трое за спиной у Герасимова запричитали на разные голоса, прося у него цереброл и сетуя на глупость, которую только что доказали на своем примере.

Только директор Школы для дураков таким уговорам не поддался. Пожал плечами, отвернулся и направился в аэропорт, не оборачиваясь по дороге ни на кого.

*

Эпизод 5.

На обратном пути Герасимов легко смог взять себя в руки: чем дальше за бортом самолета оставался Туркменистан, тем больше произошедшее казалось еще одним забавным приключением. Директор убеждал себя, что все обернулось к лучшему: неважно, что он надеялся привезти документы для кандидатки на цереброл, а возвратился с пустыми руками. Зато, по крайней мере, еще одного претендента на лекарство можно было смело сбрасывать со счетов.

Герасимов, будь на то его воля, и дальше продолжил бы в том же духе. Без каких-либо сожалений он прогнал бы с занятий Борисова, избавился бы от программиста и профессора, отправил вон никуда не годных хипстеров. Никто из них не заслуживал цереброла. Но восстановить справедливость мешало Министерство, плотно опекавшее Школу. Чиновники менять свои правила не собирались: уйти лишние студенты могли только добровольно, осознав, что лишились последних шансов на лекарство. Герасимов надеялся, что в глубине души многие уже дозрели до этого решения. Оставалось только немного подтолкнуть их в правильном направлении.

Прежде, чем приступить к работе, Герасимову пришлось успокаивать Ольгу, у которой тряслись руки: настолько донимали ее выходки Борисова. Завуч хотела покончить со всем одним махом, выписав лекарство для повышения ума туркменке, и сильно расстроилась, узнав, что завершить отбор так быстро не удастся.

- Мы не знаем, ни откуда у Бибиджановой паспорт, ни кто ее родственники, ни где она прописана, – резал воздух руками Герасимов, - ни даже в каком месте она проживает. Назначать цереброл такому кандидату - преступление! Это нарушение профессиональной этики. Как понять, что она станет делать, если поумнеет? Не вступит ли в ряды хлопковой мафии? Не обчистит ли своих нанимателей, догадавшись, что они ей ничего не заплатят? Люди используют свой ум не по назначению. А ответственность потом возлагают на церебрологию. Как будто худшие порывы в душе человека будит именно цереброл.

Ольгу эти слова не убеждали. Она отворачивалась от директора, как обиженная пассия.

- Эта женщина - аноним, - продолжал Герасимов. – она не представила нам о себе никаких данных. Мы даже не знаем, не прячется ли она от полиции: Неосторожность c правоохранителями аукнется нам больно: если что, они скажут, прописывать лекарство людям с провалами в биографии — безрассудно. Это все равно, что высаживать на грядку рассаду из случайных семян и ждать всходов. Причем делать это не где-нибудь, а на лужайке у президентского дворца.

- И у Бибиджановой есть преимущества, ты только послушай: она иностранка, а цереброл лучше всего выписать человеку трудной судьбы, прибывшему в Россию издалека, – возражала ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9