Валерий Рябых Жанр прозы:

19 января 2019 Детектив

ожил, что боярина и эконома, скорее всего, связывала служба общим хозяевам. Но как веревочка не вейся — конец один, вот и достукались холуи угорские...
       И тут, немного расслабясь, Андрей Ростиславич взялся пространно рассуждать о сущности явления, называемого греками politika(1), или благоразумное управление. Видимо, те помыслы давно занимали его, вот он и нашел время поделиться ими:
       — В любом значительном деле, тем паче царском или княжеском, есть две составные стороны. Одна явная, очевидная, открытая всем половина. Назовем ее созидательным поприщем. Разрешаются насущные нужды, претворяются в жизнь добрые намерения. Возводятся города и крепости, мостятся дороги, вырабатывается товар, собираются оброки и подати.
       Но есть и вторая сторона — негласная, сокрытая от непосвященных очей. Это и есть стезя «politik». Всякое дело имеет доброхотов и противников. Одни искренне помогают, всячески поддерживают, порой не щадя живота. Другие, исходя из корыстных интересов, намеренно мешают, противодействуют всякому начинанию. Плетут мерзкие интриги, устраивают проволочки, стараются отсрочить затеянное. Не гнушаясь подлыми средствами, находят повод, чтобы навредить, порушить неугодные им намерения.
       В жизни все так переплетено, запутано и усложнено, что нельзя начинать даже маломальского дела без учета предвзятости врагов. Иначе благой замысел будет обречен на провал. Предвиденьем и устранением чинимых недругом пакостей, искоренением всяческих проявлений вражды — вот чем занимается politika. И всякий дельный и деятельный человек должен стать «politik», проще говоря — выжигой, радеющим своему делу. Не легко прокладывать торный путь среди шипов и терний. И чем меньше они исцарапают его, тем больше почет и слава. Ведь не секрет, что многие добросердечные дела, затеянные с поголовного одобрения, дружно начатые, так и не дошли до завершения. Их порушили козни противников и уж, что весьма обидно, раздоры в рядах участников предприятия.
       Таким образом, чтобы усилия не были напрасны, основоположник любого дела обязан слыть «politik». Он призван просчитывать всю совокупность возводимого им сооружения. Дабы не пришлось сетовать на других, посыпая голову пеплом. Начальник, предводитель, вождь, князь обязаны быть strategos(2). Нельзя строить знание на песке коварных человеческих взаимоотношений, уж лучше тогда не затеваться. А ежели есть твердое намерения, учти все про все, а не только, как будет смотреться обложенный белым камнем фасад.
       Завершив заумь, Андрей Ростиславич дал пространную характеристику двум вельможам. Не все в его доводах можно принять на веру. Но он тщился оценить их по справедливости.
       Являясь сподвижником Осмомысла, боярин Судислав остался верен заветам старого князя. Он поддержал его сына Олега. После невыясненной гибели Настасьича Судислав вошел в число вождей боярских, решительно стоящих за свободу Галичины от кого бы то ни было. Вот здесь и проходил главный их водораздел с Гориславом. Молодой боярин возглавлял венгерских приспешников.
       Но и Судислав, и Горислав отстаивали коренную цель боярства — упрочение власти знати. Однако старый хотел достижения той цели добропорядочном, естественным и законным путем. Горислав же рассчитывал на закордонную поддержку, на иноземное вмешательство в дела княжества.
       Таким образом, представляемые ими силы по своей сути являлись враждебными — деятельность одной исключала расчетливые замыслы другой. Но до поры до времени их объединяла общая нелюбовь к Владимиру, который, в свою очередь, не желал усиления местного боярства. Вот они взаимно и сдерживали перегретый пар ненависти, опасаясь развязать братоубийственные ристалища.
       Осмотрительный Судислав умело скрывал неприязнь к боярину Гориславу. Старик исхитрялся использовать вес Горислава для давления на князя, для ослабления его позиций в уделе. Впрочем, подобным образом в отношении Судислава вел себя и Горислав.
       Что еще связывало их? Имели ли они совместные планы?.. Обязательно. Прежде всего намеревались устранить несговорчивого игумена Кирилла и поставить настоятелем своего выдвиженца Микулицу. С подачи проходимцев хотели оболгать Парфения и его сподвижников, очернив их в глазах князя, опорочить тем самым суздальскую колонию в Галиче, отнять у суздальцев доверие правителя. После чего поссорить Владимира с дядей Всеволодом — в итоге лишить князя главной опоры, а уж затем полностью подчинить Ярославича, сделать его послушным орудием в своих руках.
       Но далее их намерения существенно расходились. Судислав хотел при слабом князе укрепить самостоятельность боярства и свести на нет княжескую власть. Он мечтал о правлении боярских «лучших людей». При сохранении православия и славянской общности превратить Галичину в наезженный перевал меж Русью и остальной Европой. Что, по его разумению, должно обеспечить не только несказанное обогащение бояр, но и в целом поспособствует расцвету Галицкой земли. Позиция, надо сказать — благородная и щедрая. Галич станет торговой республикой по примеру Новгорода. Но более выгодное территориальное расположение даст ему больше преимуществ, выведет в разряд держав, схожих с Венецией и Генуей.
       Горислав же хотел, ослабив власть князя, породить в княжестве хаос. Учитывая неизбежное противоборство боярских группировок, призвать на подмогу венгров и, используя попустительство Святослава Киевского, установить на Галичине прежние, вассальные мадьярам вотчинные порядки, где себя видел первым лицом. Основной его целью являлось неприкрытое хищническое обогащение, уже ни чем и ни кем не сдерживаемое, бессердечное и бесстыдное по своему характеру. Определенно он надеялся на вхождение боярской верхушки в венгерскую знать. Следствием победы Горислава явился бы скорый переход Галича в папизм. И окончательным результатом чаяний изменников — стало бы отпадение Галичины от Руси, от славянских корней, превращение в иную, не русскую, а бог весть какую страну и народ.
       Разумеется, ни один подлинно русский и православный человек не пойдет на подобную подлость. Тут уж Андрею Ростиславичу подходил Судислав как возможный союзник. Какая она, Галичина, ни есть, но это русская земля — и венграм, и латинству в ней не место!
      
       Примечание:
      
       1. Politika — политика (греч.), государственные или общественные дела.
       2. Strategos — стратег (греч.), от stratos — войско, ago — веду.
      
      
       Глава 12
       В которой Василий разбирает потаенные письмена и пытается увязать их с гибелью Захарии
      
       Четвертый день нашего пребывания в обители неуклонно подходил к концу. Тьма, сползшая с окрестных гор, накрыла киновию едва проницаемым для лучей света покрывалом. И лишь мерные удары церковного колокола, призывающие к вечерне, напоминали, что жизнь не затухла, а идет исстари заведенным порядком, и так должно быть до скончания века. Братия скученными группами по обыкновению дружно стягивалась к храму, чтобы, завершая суточный круг, воздав положенное творцу, с миром ступить в сон грядущий. Я поймал себя на мысли, что из-за нашего расследования совершенно позабыл свой иноческий долг. Нерегулярно хожу в церковь, даже почасовым молитвам уделяю недостойно мало времени, молитву Иисусову творю абы как, суетливо, без должного отрешения от мирских помыслов.
       Дабы восполнить сей пробел, я покаянно решил отправиться в храм Божий, надеясь испросить у Господа прощения за собственную нерадивость.
       Но, видно, опять не судьба.
       У самой паперти дорогу мне заступил инок Макарий, он вчера показывал нам Псалтыри, изукрашенные припадочным Антипием. Рубрикатор лукаво поманил за собой. Мне ничего не осталось, как последовать за ним. Оставшись наедине со мной в темном углу нефа, он протянул сложенный пополам писчий листок и было собрался улизнуть. Но я, толком не осознав, что к чему, — придержал его за руку и, таясь, как и он, шепотом попросил пояснений. Боязливо оглядываясь, дабы никто не подслушал, Макарий прерывающимся от страха голосом поведал свою нужду.
       В день нашего приезда он обнаружил в одном из томиков с рисунками Антипия послание, написанной рукой библиотекаря. Я уразумел Макария с полуслова — так, посредством книжных закладок происходило негласное общение покойного Захарии с припадочным рубрикатором.
       Перепуганный черноризец дословно поведал содержание послания. Прочитав текст позже, я подивился памяти престарелого инока.
       Вот он: «Зайди на «Иоанна милостивого» ко мне с вечерни, захвати свитки, что я велел срисовать, копии тоже принеси».
       Но это еще не все...
       Инок Макарий, как уж он исхитрился, в злопамятный вечер накануне смерти Захарии проследил за Антипием. Припадочный, украдкой свернув какие-то рукописи в трубочку (среди них были весьма ветхие), по-воровски спрятав их в подрясник, отправился в трапезную. Заинтригованный Макарий не упустил случая. После вечери, поджавшись, словно драная кошка, изограф засеменил в братский корпус, взошел в крыло, где обитает монастырская верхушка (покойный Захария жил там). И только спустя полчаса последовал учиненный смертью библиотекаря переполох.
       Ошеломленная ужасающей вестью, братия сломя головы бросилась к почивальням. Антипий же, вопреки здравому смыслу, поспешил почему-то в скрипторий. Макарий, не будь дураком, под шумок последовал за ним. Странно поведший себя черноризец направился к книгохранилищу, отомкнув потайной засов, затворился внутри. Кстати, о задвижке ведомо всем скрипторным, но по негласному уговору о ней помалкивают.
       Макарий вновь проявил смекалку! На следующее утро, улучив момент, когда в скриптории никого не было, он проник в библиотеку и тщательно осмотрел хранилище. Он искал, запомнив по обличью, те самые свитки, но безрезультатно. Видимо, Антипий переложил письмена в один из тайников. По слухам, таковые имелись в изобилии, и наверняка Антипа был посвящен в их секрет покойным библиотекарем. Кроме того, дальновидный старичок обыскал стол припадочного, перетряхнул его книги и свитки и таким образом обнаружил записку Захарии.
       Я спросил старца, что побудило его по прошествии четырех дней открыться мне? Он вразумительно ответил, что имеет превеликое любопытство, но ему тот узел не распутать, посвящать же в тайну кого-то из братии, тем паче начальство, так хлопот не оберешься... Мы же с боярином совсем другое дело, по пересудам иноков, мы хотим восстановить попранную истину. Вот он и решил помочь нам... и — себе. Боярин — птица высокого полета, оттого обратился ко мне.
       Я искренне поблагодарил рассудительного старца, условился с ним о дальнейшем содействии нашему делу. И уж который раз, взяв грех на душу, покинул обетованную церковь, поспешил за советом к Андрею Ростиславичу.
       Застал я боярина Андрея за внимательным чтением пожухлых манускриптов, разложенных кучкой на столешнице. Светильник отбрасывал колышущиеся багровые отблески на листы полисемпта(1), придавал рукописям пугающе страшный вид. Они, словно живые твари, дышали и содрогались, они обретались вопреки очевидным законам природы.
       Загадочно улыбаясь, Андрей Ростиславич поманил к столу, не дав раскрыть рта, ткнул меня носом в пергамены. Не уяснив его намерений, я замешкался. Боярин же, видя мою растерянность, назидательно пояснил, что перед моими глазами рукописи, позаимствованные в скриптории в столе покойного Захарии.
       Я был поражен, опять скрипторий, опять бумаги библиотекаря. Волнуясь от предчувствия, торопливо и сбивчиво, словно заика, я поведал боярину давешний разговор с рубрикатором Макарием, а напоследок, как козырную карту, предъявил Захариево послание. Медленно прочитал его вслух и дерзко бросил поверх разложенных свитков.
       Андрей Ростиславич был поражен. Он от изумления приоткрыл рот, потом, ликующе потрясая руками, вымолвил:
       — Василий, пока ты не ознакомишься с рукописями, точнее, списками с неведомого оригинала, тебе не понять моего возбуждения и радости, — я застыл в нерешительности, он легонько подтолкнул меня. — Ну что же... ты, читай!
       Отчего-то не находя себе места, я напряженно вчитывался в развернутый перед глазами текст. Я даже и не вник сразу, что он написан по-славянски. Определенно, то был перевод с греческого, но отнюдь не сырой и корявый, а тщательно выверенный и стройный. Без сомнения, приложил руку весьма знающий человек. Но это второстепенно. Главное сами слова, сам строй этих слов, сам их ритм... Поначалу, ничего не разумея, я перескакивал со строки на строку, но внезапно, разом смысл прочитанного стал ясен мне.
       Не может быть?! Гигантской волной накатило прозрение. Машинально перебирая странички, выхватывая из них отдельные фразы, я окончательно уверился в своем предположении. Да посудите сами... Вот что там написано. Привожу выборочно, не по-порядку, а так, как читал тогда, что Господь или случай судил прочесть:
       «1. Иисус сказал: Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и когда он найдет, он будет потрясен, и если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем»(2).
       Пропустив три логии, прочел следующее:
       «5. Иисус сказал: Познай то, что перед лицом твоим, и то, что скрыто от тебя, откроется тебе. Ибо нет ничего тайного, что не будет явным».
       И далее через страничку было сказано:
       «25. Поэтому я говорю: Если хозяин дома знает, что приходит вор, он будет бодрствовать, пока тот не придет, и он не позволит ему проникнуть в его дом царствия его, чтобы унести его вещи. Вы же бодрствуете перед миром, перепояшьте ваши чресла с большой силой, чтобы разбойники не нашли пути пройти к вам. Ибо нужное, что вы ожидаете, будет найдено».
       И еще, переложив лист, прочел:
       «33. Иисус сказал: Я встал посреди мира, и я явился им во плоти. Я нашел всех их пьяными, я не нашел никого из них жаждущими, и душа моя опечалилась за детей человеческих. Ибо они слепы в сердце своем и не видят, что они приходят в мир пустыми. Но теперь они пьяны, когда они отвергнут свое вино, тогда они покаются».
       Взглянув на предпоследний лист, я вычитал:
       «93. Иисус сказал: Почему вы моете внутри чаши, не понимаете того, что тот, кто сделал внутреннюю часть, сделал также внешнюю часть?»
       И вот последняя в списке логия, которую я вычитал:
       «117. Ученики его сказали ему: В какой день Царствие приходит? — Оно не приходит, когда ожидают. Не скажут: Вот здесь! — или: Вот там! — Но Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его».
       Я уже твердо знал, какого разряда книгу держу в руках. Не зря в тиши италийских скрипториев изыскивал я у отцов церкви всякое свидетельство, касаемое запретных писаний первых христиан. И коли мне удавалось разжиться подлинным апокрифом, день тот был настоящим праздником.
       Не подумай, дорогой читатель, что я колеблющийся неофит или, того хуже, злокозненный еретик. Вовсе нет!.. В помыслах моих никогда не было желания подвергнуть нападку или критике основы христианского вероучения. Я не из породы книжников — ищеек, что доискиваются прекословий и несуразиц в трудах мудрых учителей, а тем паче ищут разночтений в самом Святом Писании. Нет, я не таков... Просто жаждал я лишний раз найти новое подтверждение, любой свежий факт и свидетельство земной жизни Иисуса Христа. Вожделел заново пережить то непередаваемое ощущение от благодати истинного света, рожденного им. И пусть разными словами, пусть в разных выражениях и образах передавалась та благая весть. Одно для меня ценно — Иисус воистину существовал, воистину учил, воистину пострадал ради людей. Я твердо убежден, что важно любое свидетельство о Христе. Разные очевидцы не могли видеть и описать его одинаково. Но каждый из них по-своему, в меру своих сил и способностей стремился донести до нас явленную ему правду, восприняв ее как благо для всех. Это ли не преклонение пред Сыном Божьим, искупившим крестным страданием людские грехи?
       И чтобы удостоверить свою догадку, я лишь вернулся в самое начало и прочитал первые строки. Я не обманулся...
       Вот зачин тех записей: «Это тайные слова, которые сказал Иисус живой и которые записал Дидим Иуда Фома. И он сказал: Тот, кто обретает истолкование этих слов, не вкусит смерти».
       Неужто правда!.. Неужели у нас на Руси, вдали от колыбели христианства, могла оказаться книга, пусть даже разрозненная часть ее... Книга, о которой упоминал в своих трудах напрасно осужденный Ориген(3). Она лежит передо мной — Евангелие Фомы!
       О Боже! Какая чудесная находка! Трясущимися руками я схватил рассыпающиеся страницы. Вчитался раз, и еще раз, и еще... И не верил своим глазам. Но послушайте и убедитесь сами в боговдохновенности этих строк:
       «29. Ученики Его сказали: Покажи нам место, где ты, ибо нам необходимо найти его. Он сказал им: Тот, кто имеет уши, да слышит! Есть свет внутри человека света, и он освещает весь мир. Если он не освещает, то — тьма».
       Мое восторженное состояние несколько бесцеремонно прервал Андрей Ростиславич. Ему не терпелось узнать, видя мое умиление, так что же я обнаружил, что за странички такие особенные? Я не преминул поделиться с боярином своим радостным открытием. Да что там, я даже прочел целую лекцию о забытых или намеренно изничтоженных сочинениях первохристиан. Огромное большинство их не вошло в утвержденный канон Нового завета. Причины на то совершенно разные. Но дело не в том, каждая из этих книг несет печать сопричастности божественному. Она дает возможность шире и объемней узнать учение, да и образ самого Христа расширяет горизонты познания Бога. Да что говорить, скажу попросту, делает нас и мир, в котором мы живем, богаче и совершенней.
       Как бы я хотел, чтобы Андрей Ростиславич разделил мою радость первооткрывателя. Но сколько в мире людей, столько и мнений. Боярин воспринял мой восторг по-своему, возможно, и осознав редкость находки. Но, будучи человеком практическим, он более нуждался в уяснении насущных проблем и задач. И, вняв его правде, я снизошел с эмпиреев к прозе жизни — розыску убийц.
       Оставаясь в приподнятом состоянии, я понудил себя выслушать и проникнуться доводами Андрея Ростиславича. А затем в пылу трепетного озарения высказал удивительную догадку, в корне поменявшую русло наших поисков. Но все по порядку.
       Андрей Ростиславич, суммируя наши находки, рассуждал следующим образом:
       — Получается, что библиотекарь Захария, какие бы ярлыки на него не вешали: и скупого стяжателя, и мерзкого развратника, и коварного авантюриста, стремящегося сделать блестящую карьеру, — прежде всего оставался книжным червем.
       По рассуждению боярина, подобный сорт людей, чокнутых на книжном призвании, презрев земные ценности, даже в ущерб своему благополучию предпочитает утоление книжного голода. Вот сколь силен книжный бес, поработив человека без остатка, делает того рабом собственной любознательности. Навечно уводит в запыленный, пропахший кожей и плесенью мир чужих фантазий и угасших раздумий.
       Соотнеся слова боярина с собой, я пытался определить — совсем ли я пропащий человек или нет?.. Более в утешение, нежели по здравому смыслу, уверил себя: хотя я и заражен той дрянной болезнью, но найду силы перебороть ее, не дам ей полной воли над собой.
       Выходило, что Захария заделался библиотекарем, чтобы сполна утолить вожделение книжника, заимев доступ к раритетам и запрещенным спискам. Это позволяло ему разыскивать, перекупать, выменивать, а то и красть заветные книги или свитки — владение которыми теперь составляло основную часть его поприща.
       Пока трудно судить, являлась ли та страсть главной в его жизни или, наоборот, служила подспорьем в решении других, более насущных задач. Но, во всяком случае, для человека, живущего среди книг, она просто не могла быть второстепенной.
       А коли так, то не та ли страсть причина его гибели? Не книжная ли похоть погубила разумного и здорового человек в расцвете сил и лет?
       Ну а тогда почему книжное влечение может поставить на кон самою жизнь?.. Одно дело человек записывает, затем высказывает возмутительные мысли, становится смутьяном, несет лжеучение в мир. Мы прекрасно знаем, как принято поступать с еретиками и крамольниками. Пусть даже вред, причиненный ими, не поддается здравому измерению, их жестоко карают, зачастую даже казнят. Кстати, казнь за вольнодумство, бичевание за свободомыслие, побивание камнями глашатаев чуждой истины являлись самыми древними и распространенными в мире карами.
       Насколько известно, Захария не подлежал к разряду инакомыслящих проповедников. Он не посягал на сложившиеся устои и узаконенный порядок. Его нельзя уличить в праздномыслии, а тем паче в порицаемых извивах ума. Его не относили к разряду учителей и наставников, хотя он и был отмечен рядом достоинств и способностей, но не более того. По своей природе он не принадлежал к избранным, коих почитают вождями. Те личности, выражая общий протест, могут увлечь людей, организовать их совместные выступление, спровоцировать серьезные беспорядки.
       Какой прок убивать Захарию из-за книг, положим, хоть самых редких, даже наиболее крамольных? Ну и бог с ним, пускай он их читает! Ну что он там может вычитать? В крайнем случае, извечно неумное и ненужное: «Бога нет, а мир произошел от огня». Только и всего-то... Разве за это можно лишать жизни?
       Андрей Ростиславич недоуменно развел руками:
       — Не возьму в голову, кому и чем мог помешать несчастный библиотекарь? Скорее всего, дело не просто в книгах, видать, книгочей удосужился кому-то перейти дорогу, ну, скажем, вычитав весьма важные сведения...
       И тогда я высказал озарившее нас предположение, оно прозвучало так:
       — Скорее всего, Захария раскопал в манускриптах нечто такое, что не подлежит огласке: некие тайные, сокровенные знания, которые намеренно сокрыты и тщательно охраняются от посторонних. Их охранители почли те откровения настолько опасными, что никого не подпускали к ним. Всякая попытка извлечь письмена из-под спуда абсолютно недопустима и карается только смертью. Настолько все серьезно!..
       Мне довелось слышать о подобных случаях в Италии, когда за обладание какими-то сакральными рукописями из древнего храма Митры(4) в одном из ломбардских городов развернулась целая война с бесконечной кровной местью и прочими ужасами. Случается также, что ради обладания редчайшей книгой ценитель идет на гадкое преступление, порой и на убийство. Пути господни неисповедимы, истинные цели злодейств редко становятся достоянием гласности.
       После недолгого размышления боярин согласился со мной. И тут, естественно, всплыл вопрос о роли и участии в том деле припадочного Антипия. Уж он-то наверняка знает про секреты Захарии. Рубрикатор во многое посвящен, однако притворяется несведущим. Он ускользает от подозрений, мотивируя тяжкой болезнью, рассчитывает на участие и сострадание, одним словом, прикидывается дурачком, но он не так прост, как старается показать. Нужно завтра с утра, не откладывая в долгий ящик, переговорить с ним, а возможно, даже припугнуть лицемера, чтобы наконец во всем толково разобраться.
       Окрыленный, как мне чудилось, единственно верным решением, я распрощался с боярином. Пожелав ему мирной ночи, с чистым сердцем отправился на покой.
      
       Приложение:
      
       1. Полисемпт — пергамент со счищенным текстом, используемый заново.
       2. Цитируются стихи из апокрифического Евангелия от Фомы (Библиотека Наг-Хаммади). Перевод М.К. Трофимовой.
       3. Ориген — Ориген (ок.185-253/254), христианский теолог, философ, филолог, один из представителей ранней патристики, автор комментариев к Библии, позднее был осужден церковью как еретик.
       4. Митра — в древневосточных религиях бог дневного света и олицетворения мира между людьми, один из главных богов в индоиранской мифологии
      
      
        

               
      

 Валерий Рябых

19 января 2019