Шиш вам, а не Землю!.. (юмор фант-ка, роман)

Фантастический роман

   В.Февраль



1.

- Обана! - сказал прапорщик Голенищев лейтенанту Патрикееву. 

   
Но тот не поверил этим его словам и решил сам, так сказать, на личном опыте убедиться в объективности утверждений подчинённого.

   
Наверное, только поэтому он сунул нос в солдатский котелок и авторитетно понюхал там чего-то. 

   
- Солидол. Как пить дать, солидол. Да-а... Гммм... Клянусь честью офицера! - воскликнул он возбуждённо и полез в карман с таким вдохновением, словно эта самая честь, о которой он в последнее время так часто упоминал всуе, находилась именно там и нигде больше на земле. То есть, в кармане его ношеных, измятых галифе.

   
И, тем не менее, к счастью или, к сожалению, но честью там отродясь и не пахло. Вместо же чести офицера в кармане, опять же, офицера лежали тривиальные спички и ещё более обыденные, земные, а точнее российские сигареты "дымок", которыми Патрикеев и не преминул воспользоваться тут же, применив их по назначению и не нарушив при этом ни на йоту устава. То есть, закурив, пусть и не в отведенном для курения месте, но и не в запрещённом. 

   
В отличие от Патрикеева у Голенищева не было и не могло быть, просто по званию и должности, чести офицера, этого невидимого, но, тем не менее, реально существующего в природе атрибута всех офицеров планеты Земля. 

   
Зато у Голенищева было самолюбие и некоторым образом себялюбие прапорщика. Потому-то Голенищев и взял на себя смелость не согласиться с доводами молодого литёхи и, в общем-то, заспорить с ним напропалую и всерьёз. 

   
- Однако, - сказал он, многозначительно и грозно повращав бровьми для солидности, а затем пригнул голову литёхи вновь к котелку, этому вместилищу всех солдатских чаяний и грёз, определённого объёма ёмкости, наполненной в данное время некой брудной и отвратительно пахучей субстанцией, подозрительно напоминающей солдатскую похлёбку. 
  
- Не-е, - тоненько протянул, словно пропел, лейтенант, вырывая мощный затылок из не менее мощных, волосатых, словно бы орангутаньих лап сверхсрочника. - Что я солидола от говна не отличу? - сказал лейтенант и почесал в раздумье переносицу. - Если б это было дерьмо, - заявил он может быть несколько самоуверенно, - я бы так и сказал. Но, если это солидол, то он солидол и есть, как ни финти... И я со всей ответственностью заявляю... 

   
Может быть, он и успел бы озвучить своё заявление, и оно прозвучало бы во всеуслышанье и пошло бы это заявленьице гулять по полкам и дивизиям доблестной российской армии, обрастая немыслимыми легендами, неслыханными домыслами, прославляющими пока безвестное имя литёхи. Может быть, всё было бы так, а не иначе. Всё, ведь, как известно, может быть.

   
Но, как тут говорилось, заявление это малость не прозвучало. То есть, оно не прозвучало совсем и кануло втуне, так и не вырвавшись из молодого лейтенантского организма. 

   Зато, как раз в этот момент, из кустов неподалёку от культурно, я бы сказал, дискутирующих сослуживцев выскочила здоровенная бабища с граблями наперевес и заговорила баском, другими словами, тоном не предвещающим ничего хорошего. 

   
Повадками же и тембральной окраской голоса эта непоседа напоминала полкового их, то есть Голенищева и Патрикеева, командира, причём напоминала она им полкового командира в часы его самого жуткого, сотворённого им же самим, командира похмелья. 

   
- Уж я-то вам задам, - прогудела бабища, пошевеливая граблями так, что ветер загулял над весями и пажитями. - Уж я-то вам роги пообломаю, - пообещала. - Вы, что, не знаете Пелагею Кузьминичну Селёдкозасольскую? - спросила она практически официально с лёгким удивлением. - Ударницу каптруда? 

   
И Пелагея Кузьминична загнула, походя, такое, что мелькающие с непостижимой скоростью грабли над её головой, показались сущим пустяком рядом с этими её словами, а лексикон дивизионного командира, слышимый денно и нощно до того всей дивизией и приводящий частенько в трепет условного, учебного врага и повергавший в дикий ужас всех новобранцев и новичков, этот лексикон показался рядом с, теперь высказанным Пелагеей, набором бессмысленных, не имеющих никакой эмоциональной окраски, фраз. 

   
- Полегче, мадам! - предостерёг прапорщик прекрасную своей первобытнообщинной, кустодиевской красотой деревенскую бабищу. - Как бы, мадам, от ваших речей динамит на военном складе не сдетонировал. А то недавно наш комдив поимел неосторожность свободно и незакомплексованно выразиться публично насчёт мухи, севшей ему на щеку, и это обстоятельство чуть не закончилось для склада и, охранявший склад, роты трагически. Ваши же речи, леди, клянусь своим боевым опытом, как глубиной содержания, так и широтой кругозора в области ненормативной лексики нашего славного и могучего русского языка, превосходят стиль изъяснения поднаторевшего в этом деле боевого командира. Посему будьте осторожны с некоторыми оборотами, и я думаю, мы обойдёмся без незапланированных эксцессов, международных скандалов и техногенных катастроф. Вот так, мадам, и не иначе.

   
Но бабе, похоже, было плевать на техногенные катаклизмы, мировые войны, переселения народов и вообще - на конец света. 

   
- Вы что это по огороду шастаете, крысы недобитые? - обалдело, вопрошала она. 

   
- Так мы ж. Это... Проводим наблюдение, - сказал Голенищев и указал пальцем на бинокль, висящий на шее Патрикеева. - Так, Вася? А? - обратился он к литёхе. 

   
- Допустим, - осторожно отозвался бравый и отчаянный лейтенант. - Хотя, конечно, информация сия военной тайной, товарищ прапорщик, является. Но в особых случаях, вроде нашего... 

   
Он не без уважения взглянул на гигантские грабли зажатые в прекрасных, мозолистых ладонях крестьянки, ладонях от которых пахло чесноком, брагой и другими продуктами и прелестями привольной деревенской жизни.

   
К слову сказать, сам Патрикеев ничего в своей жизни, кроме трамваев, супермаркетов, городских каруселей, хот-догов со сникерсами, не видал.

   
Безвылазно и бездарно проведенная в городе жизнь сказывалась, конечно, и на повадках военного. Ко всем он всегда и везде обращался на "вы". Обожал ходить по музеям. И с детства пил лимонад вёдрами. 

   
- Отставить! - приказал этот человек, завидев, что прапорщик принял боевую стойку дзен-куцу и, по всей видимости, собирался защищать командира от вооружённого противника не на жизнь, а на смерть, то есть, отметелить как следует приставучую, злобную бабищу. 

   
И, в свою очередь, реагируя на приказ, Голенищев послушно расслабился, сделав при этом несколько вдохов-выдохов по системе хатха-йога. 

   
- Есть отставить! - звонко щёлкнул он каблуками несколькими мгновениями позже. - Разрешите продолжить наблюдение! 

   
- Разрешаю, - милостиво откозырял Патрикеев и сосредоточил теперь всё внимание исключительно на объекте, внёсшем переполох в их небольшое, состоящее пусть из двух человек, но боевое подразделение.

   
- Вы гражданка, извиняюсь, кто будете? И с чьего дозволу вторгаетесь на засекреченную напрочь территорию? - спросил он. 

   
Баба слегка охренела. 

   
Но только слегка. И - в первую минуту. Зато потом, как-то вяло шмыгнула носом, закатала застиранные рукава, которые, будь к её чести сказано, до сих пор были раскатаны, и пошла она вперёд, как танк, в полном смысле - грудью на наглых захватчиков. Каковыми, собственно, и являлись в её глазах Патрикеев с Голенищевым. 

   
- Ты что чокнутый, паря? - поинтересовалась любознательная крестьянка и для наглядности покрутила толстым, как домашняя колбаса, пальцем у виска Голенищева. - Какая территория?.. Это же мой огород, остолопы. Я сама сажала здесь капусту. И морковку и укроп. И картошки немного. И бабушка моя здесь раньше управлялась... Да вы что с ума совсем посвихнулись, товарищи евфрейтора?.. Да я вас!.. 

   
И она приветственно помахала над головой ощерившимися зубьями всё теми же граблями. И, поднятый этим популярным в сельской местности предметом ветер даже пригнул к земле картофельную ботву. 

   
А у Патрикеева невыносимо зачесалось между лопаток. Видимо, этим потаённым местом он предчувствовал фатальные последствия, уверенно назревавшего, грабельного катаклизма. 

   
- Вы только не волнуйтесь, гражданка, - сказал он в некоторой степени даже заискивающе. - Мы вам всё объясним. 

   
- Щас я вам объясню, - не поддалась на провокацию бабища и сделала ещё один вкрадчивый шажок в сторону бойцов.

   От чего кошмарные грабли практически зависли над головами героев, создавая тем самым нездоровый антураж и опасную ситуацию в самом средоточии наблюдательного армейского поста. - Щас я вам покажу, голуби сизокрылые. Вы у меня всё поймёте, - с леденящей кровь убеждённостью вещала она. 

   
- Гражданка! - почти с отчаяньем в голосе воскликнул молоденький лейтенант. - Опомнитесь! В данную минуту вы совершаете тяжкий грех и великое преступление перед министерством обороны. Вы предаёте свою Родину-мать, гражданка Селёдкозасольская. Стыд вам и позор. 

   
  - Ой, ты!.. Гляди, какие слова знает! "Родина-мать" - передразнила она, подшагивая к Патрикееву, отчего лейтенант, маленько отступив, чуть не свалился с крутого бережка прямо в быстрые воды местной речушки Петляевки. - Как я могу предать Родину, да ещё - мать, мать вашу, когда я на своём огороде? 

   
- Теперь этот огород совсем не тот, что был раньше. Так как мы выполняем на нём секретную миссию, - понизив голос до заговорщицкого шёпота, произнёс Патрикеев. - Мы здесь по заданию высшего командования. А вы ж нам мешаете, гражданка. 
  
  
  
  2. 
  
  
- То-то, глядю я, вы с биноклей, - немного поостыв, заметила собеседница. - А я думаю: чёй-то вы здесь делаете? А, часом, не купаться ли вы забрели в наши края, служивые? А мне тут буки втираете. Думаете, раз деревенщина неотёсанная, мы ей лапшицы на уши и понавешаем по самое не хочу. 

   
- Вот вам крест, - перекрестился Патрикеев. - Чтоб мне провалиться. - Он топнул ногой и, подмытый водами Петляевки, крутой бережок предательски дрогнул. - Мы не купаемся вообще. Нам по уставу не положено. Что мы моряки, что ли?.. Мы действительно здесь с секретным заданием. И наблюдаем с вашего, извиняюсь, стратегически важного огорода во-он за тем... 

   
- Лейтенант!!! - предостерегающе закричал прапорщик. 

   
Но было поздно. 

   
Лейтенант сказал то, что говорить был не должен, неподготовленному психологически к сказанному, совершенно штатскому человеку. А, тем более - этой барышне в мятом, стиранном перестиранном сарафане, деревенской малограмотной, не ведающей в своей жизни ничего, кроме мотыги, парного молока, здорового образа жизни, да латиноамериканских сериалов, бабе. 
  
  
Четыре генерала отдали честь друг другу. А затем, низко склонившись над широким столом, принялись изучать лежащую перед ними карту. 

   
Позади каждого из высокопоставленных чиновников стояло по рослому, холёному (а то и по два) полковнику - спортивных, широкоплечих и высокоинтеллектуальных мордоворотов. Вышколенных в лучших традициях русской армии и знающих толк в службе. То есть, знающих, когда следует вмешиваться со своей помощью в высокопоставленный и высокопарный разговор, а когда сделаться как бы невидимыми и неслышимыми. 

   
В общем, генералы долго и деловито разглядывали непонятные для штатских значки и символы, нанесённые на карту. А потом один шумно выдохнул и, скрипнув, изношенными в тактических марш-бросках, суставами разогнул согбенную спину. 

   
- Ни черта не понимаю, - признался генерал Мурлыкин и нервным, чисто механическим движением, подкрутил свой пышный, почти будёновский, ус. 

   
Другой генерал, Березин в ответ лишь молча передёрнул плечами, тем самым, выражая полную солидарность и согласие с высказыванием вышеупомянутого коллеги.
  
Мурлыкин тем временем подкрутил второй ус, доведя их симметрическую красоту до немыслимого совершенства и молча, но требовательно взглянул на остальных членов Военного Совета - Пятёркина и Зимина. 

   
Но Пятёркин и Зимин тоже пошли на попятную. Воровато переглянувшись, они лишь пожали плечами, шумно, пораженчески засопели и отступили на шаг назад. 

   
В воздухе просторного помещения штаба КОВПСРОА, то есть - штаба Космических Операций Воздушно-Пехотных Сил Российской Объединённой Армии повисла, нет, не гнетущая, далеко не гнетущая, а выжидательная тишина.

   
И полковники поняли, что настало время их выхода. 

   
Жестом фокусников они извлекли из-под своих благоухающих отменным дезодорантом благородных полковничьих подмышек тонюсенькие папочки с тиснёной золотом надписью на каждой "Совершенно секретно!" и, раскрыв эти папочки, мешая, друг другу, и, перебивая один другого, разом заговорили. 

   
Генералы, пользуясь, случаем, расслабились. Некоторое время они слушали своих помощников, не перебивая, каждый - своего. Но вскоре адъютантам, в виду наступившей полнейшей словесной неразберихи, пришлось замолчать. 

   
И тогда дали слово только одному. Тому, что был поближе к Березину. 

   
- Говори, Коляня. Остальным молчать. А то - во! - показал кулак один из генералов, кажется сам Березин, в должности стоявший на несколько порядков выше своих коллег, собратьев и патронов по генеральским погонам. 

   
- Да чего там говорить, - взял круто с места и, что называется, в карьер полковник Коляня. - Всё ж и так ясно, елки-моталки, ядрёный корень.

   
- Но-но! - строго осадил полковника Мурлыкин. - Никогда, парень, не ручайся за всех. Неблагодарное это дело, забодай вас всех комар. Можешь, брат, поскользнуться на ровном месте и загреметь, что называется. 

   
- Да я чего?.. Я ж ничего. Но понял. Отныне я - воплощение лаконичности, - пообещал полковник и резким движением захлопнул секретную папочку, содержимое которой он итак знал назубок. - Если в двух словах, товарищи, то дело обстоит так. В тамбовской области, неподалёку от деревни Тюрьевкрошевка-Щихлебаловка приземлился неопознанный летающий объект, в котором местные жители опознали НЛО. То есть - инопланетный корабль. - Полковник пригладил рукой волосы на голове и обвел взволнованным взглядом присутствующих. Вздохнул. - Прошу обратить внимание, товарищи, на такой нюанс в слове "инопланетный", как приставка "ино". Это особенно важно. 

   
После этих слов полковника кто-то присвистнул, кто-то кашлянул. А потом в просторном, вылизанном уборщицей бабой Дусей до невозможного блеска, помещении генштаба на минуту воцарилась мёртвая тишина. 

   
- Эка невидаль! - саркастически плюнул на паркетный пол Пятёркин. - Про такие корабли в последнее время только и пишут. Все газеты пестреют сообщениями об инопланетных захватчиках. Но никто их до сих пор и в глаза не видел. Стоило шум поднимать, да отрывать людей от шашлык... гммм... от государственных дел. 

   
- Не забывайтесь, генерал, - посмотрел на Пятёркина долгим, пронзительным, как он считал сам, взглядом Зимин. - Одно дело, когда инопланетные корабли обнаруживают за сараем или за   общественным туалетом дилетанты, вроде разного пошиба неугомонных журналистов, другое, когда эти же самые воздушные предметы видят непосредственно представители наших доблестных военно-воздушных сил. 

   
- Может быть, вы и правы, - огрызнулся Пятёркин. - Но ВВС тоже иногда ошибаются.

   
А вот этого Пятёркину говорить не следовало. 

   
При этих последних его словах Зимин чуть не задохнулся от охватившего его возмущения. А затем, достав из внутреннего кармана форменного кителя гаванскую сигару, погарского изготовления, генерал сунул её себе в зубы и демонстративно раскурил, выражая тем самым протест против сказанного коллегой. 

   
- Миновали те времена, друзья, когда наши самолёты не могли попасть бомбой в стогектарное поле, а тем более - разглядеть, что находится у них под фюзеляжем. Потому не будем спорить на тему ошиблись ли ВВС относительно наличия на берегу, не имеющей стратегического значения, речушки, стратегически важной для нас чужепланетной техники. 

   
- Правильно! - в один голос воскликнули звездоносные генералы, ибо дискутировать они очень уж не любили. 

   
Ведь, все они, по большей части, людьми были мирными, несмотря на блестящую военную карьеру, и тратить свободное время предпочитали только на игру в покер, дегустацию лимонада и общение со своими домашними животными, включая аквариумных рыбок. 

   
- Дискуссия в её чистом виде это такая хренотень, - выразил общее мнение генерал Мурлыкин и достал из кармана банан, который успел очистить перед секретным совещанием, но не успел, так сказать, употребить. 

   
В воздухе ощутимо запахло тропиками и... трупиками. Ибо бананы, как скоропортящийся продукт, по древней торговой традиции после доставки с Югов местные шибко умные торговцы пропитывали специальным бальзамирующим составом, который, в общем-то, предназначался исключительно для применения в ритуально-похоронных конторах. 

   
Однако Мурлыкину было по фигу. В отличие от своих соратников по тёплому местечку в генштабе, в вопросах обоняния он был не привередлив. Ведь, до того как стать генералом, вырос Мурлыкин в семье могильщика, а рос в доме, стоящем в непосредственной близости от кладбищенской ограды. К тому же мама Мурлыкина работала патологоанатомом и Мурлыкину с самого раннего детства, частенько приходилось играться с отрезанными конечностями и прочей ерундой человеческого экс - так сказать - организма. И потому запахи подобного химического состава, то есть, тления, гниения и биологического разложения, пробуждали у генерала лишь самые тёплые и приятные ностальгические воспоминания о далёком, безвозвратно и бесповоротно ушедшем игривом детстве. И, если и влияли эти запахи на генеральский аппетит, то только с самой положительной стороны.

   
- Начнём с того, господа, что вызовем для секретного собеседования по данному факту нашего суперагента. Кондратий Игнатьевич! Ваш выход! - выкрикнул генерал Мурлыкин. 
  
- А вот и я! - радостно сообщил Придуркин, по привычке и для вящего эффекта открывая дверь ногой в святое святых - совещательную комнату генштаба. 
  
  
  
  3. 
  
  
Однако Придуркин вскоре понял, что ошибся и дверь привела агента не в совещательную комнату, а в общественный туалет-курилку.

   
И тогда Придуркин переменил тактику и грохнул кулаком в стенку справа. 

   
С коротким, сухим треском стенка раскололась и в облаке штукатурки агент предстал пред ясным взором заждавшихся генералов. 

   
- Ну, что? Не ждали? - произнёс он жизнерадостно и несколько через чур, оптимистично. 

   
То есть произнёс всё это в полном соответствии со своим неунывающим и шебутным характером. 

   
- Кондраша! - обрадовались генералы. - Где тебя носило, идиот ты наш безмозглый? 

   
- Ты поаккуратнее, паря, - поморщился Зимин. - А то мы тут переволновались все. Предупредил бы вначале. Мол, захожу. Агент всё-таки, а не фуфло несчастное. 

   
- Так я ж секретный! - напомнил Кондратий и лучезарно улыбнулся. - По долгу службы я обязан внезапно появляться и так же внезапно исчезать. Как Фигаро в театре, в общем. 

   
И, словно иллюстрируя собой сказанное, Придуркин, вдруг, исчез. 

   
Генералы же обескуражено и как-то даже обиженно заозирались, отыскивая взглядом несносного, такого ловкого и неуловимого Кондратия. 

   
Но через минуту голова Кондратия показалась из-под крышки журнального столика, стоящего в дальнем углу. 

   
- Ну что, господа? Недурно? - проблеял, сам собой восхищённый, Кондратий. 

   
- И где только Космическая Глубинная Разведка откопала этого идиота? - вслух выразил мысль, возникшую спонтанно и одновременно у всех присутствующих, один из полковников. - Чувствую, с этим агентом мы не пропадём, но и горя тяпнем, - чуть ли не обречено вздохнул полковник, закругляясь. 

   
Кажется, произнёс всё это Коляня. 

   
Кондратий же к этому времени совсем обнаглел агентурной своей, хитроумной наглостью. 

   
Исчезнув из-под стола, он появился в шкафу. 

   
Зимин же, в ответ на столь чудесные, неоспоримо профессиональные перемещения ловкого агента, разгладил усы, заморгал, а потом рука Зимина самопроизвольно потянулась к висящему на его генеральском боку нагану.

   
Левый глаз генерала неудержимо дёргался и единственная мысль, которая билась в седой голове была примерно следующего, далёкого от сантиментальных оборотов, содержания: "Я тебя породил, я тебя и порешу!" Ибо генерал всё же вспомнил! Агента Кондратия нашёл в одном из заводских цехов не кто-нибудь, а именно он сам. Зимин. 

   
Тем временем агент продолжал выкаблучиваться. То есть, он не прекращал свои, чуть ли не телепортационные перемещения ни на секунду, исчезая в одном месте и тут же появляясь в другом. 

   
Остекленевшими глазами генералы, командующие космическими эскадрами, полками и армиями, смотрели на всё это непотребство. 

   
Адъютанты, бывалые, участвовавшие в нелёгких учебных боях полковники, с бледными, как, вымоченный в хлорке, мел, лицами, стояли позади своих начальников и не знали, что предпринять. 

   
В совещательной комнате зарождалась тихая паника, грозящая по мере своего развития, разрастись безобразно. Чтобы затем перекинуться на действующие армии, все полки и, частично - дивизии, и тем самым парализовать до того сытую, спокойную и беззаботную жизнь русской армии. 

   
- Отставить! - вдруг рявкнул, перепугано Зимин и выстрелил из револьвера в потолок, отчего в последнем, то есть в потолке, образовалась дыра. 

   
Потолок в месте попадания зиминской пули обвалился, и оттуда посыпались мышиный помёт и чья-то заначка - мухлявы разного достоинства. 

   
Мухлявы были, как в пачках, так и по одиночке. 

   
Оторопевшие полковники молча подсчитывали на лету свалившееся на них нежданное богатство. 

   
Кто-то грохнулся в обморок. 

   
Но тут же этот кто-то поднялся, не желая пропускать самое интересное - миг своей удачи, в случае возможного дележа посланного богом. 

   
- Чья заначка? - грозно вопросил Зимин, прекрасно понимая, тем не менее, что заначка его и все мухлявы ворованы им, Зиминым собственноручно долгими, зимними ночами из государственной казны. 

   
И в тот момент, когда Зимин спросил о принадлежности заначки, агент внезапно прекратил свои скачки в объёме ограниченного крепкими стенами штабного пространства и исчез. 

   
А вместе с агентом исчезли и мухлявы. 

   
Теперь уже трое полковников грохнулись в обморок. 

   
Грешным делом эти полковники подумали, что ловкий агент помчался и к их заначкам. 
  
  
- Во-он за тем стогом, - сказал Патрикеев и кивнул головой в направлении противоположного берега узкой, всего в один перелёт плевка, речки. 

   
- Ты только что, Васёк, разгласил военную тайну, - угрюмо объявил Голенищев. - Ты предал нас, своих боевых товарищей и верных друзей и перешёл на сторону условного врага. 

   
- И ничего он не предал! - вступилась за лейтенанта Пелагея Селёдкозасольская, услышавшая и слушавшая весь этот разговор. - Это мой стог. Сама его сложила. Тем летом. Никакой тайны из этого не делаю. То, что я кошу, знает всё село. То есть, вся наша Тюрьевкрошевка-Щихлебаловка. 

   
- Ну вот, - повернулся к прапорщику Патрикеев. - А ты - "тайна, тайна"!.. Какая ж это тайна, если про неё всем известно? 

   
- Так то про стог все знают! А то, что в нём НЛО замаскирован - только мы с тобой! - нечаянно проболтался Голенищев. 

   
И тут же он прикусил язык. До окончательного разглашения военных секретов ему оставалось полшага. 

   
- А ну рассказывай, нежить! - схватила Голенищева за грудки и чувствительно встряхнула Пелагея. - Какой такой нэлэо?.. Отвечай, зараза, а то я из тебя сейчас всю твою заячью душу вытряхну. 

   
- Уважаемая женщина, - заюлил прапор. - Так, ведь, мы не имеем никаких прав на разглашение секретных сведений. Нам за это начальство такого прочесону даст, что не возрадуемся. Вы уж, гражданка, совесть бы поимели, - обратился Голенищев к здравому смыслу Пелагеи Кузьминичны, возжелавшей удовлетворить своё праздное женское любопытство за счёт уменьшения общего количества государственных секретов. 

   
Но барышня эта, царица огородов и полей, мастерица кошения травы и складывания скошенной травы в копны, не желала просто так сдаваться. 

   
- Отвечай, кирзовое отродье, а не то я за себя не ручаюсь, - встряхнула она прапора снова так, что у того неприлично забренчали значки на покатой груди. 

   
Лейтенант же сообразил, что хотя Голенищев и находится в данный момент в могучих женских руках, жизнь Голенищева всецело - в руках Патрикеева и висит она, эта жизнь в данную минуту на тонюсеньком волоске. 

   
В общем, лейтенант Патрикеев бросился на защиту этой самой жизни своего приятеля. 

   
- Уважаемая гражданка Пелагея, - умудрился влезть он между подчинённым и напавшей на подчинённого человекоподобной Пелагеей, фуриеобразной крестьянкой Селёдкозасольской. - Отпустите его, мадам, И мы вам, так и быть, в общих чертах обрисуем ситуацию. - Он вздохнул. - Всё равно, ведь, понадобится, ёлки-палки, ваша помощь. Поэтому, воле неволей, но и вас, мадам, придётся рано или поздно вводить в курс дела. 

   
С видимым великим сожалением отказалась Пелагея Кузьминична от первоначального замысла, во что бы то ни стало вытряхнуть душу из бравого прапорщика и усилием воли заставила себя опустить руки с намертво зажатым в них прапорщиком. 

   
- То-то же, - сказала она с некоторым облегчением. 

   
Убивать по пятницам прапорщиков она не очень-то любила. 

   
- Понимаете ли, мадам, я и Голенищев служим в специальном корпусе, который оказывает противодействие инопланетянам в тех случаях, если те, вдруг, решают захватить нашу планету, - начал, было, Патрикеев. 

   
- Какую планету? - решительно перебила его Селёдкозасольская. - Точнее. 

   
- Я имею в виду планету, на которой мы живём, - терпеливо пояснил Патрикеев. - А живём мы, посмею сообщить, с вашего позволения, на планете по имени Земля.

   
- Ясно, что не на Марсе, - сказала Пелагея. - Но Марс, ведь, тоже наш, раззявы. Ладно, валяй дальше. 

   
Патрикеев вздохнул. 

   
- Наше подразделение создано около полувека назад и время от времени нам приходится нейтрализовывать некоторых, безмерно зарвавшихся, инопланетяшек. Да... Гммм... В данное же время произошёл как раз такой случай. Другими словами, возле вашей деревеньки Тюрье... тьфу... крошевки-Щихлебаловки приземлился корабль, прилетевший из иных миров. Нам же до прибытия специального агента, профессионала по нейтрализации подобного рода инцидентов, поручено наблюдать за объектом. Что мы и делали до того самого момента как вы, пардон мадам, вмешались во все эти дела. 

   
- А они красивые? - задумчиво перебила литёху Пелагея. 

   
- Кто? - не понял Патрикеев, ошеломлённо поглядывая то на приводящего себя в порядок и недавно здорово помятого грубой женской силой, подчинённого, то - на себя.

   
- Кто-кто... Конь в пальто, - вновь озлобилась Пелагея. - Не ты же со своим прапорщиком-задохликом, простофили. Вы, господа, совершенно не в моём вкусе. Я об ино... иноп... планетяшках этих говорю. Мне бы такого, - она стыдливо потупилась, - метра под два росточком. Али поболе ишшо. 

   
Пелагея тут совсем раскраснелась и целую минуту не решалась произнести ни слова. 

   
Как воды в рот набрала. 
  
  
  
  4. 
  
  
- Существуют и трёхметровые и четырёхметровые существа из иных миров, - с видом знатока, читающего лекцию на общественных началах, приободрил женщину Патрикеев. 

   
- Ого!.. Мне бы... Такого... В самый раз... Боле не надо... А то одежды не купить, - бормотала совсем ошалевшая от нечаянно свалившегося на неё женского счастья, Пелагея. - Обещайте, что познакомите меня с такими, ребята. Уж я-то вас отблагодарю. Не забуду. И выпивка у меня есть и закусочка. Огурчики малосольные там, рыбка вяленая... Вы уж расстарайтесь, ребятушки! 

   
- Да погодите вы, гражданка хорошая, - встрял в разговор, малость пришедший в себя от давешней встряски, прапор. - Не все инопланетяшки годятся для создания семьи. - Он поморщился. - Среди них есть жуткие уроды, монстры и даже возможно - людоеды. И это всё не пустые слова и не сказки. У нас три года назад такого агента слопали, что вы бы и не подумали. Как сейчас помню, парня обвешали оружием с головы до ног и обучили всем инструкциям по обращению с инопланетянами. Но, вишь, как всё обернулось. И его удалось инопланетникам обвести вокруг пальца. А, ведь, был лучшим.

   
- Не стану спорить, господа служивые. Но меня интересует в этом вопросе исключительно рост и грубая физическая сила. Чтобы я, значит, по весне могла вскопать на таком мерине огород. А осенью привезти картошку с поля. Вот и всё. Агенты ваши с их росточком в метр девяносто не очень меня впечатляют. С маменькиными сыночками я сроду не жила и жить не буду. Вот такое моё последнее бабье слово и другова вы от меня не услышите. 

   
- Ладно, мать, - взглянул на небо лейтенант, по солнцу тем самым, определяя время. - Перед тем, как отправиться на задание, мы подробно изучили местность по карте, а так же просмотрели данные всех, кто проживает в этих краях. Пелагея Кузьминична Селёдкозасольская, сорока с небольшим лет. У тебя два зуба запломбированы и есть родня в райцентре. А спать ты предпочитаешь на спине. И при этом храпишь. 

   
- Не всегда, - вставила рассекреченная Пелагея. 

   
- Что не всегда? - не понял Патрикеев. 

   
- Храплю. 

   
- Знаю, что храпишь. Про то и говорю, - начал злиться он. - Храпиш, мадам хорошая. И это нехорошо! 

   
- Не всегда храплю, я говорю, - с терпеливостью великомученицы пояснила женщина. - Когда простокваши выпью на ночь, то обходится. А так... 

   
- Слушай, Голенищев, - внезапно обратился Патрикеев к прапорщику. - А не кажется ли тебе, что... 

   
- Кажется... Ой, кажется, лейтенант! Ещё как кажется, - забегал по бережку прапорщик. - Кажется, эта хреновина взлетает! 

   
- Моё сено! Травка моя! Сто-о-ог!.. - в тон Голенищеву запричитала Пелагея. - Держи его! Щас улетит! 

   
А вслед за этим и любой бы уже заметил, даже невооружённым глазом, как из-под стога на том берегу речки ударили струи белого пламени и стог стал подниматься вверх.

    
Он поднялся немного, подпираемый этим пламенем, и так завис в метре от земли, слегка вибрируя и издавая какие-то непонятные звуки, вроде тарахтения и рокота.

    
А потом случилось ещё более невероятное, даже для подготовленных ко всему Патрикеева и Голенищева.

    
Селёдкозасольская, вдруг, бросилась вперёд и поплыла через реку.

    
Очень скоро она оказалась на противоположном берегу, мокрая и освежённая, а её злосчастный стог к этому времени от земли отделяло не менее полутора метров.

    
- Моё! Не отдам! - завопила громогласно женщина и, вцепившись в сухую траву, попыталась вернуть матценность на исходное место. 
Не тут-то было.

    
Стог упрямо рвался ввысь.

    
Тем не менее, Патрикеев с прапорщиком бестолково и суетливо бегали по берегу, не зная, что предпринять и тем самым помочь несчастной женщине, которую бессовестно и подло грабили прямо на их глазах инопланетяне.

    
- Ты наверх влазь! Наверх! - советовал Голенищев, сам понимая в то же время, что такая крайняя и очень рискованная мера вряд ли окажется действенной в существующем положении вещей.

    
- Потом подашь на инопланетный разум иск в суд, - вторил прапорщику лейтенант. - Кстати, сено твоё застраховано?

    
Но Пелагея военных не слышала. Тем более что стог к этому времени поднялся настолько, что ноги, не желавшей расставаться со своим добром Пелагеи, уже болтались в воздухе, не доставая до земли.

    
- Отпусти! Дура! - наперебой кричали военные, завидев фермершу в опасном для её жизни положении. - Отпускай, а не то улетишь в космос! Это же космический корабль! НЛО!

    
- Ни за что, - твёрдо заявила женщина. - Не отпущу бурёнкину жратву. И до этих воришек, помянете моё слово, доберусь.

    
Со стороны деревни, возле крайних хат послышались возбуждённые голоса. То бежали односельчане на выручку Пелагее.

    
Все эти земляки отчаянной женщины громко топали ногами, отчаянно размахивали руками и вообще, судя по всему, собирались принять самое активное участие в происходящем.

    
Один мужик так вообще бежал, размахивая огромной оглоблей над головой.

    
Некоторые из односельчан были на подпитии и потому бежали к речке, выписывая кренделя. Те, что были потрезвее, орали: 
- За Родину! Уррра-а-а-а-а!

    
Очень скоро все они, и трезвые и пьяные, устремились к узенькому деревянному мосточку, переброшенному чуть в сторонке через Петляевку.

    
Подошвы обуви авангарда этой странной процессии уже барабанили по сухим, скрипучим доскам, когда мост, не выдержав тяжести наступающих, затрещал и рухнул в реку. А все, кто находился, на этом мосту, оказались по горло в воде.

    
- Караул! Тонем! - заорали некоторые. А ещё они кричали: - Сам погибай, а товарища выручай! - надеясь, что товарищи вытащат их.

    
Пелагея тем временем, подвывая от страха, с ужасом смотрела вниз, ибо, свихнувшийся в одночасье стог, поднял её на высоту не менее четырёх метров.

    
Сливаясь с криками односельчан, её визг достиг апогея, то есть пределов ультразвуковых частот в их верхнем регистре, добрался до самого дальнего края деревни, переполошил там курей и собак и улетел дальше к рубежам райцентра, как известно, отстоявшего от Тюрьевкрошевки-Щихлебаловки на целых четыре километра.

    
В райцентре, непосредственно в исполкоме и в райвоенкомате услышали пламенный призыв женщины и, памятуя роковые-сороковые прошлого столетия, когда фашистские захватчики мечтали покорить города, леса и долы тогда ещё советской родины, в общем, власти решили прийти на помощь женщине и направили в Щихлебаловку наряд милиции.

    
Вооружённые пистолетами, дубинками и свистками, милиционеры прибыли в Тюрьевкрошевку-Щихлебаловку, чтобы разобраться на месте, что происходит, и наказать по заслугам виновных. 
НЛО взлетал. 



5. 


Пожирая посредством стартового ускорителя, использованный ранее в качестве маскировки биоконсервант, проще говоря - сено, высушенную молодую поросль, ХХМТ-126-BDC-20 набирал скорость и высоту. Он возносил своё, в данную минуту уменьшенное посредством вакуумной экстраполяции до одной сотой первоначального объёма, тело в облацы.

    
Тит и Дит сидели в рубке управления, вдавленные в чёрную, податливую кожу противоперегрузочных кресел силой ускорения и терпеливо дожидались, когда корабль выйдет на околоземную орбиту и можно будет сбросить оплетшие их накрепко ремни безопасности и задышать, наконец, свободно и без напряжения своим инопланетным воздухом.

    
А в данное время у них даже челюсти поотвисали от дикой перегрузки, царящей на корабле.

    
- Ты видал? - с трудом повернул голову к соплеменнику Тит. - У этих туземцев картошку сажают в землю. И вначале ходят по ней ногами, тьфу какая гадость. А уж потом варят из неё суп.

    
- Да, антисанитария полнейшая, - отозвался Дит, вращая налитыми кровью глазами. - То ли дело на Фомальдегаусе. Все овощи выращиваются в специальных камерах. В физиологически полезном растворе, не в чернозёме смешанном с селитрой, как это делается на Земле.

    
- Дит, они эти овощи едят! - взвился Тит. - Да ты и сам видел как тот интеллигентный зверюга, в шляпе и очках лопал помидор!

    
- Это точно. Мясоедением здесь и не пахнет, - согласился Дит.

    
- Нет! Но тот, в очках!.. Елки-моталки! А ещё шляпу одел. Вроде самостоятельный.

    
- Да уж, надел, так надел, - вздохнул Дит. - По самые уши её натянул, гад!

   - Козёл он, Дит, - не унимался Тит. - А ещё придёт домой и скажет своей жене: налей-ка мне борща, дорогая. А то я совсем проголодался на работе. 

   
- Скажет, блин. Как пить дать, скажет, - согласился Дит. - Знавал я борщеедов в своё время. Жрали эти борщи, чтоб их, вёдрами и им хоть бы что.

    
- Но, ведь, то были синтетические борщи, Дит? - со слабой надеждой в голосе поинтересовался Тит. 

   
- Какие там синтетические! Синтетические, конечно. Кто ж будет натуральные жрать? Так недолго и в Карантин загреметь, балда.

    
- Ох, уж этот Карантин, - отозвался с явно читаемым трепетом в голосе Тит.

    
И он вспомнил, как провел шесть долгих и нескончаемых землялет на планете Фархайт, где Совет Двадцати основал колонии для исправления трудно исправимых преступников.

    
Титу припаяли тогда срок за превышение на Звездолёте скорости света, раз и навсегда установленной физическими законами и теорией Тун-Бун-Штейна.

    
Тит оттрубил положенное и вышел на свободу с чистой совестью. Он вернулся на родную планету с неплохо выполненными татуировками типа "не забуду фомальдегауску-мать родную", знанием блатных песен и умением аккомпанировать себе во время исполнения этих песен на жидкокристаллической 72-ух струнной гитаре.

    
Именно за романтическое карантинное прошлое и полюбила его Зигитара. А, когда она же увидела у него на предплечье, вытатуированную с помощью новейших технологий, светящуюся комету с надписью "Бей ментов-фарагоссцев!", совсем разомлела. 
На спине же у Тита, как она позднее узнала, размещался другой рисунок: целая плеяда звёзд, расположенных, как она считала, в северной оконечности галактики.

    
Но и это было ещё не всё.

    
На широкой и мужественной груди героя-эксзаключённого сиял Фэт. Солнце его планетарного мира. Мира, в котором Тит родился и вырос... А вокруг - блестящие капельки планет. К одной из них и приближался сейчас звездолёт, формой своей отдалённо напоминающий тот, собственно, из-за которого и загремел Тит в тюрьму.

    
Фомальдегаусец гордился своими татуировками. Ведь, вечером, распахнув рубашку, только при одном их свечении, можно было спокойно читать местную фомальдегаускую жёлтую прессу, здорово экономя при этом на не в меру дорогом фомальдегауском электричестве.

    
Татуировка заряжалась днём от солнца и отдавала свечение ночью.

    
- Слышишь, Тит?.. А что мы скажем Совету Двадцати Звёздной Секторальной Ассоциации, когда вернёмся? Стоит ли говорить, что нас обнаружили и даже некоторым образом атаковали?

    
- Посмотрим по обстоятельствам, браток, - незаметно для себя перешёл на тюремный сленг отважный разведчик. И дальше, не замечая уже глубоко укоренившейся привычки к этому своеобразному и весьма образному языку, продолжил: - В Совете, верь мне, браток, чтоб мне век воли не видать, клёвые пацаны. А бугор ихний так вообще ништяк. У него бабла, говорят - вся планета завалена. Олигарх. Трудолюбивый мужчина. И, главное, знает толк во всём, что касается бабок. Если он сказал, что на Земле можно загрести немало мухлёвок, значит, ему можно верить. Во всяком случае, я верю и тебе советую так делать. Очень скоро, клянусь мамой, мы с тобой станем богатенькими.

    
- И купим себе безводный и безатмосферный астероид! - обрадовался Дит.

    
- Бери выше. По планете купим, - степенно поправил Тит. - С атмосферой, водой и даже сушей. Хочешь в одной звёздной системе, хочешь в разных.

    
- Вот я засажу тогда свою планету коноплёй, - мечтательно зажмурился собеседник Тита.

    
Тем временем перегрузка, терзавшая тела разведчиков, иссякла совсем и на смену ей пришла блаженная, благодатная невесомость

   . 
- Но как Совет собирается заработать на Земле? - ни с того ни с сего усомнился в успешном исходе дела Дит.

    
- Очень просто, - Тит ткнул коготком в какую-то кнопочку на панели, отчего весь корабль передёрнуло и сам он даже с опаской отодвинулся подальше от панели. - Мы выкачаем из Земли всю её гравитацию, потом запустим эту гадость в особые реакторы и она, вместо того, чтобы бездельничать, примется вырабатывать электричество. По принципу мельничного колеса. Гравитация всегда же падает сверху. Как вода. Колесо так раскрутится, что и не остановишь, а электрический ток рекой потечёт прямо в наши провода.

    
- Гениально! А земляне? Что с ними будет без их гравитации?

    
- А-а, дались тебе эти земляшки, - отмахнулся Тит от товарища, как от назойливой квабромухи. - Всех туземцев мы поместим в особые резервации, которые разместим в астероидном поясе Солнечной системы. Пусть колонизируют и осваивают космос. Нечего им на Земле отлёживаться. Как сами они любят говорить: третье тысячелетие на дворе... А слушай, дружище, - осклабился бывший зек острозубой фомальдегауской улыбкой. - А не махнуть ли нам, брателло, в какой-нибудь придорожный кабак. Из тех самых, что в немалых количествах понастроили синемордые фарагоссцы в последнее время возле звёздных трасс. Спиртное, я думаю, там найдётся. А уж девчонки сами в руки полезут, завидев наши тугие сберегательные книжки. Особенно - дэнверки и драгомейки. Напьёмся до чёртиков. Настоящий отдых для таких мужиков, как мы. 


6 

Конечно же, земные, и в особенности русские спецслужбы очень и очень постарались, разрабатывая методы и приёмы телепортации живой антиматерии. И не только антиматерии, но и антинематерии.

    
Но и у этих служб не всё получалось, как следует. То есть, не всё получалось как с материей неживой. Вернее, с живой материей получалось, как с мёртвой, в результате чего вся живая материя по прибытии на конечный пункт прибытия оказывалась, можно смело сказать, не совсем живой. А, если ещё смелее выразиться, то и - вовсе не живой.

    
Другими и теми же словами, все лягушки, мыши и попугаи, посланные из пункта "А" в пункт "Б" (и не только в пункт "Б", но и во все другие пункты всего русского могучего алфавита) эти маленькие существа самым наглым и беспардонным образом заявлялись в эти пункты безнадёжно бездыханными.

    
Придуркин, всего лишь выбранный для испытания телепортационной техники и назначенной посему для солидности на должность суперагента, но далеко не являющийся таковым, как мы прекрасно понимаем, на деле, ни сном, ни духом не ведал, что он в сем эксперименте - нечто вроде лабораторной крысы и не более того.

    
И потому должностью своей Кондратий гордился весьма и весьма. 
До сей поры дённо, а иногда и нощно, беззаветно трудившийся на заводском конвейере по сборке унитазов и другой полезной в быту аппаратуры, он никогда и не думал, что однажды ему предложат столь высокий пост: вызовут в отдел внешней разведки и предложат под страхом немедленной смертной казни добровольно поработать на Отчизну. А заодно и - на благо всего прогрессивного и от того словно взбесившегося в последнее время человечества.

    
Не знавший в своей, более чем скромной и скоромной жизни ничего, кроме дешёвой колбасы, трендюлей от начальства, однокомнатной хрущёвки и сглаженных новостей о разгуле криминала в стране, он сразу и не уразумел, куда клонят приторно слащавые и хитро щурящиеся дядьки в дорогих костюмах.

   Особенно, когда его спросили, не хочет ли он, Придуркин стать новым Штирлицом, Джеймсом Бондом, Рихардом Зорге, Сергеем Лазо и Павликом Морозовым в одном своём простом и неприхотливом пока что лице, разведчиком экстракласса, так сказать, это ж только вдуматься - супершпионом двадцать первого века!

    
А, когда уразумел, что к чему, перепугался не на шутку. Вследствие чего очень скоро Придуркину отчего-то захотелось домой.

   Помнится, его даже бросило в жар и холод одновременно. Вспотев, как вареный рак, он затрясся одновременно от холода. И долго топтался на месте, бестолково лупая глазами и бубнил односложно: бу-бу-бу-бу!..

    
А, когда высокопоставленные во внешней космической разведке мужики прислушались к его невыразительной речи, то уловили:

    
- А чаво я? Возьмите вон Сёмку. Из механического. Всё я, да я. Как премии, так - Сёмке, а как песочить кого в конце месяца, так Придуркина. Я ж вам не виноватый, что всегда виноватый. Хвамилия у меня такая. Меня с ентой хвымилией и в школе не всегда дразнили. Потому что и дразнить неинтересно, когда фамилия такая дразнительная. Бери эту хвамилию, в обчем, и дразни сколько пожелаешь. Куда уже дразнить? Некуда... Учитель, тот сразу и сказал про меня всему классу, что с такой фамилией, как у меня, в космонавты не берут. И о пятёрках мне помышлять и не стоит. Дело бесперспективное и заранее обречённое на провал. Как бы мне на троечки всё закончить, учитель сказал... Не, ни Штирлиц, ни Борман из меня не получится. Не та лингвистика. С ентой хвымилией даже в магазине появляться опасно. Сразу обсчитывать начинают. Вот и в ЖЕКе... Там и то насобачились приписывать мне свои долги. То есть, господа, хвамилиё многое значит для человеческого счастья на Земле или его же несчастья. Нет, ищите себе другого Штирлица, а не мою кандидатуру. Того же Сёмку, из механического. Он ведь подлиза страшный! Как увидит начальство, так весь тремтит, так ему подлизаться хочется. У него прямо мания какая-то подлизываться и лебезить. Он ничего с собой поделать не может на этой почве. И на любой другой. Сам мне об этом говорил. "Я, - говорит, - Кондратий, маньяк-подлиза страшный и это моя планида такая". Вот.

    
- Заткнитесь, пожалуйста! - почти вежливо перебили словоохотливого слесаря-сборщика. - Вам, что Родина-мать прикажет, то и будете делать, а не выдвигать свои кандидатуры. А наше предложение - так, для проформы.

    
И Кондратий, не откладывая дела в долгий ящик, хотел поинтересоваться у строгих, но добрых дядек, что такое "проформа", но не решился, уж больно серьёзными и занятыми они казались.

    
А штатский с военной выправкой продолжал между тем:

    
- За Вас, верьте моему слову, господин... хмм... гмм... э-э... Придуркин, уже всё давно решено. Родина-мать, так сказать за Вас решила. И она же Вам, эта самая Родина, ядреный корень, уже приказала. С завтрашнего дня, а, вернее, утра Вас последовательно и целенаправленно примутся переделывать в спецагента лучшие наши специалисты. Для дальнейшего, так сказать, целевого использования... Гмм... Хмм... Умм... В открытом и закрытом для общественного использования, так сказать, космосе, но открытом для всех наших агентов.

    
- Позвольте спросить? - поднял руку Придуркин. И, получив милостивое разрешение, прокашлялся: - А отчего только с завтрашнего? Нельзя ли процесс ускорить?

    
Придуркин, конечно, слышал о стремительных методах работы спецслужб. Но, поняв, что ему не отвертеться от почётной миссии, решил в самом начале своей работы выслужиться, ускорив работу по своей вербовке ещё на порядок-другой.

    
Штатский сурово сдвинул брови в ответ на инициативу Придуркина.

    
- Оттого, что сегодня Вы будете подписывать обходной на своём заводе, а так же прощаться со знакомыми и близкими Вам людьми, - сказал он.

    
Придуркин похолодел.

    
- Всё настолько серьёзно? - одеревеневшими губами спросил он.

    
- Серьёзнее некуда, - подтвердил штатский.

    
Придуркин махнул рукой.

    
- С Сёмкой прощаться тоже?

    
- Ну почему сразу с Сёмкой? - поморщился штатский. - Хотя надо и с Сёмкой. У Вас есть какие-нибудь родственники? К примеру.

    
- К примеру, есть. Сёмка, например. Из механического. Он мой двоюродный. Есть ещё мать, отец. В воронежской области. Туда билет дорого стоит, - опечалился Придуркин. - Туда, да обратно, сами понимаете, процесс - денег стоит. Да, к завтра и не получится.

    
- Понимаем, - согласился штатский. И впервые с сомнением взглянул на кандидата в агенты. В глазах штатского ясно читалось любопытство, странным образом уживавшееся с недоверием. - А у Вас и аттестат об окончании школы имеется? - поинтересовался он как-то вяло.

    
- Имеется, конечно, - поспешил заверить Придуркин. И, видя, что недоверие в глазах штатского не погасло, добавил: - Сам директор школы выдал. Сказал, - Придуркин наморщил лоб, пытаясь вспомнить дословно речь директора. - Сказал, что для него день окончания школы Придуркиным - великий праздник и радостный день. И, если он, директор сумел продержаться все десять лет учёбы Придуркина и не свихнуться при этом, значит жить ему, директору ещё и жить. Не меньше ста лет. А может даже и больше. Потому что закалился он, директор небывало. И теперь ему всё нипочём. И ещё директор сказал, - сообщил Придуркин, - что таких идиотов, как я, он в жизни своей не встречал и возможно уже не встретит. Иначе ему, директору крышка. Потому, что какая бы закалка ни выработалась, второй такой встречи ему не перенести. Потому что его директоровская нервная система рассчитана только на одного идиота и, уж, во всяком случае, не на их парочку. Два таких идиотов, как я, для него, директора это через чур, даже учитывая его директоровские заслуги перед образованием страны и звание почётного учителя.

    
- И чем закончилась ваша беседа в тот день. Ну, день выдачи аттестата?

    
Придуркин разморщил лоб, отчего тот, собранный вначале в гармошку, разобрался в гладкий бубен.

    
- После того как я намекнул диру на возможность продолжения мной учебы в его прекрасном учебном заведении, этом чудесном Храме Знаний, он попросил меня ни под каким предлогом не делать этого. Просто из чувства человеколюбия и гуманных соображений. А потом ему стало плохо, когда он включил своё воображение и представил, что я хотя бы на день, на урок остался учиться в этой школе и директора унесли. Лучше бы он не включал воображение, потому что учиться в этой проклятой школе я не собирался. Боже сохрани! С тех пор видели впоследствии только завуча. И это завуч, как-то, чуть позже всех этих событий, сказал мне, что директор "сковырнулся с ума". А так же попросил меня поклясться самой страшной клятвой, какую я только знал на тот день, что я не только никогда больше не переступлю порог их школы, но и на пушечный выстрел не приближусь к её стенам. Иначе он, завуч меня убьёт собственноручно, не моргнув глазом. Сей контракт я свято блюду и выполняю и по сей день, так как видел глаза завуча в момент заключения нашего с ним этого договора. Его глаза не врали. Я не забуду их по гроб своей жизни! По экзальтированному до невозможности взгляду завуча я определил, что этот, в общем-то, безвредный, муху не обидевший в своей жизни, человек, так и сделает, подвернись ему под руку случай. То есть, он убьёт, не задумываясь, если только я попадусь ему на глаза в пределах досягаемости... К тому же, - ухмыльнулся Придуркин, - у меня предубеждение против всякого рода наук с самых пелёнок. В том числе и -- школьных.

    
- Что ж, - задумчиво вытащил из пачки сигарету человек в штатском и Придуркин ясно отметил, как дрожат от волнения руки мужественного сотрудника спецслужб, - я, думаю, Вы нам подойдёте. Именно о таком работнике, как Вы, мы и мечтали, - добавил он менее уверенно.

    
А в глазах штатского, как показалось Придуркину, медленно проступала тоска.

    
И потому, чтобы приободрить хоть как-то этого славного и в чём-то даже понравившегося ему человека, Придуркин немного даже спел какие-то рулады на манер альпийских горцев. А затем и чечётку станцевал, споткнувшись при этом в самом конце начала разудалого песни-танца и слегка разбив себе при этом нос о столешницу.

    
После этих его выкрутасов скисли все члены приёмной в агенты комиссии.

    
А тот штатский, что был постарше, выразился в том смысле, что поработать над "материалом", то есть над Кондратием придётся здорово и это его вдохновляет. И, если они что-то и слепят из этого набора бессмысленной биоплазмы, то сие окажется с их стороны немалым достижением, даже -- подвигом.

    
А Кондратий, в свою очередь, приободрил членов приёмной комиссии, сообщив, что сделает всё возможное, чтобы заработать хотя бы одну на них всех медаль.

    
Так началась блестящая карьера Придуркина, ставшего впоследствии тем, кем он, собственно, и стал - суперагентом космической внешней разведки ? 13-13, если верить документам. И - шутом-эксцентриком номер один звёздных баталий, если исходить из фактических данных.

    
С родственниками он таки попрощался. Денег на дорогу в кэгээре дали. Но вот поверить в то, что он, Придуркин, всю свою жизнь подтверждавший полное соответствие их фамилии, работает в разведке, да ещё космической, никто из родственников не собирался.

    
Наверное, у них попросту не хватало смелости фантазии и куража воображения.

    
Но Придуркин, в конце концов, пообещал всем - матери, отцу, дядькам, тёткам, братьям и сёстрам и даже Шарику во дворе, что, как только у него появится мощная рация и его зашлют в дальний космос, он передаст всем привет. А так же - некоторые самые секретные коды, которыми непременно его обучат пользоваться в кэгээре.

    
Может быть, эти коды в хозяйстве и пригодятся, полагал Придуркин. Кто ж его знает? 


7. 

Но Голенищеву и Патрикееву пока было не ясно передал ли секретные коды своим любезным родственникам, да и вообще, кому бы то ни было Придуркин. И потому все они оказались в немалом изумлении, когда увидели улетающий, подобно ракете, стог сена, с отчаянно вопящей Пелагеей.

    
А Патрикеев так даже икнул, машинально и без особой надобности вытаскивая из кармана и снова засовывая туда армейский дезодорант "Благоухающая Портянка", который всегда носил с собой Патрикеев, где бы ни был. По старой и неистребимой, так сказать, армейской привычке, благоприобретенной им ещё в далёком, безусом детстве.

    
К тому же сигареты Патрикеева насквозь и безнадёжно промокли, а в фирменных кроссовках "reebok" нанайского производства, которые, по случаю необыкновенности задания, разрешило надеть начальство, хлюпала и чавкала вода. С одежды текло, как из водопроводной трубы.

    
Не лучше дела обстояли у Голенищева. И тем временем, пока Пелагея, как дева Мария, возносилась на копне сена в заоблачную высь, под сломанным щихлебаловским мостом отдавали богу душу, матерились, плевались и зыркали глазищами ни в чём не повинные люди. Они барахтались на волоске от смерти и прощались с жизнью.

    
Хорошо хоть речка в этих местах была неглубокой и щихлебаловцам, стоило лишь закрыть своё матюгальное хлебало, не орать дурным голосом и опустить ноги вниз, чтобы нащупать пятками дно и к ним бы незамедлительно пришло вожделенное спасение в образе просто-таки тотального, катастрофического обмеления стратегически важной на взгляд кэгээра речки Петляевки.

    
Как бы то ни было, но тем временем по дороге к речке подрулила вызывающе синяя тойота и принялась бибикать купающимся и тонущимся, внося во всеобщую сумятицу и немалый переполох, как это ни покажется странным, порядок и структуру.

    
Из райцентра возвращались Огурцовы, где закупили домашний японский кинотеатр в новый коровник и это им принадлежала новая и синяя, как старая майка завхоза, тойота. Не зная, что предпринять - мост разрушен, односельчане, скорее всего, тонут, а луговое сено, украшенное Пелагеей, поднимается в облацы - Огурцовы, до сего дня люди не являвшиеся неисправимо набожными и вообще-то далёкие от каких бы то ни было религиозных церемоний и сверхидей, они, вдруг, вспомнили кое-что из Библии, и грешным делом возомнили, что вот он славнозвестный и неувядаемо ожидаемый Апокалипсис нагрянул.

    
Так же считали и щихлебаловцы. Вернее, те из них, кто по чистому везению ещё не удосужился свалиться в речку, когда мост рушился под напором такой необузданной прогрессивным человечеством стихии, как их товарищи-односельчане. 

Патрикеев обернулся на звук клаксона, заподозрив, что приехало его армейское начальство с новыми инструкциями и ценными указаниями к этим инструкциям и только тут заметил, что Голенищев и он, Патрикеев, форсируя некоторое время назад Петляевку, умудрились, совершенно неосознанно для себя, найти в ней самое глубинное место.

    
Во всех иных местах, на всей протяжённости, речка едва доходила до колен грудного ребёнка, если бы тот, вдруг, вздумал пройтись по ней. И потому Петляевку можно было всю пройти лёгким, походным шагом, пешком, под барабанный бой своего сердца, шагая от истока до устья и напевая походные марши и строевые песни.

    
А стог с Пелагеей поднимался всё выше и выше и в какой-то момент, заложив крутой вираж, бесцеремонно и невежливо стряхнул вниз глубокоуважаемую Кузьминичну. И Селёдкозасольская, не выдержав космических перегрузок, а может и, наоборот, выдержав их, а не выдержала сухая трава, оборвавшаяся в мощных ладонях монументальной женщины, но женщина отделилась от стога и стала неотвратимо падать в самое глубокое место неглубокой Петляевки.

    
И, надо ж, в это самое время Огурцовы снова разуверились в боге и начали бесстыдно матюгаться, а на бережок Петляевки выбежал сельский дурачок Сенька-Хренька.

    
Выскочил Хренька, как водится, с гармошкой, выпимши и весёлый весь снизу доверху и начал наяривать на своих кнопках. Так как он всегда мечтал стать профессионалом художественной самодеятельности.

    
Раздвинув меха, Сенька грянул так, что даже тонущие на мелководье заинтересовались его пассажами и начали притопывать, а, точнее сказать, прихлюпывать ногами по проточной воде.

    
А Хренька, ведь, грешным делом подумал, что начался великий праздник петляевского Нептуна, раз уж у их грёбаной речки собралось столько народищу!

    
То, что село сегодня с утра уже праздновало два других праздника: местный - "Тысяча пятьдесят лет Щихлебаловке" и всероссийский "200 лет гранёному стакану" Сеньку-Хреньку не смутило. Бывает, ведь и поболе праздников, чем два в один день. Ну, во всяком случае, теоретически такое возможно.

    
Хренька был неплохо знаком с теорией праздников и местными обычаями и заскоками. И только потому над долами, окружающими со всех сторон Щихлебаловку, поплыли, а если быть точным, поскакали разудало божественные звуки "Барыни-сударыни".

    
Оставалось только объявить конкурсы, поздравить всех через рупор и закончит всё народной игрой "ручеёк" и митингом, когда сверху в речку всей своей многострадальной и почтенной массой произвела падение Селёдкозасольская, чем вызвала цунами, лёгкое землетрясение и долгие пересуды окружающих.

    
И, пока Селёдкозасольская прохлаждалась в речке, рыба похлопывала хвостами на берегу, а односельчане драпали от цунами, Патрикеев сунул нос в солдатский котелок, с которым почему-то не расстался, даже переплывая Петляевку "брассом", понюхал исходящий из котелка запах и только после этого отшвырнул посудину далеко в кусты.

    
Лирично звякнув о камешки, котелок скатился в речку, а Патрикеев обернулся к Голенищеву.

    
- Ты, Голенищев, прав, как никогда, когда утверждаешь обратное, - сказал Патрикеев Голенищеву и после этого громко чихнул.

    
И никто вначале не заметил, как на берег выбрался бродячий и шальной бык Борька. Являвшийся теперь неуловимым представителем некогда благоденствовавшего, а ныне, присно и вовеки веков развалившегося колхоза "40 лет без урожая" и странствовавший до сего дня, где попало и зимовавший, где придётся, этот бык, а точнее говоря - бычара, повеселевшим взглядом теперь обозревал всю сотворившуюся у речки кутерьму.

    
Грешным делом племенному бугаю в какой-то миг показалось: вот оно! Вернулись славные денёчки. Те времена, когда все ( колхозники и коровы ) голодные, но весёлые, то есть весёлые голодной жизнерадостной злостью, дружно и исправно выполняли решения съездов, почины депутатов и делегатов, досрочно завершая пятилетки, семилетки, перевыполняли все мыслимые и немыслимые нормы, нормативы, планы, госпланы, указы, приказы, наказы, заказы, а так же немалое количество разных там заветов.

    
Названный пьяным колхозным пастухом Торреодором и им же в спешном порядке, уже проспавшимся, переименованный в Борьку, бык не обижался за своё прозвище, так как с такой кличкой ощущал себя, пусть рогатым и на четырёх ногах, но почти что человеком.

    
Хуже было колхозному козлу, которого в назидание другим строптивым козлам, назвали Гитлером. С тех пор козлу доставалось. Хотя, впрочем, никто и не требовал его расстрелять, предварив расстрел формальным нюрнбергским процессом.

    
Свободный, как остров барбудов, остров зори багровой, Борька оглядел шумное сборище и, не заприметив в нём привычных и таких милых сердцу транспарантов и плакатов с надписями типа "Миру мир", "Наша цель - заставить корову доиться!", "Выбьем железным кулаком пролетариата хитрожопые зубы буржуя!", понял, что попал не на свой праздник, не в свою эпоху и обольщаться не стоит. Потерянного не вернёшь.

    
А потому, молча, со слезливой обречённостью, Борька повернулся и угрюмо побрёл по бережку. В голове вертелось неизбывное "выходила на берег Катюша". Без советской власти нынешняя безыдейная жизнь потеряла для него всякий смысл. И даже присутствие в сих местах Пелагеи Кузьминичны, симпатизировавшей Борьке своими формами и... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12