Песня Руин

Каменные статуи продувались ледяными ветрами. Окна и двери – разбиты и выломлены; крыши и подвалы – обвалены и затоплены; мир – закончился; прошлое – забыто. Холодный лунный свет освещал строгие силуэты зданий, оставленных навсегда.

  Небо – укрыто темными облаками, где не пробиться сквозь пелену звездам. Луна весит наверху: шарообразна и тиха. Только ее белый свет ведет странников по разбитым дорогам надежды, наперекор судьбы. Вопреки жизни, путники ступают на прямые и развилистые маршруты, ради необратимого – тупика в конце черного тоннеля. Смерти. 

Ветер одиноко выл в развалинах.

Здесь никого больше нет.

Кто-то, да помнит день Последнего Мира.

Смотришь в темноту тоннеля, и видишь: люди бегут к дверям метро. Сзади пыль летит, и небо становится красным. Серые глыбы падают, а они бегут.

Закроешь глаза, и слышишь: крик детей, визг женщин, мат мужчин. Огромная волна ударяет в них... и... тишина... гробовая. Только метроном и сирена. Для мертвых, которые еще не осознали этого.

Повернешься, включив тусклую лампу, и – солнце встало. Смотришь посаженным зрением, а глаза невольно сжимаются, будто, правда, лучи. Нежатся в них. Ласкаются, как маленький слепой котенок мордочкой. Но, это не утреннее солнце, а бывшая детская лампа.

 Кто-то, да помнит день, когда мы всё потеряли.

Рев мутанта.

Выстрел.

Тишина.

Из-за угла разрушенного дома, силуэт с автоматом направлялся к теперешнему должнику и трофею.

В ста метрах от входа в метро, лежал молодой парень с навалившимся на него мутантом – большой и лохматый Страж с пустым отверстием под глаз, а по факту под свинцовую пулю. Сам парень лежал равнодушно, даже не кричал, когда из развалин  выскочил мутант и накинулся на него.

Силуэт подошел, протянул руку парню – тот ухватился и встал.

- Илья Морфин. Приятно. – Представился силуэт с противогазом на лице. Была видна бритоголовая голова и пышные седые усы.

- Денис Мартини, - смотря в сторону, отозвался парень; язык заплетался, и тело стояло неустойчиво – он был пьян, что чуть не сыграло на лапу мутанту. Парень был молод, под прикрытием темного стекла противогаза скрывались голубые глаза с русыми волосами. Девушкам точно нравился.

- Ты мой должник, Денис. Пошли. Немного диалога с крышей над головой.

- Кем будешь, Денис? И ты что, серьезно мать твою пьян?

- Пьян... Пил да проспорил... С веганами лучше не пить... Дали противогаз, комбез да фотик. Сказали: сфотай рассвет, и слово пацана сдержишь... Твари пьяные...

- А сам откуда? - Проспект Большевиков. Ну и Маяковская... Ладожская... - Ладожская... Хе-хе... Хорошая станция... Сына потерять – раз плюнуть... - поделился Илья. Он знал, что откровенничая, добьется от Дениса доверие, которое может спасти в трудную минуту. Да и отошел он давно от смерти родных. Пропил горе.

Смысл о мертвых думать, когда живые есть?

Было бы так легко думать...

- Сына?

- Лёшка... Четыре ему было. А мне щас сорок три... Лучше бы меня...

- Сожалею... А мне двадцать два, а я и родителей не помню. Погибли, еле-еле затолкав, а сами под пеплом... Меня тетя Жанна воспитывала, продававшая на Маяковской оружие. Двенадцать лет назад бандиты напали, и я очутился на Ладожской. Потом на Большевиках, а щас путешествую, - откровенничал на пример Ильи Денис. - А вы сами кто? Можно на “ты”?

- Валяй. Я - сталкер. Один из первых. На второй месяц после всего этого на поверхность полез. Мать искал... Был кстати единственным художником, который заброшенный Питер рисовал. Творческой натурой... Щас в контракте с приморцами: картины и тому подобное таскаю. Да и сам за культуру.

- А смысл? Если каждая минута может стать последней? Ни говоря про час и день? Когда тут до культуры прошлого? Смысл?

- Смысл в том, что без прошлого - нет будущего. Когда-нибудь мы будем жить здесь. В Ленинграде. Дома.

-  Нет Ленинграда, - покачал головой Денис, протрезвев от таких тем. – Прошлое прошло. В настоящем – мы выживаем. А будущее нам и так не светит...

Илья передал Денису пистолет, инструктируя:

- Сам знаешь - сегодня я тебе, завтра ты мне. Но мы ускорим события: мне нужна Невская лавра. Там – икона Невской Скоропослушницы. Этакая работенка от приморцев, да еще и по Питеру гульнем. С оружием наперевес и медленным осторожным шагом, но гульнем. Ты в роли напарника. Я хоть и был во всех знаменитых и не очень питерских местах, но не здесь. Слушайся; ходи рядом, но чтобы нас ни как в боулинге одним шаром могли скосить. Видишь загадку – говори. Все ферштейн, должник?

- Стой. Я, конечно, благодарен за спасение, но в лавру лезть из-за чувства долга такое себе. Давай я лучше самогона тебе надыбаю? Торгую этим. Хороший обмен: жизнь на самогон?

- Хороший, но брат, печень не та. Ферштейн двадцать процентов за работу?

- Сорок процентов. Самогон от меня в подарок. Ферштейн?

- Ферштейн...

Двадцать лет прошло, а он стоит – Невский на коне да с копьем. Весь покрытый грязью, кровью, следами пуль, но – стоит. Вокруг памятника собрались ржавые машины со скелетами бывших живых людей. Даже люди создатели - лежат, а памятник - стоит.

Камень сильнее плоти.

Ходили легенды, что Невский вместе с Медным всадником защищают Питер. От чего, спросил бы слушатель. От зла, ответил бы рассказчик. Копьем и мечом защищают. Защищают развалины и крыс. Люди здесь больше не водятся.

Напротив памятника, стояла почти целёхонькая “Москва”. Бывший отель перестали посещать люди, но именно для них, “Москва” хранила свою стальную гордость и непоколебимость перед концом света. Зря...

Люди делают из кукол Богов, а тут такое величие...

Денис с большим интересом разглядывал статую Александра Невского, обходя ржавые машины и даже не смотря вовнутрь салона. Алкоголь плюс мерзость равно минус содержимое желудка.

Для Дениса памятник Невскому, был первым памятником в его жизни. Он глубоко надеялся, что не последним.

- Тогда, правда, все было так красиво? – спросил Денис, смотря на огромное здание отеля.

- Правда.

- Такой простор... Почему мы всё это потеряли? – будто обнимаясь с Питером, растянул руки Денис.

– Всё это... Почему?

- Людям всегда хочется больше, - вздохнул Илья, окружив себя потоками радиоактивного воздуха. – Люди – существа вредные. Им материк отдай, они планету захотят.

- Но...

- Пойдем быстрее. Не задерживайся на открытом пространстве. Мертвый Дэн – ненужный Дэн.

Некрополь.

Пришли к мертвецам, блин.

Для жителей станции Александра Невского, Некрополь славился очень шумным местом. Неужто Глинка новую композицию в склепе записывает, под одобрительные аплодисменты Ломоносова? Или Достоевский матерится за нехватку музы? Чертовы творческие натуры...

Илья бы всеми путями избежал посещения Некрополя, но приходилось заходить через парадный.

- Здесь т-с-с, парень. Видишь стены вдоль нас? За ними... как бы проще сказать... кладбище. Говорят, мертвецы там песни поют и матом друг друга кроют.

- Шутишь?

- Хотелось бы. Эти стены – наше все. Не смей ни под каким предлогом пересекать их. Останешься вместе с веселой компанией безумных призраков.

- Ну, ты ведь шутишь...

- По коням!

Первые шаги давались легко. Илья и Денис шли тихо, неожиданно радуясь, что жили двадцать лет в метро –  в темноте все было прекрасно видно. Любая дырка в серо кирпичном покрытии; любая отвалившаяся ветка с дерева и выцветшая штукатурка. Даже купола, спрятавшиеся в терниях, предстали взору.

Но, как всегда бывает в жизни: проблемы только начинались.

  Та-та-татата-та-та.

- Чё? – вытянулся Илья, вслушиваясь.

Татата-та-та-татата.

- Ох... Чайковский?.. Лебединое озеро?..

Туту-ту-ту-ту.

- Времена года?.. Ох... Правильно мне мама говорила: “ходи на спектакли, сынок”. Земля пухом...

Илья повернулся к молчавшему Денису; тот застыл, что-то выслушивая. Илья подергал напарника за плечо.

- Ты слышал? Чайковского? Лебединое озеро или вообще Щелкунчика?

- Не-е-ет... – побледнел Денис. – Крылова... Басню про ворону и лисицу... Мне тетя Жанна в детстве рассказывала... Запомнил...

- Валим, брат-сталкер, - потянул за собой Илья Дениса, переходя по мостику, под которым в кислотной жиже что-то большое плескалось и струило красные пузырьки вверх. – Композицию “ Илья Онегин” и басню “Денис, рак и щука” я слушать не собираюсь!

Александро-Невская лавра.

Громко скрипнули ржавые решетчатые ворота; чуть ли не скинув на головы странников оранжевую штукатурку. Стены вокруг лавры были полностью снесены, решив переместиться в кислотную речную жижу. За каменными стенами последовала колокольня, разломавшая зеленую крышу своей же церкви, и, выбив все окна на верхнем этаже, заставила золотой крест подружиться с бежево-серой стеной и ржавыми прутьями решетки.

Внутри стен лавры – заброшенный Питер все больше стал походить на себя. Выбитые огромные окна; свисающий мох и изменяющая цвет с каждым шагом штукатурка; небольшой ядовитый садик с зелеными спорами вокруг лавры; разбитые начерно ларьки. Величественные купола и колонны тоже не приласкались, как впрочем, и все здесь. Ухоженные черные заборчики валялись туда-сюда. Разбитые фонари вместе с поваленными деревьями препятствовали маршруту. Осенняя листва летала туда-сюда, играя наперегонки с пылью и пакетиками с логотипом “5”. Вдалеке, вместе с каркающими воронами, Клики организовали свое гнездо на башне, напевая песню надежды, но в версии мутантов.

Вот это – настоящий питерский стиль апокалипсиса. Все от корки до корки безнадежно и разрушено, но, все равно, как утреннее солнце – красиво.

Шагая черепашьей походкой и разглядывая бывшее культурное величие страны, Денис разрушил гробовую тишину совместимую с паданьем камней и такой любимой штукатурки.

- Много наверно людей талантливых росло. Вокруг такой культуры.

- Пить и матерится – тоже мне талант и культура, - пробурчал Илья, смотря в каждый голый куст. – Я вот, например, хотя бы рисовал. Даже лавру эту. Со стороны монумента вроде... матери какой-то.

- Красиво?

- Люди платили – им красиво. Хотя, им и черный квадрат – красиво.

Перелезли дерево, застав взглядом вход в лавру с шестью колоннами. И мутантом.

- Стопэ-э, брат.

На мраморных ступеньках спал двухметровый Дзынь. Шерсть цвета грязного снега, морда львиная, слух божий, а глаза белые.

- М-да-а... Фортануло на Дзыня.

- Это кто?

- Псина апокалипсиса: слепая, но тонкая на слух и пули почти не берут. Единственный способ победы – близко подобраться, создать шум из булыжников и вырезать ему сердце.

- Весело...

- Включается боевой режим. Я – Морфин, значит – Морф. Ты – Мартини, значит – Марти. Поскакали, Марти?

- Поскакали, Морф...

Бу-у-х.

Булыжник разбился на тысячу маленьких кусочков.

Мутант поднял морду, навострил уши и встал на лапы. Морф начал подкрадываться, оставив Марти позади, не решив рисковать молодняком. Им еще новый мир строить.

Дзынь спустился со ступенек, застыв на месте падения. Вслушивался.

Кинжал сверкнул в рукаве. Всего десять метров, и кто-то скоро уйдет двухсотым. 

Морф очень тихо вздохнул, но сквозь бушующий ветерок, мутант нереальным способом услышал тревогу в мертвом порыве ветра. Он услышал жизнь и страх.

На то он и Дзынь, чтобы ужасно хорошо слышать.

По виску потекла капля пота.

Морда недоверчиво повернулась, зыркнув белоснежными белками прямо на Морфа. Лапы уверенно пошли в его сторону, с каждой секундой уменьшая расстояние.

“Финита ля комедия...” – решил Морф.

Дзынь был в шаге от сталкера. Морф чувствовал его теплое дыхание.

Неожиданно, булыжник пролетел над головой Морфа, разбившись, в пять метрах от него. Мутант резко прыгнул на звук, схватив лапами мелкие камни.

Сейчас или никогда.

Морф блеснул лезвием, в две секунды оказавшись сзади и вонзив кинжал в спину мутанта. Показалась алая кровь на лезвие. Дзынь всем телом сгруппировался, откинул Морфа на землю, а после набросился с открытой пастью. Сталкер оттолкнул ногами Дзыня, вонзив кинжал глубоко в лоб, но мутант лишь пофыркал, ни дав шанса вытащить единственное спасение Морфа. В последний момент, сталкер успел закрыть лицо рукой, и Дзынь ухватился за левую кисть, вонзаясь клыками в мягкую плоть.

Илья закрыл глаза, отдавшись без боя.

“Даже десяти секунд не поборолся... Здравствуй величество смерть... Я ждал...”

Неожиданно, вместо одного кинжала во лбу, появился второй.

- Сдохни! Сдохни! Сдохни! – орал Марти, нанося десяток, если не сотню ударов, даже когда мутант ушел в мир иной.

- Бог есть! Только рука... – вздохнул сначала блаженно Морф, вытираясь от крови, но увидев четыре дырке в ладони, быстро достал обезболивающие и замотался бинтом, похоже, правда, поверив в существование всевышнего.

Марти застыл в шоке.

Кровь стекала по темному стеклу противогаза Дениса. Перчатки из черных превратились в красные. Комбез стал походить на фартук мясника-убийцу.

Освободившись из крепких объятий, Илья весь в крови прижал Дениса как сына, успокаивая ласковым голосом:

- Дело не легкое, знаю. Ты – молодец, меня спас. Герой. Это мутант, ни человек.

- Черт... Долг уплачен, - улыбнулся нервно Денис.

- Уже шутишь? – усмехнулся Илья. - Давай перекур и в лавру. Хватит веткой по воде водить вокруг нее.     

Невская лавра.

Ни одна свеча на огромной люстре не горела. Ни излучая даже тлеющего пламени. Серый кафель ужасно скрипел; с расписного потолка свисал болотный мох, полностью укрывая бывшую красоту. Там, где мха не было, расписной стиль дополнял на фреску огрызки свинцового неба. Окна – по традиции – были выбиты.

Большую часть икон либо украли, либо они распластались на полу. Матерь, Иисус, ангелы – все отдыхали на кафеле, не убедив людей во втором пришествии. Большинство потолка лежало именно на ангелах, как и некоторые обвалившиеся строгие колонны, только с божьей помощью удерживающие лавру от полного падения в смуту.

Главный алтарь в конце коридора, на удивительный стиль питерского апокалипсиса, оставался как под куполом. Ни один камушек не лежал на красном ковре; ни одна ваза с цветами не упала; ни одна картина и икона не пострадала от ржавой влаги. Еще один аргумент в пользу того, что Бог помнит о своих храмах.

Бродя как змейки влево-вправо в окружение обвалившихся колонн, Денис, обходя распятого Иисуса, тихо спросил:

- Илья, а ты хоть знаешь, как выглядит твоя икона и где она?

- Естественно. Даже знаю где мощи Невского лежат.

- Ты их тоже заберешь?

- Та нет. Не по-христиански это.

Приблизившись к алтарю, Илья в метре от него заметил мертвеца с пулей в виске и с пистолетом в руке. Кафель был загажен красным. Труп благоухал далеко не розами.

- Знакомься Дэн, это – труп, труп – это Дэн.

- Он застрелился?

- Похоже. Прямо перед алтарем где все чистенько. Матерь не впустила?

- Может нахрен свалим?

- Брось ты! Я зря завел тебе новое знакомство?

Илья ступил на белоснежно чистый алтарь. Ничего не произошло.

- А вот и ты моя сладкая Скоропослушница! Полезай в рюкзак!

Денис зачем-то перекрестился, смотря на икону.

- Харэ-э брат. Уходим. Не люблю я благовонья свеч эти.

Илья сделал первый шаг на грязный ковер.

Резко, как удар в боксе, в голову что-то ударило. Ноги подкосились словно ватные, в глазах потемнело, а уши слышали лишь давящую тишину и удары искр. Илья схватился за голову, стоя на коленях.

Глаза на иконах стали красными. Из них текла кровь. Тишина и единственный звук льющейся крови заставлял сойти с ума. Огрызки неба превратились в кроваво улыбающихся ангелов, застывших, смотревших прямо в глаза. Колонны начали одна за другой бесшумно падать. С каждым ударом камня об грязный кафель, вместо звука падения, был тихий стон боли. Тысяча стонов боли.

Зеленый мох выдавливал из себя маленьких черный паучков, плывущих по реке крови на кричащего от ужаса Илью. Неожиданно, стоны прекратились, и раздался глухой женский крик и плач ребенка. Илью оглушило, он упал на кровавый кафель, измазывая себя кровью священных и задыхаясь в ней. Паучки залезали под комбинезон, и кроме женщины с ребенком он ничего не слышал.

Колокол. Крик и плач чередовался с колоколом, нагоняя не только тревогу, но и безысходность. Илья кричал, пытаясь заглушить все это, но боль становилась только острее. Почти вонзившись в тело и разорвав жила, упал крест с Иисусом, смотря на грешника без жалости.

Крик. Кровь. Боль. Колокол. Крест. Плач. Ужас. Пауки. Ангелы.

Белая пелена окутала взор.

Игла с морфином проникает в красно-серые вены. Горлышко бутылки с ядовитой водой льется в желудок и обжигает  пламенем. Табачный дым кружит по комнате вместе с оранжевым пеплом. Обессиленная ладонь сжимает холодную рукоять пистолета.

Глаза стеклянные. Руки в синяках и волдырях. Бледная, сухая, изможденная кожа. Жизнь не имеет смысла. Громкий и истеричный смех, переходящий в крик. Сердце бьется как гашетка. Мутный взгляд в размытый горизонт.

Щелк.

Заторможенный спуск затвора. Дрожащий пистолет, направленный стволом в висок. Серый порох разлетается по комнате.

Удар пистолета об стену.

“Нет! Не могу! Нет!”

Штукатурка падает на голову. Илья окунулся лицом в кровь, не в силах дышать в вязком веществе. Взгляд в будущее, которого нет, вызывал лишь усмешку. Все кончится здесь. В метро и руинах мира, где мутанты борются за остатки человечества отчаяние самого человека. В высохших лужах не видно звезд.

Щелк!

Выстрел.

Лёшка падает на кафель, разгоняя серую пыль. Пуля прошила сердце, оставив ребенка мучительно умирать. Илья, красными от злости глазами жестоко уродует топором тело бандита, погубившего ангельскую душу маленького Лёшки.

Разрубив на части бандита, отец весь в крови падает на колени к сыну. Кровь льется и льется, не замечая попыток отца закрыть рану ладонью.

Лёшка затих. Перестал плакать. Он смотрел на бетонный потолок, где совсем недавно было солнце и небо.

Илья кричал, целовал, плакал, звал помощь, но всем было безразлично. Было безразлично то, что отец теряет смысл жизни, предпочтя медленную смерть. 

Первым что увидел Илья, открыв слипшееся веки – свинец неба и Дениса, нависшего  над ним.

- Очухался! – обрадовался Денис. - Что-то хреново на тебя иконы действуют. Бес что ль?

- Че было?..

- Ты начал орать и бить иконы. После упал и требовал от меня пистолет. Я конечно ни в какую. После, ты нацелился на автомат, но я успел отобрать его у тебя. Я подумал, что ты глюки словил, и стал вытаскивать тебя из лавры. Ты сопротивлялся так, что долбанулся головой об стену и вырубился. Думаю, висок у тебя болит.

- Болит... Рюкзак забрал мой?

- Ес.

- Где мы?

- Я сумел дотащить тебя через Некрополь, послушав Крылова “волка на псарне”. Щас мы на площади.

- Гуд. Смотаемся к отелю. Тебе ведь фотка нужна была? За хорошую службу, я тебя вознагражу.

- Спасибо, генерал!

- Автомат верни. Ни твой размерчик.

Почти демонстративно, рядом со входом в метро стояло три силуэта в зеленом. Веган. На коленях перед ними было два парня в лохмотьях и без противогазов. Илья понимал, что это.

Илья жестами предупредил Дениса, спрятавшись за машиной, рядом с Невским. Через руины, эхом отдавал басовый голос, донося ветром маленькие отрывки:

- Империя... Приморцы... Ворон... Блюз... Приговариваются... Казни... Бах. Бах.

- Твари, - прошипел Денис. – Зачем убивать таких же людей, когда их и так мало осталось?

- Зеленые наверняка считают, что это из-за приморцев эпидемии, голод, бедность и тэ-дэ. Человеку проще обвинить другого, чем себя.

- Люди-люди...

- Затягивай шпоры, они свалили обратно в свои тоннели. Пошел! Пошел! Пошел!

Отель “Москва”.

Сопливо держащиеся три буквы “ОСА” встречали усталых путников. Непоколебимый отель, правда, выглядел целёхоньким, но это если сравнивать с руинами вокруг. Панорамные окна – как удивительно! - были выбиты полностью. Теперешняя восьмиэтажная и четыре звёздочная “Москва” открывала двери странникам, но, к сожалению, они пришли не отдыхать

Раскиданная мебель; разбитый предмет декора; ржавая вода, стекающая с крыши отеля, – так встречала “Москва” туристов. Мешки с мясом отдыхали на стульчиках и в своих постелях, возможно, даже радуясь, что умерли в прекрасном мире, а не в тоннелях метро, лишенные солнца и всего человеческого. Не захотели превращаться в крыс и кротов. Выбор понятен.

Кое-как добравшись до последнего этажа, Илья открыл люк в потолке, подставил сырую лестницу и сталкеры выбрались на крышу, пронзаемые холодным ветром и первыми лучами солнца.

Питер предстал пред ними. Тысяча оставленных машин; набережная, укрытая химическим мусором; зелено-голубые волны Невы, несущие трупы и пробитые баржи; огромные тени мутантов; питерские руины из кирпичей и камней. Это Питер, детка.

Облачная пелена висела над городом-героем. Небо оставалось мерзко свинцовым, но лучше такое, чем серый бетон метро. Лучи солнца понемногу выглядывали из облаков, но пока рассвета не было. Слишком жесток Бог стал перед людьми, укрыв детей своих в тумане и под ядерным грибком.

Обнимаясь с Питером, Денис кричал:

- Здравствуй Пе-те-р-бург!

- Светишься от счастья, - улыбнулся Илья, сняв противогаз, дав седым усам продышаться.

- Э-э! Ты че? Сдохнуть хочешь?

- Дай покурю спокойно! – Илья уселся на стул, задышав кислым воздухом и двадцатилетним табаком. – Я всегда дышу перед тоннелями этим ядовитым воздухом – настоящий. Просторный такой. А в метро, это не воздух, и даже не жизнь. Дышим, чтобы просто жить, а не умереть. Как и жрем всякую дрянь, чтобы жить. И удовольствия от этого не получаем, только все ради желания жить. Но зачем?

- Я думал, ты не куришь.

- Я курю, пью, дышу радиацией и колюсь морфином. Такой я здоровый! Ты думаешь, почему я это делаю? Я! Хочу! Умереть! Думал, я пропил то самое горе с потерей Лёшки? Хрен! Я издалбливался до смерти, но никогда не мог нажать на курок! Ни-ко-г-да!

- Нервный ты...

- Заткнись! Я убиваю себя медленной смертью, потому что силенок нажать нет! Слабак! Я вижу всю мерзость мира! И не могу застрелиться!

- Может, ты любишь жизнь?

- Нет!

- Может, что-то удерживает?

- Нет!

- Я вот, - Денис сел на второй стул, смотря на маленькие тени пробегающих мутантов, – на Ладожской девушку любил. После бойни на Маяковской, ели дополз туда в десять-то лет. Жил шесть лет, влюбился в девушку дозорного. Катька... На нее так же положил глаз сын коменданта станции. Началась у нас вражда. Он приставал к ней, а я в защиту... Ну, выгнали меня на поверхность, где я терялся в таком огромном пространстве, задыхался от такого живого воздуха. Был уверен, что незачем мне больше жить, и пора задохнуться, но черта с два. Нашел новый лучик света – будущее. Оно не светит почти, но это пламя в сердце!

- Да-а-а... Доставай фотик. Рассвет... 

Денис представлял рассвет совсем другим. Этот был тусклым, серым, почти что ледяным. Не было в нем огня. Лучи ласкали лицо, но тепла и нежности не ощущалось.

Денис не сразу, но понял – у рассвета не главное красота, главное эмоции. Денис смотрел, и ощущал надежду. Такую маленькую, такую тусклую и прозрачную надежду. Может, человек когда-нибудь ступит на поверхность уверенно?

- Щелкнул? – спросил Илья, достав из мусора шестиструнную гитару. – А вот и презент мой для тебя. Наверно, музыки ты не слышал кроме пьяных напевов алкашей. Прости за голос: будет немного хрипловато. Я, как видишь, та еще творческая натура. Хе-хе.

Пальцы коснулись струн. Мелодия разносилась по ветру, играя как будто для всего города. Голос запел:

Зима укрыла сожженный город,

И мы уходим подземным ходом.

Туда, где снег и белей и чище,

Туда, где время нас не отыщет.

И ты забудешь мой последний взгляд,

Но через сотню лет должна узнать мой голос.

Мы будем петь и смеяться, как дети,

Мы похоронены на Невском проспекте.

Денисом овладели мурашки. Он слушал, погружаясь в мир без солнца, но надежды.

А в жерновах не мука, но порох,

И этот порох взорвется скоро.

Ты нарисуешь круги на полу,

Круги на потолке, круги на стенах,

Закроешь сына от взрыва телом.

И ты забудешь мой последний взгляд,

Но через сотни лет должна узнать мой голос.

Мы будем петь и смеяться, как дети,

Мы похоронены на Невском проспекте.

Илья пел, пронзая легко струны, чувствуя боль и наслаждение в груди.

Тебя ждет поезд на том вокзале,

Никто не ждет меня в Зазеркалье.

Меня уносят, ведут ко дну.

Две рельсы, что сошлись в одну.

И ты забудешь мой последний взгляд,

Но через сотни лет должна узнать мой голос.

Мы будем петь и смеяться, как дети,

Мы похоронены на Невском проспекте.

Мы будем петь и смеяться, как дети,

Мы похоронены на Невском проспекте.

Песня надежды и отчаяния. Песня смеха и плача. Песня жизни и смерти. Песня будущего и прошлого. Песня питерских руин. Главное – не перепутать фонарь в тупике со светом в конце тоннеля.

- Знаешь, Дэн. – Илья натянул противогаз. – Время жить. Когда-нибудь мы будем жить здесь. В Ленинграде. Дома...

 Данила Дёмин

x

Иллюстрация к: Песня Руин