ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Возвращение из Петербурга в Москву

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Шуба

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Лошадь по имени Наташка

Автор иконка Вова Рельефный
Стоит почитать Отцовский капитал

Автор иконка Редактор
Стоит почитать Ухудшаем функционал сайта

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Бедный ангел-хранитель

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать В свой День рождения

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать НАШ ДВОР

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Когда иду по городу родному... сонет

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Не разверзлись

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

Мысли и домыслы... (590)
просмотры312       лайки0
автор Лариса Луканева

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Лапландские хроники


Ольга Мартова Ольга Мартова Жанр прозы:

Жанр прозы Фэнтези
1522 просмотров
0 рекомендуют
0 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Фэнтези по мотивам фольклора северных народов

Она мигом завела мотор и полетела навстречу сопернице на вертящей чудовищными лопастями боевой машине.

 

Из его кабины высунулся ствол автомата, давший очередь – Яда закрылась от нее своими ведьминскими руками, и пули Валькирии прострелили лишь рыбу магини.

 

Рыба Горбуша, раненая в бок, стала крениться, падать, и через несколько секунд, в крутом пике врезалась в болото у корня священного ясеня.

 

Девочка-белка, снующая в верх и вниз по стволу Иггдрагиля, зацокала, побежала вприпрыжку, разнося новость по всем этажам древа жизни.

 

А в ветхой деревянной часовенке Мартин Лютер все играл на расстроенном старом органе свой любимый псалом о любви, конечно, о любви.

 

Яда, вдруг осознав весь ужас и скуку бессмертия без Галанда, выпустила из рук поводья красной рыбы.

 

Вильнув хвостом, раненая, но не смертельно, Горбуша сбросила ее с себя.

 

И, освобожденная, поспешила в свои родные языческие омуты, полные красавиц и чудовищ.

 

В то же мгновение ведьма очнулась на песцовой постели в своем доме.

 

Окно в спальне было приоткрыто, и ворвавшийся в комнату летучий майский жук, мечась зигзагами от стенки к стенке, трещал, как вертолет Валькирии.

 

Охотники за бессмертием чаще всегонаходят смерть.

 

Но ищущие смерти иногда получают бессмертие, как ненужный, некстати, подарок.

 

Яда никогда не боялась смерти.

 

В юности магиня злоупотребляла мухоморами и вытяжкой из сушеной выпи.

 

Давала себя кусать молодым волкам.

 

Нарочно дышала газом из трубопровода «Самоядь-Нефтюгань».

 

Но ничто ее не убивало.

 

Дожила о старости, а бояться смерти (как и жизни) не научилась.

 

Бог Юммель не мог подобрать крючка на нее.

 

Но вот, наконец, приманка нашлась — как находится, рано или поздно, на каждого из нас.

 

В Полунощную Самоядь явилась Павлина.

 

 

 

Шкатулка восемнадцатая. Павлина.

 

Павлина Задунайская, цыганка-ворожея, въехала в Дырдыгирку на колесной лире, самолично изобретенном ею самоходном музыкальном инструменте с мотором.

 

Одета была красавица в живых павлинов.

 

Она перебирала аполлоновы струны, а на запятках лакированной кибитки, держа хозяйский шлейф, стояли двое карл в кафтанчиках из обезьяньего меха, муж и жена и распевали:

 

– Харе Кришна! Харе Рама!

 

Заводилась вся эта музыка золотым ключиком.

 

Имелись у цыганки богатые спонсоры.

 

Гостья поселилась в бедуинском походном шатре («шелковом чуме»), устланном изнутри потертыми бухарскими коврами.

 

Мужчины областного центра на нее сразу запали.

 

У оленеводов-дояров возросли надои.

 

Профессор Учук зарезал на зачете сорок студентов (каждой твари – по паре!).

 

А мэр Дырдыгирки, С. И. Лопинцев спрятал от жены в ящике своего присутственного стола (и долго хранил потом) ведьминский чулок-паутинку.

 

Павлина нагрянула на север неспроста – вот уже который век тут умирала местная чертовка Яда, про которую на погосте пели:

 

Устюжкина мать собиралась помирать,

Помереть не померла, только время провела!

 

Яде и самой уже не хотелось жить: горевать об убитом женихе, бытовать, волховать.

 

Но некому было передать свою колдовскую силу.

 

Не было достойных.

 

Ну, не роук-певичкам Люле с Котой, в конце концов!

 

Лишь увидав южанку, она влюбилась в нее, как сосна в снеге сыпучем влюбляется в пальму на утесе горючем.

 

Яда ежедневно давала Павлине уроки волшебства.

 

Но дело продвигалось туго. Павлина была слишком юна и хороша собой, весела и беззаботна, наивна и незлобива, чтобы стать ведьмой.

 

И тогда Яда решила, не тратя времени попусту, соединиться с цыганкой в единое существо.

 

Она в нее вселилась.

 

Старая ведьма — в ведьму молодую.

 

После успешно прошедшей косметической операции Павлина очнулась с двойным лицом – так, если бы в ней одной соединились две женщины: великолепная старуха и смешливая семнадцатилетняя кокетка, вся светящаяся, пахнувшая южными цветами.

 

Прелестница поначалу не рада была произошедшей перемене.

 

Даже разбила с досады свое любимое венецианское зеркало с драгоценной амальгамой (стекло треснуло ровно посередине).

 

Но потом, кое-что сообразив, повеселела, и даже, крутанула колесо лиры, засверкавшее на солнце, как огромная золотая монета.

 

В новом облике она оказалась даже привлекательней для противоположного пола.

 

Местные жены хотели побить ее каменьями, ревнуя к ней своих мужей и любовников.

 

Особенно усердствовала жена мэра Дырдыгирки рок-певица Кота.

 

Да, да на ней женился государственный муж Лопинцев.

 

В свое время он грозился, было, лично высечь Коту с ее подругой Люлей в центральном сквере Дырдыгирки.

 

Оленьей уздечкой.

 

За оскорбление святыни в главном храме Полунощной Самояди.

 

Но кончилось тем, что с одной из хулиганок бракосочетался.

 

Случается.

 

Высунувшись из окошка элитного дома на главном проспекте областного центра, Кота, завидев Павлину, ругалась по-черному.

 

И все норовила смачно плюнуть ведьме на хвост, но промахивалась.

 

Мэр однажды прилюдно спросил ее:

 

- А вы, уважаемая, налоги платите за ваши услуги?

 

Павлина поняла, что надо уносить ноги.

 

Подхватив своих двух карл подмышки, она отбыла на своей колесной лире в неизвестном направлении.

 

В дикую тундру укатила.

 

Остановилась в только ей известном тайном месте у Сейд-озера.

 

И вошла в одну из тайных пещер, о которой поведала ей Яда.

 

А вышла из нее – на майдане в Праге.

 

Слившись с толпой прорицателей, алхимиков, торговцев и колдунов.

 

Такой вот тоннель между мирами.

 

Они, кстати, во всех частях света имеются.

 

Из-за бегства Павлины самоеды особенно не кручинились.

 

Баба с возу, волки сыты.

 

Народ в Дыдрдыгирке в честь этого события наварил самогона из оленьих хвостов: провожать, так провожать.

 

Чтоб уж никогда не возвращалась.

 

Достала она всех со своим колдовством.

 

Но, не надо забывать, Павлина была наполовину Ядой, душа которой вселилась в нее.

 

А у Яды, старой ведьмы, имелся сынок, неизвестно от кого прижитый ею в молодые годы.

 

Роук — имя его.

 

Чернозубый людоед Роук, злой рок всех погостов, сын ведьмы самоядской.

Узнав об исчезновении матери, он вышел из тундры и заплакал тоненько, как пес, как дитя:

 

- Мамочка родненькая! Матушка моя единственная! На кого ты меня покинула!

 

Злого Роука в Самояди боялись, народ от него бегал и прятался.

 

Увы, без особого успеха.

 

Негде было от него спрятаться, граждане.

 

И некуда было от него убечь.

 

Не существует на свете таких мест.

 

Один мэр Дырдыгирки Лопинцев знал верное средство: коли уж рок тебя догнал, то махни на него рукой.

 

Правой рукой через левое плечо.

 

Рок обидится и отстанет.

 

 

Сосна и пальма

 

 

Павлина так и проходила весь свой век в двойном обличьи, пустив слух, что еще в утробе матери срослась с сестрой-близнецом, обретя одну на двоих вечную юность.

 

И нажила на этом казусе немало лэвэ, с которым расставались в ее пользу доверчивые пользователи Интернета, для того только, чтобы взглянуть на ее лицо, двойственное, колдовское.

 

Два лица — одно, как у всех людей, а другое на затылке.

 

Двуликий Янус в женском облике.

 

Туристы из Удыдая и Дырдыгирки видели Павлину под Карловом мостом, на набережной в Ницце, у Великой Китайской стены, в садах Альгамбры, и всюду радостно приветствовали землячку.

 

На рмарке в Нижнем, венецианском карнавале, на рынке-черкизоне и майдане незалежности, на фестивалях, смотрах и форумах Павлина пела, под аккомпанемент лиры:

 

- Я - Яда из ада, глаза – два змеиных яда. Вторая половина – гламурная Павлина, клон ведьмы самоядской, личный консультант ее величества королевы Датской!

 

Варю золото из галимого фуфла, за смешные деньги!

 

А карлы в обезьяньих кафтанчиках возвещали, кланяясь:

 

– Подлежит обязательной сертификации!

 

Золота из фуфла многопрофильная Пава наварила немеряно, базара нет.

 

Но и на нее нашелся крючок.

 

Все стало скучно на этом свете Павлине Задунайской – сиреневые шали и шалые сирени, колесные лиры и подсевшие на колеса любовники, короли и крали.

 

Она лежала, печальная, в своем бедуинском чуме, в тропической своей шамаханской юрте.

 

На вытертых коврах, сотканных из заполярных мхов.

 

И однажды утром карлы обнаружили ее там бездыханную.

 

Умерла от скуки.

 

А может быть, это экзотический фрукт – бессмертие?

 

Двойной плод юга и севера, сосны и пальмы, влюбленных друг в друга?

 

Гибрид еловой шишки с кокосовым орехом?

 

Кто вкусит его, тот обретет, наконец… ну, то самое, что так долго искал.

 

На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна

И дремлет качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

 

И снится ей все, что в пустыне далекой,

В том крае, где солнца восход,

Одна и грустна на утесе горючем

Прекрасная пальма растет.

 

В мире ином двойное существо Яда-Павлина, распалось на две половинки.

 

Курит трубку из корней вереска самоедская ведьма Яда, на четвертом Чаячьем небе, в клинике для раздвоенных и расстроенных душ.

 

А цыганка Павлина раскинула свой шатер на совсем других облаках.

 

 

 

Шкатулка девятнадцатая. Роковой Ино.

 

Маргарита Миллисента Редгрейв. «Сонгельский эпос. Сага пятнадцатая. Семилетний стрелок из лука» (перевод с австрийского на дырдыгирский, могилехский и ептыптырский Авдотьи Сысоевой).

 

Эббесь эбессь ыйй.

 

Маленький мальчик вечером ждет у окна свою маму, которая где-то задерживается.

 

Он сидит на подоконнике и смотрит в окошко, и плачет.

 

Уже ночь, а мамы все нет.

 

В тучах на темном небе проглядывают зеленоватые окошки, и сквозь одно из них выкатывается луна.

 

Он видит, как по луне ходит женщина и машет ему рукой.

 

Он и раньше видел Лунную женщину, когда ждал маму вечерами, но сегодня он впервые слышит ее голос.

 

Она говорит… Говорит что-то такое, чего он не может понять, но и не понять тоже не может.

 

О комеле рога и о нежном мехе, опушившем олений рог.

 

И о втором Ино, что живет в нем, мальчике.

 

О смерти и о бессмертии…

 

Зеленоватый лунный свет льется на Ино.

 

Он обманщик, лунный луч!

 

Он ничего не весит.

 

Его нет на свете.

 

Ино видит, как с луны, прямо к его окошку, протянулась световая лестница.

 

Печальные волки вышли из темноты, и сели на снег, и, подняв острые морды к небу, завыли колыбельную.

 

А лунная женщина все машет рукой и манит, манит к себе.

 

- Ыесь варр (ночной путь)

- Ыесь еллей (ночной путник)

- Эббэсь ыйй (ночь, полная страха)

 

Ино стоит на первой ступеньке лестницы.

 

Он хочет и боится идти дальше.

 

Сегодня самый темный день в году.

 

В воздухе носятся Плохие Девчонки, голые, верхом на вениках-голиках. Мама говорила, что они зло, что от них надо держаться подальше.

 

Эббесь, эббесь ыйй — черный, черный день.

 

Сколько их! Мельтешат, как мухи.

 

Вот одна, особенно беспокойная, взлетев на рогожных крыльях, схватила луну, обмахнула хвостом-голиком, запихала себе в глотку.

 

Проглотила, несытая тварь!

 

И лестница, и волки, и свет-обманщик – все исчезло.

 

Темно. Ведьма тяжело летит над сугробами, над крышей дома Ино, как огромное брюхатое насекомое.

 

Ино спрыгнул с подоконника, залез под свою кроватку, вытащил из ящика с игрушками детский лук и стрелы.

 

Он стоит у окна и целится в движущуюся мишень. У Ино острые глаза, он хорошо стреляет.

 

Отпустил тетиву, послал стрелу – попал ведьме в коленную чашечку.

 

Она вскрикнула, взмахнула рогожными крыльями, перекувыркнулась в воздухе несколько раз и грохнулась вверх тормашками о землю.

 

Вскочила, крича, хватаясь за коленку, за ушибленные бока, за живот.

 

Ее стошнило луной. Луна лежит на дороге, не то живая, не то мертвая.

 

Ыесь елей — черный путь.

 

Что же она, все-таки, сегодня говорила, Лунная женщина?

 

Что-то, чего ни вспомнить, ни забыть он никогда уже не сможет.

 

Ино накидывает шубку, натягивает на ноги сапожки и бежит из дому на улицу.

 

Но в сугробе уже нет луны. Она всплыла в небо.

 

А лежит на снегу, не живая, не мертвая, зажав между коленями веник-голик, чертовка с рогожными крыльями.

 

Ино смотрит ей в лицо.

 

Это не Плохая Девчонка. Это его мать.

 

Ино проглатывает свою мать, и выплевывает ее, и становится Луной, и съедает сам себя, и исторгается в судорогах из собственного желудка.

 

Он запихивает мать в глотку Луне, но Луну вытошнило матерью.

 

Что он еще может сделать?

 

Он не верит Луне, не верит матери, не верит себе, не верит никому.

 

Никуэсь (никогда) Никась (нигде) Ними (никому).

 

Ыесь варр — черный лес.

 

После этой ночи мальчик Ино стал Роуком, чернозубым людоедом, злым роком двенадцати погостов.

 

Рок он и есть рок.

 

Его не минуешь.

 

С его помощью ты иным станешь.

 

И даже в ино-бытие можешь попасть.

 

Лучше на дороге Року не попадаться.

 

А коли уж попался, махни на Рок рукой. Может, сам отстанет.

 

А мать свою, плохую девочку, ведьму Яду, Ино любить не перестал.

 

И всё так же ждал ее по вечерам у окна.

 

 

Шкатулка двадцатая. Соломон Ривкин.

 

В ночь с 30 апреля на 1 мая гамбургский иудей Соломон Ривкин ехал по заснеженной тундре в усовершенствованной им самим повозке, запряженной пятеркой оленей.

 

Саамскую лодку-санки он поставил на широкие лыжи, подбитые крысиными шкурками, которые не давали повозке при подъеме скатываться вниз, а на скользких спусках прибавляли ей ходу.

 

Повозкой правил старый слуга Соломона, преданный Густав.

 

Внук его, молодой Альфонс сидел на задней скамейке, прижимая к груди, дабы она не разбилась в дорожной тряске, ценную поклажу – ящик флаконов сияющего, как арктический лед, богемского стекла, тщательно запечатанных воском и снабженных ярлыками.

 

Сам ящик можжевелового дерева, с двойной крышкой, был семиярусным, в каждом этаже по тридцать гнезд – в него помещалось двести восемь бутылочек (плюс еще одна, двести девятая, особая, упрятанная в тайник под крышкой).

 

Это была коллекция колдовских зелий Самояди:

 

Настойка на глазах лемминга, способствующая скорейшему открытию третьего глаза во лбу.

 

Сыворотка молока оленьих важенок, взбитая с дроздовыми яйцами, возвращающая взрослых людей в детство.

 

Вытяжка из прыгающих морских огурцов, дающая примирение с жизнью.

 

Слезы сверхъестественного существа Роука, неотвратимого рока самоедов.

 

Вино православного причастия, подымавшее умирающих с одра.

 

Желчь оленьих кентавров, очищающая душу от тридцати двух преступлений.

 

Приворотное зелье – березовая брага, сгущенная секретом самок в орхале.

 

Пот бога войны – будящий силу и злость, делающий жалких жертв охотниками.

 

Морошковое шампанское (шаманское), от которого у человека прорезываются на лопатках крылышки, возбуждая желание улететь в заоблачные сферы.

 

Ну и так далее.

 

Коллекция языческих снадобий за год странствий по маловероятной и неправдоподобной тундре, стала для Ривкина не только выгодным помещением капитала, но и его личным триумфом. К которому стремился он, несся, скакал, летел в разного рода повозках, каретах, ландо, кабриолетах, вольво и фольксвагенах всю свою заполошную жизнь.

 

Как многие торговцы того времени, Соломон был немножко врачом, немножко алхимиком, немножко сводником и более всего пройдохой.

 

Он возгонял масла из скунса и черепахи;

 

набивал лепестками орхидей и тубероз изящные саше;

 

изготовлял тончайшие пудры для париков;

 

небезуспешно лечил подагру и сифилис;

 

снабжал худощавых фройляйн особыми каплями для приманки женихов, а пухлых фрау – микстурами для устранения мужей;

 

производил в тайных апартаментах выкидыши;

 

и даже одно время поставлял свеженьких сельских простушек в публичные дома Гамбурга.

 

Именно он, как никто другой, мог оценить самоядские зелья, далеко превосходяшие качеством весь торговый ассортимент просвещенной Европы.

 

Посматривая через плечо на драгоценный ящик, Соломон порой позволял себе даже тоненько хихикнуть от счастья, но тут же благоразумно взлаивал в притворном кашле – дабы не уронить своего достоинства в глазах слуги.

 

…Какие боги добровольно отдадут людям бессмертие?

 

За одним из вертких поворотов санного пути передний олень пятерки дико всхрапнул и крепко закусил сыромятную хигну.

 

Вслед за ним четыре его собрата закричали по-детски, по-девчоночьи, и вся упряжка понеслась несообразными скачками по сугробам, не разбирая дороги.

 

Соломон привстал в повозке, силясь разглядеть сквозь клубящуюся пургу источник внезапного бешенства оленей.

 

И увидел сзади, шагах в ста, быстро приближающиеся по следам лыжных полозьев три темных взвихренных клубка.

 

Альфонс, в обнимку с ящиком, тоже изогнувший шею назад, задрожал так, что драгоценные флакончики зазвенели на всех семи ярусах.

 

- Катастрофа, господин! Волки! – крикнул он, и крик его скомкала, понесла, ударив о ближнюю снежную сопку и вернув жалким обрывком эха, обнаглевшая пурга.

 

 

 

Волки

 

У них фиолетовы пасти

И бритвой – нюх на свободу,

И в каждом когте по счастью,

Добытому на небе слету.

 

Хвосты их как две печали,

Их шеи змеятся гордо,

А холки как две пищали,

Подстрелившие черта.

 

Умеют, до заячьей дрожи,

Наверчивать штопором зенки

И драить медные рожи –

Волки, беглые зеки.

 

Волки, черти Самояди, единственные из живых тварей созданные не златорогим небесным богом Юммелем, а местным Вельзевулом, повелителем потемок, волки, населяющие самоедский ад!

 

Убедившись в их реальной близости, Ривкин завыл и укусил из-под рукава русского овчинного тулупа собственную руку, как будто это могло помочь ему избавиться от напасти.

 

В несколько прыжков проклятые настигли скрипящую повозку – и Ривкин, мертвея, увидел их глаза, веселые, кусачие глаза, цвета горячего морошкового варенья.

 

Передний, самый крупный самец, правя, как рулем, поднятым хвостом-поленом, пролетел над сидящими и приземлился на холку передового оленя, тут же перекусив ему, заржавшему предсмертным ржанием, яремную вену. Кровь брызнула на снега, постромки сбились, путая скакунов.

 

Повозка, несясь, несколько раз подпрыгнув на колдобинах, наконец, с грохотом рухнула набок, вывалив пассажиров в сугроб.

 

Один старый Густав, не выпустив поводья, поволокся волоком вслед за оленями, обдираясь в кровь, но тут же ударился затылком о подвернувшийся березовый ствол – и дух вышибло из него.

 

Волки-подручные, не такие сильные, как их атаман, намертво вцепившись в ноги младшего оленя, стали валить его. Остальные трое хирвасов, ревя, грызли хигну, силясь освободиться из упряжи.

 

Соломон, сидя в снегу, молча, задыхаясь, тянул на себя ящик с коллекцией – из сведенных нервной судорогой рук Альфонса, нипочем не отпускавшего дорогой груз.

 

Опамятовавшись, молодой слуга сам отпихнул от себя проклятый сундук.

 

И, вскрикнув по-петушиному, побежал в заледеневший инистый суземок, вслед за перекусившим хигну одним из скакунов.

 

Надо влезть на дерево… дерево, дерево… – заметалось в голове у Ривкина.

 

Взвыв с горя, коммерсант нашел в себе силы оторваться от ящика.

 

Обжигая ладони о грубую кору сосны, он, в смертном страхе, сам не зная как, сумел вскарабкаться по стволу вековой ели достаточно высоко, и, стуча зубами, устроился, подобно огромному филину, в тесной развилке ветвей.

 

Там, понемногу леденея на морозе, просидел он почти сутки, пока пирующие волки не ободрали до костяков двух заваленных хирвасов и верного Густава.

 

Пока, на глазах у торговца, не выгрызли они восковые пробки из двухсот девяти соблазнительно пахнущих бутылочек и не высосали все двести девять драгоценных нектаров, эликсиров и панацей уникального собрания.

 

Долизав до конца содержимое последнего флакончика, адские твари устроили оргию: плясали на задних лапах вокруг сосны с сидящим на ней Ривкиным, пели блатные песни и беспорядочно совокуплялись неведомыми животному миру способами.

 

Картина сия стала известна просвещенному миру из показаний Альфонса, наблюдавшего ее, схоронясь в недальнем сугробе (к счастью для него, схоронился он в ложбине против ветра, который в ином случае непременно донес бы до адских тварей его запах).

 

Чуть позднее молодому слуге удалось подманить к себе уцелевшего оленя, и, где верхом на нем, а где, держась за его хвост, рысцой добраться до ближайшего поселения, нефтяного заготпункта Сыр-Яга.

 

Спасла лакея от переохлаждения фляжка русской водки, припрятанная в кармане полушубка – не зря он предпочитал ее всем вонючим ведьминским коктейлям из хозяйского сундука.

 

Волки, по словам Альфонса, то делались необычайно кротки и проливали слезы умиления, глядя на леденеющего иудея, то, напротив, распалялись бесовской яростью, дрались меж собой.

 

А то целовались взасос, вальсировали, и даже неуклюже вспархивали над снежной поляной.

 

Утомившись от избытка противоречащих друг другу эмоций, они таки-съели павшего с ели к их ногам, замороженного до состояния деревянной чурки Соломона.

 

Увы, никто никогда не рискнул снова осуществить коммерческий проект Ривкина, в случае удачи спасший бы для человечества тайные сонгельские напитки, рецепты которых утрачены для нас навсегда (а ведь, согласно преданию, именно смесь двухсот двенадцати сложных ингредиентов и давала, в итоге, зелье бессмертия…)

 

Возможно, все дело было в том, что двести десятого элемента мироздания премудрый Соломон так и не смог заполучить в свою коллекцию.

 

А может, двести десятым ингредиентом был он сам, его кровь, только он не сумел догадаться об этом.

 

 

 

Шкатулка двадцать первая. Поп Иван.

 

Поп Иван сидел на ледяном столбе в высшей точке мира, на северном Полюсе.

 

Сорок дней провел он столпником, питаясь акридами, пойманными им на отросшую бороду в продолбленной головою проруби в Ледовитом океане, и творя молитву.

 

Иванушке было тоскливо.

 

Все один, да один.

 

Хоть бы белый медведь пришел, и схватил зубами, и обмусолил в пасти со всех сторон – ну а потом и выплюнул, не кушать же божьего столпника.

 

Сирины бы прилетели, миленькие, с пухлыми грудками, или суровые высокоморальные Гамаюн с Алконостом.

 

А то, прискакали бы на лошадках братцы Флор с цветочком и Лавр с лаврушкой.

 

Опустилась бы с неба на сизых крылышках почтовых голубей, Голубиная книга судеб.

 

На худой конец, приполз бы, на ста лапах, со ста головами непостижимый Стоглав.

 

- Господи! Хочу дружка!

 

А лучше, подругу!

 

И вот, вспыхнул свет на темной макушке Земли.

 

Иван взглянул на восток. Под занимающимся пожаром зари стоял трон, объятый пламенем.

 

Женщина с черным лицом, в расписном, алым по золоту, яростном платке, горела и не сгорала в костре из роз – это была раскольница Мавра, крестница протопопа Аввакума и сподвижница боярыни Морозовой.

 

Ее недавно пробовал сжечь на костре у подножия горы Соловораки Кольский воевода, да только спички зря извел.

 

Мавра люто взглянула на Ивана и погрозила ему черным кулаком.

 

Иван покраснел, как школьник перед принципиальной пионервожатой.

 

От огня Мавры выкипел ледяной столб, растаяли дрейфующие льдины Ледовитого окияна, растаял северный Полюс.

 

Иван, почуяв под собой твердую землю, встал, стряхнул снег с зипуна, потоптался в валенках, разминая отекшие ноги, водрузил на макушку колокол-шапку.

 

И пошел через непроходимые гати и сопки, кремневые, как сердца нераскаянных язычников, к себе на родину, в ПГТ Удыдай Могилёхского района.

 

Надо было поспеть до заката, а день в этих широтах длится всего семь минут.

 

Быстро смеркалось, но лицо Мавры еще рдело на западе.

 

Когда он вернулся на историческую родину, стоял пьяный месяц березового сока.

 

Весь народ совокуплялся с природой.

 

Пел и плясал.

 

В оттаявшем после зимы, изогнутом спиралью, как покинутая улиткой раковина, колдовском лабиринте.

 

Длинная змея, составленная плясунами, обнявшими друг за друга за плечи, дергаясь, ползла по узкому спиральному ходу.

 

Люди брыкались ногами и нежно кусали друг друга за шеи, как шаловливые олени.

 

Это забег в ширину вошел у них в обычай с незапамятных времен.

 

Назывался он в разные годы по-разному – летка-енка, стенка на стенку, Стенька на персиянку, Генка на медсестренку.

 

Впереди всех скакала председатель оленеводческого кооператива Яда Самоедовна Задунайская.

 

Следом вихляли телесами три массовички-затейницы из Дворца Культуры «Тундра»:

Смологлазка, с глазами липкими, как смолой намазанными,

 

Трехглазка, с третьим глазом во лбу и

 

Пяткоглазка, с двумя добавочными глазами на пятках.

 

Чумработники, операторы машинного доения, поварихи и официантки из ресторана «Пурга и Пурген», победитель ежегодной гонки на нартах заслуженный мастер спорта Николай Колдунов, и, в бархатной полумаске, наполовину скрывающей его истинное лицо, мэр Дырдыгирки С.И. Лопинцев.

 

Плясали, ревели, гоготали, били в бубны, дули во флейты из оленьих позвонков.

 

Оймяконскую древнюю пели песню:

 

Э-эх!

Лыбдын, лыдбын, ляпки-дью!

Догоню, женюсь, убью!

 

Лыбдын, Лыбдын, Ляпси-дрябси!

Мордыяха, ай лав ю!

 

- Братья и сестры! Удыдайцы и удыдайки! Покайтесь, содомиты! Гугнивые жители Гоморры! – кричал Иван, вращая глазами, буровя горло кадыком, но безуспешно – его не слушали.

 

Жители заполярной Гоморры страдали хроническим гайморитом, а может, чем и похуже, и все время сморкались.

 

Иван снял с головы колокол-шапку и стал биться в него головой.

 

- Слушайте, грешники, святой благовест!

 

Народ временно прекратил промискуитет и уставился на Ивана.

 

Дикий рык святого отца, его дергающаяся костлявая фигура и обезумелый взгляд понравились народу.

 

Таким вот, страшноглазым, словно вздернутым, подвешенным в воздухе за лопатки и должен быть истинный подвижник, десница божия.

 

Терзая худыми пальцами бороду, отец Иоанн возопил:

 

- Доколе будете вы, самоеды, испытывать терпение Божие? Свадьбы с дикими скотами справляете вы! И в бубны бияху вы! Тундровая нечисть свила себе гнезда у ваших очагов!

 

- Хорошо говорит! Душевно! – умилялся народ.

 

- Примите крещение! Примите святые дары!

 

Народ удивился:

 

- Да мы ж крещеные батюшка! Как можно!

 

- Мы поганых атеистов

Не выносим и на дух!

Мы агностиков нечистых

Расчехвостим в прах и в пух!

 

- А насчет даров батюшкам-матушкам, так о чем речь, завсегда готовы!

 

- Надо Господу молиться

По утрам и вечерам.

А язычникам безбожным

Стыд и срам, стыд и срам!

 

Метя мох полами рясы, Иван ходил по Удыдаю, искал поприща для апостольской деятельности.

 

 

 

Крещение лопи

 

За неимением в округе некрещеных человеков, отец Иван окрестил в лесу серого волка – тот был озадачен, но стерпел и оделся в голубую ризу непорочности, крестик повесив на разбойничью шею.

 

Окрестил Иван также:

 

семь ветров,

 

тридцать три травки,

 

четыре стихии земли,

 

семнадцать птиц отряда воробьиных,

 

одно небольшое озеро,

 

гору Соловараку,

 

и подвернувшегося случайно под руку бога Фи, отца воздуха, проплывавшего над тундрой в хрустальном шаре.

 

На третий день своих апостольских трудов отец Иоанн отправился крестить братьев-оленей, ибо негоже было малым сим отправляться в Геенну огненную.

 

Хирваса и важенки, жующие ягель, пугливо косились на торчащую колом среди жухлых кочек костлявую фигуру Ивана.

 

Держа в одной руке Евангелие, а в другой крест, преподобный Иоанн проповедовал слово Божие погрязшему в язычестве племени оленьерогого Юммеля:

 

- Братья скоты! Радуйтесь, я принес вам благую весть! Отныне ваши души спасены вовек. Ибо сказано в Писании: Аз есмь хлеб новой жизни.

 

Олени, оттопырив хвосты, глядели на Ивана влажно-печальными, всепонимающими глазами; самый маленький олененок, услышав слово «хлеб» тоненько заржал.

 

- Истинно сказано в Писании, что Господь утаил от мудрецов и открыл малым сим. Вы, младенцы мира сего, поймете больше, чем вашим мясом питающиеся лютые человеки. Христос воистину отдал жизнь за таких, как вы, безответных и кротких… – в этом месте Иван даже прослезился. – Примите, деточки, заповедь любви, примите святые дары!

 

Новокрещенные олени слизывали с ложечки церковное вино - портвейн «Агдам», пережевывали священные облатки, выпеченные районным комбинатом «Хлебопек».

 

Шумно всхрапывали и клонили свои увенчанные гордыми рогами головы на плечи духовного отца.

 

 

Шел-шел Иван по Удыдаю, и вышел на росстань – перекресток трех дорог.

 

Улица Папанина вела к озеру Нерожденных Младенцев, где на берегу сидела с большой поварешкой в мозолистой руке народная повитуха мама Мома, и доставала из пучины (по просьбам трудящихся, а иногда и без просьб с их стороны) тела новых удыдайцев.

 

Улица Карлы Либкнехта – к ограде из оленьих позвонков, она же райсовет, в котором заседал избранник Суймы Семи Семей, мэр и командир бандформирования Колдунов Колтун Никогдаевич, со своими верными парнокопытными секьюрити.

 

А улица Воровского – к знаменитому Удыдайскому оврагу, где многие пропадали, а уж обворовывали вообще всех и каждого.

 

Иван подумал-подумал, подсчитал свои небогатые активы.

 

И пошел к озеру Неродившихся младенцев, на предмет оказания поп-услуг.

 

Маркетинг проводить.

 

 

Смологлазка

 

На дороге сидела Ася Смологлазка и ела моченую морошку, зачерпывая ее из стеклянной банки из-под кофе «Нестле».

 

Про эту Ась в ПГТ все знали, что она ходит к старикашке Сейду, у которого от любви к ней слезы навсегда застыли в лишайниковой бороде.

 

А Сейд в Удыдыдае был уважаемый, умный, и с кем попало не стал бы.

 

Ася бросила оземь банку с морошкой, встала перед Ваней.

 

Изогнулась в паучьей талии, и прошлась туда-сюда.

 

Пухлый зад держа на отлете.

 

- Ну что ты все бегаешь от меня, май бэби блу!

 

Болотный попик ты мой, свит энд хани!

 

Боишься?

 

Не бойся! Я лишила девственности 27 камней, 17 ветров, 34 бабочки, 26 жуков, 13 полубогов, 58 трав и цветов, 39 птиц, 18 рыб и 18 человеков.

 

Уж с тобою-то как-нибудь разберусь.

 

Иван оробел.

 

Какая она продвинутая!

 

С ап-грейдом.

 

А я что.

 

Я парень простой, телок оленьих за сиськи хватал…

 

Он откашлялся, перекрестился и завел надтреснутым от страха тенором:

 

- Крещается раба божья Паучиха… Паучиха…

 

- Ну что еще за Паучиха! – оборвала его Ася. – От папаши-Паука у меня только и есть, что чулки-паутинки на ножках!

 

Ты посмотри, какие у меня ножки муси-пусинькие!

 

Иван затрясся. Ася подошла к нему, подпрыгнула, ухватила за шею и повесилась на Ивана, как на забор.

 

- А сейчас я тебе буду делать боевое крещение! Поставим попа на попа!

 

Потом она побежит к озеру Неродившихся младенцев, благо недалеко тут, и попросит народную повитуху достать ей младенчика. И все, не открестишься, – пронеслось в голове у Ивана.

 

Он заклекотал совиным клекотом, оторвал от себя Асю, всосавшуюся, как клещ, – и рванул прочь, на росстань трех дорог.

 

 

 

Трехглазка

 

На этот раз он пошел по улице Воровского.

 

К татям, убивцам и мытарям.

 

Спецуслуги предложить.

 

Мерседес, там, осветить.

 

Или отпеть кого. Можно бартером.

 

На скамейке на улице Воровского сидела Ася Трехглазка.

 

Из трех Удыдайских Асей эта, руководитель народного коллектива «Ведьмаки Заполярья» была самая культурная.

 

О ней в Удыдае знали все, что она таскалась на квартиру к покровителю самого темного дня в году, Вельзевулу Могилёхского района, как он с гордостью называл себя на страничке «Одноклассников», Вене Пяткину.

 

А Трехглазая Ася пиарилась под ником – «Переспавшая с Преисподней».

 

Успешно эксплуатировала свой третий глаз: мужиков насквозь видела.

 

С кого сколько взять можно.

 

И трахнула как-то даже роук-певца Филея, хотя Филей, вообще-то не по этой части…

 

Все это промелькнуло в головушке Ивана, как только он завидел Трехглазку.

 

- Покайся, дщерь разврата! Блудница трясин ложной мудрости!

 

- Ух ты, какие мы гордые!

 

Вы значит, православнутые, истиной в последней инстанции обладаете.

 

А мы, так, дундуки из Дундуклеи.

 

Дикие скоты, значит, лешееды из Лешеедихи.

 

Нью-эйдж – ну, съешь…

 

Да я тебе, попу убогому, такие духовно-сладострастные, такие этическо-плотские горизонты открою!

 

Ты влезь под мою юбку!

 

Расцветешь у меня весь, аки мистическая роза любви!

 

Иван заколебался.

 

Да ну ее.

 

Будет ведьмачить, по ночам могилы раскапывать, с покойниками знаменитыми мистически совокупляться.

 

Насчет того света их пытать: в чем смысл жизни, суть любви, а также какова есть конечная цель мироздания.

 

Будет мужу лоб сверлить своим третьим глазом: что он там себе думает, не скрывает ли чего, не зажал ли из семейного бюджета.

 

Лезть тебе в бошку будет своими лапками с присосками.

 

Под видом духовного учительства и достижения личностного роста.

 

Или, может, трахнуть ее пару раз, а уж потом смыться?

 

- Иди ко мне, Ваня. Мы зажжем костер любви!

 

Она сама подошла к нему (он как в землю врос) – и присосалась присосками на лапках, прилипла, паучьим клеем смазанная.

 

Что-то тихо занялось, загорелось внутри попа.

 

И тут Иван вспомнил грозящий обугленный кулак черной Мавры.

 

Спалюсь ведь, граждане!

 

Братья во Христе!

 

Как есть, с потрохами спалюсь!

 

Он заорал страшным, не человеческим, но и не оленьим голосом.

 

Отлепил от себя Паучиху.

 

И поскакал огромными скачками, мельтеша в воздухе ногами – антраша судьбы! – прочь с улицы Воровского.

 

 

Пяткоглазка

 

Оставался последний путь – по проспекту Карлы Либкнехта, к ограде из оленьих позвонков, она же райсовет, где заседал мэр и командир бандформирования Удыдай, избранник Суймы Семи Семей, государственный чиновник 61-го класса Колдунов Колтун Никогдаевич, со своими верными парнокопытными секьюрити.

 

Иван приоткрыл тяжелую, замшелую, словно в раннем палеолите возведенную, дверь райсовета.

 

Там было как в пещере – мрачно, прохладно и безлюдно, с потолка свешивались, как ему померещилось, сталактиты.

 

Но может, это были инсталляции народного скульптора Чукотской АССР Тохтамыша Люлькова.

 

В грубо-каменной, под первобытных, офисной кабинке для секретарши сидела, в стильный рогожный мешок одетая… конечно, Ася Пяткоглазка. Старшая из сестер.

 

Она, конечно, болтала, по мобильнику, выставив напоказ свои ножки в модных туфельках, на прозрачных каблучках, глаз на пятках не скрывавших.

 

Увидев Ивана, Ася отсосалась от мобильника и изобразила на мордочке как бы даже щасте.

 

- Здравствуйте, Иван Метеоритыч!

 

Давненько мы вас поджидаем!

 

Присаживайтесь, батюшка, присаживайтесь!

 

- Теодоритович, – поправил Иван.

 

- Ой, простите грешницу!

 

Значит, это судьба: куда ни пойдешь, уж там Ася сидит, – подумал он, и взобрался на малый трон для посетителей.

 

Он оглядел Пяткоглазку – в отличие от первых двух, эта не была ни молода, ни секси, зато по ней видно было, что у нее есть деньги.

 

Уж как там это чуешь в твари, что бабла у ней немеряно имеется – неизвестно, но как-то чуешь.

 

Паучьей точкой какой-то, в позвоночнике, просекаешь.

 

- Что-то пусто у вас. Где люди-то?

 

- Люди? Вы у нас не как люди проходите, а по другому пропуску. Как невидимое существо. Неведомая сущность, то есть. Система реагирует. Вроде бы пришли, и, вроде, нет вас. Так что не беспокойтесь. Никто вас не просечет. А очередники…

 

Она взяла со стола что-то вроде телевизионного пульта и пощелкала кнопочками.

 

Пещера ожила.

 

Тут и там толпился, гудел народ у стоек с надписями «Пособия по безработице (кроме оленеводов-фрилансеров)», «Льготы ветеранам 1131-й войны с чудью», «Путевки на Чаячье небо»…

 

Кто-то заполнял бланки у столиков, кто-то толкался локтями у окошечка, кто-то скандалил с кассиршей.

 

На скамьях ожидали вызова 12 богов (у них времени много, они бессмертные).

 

Стояли в очередях люди, полулюди, звери, полузвери, полубоги.

 

А также ветры, озера, реки и ручейки, травы и цветы, птицы, рыбы, бабочки и жуки Полунощной Самояди.

 

Пяткоглазка усмехнулась иронически и опять пощелкала кнопочками.

 

Все вокруг исчезли, Ася с Иваном остались вдвоем.

 

- Вы как, Иван Теодолитович, к нам на баланс встать планируете? Или внештатно? – осведомилась Ася. – Я вам советую сразу в ведомость застолбиться. Так заморочек меньше. И нам, и вам.

 

- В какую еще ведомость?

 

- Ну, батюшка, вы люди божественные, воцерковленные, от вас, конечно, далека вся эта суета мирская, а мы что, мы власти предержащие, у нас свои тут, знаете, инструкции и разработки.

 

Сверху, между прочим, утвержденные. С самого верху.

 

- Ну, тогда в ведомость, – сказал Иван.

 

Ася засмеялась, отчего густой слой штукатурки у нее на мордочке пошел трещинками.

 

- Прелесть-то какая, а? Люблю, грешным делом, особ духовного звания. Только сначала вам, батюшка, надо бы собеседование пройти. С главным. Так уж положено.

 

- А кто у вас главный?

 

Ася зыркнула на него всеми пятью очами.

 

- Как это кто?!

 

- Ну, кто он, начальник твой? Колтун Никогдаев, что ли?

 

- Обижаете, батюшка. Подымай выше.

 

- Лопинцев С. И., мэр Дырдыгирки?

 

- Да ну вас, батюшка! Лопинцева еще в марте сняли.

 

- Юммель, бог богов?

 

- Нами руководит господин Росомаха. Не слыхали?

 

Как же, как же. Росомаха розово-крапчатый, почетный шестикрыл и заслуженный семичлен…

 

Он же департаментом Фиолетово-Серебристого Блеска руководит.

 

Да, этот покруче Юммеля будет.

 

Иван вспомнил детские сказки о криволапом любострастном Росомахе, которому по ходу лучше не попадаться – засверлит вопросами на допросах, защекочет до смерти страшным своим хвостом.

 

Пробурят тебя насквозь своими поисковиками.

 

Буркалами своими радиоактивными просверлят.

 

Лучами жесткими отсканируют на экране твой повинный в чем-то скелет.

 

Вывернут всего, наизнанку, до последней запятой в паспорте, до кальсон и носков, до геморроя.

 

Отберут ремень поясной, крест нательный, шнурки от ботинок.

 

И пойдешь ты, босой, с пластмассовым тазиком в руках, понесешь на суд собственную голову, черепушку с сомнительными в ней мыслями.

 

Вертухаю видней, он сверху. Доктор знает, кого резать и как резать. Солдат по осени считают. Вскрытие покажет.

 

Иван почувствовал резь внизу живота, словно его уже начали вскрывать.

 

- Ивиняюсь, а где у вас тут сортир? – спросил он.

 

 

 

Иваново девство

 

Где-то журчала вода, как журчит она в неисправном, допотопном, на проржавевшем штативе насаженном (как квадратная башка на длинной шее) сливном бачке.

 

Иван брел по заросшему лишаями коридору, ориентируясь на журчание.

 

В пещерном туалете он заперся на крюк, его пронесло.

 

Он постоял там еще немножко, что-то соображая.

 

Потом забрался с ногами на замшелый унитаз, высунулся в полуоткрытое окошечко.

 

Подтянулся на руках, сел на подоконник, свесил ноги на улицу.

 

Перекрестился да и сиганул со второго этажа вниз.

 

Пронесло.

 

...На свободе стоял все тот же бардак.

 

Горы и ветра, травы и камни, люди и полубоги продолжали коснеть в невежестве и разврате.

 

Но поп Иван старался не совсем зря.

 

Среди окрещенных им нашлись истинные последователи Христова учения, в меру своего разумения, конечно. Это были олени, братья наши меньшие. Если разума им порой не хватало, чтобы постигнуть всю премудрость Божию, то уж кротости и чистосердечия было не занимать-стать.

 

Олени не прелюбодействовали.

 

Мало того, они никого не убивали, не стяжательствовали, не крали, не впадали в гордыню и уныние, не творили себе кумиров.

 

Подставляли левую щеку, когда ударят по правой.

 

Кушали одну лишь травку, не трогали и козявку.

 

Вот бы вы, люди-человеки, принцы Юниверс, подравнялись бы хоть немножко под них.

 

Важенок и хирвасов часто можно было видеть мирно возлежащими на лишайниковых лежбищах с зачитанною до дыр Псалтырью в копытах.

 

Пощипывая ягель, они обсуждали меж собой богословские вопросы, что-нибудь, вроде: какого пола ангелы? Или: кто самый выдающийся русскоязычный писатель современности?

 

Ну и натурально, в чем смысл жизни, что такое любовь и о возможности мыслить после физического исчезновения.

 

Иванушка пополнел, покрасивел, и даже как-то оттаял.

 

Однажды, идя по свежезаасфальтированному, в рамках ежегодных мероприятий по подготовке к зиме, центральному проспекту бывшего Ленина ПГТ Удыдай, он увидел на школьном стадионе кандидата в мастера спорта Анастасию Волкову.

 

Играла она сама с собой, в саамский традиционный ручной мяч.

 

Такая вот, огненная вся!

 

Такая вот Нимфодора вся, в бирюзовой юпе и малиновой малице!

 

Надо сказать, что Настеньку в Полуночной Самояди обожали.

 

Серые волки катали ее на спинах.

 

Рогатые олени стирали ей белье и мыли посуду.

 

Орлы и куропатки отгоняли от нее мошкару.

 

Богомолы на нее молились.

 

Туманы волочились за ней.

 

Ветры носили ее на руках.

 

А уж об отставном мэре Дырдыгирки С. И. Лопинцеве, и говорить не приходится.

 

И вот, она, ничем не выдав, что заметила Ивана, катает мяч по снежной поляне, греет на распахнутой груди, и вдруг бросает ему – лови!

 

То не мяч катится по воздуху, светящийся шар, послание страсти несется прямо в руки Ивану.

 

Иван глядит на Анастасию Волкову – в глазах ее голубые звери и все безумие пробуждения от зимы.

 

- Ты еще не знаешь меня, Иван! – говорит Настя, закинув руки за голову, как фотомодель. – У меня сто сердец, они бьются всюду, и в мочках ушей, и в горле, и в висках, и даже в пупке!

 

Положи ко мне руку на грудь, не бойся!

 

Бьются!

 

Пропал мальчишечка.

 

Чемпионка района бежит по ледяному насту, скользит, спотыкается, падает в снег со всего маху – распахнулся платок, взлетел и опал подол, ее тело хохочет.

 

Иван приземляется рядом.

 

Иван стоит перед ней на коленях и плавится, и хватает ее за руки, и тянет на себя, подымая, но она не хочет подыматься.

 

Настенька, усмехающиеся ямочки на щеках, смеющиеся груди!

 

Мяч, игривый, катается меж ее ног.

 

В этот день Иван снял с себя рясу.

 

И в тот же день в Полунощную Самоядь ворвалась весна – бегущая по земле в голубых сапожках.

 

 

Весна

 

 

В воздухе стоял электрический зуд.

 

С криками вторглись в воздушное пространство Самояди стаи перелетных птиц.

 

Всю зиму они шатались где-то по югам. Гуляли, пошаливали, развлекались, как могли. А справлять свадьбы явились по месту постоянной прописки.

 

В эксклюзивных платьицах и кафтанчиках порхали:

 

райские сирины,

 

ловкие мухоловки,

 

вороватые козодои,

 

языкастые завирушки,

 

стервозные стервятники,

 

вещие гамаюны,

 

партизанские трясогуски,

 

мужиковатые сорокопуты,

 

пламенные буревестники,

 

упертые дятлы,

 

государственные орлы,

 

темные неясыти,

 

дворовые корольки,

 

тупые тупики,

 

седые луни…

 

Самоядь – край влюбленных птиц.

 

От оленьих важенок запахло каким-то бесстыжим, нелегальным, ведьминским, контрафактным парфюмом.

 

На пастбищах взнузданные мужской силой хирваса бились друг с другом до смерти.

 

И побежденные отползали в кусты со снесенными бошками.

 

А победитель забирал себе всех самок и осеменял их, как космический, раньше всех богов на свете родившийся титан.

 

Важенки, необыкновенно важные, меняли кавалеров еженощно, и даже in the middle of the night.

 

А вы как думали, от чего у оленей ветвистые рога?

 

И никого уж особо не интересовало, какого пола ангелы.

 

 

 

 

Шкатулка двадцать вторая. Профессор Колбасьев.

 

Платон Владленович Колбасьев, доктор исторических наук, профессор, специалист по партийному строительству, без малого, сорок шесть лет преподавал в Заполярнинском народном педуниверситете историю КПСС, воспитывая студентов, многие из которых впоследствии занимали видные руководящие, партийные и хозяйственные посты в крае.

 

Колбасьев поклонялся единосущным богам Марксу-Энгельсу, пророку их Ленину и целому сонму коммунистических святых, истово, как предки его, новгородские поселенцы, поклонялись Велесу и Яриле, а потом и Николе Угоднику.

 

Профессор прозревал в марксизме какую-то неизреченную вселенскую премудрость, какую-то нездешнюю, не от мира сего благодать – но наступили годы, когда и он, верный из верных, наивный из наивных, стал позволять себе некоторые сомнения (в эти же месяцы окончательно пропала из магазинов колбаса).

 

Колбасьеву порой неприятно было видеть по утрам собственное лицо в зеркале ванной.

 

К счастью, в рамках курса истории партии Платон Владленович вел еще небольшой спецкурс по краеведению, каковое с течением лет сделалось его коньком.

 

Радости розысков в полуразоренных архивах родного захолустья почти заменили ему углубленное штудирование марксизма.

 

Колбасьев раскапывал саамские могилы, «дыры смерти», наводняя отчетами «Заполярный коммунист» и «Правду тундры». Восстанавливал на комсомольских субботниках лабиринты палеолита. Коллекционировал (и передал в дар областному музею) серебряные клейма любви, которыми лопари клеймили своих оленей.

 

Он любил рассказывать студентам, что такими клеймами и жених с невестой помечали друг друга, ставя знак на лоб, например или на ягодицу, дабы никто не посягнул на чужую собственность (но сам своей печати ни на одну женщину так и не поставил).

 

Профессор упражнялся и в традиционном саамском горловом пении, затыкая за пояс старух из Хрусть-Яги и Ептыптыри.

 

Друзья помнят, как облачался он, бывало, в бирюзовую юпу, малиновую шамшуру, оленьи сыромятные каньги и выкликал артистически на древнем оймяконском:

 

Пыртын-дырма, Пыртын-дырма!

Унди-юнди! Лешеядь!

Пыртын-дырма, Самоядь!

 

Этот клич «Пыртын-дырма» до сих пор вспоминают, со слезами умиления на глазах, бесчисленные дипломники и аспиранты покойного профессора.

 

Именно ему, почетному члену Общества безбожников и опытнейшему лектору Обкома КПСС судьба повелела сделать самое сенсационное открытие в лопаристике ХХI века – отыскать оригинал «Сонгельского эпоса».

 

Сорок восемь человеческих кож, прошитые оленьей хигной, испещренные причудливейшими татуировками профессор извлек из глубоких пещер спецхрана. Вместе с тремя предметами, найденными в архивах все той же (как и было постановлено на Совете богов) конторы Фиолетово-Серебристого Блеска.

 

Первый из них – маска, представляющая собой скальп лица человека переходного евроазиатского типа, служившая закладкой в манускрипте.

 

Второй – перчатки из человеческой кожи (если верить тексту, летописец Учук, завершив свой труд, содрал их со своих рук).

 

И третий, так называемая «навья косточка», хрящ в виде вилки, остающийся от змеи, закопанной в муравейник и съеденной муравьями – этим стилом автор эпоса наносил на человеческие лица очень своеобразные татуировки.

 

Колбасьев был достаточно эрудирован, чтобы оценить научное значение находки.

 

Мало того, все знающие профессора люди, ученики и коллеги, с возмущением отвергают слухи, ходившие в некоторых кругах, о возможной причастности профессора к пропаже манускрипта через год после его обнаружения и последующим появлением на аукционе Сотбис.

 

Но не эти слухи, не взыскание по партийной линии, не пресловутую статью Авдотьи Сысоевой «Колбаса» в областной газете «Дырдыгирка трибьюн», надо считать главной причиной личной трагедии человека, отыскавшего «Сонгельский эпос».

 

До конца дней своих он не мог простить себе исчезновения текстов с драгоценных кож, он, не сумевший понять требования «перед прочтением снять маску лица», которым начинался манускрипт, и переживший шок, когда чудесные картинки и буквы, вытатуированные черничным соком, внезапно сделались невидимыми – и никто, нигде, никогда (никуэсь, никасьт, ними!) уже не смог прочесть их!

 

Это стало крахом не только карьеры, но и жизни партийного историка, ибо нельзя же назвать жизнью угрюмое существование в палате советской психиатрической лечебницы.

 

Старожилы Мурманска до сих пор вспоминают несчастного бродягу в сером казенном пальто, подходящего к прохожим на улице и слезно умоляющего их ответить лишь на один вопрос: есть ли у него лицо, не лишился ли он лица?

 

Из больницы его отпускали все реже. Там Платон Владленович и скончался от потери крови – исполосовав себе щеки, острыми ножницами, выхваченными, с хищной ловкостью душевнобольного, из рук зазевавшейся на миг процедурной сестры.

 

Эти ножницы побывали в его руках считанные минуты, но до вмешательства медперсонала несчастный успел-таки оскальпировать сам себя.

 

 

 

Шкатулка двадцать третья. Мэр Лопинцев.

 

Гордое имя Дырдыгирка носит, как известно, самый крутой и гламурный, и суперский, и духовный штат Полунощной Самояди.

 

В Нефтюганске, столице региона в своем новом, только что отделанном под евро-стандарт чуме сидит отставной мэр ПГТ Самоед Иванович Лопинцев с женой Котой и кушает экологически чистый обед.

 

Меню обеда отставного мэра Дырдыгирки Самоеда Иваныча Лопинцева и его жены Коты:

 

1. Фрикасе из щечек плезиозавров под соусом бешамель.

2. Птеродактиль малый, запеченный на вертеле.

3. Икра ихтиозавра.

4. Пирожное «Снег и мазут».

5. Кофе арабик-нефтяной с ликером «Мамочка моя».

 

С тех пор, как в Самояди декретом отменили людоедство, питаться самоедам стало почти что и нечем, кроме древних ящеров.

 

В самый темный день в году в стеклопакет евро-чума отставного мэра Дырдыгирки Самоеда Лопинцева, обедающего вдвоем с женою Котинькой, постучала воронья лапа.

 

Лопинцев, поморщившись, приоткрыл евро-раму.

 

В когтях лапы зажата была берестяная грамотка, с казенными печатями из бурого хозяйственного мыла (отчего так и говорили: мыло пришло).

 

Повестка!

 

С нехоро-о-шим предчувствием принял он из лапы в руку бересту.

 

Развернул.

 

Написано было узорчатыми буквицами самоедской азбуки, недавно придуманной кольским воеводой Аверкием Палицыным. После разделившей население пополам бешеной дискуссии, азбука эта (в картинках, наподобие лагерных тату) оттеснила как кириллицу, так и латиницу.

 

«Планета Земля, Большая Юниверс и Совесть Человечества – против Лопинцева Самоеда Ивановича.

 

Слушание дела состоится в День огненной стихии Аллкаш. Место проведения – плато Расвумчорр, пещера 31. Явка строго обязательна».

 

- Что это, Самоедушка? – с особой интонацией спросила новенькая, но уже обстрелянная жизнью жена экс-мэра, скандально известная певица Кота.

 

Та самая, что с подругой Люлей плясала голая в «Белом Чуме любви и пролиткорректности», главном храме Полунощной Самояди.

 

Та самая, что высунувшись из окошка элитного дома областного центра (евро-чума), плевала на хвост грозной сопернице, ведьме Яде Задунайской.

 

- Так, опять шизня какая-то, – тоскливо отвечал муж. – Я с них, в натуре, очумеваю, Котинька, с этих ёкарных Бабаев из международного Суда Совести.

 

Никаких принципов! Ни тебе гражданских свобод, ни прав человека!

 

Все - лицемерие! Сплошные двойные стандарты!

 

Какое уж там, право международное, превыше всего! Превыше всего у них деньги!

 

Бла-бла-ла о высоких материях! А на деле – бабки давай!

 

Прагма, прагма и прагма!

 

А цинизм какой! Галимый цинизм!

 

Нет, цивилизованная Европа, разочаровала ты меня полностью!

 

Кота, с некоторых пор чуткая на подземные толчки судьбы, тяжко вздохнула, воспроизводя при том на лице улыбку полного супружеского понимания и дружеской поддержки.

 

Ей захотелось немедленно побежать в спальню, вынуть из сейфа за картиной Рожкина «Шишь» деньги и бриллианты, и скорей сбежать в какое-нибудь место похитрее.

 

 

Мы мыла не едим

 

После экологически-чистого обеда, несколько улучшившего настроение, экс-мэр вызвал своего домоправителя, Цезаря, умного, грамотного оленя, и молча показал ему повестку.

 

Представительный седовласый хирвас, одетый в скромную тогу, прочел документ, водрузив на переносицу, для солидности, очки и шевеля замшевыми губами.

 

- Чуешь? – спросил Лопинцев.

 

- Чего уж тут не чуять, хозяин, – шумно всхрапнув, отвечал Цезарь. – Суд Росомахи собирается.

 

- Ты как думаешь? Может не ходить?

 

- Низзя не ходить, хозяин.

 

- Сам знаю, что низзя. Но может, ницшего?

 

Праздник Аллкаш через три дня.

 

Стало быть, завтра и отправлюсь.

 

За старшего дома остаешься ты.

 

- Оленям-то накажите, шеф. А то они балованные…

 

Хозяин посвистел в аполлонову свирель, висящую у пояса, и на зов его явились еще четыре его оленя, Эсхил, Пифагор, Асклепий и Брут.

 

У рогато-копытного племени Самояди в моде были особо прославленные имена из мировой истории (как в свое время у освобожденных негров Америки). Тут тебе и Цезарь, и Барак Обама, и Архимед, и Нерон с Сенекой, и Фредди Меркюри, и Майкл Джексон …

 

Слуги Лопинцева предпочитали называть себя исключительно в честь богов и героев греческой античности.

 

И внешне соответствовать. По мере возможности.

 

Согласно собственным представлениям о прекрасном, они наряжались в тоги и туники, в рога вплетали лавровые венки, а также то и дело цитировали латинские фразы из «Сборника афоризмов».

 

Вот и теперь олени выстроились перед хозяином классическим полукругом.

 

Видимо, каким-то необъяснимым образом, все они уже знали о том, что господину Лопинцеву пришла повестка в суд Росомахи – стояли с унылыми мордами, кое-кто даже смахивал украдкой слезу.

 

- Мне надо отлучиться на пару дней. По делу. За старшего остается Цезарь, – сказал Лопинцев.

 

- Слушаем, господин, – античным хором отвечали олени.

 

- И чтоб полный ажур, гламур и тужур!

 

- Рады стараться!

 

- А лямур? – вякнул глупенький молоденький Пифагор, но был лягнут Цезарем.

 

- По газонам не ходить, траву не есть!

 

- Есть!

 

- И шкуры в салоне опрыскивать парфюмом, чтоб духу этого звериного в доме не было!

 

Вернусь из суда – проверю!

 

Асклепий шумно всхрапнул:

 

- Гомо гоминус люпус эст.

 

Пифагор поддержал товарища:

 

- Сик транзит глория мунди!

 

- Прикажете оплакивать вас? – всхлипнув, спросил Эсхил.

 

Лопинцев вскипел.

 

- Какой еще плач? Ты что, мухоморов объелся?

 

- Обыкновенно… Как в трагедии положено.

 

- Ты эту дурь из башки выброси! Рано вы меня хороните! Я умирать не собираюсь. Слышите!

 

Подождали бы, хоть немножко, для приличия!

 

- Подождем, подождем, господин начальник бывший мэр! Чего уж тут осталось. Два-три денька погодим.

 

- Тьфу, дурачье! А еще под Элладу и Рим косите!

 

Лопинцев потряс над рогатыми бошками бессильным что-либо изменить в этой жизни кулаком.

 

Олени зажмурились.

 

- Тундра серая!

 

На кухню вали, Эсхил, картошку чистить! Там тебе самое место!

 

А ты, Асклепий Гигиенович, всю посуду вымой! И смотри, хорошенько!

 

- Собственным языком вылижу!

&n... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7


27 января 2019

0 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Лапландские хроники»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер