ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Жены и дети царя Ивана Грозного

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Когда весной поет свирель

Автор иконка Андрей Штин
Стоит почитать Во имя жизни

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Дебошир

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Дети войны

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Тысяча и одна

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать О тех, кто расстались, но не могут забыт...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать К Елене Касьян

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Рыжик, верный и хороший, он меня не подв...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Здравствуй, милая-родная

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

Хроника счастливой семейной жизни
просмотры1183       лайки6
автор Нина Валентиновна Атучина

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Загадка Симфосия. День шестой


Валерий Рябых Валерий Рябых Жанр прозы:

Жанр прозы Детектив
764 просмотров
0 рекомендуют
2 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Загадка Симфосия. День шестойГлава I. В которой Василий находит боярина Андрея Ростиславича израненным, но, слава богу, живым. Глава YI. Где Василий, наконец, обретает заветный клад, однако не ведает, в чем он состоит. Глава VIII.Где скрипторные старцы Аполлинарий, Феофил и Даниил, перебрав пергамены и спрятав их, пропали сами. Глава XI. В которой обнаруживается чудесная чаша, исцеляющая боярина Андрея от понесенных ран. Глава XII. Где появляется старец Аполлинарий и повествует, что за чашу такую обрели Василий с боярином Андреем.

патских волхвов. Затем, обложив древо хворостом, сжег его. Таким образом, выдающийся славянский маг был умерщвлен двойной мученической казнью. Обуглившееся древо, омытое дождями и иссушенное солнцем, приняв твердость железа, служит вечным укором христианскому племени, а для язычества, развеянного по миру, — благодатной святыней.
       — Как все у тебя складно получается, старик, — удивился я, — глаголешь как по писанному?.. Выходит, мы зашли во что ни на есть окаянные края... То-то и смотрю: ну и безлюдье, совсем не пахнет человеческим духом, даже пажитей нет. А луга, надо сказать, не плохи для пастбищ. Вона что, оказывается, — проклятая сторона...
       — Окстись, монах, земля не может быть проклятой. А здесь, — дед топнул оземь, — наоборот, осияна благодатью!
       — Да кем она освещена-то, думаешь, чернокнижные кудесники постарались?..
       — Не кощунствуй, иноче.
       — Да ты сам святотатствуешь, старик, а я тебе в том потворствую. Прекрати морочить людей чертовщиной! Ишь, распоясался, дали тебе волю, лучше веди скорей к спаленному древу.
       Волхв подчинился, кряхтя, взобрался на сивого мерина и, понукая, тронул его в гору, за ним последовали и остальные. Поднявшись на гребень, мы восхищенно застыли, пораженные невиданной картиной. Перед нашими глазами развернулась необозримая панорама щербатых хребтов, поросших синим лесом. Розово сверкали на солнце заснеженные вершины. В туманной долине катила раздольная воды река, вбирая источаемые Карпатами стремительные потоки.
       Кологрив не позволил долго наслаждаться открывшимся простором. Он начал осторожный спуск в узкую расщелину, ведущую в затерянное ущелье, по дну которого струился горный поток. Спустившись в пропасть, мы оказались в мрачном каменном коридоре. Нас поразило отсутствие растительности и вообще каких-либо признаков жизни.
       Наслушавшись небылиц, Акимка, поравнявшись со мной, глупо вопросил:
       — Уж не на тот ли свет ведет эта гиблая тропа?
       Я заверил его, что всякая стезя открывает лишь новые возможности в жизни, любая дорога обязательно куда-то ведет и не существует пути, ведущего в никуда.
       И как бы в подтверждение моих слов, внезапно повернув, мы оказались перед распахнутым проходом. За скалистым проемом расстилалась широкая пойменная долина, окаймленная лесистым взгорьем. Меня всегда поражала присущая горной местности быстрая смена природных картин. Одним часом можно побывать в диком первобытном лесу и на поросшем сочной травой заоблачном лугу с пасущимися овечками, наблюдать вечные снега и лакомиться ягодой виноградной лозы. Так и сейчас — из сумрачной теснины мы, ликуя, ступили в наполненный светом и воздухом животворный край. Странным было одно, отсутствие человека — ни дымка, ни клочка пахоты.
       — Скоро будем на месте, — успокоил Кологрив, явив благосклонное расположение.
       — Давно пора... — съязвил дядька Назар, ища поддержку у недовольных дружинников, но те смолчали.
       Видно, природное благолепие умиротворило старого язычника, не дожидаясь дальнейших укоров и расспросов, он решил поведать об окружающей местности:
       — Мы ступили в заповедное обиталище славянской святости. Двести лет назад здесь помещалось средоточие духовной жизни Приднестровья. Не существовало на Руси подобного края, где в таком обилии располагались храмовые молельни и жертвенные алтари неисчислимым русским божествам. Искусно украшенные священными изображеньями, вырезанными из камня или твердого дерева, увитые гирляндами цветов и злаков, кумирни те являлись вожделенной целью пилигримов любого звания. Паломники, имея настоятельную потребность приобщиться к заповеданному коловращению годовых празднеств, исправно посещали святилище, оглашая окрестности торжественными песнопениями, наполняя долину трепетом своих сердец.
       Не было места на земле, столь влекущего людей благодатью и возвышенностью, не было и не будет уже никогда, — горестно заключил Кологрив свою печальную оду.
       И действительно, по мере нашего продвижения среди буйно разросшихся деревьев и кустарника, приглядевшись, мы заметили источенные временем постаменты, обрушенные замшелые стены, затянувшиеся провалы обрушенных крипт. Ступали на заросшие дерниной каменные плиты мостовых, соединявших святилища. Но вот, углубясь в недра долины, в самом центре ее нам открылась едва поросшая растительностью округлая возвышенность явно рукотворного происхождения. Я счел курган давним языческим захоронением и не ошибся в своей догадке. Кологрив подтвердил, что под насыпью покоится прах древних племенных вождей, разумеется, как тогда было заведено, с насильственно погребенными женами, несчетно забитым скотом и богатым скарбом.
       На расстоянии двух бросков копья от пологого склона черной гигантской рогатиной взметнулся в небо окаменевший обломок сожженного древа. Я сообразил — то Голгофа жреца Подвида. Мы ступили в самую что ни на есть пуповину царства идолопоклонников. И я с удовлетворением подумал: «Первая половинка карты не обманула нас!»
       Оказавшись в надежно запрятанной от остального крещеного мира сердцевине славянской веры, несмотря на живую, обязанною быть целебоносной природу, я ощутил в уголках сознания тревожные позывы. В размеренном покое долины растворена леденящая душу отчужденность, схожая с присутствием мертвеца в комнате. В гнетуще нависающем пространстве вибрировала струна затаенной угрозы, принуждая сердце робко сжиматься в тисках беспричинного страха. Пытаясь осознать истоки накатившего чувства, понять причину тревоги, я перебрал всевозможные напасти.
       Мне представилось: откуда ни возьмись, врывается ватага перуновых приверженцев, пленит и приносит нас в жертву своим Ваалам (2). Картина ужасающая, но маловероятная. Скорей обрушатся окрестные вершины, нежели затаившиеся по щелям поборники старой веры в едином порыве ополчатся супротив своих гонителей, примутся кровожадно отлавливать христиан на потребу культа давешних богов.
       Русское язычество сегодня уже не представляло серьезной угрозы наступившему порядку. И коль еще не исчезло совсем, то лишь потому, что уж более не заявляет о своем существовании. Совершенно случайно, не предполагая того, мы наткнулись на безвозвратно канувшие в лету развалины его былого величия. Исчадия погубленной силы, витая возле порушенных кумирен, смущают людей, нагоняют тоску и безотчетную робость. Но слабы те истонченные флюиды, и вряд ли смогут они помешать нашему предприятию.
      
       Примечания:
      
       1. Сажень — русская мера длины, равная 1,76 м., в 1-й сажени — 3 аршина, или 12 четвертей.
       2. Ваал — древнее общесемитское божество плодородия, вод и войны, синоним Сатаны.
      
      
       Глава 6
       Где Василий наконец обретает заветный клад, однако не ведает, в чем он состоит
      
       Хватит пустопорожней болтовни, пора двигаться дальше!.. Солнце близится к зениту, а нами освоена лишь половина пути. Я вытащил из заплечной сумы вторую половину карты и вручил ее проводнику. К слову сказать, Кологрив как-то странно воспринял вторую часть путеводителя. Очевидно, он еще раньше раскусил, что конечный пункт маршрута не указан на первом свитке, но почему-то только теперь волхв озадачился. Одно из двух: или указанные ориентиры ни о чем ему не говорят, или ведут туда, куда заказан доступ непосвященным. Во мне проснулось опасение, не надумает ли коварный кудесник завести нас в гиблое место и бросить на произвол судьбы. Я переглянулся с дядькой Назаром, ощутив, что схожее сомнение посетило и его. Воевода подал знак, что следует быть на чеку, не вверяться всецело лесовику.
       — Ну и куда дальше? — нарочито спокойным тоном поинтересовался я у Кологрива.
       Он, скрывая личное треволнение, отозвался в раздумье:
       — Скоро придет время вымерять расстояние шагами. Гляди, проставлена цифирь, — возвращая, протянул мне клок пергамента.
       Я и без напоминаний знал особенности карты, потому отвел его руку и поинтересовался:
       — Первая веха — две шестипалые руки, к чему бы это?
       — По моему разумению, — старик блаженно улыбнулся, — то стародавний особливый алтарь. Давай-ка все же сличим обе половинки, давненько я тут не бывал.
       Соединив части пергамена, он без усилий определил направление пути. Предстояло двигаться к северу.
       Вытянувшись вереницей, мы тронулись в обход насыпного кургана. Наш провожатый не посмел нарушать покой предков, да и нам не ахти приятно топтать чужие останки.
       И тут вспомнился услышанный мной месяц назад в Богемии рассказ торговца по имени Никос. Купец тот, родом из Трапезунда, побывал в горной стране под названием Иверия (1). Много занятного поведал он о той благодатной, изобильно политой кровью земле. Посему, сказывал... и произрастает там необычайно щедрая лоза, дающая густое терпкое вино, на вес золота ценимое по всему Понту (2). От душевной щедрости попотчевал он нас тамошним бальзамом. Но, будучи во хмелю, я не оценил в должной мере истинных качеств редкого напитка. Впрочем, признаюсь, никогда не был мастаком по этой части, различаю лишь белое и красное. Для смеха скажу по мне: «лишь бы пилось да в обратную не лилось...»
       Но дело не в том. Крепко запомнилась мне одна история. В старинном огромном храме покоится прах умершего государя Иверии с библейским именем Давид (3). Захоронен царь на соборной паперти в самом проходе. Над гробом лежит массивная гранитная плита с высеченными примечательными словами. Я записал их для памяти, вот они: «Пусть каждый входящий в сей храм наступит на сердце мое, дабы слышал я боль его...» Каково сказано... а?!
       И подумал я: «Видно, царь Давид во истину святой человек, коль дозволил ходить по праху своему, коль и мертвый силится утешить людей. А что мы?.. Живем не по-божески, потакаем своей юдоли, слабо стоим на ногах, а уж другим и вовсе не годимся быть опорой, прозябаем по-сиротски, страждем помощи со стороны, впадаем в уныние. И в тоже время ужасаемся смерти, хотя она венец земных страданий. Скорбно и безотрадно, если глубоко вдуматься, наше земное существование, от безысходности тешим себя обетованным покоем на том свете, придумав присловье: «Мир праху твоему...» Отгородили живых от умерших, но ведь это неправильно?!
       Все знают: иная душа настолько погрязла в грехах мира сего, что не может найти себе загробного пристанища. Блуждает она бесприютно, став призрачной тенью, в поисках утоления печали, ввергая земных жителей в несусветный страх. Посему следует признать за очевидное, что два мира наличествуют неразрывно. Они взаимно проросли один в другой, постоянно подпитывают друг дружку. Основа-то у них едина — промысел Божий. Заурядные смертные, уходя в иной мир, оставляют живых заботам живущих. Святые же пророки и люди, наделенные особым знанием, не отрешают нас забот своих, даже представившись. Чем больше будет на земле людей праведных безгрешной жизни, тем более возрастут дружеские связи и притяжение обоих миров. И переход из низшего в горний уж не будет восприниматься как смерть со всем ее ужасом, а лишь только как перевоплощение...
       Впрочем, начальнику не следует впадать в хандру, а уж тем более безвольно расслабляться, внимая заумными помыслами, пусть даже и об основах мирозданья, лучше держать под строгим надзором подчиненных, не то от рук отобьются.
       Исподволь наблюдая за спутниками, я стал замечать, что их стало тяготить наше путешествие. Особенно бросалось в глаза поведение копачей-смердов, казалось, уж им-то сегодняшняя прогулка должна быть только в радость. Да и дружинники вели себя не лучше: сонно покачиваясь в седлах, изображая тупое безучастие, они всем видом своим отталкивали от нас удачу. Одно дело не верить в успех, другое просто не желать его, им бы поскорей вернуться под кров обители и прозябать в сытом безделье и скуке. Я возмутился, подобное нерадение не к лицу суздальским ратникам, оно присуще холопствующему люду, коему удачи господ поперек сердца, ибо счастье хозяина окончательно бездолит их, лишая надежды на справедливость. Но воям Всеволода Юрьевича негоже уподобляться черни, злопыхающей господскому промыслу.
       И дабы поднять упавшее настроение, я во всеуслышанье посулил всем достойное вознаграждение в случае успеха. Хотя прекрасно осознавал, если мы и найдем нечто ценное, то не я стану хозяином тому сокровищу, им заведомо распорядятся другие. Но нельзя мне остаться совершенной пешкой при решении участи клада, должны же начальники внять и моему мнению...
       Обещанная награда, как и положено, не оставила равнодушных, всколыхнула моих спутников, взбудоражив их фантазию. Всяк стал гадать, как он управится со своей долей. Смерды те размечтались о выкупе на свободу. Вои помышляли заделаться купцами, накупив товару. Дядька Назар — справить богатое приданое дочерям. Даже иноки воодушевились. Ну Аким-то, стесняясь старшего собрата, утаил мечту оставить иночество, однако не запамятовал о помощи родителю. Зосима же заявил, что отпросится в паломники: мол, давно лелеял мечту посетить святые места, окунуться в светлые воды Иордана, преклонить колени пред яслями Вифлеемскими, оказавшись в чертогах Иерусалимских, прикоснуться рукой к гробу Господню.
       Слова черноризца понудили сменить тему пересудов. Все вперебой заговорили о крестовом походе императора Фридриха. Дружно остудили пыл Зосимы, сойдясь в том, что не лучшее время он избрал для своего путешествия. Не сладко придется калике перехожей идти по весям отгремевших сражений, не достанет рассчитывать на милостивое подаяние, тем паче надеяться на безопасный кров. Молох войны, сокрушая семейные очаги, ожесточает человечьи сердца. Вот люди и становятся чрезмерно осмотрительны, недоверчивы, глухи к скорбям ближних. Во дни брани, коль нет насущной нужды, подобает обретаться в родных палестинах, нежели очутиться застигнутым на разоренной чужбине. Как правило, такому человеку не сносить головы. Опасность подстерегает со всех сторон. Даже с виду участливый доброхот может обернуться своекорыстным убийцей. Измотанный лишениями, он запросто польстится на скудную суму пилигрима на его обветшалую рясу. Что может в ратную годину быть дешевле человеческой жизни?..
       Нашелся умник, который благоразумно заметил, мол, скорее всего, на Святой Земле, вновь захваченной сарацинами, полностью ограничена свобода передвижения. И не станут магометане потакать славянскому страннику обходить дорогие его сердцу места, а просто сочтут соглядатаем и отрубят голову.
       Зосиме выходило: куда не кинь — везде клин... Он в пылу спора поначалу упомянул о религиозной терпимости мусульман, но его словам не вняли. Все до самозабвения были уверены, коль арабы исконные враги христианству, то в суровое время лучше их не беспокоить, а еще умней вообще быть от них подальше.
       Средь возникшего гвалта мы и не заметили, как приблизились к заросшей осокой впадине, обставленной по кругу продолговатыми, аршинов десять высоты, гранитными глыбами. Обучаясь наукам, я слышал об исполинских грубых каменных столбах на дождливых британских островах, в заснеженных Пиренеях и в каменных пустынях Северной Африки. Эти культовые сооружения возведены древними народами, не знавшими железа, оттого они так топорны и неуклюжи. Исполины, возле которых мы стояли, наоборот, имели формы благообразные, местами испещрены насечкой — следом металлического резца.
       Я полюбопытствовал у Кологрива: кому посвящен сей алтарь и каким образом исполнялся принятый в то время культ? Волхв, насколько мне представилось, был весьма начитан, он многое знал и помнил из языческих преданий и славянских легенд. Кудесник не заставил себя упрашивать:
       — Камни, стоящие вкруг вырытой ямы, обозначают время. Оно именуется Коло Сварога. Окружающий нас занебесный мир — царство богов, называемое Сварга, находится в постоянном движении, сложном, недоступном разуму вращении. Все вертится вокруг своих осей: и Матерь Земля, и Сестра Луна, и Солнце-Ра. Его ипостаси Хорс, Ярило, Дажьбог и Овсень знаменуют собой равные отрезки годичного цикла, подобно суточному делению на ночь, утро, день, вечер.
       Но вращается и сама Сварга, поэтому возникает постепенная смена главных созвездий, видимых в момент равноденствия на севере. Полный оборот этого вращения делится на двенадцать Эр. Вот почему мы видим двенадцать выстроенных камней. Сейчас мы вступили в Эру Рыб — эру коварства и обмана, время познания наоборот. Белое стало черным, добро — злом, правда — ложью, свет — тьмой!
       Злобный князь мира — Чернобог (по вашему — Сатана) будет править теперь нами, утверждая, что он единственный властитель мира. Его цель — скрыть знания о других богах, забыть, как различать добро и зло. Его правление принесет неисчислимые беды и горести людям, само человечество окажется у последней черты. Но Сваргу нельзя остановить, все течет и изменяется... Невечно и могущество Чернобога-Сатаны. Он очень боится правды, истинных знаний, особенно страшен ему символ солнца — «свастика». — Кологрив указал на еле различимые кресты с обломанными лучами, выбитые в навершии осклизлых глыб. — Правда, как животворящий ручек, размоет плотину зла и корысти. И снесен будет бурным потом света повелитель Нави. Не скоро это произойдет, но следующей явится благодатная Эра Водолея, когда все вернется на свои законные места. Настанет мир и справедливость, воцарятся старые боги, а повелитель Нави — Чернобог укроется до срока в преисподней.
       С неподдельным интересом я выслушал рассказ кудесника. В таких байках определенно есть доля истины, не говоря уж об описании природных закономерностей. Пантеон славянских богов, по сути, поверхностное отражение видимой картины мира. Но старик озвучил одну весьма любопытную мысль — идею о перевернутом мире.
       Признаться, и я порой испытывал ощущение игрока в ристалище под именем жизнь. Где многое вершится противно здравому смыслу, причем сами правила игры обязывают воспринимать происходящее как должное, не подлежащее обсуждению. Я мог бы поспорить с Кологривом, но в другое время. Сейчас на нас с нетерпением глядят наши спутники, вожделея набить карманы дармовым золотом. Я лишь поинтересовался у старика:
       — А какое практическое значение имеют эти камни? Может быть, используя их, кудесники-жрецы вычисляли временные вехи, отслеживали движенье звезд, получали другие важные для своей веры сведения?..
       Я приблизительно знал, с какой целью возводились подобные нагромождения камней, хотелось бы услышать тому подтверждение от здравствующего волхва.
       Хитрец Кологрив лукаво уклонился от прямого ответа, сослался на то, что не имеет нужных степеней посвящения, дабы судить о предназначении каменных исполинов. Сооружения эти весьма древние, история их создания уходит в глубину веков, если не тысячелетий. Доказательством тому то, что мы видим лишь верхушки камней. С полвека назад древние старики рассказывали ему: когда в годы юности их дедов расчищали обвалившуюся крипту, сделали прокоп под одним из камней, оказалось, что каменные пальцы более чем на половину врыты в землю. Но волхвы точно знали: они не вкопаны, а вросли в почву за многие века. На их памяти уже никто не использовал гранитные столбы с целью замеров и вычислений, о том и речи никогда не было. Уже лет триста, а может, и пятьсот тут размещался жертвенник Сварожей супруги — Сварги. И уж более века, как его окончательно порушили. Перекрытия сгнили, а заросшая яма — все, что осталось от славного алтаря праматери славян.
       Ну что же, я вполне удовлетворил свое любопытство. Пристально оглядев гранитные кряжи, я постарался удержать их в памяти. Затем приказал Кологриву выводить нас к следующему ориентиру — вратам, стоящим на западе в горах. Волхв уже не знал, что скрывается за этим нарисованным символом. То ли там наверху замок или башня, стерегущая перевал, то ли заброшенное, забытое святилище, то ли просто узкий, прорубленный в скалах проход, а может и еще что... Гадать было не досуг. Одно радовало. Расстояние от того знака до последующих вех уже строго вымерялось. Мы неуклонно приближались к заповедному месту. Еще один переход, а там что Бог пошлет...
       И вновь гуськом по бездорожью, страшась волчьих ям и прочих ловушек, припустились мы, гонимые нуждой, навстречу обетованному кладу. Путь шел в гору, кверху. Быстро, вскачь, преодолев заросшее вереском подвзгорье, стали сбавлять ход по мере того, как склон становился круче и круче. И вот участившиеся осыпи заставили нас во избежание увечий разъехаться в стороны. Затем пришлось спешиться и рассредоточиться по склону. Подъем становился трудней и трудней. Скакуны устало спотыкались, того и гляди сорвутся вниз. Дядька Назар предложил оставить коней на отлогом уступе, поросшем корявыми сосенками.
       Малость передохнув, поручив лошадок попечению хилого копача, мы продолжили путь уже налегке. Но проще отнюдь не стало. Уже пришлось в подмогу себе цепляться руками за вывороченные корневища, за пук пожухлой травы, искать опоры не только ступнями, но коленями и пузом. Дальше больше, обнажив кинжалы и сапожные ножи, вонзая их в горную твердь, выковыривая ступеньки, мы, подобно цепконогим ящеркам, вскарабкивались на ставшую почти отвесной гору. Вконец измученные, с изодранными в кровь ладонями, мы выползли на пологую площадку, мертвецки усталые, повалились на мелкий щебень и, натужно дыша, пили и не могли напиться свежим, удивительно вкусным горным воздухом.
       Подниматься на ноги никто не хотел: ищи дураков! Каждый норовил оттянуть хоть минутку, хоть мгновение от измотавшего карабканья ввысь. Растормошить людей было не просто, но тут раздался громкий голос Кологрива. Что за благовест, что за ликованье праздничное послышалось нам в его отрывистых словах.
       — Конец подъему! Дошли! Вон, она нора-то!.. Самые те врата, что ни на есть...
       Все уставились в направлении, указанном волхвом. И действительно, чуть в сторонке от нас, над самым обрывом, зияло черной пастью округлое, в рост человека, отверстие в скале. В едином порыве, вскочив на ноги, устремились мы к вожделенной дыре, то был рукотворно расширенный пещерный лаз.
       Первым, сломя голову, бездумно устремился в разверстый проход нетерпеливый послушник Акимка.
       — Стой, дурень, куда прешь! Вернись, не то сгинешь, нельзя без огня!.. — истошно заорала братия. Поспешно вылетев наружу, присмиревший Акимий, подавленно озираясь, собрался было прошмыгнуть за широкие спины дружинников. Да не тут-то было, строгий воевода Назар, изловчась, отвесил неслуху увесистый подзатыльник. И по делу, не пугай народ...
       Стоило посовещаться. В первую очередь спросили Кологрива: «Доводилось ли ему слышать об этой пещере?» Получив отрицательный ответ, стали выяснять: можно ли обретаться в Карпатских пещерах, чай ненароком не задохнешься?.. И вообще, насколько опасно шастать по лабиринту в толще горы?..
       Уразумели главное — дышать можно... Впрочем, следует проявить благоразумие и осторожность. Одна беда: заготовлено мало факелов, насчитали всего пять штук. И то дядька Назар подсуетился, взял на всякий случай. Как он в шутку сказал: «Во тьме от волков отбиваться...» Можно, конечно, спуститься вниз, наделать светильников, благо смоляной сосны в изобилии, да недосуг...
       Я подсчитал по карте количество шагов, получилось с полтысячи. Прикинул по времени: достанет ли запасенного огня? Путь в подземных норах не большой, но и не малый. Чего доброго, придется пробираться ползком, а если под водопад попадем? Покумекав, решили: «Где наша не пропадала, давай рискнем!»
       Отрядили вниз к лошадям провинившегося Акимку, наказав ему вместе со сторожем наготовить факелов, лишь бы горело. Тем самым убили двух зайцев: вдруг недостанет огня на раскапывание клада или факелы потребуются на наши розыски.
       Воеводу Назара Юрьева и второго копача оставили снаружи. Бывалому вояке не нужно объяснять, что делать, коль мы вовремя не вернемся. Факелы горят не больше полутора часов. По сути, риск невелик, ну просидим во тьме до завтрашнего дня, если сразу не разыщут...
       И вот с Божьей помощью мы ступили под давящие тяжестью своды подземелья. Первым шагнул отданный на закланье старец Кологрив, пусть на своей шкуре выверяет проходы, не нам же совать головы в западню. За ним, чуть отстав, кособоко ковылял Алекса-воин, согнувшись в три погибели, он держал немилосердно коптящий факел. Потом с раскрытой картой и куском мела в руке шел я, оставляя на пути метки, дабы не заблудиться. Следом черноризец Зосима безропотно тащил укладку с мешками, в душе верно чихвостя меня, что спольстил его на эти мучения. Замыкал шествие гридня Сбитень — самый сильный из нас, он нес обвязанные вервием ломик и заступ.
       До первого поворота, помеченного на карте безликим значком, дошли довольно скоро. От него резво протопали по проходу, полого уходящему вниз. Я сосчитал ровно семьдесят пять шагов. И он разделился надвое: узкая щель вправо, просторный штрек влево. Соотносясь с планом, свернули в широкий проем. Чтобы не оступиться на беспорядочно наваленные острые камни, пристало опираться о влажные стены перехода. Преодолев опасную преграду, мы сошли в прихожую довольно обширного отсека, его помечал кельтский крест.
       Помимо основного прохода, высоко поднятый факел высветил по бокам еще два коридора, но они нас не интересовали, ибо стрелка на карте, пройдя через неф, упиралась в дверцу затейливой башенки. Но наш проводник не спешил шагнуть к зияющей дыре со ступеньками наверх. Осмотревшись, он обратил наше внимание на каменную выработку, ссыпанную по стенам. Отыскав обломок пуда в два весом, Кологрив с натугой метнул его в середину залы. Гулко шарахнув, словно ядро из метательной машины, булган проломил земную твердь. Сооружение из жердей и каменных плит с неимоверным грохотом рухнуло в бездну. Когда поднятая обвалом пыль осела, мы, вытягивая шеи, опасливо заглянули в черный провал. Под нами зияла бездонная пропасть. Прислушавшись, мы явственно различили журчание воды. Вон оно что?!. Видимо, толщу горы на разных уровнях прорезает слоеный каскад пещер, имеется даже подземная река. Не дай Бог туда провалиться, обратного хода не будет...
       Я впервые прилюдно поблагодарил сметливого Кологрива. По стеночке на цыпочках, обогнув черное жерло ловушки, мы ступили на лествицу (4) условленной башенки. От развилки до нее пройдено ровно шестьдесят шагов, столько же, как и на плане. Если идти напрямик, получалось только сорок. К своему стыду, я догадался: «Вот и еще одна подсказка. А я по недомыслию не уловил ее, не говоря уж о надгробном кресте, что совсем для дураков. Впредь следует быть внимательней...»
       Пометив обратный путь, мы полезли наверх по едва намеченным порожкам. Подъем закончился еще более просторной, я бы сказал, поместительной каменной криптой. Опасаясь подлой изобретательности хранителя сокровищ, мы в нерешительности остановились у входа. Все обратили страждущие взоры на проводника, понимая, что больше некому позаботиться о нашей безопасности. Я тоже покорился силе обстоятельств и ласково понукнул волхва.
       Однако провожатый и сам оказался в замешательстве. С особым тщанием он исследовал округлый неф, но не выискал ни единой зацепки — ключа к коварному умыслу. Тогда, махнув рукой, старик пошел напропалую. Но все же, с учетом прошлой ловушки, двинулся как-то сбоку, не напрямик. С замиранием сердечным следили мы за каждым его шагом. Стоило ему помедлить, как ужас катастрофы прерывал наше дыхание, последующий шаг опять возвращал к жизни. Благополучно миновав коварную площадку, Кологрив велел нам двигаться по одному, строго по его следам. Послушно исполняя наказ, испытывая предательскую слабость в ногах, мы с Божьей помощью миновали крипту и очутились в маленькой пещерке, завершавшейся двумя лазами.
       Один у самой земли, круто ввинчивался вниз, другой, наоборот, устремлялся ввысь. Я сверился с картой. Утешало, что добрая половина нашего пути уже пройдена. Место, в котором мы находились, было помечено двумя рожицами: смеющейся и плачущей. Без задних мыслей я кинул в нижнее отверстие подвернувшийся камешек. По тому, как он многократно застучал по стенам гранитного мешка, а затем плюхнулся в воду, я уяснил значенье печальной мордашки. Следовало прибегнуть к веселому направленью...
       До следующего пункта, изображенного в форме толи цветка, толи петушиного гребня, оставалось сорок пять шагов. Пришла пора замены светильника. Ярко разгоревшийся очередной факел отчетливо высветил нутро лаза, уступами уходящего наверх. Подъем на высоту потребовал от нас немалых сил.
       Затем узкий изломанный коридорчик вывел нас в многоколонную залу. Десятки хаотично стоящих, суженных к низу столбов подпирали ее своды. Поверхности колонн переливчато сверкали в отсветах факела радужным блеском. Уж не самоцветы ли?.. Оказалось, то были вкрапления зернистого кварца, дробящие падающий свет на мириады холодных искр. Вот бы такую россыпь выволочь на солнце, право, ослепнешь!.. А вот и загадочный цветок. Затейливо сросшиеся обломки хрустальных гигантских кристаллов, взгроможденные на гранитный подиум в центре зала, очаровали нас неземным обликом, слов нет, чтобы передать состояние, охватившее всех при виде столь ошеломительного творения природы.
       Первым восхитился вслух доселе молчавший философ Зосима. Что вполне закономерно, кто, как не он, мог по праву оценить дивное величие каменного цветка, украсившего подземный предел. Пожилому иноку, пожалуй, труднее всех, и я не возмутился бы, услышав его ропот и стенания. Но, снеся тяготы, он был счастлив, изведав столь пригожее явление природы. За ним и другие, отбросив стеснительность, выказали неподдельный восторг. А гридня Алекса предположил: «Уж не тут ли схоронен клад, больно место располагающе?..» И заспешил как можно ярче высветить чудо цвет в надежде найти среди лепестков подход в сокровищницу. Но тщетно, разлапистый кристалл не имел доступа в свои недра. А сдвинуть его с места могло лишь животное по имени «слон».
       От дивной кристаллической розы следовало идти влево. Через пятьдесят шагов нас поджидал кувшин с черной меткой, проломом на боку. Да, именно такая непритязательная утварь была нарисована на пергамене. Мы ступили под сень ровно поставленной двойной колоннады, пройдя через нерукотворный портик, вышли к округлому выступу, в его центре обнаружили узкое отверстие: ровное и гладкое — впрямь горлышко кувшина. Делать нечего — поползли на четвереньках вовнутрь гигантского сосуда.
       Трудно пересказать, что испытали мы, когда из удушливой узкой норы повылазили на волю. Воистину, словно награда блуждающим во тьме, встретил нас дневной свет, широким потоком льющийся из пролома в стене пещеры. Вот что, оказывается, означала черная метка-дыра — выход на белый свет. О... Боже, чудны дела твои, Господи!
       Ну вот и все! От изъяна в стене кувшина до знака «орла», призванного символизировать клад, осталось тридцать шагов. Так сделаем их скорей!..
       Выйдя наружу, мы оказались на врезанном в скальную породу узком карнизе. Только один неловкий шаг, и ты летишь в бездонную пропасть. Главное, не смотреть вниз. Бездна так и затягивает в себя, манит, искушает, парализуя волю. Нельзя уступить адскому соблазну, нельзя поддаться дьявольской ворожбе.
       Вжимаясь телами в камень, медленно продвигаясь по уступу, мы оказались у нового пролома, ведущего в недро горы. Благо, забраться туда не составило труда. Как оказалось, то и не пещера вовсе, а небольшое грот размером с монастырскую келью. Довольно светло. Так где же сокровища?!
       Все, за исключением Кологрива, бросились искать потаенный схрон, обстукивая стены пещерки. В висках кровью стучала единственная мысль: «Ну, где же ты? Где..!»
       — Нашел! Нашел, братцы! — закричал радостно Сбитень. Став на колени, он уже разбирал незатейливую кладку. Просунув в образовавшийся проем обе руки, он вытащил наружу ларчик, окованный почерневшими медными пластинами. Вот это да! Не врал, значит, покойник Афанасий... Правду сказал, царство ему небесное. Тем временем гридня, отставив находку в сторону, опять запустил руки в тайник, тщательно обшарил его недра. Увы, больше ничего выудить не удалось. Стали светить в упор — хоть шаром покати...
       Ну и клад — смех один!.. А князь-то Ярослав — скупердяй, не мог чуток побольше положить, совсем бедный, что ли?.. — выразил общее недовольство гридень Алекса.
       Усомнясь в скаредности Галицкого князя, вои вновь принялись обстукивать стены грота. Но разве сыщешь то, что не было положено...
       Меж тем я, приникнув к заветному ларцу, машинально поглаживал рельеф чеканного металла, даже не думал о попытке вскрыть крышку. Кто-кто, а я был счастлив до одури, в голове ликующе вертелось: «Не бестолку сходили, нашли-таки клад Осмомысла!»
       Но вот, немного остепенясь, я приподнял сундучок: «Что-то он слишком легок?..» — Теперь засвербела иная мыслишка: «А что все же там?!»
       Не сумев преодолеть растущее искушение, я с лихорадочным нетерпением попытался вскрыть замкнутый ларчик, да не тут-то было. Крышка его плотно примыкала накладными пластинами к корпусу, они не оставляли ни единой щели, чтобы всунуть лезвие ножа для взлома. Все мои усилия, перемежаемые советами дружинников, оказались тщетны. Зосима, взятый для совершения очистительных молитв, встав в сторонке на колени, сподобился затянуть псалом о помощах. Видимо, мы представляли собой забавное зрелище, потому как волхв Кологрив пристыдил нас, изобличив в суетном нетерпении. Сообразив, что укладку так просто не открыть, как говорится, несолоно хлебавши, принял я решение идти обратно.
       Тщетно взалкав несметных богатств, разочарованные спутники мои поочередно покидали склеп, двигаясь назад в прежнем порядке. Да вот незадача?.. Проводник наш Кологрив, отойдя в дальний конец уступа, напрочь отказался возвращаться в обитель. Я угрожал, и просил, и совестил его — все бесполезно. В ответ старик талдычил лишь одно:
       — Вы ступайте, а я остаюсь здесь. Не пойду с вами! Не гоже мне возвращаться в вертеп окаянный...
       На мои обещания исхлопотать ему освобождение волхв упрямо ответил:
       — Я и так свободен, как птичка певчая... Вот вспорхну крылами, и поминай, как звали... — дед произвел показушную попытку броситься в пропасть.
       — Ну ты, старче, не балуй! Пошли, старик, Богом молю, не то сгинешь в пещерах...
       — А я и хочу помереть, пришел мой час. Хочу напоследок остаться один, претит мне людское общение. Оставьте меня...
       — Слышишь, дед, не дури, хватит нам покойников. Пошли...
       — Моя смерть не в твоем поминальнике, пора тебе знать, монах, — я сам по себе... Мне никто не указ в этой жизни, пойми, инок, — я свободен! Не тратьте попусту времени, ступайте себе...
       Сбитень собрался подчинить деда силой, но я пресек его опрометчивую попытку, да и Кологрив помог мне:
       — Не надо, парень, искушать судьбу. Мне не составит труда утащить тебя с собой, — и со смыслом кивнул на пропасть. — Идите с миром, я на вас зла не держу, да и вы меня простите.
       А тебе, мних, — снизив голос, обратясь ко мне, произнес, — тебе, иноче, скажу напоследок. Я думаю, что в обители кучка глупцов, почитая себя избранными, вершит неправый суд над людьми. Они самонадеянно считают, якобы обличены правом, вослед князьям и епископам, во имя сиюминутных задач поступаться человеческой жизнью. Они возложили непомерный груз на свои плечи. Ваш распятый Бог, я уверен, не оправдал бы их рвения. Он ведь не кровожаден, ваш Иисус. Это вы, его последователи, Христовым именем вершите произвол и казни, силой принуждать людей следовать объявленному им пути. Вы, вопреки завету, остаетесь со своими мертвецами, хотя думаете, что отринули их навсегда... Придет время не вас, так ваших потомков постигнет запоздалое раскаянье, но будет слишком поздно.
       — Эй, Кологрив! — тут уж я не стерпел. — Ты говори, да не забалтывайся! Мы не хулили твоих богов, вот и ты не тронь нашей веры. Надо тебе — и сиди тут. Пусть будет по словам твоим: вольному воля! И помни, старче: Христос пришел на Землю и ради таких, как ты, и удел он свой выбрал во имя всех живущих и умерших. Ничего боле не говори... Прощай, старик, ты сделал свой выбор... — я отвернулся от язычника. — Пойдем, ребята, пусть остается...
       И опять, вжимаясь в гранитную стену, семенящим шагом двинулись мы обратно. Мне пришлось замыкать шествие. Заплечный мешок с укладкой, которую нельзя никому доверить, предательски тянул в бездну, хотя в обычной обстановке эта ноша нисколько бы не обременяла. Требовалось волевое усилие, дабы, избавь Бог, не покачнуться, более того, я страшился, как бы дед вдруг не вскрикнул, испугав меня. Даже загодя прикинул, как лучше тогда упасть набок. Все обошлось... Кологрив оставался безмолвно недвижим. До последнего момента, продвигаясь по горному карнизу, я ощущал спиной колючий взор старика.
       И, уже занеся ногу в пещерную дыру, оглянулся на него.
       На каменной площадке было голо и пусто...
       Вдруг до слуха моего донесся птичий грай, взор невольно скользнул вверх. В выси небесной парила неизвестная мне большая птица...
       Я пригнул голову и вошел под своды пещеры.
      
       Примечания:
      
       1. Иверия — Грузия
       2. Понт — море (греч.), Понт Эвксинский (букв. гостеприимное море) — Черное море.
       3. Давид — Давид IV Строитель (1073–1125), грузинский царь (1089) из династии Багратиони.
       4. Лествица — лестница (ст. слав.)
      
      
       Глава 7
       В которой делаются попытки вызнать все про налетчика Дионисия, попутно заподозрены и скрипторные старцы
        
       В то время, пока я со спутниками отыскивал клад старого Ярослава, тиун Чурила тоже не сидел сложа руки. Он, насобачась в сыскном деле, действовал решительно, без оглядок на монастырский устав. Ему удалось допросить почти всех, кто хоть как-то связан с катом Дионисием. Чтобы исключить за спиной сговор его товарищей, он поначалу велел посадить их в темницу. Разумеется, не обошлось без рукоприкладства, дружинники на острожниках вымещали обиду за увечье боярина. Оплеухи и затрещины раздавались безмерно. Самоуправство Чурилы пришлось не по нраву игумену, потому тиун во избежание разгара страстей стал по одному отпускать задержанных на волю. Опыт подсказывал ему: нельзя перегибать палку, не то сам попадешь под раздачу.
       Чем дольше живет человек, тем больше у него скрытых предосудительных деяний. Вызнав те нераскаянные грехи, из любого можно вить веревки. Чурила поначалу подверг допросу людей мелких и умственно недалеких, фигур же покрупней оставил на закуску. Пуганул по полной огородников Фофана и Емелю, а также трапезного служку жида Матвейку. Выкреста того обитель, выкупив из половецкого плена, из жалости оставила у себя.
       К прежде известному облику Дионисия простецы мало чего смогли добавить. Например, было весьма любопытно: с какой это стати воспитатель жировал вопреки общежительным правилам?.. Еврей Матвейка выказал убеждение, что баловня обласкивали, с намеком ткнул пальцем в потолок. Жидовин как бы невзначай проговорился, мол, Дянисий порой выполнял деликатные поручения скрипторных старцев. Какие такие задания?.. Судомойка, смекнув, что сбрехнул лишнего, пытался отвертеться. Но Чурила прижал трусливого иудея, выяснилось, что наставника использовали в качестве осведомителя. Матвейка, правда, толком не знал, кому тот был обязан доносить, ибо для посудомойки всякий едок начальник.
       Итак, проходимец Дионисий раскинул ловчую сеть по обители: где хитростью, где обманом понуждал попавших впросак иноков легавить. Вот те и лезли из кожи вон: переплетчик Пахом вынюхивал в библиотеке, банщик Якимий промышлял в купальнях (оно и понятно, голый от голого секретов не замает), кашевар Прокл и судомойка Матвей исправно пробавлялись в трапезной, а Фофан с Емелькой кружили на подхвате. Дионисий же, как паук паутину, собирал в пучек полученные весточки.
       Сии происки походили на заговор. За исключением банщика, отправленного в Галич, остальным наушникам могло крепко достаться на орехи.
       Провонявший костяным клеем Пахомий сразу покаялся в собственных прегрешениях. Немилосердно клял себя, что пошел на поводу у перемышльского земляка. Отказать тому он не посмел, хотя и почитал за отъявленного негодяя. На вопрос, а почему не пожаловался кому следует, Пахом понуро ответил, мол, всё равно правды не добиться. Где ему, сирому, тягаться с пробивным начетчиком, тот завсегда выкрутится, а беззащитному мниху несдобровать, уж если вовсе не дать дуба...
       Последняя оговорка была не случайной, Чурила, как клещ впился в безвольного переплетчика. Пахом, спасая шкуру, прямо заявил, что знал Дионисия за душегуба. А еще больший ужас он испытал к земляку, когда узнал, что орудием убийства богомаза Афанасия явилось шило с длинной иглой. Это сшивное шило злодей накануне выкрал у Пахомия, ибо иных гостей в тот вечер у переплетчика не было.
       В отличие от издерганного Пахома, толстяк с голым бабьим лицом Прокл оказался крайне неразговорчивым. Кашевар не намеревался выдавать наставника, признался лишь, что иногда они попросту обсуждали монастырские сплетни. Видя такое упорство и нежелание помогать розыску, Чурила озлобился, стал очернять скопца гнусным поклепом, вменяя тому постыдную связь с Дионисием. Повар, отрицая причастность к содомии, стал плакаться, мол, грешно обижать невинного человека, даже пытался пристыдить жестокосердного Чурилу. Тиун опешил от подобной наглости и был уже не рад, что расковырял этакое дерьмо. Ну а как еще прикажите прищучить изворотливого каженика?.. В отместку за несговорчивость пришлось подсказать келарю Поликарпу, чтобы немедля убрал Прокла из трапезной, ибо скрытному кошевару опасно доверять питание иноков.
       Андрей Ростиславич, узнав от Чурилы о шайке «Дянисиных» наушников, невзирая на изрядно саднившие раны, отправился к настоятелю.
       Отец Парфений не пощадил израненного боярина, учинил тому настоящий разнос. Негодуя на самоуправство Чурилы, он обвинил суздальцев в наглом попрании монастырского устава, уничижении и без того шаткой игуменской власти. Рассерженный настоятель посетовал на собственную оплошность, когда скоропалительно предоставил Андрею Ростиславичу слишком много воли. Авва говорил много досадных и несправедливых слов, но боярин, понимая истоки его раздражения, снисходительно отнесся к истекающему желчью старцу. И когда, не встретив отпора, страстный пыл Парфения иссяк, Андрей Ростиславич открыто выложил свою тревогу.
       Боярин, уж как там ему удалось, связал учиненную Дионисием слежку со скрытными и непонятными занятиями отцов Аполлинария, Даниила и Феофила. Парфению ничего не оставалось, как, сменив гнев на милость, прислушаться к словам боярина. Таким образом, выказанное игуменом всуе недоверие скрипторным старцам внезапно обрело весомую подпитку. Оставалось только неясным, что именно затевали грамотеи, ради чего они плодили наушников?
       Разумного объяснения на этот счет у Парфения не было.
       Первое, что пришло ему на ум: свелось к опаске за собственную власть, достигнутую столь нелегким трудом. Неужто негодяи помышляют назначить в обители своего ставленника? Но кого?
       Возникшее подозрение обязывало игумена более тщательным образом оценить пристрастия скрипторной братии. Однако ни сам Аполлинарий, ни Даниил с Феофилом не открывали властных помыслов. Страсть к первенству, а также начальственные замашки у них начисто отсутствовали. А чрезмерно развитое чувство личного достоинства, которое профаны путают с пороком высокомерия, вовсе не характеризует их как искателей высоких чинов. Старцев совершенно не увлекали отношения обители с духовной и мирской властью. Не менее важно и то, что они были далеки от стяжательских, сугубо практических сторон жизни. Невозможно было представить, что Аполлинарий или кто еще из них способны вникнуть в денежные расчеты, нести тягостное бремя ответственности за обитель, за всякое упущение в жизнедеятельности сложного монастырского организма. Они не выпячивались перед высокими гостями, что лишний раз подтверждало отсутствие тщеславия. Их вообще не влекло стремление отличиться хоть в чем-нибудь, им чужды обыкновенные земные интересы. Они жили внутри самовозведенного книжного мира, в чертогах которого место только посвященным особам, без остатка преданным святой Софии (1).
       Можно, если очень постараться, вменить старцам умышленное противостояние канону, допустив, что излишнее служении книге идет в ущерб собственной душе. Но насколько возбраняемо сие заблуждение?.. Что тут сказать?.. Если с положенной скромностью непритязательно нести принятый постриг, то оно простительно, впрочем, так и считали, оценивая одержимость скрипторных старцев. Так в чем же их предосудительный умысел, коль они не ищут власти ради нее самой, коль равнодушны к мирским благам и страстям, вызванных Мамоной?..
       Вторая догадка лежала на поверхности, якобы книжники хранители треклятого клада, о котором в обители сложены легенды, но и она быстро отпала. Ибо совсем непонятно, во имя чего они столь ретиво его оберегают...
       У игумена не было ответа.
       И тогда Андрей Ростиславич поведал настоятелю об обнаруженном списке малоизвестного апокрифа — Евангелия от Фомы. Пристало рассказать авве Парфению о сотрудничестве библиотекаря Захарии и рубрикатора Антипия в копировании запретных манускриптов, кстати, совершаемом в строжайшей тайне. А почему? Напрашивается единственное объяснение: свободный доступ к оригиналам затруднен даже для библиотекаря, вот он и изгалялся на все изразы. Не умолчал боярин и об еврейских текстах в том смысле, что Захария не знал языка иудеев. Зачем копировать недоступные разумению слова? А чтобы на всякий случай иметь список под руками. Получается, что некто укрывает редчайшие рукописи. А то, что даже библиотекарь, вожделея к ним, предпочитал помалкивать, убеждает в могуществе их хранителей.
       Парфений из всего сказанного сделал следующий вывод:
       Без сомнения, скрипторные старцы Аполлинарий, Даниил и Феофил, представляясь ангелочками, сплели в библиотеке осиное гнездовье. Пряча в тайниках неканонические сочинения, скрывая плевелы ереси от настоятеля, они уже непозволительно дерзко преступают монастырский устав. Ну а столь серьезный изъян понуждает заподозрить у них и другие пороки. Не плетут ли они нити коварного заговора, обвив обитель паутиной слежки? Не в результате ли их козней убиты видные иноки: книжник Захария, живописец Афанасий, рубрикатор Антипий?.. Не по их ли милости совершено покушение на боярина Андрея, посланца императора и Великого князя?.. А кто следующий на очереди: настоятель, епископ, сам князь? Обвинения очень и очень серьезные. Но, увы, против старцев нет прямых улик, единственную зацепочку указал Матвейка, но можно ли доверять выкресту?..
       Настоятель Парфений, сам немало изощренный в подвохах и кознях, устрашился чужой изобретательности и изворотливости. Старцы, прикинувшись его союзниками, упрочили собственное положение в монастыре. Кто стоит за ними, кому они служат? Не сами же они все придумали, и главное — зачем? Парфений воспламенился: «Вот бы разузнать все о них!»
       Андрей Ростиславич предложил выход:
       — Пришла пора отделять зерна от плевел. Хорошо бы взять старцев под стражу, ну хотя бы изолировать их от остальной братии. До тех пор, пока Галицкий князь в воле Фридриха и Всеволода, мы властны делать что хотим, тут нам никто не указ.
       Однако Парфений не мог отважиться на столь решительные меры. Его терзал червь сомнения, а вдруг, иеромонахи не виновны... Негоже оскорблять доброго инока, облыжно обвиняя в мнимых грехах. Издревле в православии почитается добродетельная терпимость, основанная на заповеди «не обижай ближнего». Но и оставлять без проверки заподозренного в крамоле во истину преступно. Как быть, дабы соблюсти достоинство и не оплошать?
       Андрей Ростиславич с пониманием воспринял опасения игумена. Горячкой не удивишь... решили покамест негласно последить за старцами. Допросы «Дянисиных соглядатаев», коль тот в самом деле скрытно служил книжникам, — не оставят скрипторных сидельцев безучастными.
       И вот немного погодя в теплый каземат острожной башни стали приводить по одному наставничьих прихлебателей.
       По детски наивным оратаям Емельке и Феньке посулили жесточайшую выволочку, если те в чем-то не сознаются. Способ для простецов весьма действенный, ведь каждый да что-то утаивает. А уж касательно чужих тайн, вверенных по-приятельски или выведанных ненароком, то редкий дурак станет их скрывать под угрозой пытки.
       Фофан с Емельяном, прижатые к стенке, признались, что этим летом по указке Дионисия прорыли под монастырской оградой лаз. Откровение холопов весьма озадачило Парфения, ибо игумен считал, что все ходы из киновии надежно перекрыты. Вот вам и надежный оплот!.. Немедля было приказано засыпать ту нору.
       Посудомоя Матвейку, человека совестливого, вопреки нелестному мнению об его племени, разговорили, обвинив в черной неблагодарности к обители, выкупившей его из плена.
       Среди прочего жидовин поведал подслушанный недавно разговор промеж библиотекаря Аполлинария и иеромонаха Феофила. Феофил спросил как-то, словно в поисках выхода:
       — Не честней ли отдать «сокровище» прежнему хозяину?
       На что Аполлинарий сурово ответил:
       — Нет уж, пусть не достанется никому...
       Летописец пытался уточнить:
       — Почто тогда столько держали, сразу бы и сожгли?..
       — Тебя не спросили... — отрезал библиотекарь.
       — Коль так, то кому все-таки оно назначалось? — не сдавался Феофил.
       — А то ты не знаешь — кому?.. — заключил посланец Афона.
       Матвейке удалось передать диалог старцев с поразительно убедительной интонацией, будто из первых уст. Уж кому-кому, а боярину с игуменом было ясно, о каком «сокровище» шла речь. Остов хлипкого подозрения стал обрастать плотью.
       Жаль, Матвейке не удалось запечатлеть разговор целиком, иноки, заметив его навостренные уши, прогнали парня с глаз долой. Но еврейское любопытство оказалось сильней, намеренно пролив воду, сбегав за тряпкой, Матвей уловил четкую фразу об участи Дионисия, она повергла его в смятение, малый даже лишился сна. Аполлинарий, говоря о вещах непонятных, вскользь заметил:
       — Пора Дионисию знать свое место, — усмехаясь, добавил. — Надо утихомирить наставника...
       В ужасе прыткий чумичка отполз на кухню и затаился, судорожно гадая о собственной участи. Страх преследовал монашка по сегодняшний день, а когда Дионисий отдал Богу душу, в голову Матвея вкралась неотвязчивая мысль. Он решил пойти повиниться, только бы нашелся благовидный предлог. Как видно, судьба смилостивилась над выкрестом, все разрешилось наилучшим способом.
       У переплетчика Похомия выяснили обстоятельства пропажи злополучного шила. Смиренный инок, являя искреннее желание сотрудничать, с усилием припомнил подробности того вечера:
       Суматошный день, насыщенный множеством событий, главным из которых явилось провозглашение Парфения настоятелем, подходил к концу. Измученные иноки, известно, что перевозбуждение сменяется полнейшей апатией, разбрелись по кельям. Переплетчик, готовясь ко сну, по заведенной привычке перебирал нехитрый инвентарь. Инструмент был в целости и сохранности. Пахом еще подумал: «Неплохо бы смазать поржавевшие винты немецкой струбцины лампадным маслом...»
       И тут заявился Дионисий. «Вот еще нелегкая принесла...» — озлился черноризец. Воспитатель, по обыкновению, взялся выуживать скрипторные сплетни, монахи разговорились. Отвечая на дежурные вопросы наставника, переплетчик заметил, что тот озабочен чем-то другим, потому Пахом не стал особо откровенничать, посчитав излишним подобное усердие. Дионисий же заметно нервничал, не раз вскакивал с лавки и шастал по келье, лихорадочно прикасаясь к корешкам сохнущих книг, к разложенным стуслам и зажимам. Наконец восстановив душевное равновесие, он заговорил о каких-то пустяках и вскоре отправился восвояси. Не придав значения тому визиту, Пахом улегся спать. И лишь днем, проведав о смерти Афанасия, он обнаружил пропажу шила и все понял. Но свою догадку до сегодняшнего утра держал в тайне, опасаясь мести земляка.
       Пахом пояснил, почему боялся наставника. Как-то знакомый из Перемышля по секрету известил Пахомия, что чернец Дионисий, еще будучи мирянином по имени Гюрга, пристал к нехорошим людям, промышлявшим разбоем. Татей тех повязали, Гюрга же выкрутился, ушел из города и подался в Берладь (2). Узнав подноготную земляка, переписчик решил помалкивать, злился на себя, ругая последними словами, но молчал, трусливо поджав хвост.
       Оскопленный кашевар Прокл, лишась своего естества в невинные лета, был избавлен из рабского плена в итоге удачного похода Осмомысла. Сказывали, что женоподобного юношу держали в ханском обозе для мерзких басурманских утех. Потом все изгладилось. Скопец оказался весьма способным к поварскому искусству, в чем и преуспел. Прокл пребывал в солидных летах, и давешние оскорбления Чурилы были совсем не уместны.
       Андрей Ростиславич не стал вымудряться. Кашевару втолковали, что особого выбора у него нет: или безрассудно запирайся, или распахни тайники памяти, ибо пытки старому человеку не выдержать. Прокл предпочел последнее.
       Наиболее оседлый из шептунов, он помнил невразумительное появление Дионисия в обители. Прокл обстоятельно изложил «житие» преступного черноризца. Оказывается, сирого побродяжку, а именно в таком виде и заявился Дионисий в обитель, приветил сам игумен Мефодий. Он обучил новоявленного инока ремеслу переписчика, тот, проявив сметку, приобрел неплохие навыки, но дальше из-за лености и развращенности нрава не пошел, остался в писарях. Хотя и там не все гладко складывалось, однако игумены почему-то опекали малого, хотя наверняка знали его пороки.
       На вопрос боярина:
       — Почему-таки прощелыга глянулся монастырскому начальству?
       Прокл, не задумываясь, ответил:
       — А он мог им сгодиться при подобающем случае...
       — Как так, — нарочно недоумевал боярин, — да и какие у него способности?
       — Не скажи, господин хороший... — Прокл почему-то напрягся. — Знать, имел особенный дар.
       — Какого разряда?
       — Да все того же...
       — Я не понимаю тебя, скопец, нельзя ли яснее... Да и сам-то ты почто связался с Дионисием, коль не уважал его?
       Тут отметины сильного внутреннего противоборства исказили бескровное лицо Прокла. Ему предстояло сделать выбор между правдой и ложью, и он решился на исповедь:
       — Ладно уж, так и быть, откроюсь. Да ведь он брат мой единоутробный — матерь у нас одна... Отец мой, будучи примаком, сгинул на чумацком шляху, обороняя возок с солью. Но, видать, для меня и сиротская доля была слишком большой роскошью. Я уж тогда в ум вошел, помогал дядьям в ночном, да вот только конокрад треклятый спольстился не на животное, а на дитя. Уволок меня поганый степняк: налетел вихрем в ночи, подмял, скрутил и умчал в чисто поле.
       Ужас, что я перенес по малолетству, порой задумаюсь, будто и не со мной все это случилось, а с кем-то чужим. Если перечесть, кои надругательства я претерпел, то страдания библейского Иова обратятся в насмешку сравнительно с моими. Молил я Господа о смерти, клял я матерь свою, зачем она родила меня. Уж лучше бы уродился я безмозглым животным, нежели наделенным душой и разумом. Любой последний раб ощущает себя человеком, я же мнил себя даже и не скотом, а червлем загаженным. И так продолжалось семь лет.
       Тем временем мать моя, помыкав горе, вышла повторно замуж, родила другого сыночка, назвав Гюргой. Я к тому времени был уже на воле. Пока жив, не престану в молитвах воздавать благодарение князю Ярославу и воям его, вернувшим меня к жизни. Пришел-таки я в родной дом, да не прижился, чужие все мне, что вотчим, что братец новорожденный. Она и мать-то, видно, выплакала по мне всю любовь свою... Боже упаси, никто меня не корил, не хулил, но все равно ходил я неприкаянно, Богом обделенный... — тоска одна. Ушел по весне к святым отцам в обитель, так вот и живу уж, почитай, четвертый десяток.
       А что до Гюрги, принявшего в иночестве имя Дионисия, то это он меня выискал, смекнув обо мне по досужим разговорам. Я-то по началу возрадовался близкому человеку, но он запретил мне открыться людям, мол, не к чему семейственность разводить. Оно то и к лучшему, спокойней на душе, да и человек он оказался гадкий, взялся неволить меня.
       Но куда подеваться, как никак родная кровинушка. А уж что он там замышлял, увольте, не знаю... Не посвящал он меня в свои дела, держал за животину бессловесную. Прибрал его Господь и ладно, мороки меньше, хотя жалко, не бессердечный же я совсем.
       Разумеется, от меня не скрылось, что он убивец и тать ночная, но не по-божески выдавать брата на расправу. А вот про промысел его сегодняшний, Богом клянусь, не ведаю, и рад, что не знаю. Бейте, режьте — все без толку, мне нечего сказать...
       Что взять с каженика, отпустили убогого.
      
       Примечание:
      
       1. София — в иудаизме и христианстве олицетворенная мудрость бога. Представление о С., как о «премудрости божьей» получило особое развитие в Византии и на Руси.
       2. Берладь — вольный город в Причерноморье, резиденция князей-изгоев, место привлекательное для беглецов и отщепенцев всякого рода.
      
      
       Глава 8
       Где скрипторные старцы Аполлинарий, Феофил и Даниил, поначалу перебрав пергамены и спрятав их, пропали затем сами
      
       История, поведанная кашеваром, бесспорно затронула христианские сердца, но благодушествовать нельзя. Для приспешников смерть Дионисия наилучший повод умолчать личные прегрешения, его останками можно заслониться, как щитом, приписав покойному злодеяния, свершенные самими, утаить собственную подлость.
       Скорее всего, так и получилось. Сотоварищи ката тщились предстать невинными овечками, затюканными и пришибленными, хотя у любого за плечами немалый возраст и иноческий опыт. Почему-то не верилось, что они, подобно лягве, зачарованной ужом, смиренно залезли в пасть наставника, кротко восприняли подлые обязанности, поправ устав и взятые обеты, отдав на откуп свою честь. Да в жизни не поверю, неужто можно пресмыкаться перед безродным чернецом, отметая попытки сыскать на него управу?.. Безусые послушники и те, разобравшись с мерзавцем, быстренько поставили наставника на место, учинив ему темную. У иноков же, помимо кулаков, нашлись бы более надежные средства. Надо быть настолько низким, что даже на исповеди помалкивали об изверге. Вот и подумай после всего: стоить ли слепо доверять людям...
       Оставим на совести изворотливых черноризцев их ложь и ханжество. Пусть пастырь, пасущий стадо, сделает надлежащие выводы и постарается восполнить порушенную нравственность у своей паствы. Впрочем, настоятелю и без того предстояло решить немало головоломок, а округ плодятся интриги и происки злопыхателей. А главное, что предпринять супротив книжников, плетущих нити заговора? Ко всему прочему всплыли по их милости какие-то потаенные рукописи...
       Стали думать вместе.
       Тут, выполняя задание игумена, вспотев от усердия, явился рубрикатор Макарий, он доложил о подозрительном поведении скрипторных старцев. На неискушенный взгляд стороннего наблюдателя, почтенные иноки занимались обычным делом. Однако дотошный чернец усмотрел в их поступках явное противоречие. Так, отец-библиотекарь, спровадив помощника Селивания якобы по делам, поспешно взялся подтаскивать двум другим старцам обильный рукописный материал. Разобрать обличье пергаментов, не говоря уж об их содержимом, извертевшийся Макарий не сумел. Между тем Даниил и Феофил, абсолютно не вникая в тексты, занимались разбором принесенных рукописей, раскладывая их в необъяснимом порядке. Они перемежали листы, доставленные Аполлинарием, листами, хранимыми в отсеках столов. Чужому человеку было невозможно уяснить сути той работы. Однако стреляный рубрикатор догадался, что старцы составляли во едино расшитые ранее своды, дополняя их тексты комментарием или построчным переводом.
       Настоятель и боярин Андрей согласились с доводами Макария и, не долго раздумывая, двинулись в скрипторий.
       По дороге рассерженный игумен заявил Андрею Ростиславичу, что его терпение все же лопнуло — воистину, пора старцев призвать к ответу. Без сомнения, они пытаются замести следы, следует скорей положить предел их бесчинству. Хватит лицемеру Аполлинарию помыкать доброй волей игумена, настало время спросить с гордецов по всей строгости!..
       Боярин был удовлетворен, наконец-то устами Парфения заговорил настоящий соратник, к тому же взявший кнут в свои руки.
       Войдя в сени скриптория, они нос к носу столкнулись с растерянным Селиванием. Будучи человеком забитым и робким, монашек при одном виде начальства стал ущербно заикаться. Стоило немалого труда выявить причину его озадаченности.
       Как оказалось, отец-библиотекарь весь день помыкал им, давая никчемные и нелепые поручения. Исполнив очередную прихоть, добросовестный Селиваний вознамерился отчитаться, да вот незадача, библиотекарь куда-то запропастился, не было на месте и его сотоварищей Феофила с Даниилом.
       Расположив к себе черноризца, боярин разведал, что Аполлинарий еще поутру заказал два заправленных под завяз светильника. Ростиславич сразу скумекал, зачем потребовался огонь, помнится, мы немало издержали лампового елея, плутая по монастырским подземельям.
       Скрипторий встретил начальство полным безмолвием. Книжная братия: и переписчики, и компиляторы, и переплетчики — потупив очи долу, как невольные пособники дурного дела, заняли выжидательную позицию. Их отстраненный вид говорил: «Нам безразличны ваши заботы, делайте свое дело и уходите быстрей».
       Подобное нерадение к персоне настоятеля можно расценить двояко. Первое: это естественное нежелание иноков, привыкших к покойной и размеренной жизни, участвовать в перипетиях непонятной им свары. Второе: из-за непрестанно вершимых убийств монахами попросту овладел страх, подчас любая попытка вмешательства в чужие дела чревата бедой. Когда даже почтенные люди низвергнуты во прах, самое разумное — отсидеться в сторонке.
       На вопрос игумена: «Где библиотекарь и отцы-летописцы?» — чернецы, недоуменно пожав плечами, сказались несведущими. Скорее всего, братия не кривила душой. В самом деле, какой резон пропавшим старцам разглашать место своего укрытия, коль решили надежно спрятаться...
       Но отец Парфений не думал отступать, он проявил должную настойчивость. Общими усилиями книжному сообществу удалось воссоздать последовательность событий, предстоящих исчезновению библиотекаря и его товарищей. Действительно, где-то с пятого часа Феофил и Даниил под надзором Аполлинария занимались компоновкой разрозненных рукописей, собрав пергаменты, они втроем уединились в библиотеке, пробыли там с полчаса. По возвращению Феофил и Даниил с каменными лицами стали наводить порядок на столах и потом, не известив о намерениях, молча покинули скрипторий.
       Следуя заведенному порядку, иноки не могли входить в библиотеку по собственной воле, тем паче там еще (якобы) пребывал хранитель. И лишь вернувшийся Селиваний в поисках Аполлинария возбудил всеобщую тревогу.
       Сам же Селиваний поначалу предположил, что Аполлинарий затворился в тайной комнате и не слышит зова помощн... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3


28 мая 2019

2 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Загадка Симфосия. День шестой»

Иконка автора Валерий РябыхВалерий Рябых пишет рецензию 29 октября 19:57
Последняя редакция 29.10.23 г.
Перейти к рецензии (0)Написать свой отзыв к рецензии

Просмотр всех рецензий и отзывов (1) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер