Через тернии к Хелен

Моноклиналь перенесенных с земли энергообразующих пластов двигалась к центральному куполу.  Мое снятое с просоленных волокон сознание было проводником чужих мыслей, уловителем нашёптанного, земного. Сгоняя углекислых червей со снежных карнизов багряного зимника, ведя разговор с пробравшимся в пазуху ветром, договариваясь с закатом,  я находился  в совершенно другом месте, боролся за выживание колонии на абсолютно другом уровне.

По пропахшим хозяйственным мылом коридорам шел не знавший жизни я, стремясь найти свою звездную маму. Жизнь ходила в ночном халате по подземным диаметрам дорог, веселя жалкими копиями полотнищ, шоколадными мундирами, заболевшими нацизмом актерами, царапавшими письма на родную планету под красными фонарями домов в бюргерском стиле. И будто бы не было войны, широко раскрученного зла за пределами домашней системы, будто бы не было вечного духа, способного бороться с фашизмом в космосе.

Земля задрожала от пуска кораблей, от несших человеческий прах вагонеток, вызывая синдром белых пальцев, заглушая многоголосье общины. Швабская пленница Хелен  заставила  течь гавкающую немецкую речь по мерзлой каше забытого Рейна.

Er schließt die Augen, stößt ein langеs Krahah!
 Gestreckt die Zunge und den Schnabel offen;
 Matt, flügelhängend, ein zertrümmert Hoffen,
Ein Bild gebrochen Herzens sitzt er da.
 Da schnarrt es über ihm: »ihr Narren all!
«Und nieder von der Fichte plumpt der Rabe» 
 Ist einer hier, der hörte von Walhall,
 Von Teut und Thor, und von dem Hünengrabe?

Воскрешая виртуальную красоту лирианской природы, я побеждал внушенный рождением страх пещерной аномалии, спектакль, дуривший мою недоразвитую голову. Одетый по шаблону миропорядок сидел поношенным фраком, нелепым котелком на страницах уличных изданий. Коричневая чума узаконила познание бога, чувство служения, размножения, потребления на органической платформе чипов,  установленных в крепостных стенах всегда одинаково звучавшего города.

Мы прокатились по штольне от Беролинаплатц до прачечной во дворе госпиталя, где неподключенный биоматериал держал дельту сна, а бродившая лимфа обмирала у  бездны денежного культа. Наша волновая природа делала нас рабами собственных мыслей. Рынок наполнился уличным жаргоном и калькой иностранных команд ярмарочных чревовещателей. В разряженном баллон-слое шло обсуждение самопродажи. Кислое электричество уносило по венозным рекам отработанные людские ресурсы. Она смотрела на меня как на работавший на частоте единства непривитый орган русской земли, не знавший, какими будут его всходы.

Мобильная декорация вагона въехала на манеж экзерциргауза. Кристаллы германия в облаковидных парапетах второго информационного кольца дарили капитану нахтваффе Риенци химеру двуглавого солнца. В ледяном спокойствии глаз единственного зрителя матово-белые лучи двигали скопление земных островов ритмами времени. Риенци прожил век, не прожив и минуты. Его размельченное сознание приняло в хроновизоре  мученический образ сидевшего на шерстяном мешке Жука-Жука. Сорок шесть лет он вел безжалостную войну против людей,  уча их находить в страхе удовольствия и радости.

Он вошел в волну Абсолютного Разума и Порядка темным медузобразным  сгустком. На экране гасли его слова: «русские привыкли к страдальческой жизни. Трудно поверить, что среди этих несчастных животных в лохмотьях могут быть люди».  

Факелы пролили огонь на зеленый вагончик. Мы были переплетены длинами волн, отравлены Циклоном «Б», проспиртованы в синильном киберпространстве и лишены способности помнить о выигранной нами войне. Мы давно не имели тел, копировали сумасбродные улыбки с посмертных масок памяти. В руке духовника Селивануса наливался эдемский фрукт - нейтронный брандскугель, в просветах между мирами догорало око надзирателя.

Сумерки обняли глазами отсеченную горизонтом башню Бурга. Невероятно уставший ото сна я прикрыл забитые пеплом глаза. Привыкнув к темноте своего разума, колонисты  узнали дедов и прадедов в спустившихся в штольни солдатах. Они садились на тачки с реголитом и, не сдерживали эмоций, пели, порождая будоражившие сердце звуковые волны.

 Дмитрий Самойлов