Поездка в "Обратное"

       Удивительное событие произошло со мной в начале апреля 1976 года. Я получил незаслуженную, но самую высокую награду в своей жизни – выше не бывает и уже не будет.

       В ноябре 1975 года я покинул 23-ю спецшколу, где преподавал русский язык и литературу. Сказать точнее, если не заниматься самооправданием, меня выперли.

       По объявлению я пришел на знаменитую Пятницкую, 25. Судя по тому, что в этом объявлении говорилось, передо мною открывались небывалые горизонты в области информации. Правда, на деле все оказалось не таким радужным, как предполагалось: я попал на «прослушку». На радио ей занимались тогда или самые никчемные люди, или те, у кого не было на земле никого, кто бы мог за них заступиться.

       Мы работали каждые третьи сутки с пяти вечера до десяти утра. И это только официально. В реальности приходилось частенько находиться на рабочем месте и дольше. У каждого «слухача» было по десять часов эфира на брата, пять часов на сверку распечатанного материала (расшифровок) и два часа на еду и сон, если мы успевали справиться с заданием. Я исхудал, был хронически простужен, моя нервная система испытывала значительные признаки истощения. Из-за постоянного недосыпания у меня периодически не хватало сил на личные занятия, помимо самых необходимых. Еще живы несколько человек, которые в подобном режиме дотянули до пенсии или же не дотянули, а были уволены по немощи.

       26 марта 1976 года из района Покровских ворот мы с женой и крохотным сыном переехали в новостройку в восьмистах метрах от Московской кольцевой дороги. До метро ходил битком набитый автобус…

       В первых числах апреля к полудню я добрался с работы домой и повалился спать. Вскоре раздался звонок в дверь. Когда я ее открыл, на площадке никого не было, а на полу лежал огромный букет роз с запиской, которая сохранилась у меня до сих пор.

       «Нашему единственному любимому учителю Михаилу Олеговичу от ваших учеников бывшего 8 “А”» … Далее шли двадцать подписей. На меня, казалось, глядели не фамилии, а лица добродушного Лени Шапиро, саркастического Андрея Ковалева, прехорошенькой и почти взрослой Марины Тузовой…  Краткое послание было написано от руки и на листке из ученической тетради. Авторы испытывали трудности при написании слова «ваших». Оно написано то ли с заглавной, то ли со строчной буквы. Тут требуется дополнительная экспертиза. Бывшего – потому что ныне они учились в девятом классе, но вспоминали тот восьмой, когда я был их классным руководителем.

       Я быстро оделся, выскочил на улицу и встретил жену с коляской. Она сообщила, что из подъезда вышли две девушки и направились в сторону шоссе. Автобусы ходили редко, и я застал их на остановке.

       – Здравствуйте, красавицы, – произнес я непривычным для себя игривым тоном.

       – Здравствуйте, Михаил Олегович, – сказали девятиклассницы, наверное, пожалев о том, что затеяли свой легкомысленный план по возвращению в прошлое.

       – Чего же вы убежали?

       – Мы не убежали, мы решили, что никого дома нет, – ответила Таня Главацкая. Она здесь была главной и ее покоробило слово «красавицы». Она не хотела быть красавицей и преднамеренно старалась выглядеть не особенно привлекательной.  Среди девочек-подростков встречаются такие типажи.

       – Как вы меня нашли? – поинтересовался я.

       – Соседка на Покровке дала адрес, – ответила Алла Гичко и застенчиво улыбнулась. 

       Татьяна была серьезным и умным человеком. В прошлом году на уроке внеклассного чтения она сделала доклад (так мы эти задания называли) по повести Сэлинджера «Над пропастью во ржи» и по роману Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Вывод ее был не утешителен. Она полагала, что у нас, в СССР, происходит то же самое: общество охвачено непроходимой тупостью, книги скоро отменят или будут воспитывать ненависть к чтению. В общем получался сплошной мрак. Я даже немного пытался протестовать.

       Таня принципиально не обращала внимания на мальчиков, считая их дураками с примитивными желаниями. А на Аллу, ее подругу, только и делали, что обращали внимание, и примитивные желания по отношению к ней не скрывали. За Аллой Гичко упорно и долго ухаживал один десятиклассник, и злыдня-директриса приказывала мне проследить за тем, чтобы Этого не случилось, Боже упаси, в стенах нашей образцово показательной школы. Я в вежливой форме послал ее куда подальше…

       – Как вам на новом теплом местечке? – спросила не без иронии Таня Главацкая.

       – Прекрасно, – соврал я.

       Мне на днях влепили выговор «За утерю политической бдительности». Я в одном из репортажей не смог разобрать пару фраз, а выпускающая их вставила в текст распечатки, исходя из логики. Логика не сработала, в западных СМИ появились опровержения. Выпускающую отправили на пенсию, ей было под шестьдесят, а мне закатили письменное взыскание первой категории и мое присутствие в здании на Пятницкой, 25 находилось под большим вопросом. Но перед своими бывшими ученицами я не смел распускать сопли.

       – Вы к нам больше не вернетесь? – задала странный вопрос Алла.

       – Не знаю, – уклонился я от прямого ответа.

       – Как же он вернется, – объяснила неразумной Алле разумная Таня, – если его вытурили из-за похода.

       Тут подошел автобус, и я навеки разлучился со своими верными подружками…

       Кстати, про поход я и не подумал, когда директриса предложила мне отказаться от учительства.

       Почти год назад ранней весной (еще лежал снег) мы пошли в поход с семиклассниками под Звенигород и заблудились. Семиклассники (7 «А» и 7 «Б») меня обожали, поскольку в силу своей наивности не могли разглядеть во мне тысячу недостатков. А когда тебя обожают, то и ты сам подтягиваешься и стараешься быть лучше, чем есть на самом деле… В итоге мы заблудились вышли в сумерках на железную дорогу, которая не вела в Москву. Такого и представить себе было нельзя. Детишки чуть было не расплакались, а я ужасно расстроился. Лишь в потемках с какого-то лесистого холма мы увидели дальние огни Кубинки…

       Возвращались на электричке, и со мной сидели рядом братья Кеосаяны – старший Давид взял с собой младшенького Тиграна. Оба, натерпевшись недавнего страха, рассказывали мне про геноцид армян в 1915 году. Ей-богу, я слышал впервые об этой истории. В СССР ее почему-то замалчивали. А впоследствии, лет через двадцать, по заданию Армена Гарниковича Оганесяна мне довелось писать подробный материал на данную тему для какого-то солидного издания. Я тогда работал у него «подручным писателем» …

       То, что мы заблудились, не являлось преступлением и вскоре о происшествии забыли. Преступлением оказался «роман», посвященный некоему вымышленному походу и написанный в общей тетрадке. Поход сей в нем был изображен бегством от надоевших и глупых преподавателей, а главное, директрисы, которая именовалась в этом злопыхательском произведении «Очковой Болонкой» из-за того, что носила очки, напоминала маленькую собачку и зловредностью походила на змею. Иногда ее обзывали особенно грубо – «Очко». «Роман» был «выпущен» в сентябре и начал ходить по рукам. Предполагаемым автором была Галя Бацанова, а помогала ей Катя Барабаш. Об этих барышнях, которым теперь под шестьдесят, вы много любопытного можете прочитать в Интернете. Самое неприятное заключалось в том, что «антипедагогическую акцию», которую потом посчитали чуть ли не «антиправительственной», возглавлял лично я, хотя, судя по тексту, в ряде эпизодов мне было свойственно проявлять бесхарактерность и паникерство.

       Директрисе донесли, пересказали, а может быть, и дали прочитать. И она вызвала для разбора полета не кого-нибудь, а Бориса Терентьевича Бацанова. Сейчас о нем забыли. А тогда он был могущественным человеком – помощником Косыгина, начальником секретариата Совмина и членом Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС. Серьезный и занятой был дядя, разбираться ему было некогда.

       «Болонка», по рассказам очевидцев, которые много позже дошли до меня, представила дело таким образом, что я развращаю молодежь и могу в своем развращении зайти слишком далеко. Было решено сора из избы не выносить, а меня выпроводить из системы среднего образования тихо и без скандала.

       В середине октября 1975 года я был приглашен в кабинет директора и мне был задан вопрос:

       – Вы хотите уйти из школы?

       И я честно ответил:

       – Хочу.

       Несмотря на амбиции, я в душе осознавал, что не справляюсь, что этому самоотверженному труду надо отдать или всю жизнь, или не тратить на него ни минуты. У меня непроверенных тетрадей скопилось на месяц вперед, ко мне после уроков набивались в классную комнату десятки учащихся, у которых я не вел занятия, чтобы поболтать и побренчать на гитаре, меня осаждали родители, меня группами провожали до дома. А я что? Разве я соответствовал ожиданиям детей и взрослых в свои двадцать три года?..

       – Как же вы меня сможете отпустить? – взволнованно произнес я. –  У меня двухлетняя обязательная практика заканчивается только через семь месяцев.

        – Не беспокойтесь, – сказала она значительно, – этот вопрос будет решен на самом верху.

       Конечно, не Брежнев его решал, но моя персона привлекала внимание компетентных органов и кадровиков на Пятницкой, 25 в течение многих лет, вплоть до перестройки.           

       ПРИЛОЖЕНИЕ к рассказу «Поездка в “Обратное”»

       У меня теперь уйма свободного времени, но его катастрофически не хватает. Даже бумаг не могу разобрать до конца, но все же кое-что я нашел.

       Передо мной открытка с каким-то экзотическим цветком. На обороте написано:

       «Дорогой Михаил Олегович! Поздравляем Вас с первым в Вашей жизни Днем учителя. Желаем Вам еще много раз отпраздновать сей день, не беспокоя свои нервы плохими отметками, поставленными нерадивым ученикам; а также здоровья и всяческих успехов.

Галя Бацанова

Катя Барабаш

7 «А», 5/X 1974 г.»

       Почерк Гали. Ее же рукой написана «Новогодняя песня»:

В лесу родилось дерево,

В лесу оно росло.

Зимой и летом стройное,

Кудрявое былО.

Под ним водились Зайчики,

Кабанчик пробегал,

А Кедр стоял нахмуренный

И лапами махал.

Однажды темной осенью

Приехал мужичок.

Срубил он Кедр-дерево

И в школу приволок.

Теперь оно усатое

За столиком сидит

И много разных разностей

Нам часто говорит.

28/XII 1974 г.

       А вот новогоднее поздравление, написанное рукой Кати Барабаш:

       «Уважаемый Михаил Олегович! Поздравляем Вас а) с Новым 1975 годом, б) с окончанием очередной четверти, в) с началом очередных каникул.

       1974 г. останется в нашей памяти как год знакомства с Вами, а не только как Год Любви, как записано во всех календарях. Пользуясь случаем, поздравляем Вас со всеми, обозначенными выше событиями, желаем Вам богатырского здоровья, высоких результатов в преподавании, а также просим не забывать, что 1975 год, в соответствии с решением ООН, является международным годом женщин.

Девочки 7 «А», 28/XII 1974 г.»

       Далее нарисован герб Ливана с припиской: «Кедр, которого природа щедро одарила». Понимай, как знаешь: то ли ливанский кедр она щедро одарила, то ли – меня лично. Но лично меня удивляет ирония и остроумие 14-летних школьниц.  

       А вот песенка, сочиненная Галей, «О дяде Мише и заводе не-безалкогольных напитков»:

Раз пришли мы к дяде Мише,

Говорим: «Откройте “Твиши”,

Трахнем щас мы по ботле,

Чтоб шумело в голове».

Дядя Миша рассердился,

Очень сильно «взболотился»,

А потом пошел гулять,

Всю зарплату пропивать.

Подбегает он к пивточке,

Говорит: «А где тут бочки?» –

«Бочек нету, вышли все» …

Дело, стало быть, в овсе.

       На листочке в клеточку дата не указана, зато приложены ноты. (Галя Бацанова в том самом походе мастерски аккомпанировала нам на большой губной гармошке с клавишами, как у пианино; не помню, как тогда назывался такой инструмент, сейчас – мелодика). Уже давно не разбираюсь в алкогольных напитках, а в те годы очень даже разбирался: «Твиши» причисляли к винам весьма дефицитным. Кроме того, нельзя забывать, что «мои девочки» свободно говорили по-английски: bottle (ботл) – бутылка…

       Много позже я написал два стихотворения, связанные с тем, о чем я попытался здесь поведать.

Звенигород – 1975

«От этой станции не ходят поезда

В обратный путь, а только лишь туда...», –

Куда-то машет машинист

С лицом безликим, словно лист

Бумаги. Волнуется и хнычет детвора:

«Не быть нам разве до утра

В Москве?» Что мне ответить им?

Лес, поле, церковь; снежный дым

Вокруг сгущается. Огонь

В глазах потух. Умолкла фисгармонь,

И дудочки молчат. Теперь не петь,

А плакать в пору и терпеть

Бездомность вечную. Псалмы

Читать нам надо, но не знаем мы

Слов отпевания. Атеизм

Царит. Метель – сонм белых риз

(То ангелы прощания). Мир иной

В нас дышит льдом... Но за горой,

Где церковь, вдруг знакомый пейзаж,

Там – Кубинка всего-то, поезд наш

Нас ждет, и фантастический закат

Теперь не страшен. Дудочки гудят,

И дети говорят наперебой.

Обратные билеты (Боже мой!)

Никто не потерял. Звенигород, прощай!

В вагон садимся, едем, будто в рай.

2007

Галя и Катя

Милые девочки Галя и Катя

Пишут роман юморной,

Он размещается в общей тетради,

В тексте я – главный герой,

Юный и ветреный преподаватель.

Две семиклассницы Галя и Катя

Пишут о том наугад,

Что я немного смешон и развратен,

Но не совсем вредный гад.

Восемь лишь лет отделяет нас, кстати.

В целом сюжетец таков:

Мы убежим от унылых занятий –

Двадцать детей вместе с Галей и Катей –

Прямо в Страну дураков...

Злыдня-директор вопит, что догонит,

Школу нам бросить не даст,

Но мы уйдем от коварной погони –

Пригород спрячет и лес не продаст.

Тупо физрук на машине маячит.

Зятем партийного секретаря

Был он. Но это ни капли не значит –

Все ухищрения зря...

Вот и ушли... Скоро памятной дате

Сорок годков протрубят...

Бедные славные Галя и Катя,

Вас вспоминаю. Молю Богоматерь,

Чтобы раскинула плат

Над головами ребят

Наших, записанных в общей тетради.

29.05.2014

       Поездка в «Обратное» возможна. При желании и воображении. Я ведь только что побывал в прошлом и немного отдохнул там от серой обыденности и навязчивой суеты, от многочисленных ошибок, совершенных мною и нами вольно или невольно.

25 октября – 1 ноября 2018  

 Михаил Кедровский

x

Иллюстрация к: Поездка в "Обратное"