Судья

Никогда не открываю в метро книжки по шахматам: всегда кажется, что народ вокруг подумает, будто я выпендриваюсь. Мол, шибко умным хочу показаться. Казаться таким не хочу: я такой и есть, в общем-то. Но шахматные книжки читаю только дома. Обычно.

А тут вот не получилось не почитать... Пакет в «Библио-Глобусе» брать не стал, запихнул все книжки в сумку, так ее расперло так, что на коленях держать было неудобно. Вот я и достал полистать первую попавшуюся – оказалась свешниковская «Вариант Мак-Доннеля 2. f4».

– Книга хорошая, вариант сомнительный, – тут же получил я в левое ухо ровным, глубоким голосом. Ну конечно, сейчас все во всем разбираются. И не стесняются свои таланты обнаруживать при первой возможности.

– Расчет на ошеломление соперника, не более того, – продолжал между тем глубокий голос. Я понял, что этот навязчивый гроссмейстер будет продолжать говорить до тех пор, пока я не обращу на него внимания, поэтому слегка обернулся влево. Раздражения я скрыть и не пытался, но гроссмейстер его вроде бы и не заметил.

– Илья Сергеевич, – представился он, отчетливо кивнув головой.

Худощавый мужчина, чуть ниже меня, насколько можно судить о сидящем человеке. Возраст уже такой, что в точности определить его невозможно: есть такой тип людей, которым не то слегка за пятьдесят, не то уже под семьдесят. Гладко выбритое лицо; глаза из-под очков смотрели приветливо, но испытующе: именно так смотрит на вас на собеседовании потенциальный начальник. Помимо этого взгляда, ничего особенного в нем не было: синие джинсы, широкая рубашка в сине-белую клетку, умеренный – совсем не дачный – загар под короткими рукавами.

– Прошу простить мою назойливость, – продолжал Илья Сергеевич, – приятно видеть человека, разбирающегося в шахматах. Сейчас это редкость, знаете ли.

Я опустил глаза и посмотрел на его ноги: белые летние туфли с маленькими дырочками. Типичный московский гражданин неопределенного рода занятий. Такой может быть школьным учителем, а может – директором фирмы с многомиллионным недельным оборотом. Впрочем, директора, наверное, в метро не ездят, да еще так рано: половина восьмого вечера только.

– Я любитель, – махнул он рукой. – Просто играю часто. Так что мнение мое сугубо личное, не гроссмейстерское. Точнее, антигроссмейстерское, – улыбнулся он. – Но все равно играть Мак-Доннела можно только с неготовым соперником, мне кажется.

Он замолчал и посмотрел на меня. Я понял, что обычная вежливость требует хоть каких-нибудь слов.

– Я еще не разобрался, – буркнул я и отвернулся к книжке, показывая нулевую готовность к общению.

Его это нисколько не смутило.

– Мы с друзьями играем в шахматы. Они – такие же любители, мастеров среди нас нет… Так вот, нам нужен судья. Чтобы мы вдруг не передрались, – добавил он с улыбкой.

Я скосил на него глаза и пожал плечами.

– Вполне платежеспособны, хотя вас этим не убедить, конечно: вы и так нормально зарабатываете. Но интересный вечер пообещать могу точно. Мы, в некотором роде, на корову там играем.

Был бы я глупее, он показался бы мне очень тактичным. Но я как-то сразу понял, что он уверенно вычислил мой весьма посредственный для Москвы заработок: в этой полунищей космической конторе, в которую я устроился после института «на годик максимум», я уже просидел неожиданно и непозволительно долго.

– На корову? – переспросил я, поворачиваясь к нему. – Меня зовут Михаил.

Настоящий вопрос он прочитал на моем лице, на него и ответил.

– Стандартный гонорар судьи – девятьсот девяносто девять фунтов. Одна партия. Но, поверьте, вечер вы запомните не из-за денег: у нас там всегда очень интересно. Вам и правда понравится.

Он замолчал, делая вид, что внимательно ожидает ответа. Но, конечно, он его уже знал. Вот змей…

*

Улица Скотопрогонная – само по себе замечательное название, но еще примечательнее оказалась дыра, которую оно обозначало.

Выйдя из метро, мы сразу же прошли какими-то подворотнями, закоулками и пустырями – другого тут просто не было; жуткое, дикое, совершенно немосковское место. Позже я узнал, что пункт нашего назначения находился рядом с Калитниковским кладбищем, и воспринял это как должное: какой торт, такая и вишенка. В августе в девятом часу вечера уже довольно темно, так что местность эта выглядела совсем уж мрачно и неприветливо.

– Ну и местечко, – не выдержал я. – Не знал, что такие еще остались в Москве. Это не Москва, а какая-то подмосковная задница, – я осекся, внезапно осознав, что этот воспитанный дяденька может плохо относиться к таким оборотам.

– У нас причудливые вкусы, особенно у моих друзей, – спокойно ответил Илья Сергеевич, поправляя очки на носу.

Уж это было точно. Платежеспособные друзья забрались к черту на рога.

– А какой у вас там контроль времени? Фишеровские часы? – спросил я, начав примерять грядущие обязанности. Пухлый конверт (судя по его толщине и ощущавшимся в нем монетам, там было набрано ровно 999 фунтов, а пересчитать я постеснялся), который он мне передал сразу после выхода из метро, предстояло еще отработать.

– Десять минут на ход. Часов нет, за временем будете следить вы. У вас же есть часы, – он кивнул на мои «шоки». – Да, и будьте с нами построже. Мы поймем.

Я оглянулся вокруг: быстро опускающаяся темнота еще не вполне скрыла окружающее нас безобразие.

– А ведь я здесь оказался только благодаря Свешникову с его Мак-Доннелем. Если бы я достал почитать Докинза, вы бы ведь не обратили на меня внимания, да? – спросил я.

– Вы интересуетесь Докинзом? – удивился Илья Сергеевич. – Вот уж не думал, что умный человек станет тратить время на такую чепуху.

Мое удивление оказалось сильнее, чем его.

– А что, собственно, вы имеете против Докинза?

– Глупая антинаучная ахинея.

Комбинация этих слов навела меня на определенные мысли, которые я выразил вопросом:

– А вы что, в бога верите?

– А что такое бог? – спросил Илья Сергеевич.

– Ну, это такой всезнающий дедушка, сидящий на облаке и управляющий всем-всем-всем.

– Не верю, – ответил Илья Сергеевич. – Но ваши наивные атеисты просто смешны. Делать столь сильные выводы из столь малого количества фактов феерически глупо. С такой же убедительностью они могли бы доказывать, что самолет не может взлететь, так как он тяжелее воздуха, – его тон стал вдруг назидательным, как у профессора, объясняющего физический закон студенту, упиравшемуся в своих заблуждениях сильнее среднего.

Я понял, что разговор в таком ключе смысла не имеет, и решил слегка изменить тему.

– Вы говорите, умный не станет Докинза читать. А с чего вы взяли, что я умный? Потому что шахматные книжки читаю?

– Нет, конечно. Просто по внешности. По выражению лица, если угодно. А так – среди шахматистов полно дураков, Эдгар По был прав.

– Ну, он нас все-таки дураками не называл, – защищался я. – А у вас, простите, какой разряд?

– Никакого, – отрезал он, – я простой любитель.

Беседуя о столь высоких материях, мы прошли по ржавым железнодорожным путям. Если бы где-нибудь нам пришлось перелезать через забор, я бы не удивился.

В конце концов мы оказались, как я понял, на каком-то складском комплексе. Спокойно миновав номинальный пост номинальной охраны, Илья Сергеевич на секунду остановился, что-то припоминая, и уверенно устремился к помещению, похожему на своих соседей, как капли воды.

*

Большая комната, в которой мы оказались, была совсем пустой, и только дверь на противоположном конце подсказывала, что здесь, возможно, кто-то все-таки есть. А так – если бы кто-то сюда заглянул, то подумал бы, что это пустующий склад и делать здесь совершенно нечего.

– Вашу сумку надо оставить здесь. Не волнуйтесь, с ней ничего не случится, уверяю вас, – голос Ильи Сергеевича стал вдруг непреклонным, и тут я вспомнил, что играть они собираются на какую-то «корову», у них там свои правила и все такое, наверное. Ну, раз он гарантирует… Я не стал спорить.

Илья Сергеевич открыл вторую дверь, не стал изображать вежливость и вошел первым, сделав второй шаг вбок, так что я, зайдя внутрь и не видя из-за его спины, чуть не налетел на стул, стоявший перед шахматным столиком.

Это был настоящий шахматный столик: не стол с шахматной доской поверх него, а какое-то вычурное произведение искусства на витиеватых ножках с нарисованными на нем клетками. «Очень дорогой, наверное, – подумал я, – и фигуры тоже». Фигуры, в отличие от стола, сделаны были попроще: в некоторых наборах коня от ферзя не отличишь, а тут все ясно и четко, вот только резьба на этих фигурах была тонкая, как на нэцке.

Единственным источником света здесь был большой канделябр с кучей свечей на стене у нас за спиной, поэтому дальний конец комнаты плавно уходил во мрак: создавалось ощущение, что мы попали на какую-то арену. Два стула по бокам стола предназначались для играющих, а третий, на который я чуть не налетел при входе, – очевидно, для судьи, то есть для меня. По другую сторону стола, где-то в паре метров от него, стояли еще стулья – для собравшихся зрителей. Мне показалось немного странным, что никто из этих людей никак не среагировал на шум нашего появления.

– Добрый день, дамы и господа, – поприветствовал их Илья Сергеевич.

Тучный мужчина средних лет, широкой спиной заслонявший почти всю остальную компанию, обернулся.

– Раньше времени пришел, – сказал он, смерив Илью Сергеевича с ног до головы. – Привел, – добавил он полувопросительно, слегка кивнув в мою сторону, но так и не удостоив меня прямым взглядом.

– Привел, – кивнул головой Илья Сергеевич. – Это Михаил, наш судья, а это – господин Шнейер, мой противник.

– Добрый день, – сказал я толстяку, но подходить и подавать руку не стал, понимая, что так и остался бы стоять перед ним с протянутой рукой, как дурак.

Остальных собравшихся Илья Сергеевич представлять не стал, но после того, как г-н Шнейер отошел и сел за столик (на сторону белых), я смог их хотя бы разглядеть.

Первым делом, разумеется, взгляд остановился на сидевшей с краю худощавой девице в облегающем синем платье без рукавов с самым глубоким и широким декольте, которое я видел в своей жизни, настолько глубоким, что в нем виднелись клетки тренированного пресса. Худощавой она была, впрочем, не во всех местах: я уж не знаю, какой это размер – пятый или шестой – но выглядела она для этих скотопрогонных мест просто нереально. Как фея. Жаль только, что на меня она обратила внимания не больше, чем г-н Шнейер: девица старалась держаться совершенно отстраненно, хотя мне показалось, что краем глаза она очень внимательно следит за Ильей Сергеевичем. «Может, я получше него играю», – подумал я в приступе легкой ревности.

Рядом с этой полуголой феей стоял ее молодой спутник, облаченный в дорогущий костюм. Знаете, костюмы ведь бывают разных фасонов: вроде бы так себе пиджачишко, а стоит на самом деле твою полугодовую зарплату. Так вот на этом костюме было как будто написано крупными буквами: «Смотри, плебей, тебе на меня в жизни не накопить». Скользнув по мне равнодушным взглядом, Костюм уселся рядом с девицей.

Когда, естественным образом, взор мой опять устремился на синее платье, на его пути вдруг возникла высокая стройная женщина с горделивой осанкой. Выглядела она сравнительно молодой, и только морщины вокруг ее глаз выдавали далеко не юный возраст. Зеленые одежды разных оттенков будто подсвечивали снизу ее гладкие светлые волосы, как ядовитый фонарь. «Как змея», – подумал я.

– Меня зовут Тамара, – представилась она и протянув руку. – Рады вас видеть, Михаил. Надеюсь, это будет знаменательный вечер.

Я машинально пожал руку и через секунду сообразил, что ее, возможно, следовало и поцеловать. «Да, не джентльмен я, ну и фиг с ним, – сказал я себе, – поздно уже меняться».

– Очень приятно, – ответил я. – Тоже надеюсь, что это будет хорошая игра.

Она улыбнулась одним уголком рта, давая понять, что мы говорим о разных вещах.

Рядом маленький седовласый старичок тряс руку Илье Сергеевичу, приговаривая:

– Ну сегодня-то, сегодня мы посмотрим наконец, чья возьмет. Мы посмотрим, посмотрим, держитесь, дорогой господин.

Старичок по стилю одежды был весьма похож на Илью Сергеевича: поверх отнюдь не строгих штанов была спущена рубашка с короткими рукавами; и то и другое было какое-то серое, выцветшее. Мне всегда казалось, что примерно так должны одеваться охотники в Африке, не хватало разве что пробкового шлема.

Заметив, что я его разглядываю, старичок кивнул мне, взял под руку Тамару и отправился к остальным зрителям, сказав ей на ходу:

– Дорогая, надеюсь, я устрою сегодня замечательный банкет, но посмотрим, посмотрим!

На самом дальнем стуле, единственном во втором ряду, мужчина в светлом пиджаке курил вонючие даже на таком расстоянии сигареты, пристально глядя на г-на Шнейера. Временами взгляд его перескакивал на Илью Сергеевича, но сразу же возвращался обратно: он чем-то напоминал тренера, критически рассматривающего своего подопечного перед финальной схваткой. Было совершенно очевидно, что вся эта компания – группа поддержки Шнейера. Что же, все-таки, у них стоит на кону?

– Господа, мы начинаем, – сказала Тамара и села на свое место.

Я так и не заметил, обменялись ли Илья Сергеевич и г-н Шнейер рукопожатием.

*

Все сидели, кроме Ильи Сергеевича и меня: зрители – на своих местах, г-н Шнейер – за столиком перед белыми фигурами. Илья Сергеевич продолжал стоять с вежливой улыбкой, и тут я наконец сообразил.

– Господа, необходимо разыграть цвет, – сказал я.

– Что, простите? – презрительный взор г-на Шнейера засвидетельствовал, что он знает-таки о моем существовании.

– Необходимо разыграть цвет фигур.

Я сделал шаг к столику, взял крайние пешки разных цветов и спрятал за спину. Тяжелые, очевидно, из какой-то кости. Пока тасовал пешки, Илья Сергеевич спокойно произнес:

– Их не увидеть.

Улыбка его стала чуть шире, когда он заметил мой вопросительный взгляд.

– Пусть выбирает господин Шнейер, если он не против.

Я вытащил руки из-за спины и вытянул их перед собой.

– Левая, – хмыкнув, сказал Шнейер. Лицо его перекосило, как у наследного принца, вынужденного обратиться к дворнику в силу непреодолимых обстоятельств.

Я открыл левую ладонь, повернув ее вверх – там лежала черная пешка. Открыл правую – там лежала белая.

– Господин Шнейер играет черными фигурами, – объявил я.

Пока Шнейер, покраснев от раздражения, переносил свое тело на противоположный стул, мужчина в светлом пиджаке стряхивал пепел на пол. «Интересно, почему Костюм ему замечания не делает, чтобы не курил, – подумал я, – девке-то его дым явно не нравится».

Илья Сергеевич сел, быстрыми движениями поправил одну за другой фигуры и, как и все остальные, посмотрел на меня. Только тут я заметил волнение в его глазах, которое, впрочем, схлынуло через какую-то секунду.

– Итак, мы начинаем игру, – сказал я, обращаясь, главным образом, к зрителям. – Контроль времени – десять минут на ход. Белые начинают.

Я посмотрел на свои часы и демонстративно нажал на кнопку. Вообще-то, это была кнопка подсветки, а я просто отметил текущее время с точностью до секунды, но мне казалось, что я должен был сделать какое-нибудь стартовое действие – вроде удара в гонг, звонка в колокольчик или запуска отсутствующих тут шахматных часов. Кроме того, разглядеть циферблат в этом полумраке было действительно непросто.

Вокруг шахматного столика воцарилась абсолютная тишина, и в ней мне послышался какой-то шорох в первой комнате, через которую мы прошли и где, как я был уверен, никого не было. Я повернул голову – может, и показалось. Пользуясь случаем, оглядел канделябр: две женские руки держат фигурные чаши-подставки, третья чаша стоит на перекрестии рук; в каждой подставке – по шесть свечей.

Илья Сергеевич оставался неподвижным с полминуты, потом передвинул королевскую пешку с е2 на е4.

Шнейер, не задумываясь, ответил е7–е6. «Готовился, – подумал я. – Интересно, сколько из присутствующих знает, что такое французская защита». Насчет курильщика я не сомневался, но казалось маловероятным, что Костюм перед сном разыгрывает со своей подругой шахматные партии.

Илья Сергеевич снова затих, на этот раз уже на целых три минуты. Я не сомневался, что он выбирает не столько сам ход, сколько течение будущей партии целиком. Наконец, он взялся за ферзя и медленно, почти торжественно, поставил его на h5.

Шнейер инстинктивно бросил взгляд на мужчину в светлом пиджаке, который, заметив это, спокойно бросил окурок на пол, наступил на него ногой и полез за новой сигаретой. Это был немой диалог:

– Что еще за фокусы?

– Далеко не сильнейший ход. Играйте, господин Шнейер, все хорошо.

Шнейер раздумывал почти четыре минуты перед тем, как поставить коня на е7. «Слишком уж оборонительно», – только и успел я сказать про себя, как Илья Сергеевич побил ферзем на f7.

– Вам шах, господин Шнейер, – ровным голосом сказал он и откинулся на спинку стула.

У меня перехватило дыхание. Курильщик подался вперед и смял сигарету в кулаке. Шнейер вздрогнул, а затем ухмыльнулся и произнес:

– Совсем ты их перестал ценить. Надоели они тебе уже, да?

– Делайте ход, господин Шнейер, ваше время идет, – вмешался я прежде, чем Илья Сергеевич успел что-либо ответить.

Шнейер не обратил на меня никакого внимания и побил королем ферзя на f7 – единственный ход, конечно, какое уж тут время. Фея в синем платье нахмурилась и вопросительно посмотрела на своего спутника, тот ободряюще улыбнулся.

Еще бы.

И он еще что-то говорил о некорректности сицилианки с f4! Отдать ферзя на третьем ходу – это даже не безумие… Он псих просто. Все, конец. Что теперь будет? Безнадежная героическая атака? Шнейер может спокойно отдать парочку фигур, чтобы погасить любую опасность – так, для профилактики, – и все равно выиграет. И ради вот такого вот они здесь собрались? И кстати, на что, черт побери, они играют?

Илья Сергеевич, не особенно раздумывая, передвинул пешку на f4: план игры он должен был составить еще перед третьим ходом. Любопытно, сколько в его стратегии еще имелось сумасшедших элементов, да и вообще – сколько ходов все это продлится.

Шнейер основательно задумался. А у него какой мог быть план, интересно? Безудержно меняться, не боясь потерять на этом немного материала? Спокойно и расчетливо отбиваться, ткнув Илью Сергеевича в бред его безумного замысла? Перейти в контратаку? Последнее, впрочем, вряд ли. Не тот стиль, кажется.

Потратив семь с половиной минут, Шнейер переставил коня с е7 на с6. Понятно. Вариант номер два, значит. Шнейер в упор не видит (и я, кстати, тоже), чем неразвитые белые фигуры могут угрожать вышедшему чуть вперед черному королю. Он делает ставку на спокойную игру – держа лишнего ферзя в уме, про запас, так сказать.

Мужчина в светлом пиджаке снова закурил. Старичок-охотник обернулся к нему, они обменялись неслышными репликами. Старичок закивал и, продолжая кивать, снова повернулся лицом к шахматному столику; Тамара взяла его за руку. Тут я подумал, что вся эта зелень на ней неспроста: скорее всего, она действительно была сегодня в образе змеи или чего-то вроде этого. Или не только сегодня… Словно прочитав мои мысли, Тамара мне улыбнулась, и от этой холодной улыбки повеяло какой-то многообещающей хищностью. Как будто в момент поражения Ильи Сергеевича случится нечто… знаменательное, как она говорила.

Шорох за дверью стал совершенно явным. В той комнате действительно кто-то был, а ведь там осталась моя сумка! С деньгами, документами и книжками, хотя бы одну из которых Илье Сергеевичу следовало прочесть, прежде чем садиться играть в шахматы.

Я слегка обернулся: ну да, в первой комнате – натуральный шум. Костюм, заметив мое беспокойство, резко мотнул головой, и шуршание за дверью внезапно стихло, словно он шикнул на чрезмерно шумных зрителей. Свечи за спиной мигнули, а может, мне это только показалось. Мое недоумение Костюм проигнорировал демонстративно, устремив хозяйский взгляд на свою девицу. Мне стало немного не по себе, и я решил больше внимания уделять самой партии.

Илья Сергеевич сделал простой развивающий ход – конь на f3. Вот бы он с самого начала так играл…

Шнейер сразу же перевел слона на е7, следуя, очевидно, заранее намеченной идее разгребания завала на королевском фланге.

Илья Сергеевич наклонился над доской, подперев подбородок обеими руками, и задумался; под таким углом в его очках отражались фигуры на доске: безрадостная позиция… Я пытался вникнуть в ход его мыслей: пора уже что-то делать, еще пара ходов, и партия перейдет в совсем спокойное русло с лишним ферзем у Шнейера. Иначе говоря, игра будет окончена – это если не считать того, что она, в общем-то, закончена еще на третьем ходу.

– Он проиграл, – вдруг громко старичок-охотник.

От удивления я даже не сразу среагировал.

– Прошу тишины в зале, – сказал я совершенно впустую, так как довольный старичок, очевидно, и не собирался ничего добавлять. Вообще, возрастная пара выглядела счастливее своих молодых друзей: Костюм и Декольте напрягались заметно сильнее, хотя он и пытался периодически испускать в нее натянутые улыбки.

Илье Сергеевичу наши беседы казались совсем не интересными. Судя по его виду, он наметил ближайшие варианты, еле заметно выдохнул, отсекая последние сомнения, и пошел f4–f5.

Ну, хоть что-то.

Странно, но Шнейер, который должен был бы быть готов к чему-то подобному, все равно недовольно сжал губы: так бывает, когда ожидаемая неприятность все-таки случается. Он же не надеялся, что партию ему сдадут без игры, в самом деле? Придется немного потерпеть, разумеется. Я поставил себя на его место: а что, если бы мне вот так вот отдали ферзя на третьем ходу? Я бы, наверное, взвинтился: ах, ты со мной как со школяром, да? Ну, получай тогда! Правда, если на это весь расчет, то дела все равно плохи… могли были быть, если бы Шнейер вдруг импульсивно не побил своей пешкой белую пешку на f5.

Вот это да. По крайней мере, это было непоследовательно, да и зачем вообще он позицию приоткрыл? Окапывался бы себе дальше потихоньку…

Словно ожидая этого, Илья Сергеевич вывел слона на с4.

– Шах, господин Шнейер, – снова объявил он. Понятно: это часть психического давления на соперника. Такие люди, как Шнейер, должны тяжело воспринимать в свой адрес даже шахи, наверное.

– Без тебя вижу, – подтверждая мои догадки, огрызнулся Шнейер.

Ага. Теперь за позицию Ильи Сергеевича можно было дать ломаный грош, выеденное яйцо или что-то им эквивалентное, и Шнейер задергался. Лицо его покрылось красными пятнами, на лбу выступил пот. Он метнул на курильщика быстрый взгляд, совершенно возмутительный в данной ситуации: у вас лишний ферзь, г-н Шнейер, играйте самостоятельно! Я решил вмешаться, если Шнейер еще раз обернется к остальным. Нечего.

Старичок почуял, что происходит что-то неладное, вид его уже был не таким довольным, как несколько минут назад. Он снова обернулся к курильщику, но тот сидел с каменным лицом и лишь слегка пожал плечами. Тамара похлопала старичка по ноге, тогда он немного успокоился и принялся рассматривать фигуры на доске, временами поглядывая на Илью Сергеевича. Пытался прочитать его мысли?

Фея, видимо, следила за происходящим не по шахматной позиции, а по реакции Шнейера, и она ей не нравилась. Она начала ерзать, и несколько раз ее взгляд даже случайно останавливался на мне. Привет, приятно познакомиться…

Время, за которым я внимательно следил, текло для Шнейера неумолимо, а он все думал и думал, и никак не мог решиться. По истечении девятой минуты я тихо сказал:

– Господин Шнейер, у вас осталась минута на размышление.

По фырканью Шнейера я понял, что он меня услышал.

Еще через минуту я оказался в трудном положении. Шнейер, красный и потный, продолжал глядеть на доску, когда я, напустив в голос максимально доступную мне строгость, произнес:

– Господин Шнейер, делайте ход, иначе я буду вынужден засчитать вам поражение.

– Молодой человек, что вы себе позволяете?! – воскликнула Тамара. Очевидно, что это наигранное возмущение – только для выигрыша драгоценного шнейеровского времени. Куда сильнее меня волновало мнение Ильи Сергеевича: ведь, строго говоря, я уже должен был бы прямо сейчас присудить ему победу. Я покосился на него, но он только едва заметно кивнул: молодец, все делаешь правильно.

– Господин Шнейер, делайте ваш ход, – приободренный, повторил я.

На этот раз хотел возмутиться дедушка без пробкового шлема, но не успел: Шнейер ушел королем на f6.

Илья Сергеевич почесал нос, пробарабанил пальцами какой-то ритм, потом еще раз – вариацию на тему. Может, хотел еще больше раздразнить Шнейера, но более вероятно –просто старался как можно скорее выбрать дальнейшее развитие атаки. Я тоже чувствовал, что сейчас надо играть быстрее, ни в коем случае нельзя давать Шнейеру лишнего времени для раздумий, а главное – для обретения спокойствия.

Прошло меньше минуты, когда Илья Сергеевич рокировал.

Шнейер какое-то время смотрел не на доску, а куда-то вниз. Успокоившись (или убедив себя в этом), он приступил к анализу позиции, положив руки под столом на колени. Ничего страшного на доске для него пока не было, однако если он хотел продемонстрировать это своему противнику ходом короля на f6, то, безусловно, перегнул палку. Я попытался следить за направлением взгляда Шнейера; мне показалось, что он сейчас изучает угрозы белых, поставив себя на место Ильи Сергеевича. Ха-ха. Что-то не похоже, чтобы у г-на Шнейера было развито комбинационное зрение, я бы на его месте играл от себя, позиция пока это позволяла.

Когда я поднял руку, чтобы взглянуть на часы, все пятеро зрителей – даже фея –впились в меня злыми глазами. Не волнуйтесь, господа, у вашего друга есть еще три с небольшим минуты…

Боковым зрением я увидел, как Шнейер делает ход. Начал было поворачивать голову, но на этом движении остановился, заметив реакцию курильщика: лицо его скривилось, как будто Шнейер подставил ферзя.

Нет, Шнейер не подставил ферзя. Он сыграл а7–а6: ничего конкретного за белых он, конечно, не увидел. У хода крайней пешкой мог быть единственный смысл, и когда Илья Сергеевич сыграл d2–d4, Шнейер столь же быстро этот смысл продемонстрировал, ответив b7–b5.

Терять в такой позиции два хода, чтобы прогнать куда-то не такого уж опасного слона – это… наверное, это было нормально для того состояния, в котором пребывал сейчас Шнейер. «Сейчас начнется», – подумал я. Никаких вариантов я не успел просчитать, так как Илья Сергеевич сделал свой ход молниеносно, но было понятно: начинается шторм.

Для начала белый слон выпрыгнул на g5.

– Шах, господин Шнейер, – естественно, не преминул объявить Илья Сергеевич.

Шнейер слегка закусил губу и, продумав над чем-то около минуты, отвел короля на g6. Интересно, что из всех зрителей именно голая фея первой поняла, что все, по сути, закончилось: в отличие от мужчины в светлом пиджаке, перебиравшего сейчас в уме варианты со скоростью компьютера, она полагалась на свою интуицию. Фея досадливо покачала головой, а Костюм удивленно посмотрел на нее: в чем дело, дорогая?

Дело было в том, что белая пешка взяла на f5. Доска взорвалась тысячей комбинаций, в конце каждой из которых маячил мат черному королю.

– Господин Шнейер, вам шах, – снова подчеркнул Илья Сергеевич.

Шнейер промолчал со стиснутыми зубами. Такое же растерянное выражение лица было у старенького спутника Тамары; сама она злобно смотрела на Илью Сергеевича, пытаясь, как я подумал совершенно серьезно, его загипнотизировать. Шорох за дверью возобновился, и это были не шаги: там что-то шуршало вдоль стен, словно задевая их на лету. Я напрягся, и тут мне показалось, что темнота в глубине нашей комнаты зашевелилась: ну да, как же я сразу не заметил, что какой-то бесформенный кусок этой тьмы, сразу за спиной курильщика, заметно чернее своего окружения. Волосы встали у меня дыбом. «Что же тут творится на самом деле», – подумал я, онемев. Я больше не оборачивался и вообще старался не двигаться и не смотреть по сторонам, уперевшись взглядом в позицию на доске.

Черный король отошел на h5, и белый слон сразу же последовал за ним, уйдя с поля b5 на е2.

Раздались щелчки: это курильщик нервно поиграл своей зажигалкой. Кажется, защиты за черных он уже не видел, как не видел ее и я, изо всех сил стараясь загрузить мозг шахматными ходами.

Шнейер выглядел уже сравнительно спокойным. Продумав всего пару минут, он взял своего слона с поля е7 и побил им белого слона на g5; я обратил внимание, что его рука ничуть не дрожала.

После столь же быстрого, как и все последние ходы, ответа Ильи Сергеевича – конь отпрыгнул на е5 с шахом – у Шнейера было три пути: сдаться сразу, получить мат в один ход или в два. Темнота напротив меня, куда я не смел поднять глаза, зашевелилась активнее, оттуда раздался низкий глухой стон. Свет от свечей за моей спиной заметался, тени передо мной заплясали. Меня прошиб пот; я отчаянно старался думать о шахматах, только о шахматах... Хуже всего было отчетливое ощущение того, что даже если я вдруг захочу вскочить и убежать, у меня это не получится: ноги меня не послушаются.

После недолгих размышлений Шнейер выбрал промежуточный вариант, отойдя королем на h6.

– Вам мат, господин Шнейер, – сказал Илья Сергеевич. Затем он поставил коня на f7 и внимательно посмотрел на меня, оценивая мое состояние.

– Партия закончена, – объявил я, глядя на стол, а не на растущую поодаль клубящуюся тьму; мои руки дрожали сильнее моего голоса. – Белые выиграли.

– Господин Шнейер, – сказал Илья Сергеевич, поднимаясь. – Дамы. Господа. Всего доброго, – он слегка поклонился. – Нам пора.

Никто не проронил ни слова. Шнейер, избегая смотреть на остальных, разглядывал фигуры на доске. Шум в соседней комнате стал каким-то яростным и обреченным. В нескольких метрах передо мной поднимался кусок тьмы, там что-то стонало и рычало; беснующиеся свечи грозили потухнуть в любой момент. Тамара так злобно уставилась на меня, как будто это я был виновником поражения Шнейера. Меня ее взгляд буквально пригвоздил к месту – если бы не Илья Сергеевич, я бы так и остался сидеть перед ней, как кролик перед удавом.

– Нам пора, – повторил Илья Сергеевич уже персонально мне, взяв меня за локоть.

Я вышел из оцепенения и вскочил, свалив стул.

– До свидания, – сказал я зачем-то всем, но ответной реакции, естественно, не дождался.

Не став поднимать стул, я повернулся и сделал шаг к двери, и тут вдруг краем глаза заметил, что лицо Тамары начало как-то меняться. Сильно меняться. Я хотел было обернуться, но Илья Сергеевич вытолкнул меня вон, запрыгнул следом и захлопнул за собой дверь.

– Надо отсюда выбираться, – сказал он спокойным голосом. – Все как обычно, не волнуйтесь, Михаил.

*

Со всех сторон нас окружал зловещий шелест чего-то невидимого и неосязаемого. Я покрутил головой: ничего, только тусклый свет грязных ламп.

– Не  волнуйтесь. Не забудьте вашу сумку, – ровный голос Ильи Сергеевича, признаюсь, меня успокаивал. – Выбираемся отсюда.

Он, кажется, не замечал, что мы находимся среди шороха и шепота на непонятных языках. Я уже собирался убедить себя в том, что все это мне только мерещится от перевозбуждения, как высокий голос над самым моим ухом прошелестел по-русски: «Он проиграл…». Я вздрогнул, как от укола иглой.

– Идем же, – Илья Сергеевич так взглянул на оставшуюся за нашими спинами дверь, что я понял: он не хотел, чтобы я увидел то, что может из нее появиться.

Подгонять меня дальше Илье Сергеевичу не пришлось. Мы выскочили на улицу; он по-прежнему держал меня за локоть, чему я ничуть не противился. Уже совсем стемнело, фонарей тут почти не было, и поднявшийся ветер гнал вокруг нас взволнованные голоса призрачных людей, которых тут не было, да и быть не могло.

На свежем прохладном воздухе я начал понемногу приходить в себя.

– Вы с ума сошли? Зачем было так рисковать? Вы же могли проиграть! – я почти кричал.

– Я мог бы проиграть при любом течении партии.

– Но с разной вероятностью, согласитесь! И… что бы тогда было? С нами?

– Вы имеете в виду нас двоих?

– О ком говорил этот толстяк, мол, вы их не цените?

– Уверяю вас, человечество имеет для меня наиглавнейшую ценность.

– Такую ценность, что вы пробуете абсолютно дикие варианты?

– Это было необходимо, чтобы вывести его из равновесия перед следующим разом.

– О, вот это у вас получилось на все сто! А что, будет матч-реванш? Он белыми?

– В следующий раз это будут уже не шахматы.

– А что же?

– Еще не знаю.

– И когда он будет, этот следующий раз?

– Через шесть тысяч пятьсот восемьдесят пять дней.

– Мне готовиться? – мой голос срывался от быстрой ходьбы, в то время как Илья Сергеевич оставался таким же спокойным, каким я увидел его первый раз в метро.

– Конечно, нет. Судья выбирается каждый раз новый.

– Я как-нибудь узнаю результат?

– Думаете, я пошлю вам сообщение, что ли? Если все будет идти, как идет, значит, я выиграл.

– А если вы проиграете?

– О, тогда вы об этом узнаете, уверяю вас.

– Каким образом?

– Самым что ни на есть драматическим.

– И все остальные тоже, я полагаю?

– Разумеется.

Напрямую из него ничего вытянуть не получалось, но у меня в голове вертелся миллион вопросов, и я не мог отпустить его просто так.

– Кто там был в той комнате, в темноте?

– Я вообще не думал, что он сегодня придет. Он редко приходит.

– То есть мне его знать не надо?

– Уж поверьте, не стоит вам узнавать его поближе.

Возвращались мы другой дорогой, но как раз это меня совсем не волновало. Я полностью полагался на Илью Сергеевича, и чем дальше мы уходили от того склада, тем больше я возвращался в нормальное состояние; каждый шаг уносил меня от одного мира к другому: обычному, простому и безопасному.

– Илья Сергеевич – это ведь не настоящее имя? – спросил я.

– Нет.

– И настоящего я не узнаю?

– Оно все равно слишком сложное. Да и вряд ли вы правильно произнесете звуки ведийского языка, так что обращаться ко мне все равно не сможете.

– Ясненько, – сказал я, хотя ничего, само собой, не понимал. – А такие, как вы, еще есть?

– Еще восемь, – ответил он вдруг прямо. Я даже не ожидал.

– И что, все вот так вот периодически… играют? Или это нельзя назвать игрой?

– Остальные занимаются другими вещами, – к нему вернулась его уклончивость. – Как и я зачастую.

Мы вышли на какую-то темную улицу. Облокотившись на припаркованную «Ауди», нас ожидал мужчина, чем-то напоминавший Илью Сергеевича или как там его звали на самом деле. Я так и не понял, чем именно: во всяком случае, не только возрастом и телосложением. «И таких еще семеро», – подумал я.

– Я выиграл, – сказал мой спутник.

– Я знаю, – кивнул ожидавший нас человек.

Я ни секунды не сомневался, что так оно и было.

– Надо отвезти судью домой.

– Можно просто до ближайшего метро, я сам доберусь, – запротестовал я.

Мне почему-то стало неудобно привлекать к себе чрезмерное внимание этих людей, но я и не собирался сразу же отказываться от их компании, по крайней мере здесь, пока мы еще недостаточно удалились от той комнаты со свечами на стене и тьмой внутри. Пять минут я ехал на заднем сиденье и придумывал каверзные вопросы, на каждый из которых находил ответ быстро и самостоятельно. Например:

– А вы давно знакомы?

– Очень давно.

– Вы родственники?

– Нет.

И так далее. Чувствовать себя болваном мне показалось неинтересным, поэтому я всю дорогу молчал, и только когда я вышел из машины, меня вдруг осенило. Уж это-то он мне скажет.

– Можно еще один, последний вопрос? – спросил я.

– Последний, – он обернулся и встретился со мной глазами. Видимо, он больше не играл – или, точнее, уже не контролировал себя, – и я увидел его настоящего; с тех пор я понимаю, что означает выражение «тысячелетняя мудрость». С таким человеком я бы не стал спорить о дураках и докинзах.

– Если бы я тогда на седьмом ходу засчитал ему поражение за просрочку времени, они бы признали этот результат?

– Конечно. Решения судьи абсолютны и окончательны. Они бы ничего не смогли поделать. Спасибо за все, и ничего не бойтесь, – добавил он напоследок.

Машина тронулась.

– Ну и ну, – сказал я ей вслед.

Потом повторил это еще раз и стал спускаться в метро.

*

Войдя в свою крохотную квартиру, я уже почти не волновался. Оказывается, московский метрополитен отлично умеет возвращать к серой, унылой действительности. Кто бы там ни остался, на том складе, они не станут за мной гнаться по целому ряду причин, первая из которых заключается в том, что я им совсем не интересен. Я – самый обычный человек. «А работу пора бы поменять, – пронеслась в голове неожиданная мысль. – Деньги надо днем зарабатывать».

Я открыл боковой карман сумки, достал конверт. Пересчитал: ровно девятьсот девяносто девять фунтов. Чудная сумма, да и выбор валюты необычный, что тут говорить…

Разобрать свои книжные приобретения я решил сразу же, чтобы в голове не развивалась мысль о том, что один из тех шорохов со склада забрался ко мне в сумку. Молнию на ней я дернул весьма решительно…

Сверху, конечно же, лежал «Вариант Мак-Доннеля 2. f4». Вот к чему приводят полукорректные построения, да уж, ну и денек получился благодаря ей… Зеленый цвет обложки напомнил мне о Тамаре и о ее втором, уже нечеловеческом лице; хорошо, что я его почти и не разглядел толком. Меня передернуло.

– Я им неинтересен, – сказал я вслух.

Следом была книжка про Рети, а вот под ней… под ней лежала толстая красочная книга, на которой большими буквами было написано: «Ричард Докинз. Величайшее шоу на Земле».

И тут я засмеялся. Хохотал, как сумасшедший, выплескивая накопившееся за вечер напряжение…

Величайшее шоу на Земле, говорите…

 Локи