Стояла поздняя осень 1841 года, когда последние листья с каштанов прилипали к мостовой. В дорогом ресторане у Елисейских полей за отдельным столиком сидел 24-летний Александр Сухово-Кобылин – один из самых богатых представителей русской золотой молодежи. Он немного скучал, тосковал по утраченному времени, но и вспыхивала в нем зарницами радость от ожидания скорых удовольствий и приключений.
К Александру Васильевичу, как и полагалось в подобных заведениях, вскоре подсела юная, голубоглазая, белокурая и прямо-таки воздушная француженка. В его вкусе. Она представилась модисткой Луизой Симон-Деманш. За шампанским он ей читал стихи Гюго о социальной несправедливости, а это была нестабильная эпоха между двумя французскими революциями 1830 и 1848 годов, она же рассказывала о своей постылой, безнадежной и бессмысленной жизни. О, как он ее понимал! Ведь он, кроме всего прочего, был философ – учился в Московском университете и Гейдельберге, считал себя учеником самого Гегеля, кое-что переводил из него на русский.
В какой-то момент собеседница стала поглядывать на проход из зала в холл, где находилась конторка метрдотеля, а рядом стоял крупный субъект во фраке с подкрученными усами. Он делал Луизе нетерпеливые знаки.
– Что за моветон? – спросил у нее Сухово-Кобылин, слегка раздражаясь.
– Это мой дядя Анри, ему нужно срочно переговорить со мной...
Луиза ушла и быстро вернулась.
– Что он сказал?
– Бранился, что мы много разговариваем.
– Кто он такой?
Она опустила глаза:
– Мой хозяин.
– Мне тоже с ним захотелось поболтать.
– Ни в коем случае! – Луиза испугалась. – Он со мной расправится.
– Думаю, как раз наоборот.
Александр Васильевич легкой пружинистой походкой тренированного человека подошел к господину в проходе и двумя боксерскими ударами отправил его в нокаут. Как и большинство российской аристократической молодежи, Сухово-Кобылин был поклонником лорда Байрона и его подражателя Михаила Лермонтова. Однако дело этим не закончилось, и молодой человек стал ожесточенно пинать поверженного противника ногами. Официанты едва скрутили взбесившегося русского и собирались вызвать полицию. Лишь предложение отступных в размере тысячи франков охладило их пыл.
Александр и Луиза побрели по полутемным улицам Парижа, освещенным газовыми фонарями. В номера они идти не могли, переступать порог отеля, где он остановился, ей не полагалось. Сухово-Кобылин проводил девушку до дома на окраине, где она снимала комнату. Отказ его пустить к себе он проигнорировал...
Утром Луиза обреченно сказала ему:
– Я потеряла не только работу, но и крышу над головой.
– Зато ты приобрела меня, – весело возразил он.
– И что это значит?
– Узнаешь.
Днем после отменного завтрака они зашли в отделение банка.
– Ну, и сколько стоит твоя мечта? – спросил он.
– Полторы тысячи франков, – оробела она.
Он выписал ей чек на сто пятьдесят тысяч и тут же заверил у нотариуса.
Они вышли на улицу, и она сказала:
– Ты, наверное, – святой!
– Я не верю в Бога.
– А в кого ты веришь, чтобы ему молиться?
– В Гегеля.
– Это человек?
– Какая же ты славная и наивная. Мне просто было с тобой хорошо. И больше никаких объяснений не требуется. Ты хотела начать новую жизнь? Начинай...
–––––––––––
Ровно через год Луиза Симон-Деманш приехала в Москву. Александр Васильевич арендовал для нее целый этаж в доме, выходящем фасадом на Тверскую. У нее было четверо слуг из крепостных людей Сухово-Кобылиных. А это был знаменитый род, восходивший к боярину Андрею Кобыле – выходцу из Пруссии и, как уверяли, прародителю всех Романовых. Прозвище он получил, надо сказать, не от лошади. «Кобылой» также называлась скамья для телесных наказаний.
Первые свидания были сладостными, читаем в дневнике Александра Васильевича, но потом, как всегда с ним бывало, он – легкомысленный повеса, не пропускавший ни одной юбки, – охладел. Особенно раздражали его по-собачьи преданные глаза Луизы. Отношений со своей содержанкой он не рекламировал, нигде с ней вместе не появлялся, но, конечно, о гражданской жене-француженке знала вся светская Москва.
В перерывах между любовными похождениями, балами, кутежами, картами, скачками Сухово-Кобылин проявлял склонность к трудолюбию: упорно переводил Гегеля на русский, помогал отцу – крупному фабриканту и помещику – в его огромном хозяйстве, взял шефство над несколькими имениями и сумел добиться того, что они стали приносить прибыль. Он завел бакалейное дело и для Луизы, но ничего у нее не получалось, поскольку она не понимала, что без надувательства ближних ничего нельзя в России сдвинуть с мертвой точки. Но это были мелочи. Досаждала ее ревность.
С годами она усиливалась и становилась порой невыносимой. Александр Васильевич построил особняк в районе Страстного бульвара, который тогда именовался Сенной улицей. Переехав туда один, он теперь изредка видел плачущую Луизу с преданными по-собачьи глазами. По-своему он жалел ее, но и раздражение захлестывало.
Страшная развязка последовала в ночь с седьмого на восьмое ноября 1850 года. Француженка пришла на Сенную, проникла во внутренние покои и застала Сухово-Кобылина с известной светской львицей Надеждой Ивановной Нарышкиной (урожденной баронессой фон Кнорринг). Роман этот длился уже несколько месяцев, Нарышкина была беременна, и никакой необходимости в поступке Симон-Деманш, с человеческой точки зрения, просто не существовало. Это было роковое событие!
В неописуемой ярости будущий драматург набросился на содержанку, схватив со стола первый попавшийся под руку подсвечник. Удар пришелся не в голову, а в шею и рассек ее в том месте, где проходила сонная артерия. Луиза упала замертво, а Сухово-Кобылин под визг Нарышкиной долго еще бил ее ногами, переломав мертвой женщине ребра. Потом вдруг угомонился, отбросил орудие убийства, сел на паркет, обхватив голову руками. Воцарилась тишина. Никто не пролил ни слезинки. От ужаса.
– Что теперь будет? – с испугом спрашивала потрясенная Надежда Ивановна.
– Ничего, – абсолютно спокойно отвечал Александр Васильевич. – Пустяки, Надин. Сейчас я вызову ее прислугу с Тверской. Это мои надежные крепостные люди. Они подтвердят всё, что я им прикажу... Хорошо, что еще не поздно и ехать недалеко. Потом мы отправимся к тебе, и ты скажешь своему уроду, что мы с шести вечера играли у вас в биллиардной. Что не уложится в схему, придется погасить взяткой. Не вижу проблем. Хотя гнусный поступок, ничего не скажешь, не помнил себя...
В жестоком беспамятстве Сухово-Кобылин отбросил легкое тело бывшей возлюбленной к столу, где лежал ковер. На ковре остались следы крови. Семь лет то прекращалось, то возобновлялось следствие. Несколько месяцев А.В. просидел на гауптвахте, где в основном и писал «Свадьбу Кречинского». Если внимательно прочитать пьесу, нареченную почему-то комедией, временами становится страшно, ибо между строк видишь точные ответы на до сих пор невыясненные вопросы. Плюс эти пятна крови, которые ничем не смыть. А итоговый оправдательный приговор все-таки содержал одно обвинение как намек на то, что не всё тут чисто, – обвинение в незаконном сожительстве с убитой, что было равносильно прелюбодеянию...
Через неделю было найдено тело Луизы за Пресней в районе будущего Ваганьковского кладбища. Его припорошило снегом. Следов ограбления не наблюдалось: золотые серьги и кольца с бриллиантами были на месте. Крепостные дали показания, что убили Симон-Деманш из-за невыносимого ее характера. Им грозила каторга, но хозяин обещал откупиться. А если бы не обещал? Обладая внешне хорошими манерами и имея блестящее образование, Александр Васильевич мог своего раба избить до полусмерти серебряной тарелкой, если ему не нравилось поданное к обеду кушанье...
Крепостных впоследствии оправдали, ничего против них не нашлось. Надежда Ивановна еще до процесса уехала заграницу и там, в следующем году, родила дочку, которую назвали Луизой, возможно, для некоего морального алиби. С этой же целью в течение ряда лет Сухово-Кобылин седьмого ноября посещал кладбище в Лефортово, где была похоронена Деманш. В ее память он построил красивую часовню.
После восшествия на престол Александра II поездкам за рубеж препон не ставили и сразу же более 50 тысяч человек покинуло родину. Среди них оказался и Сухово-Кобылин. Он приобрел два имения во Франции, одно – на Лазурном берегу. Отец и мать его еще были живы. Кстати, матушка по делу сына встречалась с императрицей и это в немалой степени повлияло на исход процесса. Была другая возможность избежать тюрьмы – судейские просили пятьдесят тысяч рублей серебром в обмен на свободу. А.В. денег таких было не жалко, однако из-за «морального алиби» он отказался.
Темной души он был человек. Странно для писателя, правда? Вот что пишет в своем дневнике Сухово-Кобылин о директоре императорских театров Гедеонове, который пытался ставить палки в колеса его главному детищу «Свадьбе Кречинского»: «Я побледнел и подошел к нему с худыми намерениями – он оробел, просил извинения, стал мягок и сговорчив и наконец дело устроилось...»
За долгие годы своей 85-летней жизни Александр Васильевич написал всего три пьесы в виде трилогии, а именно: «Свадьбу Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина». Это гимн самооправданию! Все личные пороки Сухово-Кобылин перенес на царскую Россию. Получилось, к счастью для автора, правдоподобно. А иначе и быть не могло. Ведь он был типичным представителем высшего сословия.
Уже заграницей Александр Васильевич дважды женился. В 1859 году на баронессе Мари де Буглон, которая, спустя год, скоропостижно скончалась. А в 1867 году на англичанке Эмилии Смит. Та и полугода не протянула, отправившись в мир иной...
17 июля 2016
Иллюстрация к: Александр Сухово-Кобылин