Egor Koshko Жанр прозы:

7 марта 2019 Приключения

ь после выпуска отличники? Директор не хотел даже думать об этом. Но когда дело доходило до подтверждения глупости, родители обязательно вытаскивали дневники своих чад.

 

Видя, что директор не впечатлен, Нина зашла Герасимову в анфас: взгромоздилась на мусорную кучу Гениных вещей и силой овладела вниманием гостя, продемонстрировав из тетрадей сына один-другой особенно возмутительный разворот. Тогда Герасимов распрямился и указал ей на дверь.

 

Не добившись ничего путного от директора, мать Геннадия наверстала упущенное с Ольгой. Обе женщины уединились на кухне, где склонились над Гениными тетрадями, прописями и дневниками, которыми главный церебролог открыто побрезговал. Директор поначалу выдохнул с облегчением, но вскоре понял, что радовался рано. Мать студента и его ближайшая подчиненная быстро спелись. Звуки их беседы, доносившиеся из-за стены, не оставляли в этом сомнения. Да и говорили они слишком громко. Так что теперь рыться в вещах приходилось, не отрывая одну из рук от ушей.

 

Когда Ольга вернулась с кухни, вся пылала от возмущения.

 

- Этот парень, Геннадий, цереброла, может, и не стоит. Но он заслужил кое-чего похуже. Пиздюлей. Он ругается матом. Скажешь «ладно»? Но вот однажды к нему пришла его мать, и тогда он…

 

- Ты ее не слушай, - Герасимов позеленел. –. родственники твердят одно и то же. Вьются, как уж на сковородке, чтобы только их детям достался цереброл.

 

Директор продолжил рыться в вещах Геннадия, извлекая на свет редкостные предметы. Ольгу при виде этого зрелища распекало любопытство: в точных движениях начальника просматривался какой-то расчет. Однако выяснить, что тот задумал, не удавалось: директор был слишком увлечен своей работой и обычно помалкивал. Затянувшуюся паузу прервала Нина. Та возвратилась из кухни, держа в руках поднос с чайником и чашками чая и снова повела разговоры про глупость сына.

 

- Я вот думала: Гена! Ну, когда же ты окончишь школу?! Оболтус. Когда тебе вручат аттестат, я напьюсь. Но я же не знала, что он будет учиться всю жизнь. И мне самой придется отправить его на доучивание в Школу для дураков…

 

- Не обращай внимания, - шипел Герасимов Ольге. - Родители вечно шипят про своих детей какие-то гадости. Так послушать, никого хуже их детей на свете нет.

 

- Может, насчет Гены она не заблуждается?

 

- А ты уверена? - Герасимов пристально уставился на подчиненную, - Еще раз наивности Овальный нам не простит.

 

- Разве это наивность? - попробовала возражать Ольга, но быстро умолкла. Какое-то воспоминание вторглось в ход ее мыслей, изменив их течение. Судя по потерянному выражению, проступившему на ее лице, мысли эти были об Овальном.

 

Вскоре размышления завуча приняли новый оборот. Взгляд женщины упал на календарь, прикрепленный к стене и скрытый от посторонних глаз приставленной спереди ночной лампой. На оборванном листке виднелась цифра 2027 в окружении черепов и надписей на английском. Ольге находка приглянулась: в плакатике угадывалось что-то непристойное. Женщина ущипнула начальника. Тот поглядел и тоже насторожился.

 

- Это оставил ваш Гена? Он слушает дэд металл? – насупился церебролог.

 

• Композиции с агрессивными напевами? - подхватила мысль Ольга, подсказывая, что имел в виду ее начальник.

 

Нина не поняла, в чем дело, и на всякий случай согласилась.

 

- Врубает и скачет под музыку, как дурак...

 

- Дурак? - хмыкнул директор. - но почему тогда dead metal? Все дураки, с которыми я имел дело, предпочитали российский поп.

 

- Это было бы логичнее! – вставила Ольга. – так что может быть, у него есть друзья, и они его научили? Давно хотела спросить, может быть, у него плохие друзья?

 

Нина сделала шаг назад. Ей показалось, что церебрологи пошли на нее в атаку. Нужно было отбить их наступление любой ценой.

 

- Никаких друзей у него нет, целыми днями он сидит дома. И девушки нет тоже… Если Вам нужны доказательства, что он дурак, то вот, пожалуйста!

 

- Если он всегда дома, то это значит, что и музыку он выбирает себе сам… Не так ли? – выставил ладонь перед собой директор.

 

Нина неопределенно пожала плечами. Однако вскоре поняла, что угодила в западню.

 

Неожиданно для хозяйки Герасимов поднялся с места и с решительным видом направился к выходу. Нина замельтешила рядом, пытаясь вернуть гостя назад. Шестое чувство твердило ей, что она дала маху. Директор, похоже, остался недоволен. Раньше, видимо, он еще сомневался, но теперь точно не собирался выписывать Геннадию цереброл.

 

- Да, да, он слушает музыку! я ему говорю: не слушай! Займись спортом! Разгреби мусор! Найди девушку! Найди денег! Но разве есть управа на дурака?

 

Директор слушать Нину не собирался.

 

- Давно у него этот плакат? Может, были и другие … еще с какими-то металлистами, например?

 

- Конечно! Они там, в его комнате. Поройтесь снова. Не уходите рано. А если хотите, то я и сама вам принесу…

 

Однако задерживаться директор не собирался, что бы ему ни сулили. Взгляд Ольги, прокладывавшей ему дорогу, упал на предмет, который помешал быстро миновать прихожую по пути к двери. Это была боксерская груша. Ольга натолкнулась на нее случайно, и Герасимов, протискиваясь по узкому коридору, вынужден был остановиться за спиной у подчиненной. Находка ему тоже приглянулась. Что-то в ней действительно цепляло глаз.

 

- Что у вас здесь? Гена боксирует?

 

- Сила есть — ума не надо,— пожала плечами Нина.

 

- Сила? Боксер? - Герасимов, размышляя, чуть-чуть присвистнул.

 

Недоверие во взгляде у директора сменилось недобрым огоньком. Нина же, почувствовав, что опять что-то упустила, вжала голову в плечи.

 

- Это не Гены. Мой брат боксер. Он оставил. Приезжает, боксирует против сына... Однажды Гена после такой тренировки упал. И ударился головой! Можете себе это представить? Не плечом или коленкой, как можно было бы подумать. Самым важным, что у него есть, ударился - головой...

 

Герасимова эти подробности не интересовали.

 

- Ваш брат? Боксирует? И как Вы сами считаете, у него крепкий удар?

 

Нина кивнула с таким видом, как будто подтверждала все три эти предположения. На деле она просто не знала, что ей отвечать.

 

- Значит, дерется до крови? А по-моему, это нехорошо…

 

Ольга была готова задать еще несколько вопросов. Но Герасимов быстро прервал ее, подтолкнул в бок и, шепнув, что все что нужно, объяснит на свежем воздухе, вместе с завучем вышел за дверь.

 

Однако спускаться на улицу не пришлось: разговор состоялся сразу на лестничной клетке. Едва Нина защёлкнула цепочку за собой, как Герасимов с мученическим видом оперся о дверь спиной и какое-то время провел молча.

 

- Как ты думаешь? Это опасно? плакаты с черепами? С дэд-металлом? - спросил он с видом, не оставлявшим сомнений в серьезности его слов.

 

- Я бы не обращала внимания. Это просто музыка. Пусть и громкая. Подростки слушают ее, а потом взрослеют и перестают...

 

- А я уверен, что нормальные парни этих звуков не выдержат. Толковые школьники заняты другими делами. Читают Шекспира по вечерам, например.

 

Ольга хохотнула.

 

- Сразу видно, что у тебя нет детей!

 

Зрачки Герасимова подозрительно сузились.

 

- У меня дети есть. А чего нет, так это чувства юмора. Особенно после Овального. С ним шутить глупо. Как с налоговой. Ты помнишь курс классической церебрологии? Можно увеличить мозг, вырастить нейроны, поменять с помощью окрепшего ума свое положение в обществе, но чего нельзя сделать, так это изменить характер. Что выйдет из Гены, если подвергнуть его цереброльной терапии? Еще один умный хулиган?

 

Ольгу эти возражения не убеждали.

 

- Пускай умнеет. Пусть слушает свою громкую музыку дальше, ну, и что.

 

- А я считаю, что закрывать глаза на эти пристрастия безосновательно. Особенно сейчас, когда у нас Овальный на хвосте.

 

Второй раз услышав про московского прокурора за один вечер, Ольга почувствовала едкое жжение на языке. Спорить с тем, что Овальный представлял опасность, не приходилось. Но директор, боясь московского прокурора, определенно брал лишнего: переходил за красную черту.

 

- У меня были друзья-металлисты. В крепости им не откажешь. Но никто из них ни разу не распускал рук. Никто из них даже не щупал меня.

 

- А вспомни боксерскую грушу. - парировал Герасимов. - так что не ручайся за всех.

 

- Ты рассуждаешь слишком поспешно. Инвентарь не его, а дяди... если кто и распускает руки, то другой человек…

 

Герасимова такие возражения не убеждали. Ольга, на его взгляд, забывала самое важное.

 

- Парень наберется ума и пойдет в дядю. С родственниками всегда так бывает. Дальнейшее известно. На суде скажут: вы ошиблись! боксерам выписывать цереброл — это преступление! Нельзя назначать цереброл даже тем, у кого родственник – боксер!

 

- Какая глупость! - заметила Ольга. – но… ведь сколько идиотов на свете ... а как часто от таких людей зависит будущность науки, например, цереброла... вот что означает «интеллектуальное большинство»...

 

- Надо изучить родственников Геннадия подробнее, - наставительно заметил директор, - выяснить, как давно дядюшка занимается боксом, хорошо ли боксирует и потом поговорить с ним лично. Может быть, результат нас и не устроит. Если вскроются агрессивные манеры. Вполне может оказаться, что этот родственник — сидевший. В любом случае, только тщательно взвесив все за и против, можно вынести вердикт. То ли назначить Геннадию цереброл, то ли оставить всё как есть.

 

- Я обращусь в наш секретариат,- пообещала Ольга, - делу Геннадия быстро дадут ход.

 

Герасимов повел пальцем.

 

- С Дмитрием-охранником мы уже положились на помощников. Доверять им не стоит. Их никогда не вызовет в суд Овальный. Так что, пожалуйста, выполни эту работу сама.

 

Ольга тяжело вздохнула, опустила голову и сказала себе, что спорить с директором не стоит. Дело было не в самом начальнике, а в московском прокуроре. Рисковать там, где замешан Овальный, не посоветуешь никому.

 

 

 

 

 

*

 

Хотя Герасимов и надеялся, что студентов в Школе дураков поубавится — их распугает завуч или они поймут, что цереброл им не показан, - этим расчетам не суждено было сбыться. На следующий день после суда секретарь Василий Михайлович сообщил директору, что никто из учащихся не забрал своего заявления о поступлении, а, значит, не передумал бороться за повышение интеллекта медикаментозным путем. В Малом зале, отведенном для лекций, свободных мест не хватало, и Ольга посоветовала претендентам самим искать себе стулья. Чуть раньше завуч посвятила директора в свои планы: спрятав мебель, проверить студентов на глупость. Герасимову это показалось безобидной блажью, так что, пожав плечами, он согласился.

 

Распорядок дня позволял главному церебрологу перенести занятие на позднее утро. Лекции на второй день семестра не предполагалось: вместо нее писали сочинение. На его проведении настаивало Министерство, стремившиеся контролировать работу преподавателей. Ольгу назойливое вмешательство выводило из себя, но Герасимов принимал его философски. После Овального он и сам был не прочь разделить с кем-нибудь ответственность за цереброл.

 

Иногда говорят, что ничего не бывает легче, чем задать ученикам сочинение. Заблуждение, стоившее многим церебрологам карьеры. В учреждении по повышению ума все обстояло иначе. Готовясь к проверочной, педагоги беспрерывно спорили. Одним учителям задание казалось слишком сложным. Другим – легким. Третьим ненужным. Четвертым – обидным. Обсуждали, как поведут себя студенты. Все были уверены: темы стоило выбирать деликатно. При ошибке легко можно было наступить на мину: задеть общие чувства каких-нибудь дураков.

 

Герасимов привык к эксцессам на сочинениях. Самые глупые студенты всегда могли повести себя неадекватно: начать переговариваться громко, кромсать листы или сдавать их в полном беспорядке. Осаживать таких дурней не полагалось: против этого возражало Министерство. Для чиновников невмешательство в чужую глупость было вопросом принципа. Школа потому и получала финансирование, что должна была терпеть самых отъявленных дураков.

 

Глупыми выходками учащихся трудности не ограничивались. Чиновники явно перестарались, придумывая тему. Звучала она просто: «почему я хочу стать умным», но требовала ответа по пунктам. Некоторые из них формулировались невнятно, так что Герасимов хватался за голову. Директор считал такие сложности непедагогичными. Многие дураки, не поняв, что от них требуют, могли дать волю чувствам: поднять бучу или, впав в уныние, не сдать работы. Об опасностях директор сигнализировал в Министерство, но ответа не дождался. Брать на себя ответственность и менять правила игры на ходу не стоило: такое могло закончиться плохо. Так что церебролог решил отделаться малой кровью: выполнить распоряжения руководства формально, и с минимальным количеством потерь.

 

Нужно было только поставить условия студентам. Приняв в расчет совокупную сложность задания, директор отвел своим подопечным пять часов. Приглядевшись к аудитории, засомневался и добавил еще час.

 

Пока студенты водили ручками по бумаге, церебролог пытался найти среди них тех, кто списывает. О нарушителях он сразу же сообщал Ольге. Та тоже вела слежку через камеру, установленную на стене. Подглядывать у женщины получалось гораздо лучше, чем у ее начальника. Вскоре она обнаружила двух обманщиков: те, никого не стесняясь, вытягивали шеи в сторону соседей. Женщина заинтересовалась обоими и нашла их многообещающими претендентами. Сообщения по внутреннему чату запестрели смайликами и восклицательными знаками.

 

-  Эти парни нам нужны! У них можно понабраться дури! Сами ничего не могут, только берут чужое, да еще и портят. Переписали у соседей, но с ошибками и не по делу. С помощью автоматического наведения я заглянула в их работы, и то, что я там прочла...

 

Герасимов восклицания Ольги обрывал на полуслове. Подчиненную надо было окоротить: она сворачивала на скользкую дорожку.

 

- Те, кто умеет списывать, не всегда остолопы. К жизни они приспособлены лучше, чем многие из отличников. Если ты думаешь, что списывают от глупости, то заблуждаешься! Чтобы списать, нужны связи. Тем, кто не умеет устраиваться по жизни, списывать никто и не дает!

 

- Глупые списывают у умных, потому что – недотепы. Но никогда не бывает наоборот. Это было бы очень глупо. Башковитым списывать у глупых и в голову не придет. Не переводи с больной головы на здоровую.

 

- Тем, кому в голову не придет, лучше бы пройти у нас курс цереброла! – срезал Герасимов, довольный произведенным эффектом. - Смотри лучше на вещи трезво. Надо быть очень глупым, чтобы не списать у соседа, если представилась такая возможность, а на сложные вопросы, присланные из Министерства, собственных ответов у тебя нет. У меня бы тоже, например, их не нашлось.

 

Ольга и Герасимов вскоре помирились. Но директор чувствовал, что своего мнения подчиненная не поменяла. Это упорство сулило неприятности. От Ольги вполне можно было ожидать, что она не сложит оружия: станет проталкивать заведомо неподходящих претендентов на цереброл.

 

Пока преподаватели спорили в чате, в зал заходили опоздавшие студенты. Тут же выяснялось, что им некуда податься: в аудитории не хватало стульев. Герасимов глядел на недотеп с профессиональным интересом, который старался немного прятать. Выслушивая их жалобы, он лишь пожимал плечами, после чего отправлял дураков в соседние классы. Но многие и оттуда возвращались ни с чем.

 

Чем дольше студенты искали стулья, тем больше они теряли терпение. Некоторые ссорились с уборщиками и переходили на ругань. Все знали, что время, отведенное на сочинение скоро закончится. Дело доходило до стычек с участием самых несдержанных. Таких нетерпеливых Герасимов мысленно сбрасывал со счетов. После Овального директор зарекся назначать цереброл грубиянам. Заранее неизвестно, за что они примутся, если дать им поумнеть.

 

Тех же, кто переносили невзгоды смиренно, Герасимов считал перспективными кандидатами. Сам-то он был низкого мнения о терпилах. Но жизнь ставила все с ног на голову, когда речь шла о назначении цереброла. Директор принимал заковыристую логику отборочного процесса. Милые, добрые, безопасные… вечные скромняги не обещали проблем, если позволить им поумнеть.

 

Когда все претенденты нашли себя стулья, Герасимов прошелся по классу, глядя на учащихся исподлобья. В большинстве случаев взгляду остановиться было не на ком. Некоторые парни и девушки, правда, носили свитера по моде и потому были немного похожи на хипстеров. Директора это сходство забавляло, хотя других специалистов оставило бы равнодушным. Ничего нового тут не было. Церебрология уже давно сказала по этому поводу веское слово. Социология была с ней согласна. Дураки и хипстеры редко оказывались по разные стороны баррикад.

 

Ограничиваться модной публикой главный по дуракам не собирался. Дурни в его Школе были на любой вкус. Рядом с хипстерами обретались бедно одетые люди. Эти выглядели даже более перспективно. Многие казались убогими от природы. Впрочем, давно имея дело с глупостью, самой по себе внешности директор особенно не доверял.

 

За окном школы уже стемнело, когда последние учащиеся сдали Герасимову свои сочинения. Из этих работ получилась солидная стопка. Проверка тетрадок могла бы занять целый вечер, если бы к ней отнеслись серьезно, но Герасимов читать все сочинения подряд не собирался. Уже давно церебролог придумал способ, как, не прилагая усилий, делать удачные находки. Нужно было выбирать отдельные работы и не тратить силы на безнадежные случаи. Те же сочинения, которые с самого начала не казались убогими, вовсе не обязательно было дочитывать до конца.

 

Пролистывая тетрадки вполглаза, Герасимов обратил внимание на странность. Сочинения претендентов отличались по размеру, и в некоторых случаях довольно серьезно. Одни из них были слишком длинными, другие короткими, третьи содержали глупые пробелы посреди текста. Сверка показала, что дело не в почерке. Некоторые студенты попросту отвечали не по пунктам. У церебролога родилась гипотеза, объяснявшая несоответствия. Многие дурни были как Герасимов: тоже не поняли, чего именно чиновники от них хотят.

 

Подозрение это вскоре переросло в уверенность. Не менее трети студентов полностью проигнорировали задание. Мало того, что они не соблюдали пункты. Многие и не считались с темой, а писали то, что им Бог на душу положит. Находились и творческие личности. Такие давали волю воображению и просто пользовались поводом, чтобы выразить себя.

 

Однако отсев умных работ, начавшийся бойко, к середине часа застопорился. Возможно, дело было в самом Герасимове, страдавшем от излишнего перфекционизма. Многие работы казались ему недалекими, но при этом все-таки недостаточно глупыми. В части из них сквозила нелепая, но при этом оригинальная работа мысли. Директор морщился, не в силах принять решение. Глупые? Или странные? Никем непонятые? Или особые? Недооцененные? Альтернативно умные? Лучше всего была осторожность. Даже кратких проблесков разума у претендентов было достаточно, чтобы скепсис заставлял Герасимова отложить в сторону работу того или иного кандидата на цереброл.

 

Претенденту-футболисту Герасимов заранее выдавал большие авансы. Директор ждал от него букв, вылезающих за линии, ошибок в орфографии и нарушения при письме клеточной разметки, так, чтобы та разрывалась, как задняя сетка у ворот. Однако ожидания оказались завышенными. На листочке нашлись лишь мелкие зачеркивания, свидетельствовавшие о поиске нужного слова. Директор читал явно умное сочинение парня, чувствуя при этом раздражение. Опытного церебролога карябали скользкие фразы, глупые только по форме, но вовсе не по существу.

 

Если я ни паумнею, то што дальше? Футбалистам незя быть, когда тебе уже 30 лет.

 

Мысли спортсмена не были оригинальны. Но для того чтобы считаться умным, особого воображения и не требовалось. Главное, что всё пронизывал здравый смысл. Числить в дураках основательного мужчину, задумывавшегося о вечном, церебролог позволить себе не мог.

 

Скора придется зарабатывать не нагами а галавой. И что тагда?

 

Осилив две трети, директор отложил тетрадку футболиста в сторону и снова запустил руку в стопку. Из середины бумажной горы на свет появилась работа, принадлежавшая другой претендентке - Модели. Та оказалась короткой и изобиловала грубыми ошибками. Однако дело было в нюансах. Судя по тому, как эти ошибки делались и какого рода они были, назначать цереброл девушке все-таки не стоило. Красавица, конечно, не разобралась в пунктах, но ей это и не требовалось. Зато мысль, шедшая от души, была у нее неглупа.

 

Все модели стареют а что патом? Скора придется зарабатывать не нагами а галавой.

 

Что-то в этой фразе насторожило Герасимова, хотя читал он, не особенно вдумываясь. Мысль девушки была знакомой, как будто, вопреки стереотипу о глупости, блондинка использовала чьи-то известные цитаты. Дойдя до конца, директор догадался, в чем дело. После чего признал правоту Ольги. Манекенщица списывала у футболиста. Предложение про голову и ноги было общим у этих двоих.

 

Мысль о списывании одним дураком у другого ставила церебролога в тупик. Нечестность на экзамене можно было понимать двояко. Взгляд Ольги на эту проблему был директору не по сердцу. Герасимов видел в краже не глупость, а отражение лучших качеств модели: высокой социальной приспособленности, умения понимать прочитанное и способности к переработке информации. Был и еще один довод: девушка из шоу-бизнеса заимствовала с разбором, взяв у футболиста не какую-нибудь глупость, а только самое лучшее из того, что он написал.

 

Все сочинения, которые попадались директору в первые полчаса проверки, наводили на грустные мысли. Герасимов успел сделать вывод, что думал о своих учащихся слишком плохо или, если смотреть с точки зрения научной церебологии, напротив, неоправданно хорошо. В душе его просыпалась кроткая, осторожная, неуместная в этих обстоятельствах вера в человечество. Чтобы сбить это настроение, директор вспоминал про своих родственников и знакомых и только потом возвращался к работе. Однако этого разворота было недостаточно. Приходилось прибегать к откровенному самовнушению. Дураки в списке студентов точно имелись. Министерство, отбиравшее кандидатов, не могло ошибиться тридцать семь раз подряд.

 

Вытаскивая наугад листки из пачки, Герасимов наткнулся на сочинение некоего студента Арсения, про которого ранее и слыхом не слыхивал. Написанное идеальным почерком, оно было занудным и мучительно длинным. Автор неплохо разобрался в пунктах, так что, следуя рекомендациям Министерства, отвечал по порядку. Похоже, он и правда пытался осветить все поставленные чиновниками вопросы. Однако какую же чушь он при этом нес!

 

Вскоре директор осознал, что мысли Арсения приподнимали ему настроение. Азарт у охотника за дураками возрастал. Директору казалось, что он встал на верную дорогу. А в руках у него настоящее сокровище. Пальцы Герасимова как у всякого первооткрывателя, нервно подрагивали.

 

Уже спустя пять минут, церебролог не сомневался: это было ровно то, что ему нужно. В ответах Арсения чувствовалась та искра Божья, которую ни с чем нельзя перепутать. Яснее всего об этом говорил синтаксис. Разница между письменной и устной речью под пером мальчика стиралась, и фразы склеивались между собой. Двигаясь по ассоциации, парень терял нить изложения и в конце концов, перескакивал на какой-нибудь другой, совершенно посторонний предмет. Сбиваясь на ненужные отступления, он лишь с огромным трудом возвращался назад. Всерьез писать так мог только человек, вынужденный марать бумагу из-под палки. Герасимов задумался, действительно ли Арсений закончил пятый класс, как утверждалось в его резюме.

 

Протискиваться через фразы без проблесков смысла было для Герасимова привычным занятием. Придаточные предложения Арсения подходили для этого идеально. С первого взгляда было ясно, что они написаны через силу. Сеня не знал, как ему закончить и по глупости тянул фразы до конца, а обрывал, когда не мог волочить их дальше. Просто взять и поставить точку было выше его сил.

 

Герасимова обнадеживала эта вязкость. Мысль растекалась по строчкам, становясь сумбурной, а потом начинала противоречить сама себе, и, уже ненужная, все равно не отпускала рассказчика, и тащила его за собой, как испуганная лошадь. Арсений постоянно твердил, что хотел стать умным но не ведал, в чем была мешавшая ему причина. У всего на свете есть причина, Арсений был уверен, он искал ее, но не мог нащупать, спотыкался и плакал.

 

Когда Герасимов дочитал до конца текста, позволил себя расслабленный выдох. Только бы Арсений не подвел и на деле оказался бы таким глупым, как на бумаге. Тогда с назначением цереброла согласился бы и Овальный. Ольга тоже не стала бы сопротивляться, даже если бы заранее приметила другого кандидата. В крайнем случае директор предложил бы ей прочитать Сенину мысль:

 

Надо поумнеть, потому что умные зарабатывают много денег!

 

Герасимову нравилось и дальнейшее течение мысли. оно убедило бы не только завуча, но и суд присяжных. Те не стали бы выносить вердикт против Школы для дураков. А согласились бы, то цереброл получил самый настоящий дурак.

 

Мой брат говорил мне, что умные зарабатывают много. А брат мой сам получает много. Я не знал, как много и был поражен тем насколько... И вот однажды я узнал об этом и удивился...300 тысяч в месяц, вот так вот.

 

Дальше следовала фраза, после которой хотелось обнять ее автора.

 

Многие завидуют. Завидуют многие. А завидовать не надо. Надо работать. Вот и всё.

 

Упускать свою удачу директор не собирался. Теперь он не сомневался, что именно Арсений ему и нужен. Смущало только одно: парень мог притворяться. Герасимов встречал мошенников, ловко выдававших себя за дураков. Некоторые держали в уме преступную схему: добивались списания долга или уклонялись от призыва в армию, пользуясь справками об умственной неполноценности. Прежде чем сделать выводы о честности Сени, стоило сначала посмотреть блаженному в глаза.

 

Сделать это оказалось несложно. Директор поднялся в свой кабинет и разыскал дело парня. Сеня, смотревший со снимка, был директору знаком: накануне опоздал и долго не мог найти себе стул. Герасимов припоминал, как студент двигался по классу, едва волоча ноги. В конце концов, ему попросту уступили место. Сам он так и не додумался бросить взгляд за занавеску, куда Ольга сложила мебель и тем самым, прошел тест на глупость. Воспоминание об этом эпизоде решило дело. Директор извлек из кармана смартфон, набрал номер Ольги и сообщил, что определился со следующим кандидатом на цереброл.

 

- Едем на встречу? - взяла деловой тон завуч, — Фамилия, имя, адрес?

 

- Москва, Кутузовский проспект, Арсений Михайлов.

 

- Я листала его дело. Парня хвалили в Министерстве. У него богатые родители, но сам он вряд ли бы заработал денег: похоже, природа на нем отдохнула... Именно это меня и смущает. Ты помнишь слова Овального про взятку... Было бы неосторожно взять и назначить сейчас цереброл ребенку из богатой семьи.

 

Герасимов, уже поверивший, что сделал правильный выбор, отступать не собирался.

 

- Неважно. Забудь об Овальном. Сосредоточься на нашем деле. Если мы будем действовать так, как будто врага не существует, всё пойдет лучше. Мы утрем нос самому прокурору. Этот тип не будет знать, куда ему деваться. Мы заставим его извиниться перед Школой для дураков. Мы с тобою, ты и я!

 

Завучу хотелось быть рядом с директором, так что эта фраза подействовала. Женщина, потупившись, опустила голову. Возражать директору она не стала, а только прижалась к нему поближе, доверившись его рукам.

 

 

*

 

Утром следующего дня директор Школы для дураков и Ольга должны были встретиться рядом с домом, где проживала семья Арсения. Завуч пришла вместе с секретарём Василием Михайловичем, принесшим плохие известия. Родственники вчерашнего кандидата оказались боксерами со скверной репутацией. На соревнованиях они опускались до того, что били соперников ниже пояса. В криминальной хронике про них нашлись истории, которые очень не понравились бы Овальному. Или наоборот, он был бы их обнаружением доволен. Так или иначе, от кандидатуры Геннадия на совещании церебрологов было решено отказаться.

 

Ольга встретила это решение без удовольствия, но хладнокровный Герасимов и виду не подавал, что расстроен. Втайне директор, наоборот, гордился, что обратил внимание на боксерскую грушу. Чуткое зрение должно было ему пригодиться и в дальнейшем, а, может, и спасти в надвигавшихся бедах. Наступало время для решительных действий, и поступать нужно было осмотрительно. Ольга что-то еще говорила о втором шансе для Геннадия, но Герасимов ее слушать не собирался.

 

Добраться до квартиры Арсения у церебрологов получилось не сразу: дорогу в дом на Кутузовском загораживала будка консьержа. Охранник, бывший у дверей за главного, глядел на церебрологов так, как будто его только что отвлекли от важных занятий. Изучение глупости как особая дисциплина уважения у него не вызывало. Мужчина хмурился на делегацию церебрологов и, наконец, сообщил, что не пропустит в дом никого, кроме тех, кого знает в лицо.

 

Ольга попробовала настоять на своем, но вскоре выяснила, что про цереброл мужчина никогда не слышал. Когда же попыталась втолковать про усиление ума, то вышло худо: охранник принял все на свой счет и рассвирепел.

 

Герасимову оставалось лишь покусывать губу, сознавая, как он бессилен. Управиться с охранниками ни одна наука на свете не помогла бы. Здраво рассуждая, стражу порядка можно было бы и самому прописать лекарство. Но после обвинений Овального против другого охранника делать этого не стоило. Споря с Ольгой, страж ворот так распалился, что стало ясно: дай ему поумнеть, ум он применил бы не по делу. Лечить привратника было рискованно, убеждать бесполезно, и не оставалось другого выбора, кроме терпеть, как он грубит.

 

Внутрь дома на Кутузовском церебрологам удалось попасть, благодаря Василию Михайловичу, подготовившемуся к трудностям заранее. В его вещах отыскалось личное дело Арсения, а на страницах папки - телефон отца парня Сергея Сергеевича. В ответ на звонок церебрологов Михайлов бросился на проходную, отворил двери, извинился перед преподавателями, а охранника отчитал и отправил курить на задний двор.

 

- Сени сейчас нет, - понизил голос Михайлов. – Его часто не бывает дома. Но если хотите, вы можете посмотреть на его комнату. Я с удовольствием расскажу вам все насчет его глупости. Доказательства ее разбросаны по квартире … вы сможете увидеть все сами, пока мы не начали ремонт.

 

– Именно за этим мы и пришли, - заверила Ольга. – С Сеней, если понадобится, мы поговорим потом.

 

- Если честно, то без Сени даже лучше, - обнадежил директор. – при первом знакомстве обойдемся без него.

 

Михайлов в волнении затряс головой.

 

- Только умоляю: не скрывайте от меня, если он в беде.

 

Квартира Михайловых, куда вскоре вошли церебрологи, и в сравнение не шла со скромным пристанищем Гены. На деле она состояла не из одного, а из двух помещений, выборочно соединенных между собой. Некогда отец Арсения выкупил жилплощадь соседей, после чего удалил стенку между комнатами. К раздвинувшемуся жилью присоединили прихожую, включив в нее часть бывшего общественного коридора. По этому длинному переходу церебрологов провели в гостиную, где чай подавала домработница Софья. Когда гости заняли свои места, Михайлов распорядился, чтобы принесли дневники Арсения и положили их на стол.

 

Пока Софья разглаживала для гостей пожелтевшие от времени страницы, Ольга припоминала, что ей уже показывали что-то подобное. В тот раз это был дневник Гены, в старых записях которого ничего интересного не оказалось. Взгляд Ольги стал бродить по сторонам: стенам, финскому паркету, шкафам, зеркалам и потолку. Тот был особенно интересен: устремлялся ввысь настолько далеко, что складывалось впечатление, будто церебрологи попали не в комнату, а в зал.

 

- Выше только в дворцах и, может быть, на Рублевке, - протянула Ольга. – хотя я в таких сказочных местах не была.

 

- А я бывал, - с достоинством произнес Алексей Герасимов, - Причем не по стечению обстоятельств и не на экскурсии, как можно было бы подумать, а по нашим с тобой профессиональным церебрологическим делам.

 

Михайлов-старший извлек смятую фотографию сына из кармана и положил ее на стол рядом с дневником. Начались обычные родительские речи. Хозяин рассказывал про сына плохое, церебрологи согласно кивали и зевали.

 

На полуслове голос Михайлова неожиданно дрогнул.

 

- Сеня воспитанный мальчик, добрый и скромный, но к жизни совершенно не приспособлен. А ведь ему предстоит унаследовать имущество, нажитое в годы накопления капитала. Парню нужно вправить мозги, как всей стране в 90-е. Но не могу же я в самом деле изнасиловать его и побить?

 

- А Вы к кому обращались? – поинтересовалась Ольга. – Какие еще, кроме нас, есть специалисты по мозгам?

 

Михайлов обреченно опустил голову.

 

- Мы перепробовали всех, но ничего не помогает. Вынести мозг просто. Это может сделать телевизор. Но попробуйте с помощью телевизора вправить его назад. Когда мне говорили, что мой сын недотепа, я не верил. У нас в семье дураков не было. Но время шло, и я согласился с врачами. Решили, раз у него нет работы, пусть продолжит учебу. Остановились на Школе для дураков. В Министерстве пошли навстречу: все там согласились... что Сеня... действительно дурак...

 

- Что-то он часто говорит о дураках, - шепнул Герасимов Ольге. – Как ты уже убедилась, каждый раз одно и то же. Сейчас будут поминать старые глупости этого парня. Возьмут в руки дневник и станут рассказывать, как Сеня в незапамятные времена получил трояк...

 

Ольга решительно мотнула головой. С начальником она была не согласна. В самом Михайлове чувствовалось что-то приятное: нежное, но одновременно крепкое. Завуч и сама не заметила, как в ней проснулось доверие. Женщина демонстративно отвернулась от Герасимова и принялась слушать хозяина квартиры, положив голову на кулак.

 

- Мне иногда не верят, – сказал Михайлов. – Еще говорят: парень у вас скромный. Нужно запастись терпением. Когда-нибудь он себя покажет. Но скромный еще не значит, что не глупый! Иногда это одно и то же… . Вот смотрите, недавно он разбил фарфор….

 

- От ярости? – вмешался директор.

 

- От скромности? – предположила Ольга

 

- По глупости. Держал в руках, задумался о чем-то и разбил.

 

- А вот пойдемте, я вам покажу еще кое-что, — сделал широкий жест хозяин, как будто ему пришла в голову необычная идея. - Вы должны увидеть всё своими глазами. В Школе для дураков ни о чем не догадаешься. Чтобы поставить Арсению правильный диагноз, вы должны представить себе, в каких условиях он живет.

 

Герасимов и Ольга поднялись с мест и отправились за хозяином. Сделать это было непросто: шел Михайлов быстро, не особенно следя, поспевают за ним или нет. Да и идти пришлось долго: квартира Михайловых была вместительна. По пути директор делился впечатлениями с Ольгой, но та отворачивалась, как обиженная пассия. В конце концов, Герасимов смирился, что его не слушают, и довольствовался тем, что бурчал себе под нос.

 

- Все родители поступают одинаково, все они похожи, как под копирку: готовы на что-угодно, лишь бы их дети получили цереброл. Родитель способен на любую подлость. Ни чести, ни совести у него нет. Это заклятый враг церебролога. Сначала он рассказывает страшные истории. Потом ругает своих отпрысков. Затем просит для них лекарство. Меняет тактику: со всех сил давит на жалость. Мол, без препарата их ребенок ни за что не встанет на ноги … и если родитель имеет дело с неопытным исследователем, то легко добивается желаемого. Не мытьем, да катаньем ему выписывают препарат.

 

- Михайлов сына своего любит, - упрямилась Ольга. – Хочется верить всему, что он говорит.

 

- Если хочешь, можем поспорить. Сейчас он будет ругать его прямо при нас!

 

Долгим переходом между комнатами квартиры воспользовался секретарь Василий Михайлович; он выскользнул в одну из них и возвратился оттуда, безрадостно качая головой. Однако не прошло и пары минут, как ни с того, ни с сего он снова снялся с места и окончательно пропал из виду. Позже выяснилось, что он отыскал закуток в хоромах Михайловых и затерялся в нем. Так или иначе, у директора осталась только Ольга: а та отворачивалась и смотрела на хозяина дома.

 

Михайлов тем временем делал все от него зависевшее, чтобы церебрологи не отвлекались ни на что другое.

 

- Вот о чем я говорю, — показывал пальцем хозяин, - смотрите, ваза из тосканского фарфора. Мы купили ее задорого и хранили, пока Арсений не добрался до нее и не разбил. Конечно, потом вазу склеили, но деньги потеряны. Царапина, как вы видите, остается до сих пор.

 

- Он по случайности ее разбил? – зачем-то спросила Ольга.

 

- По глупости, - предположил Герасимов.

 

- По закономерности. Он берет в руки вещи… роняет их... и бьет...

 

Голос Михайлова дрогнул.

 

- Всё потому, что он законченный дурак…

 

Ольга понимающе кивнула.

 

Герасимов насупился.

 

Домработница вздохнула. И тут же поймала недоверчивый взгляд главного по дуракам.

 

- Спросим Василия Михайловича, – решительно шепнул церебролог помощнице, - Тот, мне кажется, будет на моей стороне.

 

Спустя полчаса, Герасимов и Ольга вежливо попрощались с хозяином дома. Некоторое время еще пришлось прождать секретаря, который продолжил скрываться в комнатах Михайловых, где ему не спешили указывать на дверь. Секретарь не привык к такой любезности и воспользовался представленными возможностями на все сто. Однако в конце концов, даже он утомился поисками. Похоже было на то, что в какой-то момент секретарь посчитал свою миссию выполненной, поскольку, чем-то взволнованный, выбежал за дверь.

 

Герасимов ждал, что он скажет. Еще когда церебрологи оставались в квартире, директор заметил, что секретарь чем-то обеспокоен. Он вел себя необычно: часто отворачивался и без удовольствия перебирал попадавшие на глаза предметы. Поблизости почти всегда оказывалась домработница Софья, готовая прийти на помощь: Михайлов дал ей распоряжение содействовать церебрологам в проведении расследования. Однако секретарь не доверял служанке и при любой возможности старался улизнуть от нее.

 

Выйдя из дома, преподаватели остановились во внешнем дворике, чтобы обменяться впечатлениями. Охранник, куривший поблизости, вел себя тихо: как оказалось, его здорово напугал Михайлов. Когда Василий Михайлович выбежал из дверей, то по пути нечаянно толкнул старого обидчика, но мужчина даже не подал вида. Тогда секретарь, не теряя времени, прошмыгнул мимо других секьюрити и удвоив скорость, ринулся к церебрологам, держа перед собой на вытянутой руке портфель.

 

- Я обнаружил в одной из комнат библиотеку по военной истории, - выпалил Василий, едва только добрался до коллег.

 

Церебрологи непонимающе переглянулись. Секретарь объяснял:

 

- Суворов, Кутузов, Наполеон, Александр Невский — книги про всех про них, таких было много. Я брал некоторые в руки. Перелистывал страницы. И обнаружил жирные пятна. Готов спорить, что эти книги кто-то читал!

 

- Прекрасно, - всплеснула руками Ольга, – можно теперь не сомневаться, что Михайловы интеллигентная семья!

 

- Интеллигентная? – поднял бровь Василий Михайлович. –Я понимаю это слово по-другому. За ним стоит любовь к опере и балету. А у людей, которые читают о войнах и убийствах, с головой не в порядке. Помните, чему вы сами меня учили? Про коварное действие цереброла? Арсений поумнеет, а вкусы и привычки останутся прежними. Зато многократно увеличится жизнестойкость. Подумайте, что будет, если мозговые связи усилит тот, кто любит смерть и кровь!

 

Герасимов, отсмеявшись, потрепал Василия Михайловича по плечу.

 

- Хорошо, что вы все принимаете близко к сердцу. Но в этом случае всю ответственность я готов взять на себя.

 

- А все-таки Вы проявляете излишнюю снисходительность! Это книги военные. Про битвы и сражения. В конце концов, главная тема всего, о чем в них написано, – это смерть.

 

Секретарь продолжал выдавать то, что у него накипело.

 

- Вспомните про Овального! Надо быть осторожными, ведь он придирается ко всему.

 

Директору стало неловко. Теперь ему казалось, что он ввел подчиненного в заблуждение, напугав прокурором, которого тот и не видел. Остальное довершила исполнительность. Василий Михайлович готов был дуть на воду, как будто только что обжегся на молоке.

 

- Василий. На нас большая ответственность. С тех пор, как вмешался Овальный, работать стало трудно. Приходится взвешивать каждое слово. Иначе можно попасть впросак, а то и хуже. Но ты не то, чтобы перегибаешь палку. Ты теряешь самообладание! И начинаешь всего бояться.. Никакой опасности от книг по истории нет.. Я и сам почитываю их иногда.

 

Герасимов порылся в своем портфеле и извлек оттуда издание в твердой обложке. На кожаном переплете золотыми буквами было написано "Жены Ивана Грозного". Директор протянул книгу подчиненному как решающий довод.

 

- Это про женщин, - парировал Василий Михайлович, едва взяв в руки, - Про войну тут и слова не найдется. Про смерть и разрушения тоже ничего нет.

 

-Это все из-за Овального, - вмешалась Ольга. - Ты слишком напуган. Вот я хоть и спорила с ним в суде, но и то при мысли о нем не дрожу.

 

- И я не дрожу, - оскорбился секретарь — а соблюдаю меры предосторожности. Ситуация настраивает на тревожный лад.. Овальный может ударить в любой момент. И уже наносит свои удары. Вот посмотрите, что пришло нам вечером вчера.

 

Секретарь раскрыл свой дипломат и извлек оттуда посылку в бежевом конверте с письмом внутри и протянул директору.

 

Герасимов взял письмо в руки, пробежал по нему глазами, и, недовольный чем-то, попробовал смять. Завуч заметила, к чему шло дело, и вмешалась: выхватила письмо из рук начальника и сама принялась читать.

 

- Это важная бумага, и я должен бы рассказать о ней заранее. Она пришло к нам из прокуратуры и напрямую касается судебного процесса. Нас обвиняют в выдаче цереброла охраннику Дмитрию Карпову за взятку, полученную от его родственников. Как вы, конечно, знаете, по этому делу Школа уже давно выступает в роли ответчика. Только в последние дни кое-что поменялось. Прокурор изменил формулировку обвинения. Речь больше не идет о преступной халатности, но о сговоре. Ответственность из-за этого возрастает в разы.

 

- Что все это значит? - выдохнула Ольга, не разбиравшаяся в тонкостях, но уже почувствовавшая, что дело худо.

 

Василий Михайлович поглядел на завуча с легким сочувствием, как на маленькую девочку. Одну из тех, что задают вопросы, на которые непросто ответить.

 

- Овальный обвиняет нас в коррупции, – упавшим голосом сказал Герасимов. Василию Михайловичу ничего не оставалось, как подтвердить это кивком.

 

 

*

Эпизод 3

 

 

В одном Герасимов мог быть уверен твердо: что бы ни происходило на суде, занятия в Школе должны продолжиться по расписанию. Овальный, каковы бы ни были его планы, повлиять на это не мог. К счастью, до поры до времени вмешиваться он и не собирался. Поэтому последовавшая неделя выдалась у церебрологов спокойной.

 

Впрочем, и тут дело не обошлось без неприятностей. Как сообщали из Министерства, лекции в Школе для дураков должны были проводиться по плану, притом ближайшую из них нужно было читать об устройстве мозга. Чиновники настаивали, что кандидатам на цереброл следовало объяснить, как работает орган, которым они рискуют. И хоть директор отпирался, что просвещение глупых людей не имело смысла, избежать принудительной работы не смог. В утешение Герасимов придумал способ, как провести занятие с пользой для дела.

 

Свою вторую лекцию директор отвел для того, чтобы познакомиться со студентами, о которых уже был наслышан. Некоторых из них он запомнил по сочинению и хотел установить контакт лично. Начать Герасимов рассчитывал с футболиста и модели, однако волей-неволей взгляд отвлекали и другие претенденты. Лица некоторых обещали так много, что директор не мог успокоиться, пока не выслушал каждого из новичков у доски.

 

Когда поток дураков иссяк, Герасимов заново убедился в сложности своей науки. Церебрология требовала серьезных затрат и могла истощить любого, кто занимался ей серьезно. Научные критерии в этой области знания были размытыми, а ставки, наоборот, высокими. Предположений о чьей-то глупости было навалом, но решиться и назначить цереброл что-то мешало. Директор откровенно пасовал перед мыслью, что действительно придется заставить кого-то, возможно, совершенно неготового для этой участи, в один ужасный день поумнеть.

 

Однако альтернативы разведке боем в мире церебрологии не находилось. Измерять глупость на глаз было трудно, сравнивать разных дураков между собой сложно, обосновывать, кто кого дурее долго. И глупо. Можно было, правда, взять, да и устроить диспут между ними. Законами это не запрещалось. Но на такое решение, сродни организации карнавала, даже опытный Герасимов отважиться не мог.

 

Обилие дураков само по себе Герасимова не смущало, даже если разные дурни попадались в учебных классах одновременно. В конце концов люди не были похожи друг на друга, в том числе и глупые. Классификацией недотеп в Министерстве занимались маститые ученые, добившиеся на этом поприще успехов. Их выводы говорили о чрезвычайном богатстве человеческого вида. Именно в сфере глупости diversity, любимое властями, проявляло себя отчетливее всего.

 

Следуя советам ученых, сотрудники Министерства отбирали учеников в Школу. Неразумных опрашивали по темам, сортировали по группам и на основании типов распределяли в разные заведения по квотам. В конце концов, всех отправляли в столицу. Герасимов принимал новоприсланных на вокзале и провожал к месту учебы. И каждый раз не мог скрыть своего удивления. Каким тупицам ему предстояло преподавать!

 

Сами поступившие, глядя на директора, тоже чувствовали себя неловко. В приемной Герасимова они мялись и тыкались, не зная, куда им податься. Тут были и молодые, и зрелые, и пожилые, и старые, и неопределенного возраста и гендера люди. Находились и те, кто по каким-то причинам скрывал свой возраст. Герасимов вычислял таких сразу и оставлял в их деле жирные пометки. Тех, кто «скромничал», занижая даты, директор относил к числу лучших претендентов на цереброл.

 

Из ведомостей Школы Герасимов узнал о поступлении в нее наркомана, полицейского, шофёра, программиста, фашиста, вишиста и профессора ВУЗа. Все они заслуживали особого внимания, но только не в ущерб тем, кто выглядел неброско. Несколько ничем не примечательных молодых людей ютились в углу и казались отпетыми тупицами. Среди них глупенький Арсений Михайлов выглядел невзрачно: не побывай Герасимов в его семье и не ознакомься с его делом лично, то и не посчитал бы, что это перспективный кандидат.

 

Начать опрос претендентов директор решил с профессора: это был особенно утомительный случай. Сотрудник ВУЗа оказался занудлив: часами мог жаловаться директору на собственную глупость. Ученого удручало то, что его интеллектуальные возможности шли на спад. Цереброл был нужен, чтобы повернуть течение времени вспять.

 

С точки зрения науки, претензии профессора были вопиюще некорретными, а цереброл людям, чей интеллкт превышал среднестатистический, не полагался. Однако Профессор называл подход церебрологии бесчеловечным и требовал исключения, исходя из своих заслуг перед наукой. Герасимов все претензии отвергал и предлагал ученому выкинуть глупости про собственную глупость из головы. Но добился только того, что профессор перешел в контратаку и поставил его собственную компетентность под вопрос.

 

- Я изучил все про ваше лекарство, читал статьи о физике и химии мозга, штудировал формулу цереброла, зарывался в диссертации, и никакие инструкции мне более не нужны. Даже странно, что Вы мне их даете. Кстати, так ли хорошо Вы разбираетесь в предмете? Не перечислите ли мне Ваши собственные статьи про цереброл?

 

На спор об академическом главенстве директор отвечал контрнаступлением на более удобном для себя участке фронта.

 

- А о дефолте мозга вы не слышали? Не воображали себе, каково это? представьте, используя Ваши недюжинные способности. Ведь это не менее, чем крах всей головной коры!

 

Профессора угрозы церебролога не смущали.

 

- Не так давно у меня начались проблемы с памятью. Я забываю то, что мне важно. Вы почувствуете на себе это скоро, когда достигнете моих лет. Кстати, раз уж мы заговорили о памяти, то извольте напомнить, какой Вы оканчивали ВУЗ?

 

Поняв, что с профессором не сладить, Герасимов решил отложить его дело в долгий ящик. Как обороть старческую глупость, было непонятно, а практическая ценность ее для церебрологии вызывала сомнения. Лучше всего было бы вежливо распрощаться с ученым. Однако сделать это, не нарушая приличий, не получалось: вязкий профессор слишком цеплялся за разговор.

 

Видя бескомпромиссность, разлитую во взоре директора, отвергнутый гость грустнел, и его становилось жалко.

 

- Я старею, мой мозг слабеет. И я не могу больше заниматься наукой. Как быть ученому дальше? Вы ведь тоже ученый? В чем, по-вашему, смысл жизни?

 

Профессор поднял палец кверху и вытянул его наставительно, не дожидаясь ответа от оппонента.

 

- Без занятий наукой смысла жизни для меня нет…

 

Герасимов подумал, что, наверное, смысл его жизни попроще – делать несчастными и без того несчастных дураков.

 

 

*

 

Встречались и другие студенты, тоже заставлявшие Герасимова пожимать плечами, пусть и не так нервно, как профессор. Это были парни-хипстеры, которых директор приметил еще на сочинении. На людей, страдавших от недостатка ума, они не были похожи, но к церебролу от этого не стремились меньше. Беседы о чудо-препарате отнимали почти все их время, в том числе и на занятиях.. Дыхание юности раздражало директора: оно оставляло впечатление несерьезности. Для чего молодежь хотела поумнеть, Герасимов так и не понял, и, в конце концов, решил, что во всем виновата мода, на которую они повелись.

 

Вместе с хипстерами на занятия ходил парень, всегда державшийся поодаль. Молодой человек носил толстовку «Сорбонна» и брюки с маркой того же университета. На переменах он помалкивал, зато на занятиях вел себя неприлично: забрасывал вопросами усталых преподавателей, сбивая с толку тех из них, кто не подготовился к лекции. Василия Михайловича и Ольгу раздражало упрямое желание Борисова выяснить какую-нибудь частность. Никто из них не ожидал найти в лице дураков разборчивую аудиторию. Однако поделать с вопросами с места ничего было невозможно. Их разрешал регламент. Даже наказывать двойкой ученика в Школе для дураков было пустой тратой времени.

 

Герасимов надеялся когда-нибудь выгнать парня из Школы, хотя знал, что планам этим, скорее всего, не сбыться. Отчислить ученика могло только Министерство, однако одалживаться у чиновников без повода было бы несподручно. Герасимов все же попробовал это сделать: позволил себе намек насчет неграмотного набора. Последовал окрик со стороны руководителя департамента. Любые рассуждения в этом смысле министерские воспринимали в штыки.

 

Оставалось терпеть Борисова в надежде, что умный болван когда-нибудь угомонится. Если же этого не выйдет, то попробовать выжить его из коллектива. А если и эта попытка не завершится успехом, то поискать выгоду и в таком повороте. Например, присмотреться к умнику как к кандидату. Ведь приходить на занятия и не скрывать свои знания, а, наоборот, искать повод продемонстрировать их, выступать с объяснениями, витийствовать, - словом вести себя так, чтобы лишиться последних шансов, - мог только законченный дурак.

 

Воспоминания о следующем студенте оказывались даже неприятнее, чем все связанное с Борисовым вместе взятое. Отделаться от этого новичка было невозможно из-за твердой позиции Министерства. Герасимов в чем-то даже был с ним согласен. Вид разбитого параличом мальчика вселял в его сердце жалость. Немым укором – не говоря ни слова – парень пересекал коридоры Школы. И всюду, верная служанка и сиделка, за ним следовала его мать.

 

Юноша с перепуганным лицом, на котором дергались мускулы, был не в силах встать со своей коляски. Однако возможностей его матери вполне хватило, чтобы представить солидную заявку на поумнение. Конкуренции с инвалидом, заявившим о своих правах, не выдерживало большинство претендентов. И только Герасимова от мысли о его победе бросало в холод. Для Школы это было бы сродни катастрофе. Что станет с калекой, если он поумнеет, а рот его после долго молчания раскроется вновь, заранее не мог себе представить никто.

 

Всем церебрологам очень хотелось перевести паралитика в другую школу. Однако Министерство стремилось выполнить квоту по инвалидам, не давая директору такого шанса. К делу примешивались и личные чувства. Главного из церебрологов мучила совесть. Герасимов, сам себя стыдясь, отворачивался от парня, когда встречал его в коридорах, но все-таки не мог не протянуть ему руку. Мальчик невольно пользовался этой нерешительностью: время от времени поднимался на локтях и наивно заглядывал Герасимову в лицо.

 

В такие мгновения директор чувствовал себя совершенно разбитым. Доводы за и против сталкивались в его голове, как лед и пламень, однако долг всегда оказывался сильнее чувства. Поддаваться слабости значило предавать сами принципы церебрологии: по наитию выбирать самого нуждающегося, а не тупого. Да и в конце концов, у кого в этой холодной Вселенной имелось сострадание? У Овального оно отыскалось бы, например?

 

Сколько лет Герасимов ни занимался церебрологией, недоразвитые были его Ахиллесовой пятой. Разговорить их, чтобы они открыли свою душу, было практически невозможно. Многие из них и не говорили. Это лишало смысла большинство экспериментов. Как было понять, кем парни станут, когда поумнеют? Оставалось приглядываться к родственникам. Но это означало только приблизительный, ненадежный расчет.

 

Взвесив все за и против, инвалида директор не вызвал к доске, а лишь распорядился созвониться с его матерью, поручив это верному Василию Михайловичу. Щекотливый вопрос о готовности мальчика к церебролу оба специалиста решили отложить на потом.

 

Утром, поднимаясь на лекционную кафедру, Герасимов отвлекался, как мог, от мрачных мыслей. Впереди его ждало важное выступление: лекция, посвященная устройству человеческого мозга. Обсуждение этой темы требовало импровизации, тем более, что выполнять рекомендации Министерства директор не собирался. В глубине души он был уверен: объяснять что-либо дуракам не имело смысла.. Вместо того чтобы учить их, лучше было бы дать возможность полностью проявить себя.

 

Дождавшись, когда все студенты будут в сборе, Герасимов объявил им, что будет рассказывать о черепной коробке. Некоторые раскрыли тетради и приготовились записывать, что вызвало у директора невеселую усмешку. Про себя-то он надеялся, что писать им станет не о чем. Ну, разве что самые умные смогут что-либо выцепить из его речи, - и тогда станет ясно, что они не заслуживают цереброла.

 

Раскрыв свои записи, Герасимов принялся зачитывать из них отрывки в надежде смутить присутствовавших. Кое-что для этого было подготовлено им заранее. Директор обвел глазами аудиторию и как пономарь принялся бубнить то, что студенты с огромной вероятностью не могли понять.

 

- Мозг –- это биологический компьютер, созданный для хранения и обработки данных, перемещающихся в ходе этого процесса по нейронным сетям.

 

Учащиеся подняли головы на Герасимова, пытаясь ухватить услышанное. Некоторые, судя по выражению глаз, оставались оптимистами. Им казалось, что стоило приложить усилия, и внезапное непонимание исчезнет. Герасимов при мысли об этом стискивал зубы. Верный своей цели, он был готов на что-угодно, чтобы не оставить им ни шанса.

 

Микротрубки в нейронных сетях, о которых я говорил, воздействуют на хромосомы в делящихся клетках мозга, обеспечивая квантовое наполнение формирующихся церебральных сетей.

 

Директор зыркал глазами, цепляясь за тех кто, продолжал записывать. Чересчур усердным и слишком сообразительным, ведшим конспекты, директор мысленно ставил минус. Привычка, выработавшаяся годами, заставляла все-таки объяснять их действия. Директор пришел к выводу, что студенты были чрезмерно послушные. Откуда-то они усвоили, что нужно было кивать и записывать - и выполняли то, что от них требовалось, как могли.

 

Внутренняя, или мягкая оболочка прилегает к мозгу, полностью повторяя его рельеф, и при этом заходя во все борозды. В ней присутствуют кровеносные сосуды и сосудистые сплетения, расположенные в желудочках. Именно они вырабатывают спинномозговую жидкость, которая циркулирует, защищая от механических воздействий и играет роль лимфы. Кроме того, сосудистые сплетения задерживают и нейтрализуют вредные вещества.

 

Герасимов выдохнул на последней фразе. Некоторые студенты вполне могли ухватиться за нее и ухватить общую канву, после чего все-таки начать записывать. Это было бы обидно. Задумка, пожалуй, пошла бы насмарку. Чтобы перебить этот эффект, Герасимов резко сменил тему. Речь теперь пошла о том, что ему и самому было плохо известно, а студентам-дуракам неоткуда было почерпнуть.

 

Именно формирующиеся нейронные цепочки, о которых шла речь, подвергаются стимуляции с помощью цереброла, однако возникающие в результате этого связи недолговечны. Принципиальную роль имеет уже достигнутое качество мозга.. У здоровых людей способность формировать сопряжения поддерживается в рабочем состоянии, но отстающие в развитии, постоянно нуждаются в стрессовой подкачке. Результатом нервического шока иногда становится усиление нейронной активности, длящееся краткое время и чреватое риском постепенно наступающих катастрофических последствий: включая сюда церебральную недостаточность, ведущую к дефолту мозга.

 

Последняя пара фраз смущала самого директора, потому что противоречила широко известным фактам. Герасимов выписал их из книги физика Гикинга, но обдумать толком не успел. Директор вполне допускал, что Гикинг ошибся или выразился неточно, что время от времени случалось даже с таким авторитетом, как он. Могло ли выйти так, что цереброл стимулировал мозг слабоумных людей лишь кратковременно? И позитивный вклад цереброла с течением времени испарялся? Это ставило само существование церебрологии под сомнение. Директору откровенно не понравилось то, что он только что произнес.

 

Герасимов отогнал не вовремя подоспевшую мысль и попытался сосредоточиться на том, что ему было важно: реакции студентов. Именно ради них он и тратил время. И как начинало казаться, не без пользы. В зале делалось неспокойно.

 

Хотя директор и смотрел за студентами вполглаза, но сразу было ясно, что профессор и программист слушали лекцию очень внимательно и вели себя, с точки зрения церебрологии, дерзко. Сотрудник ВУЗа явно не стеснялся того, что понимал большую часть услышанного и громко выражал свое мнение. Вникая в слова о дефолте мозга и церебральной недостаточности, ученый то вздрагивал, то морщился, то начинал шептать что-то, как будто спорить – не то с собой, не то с лектором, не то с самим Гикингом. Саркастически можно было предположить, что ученый порывался принять участие в споре, бросив перчатку научному авторитету. Такому человеку совершенно точно не было места в мире дураков.

 

Программист соображал похуже ученого, но и он улавливал достаточно, чтобы сформировать свое мнение. Время от времени наклонялся к профессору, чтобы сообщить ему что-то на ухо. Между обоими интеллектуалами вскоре воцарилось взаимопонимание. Особенно раздражала директора следующая картина: профессор и программист, наперешептывавшись вдоволь, начинали над чем-то заливисто смеяться.

 

Зато на футболисте, недавно разочаровавшем директора, взгляд отдыхал. Спортсмен с чистой совестью чесал ногу, поднимая голову на директора только изредка и по стечению обстоятельств - вовсе не тогда, когда Герасимов пробовал на слушателях что-нибудь заковыристое. Церебрологу искреннее равнодушие нравилось: мысленно он поставил футболисту плюсик. Но стоило директору обрадоваться успеху, как фаворит поймал взгляд преподавателя, и повел себя, как все: встрепенулся, раскрыл тетрадку и начал быстро-быстро записывать в нее. Модель по правую руку от него последовала его примеру. Пусть ничего из услышанного она не понимала, но делала то, что от нее требовалось, - притворялась, что тщательно следит за мыслью церебролога, - хорошо.

 

Герасимов отдавал себе отчет, что не в состоянии охватить взглядом всю аудиторию, и вполне может упустить что-то важное. Хуже, складывалось чувство, что-то здесь и сейчас проходит незамеченным. Какая-то угроза настойчиво сгущалась совсем рядом. Директор чувствовал ее приближение, но отвести от себя не мог. Так и вышло: Егор Борисов выскочил невесть откуда, воспользовался паузой и задал свой дежурный вопрос. Парень, похоже, получал удовольствие: весь зал обернулся в его сторону, а он расправил плечи так, что стала видна надпись «Сорбонна», и с умным видом произнес:

 

- Цереброл стимулирует способность к формированию нейронов, а не воздействует на процессы формирования сознания в микротрубках. Верно ли, что у поумневшего человека характер и склад души останутся прежними, поскольку средство не оказывает влияния на эмоциональный интеллект?

 

Тут пришло время директора мстительно усмехнуться. Похоже, Борисов раздражал не только преподавателей. Студенты уставились на него угрюмо и пугали своими взглядами. Умник, осознав, что дал лишку, попробовал сформулировать свой вопрос попроще, хотя особенного прогресса не достиг.

 

- Как я узнал сегодня, эмоции человека формируются в микротрубках его головного мозга, а ум напрямую зависит от напряжения в нейронных сетях. С помощью цереброла можно разогнать взаимодействие в этих каналах, а следовательно и повысить умственные способности на порядок. Однако поменяется ли от этого годами сформированный характер? И верно ли, что интеллект и моральные качества никак не связаны между собой? И если повышается первое, то второе остается прежним, как и было?

 

Герасимов чуть не поперхнулся - ему показалось, что Борисов нашел ошибку у самого Гикинга. Слава Богу, всерьез защищать теорию церебрологии перед этой аудиторией не полагалось. Какая разница, где была правда: пусть даже на стороне студента. Вести этот спор до победы директор не собирался. Нужно было лишь сохранить лицо, чтобы не ставить под угрозу авторитет перед дураками. Такая возможность представилась довольно быстро.

 

- Да. Верно. Все правильно вам кажется, – Герасимов сделал голос потише, непринужденным движением снял очки и взглянул на Борисова бережно, как на пациента.

 

- И все-таки, я должен заметить Вам одну вещь. Вы слишком умный. Я не понимаю, что вы делаете здесь.

 

Этих слов, даже произнесенных тихо, было достаточно. Борисов присел, чего-то застеснявшись, а другие примолкли, как будто эта реплика относилась ко всем сразу и для каждого означала угрозу. И только футболист вместе с моделью все еще продолжали записывать, а на заднем ряду кто-то жевал, ни на кого не обращая внимания. Лектор даже не стал выяснять, кто это был именно, хотя, с точки зрения церебрологии, такой вопрос был закономерен. Довольный, что последнее слово осталось за ним, Герасимов сошел с трибуны и шмыгнул в сторону двери.

 

- А теперь объявляется пауза, господа, – на ходу произнес он.

 

 

*

 

Студенты воспользовались выдавшейся паузой: обступили Борисова и принялись что-то громко втолковывать ему. Герасимов, позабытый всеми, быстро покинул аудиторию и поднялся в свой кабинет на третьем этаже Школы для дураков. В глубине комнаты у окна он отыскал Ольгу. Могло показаться, что директор в ярости, но в действительности им владели другие чувства.

 

- Что нам делать с этим Борисовым? – проговорил он, уже заикаясь, - Проявлять снисходительность слишком долго невозможно. Когда-нибудь мы должны поставить его на место. Нельзя позволять студенту унижать преподавателей - не потому, что мне обидно, а из-за того, что другие дураки могут сделать неправильн... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9